Эдмунд вернулся из палаты лордов поздно вечером голодный и уставший. Протягивая Паю плащ, шляпу и перчатки, распорядился:

– Пусть принесут в гостиную хлеб – хочу поджарить тосты перед сном.

Вместо обычного «да, милорд» Пай стоял и молчал, как рыба на суше открывая и закрывая рот. Эдмунд насторожился:

– Что-то вы бледный, Пай. Не заболели? Может, стряслось что, например, моя жена сбежала еще раз?

– Нет, милорд. Ваша жена… – Дворецкий сглотнул. – Ваша жена украшает гостиную.

Эдмунд выронил трость, и та со стуком упала.

– Какого дьявола!

Спешно поднимаясь по лестнице, он гадал, что его ждет: Джейн, покорная, раскаявшаяся, станет умолять его снова принять ее под свою крышу или, напротив, разъяренная, начнет крушить мебель?

Не произошло ни того ни другого. Джейн как ни в чем не бывало, забравшись на диван, прикрепляла веточку остролиста к картине. По всей видимости, она этим занималась уже давно, поскольку на всех картинах красовался остролист, а на камине висел венок.

Эдмунд громко кашлянул. Джейн обернулась и, бросив на него взгляд через плечо, спокойно сказала:

– О, наконец-то, Эдмунд. Что-то ты сегодня припозднился.

Она спрыгнула, все еще с веточкой в руке. Платье ее запылилось, волосы растрепались.

– М-да… – Неожиданно у него пересохло в горле, и, прежде чем продолжить, он опять откашлялся. – Лорд-канцлер не особенно заботился о краткости. Дьявольски длинный выдался денек. Но парламент не будет заседать в выходные, так что у меня будет время отдохнуть.

Она молча смотрела на него.

– Ты победила, Джейн, но все же я спрошу: зачем ты здесь? Ты… вернулась?

– Ненадолго. Я подумала, что тебе надо поднять настроение перед праздниками. Как, неплохо получилось? – обвела она широким жестом комнату.

– Значит, ты пришла, чтобы украсить наши картины остролистом.

– Твои картины, – поправила Джейн. – Я не должна была приходить.

Она хотела было выскользнуть из комнаты, но тут в дверь постучал слуга. Эдмунд взял блюдо с хлебом и длинную вилку для тостов, придвинул к камину стул и сел, ломая голову, как быть с гостьей, которая вовсе не должна быть таковой. Наверное, следует соблюдать осторожность, чтобы не спугнуть.

Проткнув вилкой кусок хлеба, Эдмунд подержал его над огнем, а когда тот почти поджарился, спросил:

– Хочешь ли тост, Джейн?

Не поворачивая головы, он почувствовал, как она подошла ближе.

– Я не собиралась надолго оставаться.

– Ну что ж, не смею задерживать. Рад, что мы все же увиделись.

– Да, – сказала она после долгого молчания.

Вынув вилку из пламени, Эдмунд внимательно осмотрел тост.

– С одной стороны еще бледноват, да? Не позвонишь, чтобы принесли чаю?

Он едва удержался от улыбки, услышав, как Джейн вздохнула, прежде чем дернуть звонок. Передав распоряжение слуге, она повернулась к Эдмунду:

– Ваше приказание исполнено.

– Может, все-таки тост? – спросил он мягко. – Я, когда голодный, становлюсь раздражительным.

– Ты невыносим! Ладно, давай. – Она схватила идеально подрумянившийся кусок хлеба и уселась на стул рядом.

Пока Джейн хрустела тостом, Эдмунд начал обжаривать следующий кусок. Нельзя забывать, что это лишь временное перемирие. Какой-то странный импульс заставил ее вернуться, чтобы украсить комнату перед Рождеством, а потом снова убежать. Аромат теплого хлеба, чуть сладковатый, и запах Джейн отчего-то причинили боль в непривычном месте – в сердце.

– Очень вкусно, – хрипло заметила Джейн.

– Спасибо. А ты великолепно украсила комнату.

Она хмыкнула.

– Понимаю, это глупо. Но у меня был сегодня ужасный день. Похоже, весь Лондон знает, что я ушла, и разразился настоящий скандал.

– Но ты же этого и хотела, так что могу тебя поздравить.

Джейн пожала плечами.

