Риверсайд Парк в сумерках — великолепное зрелище, которое по достоинству может оценить только знаток, либо человек с чистым сердцем. Туристов нет, нет поденщиков-фотографов, и репортеры тоже не заходят, по большому счету. Парк граничит с Риверсайд Драйвом — петляющей авеню. В переулках, уходящих от Риверсайда круто в гору, к Вест Энд Авеню — огромные здания времен Бель Эпокь, с портиками, колоннами, фронтонами, эркерами и еще тысячью разных милых глазу известняковых деталей. Стены толстые. Потолки квартир высокие. На Риверсайд Драйве можно подойти к парапету, отделяющему авеню от парка и посмотреть вниз — пятьдесят отвесных футов. Парк ютится в базальтовых скалах. Район был когда-то населен относительно богатыми евреями, а сейчас населен относительно богатыми евреями, китайцами, итальянцами, и, благодаря близости Колумбийского Университета, здесь также селится немалое количество квартирно субсидируемой профессуры, многие представители которой выглядят очень важно и деловито, читают журналы, жуют хот-доги, вздрагивают и удивляются, если привлечь их внимание, и по большей части никому не досаждают.

Светловолосый мужчина в дорогом официальном костюме сидел на скамейке — за спиной базальтовая скала, впереди и внизу — искусственное поле для футбола, за полем — Вест Сайд Шоссе и река Гудзон. Часть неба за рекой светилась закатным светом. В руках у мужчины был номер «Крониклера». Человек делал вид, что читает статью. Фонари вдоль аллеи зажглись и почти сразу после этого другой мужчина присоединился к читающему газету.

— Наконец-то, — сказал читатель.

— Эй, Роберт. Не надо меня наставлять, я очень редко опаздываю. И когда опаздываю, почти всегда есть веская к тому причина, — сказал Лерой, закуривая. — Как дела?

— Ты уверен, что за нами не следят?

— У тебя мания величия. Кто в этом городе станет за тобой следить, Губернатор?

— Перестань, Джордж, — попросил Роберт. — Ты знаешь, что я имею в виду.

Не меняя позы, Лерой протянул Роберту руку.

— Что? — спросил Роберт.

— Пожмем друг другу руки.

— А, да.

Они обменялись рукопожатием.

— Отрадно, что трюк до сих пор работает, спустя многие годы, — заметил Роберт.

— Трюк?

— Наш метод входить в контакт друг с другом. Мы его изобрели еще в университете, помнишь?

— Да, — сказал Лерой. — Но ты ведь не для того меня позвал, чтобы предаваться воспоминаниям.

— Нет, не для того.

— К делу. У меня мало времени.

— Мне нужно, чтобы ты оказал мне услугу.

— Так.

— Как поживаешь?

— Нормально.

— Если что нужно, скажи. У меня есть знакомые в здешнем полицейском департаменте.

— Ты уже сделал достаточно, чтобы я чувствовал себя обязанным всю жизнь, — сказал Лерой. — Миссия твоя выполнена. Ангелы аплодируют. К делу.

— Не сразу. Мне нужно сперва тебя спросить кое о чем.

Лерой пожал плечами.

— Да, ты все еще мне нравишься, — Лерой пожал плечами. — Ты хороший и умный. Но мысли у меня заняты другим.

— Понимаю. Красивое место, не правда ли?

— Да, ничего, — сказал Лерой, оглядывая местность будто в первый раз. — Особенно с наступлением темноты здесь красиво. Зажигаются фонари, исчезают прохожие. Если подождем, то увидим первых хулиганов и наркоманов.

— Ты очень циничен, как всегда, — отметил Роберт. — Тебе следовало стать врачом. Помнишь, в университете, была девушка… — Роберт сделал паузу. — Я был в нее влюблен. Единственная женщина, которую я когда-либо любил.

Лерой вздохнул. Каким-то образом он предчувствовал, что тема эта будет так или иначе затронута.

— Да, — сказал он.

— Гвендолин Форрестер.

— Да. Я ее помню. А что?

— Помнишь, как я тебе о ней рассказывал все время? Обо всем, что она читает, ест, любит, с какими людьми встречается.

— Да, ты за ней все время следил.

— Как ты думаешь, я бы мог быть с нею счастливым?

