Глава 1. В которой начинается приключение вопреки желанию некоторых его участников

11 декабря 1820 года

Зимнее солнце зашло рано, над вересковыми пустошами Северной Англии сгустилась тьма, и благоразумные люди предоставили дорогу в полное распоряжение грабителей, отчаянных смельчаков и почтовых экипажей.

Джилс Резерфорд не считал своего отца особо благоразумным, однако преступником или отчаянным тот тоже не являлся, по крайней мере – пока. Резерфорд-старший, которого звали Ричардом, был еще достаточно крепок и бодр для своих пятидесяти с лишним лет, но ему не больше чем Джилсу нравилось путешествовать в темноте – тем более если это путешествие сопровождалось непрерывным дождем. До Рождества оставалась одна неделя, их родная Филадельфия сейчас, конечно же, лежала под снегом, температура там опустилась ниже нуля. Однако здешние зимние ливни пробирали до костей гораздо быстрее, чем морозы.

Так что сегодня отец впервые не возражал против того, чтобы пораньше закончить очередной дневной переезд и почти сразу же согласился остановить карету у постоялого двора «Гоут и Гонлит», расположившегося за древними каменными стенами города Йорк.

Как только их провели в отдельную гостиную, Джилс подсел к камину и протянул к огню ноги в промокших сапогах. А отец тем временем распорядился насчет сытного ужина. Помещение, которое им предоставили, имело низкий потолок и неровный пол – как и во многих других старых постройках в этой стране. Две масляные лампы вовсю старались рассеять царивший в комнате полумрак. Простой деревянный стол и такие же стулья были придвинуты поближе к камину – довольно широкому сооружению из закопченных кирпичей, внутри которого языки пламени не слишком-то весело лизали куски угля.

Имелся здесь и более серьезный недостаток: рама одного из окон покоробилась и в образовавшуюся щель задувал холодный декабрьский воздух. Джилс уже подумывал о том, что он мог бы, наверное, устранить данную проблему, но тут в комнату вновь вошел гостиничный слуга с подносом, на котором стояли глиняный кувшин и кружки. Причем слугу сопровождал какой-то субъект в грязном красном балахоне.

Джилс в удивлении приподнял брови.

– Па, это что, сытный ужин? – спросил он, взглянув на отца.

Проигнорировав вопрос, Ричард встал, чтобы взять кувшин (Джилс очень надеялся, что тот был наполнен горячим кофе), и, посмотрев на человека в красном, осведомился:

– Так вы слуга графа Аллингема? Хм… Весьма польщен.

Джилс нахмурился и проворчал вполголоса:

– Может, нам следует еще поклониться им или сделать реверанс? – Джилс забрал у отца кувшин и кивком головы отпустил гостиничного слугу. О, благословенное тепло!.. От прикосновения к горячей посудине в ладонях и в пальцах возникло приятное покалывание. И Джилс, тотчас же расслабившись, едва не застонал от удовольствия, наполняя первую кружку. Уже усевшись, он вдруг осознал, что пропустил начало истории, которую рассказывал графский слуга, имевший довольно-таки изнуренный вид.

– Поначалу полагали, что леди Одрина находится с визитом у подруги, – говорил новоприбывший, являвшийся, по всей видимости, ливрейным лакеем (судя по его алому одеянию, которое после многочасового путешествия верхом было сверху донизу заляпано грязью). – Но потом, когда все сроки миновали, а леди Одрина так и не вернулась, у графа возникло подозрение, что она сбежала со своим поклонником.

– Лично мне подобные подозрения кажутся преждевременными. Почему бы не предположить, что она отправилась со своей служанкой по магазинам… или навестила еще одну подругу? – сказав это, Джилс почти физически ощутил укоризненный взгляд отца. – А что?.. – продолжал он. – Такой вариант кажется более вероятным, чем бегство с каким-то проходимцем.

Нисколько ни изменившись в лице, графский лакей возразил:

– Прошу прощения, сэр, но, откровенно говоря, леди Одрина относится к тому сорту девиц, которые охотнее сбегут в Шотландию, нежели отправятся в Мейфэр.

– Хм… убедительный аргумент. – Джилс отхлебнул из своей кружки. Кофе оказался крепким и обжигающим, оставлявшим на языке горечь и наполнявшим тело приятным теплом.

– Граф не может допустить, чтобы его младшая дочь сбежала с возлюбленным, – продолжал лакей. – Его светлость вместе с леди Ирвинг, с которой вы, по его словам, знакомы, сейчас также направляются сюда.

– Ах, леди Ирвинг… – протянул Джилс. – Замечательно! Твоя работа, отец, не так ли? Ты настолько уверен, что она непременно пожелает продать свои драгоценности, что посвятил ее во все детали нашего маршрута?..

Ричард, казалось, не расслышал слов сына, что, конечно же, являлось несомненным подтверждением верности данного предположения.

– Не думал, что леди Ирвинг склонна к дальним странствиям, – произнес Резерфорд-старший. – Мы виделись с ней в Лондоне несколько недель назад… Надеюсь, она по-прежнему в добром здравии?

– Насколько мне известно, сэр, ее светлость отлично себя чувствует. Она изъявила готовность помочь лорду Аллингему и ничуть не сомневается, что столь любезные джентльмены, как вы, сделают то же самое.

– А вот меня-то не стоит считать любезным, – пробурчал Джилс, поморщившись и массируя пальцы. После таких вот длительных переездов, как сегодня, руки у него болели гораздо сильнее, чем обычно.

Переступив с ноги на ногу, графский лакей поправил на своей коротко остриженной голове чуть сползавший набок парик. Этот странный головной убор явно утратил изначальную форму, однако пудра на нем тем не менее сохранилась (как он вообще пережил столь дальнее путешествие?). Возможно, обладатель парика спрятал его под ливрею и водрузил обратно на голову лишь перед тем, как войти сюда.

Ох уж эти англичане с их традициями… Имидж – прежде всего! Хотя Джилс и сам – по материнской линии – был наполовину англичанином, он никогда не понимал этих британских причуд.

Прикрыв надлежащим образом макушку, графский лакей продолжил свою речь, сделав вид, что не расслышал заявление младшего Резерфорда.

– В том случае, если беглецы появятся здесь раньше, чем их преследователи… В общем, его светлость просит вас арестовать обоих, дабы…

– Арестовать?.. – перебил Ричард. Седеющий, но по-прежнему элегантный Резерфорд-старший резко выпрямился на стуле.

Джилс, унаследовавший от матери худощавое телосложение и рыжий цвет волос, внешне мало походил на отца, но на лице его сейчас появилось точно такое же – почти восторженное – выражение. Ведь все услышанное позволяло надеяться на еще одно приключение! Впрочем, он тут же нахмурился и пробормотал:

– Знаешь, па, а ведь слово «арестовать» англичане часто используют в значении «задержать, остановить». Вы ведь именно это имели в виду, не так ли?

– Да, сэр. Вас просят задержать их. Если вам, конечно, не трудно.

– Задержать карету… Это может получиться очень эффектно. – Ричард Резерфорд улыбнулся и призадумался. – Соорудить на дороге какое-нибудь препятствие, а потом, когда экипаж остановится, распахнуть дверцу и вызволить юную леди из беды. Что скажешь, Джилс?

– Я скажу… Полагаю, нам не следует в это вмешиваться, – неожиданно для самого себя заявил Джилс. – Одного объекта для охоты нам вполне достаточно.

– Где же твой рыцарский дух, сынок?

– Я оставил его на пристани в Филадельфии. – И действительно, вряд ли он поступил по-рыцарски, покинув младших сестер и братьев на пороге совершеннолетия (особенно – Рейчел, по-прежнему остававшуюся ребенком, несмотря на свой далеко не детский возраст). Однако средства на их содержание находились в распоряжении отца, и он опасался, что без его, Джилса, присмотра тот может полностью все растратить.

В большинстве семей обычно именно сыновья пускаются в различные авантюры, тогда как папаши стараются их вразумить. У них же в семье все было наоборот (вот только Джилсу никогда не удавалось отговорить родителя от предпринимаемых тем рискованных затей). И потому после двухмесячных странствий по Англии, во время которых они посетили каждый уголок, где его покойная мать могла бы спрятать свои драгоценности или же оставить на сей счет какие-либо указания, они оказались сейчас на этом постоялом дворе без особых дальнейших перспектив.

Более того, вместо этих самых «перспектив» они сейчас видели перед собой графского слугу, просившего их спасти какую-то избалованную английскую аристократку.

Руки по-прежнему пронизывала боль, и Джилс поймал себя на том, что постоянно сжимает и разжимает кулаки, лежавшие на столе. Когда он испытывал такую боль, время текло для него совсем иначе – словно какими-то рывками. И чем дальше, тем труднее становилось отказаться от поисков, ради которых они с отцом пересекли океан, ради которых он, Джилс, покинул близких людей, так нуждавшихся в нем сейчас…

Чуть приподняв руки, Джилс резко встряхнул кистями, чтобы снять напряжение в суставах. Взглянув на графского слугу, спросил:

– Но с чего вы взяли, что счастливая парочка еще не миновала эту гостиницу? Если бы вы обогнали их на дороге, вы бы их наверняка заметили.

Слуга переступил с ноги на ногу и снова поправил на голове парик.

– Да вы сядьте, – предложил Джилс. – Вот сюда, к огню. Вы, должно быть, продрогли. – И он покосился на отца, как бы говоря: видишь, не такое уж я чудовище.

– Благодарю вас, сэр, но я не могу сесть. Это недопустимо. – Графский посланник мотнул головой, отчего его парик снова сполз набок. – Я полагаю, их карета где-то сломалась, поскольку следы колес исчезли с дороги. И я уже не мог определить, куда они направились.

– Отчего же? – удивился Ричард. – Карета ведь большая и тяжелая. Когда она катится, она приминает траву, сдвигает камни…

– Думаю, подобные детали нелегко разглядеть в такой ливень, – заметил Джилс. Почти все дороги в этой стране были старые, с весьма глубокой колеей. Излишняя влага быстро превращала их в месиво, а дождь вперемешку с мокрым снегом не прекращался уже третий день. Так что сбежавшая из Лондона парочка, возможно, как раз сейчас подъезжала к Йорку. – И вообще, они могут остановиться на другом постоялом дворе, – продолжал Джилс. – Могут даже поехать по другой дороге, так что…

– Маловероятно, – перебил Резерфорд-старший. – Ведь здесь – кратчайший путь из Лондона в Шотландию. И если они не захотят останавливаться, то мы их заставим. Более того, если понадобится, мы будем останавливать каждую проезжающую карету. Это будет настоящее…

– Настоящее приключение, – с усмешкой подсказал Джилс. Он с удовольствием придушил бы того человека, который придумал это ужасное слово. Для его отца, Ричарда Резерфорда, практически все становилось приключением – даже долгая езда по размытым дождями дорогам, а также совершенно безумный план по созданию в Лондоне ювелирной фирмы, которая могла бы конкурировать с известной компанией «Ранделл и Бридж».

– Замечательно! – кивнул Джилс. – Просто великолепно! Совершенно безукоризненный план. А теперь скажите мне, мистер в парике, почему ваш граф настроен против замужества своей дочери? Ведь обычно именно этого аристократы и хотят – выдать своих дочек замуж, разве не так?

На усталом лице слуги промелькнуло нечто вроде изумления.

– Подобный вопрос, сэр, лучше всего задать его светлости, – ответил он. Вероятно, этот человек внезапно что-то осознал. Возможно – тот факт, что за небольшую в общем-то плату он и сам готов был помчаться черт знает куда, непонятно зачем и с ничтожнейшими шансами на успех. Возможно, этот слуга тоже предпочел бы сбежать, нежели оставаться на прежнем месте.

И тут Джилс, как ни странно, проникся сочувствием к этому человеку, проделавшему столь долгий путь верхом; тот, не жалея себя, мчался во весь опор под дождем и снегом.

– Мы поможем вам, – сказал он, решительно кивнув. Но сделают они это не ради взбалмошной юной аристократки, а ради ее измотанного слуги.

– Да, конечно, поможем, – подтвердил отец.

Джилс знал, что для того вопрос об этом даже не стоял; если кто-то просил о помощи, Резерфорд-старший всегда был готов сделать все, что в его силах.

Снова взявшись за кувшин, Джилс проговорил:

– Снимай свой парик, приятель, и присаживайся. Выпей с нами кофе, пока не подъехал твой хозяин. Я понаблюдаю за дорогой.

Леди Одрина Брэдли, самая младшая из пяти дочерей графа Аллингема, нередко мечтала о бегстве в Шотландию. Однако то, что происходило сейчас, не очень-то соответствовало ее мечтаниям – ведь в них просто не мог присутствовать Дэвид Ллуэлин. Но, увы, именно его костлявая физиономия возникла перед ней в данный момент.

– Очнулась наконец-то, – проговорил он, глядя на нее сверху вниз. – Что ж, отлично. А я уж думал, что ты проспишь до самой границы…

Кроме того, в мечтах не могло быть пульсирующей головной боли, неизменно усиливавшейся на всех ухабах и рытвинах, а также горьковатого тошнотворного привкуса опийной настойки во рту.

С трудом сдерживая стон, Одрина приподнялась и села. Чуть приоткрыв глаза, она осмотрелась. По крыше и по стеклам барабанил дождь, внутри кареты горели лампы, а снаружи было темно. И она по-прежнему лежала на темно-зеленых бархатных подушках.

– Ты негодяй, Ллуэлин, – произнесла она, едва шевеля пересохшими губами. – Если уж берешься похищать девушку, используй собственную карету, а не мамочкину.

Ллуэлин откинулся на спинку противоположного сиденья. Его губы скривились в ухмылке.

– Это не похищение, моя дорогая Одрина, а то самое приключение, которого ты так хотела.

Одрина тяжко вздохнула. Казалось, все происходившее было кошмарным сном. Однако протянутая ей фляга содержала вполне реальную воду – вода забрызгала ее руки и платье, когда она кое-как отвинтила крышку. К счастью, эта же вода смочила ей горло, и она смогла наконец внятно проговорить:

– Ты что-то сказал о границе?.. То есть ты везешь меня в Гретна-Грин?

– Нет, в Голдстрим-Бридж. Это гораздо ближе. Ну… если, конечно, ты не согласишься обвенчаться со мной в Англии.

Одрина закупорила флягу и швырнула ее обратно Ллуэлину – она не желала, чтобы его пальцы прикасались к ее руке.

– Ни в Англии, ни где-либо еще, – заявила она.

– Дорогая, какой смысл сопротивляться? В конце концов, между нами ведь уже имела место интимная близость. То есть мы уже осуществили брачные отношения…

– Не утомляй меня этим романтическим бредом. Такие же отношения у тебя были и с другими – как до меня, так и после.

– Да, верно… – Ллуэлин нахмурил брови, черневшие в мерцающем свете лампы. – Но я предпочел бы жениться на тебе. Ведь мы неплохо позабавились, не так ли?

– Смотря какой смысл вкладывать в слово «позабавиться»… – проворчала Одрина. Если Ллуэлин имел в виду физическое удовольствие, то он-то получил его сполна, а вот она – ни разу.

Тут карету снова тряхнуло, отчего ее зубы клацнули и возобновилась болезненная пульсация в висках. Должно быть, от дождя дорогу сильно развезло.

– М-м-м… как только моя голова немного прояснится, я тут же выброшусь наружу, – пробормотала девушка.

Впрочем, угроза, конечно, пустая… Она не была даже уверена, что ощущала пальцы на руках и ногах.

– Полагаю, настойка опия по-прежнему затуманивает твое сознание. – Ллуэлин произнес это таким беспечным тоном, как будто высказывался насчет погоды.

О господи, неужели она действительно считала его привлекательным? Ну, в общем-то, да, считала… Его мрачновато-элегантный облик и склонность к риску в какой-то мере соответствовали ее представлениям об идеальном мужчине. Но она так думала несколько месяцев назад, когда была совсем еще глупой. Теперь-то она знала: он просто хотел заполучить ее приданое, чтобы расплатиться со своими долгами, в чем сам же и признался в момент откровенности. Именно поэтому она и порвала с ним, однако…

Похоже, он по-прежнему считал, что имеет право на ее деньги.

Прикрыв глаза, Одрина снова уронила голову на подушку и пробормотала:

– Да, я не привыкла употреблять настойку опия. Как тебе это удалось?

– Как удалось сделать так, чтобы ты ее приняла?.. Проще простого, моя дорогая. Небольшая взятка твоей горничной – и она опорожнила пузырек в твой вечерний чай.

– Перестань называть меня «моя дорогая». – Одрина поморщилась. – И по имени тоже не называй. Я настаиваю, чтобы мы остановились у первого же постоялого двора. – Откуда она сразу же напишет, чтобы ее горничную немедленно уволили.

– Да-да, конечно же, остановимся! Ведь тогда люди увидят, что мы с тобой вместе.

– Нет… Ты войдешь первый, а я… – Одрина вздохнула. Ее сознание по-прежнему застилал туман. Она крепко зажмурилась, – но так и не смогла представить своих дальнейших действий. Ведь у нее не было ни сопровождающей, ни денег… О боже, ей даже не во что переодеться, если только вероломная Салли не соизволила упаковать для нее какие-то вещи. И вряд ли кто-то поверит, что она, Одрина, – девушка из благородной семьи, которую увезли против ее воли.

– Не беспокойся, я о тебе позабочусь, – послышался голос Ллуэлина, прозвучавший как эхо, – словно он взывал к ней откуда-то издалека.

– Ничего от тебя не приму, – пробурчала Одрина.

Его смех, казалось, прогремел в замкнутом пространстве кареты, а затем он проговорил:

– А ты уже приняла. Ты ведь пила из моей фляги, даже не поинтересовавшись, что в ней.

Хм… а действительно, что там было?.. Вода?.. Да, вода, но с каким-то горьковатым привкусом и…

– Ты негодяй, – произнесла девушка слабым голосом, после чего снова погрузилась в наркотический сон.

Когда Одрина вновь пришла в себя и открыла глаза, над ней склонялось уже другое лицо. Лицо, имевшее четкие волевые черты – как у античной скульптуры. А еще у этого человека были коротко остриженные волосы с медным отливом, поблескивавшие в свете…

Нет, она находилась не в карете. Над ней висела довольно большая лампа… Висела на крюке, вделанном в грубо оштукатуренную стену.

– Где я? – спросила Одрина.

Голова у нее по-прежнему была тяжелой, но инстинкт самосохранения вернулся – вернулась и способность рассуждать. И было совершенно ясно: она не знала мужчину, сжимавшего сейчас ее плечи. Поэтому, ни секунды не раздумывая, она ударила его ногой.

Незнакомец выругался, причем – с акцентом.

– Вы американец?.. – спросила Одрина. О боже, куда она попала?

– Ага… Угадали… – пробурчал мужчина. Он отпустил ее, но не сразу – сначала осторожно прислонил ее спиной к стене. – Ну а вы, как я понимаю, своенравная дочь графа Аллингема, верно?

– Я?.. Да, верно. А где же…

– Тот субъект, что был с вами, в полном порядке, – сообщил незнакомец. – А находитесь вы в Йорке, на постоялом дворе «Гоут и Гонтлит».

– В Йорке?.. – пролепетала Одрина. Ее ноги совсем ослабели, и она, сползая по стене, обвела взглядом комнату, в которой находилась. Скорее это была даже не комната, а коридор с грязным затоптанным полом. А по бокам от нее находились две двери; за одной из них слышался шум дождя, а за другой – голоса людей, говоривших с североанглийским акцентом…

– Боже мой, Йорк… – пролепетала Одрина.

– Вы, должно быть, проголодались, – предположил незнакомец. – Сейчас я покажу вам, где умыться, после чего вы сможете присоединиться к нам за ужином.

– К кому это… к вам?

– Ко мне и моему отцу. – Мужчина засмеялся, но в его смехе было мало веселья. – А еще на ужине будут присутствовать ваш собственный отец, одна сварливая графиня и несчастный слуга, едва держащийся на ногах.

Ее отец находится здесь? Как же он сюда попал? Одрина в замешательстве помотала головой.

– А сами вы… кто? – спросила она.

– Меня зовут Джилс Резерфорд. – Незнакомец улыбнулся, но в его улыбке не было особой учтивости. – И имейте в виду, принцесса, теперь вашим приключениям пришел конец.

 

Глава 2. В которой граф избавляется от своей дочери

Если эта графская дочка являлась образцом юной английской леди, то здешнее высшее общество явно деградировало с тех пор, как его отец Ричард Резерфорд увез отсюда свою аристократическую невесту. Эта взбалмошная девушка, доставившая беспокойство стольким людям – графу, графине, ливрейному лакею, а также двум и без того занятым американцам, – смотрелась довольно-таки неприглядно. Впрочем, ее помятый и изможденный вид был, в общем-то, понятен, поскольку она не один день провела в дороге. Но как она держалась после того, как пришла в себя… Хм… довольно забавное зрелище. Вероятно, она еще не вполне осознала, где находилась и какие последствия мог иметь ее поступок. Похоже также, что она пьяна…

И вот он, Джилс, должен с ней возиться, пока другие будут спокойно ужинать.

Тяжко вздохнув, Джилс прислонился к стене рядом с дверью комнатушки для умывания, где эта юная леди приводила себя в порядок. Хм… вообще-то он бы сейчас с удовольствием выпил. После чего уже не обращал бы внимания на то, что не ощущал пальцев на замерзших ногах.

Карета лорда Аллингема подкатила к постоялому двору незадолго до прибытия беглецов, так что граф лично присутствовал при том, как его невменяемую дочку и ее возлюбленного выволакивали из экипажа. Затем он, Джилс, сопроводил плененного джентльмена по черной лестнице на самый верх и запер в одной из комнат. А граф распределил между работниками заведения пригоршню монет – с тем, чтобы те оставались глухи к стукам и крикам, доносившимся из того помещения.

– Этих мер пока достаточно, Резерфорд. – Граф не просто говорил, а скорее провозглашал. – Чуть позже я решу, что с ним делать дальше.

У лорда Аллингема был широкий, тонкогубый рот, а седые брови нависали над глубоко посаженными глазами. В руке он сжимал рукоятку увесистой трости, которая, вероятно, служила не столько для опоры, сколько для того, чтобы вразумлять слуг и прочих простолюдинов, не желавших ему подчиняться. Впрочем, в трости едва ли возникала нужда – граф обладал столь крупным телосложением, что вряд ли кому-то захотелось бы ему противоречить. Джилс тоже был не из мелких парней, и обычно именно он возвышался над окружающими, но сейчас ему, по правде говоря, было не очень-то комфортно стоять напротив этой аристократической «глыбы» со скрещенными на груди руками и грозным взглядом.

Но Джилс-то и сам по материнской линии был как-никак внуком маркиза… Конечно, сей факт никоим образом не влиял на его повседневную жизнь, но при общении с надменными аристократами данное обстоятельство помогало ему держаться с достоинством.

– В таком случае, сэр, если вам понадобится моя помощь… Надеюсь, вы меня об этом уведомите, – учтиво произнес Джилс, не пытаясь, однако же, сгладить свой американский акцент. – Для меня огромная честь быть вовлеченным в ваши семейные дела, – добавил он, явно давая понять, что говорит это лишь из вежливости.

Граф вскинул подбородок и заявил:

– Возможно, мои дела станут и вашими, молодой человек. Мне известно, для чего вы и ваш отец прибыли в Англию, и я могу помочь вам.

Известно?.. Ну нет, об истинной причине граф вряд ли догадывался. Все полагали, что Резерфорды посетили Англию лишь для того, чтобы повидаться с родственниками покойной леди Беатрис. Ну и еще, разумеется, ради ювелирного бизнеса; планы Резерфорда-старшего насчет открытия магазина в Лондоне были известны. А вот что касается предполагаемого источника финансирования…

– Сомневаюсь, что вы способны нам чем-то помочь, – проговорил Джилс. Никто, кроме него и отца, не мог знать об их затее. Но лишь отец верит в ее успех.

– Видите ли, я на многое способен, – сказал граф. – И я действительно смогу помочь вам, если и вы поможете мне.

– Если мы поможем вам?.. Но я уже помог. – Джилс указал на запертую дверь, в которую с обратной стороны колотил незадачливый жених. Как там его?.. Вроде бы Ллуэлин, да? – Я помог вам заточить этого беднягу, приложив определенные усилия… и скрепя сердце, должен заметить. Так что теперь, насколько понимаю, моя очередь ожидать ответной услуги.

– Все зависит от того, что будет с моей дочерью.

– Сэр, что вы имеете в виду? Повторяю, я уже помог вам вернуть дочь, лишив свободы того парня, который горел желанием на ней жениться. По вашей прихоти, сэр, я разрушил планы влюбленных, поэтому вы теперь должны помогать мне всегда и во всем.

– Какая неслыханная дерзость! – возмутился граф и плюнул на пол.

Они стояли в узком коридоре, сверля друг друга взглядами, – этакий поединок насупленных бровей, стиснутых челюстей, пронзительных взглядов и приподнятых плеч. При этом лорд Аллингем сжимал в руке весьма увесистую трость. Со стороны они, наверное, выглядели забавно, и в иной ситуации Джилс просто рассмеялся бы и, развернувшись, ушел, но сейчас… Сейчас был совсем не тот случай – ведь граф, возможно, действительно что-то знал об их делах и мог дать какую-то ориентировку…

– На какую помощь вы намекаете, ваша светлость? Что именно вам известно? – спросил Джилс, стараясь придать своему лицу почтительное выражение.

Однако граф не оценил его учтивости. Ничуть не смягчившись, он скрипнул зубами и проговорил:

– Присмотрите за моей дочерью, пока она не протрезвеет, после чего оба приходите ко мне в мою гостиную. – С этими словами, постукивая тростью, граф направился в сторону вышеупомянутого помещения (которое, между прочим, изначально являлось их с отцом гостиной, поскольку именно они заняли ее несколько часов назад, надеясь спокойно отдохнуть, а также поужинать).

У Джилса засосало под ложечкой при мысли о куске вареного мяса и огромном ломте хлеба. Этот разговор с графом имел место не более пятнадцати минут назад, после чего его светлость ушел, оставив несостоявшегося зятя взаперти и вверив свою нетрезвую дочь заботам практически незнакомого человека. Но откуда он знал, что ему, Джилсу, можно доверять?.. Впрочем, и сам Джилс не знал, можно ли доверять графу… Невольно поморщившись, он спросил у себя: «А может быть, не следует вмешиваться в чужие дела и участвовать в подобном «приключении»? И, кстати, не слишком ли долго эта девушка находилась в комнатушке для умывания? Может, уже сбежала?..

Джилс решительно постучал в дверь:

– Эй, леди, с вами все в порядке?

– Да, сэр, – тотчас же отозвалась его подопечная. Затем дверь распахнулась, и девушка добавила: – Я в полном порядке.

Джилс взглянул на нее с некоторым удивлением. Представшая перед ним особа была совсем не такой, какой он ожидал ее увидеть. От кареты он вел ее, поддерживая под мышки, – девушка так и норовила осесть на землю, – и, будучи довольно крупной, вес имела немалый. Кроме того, ее черные волосы были тогда в полнейшем беспорядке. Побыв некоторое время в уединении, она, конечно же, сумела привести свою прическу в порядок, а также вымыла руки, ополоснула лицо и немного разгладила свое помятое темно-красное платье. Однако произошедшее в ней изменение оказалось чем-то большим, нежели простое устранение складок и грязи. И теперь, проходя мимо, она смерила его высокомерным взглядом – и словно обожгла холодом. После чего едва заметно пожала плечами. Казалось, она видела каждую заштопанную дырочку на его шерстяных чулках.

– Ну так что, сэр?.. Может, мы проследуем в гостиную, где накрыт ужин? Или вам необходимо время, чтобы прийти в себя? – осведомилась девушка.

«Неужели она и до того была такой же высокой?» – внезапно подумал Джилс. Макушка ее вскинутой головы располагалась где-то на уровне его глаз. И что это за чудесная комната, куда можно войти в совершенно плачевном состоянии, едва держась на ногах, а выйти – с таким горделивым и надменным видом? Джилс заглянул в глубины таинственного помещения, но не увидел там ничего волшебного – лишь кувшин, тазик и небольшую ширму.

– С вашей стороны очень любезно, что вы интересуетесь моим состоянием, но я тоже в полном порядке. – Джилс как можно непринужденнее прислонился к стене, хотя и знал, что его сюртук почти наверняка измажется в побелке. А его мокрые сапоги при этом слегка хлюпнули. – Скажите, вы ничего не забыли? – спросил он, усмехнувшись.

– Возможно, и забыла. Вы имеете в виду что-то конкретное?

Черт возьми, какое спокойствие… Своим тоном она словно давала понять, что его помощь ей совершенно не требовалась. А впрочем… Наверное, ничего удивительного. С чем-то подобным он уже сталкивался на протяжении довольно долгого времени – с тех пор, как заболела его мать леди Беатрис.

Джилс снова усмехнулся и пояснил:

– Я имею в виду то обстоятельство, что человека, который терпеливо ожидает даму, чтобы сопровождать ее в незнакомом месте, не мешало бы и поблагодарить.

– В самом деле?.. Даже не представляю за что. И вообще, сторожить даму около комнаты для гигиенических процедур… Знаете, это не очень-то прилично.

Тут Джилс наконец-то отделился от стены и проговорил:

– Как вижу, принцесса, вы уже в полной мере восстановили и остроту ума, и остроту языка.

– Меня зовут леди Одрина Брэдли, – заявила девушка. – А вы, если не ошибаюсь, мистер Резерфорд?

– Вы запомнили мое имя?.. Стоило ли так себя утруждать?

Джилс прекрасно понимал, что его манеры были несколько грубоватыми, – но ведь это оттого, что он был немного не в себе, не так ли? И действительно, сначала им помыкают люди, которых он знать не знает, а теперь еще и эта пикировка с увядшим цветком, внезапно превратившимся в розу с колючими шипами. Кроме того…

Следовало признать, что после разговора с графом Джилс снова задумался о перспективах какого-либо прогресса в поисках драгоценностей своей матери. Когда она, дочь маркиза, дебютировала в высшем свете, ей были подарены и бриллиантовая парюра, и серьги, и ожерелье – и бог знает что еще. Все эти украшения стали чем-то вроде семейной легенды. Возможно, та история и впрямь была всего лишь легендой, поскольку на протяжении тридцати лет эти побрякушки никто не видел. Когда родители юной леди Беатрис заподозрили – причем вполне обоснованно, – что она намерена сбежать со своим поклонником, они изъяли все более или менее ценное из того, что находилось в ее комнатах, а также на ней самой. Однако те самые – «легендарные» – драгоценности вроде бы не были ими обнаружены. Резерфорд-старший полагал, что его будущая супруга успела их спрятать, прежде чем они перебрались в Америку, и он ничуть не сомневался в том, что сумеет их найти. И вот теперь Джилс с отцом объехали все владения дедушки-маркиза – и никакого результата.

Возможно, они добились бы успеха, если бы могли заниматься поисками в открытую. Но увы, поскольку леди Беатрис вышла за своего американского возлюбленного без родительского благословения, их отношения с английскими родственниками были довольно прохладными. Эти не слишком приветливые аристократы, конечно же, предоставили им с отцом кров, но что касается драгоценностей леди Беатрис, то позиция семейства была совершенно однозначной: считалось, что украшения, разворованные прислугой много лет назад, проданы, переделаны-переплавлены и восстановлению не подлежат. Так что искать их бессмысленно и даже неприлично (причем именно в этом – но только в этом – Джилс был склонен согласиться со своими чопорными родственниками).

– А что с тем человеком, который… путешествовал вместе со мной? – послышался вдруг голос графской дочери, прервавший размышления Джилса.

– Он наслаждается одиночеством в запертой комнате. Хотя… Возможно, «наслаждается» – не совсем верное слово. Но, как бы там ни было, он сейчас находится взаперти.

Девушка сделала глубокий вдох – отчего ее плечи сначала приподнялись, а затем опустились, – после чего, кивнув, проговорила:

– Что ж, очень хорошо. Просто отлично. Значит, мы находимся в Йорке, и на этом мои приключения закончились, – я правильно вас поняла?

– Почти. Ваш отец тоже здесь. Так же, как и мой. И присутствует еще одна дама – графиня…

– Моя мать? – Девушка нахмурилась.

– Она величает себя леди Ирвинг, – ответил Джилс.

– О господи!..

– Примерно так же отреагировал и я.

– А вы встречались с ней и до сегодняшнего дня?

Джилс утвердительно кивнул, и леди Одрина с усмешкой проговорила:

– Тогда давайте присоединимся к остальной компании, раз уж в ней только старые проверенные друзья. – Она направилась к ближайшей двери.

– На этот счет не стоит питать иллюзий, – сухо заметил Джилс.

Девушка пристально взглянула на него, и он, улыбнувшись, добавил:

– К примеру, мы с вами – всего лишь случайные знакомые. А после того как я отыграю свою роль в ваших неприглядных делах, наши пути разойдутся. Да, кстати, вы не туда пошли. Наша гостиная находится в противоположном направлении. – Наверное, ему не следовало так с ней обращаться. Да, конечно, он устал, продрог и проголодался, – но ведь в схожей ситуации пребывала и она, не так ли?

Леди Одрина остановилась и пристально взглянула на него, вскинув подбородок. Джилс невольно вздохнул. Извиняться не очень-то хотелось, но все же он попытался это сделать.

– Послушайте, леди Одрина, я вовсе не имел в виду…

– Мне кажется, мистер Резерфорд, – проговорила она ледяным тоном, – что у вас сложилось обо мне превратное представление.

Ее надменность отбила всякую охоту извиняться, и Джилс пробормотал:

– Наверное, вы правы, принцесса. Возможно, я действительно полон заблуждений и ошибочных впечатлений. Однако я именно тот человек, который знает, где находится нужное нам помещение. То самое, где вас с нетерпением ожидает ваш отец.

На лице девушки вновь отразились и растерянность, и смущение, и испуг. «Да, принцесса, необдуманные поступки не могут не иметь последствий…» – подумал Джилс, но говорить этого, конечно, не стал – надо же, какая выдержка! Он лишь молча вытянул руку в нужном направлении.

Последовав за ним, девушка пробурчала:

– Во-первых, я не принцесса, а дочь английского пэра, так что, обращаясь ко мне, по правилам нужно говорить «миледи». А во-вторых, я отнюдь не дурочка, накачавшаяся ликером. Меня опоили опием, воздействие которого еще ощущается. И в-третьих… В общем, имейте в виду, я прибыла сюда вовсе не по своей воле.

Леди Одрина высказала все это, опираясь рукой о стену. Казалось, сей монолог стоил ей огромных усилий, однако голос ее ни разу не дрогнул.

– Ну… что ж… – Джилс немного смутился. – Я все понял, миледи. Признаю свою ошибку. Точнее – три ошибки. – Он откашлялся. – Извините, мне очень жаль.

Девушка кивнула и вполголоса добавила:

– Мне тоже жаль, что нам обоим пришлось оказаться в подобной ситуации.

– Так значит, в действительности вы не сбегали с этим узколицым субъектом? – осведомился Джилс. Наверное, не стоило ему задавать этот вопрос.

– Вот уж действительно – узколицый… – Одрина презрительно фыркнула. – Нет, я с ним не сбегала. Я вообще не желала с ним общаться. – И она принялась рассказывать о настойке опия, о своей служанке (разумеется, у нее имелась собственная служанка), а также о том, как очнулась уже в карете, как получила очередную дозу опия и…

В конце концов Джилс поднял руку и пробормотал:

– Стоп-стоп, довольно… Мне необязательно все это выслушивать. Лучше расскажите об этом своему отцу, а я тем временем буду сидеть у камина, вкушая ужин и подсушивая сапоги.

– Но вы ведь мне верите? – осведомилась леди Одрина, вскинув подбородок, и сейчас она была очень похожа на своего отца.

Уклоняясь от прямого ответа, Джилс заметил:

– Ваш отец уверен, что вы сбежали.

– В самом деле?.. – Она приподняла брови. – Скажите, сэр, а ваш родитель всегда бывает объективен по отношению к вам?

Джилс невольно вздохнул и честно ответил:

– Нет, не всегда.

– В таком случае не стоит слишком уж серьезно относиться к родительской точке зрения, не так ли?

«Надо же, какая своенравная!» – мысленно воскликнул Джилс. А ведь эта девушка находилась совсем не там, где ей положено было находиться. Впрочем, и его самого отделял сейчас от родного дома целый океан. Что же касается его нынешних помыслов и устремлений, то они были столь же далеки от реальности, как опиумные галлюцинации…

Девушка стояла под настенным канделябром, и Джилс, шагнув к ней, заметил некоторое напряжение на ее лице. У нее были темно-зеленые глаза, в которых угадывалась настороженность, а пухлые губки едва заметно подрагивали. Каждая черточка ее лица выражала аристократическую гордость, но было и что-то еще… Может, стыд, смущение? Да, возможно. И еще казалось, что она чувствовала себя обманутой и преданной… В общем, выражение ее лица было отнюдь не безмятежным.

Невольно смутившись, Джилс отступил на шаг и пробормотал:

– Я верю вам, миледи. Мне очень жаль… – Разумеется, эти его слова являлись не столько извинением, сколько выражением сочувствия, и Джилс, подумав об этом, мысленно усмехнулся – его отец был бы доволен проявлением подобной учтивости со стороны своего старшего отпрыска.

Тут он снова протянул руку, указывая верное направление, и они двинулись в сторону гостиной – изначально отведенной им, Резерфордам, но в данный момент являвшейся мини-владением графа Аллингема.

– Вот они! Наконец-то! – резанул по ушам знакомый женский голос, едва Джилс открыл дверь. – Резерфорд, вы, наверное, очень рады, что заставили нас голодать? Ну, теперь мы можем приступить к трапезе?

Это была леди Ирвинг. Джилс встречался с ней всего один раз, когда они с отцом находились в Лондоне. Резерфорд-старший тогда полагал, что стоит только бросить клич, пошелестеть долларами – и английская знать тут же понесет ему свои старомодные украшения, которым он придал бы новый вид.

Сейчас леди Ирвинг, как и тогда в Лондоне, была облачена в яркие шелка, не имевшие цветовых аналогов в природе – ее платье и тюрбан прямо-таки резали глаза своими красно-оранжевыми переливами. Эта дама была примерно того же возраста, что и отец Джилса, однако, в отличие от него, она вовсе не казалась приветливой и добродушной, – напротив, была весьма агрессивной, и даже голос ее звучал ужасно неприятно – резко и пронзительно.

Проигнорировав слова графини, Джилс повернулся к отцу.

– Па, вы ждали нас? – спросил он. – А я думал, вы уже отужинали.

Отец какое-то время хранил молчание – в эти минуты на стол подавалось жареное мясо, потом выдвинул стулья для сына и своенравной дочери лорда Аллингема и проговорил:

– Я полагал, что это будет элементарным проявлением вежливости, поскольку ты оказывал услугу графу и его спутнице.

– Принесите нам бренди, – сказала леди Ирвинг гостиничному слуге. После чего перевела взгляд своих карих глаз на Резерфорда-старшего и заявила: – Вы ошибаетесь, любезный. Я сама оказываю услугу графу, так что ваш сын никоим образом не может нам услужить.

– Думаю, это вы ошибаетесь, миледи, – с улыбкой ответил Ричард. – Ведь одно доброе дело никак не исключает другого, не так ли?

– Отец, не забывай про аристократическую гордость, – проворчал Джилс. Положив в тарелку мяса и овощей, он поставил ее перед леди Одриной, севшей слева от него. – Миледи, вы, наверное, проголодались?

Девушка отчаянно замотала головой – как будто он предложил ей порцию раздавленных лягушек. Чуть помедлив, Джилс придвинул тарелку к себе.

– Возможно, я и сам забываю принимать что-то во внимание, – тихо пробормотал он. В комнате было слишком много знатных особ, и их надменность немного раздражала. Да еще и вся эта прислуга!.. Джилс не привык к такому обилию слуг, а тут… Все они постоянно сновали по периметру комнаты, но аристократическое семейство, казалось, не замечало их. Что же касается бедняги в съезжавшем парике, то тому по прибытии хозяина пришлось подняться со стула, и теперь он, прислонившись к стене около камина, вроде бы дремал, несмотря на громыхание графского голоса.

– Как я уже сказал, – вещал отец Одрины, заглушая звяканье ножей и вилок, – я самолично отконвоирую Ллуэлина в Лондон. Необходимо, чтобы все видели, что он вернулся в город без моей дочери. Надо, чтобы в обществе никак не связали ее исчезновение и его временный отъезд.

– Папа, а может, вместо него в Лондон с тобой поеду я? – тихо спросила леди Одрина. – Честное слово, Ллуэлин увез меня против моей воли. И если я сейчас вернусь с тобой…

– О твоем возвращении вообще не идет речь! – Лорд Аллингем стукнул по столу рукояткой ножа. – Если об этом происшествии станет известно, то будет уже не важно, намеревалась ты сбежать или нет. Этот твой отъезд сам по себе означает скандал.

Леди Одрина хотела возразить, но граф грозно взглянул на нее и заявил:

– Никаких возражений! Я не могу допустить, чтобы репутация нашей семьи подверглась опасности из-за возможного скандала, связанного с твоим присутствием. Я не желаю видеть тебя в Лондоне. – Он повернулся к отцу Джилса. – Резерфорд, так вы согласны, чтобы моя дочь путешествовала с вами до тех пор, пока не состоится венчание? Разумеется, и леди Ирвинг составит вам компанию – для соблюдения приличий, как сопровождающая, необходимая незамужней юной даме.

– Венчание?.. Чье именно? – Джилс отложил свою вилку.

– Моя третья дочь венчается с герцогом Уолполом в первый день нового года.

– И какое отношение эта свадьба имеет к нам? – осведомился Джилс.

– Третья?.. А сколько у вас всего дочерей? – тут же полюбопытствовал его отец, всегда питавший интерес к чужим семейственным связям.

– Всего пять… А та, что перед вами, – самая младшая. – Даже не взглянув на особу, о которой шла речь, граф принялся пережевывать кусок мяса. Отхлебнув из бокала бренди, который ему подливала леди Ирвинг, он добавил: – У меня нет сыновей, поэтому для репутации моего семейства очень важно как можно удачнее выдать дочерей. Наш брачный союз с родом герцога Уолпола станет одним из заметнейших событий в жизни Лондона, и я не могу допустить, чтобы скандал по причине побега или же похищения одной из моих дочерей все разрушил. Тем более что замужество двух старших – одно разочарование… А четвертая, похоже, вообще не склонна считаться с мнением приличного общества.

Этот монолог мог бы вызвать сочувствие, если бы граф говорил о неподобающем поведении своих деловых партнеров. Но неужели он точно так же относился к собственным дочерям? Отец Джилса, затевая то или иное дело, всегда действовал ради благополучия всех своих отпрысков – пусть даже результаты его деятельности частенько вызывали разочарование. Джилс не мог не заметить, что «пятая дочь» сидела неподвижно словно статуя; причем за все это время она совершенно ничего не съела! Что ж, конечно, ей было не по нутру, что от нее избавились таким вот образом… Хотя иногда складывалось впечатление, что сейчас она вообще ни о чем не думала. Но так ли это?..

Вспомнив тот эмоциональный всплеск, свидетелем которого был в коридоре, Джилс с иронией в голосе проговорил:

– Да, милорд, не слишком выгодное у вас потомство… А ведь совершенно ясно, что женская часть вашего семейства должна отказаться от собственной воли и делать лишь то, что скажете им вы. – Кто-то пнул его ногой под столом, но Джилс, не обращая на это внимания, продолжал: – Что же касается вмешательства Ллуэлина… Знаете, а почему бы нам не связать его и не оставить где-нибудь в подвале до тех пор, пока не состоится венчание?

В ответ на это предложение тотчас же последовали возгласы удивления, поэтому Джилс счел своим долгом пояснить:

– Но морить его голодом мы, конечно же, не будем.

– Вы не понимаете сути дела, молодой человек, – проговорила графиня. – Его необходимо вернуть в Лондон как можно скорее. И если он приедет в обществе графа, то никто не заподозрит, что он мог умыкнуть его дочь, чтобы тайно обвенчаться с ней.

– Но могут подумать, что он пытался похитить самого графа, дабы потом потребовать за него выкуп, – с усмешкой заметил Джилс.

Лицо лорда Аллингема побагровело.

– Сэр, ваше поведение вульгарно! – загрохотал он.

– Вы полагаете?.. Хм… наверное, это из-за моего американского происхождения. – Джилс перевел взгляд на свою тарелку и добавил: – Но если уж мы заговорили об особенностях поведения, то я, милорд, не слишком уж высокого мнения о вашей манере просить об оказании услуг.

– Совершенно необязательно, чтобы вам нравились мои манеры. Однако помогать мне – в ваших же интересах, – заявил граф.

Джилс с сочувствием взглянул на его дочку, а лорд Аллингем тем временем продолжал:

– И если вы оба согласитесь помочь мне и дадите слово джентльменов – надеюсь, такое понятие имеет для американцев значение, – тогда я укажу вам то место, где следует искать шкатулку-головоломку.

Джилс с отцом переглянулись, и Резерфорд-старший переспросил:

– Шкатулка-головоломка, говорите?

Граф утвердительно кивнул.

– Да, именно так. Та самая шкатулка, что принадлежала вашей покойной жене. Ведь я, кажется, уже говорил вам, что мне известно, зачем вы прибыли в Англию. Вы, мистер Резерфорд, разыскиваете драгоценности своей супруги. И, имея верные ориентиры, вы сможете отыскать их еще до Рождества.

 

Глава 3. В которой свеча почти догорает

Отдельная гостиная в этой йоркской таверне была более чем скромной, но в одном она походила на гостиные в лучших лондонских домах – за ужином все говорили очень много, главным образом – про нее, но при этом – не с ней самой. Так что ей было совсем не трудно отодвинуть свой стул и незаметно выскользнуть из комнаты.

Уже в коридоре Одрина выдернула из настенного канделябра горящую свечу. Снизу, из общего зала, доносились громкие голоса, смех, стук кружек и звяканье посуды. К счастью, находившиеся там люди были вне поля зрения – как и те, которых она только что оставила в гостиной. И, слава богу, никто ее сейчас не видел.

Сальная свеча источала не очень-то приятный запах, а язычок пламени то и дело колыхался от ее дыхания. Одрину пробирала дрожь – она в гостиной так и не отогрелась, а все ее тело, казалось, ныло и болело от усталости.

«Этот отъезд сам по себе означает скандал… Я не желаю видеть тебя в Лондоне…» – вспомнились ей слова отца.

Да-да, так сказал ее собственный отец!.. Человек, который решил ехать в Лондон вместе с похитившим ее негодяем… А ведь мог бы взять с собой свою дочь, не так ли? И в чем же ее вина? Лишь в том, что она в какой-то момент совершила ошибку.

Хотя Одрина и прополоскала рот, привкус опийной настойки все равно ощущался, и от этого ей было не по себе. Так же как и от того, что она неожиданно оказалась в Йорке, став чуть ли не соучастницей негодяя… А ее единственный потенциальный союзник – этот неуклюжий и несколько заносчивый молодой американец.

Младший Резерфорд сказал, что верит ей… Что ж, уж лучше иметь такого союзника, чем совсем никакого. К тому же… Хотя его манеры были несколько грубоватыми, но зато руки… они казались совершенно иными – осторожными и деликатными, гораздо более почтительными, чем его слова.

Однако сейчас ей было необходимо услышать слова Ллуэлина и высказать ему все, что она о нем думала. По выражению Резерфорда, тот сейчас «наслаждался одиночеством», и Одрине не составило труда его отыскать.

На самом верхнем этаже и потолки оказались пониже, и интерьер попроще, а по обеим сторонам коридора располагались совсем крохотные, наверное, номера. И постоянно слышались стуки в дверь из одного из них. А слуги здесь… Одрина осмотрелась, вставляя свечу в канделябр на стене. Слуги здесь, похоже, совершенно отсутствовали. Должно быть, ее отец удалил их отсюда с помощью звонкой монеты. Что ж, на сей раз он все продумал, все учел… А вот если бы несколько месяцев назад он обратил внимание на то, с кем его дочь проводит время…

Ах, даже незначительное родительское вмешательство могло бы в самом начале пресечь ее шалости с Ллуэлином. Флиртуя напропалую, с восторгом «исследуя» силу своих женских чар, она совсем потеряла голову. Как жаль, что ее никто вовремя не остановил, что никто не обратил внимания на ее поведение…

Увы, никто этого не сделал. И вот теперь она осталась совсем одна – без семьи и без друзей.

Досадливо поморщившись, Одрина несколько раз ударила кулаком в дверь, из-за которой доносились крики и стук. На несколько секунд воцарилась тишина, затем послышался знакомый голос:

– Кто там?

– Это я, леди Одрина. Ллуэлин, ради бога, перестань грохотать, а не то я прикажу связать тебя и бросить в подвал.

Данная угроза была подсказана младшим Резерфордом, и Одрине в общем-то нравилась идея насчет подвала.

– Ах, дорогая, наконец-то!.. Выпусти меня! – раздалось из-за двери.

– Как бы не так, – ответила девушка. – Раз уж ты заставил меня мерзнуть в холодной карете всю дорогу от Лондона, то изволь хотя бы недолго посидеть в одиночестве в достаточно теплой комнате. – Придвинувшись к зазору между дверью и косяком, она уже тише продолжала: – Ты останешься здесь на всю ночь. А утром мой отец повезет тебя обратно в Лондон. Ты тихо и без шума вернешься в город. И мы с тобой после этого уже никогда больше не увидимся.

– Вот, значит, как он намерен сыграть… – послышалось из-за двери.

Этот негодяй… Он что, кажется, ухмылялся? Одрина тотчас же представила его физиономию – рот перекошен в ехидной самодовольной усмешке, а брови изогнуты; он явно воображал себя совершенно неотразимым. Но ей-то он уже совершенно не нравился.

– Никакой игры, – ответила Одрина. – Мой отец настроен очень серьезно.

– А мне кажется, речь идет именно об игре, моя дорогая.

– Извольте обращаться ко мне надлежащим образом, иначе я не буду с вами разговаривать, – пробурчала девушка.

Было слышно, как Ллуэлин вздохнул. А потом снова заговорил:

– Ну, хорошо, миледи. Вы ведь понимаете, что все дело в деньгах. Либо вы выходите за меня, либо я заполучу ваше приданое иным способом.

– И не надейтесь… Брак – единственный способ получить мое приданое, а я за вас никогда не выйду.

Прижавшись спиной к двери, Одрина шумно выдохнула и оттянула лиф платья. У нее на шее и на груди выступила испарина, хотя руки и ноги по-прежнему оставались холодными. Ох, с каким бы удовольствием она приняла сейчас ванну!.. И лучше всего – дома, в Лондоне. Ах, как было бы замечателно перенестись на неделю назад. Или же на три недели вперед – в тот светлый и радостный день, когда ее старшая сестра Карисса благополучно выйдет замуж за герцога Уолпола и их семейному благополучию уже ничто не будет угрожать.

– До чего же вы стали несообразительной, леди Одрина, – послышалось из-за двери. – А ведь всегда были такой смышленой… Ну, если вам так нужны уточнения, то извольте… Во-первых, следует сказать, что я вполне удовлетворюсь эквивалентом вашего приданого. – Голос Ллуэлина звучал так близко, словно он шептал ей на ухо, и Одрина отшатнулась от двери, которая вдруг показалась ей не слишком надежной преградой. – А во-вторых… Если вы не выйдете за меня, то вашему отцу придется заплатить мне за молчание о нашем романтическом путешествии в Йорк. Это будет, так сказать, плата за предотвращение скандала, из-за которого щепетильный Уолпол может отменить свое помпезное венчание. – Последние слова были сказаны явно с ухмылкой. Ну, что скажете?

