Несколько дней спустя парламент собрался на внеочередную сессию, и Эдмунду приходилось многие часы проводить в палате лордов.

Джейн эти дни казались бесконечными. В деревне всегда было чем заняться: это и исследование старых развалин, и охота на мелкую живность, и походы за цветами или ягодами. Только ближе к вечеру она возвращалась домой со стучавшим от радостного возбуждения сердцем и, как голодный волк, набрасывалась на еду: наваристое мясное рагу и сидр.

В эти часы в Лондоне ужин еще не подавали, а наносить визиты было уже поздно. Походы по магазинам казались Джейн пустой тратой времени, ведь ей уже подарили все, и даже то, о чем и не мечтала. Она пыталась скоротать время, рассматривая атлас, но яркие разноцветные карты только раздразнили ее, поэтому вскоре Джейн закрыла книгу и отложила в сторону, на почетное место на столике в гостиной.

Впервые Лондон не оправдал ее ожиданий. Придется как-то развлекать себя самой.

Отправить посыльного с письмом для леди Одрины Брэдли было делом нескольких минут, и через час девушки уже отправились на прогулку в Гайд-парк.

На фоне вечного лондонского смога предзимнее ненастье не улучшало настроения. Серые тучи, казалось, того и гляди прольются дождем. И все-таки подруги были не единственными, кто решился отправиться прогуляться, невзирая на погоду.

– Я рада, что вам было угодно пройтись именно сегодня, – сказала Одрина. – Мои родители совершенно несносны. Папа целыми днями громко возмущается поведением разных подлецов, хулиганов и революционеров. Теперь, когда открылся парламент, ему наконец-то будет с кем обсудить все эти злободневные темы.

– Лорд Киркпатрик также занял свое место в палате лордов, но не испытывает необходимости что-либо со мной обсуждать.

– Если он не способен взбеситься и побрызгать слюной на окружающих, то ему не добиться там внимания. В парламенте каждый слушает только себя, по крайней мере, такое создается впечатление.

– Что толку сотрясать воздух, если никто тебя не слушает? Раньше мне было досадно, что в парламенте не давали мест женщинам, – заметила Джейн, – но больше это не трогает, ведь в мире множество других мест, где можно проявить знания и эрудицию.

Она медленно шагала рядом с высокой статной леди Брэдли, совершенно очаровательная в своем светло-зеленом платье и отороченной мехом накидке глубокого зеленого оттенка. Джейн предпочитала этот цвет всем остальным, потому что Эдмунд на следующий после свадьбы день, когда ей казалось, будто все кончено, сделал комплимент этому платью.

Глупо, конечно, принимать слова мужа так близко к сердцу, особенно учитывая, что он вообще не скупился на комплименты, в том числе и в адрес других женщин. Как бы то ни было, одежда ведь должна иметь какой-то цвет – так почему бы не зеленый?

Закутанная в темно-красный плащ из плотной шерсти и бархата, Одрина выглядела красивой и утонченной, словно оранжерейная роза. Ткани насыщенных тонов мягко облегали изгибы ее тела. Но что за роза без шипов? А здесь без них никак не обойтись – прогуливаясь по дорожкам парка, приходилось то и дело отмахиваться от кавалеров, пытавшихся привлечь ее внимание.

– Если вам не с кем обсудить текущую политику, – проворчала вдруг Одрина, – рекомендую мою матушку. Я ведь уже упоминала, что мой родитель ведет себя несносно, не так ли? Так вот матушка ничуть не отстает от отца. Взгляните.

Она отогнула край плаща и показала подруге вечернее платье, без всякой меры украшенное брошками и декоративными булавками.

– Она что, заставила вас нацепить все имевшиеся в доме украшения? – удивилась Джейн.

Одрина опустила полу, и Джейн успела заметить, что плащ был заколот не одной, а тремя булавками.

– Это вечерние украшения? С настоящими драгоценными камнями?