— Роберт, — сказал Лерой спокойно. — Послушай. Для кризиса среднего возраста ты еще слишком молод. Поменьше думай о прошлом. Не говорил ли я тебе давеча, что мысли мои заняты другим? К делу, Роберт.

— Я иногда думаю — вышла ли она замуж, или не вышла, или вышла, а потом развелась, — сказал Роберт.

Позади них проявилось какое-то движение. Кто-то там был. Двадцать футов, подумал Лерой. Кто-то смотрел и слушал. И, может быть, записывал. Слышно ничего не было — просто включилось у Лероя шестое чувство. Обычного хама со склонностью к подслушиванию почувствовал бы и Роберт. Но детективы, преследователи и папарацци умеют сдерживать свои силовые поля и делать свое присутствие незаметным.

— Подожди-ка, — сказал Лерой. — Не двигайся. Я сейчас.

Он выпрямился, прыгнул через спинку скамьи, и перебежал аллею, исчезая в густой тени деревьев, липнущих к базальтовому склону. Движения в тени усилились, стали более суетными.

— Дай сюда, — сказал Лерой.

— Что дать?

— Микрофон и камеру, и всю остальную аппаратуру. Давай, давай.

— А ну иди отсюда! — поспешно, тихо и сердито сказал Роджер Вудз, который всегда знал, откуда дует ветер сенсации. — Ай!

— Я мог бы тебя задушить, — сказал Лерой, держа его за воротник.

— Пусти!

— Тише, тише, — Лерой усилил хватку. Воротник врезался Роджеру в шею. — Не так громко, мальчик мой.

— Ладно, хорошо, — прохрипел Роджер. — На, вот.

Лерой взял камеру и микрофон.

— Лента?

— Цифровик.

— Диск?

— Что за проблемы, мужик?

— Предубеждение, — объяснил Лерой. — Терпеть не могу, когда подслушивают. Те, кто подслушивают — они хуже, чем негры и евреи. Дай сюда диск, сволочь.

Роджер медлил. «Нападение на Журналиста в Риверсайд Парке».

— На, — сказал он наконец.

— Будь добр, уберись из парка. У меня тут частный разговор. Понял? Частный. Да и кто, по-твоему, купит твои записи? Желтая пресса никогда не слышала о губернаторе Вермонта, ежедневные газеты не обратят внимания по обычной причине, а еженедельникам все равно. Кому ты собирался все это продать? Кто купит?

— Никто.

— Он бы тебе не заплатил.

— Оставь меня в покое, мужик, — сказал Роджер несчастным голосом. — Свобода прессы. Не всех нас можно купить, не всех достать своими глупостями о «частных разговорах».

— Да ну тебя. Заткнись, — сказал Лерой. — Свобода прессы, надо же. Я тебе покажу свободу.

— Отдай мне, что взял.

— Нет.

— Почему?

— Я решил, что мне оно нужнее.

— Не имеешь права!

— Имею. Я больше и сильнее тебя.

— Я вызову копов.

— А я по-твоему кто, примадонна нью-джерзийского балета? — сказал Лерой, показывая бляху. — Скажи, зачем ты нас записывал?

— Просто так.

— По привычке папарацци, — предположил Лерой.

— Я репортер, — возмущенно сказал Роджер.

— Настоящий репортер, или желающий быть таковым?

— Штатная единица.

— Странный мир у нас какой, — сказал Лерой, ломая диск пополам. Затем он разбил камеру о дерево и разломал на несколько частей звукозаписывающую приставку. — Вот, — сказал он. — Можешь идти.

— Ты действительно коп? — спросил Роджер.

— Да. А тебе-то что?

— Что ж… Если тебе интересно — этот парень скоро предложит тебе кое-что.

— Какой парень?

— На скамейке.

— Так. И что же?

— Думаю, что одна из его грязных тайн скоро откроется. Он хочет тебя нанять, чтобы ты не дал ей открыться.

Лерой подумал.

— Логично, — сказал он. — И все-таки — тебе-то что до этого?

— Не соглашайся.

— Поступлю так, как считаю нужным, — равнодушно ответил Лерой. — Все, иди отсюда.

— Ладно.

Возвратившись к скамейке, Лерой снова закурил и некоторое время молчал.