Одрина медлила с ответом. Она прекрасно знала, что у ее отца не было возможности заплатить этому шантажисту. После бедственной зимы 1816-го фермерская рента год от года приносила все меньше доходов; кроме того, несколько месяцев назад затонул корабль, перевозивший чай и шелка из Индии, и эта трагедия унесла на дно морское значительные отцовские капиталовложения. Что же касается их с сестрами приданого, то оно было надежно спрятано в банке и защищено соглашением между родителями… В общем, они не могли не замечать ежегодного снижения семейных доходов, и отчасти именно по этой причине им сейчас был столь необходим союз с состоятельным герцогским родом.

– А если отец не сможет заплатить? – спросила Одрина, и голос ее при этом дрогнул.

– Аристократы всегда способны найти необходимые средства. А если ему потребуется стимул, моя милая девочка, то у меня имеется парочка твоих подвязок. Твоя служанка заверила, что они весьма примечательные, и вряд ли возникнут сомнения в том, что они принадлежат тебе.

Черт возьми!.. Эту служанку следовало тоже связать и запереть вместе с Ллуэлином, с которым она вступила в сговор!

Немного помолчав, Одрина заявила:

– В таком случае представляется разумным держать тебя там связанным до самого Нового года. Мистер Резерфорд считает, что тебя следует кормить, но я не уверена, что стоит это делать.

– Милая моя голубка, поверь, я отнюдь не дурак. Ты могла бы догадаться, что я принял меры, чтобы обезопасить себя. – Ллуэлин засмеялся и добавил: – Сказав, что у меня имеются твои подвязки, я не совсем точно выразился. Подвязки – у моего сообщника, и если я не вернусь в Лондон до конца этого года, то одна из них будет отправлена Уолполу, а тот, конечно же, задумается о том, следует ли ему жениться на сестре такой девицы, как ты.

«Такой девицы, как ты…» Черт побери, но ведь ее прегрешения не более весомы, чем прегрешения негодяя Ллуэлина! И тем не менее собственный отец, возможно, считает ее главной виновницей произошедшего… А впрочем – ничего удивительного. Ведь отец заботится не столько о ее чести, сколько о своей репутации.

Когда Одрина вновь заговорила, в голосе ее звучало презрение.

– Должно быть, мое сознание все еще затуманено, потому что я не понимаю, что ты выгадаешь, если свадьба моей сестры не состоится, – проговорила Одрина.

– А вам разве не известно, с кем у Уолпола едва не состоялась помолвка в прошедшем сезоне? – Сейчас Ллуэлин явно ухмылялся. – Вы ведь это помните, миледи, не так ли? Моя сестра едва не женила его на себе, но потом появилась ваша, и он не смог устоять перед соблазном – захотел получить весьма солидное приданое. Однако звон монет потеряет для него привлекательность, если ваше семейство окажется в центре скандала. Ну, а моя сестра будет тут как тут – уж она-то сумеет утешить герцога.

Одрина невольно вздохнула. Да, верно, герцог Уолпол был именно таким. И он действительно едва не обручился с бесцветной мисс Ллуэлин, но веселая и говорливая Карисса вмешалась очень вовремя. Увы, их помолвка непременно расстроится, если грянет скандал…

Одрина снова вздохнула, а Ллуэлин, очевидно, по-прежнему ухмыляясь, продолжал свой монолог:

– Так что ты сама все понимаешь… Либо я получаю твое приданое, либо то, что можно назвать компенсацией. А если нет, – становлюсь братом герцогини. При этом мне не важно, будет ли твоя жизнь погублена или нет. Ты, моя милая, – всего лишь средство для достижения цели.

Графской дочери, конечно же, не подобало усаживаться на пол и закрывать лицо ладонями. Но ведь здесь ее никто не видел… К тому же ей сейчас было не до того, чтобы задумываться о своих манерах.

А Ллуэлин, не услышав от нее никакого отклика, вновь принялся барабанить в дверь.

Через несколько минут над плечом девушки прозвучал чей-то тихий голос:

– Мне все же хочется связать его – невзирая на рекомендации сиятельной леди Ирвинг.

Одрина вздрогнула от неожиданности и вскинула голову. Возле нее на корточках сидел Джилс Резерфорд.

– Миледи, что вы здесь делаете? – Его зубы сверкнули в свете горевшей над ними свечи. – Знаете, я заметил, что у вас есть склонность покидать подобающие для вас места и оказываться в обществе не очень-то надежных джентльменов. – Американец кивнул в сторону двери. – Что, пытаетесь его вразумить? – Он улыбнулся, и его зубы снова сверкнули в полутьме.

«Он сказал, что верит мне», – напомнила себе девушка. И потому ответила:

– Да, пытаюсь.

– И как продвигается дело?

– Не слишком успешно, – ответила Одрина со вздохом.

– Этот туповатый субъект изворачивается и пытается что-то изобрести, не так ли?

– Вряд ли его можно назвать изобретательным… – пробормотала Одрина. И тут же припомнила, что Ллуэлин заблаговременно позаботился о том, чтобы заполучить ее подвязки. – Однако и дураком его считать не следует.

Резерфорд качнулся с носков на пятки и возразил:

– Будь он поумней, – не позволил бы себе такое обращение с дамой.

– Очень приятно слышать, сэр, но… – Одрина в очередной раз вздохнула и прижалась спиной к стене.

– Что ж, извините, принцесса… Впредь буду выражаться не столь откровенно. Вообще-то я хотел сказать только одно: разумный человек не стал бы тратить силы, барабаня в дверь так настойчиво. – Последнюю фразу Джилс произнес погромче, после чего тоже ударил в дверь кулаком и, поморщившись, закричал: – Прекрати грохотать, похититель! Все знают, что ты здесь, но никто тебя не выпустит!

Едва заметно улыбнувшись, Одрина сказала:

– А как же мне теперь вас называть, мистер Резерфорд?.. Раз уж вы завышаете мой статус, величая меня принцессой, то и я ведь должна ответить тем же, не так ли?

Джилс взглянул на нее с усмешкой и проговорил:

– Можете называть меня коммерсантом, я возражать не стану.

– Что ж, договорились, мистер коммерсант, – отозвалась Одрина.

Тут американец пристально взглянул на нее – и опять улыбнулся. Причем губы у него были довольно-таки приятные на вид, с бледной черточкой небольшого шрама на верхней. «Как хорошо, что после такого нелегкого дня у него есть настроение улыбаться», – подумала Одрина. А Джилс, внезапно поднявшись с корточек, протянул ей руку и произнес:

– Вставайте, ваша светлость. Давайте продолжим нашу беседу на некотором удалении от вашего несостоявшегося жениха.

Ладонь молодого американца была широкой, теплой и слегка шероховатой. И по телу Одрины пробежала легкая дрожь, едва она коснулась ее. Теплота этого прикосновения напомнила ей о том, насколько она замерзла и как долго пребывает в таком состоянии.

Когда же она поднялась на ноги, ее глаза оказались как раз напротив его губ, что стало для нее приятным разнообразием, – Одрина уже привыкла взирать сверху вниз на очень многих лондонских мужчин. И, кроме того… Сейчас пламя свечи гораздо лучше освещало лицо Джилса, и она, не удержавшись, заметила:

– А у вас веснушки…

Губы американца дрогнули в улыбке, и он проговорил:

– Разве это столь необычно для такого рыжеволосого увальня, как я?

Тут Ллуэлин забарабанил в дверь еще громче. «Неужели до сих пор не устал?» – в раздражении подумала Одрина и тут же, улыбнувшись, сказала:

– Вы вовсе не увалень.

– Принцесса, от ваших слов я могу покраснеть, а покрасневший рыжий – это слишком смехотворно, – ответил Джилс и, выпустив ее руку, повернулся в сторону лестницы.

– О, моя свеча… – спохватилась Одрина. – Надо бы ее забрать.

Пока она выдергивала свечку из канделябра, Резерфорд-младший поджидал ее у ступеней, ведущих вниз. Когда же они наконец начали спускаться – стук Ллуэлина постепенно затихал, – Одрина пробормотала:

– Я покинула вас, потому что отца все равно не интересовало мое мнение о его планах. К тому же… Знаете, после того как этот негодяй напичкал меня опием, мне не хотелось даже смотреть на еду.

– Я так и подумал, – отозвался Джилс. Он вынул из кармана что-то завернутое в салфетку и протянул девушке. Осторожно развернув салфетку, Одрина прошептала:

– Хлеб?.. Вы принесли мне хлеба?

– К сожалению, он не слишком хорош. Немного черствый. Должно быть, его испекли вчера.

Одрина вставила свечу в ближайший настенный канделябр, после чего отломила кусочек хлеба и положила в рот. Хлеб действительно оказался черствым, но она кое-как разжевала его и проглотила. После чего почти тотчас же почувствовала, что ей стало лучше – перестало тошнить.

– Спасибо, – сказала она. Не так-то легко было смотреть в глаза человеку, видевшему ее в весьма неприглядном состоянии; поэтому Одрина отвернулась и, скользнув взглядом по изгибам перил, тихонько вздохнула. А потом вдруг добавила: – Я тоже умею печь хлеб. Однажды я пробралась на кухню и попросила кухарку научить меня.

– Зачем? – Американец взглянул на нее с любопытством.

Одрина медлила с ответом. Казалось, что ступени лестницы тянулись куда-то далеко вниз – и там обрывались. Ох, до чего же она устала…

Помотав головой, дабы прояснить сознание, девушка взглянула на Резерфорда и тихо произнесла:

– Потому что мне хотелось знать, как это делается. У вас разве не возникало подобного желания?.. Изначально хлеб – это просто белая пыль, из которой потом получается… нечто объемное и воздушное. Правда, не всегда. – Она отправила в рот еще один черствый кусочек. – Но это было очень давно… Мой отец тогда об этом узнал и сказал мне, что членам нашей семьи не подобает находиться на кухне. И пригрозил слугам, что сразу же уволит того, кто опять меня туда допустит.

– Могу себе представить, – отозвался Резерфорд. Лицо его хранило совершенно бесстрастное выражение, но глаза искрились весельем. – Желание узнать, как что-то делается, а также реальные шаги к обретению какого-либо знания… Полагаю, что подобные наклонности действительно представляются неподобающими и даже опасными для юной английской леди. Их следует пресекать в самом зародыше.

– К сожалению, только так юные английские леди могут узнать хоть что-то, кроме истории британского дворянства и совершенно ненужного умения вышивать крестиком, – заметила Одрина, отломив очередной кусочек хлеба. – Скажите, так что же вы там решили, после того как я ушла?.. Я примерно представляю, – но хотелось бы узнать подробнее.

– Полагаю, вы хорошо знакомы с методами своего отца… – Джилс чуть помедлил, потом добавил: – Так вот, решено, что все мы завтра уедем отсюда. Ваш отец вместе с Ллуэлином вернутся в Лондон в карете последнего…

– Это карета его матери, – перебила девушка.

– В самом деле?.. – Резерфорд откашлялся. – Что ж, этому парню повезло, если даже мать готова помогать ему в подобных делах. В общем, она получит свой экипаж через несколько дней, ибо ваш отец намерен отправиться в путь с первыми лучами солнца. Ну, а в карете леди Ирвинг поедет она сама, а также мы с вами и мой отец. И отправимся мы в Касл-Парр, находящийся в нескольких часах езды отсюда.

– То есть в поместье виконта Дадли?.. Но зачем нам туда ехать?

– Обратитесь за справкой… к собственной памяти. Вы ведь наверняка знакомы с Книгой Пэров.

Девушка раскрошила меж пальцев кусочек хлеба и, насупившись, пробурчала:

– Каждой юной английской леди надлежит наизусть заучить Книгу Пэров, чтобы соответствовать – и так далее… – сказав это, Одрина криво усмехнулась и осмотрела свой наряд. Она выглядела сейчас так, словно ее держали в каком-нибудь грязном чулане. Это красное платье, ее самое любимое, теперь было в таком состоянии, что вряд ли подлежало восстановлению. Кроме того, оно напоминало бы ей о Ллуэлине, так что она в любом случае не станет его носить.

Однако сейчас ей больше нечего надеть. Ведь никаких других вещей у нее с собой не было…

Завернув остатки хлеба в салфетку, Одрина поинтересовалась:

– А кто из слуг будет нас сопровождать? Поедет ли с нами какая-нибудь горничная?

– Леди Ирвинг решила, что ее служанка будет прислуживать вам обеим. Думаю, она также захватила какой-то багаж и для вас, чтобы вы чувствовали себя более комфортно. Слуга из вашего дома тоже отправится с нами. Он и служанка поедут в нашем с отцом экипаже. Теперь все понятно, не так ли?

– Да, вроде бы все. – Одрина отдала Джилсу завернутый в салфетку хлеб. – Но вы так и не сказали, зачем мы едем в Касл-Парр.

– Верно, еще не сказал. Но дело в том, миледи, что мы охотимся за так называемым «диким гусем», ибо мой отец полагает, что тот несет золотые яйца.

– Ох, я ужасно устала и не понимаю ваши метафоры, – со вздохом пробормотала девушка.

– А жаль… Эта мне показалась довольно удачной. В общем… По словам вашего отца, в Касл-Парре находится шкатулка с секретом, принадлежавшая когда-то моей покойной матери. Эти сведения он получил от леди Ирвинг, чья обширная сеть информаторов охватывает, похоже, всю Англию. И, как утверждает мой отец, в этой замечательной шкатулке хранится целое состояние.

Одрина с минуту обдумывала слова молодого человека. Потом проговорила:

– Тогда ее действительно надо найти.

– Но это еще не все, – продолжал Резерфорд. – Вернуться в Лондон к свадьбе своей сестры вы сможете лишь будучи помолвленной. На этом настаивает ваш отец. В противном случае он не допустит вас в церковь.

– О боже!.. – Одрина ухватилась за перила, чтобы удержаться на ногах. – Меня снова пытаются обвенчать против моей воли.

Резерфорд посмотрел куда-то в сторону гостиной и, невесело усмехнувшись, сказал:

– Сожалею, что мне пришлось сообщить вам такие новости. Даже не знаю, каким эпитетом их определить.

– Я устала, и мне сейчас не до эпитетов, – пробурчала Одрина.

Молодой человек утвердительно кивнул.

– Да, конечно… А теперь позвольте проводить вас в вашу комнату. Или вы хотите вернуться в гостиную?

– Нет-нет, только не в гостиную!

– Да, действительно, не стоит, – согласился Резерфорд. – Ваш отец и леди Ирвинг спорят о том, кто кому больше обязан. А мой родитель, игнорируя обоих, доедает свой ужин. У него шестеро детей, и он привык не обращать внимания на шум.

Взяв свечу – та уже успела превратиться в огарок, – Джилс проводил девушку до двери ее комнаты и, вручив ей ключ, проговорил:

– Тут вы будете в безопасности. Запритесь изнутри. Возможно, к вам сегодня еще заглянет служанка леди Ирвинг. – Передав ей свечу, Резерфорд отступил в тень и добавил: – Постарайтесь выспаться, принцесса. Завтра нам рано подниматься, чтобы отправиться на поиски… неизвестно чего.

 

Глава 4. В которой едва предотвращается дорожный недуг

Очередной день принес очередной переезд в карете, чего Одрина вовсе не желала. Но, к счастью, сейчас-то она находилась в полном сознании и в чистоте, чему была очень рада. Роскошная карета леди Ирвинг имела абсолютно безупречный вид, и в ней не было ни единого пятнышка грязи.

Сидя на подушках, обтянутых полосатым бархатом (оранжево-красным, разумеется, ибо графиня не терпела тусклых расцветок), Одрина смотрела на древние стены Йорка, становившиеся все меньше. Через некоторое время, по мере продвижения на север, исчезли и стены, и поля, окружавшие город, – теперь карета катила мимо безлюдных вересковых пустошей.

– Как долго нам ехать до Касл-Парра? – спросила Одрина, хотя это не так уж ее интересовало. Ох, теперь она – словно пташка в золоченой клетке… И будет томиться в ней до тех пор, пока ее не освободит какой-нибудь благородный рыцарь.

– Не более трех часов. Но лишь благодаря этим резвым лошадям и столь комфортабельной карете. – Несмотря на свой болезненный вид, Ричард Резерфорд, отец Джилса, с учтивой улыбкой склонил голову перед леди Ирвинг.

Одрина с графиней сидели лицом по ходу движения, а оба американца – напротив них, то есть занимали противоположные места; причем довольно скоро, минут через пять, после того как они отъехали от постоялого двора, старший Резерфорд побледнел… и вообще выглядел очень неважно, хотя и утверждал, что прекрасно себя чувствует.

Джилс ткнул отца локтем в бок и тихо сказал:

– Па, ты выглядишь ужасно… Ты же знаешь, что тебе становится плохо, когда ты так едешь. Пересядь на противоположное сиденье.

– Сынок, где же твое рыцарское благородство? – проскрипел Ричард.

Одрина взглянула на него с удивлением. «Как странно, что у такого крепкого на вид загорелого мужчины внезапно возник такой болезненный цвет лица, – подумала девушка. – Похожий оттенок был в моде в прошлом сезоне – зеленый, переходящий в коричневый…»

– Но будет ли это по-рыцарски, если тебя стошнит прямо в карете леди Ирвинг? – возразил Джилс.

– Полагаю, что нет, – заметила графиня; ее лицо под фиолетовым тюрбаном сейчас выражало некоторую тревогу. – Одрина, девочка моя, поменяйся местами с мистером Резерфордом, пока он не ознакомил нас с тем, что съел на завтрак.

Ричард прикрыл глаза и пробормотал:

– Абсолютно ничего, миледи. Так безопаснее. Я никогда не ем, если знаю, что мне предстоит поездка в экипаже.

– Господи, да как же вы собираетесь пережить такой напряженный день? – с некоторым раздражением в голосе проговорила леди Ирвинг. – Вам надо поесть. Иначе как же вы будете путешествовать в поисках сундука с сокровищами?

– Это всего лишь шкатулка с секретом. – Резерфорд-старший попытался улыбнуться, и на лбу у него выступила испарина.

– Мистер Резерфорд, вы действительно выглядите очень неважно, – сказала Одрина. – Пожалуйста, давайте поменяемся местами. Мне никогда не бывает плохо в дороге. – Ей показалось, что Джилс при этих ее словах тихонько хмыкнул, и она добавила: – При том условии, конечно, что меня не станут поить настойкой опия.

В этот момент экипаж наскочил на ухаб, и даже пружинные рессоры не смогли уберечь его от сильной встряски. Резерфорд-старший судорожно сглотнул, после чего, не открывая глаз, пробормотал:

– Благодарю вас, миледи. Я не возражаю.

Он быстро поднялся и чуть пригнулся под потолком кареты. Одрина сделала то же самое. От очередного толчка они оба покачнулись, и девушка, стараясь удержаться на ногах, уперлась одной рукой в потолок, а другой машинально ухватилась за плечо Джилса. Тот мгновенно поддержал ее и воскликнул:

– Осторожнее, принцесса!

Его ладонь оказалась крепкой и жесткой. И он, вероятно, был очень сильный…

– Я вполне устойчива, – сказала Одрина. Она тут же отдернула руку, хотя прикосновение к Джилсу Резерфорду никак нельзя было бы назвать неприятным.

– Прошу прощения, леди Одрина, – проговорил Резерфорд-старший. – Если вы позволите мне немного продвинуться…

Они попытались осторожно разойтись, но тут нога Ричарда вдруг зацепилась за ногу девушки, и оба, утратив равновесие, без всякой грациозности рухнули на противоположные сиденья. Что же касается Одрины, то она «приземлилась» прямо на колени к Джилсу.

Стараясь побыстрее занять свое место, она пробормотала:

– Прошу прощения, сэр.

– Не стоит извиняться, – ответил Джилс, когда девушка уселась на сиденье рядом с ним. – Для меня большая честь принять на свои колени столь аристократическое заднее место.

– Молодой человек, вы ужасно вульгарны, – проворчала леди Ирвинг; Ричард Резерфорд едва не упал ей на колени – промахнулся лишь несколькими дюймами.

– Всегда или только сейчас? – осведомился Джилс. Помогая девушке сесть поудобнее, он взял ее за руку чуть повыше локтя. И в тот же миг Одрина снова ощутила приятное тепло его широкой ладони.

– Пока еще не решила, – ответила леди Ирвинг. – Скорее всего – первое.

– Что ж, буду знать, – отозвался молодой американец. – И даже, возможно, закажу себе носовые платки с вышитой на каждом надписью «вульгарность» в качестве девиза. Впрочем, в переводе с латинского слово «вульгарный» означает «обыкновенный». Так что вам, наверное, лучше придумать какое-нибудь другое оскорбление.

– Сынок, не надо… – чуть ли не простонал Ричард. Цвет его лица возвращался к нормальному, хотя глаза его опять были закрыты.

– Фигляр… – буркнула графиня.

– Тоже не слишком сильно, – с усмешкой заметил Джилс. – Вам, миледи, следует хорошенько постараться, если хотите, чтобы я заплакал от обиды. Принцесса, может, вы попробуете?

– Нет… Не думаю, что это разумно.

– А вы всегда поступаете разумно?

– В прошлом – нет. Но теперь… Я неожиданно для самой себя оказалась в Йорке, и в результате мне не позволили присутствовать на свадьбе любимой сестры, – так что, наверное, пора начинать. – Едва сказав это, Одрина вдруг поняла, что не может оторвать взгляд от собеседника (ресницы Джилса были гораздо темнее его медной шевелюры, а также золотистой щетины, проступавшей на щеках и подбородке).

– Но вы можете и подождать хотя бы до конца года, – заметил он. – Позвольте себе напоследок «неразумное» Рождество.

Но было не так-то легко смотреть в его голубые глаза – все равно что глядеть в полуденное небо.

– Ну… это как получится. Ведь теперь я участвую в поисках сокровищ… – Одрина разгладила свою лиловую юбку. Подобный цвет ей никогда не нравился. Этот наряд был последней каверзой вероломной служанки, собиравшей дорожный сундук для передачи ей через леди Ирвинг. – А что представляет собой та шкатулка с секретом, которую вы ищете? Должно быть, она… очень ценная, раз уж вы из-за нее пересекли океан.

– Да, верно, – подтвердил Ричард.

– Нет-нет, – почти в тот же миг возразил Джилс.

Отец с сыном переглянулись и Резерфорд-старший проговорил:

– Как ты можешь это отрицать? Ведь я же прав, согласись.

– Ладно, хорошо, прав… – уступил Джилс. – Если, конечно, действительно существует эта шкатулка с секретом, принадлежавшая моей матери.

– Она действительно существует, – решительно заявила леди Ирвинг. – Я никогда в таких случаях не ошибаюсь, уж поверьте. – Отец с сыном взглянули на нее с удивлением, и графиня, вскинув подбородок, добавила: – Ну кого бы не заинтересовали такие люди, как вы? Американцы, рыскающие по Англии и скупающие драгоценности… Весьма подозрительное поведение. Конечно же, я решила выведать ваши секреты. Ведь вы могли оказаться опасными преступниками?

Джилс хотел что-то возразить, но Одрина его опередила:

– Предположим, информация леди Ирвинг верна, – но что именно вам известно об этой шкатулке?

– Думаю, что это так называемая «химицу-бако», – ответил Ричард.

– Химицу-бако? – переспросила леди Ирвинг. – Что за языческое словечко?

– Это японское слово. – Голос Ричарда уже обрел прежнюю твердость. – Такие шкатулки были изобретены в Японии, и самые лучшие из них изготавливают именно там. Они состоят из взаимосцепляющихся и взаимоблокирующих дощечек, которые необходимо сдвигать в определенном порядке, иначе шкатулка не откроется.

Одрину заинтересовал географический нюанс данной темы.

– Но как шкатулка из Японии могла попасть к нам в Англию, тем более – сюда, в Йоркшир?

Словно напоминая о том, что они находились в провинциальной глуши, карета замедлила ход, въехав в густую и глубокую грязь. А за окном виднелось сероватое небо, затянутое облаками.

– Отец моей покойной жены был маркизом, – принялся объяснять Ричард. – Однако ее мать была родом из Голландии, из семьи коммерсантов. В те годы японцы лишь голландским судам позволяли заходить в свои порты, и дед моей жены привозил оттуда для своих близких различные необычные вещицы – вроде тех же химицу-бако. И леди Беатрис получила эту шкатулку от своей матери. Это произошло незадолго до нашего отъезда за океан.

– И вы полагаете, что в этой шкатулке спрятаны сокровища? – осведомилась леди Ирвинг. – Какого она размера?

– Мы точно не знаем, что в ней хранится, но, скорее всего, она не слишком большая, – ответил Джилс. Внимательно посмотрев на графиню, он вдруг спросил: – А почему вы согласились с нами ехать, то есть – сопровождать нас?

Леди Ирвинг с усмешкой ответила:

– Разве я могла остаться в стороне от такого скандального происшествия? – Графиня снова усмехнулась. – Нет, ни в коем случае.

Одрина, в этот момент смотревшая в окно, невольно вздрогнула; слова леди Ирвинг ее насторожили.

– Значит так вы намерены услужить моей матери? А как же ваша многолетняя дружба?.. – спросила девушка.

– Я не сделаю ничего, что повредит вашей матери, моя дорогая. Я могу лишь иногда позабавиться, когда она появляется в каком-нибудь идиотском наряде. – Графиня с самодовольной улыбкой поправила свой фиолетовый тюрбан. – Для меня самый лучший скандал – это тот, о котором известно лишь мне одной. Так что можете смело доверить мне все свои секреты. Мне нужно только одно – знать о них.

– Уж не заболел ли я? – пробормотал Джилс. – Не понимаю, какой смысл в подобных знаниях.

– Я тоже, – отозвалась Одрина. – Тем не менее… Спасибо за откровенность, леди Ирвинг.

– Ну, а вы, принцесса?.. – продолжал Джилс. – Что привело ваше аристократическое мягкое место в эту карету? Почему вы решили составить нам компанию?

«Он что, флиртует со мной или же просто насмехается?» – подумала Одрина. Она покосилась на молодого человека, сидевшего рядом с ней. И почему-то ее внимание привлекли веснушки у него на скулах – казалось, некий художник стряхнул на них с кисточки золотистую краску.

Сложив руки на коленях, Одрина сказала себе: «Нет, никакого флирта». Но и возмущаться, конечно же, не следовало.

– А какая у меня была альтернатива, мистер Резерфорд? Вот и пришлось путешествовать вместе с вами, – проговорила девушка спокойным голосом. – Не могла же я остаться в одиночестве в Йорке… Такое просто недопустимо для юной леди из благородного семейства. А вернуться в Лондон с отцом и Ллуэлином… Ох, даже не знаю, кому бы это не понравилось больше – мне или им.

– То есть вы оказали нам честь лишь по причине отсутствия выбора?

– В любом случае вам оказана честь, – с любезной улыбкой ответила Одрина. – Постарайтесь не забывать об этом, когда у вас снова возникнет желание поговорить о моем заднем месте.

– Сплошная вульгарность… – проворчала леди Ирвинг.

Джилс Резерфорд лишь улыбнулся на эти слова.

А карета, выехав из грязи, катилась все дальше, и через некоторое время у Одрины появилась возможность созерцать не только обоих Резерфордов, леди Ирвинг с ее тюрбаном и унылые вересковые пустоши – сквозь серый туман проступили сначала флигеля Касл-Парра, сложенные из желтоватого камня, а затем и центральный корпус с куполообразной крышей, возвышавшейся над остальными строениями, словно увенчанная короной голова. Весь этот архитектурный ансамбль почему-то наводил на мысль об элегантной даме, приветственно раскинувшей руки.

Когда же карета подкатила к парадному входу и они выбрались наружу, их встретил сам лорд Дадли – уже довольно пожилой, но необычайно любезный и улыбчивый. Одрина предположила, что столь радушный прием гостей свидетельствовал об уважении к ее отцу, а также о том, что виконт очень скучал в здешнем уединении. Карие глаза этого невысокого худощавого старичка весело поблескивали, когда он, жестом отпустив дворецкого, самолично провел гостей в свой величественный особняк и скрипучим голосом проговорил:

– Сейчас к нам почти никто не заезжает. Мы с супругой и наша невестка очень скучаем в одиночестве, поэтому нас необыкновенно обрадовало сообщение Аллингема. В молодости мы с его отцом были большими друзьями, и я помню нынешнего графа еще совсем маленьким. Он был довольно скверным мальчишкой, однако старшие сыновья очень часто такими и бывают, верно?

Ричард Резерфорд засмеялся.

– Так как вы – наш хозяин, я не стану с вами спорить. Но поскольку мой старший сын находится рядом со мной, то не могу и согласиться.

– Так это ваш сын? – Лорд Дадли внимательно оглядел каждого из гостей. – А… леди Ирвинг?.. Добро пожаловать, миледи. Ну, а вы… Вы, как я понимаю, дочь Аллингема. – Тут взгляд виконта остановился на Джилсе. – Знаете, молодой человек, вы очень похожи на свою мать.

– Вы ее знали?

– Кто же не знал леди Беатрис… Что ж, идемте. – Виконт повел гостей через гулкий холл. – Так вот, леди Беатрис… Она была довольно высокой и очень веселой. Я до сих пор помню ее рыжие волосы и ее смех. У нее был чудесный смех, правда?

– На моей памяти она не так уж часто смеялась, – тихо произнес Джилс. – Впрочем, это понятно – она долго болела.

– К ноге! – раздался вдруг высокий чуть дребезжащий голос. После чего послышался легкий перестук лап с цоканьем когтей. А через несколько секунд в поле зрения появилась пестрая собачья свора, в центре которой шествовала женщина такого же преклонного возраста, как и лорд Дадли. Лицо ее походило на высохшее сморщенное яблоко, осанка же оказалась почти генеральской. Одета виконтесса была довольно просто (старомодное темно-зеленое платье), но при этом ее длинные седые волосы были распущены словно у юной девушки.

– Наконец-то приехали! – выкрикнула она вместо приветствия, и голос ее походил на звучание старой заржавевшей флейты. – Мы с Дадли и Софи ждем обеда уже не менее получаса, – добавила пожилая дама.

– Похоже, она столь же радушна, как леди Ирвинг, – прошептал Джилс Резерфорд на ухо Одрине. – Думаю, здесь будет весело.

– Софи – это наша невестка, – объяснил лорд Дадли; а тем временем собаки – их было около десятка – вертелись вокруг него, помахивая хвостами. – Она, как я понимаю, подруга вашей покойной жены, мистер Резерфорд. Так сообщил в своем письме лорд Аллингем. Большую часть времени Софи проводит в библиотеке, потому что туда не допускаются собаки. Видите ли, они имеют склонность грызть книги, – добавил виконт со смехом.

– А я вообще не захожу в библиотеку, – сообщила его супруга. – С моими собачками столько хлопот… У меня просто нет времени на чтение. – Окинув взглядом гостей, виконтесса пробормотала: – Ну, кто же у нас здесь? Ага… полагаю, вы и есть мистер Резерфорд. – Несколько секунд она смотрела на Ричарда, затем перевела взгляд на его сына. – А это еще один Резерфорд, так? А вы, как я понимаю…

– Дочь лорда Аллингема, – подсказал виконт, и Одрина тут же сделала реверанс. – А это леди Ирвинг, – добавил лорд Дадли.

Чуть помедлив, леди Дадли повернулась к графине и проговорила:

– Я помню вас еще с тех пор, когда вы были Эстеллой Оливер. Во время вашего первого лондонского сезона я была примерно в том же возрасте, в каком вы сейчас. Вы были очаровательной девушкой. Отчего вы так изменились?

– Причины – спиртное, азартные игры и распутные мужчины. – Звуки «р» у леди Ирвинг получились особенно раскатистыми. – Что ж, столичные удовольствия стоят нескольких лишних морщин и седых волос. А какие оправдания у вас, леди Дадли?

– Я слишком стара, чтобы оправдываться за свой внешний вид. – Виконтесса скрестила на груди руки, слегка при этом ссутулившись. – Дадли, я голодна, – проворчала она, взглянув на мужа.

Ричард Резерфорд откашлялся и проговорил:

– Мы все очень сожалеем, что наша задержка в дороге нарушила ваш распорядок и причинила вам неудобства.

– Лично я не сожалею, – возразила леди Ирвинг. – Мы и так ужасно тряслись, когда ехали по этим ухабам. Не было никакого смысла мучить себя еще больше и гнать лошадей, чтобы выгадать несколько минут.

Одрина заметила, что Ричард Резерфорд взглянул на графиню так, как обычно смотрел на своего сына, увещевая его, – мол, помолчи и веди себя пристойно.

И, как ни странно, леди Ирвинг действительно умолкла.

– Миледи, прежде чем мы познакомимся с леди Софи и пройдем в обеденный зал, я хотел бы, если позволите, поинтересоваться, – мистер Резерфорд сделал учтивую паузу, – имеется ли у вашей невестки шкатулка с секретом? Вы замечали у нее подобную вещь? Она когда-то принадлежала леди Беатрис и…

– То есть вы, Резерфорд, сразу переходите к делу? – перебила хозяйка.

– Да, у Софи есть такая, – подтвердил лорд Дадли, поглаживая одну из собак. – Прелестная вещица золотистого цвета. Софи так и не смогла ее открыть, но в этом, наверное, нет необходимости. Если ее потрясти, сразу станет ясно, что она пустая.

 

Глава 5. В которой возникает необходимость в более ярком тюрбане

В холле на несколько секунд воцарилось молчание. После чего леди Ирвинг пробормотала:

– Значит, пустая?.. Вот видите, Резерфорд?

– Вероятно, она показалась пустой вашей невестке, – предположил Ричард. – Но если ее обследовать… разумеется, с позволения вашей невестки… Возможно, Джилсу удастся ее открыть.

Виконтесса пожала плечами.

– Думаю, Софи не будет возражать. Она всегда на все согласна и возражает только против присутствия собак. – Леди Дадли запустила руку в карман платья, извлекла оттуда горсть ломаного печенья и стала закладывать угощение в пасти возрадовавшихся псов. – Но что вы надеетесь там найти?

Джилс вопросительно взглянул на отца.

– И действительно, что мы надеемся найти в пустой шкатулке?

Ричард с улыбкой похлопал сына по плечу.

– Человек никогда не знает, что ждет его в будущем. В этом-то и состоит прелесть приключений.

Приключения… Именно ради приключений Эстелла Ирвинг и отправилась в Йоркшир вместе с мужем своей давней подруги. Отправилась ради приключений и желания знать то, что неизвестно другим. Вдовствуя уже много лет, Эстелла имела множество племянников и племянниц (как обычных, так и внучатых), однако почти все свое время она отдавала не им, а любимому занятию – коллекционированию добытых ею фактов и сведений. И, как любой уважающий себя коллекционер, она прекрасно знала: удовольствие заключается в приобретении и хранении, а вовсе не в том, чтобы делиться с кем-либо своими «секретами». И если уже быть откровенной с самой собой – что, впрочем, не являлось ее устоявшейся привычкой, – то для нее было куда предпочтительнее провести предрождественские дни на мерзлой дороге, путешествуя по незнакомым местам, чем в теплом семейном кругу.

– Приключение?.. – промолвила графиня. – Какое звучное слово…

– Любимое у моего папочки, – усмехнулся Джилс.

В уголках глаз Ричарда обозначились морщинки – как узор, созданный за многие годы солнечными лучами и привычкой часто улыбаться.

– Да, это замечательное слово, – подтвердил Резерфорд-старший.

– Что скажете о таком слове, как «обед»? – поинтересовалась леди Дадли.

– Сначала надо позвать Софи, – сказал ее супруг. – К тому же наши гости, возможно, захотят освежиться, то есть умыться с дороги. Ты ведь не умрешь от голода, если потерпишь еще полчасика? – Виконт улыбнулся и подмигнул жене.

– Вот уж не знаю… Вряд ли у меня осталось много печенья в карманах? – Леди Дадли откинула за спину свои длинные седые волосы и повернулась к Ричарду Резерфорду. – Мой муж сказал, что ваша жена была знакома с Софи много лет назад. Она случайно не упоминала, что у моего сына Джека было…

– Да, я была бы рада возможности привести себя перед обедом в порядок, – громко заявила графиня. – Мы могли бы осмотреть наши комнаты?

Все с осуждением уставились на нее – словно она грубо выругалась. «Ну и ладно… – подумала Эстелла. – Пусть пялятся. Главное, что леди Дадли не договорила до конца…» Да-да, ничего страшного. Ведь всем известно, что леди Ирвинг часто бывает грубой, бестактной и бесцеремонной. Как вот сейчас… Что же касается леди Дадли, то она, судя по всему, уже понемногу выживала из ума. У нее какие-то странные речи… и отсутствующий вид. Лишь задавая вопросы, она вроде бы немного оживлялась.

– Да, конечно, разумеется, – произнес хозяин дома. – Вам сейчас все покажут. А мы с вами, леди Ди, – он повернулся к жене, – пока отведем наших собачек в их покои.

Лицо виконтессы прояснилось, и она, щелкнув пальцами, крикнула:

– К ноге!

Почти бесшумно, если не считать цоканья когтей по мраморному полу, собачий табун отправился восвояси, прыгая вокруг престарелой супружеской четы. «Или же правильнее сказать стадо?.. – подумала Эстелла. – А может, стая?..» Она никогда не вникала в тонкости терминологии и совершенно не представляла, как следовало называть ту или иную группу животных.

Покидая холл, леди Дадли взглянула на нее не очень-то дружелюбно. Что ж, ну и пусть… Ей не следовало обсуждать своего сына в присутствии гостей. Потому что результатом будет… либо ложь, либо боль. Иногда Эстелла сожалела о своем пристрастии к коллекционированию информации.

Один из таких моментов имел место около десяти лет назад, когда через сеть своих осведомителей среди прислуги она узнала, что Джон Парр умер не дома, а в борделе. После травмы головы этот бойкий и очаровательный наследник титула и поместья стал грубым и вспыльчивым, о чем знали практически все. Но вот что касается приступов ярости и рукоприкладства… Это должно было оставаться семейной тайной. Хотя на самом деле такого понятия, как семейная тайна, не существовало.

Эстелла подозревала, что леди Дадли обзавелась собаками только ради того, чтобы иметь какую-то защиту от буйного сына. Впрочем, возможно, она собрала их вокруг себя от одиночества.

– Итак… – нарушила графиня затянувшееся молчание. – Где прячется наша прислуга? Их карета должна бы уже подъехать. Им пора приступить к выполнению своих обязанностей.

Упоминание о слугах вызвало в холле некоторое движение, и через несколько минут все путешественники были препровождены в отведенные для них покои. Одрине и Эстелле достались смежные комнаты, и свою графиня сочла «совершенно невразумительной» – так она выразилась. Здесь, кроме кровати и шкафа, имелись туалетный столик с зеркалом, письменный стол со стулом, кресло, несколько ламп, какой-то сундук, а также великое множество всевозможных безделушек, которых было бы вполне достаточно для открытия магазина всякой всячины.

Обоих Резерфордов разместили в дальнем конце коридора в гораздо более скромных апартаментах. Вряд ли где-то еще можно было бы отыскать столь же непоколебимых приверженцев табели о рангах, как английские дворецкие, для которых даже огромное состояние гостя никоим образом не компенсировало отсутствие у него титула.

Эстелла когда-то познала все это на себе. И потому она настоятельно советовала своим племянницам выходить замуж за титулованных особ, хотя и не утверждала, что следовало совершенно игнорировать веление сердца, – хотя сама поступила именно так.

Сняв с головы свой шелковый тюрбан, Эстелла положила его на туалетный столик. Ее волосы были коротко острижены. Года два назад седина окончательно одолела прежний каштановый цвет, и графиня обрела довольно-таки блеклый вид, вернее – просто постарела. Впрочем, молодость, в сущности, и так прошла мимо нее; лорд Ирвинг был значительно старше, чем она, и, отличаясь ужасным характером, имел, однако же, достаточные средства для того, чтобы приобрести Эстеллу в качестве жены вскоре после ее дебютного выхода в свет. И за годы их брака ей пришлось мириться со многим – с его почти откровенной неверностью, склонностью к расточительству, грубостью и бестактностью в постели и практически полным безразличием к ней за пределами спальни. Но зато потом она, слава богу, стала весьма состоятельной дамой и потому могла жить так, как ей хотелось, полагаясь исключительно на себя.

На себя и на служанку.

Когда же на нее накатывала хандра, Эстелла обычно надевала что-нибудь яркое, и это отчасти помогало. Вот и сейчас случилось то же самое… Перед выходом к обеду ей явно требовалась какая-то перемена в облике. Этот древний замок был вполне по-современному оборудован колокольчиками со шнурками, и потому для нее не составило труда вызвать к себе Лиззи. После чего графиня опустилась в кресло, скинула обувь и прикрыла глаза. А служанка тем временем принялась порхать по комнате, раскладывая по местам вещи своей госпожи.

– Лиззи, приготовь-ка для меня другой тюрбан, – сказала Эстелла. – Мы ведь захватили тот, аквамариновый?

– Да, миледи, конечно.

По-прежнему сидя с закрытыми глазами, Эстелла услышала легкий перестук шляпных коробок, а затем – тихое шуршание шелка. После чего раздался голос служанки:

– Ой, миледи!.. Один из камушков вот-вот оторвется. Закрепить его прямо сейчас?

– Да, конечно…

Лиззи была вполне смышленой и сноровистой девушкой, однако Эстелле порой не хватало компетентного мнения ее французской служанки Симоны. В присутствии Симоны было гораздо труднее впасть в хандру, поскольку та просто не умела долго молчать и комментировала всё и вся.

– Ну вот, миледи… Теперь камешек держится крепко, – сообщила Лиззи спустя несколько минут.

– Спасибо, моя девочка. Загляни еще к леди Одрине, а потом можешь отдыхать.

– Да, миледи. Уже иду.

Эстелла позволила себе еще минутку-другую погреть ноги у огня, после чего обулась и встала. Ее суставы при этом хрустнули. Но это вряд ли было признаком возраста, просто она очень замерзла. Маловероятно, что сейчас, в декабре, кому-то в Англии хватало тепла.

А аквамариновый тюрбан пребывал в полном порядке. Лиззи знала свое дело, но нахваливать ее не следовало, иначе она могла бы попросить прибавки к жалованью. Этот головной убор был у Эстеллы самым любимым – цвета летнего моря, с плюмажем оттенка вечерней зари и стеклянными «бриллиантами», которые блестели не хуже, чем алмазы в королевской короне. Водрузив тюрбан на голову, она улыбнулась своему отражению – и в тот же миг словно помолодела на несколько лет.

Войдя вместе с Одриной в обеденный зал, Эстелла обнаружила, что оба Резерфорда и хозяева Касл-Парра были уже здесь. Ни американцы, ни виконт с виконтессой не стали переодеваться. Эти счастливчики предпочли остаться в своем прежнем блеклом облачении и были этим вполне довольны.

В обеденном зале пахло лимоном и еще какой-то затхлостью – характерный дух помещения, в котором часто прибираются, но которое редко используют. Потолки здесь были очень высокие; окна вытянулись на добрых два этажа, а карнизы даже слегка прогибались под тяжестью плотных, расшитых серебром гардин. Стены же здесь обтянуты кремовым муаром, дабы придать помещению праздничный вид, однако даже два пылавших камина не могли избавить от «зябкого» ощущения при взгляде на унылый зимний пейзаж за окнами.

Чтобы хоть немного взбодриться, Эстелла подумала об аквамариновом тюрбане у нее на голове. Заставив себя улыбнуться, сказала:

– О, вы приготовили роскошное угощение. – Она окинула взглядом буфетную стойку, где были выставлены блюда с холодным мясом, сырами и сушеными фруктами. – Будем дожидаться появления мифической Софи или начнем без нее?

– Мифической?.. Хм… забавное определение.

Эти слова были произнесены несколько жестковатым, но, в общем-то, вполне доброжелательным тоном. И все присутствующие тотчас обратили взгляды в сторону двери.

– А вот и Софи! – скрипучим голосом объявил лорд Дадли. – На сегодня ты уже закончила свои записи? Все ночи напролет Софи смотрит в телескоп на звезды, а днем пишет о своих наблюдениях.

– Если бы все было так, как вы говорите, папа, то я бы тогда действительно была мифическим существом. Вы не представите меня нашим гостям? – Таинственная Софи оказалась вовсе не хрупкой тепличной особой, какой ее представляла леди Ирвинг. Это была женщина лет сорока, среднего роста и такого же телосложения, к тому же, судя по всему – весьма энергичная.

Когда лорд Дадли приступил к церемонии знакомства, Софи сняла с переносицы пенсне и положила его в кармашек своего черного домашнего платья. Ее серые глаза, оставшиеся без прикрытия, казались весьма смышлеными.

– Приятно познакомиться, леди Ирвинг, – сказала Софи. – Полагаю, миледи уже сообщила вам, что я не люблю собак. Собаки – ее излюбленная тема, когда она рассказывает кому-нибудь обо мне. Однако информация не совсем верна. Я люблю собак, – но только на расстоянии. При их приближении я начинаю чихать.

– Сейчас, Софи, они у себя в стойле, – со смехом проговорил лорд Дадли, увенчанный короной своих седых волос. – И если тебе захочется чихать даже сейчас, то я заподозрю у тебя наличие сверхъестественных способностей.

– Это было бы напрасной тратой таких способностей, если использовать их лишь для того, чтобы почихать, – заметил Джилс Резерфорд.

Стоявшая рядом с ним леди Дадли ничего не сказала, однако выражение ее лица было весьма красноречивым. Что же касается Софи – именно так эта дама просила ее называть, – то она, по всей видимости, давно уже привыкла ко всевозможным замечаниям в ее адрес. Эстелла полагала, что подобная привычка появилась у нее благодаря не слишком удачному браку.

– А где тот слуга, что приехал вместе с нами? – поинтересовался Джилс Резерфорд.

Эстелла кашлянула и нахмурилась. Ох уж эти американцы!.. Как будто хозяева Касл-Парра были обязаны знать, где находились чужие слуги.

– Он отдыхает, – сообщила Одрина. – Мне об этом сказала Лиззи, служанка леди Ирвинг. После многодневных разъездов он чувствует себя не очень хорошо.

– Печально это слышать, – пробормотал Джилс. – Он еще вчера едва держался на ногах.

– Примите его в стаю своих питомцев, – предложила Эстелла леди Дадли. – Будете кормить его печеньем и учить разным командам.

– Это был бы неплохой метод обучения слуг, – Лорд Дадли снова засмеялся.

– Печенье достается не всем нашим собакам. Хотя надо бы давать всем. – Леди Дадли склонила голову, и волосы упали ей на лицо. – Но вы, дочь Аллингема, если заметите каких-нибудь неприкаянных существ, отправляйте их ко мне.

– Пожалуйста, называйте меня леди Одрина. – Эти слова девушка произнесла с улыбкой, и Эстелла с удовлетворением отметила, что девочка по-прежнему сохраняет чувство собственного достоинства.

– Какое у вас необычное имя… – заметила Софи. – Никогда такого не слышала.

– Это отчасти женский вариант имени моего отца, – Одрина все так же улыбалась. – Его зовут Адрианом. Я самая младшая из сестер, и с моим появлением на свет он понял, что уже не дождется сына, который унаследовал бы его имя. Поэтому он слегка переиначил женское имя Одри, и получилось что-то похожее на имя Адриан.

– Так вы все-таки дочь Аллингема! – возликовала леди Дадли.

Девушка пожала плечами.

– Да, разумеется. Надеюсь, это никогда не подвергалось сомнению. И я также надеюсь, что вы не станете попрекать меня за темный цвет волос… или какие-нибудь другие особенности внешности.

– Я не думаю, моя девочка, что кто-то намерен критиковать твою внешность, – заявила Эстелла.

Ненадолго воцарилось молчание, после чего лорд Дадли проговорил:

– Здесь несколько холодновато, не так ли? Тяга в каминах оставляет желать лучшего. Но если кто-то озябнет, только намекните, – виконт подмигнул, – и мы плеснем в вечерний чай кое-что разогревающее.

Застольные разговоры продолжались, но Ричард Резерфорд в основном помалкивал и, тщательно пережевывая пищу, то и дело поглядывал на Софи. Скорее всего, он думал лишь о вожделенной шкатулке с секретом, хотя… Эстелла не могла не осознавать значительную разницу между еще свежим сорокалетием Софи и своими пятьюдесятью восемью годами. Джилса, похоже, тоже что-то заботило – ему было явно не до того, чтобы отпускать свои шуточки, которыми он развлекал ее в карете. Говорили по большей части Одрина, Софи и виконт с виконтессой, главным образом – об этом замке. Но поскольку никто не называл его «нагромождением продуваемых всеми ветрами камней посреди забытых богом вересковых пустошей», то к их словам не стоило и прислушиваться.

– Леди Ирвинг, могу ли я предложить вам сыра?

Она слегка вздрогнула от неожиданности, осознав, что с этими словами к ней обратился Ричард Резерфорд. Тот стоял сейчас около буфета с ножом в руке, занесенным над огромным клином «чеддера».

Вообще-то Эстелла в последнее время старалась есть поменьше, поскольку служанкам становилось все труднее затягивать на ней корсет. И поэтому…

Покачав головой, графиня решительно заявила:

– Нет, Резерфорд, я не ем сыр. Подобная пища вульгарна.

Вопреки желанию ответ прозвучал несколько резковато, однако Резерфорд отреагировал так, словно она сказала что-то очень приятное. Он улыбнулся и спросил:

– Вы так считаете?.. Тем не менее могли бы попробовать, если еще не наелись. Вульгарная пища бывает иногда довольно вкусной.

Заставив себя нахмуриться, графиня проворчала:

– Резерфорд, вы что, флиртуете со мной? В нашем-то возрасте?.. – И мысленно добавила: «Потому что мы с вами примерно одного возраста…»

Снова улыбнувшись, Ричард Резерфорд склонил голову к плечу и внимательно посмотрел на собеседницу.

– Нет-нет, миледи. Я всего лишь предлагаю вам сыра.

– Если и так… Не надо этого делать, – пробурчала Эстелла. – Ни флиртовать, ни предлагать мне сыр. – И она еще раз напомнила себе: «Аквамарин… На мне – аквамариновый тюрбан».

 

Глава 6. В которой неподатливая шкатулка никак не хочет раскрыть свой секрет

– Думаю, мне удастся ее открыть, – произнес Джилс.

Едва увидев Софи, он сразу же понял, что та, как и его отец, имела своего излюбленного конька. Эта ее увлеченность астрономическими наблюдениями… Да еще не сходивший след от дужек пенсне на переносице… Как только трапеза закончилась, она встала из-за стола и сказала, что должна вернуться к работе. Но тут отец упомянул о шкатулке, на которую они хотели бы взглянуть, и Софи тотчас же поспешила за ней в свою комнату.

А вся компания между тем перешла в гостиную. Сюда сквозь стекла высоких окон, кое-как пробивая густой туман, проникали лучи бледного послеполуденного солнца. Лепной причудливо расписанный потолок лишний раз напоминал о том, что они находятся в старинном замке. Впрочем, стены здесь были обтянуты тканью – как и в лучших домах Филадельфии. А вокруг большого мраморного камина стояла весьма удобная мебель. Глубокие кресла и толстый ковер на полу имели кое-какие повреждения, нанесенные, по всей видимости, собачьими когтями и клыками.

Ради лучшей освещенности Джилс передвинул почти к самому окну небольшой столик. А вскоре к ним вновь присоединилась Софи, которая принесла некий завернутый в полотно предмет и несколько раз чихнула, едва войдя в комнату.

– Мама, сегодня здесь опять были собаки? – проворчала она. – И вы, наверное, угощали их чаем и печеньем?

– Да нет, конечно же!.. – воскликнула леди Дадли. – Поить собак чаем? Какая глупость! Что ж, давай же взглянем на эту вещицу.

Софи положила на стол принесенный ею предмет и сдернула с него ткань.

– Прошу прощения, – сказала она тотчас же и, прикрыв этой тканью лицо, снова принялась чихать.