Затянутой в длинную перчатку рукой Одрина накрыла булавки и раздраженно вздохнула:

– Да. Ну не глупо ли?

– Носить вечерние украшения днем? Ну разве что они вам настолько дороги…

– Три штуки на один плащ! – хмыкнула подруга. – Кошмар! Но матушка настояла, чтобы сегодня я их надела все.

– Никак вас выставили на продажу? – пошутила Джейн.

– Страшно сказать, как вы близки к истине, – сухо заметила Одрина. – Ценник – мое приданое.

Джейн не слишком по душе была тема приданого невесты, и она никак не отреагировала на эти слова.

– А что до украшений, – продолжила между тем Одрина, – я взяла их с собой на хранение. С тех пор как у леди Шерингбрук украли жемчуга…

– Что? Когда?

Одрина нахмурила брови.

– Пару дней назад, наутро после светского раута в доме Хавьера. – Понизив голос до шепота, она добавила: – Их выкрали прямо из ее дома: то ли из сейфа, то ли из запертого на ключ шкафа – точно не знаю.

– Ах, какой был красивый жемчужный гарнитур!

Джейн вспомнила, с каким достоинством виконтесса носила украшения – идеально круглый жемчуг сероватого оттенка и переливчатый розовый, цвета голубиной шейки.

Хотела бы Джейн с такой же легкостью запоминать правила светского этикета, виды поклонов и реверансов для приветствия леди и лордов разного ранга, с какой могла удерживать в уме географические названия карты. Увы, в каком-то смысле ей больше подходила жизнь пирата, нежели леди из высшего общества.

– Хорошо еще, леди Шерингбрук догадывается, где искать вора. Учитывая, что ее сын…

– Я прекрасно понимаю, на что вы намекаете, – покачала головой Одрина. – Думаете, их взял ее сын. Но этого не может быть: сутки напролет он играл в карты, что могут подтвердить его компаньоны.

– Значит, какой-то грабитель забрался в ее дом и случайно наткнулся на украшения?

– Сомневаюсь. – Одрина накрыла ладонью верхнюю брошь с россыпью рубинов и топазом посредине. – Жемчуга леди Шерингбрук прославились на весь Лондон, а больше ничего из дома не вынесли.

– Ей повезло.

– Полагаю, виконтесса с вами не согласится. Кроме материального ущерба грабитель нанес ей еще и личное оскорбление: копался в ее вещах, украл вещи, которые были ей дороже всего.

Джейн обратила внимание на хрипотцу в голосе Одрины, но подруга смотрела в сторону, не желая встречаться с ней взглядом.

– Вероятно, вы правы, – отозвалась Джейн. – Я как-то об этом не подумала…

– А я не могу думать ни о чем другом.

Наконец-то, немного расслабившись, Одрина подняла глаза на Джейн, но взгляд был каким-то рассеянным: скользнув по лицу подруги, растворился где-то вдали.

Джейн прищурилась. Одрину явно что-то терзало. И хотя они еще не успели так подружиться, чтобы делиться друг с другом тайнами, Джейн решилась сделать первый шаг.

– Вас что-то беспокоит?

– Вовсе нет, – быстро проговорила леди Брэдли, и улыбка, осветившая ее лицо, была очаровательной и до крайности фальшивой. – Просто чувствую себя глупо: меня обвешали украшениями с ног до головы, а ведь я лишь отправилась на прогулку в парк. С тех пор как ограбили леди Шерингбрук, матушка настаивает, чтобы украшения постоянно были на мне. Мол, это единственное безопасное место. Она тоже носит все свои бриллианты на себе.

– Ее не тревожат уличные воришки?

– О, на этот счет можно не волноваться! От воров я надежно защищена. – Осенний ветер расцветил румянцем щеки Одрины. – Вы не обратили внимания на во-он ту процессию? За нами по пятам следуют горничная, лакей и конюх.

Джейн оглянулась и действительно увидела двух дюжих мужчин, причем один был в ливрее.

– Да, ваши родители и правда серьезно относятся к вопросам безопасности.