— Кто это был? — спросил Роберт, который за это время не сдвинулся с места.

Лерой молчал.

— Ну?

— Ты собирался просить о какой-то услуге, — напомнил Лерой.

— Я? Да. Хорошо. Почему я вспомнил о Гвендолин…

— Хватит о Гвендолин.

— …у нее была страсть к записывающим устройствам. Весь кампус начинен был ее аппаратурой.

— К делу, — сказал Лерой. — Во имя человеколюбия, Роберт, давай поговорим о деле.

— Ты ее совсем не помнишь?

— Помню смутно, — сказал Лерой.

— Время сейчас почти предвыборное, и демократические предварительные выборы кандидата…

Лерой внимательно на него посмотрел.

— Ты хочешь сказать, что собираешься баллотироваться в президенты? — удивленно спросил он.

— Я еще не решил.

Вот было бы здорово, подумал Лерой. Это бы избавило меня от всех моих проблем. Несколько подряд срочных реорганизаций наверху, и досье исчезает в бюрократическом болоте.

Он оценивающе посмотрел на своего троюродного брата. Нет. Никаких шансов. Этот парень в Белый Дом не попадет. Не тот материал. Но нельзя ему об этом сказать открыто, а то обидится.

— Хорошо, — сказал он. — В чем проблема?

— Два года назад у меня был… хмм… роман.

— У меня тоже, ну и что?

— Наличествовала скрытая камера.

— Надеюсь, не твоя собственная.

— Нет. Это и есть проблема. Мне позвонили и сказали, что запись пойдет в эфир, если я ее у них не куплю. Мы оба с тобой знаем, что это глупости. Наверняка есть копии.

— Не обязательно, — возразил Лерой. — Люди так ленивы нынче стали.

— Не на моем уровне.

— На любом уровне. Но продолжай.

— Это был не просто роман, как ты понимаешь, — сказал Роберт. — У всех бывают романы. Но даже просто намек на нестандартную сексуальную ориентацию может подорвать всю карьеру.

— Так. Понятно, — сказал Лерой.

— Ты — единственный человек в мире, кому я полностью доверяю, — сообщил Роберт.

Лерой подумал.

— Знаешь, у меня тот же случай, — сказал он.

— Не понял.

— Ты единственный, кому бы я доверился, если бы была такая необходимость, — сказал Лерой просто, и имел это в виду.

Роберта это признание слегка ошарашило.

— Э… Ага. Ладно. В общем, мне нужно, чтобы ты… что-нибудь сделал с этими сволочами.

Выражение «эти сволочи» не прозвучало естественно. Аристократические губы Роберта искривились. Он просто изобразил вежливость, используя лексикон Лероя, или думая, что использует его лексикон.

— Каким образом? — спросил Лерой.

— Откуда мне знать. Ты эксперт, ты и думай. Ты как-то целое правительство держал за яйца вместе с их тайной службой.

— После чего я бежал к тебе за протекцией.

— Это правда. И все равно — у тебя есть навыки и опыт. Я не прошу тебя сделать что-то такое, вселенское. Ничего особенного. Что можно сделать? Стоит ли… убрать… этих сволочей? Вообще?

— Убрать? Каким образом?

— Обычным способом.

— Ты вот что, Роберт, — сказал Лерой, — ты не дури, ладно? Я не знаю, что ты думаешь по поводу морали и так далее, но — я никогда никого не «убирал».

— Да брось ты.

— Можешь не верить, не обижусь. У меня другая специализация.

— Не верю. Но даже если это так, ты знаешь, как нужно действовать. Что-нибудь придумаешь.

— Придумаю? — Лерой засмотрелся на рябь на поверхности реки, отражавшую нью-джерзийские огни на противоположном берегу. — Хмм… Да. По-моему, лучше всего — ничего не делать.

— Пожалуйста…

— Ладно, — сказал Лерой, пожимая плечами. — Наличествуют — два [непеч. ], водящих цифровой видеозаписью у тебя под носом, на которой — твой альтернативный образ жизни, запечатленный для потомков.

— Шшш…

— Не будь мнительным, когда кто-то начнет подслушивать, я тебе дам знать… Так. С одной стороны твоя репутация, с другой запись с твоими содомскими упражнениями.