– Нет, это… хм, не особенно приятно. Вот мне и захотелось прийти сюда и украсить дом к Рождеству.

– О, конечно, надо вогнать нож поглубже.

Она замерла.

– Прости, Эдмунд. Я подумала, что должна как-то помочь.

– Понятно. Ты думала, что я перестану переживать, если ты оставишь мне парочку рождественских украшений?

Джейн уронила тост в камин.

– А ты переживаешь?

Эдмунд наклонился и подтолкнул хлеб поближе к пламени.

– Ты можешь взять этот. Он почти готов.

– Ты переживаешь?

Как же трудно смотреть ей в лицо! Ее ореховые глаза в отблесках пламени казались золотыми, волосы – огненными.

– Как я могу не переживать, Джейн?

Она нахмурилась.

– Это не ответ.

– Что ты согласна считать ответом? – Эдмунд почувствовал поднимающуюся волну раздражения и нетерпения, усталость давила на виски. – Ты как будто все время проверяешь меня, и я никогда не знаю, как себя вести. Если я говорю, что рад тебя видеть, ты думаешь, что я лгу. Если скажу, что раздражен самим твоим видом, то буду чувствовать себя настоящим злодеем. Может, верно и то и другое, а может, я не знаю, что и думать, и никогда не знал. Но я бы предпочел, чтобы ты осталась. Такой ответ тебя устраивает?

Джейн долго смотрела на него своими золотыми глазами.

– Тост горит.

Эдмунд выругался и стряхнул дымящийся хлеб на угли.

– Следующий твой, – сказала Джейн. – Ты до сих пор так ни одного и не съел.

– Какая ты заботливая.

– Ты даже не представляешь! Это еще что. Вот подожди: принесут чай, и я налью тебе чашечку.

– Ну, это несложно, учитывая, что я пью чай без каких-либо добавок.

– И тем не менее.

Слуга принес поднос с чаем, и Джейн деловито принялась греметь чашками. Наполнив наконец одну, она подала ее Эдмунду, но чай расплескался и залил блюдце.

– Подержи пока, – попросил он. – Сейчас дожарю, а то и правда умру от голода.

Она снова села рядом, пристроив чашку с блюдцем на колене и обхватив пальцами.

Эдмунд сосредоточился на куске хлеба. На вилке. На углях.

– Почему, Джейн? Почему ты пришла сегодня?

– Я ведь уже сказала. У меня был ужасный день, и я хотела сделать что-нибудь полезное. Разве с тобой так не бывает?

– По-твоему, очень хорошо видеть жену урывками и радоваться этому мучению каждый раз, когда ей взбредет подобное в голову?

– Тебе мучительно видеть меня?

От яркого пламени у Эдмунда слезились глаза.

– Иногда очень приятно: я тебе уже об этом говорил, – но ты никогда ничему не веришь.

– Я тебе верю.

Он чуть не уронил вилку.

– Ох, позволь мне дожарить наконец этот тост. – Джейн потянулась к вилке, блюдце качнулось, и чай вылился на платье.

– Черт! – воскликнули они одновременно и тут же рассмеялись.

– Давай так, – предложил Эдмунд, – я тебе – вилку, а ты мне – чашку.

Он передал ей тост и забрал чай, и только отпив немного горячей жидкости, понял, как хотел пить. Они сидели в тишине, пока Джейн не передала ему тост.

Эдмунд взял его, но, вместо того чтобы поблагодарить, почему-то сказал:

– Думаю, ты могла вернуться. Совсем. Здесь столько твоих вещей!

Джейн выглядела озадаченной.

– Например?

Он качнул головой в сторону столика с китайской вазой.

– Например, эта ваза – она ведь так тебе нравилась. Или лошадь, которая сейчас набивает бездонное брюхо сеном в конюшне.

– Вазу купил ты. Она твоя. Как и лошадь. Я даже ездить верхом не умею.

Эдмунд чуть не захлебнулся чаем.

– Ты не умеешь ездить верхом?!

– Я хотела, чтобы ты меня научил, но ты никогда…

– Никогда что? Никогда не читал твои мысли? Никогда так и не узнал то, чего ты мне не сказала?

– Мне не следовало приходить. – Она попыталась встать, но он поймал ее за руку.