– Это мое обычное сопровождение – трое слуг – независимо от того, на мне драгоценности или нет.

– Трое? Родители так за вас переживают?

– Нет, просто стерегут, потому что не доверяют.

Джейн усмехнулась.

– Какое совпадение! Мне тоже никто не доверяет.

Одрина вскинула бровь.

– А вы-то что натворили?

– О, ничего особенного! – легкомысленно отмахнулась Джейн, решив пока не рассказывать подруге, как поставила на кон свое приданое и проиграла его. – А вы?

– А вот я действительно совершила ужасное: родилась девочкой, в то время как их уже было четыре в семье. Сестры мои тоже впали в немилость, потому что не вышли замуж за герцогов. Это как минимум, на что надеялась матушка. Теперь мы все в равной степени виноваты перед родителями.

– Но разве в этом есть ваша вина? – удивилась Джейн.

– Ладно. Забудьте. Вообще-то все не так уж плохо. Моя жизнь могла сложиться намного хуже, и я это знаю.

– Понимаю, но это не значит, что вы должны смириться с настоящим и не надеяться на лучшее.

– Ой, да вы философ, дорогая!

Джейн отмахнулась:

– Да нет, я вовсе не образец благоразумия. Возможно, это вообще со мной впервые. Не выдавайте меня. Лорд Киркпатрик убежден, что я кровожадна и необузданна.

– Остается лишь надеяться, что и я когда-нибудь встречу мужчину, который будет считать меня кровожадной и необузданной, – рассмеялась Одрина.

– Ваш мужчина будет думать о вас намного лучше.

– Уверена, лорд Киркпатрик хороший муж, – уже серьезно произнесла подруга.

Джейн твердо было уверена, что очернять мужа жене не следует ни при каких условиях: ни перед слугами, ни перед подругами.

– Да, вы правы: он прекрасно справляется со всеми своими обязанностями.

Одно радует: пусть Эдмунд и не любит ее, зато не любит и никого другого; точнее, понемногу любит абсолютно всех вокруг.

– Я сегодня ходила на прогулку в Гайд-парк, – сообщила Джейн мужу за ужином.

Эдмунд поднял на нее суровый взгляд, оторвавшись от тарелки с супом.

– С Беллами?

– Нет, с какой стати? – удивилась Джейн. – С леди Одриной Брэдли. Ты постоянно его упоминаешь. Почему?

– Не важно, – поспешил ее заверить Эдмунд и, проглотив полную ложку супа, закашлялся. – Просто пришло на ум.

Джейн возмущенно отшвырнула серебряную ложку, и та с гулом пронеслась по столу.

– Всему есть причина. Итак, причина во мне или в нем?

– В нем, – просипел Эдмунд, закрыв рот салфеткой. – Прости, я не привык…

– Есть суп ложкой?

Он прищурился и, откашлявшись, ответил:

– Глотать по полтарелки за раз.

– Так что по поводу Беллами? – Джейн не собиралась сдаваться.

– Полагаю, почти уверен… – Эдмунд повертел в руках ложку, потом положил на стол и отодвинул тарелку. – Он в тебя влюблен.

– Это невозможно.

Эдмунд вскинул бровь.

– Кто развлекал тебя на ужине у Хавьера? А с кем ты беседовала весь вечер на балу у леди Аллингем?

– Ему просто одиноко, а я здесь единственный человек, столь же чуждый высшему свету, сколь и он сам.

– Убежден: у вас с ним нет ничего общего.

– А я ничего подобного и не говорила, – осторожно заметила Джейн.

Неужели своим излишним дружелюбием она в самом деле поощряла Беллами? В высшем обществе у многих супружеских пар принято смотреть на брачные клятвы сквозь пальцы. Возможно, Беллами посчитал их брак обычной ширмой?

– Не думаю, чтобы я когда-либо его поощряла. Ты считаешь иначе?

