Возвращаюсь из Одессы. Гавр встречает меня на вокзале и провожает на Старый Арбат. У меня есть ключи от квартиры в Староконюшенном. Сейчас утро, Валконда на работе, квартира пуста. Мне нужно побыть хоть немного одной. Прийти в себя. Потом – к Каптеревым. Я так соскучилась по ним! Так хочется к их очагу… Но прежде – к маме. Мама и сестра хотят меня видеть. Хотя мама предупредила: «Фёдор страшно психует. Что ты поехала в Ригу. Я не хотела ему говорить, но когда ты позвонила тогда… то пришлось сознаться. Так что ничему не удивляйся. И не расстраивайся».

Ну, чем меня можно сейчас удивить? И чем расстроить?…

Я думаю, меня ещё очень долго невозможно будет ни удивить, ни расстроить.

…Я сидела в полукруглой комнатке с трёмя окнами, в Староконюшенном переулке, вокруг моих ног ходил маленький полосатый котёнок… странно, пока меня не было, Валконда завела котёнка, а от Мотьки когда-то отказалась… но, наверное, пожалела об этом и вот, завела. Котёнок тихонько мурлыкал, комната была залита весенним светом, во дворе, на солнце, старые тополя сверкали молодыми клейкими листочками…

И в ту минуту мне отчётливо вспомнились слова из Пасхальной молитвы, которые так поразили меня когда-то: «Смерть, где твоё жало?!»

Смерть, где твоё жало?…

Я прислушалась к себе… в душе были покой и тихое ликование: «Успела! Господи, я успела…»

* * *

Выходя, столкнулась с Валкондой.

– А, вернулась… Ну, здравствуй. А ты куда собралась?

– Здравствуйте. А я к маме. Сегодня заночую, видно, у неё.

– А я вообще-то не нуждаюсь больше в твоей опеке, – сказала Валконда.

– Но… я обещала Вячеславу Кондратьевичу.

– Должна тебе официально заявить, что я с выпивкой завязала.

– Правда?

– Чистая правда. История с твоим отцом так подействовала на меня, что я решила с этим завязать.

– А как это связано – мой отец и ваша выпивка?

– Никак. Но я была в таком шоке, когда узнала… Что захотела что-то изменить в своей жизни. Причём, кардинально!

– Я рада за вас.

– И вот, завела себе котёнка.

– А Мотьку не захотели…

– Тогда я была морально не готова. А теперь у меня есть Степашка, есть о ком заботиться, так что не до выпивок…

Я уходила из этого дома со смешанным чувством грусти и облегчения.

* * *

Мама и сестрёнка были страшно рады мне. А вскоре пришёл с работы Фёдор.

– Здравствуй, – сказала я ему.

Он не ответил. На его скулах заиграли желваки…

И я поняла, что долго дома не проживу.

* * *

Сдаю на автопилоте летнюю сессию.

Дальше – творческая переаттестация. Все трясутся, волнуются, а мне как-то всё равно.

Комиссия заседает с утра до вечера. На ковёр вызывают по одному. Наконец, моя очередь. Захожу. В полной уверенности, что услышу сейчас слова о своей полной творческой несостоятельности. И вдруг – неожиданное:

– Ваш творческий руководитель Евгений Аронович Долматовский написал на вас прекрасную характеристику, – говорит декан факультета. – Он высоко ценит ваше творчество и очень доволен вами.

Евгений Аронович сидел тут же и улыбался.

Ну и ну!… Более того, Долматовский, оказывается, расстроен, что меня переводят в другой семинар. Неожиданно всех заочников от него забирают.

– Переводись на дневное отделение и оставайся в моём семинаре, – говорит Евгений Аронович. – Мне интересно с тобой работать.

– Но я же москвичка, а москвичей на дневное не берут.

– Ерунда это всё! Я тебе помогу.

– Но… отсиживать изо дня в день лекции?! Нет, это выше моих сил.

– Жаль, – говорит он. – Мне не хотелось бы с тобой расставаться.

– К тому же, надо зарабатывать деньги на жизнь.

– И где ты их зарабатываешь?

– В массовках на Мосфильме.

– Ну, это же несерьёзно! Бесперспективно. Тебе уже нужна профессиональная писательская работа. Могу тебя порекомендовать в любой журнал, какой хочешь.

– А что там делать?

– Писать статьи на заказ.

– Писать статьи на заказ?! Какой ужас!…

– Всё-таки ты удивительно несговорчивая и упрямая! – смеётся он.

– Да не в упрямстве дело, Евгений Аронович. Просто… если я начну писать на заказ, я уже не смогу ничего написать своего.

– Ты так думаешь?

– Я так чувствую.

* * *

Троица в Ухтомской. Отец Сергий. Он молится за меня.

