Одним из главных достоинств эссе о любви в переносе является то, что оно свидетельствует о диалектическом направлении мышления Фрейда: "мы имеем это, но, с другой стороны, мы имеем следующее..." Примером этого диалектического направления в данной работе может быть, по-моему, проблема, имеет ли психоанализ дело или следует ли ему иметь дело с психологией одного человека или двух. Данной проблемой психоанализ занимается давно, со времен Ференци (например, 1928). Спор на этот счет в настоящее время разгорелся с новой силой (см., например, Митчелл, 1988), и, я полагаю, становится все более ясно (Гент, 1989; Хоффман, 1991; Сандлер, 1991), что будет правильно оценивать аналитическую ситуацию с обеих перспектив. Если анализант рассматривается как закрытая система сил и контрсил, перспективой будет один человек. Если аналитическая ситуация рассматривается как взаимоотношения между двумя людьми, перспектива включает в себя двух людей и аналитик является участником в этой ситуации. Для полного охвата аналитической ситуации необходимо все время учитывать обе перспективы, а также то, что каждая из них периодически оказывается то на переднем, то на заднем плане. В перспективе одного человека на переднем плане находятся движущие силы невроза анализанта. В перспективе двух людей на переднем плане будет перенос/контрперенос. Когда анализ протекает хорошо, две эти перспективы предстают как чередующиеся выражения одних и тех же тем. Конечно, перспектива одного человека, касается ли она прошлого пациента или его текущей жизни вне лечения, включает в себя взаимоотношения с другими людьми. Перспектива двух людей имеет отношение к аналитику и анализанту в психоаналитической ситуации.
В данной работе Фрейд иногда придерживается одной перспективы, а иногда — другой. С одной стороны, он придерживается "классической" позиции одного человека: перенос — дело исключительно пациентки; если пациентка ищет другого аналитика, снова произойдет то же самое, так как аналитик — заменяемый винтик в аналитической ситуации; обаяние аналитика не имеет ничего общего с тем, что происходит; нет ни "одной новой черты", вытекающей из текущей ситуации (это регрессия из его осознания в случае Доры, что некоторый реальный элемент текущей ситуации может, хотя и случайным образом — например, курение им сигар, — повторить элемент из прошлого); приводятся аргументы против "подлинности" этой любви.
Вот другой пример перспективы одного человека: происходит ли перенос лишь в аналитической ситуации или также вне ее? Фрейд считает, что та же самая влюбленность будет иметь место не только в некоторой другой разновидности лечения, но также в обычной жизни: "обычная влюбленность, вне аналитического лечения, скорее напоминает ненормальные, чем нормальные душевные феномены" (168).
С другой стороны, иногда Фрейд выбирает перспективу двух людей: "У нас нет никакого основания оспаривать, что состояние пациентки имеет "характер настоящей любви"; "но ведь сопротивление не создало этой любви"; аналитик "вызвал эту влюбленность введением в аналитическое лечение"; "она является неизбежным результатом врачебного положения" (168-169). И опять [любовь в переносе] "вызывается аналитической ситуацией" (168). А затем опять: "как если бы специальными заклинаниями старались вызвать из преисподней духа [гипноз!]" (164). Эти замечания показывают перспективу двух людей. Но заметим, что акцент делается главным образом на ситуации, а не на человеке, который ее создает. Сходным образом, Фрейд пытался сместить личную ответственность с себя на ситуацию, говоря, что не мог воспрепятствовать побуждению человека-крысы рассказать свою ужасную историю: это было просто требование лечения! Генрих Рэкер (1968) лучше разбирался в данном вопросе. Он говорил, что помещая на дверях своего офиса соответствующую табличку, он уже является соучастником.