– Беллами не требуется особого поощрения, – заметил Эдмунд, пока лакей забирал тарелки. – Как я заметил, ему достаточно и…

Он на мгновение задумался, и Джейн усмехнулась:

– Это опять одна из фраз, которые тебе никак не удается закончить?

– Не думаю. Впрочем, лучше совсем закрыть эту тему. Больше ни слова о Беллами. Расскажи о прогулке с леди Одриной. Вы встречались впервые после бала в доме ее родителей?

– Да. – Джейн подождала, пока уберут тарелки для супа и поставят другие, из китайского фарфора, с говядиной и морковью в медовом соусе. – Одрина моя первая подруга в Лондоне.

Эдмунд чуть замешкался, потом сказал:

– Замечательно.

– Ты опять чуть не спросил о Беллами?

– На этот раз я вовремя себя остановил. – Эдмунд насадил кусочек моркови на вилку. – Если кто-то в тебя и влюблен, то здесь нет и не может быть твоей вины.

– Да, ты прав, – обреченно согласилась Джейн.

Заявление мужа стало очередным напоминанием, что его-то она никак не может в себя влюбить.

Стараясь не думать о сердечных ранах, она сосредоточилась на трапезе.

– Однако то, что джентльмены обращают на тебя внимание, свидетельствует об их прекрасном вкусе, – продолжил Эдмунд как ни в чем не бывало.

– Что? – Джейн едва не уронила приборы.

– Ты должна нравиться.

– В том смысле, в каком, например, нравится носить шубу зимой? Ради собственного комфорта?

– Нет, я не это имел в виду…

– Ох, ну ладно!.. – Джейн попыталась выдавить улыбку, но внутри у нее все трепетало.

После ужина они перешли в гостиную. Гостей сегодня не было, поэтому не было и смысла из столовой расходиться по разным помещениям.

– Если хочешь, кури свою сигару и пей портвейн здесь, – предложила Джейн.

– Какое великодушие! – воскликнул Эдмунд. – Может, присоединишься?

– Сигар мне не хочется, а вот портвейн я бы попробовала.

– Быть может, лучше бренди?

Эдмунд направился к барной стойке, наполнил бокал янтарной жидкостью и, вернувшись, предупредил:

– Пей медленно. Это крепче хереса и портвейна.

– Знаю, я не так глупа.

– Я ничего подобного и не имел в виду.

Хихикнув, она сделала небольшой глоток, и Эдмунд спросил:

– Что скажешь?

Она не только ничего не могла сказать, даже думать ни о чем не могла. Леденящий холод во рту сменился обжигающим жаром, который волной прошел по телу, острый, вяжущий вкус вызвал кашель и обильную слюну.

Рискуя поперхнуться, она все-таки решилась проглотить бренди, и ей здорово обожгло горло, на глазах выступили слезы.

– Неплохо. Мне нравится, – еле выдавила Джейн, и Эдмунд рассмеялся: – Лгунья! У тебя слезы ручьем.

– Это от радости: наконец-то я попробовала бренди.

– Знаешь, тебе вовсе не обязательно его допивать. – Эдмунд протянул руку, будто собирался забрать бокал, но она машинально отдернула свою.

Жжение в горле начало проходить, а вязкий привкус на языке сменился острой сладостью, немного маслянистой.

– Думаю, я это допью.

Теперь Джейн точно знала, чего ожидать, и сделала второй глоток. Яркий вкус бренди заполнил рот, тепло разлилось по рукам и ногам.

– Да-да, допью. Может, если я это выпью, мне больше не захочется.

– Пить?

– Да, пить. Что же еще? – Очередной глоток обжег рот. – Кажется, я уже пьянею?

– Не думаю, от трех глотков… К тому же после ужина бренди не должно ударить в голову.

– Ты не хочешь выпить немного?

– Нет настроения. – Он вернулся к барной стойке, закрыл шкафчик и провел рукой по лакированной панели темно-красного дерева. – Лучше не испытывать судьбу.

– В каком смысле?

