– Поздновато для светского визита, да и не горит вроде нигде. Так кто же так колотит в дверь? – высказал граф Хавьер Луизе и Джейн.

Джейн догадывалась, кто это, но не торопилась делиться своими предположениями с остальными.

– Это ищейки с Боу-стрит пришли арестовать тебя за неправильное ношение шейного платка.

– Или заковать тебя в кандалы за неуважение к старшим.

– Вам совсем не приходит в голову, кто бы это мог быть? Ни у кого из присутствующих совершенно случайно не имеется своенравного супруга? – с улыбкой спросила Луиза.

– У каждой из нас. Только вы предпочитаете все загадками говорить, – пожала плечами Джейн.

Хавьер отложил газету, поднялся и отправился к двери, за которой стоял дворецкий.

– А, Холлис! Мы пришли к выводу, что этот грохот как-то связан с леди Киркпатрик. Мы правы?

– Совершенно, милорд.

– Кто бы сомневался! – вздохнул Хавьер. – С самого рождения эта дамочка привносит в мою жизнь хаос.

– Милорд, лорд Киркпатрик желает говорить с женой с глазу на глаз.

– Конечно, проводите его сюда. – Луиза выразительно кашлянула, и Алекс добавил: – Если, конечно, леди Киркпатрик сама того желает…

– Да-да, – кивнула Джейн. – Да, я готова его принять.

С очевидно фальшивым зевком Луиза поднялась из кресла и сообщила, что они с Алексом ужасно утомлены и отправляются наверх, но Хавьер в ответ незамедлительно заявил, что нисколько не устал и намерен присутствовать при их разговоре, поскольку леди Киркпатрик находится под его защитой.

– Алекс, она находится под твоей крышей, а защищать ее – дело Киркпатрика. И вряд ли ее репутации повредит визит собственного мужа. Пойдем, мы здесь лишние, – попыталась переубедить графа Луиза и быстро шепнула Джейн: – Если все же наше присутствие потребуется, пошли за нами слугу.

Вскоре после того как лорд и леди Хавьер покинули гостиную, появился Эдмунд. В волосах у него поблескивали капли воды от растаявшего снега, голубые глаза казались еще светлее из-за сюртука цвета льда, черты лица казались такими жесткими, словно тоже были высечены изо льда. Джейн не могла понять, что привело его сюда в столь поздний час.

– Ты ужасно выглядишь: так взволнован, наверняка замерз… Входи, садись ближе к огню.

Она встала и решительно усадила его в кресло.

– Сядь и ты, Джейн. Мне нужно многое тебе рассказать.

Она не стала спорить и, усевшись в кресло напротив, поторопила:

– Чего же ты ждешь? Начинай.

– Когда я закончу свой рассказ, ты больше никогда не захочешь вернуться ко мне.

– Как только ты признаешься мне в любви, я тут же вернусь, потому что ты не солжешь.

Эдмунд молчал и только смотрел на нее.

– Вот видишь… ты не готов.

– Нет, дело не в этом. Я думал, что ты вообще никогда не вернешься. Впрочем, все сложнее. Я обязан рассказать всю правду о моей семье. Ты будешь первой, кому я раскрою эту тайну, и только после этого смогу предложить тебе вернуться. Не знаю даже, с чего начать…

Воцарилась пауза: тишину нарушал только треск дров в камине, – наконец Джейн предложила:

– Может быть, так: «Однажды, давным-давно…»?

– Пожалуй. – Эдмунд немного ослабил шейный платок и со странной, натянутой улыбкой начал: – Однажды, давным-давно, а точнее, около тридцати лет назад, молодую ирландку выдали замуж за барона из Корнуолла. Это был брак по расчету. В дом мужа, которого никогда не видела, она привезла с собой слугу по имени Томас Тернер. Он был умен и обаятелен и вскоре стал близким другом и управляющим барона. Супруги обзавелись сыном, и со временем Тернер стал его учителем.

– Похоже, это человек многих талантов, – заметила Джейн.

– Поистине многих, – согласился Эдмунд. – Видишь ли, он к тому же был любовником баронессы, а значит, скорее всего и отцом двух ее дочерей, рожденных после сына. Помимо прочего Томас Тернер еще и воровал.

Джейн почувствовала, как пробежали мурашки по коже, хотела что-то сказать, но переборола себя: надо дать ему выговориться.

– В тысяча семьсот девяносто восьмом году в Ирландии произошло восстание. Ирландские католики вновь воевали с англичанами. Это старинная вражда, но до того борьба не была столь кровавой. Мятеж был подавлен, лидеры казнены, и сторонники восставших смирились с поражением. По крайней мере, так казалось тогда.

Тернер был ревностным католиком и ирландцем до мозга костей: призывал к возрождению движения, говорил о свержении английского гнета, о свободе и справедливости и при этом играл на чувствах барона к жене. Несчастный барон любил ее, но так и не смог завоевать ее сердце: для Тернера и баронессы он был лишь помехой…

– Но им были нужны его деньги.