– Так это и есть та самая шкатулка с секретом? – Леди Ирвинг низко склонилась над столиком, заслонив всем обзор своим ярким тюрбаном. – Сколько суеты из-за какого-то маленького ящичка. Что же в нем может находиться?.. А, Резерфорд?

– Пока – понятия не имею, – ответил Ричард. – В том-то и суть приключения.

Джилс усмехнулся и взглянул на леди Одрину. А та, перехватив его взгляд, растянула в улыбке свои очаровательные губки – словно давала понять, что у них с молодым американцем имелся какой-то общий секрет.

Тот, кто прежде никогда не видел японских шкатулок-головоломок, при реальном знакомстве с ними мог бы разочароваться. Коробочка была слишком уж мала для хранения несметных сокровищ – она с легкостью уместилась в ладонях Джилса, когда тот взял ее со стола. Однако эта вещица являла собой подлинное произведение искусства. Поверхность золотистого цвета была покрыта замысловатыми резными узорами, переходившими один в другой, и глаза ничуть не уставали от созерцания всех этих пересечений, завихрений и завитков – напротив, хотелось смотреть еще и еще; и чем дольше Джилс смотрел на шкатулку, тем больше поражался искусству мастера, создавшего ее.

«А что, если там и в самом деле драгоценности?» – спрашивал он себя. И действительно, возможно, последние слова матери следовало понимать буквально, возможно, они вовсе не были опийным бредом умирающего человека.

А впрочем… Нет, коробочка для этого слишком мала. И ее внутренние части сделаны, конечно, не из золота – уж в этом-то Джилс нисколько не сомневался, так как обладал кое-какими познаниями в этой области (его отец даже полагал, что он со временем станет ювелиром).

Подержав шкатулку минуту-другую, Джилс положил ее обратно на стол, и все остальные тотчас же уставились на нее так, как будто она могла измениться, побывав у него в руках.

– Позолоченное дерево какого-то восточного вида, – изрек Джилс. – Я видел не так уж много химицу-бако, но все те, которые я имел возможность рассмотреть, были сделаны именно из дерева. – Кое-что припомнив, Джилс склонился к шкатулке и, прикрыв глаза, понюхал ее.

– У нее есть какой-то запах? – поинтересовалась Софи. – Никогда не замечала… Впрочем, я ведь большую часть времени чихаю.

– Нет, она ничем не пахнет. Как я и ожидал. Но когда я делал подобную шкатулку для своей матери, она попросила использовать красное дерево, потому что ей нравился присущий тому запах. А эта… Даже не знаю, из чего она сделана.

– На вид она – как будто золотая… Что еще может иметь значение? – подала голос леди Ирвинг. – И вообще, главное – ее открыть.

Все тотчас же с этим согласились, и каждый из присутствовавших, брав в руки шкатулку, пытался ее открыть – даже и Софи, которая, владея ею в течение тридцати пяти лет, могла бы вдоволь с ней повозиться.

– Софи, а как вы стали подругой леди Беатрис? – спросила Одрина. – Вы ведь были значительно моложе нее, не так ли?

– Да уж, конечно… – пробормотала леди Ирвинг. – Резерфорду она далеко не ровесница.

Софи бросила в ее сторону довольно своеобразный взгляд – примерно так же и сам Джилс предпочел бы взирать на графиню.

– Моя старшая сестра когда-то дружила с леди Беатрис. Ну а я, обожая свою сестру, обожала также и ее подруг. Я была очень любопытным ребенком, а моя сестра – довольно снисходительной, так что она терпела мое присутствие, когда общалась со своими подругами. – Софи потерла переносицу, и, помолчав, продолжала: – Правда, некоторые из ее подруг не желали, чтобы я находилась в гостиной во время их визитов. Но леди Беатрис никогда не возражала. Она говорила, что я напоминаю ее собственную сестру.

– Вполне вероятно, – заметил Резерфорд-старший.

– Скорее – маловероятно, – возразил Джилс. – Ты ведь имеешь в виду леди Фонтейн? – Он познакомился с младшей сестрой своей матери в первый же месяц их пребывания в Англии, и ему было трудно представить более немощную и иссохшую женщину, чем леди Фонтейн. Артрит поразил обеих сестер в довольно раннем возрасте, и похоже, что у его тетушки он развивался даже быстрее, чем у матери. Болезнь хоть и не убила ее пока что, но вынудила передвигаться либо в кресле-каталке, либо на руках у слуг.

– Но тогда она была еще молодой и здоровой, – продолжала Софи. – Вам, вероятно, это трудно представить, поскольку вы увидели своих английских родственников лишь недавно.

– Ну ладно… Давайте, наконец, займемся шкатулкой, – предложил Джилс. – Возможно, я сумею ее открыть. – И он энергично размял пальцы и кисти руки, стараясь изгнать из них болезненные ощущения. Проклятье, ведь никто же не знает, каким образом возникает этот самый артрит и как прогрессирует…

Софи молча протянула ему шкатулку, и он, едва заметно кивнув, сказал:

– Благодарю вас. И спасибо за то, что так долго ее хранили.

Женщина отвела взгляд… и вроде бы смутилась.

– Не стоит меня благодарить. Я рада, что хоть как-то оказалась полезна для леди Беатрис, – ответила она.

А Джилс, сосредоточившись, принялся исследовать старинную золоченую вещицу; он то нажимал на край с одной стороны, то постукивал по углу с другой, а временами, прищурившись, внимательно рассматривал шкатулку, выискивая среди резных узоров места соединения отдельных частей. Но замысловатые линии то и дело уводили взгляд в сторону – изделие неведомого японского мастера явно не собиралось сразу же выдавать свой секрет.

– В этой коробке ничего нет, – сказала леди Дадли, скрестив руки на груди.

– Внутри могут находиться какие-нибудь важные бумаги, – возразил Ричард Резерфорд.

– Какие еще бумаги?.. – проворчала виконтесса. – Если бы у леди Беатрис действительно имелись таковые, то она держала бы их при себе.

– Она не могла взять с собой ничего ценного, – пояснил Ричард. – Все ее вещи подверглись тщательному осмотру. Маркиз с маркизой были совсем не рады тому, что их дочь собралась замуж за скромного ювелира из Америки. Хотя у меня, между прочим, были неплохие перспективы… В общем, как бы то ни было, нам с Беатрис пришлось сначала направиться к шотландской границе, а уж затем пересечь Атлантику.

Джилс уже неоднократно слышал эту трогательную историю и относился к ней с некоторой иронией. Однако сейчас, с появлением новых слушателей, седое предание обретало обновленное звучание, и он не мог не подумать об Одрине, которую – правда, вопреки ее воле – тоже прокатили чуть ли не до самой шотландской границы. То было бы славным приключением – господи, теперь и к нему привязалось это словечко! – если бы такой вояж состоялся с обоюдного согласия и по любви.

Джилс в очередной раз перехватил взгляд Одрины; она была немного бледна и, как казалось, чем-то озабочена. Отложив шкатулку, он протянул руку через столик и, чуть приподняв ее подбородок, проговорил:

– И ваш папочка еще полагает, что ваши старшие сестры неудачно вышли замуж?.. Да вы только представьте, принцесса, что какой-нибудь американский ремесленник вознамерился бы увезти их на другой конец света.

Отстранив его руку, Одрина пробурчала:

– Он, скорее всего, предпочел бы именно такой вариант… Только бы мы не оставались в Англии и не марали его доброе имя.

– Он бы так и сказал – «марали»? Неужели в вашей среде используют подобные выражения?

– Леди Ирвинг, вы не могли бы нечаянно наступить на ногу мистеру Резерфорду? – проворчала Одрина.

Графиня с удовольствием исполнила ее просьбу и проговорила:

– Ну вот, юный мистер Резерфорд… А теперь открывайте побыстрее эту чертову вещицу. Нам всем уже надоело ждать. А если мне захочется послушать трагическую семейную историю о болезнях и тому подобном, то я нанесу визит нашему разряженному принцу-регенту и поинтересуюсь, как здоровье его сумасшедшего папаши.

Джилс некоторое время взирал на графиню, как бы давая понять, что он не собирается немедленно подчиняться ее командам. После чего продолжил исследовать поверхность шкатулки.

– В том, что я рассказал, нет ничего трагического, – заметил Ричард. – А использование таких шкатулок-головоломок – очень милая традиция.

– Трагизма здесь предостаточно, – возразила леди Ирвинг. – Даже в том, что вы говорите о леди Беатрис, как о своей жене, хотя ее уже три года как нет в живых.

– Но она – единственная жена, которая у меня была. Почему же я не могу ее так называть?

– Настанет день, Резерфорд, – проговорила леди Ирвинг, – когда я все-таки выведу вас из себя.

– А зачем?

Графиня не ответила, однако передернула плечами весьма красноречиво.

Внезапно шкатулка под давлением пальцев Джилса тихонько скрипнула.

– Одна сторона, кажется, поддалась… – пробормотал он. – А впрочем…

Одрина присела на корточки, чтобы посмотреть на шкатулку с уровня столешницы. Взглянув на нее сверху вниз, Джилс увидел белую линию пробора в ее заколотых волосах. И от нее замечательно пахло после вчерашней ванны…

– Какие-то проблемы? – Подняв глаза, Одрина внимательно посмотрела на него. И улыбнулась так, будто прочитала его мысли.

«Интересно, какое у меня сейчас выражение лица?.. – подумал Джилс. – И можно ли по этому выражению догадаться, что я представлял ее обнаженной?»

– Где-нибудь у кого-нибудь проблемы, конечно, имеются, – ответил Джилс. – Но если вы имеете в виду данную шкатулку, то, поверьте, все идет своим чередом. Видите ли, чтобы открыть ту шкатулку, которую я когда-то сделал сам, требовалось всего лишь шесть движений. Однако даже с ней кому-нибудь пришлось бы повозиться, и поэтому… В общем, поверьте мне, эта шкатулка – куда более сложная.

– В таком случае просто разломайте ее, – предложила леди Ирвинг. – Не можем же мы стоять вокруг этого столика до скончания веков. По виду эта коробка довольно хрупкая. Дайте я швырну ее на пол.

– Ни в коем случае! – Джилс машинально вскинул руку, чтобы не позволить графине даже прикоснуться к шкатулке. То же самое сделали его отец, Софи и уже успевшая подняться Одрина. – Кроме того… – Джилс придвинул шкатулку поближе к себе. – Знаете, иногда вместе с важными документами внутрь закладывают пузырек с кислотой, и если шкатулка получит сильное сотрясение, то пузырек может разбиться и уничтожить содержимое.

Леди Ирвинг покачала головой, отчего перья на ее тюрбане заколыхались.

– Вы что, действительно полагаете, что ваша мать могла передать Софи, когда та была еще ребенком, коробку с документами и кислотой? Какой в этом смысл?.. Представляю себе такой вот разговор: «Софи, девочка моя, однажды к тебе явится мой сын, которого пока нет на свете, и я хочу, чтобы он помучил свои руки. Так что береги эту коробку более трех десятков лет, а потом передай ее ему с моими наилучшими пожеланиями и постарайся сделать так, чтобы он облился кислотой, когда будет ее вскрывать».

Джилс слегка опешил от такой тирады.

– Миледи, ничего подобного не произойдет. Да и не факт, что внутри вообще что-то есть.

– Да ладно вам… – усмехнулась леди Ирвинг. – Не обижайтесь, пожалуйста.

– Что же касается этой шкатулки… – пробормотал Джилс. – В общем… дайте мне еще несколько минут, и я ее открою.

– Наверное, не минут, а часов, – заметила Одрина.

– Ну, пусть часов…

– А может, дней или недель?

«Возможно, и так… – подумал Джилс. – Быть может, понадобится даже целая вечность».

– Да нет, так долго это не продлится, – заявил он решительно.

– Пока молодой человек будет заниматься шкатулкой, – подал голос лорд Дадли, – может, приступим к праздничному украшению помещений? Наши слуги уже нарезали веток остролиста и сделали гирлянды. Мистер Резерфорд, вы ведь наверняка сумеете развесить их должным образом. Видите ли, мы с леди Ди уже недостаточно молоды для этого.

– Охотно вам помогу, милорд, – с энтузиазмом отозвался Ричард. – Где гирлянды? Одну можно повесить вот здесь, над камином. – Уже отойдя от столика, он обернулся и сказал: – Сынок, если откроешь шкатулку, сразу же позови.

– Вряд ли он когда-либо ее откроет. – Объятая голубыми и алыми шелковыми переливами, леди Ирвинг последовала за Ричардом.

Софи чихнула и пробормотала:

– Рано или поздно она откроется, мистер Резерфорд. Но, наверное, имеет смысл записывать все свои действия, чтобы не повторять неудачных попыток.

Предложение было вполне резонным, и Джилс, утвердительно кивнув, сказал:

– Да, вы правы. К этому делу следует подойти системно.

Софи опять чихнула и пробормотала:

– Думаю, мне лучше вернуться в библиотеку, пока у меня не отвалился нос. Когда решите эту головоломку, дайте мне знать.

«Вообще-то могла бы и сама приложить усилия и открыть шкатулку уже много лет назад», – подумал Джилс. Но он, конечно же, понимал: Софи посвящала свое время лишь тому, что ее по-настоящему интересовало, а именно – астрономическим наблюдениям.

– Таким образом, остались лишь двое исследователей, готовых идти до конца, – сказала Одрина, когда шмыгающая носом Софи удалилась.

– Похоже, что так, – кивнул Джилс. Он покосился на Одрину. Как ни странно, но эта английская принцесса оказалась довольно стойкой. Ей, конечно же, совсем не в радость находиться здесь, в Йоркшире, с практически незнакомыми людьми, но тем не менее она была способна улыбаться.

И как раз в этот момент ее алые губки вновь изогнулись в усмешке.

– Надеюсь, на сей раз вы не станете угощать меня черствым хлебом, – сказала она.

Как видно, ей тоже припомнился вчерашний разговор в полутемном коридоре. Да уж… Их связали… довольно странные обстоятельства.

– Думаю, в этом нет необходимости, миледи, поскольку мы только что пообедали, – ответствовал Джилс. – И я очень надеюсь, что вы не улизнете куда-нибудь, чтобы поболтать с каким-нибудь… опасным молодым человеком.

– В этом нет необходимости, сэр. Ведь вы здесь, и вы тоже молодой человек.

– Уж не хотите ли вы сказать, что я опасен? Или для вас я просто удобный собеседник?

– Как я могу считать опасным того, кто принес мне хлеб? Однако… К сожалению, этот рыцарь видел меня в довольно-таки неприглядном виде.

– Но ведь и он же вызволил вас из весьма неприятной ситуации, не так ли? – спросил Джилс и затаил дыхание.

– Для этого, мистер Резерфорд, потребовалось несколько человек. В том числе – мой отец и леди Ирвинг. Я не думаю, что кто-либо из вас представляет для меня опасность, однако убеждена, что все вы считаете меня не слишком благовоспитанной леди.

Джилс промолчал, и Одрина тоже молчала. И теперь она представлялась Джилсу столь же загадочной, как и шкатулка с секретом. Поначалу он был склонен считать эту юную аристократку такой же «позолоченной», но пустой, однако эта девушка довольно быстро доказала, что он на ее счет заблуждался. Разумеется, он пока что не знал, какова же она на самом деле, – но узнать очень хотелось.

Джилс взглянул в сторону камина – на ветви омелы, свисавшие с рук каменного херувима с лукавым лицом. А что, если увлечь под эти ветки Одрину и поцеловать под прикрытием зеленой завесы? Забудет ли она о необходимости сохранять холодный «фасад» и о том, что находилась здесь вынужденно?

Он, впрочем, и сам не хотел надолго застревать ни в Йоркшире, ни вообще в Англии. И если бы все происходило так, как им обоим хотелось, то их пути не пересеклись бы даже на секунду.

Подобные мысли совсем не нравились Джилсу, но они были неизбежны. Ведь, в конце концов, вскоре их обоих разделит не только Атлантический океан; их уже с самого рождения разделяло происхождение, с его стороны – не такое уж аристократическое.

Кроме того, имелась еще одна проблема – его руки. Они постоянно напоминали о том, что в его, скорее всего, недолгой жизни не будет места для романтических увлечений. И следовательно, он должен с наибольшей эффективностью использовать отпущенное ему время.

А значит, сейчас ему необходимо стряхнуть с пальцев оцепенение, изгнать из запястий боль и вновь сосредоточить все свое внимание на шкатулке-головоломке (в сущности, только эта вещица и удерживала вместе их странствующую компанию).

– Наше пребывание в Англии связано с массой неудобств, принцесса, – проговорил Джилс. – Но поверьте, я не считаю, что вы – одно из них. – Джилс посмотрел на девушку – ее брови чуть приподнялись – и снова взглянул на шкатулку. – Даже американцы не способны на подобную бестактность, – добавил он с усмешкой.

– Мистер Резерфорд, я не имею ни малейшего представления о том, на что способны американцы. Однако в данный момент один из них, похоже, не способен открыть шкатулку с секретом.

Джилс бросил взгляд на собеседницу, но не произнес ни слова. А она, пожав плечами, сказала:

– Знаете, пожалуй, я пока схожу за пером и бумагой, чтобы фиксировать все ваши действия. – С этими словами леди Одрина направилась к двери, причем двигалась с необыкновенной грацией и уверенностью – так мог ходить лишь тот, кто нисколько не сомневался в правильности всех своих поступков. Подобную манеру держаться вряд ли можно усвоить в течение одной человеческой жизни – все это накапливалось на протяжении многих поколений…

– И еще было бы неплохо развесить колокольчики, – донесся откуда-то голос Ричарда, и Джилс, выпрямившись, посмотрел на отца. – Можно подвесить их на дверях, и тогда каждого входящего будет приветствовать приятный перезвон.

– Он будет приятен лишь поначалу, – заметила леди Ирвинг. – А вот потом… Потом мне захочется заткнуть уши кочергой, чтобы избавиться от этого дребезжания. – Она дотронулась до своего тюрбана и добавила: – Ну, может, и не кочергой. Не стоит так себя мучить…

Джилс усмехнулся. В то время как его отец изо всех сил старался быть любезным со всеми окружающими, леди Ирвинг, похоже, стремилась к обратному.

– Ваша светлость, я не ослышался?! – окликнул Джилс графиню. – Вы действительно отказались от своей угрозы?

– Я угрожала лишь себе самой, поэтому вы, молодой человек, можете не волноваться и не паниковать. – Леди Ирвинг фыркнула и снова повернулась к Ричарду. – Хотя… Знаете, возможно, колокольчики будут не так уж и ужасны.

Резерфорд-старший прижал ладонь к сердцу, и на его лице появилась привычная улыбка.

– Очень рад, что вы так считаете, миледи, – проговорил он. – Представьте себе объявление в газетах: «Ричард Резерфорд! Его идеи – не так уж ужасны!»

– Отец, если ты намерен открыть магазин в Ладгейт-Хилле, тебе понадобится более убедительная реклама! – прокричал Джилс.

Леди Ирвинг тотчас отреагировала:

– Послушайте, Резерфорд… Да-да, вы – тот, который помоложе, с вульгарной ирландской шевелюрой. Если вам так скучно, могли бы тоже поучаствовать в развешивании гирлянд. Но никакой пустой болтовни! Иначе я позабочусь, чтобы вы свернули себе шею.

К тому времени, когда Одрина вернулась в гостиную с чернильницей и парой перьев, помещение заметно преобразилось. Маленький столик у окна был всеми покинут, и японская шкатулка поблескивала на нем как забытый подарок. Виконт с виконтессой расположились на обтянутом бархатом диванчике, который, как и вся прочая мебель, носил на себе следы собачьего энтузиазма. А Джилс, стоявший на стуле рядом с камином, вкладывал одну из гирлянд в руки барельефного самодовольно улыбавшегося ангела, у которого уже и без того была целая охапка омелы.

– Сдвиньте гирлянду влево, – распоряжалась леди Ирвинг. – Нет, так слишком много. Оттяните назад.

– Она не должна загораживать омелу, – заметил Ричард.

– Резерфорд, идите найдите себе колокольчик и поиграйте с ним, – проворчала графиня. – А здесь я сама разберусь…

– Пожалуй, приведу сюда собак, – решила леди Дадли; она с некоторым трудом поднялась с дивана.

Джилс же с улыбкой наблюдал за всем происходившим, на его правой щеке образовалась ямочка, смягчавшая жесткие черты лица. Поскольку же он не смотрел в ту сторону, где находилась Одрина, то не было никакого вреда в том, чтобы задержать на нем взгляд, ведь так? Но интересно, каким образом присутствующие могли вызвать у него подобную улыбку? Ведь для того, чтобы так улыбаться, надо испытывать к человеку определенную симпатию. Увы, такую симпатию он вряд ли почувствует по отношению к ней, Одрине. После того как он увидел ее далеко не в лучшем состоянии… Ах, лучше не думать об этом.

Когда Джилс потянулся вверх, чтобы накинуть гирлянду на руку ангела, фалды его сюртука разошлись и стало заметно, как брюки обтянули ягодицы.

Добропорядочным английским леди, конечно же, не следовало разглядывать мужчин в подобном ракурсе. Это было столь же непозволительно, как и посещать кухню, чтобы научиться печь хлеб. А вот сами мужчины постоянно смотрели на женщин подобным образом. Смотрели, как бы оценивая и решая, достойны ли они того, чтобы их возжелать.

Интересно, насколько привлекательна она, Одрина? И что в ней привлекательного?

Ллуэлин желал лишь денег, которые составляли ее приданое. Отца же заботило только то, каким образом дочь могла повлиять на его положение в обществе. Здесь, в Йоркшире, она была совершенно одинока и подобна бледной тени в тусклом свете зимнего дня. Подобна бледной тени с чернильными пятнами на ладонях…

Быть может, именно поэтому она сейчас любовалась Джилсом Резерфордом? Он-то всегда был абсолютно спокоен и уверен в себе, в то время как она, пребывавшая в опийном дурмане и испытывавшая тошноту, сидела на полу в темном коридоре придорожной гостиницы…

Одрина невольно нахмурилась; ее немного раздражало то обстоятельство, что Джилс не выглядел нелепо, даже стоя на этом стуле. Тут из руки каменного ангела выпала веточка омелы, и он тотчас же подобрал ее с каминной доски, чтобы вернуть обратно.

Одрину раздражала также и эта омела.

 

Глава 7. В которой самая обычная бумага обретает весьма необычную форму

На следующий день выпал снег, немного скрасивший долгое зимнее утро. Небеса засыпали землю мелкой крупой – точно так же, как сама Одрина присыпала песком испещренные записями страницы.

Страница за страницей, страница за страницей…

Они с Джилсом снова взялись за шкатулку сразу после завтрака, в то время как виконт с виконтессой отправились на прогулку по своему замку в сопровождении своры собак, нагруженных гирляндами слуг, чрезвычайно любезного Ричарда Резерфорда и склонной все критиковать леди Ирвинг.

Они с Джилсом быстро систематизировали процесс, присвоив каждой панельке свой номер, и по мере того как предпринималась очередная попытка, листы бумаги заполнялись четкими аккуратными строчками: п1 – вниз; п2 – влево, п1 – вниз; п2 – вправо, п1 – вниз; п3 – влево… и так далее. Все это продолжалось уже полтора часа, меж тем как чай в пакетиках остывал около их локтей, а полоска света – отражение от свежевыпавшего снега – ползла все выше и выше к потолку.

– Миледи, вы вовсе не обязаны корпеть над этой шкатулкой вместе со мной. – Стиснув зубы, Джилс потянул панельку номер 17. – Ведь все это – не ваша забота.

– Не будьте столь высокомерны, мистер Резерфорд, – пробурчала в ответ Одрина. – Разве вы забыли, кто именно направил вас сюда?

Панелька номер 17 жалобно скрипнула, и Резерфорд тотчас оставил ее в покое.

– Но этот же человек направил сюда и вас, – заметил он.

– Я вовсе не собиралась с вами спорить. – Одрина улыбнулась. – Вы, мистер Резерфорд, уже достаточно долго пробыли в Англии и потому должны знать, что истинная английская леди никогда не станет противоречить джентльмену.

– То есть я тоже могу считаться джентльменом?

– Это вы решайте сами. Но в том, что я являюсь леди… В этом у меня сомнений нет. – В данный момент так оно и было. С помощью служанки леди Ирвинг она просмотрела содержимое привезенного для нее сундука и все-таки нашла понравившееся ей платье – из тонкого муслина с изображением гроздей винограда и с лифом темно-зеленого цвета, под цвет ее глаз. Если, конечно, кому-то захочется в них вглядеться. Впервые после отъезда из Лондона Одрина почувствовала себя одетой надлежащим образом – так, словно она надела на себя крепкую броню.

– Я в этом тоже не сомневаюсь, – отозвался Джилс. – Вот только не знаю, как назвать человека, который увозит даму из дома против ее воли.

Одрина посмотрела в окно. Пожав плечами, сказала:

– Вероятно, можно назвать его непорядочным.

– Или вульгарным, используя терминологию леди Ирвинг.

– Я не намерена противоречить джентльмену. – Одрина снова улыбнулась.

– Значит, вы все-таки считаете меня джентльменом… – произнес Джилс.

– По крайней мере, я не считаю вас… – Одрина внезапно осеклась и, немного помолчав, спросила: – А последней была панелька номер семнадцать, да?

Джилс не ответил, и Одрина, не удержавшись, пристально взглянула на него. Немного нервничая, переспросила:

– Так семнадцатая – или как?

– Мне кажется, принцесса, вы притворяетесь, изображая истинную английскую леди, – проговорил Джилс с усмешкой.

Изгиб его губ был подобен серпу… Который ранил ее этими несколькими словами… Но, к счастью, у нее имелся некоторый опыт в умении скрывать свои чувства.

– Все так или иначе притворяются, – заявила Одрина. – К примеру, вы на самом деле все-таки надеетесь отыскать драгоценности вашей матери. В противном случае вы просто не согласились бы бросить свою работу и отправиться в Англию.

– Моя работа связана с делами моего отца. – Джилс поджал губы, отчего маленький шрам на верхней губе стал еще бледнее. – И знаете… Я заметил, что вы больше не протестуете, когда я называю вас принцессой. Почему?

– По причине качеств, присущих истиной леди, которыми я, по вашему мнению, не обладаю. – Одрина смахнула с пальцев промокательный песок и заметила, что ее правая рука испачкана чернилами. Она научилась писать чисто и аккуратно, однако в процессе этого дела всегда обретала несколько неряшливый вид. – Я объяснила вам, что принцесса – совершенно неподходящий для меня титул, но вы продолжаете настаивать. Что ж, могу лишь предположить, что вы либо не в состоянии запомнить сказанное, и в таком случае с моей стороны было бы бестактно напоминать вам об этом, – либо вы хотите меня задеть, но тогда мне просто не следует обращать на это внимания.

Джилс провел большим пальцем по золоченой поверхности шкатулки.

– Хм… складная аргументация. Не могу оспорить ни один из пунктов. Однако вы не учли еще одну вероятность.

– Какую же? – Одрина следила за движением его пальца, ощущая внизу живота трепетное тепло.

– Я просто подумал, что вам не помешает какое-нибудь милое прозвище.

– Вот как?

– К тому же вы не говорили, что оно вам не нравится. Вы лишь сказали, что оно вам не подходит.

– Вот как?

«Черт возьми, да что я повторяю эти два слова? – подумала девушка. – Неужели нельзя сказать что-то более весомое?» Одрина нахмурилась, придвинула к себе лист бумаги и сложила его вдоль. Затем провела по сгибу ногтем и оторвала узкую полоску. Потом – еще одну. Эти действия помогли ей собраться с мыслями, и она проговорила:

– Да, прозвище не очень-то подходящее, хотя вполне сносное. Но почему вы решили, что мне необходимо дать прозвище? Для того, чтобы принизить меня? Или хотите создать между нами дружеские отношения?

– Даже не знаю, какой из вариантов более верный, – ответил Джилс. – Честно говоря, поначалу я счел вас избалованной и эгоистичной.

– Подобные комплименты бросают меня в жар. – Разгладив бумажную полоску, Одрина начала складывать ее в маленькую пружинку. Если ее руки и подрагивали, то это вряд ли было заметно.

– Я так считал только поначалу, поскольку думал, что вы по собственной воле бежали в Шотландию. – Поднявшись со стула, Джилс шагнул к окну. – Но потом, когда вы сказали, что вас увезли против вашей воли, я осознал, что был к вам несправедлив. Вы наверняка были очень напуганы, но тем не менее не сломались. Вы держались так, как, на мой взгляд, может держаться настоящая принцесса.

– Вот как? – вновь повторила Одрина. – Вы умудрились очень ловко вывернуться. Теперь ваши слова стали чем-то вроде комплимента. Да-да, очень ловко, мистер Резерфорд. – Сказав это, Одрина почувствовала, что ее сердце затрепетало, и данное обстоятельство несколько обеспокоило девушку.

– Теперь уже у меня возникло ощущение, что ко мне относятся с некоторым предубеждением, – пробормотал Джилс. – Миледи, как насчет того, чтобы называть меня по имени, то есть просто Джилсом? По крайней мере, так будет гораздо удобнее в присутствии моего отца. Вам не придется уточнять, какой именно мистер Резерфорд является объектом вашего презрения.

Одрина отложила только что сделанную бумажную пружинку.

– Ваш отец производит впечатление очень милого и благовоспитанного человека. У меня нет причин его презирать.

Джилс рассмеялся.

– Думаю, нам следует сделать передышку в нашей полемике. – Он кивком указал на ее бумажное изделие. – Что это вы такое соорудили?

– Мне нравится делать разные вещицы, – ответила Одрина. – Сначала это просто бумага, а через минуту – уже что-то другое. – Она сжала пружинку, затем отпустила и улыбнулась, когда та разжалась на полную длину. – Однако никакого проку в этом нет. Не стоит понапрасну переводить бумагу. – И она вознамерилась смять пружинку в кулаке.

– Не надо! – Джилс быстро шагнул к столу и взял девушку за руку. – Не надо, не разрушайте… Это выглядит довольно интересно…

Одрина замерла в удивлении. Джилс, похоже, тоже был удивлен собственным порывом.

– Это ваше изделие может для чего-нибудь пригодиться, пусть мы пока и не знаем, для чего именно.

– Вы действительно думаете, что бумажная пружинка может для чего-то пригодиться? – Одрина положила ее в ладонь Джилса и поспешила убрать руку на безопасное расстояние.

– Как знать? – Он стал рассматривать пружинку. – Знаете, мне нравится эта складчатая форма. Почти как кузнечные меха, вам не кажется? Мне бы никогда не пришло в голову сделать подобную вещицу из бумаги. – Его взгляд скользнул по потолку. – Меха… Интересно, можно ли приспособить что-то подобное к камину, чтобы нагнетать теплый воздух? Если… – Джилс помотал головой. – Нет, это за пределами моих конструкторских способностей. Я скорее специалист по части кирпичей и досок. Или же – золота и камней. – Он положил пружинку на столик.

– Вы имеете в виду драгоценные камни? – спросила Одрина.

– Да, бриллианты. Я умею переделывать старомодные тяжеловесные вещицы, придавая им более современный вид. Вы ведь знаете, мой отец мечтает стать ювелиром? – Голос Джилса был глуховатым, а улыбка – несколько натянутой.

– Да, знаю. – Одрина глотнула чая из стоявшей рядом чашки. Чай оказался крепким, горьковатым и давно уже холодным, но зато она получила возможность сделать паузу, прежде чем добавить: – Знаю, Джилс.

Он чуть приподнял брови.

– Ну вот… Не так уж это и трудно.

Проигнорировав его реплику, Одрина спросила:

– А что бы вам хотелось создать самому?

Джилс – словно в отместку – проигнорировал ее вопрос.

– Принцесса, а вы не желаете повесить куда-нибудь гирлянду? Смотрите, леди Дадли оставила целую охапку. Все это можно разместить над каминной доской…

– Джилс, что вам хотелось бы создать? – повторила свой вопрос Одрина.

Ей непременно нужно было получить ответ на этот вопрос, хотя прежде она никогда не интересовалась чьей-либо профессиональной деятельностью. Жизненные роли тех мужчин, которые ее окружали, тайной не являлись, поскольку были такими же, как у нее. Все эти люди являлись аристократами, и на плечах у них лежал тяжкий груз традиций и династических обязанностей. А легче ли в этом смысле тому, кто не имел подобного наследия? Похоже, что нет. Даже в среде простолюдинов отцы стремились навязать сыновьям свою волю. А уж дочерям – и подавно.

– Изначально у меня было желание строить дома. – Протянув руку, Джилс помог девушке подняться. Их ладони соприкоснулись лишь на мгновение, а потом он отошел к буфету, где лежала слегка увядшая хвойная гирлянда. – После недавней войны между нашими странами в Филадельфии остались значительные разрушения. Я не имел особого желания становиться солдатом, поскольку должен был заботиться о младших братьях и сестрах. Однако мне очень хотелось участвовать в восстановлении родного города. Поэтому я поступил в университет, чтобы получить знания, касающиеся математики и геометрии. И еще я познакомился с людьми, которые проектировали дома, то есть с архитекторами.

– И что же дальше?

– Ничего. – Джилс взял гирлянду, с которой посыпались сухие иголки. – Из-за войны порт Филадельфии пришел в упадок, и в последние годы все предпочитают завозить товары через Нью-Йорк. Так, вероятно, надежнее. В общем, деньги из Филадельфии ушли, и потому никто в городе не хочет строить большие новые дома и магазины.

Одрина хотела выразить сочувствие, но Джилс продолжил:

– Однако моим землякам необходима и бумага. Ее мы производим на нашем семейном предприятии. Подобное занятие никогда не было заветной мечтой моего отца, но оно тем не менее приносит средства для содержания семьи. И вот теперь он здесь… ради осуществления некой миссии. В случае успеха у него будет та жизнь, к которой он стремится. – Джилс отбросил гирлянду. – Так он, по крайней мере, надеется.

– А пока что его мечту осуществляете вы?

– Похоже, что так. Благодаря познаниям в геометрии я могу изготовить изумительную брошь. Думаю, это хоть чего-то да стоит.

– Конечно же, стоит, – кивнула Одрина. – Людям нужна красота. Ну, а если у вас когда-нибудь появится сын, то вам, возможно, удастся сотворить из него архитектора.

Одрина тоже взялась за гирлянду. Сухие иголки укололи ей руку, и она, тихонько вскрикнув, отбросила гирлянду обратно в общую кучу.

– Эти ветки осыпятся на следующий день. Думаю, от них не будет никакого проку.

– Я того же мнения. – Скрестив руки на груди, Джилс смотрел куда-то в сторону – вероятно, полагал, что слишком уж разоткровенничался.

Что ж, вот и хорошо… Пусть и он для разнообразия почувствует себя голым. Не буквально, конечно, а в переносном смысле.

Да-да, ей вовсе ни к чему представлять, как он стягивает через голову рубашку, обнажая свои широкие плечи… И ее совершенно не интересует, имеются ли у него веснушки где-нибудь еще, помимо щек. Ничего этого ей не нужно. Ей нравится в нем лишь его честность. Хотя следовало бы признать, что данное качество в мужчине очень даже привлекало… Впрочем, и его плечи производили впечатление.

Собрав осыпавшиеся иголки в аккуратную кучку на буфетной стойке, Джилс указал на столик у окна и спросил:

– Ну что, продолжим исследование нашей шкатулки? Вы не против?

– Нет, конечно… – Одрина вновь дотронулась до одной из гирлянд, – чтобы уколы иголок вывели ее из мечтательного состояния, – и последовала за Джилсом. – Вообще-то вам повезло, – сказала она, усаживаясь на стул. – Вы знаете, что ваш отец доволен вами и доверяет вам. А вот я не могу этим похвастаться.

Ее растили и воспитывали с единственной целью – чтобы она удачно вышла замуж и дала повод родителям гордиться ею. Причем одно было неразрывно связано с другим – второе без первого было просто недостижимо. «Я не желаю видеть тебя в Лондоне. Ты сможешь вернуться, если только будешь помолвлена…» – кажется, именно так сказал отец. Выходит, что сама по себе, как личность, она не имела особой ценности.

– Не стоит так уж мне завидовать. – Джилс тоже уселся и взглянул на сделанные ею записи. – Мой отец доволен мною и ценит меня примерно так же, как хозяин может ценить умелого и исполнительного работника. Он знает, что я всегда исполню обещанное. Что я сделаю то, о чем меня просят, даже если и не имею к тому желания.

– Ну да… К примеру, если вас попросят остановить на дороге чью-то карету…

– Да, что-то вроде этого. – Джилс отложил в сторону лист с записями и, положив руки на стол, уставился на них. – Моя мать болела несколько лет, прежде чем умерла. Постоянно испытывала сильные боли. Отец часто разъезжал по делам, и пятеро младших братьев и сестер оставались на моем попечении. Больше о них некому было заботиться.

– То есть вы были домохозяйкой, если можно так выразиться?

– Вряд ли я достоин столь высокого титула. По вашим местным понятиям я был чем-то вроде гувернера или слуги.

– И еще кухарки?

– Нет, кухарка у нас, слава богу, была настоящая. Если б на кухне хозяйничал я, наше семейство наверняка бы голодало. В общем, я был в какой-то степени прислугой. – Джилс дотронулся до тонкого шрама на своей верхней губе. – Я как-то взялся учить младшего брата бритью. Но учитель из меня, как видно, не самый лучший. Практикуясь на моем лице, он и оставил сей памятный знак.

Джилс улыбнулся, и девушка улыбнулась ему в ответ.

– Но я, как правило, с готовностью исполнял все свои обязанности. – Он, наконец, придвинул к себе шкатулку, хотя, судя по всему, не испытывал особой охоты браться за нее снова. – Я любил… и по-прежнему люблю всех своих братьев и сестер.

– Уверена, что и они вас любят. – Одрина взялась было за перо, но тут же отложила его, поскольку оно перепачкало ее пальцы чернилами. – Наверное, это замечательно, когда человек знает, что кому-то нужен!

– Ну, сейчас-то у них потребность во мне не такая, как прежде. Они уже вполне взрослые, что, честно говоря, наводит меня на грустные мысли. Моя самая младшая сестра Сара в следующем году собирается замуж, – если, конечно, у нее будет приданое. Я ведь, в сущности, и прибыл-то в Англию в основном для того, чтобы присматривать за отцом и не позволить ему растратить наши реальные средства на поиски полумифических сокровищ.

– А что потом?

– Потом?.. – Джилс приподнял шкатулку и легонько ее встряхнул. – Потом я вернусь в Америку, чтобы управлять нашим бумажным производством или же заниматься изготовлением ювелирных украшений. Возможно, буду делать и то, и другое.

– А как насчет проектирования зданий?

– Только не в Филадельфии. Для строительства мне пришлось бы переехать в Нью-Йорк.

– А это что, слишком далеко от семьи?

– Около сотни миль.

– Но ведь сотня миль… – Одрина умолкла. Расстояние от Лондона до Йорка было гораздо большим. Не говоря уж о расстоянии от Америки до Англии. И Джилс, конечно же, это понимал. Следовательно, его желание проектировать здания было послабее, чем желание находиться рядом с братьями и сестрами.

Одрина невольно вспомнила о своей сестре Кариссе, испытав при этом угрызения совести. Еще недавно трехгодичная разница в возрасте создавала между ними чуть ли не пропасть, однако в последнее время, оставшись в доме лишь вдвоем из всех пятерых сестер, они значительно сблизились. И запрет присутствовать на венчании Кариссы стал бы для нее настоящим наказанием. Назначенным за то, что она, сама того не желая, дала повод для скандала и заставила своих родителей волноваться.

А Джилсу, в отличие от нее, очень повезло – он был дорог своим близким, так как заботился о них, когда этого требовали обстоятельства.

Впрочем, Одрина прекрасно понимала: никого нельзя заставить бескорыстно заботиться о ком-то. Ни принуждением, ни благодарностью. На это человека могло подвигнуть лишь собственное сердце.

Взглянув на свои испачканные чернилами пальцы, она пробормотала:

– Эта шкатулка наверняка пуста.

– Я тоже так думаю. – Джилс поставил шкатулку на стол и приложил ладони к вискам. – Но не забывайте, принцесса, я всегда выполняю обещанное. А своему отцу я обещал, что открою ее.

– И потому он отправился украшать этот замок, предоставив в ваше распоряжение столь ценный предмет. Он всецело вам доверяет. Вы ведь счастливчик!.. – А вот ее отец даже не позволил ей вернуться в Лондон.

Их взгляды встретились, и Джилс снова ей улыбнулся. Однако на сей раз ямочка на его щеке не появилась. Эта улыбка была сдержанной… и немного усталой. И, очевидно, не совсем искренней.

– Вы вроде бы нахваливаете меня, принцесса?.. Что ж, если честно, то я и сам считаю себя счастливчиком.

– Однажды и, возможно, очень скоро, – проговорила Одрина, – я подкрадусь к вам ночью, когда вы будете спать, и… и намалюю вам чернилами усы!

– В самом деле?.. Тогда мне посчастливится еще больше.

– Почему это?

– Потому что вы проникнете ко мне в спальню. Пускай даже с пузырьком чернил в руке и с злостными намерениями, – но все равно ситуация… весьма интригующая.

Одрина почувствовала жар на щеках.

– Я, конечно, попытаюсь оказать сопротивление… ради собственной репутации, – продолжал Джилс. – У меня нет ни богатства, ни титула, и мне нечего терять, кроме доброго имени. Но вы ведь знаете, как это происходит в Англии – аристократам позволено все, чего они захотят. В общем, если вы проникнете в мою спальню, чтобы соблазнить меня, я для вида, конечно, посопротивляюсь, но в конечном счете с моей стороны было бы непочтительно отвергать вашу высочайшую милость.

– А вы не столь уж и вульгарны… – с улыбкой заметила Одрина.

Джилс подался к ней, нависая над столом.

– Вам не следует говорить об этом слишком громко, миледи. Ведь если кто-то узнает, какой я замечательный человек, то я просто задохнусь, восхищаясь самим собой.

– Я сохраню ваш секрет, – прошептала Одрина. – И обещаю даже не намекать на него чем-либо похожим на восхищение с моей стороны.

Одарив ее той самой улыбкой, при которой образовывалась ямочка на щеке, Джилс вновь сосредоточился на позолоченной шкатулке. Конечно, все это было лишь шуткой. Однако его слова… Ах, у нее от них даже возникло покалывание в пальцах. Но ведь ясно же, что ни один по-настоящему светский мужчина никогда не позволил бы себе подобных шуток. И вообще, все происходящее сейчас казалось чем-то запредельно далеким – как те звезды, которые она разглядывала в отцовский телескоп, когда была совсем меленькой. Но отец, узнав об этом, строго-настрого запретил ей прикасаться к его вещам и пригрозил слугам, что уволит всякого, кто допустит ее к нему в кабинет.

Ну, а сейчас ей следовало во всем подчиняться отцу и ни в коем случае не появляться на свадьбе сестры, чтобы не напоминать обществу о своем нежелательном существовании. И только помолвка сделает ее более или менее приемлемой.

Однако Джилс воспринимал ее совершенно иначе, хотя и видел… в ужасном состоянии. И если так, – то, может быть, именно он способен понять ее?..

Откинувшись на спинку стула, Одрина с улыбкой проговорила:

– Знаете, я решила, что не буду пририсовывать вам усы, пока вы спите.

Джилс поднял на нее глаза.

– Что ж, замечательно. Ведь с чернильными усами я выглядел бы не слишком импозантно. – Едва заметно нахмурившись, он опять стал исследовать шкатулку.

– Однако, – продолжала Одрина, – мне хотелось бы посмотреть в телескоп Софи. – Она желала увидеть что-то новое, причем – с таким человеком, который считал бы ее хоть на что-то годной (и не важно – на что именно).

– Великолепно!.. Очень логичный переход. Надеюсь, вы сами обратитесь к Софи.

– Да, разумеется… Скажите, а вы будете смотреть вместе со мной на звезды?

Джилс попробовал сдвинуть еще одну панельку.

– Звезды меня никогда особенно не привлекали. На земле и без того очень много интересного.

Одрина промолчала, а Джилс через несколько секунд вновь заговорил:

– Но я, возможно, не прав. Мне уже двадцать семь лет… Вероятно, настало время… немного поменять свои пристрастия.

– А мне двадцать четыре, – заявила Одрина. – Так что у меня есть еще три года, прежде чем мне придется менять свою натуру.

– Пусть это коснется лишь вашего отношения к телескопам, – заметил Джилс. – Менять свои личностные качества, принцесса, у вас нет никакой необходимости.

 

Глава 8. В которой две дюжины голов обретают праздничный вид

После двадцати минут, проведенных на грандиозной лестнице в холле Касл-Парра – они там украшали перила и стойки хвойными ветвями, – Эстелла наконец поняла, что означало выражение лица лорда Дадли. Каждой своей черточкой, каждой морщинкой он словно говорил: «Я ужасно устал, но признаться в этом не могу, поскольку это была моя идея».

Приняв из рук виконта длинную гирлянду из можжевельника, Эстелла кое-как, без особого старания, обмотала ее вокруг последней балюстрадной стойки, после чего подула на ладони – казалось, ее руки пахнут джином. Или же так пахло от теплой хвойной смолы?

– Ну, Дадли… Я думаю, вы заслужили отдых, – пробормотала графиня.

– Нет-нет, – возразил виконт своим скрипучим голосом. – Я вполне бодр, миледи. Мне кажется, что надо бы добавить зелени в гостиной. К тому же мы еще даже не начинали украшать античный пассаж.

– У вас здесь есть и пассаж? Это что-то вроде потайного хода? – Ричард Резерфорд, собирающий с пола осыпавшиеся иголки и мелкие веточки, по-прежнему был полон энтузиазма.

– В этом пассаже нет ничего тайного, – сказала Эстелла. – Боже мой, Резерфорд… Оставьте это, слуги подберут. Вы ведь были женаты на аристократке и должны бы понимать…

– Что именно? Что я не должен приносить пользу, когда на это способен? – Ричард улыбнулся и передал собранный мусор сопровождавшему их лакею. – Нет, это выше моего разумения.

Эстелла посмотрела на него с прищуром, отчего он улыбнулся еще шире. У этого американца была скверная привычка ставить ее на место, когда она слишком уж заговаривалась.

Хм… Привычка действительно скверная. Потому что ей сейчас хотелось именно этого – заговариваться!

Эстелла снова повернулась к виконту и уже сахарным голоском проговорила:

– Вы знаете, лорд Дадли, на приеме в доме лорда Хавьера, мужа моей племянницы, я узнала об одном трюке, который может сослужить хорошую службу некоторым хитрым джентльменам.

– Вы обслуживали на приеме джентльменов? – Поднимавшаяся по ступеням леди Дадли, как видно, не совсем ясно расслышала только что сказанное. – Неужели вы настолько стеснены в средствах?

Эстелле хотелось одновременно и рассмеяться, и закрыть лицо ладонями. Но она ограничилась лишь отрывистым «нет» и снова повернулась к виконту.

– Дело в том, что существует разновидность бренди, который по цвету похож на крепко заваренный чай. Его можно употреблять в любое время дня, и Софи даже не будет ничего знать.

– Я буду знать, – заявила леди Дадли.

– Что именно, моя дорогая? – спросил виконт, приподняв свои кустистые седые брови.

– Что леди Ирвинг обслуживала на приеме джентльменов.

Эстелла ощутила на щеках какой-то странный жар. Неужто она смущена? Да нет, конечно. Хотя она почему-то не смогла посмотреть на Резерфорда, когда тот проговорил:

– В самом деле, лорд Дадли, вам не помешало бы выпить… чаю. А вы, миледи… вам не хотелось бы выпустить собак из их загона?

– Да, уже пора, – тотчас согласилась виконтесса, заправляя за уши свои распущенные волосы. – Они смогут поесть печенья, пока мой муж будет пить чай.

Лорд Дадли привел всех в помещение, которое назвал «желтой гостиной» и которое, по мнению Эстеллы, было достаточно светлым, чтобы развеять грусть и уныние. Стены здесь имели почти такой же оттенок, как ее яично-желтый тюрбан, хотя тот, конечно же, имел неоспоримое преимущество, ибо был украшен стеклянными «бриллиантами» огненных расцветок. Вскоре подали чай, а также – специально для виконта – бренди, налитый в чайную чашку, и, к удовлетворению Эстеллы, хозяева замка на время успокоились, расположившись перед камином.

– Отдохните здесь и ни о чем не беспокойтесь, – сказала графиня. – А если будете беспокоиться, то я об этом узнаю и очень огорчусь.

Лорд Дадли засмеялся и, прикрыв глаза, откинулся на спинку дивана. При этом лицо, на котором на какое-то время задержалась улыбка, он повернул в сторону жены. А леди Дадли словно застыла на краю сиденья в ожидании прибытия своих собак.

Утомленные, но неразлучные… Пребывая, так сказать, в сумеречном возрасте, они тем не менее стремились сделать свою жизнь как можно более яркой.

Когда же Эстелла вслед за Резерфордом покинула «желтую гостиную», ей показалось, будто наступило солнечное затмение.

– Ну, и что у нас осталось, леди Ирвинг? – Сдвинув брови, Резерфорд поддел носком сапога кучку хвойных веток.

Эстелла, заморгав, взглянула на него увлажнившимися глазами. В самом деле – что у нее осталось? Лишь состояние и совершенно пустой дом. Ее жизнь в какой-то мере была подобна жизни лорда и леди Дадли – с той лишь разницей, что у нее не имелось даже полоумного супруга и «синечулочной» невестки.

– Видите ли, я… – К горлу Эстеллы подкатил комок, и она больше не смогла вымолвить ни слова.

Ричард указал на кучу зелени.

– Вон еще сколько веток. Какие будут предложения?

О господи!.. Щеки графини опять обдало жаром. Как будто сейчас снова был 1780 год, когда она, юная дебютантка, впервые вышла в свет с надеждой обратить на себя внимание какого-нибудь аристократа. Какая же она тогда была глупая!

– Никакого остролиста или плюща до самого сочельника! – решительно заявила графиня. – Это плохая примета. Неужели не знаете?

– В самом деле? – Резерфорд, казалось, удивился. – И что же, по вашему мнению, может случиться, если развесить все это пораньше?

Что может случиться?.. От отчаянного одиночества она может окончательно снизойти до общества двух американцев и взбалмошной дочери своей давней подруги. А еще ей, чего доброго, может потребоваться мужчина… потребоваться по-настоящему… впервые за долгие годы.

Эстелла дотронулась до своего тюрбана – чтобы тот помог ей обрести душевное равновесие.

– Не знаю, что может случиться, но так не делается. Такова традиция. Надеюсь, американцы понимают, что такое традиции?

– Разумеется… А что мы можем использовать взамен?

В этот момент слуга лорда Аллингема, тот самый, которого звали… кажется, Джори, унес опавшие листочки и веточки, оставшиеся после украшения лестницы. Резерфорд же, присев на корточки, принялся возиться с остатками вечнозеленого мусора. Эстелла взглянула на его шевелюру – темно-каштанового цвета с серебром… примерно поровну. Виски, впрочем, были совсем седые, но в таком ракурсе Резерфорд выглядел даже чуть помоложе. Он сохранил очень неплохую форму. Да и плечи у него были широченные…

– Сколько вам лет? – неожиданно спросила Эстелла.

Взяв одну из веточек, Резерфорд поднес ее к носу и понюхал.

– Пятьдесят пять. – Поднявшись на ноги, он протянул веточку графине. – Это розмарин. Мне очень нравится его запах. Скажите, его использование допустимо – или это тоже плохая примета? Если мы его куда-нибудь повесим, крыша не обвалится?

– А вы не хотите спросить, сколько мне лет?

Мистер Резерфорд улыбнулся.

– Поверьте, миледи, даже в диких американских краях подобные вопросы считаются бестактными.

– Ну… В общем, мне пятьдесят восемь, – сообщила графиня. – Что же касается здешней крыши, то за ее состояние я ручаться не могу. Но если она и обвалится, то розмарин тут будет ни при чем.