– Нет, Джейн. Мы должны – как ты говорила? – обсудить это. Ты злишься на меня по любому поводу, и я каждый раз обнаруживаю новые причины, прямо как археолог.

Она положила вилку, которую вертела в руках, на каминную полку и заправила выбившуюся прядь за ухо.

– Еще атлас – ты забыл о нем упомянуть.

Эдмунду вдруг захотелось вылить на нее еще не остывший чай.

– Это был подарок.

– Если ты покупаешь кому-то подарок, то это еще не значит, что этот кто-то его хочет.

– Но ты его хотела.

Джейн громко фыркнула.

– Это не ответ, – обиженно заметил Эдмунд. – Если так на все смотреть, то и тебя я тоже купил, но ты все равно сбежала.

Он надеялся на взрыв гнева, но Джейн только вздохнула:

– Да, ты мной владеешь, и я постоянно об этом помню.

Она опять выбила почву у него из-под ног.

– Нет, Джейн. Есть покупки и есть подарки. Все, что я купил для тебя, – это подарки, и они твои, и цена ничего не значит.

– Значит, для меня… – Она поворошила угли тостовой вилкой. – Просто я опять оказалась у тебя в долгу.

Эдмунд удивленно рассмеялся.

– Ты в долгу у меня?!

– Десять тысяч фунтов было до того, как мы поженились и ты начал делать мне подарки. Плюс проценты.

Эдмунд вскочил на ноги, швырнул чашку в камин и, уставившись на нее, проскрежетал сквозь зубы:

– Ты меня оскорбляешь, превращая нашу совместную жизнь в сведение баланса. Я не веду записей.

– Зато я веду. Иначе откуда я узнаю, что долг выплачен?

– О чем ты говоришь, ради всего святого?

Эдмунд прижал руку к виску. Головная боль усилилась, вытеснив боль в животе, и то хорошо.

– Ты оставила этот дом, потому что считала себя моей должницей? Значит, как только долг будет выплачен, ты вернешься? Ну, раз уж ты здесь, я хотел бы знать, как ты собираешься раздобыть эти десять тысяч фунтов, потому что, сколько бы я об этом ни думал…

– Что? Договаривай, раз начал! – Джейн тоже вскочила на ноги и уставилась на него. – О чем ты думал?

Эдмунд глубоко вздохнул.

– Я думал, что ты можешь сделать все, что захочешь, в том числе и раздобыть десять тысяч. Но при этом ты наверняка подвергнешь себя опасности. А этого, дорогая, я никак не могу допустить.

Джейн отпрянула.

– Как ты опять добр! Не могу спорить с тобой, когда ты так добр.

– В таком случае нам вообще не стоит спорить, потому что я добр всегда.

– Я имею в виду – действительно добр, как будто… – Джейн отвернулась. – Как будто я для тебя что-то значу.

Эдмунд знал, что ей не понравится, если просто ответить «конечно значишь», поэтому спросил:

– Почему ты думаешь, что это не так?

Джейн напряглась.

– Памятуя, как ты отреагировал на одну сказанную мной фразу в брачную ночь…

– Что ты меня любишь? – Эдмунд коротко рассмеялся. – Ну, за это можно и простить!

Джейн с болью в глазах продолжала смотреть на него, и он понял.

– Значит, нельзя? Ты не простила меня за то, что отвернулся, ведь так?

– А ты? Ты меня простил за то, что сказала?

– Любовь – это не то, за что надо просить прощения, Джейн. Она… – Эдмунд запнулся, пытаясь подобрать нужное слово, нахмурился. – Не знаю. Я ничего не знаю о любви.

– Это я уже поняла. – Джейн села на стул. – Эдмунд, я оставила тебя, потому что ты никогда не полюбил бы меня. Больше того, ты даже не хотел, чтобы я любила тебя. Сначала я думала, что проблема во мне, что ты почему-то чувствуешь ко мне отвращение.

Он резко выпрямился.

– Ничего подобного!

– Да, – согласилась с ним Джейн, – теперь я знаю, что это не так. Проблема в тебе. Давным-давно ты где-то оставил свое сердце и так никогда и не вернулся за ним. Ты ищешь маленькие частички его в каждом встречном, позволяешь всем любить тебя по чуть-чуть, но сам ты ни к кому ничего не чувствуешь.

Эдмунд чувствовал себя опустошенным, как будто его только что жестоко избили.