— Черт тебя возьми, Джордж! — Роберт поморщился.

— Кому они собираются ее показывать? Желтая пресса никогда о тебе не слыхала. Ежедневники не станут даже близко подступаться, поскольку нет такого редактора, у которого нет знакомого редактора, которого не уволили недавно, и который с тех пор безуспешно ищет работу. Чтобы скандальное дело заинтересовало телевизионщиков или ежемесячные журналы, нужно, чтобы о нем сперва написали в газетах. По тайникам планеты разбросаны тысячи записей с грязными тайнами всех президентов начиная с Айзенхауэра. Ты видел когда-нибудь такую запись — чтобы там был Кеннеди, или Клинтон? Что-нибудь из этого дошло до публики? Что говорить — Клинтона в суд волокли — типа — но все, что показали избирателю — обычные, невинные фото публичных сборищ. Душевно обнять своего Президента — не преступление. Кстати, переспать с Президентом — тоже не преступление, и я затрудняюсь сказать, в чем там было дело, и ты тоже затрудняешься. Поэтому просто — не обращай внимания.

Роберт задумался.

— Ты уверен? — спросил он наконец.

— Да, — подтвердил Лерой. — У нас, знаешь ли, не Франция. Во Франции ты бы не смог избраться ни на какую должность, пока журналисты не накопают о тебе разных глупостей — это служит, в глазах французов, доказательством твоей мужской состоятельности. А у нас единственные, кто интересуется порнозаписями, сделанными любительским способом — Темненькие, и им наплевать на эти записи, если тебя не избрали, а если тебя изберут — ты автоматически становишься как бы их начальником, а они заботятся о своей репутации. А смотрят они такие записи потому, что чем-то же надо себя занять, когда такую зарплату получаешь, с неограниченным расходным бюджетом.

— Не понял.

— Им платят, помимо всего прочего, для того, чтобы они охраняли Президента. Когда такая информация просачивается в народ, это пятно на их репутации.

Роберт снова задумался.

— Не говоря уже о том, — добавил Лерой, — что никто не знает, какие записи на кого имеются, и у кого — на пленках и дисках. Все спрятано до поры до времени. Если кто-то пустит такую порнозапись в эфир, это создаст опасный прецедент. Те, кто захочет купить запись с тобой в главной роли не знают, какие записи имеются у тебя — с ними в главной роли. Я бы на твоем месте не волновался.

— Я не уверен, что понимаю, на кого работают те, кто мне звонил.

— Пока ни на кого, — объяснил Лерой. — Завтра, возможно, они на кого-нибудь выйдут. В Конституции сказано, что парень, желающий стать президентом, должен быть тридцатипятилетнего возраста или старше. Люди этой возрастной группы почти поголовно имеют сексуальное прошлое, и нет никакой возможности выяснить, какая часть этого прошлого записана цифровиком и в каком тайнике лежит.

— У меня таких записей нет. И они об этом могут знать.

— Они также знают, что если такие записи тебе понадобятся, ты их легко приобретешь.

— Каким образом?

— Что значит — каким образом? Помести объявление в газету. «Требуется: Лучшие Сексуальные Хиты Джона Доу. Хорошее качество обязательно. Вознаграждение щедрое». Завтра же получишь штук десять, можно будет выбрать лучшую.

Еще подумав, Роберт сказал:

— Похоже, ты прав. Да. Думаю, что ты прав.

— Рад, что ты пришел к такому заключению, — откликнулся Лерой. — Слушай, ты ведь губернатор Вермонта, в конце концов. В Вермонте людям целый день нечем заняться. Они на все пойдут, чтобы только не скучать. Наверняка есть и другие записи, с тобой в главной роли. Если за каждую из них тебе пришлось бы платить из штатной казны, Вермонт бы обанкротился за неделю. Если нужно было бы «убрать», как ты сказал, всех владельцев таких записей до начала избирательной кампании, тебе бы пришлось применить атомную бомбу.

— Ладно. Вот что мне в тебе нравится — ты порой очень здраво рассуждаешь. Где ты был всю прошлую неделю? Я пытался на тебя выйти. Мне пришлось нанять целую команду горлохватов для поездки в Голливуд, а так бы я взял тебя одного.

— Я ездил во Францию.

— Не шутишь? Во Францию? За тобой там разве больше не охотятся?