– Что ж, замечательно. Если нас не обвинят в каких-либо разрушениях – тогда можно действовать. – Резерфорд сгреб в охапку кучу ветвей, которые почти полностью скрыли его лицо. – Вы знаете, где находится тот пассаж, о котором упоминал лорд Дадли? Который, как вы утверждаете, не является тайным ходом…

– Он показывал в том направлении. – Потянув американца за рукав, Эстелла повела его вниз по лестнице.

По всему периметру гулкого холла располагалось несколько дверей, две из которых, как уже было известно, вели в гостиную и в столовую. А в северо-восточном углу находилась арка, которая, вероятно, вела к личным покоям членов семейства.

– Наверное, стоит заглянуть туда, – предложила Эстелла.

– Я из-за веток ничего не вижу, так что вам придется смотреть и за меня, – отозвался мистер Резерфорд.

Эстелла стремительно прошла под арку и тут же остановилась.

– Ну вот… Похоже, мы обнаружили этот античный пассаж.

Коридор, сложенный из того же желтоватого камня, что и весь замок, протянулся на несколько десятков метров, затем поворачивал у мозаичного окна. Ряд остроконечных арок поддерживал сводчатый потолок, массивные стены через равные промежутки прорезали высокие узкие окна, а между ними, в обрамлении колонн, торчали… человеческие головы, – разумеется, каменные. Головы эти покоились на невысоких постаментах, выстроившихся вдоль всего коридора. То были древние римляне и греки с суровыми лицами – целая галерея невидящих глаз и массивных челюстей, которыми, вероятно, следовало любоваться.

– Ну и ну… – пробормотал Резерфорд. Освободившись от своей ноши, он подошел к графине. – Интересно, кем был этот парень справа от нас? Наверное – какой-то значительной личностью, раз уж его голову высекли из камня и хранили в течение многих столетий.

Упомянутый субъект пялился куда-то в пространство своими совершенно пустыми глазами. Его ноздри были чуть раздуты, а шевелюра кучерявилась.

– Когда-то, может, и был, – отозвалась Эстелла. – Но какой ему теперь прок от того, что на него глазеют? Его никто уже не помнит. Никто не знает, кем он был и что именно совершил. И ничего бы не изменилось, если бы он отошел в мир иной еще до того, как кто-то принялся его ваять.

– Миледи, да вы философ…

– Вздор… Философы – это длинноволосые мужчины в тесных штанах, которые клянчат деньги у своих родственников. А я просто… – Она умолкла и вздохнула.

И действительно, заканчивать фразу с полной откровенностью было бы неразумно. Резерфорд лишь одарил бы ее снисходительной улыбкой, а она бы всматривалась в его глаза, пытаясь понять, какого цвета ободки вокруг его зрачков – голубого или серого (хотя подобная информация, как правило, совершенно ее не интересовала).

– Я просто вполне готова к тому, чтобы выпить бренди, – чуть помолчав, добавила Эстелла.

– Бренди – это хорошая идея, но нам необходимо его заслужить. – Едва заметным движением ноги Резерфорд придвинул к ней часть лежавших на полу веток. – Приступим, ваша светлость. Давайте украсим этих забытых парней лавровыми венками.

– Но у нас здесь только остролист и можжевельник.

– Они наверняка будут рады и можжевельнику. – Резерфорд как ни в чем не бывало уселся на пол – словно на мягкую подушку. – Возможно, им удастся извлечь из этих ягод джин, и тогда они устроят ночную вакханалию, оставшись без присмотра.

– Какой вздор… – пробурчала Эстелла. Но все же, не удержавшись, улыбнулась. Присев на корточки рядом с Резерфордом, она тоже принялась сплетать венки из колючих веток. – Да уж… Такое впечатление, что эти ягоды ядовитые… – пробормотала графиня.

– Тогда вы их ни в коем случае не ешьте. – Американец бросил на нее взгляд и резким движением закончил изготовление первого венка. Казалось, он прямо-таки излучал жизнерадостность, каковой сама она, к сожалению, не испытывала.

– Должна вас поблагодарить, мистер Резерфорд, – проговорила Эстелла. – За то, что отвлекли леди Дадли от разговора о моей причастности к проституции. Предполагаемой, конечно.

– Я просто подумал, что вам не очень-то приятно обсуждать свое скандальное прошлое, миледи. – Он подмигнул в ответ на ее возмущенное фырканье.

– Ох, Резерфорд, у вас… довольно-таки опасное чувство юмора.

– Вы так думаете?.. По-моему, гораздо опаснее вообще не иметь чувства юмора.

Поднявшись на ноги, он водрузил венок на ближайшую мраморную голову. Эстелла переместила вес тела на каблуки – ее лодыжки прямо-таки ныли от ужасного холода, исходившего от пола, – и воткнула веточку можжевельника в венок, изготовленный ею самой.

– Вот… Можете напялить это на голову еще одного древнего истукана. – Опираясь на холодную стену, она тоже встала. – Не понимаю, зачем нам нужно украшать чужое жилище. Вряд ли мы останемся здесь до Рождества.

– Зато супругам Дадли это доставит радость. – Каждый шаг Резерфорда отдавался гулким эхом. – Ведь им самим уже трудно украшать свой замок. Мы оказываем им любезность. – Он сначала примерил переданный ему венок на голову очередного то ли римлянина, то ли грека, после чего возложил его поверх диадемы какой-то мрачноватой на вид женщины. Зеленое украшение несколько изменило выражение ее лица. До этого она как бы хотела сказать: «Ужасно противно быть мраморным бюстом». А теперь она, казалось, говорила: «Считаю этот венок жутко нелепым, но так уж и быть, я его поношу, чтобы доставить вам удовольствие».

– Я не оказываю никому никаких любезностей, если мне не оказывают любезностей в ответ, – сообщила Эстелла.

– Отчего же так?

– А почему я должна это делать?

Резерфорд молча пожал плечами – как бы говоря: «Я с вами не согласен, но с моей стороны было бы невежливо вступать с вами в спор». Еще немного помолчав, он все же сказал:

– А мы как раз и оказываем ответную любезность. Лорд и леди Дадли предоставили нам возможность пожить у них, а Софи доверила Джилсу свою шкатулку, чтобы тот раскрыл заключенный в ней секрет.

– Почему вы так уверены, что там есть какой-то секрет?

– Потому что, уже умирая, жена сказала мне, что я должен отправиться в Англию и найти эту самую шкатулку с секретом. Она сказала, что это будет ее наследством для всей нашей семьи.

– Ах вот как?.. – Эстелла провела ладонью по своему тюрбану, прикоснувшись к граням искусственных бриллиантов.

– Понимаю, это кажется маловероятным, – продолжал Ричард. – И Джилс тоже так думает. Беатрис очень долго болела, а облегчала свое состояние настойкой опия и потому не всегда говорила осмысленно. Так что эти ее слова действительно могут показаться всего лишь бредом. Но она ведь покинула Англию с пустыми руками… И куда же тогда делись ее драгоценности? Ну, хотя бы та самая алмазная парюра, подаренная ей по случаю первого выхода в свет… Мы с ней познакомились, когда она принесла ее для оценки к ювелиру, у которого я был в учениках. – Лицо Резерфорда смягчилось от светлых воспоминаний, и он пощекотал мраморный подбородок женщины с мрачноватым лицом. – То украшение стоило несколько тысяч фунтов, и оно куда-то исчезло.

– Хм… странно… Почему же тогда никого не посадили в тюрьму за кражу или не сослали на каторгу?

– Ну, в каком-то смысле сосланы были мы. – Резерфорд вернулся к куче зелени и, подняв ее с пола, пошел вдоль пассажа, раскладывая ветви по пьедесталам. – Нам пришлось покинуть Англию сразу после венчания. Хотя знаете, леди Ирвинг… Нам было даже легче от того, что мы не имели груза богатства.

– Какой вздор!.. Богатство не может отягощать супружескую пару. Может только бедность.

– Да, возможно… В том случае, если в семейное состояние вкладываются оба супруга. Но у нас-то все было по-другому. – Резерфорд распределил последние ветви и снова подошел к Эстелле. – У нас с женой не было ничего, кроме небольшой семейной мастерской и желания работать. Мы с ней были на равных, и это имело немалое значение.

Да уж… Сорок лет назад главными богатствами самой Эстеллы были миловидное личико и покладистый характер – только поэтому она и сумела завоевать своего графа. Однако теперь ее основным и в общем-то единственным достоинством являлось солидное состояние.

– Ну, не знаю… Я все-таки не согласна с вашим утверждением. Сомневаюсь, что богатство может повредить супружеской паре.

Резерфорд в очередной раз пожал плечами – мол, вы, конечно, не правы, но я не собираюсь с вами спорить.

– Вероятно, все зависит от самих супругов, – пробормотал он.

– Ну довольно об этом, – сказала графиня. Немного помолчав, спросила: – А что, если те слова о наследстве действительно были всего лишь бредом? Ведь совершенно ясно, что шкатулка пуста.

– Но это вовсе не исключает того, что внутри находится какое-нибудь послание, – возразил Резерфорд.

– А что, ваша сестра к нам сегодня не присоединится? – спросил герцог Уолпол, слегка нахмурившись. – Ведь она обычно присутствует ради соблюдения приличий.

Карисса Брэдли, третья дочь графа Аллингема, сделала реверанс перед своим женихом и снова уселась. Она всегда встречалась с герцогом именно здесь, в изысканной «египетской» гостиной, расположенной в передней части родительского дома; сюда постоянно проникали шумы оживленного Мейфэра: цокот копыт, ржание лошадей и перезвон упряжи, оклики дам и джентльменов, звавших своих слуг. В таком районе было просто невозможно забыть о своем месте в обществе.

– На этот раз ее не будет, ваша светлость. Видите ли, леди Одрина… – Карисса дословно вспомнила версию, представленную матерью. – Она сейчас сопровождает леди Ирвинг. Они отправились на Рождество к друзьям, живущим в Йорке.

«Не задавай лишних вопросов, – сказала ей тогда мать. – Их совместная поездка с графиней – это все, что тебе следует знать. Думай лишь о хорошем, моя девочка. Скоро ты станешь герцогиней».

Да, эта мысль действительно была приятной. Карисса улыбнулась герцогу, но тот на ее улыбку не ответил.

– Никогда не слышал, чтобы леди Одрина упоминала о каких-либо друзьях, живущих в Йорке, – проворчал Уолпол, покачивая своей тростью с рукояткой из слоновой кости.

Герцог Уолпол обладал средним ростом и классическими чертами лица, – как у какого-нибудь древнего римлянина, воплощенного в мраморе. Кроме того, он был истинным джентльменом – как в одежде, так и в манерах. И, конечно же, его черные волнистые волосы никогда не осмеливались упасть ему на лоб, а галстук даже не мечтал о том, чтобы сбиться набок или развязаться.

Карисса же имела вполне заурядную внешность. У нее, правда, были прекрасные каштановые волосы, однако серые глаза и бесцветные щеки делали ее несколько блеклой. Впрочем, наличие отличных зубов, а также привычка часто улыбаться и много говорить служили ей хорошую службу. Да и весомое приданое добавляло ей привлекательности, делая ее волосы еще более золотистыми, а смех – более серебристым.

– Ах, да это же старые друзья леди Ирвинг! – К Кариссе возвращалась привычная бойкость. – Вы ведь знаете, ваша светлость, как графиня чувствует себя под Рождество. В такое время ей трудно оставаться в Лондоне, если ее не окружают близкие люди. Поэтому в этом году, решив отправиться в путешествие, она поинтересовалась, не сможет ли ее сопровождать кто-нибудь из нас. Леди Ирвинг всегда была к нам очень привязана…

– Данное обстоятельство говорит в вашу пользу. – Герцог занял место напротив Кариссы – уселся в кресло, подлокотники которого были украшены мордами сфинксов. – Я и не подозревал, что леди Ирвинг может питать к кому-то теплые чувства.

– Да, нас она очень любит. Возможно, потому, что у нее никогда не было собственных дочерей. А может, оттого, что она даже рада тому, что у нее нет своих дочерей. В общем, мама сказала, что с ней может поехать Одрина. Я ведь не могла из-за нашей свадьбы – это совершенно ясно.

– Да, это ясно, – согласился герцог, и на его губах появилось некое подобие улыбки.

Карисса мысленно вздохнула. Ей было трудно представить, что эти губы могли бы прижаться к ее губам и уж тем более – исторгнуть стон страсти. Однако это наверняка произойдет. И очень скоро. Только ей хотелось бы, чтобы все случилось как можно быстрее…

Карисса взглянула на свои руки, идеально обтянутые перчатками от кончиков пальцев до кружевных манжет рукавов. По всем своим внешним данным она вполне подходила Уолполу в качестве супруги. Точно так же, как и их семейство соответствовало всем требованиям, необходимым для альянса со знатным герцогским родом. Главное – чтобы будущий муж не пытался читать ее мысли или слишком уж вникать в причины отъезда Одрины.

– Надеюсь, леди Одрина успеет вернуться ко дню нашего венчания, – проговорил герцог. – Если сестра невесты не сможет присутствовать на церемонии, это будет нарушением традиции.

– Но ведь есть еще леди Ромула и леди Теодосия, которые… – Карисса осеклась. – Впрочем, мои старшие сестры вряд ли появятся. Родители их, конечно, пригласили, но они пока не сообщили, собираются ли приехать. Но если они не появятся, то не следует на них обижаться. Просто им было бы на свадьбе… немного неловко.

В прошлом году старшие сестры Кариссы заболели оспой. Хотя после продолжительного лечения в Литлхэмптоне они все же выздоровели, их лицам, прежде весьма миловидным, был нанесен непоправимый ущерб. Слишком значительный, чтобы рассчитывать на титулованного мужа. Впрочем, сестры не слишком горевали, поскольку там же, в Литлхэмптоне, Ромула успела влюбиться в своего врача, а Теодосия – в одного местного сквайра.

Так что теперь обе вели тихую семейную жизнь в столь же тихой провинции и были, по их собственному утверждению, вполне счастливы. Они даже не выказывали особого энтузиазма по поводу посылаемых им подарков – отрезов ткани и перьев для новых шляпок.

И еще была Петра, четвертая по старшинству. Мечтательная и склонная к уединению, она уже год находилась в Италии, куда отправилась по весьма странной причине – ее охватило внезапное и непреодолимое желание учиться живописи. И, конечно же, никто не надеялся, что к свадьбе Кариссы она вернется; такой вариант даже не рассматривался.

– Ваши старшие сестры, – проговорил герцог, – выбрали иной образ жизни, и если они не хотят вернуться в приличное общество, – то это их право. Но леди Одрина, будучи пока незамужней, живет под крышей отчего дома и потому должна прислушиваться к родительским пожеланиям.

– Да, разумеется, – кивнула Карисса.

Одрина должна была «прислушиваться», но в действительности этого не происходило. Сама же Карисса всегда стремилась ни в чем не разочаровывать родителей, – то есть вела образ жизни, вполне соответствовавший всем тем требованиям, которые предъявлялись высшим обществом к юным аристократкам. И вот теперь она выходила замуж за герцога…

– Я рад, что между нами имеется полное согласие. – Герцог снова изобразил улыбку. – Но знаете, леди Карисса… Я долго размышлял об одном важном обстоятельстве. Так вот, поскольку наше венчание состоится через две недели, то я подумал, что, может быть… Впрочем, нет… Наверное, мое желание чрезмерно.

– Ваша светлость, пожалуйста, продолжайте. Я уверена, что ваше пожелание будет вполне уместным.

– Надеюсь, что так. – Герцог положил ладони на рукоять своей трости. – Я подумал, что раз уж мы скоро поженимся, то вы могли бы называть меня не «ваша светлость», а просто Уолпол. Но если у вас есть возражения – скажите сразу же.

Карисса знала, что его первое имя – Родерик. Ну, а полностью – Родерик Фрэнсис Мэттью Элдер, герцог Уолполский, граф Карберийский, барон Винтерсетский… Ох, так много имен и титулов! И вскоре некоторые из них перейдут и к ней.

– Возражения?.. Да нет, что вы. Ни в коей мере… Уолпол. Я буду очень рада…

На сей раз герцог улыбнулся по-настоящему, и сердце Кариссы радостно затрепетало.

Да-да, она будет очень рада стать герцогиней Уолпол! Ну, а если бы еще ей удалось узнать, где в действительности находились сейчас Одрина и их отец, то ее радость стала бы неизмеримо большей.

 

Глава 9. В которой небесные тела предстают совсем не такими, какими кажутся

После раннего ужина и чая, – которым виконт с виконтессой, а также леди Ирвинг и его отец на сей раз наслаждались вроде бы больше, чем обычно, – Джилс предложил Одрине отправиться на поиски Софи и ее телескопа.

– Вы хотели, чтобы я вместе с вами взглянул на звезды, – напомнил он девушке.

– Я вовсе не горела таким желанием. – Одрина вскинула брови. – Только в том случае, если вам действительно захочется посмотреть.

– Ну… пожалуй, уже хочется, – пробормотал Джилс. Хотя… Вообще-то сама идея – чтобы остаться с Одриной наедине в темной комнате под мерцающими звездами, – казалась ему… заслуживающей рассмотрения.

…Софи, как они и предполагали, находилась в библиотеке. И сидела перед огромным секретером на стуле, совмещенном со стремянкой. На столешнице в беспорядке лежали листы с записями и рисунками каких-то сфер, линий, углов. Масляная лампа, стоящая на самом углу, отбрасывала блики на полированную деревянную поверхность темно-красного цвета.

Когда Джилс объяснил причину их прихода, пенсне Софи блеснуло отраженным светом, отчего в ее глаза стало невозможно смотреть.

– Вы хотите воспользоваться моим телескопом? – Софи перевела взгляд с Джилса на Одрину, затем – обратно. – Сейчас? Этим вечером?

– Ну да, ибо сегодняшний вечер представляется более лучшим выбором, нежели завтрашнее утро, – ответил Джилс. – Я, конечно, не специалист, но мне говорили, что легче всего увидеть что-то в небе через телескоп именно ночью.

Один из уголков рта Софи пополз вверх.

– Вас уведомили совершенно правильно. А вам, кроме того, не говорили, как нужно пользоваться телескопом?

– А что тут еще надо знать? – удивился Джилс. – Один конец направляют в небо, через другой смотрят. А если все уменьшилось, вместо того чтобы увеличиться, то тогда телескоп разворачивается.

– Нет, мистер Резерфорд, не надо разворачивать мой телескоп. Уверяю вас, что он уже смотрит в небо правильным концом. – Сняв пенсне, Софи потерла переносицу. – Леди Одрина, может быть, вы более осведомлены в этом деле? В общем… Я, наверное, должна настроить его для вас. Но если регулировочные винты сломаются…

– Нет никакой необходимости его настраивать, – заверила Одрина. – Мы просто посмотрим на то, на что он уже направлен, после чего оставим его в покое.

Софи, похоже, удивилась – Джилс впервые увидел подобное выражение на ее лице.

– Тогда какой же в этом интерес?.. Нет-нет, вы должны увидеть все, что хотите. – Софи кивнула на телескоп, стоявший на раскладном столе перед окном в дальнем конце комнаты. – У этого инструмента очень хорошие линзы и зеркала. Вы сможете разглядеть кольца Сатурна, а также различить цветовые оттенки в спектре звезд. Вам нужна бумага для рисунков и записей?

– Да, – ответила Одрина. И в тот же миг Джилс пробормотал: – Э-э… нет-нет.

Но Софи все же вручила девушке несколько чистых листков и карандаш, после чего собрала собственные рисунки и записи.

– Ну, вот и все, – сказала она. – Оставляю вас одних. Этот вечер как нельзя лучше подходит для наблюдений. Небо чистое, а луна не исчезнет до самого утра. Она сейчас в четвертой фазе.

– Даже не надейтесь, что я не попрошу у вас разъяснений. – Джилс улыбнулся. – Возможно, вы привыкли к тому, что английские джентльмены притворяются всезнайками, но я – не из их числа. Скажите, что это за «четвертая фаза»?

Софи сунула свои бумаги в ящик секретера.

– Это значит, что луна прибывает и скоро наступит полнолуние. Но в любом случае зима – наилучшее время для наблюдений. Порой мне кажется, что звезды как будто заледенели в ожидании, когда же люди, наконец, на них посмотрят. – Софи усмехнулась. – Но это, конечно же, – мои фантазии. Я знаю, что они не меняются.

– А почему бы и нет? – возразил Джилс. – Что нам вообще известно о звездах?

– Нам известно, мистер Резерфорд, что они находятся невероятно далеко. – Софи переставила лампу на стул, после чего подняла откидную столешницу, закрыв таким образом секретер. – Любуйтесь небом в свое удовольствие. Только постарайтесь не сломать регулировочные винты, когда будете настраивать высоту и азимут.

На этот раз Джилс предпочел не расспрашивать о значении только что услышанного термина.

– Нет, не сломаем, – ответил он.

Когда Софи вышла, он кивнул в сторону телескопа.

– Начинайте, а я – после вас, леди Галилей.

Улыбнувшись, Одрина направилась к окну, напротив которого был установлен инструмент. Благодаря двум дополнительным плоскостям столешница раскладного стола имела форму полукруга и была похожа на полумесяц.

Телескоп оказался не таким уж и большим; около полуметра в длину и диаметром с кулак, он был закреплен на трехногом медном штативе – довольно изящном и украшенном узорчатой резьбой. Сама труба тоже была медной и блестела так, словно Софи ее регулярно полировала.

Впрочем, если бы он, Джилс, обожал какой-то предмет так же, как Софи обожала свой телескоп, он обращался бы с ним с не меньшей заботой.

– Итак, для чего мы сюда пришли? – проговорил Джилс. – Может, вы хотите взглянуть… на что-то конкретное?

Одрина провела пальцами по трубе и пробормотала:

– Нет, я хочу просто посмотреть в телескоп, не опасаясь, что меня кто-то от него отгонит или скажет, что такие интересы – не для юной леди.

– Я никогда не скажу вам ничего подобного. И Софи наверняка тоже не скажет. Так что давайте, действуйте.

Одрина отложила бумагу и карандаш, шагнула к телескопу и склонилась к окуляру. После чего в течение нескольких минут подкручивала винты, проверяла фокусировку, снова подкручивала и опять припадала к окуляру, при этом что-то бормоча себе под нос.

Джилс молча наблюдал за ней. Наблюдал с величайшим интересом, потому что при таком положении лиф ее платья слегка отвисал, являя его взору весьма интригующее зрелище. Ложбинка же на груди девушки то попадала в полосу света, то опять уходила в тень…

Невольно нахмурившись, Джилс мотнул головой. «Довольно предаваться фантазиям… – сказал он себе. – Лучше уж взять какую-нибудь книгу с полезной информацией. Что-нибудь об английских аристократах, на чьих прихотях отец намерен построить свой новый бизнес. Или что-то дающее представление о том, какого рода ювелирные изделия сейчас носят…»

Слегка поежившись, Джилс направился к камину. Складывалось впечатление, будто все окна в этом огромном замке были специально сделаны так, чтобы пропускать как можно больше холодного воздуха. Причем каждое из окон было выше целого этажа в обычном доме.

Впрочем, здесь, в библиотеке, было вроде бы чуть потеплее, чем в прочих помещениях. Возможно, по той причине, что эта комната была совсем небольшой. А может, оттого, что вдоль стен тут стояли массивные книжные шкафы, а на полу лежал толстый ковер. Шторы же на окнах были отдернуты, и потому и вся комната казалась чем-то вроде телескопа, являвшего чудесный вид на ночные небеса. «Да-да, именно на небеса, а вовсе не на эту девушку в платье изумрудного цвета», – мысленно добавил Джилс.

Тут Одрина, наконец, выпрямилась и, слегка потянувшись, глянула в сторону камина.

– Джилс… – тихо позвала она.

Он тотчас подошел к ней и поинтересовался:

– И как вам понравилось то, что вы увидели?

Одрина несколько раз моргнула и, покосившись на телескоп, пробормотала:

– Я даже толком не знаю, что именно увидела. Я не знаю названий звезд. И не знаю, как далеко от нас находятся разные планеты. Но кое-что я все же рассмотрела… Кольца Сатурна и некоторые звезды, которые были почти красными. – Она дотронулась до его локтя. – Джилс, вы тоже посмотрите. Взгляните на луну. Вы знаете, что ее поверхность не такая уж светлая? И еще она – словно пористая…

Одрина легонько потянула его за руку, и Джилс почти тотчас же склонился к окуляру. Все поле зрения мгновенно заполнило небо – сине-черное, усыпанное звездами.

– Ну, что вы видите? – Голос Одрины дрогнул; казалось, она немного волнуется. – Луну видите?

– Пока нет.

Вспомнив о винтах, которые использовала девушка, Джилс тоже потянулся к ним свободной рукой. При незначительной подкрутке телескоп передвигался вверх или вниз, влево или вправо.

Обозревая далекий космос, Джилс не мог не осознавать того, как близко к нему находилась Одрина. Настолько близко, что он ощущал исходивший от нее хвойный запах, сохранившийся после их совместного развешивания гирлянд.

Телескоп, наконец, отыскал луну – неожиданно огромную и слегка багровую. Джилс рефлекторно отпрянул, затем снова прильнул к окуляру и стал рассматривать поверхность ночного светила. Казавшееся издали серебристым, вблизи оно оказалось тусклым и серым – словно полукруг каменистого пирога, отмеченный многочисленными оспинами.

Джилс ощутил что-то вроде разочарования.

– Даже не ожидал, что луна на самом деле такая… – Выпрямившись, он взглянул на Одрину. – У вас есть желание еще на что-нибудь посмотреть?

Она стояла с ним рядом, и прядка ее волос чуть шевелилась от его дыхания. Выражение же лица у нее было несколько отсутствующим, но затем в лунном свете вдруг сверкнула ее улыбка.

– Вы, кажется, говорили, что я не такая уж истинная леди, какой стараюсь казаться. – Прежде чем Джилс успел что-либо сказать, девушка снова взяла его за руку и, опускаясь на пол, увлекла за собой. – Знаете, если бы у нас имелись покрывала, то это походило бы на пикник. Только не под дневным небом, а под ночным.

Джилс несколько секунд молчал, потом пробормотал:

– Минуточку… – Вскочив на ноги, он быстро подошел к камину и с помощью обрывка бумаги зажег установленные в канделябре свечи. После чего взял со стула шаль Софи и вернулся обратно. – Ну вот… Теперь у нас есть и покрывало, и солнечный свет. Садитесь, принцесса.

Одрина тотчас расстелила шерстяную шаль на полу и поставила свечи на безопасном расстоянии. Усевшись, Джилс обнаружил, что импровизированное покрывало было размещено наилучшим образом – отсюда можно было глядеть на небо, не вытягивая шею. А если улечься на пол и заложить руки за голову, то будет еще удобнее.

Чуть помешкав, Одрина устроилась рядом с ним. Их разделяло совсем небольшое пространство – примерно шириной в ладонь. Но все же руки ему следовало держать при себе – дама всего лишь хотела полюбоваться звездами.

– Меньше чем через две недели наступит Рождество, – проговорила Одрина.

– Да, – кивнул Джилс.

– Я никогда раньше не уезжала на Рождество так далеко от дома.

У него была схожая ситуация. Ни разу с момента появления в семье самых младших он не покидал своих братьев и сестер на столь долгий срок. Но через год Сара уже будет замужем. А Кристоферу с Исааком, если отцовские планы насчет ювелирного магазина в Лондоне осуществятся, придется самостоятельно управляться в их семейной бумагоделательной мастерской. Альфред, судя по всему, склонен изучать юриспруденцию. А Рейчел… По ней Джилс скучал больше всего. Наиболее близкая ему по возрасту, она родилась недоношенной из-за того, что мать заболела корью. В результате у девочки возникли проблемы со зрением, слухом и речью, и Джилс еще в детстве счел себя обязанным оберегать и защищать ее. И даже баловать.

Но, когда ему было шесть лет, а Рейчел – четыре, она изрядно отлупила его за то, что он пытался поучать ее, что ей можно и чего нельзя. С тех пор Джилс перестал недооценивать свою сестру, хотя и продолжал за ней присматривать. Как и за всеми остальными. Все они еще только вступали во взрослую жизнь… Да и вряд ли успели привыкнуть к тому, что у них больше не было матери.

Интересно, как они проведут нынешнее Рождество без него? Ведь он для них – все равно что второй отец…

И каково будет ему, если они перестанут в нем нуждаться?

Сам Джилс уже давно не воспринимал своего отца как необходимую опору в жизни. Вполне вероятно, его младшие братья и сестры начинают и к нему относиться точно так же. Это, конечно, в порядке вещей, – но все равно от таких мыслей делалось немного не по себе.

– Возможно, вам и не придется проводить Рождество вдали от семьи, – предположил Джилс. – До праздника еще достаточно времени, целых двенадцать дней. Возможно, ваш отец все же смягчится, и тогда вы…

– Нет, – перебила Одрина. – Он не смягчится, потому что на кону – репутация нашей семьи. – Она пошевелилась и чуть поерзала. Пламя свечей придавало ее лицу теплый золотистый оттенок, в то время как лунный свет набрасывал на ее платье и полусапожки холодновато-серебристый флер. – Но не обращайте внимания на мои слова. Все в порядке. Если я не вернусь в Лондон, то тогда я… Тогда я окажусь где-нибудь еще.

– Резонный вывод, – заметил Джилс.

Нога Одрины легонько лягнула его в колено, что наверняка не было случайностью.

– Знаете, поскольку Рождество не за горами, – произнесла она с несколько пугающим энтузиазмом, – давайте попробуем отыскать на небе… особую звезду!

– То есть как когда-то волхвы?.. Чтобы потом последовать за ней? – Джилс помотал головой. – Извините, принцесса, но я вряд ли смогу отличить «особую» звезду от обычной.

– А последовать за звездой смогли бы? Или за мечтой, если бы вам было позволено ее иметь? – Смех Одрины был тихим и чуть язвительным.

Джилс ненадолго задумался.

– Следовать за звездой – не более безумная затея, чем некоторые замыслы моего отца. Он пытался производить бумагу не только из тряпья, но и из целлюлозы. Это было настоящим бедствием. Да и сюда, в Англию, мы прибыли ради сокровищ, в которые никто, кроме него, не верит. Так что если я готов следовать за иллюзией, даже не являющейся моей собственной, – то почему бы мне не последовать и за звездой?

– Да потому что вы не верите в нее. – Одрина снова тихонько рассмеялась. – Во всяком случае, вы не последуете за звездой по собственной инициативе. И сюда бы вы не приехали по собственной воле. – В этих словах чувствовалась явная критика, и казалось, она говорила: «У тебя нет никаких желаний, и все твои мечтания – заимствованы. Своих собственных ты просто-напросто не имеешь».

Джилс молча пожал плечами: да, возможно, ничего этого у него больше не было. Когда его запястья стали болеть все сильнее, он отказался от мечтаний и амбиций. Более того, ему неизбежно придется отказаться и от многого другого. То же самое случилось и с его матерью, которую болезнь лишила абсолютно всего.

Но это не означало, что он ничего в своей жизни не сделал. Он стал чем-то вроде семейного слуги, гувернера, управителя. А также исполнительным сыном отца – сыном, способным руководить бумажной мастерской, а также создать новую оправу для бриллианта…

– Но если, – проговорил, наконец, Джилс, – я готов отправиться куда-то с человеком, который в чем-то убежден, – то разве это совершенно ничего не стоит?

– Думаю, что стоит, если вы сделали это для того, чтобы составить ему компанию.

А не потому, что не доверяете… Эти слова, казалось, остались недосказанными. Подразумевала ли она действительно что-то подобное? Предположение было настолько удручающим, что он тут же отмахнулся от него.

– Если уж я не способен отличить «особую» звезду от обычной, тогда, наверное, я буду к ним ко всем относиться как к «особым». Или мы уже говорим совсем не о звездах?

– Мы с самого начала говорили не о звездах, – со вздохом ответила Одрина.

Они лежали на шерстяной шали и созерцали луну. После того как Джилс увидел ее в телескоп, она казалась ему более близкой. Сейчас луна походила на чью-то улыбку, скошенную немного набок, и на расстоянии она выглядела гладкой и яркой – совсем не такой, как при рассмотрении через оптику. Наверное, со многими вещами в жизни происходило точно так же…

Краем глаза Джилс заметил, что девушка поежилась.

– Вам холодно? – спросил он.

– Да нет, все нормально.

– Лгунишка… Ваше платье – не очень-то плотное. Вряд ли оно может согревать. Тем более если лежать на полу…

Джилс приподнялся и стал стаскивать с себя сюртук, что было довольно трудоемким процессом, поскольку дело усложнял слишком уж узкий модный покрой. Но мало-помалу он высвободился из этой оболочки – подобно змее, сбрасывающей старую кожу.

Все это время Одрина взирала на него с серьезнейшим видом – как будто он являлся неким объектом, который следовало тщательно изучать.

– Ну вот… – Джилс расправил сюртук и, нависая над девушкой, накрыл им ее точно одеялом. После чего почему-то не поспешил вернуться в прежнее положение. Внезапно их взгляды встретились – в ее зрачках играли отблески свечей, – и он забыл обо всем на свете.

Так продолжалось несколько невероятно долгих секунд, в течение которых Джилс просто не мог заставить себя пошевелиться. А потом губы Одрины вдруг дрогнули и растянулись в улыбке. И она, обхватив ладонями лицо Джилса, привлекла его к себе.

 

Глава 10. В которой лунный свет выявляет всю правду

Прежде чем Джилс успел опомниться и одуматься, его губы слились с губами Одрины, и они тотчас же прильнули друг к другу, разделенные лишь скомканным сюртуком.

Опомниться и одуматься?.. А стоило ли? По-прежнему опираясь на локоть, он осторожно целовал девушку, скользя губами по ее губам. Затем, после того как она легонько прикусила его губу, последовал уже настоящий поцелуй. Да-да, он наконец-то ее целовал! И одного этого было вполне достаточно, чтобы у него моментально затвердело в паху. О боже, он мог бы целоваться с ней днями напролет!

Внезапно руки Одрины скользнули ему на затылок, а затем стиснули плечи. Она снова потянула его на себя, и Джилс навис над ней, – так что его ноги оказались по обе стороны от ее ног. Упершись каблуком в ножку стола – не слишком сильно, чтобы не опрокинуть стол вместе с телескопом, – он придвинулся к девушке еще ближе, стараясь не соприкасаться с ней своим отвердевшим естеством, так как она наверняка почувствовала бы его состояние. И тогда это был бы уже не просто поцелуй, а нечто большее.

Впрочем, у них и так уже не просто поцелуй…

Одрина тихо застонала, когда он стал покрывать поцелуями ее шею.

– Да!.. – выдохнула она. – Да-да, еще так…

Чертов сюртук! Он превратился в разделявшую их преграду. Одрина, похоже, тоже так считала и, дабы избавиться от этой помехи, отбросила ее в сторону. После чего провела ладонями по его спине и по плечам, даря невероятные ощущения.

Ох, как хорошо, что он стащил с себя сюртук…

Тут девушка выгнулась ему навстречу, и ее упругие груди коснулись его груди.

– Ты можешь… – прошептала она. – Я решила, что можешь…

– Могу?.. – Джилсу казалось, что он ослышался.

Он положил ладонь на грудь Одрины, и с ее губ сорвался тихий стон.

– Да, можешь. Все, что захочешь, – пробормотала она.

Рука ее накрыла его руку и направила под кружевной край лифа, где Джилс ощутил атласную гладкость кожи и набухший бутон соска, который он слегка стиснул двумя пальцами, отчего тот мгновенно затвердел, а девушка снова застонала. Он продолжил ласкать этот пик, и Одрина начала извиваться под ним. Он прижал ей бедра ногой, сковал в своих объятиях и опять стал целовать, не оставляя без внимания и сосок, с которого потом переключился на другой, меж тем как бедра девушки вздымались все выше.

– Джилс… – выдохнула Одрина, прервав поцелуй. – Джилс, давай же… – И она стиснула его ягодицы.

Это было несомненным приглашением. Инстинкт призывал его накрыть ее тело своим, прижать к полу и…

Немного переместившись, он завис над Одриной. Какие-то косточки в его запястьях хрустнули, возникла жгучая боль, но ему было не до того. Чуть помедлив, он раздвинул коленом ее ноги, однако в тот же миг почувствовал, что его запястья уже чуть ли не завопили от боли, значительно притупляя удовольствие, и Джилс попробовал опереться на локти в надежде, что боль утихнет. Увы, этого не произошло. Кроме того, его мышцы словно онемели, и он, не удержавшись, всем весом навалился на девушку. И замер, проклиная свой недуг.

– Извини, – пробормотал он наконец. – Я должен остановиться. – И, скатившись с Одрины, устремил взгляд в темный потолок. Проклятье, он не имел права к ней прикасаться! Ибо у него не было будущего.

– Почему ты должен остановиться? – Одрина приподнялась на локте и заглянула ему в лицо. – Я ведь не девственница. Ты наверняка понимаешь это, так как знаешь о моих взаимоотношениях с Ллуэлином.

Джилс промолчал, а она добавила:

– А если ты беспокоишься о моей чести, то в этом нет необходимости.

Ладонь Одрины – зовущая и просящая – скользила по его телу, и он, тяжело вздохнув, пробормотал:

– Нет, принцесса, я беспокоюсь не из-за этого. Я прекрасно понимаю, что ты уже взрослая и сама способна позаботиться о своей чести. Мне едва хватает времени, чтобы присматривать за собственной. – Джилс понял, что обязан сказать ей правду. Невзирая на боль в суставах, он перехватил руку девушки и, переплетая ее пальцы со своими, тихо проговорил: – Все дело в том, Одрина, что мне нечего тебе предложить.

– В самом деле? – Она потянулась к его по-прежнему напряженному фаллосу.

Джилс почувствовал жар на щеках. Хорошо хоть, что в библиотеке было почти темно.

– Разве что только это… – пробормотал он со вздохом. – Но если это – единственное, что я могу тебе дать, то лучше уж совсем ничего.

– Ты как-то неправильно восхваляешь свои достоинства…

Джилс улыбнулся и даже тихонько хохотнул.

– Милая, ты не поняла. Я вовсе не пытаюсь себя расхваливать. – Они сейчас лежали бок о бок – как шахматные фигуры, изъятые из коробки. – Видишь ли, Одрина, у меня артрит. Это началось, когда я учился в университете, а моя мать уже умирала, мучаясь от боли. Пока что болезнь проникла лишь в мои руки, но со временем распространится по всему телу.

Девушка стиснула его руку.

– Но ты уверен, что это… действительно так?

– Никаких сомнений… Пока что мне везет – болезнь еще не перешла в более серьезную форму, но это – лишь вопрос времени. – Да, все его планы на будущее рухнули с осознанием того, что ужасный недуг, терзавший мать, однажды превратит в развалину и его тоже. Поэтому лучше уж избавить себя от дополнительной боли в будущем. – Так что теперь ты понимаешь, мне нет никакого смысла лелеять мечты… и тянуться к звездам. Нет никакого смысла стремиться к радостям и удовольствиям.

Одрина провела большим пальцем по его ладони.

– Но ведь можно получать удовольствие ради него самого, разве не так?

– Удовольствие очень скоро станет недоступным, и от этого станет еще больнее.

– Мне кажется, ты не слишком высокого мнения о своих способностях.

– Я имею в виду вовсе не секс. – Джилс криво усмехнулся. – Однако спасибо за веру в мои… мужские силы. Но все же я считаю, что сейчас, пока я еще не развалина, мой долг – помочь близким мне людям в осуществлении их мечтаний. Ну, а если мне на пути будут встречаться прекрасные принцессы, то я постараюсь быть к ним как можно добрее.

– Это хорошо… что ты знаешь, что тебе делать. – Одрина отвернулась. – Я сочувствую тебе… И по поводу твоей матери, и по поводу твоих рук. И я очень надеюсь, что все не так уж серьезно.

– Мне бы этого тоже хотелось. – Джилс сел и встряхнул кистями рук. – Но жалеть меня не надо. А если будешь меня жалеть, то я заберу свой сюртук и даже не побеспокоюсь из-за того, что ты, возможно, замерзнешь.

Несмотря на слезы, навернувшиеся на глаза, Одрина все же улыбнулась и тотчас завладела откинутым сюртуком – как он и ожидал.

– Только попробуй отними… – заявила она. – Тогда я противопоставлю твоим ручищам свои слабые женские ручки.

– По правде говоря, – вымолвил Джилс, – я испытываю… физический дискомфорт, и мне ненавистны все соображения насчет того, что я не должен к тебе прикасаться.

– Как ни странно, но мне приятно это слышать. – Одрина помолчала. – Но зачем ты стал целовать меня, если так настроен против удовольствий?

– Но ты ведь первая меня поцеловала…

– А зачем ты ответил?

Они несколько секунд смотрели друг на друга.

– Мы могли бы целоваться всю ночь, – проговорил, наконец, Джилс. – Интересно, это было бы желательно для нас обоих? Отвечаем на счет «три». Один, два, три…

– Да! – произнесли оба в унисон.

Джилс усмехнулся и провел ладонью по своей щетинистой щеке и подбородку, – не поцарапал ли случайно лицо Одрины, ее шею и грудь… такую мягкую и округлую?

– Боже мой, принцесса… Если бы мне платили в соответствии с тем, как сильно мне хочется целовать вас, я бы заработал целое состояние, и мы с отцом могли бы без промедлений покинуть Англию.

Одрина тоже приподнялась и пристально посмотрела на него.

– Я знаю, Джилс, что тебя здесь скоро не будет. Но если мне хочется, чтобы ты целовал меня, прежде чем уедешь, – то почему бы нет?..

Ее глаза казались бездонными. Во время перехода через Атлантику Джилс часто всматривался в зеленовато-синие океанские глубины, однако тогда у него ни разу не возникало ощущения, что он вот-вот погрузится в неизведанные пучины, – а вот сейчас…

Судорожно сглотнув, он проговорил:

– Потому что я не смогу… не захочу ограничиться лишь поцелуями. А что-то большее было бы… – Джилс откашлялся. – Это было бы сделано… из ошибочных соображений. Нас ведь разделит не только океан… Нас уже разделяет разное социальное положение.

Одрина держала перед собой его сюртук – словно щит.

– Ну тут, я думаю, небольшое преувеличение. Не забывай, что моя репутация практически погублена. Велика ли цена обесчещенной графской дочери?

– Она достойна того, чтобы к ней относились с уважением, – ответил Джилс, ни на секудну не задумываясь. Он уже давно почувствовал, что ему стало холодновато в одной рубашке. – Пойми, Одрина, для меня не имеют особого значения ни титул, ни состояние твоего отца, ни наше с тобой социальное неравенство. Но я знаю, что у вас в Англии этому придается значение. И я могу представить, как я воспринимаюсь с твоей точки зрения. Чужестранец-простолюдин, имеющий кое-какие навыки, которые он не использует… Человек со скромными доходами, с огромным громоздким телом и топорным лицом. Даже если не учитывать пару пока еще действующих рук, я все равно набираю не так уж много очков, чтобы стать подходящим вариантом для графской дочери.

Одрина в задумчивости потеребила отвороты его сюртука. После чего, опустив его себе на колени, проговорила:

– Джилс, мы что, будем спорить о том, кто из нас имеет наименьшую ценность?

– Не меньшую, а… иную. Каждый – в своей социальной группе. – Чуть повернувшись, он взял со столика, на котором стоял телескоп, лист бумаги и карандаш. Что позволило им обоим сделать небольшую паузу. – Так вот, если я правильно понял твои намеки… А если неправильно, то сразу же извиняюсь… В общем, ты предлагаешь себя мне, верно?

Немного помолчав, Одрина кивнула:

– Да, предлагаю.

– То есть всю себя, всю свою сущность?.. Или же только какую-то свою часть, которую ты считаешь ничего не стоящей – лишь потому, что кто-то тебе так сказал?

– Наибольшую ценность имела моя добродетель, по крайней мере… так мне внушали, – проговорила Одрина. – Без нее я стою немного.

Джилс в досаде поморщился.

– Значит, ты предлагаешь мне то, на что тебе уже наплевать? Или то, чего у тебя уже вообще нет?.. Видишь ли, я в некоторой растерянности. – Карандаш заскользил по бумаге, оставляя на ней черный графитный след. – Ты хочешь меня использовать? Или наоборот – чтобы я использовал тебя?

Джилс полагал, что девушку обидят его слова, и он даже хотел, чтобы она обиделась. Но она, глядя на него своими бездонными глазами, тихо проговорила:

– А какая тебе разница, как я отвечу?

Ее голос был тихим и печальным – как падение сухой листвы, и голос этот словно оцарапал его душу. Досада исчезла, и сейчас ему хотелось лишь одного – чтобы Одрина вообще не произносила этих слов и не испытывала тех чувств, которые за ними стояли. Однако обратного хода не было – слова были произнесены, и боль, в них прозвучавшая, казалось, не уйдет никогда.

– Для меня разница есть. – Джилс тяжело вздохнул и снова улегся на шаль, стараясь не слишком напрягать запястья. – Если мы предпочли остановиться, то это чего-то да стоит. Это означает, что мы проявили сознательность и не стали… использовать друг друга. Потому что мы оба заслуживаем большего. Заслуживаем чего-то более значительного…

Джилс снова вздохнул. Все эти его рассуждения звучали не слишком убедительно даже для него самого. Потому что еще никогда самые обычные, казалось бы, поцелуи не давали ему ощущения такой значимости. И тем не менее Джилс не мог отказаться от своих доводов – ведь в его распоряжении оставалось не так уж много времени…

– Ты действительно так думаешь? – тихо спросила Одрина.

– Да. Но дело даже не в этом. Видишь ли, ты живешь среди людей, для которых самое главное – их положение в обществе и репутация. Поэтому тебе необходимо подчиняться правилам, бытующим в вашей среде. – Джилс криво усмехнулся. – Тебе, Одрина, нужно чуть ли не наизусть знать всю Книгу Пэров. Потому что ты – дочь графа. Каждый из нас живет в своем мире, понимаешь? Мы с тобой совершенно разные.

Казалось, что именно ночная тишина, царившая в комнате, подтолкнула их обоих к откровенности. Привычные правила были забыты, а привычные барьеры стали невидимыми. За исключением тех, что существовали внутри них самих.

Тут Джилс заметил, как Одрина, отложив его сюртук, протянула руку – видимо, взяла бумагу и карандаш, потому что через несколько секунд послышался скрип грифеля.

– Значит, для тебя честь является тем, что должно выдержать испытание на прочность? – внезапно спросила она.

– Едва ли… Я никогда намеренно не подвергал себя подобным испытаниям. Да и были ли у меня такие возможности? И потом, принцесса, ведь именно ты затронула тему чести. Так что полагаю, честь все же кое-что значит для тебя.

Скрип грифеля прекратился.

– Я даже не знаю, что она для меня значит, – пробормотала девушка.

– Возможно. Однако ты должна знать, какое поведение приемлемо, а какое – нет.

– Да, я знаю это. Скажи, а для американцев репутация имеет значение?

– Конечно, имеет. Мы ведь не язычники. – Джилс старался как можно тщательнее подбирать слова. – Однако добрая репутация женщины проистекает не от того, что она не остается с мужчиной наедине. Это может свидетельствовать лишь о том, что она одинока и свободна, но ничего не говорит о ее личности.

– И что же требуется, чтобы у вас там сложилось хорошее мнение о том или ином человеке?

– Ну, у меня это происходит как-то само по себе… А если точнее… Знаете, мне импонирует внутренняя сила, то есть сила духа. Да, я восхищаюсь храбростью.

– Ясно… – Грифель снова заскрипел по бумаге. – Но ведь все восхищаются храбростью, не так ли?

– Ты уверена? Думаешь, такой субъект, как Дэвид Ллуэлин, на это способен?

– Ха!.. Вряд ли… Он умолял меня о «сокровенном даре», а когда сорвал цветок, стал меня презирать. – Одрина помолчала. – Интересно, как он там сейчас уживается с моим отцом? Полагаю, обсуждение моих недостатков может занять у них полпути до Лондона.

– В таком случае им придется без конца повторяться.

– Льстец!

– Навыков к лести я в себе, к сожалению, не развил. А если и сказал что-то лестное после того, как сюда вошел… Знаешь, я этого не припоминаю. Скорее всего, я не произнес ни одного лестного слова с момента прибытия в Англию.

На луну медленно наползало облако. Поглядев на нее, Джилс снова приподнялся. Одрина же сложила свой листок, затем протянула молодому американцу его сюртук.

– Так что, притворимся, что между нами ничего не было? – спросила она.

Джилс молча поднялся на ноги и принялся натягивать свой ужасно зауженный предмет одежды. Потом, наконец, пробормотал:

– Я не очень-то умею притворяться. – Он протянул девушке руку, чтобы помочь подняться. Ее ладонь лишь на мгновение соприкоснулась с его ладонью. – И я, наверное, буду часто думать обо всем произошедшем. Даже в самые неподходящие моменты. К примеру… когда на тебя посыплется сухая хвоя или когда ты будешь есть суп во время обеда…

– Или когда ты будешь кусать губы, ломая голову над шкатулкой, – продолжила Одрина.

– Я действительно кусаю губы?

Она кивнула, глядя ему в лицо.

– Да, кусаешь. И знаешь… Мы оба будем об этом думать. Осознавая, что ничего такого больше не повторится. – Едва заметно улыбнувшись, она покинула библиотеку. Внешние приличия – прежде всего…

Глядя ей вслед, Джилс думал о том, что он действительно восхищался храбростью. И Одрина вполне обладала этим качеством. Ей было отведено определенное место в этом мире, и теперь она даже не знала, сможет ли ему впредь соответствовать. Тем не менее она с невозмутимым видом продолжала шагать по жизни, не страшась воинствующих поборников морали. А вот он, Джилс…

Ох, как же он изменился! Почему он отказался от своих устремлений ради отцовской мечты о золоте и драгоценностях? Боль в запястьях утихла, и Джилс нагнулся, чтобы поднять оставленный на полу карандаш. Затем сложил шаль Софи, повесил ее на спинку стула, после чего загасил лампу и свечи. Боль, конечно, снова вернется, это лишь вопрос времени. Ну, а пока…

Одрина словно все перевернула в его душе. Заставила его забыть о своих умирающих руках и вспомнить о мечтах… А ведь ему сейчас надо думать лишь о том, как открыть эту золоченую «химицу-бако» и поскорее вернуться в Филадельфию.

Да, конечно, ему уже поздно следовать за звездой, однако Одрина вызвала у него желание именно так и поступить.

 

Глава 11. В которой создается рисунок неопределенного характера

В течение последующих трех дней природа как будто затаила дыхание. Небо было пасмурным, и дождь чередовался с мокрым снегом. Глядя на происходящее за окном, Одрина пребывала в ожидании, – ибо теперь, когда кое-что изменилось, следовало ждать и других изменений. Однако за эти три дня так ничего и не произошло.

Большую часть времени все проводили в гостиной, где жарко пылали оба камина. А Джилс сидел все за тем же столиком и делал вид, что занимается шкатулкой. По молчаливому согласию Одрина перестала записывать варианты перемещения панелек, так как его попытки открыть шкатулку уже казались несерьезными. Ведь если бы он открыл ее – пусть даже она оказалась бы пустой, – у них уже не было бы причин здесь оставаться.

И хорошо, что они с Джилсом не поклялись, что совершенно забудут их ночное общение в библиотеке. Конечно, словесная часть этого общения была под конец не очень-то приятной и даже болезненной, но зато те моменты, когда они обходились без слов, доставили массу удовольствия…

Однако чаще всего Одрине вспоминался именно их разговор. Возможно, поэтому и создавалось впечатление затишья перед бурей. Теперь, после того как она увидела кольца Сатурна, узнала, что у Юпитера есть несколько лун, а звезды имеют разные оттенки, Англия стала казаться ей совсем маленькой. А Лондон, куда она так стремилась, находился, в сущности, под самым носом, и ее отец с Ллуэлином, должно быть, уже завершили свое путешествие. Ричард Резерфорд и леди Ирвинг украсили праздничными гирляндами все, что только возможно, а леди Дадли подвесила на шеи своих собак колокольчики. Во всем чувствовалось приближение Рождества со всеми его радостями и очарованием.