Джейн было уже не просто жарко, и она принялась обмахиваться рукой словно веером, не забывая подносить бокал ко рту. Короткий завиток волос щекотал лоб, и она его сдула.

– Ни в каком. У меня очень чувствительный желудок. – Эдмунд подошел к камину и, поворошив кочергой угли, бросил через плечо: – Тебе тепло?

– Да.

Она опустилась в ближайшее мягкое кресло и поставила бокал на журнальный столик розового дерева. Довольно бренди. Эдмунд только что признался, что нездоров.

– Так тебя беспокоит желудок?

Он не сразу ответил, продолжая ворошить угли кочергой, пока те не заалели.

– Ну, порой бывает.

Он передернул плечами, и Джейн невольно залюбовалась, какие они широкие и как красиво сидит на них, обрисовывая статную фигуру, сюртук. Даже просто наблюдать, как он перемешивал кочергой угли, доставляло ей удовольствие.

– Эдмунд?

Он поставил кочергу на каминную решетку.

– Иногда мне не все следует есть и пить.

Теперь Джейн вспомнился их первый супружеский завтрак, когда Эдмунд искрошил всю свою еду, а за ужином вертел в руках ложку, чтобы никто не обратил внимания на то, что суп не съеден. Мясо, которое подали после супа, он разрезал на кусочки и равномерно разложил по тарелке.

– Иногда? Или всегда?

Она поднялась с кресла, подошла к камину и, положив руку мужу на плечо, заглянула в лицо.

– Поэтому ты всегда осторожничаешь. Не могу припомнить, чтобы ты хоть что-то ел в обществе. Ах, мне следовало догадаться раньше.

Он натянуто улыбнулся и отвернулся, с преувеличенным вниманием рассматривая орнамент на каминной полке.

– Я кое-что придумал, поэтому никто ничего не замечает.

– И все же мне бы следовало…

Когда-то давно у нее был талант подмечать подобные уловки в поведении. Лучшим игроком в покер считаются те, кто умеет читать язык жестов и эмоций партнеров, а не только запоминать карты. Вместо заботы о муже она занималась изучением всех закоулков дома, пристально следила за собственным поведением, своими серьезными промахами и мелкими ошибками. Джейн попыталась себя оправдать тем, что Эдмунд ведь не партнер по картам: зачем пристально изучать его поведение? А ей стоило бы не спускать с него глаз, как когда-то это было с лордом Шерингбруком.

– Расскажи про эту боль, Эдмунд. Она сильная, острая?

– Не очень. Все зависит от того, в какой момент она меня застает.

– Когда боли не бывает?

Внезапно глаза его сделались такими глубокими и темными, что она поежилась.

– С чего вдруг такая забота? Что приключилось с моей кровожадной Джейн?

– Не могу же я быть такой постоянно – это очень изматывает. Случается, и я бываю вежлива и тактична.

– Это вовсе не обязательно. – Эдмунд отошел от камина и приблизился к журнальному столику. – Может, допьешь свой бренди? Это хороший алкоголь, долгой выдержки.

– Я не хочу больше.

– Ты же сказала, что тебе понравилось.

Джейн потрясла головой.

– Еще и пяти минут не прошло, как ты сказал, что можно и не допивать. Так что изменилось? Тебе так претят разговоры о твоем здоровье? Только скажи, и мы никогда больше к этому не вернемся.

Он бессильно опустил руки.

– Все не совсем так.

– А как?

– Зачем эта демонстрация доброты и супружеской заботы? Тебе нет нужды притворяться.

Уязвленная недоверием, Джейн дала ему резкий отпор:

– Я вовсе не притворяюсь. Если у тебя проблемы с желудком, мне нужно понять, чем я могу помочь.

Он недоуменно моргнул.

– В самом деле?

Она вскинула подбородок:

– Да, в самом деле!

– Ну что тут сказать… Мне столько всего приходится удерживать в голове, что о еде просто забываешь, да и желудок тогда не беспокоит.