– Моя дорогая Джейн, ты описываешь чудовище.

– Нет. Я не твоя Джейн. Согласна, в глазах закона твоя, но не думаю, что ты когда-нибудь считал меня своей. А если тебе кажется, что я описала чудовище… Что ж, может, потому ты никогда так и не заявил прав на меня.

Эдмунд издал странный гортанный звук, и она покраснела.

– Нет, не физически, а… Не знаю, как это назвать… Интимный союз? Если бы истинная близость была лишь физическим актом, ты был бы женат уже очень давно.

Он чувствовал боль от ее слов, точно она была зеркалом, отражавшим худшие его черты… ну пусть не худшие, но и не достаточно хорошие.

Пожалуй, лучше присесть.

Пока Эдмунд пытался нащупать стул, Джейн продолжала.

– Нет, не чудовище, а скорее, очень одинокого человека, такого как я. Кого-то, кто хочет любви, но не знает, как ее добиться. Я не понимала этого, когда уходила, но понимаю теперь, поэтому и пришла сегодня. Навсегда я не вернусь никогда.

Она сказала все, что хотела, и сдунув волосы с лица, спросила:

– Неужели ты ничего не ответишь?

– Зачем? Ты говоришь, я слушаю.

– Опять эта вежливость… Ты вежлив до тошноты. Признаю: я никогда раньше не была в подобных ситуациях, но, как мне кажется, если одну сторону не устраивают отношения, то другая…

– О, лучше остановись, Джейн. Ты только навредишь себе, если закончишь фразу.

Она застыла с открытым ртом и посмотрела на него так, будто он ткнул ее вилкой для тостов.

– И не смотри на меня так. Ты уже однажды произносила эту фразу. Я тогда подумал, что это смешно, и запомнил ее. – Он постучал по уху указательным пальцем. – Я слушал, Джейн. Но не думай, что я жду, пока ты замолчишь, нет: я жду, пока ты наконец выскажешь все, что хочешь. Мне важно понять, а не гневаться из-за неправильно понятого слова. Но если тебя больше устраивает, чтобы тебя все время перебивали, так тому и быть. Я могу жаловаться, приходить к поспешным выводам, смеяться над твоими мыслями, разговаривать с тобой жестко – словом, что угодно. Я всегда стараюсь говорить то, что собеседник хочет услышать.

Эдмунд все это произнес спокойно, так, словно прикладывал лед к ранам, что нанесла ему Джейн.

– Почему ты не говоришь людям правду? – Она подняла брови.

– Потому что не всякая правда приносит пользу. Ты думаешь иначе?

– Как и большинство.

Эдмунд пожал плечами.

– В таком случае меня не заботит мнение большинства, и я поступаю так, как считаю правильным. В данном случае я хочу понять, почему ты ушла.

Джейн отвела взгляд.

– Но ты мне не веришь.

Ему на глаза попались красные ягоды, сохранившиеся на последней ветке остролиста, которая лежала между их стульями. Должно быть, Джейн уронила ее, когда он сжег тост или когда принесли чай.

Эдмунд наклонился поднять ветку.

– Я понятия не имел, что ты так думаешь, Джейн. Конечно, я верю тебе. Ты человек опасный, но это лишь значит, что тебя лучше держать в союзниках.

Она прищурилась.

– Это что, такой комплимент или оскорбление?

– Ну разумеется, комплимент. – Эдмунд снова сел, покручивая в пальцах веточку остролиста.

– Значит, ты все же не доверяешь мне или доверяешь недостаточно, чтобы позволить самой решить, что о тебе думать.

– Это все, чего ты от меня хочешь – наставничества? В таком случае я стану похожим на тебя: ты рассуждала о законе, не имея ни малейшего понятия, что это такое.

Джейн опять замерла с открытым ртом, и Эдмунд почувствовал себя победителем, потому что смог пошатнуть ее мнение о нем. «Да, дорогая: собака умеет лаять и кусаться, а ты думала, что совсем меня приручила?»

– Я выслушал тебя, Джейн, и согласен, что ты во многом права, но вот в чем вопрос: не жалеешь ли ты, что вышла замуж?

В ожидании ответа у него скрутило желудок, к горлу поднялась желчь, и Эдмунд прижал кулак к груди, словно хотел загнать ее обратно.