Но это также означало, что приближался момент, когда Ллуэлин мог совершить… что-то отвратительное. Мог, например, очернить ее репутацию или каким-то образом сорвать венчание Кариссы с герцогом Уолполом. Возможно даже, что у него получится и то, и другое.

В общем, ситуация была ясна: либо Ллуэлин получает от отца деньги, либо он устраивает скандал. Одрина также понимала, что герцог не потерпит такого оскорбления. Ведь он до того щепетилен, что по его настоянию ей каждый раз приходилось присутствовать во время его встреч с будущей женой.

И еще Одрина знала, что ее послушная и добропорядочная сестра по-настоящему любила герцога. Не было также сомнений и в том, что Карисса обожала и лондонское высшее общество. Ей очень хотелось стать герцогиней, произвести на свет высокородных детишек и вырастить их настоящими аристократами.

Одрина вспомнила, как около месяца назад, перебравшись к ней в постель, сестра стала делиться своим мнением о Уолполе.

– Он никогда не совершает неправильных поступков, – говорила Карисса. – Он просто безупречен, он – замечательный человек.

Одрина же считала герцога чопорным занудой, но тем не менее тогда сказала:

– Я не сомневаюсь, что он станет хорошим и верным мужем. – И она действительно так думала.

– Да, я тоже в этом уверена, – проговорила Карисса. – Подумать только – я стала избранницей герцога! – Она села в постели, и ее каштановые волосы рассыпались по плечам.

Взяв с туалетного столика гребенку, Одрина принялась расчесывать пряди старшей сестры.

– Я очень рада за тебя, – проговорила она. – Но ты тоже замечательная… Герцогу повезло, что ты согласилась выйти за него.

– Пф-ф… Да он мог заполучить любую! Графских дочерей гораздо больше, чем герцогов.

– Да, верно… Но только одна из этих графских дочерей является Кариссой Брэдли. И он должен быть счастлив, что ты выбрала его.

Одрина хотела заплести волосы сестры в косу, но та повернула голову, чтобы взглянуть на нее.

– Да его любая бы выбрала. Им просто нельзя не восхищаться. Разве в нем есть какие-то недостатки?

Тогда Одрина лишь неопределенно взмахнула рукой и перевела разговор на другую тему. Но теперь она могла бы ответить.

Если бы Уолпол обладал чувством юмора, он бы нравился ей гораздо больше. Если бы он хоть раз высказал какую-либо мысль, противоречившую общепринятому мнению, она бы считала его более смелым. А если бы он поцеловал ее, а потом остановился, решив, что она заслуживает лучшего, то тогда бы она…

Ох, тогда бы она просто не знала, что думать.

Три дня назад, в библиотеке, Одрина поначалу почувствовала себя оскорбленной, а потом ей стало немного стыдно из-за того, что она оказалась недостаточно желанной. Но сейчас те чувства уже увяли. И сейчас у нее не было полной уверенности в том, что она все делала правильно, а Джилс – нет.

Жизнь в Касл-Парре – конечно же, из-за их присутствия – походила на какую-то карусель. Виконт с виконтессой беспрестанно сновали между большой гостиной и так называемой «желтой». А леди Ирвинг и Ричарда Резерфорда почему-то очень влекло в пассаж, где стояли мрачные мраморные головы, но при этом они часто возвращались в гостиную, чтобы попить чаю.

Софи же по большей части находилась в библиотеке, как правило – одна. Хотя вряд ли ей так уж нравилось одиночество. И она была явно расположена поделиться своим телескопом, чтобы и другие увидели то, что видела она.

Если бы не страх и тоска от разлуки с сестрой, Одрина вполне могла бы наслаждаться всем происходившим. Ей нравились просторы Йоркшира, эти бескрайние поля и вересковые пустоши. В окна настойчиво стучался ветер, а пламя в каминах казалось еще более жарким при мысли о том, как холодно снаружи. Собаки же бродили по всему замку, стуча когтями по мраморным полам.

В Лондоне Одрина привыкла к постоянной суете, и ей была в новинку эта провинциальная идиллия. Она при случае чесала ту или иную собаку в загривке и смеялась, когда собака отскакивала, чтобы снова присоединиться к своей компании.

На четвертый день, в воскресенье, они хотели побывать на службе в церкви, но внезапно полил ледяной дождь, и все остались дома. Одрина с Джилсом вновь уселись за столик, на котором лежала заветная шкатулка.

Ей хотелось избавиться от непонятного чувства, которое, казалось, затрудняло дыхание. Хотелось, чтобы окружающий мир стал более живым и ярким. И, выкладывая перед собой бумагу и карандаш, она вкрадчиво проговорила:

– Просто, чтобы ты знал, Джилс… Так вот, сегодня я не собираюсь тебя целовать. И я также не позволю, чтобы ты целовал меня.

Его руки, уже взявшиеся за шкатулку, замерли. Теперь Одрина невольно воспринимала эти руки… как нечто предвещающее смертельную болезнь, хотя они казались вполне здоровыми, гибкими и ловкими. Она не могла забыть, что именно эти руки укрывали ее в библиотеке и расстилали для нее шаль. А еще касались ее лица, скользили по телу, ласкали грудь…

– По правде говоря, принцесса, – произнес Джилс, – я и не собирался. Так что даже не задумывайтесь о поцелуях – этого больше не случится.

Карандаш, выскользнув из пальцев Одрины, упал на столешницу, и графитное острие, обломившись, отлетело в сторону.

– Не надо представлять, как я целую тебя или как ты целуешь меня, – продолжал Джилс. – И не следует воображать, как мы, набрасываясь друг на друга с поцелуями, падаем на пол, не прекращая целоваться.

Слушая его, Одрина закусила губу, чтобы не рассмеяться.

– Это просто для примера. – Джилс попробовал втиснуть лезвие перочинного ножа между двумя панельками, после чего принялся всматриваться в стык. – Уж сегодня-то этого точно не случится.

– А то, что шкатулка не будет открыта, – другой пример того, чего сегодня не случится. – Теперь уже Одрина не стала сдерживать смех. И действительно, почему бы не посмеяться?

Джилс продолжал в разной последовательности сдвигать панельки. А Одрина, сидя напротив, водила карандашом по одному из листов, взятых у Софи. Эту бумагу с координатной сеткой леди-астроном использовала для зарисовки своих наблюдений, однако Одрина считала, что на ней можно изобразить и что-то более земное. Ну, хотя бы дом.

Что же касается Джилса… Интересно, почему он, имея полную свободу распоряжаться собой, отказался от своих жизненных устремлений. А как бы ей самой хотелось обустроить свою жизнь? Разумеется, после того, как Карисса выйдет замуж за герцога. Впрочем, она прекрасно знала: замужество или разочарование – только этого ожидали от нее родители. Подобное ожидание являлось их многолетней привычкой. Именно эта привычка и заставила отца отправить ее в компанию едва знакомых людей – с тем чтобы она не вернулась в Лондон и не создала там каких-нибудь проблем. Но теперь-то она лучше знала этих людей, и ее уже не так тянуло домой. Более того, ей даже хотелось задержаться здесь на какое-то время. Ведь тут она была свободна от отцовских упреков, от угроз Ллуэлина и от увещеваний матери.

Конечно, Одрина понимала, что эта свобода – ненастоящая, временная. Тем не менее и такой вариант казался привлекательным.

Джилс продолжал молча возиться со шкатулкой, и Одрина принялась чертить на бумаге разные линии. Внезапно дверь распахнулась, и в комнату стремительно вошла леди Ирвинг. За ней семенила самая маленькая из собак виконтессы – рыжеватая дворняжка по кличке Пенни.

– Резерфорд, спасите меня от своего отца! – воскликнула графиня. – Он вознамерился украсить все головы в этом проклятом пассаже.

Еще несколько дней назад Одрина не поняла бы, о чем речь. Однако теперь она знала, что в Касл-Парре имелся коридор, заполненный античными бюстами, которые Ричард Резерфорд пожелал украсить венками.

– А ты что задумала, моя девочка? У тебя на лице какое-то… непривычно проказливое выражение. – Леди Ирвинг направилась к Одрине, и собачонка последовала за ней, позвякивая подвешенным на шее колокольчиком.

– Непривычное, вы говорите? – спросил Джилс. – Насколько я знаю, у леди Одрины довольно часто на лице такое выражение. У нее весьма изощренный ум…

Проигнорировав его слова, Одрина ответила:

– Я рисую, миледи. Вы ведь знаете, девушки из благородных семейств не должны сидеть без дела.

Леди Ирвинг хмыкнула. Она наверняка произнесла бы и что-то более внятное, но в этот момент в гостиной появился Ричард Резерфорд.

– Розмарин опять закончился, – со вздохом сообщил он. – И всего лишь одной голове не хватает венка. Сынок, как ты думаешь, омела для этого дела подойдет?

Леди Ирвинг закатила глаза. После чего склонилась к листу бумаги, и Одрина уловила сладковатый запах бренди.

– Это что, брошь? – спросила графиня. – Ничего безобразнее в жизни не видела.

– Позвольте взглянуть… – Ричард Резерфорд стремительно приблизился к столику и, посмотрев на рисунок, пробормотал: – Знаете, я видел и более безобразные вещи. Не забывайте, что я рассматривал ювелирные изделия в течение последних двух месяцев.

– Однако в Касл-Парре вы не просили, чтобы вам показали что-то из драгоценностей, – заметила леди Ирвинг.

– В этом не было необходимости, Эстелла, потому что главная драгоценность здесь. – Ричард указал на столик. – Вот эта шкатулка.

– Я не ослышался? – с некоторым удивлением проговорил Джилс. – Отец, ты только что назвал леди Ирвинг по имени?

– И что с того, Резерфорд? – отозвалась графиня. – Что в этом особенного?

– О господи… – произнес Джилс. – Если я всего лишь Резерфорд, почему мой отец…

– Он просто Ричард, – перебила графиня. – Так, по крайней мере, не будет путаницы.

Отложив шкатулку, Джилс со вздохом пробормотал:

– Лучше б мои уши отвалились еще утром.

– Сынок, будь рациональным, – посоветовал ему отец. – Вполне достаточно, чтобы твои уши отвалились несколько минут назад. – В глазах Ричарда плескался смех.

Одрина не видела смысла оставаться серьезной, поэтому с улыбкой сказала:

– В общем, мои художественные устремления пресечены. Видите ли, здесь я изобразила вовсе не брошь, а Касл-Парр.

Джилс тотчас же выпрямился.

– Дайте-ка посмотреть… Он схватил листок. – Касл-Парр?.. Хм… – Его брови сдвинулись.

– Вам не понравилось? – спросила девушка.

– Конечно же, понравилось, – поспешно проговорил Ричард. – Я знаю своего сына уже давно. Он всегда делает такое лицо, когда ему что-то очень нравится.

– Полнейший вздор, – констатировала леди Ирвинг. – Если бы это было брошью, то вот эта заостренная часть проткнула бы кому-нибудь кожу.

– Но ведь здесь изображена не брошь, – возразил Джилс. – Уж поверьте, я способен отличить рисунок ювелирного изделия от рисунка архитектурного сооружения. Ведь я обладаю знаниями в обеих областях.

– Но у нее-то нет таких знаний, – парировала леди Ирвинг.

Одрина забрала свой листок и сложила его пополам.

– Я восприняла критику, – пробурчала она. – И больше никогда не буду ничего рисовать.

– Дайте я еще раз взгляну. – Джилс вытянул листок из пальцев девушки и снова развернул. – Координатная сетка… очень интересно. Никогда не видел, чтобы кто-то использовал такую бумагу.

– Софи сказала, что сама ее делает. – Одрина попыталась отобрать лист, но молодой человек отвел руку в сторону. – Джилс, отдайте. На сегодня я получила достаточно насмешек.

– Одрина, я вовсе не собираюсь над вами насмехаться.

– Постойте-ка! – Ричард скрестил руки на груди. – Я не ослышался?.. За этим столом тоже обращаются друг к другу по имени?

– Да, – подтвердил Джилс. – И я, кстати, считаю, что для венка можно использовать и омелу.

Под столом, словно выражая свое одобрение, тявкнула собачонка по кличке Пенни. После чего, видимо, в поисках крошек печенья ткнулась носом в ноги Одрины.

Дверь меж тем вновь распахнулась, и в гостиную буквально вбежала леди Дадли – с развевающимися седыми волосами, в сдвинутом набок ситцевом переднике.

– Где моя Пенни?! Мне нужна Пенни! – воскликнула виконтесса. – Кто-то стоит у дверей, и мне нужны все мои собаки. – Увидев питомицу, она подскочила к столу и подхватила ту на руки. Звякнул колокольчик, и Пенни лизнула хозяйку в лицо.

– Но кто-нибудь откроет дверь вновь прибывшим? – спросил Джилс.

Леди Ирвинг пробормотала:

– Пожалуй, я схожу посмотрю… Леди Дадли, вы со мной?

Пенни восторженно тявкнула, ответив тем самым вместо хозяйки. И обе дамы тотчас покинули комнату.

Ричард указал пальцем на сына и сказал:

– А ты занимайся шкатулкой. Мы здесь именно ради нее. – С этими словами он тоже удалился.

Разгладив рисунок, Джилс передал листок Одрине и снова взялся за шкатулку.

– Можно подумать, я сам не знаю, из-за чего мы находимся и в этом замке, и в Йоркшире, и вообще в Англии, – проворчал он себе под нос.

– Вы-то с отцом действительно находитесь здесь из-за шкатулки, – подтвердила Одрина. Прежнее ощущение, будто природа затаила дыхание, исчезло, и вместо него пришло ясное восприятие реальности. Теперь-то она отчетливо понимала, что оказалась в Йоркшире совершенно случайно. Так же, как и все остальные.

– Если хочешь, давай я потружусь над шкатулкой, – предложила Одрина.

– Конечно, попробуй. Наверное, я слишком много о ней думаю. Возможно, тебе больше повезет, поскольку она еще не утомила тебя.

Очевидно, не только на нее давило время. Возможно, Джилс воспринимал свой артрит как тикающие часы, в которых его руки были как бы стрелками. И когда эти стрелки сделают полный круг, часы остановятся. Вообще человеческое тело устроено очень сложно и деликатно. Порой оно исправно функционирует в течение многих лет, а порой начинает скрипеть и разваливаться с самого раннего возраста…

– Если хочешь, возьми пока бумагу и порисуй, – предложила Одрина. – Нарисуй брошь или дом. Или и то, и другое.

– Нет… Не вижу в этом смысла, – ответил Джилс, задержав взгляд на ее неумелом рисунке.

Взяв в руки шкатулку, Одрина вновь поразилась ее изяществу. Эта хрупкая коробочка из золоченого дерева более тридцати лет дожидалась того, кто ее откроет. И она смогла бы пережить все это время лишь у такого человека, как Софи, которая получила эту шкатулку, будучи еще совсем молоденькой. Она была слишком юной, чтобы задавать какие-либо вопросы, однако достаточно смышленой, чтобы бережно отнестись к подарку. И долгие годы Софи держала шкатулку при себе, не уделяя ей особого внимания и уж тем более не пытаясь ее открыть. Просто хранила до определенного момента, вот и все.

На ощупь дерево было гладким как фарфор, а резные узоры так и плясали перед глазами. Одрина поднесла шкатулку к уху и постучала по ней. Судя по гулкому сухому звуку, внутри было пусто.

Джилс уже сместил некоторые панельки, и Одрина вернула их в первоначальное положение, изумляясь хитроумности всех этих захватов и зацепов. Панельки даже не пошевелятся, если попробовать сдвинуть их в неверной последовательности.

Прикрыв глаза, Одрина попыталась представить внутреннее устройство шкатулки. Тут, конечно же, что-то посложнее, чем бумажная пружинка. Шпунты?.. Желобки?.. Зубчики?.. Все было плотно состыковано, и при каждом незначительном смещении какие-то детальки внутри высвобождались.

Одрина открыла глаза и опять посмотрела на шкатулку, которая, казалось, дарила свой блеск лишь ей одной.

Она даже не заметила, как снова распахнулась дверь гостиной, однако голос леди Ирвинг проигнорировать было невозможно. Графиня заговорила торопливо, причем ей явно не хватало воздуха:

– Резерфорд… Одрина… девочка моя… Вы должны познакомиться с одной особой… только что прибывшей к нам в замок. Каким-то образом она пробралась сюда по этим отвратительным дорогам и… – Леди Ирвинг сделала глубокий вдох и добавила: – Эта дама привезла еще одну шкатулку с секретом!

 

Глава 12. В которой обнаруживается двойной ключ к разгадке

Софи находилась в библиотеке, когда к ней заглянул лорд Дадли, чтобы сообщить о прибытии очередной гостьи. Похоже, это становилось обычным делом… За целый год у них не было такого количества посетителей, как в последнюю неделю. И если леди Ирвинг, Одрину и обоих Резерфордов они ожидали, то эта новая гостья появилась совершенно неожиданно.

Софи взяла свекра под руку, и они направились вниз, откуда уже доносились голоса и лай возбужденных собак. Все остальные уже находились в холле. Леди Ирвинг и Джилс вели полемику по поводу шкатулки. Леди Дадли держала в поднятой вверх руке печенье, и несколько собак, встав на задние лапы, тянулись к угощению. А Ричард Резерфорд и Одрина беседовали с гостьей.

– Это мисс Миллисент Корнинг, – шепнул лорд Дадли на ухо Софи, когда они спускались по лестнице.

Миллисент Корнинг была сантиметров на десять выше, чем Софи, и выглядела лет на тридцать пять. Она уже достигла того возраста, когда можно смело экспериментировать с одеждой, и в то же время была еще достаточно молода, чтобы рискованные наряды смотрелись на ней органично.

Облаченная в темно-красное платье из блестящего шелка, с лифом, отороченным черными кружевами и затянутым прозрачной газовой материей, мисс Корнинг выглядела весьма впечатляюще. Лицо же у гостьи было своеобразным: длинный, чуть крючковатый нос, выступающий подбородок и глубоко посаженные синие глаза под арками черных бровей. В блестящих черных волосах, заплетенных в косу и уложенных на голове наподобие короны, торчало несколько зеленых перьев. В мочках ушей сверкали алмазные капельки, а на шее у нее висела массивная золотая цепочка.

В общем, эта женщина олицетворяла собой состоятельность, элегантность, уверенность и жизненную активность. А также – Лондон со всеми его возможностями. Софи нелегко было смотреть ей прямо в глаза, и пока лорд Дадли представлял их друг другу, она то и дело поглядывала на свои изрядно поношенные сапожки.

– Как я понимаю, Софи – это сокращение от имени София, верно? Значит, вы тоже обладательница шкатулки-головоломки? – Низкий голос мисс Корнинг слегка подрагивал: она как будто сдерживала смех. – Полагаю, что моя шкатулка – двойник вашей. А если точнее – они пара из тройняшек, поскольку существует еще и третья.

Софи вскинула голову. Всех остальных тоже заинтересовали последние слова гостьи. И воцарилась такая тишина, что стало слышно шумное дыхание гончего пса по кличке Феликс и хруст печенья на зубах у Пенни.

– Значит, подобных шкатулок – три? – Ричард Резерфорд первым нарушил молчание. – Но почему вы так считаете, мисс Корнинг?

– Потому что внутри моей шкатулки написано, что она – вторая из трех.

Снова воцарилось молчание. После чего мисс Корнинг проговорила:

– Я вижу, эта новость для вас – полнейшая неожиданность. Так же, как и мой приезд. Господи, но я же предварительно отправила письмо. Неужели оно еще не дошло?

– Мы уже давно не получали писем, – сказала леди Дадли. Она склонила голову к плечу, по которому тотчас же рассыпались ее белоснежные пряди. – Но мы никогда не отказываем в крове заплутавшим странникам. В Касл-Парре всегда найдется место для еще одной гостьи.

Все восемь собак, проследив за движением руки своей хозяйки, уставились на мисс Корнинг. А та с улыбкой сказала:

– Вы очень любезны, миледи.

Внезапно Софи отвернулась – и чихнула. Потом – еще раз.

– Софи терпеть не может собак, – сообщила леди Дадли. – Она из-за них чихает.

– Я нормально к ним отношусь, – возразила Софи и посмотрела на гостью. – Добро пожаловать, мисс Корнинг. Мне не терпится взглянуть на шкатулку, похожую на мою.

– Наверное, это лучше сделать в библиотеке, – предположила Одрина. – Думаю, нам всем будет интересно на нее взглянуть. Конечно, после того как мисс Корнинг обустроится.

– Да-да, разумеется! – закивал лорд Дадли. – Как славно, что наша компания увеличивается. Не знаю, что случилось с вашим письмом, но мы все равно рады вас принять. Вы проведете с нами Рождество?

Софи не расслышала ответ, поскольку ее свекор тут же громко позвал дворецкого. А минуту спустя мисс Корнинг вместе со своим багажом и служанкой отправилась наверх. Лорд Дадли также пошел с гостьей, не прекращая любезной светской болтовни.

А все оставшиеся в холле стали расходиться. Сначала удалилась леди Дадли в сопровождении своих собак, а затем и четверо остальных – оба Резерфорда, леди Ирвинг и Одрина. При этом все они говорили о шкатулке.

«Моя шкатулка…», – подумала Софи, поежившись в своем коричневом хлопковом платье. Не так уж много вещей имели для нее реальное значение. Телескоп – для ума, пенсне – для глаз… А золоченая шкатулка с секретом – для сердца.

Будучи пятилетней девочкой, она еще не осознавала, что уродилась некрасивой и неуклюжей. Ее старшая сестра, живущая ныне в Ирландии со своим третьим мужем, была занята лишь самой собой, и потому ее подруга леди Беатрис стала для Софи олицетворением всего самого доброго и прекрасного в мире. И если бы Софи знала, что леди Беатрис передала ей шкатулку в качестве прощального подарка, то она вряд ли приняла бы ее с таким восторгом.

Но эта вещь восхищала ее тогда и продолжала восхищать на протяжении многих лет. Она была такой золотистой… какими не были ее волосы. Казалась такой легкой и изящной… каким не было ее тело. Все эти особенности не имели для нее никакого значения в детстве, но они стали важны, когда она выросла и ощутила себя… какой-то несуразной, совершенно не соответствовавшей благородному обществу ни своими манерами, ни наклонностями. И для нее был утешением тот факт, что когда-то одна прекрасная женщина сделала ей этот подарок.

В детстве Софи считала шкатулку чем-то вроде скульптуры, предмета искусства. И при своей склонности к математике она называла ее «мой параллелепипед», на что ее отец улыбался, а мать сокрушенно качала головой.

И вот теперь, всего за несколько дней, она успела поделиться и своим телескопом, и своим «параллелепипедом», содержащим в себе секрет, о котором она и не подозревала. И для нее этот опыт – предоставить кому-то доступ к дорогим ей вещам – оказался слегка пугающим, но в то же время приятным. Оставалось еще поделиться своими очками. Быть может, ими захочет попользоваться мисс Корнинг?

Ощутив, как у нее снова зачесалось в носу, Софи сдернула пенсне. И, начихавшись до звона в ушах, поспешила вернуться в библиотеку, где должна была открыться тайна содержимого ее шкатулки.

Когда все собрались, Софи почувствовала себя… хозяйкой вечеринки. Правда, комната была явно тесновата для восьмерых человек. Хотя, возможно, так казалось лишь потому, что все присутствовавшие столпились вокруг откинутой столешницы секретера, где уже находились обе шкатулки, освещенные несколькими лампами.

– Но они – совсем не близнецы, – сказала Софи, немного смутившись.

И действительно, золотистая поверхность ее шкатулки поблескивала в падающем на нее свете, тогда как со шкатулкой мисс Корнинг этого не происходило. Та была гораздо темнее и имела куда меньше резных узоров. А еще от нее исходил едва уловимый запах – она была сделана из розового дерева, которое, по словам Джилса Резерфорда, очень нравилось его матери.

– Близнецы не всегда бывают совершенно одинаковыми, – с улыбкой ответила мисс Корнинг. И, взяв свой «параллелепипед», она быстрыми и уверенными движениями принялась разъединять невидимые сочленения. Мало-помалу панельки открывались, сначала с одной стороны, затем – с другой. После чего некоторые из них возвращались на прежнее место, а затем снова сдвигались; причем все эти стремительные манипуляции казались весьма запутанными.

– Как легко и ловко у нее получается, – громким шепотом прокомментировала леди Ирвинг. – Резерфорд, сколько времени вы возились с этой позолоченной коробкой?

– Достаточно долго, чтобы восхититься чужой сноровкой, – отозвался Джилс.

Мисс Корнинг улыбнулась.

– Мне тоже потребовалось немало времени, чтобы во всем разобраться. Я унаследовала эту шкатулку около трех месяцев назад.

Через несколько минут крышка плавно скользнула вбок, явив взорам присутствующих внутренность коробочки, в которой ничего не было.

– Она пустая? – удивился Ричард Резерфорд. – И даже никакого послания?..

– Послание есть. – В свете ламп сверкнула улыбка мисс Корнинг, и, перевернув шкатулку, она представила собравшимся ее секрет.

Софи увидела, что внутренняя сторона крышки испещрена какими-то буквами, нацарапанными то ли гвоздем, то ли концом лезвия.

– Вы позволите? – Старший Резерфорд протянул руку.

– Да, конечно, – кивнула мисс Корнинг.

Развернув крышку к свету, Ричард чуть прищурился и стал читать:

– Вторая из трех. София, Анжела, Мария. Спасение от врагов наших и от руки всех ненавидящих нас, сотворение милости с отцами нашими… – Голос его чуть дрогнул, и он пробормотал: – Я как будто снова слышу мою Беатрис.

– Вздор… Это не собственные слова вашей жены, – проворчала леди Ирвинг. – Да вы что, язычники?.. Это же Бенедиктус… Песнь Захарии.

– Бенедиктус?.. То есть это из Библии? – Резерфорд нахмурился. – Никогда не замечал, чтобы Беатрис проявляла особый интерес к Писанию.

– Это песнь благодарности, – вспомнила Софи. Она уже давно – с тех пор, как вышла за Джека, – перестала регулярно посещать церковь, однако у нее все же сохранились какие-то сведения, обретенные в период набожной юности. – Из Евангелия от Луки. Благодарность, пророчество и… и искупление.

– Ладно, это не так уж важно, – сказал Джилс. – Что может означать остальная часть послания? Мисс Корнинг, вы уловили в этом хоть какой-то смысл?

Все взирали на крышку шкатулки, помещенную в самый яркий круг света. После вполне понятных слов шел сплошной ряд букв, из которых нельзя было вычленить ничего вразумительного.

– Это некий код, но простая замена одних букв другими ничего не дает, – ответила мисс Корнинг. – И я подумала, что для разрешения загадки необходимо найти две другие шкатулки. – Она провела своими изящными окольцованными пальцами по полированной столешнице. – Я стала богатой наследницей совсем недавно, после смерти своей кузины. Эта шкатулка была среди прочих вещей, и когда я ее открыла… приложив к тому немало усилий… В общем, могу вас заверить, мистер Резерфорд, обнаруженное сообщение меня заинтриговало. – Миллисент чуть помолчала. – Дело в том, что мою кузину звали Анжелой, и эту шкатулку она получила от леди Беатрис Ньюкоум как раз перед тем, как та тайно и весьма поспешно покинула Англию.

Софи не могла не восхититься драматическим даром мисс Корнинг. Казалось, что слова, произнесенные ее низким вибрирующим голосом, как бы вальсировали, сплетаясь в складное повествование.

– Моя кузина вспоминала леди Беатрис всякий раз, когда я брала шкатулку с полки, – продолжала рассказчица. – По словам Анжелы, она была восхитительной женщиной, подругой ее старшей сестры. Вручая Анжеле шкатулку, леди Беатрис пояснила, что делает это потому, что дети лучше взрослых понимают, что по-настоящему важно. И она выразила надежду, что Анжела сбережет и сохранит ее подарок.

– Да, верно, – прошептала Софи. – Те же самые слова…

Миллисент внимательно посмотрела на Софи, потом вновь заговорила:

– Я полагала, что это всего лишь прелестная история, но потом, когда открыла шкатулку и увидела имя кузины среди двух других, я поняла, что все это связано с какой-то тайной…

– И с приключением, – вставил Ричард Резерфорд.

– Возможно, – улыбнулась мисс Корнинг. – Так вот, будучи теперь вполне независимой женщиной, располагающей средствами и свободным временем, я решила заняться поисками упомянутых Софии и Марии. И просмотрев сохранившиеся письма кузины, я обнаружила упоминания о некоторых ее подругах, а также членах их семейств.

– И так вы нашли меня? – спросила Софи. «Ох, неужели в библиотеке всегда так жарко?» – подумала она.

– Я нашла упоминания о трех Софиях и выяснила их нынешние фамилии и места проживания. Я написала каждой, и две из них вежливо заверили меня, что никогда не получали каких-либо подарков от леди Беатрис. Подозреваю, что они усомнились в моем здравомыслии, но… что тут поделаешь? – Мисс Корнинг пожала плечами. – В общем, я, как говорится, напала на след, а уж в этом-то доме, наверное, знают, какой целеустремленной становится собака, учуявшая нужный запах.

Леди Дадли закивала и тут же сказала:

– Однако я письма от вас не получала и…

– Это я уже поняла, – перебила мисс Корнинг. – Мне, конечно, следовало дождаться ответа, прежде чем отправиться в путь, но я не смогла утерпеть.

– А откуда именно вы приехали? – поинтересовался Ричард Резерфорд – как всегда доброжелательный и учтивый.

– С северной окраины Линкольншира, это к востоку отсюда. А если точнее – из небольшого селения Бэрроу-Хейвн, о котором вряд ли кто слышал. Я жила там с семьей своего брата. Когда же у меня появились средства, они сочли, что я должна передать их им. Я не согласилась, и они решили, что я больше не должна у них оставаться. – Интонация Миллисент была вполне спокойной, однако в ней ощущался некоторый трагизм.

– И таким образом… вы приехали сюда? – Софи даже не знала, как воспринимать всю эту информацию.

– Ну… В общем, из трех Софий оставались только вы, и я решила, что одна из шкатулок находится именно у вас.

– А если бы у меня ее не оказалось?

– Ну, тогда… – Миллисент замялась. – Тогда мне пришлось бы думать, что делать дальше.

– Об этом вам не нужно беспокоиться, – скрипучим, но жизнерадостным голосом заверил лорд Дадли, усаживаясь в кресло. – У нашей Софи есть шкатулка, и вы можете гостить у нас сколько угодно. Мы всегда рады компании.

– Да, рады, – подтвердила леди Дадли. – Но где мы ее разместим? Ведь не в той же комнате, где живут собаки.

– Конечно же, нет, дорогая, – успокоил супругу виконт. – Наши собаки будут спать на своем месте. Ты же знаешь, у нас в доме много комнат.

– Вы уже разместили меня в замечательной комнате, – сказала мисс Корнинг. – Даже не знаю, как вас благодарить. Я не хотела, чтобы так получилось, но… Пока погода не улучшится, мне придется искать приюта у вас. Мой кучер клянет меня за то, что я отправилась в путь в такую погоду, да еще – в воскресенье. Но вы же понимаете… – Она умолкла и поджала губы.

– Вам больше никуда не надо ехать, – включилась в разговор Одрина. Эта женщина была для Софи в какой-то мере загадкой – гордая и резковатая, но с интересным складом ума и проявляющая иногда какую-то печальную мягкость. Вот как сейчас…

– Давайте прекратим этот разговор! – Лорд Дадли прямо-таки сиял, и взъерошенные седые волосы вокруг его головы были подобны ореолу. – Вы можете оставаться у нас столько, сколько захотите.

Софи не видела свекра таким воодушевленным уже давно – со дня смерти сына, а может – и с более ранних времен.

– Все это очень мило, – промолвила леди Ирвинг. – Однако надо открыть и другую шкатулку. Как вы думаете, дорогуша, вам по силам откупорить и эту, золотистую? Никто из присутствующих, похоже, не представляет, как к ней подступиться.

Джилс Резерфорд издал какой-то нечленораздельный звук, а мисс Корнинг сказала:

– Что ж, могу попробовать. Если, конечно, миссис Парр не возражает.

– Просто Софи, – поправила дама-астроном. – Пожалуйста, делайте все, что нужно.

Миллисент совершила с ее шкатулкой те же манипуляции, что и со своей. Софи смотрела очень внимательно и насчитала сорок пять перемещений панелек. Еще несколько дней назад она даже не подозревала об их наличии в своем «параллелепипеде», и вот теперь они раскрывались в руках неожиданной гостьи.

– Вот и готово, – произнес Ричард Резерфорд и слегка прижал золоченую крышку, которую Миллисент уже собиралась сдвинуть. – Софи, может, вы сами откроете?

С гулко бившимся сердцем и чуть подрагивавшими пальцами Софи вытянула крышку. Шкатулка, как и ожидалось, оказалась пустой. Сделав глубокий вдох, Софи перевернула крышку. На оборотной стороне здесь также обнаружились ряды нацарапанных букв.

Все подались вперед, на несколько секунд загородив свет ламп.

– Черт возьми, – пробормотала леди Ирвинг. – Первая из трех. София, Анжела, Мария…

– И милость его из поколения в поколение, – прочитала Софи. – Это тоже из Бенедиктуса?

– Откуда мне знать? Я помню оттуда лишь несколько строчек, – ответила леди Ирвинг. – Сборище безбожников… Но мы ведь в библиотеке. Неужели здесь нет Библии?

– Сейчас достану. – Воспользовавшись возможностью выскользнуть из круга собравшихся, Софи поспешила к одной из полок; ей ужасно захотелось стать невидимой в своем коричневом платье. Склонность к подобной маскировке возникла у нее в период болезни мужа. Ибо к тому, чего Джек не видел, он не мог ни обратиться, ни прикоснуться.

В библиотеке имелось несколько экземпляров Библии, и первым попавшимся оказался весьма древний том в переплете из черной кожи. Старая плотная бумага делала его довольно увесистым.

Взяв Библию, Софи вернулась обратно к столу и протянула книгу леди Ирвинг. Та, закатив глаза, пробормотала:

– То есть гласом Божьим должна стать я? Что ж, если вам так хочется… – Она открыла первую страницу. – Ого!.. Библия Дуей-Раймса! В этом доме дают приют папистской литературе?

– Мы просто бережем старые книги, – ответила Софи.

Леди Ирвинг хмыкнула и принялась переворачивать листы.

– Магнификат… то есть величание Богородицы… Ричард, похоже, ваша леди Беатрис отдавала особое предпочтение истории о Рождестве Христовом.

Софи с удивлением заметила, что на лице старшего Резерфорда появилось какое-то глуповато-растерянное выражение.

– Ну да… Похоже, что так. – Он откашлялся. – Однако к разгадке зашифрованного сообщения мы, как я понимаю, не приблизились?

И действительно, с дополнительной порцией беспорядочных букв загадка казалась еще более непостижимой.

– Ну что ж, – произнес Джилс, – полагаю, мы должны отыскать шкатулку, подаренную некой Марии, иначе не будет нам покоя до скончания веков.

– Сынок, ты ведь знаешь, я всегда спокоен, – отозвался Ричард. – И все же, мисс Корнинг, мне хотелось бы узнать, не выяснили ли вы что-нибудь относительно Марии, знакомой моей покойной жены.

– Разумеется, выяснила, – ответила мисс Корнинг. – И я буду рада…

– А она была знакома с Джеком? – неожиданно спросила леди Дадли. – Вам не попадались письма, где упоминался Джек? И вообще, что вам известно о нем?

Софи на мгновение прикрыла глаза.

– Моего кучера тоже зовут Джеком, – после некоторого молчания сообщила мисс Корнинг. – И мне известно, что он очень раздосадован нашей сегодняшней поездкой. Но вы ведь не его имеете в виду?

– Леди Ди, вам надо отдохнуть, пойдемте в вашу комнату, – проговорил виконт, выразительно взглянув на Софи.

– Ее светлость имела в виду своего сына Джона, моего покойного мужа, – пояснила она. – Дома мы звали его Джеком. – Наверное, впервые за сегодняшний день ее голос обрел твердость.

– Понятно, – кивнула мисс Корнинг. – Примите мои соболезнования. Тяжело терять близкого человека.

– Это случилось уже давно, – ответила Софи, пожав плечами.

 

Глава 13. В которой Джилс едва не швыряет свою вилку

За обеденным столом говорили исключительно о шкатулках, зашифрованных текстах и о личности неведомой Марии – как будто других тем уже не существовало. У Джилса даже возникло желание метнуть свою вилку в стену, и лишь две причины удержали его от подобного поступка. Во-первых, он мог промахнуться и вместо стены попасть во что-нибудь бьющееся, а во-вторых – очень уж вкусна была жареная утка. Кроме нее, на столе присутствовали говяжий язык в смородиновом соусе, запеченные в тесте креветки и самые разные овощи – брокколи, артишоки и нежные листья латука. Так что до окончания трапезы с вилкой расставаться не следовало.

– Да-да, именно так, – в который уже раз отвечала мисс Корнинг на вопрос леди Дадли. – Я написала всем Мариям, упомянутым в корреспонденции моей кузины. И только от двух не получила ответа.

Переодеваясь к обеду, новоприбывшая гостья заменила небольшие перья в своей прическе на более крупные. Очевидно, с обретением средств она дала волю своим «павлиньим» наклонностям, но Джилс не мог ее за это осуждать. Если бы его сестра Рейчел вдруг стала богатой наследницей и кто-то попытался отобрать у нее унаследованное, – он бы непременно посоветовал ей тратить деньги на все, что она пожелает.

После недолгого молчания мисс Корнинг с некоторым смущением продолжала:

– Надеюсь, вы, милорд, и вы, миледи, не рассердитесь, но в качестве обратного адреса – на случай, если какая-то из Марий отзовется, – я указала Касл-Парр. Не сочтите меня слишком самонадеянной, но я просто знала, что в дом брата уже не вернусь.

– Вы все сделали правильно, – с улыбкой заверил гостью лорд Дадли. – Мы посылаем слугу в деревню за почтой почти каждый день. Леди Ди, я пока не замечал никаких необычных писем. А вы?

– Спасибо, милорд, вы очень добры, – поблагодарила мисс Корнинг слегка дрогнувшим голосом. Судя по всему, она отправилась в дорогу со всеми своими пожитками. И потому, конечно же, была рада гостеприимству хозяев Касл-Парра.

– Ну, а вы, юный Резерфорд!.. – Голос леди Ирвинг загрохотал как молот по наковальне. – К чему вы теперь намерены приложить свои силы?

Джилс вопросительно взглянул на графиню, и та пояснила:

– Поскольку мисс Корнинг открыла шкатулку, вам больше не над чем корпеть, пока вы с леди Одриной шепчетесь и воркуете, не так ли?

– Ах, вот вы о чем… – протянул Джилс. – Да, вы правы. Мне необходимо найти себе новое занятие. Возможно, я украшу несколько голов в античном пассаже. А впрочем, нет… Ведь вы уже сделали это, пока сами там шептались и ворковали с моим отцом, верно?

– Сынок, перестань, – буркнул Резерфорд-старший. – К чему столь жесткий разговор? Ты можешь украсить эти головы так, как тебе захочется. Главное, чтобы создавалось праздничное настроение.

– Совершенно верно, – поддержал лорд Дадли. – Это именно то, что мы с супругой обожаем.

Джилс одним глотком осушил свой бокал. Он не мог не отметить, что отец не высказал какого-либо протеста в связи с темой «воркования». Ну, а что касается шкатулки… Да, она действительно была открыта, и никаких драгоценностей в ней не оказалось. Возникла лишь очередная загадка, а возвращение домой, похоже, откладывалось… Так что леди Ирвинг была права. Ему действительно требовалось найти себе какое-нибудь занятие.

По окончании трапезы, когда все направились в библиотеку, чтобы продолжить возню со шкатулками, Джилс придержал отца.

– Папа, подожди. Хочу с тобой поговорить.

– Да-да, конечно, – кивнул Ричард. Взглянув на графиню, он с улыбкой сказал: – Идите, Эстелла. Я присоединюсь к вам через несколько минут. Без меня не начинайте. – И, уже обращаясь к сыну, он продолжал: – Очень интересная женщина… Притворяется вздорной и сварливой, но, на мой взгляд, она на самом деле совсем не такая, какой старается казаться.

– Я не склонен идти наперекор дамам. – Джилс вместе с отцом снова уселся за стол. – И если графине хочется, чтобы ее считали ужасной, то я с радостью ей подыграю.

Отец засмеялся и взял из вазы с цукатами кусочек засахаренного имбиря.

– Ну, сынок, так что же тебя беспокоит?

Джилс тоже взял имбирный цукат.

– Наше затянувшееся пребывание в Англии.

– Вот как? – Отец отправил цукат себе в рот. – М-м… как вкусно. И вроде даже согревает.

– У нас уже две шкатулки и никакой реальной информации, – продолжал Джилс. – А что, если мы так ничего и не найдем? Как ты откроешь свой магазин в Лондоне без маминых бриллиантов? – Он вздохнул. – И как насчет заботы о семье? Па, ты им нужен. Нужен гораздо больше… чем это твое приключение. – Последнее слово имело столь кислый привкус, что Джилс поспешил забить его, отправив в рот цукат.

А отец тем временем соорудил перед собой аккуратный столбик из засахаренных апельсиновых корок.

– Ты так думаешь?.. – пробормотал он. – Джилс, но они ведь уже взрослые. Ты, конечно, самый старший, однако не следует по-прежнему относиться к ним как к детям. И не возражай. Ты и сам это прекрасно понимаешь.

– Нет, у меня иное мнение, – проворчал Джилс. Он, разумеется, осознавал, что его братья и сестры уже не маленькие, что они начинали самостоятельную жизнь. Даже Рейчел покинула родной дом и жила теперь у тети. – Я считаю, что им все так же требуются отцовские наставления.

– Ты попросил меня подождать с поездкой в Англию до помолвки Сары, что я и сделал. Джилс, твои братья и сестры строят собственную жизнь. Все, кроме тебя… и меня, если уж на то пошло. Но разве мы все не заслуживаем чего-то лучшего?..

– Но мы поддерживаем друг друга, – заявил Джилс. – Ведь так?..

Улыбка исчезла с отцовского лица, и он проговорил:

– Сынок, я очень люблю тебя, но не думай, что я не понимаю, почему ты здесь находишься. У тебя ведь не было желания посетить родину своей матери и познакомиться с ее родственниками. Ты отправился сюда, чтобы присматривать за мной, чтобы удерживать меня от опрометчивых поступков, верно?

– Нет, я просто… – Джилс в смущении умолк.

– Сынок, не беспокойся, я не сержусь. Ты хоть и ворчишь на меня, но я понимаю, что ты делаешь это любя. Кроме того, я и сам хотел, чтобы ты со мной поехал. Потому что – пусть даже вопреки своему желанию – ты побывал на родине матери и увиделся с ее близкими. И теперь ты знаешь, чем мне хотелось бы заниматься. Поверь, у меня никогда не было желания заниматься изготовлением бумаги. Мне всегда хотелось быть ювелиром. Поэтому я и тебя вовлек в это дело. – Отец вздохнул, на его лице снова промелькнула улыбка. – А если тебе требуется мое родительское наставление, то тогда… В общем, отправляйся домой, сынок. В любое время, когда захочешь. – Отец усмехнулся. – Возможно, у нас получится работать вместе. Как думаешь?.. Мы могли бы создать первую в мире трансатлантическую ювелирную фирму.

Джилс тяжко вздохнул.

– Отец, пойми, у меня нет желания работать с драгоценностями.

Ричард отправил в рот очередной цукат.

– Это ты сейчас так думаешь, сынок. Но у тебя будет другое мнение после еще нескольких лет работы с бумагой.

– И все же работа с бумагой для меня предпочтительнее, – проговорил Джилс.

Его, конечно, привлекало не столько изготовление бумаги, сколько возможность спроектировать на ней дом, пакгауз, магазин или церковь – все, что угодно. Бумага могла стать трамплином к тому будущему, о котором он мечтал.

Джилс улыбнулся, вспомнив, как Одрина соорудила бумажную пружинку. А также о том, как она нарисовала Касл-Парр, что было так мучительно близко к тому, к чему стремился он сам.

– Так ты хочешь управлять нашей мастерской? – Отец сдвинул брови. – Знаешь, я был бы рад, если бы твои братья взяли на себя руководство, но что касается тебя… Никогда не слышал, чтобы ты высказывал такое желание.

– Да я и сейчас его не высказал. – За время пребывания в Англии у Джилса уже неоднократно возникало ощущение, что он и окружающие разговаривают на разных языках. Однако у него впервые появилось то же самое чувство при общении с собственным отцом.

Ему не хотелось продолжать этот бессмысленный разговор. Отец не сомневался, что у него все получится, потому что… Потому что он, отец, этого хотел. Таким уж он был человеком – мог переплыть океан, чтобы научиться ювелирному ремеслу, затем пересечь его в обратном направлении, прихватив с собой дочь маркиза, а потом снова отправиться в трансатлантический вояж… ради приключения.

Хотя, возможно, отец был прав. Похоже, у него-то действительно все получалось. Немного помолчав, Джилс спросил:

– Скажи, а что бы ты стал делать, если бы меня не было рядом, чтобы открыть эту шкатулку?

– Но ты и так этого не сделал. – Отец улыбнулся и увенчал цитрусовую башенку кусочком имбиря. – Ее открыла мисс Корнинг. И она сделала бы это в любом случае – был бы ты здесь или нет.

– При условии, что ты бы сам оказался в Касл-Парре, – заметил Джилс.

– А почему же нет?.. – Ричард пожал плечами. – Ведь я бы наверняка встретился с лордом Аллингемом и леди Ирвинг, а они непременно направили бы меня сюда.

– Не факт… Той встречи могло и не произойти.

– Ну… Так или иначе, но я бы все равно сюда попал, – решительно заявил отец, как бы давая понять, что тема исчерпана.

Вот так… Все у отца на удивление просто. Нужные встречи непременно произойдут, а необходимая информация в любом случае будет получена. Возможно, отец был прав, но Джилс все же испытывал раздражение. А еще он очень скучал по братьям и сестрам, оставшимся в Америке.

– Если тебе так нравилось в Англии, зачем ты вообще отсюда уехал?

Джилс вовсе не ожидал ответа. Это был один из тех вопросов, которые задаются в досаде – чтобы выказать собеседнику свое неодобрение.

Однако отец ответил почти сразу:

– Потому что пришло время создавать семью, а лучшие перспективы для этого были именно в Америке. Я не смог бы содержать дочь маркиза, оставаясь в Англии.

– Но почему бы не закончить прежде свое обучение? Зачем так спешно обзаводиться семейством?

Отец многозначительно приподнял бровь, и Джилс пробормотал:

– Ваш поспешный побег в Америку… Что, мама была беременна?

Отец кивнул.

– Да, именно так. И все случившееся было к лучшему для нас обоих.

– Я бы так не сказал, – возразил Джилс. – Впрочем, не слушай меня. Давай закончим этот разговор.

Джилс знал, что двое детей, родившихся до него – мальчик и девочка, – умерли еще в младенчестве. Так что он в каком-то смысле был не самым старшим ребенком в семье. Однако ему лишь сейчас стало известно, что его мать покинула и родителей, и родину – где так высоко ценилась ее голубая кровь – ради ребенка. Который никогда не был бы принят породившим ее обществом, поскольку его отец не соответствовал бы критериям.

Вообще-то Джилс считал свою мать авантюристичной натурой. Однако она, оказывается, была еще и отважной.

Джилс уже в который раз уставился на свои руки. Слишком многое он унаследовал от леди Беатрис. И последнее, что она оставила в наследство, – эти шкатулки-головоломки. Тайну, приключение… То есть именно то, что так обожал его отец. Возможно, леди Беатрис и затеяла все это лишь потому, что знала: воображение ее мужа непременно захватит нечто загадочное…

Однако разгадка ускользала как песок между пальцев. Шаг следовал за шагом, но они по-прежнему топтались на месте. Джилс чувствовал себя чертовски уставшим. Увы, его мечты, разбитые вдребезги, остались в Америке, где-то в Филадельфии или Нью-Йорке.

А как насчет здешнего Йоркшира?

Нет, к этим местам его ничего не привязывало, кроме милых отношений с дочерью английского аристократа. Как бы это не стало традицией для мужской части семейства Резерфордов…

И все же давняя мечта – это лучше, чем совсем ничего, и он не мог отобрать ее у отца. Не мог пресечь эту его тягу к приключениям. Ведь именно благодаря ей он и появился на свет, не так ли?

– Извини, папа. Я помогу тебе распутать этот клубок. Ради мамы.

После чего отец мог поступать так, как захочет. А он сам подастся туда, где его место, – на ту сторону океана.

Вскоре Джилс вышел из столовой, а Ричард еще какое-то время играл с засахаренными апельсиновыми корками. Хотя и понимал, что необходимо предоставить слугам возможность убрать со стола. Все остальные уже давно сидели в гостиной, и, судя по звукам, доносившимся через открытые двери, там же находились и псы.

Похоже, виконт с виконтессой до такой степени обожали компанию, что для них было не столь важно, кто ее составлял – люди или собаки. Однако Ричарду сейчас не очень-то хотелось присоединяться к обществу. Боже правый!.. Ведь в дополнение к одной шкатулке появилась другая! И вдобавок стало известно о существовании третьей. Значит, подходил конец его поискам? Или это было только началом? Но если так, – то началом чего? Когда-то, тридцать пять лет назад, он отправился в Англию, чтобы поступить в ученичество к часовщикам и ювелирам, работавшим на торговый дом «Ранделл и Бридж». В те годы его страна и его народ лишь начинали независимую жизнь, и многие вещи англичане умели делать гораздо лучше.

Что ж, невежественность иногда идет во благо. В его случае так и вышло. Ибо он позволил себе вольность пристально посмотреть на дочь маркиза, посетившую их мастерскую. И она тоже задержала на нем взгляд. Ну, а потом…

Согласившись выйти за него, Беатрис отказалась от многого – от блестящей светской жизни, от общения с родными и близкими, от приданого. И, отправившись вместе за океан, они имели лишь молодость, здоровье и надежду на благополучие в будущем. Уже в Филадельфии он взял на себя управление семейной бумагоделательной мастерской, и этот бизнес приносил им достаточно средств, чтобы достойно жить и растить детей.

Беатрис была еще совсем молодой, когда у нее стали возникать болезненные ощущения – поначалу лишь в руках и только по утрам. Но затем боль распространилась и на другие суставы, причем продолжалась большую часть дня. А потом, некоторое время спустя, жена уже почти постоянно испытывала страдания.

Ее состояние ухудшалось, но она не теряла присутствия духа. Перед самой кончиной Беатрис даже смеялась над смертью.

– Моя любовь к тебе слишком сильна, чтобы ее мог ослабить телесный недуг, – шептала она. – Я не смогла привезти в Америку что-либо из моего приданого, так как все мои ценности остались там, в Англии. Прошло довольно много времени, и их, возможно, будет нелегко найти… Но в моей шкатулке-головоломке…

Джилс поспешил принести предмет, о котором, как он полагал, упомянула мать, – изящную деревянную коробочку, старательно собранную им вместе с братом Альфредом. По рассказам Беатрис, шкатулки с секретом были чем-то вроде традиции в их семействе – когда-то ее голландский предок, занимавшийся торговлей с Японией, привозил домой невиданные прежде вещицы.

– Нет, – выдохнула Беатрис. – Не та… Вы должны найти шкатулку в Англии.