Сижу среди берёз на погосте. Всё пронизано солнцем…

Теперь у меня есть отец Сергий и есть папа Серёжа…

* * *

Каждое утро езжу в Коломенское. Это ближе, чем до Ухтомки и до Новой Деревни.

Иду от метро на гору – улочками маленького села, оно ещё живо, село Коломенское… Петухи горланят… и не скажешь, что почти центр Москвы… дымки над трубами, ветви прогнулись под яблоками, плоды наливаются соком спелости…

* * *

Устроилась на работу – санитаркой в поликлинику, на углу Малой и Большой Бронной. Хорошая работа: приезжаю к семи, за час всё убрала, надраила – и свободна. И – в Коломенское, на литургию. Там служит отец Кирилл Чернецкий. Ещё один замечательный батюшка в моей жизни. Спокойный и мудрый. Доктор по своей первой профессии. Работал после медицинского института врачом в Загорской духовной академии. И – уверовал. Стал священником.

Теперь у меня есть папа Кирюша и есть отец Кирилл.

Оказывается, отец Кирилл когда-то в молодости был дружен с отцом Александром Менем, но уже много лет, как их пути не пересекались. Такая у обоих служба – окормлять огромную паству… Даже некогда повидаться со старым другом!

И теперь я вожу от одного к другому приветы: из Коломенского – в Новую Деревню, а из Новой Деревни – в Коломенское… Мне нравится быть «устным» почтальоном. И тот, и другой встречают меня теперь одинаковым вопросом: «Ну, как там отец Александр?», «Ну, как там отец Кирилл?»

* * *

Была в Новой Деревне. Как раз в тот же день туда приехал Александр Галич. Я его видела в тот день первый раз в жизни (и последний). Пожилой, усталый человек с грустными еврейскими глазами.

Они ходили втроём по дорожке мимо храма – отец Александр, Галич и композитор Николай Каретников. Я сидела на пеньке, дожидаясь, пока отец Александр освободиться, а они ходили туда-сюда, и отец Александр что-то горячо говорил Галичу, а тот слушал, печально понурив голову, он был выше отца Александра, а ему как будто хотелось быть ниже. Такой несчастный старый ребёнок, и на лице его была растерянность, нет, потерянность… И хотя отец Александр был лет на двадцать моложе Галича, но казалось, что как раз наоборот. Было видно, что возраст измеряется не годами. Это было именно так: отец наставлял сына.

Потом отец Александр благословил Галича, они обнялись и поцеловались. Галич и Каретников сели в «жигулёнок» и уехали. А отец Александр подозвал меня. Он был грустный.

– Скольких я уже проводил в эмиграцию…

– Уезжает всё-таки?

– Да, документы готовы. Приезжал прощаться…

* * *

Вернулась в Москву. Звоню Гавру:

– Галич уезжает! Уже скоро.

– Откуда ты знаешь?

– Приезжал в Новую Деревню прощаться.

– Бедный Алик! Он так хотел познакомиться с ним когда-нибудь и спеть ему свои песни…

– Может, ещё можно успеть это устроить – их встречу?

– Вряд ли Галичу сейчас до этого…

* * *

И всё же я решила попробовать. Позвонила Каретникову, мы с ним были хорошо знакомы, нас познакомил этой весной отец Александр. Каретников в то время писал музыку для фильма «Легенда о Тиле», и ему нужен был человек, который бы написал слова для песни. «Вот Маша, она поэт, пусть она вам и напишет слова», – сказал отец Александр. И мы уже начали работать над песней, но тут пришла открытка из Риги… И когда я вернулась, мне было как-то не до песен, и они там нашли кого-то другого…

Но телефон Каретникова у меня сохранился, и я решила воспользоваться им ради друга.

– Николай Николаевич, одному человеку ОЧЕНЬ нужно увидеться с Галичем. Это молодой бард Алик Мирзоян, он хотел бы спеть ему свои песни. На прощанье…

– Попробую уговорить его. Правда, ему сейчас не до этого…

И он его уговорил! Ведь Каретников был крёстным отцом Галичу, и отказать своему крёстному Галич не мог.

Через несколько дней звонит ликующий Алик:

– Маша! Я у него был! Я ему пел! Он меня благословил… И даже позвал на проводы.

* * *

Иду по улице Лавочкина к метро. Мимо проезжает шереметьевский автобус. У заднего окна – Гавр и Алик. Я машу им, но они не видят меня. Я вскакиваю в подошедший другой автобус и догоняю их уже в метро, у турникетов.