– Что, опять болит?

– Не беспокойся. Но я задал вопрос… Впрочем, неважно: мы в законном браке, нравится тебе это или нет, – мне просто стало интересно.

Напряжение спало, дышать стало легче, и он разжал кулак. Изломанный остролист упал, оставив царапины на его руке.

– А ты сам не жалеешь?

Он выпрямился и отряхнул руки.

– Тебя жалею, но сам рад.

– Что ж, отвечу и я: ничуть не жалею.

– Лучше, чем я думал. – Эдмунд поднялся на ноги и подошел к столику с китайской вазой, будто в ней хранились ответы на все вопросы и мудрость тысячелетий. – Но ведь этого недостаточно, я прав?

– Смотря для чего, – ответила Джейн твердо. – Мы уважительно относимся друг к другу, так что в обществе будем на хорошем счету, но достаточно ли этого, чтобы снова жить под одной крышей? Мне – нет. Я не смогу.

– Как и я.

Она озадаченно сглотнула. Вместо того чтобы извиниться и подойти ближе, Эдмунд отошел еще дальше, к камину, поворошил угли, хотя они уже были разбросаны.

Чуть повернув голову, Эдмунд краем глаза заметил, что Джейн обхватила себя руками. Да, в комнате стало прохладно, но камин тут точно не поможет. Вытянув руки, он коснулся каминной доски, почувствовал ее холод и произнес коротко:

– Я знаю, ты хочешь, чтобы наш брак был другим. Тебе нужно больше, ты не согласна довольствоваться тем, что я предлагаю. Ты хочешь какого-то… ненастоящего меня. Настоящий Эдмунд не тот человек, которого ты видишь рядом с собой.

Он уронил руки и выпрямился, все еще не глядя на нее.

– Когда я вижу твое разочарование, то не знаю, к кому из нас чувствую большее отвращение.

Как бы еще крепко Джейн ни обхватывала себя руками, уберечь сердце от раны не было никакой возможности. Сглотнув подступившие слезы, она подождала, пока сможет снова стать баронессой, холодной и собранной.

– Возможно, нам следовало быть откровенными друг с другом еще до свадьбы.

– Не знаю, могли ли мы. – Эдмунд жестко рассмеялся. – Тогда я даже не мог себе представить, что когда-нибудь придется обсуждать подобные вопросы. Никто не подвергал меня таким испытаниям, как ты.

– Это комплимент или оскорбление? – в который уже раз спросила Джейн.

Он передвинул несколько предметов на каминной доске.

– Полагаю, и то и другое.

Почему-то этот ответ казался правильным: прямой и заточенный, как нож, он буквально пронзил ее.

– Думаю, мы не с того начали, – осторожно выбирая слова, расслабив руки и глядя на ладони, начала Джейн.

– Эту беседу?

– Нет, отношения. Мое пристрастие к азартным играм, твои попытки меня защитить, шулерство Шерингбрука… Любой договор, заключенный при таких обстоятельствах, обречен быть дьявольским.

– То есть все пошло не так уже тогда…

Он молчал так долго, что она позволила себе взглянуть на него. Эдмунд стоял, опершись подбородком на руки, отблески огня гуляли по его лицу, и выглядел старше и жестче. А может, так казалось из-за того, что она просто давно не рассматривала его столь придирчиво. Джейн питала детскую любовь к своему идолу доброты, а он вообще ее не знал. Да и что она о нем знает? Только то, что он безукоризненно честен. Но какие демоны выковали эту честность?

Она чуть не рассмеялась, осознав абсурдность ситуации. Вот они сидят лицом к лицу у огня, с виду нормальная супружеская чета, но видимость ничего не значит. Скоро она вернется в особняк Хавьера, и каждый из них опять станет одиноким.

Как скоро Эдмунд заведет себе любовницу? Ей не хотелось об этом думать, но пришлось: ведь это неизбежно.

Джейн, будто в последний раз, смотрела и смотрела: волевой подбородок, лицо, слегка присыпанное веснушками, широкие мускулистые плечи. Она знала каждый дюйм его тела, но даже не представляла, что творится у него в сердце.

Наконец Эдмунд повернулся к ней и тихо произнес:

– Я не стану снова просить прощения за то, что мы поженились. Думаю, даже в таком браке было не только плохое, но и хорошее.