Джилс считал все это безумием, дурацкой затеей, из-за которой им пришлось пересечь океан. Но разве так уж глупо поверить последним словам Беатрис? Ведь в тот момент она сообщила самое важное из того, что было у нее на уме…

За три года, прошедшие после смерти Беатрис, боль утраты несколько ослабела, и рана в душе почти зарубцевалась. Говорят, что счастливый брак всегда оказывает на мужчину благотворное влияние.

Ричард был рад, что Джилс отправился в Англию вместе с ним, и даже не важно, по какой причине сын это сделал. В разлуке сразу со всеми своими детьми он бы очень скучал, не слыша ни одного родного голоса.

Ричард был решительно настроен выполнить желание покойной жены, чтобы обеспечить детям нечто большее, чем то, что могла дать бумажная мануфактура. И вообще, бумага – это сущая ерунда, занятие ужасно скучное по сравнению с неведомыми соблазнами. По сравнению с тайной, загадкой, приключением!..

Одной-единственной алмазной парюры будет, конечно, маловато для того, чтобы кардинально изменить жизнь их семейства, однако этого вполне достаточно для начала чего-то нового. Кроме того, они с Джилсом одолели уже две трети пути к обретению того, что завещала им всем Беатрис.

Улыбнувшись этой мысли, Ричард поднялся со стула и направился в гостиную, чтобы присоединиться к остальным.

 

Глава 14. В которой овечьи кишки вытягивают душу из человеческих тел

В течение последующих четырех дней Одрине нечего было делать, так что оставалось только ждать.

Впрочем, кое-какое занятие у нее все же имелось. Теперь, когда были открыты две шкатулки, в их распоряжении оказались закодированные сообщения, которые следовало расшифровать. Одрина выписала все буквы на лист бумаги, и они с Джилсом переставляли их так и эдак, сидя за столиком в гостиной. В этих сообщениях было слишком много букв Q, так что ничего осмысленного не получалось, однако им было приятно сидеть рядом друг с другом и просто разговаривать, в том числе – и о поцелуях, хотя, конечно же, они не целовались.

Одрина старалась отогнать тревожные мысли, но у нее это не очень-то получалось. Угрожал ли Ллуэлин ее отцу или сестре? Не собирался ли Уолпол отменить свадьбу? Увы, она совершенно ничего не знала о происходившем в Лондоне.

Неизвестность одновременно и мучила, и приносила облегчение. Хотя вместе с облегчением приходило чувство вины, которое с каждым днем становилось все сильнее.

Внезапно в гостиную вошла леди Ирвинг, перехватившая по пути слугу лорда Аллингема.

– А, Джори… Что это у вас, почта? – спросила графиня. – Приятно видеть, что почта снова до нас добралась. Королевская почтовая служба не должна пасовать перед погодой.

Передав графине пачку писем, Джори поправил свой парик и ответствовал:

– Совершенно верно, миледи.

Леди Ирвинг направилась к Джилсу и Одрине, которым в результате интеллектуальных усилий удалось наконец составить слово «собака».

– Как это мило, Резерфорд… – произнесла графиня, не отрывая глаз от конвертов. – Вы что, учите друг друга читать?

– Нет, миледи, – улыбнулся Джилс. – Мы составляем букварь для вас, поскольку вы, похоже, не способны прочитать слова «лорду Дадли» и уразуметь, что верхнее письмо предназначено не вам.

Одрина не удержалась от улыбки. Шутка действительно была забавной, хотя и грубоватой. Кроме того, Джилс в каком-то смысле заступился и за нее. Очень любезно с его стороны…

Впрочем, можно ли считать это любезностью? Уж не считает ли он ее слабой и беспомощной? Как тут разобраться?

Проигнорировав выпад Джилса, леди Ирвинг вытянула из пачки один из конвертов, а остальные бросила на стол.

– А вот это письмо адресовано мисс Корнинг, – заявила она. – Что скажете, Резерфорд? Возможно, в нем важные новости.

Графиня сунула письмо чуть ли не в самое лицо Джилсу. Тот шевельнул челюстью, давая понять, что подобное обращение ему не очень-то понравилось, и пробормотал:

– Да, вижу. Благодарю вас. Наверное, нам следует уведомить адресата?

– Если я не найду ее в течение трех минут, то распечатаю конверт сама. – Взметнув облако голубых и алых шелков, леди Ирвинг резко развернулась и устремилась к выходу.

– Письмо для мисс Корнинг… – Одрина посмотрела на Джилса. Ее сердцебиение участилось, ибо мало-помалу она тоже увлеклась этой охотой, к которой присоединилась по воле случая. – Может, пойдем поприсутствуем при чтении?

– Разумеется… Ведь мы не можем допустить, чтобы мой отец и леди Ирвинг узнали волнующие новости без нашего уравновешивающего присутствия. – Джилс поднялся и протянул девушке руку. – Прошу вас, принцесса…

Все это было лишь игрой, и потому Одрина без колебаний переплела свои пальцы с пальцами Джилса, после чего оба поспешили вслед за графиней, не забыв захватить с собой почту для лорда Дадли.

Мисс Корнинг сидела в библиотеке и листала какой-то роман. Софи же, как обычно, корпела над чем-то у своего секретера. Для них обеих это письмо стало полной неожиданностью.

Взглянув на конверт, Миллисент заметила:

– Почтовый знак йоркширский… Так что оно пришло откуда-то из окрестностей. – Надломив печать, она извлекла лист бумаги и быстро пробежала глазами по строчкам. После чего с подрагивающей улыбкой протянула письмо Софи. – Наша Мария наконец-то нашлась. Точнее – ее дочь.

Прошла, наверное, целая вечность, прежде чем письмо, побывав в руках Софи, леди Ирвинг и Ричарда Резерфорда, виконта и виконтессы, достигло наконец Одрины и Джилса.

Послание, написанное на дешевой тонкой бумаге торопливым нетвердым почерком, было коротким:

«Дорогая мисс Корнинг,

моя мать умерла в прошлом году, но я полагаю, что она была той самой Марией, которую вы ищете. Я унаследовала от нее шкатулку из сандалового дерева. Если вы желаете ее приобрести, то я буду на постоялом дворе «Гоут и Гонлит» 23 декабря. Поскольку вы находитесь в Йоркшире, для вас это, думаю, будет вполне удобно.

С уважением, миссис Дан’л Б… (Китти)».

Фамилия была написана неразборчиво.

– Если вы желаете ее приобрести… – повторил Ричард Резерфорд. – Конечно же, я готов ее приобрести. Только как она может продавать такое сокровище?

– Твое внимание привлекло именно это? – Джилс сложил листок. – Меня больше поразило упоминание о заведении «Гоут и Гонлит». Неужели во всем Йорке нет других постоялых дворов?

– Имеются и другие, но этот находится на северной окраине города. Вероятно, дочь Марии решила выбрать наиболее удобное для нас место.

– Но почему двадцать третьего? – Лорд Дадли прошаркал к креслу, стоявшему напротив камина. Софи поспешила туда же, чтобы помочь ему усесться. – Нет, вы уж сообщите ей, чтобы она немного подождала. Ведь можно встретиться и после Рождества. Несколько дней ничего не решают. – В голосе виконта, стиснувшего подлокотники кресла, слышались жалобные нотки.

Оба Резерфорда переглянулись, отец и сын, такие разные внешне, имели сейчас совершенно одинаковые выражения лиц. И, казалось, они готовы были согласиться с виконтом.

– Нет, милорд, – прервала Одрина затянувшуюся паузу. – Как ни жаль, – но нельзя ждать ни единого дня. – Она сказала это не ради них, а ради себя самой. Каждый проходящий день словно еще больше отдалял ее от Кариссы и снижал шансы на возвращение домой. А с постоялого двора ей как-нибудь удастся отправиться в Лондон – с Резерфордами или с леди Ирвинг. Возможно, даже с нанятой там же служанкой.

– Ну, что ж… – с улыбкой проговорила Софи. – Тогда давайте устроим праздник, пока все еще здесь.

Контраст между самым последним балом в Лондоне, на котором побывала Одрина, и ее последним вечером в Касл-Парре был столь разительным, что могло показаться, будто сейчас все происходило на другой планете. Возможно, на Сатурне, рыхлом и окольцованном – именно таким она видела его в телескоп Софи.

Появляясь на том или ином балу, она поначалу общалась со знакомыми, танцевала и смеялась – в общем, вела себя как все. После чего скрывалась с определенной тайной целью. Ей хотелось побыть наедине с Ллуэлином, а также проверить, заметит ли кто-то ее отсутствие и не пойдет ли искать. Но, увы, никто и никогда не искал ее.

Но на сей раз Одрина не испытывала желания исчезнуть. Она почти наслаждалась этим по-семейному теплым вечером, проходившим все в той же гостиной, где ей довелось провести столько времени. И она испытывала сладковато-щемящее чувство от осознания того, что все это скоро закончится. Потому что так было нужно. Ну, а пока веселье продолжалось, и все было замечательно.

Джилс утверждал, что не стоит предаваться удовольствию, ведущему к какой-либо потере, но он был не совсем прав. Если определенное удовольствие – единственное из всех возможных, то оно стоило любой цены.

После получения письма миссис Б. миновал один день. По утру им четверым – обоим Резерфордам, леди Ирвинг и Одрине – предстояло отправиться в путь по той же дороге, только уже не в северном, а в южном направлении. Мисс Корнинг от приглашения сопровождать их отказалась, с улыбкой взглянув на виконта с виконтессой и Софи.

– Я уже получила приглашение какое-то время погостить здесь, – сказала она. – И я с радостью его приняла. Теперь нить поисков в ваших руках, а я… Знаете, мне еще долго будет стыдно из-за того, что я заявилась сюда без предупреждения. Хотя все были ко мне очень добры.

Мисс Корнинг снова открыла обе шкатулки, а Софи записывала последовательность движений.

– Эти записи будут весьма кстати, – заметила леди Ирвинг, и все утвердительно закивали.

– Если мы действительно найдем третью шкатулку, то сразу же дадим вам об этом знать, – сказал Джилс, взглянув на хозяев и мисс Корнинг.

– Мне будет вас очень не хватать, – дрогнувшим голосом произнес лорд Дадли, сидевший в кресле у камина. – Утешает лишь то, что ваше приключение продолжается. – Джилс издал какой-то булькающий звук, но виконт, похоже, этого не заметил. – Поэтому можно считать, что вы не навсегда исчезаете из нашей жизни, верно?

– Конечно же, не навсегда, милорд, – заверила старика Одрина. – И мы будем вспоминать о вас с большой теплотой. – Доброжелательность виконта разительно отличалась от характера ее отца. Впрочем, если бы лорд Аллингем долгие годы прожил в йоркширской глуши, практически ни с кем не общаясь, то он бы наверняка научился радоваться каждому новому лицу.

– Кто сыграет со мной в эту игру? – Леди Дадли держала в руках шахматную доску.

– В шахматы? – Леди Ирвинг вскинула брови. – Только не я. Здесь ведь нельзя делать ставки.

– Очень даже можно, – возразил старший Резерфорд. – Правда, обычно партия занимает слишком много времени. Но можно делать ставки на то, какая фигура будет «съедена» следующей. Или на то, кто первый заберет определенное количество фигур противника.

Леди Ирвинг одобрительно кивнула.

– Неплохо, Ричард, неплохо… У вас гораздо более изощренный ум, чем я полагала изначально.

– Выходит, никто не хочет играть со мной в шахматы? – Виконтесса, явно разочарованная, сложила доску.

– Леди Ди, я охотно с вами сыграю, – с улыбкой произнес ее супруг. – Какие фигуры вы предпочитаете?

Виконтесса достала из кармана горсть раскрошившегося печенья. Когда же виконт разложил доску на столе, она поместила по кусочку в каждую из шестидесяти четырех клеток.

– Замечательно, леди Ди. Первый ход за вами.

Виконтесса немного подумала, потом спросила:

– Может быть, позвоним и скажем, чтобы подали чай?

Лорд Дадли промолчал, – возможно, не услышал вопроса. Его плечи были опущены, а спина, казалось, согнулась еще больше. Одрина никогда не наблюдала подобной степени одиночества, тем более – в оживленной компании. Жизнь виконта клонилась к закату, а его жена все больше теряла связь с реальностью. К тому же из-за стаи преданных собак их страдающей аллергией невестке приходилось значительную часть времени проводить в уединении.

Одрине вдруг ужасно захотелось сказать: «Я остаюсь с вами». Но она прекрасно понимала, что это было бы не лучшее решение. И поэтому сделала то, что в данный момент было в ее возможностях.

– Леди Дадли, пожалуйста, позвольте мне распорядиться насчет чая, – попросила она. – И если вы не против, то я была бы рада разлить его.

Когда внесли поднос с сервизом, Одрина расставила чашки в соответствии с предпочтениями каждого. Это был привычный ритуал с минимумом движений, привносивший покой и умиротворение еще до первого глотка свежезаваренного напитка.

Одну из чашек она протянула Ричарду Резерфорду. Тот в задумчивости смотрел на огонь, пылавший в камине, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы выйти из оцепенения.

– Благодарю, миледи, – сказал он. Его улыбка была такой же теплой, как и только что налитый для него чай. Старший Резерфорд обладал более любезными манерами, чем его сын, который с минуту созерцал поднос, после чего заявил, что предпочел бы выпить кофе. И тот факт, что Джилс при этом подмигнул, мало что менял.

В одной из редко посещаемых комнат нашлась старая гитара, и мисс Корнинг принялась ее настраивать, подтягивая ослабевшие струны.

Одрина не могла не признать, что эта дама выглядела куда изысканнее, чем она, поскольку, помимо немногочисленных собственных вещей, ей приходилось носить лишь то, что выделила для нее служанка леди Ирвинг, видимо, считавшая, что такие одеяния вполне подходят взбалмошной девице, пытавшейся сбежать в Шотландию. Так что ее нынешний гардероб включал пару чрезмерно тонких муслиновых платьев, пару простых хлопковых и несколько бархатных, дававших столь необходимое здесь тепло. А мисс Корнинг в данный момент была в блестящем платье коричневато-красной расцветки с золотистым корсажем, отороченным белоснежным горностаем. Кроме того, ее шею и уши украшали жемчуга. И вообще, эта женщина, настраивавшая сейчас гитару, смотрелась бы вполне гармонично на любом лондонском балу.

– Ну вот… Думаю, что теперь мы можем все вместе спеть. – Миллисент провела большим пальцем по струнам. – С чего начнем? С «Ковентрийского хорала» или с «Первого Науэлла»? Или, может, «Споем же мы заздравную…», пока все разогреты горячим чаем?

Леди Ирвинг с невинным видом повернулась к старшему Резерфорду.

– Ричард, а эти песни известны в ваших языческих окраинах?

– За языческие окраины мира ручаться не могу, – ответил тот, – но у нас в Филадельфии их знают, наверное, все.

И они, как умели, запели старые рождественские песни. Лорд Дадли пел своим скрипучим голосом, леди Ирвинг просто проговаривала слова, оба Резерфорда обладали довольно приятными баритонами, а сама Одрина – вполне сносным альтом. Но по-настоящему хорошие голоса имели лишь мисс Корнинг и Софи; у первой было контральто, у второй – сопрано, и именно они вносили гармонию в их хор.

Создавалось ощущение теплой семейной атмосферы – такого Одрина прежде никогда не испытывала. В родительском доме никогда не вибрировали струны из скрученных овечьих кишок, никогда не звучало доброе песенное пожелание: «Пусть радость и любовь придут к тебе».

В самом деле, желал ли ей кто-нибудь всего этого раньше? А сама она кому-нибудь желала?

Одрина взглянула на Джилса, чьи волосы блестели в свете свечей, и сердце девушки гулко забилось.

Когда же затих последний аккорд, леди Дадли широко распахнула глаза и пробормотала:

– Хм… очаровательно… – Причем это слово прозвучало так, будто виконтесса была не совсем уверена, что правильно его произносит. – Да, это было… очаровательно, – добавила она.

Ричард Резерфорд расплылся в улыбке.

– На мой взгляд, это первый раз, когда мы все пребывали в гармонии друг с другом.

Леди Ирвинг скрестила руки на груди и пробурчала:

– Терпеть не могу сантиментов.

Джилс вскинул брови и заметил:

– Увы, очарование момента утрачено.

Одрина перехватила взгляд леди Ирвинг. Крепко сжатые губы графини подрагивали; видимо, ей хотелось улыбнуться, но она не могла допустить подобного проявления чувств – это было бы ниже ее достоинства.

Однако в действительности очарование не было утрачено. Оно только начиналось.

– Ваша свекровь пребывает не в лучшем состоянии.

Эти слова отвлекли Софи от графических занятий – она рисовала Ганимед, испещренный шрамами спутник Юпитера, и даже не слышала, как кто-то вошел в библиотеку. Она вообще была уверена, что все уже давно спят после праздничных песнопений.

Повернув голову, Софи увидела мисс Корнинг.

– Ее организм еще вполне крепкий, – ответила она. Отговорки, оправдания… Средство, к которому прибегают трусливые.

Состояние леди Дадли ухудшалось на протяжении нескольких последних лет – ухудшалось настолько медленно, что поначалу это казалось обычной забывчивостью, когда она в течение дня неоднократно спрашивала об одном и том же. Со временем такие вопросы стали повторяться все чаще, и виконтесса все хуже осознавала происходившее вокруг. Ну, а Софи продолжала изучать звезды, чтобы хоть ненадолго забыть о старой больной женщине, находящейся буквально за дверью. Да, она всегда обращалась к науке, чтобы забыть о внешнем мире.

Софи сняла пенсне и с некоторым трудом поднялась со стула, ибо сползавшая шаль каким-то образом спеленала ей ноги.

– Извините, что побеспокоила вас, миссис… Софи. – Имея преимущество в росте, Миллисент возвышалась над ней подобно грациозной колонне, облаченной в шелка. – Все это, конечно, не мое дело. К тому же вы сейчас заняты, а я вам помешала.

– Ничего страшного. В мире и без того достаточно изображений Ганимеда, – с улыбкой ответила Софи.

Последовала непродолжительная пауза.

– Вы имеете в виду юношу из древнегреческой мифологии? – спросила гостья.

– Нет, спутник Юпитера, открытый Галилеем. – Господи, как можно подумать, что она стала бы рисовать персонажей скандальной истории о юноше, которого похитил Зевс, прельщенный его красотой?.. Этот небожитель овладевал всеми, кого желал – будь то мужчина или женщина.

Ощутив жар на щеках, Софи пояснила:

– Видите ли, я увлечена астрономией, и у меня есть телескоп. – Она указала на блестящую медную трубу, стоявшую на столике у окна. – Зима – наилучшее время для наблюдений, потому что ночи долгие, а небо часто бывает чистым.

Впрочем, чтобы отвлечься от происходящего на земле, годился любой сезон. На земле она никогда не находила ответов, хотя один из вопросов с помощью Джека на какое-то время был разрешен.

– Прекрасный инструмент, – произнесла мисс Корнинг, приблизившись к телескопу.

Миллисент… Данное имя означало «сильная и храбрая», тогда как ее собственное имя, София, означало «мудрая». Да уж…

– У моего брата тоже был телескоп, но не такой великолепный. – Перья на голове мисс Корнинг мерцали в лунном свете. – Пожалуйста, называйте меня просто Миллисент, поскольку и вы предпочитаете, чтобы к вам обращались по имени.

– Мне не особо нравится, когда ко мне обращаются по фамилии мужа, – пояснила Софи. – Однако спасибо. С удовольствием буду называть вас по имени.

Миллисент склонила голову.

– Еще раз выражаю вам сочувствие в связи с вашей потерей.

– О, в этом нет необходимости, – отозвалась Софи. – Это случилось уже давно.

Да, давно… Но тем не менее ничто не забылось. Казалось, Джек Парр явился как ответ на ее мольбу к небесам – о том, чтобы она стала такой же, как и другие девушки. Как те юные леди в тонких шелках, источающие изысканные ароматы и обладающие изящными формами и звонким приятным смехом. Красивые лица, красивые фигуры… Настолько красивые, что у Софи пересыхало во рту, когда она оказывалась в их компании.

Джек увидел ее на одном из балов – она стояла в сторонке – и пригласил на танец. Было просто невозможно не улыбнуться, глядя на него. Ну, а неделю спустя после их знакомства он поведал ей о своем плане: если они обвенчаются, то уже никто не будет обращать на них внимания и ожидать, когда же они наконец вступят в брак. Свою же личную жизнь они будут вести втайне, тем более что секретность в таких делах действительно необходима.

Софи хоть и не сразу, но все же поняла, к чему он клонил: их брак будет фиктивным, без каких-либо интимных отношений – просто защита от возможных сплетен. Джек почти сразу распознал в ней родственную душу, чье сердце так же, как и его, билось не в такт с сердцами окружающих.

В общем, Джек первый обозначил свои тайные наклонности. Что же касается Софи, то она даже мысленно не могла дать название странным устремлениям собственной натуры.

– Что ж, я выйду за вас, – согласилась Софи, когда уразумела замысел Джека.

Таким образом началась их совместная жизнь – несколько замечательных лет, проведенных в дружеском союзе вдали от зорких глаз лондонского общества. Здесь, в Касл-Парре, Джек вел себя довольно-таки беспечно и неосторожно, однако он был так счастлив, осуществляя свои наклонности, что как-то не получалось по-настоящему за него беспокоиться. Казалось, ничто не могло ему угрожать. Он всегда был веселым и мог заставить смеяться любого, даже Софи. А ведь прежде она не очень-то часто смеялась.

Но увы, случилось так, что Джек получил травму – во время скачек на необъезженных жеребцах вывалился из седла. При падении он ударился головой и на несколько минут потерял сознание, но вскоре снова стоял на ногах и смеялся вместе со своими приятелями. Однако уже через день у него случился апоплексический удар, неделю спустя последовал еще один, после чего они стали повторяться все чаще и чаще. И каждый из них забирал какую-то часть от прежнего Джека, превращая его в мрачного озлобленного незнакомца. В буйного человека, которого она совершенно не знала и с которым никогда не пошла бы танцевать – не говоря уж о том, чтобы отправиться с ним под венец.

Именно тогда леди Дадли обзавелась первыми двумя собаками. Сама же Софи приобрела телескоп. Она получала определенное утешение, проводя долгие ночи в наблюдении за звездами и планетами, и это скрашивало ее одиночество.

Иногда на Джека вроде бы нисходило просветление, и он снова становился милым добрым другом. Но и тогда она словно слышала приближающийся гром. Возвращение в прежнее состояние у него всегда происходило внезапно, практически мгновенно. Нередко он даже поднимал на нее руку.

Она каждый раз с готовностью прощала его, поскольку он не осознавал своих поступков. Но однажды Джек ударил ее словесно, назвав нелепой, неженственной… ошибкой природы, не годящейся в жены ни одному из мужчин. И в тот момент Софи поняла, что Джек потерян для нее навсегда. Их дружеский союз распался, и она осталась одна.

– Ты такая же ошибка природы, как и я, – парировала тогда Софи, и Джек в приступе гнева сломал ей руку.

Когда его оттаскивали от нее, он так отчаянно сопротивлялся, что умудрился сломать и собственную руку. После того случая виконт с виконтессой уже не могли не признать, что их сын стал совершенно неуправляемым. Он покинул Касл-Парр и вернулся сюда лишь после смерти – вернулся несколько лет спустя, чтобы упокоиться на местном кладбище. Все это произошло уже давно, лет десять назад. Рука же Софи срослась удачно, не осталось даже следа от перелома.

– Это случилось давно, – повторила Софи и заставила себя взглянуть в проницательные глаза Миллисент.

– Понятно, – проговорила гостья и повернулась к окну. Лунный свет упал на ее изящные черты. – Скоро Рождество… Вы нашли на небе какую-нибудь новую звезду?

– Я обнаружила немало таких, которые являются для меня новыми. – Софи вернула пенсне обратно на переносицу. – Но это ничего не значит. Думаю, что для астрономии они уже давно не новые. Все они наверняка занесены в реестр.

– Возможно, это значит, что спасение может явиться с самых разных сторон. Я совершенно не ожидала, что мое придет от абсолютно незнакомых людей, даже не получивших мое заблудившееся письмо. – Миллисент дотронулась до телескопа – дотронулась очень осторожно, словно боясь обжечься о его прохладную латунную поверхность. – Вам нравится отыскивать звезды просто так, ради них самих?.. Вообще-то я думаю, что раз уж ваши звезды – новые для вас, то можете смело считать, что они новые и для всех остальных.

– Поиск – это единственное, что у меня есть в жизни, – пробормотала Софи.

– Я тоже так думала, пока не прибыла к вам в Касл-Парр.

Софи усмехнулась.

– Перестаньте, мисс Корнинг. С вашим-то состоянием и независимостью…

– Однако цена этого – полный разрыв родственных отношений. – Миллисент грустно улыбнулась. – Не так-то приятно узнавать, кто чего стоит. И я, признаться, предпочла бы, чтобы меня оценивали не по тому, что я имею.

– Думаю, что в нашем доме вы вполне можете на это рассчитывать, – проговорила Софи и закусила губу.

Миллисент несколько секунд молчала, затем спросила:

– Вы не станете возражать, если я иногда по ночам буду заглядывать к вам в библиотеку? А если вам нравится музыка, то я могла бы приносить гитару.

«Пусть радость и любовь придут к тебе…», – подумала Софи. Но, увы, все хорошее, связанное с Джеком осталось в прошлом.

– Буду этому очень рада, – заверила Софи.

 

Глава 15. В которой появляется третья часть зашифрованного текста

На следующий день из-за суматохи со сборами и упаковкой вещей, а также по причине затянувшегося прощания они несколько подзадержались и потому тронулись в путь уже ближе к полудню, разместившись в карете леди Ирвинг. Их слуги – Лиззи и Джори – вместе со всем багажом ехали впереди, в экипаже Резерфордов.

Одрина вскоре увидела, что отвратительные йоркширские дороги за неделю скверной погоды стали еще хуже – ни малейшего сходства с лондонскими мостовыми, заботливо очищаемыми от всего, что могло бы помешать перемещению благородной публики… Так что обратный путь занял на несколько часов больше, чем поездка в Касл-Парр, а трясло до такой степени, что Ричард Резерфорд был не единственным, кто опасался опозориться из-за плохого самочувствия. Небеса, казалось, плакали и рыдали над какой-то бедой, то морося мелким дождиком, то засыпая землю крупными тяжелыми каплями.

Дни в это время были очень короткими, и прежде чем они узрели серовато-желтые стены Йорка, над миром сгустились сумерки, а в небе взошла луна. Пребывающая в очередной своей фазе, если использовать терминологию Софи.

Одрина улыбнулась, вспомнив о Софи с ее телескопом, а также о том, как та предоставила им с Джилсом возможность увидеть запредельные небесные дали. Луна сейчас выглядела точно так же, как и в ту ночь, когда они рассматривали ее поверхность, представшую при увеличении в совершенно непривычном виде. Но, к сожалению, тот человек, с которым она любовалась ночным небом, не мог быть рядом с ней. Он считает, что должен вернуться к своим обязанностям и исполнять их, пока у него есть силы, пока не закончатся его дни…

Карета наконец подкатила к постоялому двору, освещенные окна которого подмигивали им как старым друзьям. Порывы ветра раскачивали вывеску над дверью, и прочитать название не представлялось возможным. Но это, несомненно, было то самое заведение… И именно сюда не так давно привез ее негодяй Ллуэлин.

Когда они вышли из кареты, их радостно приветствовали хозяин гостиницы и его жена.

– Пожалуйста, проходите, проходите же… – суетился хозяин, представившийся Джозефом Бутом. – В вашем распоряжении лучшие комнаты.

Общий зал, куда они тотчас же вошли, был практически пуст.

– Все стремятся попасть домой, пока по дорогам еще можно проехать, – пояснила хозяйка, которую звали Батшебой Бут. – Сегодня ночью ожидается сильная метель, об этом говорит больное колено моего мужа, а оно никогда не ошибалось насчет погоды. Точнее любого календаря.

Супруги очень походили друг на друга – оба округлые, крепко сбитые, с широкими сильными руками. Седеющие пряди женщины были спрятаны под чепчик, а коротко остриженные волосы мужчины обрамляли огромную лысину.

– Мы хотели бы воспользоваться отдельной гостиной, – сказал старший Резерфорд. – И получить самую простую еду, а также…

– Нас кто-нибудь ожидает? – перебила Ричарда леди Ирвинг.

– Мы должны встретиться здесь с миссис Даниел… – Одрина замялась, поскольку не знала точной фамилии обладательницы третьей шкатулки.

– Миссис Даниелс?.. Нет, миледи. С такой фамилией у нас никого не было, – ответил хозяин.

– У нас сейчас вообще никто никого не дожидается, – вступила в разговор миссис Бут. – Но если какая-нибудь дама спросит о вас, то я тотчас провожу ее наверх.

– Благодарю вас, – кивнула Одрина. – Именно так и сделайте.

Когда они вступили в отдельную гостиную, Одрина сразу же узнала это помещение, где побывала вроде бы и недавно, но по ощущениям – уже очень давно. И ей тут же вспомнилось, в каком состоянии она тогда находилась – испуганная, измотанная, беспомощная, с затуманенной головой. В общем, была настоящей дурой…

Одрина вскинула подбородок. «В конце концов, в этой комнате нет ничего пугающего, – сказала она себе. – Ни трупов, ни призраков. Самое обычное помещение с низким потолком, слегка неровным полом, не слишком широким окном и с большим столом посередине».

Миссис Бут, готовая расстараться для состоятельных гостей, пообещала без промедлений прислать им чай и кофе, а также вкуснейший, как она заверила, «пастушеский» пирог.

По окончании трапезы, когда все насытились и согрелись горячими напитками, последовало проявление самых различных эмоций.

– Эта чертова «гусиная» охота… – проговорила леди Ирвинг, подливая себе в чай что-то из фляжки, извлеченной непонятно откуда. – Отправились в увеселительную поездку, чтобы встретиться непонятно с кем. Ведь мы даже имени ее толком не знаем.

– Я что-то не замечал, миледи, чтобы вы раньше жаловались по этому поводу, – отозвался Джилс.

Графиня фыркнула и проворчала:

– Это потому, что все мы были слишком заняты, стараясь удержать свою требуху под контролем.

– Как вульгарно… – произнес Джилс излюбленную фразу леди Ирвинг.

Одрина не могла удержаться от улыбки, и графиня, посмотрев на нее, лишь покачала головой.

– Сынок, ты не мог бы разжечь огонь посильнее? – Ричард Резерфорд потирал ладони. – Кажется, будто холод проникает прямо сквозь стены.

Джилс поворошил в камине кочергой, но это не дало особого эффекта.

– Все дело в том, что в окно сквозит. Я заметил это и проклял его еще в прошлый раз.

Одрина прошествовала к окну.

– И это все, что ты сделал, Джилс? Просто заметил – и все? Думаю, я смогу предпринять что-то еще. – Девушка ударила по раме ладонью. Но результатом стала лишь боль в руке. – Хм… – Одрина окинула взглядом окно, после чего развязала и извлекла из своих волос ленточку. Длинная тонкая полоска как нельзя лучше подошла для того, чтобы втиснуть ее в щель между рамой и косяком. – Ну вот, проблема решена. Когда ваши конечности согреются, можете меня поблагодарить.

– Благодарю прямо сейчас, – отозвался Джилс. – Думаю, что если бы у меня в волосах имелась такая же очаровательная ленточка, то я бы тоже догадался использовать ее подобным образом.

Он вроде бы сделал ударение на слове «очаровательная». И скользнул взглядом по ее прядям. Тихонько вздохнув, Одрина провела ладонью по распущенным волосам.

К счастью, в это мгновение всеобщее внимание привлек стук в дверь. После чего в комнату вошла женщина в заляпанной грязью одежде. С облегчением вздохнув, она воскликнула:

– О-о, как здесь тепло!..

Вошедшая оказалась гораздо моложе, чем ожидала Одрина; ей было лет двадцать с небольшим. И она явно была беременна – под стареньким плащом заметно выступал живот. Женщина промокла, пока добиралась до гостиницы, однако ее изнуренный вид был, похоже, обусловлен не только тяжелой дорогой. Лицо ее было бледным, кожа, казалось, просвечивала, а под глазами темнели круги.

– Вы принесли шкатулку? – спросила леди Ирвинг. Когда же незнакомка кивнула, графиня поинтересовалась: – Как вас зовут, моя девочка?

– Китти… Китти Балтазар. – Девушка мотнула головой. – То есть миссис Китти Балтазар Даниель…

– Слишком уж много имен для одного человека, – заметила леди Ирвинг. – Вы что, коллекционируете их? Но даже если так, моя девочка, для того чтобы представляться, выберите какое-нибудь одно. Но только не Китти. Такое имя подходит скорее кошке, чем человеку.

Девушка в смущении пробормотала:

– Что я могу поделать, если так меня назвал отец? – Приятный голос гостьи скрашивал ее не слишком элегантный вид. – А если кому-то не нравится мое имя, то все претензии к моему отцу.

– Я немолодая, богатая и скучающая дама, так что не думайте, что я не приму ваши слова к сведению. Впрочем… – Леди Ирвинг указала в сторону окна. – Погода ужасная, и, по словам трактирщика, ожидается снегопад, поэтому я вряд ли буду разыскивать кого-то в таких условиях.

– Ой! – Китти вскинула к щекам свои худенькие руки. – А как же Даниель?.. Я ведь не сказала ему, что отправилась сюда. Я хотела сделать ему сюрприз, если мне удастся раздобыть какие-то деньги.

– Он наверняка и так удивится, когда, вернувшись домой, обнаружит исчезновение жены, – с усмешкой заметила леди Ирвинг.

Одрина подошла к девушке и взяла ее за руку.

– Присаживайтесь, миссис Даниель. Поешьте, выпейте чаю.

Своей хрупкостью Китти напомнила Одрине ее сестру Петру. Эта непоседа уже год училась живописи в Италии, и тамошний теплый климат подходил ей, конечно же, больше, чем английский. Китти, наверное, тоже предпочла бы жить в более теплых краях, но пока что пусть ограничится просто горячим чаем. Одрине было приятно заботиться о ней, как… Нет, конечно же, не как мать о дочери. Ведь Китти, наверное, лишь на несколько лет моложе… К тому же она уже была замужем и ждала ребенка. Так что Одрина скорее проявляла заботу старшей сестры, когда знакомила Китти с присутствующими, наливая ей чай.

– Спасибо, миледи, – поблагодарила та. – Этот ребенок пинается изнутри весь день. Как приятно посидеть и дать отдых ногам.

– Когда почувствуете себя получше, – проговорил Ричард Резерфорд, – мы все с интересом взглянем на вашу шкатулку, унаследованную вами от матери. Ее ведь звали Марией? – Он старался произносить слова на английский манер, без заокеанского акцента.

– Да, сэр, конечно. – Сделав еще глоток чая, Китти отставила чашку. – Она в моем плаще, я…

– Пожалуйста, не вставайте, я принесу. – Поднявшись со стула, Джилс прошел к вешалке, снял с нее мокрый плащ и, вернувшись обратно, передал его Китти. Та, поблагодарив, извлекла из внутреннего кармана завернутый в клеенку предмет.

– Так кто хотел ее приобрести? Вы, сэр? – Китти протянула сверток в сторону Ричарда Резерфорда. Джилс тем временем повесил ее плащ на спинку стоявшего у камина стула. – Или ее нужно отослать мисс Корнинг? Ведь именно она мне написала.

– Мы бы все не отказались сначала посмотреть на шкатулку. – Спокойный голос Ричарда, видимо, внушал Китти доверие, и она вручила сверток стоявшему рядом Джилсу, а тот принялся разворачивать его на столе среди остатков трапезы.

«Вот так и заканчивается “миссия” Резерфордов, – с улыбкой подумала Одрина. – Заканчивается не под звуки фанфар в роскошной обстановке, а под шум дождя и среди объедков».

Но тут шкатулка наконец явилась их взорам, и Одрина с удивлением воскликнула:

– Да она ведь совсем не похожа на две другие!..

Судя по лицам Резерфордов и леди Ирвинг, они, вероятно, тоже ожидали увидеть изящную глянцевую коробочку, украшенную замысловатыми узорами. Но эта шкатулка… Она была явно не английского происхождения, и вместо узорчатой резьбы на ее крышке присутствовало изображение заснеженной горной вершины, перед которой вздымались морские волны. Древесина имела желтоватый оттенок, а одну из боковых стенок украшало изображение корешков книг.

– Она раньше действительно принадлежала леди Беатрис? – усомнилась Одрина.

– Уверен, что да, – отозвался старший Резерфорд. – Типичный японский стиль. Я видел такие шкатулки на рисунках несколько лет назад. Эта разновидность, если я правильно помню, называется «руиджи». – Он осторожно взял в руки шкатулку, и при этом внутри нее что-то стукнуло.

– Там что-то есть? – Леди Ирвинг вытянула шею.

– Полагаю, это прогремел ключик. – Резерфорд осторожно потряс шкатулку. – Видимо, он спрятан за одной из панелек – так же, как и отверстие для него.

– То есть записи вашего сына насчет шкатулки мисс Корнинг тут ничуть не помогут? – спросила графиня.

– Его сын, – с некоторым раздражением произнес Джилс, – способен во многом разобраться самостоятельно, однако готов предоставить первую попытку вам, миледи.

– Я еще не покончила с ужином. – Леди Ирвинг подцепила вилкой кусок уже холодного «пастушеского» пирога и слегка поморщилась, когда тот коснулся ее губ.

– Миссис Балтазар, вы знаете, как открыть эту шкатулку? – обратилась Одрина к Китти.

– Нет… И никогда не пыталась. Моя мать говорила, что в ней ничего нет. Однако пахнет она чудесно, не правда ли?

Джилс склонился над шкатулкой в отцовских руках и втянул ноздрями воздух.

– Сандаловое дерево… Одрина, хотите понюхать? – Он забрал у отца шкатулку и протянул девушке.

Когда Одрина поднесла шкатулку к лицу, у нее от древесного аромата защипало в носу, а на глазах проступили слезы.

– Так вы купите ее? – спросила Китти. – Я даже не знала, что у нее какое-то особое название. Это повышает ее цену?

– Настоящий ценитель, возможно, не пожалел бы за нее денег, – сказал старший Резерфорд. – Только хотелось бы ее открыть, если вы не возражаете.

– Нет, не возражаю. – Китти протянула руку к своей чашке. – Но если она сломается… Вы же все равно заплатите за нее?

– Деньги, деньги… – проворчала леди Ирвинг. – Девочка моя, вы способны думать о чем-то еще?

– Наверное, смогла бы, если бы у меня было достаточно этих самых денег. – Китти допила свой чай. – То есть у нас с Даниелем… Мы поженились совсем недавно, из-за ребенка. А со средствами с каждым месяцем становится все хуже и хуже. – Темные круги у нее под глазами казались синяками. И казалось, эта хрупкая молодая женщина чего-то боялась. Вполне вероятно, она опасалась, что просто не переживет родов.

Одрина, конечно, не была знакома с данной разновидностью страха, но она прекрасно знала, что такое бояться и притворяться, будто ничего не боишься. И она ласково улыбнулась Китти, как бы говоря: «Не беспокойся, все будет в порядке».

Китти же тихонько вздохнула и проговорила:

– Я подумала, что если эта шкатулка чего-то стоит, то вы, возможно, пожелаете ее купить. Это стало бы рождественским сюрпризом для Даниеля. Эти деньги хоть немного помогли бы в случае…

– В случае необходимости, – закончил за нее Джилс. – Ибо новорожденным многое требуется.

– Ну, давайте посмотрим, что там у нас… – Ричард Резерфорд принялся сдвигать панельки в уже знакомой Одрине последовательности. – Сынок, а может, ты желаешь оказать честь этому раритету?

Джилс сидел рядом с отцом, прижав ладони к теплому металлическому кофейнику.

– Действуй сам, папа, – отозвался он, чуть нахмурившись. Возможно, боль в руках усиливалась.

Закинув свои распущенные волосы за спину, Одрина подумала: «А может, у него просто руки еще не отогрелись? Наверное, не следует все воспринимать как признак беды».

Оказалось, что эта шкатулка открывалась гораздо проще, чем две предыдущие. Панельки, которых здесь было куда меньше, немного поскрипели в знак протеста, после чего Ричард сдвинул крышку, за которой обнаружился небольшой отсек. Оттуда он извлек маленький ключик, а затем, после непродолжительных манипуляций с фальшивыми книжными корешками, взору явилось и отверстие для ключика.

– Третья из трех… – произнесла леди Ирвинг. – Есть желающие делать ставки?

– Нет, спасибо, – отозвался Ричард, вставляя ключ.

Через несколько секунд шкатулка была открыта. И внутри пахучая древесина была так же покрыта буквами, как и в двух других японских ларцах.

– Да, третья из трех, – пробормотал старший Резерфорд, скользнув глазами по строчкам. – София, Анжела, Мария…

– Нам всем следовало сделать ставки, – заявила леди Ирвинг.

– А что там еще написано? – поинтересовался Джилс.

– Дальше идут несколько строк… из каких-то букв. Но перед этим сказано: «Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыка, по слову Твоему, с миром…»

– … Ибо видели очи мои спасение Твое, – продолжила Китти, поднимаясь со стула.

– Вам знаком этот текст? – спросил Джилс.

Китти несколько раз моргнула, глядя на него.

– Ну да… Это Песнь Симеона Богоприимца.

Теперь, после прозвучавшей цитаты, Одрина тоже вспомнила ее. Хвалебная песнь человека, который желал лишь одного – дожить до того дня, когда родится новый Бог. Эти строки стали молитвой для тех, кто с нетерпением ожидал появления собственного ребенка.

Внутри всех трех шкатулок были начертаны выдержки из Евангелий. Но для чего? И какую информацию содержали цепочки выцарапанных букв?

Все присутствующие склонились над маленькой коробочкой, и Одрина про себя прочитала ряд букв, столь же бессмысленных, как и те, которые видела в двух других шкатулках.

– Мы можем ломать голову над этими письменами лет десять и так ничего и не добиться, – сказала леди Ирвинг. – Вон сколько времени юный Резерфорд провозился с той первой шкатулкой.

Руки Джилса соскользнули с кофейника на стол.

– Или же, – громко продолжала графиня, – мы можем обратиться с этим к моей племяннице Луизе… леди Хавьер. В разгадывании всяких ребусов ей просто нет равных.

– А она сейчас в Йорке? – с надеждой в голосе спросил Ричард Резерфорд.

– Нет, конечно. Но после Рождества она отправится в Лондон, чтобы присутствовать на венчании… ну, вы сами знаете кого.

– На венчании моей сестры, – пробормотала Одрина. – Удачное стечение обстоятельств. Не будем притворяться, что это не так, и делать из события какой-то секрет. – Она улыбнулась зародившейся надежде. Ведь если Резерфорды отправятся в Лондон, то она сможет их сопровождать. Они могут выехать уже завтра утром – чтобы встретить Рождество в дороге и прибыть в столицу как раз вовремя. Но вовремя для чего? Для того, чтобы ей самой обвенчаться с Ллуэлином? Нет, ни в коем случае. А может, для того, чтобы передать негодяю крупную сумму в обмен на обещание молчать, которое он мог и не сдержать? Это тоже невозможно. У отца нет таких средств.

– Мне нужно возвращаться домой, – произнесла Китти. – Если вы увидели все, что хотели, мистер Резерфорд, то стоит ли эта шкатулка… хотя бы один фунт? – Она закусила губу, видимо, смутившись из-за того, что запросила такую сумму.

– Миссис Балтазар, я буду считать себя мошенником, если дам вам за нее меньше, чем двадцать фунтов, – ответил старший Резерфорд.

Глаза Китти расширились, и она судорожно сцепила руки. А Ричард добавил:

– Однако боюсь, что вы не сможете отправиться домой прямо сейчас. Взгляните, что делается с погодой.

Все тотчас же повернулись к окну. Стекла уже успели заледенеть, и в них бились снежные хлопья.

– Сожалею, миссис Балтазар, но похоже, что мы все оказались в снежном плену. Колено мистера Бута не ошиблось с прогнозом, и мы, судя по всему, застряли здесь на несколько дней.

 

Глава 16. В которой овощ пеленается, как ребенок

Утром, когда Одрина спустилась в общий зал, жена хозяина протянула ей бумажный сверток:

– Тут для вас посылка, миледи. Прежде чем дороги занесло снегом, к нам успела заехать почтовая карета.

– Она адресована на мое имя?.. Сюда?..

Это было довольно странно. Прошло слишком мало времени, чтобы из Касл-Парра могли переслать какую-то забытую ею вещь. А может, эта посылка пришла от ее отца? Нет-нет, откуда ему знать, где она сейчас находится.

Одрина теребила бечевку, которой был перевязан сверток. «Так, спокойно…», – говорила она себе.

Девушка поблагодарила хозяйку, и та, присев в реверансе, продолжила вытирать столы. Члены их небольшой компании поднялись в разное время, и потому завтракали они не вместе. К счастью, миссис Бут нарезала столько ветчины, что ее хватило бы для дюжины человек. А вот хлеба уже оставалось маловато…

Но было ясно, что других гостей в ближайшее время не будет. Казалось, будто Всевышний распорол свою перину и вытряс ее над миром. Снег падал крупными хлопьями, покрывая толстым слоем и лед, и грязь, так затруднявшую им путь еще накануне. Сегодня же дорога стала не только непроезжей, но и невидимой.

Они оказались словно в ловушке.

Впрочем, она сама еще совсем недавно находилась в ловушке… А сейчас у нее все более или менее нормально, не так ли?

Сделав несколько глубоких вдохов, Одрина присела в углу и принялась распаковывать сверток. Он был небольшим и легким, и вскоре стало понятно почему.

В свертке находилась ее шелковая подвязка, о чем свидетельствовали вышитые золотом инициалы. Да-да, это деталь туалета, без сомнения, принадлежавшая именно ей, – то была одна из тех двух подвязок, которые Ллуэлин похитил с помощью ее вероломной служанки.

Кроме того, здесь имелась записка следующего содержания:

«Еще одна находится у меня. Одной будет вполне достаточно. Декабрь, 31».

У Одрины возникло ощущение, будто ее грудь тоже завалило снегом – тяжелым, холодным, удушающим. Некоторое время она сидела, уставившись в пустоту, а в голове у нее вертелись два вопроса: «каким образом?» и «почему?».

Завернув подвязку в бумагу, девушка закрыла лицо ладонями. Ну, в общем-то все было понятно… Ллуэлин хотел, чтобы она не забывала о его угрозах. Чтобы впала в отчаяние от осознания того, что часы продолжают идти. И чтобы согласилась выйти за него ради спасения семейной репутации, ради того, чтобы герцог Уолпол не отказался от запланированного венчания.

Одрина опустила руки на стол. Ответ на второй вопрос был ясен. Но каким образом эта подвязка оказалась здесь? И почему? Может, Ллуэлин думал, что она и не уезжала отсюда?

Перевернув сверток, Одрина взглянула на штемпель – подвязка была отправлена не из Лондона, а из Йорка.

По спине девушки пробежали мурашки. Нет, Ллуэлин не мог здесь находиться, не мог следовать за ней по пятам. Это было абсолютно исключено, но тем не менее…

Повернув голову, Одрина взглянула в окно, выходившее на главную дорогу. На дороге – полнейшая пустота. Ни человеческой фигуры, ни какого-либо экипажа. Лишь глубокий снег. Но как же так?.. Ведь, кроме их небольшой компании, а также Китти, других гостей на постоялом дворе не было…

Судя по всему, кто-то отправил эту подвязку по поручению Ллуэлина. Добравшись до Лондона вместе с ее отцом, тот вряд ли стал бы опять покидать столицу. Ведь там он имел возможность получить доступ к герцогскому уху…

Одрина тяжко вздохнула. Ее еще никогда не заносило так далеко от дома, по которому она очень скучала. И она никак не могла повлиять на ситуацию. И даже не могла отвлечься от гнетущих мыслей…

А впрочем… Поскольку здесь нет ее отца, никто не запретит ей пойти на кухню, где она сможет попрактиковаться в кулинарном искусстве.

– Миссис Бут… – обратилась Одрина к хозяйке, продолжавшей протирать столы в другом конце общего зала. – Миссис Бут, вы не позволите мне что-нибудь приготовить у вас на кухне? Например, хлеб к обеду… Или что-то вроде рождественского пирога…

Хозяйка выпрямилась и в изумлении уставилась на молодую леди.

– Почту за честь, но… Мне не хотелось бы, чтобы вы себя утруждали. К тому же сегодня воскресенье. – Женщина с явным сомнением смотрела на собеседницу.

– Но ведь нам и в воскресенье нужен хлеб, – возразила девушка. – Знаете, меня обучал на кухне главный повар моего отца, графа Аллингема. А если у меня ничего не получится, то я возмещу стоимость использованных продуктов.

Похоже, что упоминание звучного титула и намек на деньги окончательно развеяли сомнения хозяйки.

– Я буду польщена, миледи. Благодарю вас. Почему бы действительно не порадовать себя в Сочельник чем-нибудь вкусным? – Миссис Бут вновь присела в реверансе.

– В самом деле, почему бы и нет? – с улыбкой проговорила Одрина.

Миссис Бут сообщила, что за выпечку у нее, как правило, отвечала кухонная работница.

– Она и другие живут недалеко, но сегодня они вряд ли придут, потому что снега навалило чуть ли не до подбородка, – добавила хозяйка.

В словах об уровне выпавшего снега, конечно же, имелось преувеличение, но Одрина тем не менее утвердительно кивнула.

– В общем, для такого большого заведения рук явно недостаточно, – сказала девушка. – Сейчас я отнесу наверх свою посылку и сразу же спущусь на кухню.

Миссис Бут опять присела в реверансе.

– Как только Жанет закончит свою работу, она непременно поможет вам с выпечкой, миледи.

Подхватив сверток с подвязкой (ей неприятно было к нему прикасаться, хотя в нем находилась ее личная вещь), Одрина устремилась вверх по лестнице в свою комнату – в ту же самую, которую занимала во время своего первого визита в Йорк.

Камин уже почти потух, но, поворошив кочергой угли, Одрина все же сумела сжечь оберточную бумагу и записку Ллуэлина. Наблюдая, как огонь пожирал ужасные слова, обращая их в ничто, она испытывала некоторое облегчение. Хотя, конечно же, позабыть эти слова ей удастся не скоро…

Взглянув на подвязку, Одрина хотела и ее швырнуть в камин, но потом передумала и сунула в свой сундук. «В конце концов, это моя личная вещь, и нет ничего страшного в том, чтобы ее сохранить», – решила девушка.

Она вышла из комнаты и с силой захлопнула за собой дверь – словно это помогло бы ей забыть о неприятном утреннем сюрпризе. Осмотревшись, Одрина отправилась искать кухню. Насколько она понимала, та должна была находиться на первом этаже.

Уже внизу, когда Одрина в поисках кухни открывала дверь за дверью, до нее донесся смех – сначала мужской, потом женский. Миновав служебную лестницу, она обнаружила и кухню, и тех, кто смеялся.

Своим интерьером здешняя кухня немного походила на кухню в ее родном доме, откуда она еще в детстве была изгнана отцом. Вдоль стен тянулись полки с медной утварью, на которую падал свет, едва проникавший сквозь окна. В центре помещения находился большой деревянный стол, а возле него стояли смеющиеся Джилс и Китти.

Бесшумно войдя в кухню, Одрина заглянула им за плечи; казалось, эти двое что-то рассматривали.

– Это что, кабачок? – спросила Одрина, взирая на продолговатый зеленый овощ. – Вы его… пеленаете?

Джилс повернулся к ней с улыбкой:

– А-а, Одрина…

Судя по голосу, он был искренне рад ее видеть, и она не могла не улыбнуться в ответ. Впрочем, трудно было оставаться мрачной, глядя на этого крупного рыжеволосого парня с ямочками на щеках.