– Совершенно верно: они нуждались только в его деньгах. Тернер убедил барона помочь мятежникам, пожертвовать драгоценности. Барон был слаб, поддался на уговоры, наконец-то почувствовав себя нужным. Он не воспринимал это изменой и не знал, что изменников казнят, а их детей лишают наследства и титулов. Тернеру было все равно, что станет с бароном и его потомками: он намеревался жениться на баронессе и бежать в Ирландию, – а все, что не удастся забрать, пусть отойдет короне. Но Тернер был хорошим учителем, и сын барона к тому времени уже кое-что понимал в законах, а также прекрасно знал, какие наказания за какие преступления назначаются. Понимал он и то, поскольку был, как и все дети, любопытен и совал нос в чужие дела, что Тернер и его мать – любовники, и не доверял ни учителю, ни матери. Он старался подражать отцу, но это было тяжело. Не во всякой истории есть герои. В ночь, когда Тернер с солидной суммой денег и драгоценностями должен был отправиться в Ирландию, барон послал сына с письмом к нему, но тот обратился к властям, предав таким образом собственного отца.

– Малое предательство, чтобы предотвратить большое.

– Предательство собственного родителя не может быть малым или большим, – пробормотал Эдмунд, – это все равно предательство. Рассказывать осталось совсем немного. Тернер был арестован за кражу, но по просьбе барона не казнен, а отправлен на каторгу на двадцать лет. Барон уничтожил все бумаги, которые могли бы стать компроматом, и жил тихо и спокойно до самой кончины. Умер он спустя некоторое время из-за несчастного случая во время охоты.

– А что же сын? – хрипло спросила Джейн.

– Сын никогда не просил прощения, а стало быть, и не получил. Баронство он унаследовал по праву рождения, а отец не разговаривал с ним после той роковой ночи. После смерти барона семья окончательно развалилась, сын винил в этом себя, поэтому уехал на учебу и больше никогда не возвращался домой.

– Что стало с Тернером?

– После двадцати лет каторги, проведенных в Австралии, он всеми правдами и неправдами смог вернуться в Англию с мыслью о мщении и отыскать мальчика, разрушившего его мечты, которого люто ненавидел.

Оторвав взгляд от огня в камине, Эдмунд твердо посмотрел Джейн в глаза.

– Тебе Тернер известен как Даниел Беллами.

Джейн была так потрясена, что едва не рухнула мимо кресла.

Эдмунд подал ей руку, помог сесть и добавил:

– История гадкая, но ты должна была ее знать.

– Да, жуткая, но и в ней не все плохо.

– Что же в ней хорошего?

– Главный герой.

Эдмунд убрал от Джейн руку.

– Нет, в этой истории нет героев.

– А как же тот мальчик, что спас честь, титул, земли, имущество своей семьи?

– Мальчик, который предал собственного отца и бросил на произвол судьбы родственников? Плохой пример для подражания. Барон, преданный женой и собственным управляющим, не мог пережить еще и предательства сына. Я, конечно, не ожидал такого конца, но это не умаляет моей вины.

Эдмунд пожал плечами, будто рассказал не реальную историю, а какую-то пустячную байку, но Джейн видела, как ему тяжело. Она сама могла солгать с легкостью, а вот он не сумел скрыть от нее правды.

– Мой отец не был сильным человеком, – продолжил Эдмунд, – и явно считал бегство от проблем правильным выходом.

В комнате снова воцарилась тишина, только слышно было, как потрескивает огонь в камине.

– Ты так долго хранил эту тайну… – наконец прервала молчание Джейн. – Неудивительно, что ты едва можешь есть: прошлое тебя самого поедает изнутри.

– Замалчивание тоже своего рода ложь. Прости, что я не рассказал обо всем раньше. Я опасался, что ты и знать меня не захочешь, когда узнаешь правду. В конце концов, я предал человека, которому был всем обязан.

Немного подумав, Джейн ответила:

– Это лишь одна из точек зрения. Но ведь, с другой стороны, именно по вине родителей ребенок оказался в такой жуткой ситуации. Слава богу, он смог из нее выйти, пусть и таким способом. Годы потом он жил вдали от дома и заботился о людях, которые и пальцем не пошевелили, чтобы защитить его.

Эдмунд отошел в угол комнаты и, не глядя на нее, сказал:

– Ты ошибаешься.

Он не хотел, чтобы она видела его лицо, – значит, эмоции были так сильны, что не мог сдерживаться. Неужели ей удалось хоть чуть-чуть если не пробить, то хотя бы затронуть броню его сердца?

– Теперь мне понятно, почему ты так торопился с женитьбой, да еще на невесте без приданого. Тебе нужно было как можно скорее обзавестись наследником, чтобы обезопасить титул.

– И да и нет. Я не знаю.

– Только сейчас все встало на свои места. Прости, что не догадалась раньше.

– Тебе не за что извиняться.

– Ты испытал столько боли ради того, чтобы защитить от нее других. – Она встала. – Я понимаю: наш брак получился совсем не таким, какого ты хотел, – да и я ждала не этого. Жаль, что так вышло, но я не виню в этом только тебя. Думаю, мы виноваты оба в равной степени.

Эдмунд обернулся к ней, и на сей раз на его лице была улыбка, хоть пока и не очень уверенная.