— Вряд ли. Они слишком высокого обо мне мнения. Они не ждут, что я совершу вдруг ни с того ни с сего отчаянную глупость — ну, например, что я приеду к ним в страну и начну соваться в полицейские участки и тюрьмы. Поэтому, именно так поступая, я чувствовал себя в безопасности.

— Участки? По делу ездил, значит. Что ты задумал?

— Мне нужно было услышать голос одного парня. Живой голос, а не по телефону. Парня я знаю, но не мог припомнить тембр.

— О! Ты все еще этим занимаешься? Имитируешь голоса?

— Да, и все лучше получается. Вот, послушай. — Лерой сдвинул брови. — Эй, Франк, — сказал он голосом Роберта. — Сходи пока что к Брейди и выпей там чего-нибудь. Ты мне сегодня вечером не нужен… Вы уверены, сэр? — спросил он голосом Франка, телохранителя Роберта. — Да, уверен. Но на всякий случай сиди все время у Брейди, чтобы я мог тебя найти, если нужно…. Да, сэр, я, значит, просто буду у Брейди, сейчас как раз хоккейный матч начинается.

— Блеск, — сказал Роберт, смеясь. — Потрясающе. Действительно, не отличишь. Может, позвонишь Франку — посмотрим, купится ли он?

— Уже звонил. Именно поэтому он сидит сейчас у Брейди и смотрит матч.

* * *

Роджер Вудз пил виски в ирландском пабе и одновременно разговаривал по телефону с коллегой, неким Барри Уайнстайном, с которым было легко говорить, поскольку Барри мало волновало, слушают его монолог или нет.

— Во всех заголовках, — говорил Барри, — везде пропечатали. Целая толпа подростков в Восточном Нью-Йорке забирается на крышу здания, а там два копа, патрулируют. Один из детишек выбивает дверь ногой, и дверь попадает копу по носу. Второй коп стреляет, и убивает подростка наповал. Уверен, что ты слышал.

— Да, я слышал, — сказал Роджер.

— …Это такой примитив, это все время бывает, Родж, старик. Они не соображают ни черта, тупые репортеры. Обычное дело, но они думают, что это сенсация. Везде печатают, по телевизору обсуждают. Напишут теперь тома — ни о чем. А негритянские газеты, конечно, объявят это все расизмом, и администрация начнет так называемое расследование, и никто не задаст самый естественный в данном случае вопрос — ты знаешь, что это за вопрос, Родж?

— Были ли подростки вооружены? — предположил Роджер.

— Это так просто, даже удивительно. Вопрос такой — сколько еще они будут назначать белых копов в черные районы? Это естественный вопрос, очевидный. В смысле, чего тут понимать, это самая дурная практика со времен введения, ну, скажем, массового образования. Что они хотят этим достигнуть, расовой гармонии, что ли? Иди ты! В конце концов даже мексиканские копы были бы лучше. По крайней мере это доказывало бы, что у властей есть чувство юмора. А, да, еще и Золотой Глобус — ты видел награждения? В «Поуст» были фотографии. Забудь про «Таймз» и «Крониклер». Парни из «Поуста» превзошли самих себя. Ты видел?

— Да, — сказал Роджер.

— Я к тому, Родж, старик, что тебе следует открывать газеты иногда. В конце концов ты ведь сам репортер. В общем, дураки помещают супер-сексуальную, с пухлыми щеками голливудскую куклу за один стол с жирной свиньей Хербертом Молцем, близко друг к другу, и снимают, и печатают в газете. Это что, такая специальная тайная антисемитская операция? Совсем обалдели, старик. У меня был ланч с одним из друзей давеча, так у него, знаешь, все комплексы человека, у которого еврейский папа и нееврейская мама. Знаешь. Он похож на еврея, ходит, как еврей, говорит, как еврей, и все думают что он совершенный [непеч. ] еврей, но евреи думают, что он [непеч. ] тупой гой, делающийся под еврея. Он считает, что вся мировая структура сегодня — результат одного большого еврейского заговора, и он заговор поддерживает. Поверишь? Он говорит…

Роджер не слушал. У Барри Уайнстайна был успокаивающий, бархатный голос, который было приятно слышать, а сами слова большого значения не имели.