– Но ведь мыслями сыт не будешь, иначе я с удовольствием поделилась бы с тобой своими, хотя от них мало проку.

Эдмунд улыбнулся, на что она и надеялась. Джейн подошла к вазе, той самой красивой китайской вазе, и пробежалась пальцами по эмали.

– Джейн, могу я прийти сегодня?

Неожиданный вопрос застал ее врасплох, но пальцы машинально продолжили свое путешествие по выпуклостям вазы – пурпурной линии реки и бугристым узелкам темно-коричневых гор.

– Не подумай, что… Я хочу сказать, что готов ждать… прежде чем возлагать какие-то надежды.

Эдмунд никак не мог грамотно построить фразу, слова беспорядочно слетали с его языка, и до Джейн никак не доходил смысл.

Она повернулась к нему.

– Тогда что ты задумал?

– Всего лишь хочу провести вечер в твоем обществе и…

– Говори же наконец, или, клянусь, запущу туфлю тебе в голову!

Его лицо скривилось в нерешительной улыбке.

– Я подумал, мы можем лечь спать вместе, ничего больше… хорошенько выспаться.

– И все?

– Ну, возможно, так лучше…

– Ты спрашиваешь или утверждаешь?

– Я думаю, тебе это понравится больше.

Эдмунд продолжал нести чушь, вместо того чтобы просто сказать ей правду, и с каждой секундой Джейн все сильнее хотелось запустить в него туфлей.

– Ты уверен, что хочешь именно выспаться?

– Полагаю, да. Пока не пробовал.

– Не спал со своей женой? А с кем же тогда каждую ночь была я?

Его улыбка растаяла:

– Боюсь показаться грубым…

– Готова дать десять тысяч фунтов, чтобы услышать хоть одну грубость.

– Ты меня переоценила. Прости за бестактность, но я никогда не оставался с женщиной до утра.

Она понимала, что у мужа до нее были женщины, но одна лишь мысль об этом вызывала вспышку ревности.

– Почему?

– В этом не было смысла.

– А какой смысл ты ищешь?

– Джейн, я не желаю обсуждать с тобой…

– Нет уж, давай обсудим.

Джейн отдавала себе отчет в собственной грубости и бестактности, но что ей оставалось? Муж не желал делиться с ней своими мыслями, намерениями, проблемами со здоровьем, а она хотела добраться до истины хотя бы в одном из терзавших ее вопросов.

Вздохнув, Киркпатрик взял пальцы жены в свои ладони, притянул ее на диван и сел рядом. Не желая смотреть ему в глаза, Джейн уставилась на свою китайскую вазу и процедила сквозь зубы:

– Давай обсудим, Эдмунд!

Он отпустил ее и поднялся.

– Хорошо, если ты настаиваешь. Нет смысла оставаться с женщиной до утра, если единственная цель встречи – доставить друг другу удовольствие. Как только цель достигнута, встречу можно закончить и прекрасно выспаться одному.

Ей нечего было ему ответить. Его слова ранили, но резкость, с какой они были произнесены, ранила сильнее, однако болезненная их честность принесла ей долгожданное удовлетворение.

– А что, если, – она сглотнула, – удовольствие женщине доставляет не совместный сон, а… сама близость?

– У меня есть свои границы.

Эдмунд застыл на мгновение, будто сбился с пути, затем опустился на диван рядом с Джейн.

– А у меня?

Опершись на тростниковую спинку дивана с мягкими шелковыми подушками, он прикрыл глаза.

– Мои границы отличаются от твоих.

– Чем же?

– Да всем.

Его руки отыскали ее маленькие ладони и сжали тонкие пальцы.

– Ты обиделась? Мои слова оскорбили тебя? – И прежде чем Джейн успела отреагировать, Эдмунд быстро добавил: – Я знал: мне не стоило говорить с тобой об этом, потому что к нам с тобой это не имеет никакого отношения.

Как ему удавалось переворачивать все с ног на голову? Но все, с нее довольно!