– Позволь высказать и негодование, – продолжила Джейн. – Как мог твой отец оставить тебя один на один со злодеем, предавшим семью, а потом сделал так, чтобы он вернулся? Если бы барон обладал хотя бы толикой твоей твердости, то покончил бы с ним раз и навсегда: как минимум обеспечил бы пожизненную каторгу.

– Какая ты все-таки кровожадная, – с видимым облегчением заметил Эдмунд.

– Нет, просто стараюсь быть объективной. Отец благодаря своей мягкотелости заставил тебя жить с клеймом предателя, а мать родила от любовника, которого привезла с собой в дом мужа!

– Ты слишком уж прямолинейно судишь людей, с которыми никогда не встречалась, – буркнул Эдмунд.

– Ну, в том нет моей вины. Достаточно того, что я знаю тебя, как знаю и то, что ты делал для матери все возможное. Отвечала ли она тебе тем же? Сомневаюсь.

– Что теперь об этом… – со вздохом ответил Эдмунд. – Мы выживали как могли, хотя никто – ни слуги, ни арендаторы, ни сестры – не был виноват в том, что случилось. А я их покинул.

– Покинул – да, но ведь не забыл: каждое Рождество шлешь им дорогие подарки, нанял хорошего управляющего, чтобы они ни в чем не нуждались.

– Это ничего не значит.

– Нет, Эдмунд, ты не прав: возможно, им было бы очень непросто видеть тебя рядом с собой: ты постоянно служил бы живым напоминанием о трагедии, постигшей вашу семью.

Эдмунд посмотрел на нее с недоумением:

– Ты читаешь мои мысли: именно поэтому я и не хочу возвращаться.

– Просто мы во многом похожи.

– Только не пытайся проводить аналогии. Твоя матушка окружена заботой, а ты построила свою жизнь без нее: вышла замуж, пусть и не особенно счастливо, имеешь свой дом в Лондоне… Черт возьми! Но это и все. Не так уж много у нас заслуг.

– Вот видишь? – торжествующе воскликнула Джейн. – Либо мы оба законченные мерзавцы, либо все же хорошие люди, либо эгоисты, либо стараемся помогать близким.

Эдмунд опять наблюдал за ней исподтишка.

– Не трудись, или это моя гениальность слепит глаза? Тогда можешь совсем отвернуться.

Он хмыкнул:

– Считаешь себя самой умной?

– Сейчас – точно. Но что думаешь ты? Услышал ли меня?

Его губы шевельнулись, но не издали ни звука.

– Что ты хотел сказать?

– Да вот напомнил себе, что шлепать замужнюю даму, леди по мягкому месту чрезвычайно невежливо.

Джейн покраснела.

– Ну, это, полагаю, зависит от обстоятельств. Если ты готов признать мою правоту, то я не обижусь.

– Но у нас совершенно разные взгляды на ситуацию.

– Да, мне повезло и я не жила в таких условиях, но, быть может, из-за того что смотрю со стороны, вижу все гораздо яснее, чем ты?

– Может, и так, только говорить об этом необязательно.

– О чем тогда? Декламировать стихи и делать комплименты? Нет, сегодня меня этим не отвлечешь. Власть Тернера над тобой обусловлена знанием твоих секретов. Но что может случиться, если всплывет вся правда?

– Ее узнают все.

– И?..

– Что «и»? Наша семья станет изгоем: мать перестанут принимать в приличном обществе, сестры никогда не выйдут замуж, а на меня все будут смотреть с презрением.

– Твои мать и сестры и так фактически живут в изгнании, в Корнуолле, а что касается отношения к тебе в обществе, вряд ли оно станет хуже.

– Я хранил тайны не потому, что боялся разонравиться людям.

– Тогда почему? Для твоей родни ничего не изменится, если правда раскроется.

– Зато изменится для тебя.

– До минувшей осени я не была частью твоей жизни. Ты же не хочешь сказать, что на протяжении многих лет скрывал правду ради меня?

– Ты считаешь мой поступок эгоистичным?

– Нет, я считаю, что в нем не было необходимости: грехи не твои.

– Грехи, возможно, но ответственность по-прежнему лежит на мне как на обладателе титула.

– Да, но это не значит, что ты несешь ответственность за все проступки, совершенные твоей семьей на протяжении времен. В каждой семье свои скелеты в шкафах – это не должно тебя затрагивать.

– Но ведь затрагивает: мне не все равно, что с ними случится.

И только тогда она наконец поняла и замолчала. Он так старался сохранить тайну ради семьи, в том числе и ради нее, хотя тогда этого и не знал. Значит, и для нее все-таки было место в его сердце. Он нес это бремя чужих тягот в надежде, что сумеет полностью снять их с плеч близких.

Это достойно восхищения, несмотря на его упертость, граничившую с ослиной. Впрочем, Джейн умела ценить и упорство.

– Однако история еще не закончилась, – вдруг сказал Эдмунд и поделился с Джейн очередными планами Тернера: – Негодяй задумал похитить рубины Хавьера, и нужно подумать, как ему в этом помешать.

– Да, мы должны как-то его переиграть.