Разделение аналитиком ответственности в перспективе двух людей становится еще яснее в наблюдении Фрейда по поводу того, когда вспыхивает требование любви: когда нужно заставить пациентку "сознаться или вспомнить особенно неприятный и вытесненный отрывок из ее жизни" (162), — то есть, когда аналитик пытается заставить пациентку подчиниться ему, конечно, в интересах лечения. Здесь акцент явно смещается на аналитика, а не просто на ситуацию. И опять мы имеем перспективу двух людей в наблюдении, что эротический перенос в аналитической ситуации отличается от любви в обыденной жизни, даже если только количественно. "Она... усилена сопротивлением..., она в высокой степени не принимает во внимание реальности" (168-169). А затем опять переход к одному лицу: "именно эти, отступающие от нормы черты, составляют сущность влюбленности" (169).
Хотя нижеследующая цитата взята не из работы Фрейда о любви в переносе, я не устоял перед искушением добавить этот чудесный отрывок из перспективы двух людей, в котором Фрейд признает "права" пациента ("Массовая психология и анализ человеческого Я" [41]Англ. "ego". - Прим. науч. ред.
, 1921):
"Все вышесказанное подготавливает утверждение, что внушение (вернее, восприятие внушения) является далее неразложимым прафеноменом, основным фактом душевной жизни человека. Так считал и Бернгейм, изумительное искусство которого я имел случай наблюдать в 1889 г. Но и тогда я видел глухое сопротивление этой тирании внушения. Когда больной сопротивлялся и на него кричали: "Да что же вы делаете? (Vous contresuggestionnez)", то я говорил себе, что это явная несправедливость и насилие. Человек, конечно, имеет право на сопротивление внушению, если его пытаются подчинить путем внушения. Мой протест принял затем форму возмущения против того, что внушение, которое все объясняет, само должно быть от объяснений отстранено..., то есть о тех условиях, при которых влияние возникает без достаточных логических обоснований.
В первом параграфе этой работы Фрейд пишет: "В психической жизни человека всегда присутствует "другой". Он, как правило, является образцом, объектом, помощником или противником, и поэтому психология личности с самого начала является одновременно также и психологией социальной в этом расширенном, но вполне обоснованном смысле". Важно подчеркнуть, что в этой последней цитате перспектива двух людей выходит далеко за рамки темы любви в переносе. Эта перспектива — в бесчисленных обликах — является неотъемлемо присущей и вездесущей чертой аналитической ситуации. Конечно, громадное отличие между эротизированной любовью в аналитической ситуации и переносе, в других способах лечения и во внеаналитической жизни состоит в том, что в аналитической ситуации она анализируется и может "содействовать выздоровлению больной" (161).
Сказать, что такая же влюбленность будет возникать в некотором другом способе лечения или в реальной жизни, значит минимизировать специфические реальности особой аналитической ситуации двух людей. Любовь в переносе является специфической для этой особой аналитической ситуации. Анализ, в котором аналитик применяет "бессмысленную технику", приглашая пациентку идти дальше и постараться влюбиться во врача — это другой анализ, и даже если влюбленность действительно имеет место, это другая влюбленность. Однако я снова могу отметить, что Фрейд полагает, что при правильной аналитической технике влюбленность возникает спонтанно. Иде Макэлпайн (1950) пошла дальше. Она сравнила аналитическую ситуацию с медленным воздействием гипноза. Фрейд не отказался от гипноза в столь большой степени, как это ему казалось! Однако в другом смысле Фрейд прав, когда хочет, чтобы любовь, если она появляется, была спонтанной — то есть непредсказуемой и непланируемой. Участники многочисленных недавних дискуссий по вопросам техники (Сандлер, 1976; Эренберг, 1982, 1984; Фредериксон, 1990; Хоффман, 1992) выступают за неизбежность и даже необходимость определенной степени спонтанности также со стороны аналитика. Работа Хоффмана, в особенности, подчеркивает его диалектическую точку зрения, явно выраженную в заголовке: "Экспрессивное участие и психоаналитическая дисциплина".