На лице Китти также сияла улыбка. Она была в том же самом платье, что и накануне, но сегодня выглядела более бодрой и уже не казалась такой уж хрупкой.

– Мистер Резерфорд сказал, что у него полный дом младших братьев и сестер, – пояснила девушка. – А я никогда не имела дела с младенцами и потому решила научиться, как с ними обращаться, пока у меня не появился свой собственный. Уже скоро, месяца через два…

– И он, значит, учит вас пеленать кабачок?.. – Одрина вскинула руку. – Нет-нет, Джилс, не надо ничего объяснять. Все правильно. Что же еще ты мог использовать? Пеленать яблоко или мешок с орехами? Это выглядело бы еще более нелепо.

– Если быть точным, – произнес Джилс, – то это не пеленка, а одна из лучших салфеток миссис Бут. Так что не говори ей, чем мы тут занимались.

Китти снова засмеялась, положив ладошку на свой округлый живот.

– Леди Одрина, я даже не знала, что нужно делать столько складок. Это будет просто несчастье, если я не смогу все запомнить.

– Настоящим несчастьем это станет для вашей одежды. – Сдернув с крючка передник, Одрина прошла в дальний конец кухни. – Продолжайте свой урок, я не буду вам мешать. Хотелось бы только узнать, где здесь кладовая.

Не выпуская из рук укутанный кабачок, Джилс сделал указующий жест локтем.

– Вон там… По проходу, направо. Именно там мы нашли этот овощ.

Он снова вернулся к своему занятию. Одрина же отправилась в указанном направлении и уже в коридоре опять услышала его голос.

– Когда ребенка правильно спеленают, этот конец можно обвязать вокруг его животика наподобие кушака. Или закрепить булавкой. Нет-нет, не шпилькой! Боже мой, Китти… Так ребенок у вас лопнет точно пузырь. Нужно использовать пружинную булавку.

Вновь зазвенел смех Китти.

«Вот так же он, наверное, общается и со своими сестрами, – подумала Одрина. – Которых покинул, отправившись сюда, в Англию…»

Америка казалась невероятно далеким местом, находящимся чуть ли не на краю света. Кладовая же, как и обещал Джилс, обнаружилась совсем близко, и именно на ней следовало ей сейчас сосредоточиться.

В небольшом закутке, под служебной лестницей, каждый дюйм пространства был использован с наибольшей пользой. На деревянных полках размещались какие-то банки, яблоки, кувшины с маслом, круги сыра и конусы сахара. А на полу стояли корзины с корнеплодами.

Здесь было довольно прохладно, и Одрина зябко поежилась. Наверное, следовало прийти сюда с меркой для муки, предварительно решив, сколько хлеба она собирается испечь. А пока тесто будет подниматься, она что-нибудь сообразит насчет десерта. Что ж, рождественский пудинг затевать уже поздновато, но она наверняка не забыла, как делать яблочный пирог. Вместе с глинтвейном это придаст их вечеру праздничную атмосферу.

Одрина набрала себе в фартук с десяток яблок и, передернув от холода плечами, поспешила обратно на кухню.

Китти здесь уже не было, а оставшийся в одиночестве Джилс освобождал кабачок от импровизированной пеленки.

– Ну, принцесса, какие у вас планы на сегодняшнее утро?

– Я сказала миссис Бут, что хочу что-нибудь испечь.

Теплая улыбка, появившаяся на лице Джилса, уже отличалась от той озорной, что играла у него на губах в присутствии Китти.

– В самом деле?.. Неплохая идея. Здесь тебя с кухни никто не погонит.

– Кроме самой миссис Бут, сегодня больше некому заниматься кулинарией. – Приподняв фартук, Одрина вывалила на стол яблоки. – Помочь могу только я.

– И еще я, если у тебя, принцесса, нет возражений.

– Ты это серьезно?.. Для мужчины работа на кухне подходит еще меньше, чем для графской дочери.

– Тогда не будем называть это работой. – Джилс подмигнул ей и, стянув с себя сюртук, пояснил: – Ты раздобыла себе фартук… но мне ведь тоже надо поберечь одежду. Подбери мне, пожалуйста, подходящий нож. Начну с очистки этих яблок.

– Но как же твои руки?

Джилс бросил на девушку пристальный взгляд. Вешая на крючок свой сюртук, проворчал:

– Мои руки в полном порядке. Они имели возможность отдохнуть в течение нескольких дней, и особой боли не ощущается. Они ведь не часы, у которых кончился завод. Я могу их использовать, даже если они и побаливают.

Одрина выбрала для него короткий изогнутый нож, а себе взяла другой, побольше.

– Джилс, я не хотела тебя обидеть. Я просто не хочу, чтобы ты испытывал болезненные ощущения. Тем более – из-за такой несерьезной вещи, как яблочный пирог.

– Я польщен твоей заботой обо мне, – сказал он, срезая спиралькой кожуру с первого яблока. – Но если сейчас и стоит ради чего-то напрягать свои руки, – то это именно яблочный пирог.

Одрина отвела взгляд от его запястий, открывшихся взору после того как он слегка подтянул манжеты.

Первым делом она более детально ознакомилась с кухней. Пол здесь был покрыт широкими каменными плитами, одну из стен занимал просторный очаг, в котором можно было бы зажарить целого теленка, но имелась также и более современная печь. И около очага, и около печи был рассыпан песок – на случай, если вдруг выскочит уголек. На железных полках стояли разные по размеру котлы. Тут же нашлась и закваска, оставшаяся от последней выпечки, присыпанная для сохранности мукой. Ну, слава богу… Одрина имела смутное представление о том, как замешивать тесто на дрожжах, так что теперь задача значительно упрощалась.

Собирая все необходимое, она чувствовала на себе взгляд Джилса, однако каждый раз, стоило ей посмотреть в его сторону, оказывалось, что он созерцал спиральку кожуры, срезаемую с очередного яблока.

– Знаете, принцесса, вам нет никакой необходимости заниматься выпечкой хлеба. Так же, как и мне – обрезать эти яблоки.

– Зачем же ты их обрезаешь?

– А зачем ты взялась за выпечку хлеба?

– Потому что кто-то должен это сделать.

– То же самое могу сказать и о себе. – Джилс поднял на нее глаза и приподнял бровь.

– Ах, перестань! Если хочешь, чтобы я тебя похвалила, то так и скажи.

Он взглянул на результаты своей работы – полдесятка аккуратно очищенных яблок. Оставалось еще семь.

– Да, верно, я хочу, чтобы ты меня похвалила. Я отлично выполняю свою работу и хочу, чтобы ты это заметила и оценила.

Одрина усмехнулась.

– Ты отлично выполняешь свою работу, Джилс. Благодарю за труды.

Он расплылся в улыбке и проговорил:

– А теперь моя очередь похвалить тебя… Спасибо, что занялась выпечкой хлеба. Ты очень добрая и заботливая.

На эти слова Одрина лишь мотнула головой; она то и дело вспоминала о припрятанной подвязке. Тесто между тем было готово, и оставалось только дождаться, когда оно поднимется.

Джилс снова посмотрел на нее и проговорил:

– Похоже, ты считаешь, что можешь меня благодарить, а я тебя нет.

– Нет никакой необходимости меня благодарить, – отозвалась Одрина. – Мне просто нужно чем-то заняться. Так что хлебом я занялась вовсе не из-за доброты.

– А яблочным пирогом?

Одрина не ответила на этот вопрос и, прикрыв котелок чистой тряпицей, поставила его на край стола, поближе к очагу. Воздух там был потеплее, и к завтрашнему утру тесто наверняка поднимется. После чего она разложит его по формам, и к Рождеству у них будет свежий хлеб. Ну, а сегодня им придется обойтись остатками вчерашнего.

Немного подумав, Одрина взяла нож, а также одно из очищенных яблок. А Джилс, зажав двумя пальцами черешок неочищенного, прокатил фрукт по поверхности стола.

– Принцесса, а вы вообще знаете что-нибудь о благодарности? – спросил он с усмешкой.

Одрина резким движением разрезала яблоко на две половинки.

– Полагаю, не больше и не меньше, чем любая другая женщина моего круга.

– А это много или мало?

Одрина вскинула голову.

– Что это ты так разговорился? Разве уже не осталось яблок, которые нужно очистить?

– Я могу одновременно и чистить их, и разговаривать. Ну, так много или мало?

– Не знаю… – Одрина пожала плечами. – Наверное, не так много, как следовало бы. Мои родители никогда не скрывали, что вместо меня, пятой дочери, они желали сына, поэтому я не испытываю к ним особой благодарности.

Джилс принялся очищать очередное яблоко.

– У меня тоже сложная ситуация – как у самого старшего в большом семействе. Груз возлагаемых ожиданий довольно тяжел.

– А может, такое бремя все же лучше, чем совсем ничего? – Их взгляды встретились, и Одрина почувствовала, как затрепетало ее сердце.

– Не знаю. – Расстегнув манжеты, Джилс подвернул рукава рубашки. – Думаю, кого-то в моем семействе наверняка постигнет разочарование. Возможно, кто-то уже разочарован, – добавил он со вздохом.

Лучи зимнего солнца высвечивали золотистые волоски на его мускулистых руках, а длинные пальцы ловко орудовали ножом. «Подобные руки созданы для того, чтобы создавать красоту из драгоценных металлов… или из кирпича. Или же, если нет ничего другого, – из яблочной кожуры», – думала Одрина.

Ей вдруг вспомнилось, как эти руки ласкали ее грудь и касались лица… А потом вспомнились слова: «Принцесса, ты не должна менять свою сущность, оставайся такой, какая есть…» Да-да, кажется, именно так он сказал. Во всяком случае, смысл его слов был именно такой.

Что ж, из нее не получилась послушная и покорная дочь, хотя этого очень хотели ее родители. И уж тем более она не родилась сыном, что было бы для них гораздо предпочтительнее. А еще она оказалась… отнюдь не безотказной шлюхой, какой ее, вероятно, считал Ллуэлин.

Но тогда кто же она такая? Какое место предназначено для нее в этом мире?

Одрина отмахнулась от этих вопросов и проговорила:

– Ожидания и надежды не всегда сулят одни лишь разочарования. – Она с отчетливым стуком разрезала очередное яблоко – словно ставя точку в разговоре на эту тему.

Но Джилс тотчас ответил:

– А я вовсе не утверждаю, что разочарование неизбежно. Я, например, ожидаю и надеюсь, что твой яблочный пирог получится очень вкусным.

Одрина усмехнулась и разрезала еще одно яблоко.

– Это вряд ли будет моей заслугой. Когда мне показывают, как что-то делается, я вполне способна повторить процесс. Я не лишена наблюдательности и кое-какого интеллекта.

Джилс склонился к ней через стол.

– Принцесса, неужели?..

– Да, именно так. Я наблюдательна и умна. – Ее нож снова стукнул по столу. – Что ж, мне пора готовить пирог. – Одрина отвела взгляд, чтобы Джилс не заметил, как увлажнились ее глаза.

– И это все, что ты можешь сказать? – спросил он, но ответа не дождался. – Что ж, ладно… – Последнее аккуратно очищенное яблоко перекатилось через стол ближе к Одрине. – Я не обязан был чистить эти яблоки, принцесса, но мне хотелось вам помочь и провести несколько минут в вашем сиятельном присутствии.

Последовали шаги по каменным плитам пола, а затем послышалось шуршание снятого с крючка сюртука. Одрина стояла в неподвижности до тех пор, пока Джилс не вышел из кухни. После чего утерла фартуком глаза и продолжила резать яблоки.

Нож снова застучал по столу, однако в отсутствие Джилса эти звуки не приносили ни малейшего удовлетворения.

 

Глава 17. В которой леди Ирвинг снимает свой тюрбан

– Сочельник, – произнесла Эстелла, – следует проводить, сидя перед огнем настолько жарким, чтобы плавились брови. И при этом пить шоколад с добавлением чего-то настолько крепкого, чтобы плавилось все остальное. – Она протянула руки к камину.

– А в каком состоянии ваши брови сейчас? – осведомился Ричард, наполнявший чашку чем-то горячим из посудины, только что доставленной гостиничной служанкой.

Эстелла нигде не замечала какой-либо фляжки, так что вряд ли в напитке могло присутствовать спиртное. Черт, а жаль…

– В нерасплавленном, к сожалению. – Графиня вместе со стулом придвинулась поближе к камину. В окна же струился тусклый полуденный свет. Они сейчас находились… словно в аквариуме, отделенные от всего остального мира. Однако тепла в этой стеклянной тюрьме было маловато. И ведь никуда не сбежишь. – Ричард, вас совсем не беспокоит, что мы застряли на этом постоялом дворе?

– Какой смысл беспокоиться? Разве это поможет растопить снег, чтобы мы могли побыстрее отправиться в путь?

Графиня обожгла собеседника взглядом. А тот улыбнулся и добавил:

– Зачем об этом думать, Эстелла? Ведь от таких мыслей совершенно ничего не изменится. Вы сказали, что знаете, что следует предпринять, когда позволят погодные условия. Вот мы и передадим зашифрованный текст вашей смышленой племяннице Луизе. А до тех пор будем наслаждаться жизнью… в меру наших возможностей. – Он протянул ей чашку, наполненную чем-то коричневым.

– Что это?

– Кофе. – Поддернув у коленей брюки, Ричард уселся рядом с ней. – Специально для вас я подсластил его побольше.

– Это потому, что я такая горькая?

Ричард отхлебнул из собственной чашки.

– Нет. Просто я сам предпочитаю сладкий, а вы сказали, что вам все равно, какой кофе пить.

– Когда я такое говорила?

– Несколько дней назад, в Касл-Парре. Когда Джори, наш слуга, принес нам подкрепиться. Мы с вами тогда украшали венками те мраморные головы.

– Понятно… – кивнула Эстелла. Чашка приятно грела ее пальцы. – Не ожидала, что вы это запомните. – Она сделала пробный глоток. Аромат напитка был резковатым, а вот вкус оказался приятным, несмотря на чрезмерную сладость. – Вполне сносный кофе.

– Это высокая похвала, миледи. – Чуть привстав, Ричард поставил свою чашку на каминную полку и снова уселся. Его немного сонные глаза выражали полное умиротворение. Казалось, будто он сидел не на жестком деревянном стуле, а в мягчайшем кресле. Но как он смел быть таким спокойным, когда сама она так взволнована?.. Да-да, как он мог быть столь безмятежным в ее присутствии? Ведь у нее-то даже начиналось покалывание в пальцах, когда она его видела…

Эстелла прикоснулась к стеклянным бриллиантам на своем аквамариновом тюрбане. Прикоснулась, как бы напоминая себе о своей яркости и эффектности.

– Значит, по прибытии в Лондон вы надеетесь найти драгоценности и обзавестись собственным магазином? – спросила она.

– Да, верно. Но только наполовину. Не знаю, удастся ли мне найти драгоценности моей жены, но магазин у меня будет. Я уже подыскал подходящее место в районе Ладгейт-Хилла, неподалеку от торгового дома «Ранделл и Бридж».

Вероятно, именно по причине американского акцента в словах Резерфорда чувствовалась такая уверенность. Там, где при лондонском произношении слова катятся легко и гладко, в его речи они громыхали как булыжники. Временами ей казалось: стоит ему лишь озвучить свое намерение – и оно непременно осуществится. И вообще, если вдуматься, то ведь ее внимание привлекала не только внешность Ричарда, но и его голос…

Немного помолчав, графиня заявила:

– Лондонское высшее общество предано «Ранделл и Бридж», причем это касается не только драгоценностей, но также золотой и серебряной посуды. Так что любой конкурент, тем более американец, обречен рядом с ними на провал.

Ричард пожал плечами:

– Но я им вовсе не конкурент. То есть я не собираюсь конкурировать с ними на их условиях.

Эстелла хмыкнула.

– Тогда это вряд ли можно назвать бизнесом. Ну вот скажите, какие побрякушки будут носить в новом сезоне элегантные юные дамы?

– Об этом вам, наверное, лучше знать… Вы ведь вращаетесь в высшем обществе.

– А где же ваши амбиции?.. Вы никогда не завоюете высшее общество без надлежащего апломба.

Ричард засмеялся, и в уголках его глаз образовались морщинки.

– Кому-то апломб, возможно, помогает, но у меня, думаю, это не получится. Я буду вести бизнес по-своему, другими методами.

– Это как же?

Ричард задумался, потирая ладонью свой могучий подбородок.

– Ну… если мне самому понравится та или иная вещь, то она произведет впечатление и на других. И благодаря моему энтузиазму такая вещь быстро найдет покупателя.

– О, перестаньте… – Эстелла сделала несколько глотков горьковато-сладкого кофе. – Продайте тогда что-нибудь мне. Посмотрим, действительно ли вы обладаете заявленными способностями. Попробуйте продать мне… ну, хотя бы мой тюрбан.

Ричард сдвинул брови и после непродолжительной паузы сказал:

– Вы уж извините, но ваш тюрбан мне совсем не нравится. Думаю, у меня не получится его продать.

Эстелла поискала глазами место, куда бы можно было со стуком поставить свою чашку. Такового под рукой не оказалось, поэтому ей пришлось осушить чашку до дна и со звоном поместить ее обратно на блюдце. Проклятый янки!.. И ведь он даже ничуть не смутился!

– Зачем вы носите такие… вещи? – спросил «проклятый янки». В паузу между двумя последними словами можно было бы вставить слово «ужасные». Оно не было произнесено, но явно подразумевалось.

– Потому что могу, – заявила графиня. – Я могу вести себя вызывающе и столь же вызывающе одеваться. А все окружающие должны это принимать по причине моего положения в обществе, возраста… и немалого состояния.

– Печально это слышать, – тихо отозвался мистер Резерфорд.

– Значит, я все-таки нагнала на вас страху? – Эстелла нисколько не сомневалась в том, что в конечном итоге он дрогнет.

– Нет, не нагнали. – Ричард закинул ногу на ногу. – Просто складывается впечатление, что вам самой не нравится то, что вы делаете. То, как себя проявляете, как одеваетесь… Именно это и нагоняет печаль.

Несколько секунд Эстелла была сосредоточена на том, чтобы сделать глубокий вдох. Казалось, воздух загустел настолько, что его трудно было втянуть в легкие без дополнительного усилия.

– Те прядки, что выглядывают из-под вашего тюрбана, имеют прекрасный цвет, – все так же спокойно продолжал Ричард. – Цвет, который называют золотисто-каштановым. Моя покойная жена считала, что у нее тоже золотисто-каштановые волосы, хотя в действительности они были рыжими, как у Джилса. – При упоминании о жене его губы тронула улыбка, выражавшая светлую грусть.

А вот Эстелла никогда не горевала по мужу. И вообще, жалела только себя. Конечно, покойный граф сделал ее богатой, однако он был грубым и бестактным развратником, который относился к юной жене как к игрушке и забавлялся ею, когда хотел и как хотел. Наверное, именно поэтому ее сердце довольно быстро очерствело… Или даже покрылось панцирем. Но ей почему-то очень нравилось, что Ричард хранил добрые воспоминания о своей второй половине.

– Так вам не нравились волосы вашей жены? – поинтересовалась Эстелла. Она старалась казаться равнодушной, ибо обнаженные чувства порою непригляднее обнаженного тела.

– Нет, почему же, нравились! Ведь они являлись… ее частью! – Удивление Ричарда было подобно легкой кратковременной ряби на спокойной водной поверхности. – Вероятно, они не нравились ей самой, раз уж она приписывала им другой цвет. А вам ваши волосы тоже не нравятся? Из-за этого вы постоянно прячете их под тюрбанами?

– Нет, тюрбаны я ношу потому, что слишком тщеславна для того, чтобы носить кружевные чепцы. Вы говорите, что у меня золотисто-каштановые волосы? Но они же почти седые… Я уже старая, Ричард.

– А вы ощущаете себя старой?

– Какая разница? Я являюсь старой.

Она уже давно стала двоюродной бабкой, и через каких-то два года ей стукнет шестьдесят. Пятьдесят восемь лет… Просто невероятно, что в таком возрасте она еще и разъезжает по северу Англии, а сейчас вот сидит напротив довольно-таки привлекательного мужчины, задающего ей слишком много вопросов. Но странно… Хотя эти вопросы ей не очень-то нравились, она почему-то на них отвечала.

– И все-таки, миледи, какой вы себя ощущаете?

Ричард смотрел на нее так, как никто не смотрел уже многие десятилетия. И его карие глаза словно притягивали ее… Несмотря на только что выпитый кофе, у графини пересохло в горле, и она с усилием пробормотала:

– Я ощущаю себя… по-разному.

Он улыбнулся и проговорил:

– Знаете, мне нравится разнообразие.

Эстелла улыбнулась в ответ, но ее улыбка была слишком робкой и неуверенной – казалось, ей пришлось пробиваться сквозь какой-то панцирь, прежде чем она достигла губ графини.

Скинув ногу с ноги, Ричард хлопнул ладонями по коленям и проговорил:

– Знаете, поскольку у нас масса свободного времени… Как насчет того, чтобы сыграть в карты или шахматы? Ставку можете определить сами.

Сердце Эстеллы билось несколько быстрее, чем обычно. И ей стало немного жарко.

– Что ж, давайте сыграем в карты.

– Итак, вы выбрали карты… Тогда подождите минутку, я их сейчас принесу.

Как только за Ричардом закрылась дверь, Эстелла сняла свой аквамариновый тюрбан и с удовольствием поскребла коротко остриженную голову. После чего водрузила головной убор обратно. Как бы там ни было, ей этот тюрбан нравился. А Ричарду нравилась она сама. Или же то, что она бывает разной и ощущает себя по-разному. А может… Впрочем, какая разница?

Тюрбан был не таким уж тяжелым, всего лишь несколько унций ткани и фальшивых бриллиантов. Тем не менее эта вещь казалась весьма весомой.

Уже после обеда Джилс, не удержавшись, принес несчастный кабачок в общий зал.

– Вот наше рождественское украшение. Он, по крайней мере, зеленый.

Одрина и Китти засмеялись, тогда как лица леди Ирвинг и миссис Бут одновременно вытянулись, а рты приоткрылись.

Сегодня хозяйка приготовила довольно простые, но очень вкусные блюда, и все обитатели постоялого двора – от графини до мальчишки с конюшни – с аппетитом ели картошку с мясом, запивая угощение элем или глинтвейном, который, как подозревал Джилс, леди Ирвинг «облагородила» добавлением более крепкого спиртного.

После основных блюд на столах появились орехи и сухофрукты, а также тарталетки – небольшие пирожки с яблочной начинкой и хрустящей корочкой, припорошенной сахарной пудрой.

– А завтра, – пообещала миссис Бут, – мы все полакомимся йоркширским рождественским пирогом.

– Если он так же вкусен, как эти яблочные пирожки, то мне не терпится его попробовать, – проговорил Ричард Резерфорд.

– Он тоже очень вкусный, но совсем по-другому, – пояснила миссис Бут. – Господи, я же совсем забыла, что вы не из наших краев. Хотя как это можно забыть? Ведь у вас такое необычное произношение…

– Должно быть, причина – наши личные качества, – заявил Джилс. – Окружающие настолько очарованы нашим энтузиазмом, что забывают про все остальное. – Кто-то пнул его под столом по ноге, и он едва не выругался.

– Йоркширский рождественский пирог, – принялся объяснять мистер Бут, с горделивым видом взявшись за подтяжки, – содержит в себе пять видов птицы, вложенных одна в другую, и все они под хрустящей корочкой, вкуснее которой и представить невозможно. Ах да, еще там внутри кролик, ведь так же, дорогая? – Его жена кивнула, и он добавил: – Миссис Бут приготовила его еще два дня назад, чтобы он мог хорошенько вызреть в кладовке.

– Хорошенько вызреть? – с некоторым удивлением переспросил отец Джилса. – С удовольствием попробую. Представить только – пять разновидностей птицы!

Миссис Бут засмеялась и спросила:

– Кто хочет каштанов?

Этим вопросом хозяйка как бы давала понять, что прислуга может быть свободна. Служанка леди Ирвинг тотчас исчезла, но Жанет, местная работница, принялась убирать со стола.

– Джори поможет, – сказала Одрина, и графский слуга сразу же приступил к делу.

Джилс тоже хотел помочь, но миссис Бут поручила молодому американцу поджаривать эти самые каштаны. Тому, разумеется, пришлось подчиниться и держать над огнем широкую сковороду с длинной деревянной рукояткой, время от времени ее потряхивая.

И пока он вот так стоял у огня, у него вдруг екнуло сердце при виде Одрины – смеющейся и широко распахнувшей глаза цвета… Черт, он даже не знал, с чем их сравнить. Цвета весенней листвы или чего-то подобного, столь же зеленого и наполненного жизнью. В данный момент он, конечно, не мог заглянуть ей в глаза, но их цвет был ему известен.

Все случившееся между ними, безусловно, являлось… приключением, хотя это слово ему и не нравилось. После того, что она пережила, после взаимных подтруниваний, а также объятий, поцелуев и совместного любования звездами они, в сущности, стали друзьями. Даже больше, чем друзьями. И вообще, теперь вся их компания была словно скована одной цепью, и им, конечно же, следовало держаться вместе.

Осознание этого радовало и скрашивало печаль при мысли о том, что им все-таки придется расстаться. И произойдет это очень скоро. Ведь всему рано или поздно приходит конец. Они покинут постоялый двор, покинут Йорк, а что касается лично его, то он покинет и Англию.

Время было более безжалостным и коварным, чем Ллуэлин с его угрозами. Или же лорд Аллингем… И если при пересечении Атлантики и потом, при поездке на север Англии, время тянулось, то теперь дни и часы пролетали слишком уж быстро. Каждый вечер, ложась на коротковатую для него кровать, Джилс не мог не подумать о черных волосах и голосе, обращавшем самые обычные фразы в чудесные стихи. И он не понимал, как находил в себе силы больше не целовать Одрину.

Джилс в очередной раз встряхнул сковороду, и один из каштанов звучно треснул. Сколько он уже так стоял, думая об этой девушке? Наверное, довольно долго, поскольку каштаны в общем-то прожарилась. И теперь их сладковатый запах приятно щекотал ноздри.

– Кто хочет каштанов? – повторил Джилс призыв миссис Бут. И тотчас подошел к столу.

Освободив одну из чаш от грецких орехов, Китти сказала:

– Высыпайте их сюда.

Джилс вывалил содержимое сковороды в предложенную емкость. Китти сразу же взяла один из каштанов и, дуя на него, принялась очищать от оболочки. После чего протянула Джилсу со словами:

– Самый первый тому, кто жарил.

Джилс с улыбкой надкусил каштан. Запах был гораздо лучше, чем вкус. Но даже если бы вкус оказался еще хуже, эти каштаны все равно стоило бы жарить ради их чудесного аромата.

Китти тем временем вручила ему еще один плод, и он перебросил его в сторону Одрины. Та, вскинув руку, поймала каштан и с некоторым удивлением посмотрела сначала на него, затем – на молодого американца.

– Спасибо, – пробормотала она.

– Ловко вы его поймали, принцесса, – сказал Джилс, и Одрина улыбнулась, как бы принимая эту похвалу, хотя еще недавно, по сути, отвергла его благодарность. Непостижимая женщина…

Она действительно очень ему нравилась, и это не могло его не беспокоить, потому что… Невольно вздохнув, Джилс сказал себе, что лучше не думать об этом.

Уже позднее, находясь в своей комнате и собираясь ложиться спать, он вдруг осознал, что во время обжарки каштанов в его руках, в его запястьях не возникло ни малейшей боли. Он так долго держал на весу тяжелую сковороду – и при этом никаких последствий!

Руки и сейчас пребывали в отличном состоянии. Джилс покрутил запястьями и пошевелил пальцами, ожидая возникновения болезненных ощущений. И они действительно пришли, но довольно-таки слабые, совсем не такие, как обычно.

Так что перед сном можно было написать письмо сестре Рейчел. Покидая Америку, он обещал писать ей каждую неделю, однако после отправки предыдущего послания прошло гораздо больше времени.

Джилс зажег лампу, взял лист бумаги, перо и на некоторое время задумался – ему хотелось сообщить очень многое, поэтому он не знал, с чего начать.

Может, написать сестре о здешних вересковых пустошах? Или о нехватке солнечного света и о луне?.. А может, о том, что в телескопе луна так близка?..

Нет, о луне, пожалуй, писать не стоило. Ведь тогда придется поведать Рейчел и об Одрине, – а что, черт возьми, он мог бы о ней рассказать? О ее страданиях и неприятной ситуации, в которой она оказалась? О том, что немного завидовал ее социальному положению, хотя и считал, что такая жизнь, как у нее, сравнима с существованием в золотой клетке? Или о том, что он не допускает возможности остаться в Англии, но в то же время не представляет, как сможет отправиться обратно в Америку, навсегда расставшись с этой девушкой?

Джилс вспомнил, как плакала Рейчел, когда они с отцом уезжали из Филадельфии. Вспомнил, как сестра и их тетушка Матильда махали руками им вслед и как на него давил груз вины за то, что он покидал своих близких, отправляясь в столь дальнее путешествие.

Пропасть, разделявшая его, Джилса Резерфорда, и леди Одрину Брэдли была не менее широка, чем Атлантический океан. Однако сейчас, когда она находилась совсем рядом, в соседней комнате, данное обстоятельство казалось не таким уж существенным.

Нет, он не станет писать Рейчел ни о здешнем скудном солнце, ни о луне. Вместо этого можно сообщить, в каком приподнятом состоянии духа пребывал сейчас отец.

На первой же странице Джилс поведал о трех шкатулках, об их различиях и о зашифрованных текстах. А также о владелицах шкатулок, которые, будучи маленькими девочками, получили эти заветные коробочки в дар от их матери, поскольку она имела к этим малышкам определенную привязанность. Вообще-то леди Беатрис и своих собственных дочерей любила вроде бы больше, чем сыновей.

Исписав целый лист, Джилс поискал еще один чистый среди имевшихся у него бумаг. И наткнулся на взятый у Софи листок с координатной сеткой, на котором было очень удобно изображать и звездное небо, и брошь… и какое-либо строение. В том числе строение, похожее на брошь.

А вообще-то можно было бы отправить Рейчел и рисунок Касл-Парра. Ей наверняка будет интересно посмотреть на замок, в котором они обитали. Да и ему самому очень хотелось изобразить место, где он на краткий, но такой сладостный миг сумел забыть обо всем на свете…

 

Глава 18. В которой обыкновенное является неприемлемым

Оставалось восемь дней до венчания и, возможно, дней семь до того момента, когда Ллуэлин вышлет компрометирующую посылку герцогу Уолполу.

Одрина старалась отвлечься от этих мыслей на кухне постоялого двора. Тесто за ночь поднялось хорошо и было, как и полагалось, бледным, пузырчатым и липким; так что вместе с гостиничной служанкой, носившей экзотическое имя Жанет, Одрина без промедления принялась за дело.

Жанет была худенькой девушкой с довольно-таки крепкими руками и пышными каштановыми волосами под простеньким темным платком.

– Что ж, работать на кухне все же лучше, чем разжигать камины, – сказала девушка. – Вы, миледи, сразу же говорите, если я буду делать что-то не так. – Она улыбнулась и принялась месить тесто. Одрина тотчас присоединилась к ней.

Вообще-то это доставляло определенное удовольствие – что-то месить, формовать, создавать нечто новое… Но все же работа не могла отвлечь Одрину от тревожных мыслей. Как ее близкие провели Рождество? Был ли подан на стол фаршированный гусь, запеченный до хрустящей корочки? Приобрела ли Карисса подарок для герцога Уолпола? Она ведь все думала о том, будет ли это прилично… А может, родители находились сейчас в храме Святого Георга и осматривали церковные своды, предвкушая венчание Кариссы? Или же отец в данный момент обговаривал с Ллуэлином условия сделки? Шантаж… Какое гадкое слово! Неприятно было даже думать о том, что Ллуэлин мог что-то выгадать, используя столь подлые методы…

Но каким бы ни было лондонское Рождество, ее там, в Лондоне, конечно же, не допустили бы на кухню. Да, стряпня и выпечка хлеба – совсем не романтическое занятие. Подобная работа тяжела и утомительна. Но она наконец-то занялась по-настоящему полезным делом, пусть даже перемешивание теста вызывало боль в руках… что, конечно же, не могло не напомнить о Джилсе.

– Жанет!.. – окликнула девушку Одрина.

– Да, миледи…

– Жанет, нет ли среди твоих знакомых или родственников таких, кто страдал бы артритом?

– Да, есть. У моей бабушки был ужасный артрит. У нее так болели руки, что ей было трудно работать.

– Это у нее началось в молодости?

– Нет, миледи, уже в старости, лет в шестьдесят. Руки у нее болели и во время работы, и даже когда она вообще ничего не делала.

– То есть отдых ей не помогал, – констатировала Одрина. – Должно быть, существуют разные виды этой болезни. У одних она проявляется в старости, у других – в молодости.

– Не знаю, миледи… Никогда не слышала, чтобы у кого-то был артрит в молодости.

– Иногда такое случается. Но как человеку понять, артрит у него… или что-то другое – такое, что не лишает его надежды на будущее?

Жанет немного помолчала и ответила:

– Думаю, в этом должен разобраться доктор.

– Да, конечно, – согласилась Одрина. – Ну ладно. Это я просто так спросила.

На минуту-другую воцарилось молчание. А потом девушка пробормотала:

– Миледи, нам еще долго месить?

Одрина замерла на мгновение. На столе лежала огромная масса теста.

– О боже… Нам следовало закончить минут пять назад. – Одрина вздохнула и тыльной стороной ладони откинула со лба выбившиеся из прически пряди. – Что ж, тогда давай добавим муки и теплой воды. И еще немного помесим. – Если тесто снова поднимется, у них будет свежий хлеб, если же нет – им придется есть его в виде крекеров.

Жанет выполнила все указания наилучшим образом. Когда же тесто было поставлено поближе к огню, девушка пообещала навести на кухне надлежащий порядок. Поблагодарив служанку, Одрина сняла фартук и вышла в общий зал.

Леди Ирвинг, только что спустившаяся вниз, окинула ее скептическим взглядом.

– У тебя на лице мука, моя дорогая. И вообще, ты выглядишь как мокрая кошка.

– Не понимаю смысла такого сравнения. – Одрина провела ладонью по лицу.

– Да нет, на другой щеке… Это значит, моя девочка, что ты выглядишь уставшей и жалкой. Тебе нужно развлечься.

– Возможно, что так. – Одрина снова утерла лицо.

– Тогда пойдем играть в карты со мной и старшим Резерфордом, – продолжала графиня. – Ричард предлагает нелепые ставки, но он не так уж и ужасен. Я отправилась на поиски новой колоды, потому что подозреваю, что он швырнул пикового туза в огонь.

– Какое коварство!..

– Еще бы… Но он не безнадежен. – Своей усмешкой графиня как бы говорила: «Я от него в восторге, хотя и считаю это проявлением слабости».

– Нет уж, играйте друг с другом. – Графиня, конечно, проявила любезность, предложив присоединиться к ним, однако ей и старшему Резерфорду было бы лучше развлекаться наедине – какие бы формы ни принимало это развлечение.

Покинув леди Ирвинг, которая, чертыхаясь и придерживая тюрбан, принялась рыться в шкафу, Одрина поднялась наверх.

Когда она находилась на этом постоялом дворе в прошлый раз, ей хотелось, чтобы время летело как можно быстрее, теперь же – чтобы оно тянулось как можно медленнее. Она сейчас находилась так далеко от Лондона!.. И ее голова была заполнена самыми разными мыслями – о семье, о возможном срыве венчания, о счастье Кариссы и строгих принципах герцога Уолпола, о шкатулках-головоломках, о зашифрованном тексте… А также о неизбежном отъезде Резерфордов.

И если бы не все эти беспокойства, то нынешнее пребывание в снежном заточении могло бы стать настоящим праздником. Но, к счастью, сейчас она наконец-то могла побыть наедине с самой собой. И никаких великосветских раутов и балов с присущей им фальшью, никаких претензий со стороны разочарованных родителей или бывшего возлюбленного. Только добрый юмор, немного физического труда… и Джилс, несколько удивленный ее деятельностью, но считавший, что ей не стоило меняться, что она должна была оставаться такой, как есть.

Мысль об этом… пожалуй, опьяняла.

Снег под воздействием солнечных лучей мало-помалу оседал, и несчастному мальчишке, состоявшему при лошадях, было поручено расчистить проходы от конюшни к каретному сараю и от крыльца к дороге. И если небо так и останется ясным… Хм… тогда уже завтра можно будет отправляться в путь.

Опустив голову, поднимаясь по лестнице, Одрина не сводила взгляд со ступенек. И уже наверху ее голова вдруг уткнулась в какое-то препятствие. Этим препятствием оказалась грудь Джилса, облаченного в клетчатую жилетку.

– Если тебе хочется внимания, то так и скажи. – Он поддержал ее, аккуратно подхватив под руку. – Не стоит ради этого подвергаться риску. Ведь могла бы испортить свою изысканную прическу.

– Просто я… Я что-то задумалась, – пробормотала Одрина, чувствуя, как потеплели ее щеки.

– Задумалась – о чем? О том, как обратить на себя внимание?

– Вот еще… Ничего подобного! – Хотя он, возможно, угадал. Но все же в данный момент ей больше всего хотелось бы уединиться, чтобы ополоснуть лицо и привести в порядок волосы.

Джилс отступил в сторону, пропуская ее вперед.

– Ну, принцесса, удалось справиться с тестом?

– Более чем… Мы с Жанет так его измяли, что оно, возможно, и не взойдет. Но если это все же случится, то уже днем мы полакомимся и свежим хлебом, и йоркширским рождественским пирогом. – Немного помолчав, Одрина спросила: – Ты собирался спуститься вниз? Если да, то сразу предупреждаю: возможно, леди Ирвинг предложит тебе сыграть в карты. Ни в коем случае не соглашайся, потому что иначе тебе придется наблюдать, как она флиртует с твоим отцом.

Джилс притворно нахмурился.

– Не хотелось бы быть этому свидетелем, хотя не сомневаюсь, что они приятно проводят время. Но, по правде говоря, я вышел, чтобы найти тебя.

– Зачем?

– Чтобы узнать, как ты поживаешь.

– Я в полном порядке. – И Одрина попыталась поправить прическу. Неужели она действительно выглядела такой растрепанной, какой себя ощущала? Ах, ведь у нее не было ни минуты, чтобы привести себя в надлежащий вид. Хотя минуты было бы явно недостаточно…

– Не хочу утверждать, что ты привираешь, – в задумчивости проговорил Джилс, прислонившись к стене. – Потому что это было бы бестактно. Но если в Рождество ты пребываешь в безмятежности… тогда ты, возможно, превратилась в какую-то механическую куклу.

– Никакой я не механизм! Я всего лишь истинная английская леди, имеющая надлежащее воспитание. – Одрина вскинула руку, пресекая попытку Джилса что-то сказать. – Но, вероятно, я дала повод для такого сравнения, и тебе захотелось сострить. Ха-ха!.. Очень смешно. А теперь позволь мне пройти.

– Ты можешь идти в любом направлении. Я для того и прижался к стене, чтобы не преграждать тебе путь. А что касается сравнения… Поверь, по отношению к тебе я бы никогда такого не допустил. – Джилс скрестил на груди руки. – Во-первых, потому, что ты не соответствуешь образу истинной английской леди в общепринятом понимании. А во-вторых… Видишь ли, я знаю, что существует большая разница между сокрытием своих чувств и отсутствием таковых. Поэтому я не верю, что ты в полном порядке. Но если ты предпочитаешь изображать безмятежность и благополучие, то это, конечно, твое дело.

Его проницательные голубые глаза нельзя было обмануть. Да она этого и не желала. Ей хотелось многое ему сказать, однако сейчас она почему-то не находила слов И поэтому лишь помотала головой, а потом пожала плечами.

Тут губы его тронула улыбка, он сказал:

– Идемте со мной, принцесса.

Пройдя по коридору, они свернули налево и направились в ту часть дома, что выходила на север. Когда же позади остались номера, расположенные по левую сторону, Джилс распахнул дверь справа.

– Прошу вас, миледи.

Одрина переступила порог, но оказалась вовсе не в крохотной спаленке – какая скандальная мысль! – а в довольно просторном зале, вполне подходившем для балов. Паркетный пол был покрыт мастикой и отполирован до блеска, а высокие потолки были имитированы под мрамор. Более того, по внешней стене протянулись два ряда окон, нижние – обычного размера, верхние же были поменьше.

– Великолепно, не правда ли? – произнес Джилс, закрыв за собой дверь.

Одрина молча озиралась. Здесь царила… какая-то странная тишина – как если бы ураганный ветер, задувавший в уши, заглушал все прочие звуки. А еще возникало ощущение невероятной пустоты. «Словно находишься в огромной шкатулке – совершенно пустой, даже без каких-либо зашифрованных надписей», – подумала Одрина.

– Ну вот, мы здесь абсолютно одни, – сказал Джилс, усевшись прямо на пол. – Если хочешь, можем поговорить о том, что тебя тревожит. А можно просто спрятаться здесь, если боишься, что кто-то вознамерился вытянуть у тебя деньги в карточной игре или же накормить пирогом с пятью видами птицы и кроликом в придачу.

Одрина по-прежнему молчала. Ей хотелось, ей было нужно… Черт возьми!.. Да, ей хотелось сесть рядом с Джилсом! Поэтому она так и сделала!

Наледь, еще вчера покрывавшая стекла, под воздействием солнечных лучей уже исчезла, и теперь в зале было очень светло.

– Джилс, а разве не может быть… – Она старалась как можно тщательнее подбирать слова. – Разве не может быть так, что у тебя совсем не та болезнь, что у твоей матери?

– Это решило бы массу проблем, – усмехнулся Джилс. – Но нет… У меня первые проявления возникли в то время, когда у матери наступило обострение. Сначала – боли в запястьях, потом – в предплечьях… Нет, ошибки быть не может.

– Жанет сказала, что у ее бабушки руки тоже были поражены артритом и при этом отдых не приносил ни малейшего облегчения.

– Думаю, что у разных людей это происходит по-разному, – пробурчал Джилс. Он не был расположен обсуждать эту тему. – Если хочешь, я могу оставить тебя одну. – Он поднялся на ноги.

– Нет-нет, останься, пожалуйста. Мне хотелось бы побыть… в компании.

Джилс устремил на нее пристальный взгляд своих проницательных глаз. Под этим его взглядом Одрина ощущала некоторую неловкость, и в то же время взгляд этот, казалось, согревал.

– Да, хорошо, конечно… – пробормотал Джилс и снова уселся рядом с ней.

Во рту у Одрины пересохло, и она, судорожно сглотнув, проговорила:

– Завтра мы, наверное, отправимся в путь, ведь так? – Ее голос гулко прозвучал в просторном пустом помещении.

– И, возможно, доберемся до Лондона как раз к венчанию твоей сестры. – Джилс закинул ногу на ногу, и в холодном свете зимнего солнца, на фоне темно-зеленого сюртука, его лицо казалось слишком уж бледным. – Ведь тебе именно этого и хочется? Хочется поскорее попасть в Лондон?

– Мне хочется, чтобы Карисса благополучно вышла замуж. Тогда угрозы Ллуэлина уже не будут иметь значения.

– Для нее, – но не для тебя.

Одрина сжала кулаки, жалея, что под рукой не было ничего такого, что можно было бы скомкать.

– Возможно, и так… Но сейчас это не важно. Главное для меня – уберечь сестру.

– От замыслов Ллуэлина? Или от того герцога, за которого она собирается замуж?

– От первого, конечно. Если Карисса и боится чего-то в отношении герцога, то, возможно, лишь того, что он не очарован ею так же, как она им. – Да, в последнее время сестра пребывала в восторженном состоянии, ожидая дня свадьбы, и могла беспокоиться лишь о том, как стать еще милее для своего чопорного жениха. – Она его… любит, – добавила Одрина. Последнее слово имело всего два слога, но ей почему-то было трудно его произнести. Однако, как бы ни складывались обстоятельства, сейчас Карисса была вполне счастлива, и ей, Одрине, очень хотелось, чтобы так было и впредь.

Впрочем, их старшие сестры, Ромула и Теодосия, тоже были по-своему счастливы. Они вообще отличались более спокойным и сдержанным нравом, нежели она и Карисса, и после того как их лица подпортила оспа, обе без особого уныния покинули суетный Лондон, чтобы жить в провинциальной тиши с любимыми и любящими мужьями.

И еще была Петра, четвертая по старшинству. Она так страстно желала учиться живописи в Италии, что отказалась выходить из своей комнаты и плакала днями напролет, пока родители не согласились ее отпустить. И вот уже больше года они получали от нее веселые письма, а на прошлое Рождество она прислала даже рисунок. В общем, Петра тоже нашла свое счастье.

Так что оставалась только она, Одрина, сидевшая сейчас на полу в танцевальном зале йоркской гостиницы.

– Карисса, Одрина… – Джилс принялся загибать пальцы. – Петра… А кто еще?

– Ромула и Теодосия, самые старшие.

Джилс присвистнул.

– Ваши родители явно не хотели давать вам обычные имена.

– Потому что им не хотелось, чтобы мы выросли обычными девушками.

– Что плохого в том, чтобы быть обычным? Большинство людей живут самой обычной жизнью.

– Именно поэтому такая жизнь и неприемлема. – Вытянув перед собой ноги, Одрина устремила взгляд на мыски своих башмаков и несколько раз моргнула. Но это не очень-то помогло – несколько слезинок все же выкатились из ее глаз. – И тем не менее я такая же, как все. Что же касается нашего семейства… У меня четыре старшие сестры, и я не могу сделать ничего такого, что не было бы сделано ими до меня. Следовательно, я могу быть лишь последней – и самой худшей.

– Нет, ты ни в коем случае не хуже, – тихо произнес Джилс. – Просто у тебя… все по-другому. Я уверен, что ни одна из твоих сестер не сделала ничего подобного тому, что совершила ты за последние несколько недель.

Она смогла ответить лишь натянутой улыбкой. Такой же натянутой, как вибрирующая гитарная струна. Как тогда, когда они все вместе пели: «Пусть придут к тебе любовь и радость…»

И было ясно: такой человек, как Джилс, мог родиться лишь в той семье, где по-настоящему любили детей. Где им позволяли идти своей дорогой, а при необходимости – вернуться. К тому же он прибыл из страны, где все дома были построены сравнительно недавно, где снег был чистым, а небо – ясным. И там, конечно же, не было английских серых зим и серых людей, сидящих в своих серых домах.

Кроме того, было ясно и другое: именно она – а не он! – совершала глупейшие ошибки и проявляла слабость. Но он ни разу не использовал это обстоятельство в качестве аргумента в их спорах. А вот она… Проклятье, она ведь не протестовала, когда отец заявил, что ее присутствие на свадьбе Кариссы недопустимо. Она, к сожалению, покорно смирилась. Потому что по наивности доверилась негодяю, который предал ее. А ведь еще так недавно она гордилась своей храбростью, тайно делая то, чего не должна была делать. О чем она думала?! Выбрала себе в любовники скандально известного пройдоху и ускользала из дома для свиданий с ним! После чего, сидя за обеденным столом в кругу семьи, лукаво улыбалась.

Но все тайное рано или поздно становится явным. Любое взаимодействие, от обычной беседы до соития, подразумевает участие по меньшей мере двоих. И даже если она держит язык за зубами и ничем себя не выдает, другой человек всегда имеет возможность сделать свой собственный выбор.

– Да, верно, – сказала она наконец. – Ни одна из моих сестер не делала того, что делала я. И ни одна из них не сбегала из дома. У них не было такой необходимости.

Джилс Резерфорд смотрел на нее – и молчал. И казалось, что воздух между ними сгустился и наполнился жаром и вибрацией.

– Джилс, ты не хочешь зайти ко мне в комнату? – спросила наконец Одрина.

Он прикрыл глаза и сделал глубокий вдох. А она, затаив дыхание, ждала ответа.

Наконец Джилс открыл глаза, и ей почудилось, что она увидела в них теплое сияние голубого летнего неба. Потом лицо его осветилось улыбкой, и он произнес:

– Показывайте дорогу, принцесса.

 

Глава 19. В которой руки Джилса обретают способность держать весь мир

Как только за ними закрылась дверь, Одрина поняла, почему ей захотелось вселиться в ту же самую комнату, в которой она жила две недели назад, – когда в первый раз прибыла на этот постоялый двор. Желание возникло из-за смутной надежды на то, что случится именно такой момент, как сейчас. Момент, когда она с восторгом сможет сказать себе: «Меня заперли не от кого-то, а это я сама заперлась кое с кем».

Немного нервничая и в то же время ощущая свое могущество, Одрина принялась снимать обувь. По ее представлениям эта комната не очень-то подходила для обольщения – небольшая, но, к счастью, чистая спаленка с маленьким столиком, ширмой и кроватью под балдахином, покрытой лоскутным одеялом. И еще здесь были синие, как глаза Джилса, стены и кирпичный камин, выкрашенный в белый цвет, отчего возникало ощущение, будто паришь где-то высоко в небесах.

Впрочем, сейчас ей было не до того, чтобы витать в облаках. Первым делом следовало запереть дверь и подбросить в камин угля, а затем откинуть одеяло. Постель сейчас представлялась центром вселенной.

Закрыв дверь, Одрина повернулась к Джилсу, высокому, могучему – и улыбавшемуся. А он взял ее лицо в ладони и коснулся губами ее губ. После чего поднял голову и, заглянув ей в глаза, тихо сказал:

– Когда я говорил, что не буду тебя целовать, я имел в виду… слово «пока».

– И все же казалось, что ты был решительно настроен не делать этого.

– Я действительно должен был проявить решительность. Когда привлекательная, отважная и страстная женщина хочет поцеловать мужчину, то это… это воспринимается как наивысшая в мире награда, и поэтому…

– А что изменилось? – перебила Одрина. – Может, ты снова хочешь остановиться? – Она накрыла его пальцы ладонью, чтобы те не соскользнули с ее щеки. – Скажи сразу, поцелуи – это все, что тебе надо? Или ты вообще предпочитаешь остановиться?

– Мне и тогда не хотелось останавливаться, а сейчас…

– А сейчас ты уже не остановишься, верно? – проговорила Одрина ровным голосом, хотя и чувствовала, что из груди ее вот-вот вырвутся стоны страсти.

– Да, не остановлюсь, – последовал ответ.

Сейчас ей казалось, что Джилс как будто проникал в ее сознание и читал каждую ее мысль. Она же не была способна воспринимать его мысли. И не могла знать, как он относится к происходящему. Однако она твердо знала, что выбрала Джилса своим партнером вовсе не потому, что он оказался под рукой, а потому, что он был именно тем мужчиной, которого она хотела.

Тут Джилс склонил голову, и Одрина тотчас приподнялась на цыпочки, чтобы встретить его губы. Последовал уже более глубокий поцелуй, и она запустила пальцы в его короткие шелковистые волосы. Взаимное давление губ перешло в сладостное столкновение языков, и горячие уста Джилса заставили ее забыть о том, что за окном царит зимний холод.

«А может, все это – не совсем неправильно?» – промелькнуло у нее. Но она не могла спросить об этом Джилса – не решалась. Во всяком случае – сейчас, когда в душе ее царил ужасный сумбур. Более того, она даже не знала, какой ответ ей хотелось бы услышать.

И они продолжали целоваться, все крепче прижимаясь друг к другу. В какой-то момент, почувствовав его возбуждение, Одрина чуть отстранилась от него и, задыхаясь, пробормотала:

– Давай разденем тебя.

Это действительно была работа для двоих – стянуть с него сапоги и довольно плотный сюртук. Развязывая галстук, Джилс улыбался, а Одрина тем временем внимательно наблюдала за его действиями. За галстуком последовала очередь золотых запонок с инкрустацией из яшмы, которые Одрина с улыбкой положила на стол.

– Когда ты снял эти запонки вчера на кухне, у меня возникло побуждение забрать и спрятать их, чтобы ты не смог снова опустить рукава.