Джейн почувствовала комок в горле.

– Ты меня спас, оплатив мой долг, в момент полного отчаяния. Это было очень благородно.

Эдмунд нетерпеливо отмахнулся.

– Благородство здесь ни при чем: это был эгоизм чистейшей воды!

Джейн не нашлась что возразить, а он продолжил:

– Мне очень нужно было жениться. Я знал, что ты не откажешься от моего… хм… предложения, если будешь в долгу передо мной.

Она крепче обхватила пальцами свои плечи, смяв ткань платья.

– Я бы согласилась на твое предложение на любых, абсолютно любых условиях.

– Тогда. А сейчас?

Усилием воли Джейн постаралась сдержать слезы. Такой добрый, красивый, умный – и такой глупый! Она покинула его, но не могла не вернуться, пусть даже под таким нелепым предлогом, как украшение дома к Рождеству. И что, по его мнению, это значит?

Она знала ответ: он ей не верит и не хочет ее любви, как никогда не хотел и вряд ли захочет в будущем.

Джейн собрала свое достоинство в кулак и твердо заявила:

– Многое изменилось.

Если бы она не знала каждую черту его лица, каждую линию тела, то, должно быть, пропустила бы произошедшую с ним перемену: плечи опустились, губы сжались в жесткую линию.

Джейн поняла, что он разочарован. В ком – в ней или в себе? Узнать это невозможно. Эдмунд не из тех, кто выпускает чувства наружу. И пусть они глодали его изнутри, внешне он казался уверенным в себе и спокойным. И вот он уже улыбается ей:

– Почему ты так жаждешь скандала?

– Это уже в прошлом, – буркнула Джейн и продолжила, заметив, что улыбка исчезла с его лица: – Раньше мне хотелось быть замеченной, потому что никто никогда не обращал внимания на маленькую кузину Хавьера. На свой счет я не обольщалась и знала, что у меня нет шансов добиться признания за красоту или ум, поэтому решила… быть эксцентричной. – У нее перехватило горло. – Это все, что мне остается.

– Вот как? Значит, все: мужа, дом, горничную, модистку, даже кобылу, черт возьми, – нужно было отвергнуть ради скандала?

– Нет, не ради самого скандала – скандал был лишь достойным сожаления результатом.

– То есть все было зря…

Констатация факта прозвучала как приговор. И что у нее осталось? Ничего, кроме желания бежать. Но от себя не убежишь?

– Прости, – сказала Джейн наконец. – Я сделала то, что мне казалось правильным.

– А теперь?

– Я все еще считаю, что была права. – Утверждать это было глупо, но других аргументов не было.

Эдмунд подошел к бару и, налив себе бренди, высоко поднял бокал, словно собирался произнести ироничный тост с целью ее задеть. Но нет: он лишь полюбовался, как игра света обратила жидкость в золото.

Эдмунд был так добр ко всем, даже к жене, которая обратила его в предмет сплетен. Он только посмотрел сквозь бренди на Джейн.

– Я рад, что ты пришла: нам давно пора было поговорить.

– Да, ты прав…

На этот вечер достаточно. Она встала, и Эдмунд проводил ее до двери. В полном молчании они прошли по коридору, даже звук шагов гасился коврами. Джейн была лишь бабочкой-однодневкой в истории этого дома.

Уже возле выхода Джейн вспомнила день их свадьбы. Эдмунд взял ее на руки, поднял по лестнице… То, что потом произошло в спальне, ничего не изменило между ними: он не сделал ее своей. В каком-то смысле она и так всегда принадлежала ему, а в каком-то – никогда и никому.

Когда она подняла руку и погладила его по щеке, он на мгновение закрыл глаза, но тут же одновременно они отшатнулись. Джейн забрала у слуги перчатки.

– Спасибо за визит, – поблагодарил он вежливо.

– Пожалуйста… – Она запнулась. – Я могла бы зайти еще.

– Или я?

– Как будто мы ухаживаем друг за другом?

Они оба задумались, и, пока она брала ридикюль, Эдмунд твердо сказал:

– Уверен, мы скоро встретимся.

Джейн ушла, но лишь оказавшись в карете, поняла, что так и не спросила его, зачем ему понадобилось столь спешно жениться.

Или – и ее сердце на мгновение замерло, – почему он был рад, что женился.