Поэтому Фрейд мечется между психологиями одного человека и двух людей. Но мне не кажется, что он это осознает. Он, подобно большей части современных ему аналитиков, считает подлинно аналитической лишь перспективу одного человека. Перспектива двух людей являлась, как это имело место, неблагоприятным осложнением, произошедшим в результате того, что аналитик, будучи всего лишь человеком, не смог сохранить абсолютную нейтральность. Как я уже говорил, противоположная позиция состоит в том, что обе эти перспективы неотъемлемо присутствуют и всегда доступны в аналитической ситуации; иногда одна из них, иногда другая выходят на передний план в зависимости, как это ясно показывает Хоффман (1991), от фокусировки внимания аналитика.
Важной современной версией дихотомии одного человека/двух людей является спор относительно анализа как интрапсихического или межличностного. Я полагаю, что термин межличностный часто неправильно понимался в этой связи теми людьми, которые против него возражают, потому что они не осознают, что многие аналитики понимают под этим термином как то, что происходит между двумя участниками, понимается в психической реальности каждым участником. Другими словами, под "межличностным" они не имеют в виду социальную психологию в смысле некоторого "объективного" внешнего наблюдателя. Хайнц Кохут (1971) и Эвелин Швабер (в печати) правильно критикуют то, что считают межличностной концептуализацией аналитической ситуации, потому что рассматривают "межличностное" как обозначающее социально обусловленное психологическое в этом втором внешнем смысле. Фрейд не определяет термин социальная психология в приведенной цитате из "Массовой психологии и анализе человеческого "Я"", но он должен использовать его в смысле интрапсихически переживаемого.
Интрапсихическое переживание взаимодействия может быть различным для двух участников аналитической ситуации. Аналитик, который полагает, что правильно понимает то, что происходит между ним и анализантом, и говорит, что перенос является "искажением" со стороны анализанта, может считать, что он, таким образом, показывает подлинную сущность психической реальности. Но называя перенос искажением, он отрицает, парадоксальным образом, что он также конструирует сущности согласно собственной психической реальности, а не через некую особую способность понимать истинную реальность, сделавшуюся возможной, предположительно, посредством его очищения в собственном анализе. Многие, включая меня (1982), высказывают точку зрения, что аналитик должен согласиться с тем, что понимание анализантом того, что происходит между двумя участниками, является правдоподобным, и что его собственное понимание также всего лишь правдоподобно. Тогда между ними двумя могут вестись "переговоры" (Голдберг, 1988), пока они не достигнут некоторого согласия, которое, конечно, может представляться некорректным третьему человеку, изучающему данную трансакцию, потому что он также воспринимает ее в терминах собственной психической реальности.
Здесь заключено важное соображение для систематического исследования в аналитической ситуации наблюдателями, отличными от аналитика. Ибо внешние наблюдатели, предположительно, менее подвержены воздействию переноса и контрпереноса, чем пара анализант-аналитик. Но даже тогда возможно говорить лишь о последовательности аргументации, а не о совпадении теории с истиной. То есть, можно познавать внешнюю реальность лишь в терминах связности набора утверждений, а не в терминах некоторого непредумышленного восприятия реальности, которое соответствует внешней реальности как таковой. Фрейд был позитивен, аргументируя, что аналитик может открыть нечто соответствующее внешней реальности. Таков же и Грюнбаум (1984), который не возражает против мнимой необходимости для полученных данных соответствовать внешней реальности, но скорее утверждает, что влияние внушения в аналитической ситуации делает невозможным уверенность в том, что человек действительно обнаружил то, что соответствует непредумышленной внешней реальности. Я затрагиваю здесь текущий спор относительно позитивистской и социально-конструктивистской перспектив в аналитической ситуации (Проттер, 1985; Стерн, 1985; Тулмин, 1986 и в особенности Хоффман, 1991). Конструктивистская позиция часто неправильно понимается как влекущая за собой отрицание важного значения материальной реальности — утверждение о том, что любая конструкция столь же законна, как и любая другая; что, как говорится, "подходит что угодно". Это не так. Аргументация, что мы не можем знать материальную реальность как таковую, не означает, что мы можем ее игнорировать. Некоторые конструкции несут в себе больший смысл, чем другие, и не только по причине связности. Данная проблема является решающей эпистемологической проблемой, которую я не буду здесь далее обсуждать.