– Удовольствие не имеет к нам отношения? – переспросила Джейн до приторности вежливо.

– Я не об этом. В основе нашего брака – благоразумный расчет, но с удовольствием мы, похоже, немного просчитались…

– Если не считать первой ночи, – возразила Джейн, – то все остальное в порядке.

– В порядке…

– Видишь ли, мне не с чем сравнить, поэтому «в порядке» – единственная оценка, которую я могу дать.

– Не буду скрывать, я надеялся на «великолепно» или «восхитительно».

– Похоже, у тебя склонность к пышным эпитетам, – заметила Джейн скептически, не отрывая взгляда от вазы, чтобы не смотреть ему в глаза. – Так значит, то было лучшее, на что ты способен, если сразу же потом уходил?

Молчание было чрезмерно долгим и пустым, словно незатихающее эхо.

– С тобой я всегда показываю лучшее, на что способен.

– В таком случае все в порядке.

Большим пальцем Киркпатрик мягко взял ее за подбородок и повернул лицом к себе.

– Джейн, я спросил, могу ли прийти сегодня, но не так, как было раньше. Мы ляжем в постель вместе, и я не уйду до самого утра.

Предложение опьянило ее сильнее бренди, от прикосновений тело охватила дрожь, по спине побежали мурашки.

– Я так устала…

Его пальцы нежно прошлись по ее щеке.

– Я тоже. Пойдем?

Трепеща каждой жилкой от сладкого предвкушения чего-то нового и неизведанного, Джейн выдохнула:

– Да.

Пока они поднимались вверх по лестнице, сердце ее билось так судорожно, как это было в день свадьбы. Предвкушение, что они будут просто спать в объятиях друг друга всю ночь, приводило Джейн в куда больший восторг, чем перспектива близости, целью которой было лишь произведение наследника.

Эдмунд обещал, что не уйдет до утра, а значит, она важнее всех женщин в мире, значительнее всех женщин из его прошлого. Быть может, он не сгорал от страсти, но зато готов был впустить ее в свой мир – туда, где еще никого до нее не было.

Джейн действительно очень устала, однако стоило раздеться и скользнуть в ночную сорочку, усталость сменилась тревогой: а вдруг он передумает и, как всегда, уйдет, едва достигнет цели?

Тихий скрип открывшейся двери в полуночной тишине показался ей таким громким, что она вздрогнула, а звук его мерных шагов воспринимался как грохот барабанов. Когда его рука откинула покрывало, шорох ткани был подобен завыванию ветра.

Сдерживая дыхание, Джейн лежала в мучительном ожидании, а он прижался к ней всем телом, обвил рукой ее талию и прошептал:

– Спокойной ночи, Джейн.

– Спокойной ночи, – ответила она ясным и чистым голосом.

С минуту Киркпатрик крепко сжимал ее в объятиях, потом его рука расслабилась и мягко легла ей на бок.

– Приятных снов.

– И тебе, – сказала Джейн тем же ясным голосом, который выдавал волнение, радость, нежность, но никак не усталость. Ее тревожила эта новая близость, пускай не душевная, но и не совсем физическая.

Эдмунд больше ничего не говорил, а через несколько минут она услышала его ровное глубокое дыхание: либо заснул, либо умеет притворяться гораздо лучше ее.

Когда Джейн наконец сомкнула глаза и провалилась в сон, за окном была кромешная тьма и только свет луны, иногда пробиваясь из плотной пелены облаков, освещал погруженный в ночной мрак мир.

Когда солнце встало из-за горизонта и его первые лучи просочились сквозь занавески спальни, Джейн все еще чувствовала крепкие объятия мужа, но час спустя, когда уже начала просыпаться, потягиваясь в постели и ворочаясь с боку на бок, поняла, что осталась одна. Об Эдмунде напоминало только углубление на мягком матрасе.

Дорогой Эдмунд. Любимый Эдмунд. Черт бы его побрал!

Он снова безукоризненно точно выполнил свое обещание: только спать, и ничего больше.