– Проводили, – говорит Алик. – Улетел… такой грустный был, прямо смотреть на него было больно…

– Особенно, когда его заставили показать крестик на груди, – говорит Гавр. – Это уже было за стеклом. Такая пантомима выразительная! Таможенник тычет ему в грудь пальцем, и Галич делает такой жест, как будто разрывает на груди рубаху, так рванул её, что пуговицы, наверное, отлетели… А на груди – золотой крестик. Видимо, таможенник требовал, чтобы всё вывозимое золото было включено в опись… и требовал показать…

Мы поехали втроём к Гавру, купили по дороге бутылку кислого, как уксус, сухого вина, сидели на кухне, пили эту кислятину, Алик пел, а я плакала. Мы чувствовали, что закончилась целая эпоха в нашей жизни, в жизни всей страны. Так же, как когда умер Высоцкий. Алик пел свою самую грустную песню:

Гавр сказал:

– Теперь у нас нет Галича, но зато есть Алич! Алич Мирзоян.

Мы грустно посмеялись.

* * *

Захожу иногда к отцу Димитрию Дудко. Беру у него книги – почитать. Соловьёва, Бердяева. Говорит, что у него большие неприятности из-за его субботних бесед в храме – знаменитых на всю Москву «Вечеров вопросов и ответов».

Вечера запретили. Но отец Димитрий продолжает беседы на квартирах у своих прихожан.

Встречаю у него часто Серёжу (будущего отца Сергия Романова), который активно занимается организацией этих бесед. Часто они проходят на квартире у самого Серёжи. Я была несколько раз. В маленькую однокомнатную квартирку набилось много народу, всё – молодёжь. Глаза у всех горят… У всех – десятки вопросов.

Между слушателями шебуршится четырёхлетний сын Серёжи – Денис, славный мальчуган. Белобрысенький и такой ласковый… (Никогда у меня не будет детей… никогда, – говорю я себе, и от этого мне становится очень грустно).

* * *

А за отцом Димитрием постоянная слежка. Мы, его друзья, постоянно в тревоге за него. Когда он возвращается поздно, мы с Серёжей Романовым иногда встречаем его у метро и провожаем до самого дома, до дверей квартиры. Серёжа позвонил мне как-то утром и хохочет: «Только что по «Голосу Америки» передали, что вчера два агента «кгб» пасли отца Димитрия от метро до самого дома!» А это были мы с Серёжей – не агенты, а друзья. Но значит, в это время нас-таки кто-то пас! На тёмной пустынной улице. Выходит, за нами шёл кто-то – от метро, до самого дома отца Димитрия! А, может, и дальше шёл этот «кто-то» – невидимо провожая до дома меня и Серёжу.

Людмила Фёдоровна, когда я рассказала ей со смехом эту историю, очень встревожилась. Она говорит: «Машка, будь осторожна! Береги себя!»

Но беречь себя – это так скучно…

* * *

Опять живу на Огарёва. Вдвоём с Людмилой Фёдоровной. Братец Валерий – в Крыму, а я – в его комнате, в своём любимом раю… Среди картин, камней и старинных черепков…

По вечерам, после работы, к нам на огонёк заходит папа Кирюша. И когда мы сидим на кухоньке втроём и пьём чай, я в который раз благодарю Бога за то, что у меня есть мои чудесные крёстные. Они – моя реальная опора в жизни, мои самые близкие друзья, моя любимая семья. Я хочу, чтобы они были у меня ВСЕГДА. Господи, не забирай хотя бы их у меня!

…Поливаю по утрам цветы на лоджии. Кормлю во дворе голубей. Бегаю в булочную за свежим белым хлебом, мама Кошка любит свежий хлеб.

Мы с мамой Кошкой по очереди сидим за её пишущей машинкой. А потом читаем друг другу то, что написали сегодня.

* * *

Стихи идут, идут светлым потоком…

* * *

В Новой Деревне. Солнце… Много-много солнца… Идём по зелёному сверкающему лугу. Отец Александр в жёлтой, солнечной рясе – как огненный ангел… Он говорит:

– Благодари Бога за всё. Он – благ. Он даровал тебе великое счастье – встречу с отцом. А смерти, ты же сама знаешь, – нет. Ты очень хорошо написала об этом в своих стихах. Благодари Господа и за это тоже – за возможность выразить себя в творчестве.

– Отец Александр, – говорю я, – мне бы хотелось уйти в монастырь. Мне кажется, всё в моей жизни уже было, уже случилось…

Приостановившись, он внимательно взглянул на меня. И сказал:

– Редко кому из нас в трудные минуты жизни не хотелось уйти в монастырь. Но это – не твой путь.

– А какой – мой?

– Ищи, – сказал он. – А я буду молиться за тебя. Чтобы Бог тебе открыл Свой замысел о тебе…

Никогда не забыть тот день, тот зелёный луг…

И как мы идём по этому лугу с отцом Александром, облачённым в рясу цвета спелой пшеницы…

И огромное сияющее Небо обнимает нас всеми своими лучами…

20 июля – 3 декабря 2006