– Тебе понравились мои оголенные руки? А я и не догадывался. На кухне я скинул с себя чуть ли не половину одежды, но ты даже бровью не повела.

– Нет, на самом деле я все заметила. Не такая уж я целомудренная.

– Рад это слышать. – Джилс закатал рукава рубашки и поиграл мускулами. – Ну как, испытываешь искушение? Я больше не намерен надевать запонки.

– А снять рубашку у тебя нет намерения?

– Мне нравится твой нецеломудренный настрой.

Джилс расстегнул и снял жилет, затем скинул с плеч подтяжки. Одрина ухватилась за одну из них и потянула на себя.

– Это приспособление для того, чтобы держать тебя на поводке?

– Да, миледи, я в полной вашей власти.

Он вытянул из брюк рубашку и, немного помедлив, стащил ее с себя. Одрина прерывисто вздохнула. Прежде ей не доводилось видеть столько мужской наготы. Ведь ее тайные свидания с Ллуэлином всегда происходили наспех, где-нибудь в темных углах, причем удовольствие доставляло не столько само соитие, сколько осознание запретности вкушаемого плода. Теперь же возникало ощущение, что все получится иначе – гораздо приятнее.

Стоя перед Джилсом, она любовалась его мускулистым торсом и завитками золотистых волос на широкой груди. Его брюки чуть сползли, являя взору низ живота, тоже покрытый порослью.

Одрина сделала шаг вперед и, обнимая Джилса за шею, прижалась к нему всем телом. Он тихо рассмеялся. О боже, он был такой крупный, такой сильный и теплый!.. Ей казалось, что она могла бы стоять вот так хоть целую вечность.

Однако Джилс был создан вовсе не для того, чтобы просто виснуть на нем. Настало время слиться с ним воедино и предаться наслаждению.

– Пожалуйста, сними с себя все остальное, – сказала Одрина, чуть отступив. – Я хочу хорошенько рассмотреть тебя.

– Надо же, ты сказала «пожалуйста», – пробормотал Джилс с улыбкой.

Тут Одрина шагнула к столу и, высвобождая свои пряди, стала одну за другой извлекать из волос шпильки, аккуратно складывая их рядом с запонками Джилса.

– Ты считаешь, что я не способна быть вежливой?

– Вовсе нет, принцесса. Но я все-таки немного удивился.

– Чему же? Может, тому, что мне хочется рассмотреть тебя?

– Я удивился, так как ты захотела, чтобы я доставил тебе удовольствие. И я считаю, ты достойна того, чтобы тебе доставляли удовольствие.

– Ты достоин того же не меньше, чем я. – Джилс промолчал, и Одрина добавила: – Да-да, ты достоин… Знаешь… пойдем присядем.

Она прошла к кровати и, сев на белоснежную простыню, похлопала по ней ладонью, как бы приглашая Джилса к ней присоединиться. Он тотчас же сел с ней рядом, и Одрина взяла его за руку. Но вовсе не для того, чтобы просто держать ее в своей – нет, она намеревалась изгнать из его руки боль и даже доставить ему приятные ощущения.

Чуть помедлив, девушка нажала на ладонь Джилса большими пальцами, а затем принялась массировать ее. Он вздрогнул и шевельнул ногами, а она спросила:

– Все в порядке?

Джилс издал невнятный горловой звук, потом утвердительно кивнул, как бы разрешая ей продолжать. И Одрина снова стала массировать его руку.

Удовольствие можно отыскать даже там, где меньше всего ожидаешь… Она хотела, чтобы Джилс это понял. Ведь если бы ее не похитили и не увезли из Лондона, она не находилась бы сейчас здесь и не массировала бы руки этого парня – могучего как скала, но очень доброго и отзывчивого. Теперь, когда Одрина узнала его получше, у нее то и дело возникало чувство, что они с Джилсом знали друг друга когда-то прежде и вот сейчас снова встретились. И еще ей казалось, что она все лучше и лучше понимала Джилса, а он – ее. Может, она уже полюбила его?.. Но как отличить любовь от физического влечения?

Одрина отогнала эти мысли и сосредоточилась на руках Джилса. Она растирала и разминала его пальцы, и на каждое ее движение Джилс реагировал тихим мычанием, в блаженстве прикрыв глаза.

– Как хорошо… – пробормотал он наконец, и она почувствовала, как отвердевают ее соски.

Когда же Одрина принялась массировать запястье, а потом двинулась дальше, по направлению к локтю, голова Джилса начала опускаться.

– О боже… Одрина, что ты со мной делаешь?! – воскликнул он.

– Что-то не так? Тебе больно?

– Нет-нет, просто сейчас… мне кажется, что сейчас мои руки способны держать весь мир.

– В этом нет необходимости, – улыбнулась Одрина. – Подержись лучше за это. – И она прижала его ладонь к своей груди.

Джилс тотчас же встрепенулся, и с его помощью Одрина быстро освободилась от платья, корсета, а также всего остального и улеглась на кровать, чувствуя приятную прохладу простыней. И она вовсе не стыдилась своей наготы – нет-нет, только не с Джилсом, взиравшим на нее с теплотой во взгляде и легонько поглаживавшим ее. Улыбнувшись, она проговорила:

– Мне нравится делать что-то своими руками. Например – бумажные пружинки… – Она провела по его брюкам чуть ниже живота и добавила: – Ох, какой ужас… Не понимаю, почему на тебе до сих пор остается какая-то одежда.

Джилс рассмеялся.

– Понятия не имею.

Тотчас соскользнув с кровати, он быстро скинул брюки, после чего улегся рядом с Одриной. Она окинула взглядом его крепкое тело, окропленное кое-где веснушками. И если у него на груди поросль имела золотисто-медный оттенок, то вокруг его внушительного фаллоса она была почти бронзовой.

Но неужели ей еще совсем недавно казалось, что в комнате холодно?.. Ох, ведь сейчас все ее тело словно пылало!

Одрина помнила, на что способны руки Джилса. Помнила, как от пощипывания кончиками пальцев ее сосков в голове у нее оставалось место только для одной мысли: «Еще!» А что вытворяли его губы, которые так часто произносили насмешливые слова в ее адрес… Ох, вот и теперь они заскользили по ее обнаженному телу, доставляя ей неописуемое наслаждение и разжигая страсть, от чего ее лоно еще больше увлажнилось.

Одрина даже не заметила, как взобралась на Джилса, оседлав его и широко раздвинув ноги.

– Хочешь использовать именно эту позицию? – спросил он с улыбкой. – Что ж, одобряю. Вид просто изумительный. Лучшего и желать нельзя.

– Передо мной тоже замечательный вид. – Одрина улыбнулась ему в ответ.

Затем, немного приподнявшись, она стала медленно опускаться на возбужденную мужскую плоть, чувствуя, как с каждым мгновением удовольствие все усиливается… А Джилс чуть прикрыл глаза, и на лице его появилось выражение блаженства. При этом ни один из них не произносил ни слова.

Наконец, полностью опустившись на Джилса, Одрина замерла на несколько секунд, а затем принялась двигать бедрами. И в тот же миг она поняла, что никогда еще не испытывала таких чудесных ощущений – все, что было у нее с Ллуэлином, совершенно не походило на происходившее сейчас.

Внезапно Джилс чуть подтянул ее к своей груди, так что теперь Одрина нависала над ним, а ее ниспадающие волосы прикрывали их обоих подобно занавеси. Через несколько секунд он отвел ее пряди в сторону и, приподняв голову, поймал губами один из сосков. Она продолжала вращать бедрами, а Джилс тем временем ласкал ее груди, и от этого наслаждение многократно усиливалось. Когда же оно наконец достигло кульминации, из горла Одрины вырвался прерывистый крик:

– О боже!.. Джилс!.. – Несколько раз содрогнувшись всем телом, она рухнула ему на грудь и затихла, тяжело дыша.

– Я вовсе не господь бог, а самый обычный парень, – отозвался Джилс и, сделав еще несколько толчков, с тихим стоном вышел из нее.

В следующее мгновение Одрина ощутила, как по бедру ее хлестнула теплая струя, и поняла, что Джилс старался не излиться в нее, оберегая от риска забеременеть. Ох, если бы она не забыла обо всем на свете, то и сама бы попросила его об этом. Но, охваченная страстью, она просто-напросто лишилась способности думать.

– Спасибо тебе, – прошептала Одрина; причем речь шла не только о предусмотрительности Джилса.

– Элементарная предосторожность, – отозвался тот. Протянув руку к своим брюкам и достав из кармана носовой платок, он обтер и девушку, и себя.

Какое-то время они лежали неподвижно, крепко прижавшись друг к другу. Но теперь уже в тех местах, где ее спину не прикрывали руки Джилса, ощущался легкий холодок.

– Понятно, что это больше не повторится, – произнес он. – На сей раз мне не хватило сил сказать «нет».

Ее колотившееся сердце мало-помалу успокаивалось. Тихонько вздохнув, она пробормотала:

– Почему же для слова «нет» требуется так много сил?

Его объятия стали еще крепче.

– Потому что я очень тебя хотел. Именно тебя… с твоей отвагой и способностью улыбаться, несмотря ни на что. К тому же ты умеешь печь хлеб, – добавил Джилс с улыбкой.

Прикрыв глаза, Одрина вдохнула его запах.

– Главное – что ты хотел меня. Этого мне вполне достаточно… – Она вдруг распахнула глаза. – Но почему это не может быть причиной, чтобы снова сказать «да»?

– Потому что я не имею на тебя прав. Потому что у тебя гораздо больше возможностей, чем у меня. Ты можешь жить хоть в Лондоне, хоть за городом, можешь выйти замуж… – Джилс несколько ослабил объятия и погладил ее по спине.

– Ну, если у меня такой большой выбор, – она провела пальцами по его ребрам, – то тогда позволь мне выбрать тебя. Сегодня. И такой выбор для меня не менее важен, чем любой другой… из множества возможностей, имеющихся, по твоим словам, в моем распоряжении.

– Сегодня – да… Но я не могу не осознавать ограничений. Я ведь совсем не тот мужчина, с которым тебе хотелось бы провести всю жизнь. И потому мне очень тяжело осознавать, что у нас с тобой есть только один этот раз… – В голосе Джилса чувствовался надрыв.

От этих его слов у Одрины возникло ощущение, что она стоит в одиночестве на холодном ветру. Отстранившись от любовника, она со вздохом пробормотала:

– А я не знала, что ты такой сентиментальный…

Он внимательно посмотрел на нее.

– Не знала, потому что я умею скрывать свои слабости.

– Но почему ты не можешь быть тем мужчиной, который мне нужен?

Возможно, она задавала слишком много вопросов, но ей было просто необходимо услышать на них ответы. Сейчас – наверное, из-за холодка – они оба казались еще более обнаженными, чем несколько минут назад, и Одрина натянула на себя и на Джилса одеяло. Затем, подняв голову, взглянула на него вопросительно.

Он едва заметно передернул плечами. Судя по выражению его лица, последний вопрос он считал совершенно неуместным.

– Почему я не могу быть тем мужчиной?.. Да потому что я – американец, у которого нет будущего.

– И всего-то?.. Но твоя мать вышла замуж за такого же американца, разве не так?

Он посмотрел на нее с явным удивлением.

– Так ты готова выйти за меня?.. И готова покинуть все, что тебе дорого и близко?

Одрина приподнялась на локте и, пристально глядя ему в лицо, спросила:

– Ты хочешь сделать мне предложение?

– Нет… Я не имею на это права.

– Но если бы мы жили не на разных континентах, то ты бы захотел на мне жениться?

Джилс сделал глубокий вдох, отчего одеяло на его груди сначала приподнялось, затем опустилось.

– Если бы мне еще не нужно было зарабатывать себе на жизнь, если бы у меня были здоровые руки, если бы…

– Нет-нет, – перебила Одрина. – Я спрашиваю, ты женился бы на мне? Ну… если бы была такая возможность.

В коротком смехе Джилса чувствовалась горечь.

– Поверь, принцесса, мне этого очень хочется, но я не смею даже мечтать об этом. Я никогда не получаю того, чего хочу. А тебя я считаю… замечательной женщиной, и мне больно сознавать, что ты никогда не станешь моей.

– Вот как?.. – Она смотрела на него все так же пристально. – Ты действительно считаешь меня замечательной?

– Ты что, не веришь мне?

– Не знаю. Но очень хочется верить.

– Вот и правильно… Именно тебе решать, чего ты стоишь, принцесса.

Одрина помотала головой, стараясь избавиться от пощипывания в уголках глаз.

– Ох, Джилс… Похоже, я способна лишь задавать неловкие вопросы.

Он уставился в потолок и пробормотал:

– Мы оба постоянно задаем друг другу неловкие вопросы.

Она немного помолчала, потом спросила:

– Ну, а кто решает, чего стоишь ты?

– Думаю, что я сам и решаю.

Одрина снова задумалась.

– Что ж, Джилс, наверное, так и есть. Ведь именно ты и решил, что для тебя недоступно то, чего ты хочешь. Ты сам и решил, что из-за отсутствия перспектив в будущем тебе ни к чему беспокоиться о настоящем.

– А ты, принцесса?.. Ты решила предаться удовольствиям за счет своего будущего?

Рука, на которую она опиралась, немного затекла, и Одрина снова улеглась.

– Думаю, абсолютно ясно, что никто из нас не думал о будущем, когда мы зашли в эту комнату.

– Да, конечно, – согласился Джилс.

– Так что этого достаточно… Удовольствие получено, и пусть оно останется в прошлом. – У нее перехватило горло, и она умолкла на несколько секунд. Они по-прежнему лежали рядом, но было такое ощущение, что их уже разделял океан. – А когда растает снег, каждый из нас отправится своей дорогой, – со вздохом пробормотала Одрина.

– Это было изначально предопределено, – ответил Джилс. Его голос несколько смягчился, но это ничего не меняло. После всего сказанного не имело смысла притворяться, будто им комфортно лежать рядом.

Через несколько минут Джилс быстро оделся и покинул комнату, аккуратно прикрыв за собой дверь. Проводив его взглядом, Одрина снова вздохнула. Ведь она-то знала, что он ошибается и что все в их отношениях вовсе не предопределено. Все зависело лишь от них самих, но Джилс почему-то этого не понимал. Но если он не видел себя в будущем, – то как же он мог ценить настоящее? Да и ценил ли он его?

Вспомнив слова Джилса, Одрина пробормотала:

– Так кто же решает, чего я стою? Неужели я сама? – Нет, похоже, это решали все… кроме нее.

Смахнув с ресниц слезы, Одрина стала одеваться. Не так давно Джилс сказал, что ей не следует меняться, что она должна оставаться такой же, какой была всегда. Но он и в этом ошибался. Он приписывал ей ту храбрость, которой она вовсе не обладала. Потому что, если бы обладала… Ох, не стоило даже думать об этом. Уж лучше смириться с обстоятельствами. И пусть их кратковременный роман закончится, едва начавшись, – тогда он останется в памяти светлой сказкой, не замутненной грубой реальностью.

 

Глава 20. В которой щедро раздаются советы

На следующее утро Одрина и Китти стояли на крыльце и смотрели, как в кареты загружаются сундуки. Солнце, греющее их лица, продолжало уничтожать снежные завалы, и, несмотря на образовавшуюся грязь, дорога казалась вполне проезжей.

– Даже не верится, что прошло всего три дня. – Китти поплотнее запахнула плащ на своем выпуклом животе. – Такое ощущение, будто я целую вечность не виделась с Даниелем. Но я тем не менее рада, что это снежное заточение провела в вашей компании.

– Я тоже этому рада, Китти. – Одрина взяла ее за локоть, чтобы помочь спуститься по ступеням. Прежде чем продолжить путешествие, Резерфорды собирались подвезти Китти до дома. – Да, я очень рада, что познакомилась с тобой и вместе с тобой узнала, как нужно пеленать… кабачок. Надеюсь, что у тебя все будет благополучно. Ты ведь мне напишешь, когда у тебя родится ребенок?

– Конечно же, напишу, миледи. – Китти попыталась присесть в реверансе, отчего они обе слегка пошатнулись. – А какой у вас адрес?

Одрина задумалась. Ответить на этот вопрос было несколько затруднительно. В самом деле, останется ли она в Лондоне – или же отец отправит ее в одно из своих загородных поместий? Она не представляла, что ждало ее в конце путешествия.

– Лучше всего переслать письмо леди Ирвинг, – решила Одрина.

Она уже хотела продиктовать Китти адрес графини, но девушка, внезапно вздрогнув, пристально уставилась на какого-то мужчину, пробиравшегося к постоялому двору через снег и грязь.

– Да это же… – пробормотала она. И вдруг радостно закричала: – Даниель, Даниель!

Держась за поясницу, Китти спустилась по оставшимся ступенькам и на удивление быстро преодолела расстояние, отделяющее ее от мужа. Они обнялись и некоторое время о чем-то говорили, нежно глядя друг другу в глаза. После чего вместе подошли к крыльцу.

– Миледи, позвольте представить вам моего мужа, мистера Балтазара, – сказала Китти. – А это, Даниель, леди Одрина.

Даниель Балтазар оказался невысоким, крепко сбитым молодым человеком с черными волосами и загорелым лицом. Ему, как видно, не хотелось отрываться от жены, поэтому он не стал обмениваться рукопожатием, а просто поклонился. Китти, державшая его под руку, невольно согнулась вместе с ним и засмеялась.

– Очень рада с вами познакомиться, сэр, – произнесла Одрина. – Надеюсь, вы не слишком беспокоились, пока вашей жены не было дома?

– По правде говоря, миледи, первое время я ужасно беспокоился, просто места себе не находил, когда она исчезла. Хотя я понимал, что она не растеряется и сумеет найти приют, чтобы переждать непогоду.

– Даниель, дорогой!.. – Китти устремила на мужа широко раскрытые глаза. – Ты наверняка не догадаешься, что я сделала! Я продала ту шкатулку моей мамы за двадцать фунтов!

– Не может быть! – с удивлением воскликнул Даниель. – Двадцать фунтов?.. Невероятно!

– Правда-правда… Они у меня в кармане.

Даниель чмокнул жену в щеку.

– Что ж, дорогая, я очень рад. Тогда мы наймем лучших докторов, чтобы с тобой и с ребенком все было в порядке.

Возможно, в глаза Одрины что-то попало, потому что они вдруг заслезились. Тут к ним подошли оба Резерфорда, только что закончившие погрузку багажа.

– Сейчас мы отвезем вас домой, если хотите, – сказал Ричард, пожав Даниелю руку.

Молодые супруги не стали отказываться от этого предложения.

Хозяева постоялого двора вышли их провожать.

– Для нас большая честь, что вы провели Рождество в нашей гостинице, – сказала миссис Бут. – Я никогда не пробовала таких вкусных крекеров, как те, что приготовили вы, леди Одрина. Если снова будете в Йорке, непременно заезжайте к нам.

Одрина закивала, утирая глаза – они почему-то снова заслезились. После того как Джилс ушел из ее комнаты, она впала в меланхолическое состояние и совершенно забыла про оставшееся на кухне тесто, которое все поднималось и поднималось, а потом опало. Когда же Одрина наконец вспомнила о нем, оставалось только одно – напечь из него «корабельные» галеты и извиниться.

Поскольку денег у Одрины с собой не было, леди Ирвинг расплатилась с хозяевами за них обеих, а Резерфорды рассчитались за себя. И теперь им предстояло расстаться, ибо дальше они решили ехать раздельно: Резерфорды собирались в своей более легкой карете как можно быстрее добраться до Лондона, и леди Ирвинг на всякий случай дала им рекомендательное письмо к своей племяннице леди Хавьер – той самой, которая якобы была способна разгадать зашифрованный текст.

– Надеюсь, что мы еще встретимся в Лондоне, – проговорил Джилс, повернувшись к Одрине. Он держался как-то чересчур уж официально и был несколько напряжен – как будто чувствовал себя неуютно в собственной коже.

– Я тоже надеюсь, – сдержанно произнесла Одрина, стараясь, чтобы на ее лице не дрогнул ни один мускул.

Джилс взирал на нее чуть ли не целую вечность, после чего коротко кивнул на прощание и отошел.

На самом деле Одрина надеялась, что в Лондоне они все же не встретятся, хотя это было маловероятно. В столице же все будет совсем по-другому – тут и пристальное внимание общества, и необходимость соблюдать приличия, и присутствие и без того разочарованных родителей… Так что было совершенно очевидно: уж там-то они тем более не смогут соорудить мост над разделявшей их пропастью.

Уже забираясь в карету, Одрина услышала голос Ричарда Резерфорда, громко спросившего:

– Эстелла, вы ведь не против этой идеи? И знаете… Воспринимайте меня как бубенчик под дугой упряжки.

– Который продолжает бренчать даже и тогда, когда уже всем надоел? – отозвалась графиня.

Резерфорд рассмеялся.

– Нет, который поднимает настроение в холодные зимние дни.

Усевшись в карете, Одрина глянула в окошко и увидела, как старший Резерфорд поцеловал графине руку. Девушка вздохнула и откинулась на подушки. Сейчас их яркая полосатая обивка раздражала глаза. Когда же леди Ирвинг и ее служанка также забрались в карету, она притворилась, что дремлет, а те, в свою очередь, притворились, что поверили этому.

В течение трех долгих дней карета катилась в южном направлении, в сторону Лондона. И на каждом постоялом дворе, где они меняли лошадей или останавливались на ночлег, Одрина невольно сравнивала тамошние условия с условиями в йоркской гостинице «Гоут и Гонлит». Несмотря на наличие в некоторых из них претензий на роскошь, ей казалось, что ничто не могло сравниться с той комнатой с синими обоями, где она провела несколько дней снежного заточения. Или же с гостиной, где так и осталась ее лента, которой она заткнула щель в окне. И даже о помещении, где был заперт Ллуэлин, она вспоминала с некоторой грустью – ведь в той комнате какое-то время находился негодяй, конечно же, заслуживавший более серьезного наказания.

Но вообще-то Одрина предпочитала думать не о людях, а о чем-нибудь другом – хотя бы об архитектуре. И, к счастью, леди Ирвинг не мешала ей, предоставляя возможность хранить молчание. Сама же графиня, похоже, тоже о чем-то размышляла, и Одрина подозревала, что ее мысли были так или иначе связаны с Ричардом Резерфордом.

На четвертый день, ближе к вечеру, вдали наконец-то показался Лондон. Предстоящую ночь Одрина должна была провести в доме леди Ирвинг. Темнота все больше сгущалась, и полумесяц на небе был совсем тонким, поскольку находился в своей четвертой фазе.

Одрина вспомнила о Софи. Интересно, как она там?.. И находится ли мисс Корнинг по-прежнему в Касл-Парре?.. Лорду Дадли так хотелось, чтобы на Рождество в его огромном пустынном замке было побольше гостей… Да уж… Джилс Резерфорд – не единственный, кому недоступно то, чего он хочет.

Вскоре они въехали в городские пределы, и уличные фонари несколько рассеяли темноту. Лиззи к этому времени уже успела уснуть. Леди Ирвинг потрогала служанку за плечо, но та не шелохнулась.

– Послушай-ка, моя девочка, – обратилась графиня к Одрине. – Я позволяла тебе всю дорогу отмалчиваться, но сама молчать больше не намерена. И я хочу сказать, что нет никакого стыда в том, чтобы поменять свое решение.

– Но я, миледи, в последнее время вроде бы не меняла решений по какому-либо поводу… – с удивлением отозвалась Одрина. – Хотя постойте… Возможно, и меняла. Какой ответ будет правильный?

Графиня хмыкнула.

– Я не собираюсь изощряться в словесной пикировке. Я просто вижу, что твое сердце сохнет по юному Резерфорду, но вы оба слишком горды, чтобы сделать первый шаг.

Так значит, это ее «иссохшее» сердце создавало ощущение серости и бесконечности окружающего мира? А ведь еще в прошлом месяце этот мир казался ей совсем маленьким. Теперь же он представлялся огромным и необъятным.

Невольно вздохнув, Одрина пробормотала:

– Нас объединяло лишь путешествие, в которое ни один из нас не имел желания отправляться.

– Не то, не то ты говоришь! – Леди Ирвинг повысила голос, и Лиззи пошевелилась. Когда служанка снова затихла, графиня шепотом продолжила: – Да, вас свело путешествие, которое вам обоим поначалу не нравилось. Но под конец вам уже не хотелось, чтобы оно завершалось, разве не так?

Одрина уже открыла рот, чтобы возразить, но в конце концов предпочла промолчать. А леди Ирвинг проговорила:

– Что, краснеешь?.. Это видно даже в темноте. Так вот, моя девочка, теперь лишь от вас самих все зависит. И ты уже не можешь обвинить ни погоду, ни того мерзавца Ллуэлина в том, что из Йорка ты выехала не в карете Резерфордов, а в моей. А в страдальческом выражении у тебя на лице только ты одна виновата. Сама ведь пожелала с ним расстаться, не так ли?

Одрина не знала, жалела ли она уже об этом или нет.

– Я очень вам благодарна за ваши наблюдения, – проговорила она наконец.

Леди Ирвинг опять хмыкнула, но развивать эту тему не стала. Ей наверняка хотелось продолжить размышления о собственных романтических перспективах. Ну, а почему бы и нет? Ведь она – свободная и независимая женщина, вдова со значительными средствами и широкими взглядами. Она-то могла подстроиться к любой ситуации или же изменить обстоятельства так, как ей хотелось.

Однако подобные возможности имелись далеко не у всех. Тем более – у юных, незамужних, погубленных… А вот леди Беатрис сбежала за океан… Что ж, ее, Одрины, отец наверняка предпочел бы именно такой вариант, если бы вдруг возникла опасность, что она опозорит его «доброе имя».

Одрина прекрасно понимала значение отцовского повеления: «Вернешься в Лондон либо помолвленной, либо не вернешься никогда». Он воспринимал ее как грязное пятно на глянцевой поверхности семейной репутации, поэтому и решил: так или иначе, через замужество или изгнание, – но она будет исторгнута из семейного лона. Она стала совершенно лишней и ненужной, тем более – сейчас, когда предстоящее венчание Кариссы и герцога Уолпола вот-вот принесет впечатляющие плоды.

С определенного момента Карисса стала «цениться» гораздо больше остальных сестер. Потому что выросла послушной, а также потому, что на ней захотел жениться герцог. Впрочем, как верно подметил Джилс, и сама Одрина была склонна оценивать людей в зависимости от их положения в обществе.

В окна кареты проникало все больше света, и улицы становились все шире. Наконец они въехали на один из ухоженных проспектов Мейфэра. Одрина решила, что завтра непременно увидится с Кариссой и расскажет ей о случившемся, ибо родители наверняка скрыли от сестры истинную причину ее внезапного исчезновения. Да-да, иначе и быть не могло.

Сейчас-то Одрина понимала, в чем заключалась ее ошибка. Вовсе не в том, что во время балов она ускользала из зала – сначала ради поцелуев, а затем, чтобы поступиться своей добродетелью. Нет, дело не в том, что она обзавелась тайным любовником. Ее ошибка состояла в том, что она доверилась тому, кто этого не заслуживал.

И теперь Одрина решила, что Карисса должна узнать правду. Она надеялась, что сестра сочтет ее достойной прощения. Как там сказал Джилс?.. «Тебе не следует меняться, оставайся такой же, какой была всегда». В этих своих словах он был, конечно, слишком щедр. Увы, ее храбрость – ненастоящая; совершая отчаянные поступки, она просто испытывала окружающих, как бы проверяя, насколько людей интересовало ее поведение, насколько оно их волновало.

А насколько ее саму что-то волновало?

Что ж, ее, например, очень волновал вопрос, который она задала Джилсу на постоялом дворе в Йорке. Она тогда спросила, захотел ли бы он жениться на ней. И еще одна забота – реакция Кариссы. Если сестра узнает всю правду, – простит ли она ее, поможет ли хоть чем-то?

Кроме того, ей очень хотелось узнать, чего же она стоит на самом деле.

– Вы правы, леди Ирвинг, – сказала Одрина, когда карета уже подкатила к дому графини. – И знаете… Это путешествие все же доставило мне удовольствие.

– Ты собираешься жениться опять? – За несколько долгих и утомительных дней обратного пути в Лондон Джилс впервые задал отцу этот вопрос.

Вообще-то ему было гораздо легче говорить о том, что касалось только его родителя, нежели о вещах, которые могли бы напомнить об Одрине, – таких, к примеру, как луна, шкатулки с секретом и яблочный пирог. Или же хлеб, который так и не удалось испечь. Или пружинки из бумаги… А также запонки и шпильки…

Карету внезапно качнуло, и Джилс стукнулся лбом в стекло окошка. Тут отец наконец заговорил, и только сейчас он вспомнил о своем вопросе.

– Если честно, сынок, то до недавнего времени я об этом даже не помышлял. Но теперь, если мне удастся убедить леди Ирвинг в том, что водить компанию со мной все же лучше, чем жить подобно медведице в одиночестве… В общем, тогда я буду очень доволен. Она забавная, ты не находишь?

– Кто?.. Леди Ирвинг? – Джилс приподнял брови. – Слово «забавная» для нее не очень-то подходит.

– Ну, возможно, и не забавная… – Отец провел ладонью по подбородку. – Она похожа на тигрицу с клыками и когтями, но в то же время – и на кошку, которая любит греться у огня и мурлыкать.

– То есть она сразу и медведица, и тигрица, и кошка… Так у тебя получится целый зверинец.

– Ну, после того как я взрастил шестерых детей, думаю, мне по силам справиться с любым зверинцем. – Отец откинулся на спинку сиденья и проникновенно, чего не случалось уже несколько лет, посмотрел Джилсу в глаза. – Как ты относишься к этой идее? Надеюсь, не будешь против. Но знай: как бы ни сложилось все в дальнейшем, новый брак не перечеркнет мой союз с твоей матерью.

– Отец, я все понимаю. Супружеская жизнь с кем-то еще – это будет… нечто другое. – Последнее слово слегка кольнуло, и Джилс попробовал выразиться иначе: – Для тебя это будет своего рода приключением.

Отец улыбнулся.

– Мое любимое слово… Спасибо… Ну, а как насчет твоего счастья?

Джилс взмахнул рукой. Одной из своих проклятых богом конечностей…

– За меня не беспокойся.

– Сынок, как же я могу за тебя не беспокоиться?.. Ведь я этим занимаюсь с момента твоего рождения – как любящий и заботливый родитель. Желая тебе самого лучшего… здоровья и благополучия.

– Кстати, о здоровье. – Джилс покрутил кистью руки и сделал глубокий вдох. – Папа, у меня… то же самое, что и у мамы. Мои руки… Это началось несколько лет назад, и я… – Отцовские глаза наполнились состраданием, и Джилс умолк – дальнейшие слова как будто застряли у него в горле.

– Сынок, не может быть…

– К сожалению, это так. – Джилс вздохнул и пожал плечами.

Он никогда не стал бы рассказывать отцу о своей проблеме… если бы только его сердце не разболелось так же, как и руки, – а этого уже не следовало утаивать.

– Ты в этом уверен? – спросил отец. Было очевидно, что он ему не поверил – так же, как еще недавно Одрина. И как поначалу сомневался он сам.

И Джилс принялся объяснять. Он рассказал о том, как во время учебы в университете боль начала возникать от перенапряжения и как возрастала до такой степени, что ее уже невозможно было игнорировать. Причем боль распространялась и на предплечья, а запястья становились такими слабыми, что становилось очень трудно делать чертежи. Он тогда обратился к врачу, но тот предложил лечение с помощью пиявок и гальванического тока, что казалось редкостной глупостью.

Выслушав его рассказ, отец, чуть подавшись вперед, уперся локтями в колени и с улыбкой проговорил:

– Значит, у тебя уже несколько лет болят руки, так?

– Ну да… – Джилс не понимал, чему при данных обстоятельствах мог улыбаться отец.

– Только руки, главным образом – в запястьях, верно? Суставы пальцев, ступни и колени не затронуты?

– Нет, – ответил Джилс.

Отец облегченно выдохнул и заявил:

– Сынок, я не думаю, что это тот же самый артрит, какой был у твоей матери.

Джилс устремил взгляд на свои руки. Словно опровергая отцовские слова, в одном из запястий вспыхнула боль, стрельнувшая дальше, в предплечье.

– Папа, но почему ты так говоришь? Ведь эта боль…

– Послушай меня, – перебил отец. – Так вот, твоя мать каждое утро держала руки в горячей воде и буквально заставляла себя подняться с кровати, потому что ей было больно ступать на ноги. И так происходило каждый день, еще с того времени, когда она была моложе, чем ты сейчас. Слава богу, ни у кого из наших детей нет признаков того же недуга.

– Тогда что же у меня, если не артрит?

– Этого я сказать не могу. Но если боль не распространяется дальше и возникает лишь временами… Возможно, это последствия какой-то травмы.

Значит, это никакой не артрит?.. А он-то уже целых семь лет жил с уверенностью, что смертельно болен. Последствия какой-то травмы… Которая никак не может залечиться? Но как можно повредить руки, делая ими не такую уж тяжелую работу?

– Возможно, ты прав, – сказал Джилс. – Наверное, мне следует обратиться к другому врачу, пока мы будем в Лондоне.

– Да, это будет верным решением. – Отец вздохнул. – Но ты никогда ни о чем не говорил, все эти годы ты молча нес этот груз. Почему?

– Потому что мама была уже серьезно больна. К тому же, когда я приезжал домой, ты был рад моей помощи, и поэтому…

– Джилс, сынок, я был рад видеть тебя, вот и все. – В тусклом вечернем свете печальное лицо отца казалось уставшим. – Наверное, мне следовало бы догадаться… когда после учебы ты не стал работать по полученной специальности. Я должен был понять, что имелась какая-то проблема.

– Главной проблемой было то, что мама едва могла передвигаться.

– Да, но все равно… Она бы огорчилась, узнав, что из-за нее я упустил из виду проблемы кого-то из наших детей. Меня это тоже огорчает. – Отец помотал головой. – Она знала о том, что тебя тревожит?

– Нет… Я не хотел ее беспокоить.

– А кого ты не хотел беспокоить, когда отказывался стать архитектором?

Джилс скрипнул зубами.

– Но я по-прежнему… кое-что проектирую.

Отец поморщился и пробормотал:

– Строительное дело и ювелирное – это не одно и то же.

– Но в них есть что-то общее. – Джилсу и самому этот довод не казался убедительным, и он добавил: – Отдельные части объединяются в единое целое, и для этого подбираются соответствующие материалы, понимаешь?

Отец скрестил руки на груди и спросил:

– А тебе нравится ювелирное дело?

– Видишь ли…

– Сынок, скажи напрямик, тебе нравится заниматься изготовлением ювелирных украшений?

– Нет… И ты наверняка это понимаешь. Я никогда не говорил, что меня влечет к этому делу.

– Понятно… А к чему же тебя влечет?

К чему его влечет?.. К зеленым глазам и черным волосам… К той непостижимой и гордой женщине, которая испытывает страх, но никогда в этом не признается. К женщине с прекрасным телом и столь же прекрасной душой.

– «К чему» – не совсем правильное слово, отец.

– То есть тебя влечет к кому-то… – Ричард заметно расслабился и ненадолго задумался. После чего спросил: – Что ж, тогда я спрошу тебя вот о чем… Скажи, кого ты оберегаешь, отказываясь от своих устремлений?

Вопрос был нелегким. Похоже, что в последнее время его окружали люди, постоянно ставившие его в тупик своими вопросами.

Но он наверняка сможет сформулировать ответ. Проблема заключалась не в том, каким недугом он, возможно, страдал, а в том, как реагировал на это. Вместо того чтобы жить полной насыщенной жизнью, он ограничивал себя во всем, стремясь быть полезным и незаменимым для других. Но ведь в действительности никто в нем по-настоящему не нуждался. Он не был таким уж незаменимым. Отец и без него нашел бы все три шкатулки. И открыты они были, в сущности, без его участия. Сестра Рейчел, конечно, скучала по нему, но она была привязана и ко многим другим. А Одрина… Имея средства и положение в обществе, она вполне могла устроить свою жизнь так, как захотела бы. И он ей для этого совсем не нужен. Что ж, вот и хорошо. Ибо существует большая разница между влечением к кому-то и истинной любовью.

Тут отец откашлялся и вновь заговорил:

– Сынок, ты всегда немного смущаешься, когда кто-то отмечает, что ты – хороший человек. Но ведь совсем не стыдно быть хорошим человеком. – Отец улыбнулся. – Ты, конечно же, хотел как лучше, когда отказывался от своих устремлений. Однако никто из тех, кто тебя любит, не стал бы этого требовать.

– Да, конечно, – согласился Джилс. – Ты прав. – И едва лишь он произнес эти слова, как у него возникло ощущение, что с него спали какие-то невидимые цепи.

Но ведь для того чтобы построить свое будущее, потребуются определенные усилия. И какую форму оно, это будущее, примет? Кроме того… К участию в подобном строительстве любому мужчине следует пригласить женщину. И если такая женщина, являясь графской дочерью, не захочет отказаться от своей прежней жизни, то она наверняка скажет «нет». Но что, если эта женщина – не совсем обычная графская дочь? Хм… Тогда, возможно, подобное предложение покажется ей заманчивым.

Джилс очень надеялся, что именно так и будет.

Боже, до чего же много суеты вокруг вполне обычного венчания… Хотя ему, Родерику Фрэнсису Мэттью Элдеру, герцогу Уолполскому, графу Карберийскому, барону Винтерсетскому, к хлопотам, конечно, не привыкать – ведь он уже лет десять вполне успешно управлял обширными родовыми владениями.

Герцог с досадой отложил очередное послание от леди Аллингем. Ну для чего она запрашивает его мнение по таким пустяковым вопросам?.. Какое ему дело до того, сколько рядов кружев будет на платье его невесты – три или четыре? Его главный интерес здесь может быть только в том, чтобы снять с нее это платье. Впрочем, от мыслей на данную тему пока следовало воздержаться.

Итак, сегодня – тридцатое декабря… Следовательно, его будущая теща еще два дня будет изводить его столь несущественными вопросами.

Герцог потер переносицу, чувствуя, что от всей этой суеты у него начинает побаливать голова. Невольно поморщившись, он позволил себе небольшое удовольствие – швырнул скомканную записку от леди Аллингем в огонь. Впрочем, это было вполне разумное действие, поскольку у него на столе и без того скопилось великое множество бумаг.

Да, некоторые из близких его невесты были далеки от совершенства… Утешало лишь то, что сама леди Карисса и в поведении, и в манерах – абсолютно безупречна.

Герцог продолжил работу с бумагами. В эти послеполуденные часы большая часть изысканного общества готовилась к привычным вечерним развлечениям, но он не мог позволить себе бездельничать. В это время у него обычно не бывало визитеров, и потому он несколько удивился, когда в дверь кабинета постучал дворецкий и объявил о приходе посетителя.

– Ваша светлость, явился некий Дэвид Ллуэлин, – сообщил Марч. – Я пытался его выпроводить, но он утверждает, что у него безотлагательное дело, касающееся вашего личного счастья. Именно так он и выразился.

– Моего личного счастья?.. – Герцог Уолпол нахмурился. Он даже не представлял, с чем мог пожаловать к нему этот джентльмен. С членами семейства, из которого тот происходил, он не общался уже несколько месяцев, но они тем не менее могли рассчитывать на прием в его доме. – Что ж, хорошо, Марч. Пусть войдет. На десять минут, не больше.

Однако оказалось, что ему пришлось уделить Ллуэлину гораздо больше времени.

 

Глава 21. В которой над аристократическим венчанием нависает угроза

Граф и графиня Аллингем имели обыкновение каждое воскресенье отправляться в церковь на утреннее богослужение, и Одрина надеялась, что родители не нарушат заведенный распорядок по той лишь причине, что одна из их дочерей находилась неизвестно где, а другая на следующий день должна была венчаться.

Таким образом, в последний день уходящего года Одрина тайком проникла в лондонский особняк их семейства – словно какой-нибудь грабитель. Впрочем, так оно отчасти и было, ибо она намеревалась захватить для себя в доме определенную часть пространства, точнее – вернуть то, что ей полагалось.

Одрина прошла в так называемую «египетскую» гостиную, столь обожаемую матерью и вызывавшую тихий ужас у нее самой, уселась за стол и, дабы скоротать время ожидания, принялась писать письма Софи и Миллисент, сообщая им о третьей шкатулке. Кроме того, она написала лорду и леди Дадли, Китти и ее Даниелю, а также Бутсам – поблагодарила тех за гостеприимство. Было немного грустно сознавать, что она, возможно, навсегда рассталась со всеми этими чудесными людьми.

Когда Одрина запечатывала последнее письмо, во двор въехала карета. Затем она услышала, как открылась парадная дверь и дворецкий произнес несколько слов. Мать что-то проговорила, после чего раздалось отцовское рычание. Что ж, все ясно. Ему доложили о присутствии провинившейся дочери.

Одрина успела лишь сложить письма и встать, а в следующее мгновение отец ворвался в комнату. Его лицо было кирпично-красным, а седые волосы образовывали вокруг головы нечто вроде ореола.

– Значит, осмелилась вернуться?.. Что ж, этого следовало ожидать. – Он явно прилагал усилия, чтобы не повышать голос. – Можно ли надеяться, что ты с кем-то помолвлена надлежащим образом?

Одрина показала ему руки, на которых не было не только обручального кольца, но и вообще никаких украшений, подаренных родителем. Она испытывала восхитительное ощущение силы от того, что теперь ей ничего от него не требовалось. И вообще, теперь она в нем не нуждалась!

– Я вернулась, потому что желаю присутствовать на венчании своей сестры, – заявила Одрина.

– Какое возмутительное неповиновение!

– Нет, только лишь пожелание. – Отец все больше наливался кровью, поэтому Одрина добавила: – Я понимаю, что ты заботишься о своей репутации и своей чести, однако я не совершала того, в чем ты меня обвиняешь.

Да, конечно, она сделала немало такого, за что отец мог бы ее упрекнуть, если бы узнал об этом. Но ему не следовало ни о чем знать… В том числе и о том, что было у нее на сердце. Потому что он уже вынес свой вердикт: «Твой отъезд означает твою вину».

Едва она вспомнила об этих его словах, как ее захлестнул гнев, который, возможно, не уступал отцовскому.

– А кроме обвинений… Ты хоть осознаешь, что ты еще сделал? – продолжала Одрина. – Ты воспользовался случаем, чтобы избавиться от меня. Ты бросил меня в Йорке, когда мне так хотелось вернуться домой. Ты отправился в Лондон с человеком, который меня похитил… выбрал его вместо меня. Внешние приличия оказались для тебя важнее благополучия собственной дочери…

Отец слушал ее, не перебивая. Губы же его при этом превратились в тонкую линию, а глаза блестели холодным металлом. В конце концов гнев Одрины начал иссякать, и она уже спокойнее проговорила:

– Ты бросил меня, и сейчас я даже рада этому. Я извлекла некоторую пользу из сложившейся ситуации и теперь кое-что знаю. Я знаю, на что способна, и мне известно, чего от тебя можно ожидать в дальнейшем.

Отец, скорее всего, оставил свою трость в холле и теперь, похоже, не знал, что делать с собственными руками. Скрестив их на груди, он открыл рот, собираясь что-то сказать, затем передумал и взял с бокового мраморного столика фигурку волка, вырезанную из черного янтаря. Повертев фигурку в руках, граф проговорил:

– Я думаю… – Он вздохнул и умолк.

Затянувшееся молчание нарушил стук в дверь, и заглянувший в комнату слуга доложил:

– Милорд, вас желает видеть некий мистер Ллуэлин.

Одрина невольно поежилась. К такому дополнительному испытанию она была не готова. А впрочем… Нет, она справится. Ибо на сей раз пребывала в ясном уме и вполне владела собой. А если что – под рукой у нее перочинный нож, лежавший на столе. Хотя он вряд ли понадобится. Потому что Ллуэлин – трус.

Для приема незваного визитера отец уселся в самое большое и внушительное кресло, напоминавшее трон.

– Ты лучше помалкивай и предоставь все мне, – заявил он.

– Если сочту это разумным. – Одрина снова устроилась за письменным столом. – Последний раз, когда я хранила молчание, уступив тебе инициативу, ты поддался страху, и именно я была принесена в жертву. Я больше не позволю так со мной обходиться. – Жесткая спинка стула словно придавала ей уверенности, и она добавила: – Кстати, мою горничную нужно уволить без всяких рекомендаций, если ты уже об этом не позаботился.

– Почему?

Одрина мысленно вздохнула. Неужели все произошедшее так мало значило для отца?

– Потому что она продалась Ллуэлину и одурманила меня. – Кое-что вспомнив, Одрина нахмурилась. А кто же переслал ей подвязку, находясь в Йорке? Сам Ллуэлин?.. Она ведь, в сущности, не знала, когда тот вернулся в Лондон. – Папа, скажи, а Ллуэлин доехал вместе с тобой до самого…

– Какое удовольствие вас видеть! – В дверях возник ухмыляющийся Ллуэлин. До чего же мерзок он был в своем изящном сюртуке, сияющих сапогах и с напомаженной шевелюрой.

Одрина предпочла бы, чтобы сейчас сюда вошел совсем другой человек – с коротко остриженными рыжими волосами и в поношенных башмаках… Хотя зачем Джилсу навещать ее?

– Мы, однако, такого же удовольствия не испытываем, – холодно отозвалась Одрина. – Садись, Ллуэлин. И давай как можно быстрее закончим этот разговор. – Граф выразительно откашлялся. – Папа, ты хочешь что-то сказать? Пожалуйста… Или, может быть, ты просто хочешь чаю? Тогда я позвоню и велю принести. Только для тебя, а мистер Ллуэлин обойдется, поскольку он заявился вовсе не для того, чтобы засвидетельствовать свое почтение.

В данный момент Одрина была вполне довольна собой. И отец, и Ллуэлин буквально выпучили на нее глаза, и трудно было сказать, кто из них больше изумлялся ее монологу.

Что ж, пусть побудут в некоторой растерянности. Они оба ее предали.

Первым пришел в себя отец. Повернувшись к Ллуэлину – тот уже успел устроиться на ужасно неудобной банкетке с фигурными ножками, – граф спросил:

– Ты ведь явился, чтобы обсудить условия сделки? Что ж, давай сюда ту подвязку, и тогда поговорим.

Ллуэлин оскалился в улыбке.

– Я зашел к вам, милорд, для того, чтобы просто поболтать. Что-либо обсуждать уже нет необходимости. Дело в том, что я обсудил сложившуюся ситуацию вчера… с герцогом Уолполом.

Отец стиснул подлокотники кресла.

– Ах ты… лживый ублюдок!

В данный момент Одрина была полностью согласна с отцом.

– Не стоит так горячиться, – отозвался Ллуэлин, с беспечным видом разглядывая свои ногти. – Имелся ли смысл чего-то дожидаться? Вы ведь все равно не собирались выплачивать мне ни единого пенни. Так что мне пришлось самому о себе позаботиться.

– Только я сама решаю, чего я стою, – решительно заявила Одрина. – Ты, Ллуэлин, не вправе определять мне цену. Я не совершила ничего постыдного… Во всяком случае, я никого ни к чему не принуждала. Так почему же моя семья должна быть наказана, а твоя вознаграждена?

Ллуэлин засмеялся.

– Подобная наивность, моя ягодка, тебе совсем не к лицу. Ты прекрасно знаешь, что миром правят мужчины и именно они устанавливают правила.

– Возможно, и устанавливают, – согласилась Одрина. – Но вводят их в силу женщины. Меня поддержит леди Ирвинг. И моя сестра, надеюсь, тоже. – Она не могла с полной уверенностью рассчитывать на помощь Кариссы, поскольку той было что терять, причем – очень многое: собственную репутацию, удачное замужество и родительскую благосклонность. Одрина не знала, готова ли Карисса пойти на такой риск, но считала, что не вправе ее о чем-либо просить.

– Можно ли осуждать человека, который заботится о своей выгоде? – внезапно донесся от дверей негромкий голос Уолпола.

– Герцог?.. – Отец поднялся с кресла. – Вы… – Он в смущении умолк.

Одрина тоже встала и сделала неловкий реверанс.

– Ваша светлость, я и не знала, что вы здесь.

– А если бы знали, то высказались бы иначе?

Несколько секунд Одрина вглядывалась в суровое лицо герцога. Наконец ответила:

– Нет… наверное, нет. Но в интересах моей сестры было бы лучше не упоминать ее имя.

– Должен сообщить, что я только что беседовал и с ней, и с вашей матерью. И услышал мнение леди Кариссы о вас непосредственно из ее уст. – Свою трость с рукояткой из слоновой кости герцогу следовало бы оставить в холле, но, как Одрина уже заметила, он не любил с ней расставаться и теперь, расхаживая по комнате, держал ее наперевес – словно копье. – И я был очень огорчен, когда узнал, что мистер Ллуэлин завладел вашими… интимными принадлежностями.

– Ваша светлость, я их ему не давала.

Ллуэлин хмыкнул.

Одрина же поджала губы и вскинула подбородок. Что еще она могла сказать в свое оправдание? Если для герцога, как и для ее отца, важны лишь внешние приличия, она все равно останется виноватой, пусть даже в случае с подвязками была совершенно ни в чем не виновата.

– Давали или нет – не имеет значения, – ответил герцог, чуть приблизившись к ней.

Взглянув на Ллуэлина, Одрина увидела, что тот самодовольно улыбается. Когда же Уолпол продолжил свою речь, его улыбка стала гаснуть.

– Предавать того, кто тебе доверился, – столь же подлое деяние, как и инспирировать скандал.

– Ваша светлость, уверяю вас, я ничего не инспирировал… – пробормотал Ллуэлин.

– В самом деле? – Уолпол приподнял брови. – То есть это была идея леди Одрины – отправиться куда-то в северное захолустье, вместо того чтобы встретить Рождество с любимой сестрой? Можете не отвечать, Ллуэлин. Хотелось бы услышать ответ дамы.

– Нет, ваша светлость, это была не моя идея. – У Одрины складывалось впечатление, что герцог просто забавляется, беседуя с ней, и она старалась держаться как можно достойнее.

– В самом начале я задал вопрос, – продолжил Уолпол, помахивая тростью. – Я задал вопрос, на который никто из присутствующих не удосужился ответить. Но это, возможно, оттого, что я застал вас врасплох. Поэтому спрошу снова: можно ли осуждать человека, если он заботится о своей выгоде? – Конец трости глухо стукнул по покрытому ковром полу. – При том, что эта забота грозит ущербом другому – кто не может ему противостоять? – Уолпол сделал непродолжительную паузу. – Так вот, я считаю, что такой человек не достоин называться джентльменом, но, возможно, что у кого-то имеется другое мнение.

Одрина в изумлении таращилась на герцога. Ей казалось, что она неправильно его поняла. Но она все же пробормотала:

– Я абсолютно с вами согласна, ваша светлость.

– А что скажете вы, граф? – полюбопытствовал Уолпол.

– Разумеется, я тоже согласен. – Лицо отца покрылось красными пятнами.

– Что ж, отлично. Леди Карисса, кстати, придерживается того же мнения. Остается только услышать ваше мнение, мистер Ллуэлин. Что скажете?

Ллуэлин стоял точно замороженный. Наконец, очевидно, желая хоть что-то выгадать из данной ситуации, ответил:

– Ваша светлость, и все-таки не стоит пренебрегать вероятностью скандала. Вряд ли скандал станет приятным исходом.

– Смотря что называть скандалом… Отмену венчания? Но об этом и речи быть не может. И имейте в виду, мистер Ллуэлин, я вовсе не обязан обожать всех членов семейства своей будущей супруги. Для обожания мне вполне достаточно ее самой. – Уолпол окинул взглядом всех присутствующих и с некоторой досадой продолжил: – Не понимаю, почему некоторые люди думают, что на меня легко повлиять откровениями о той или иной персоне. Но если уж речь зашла об откровениях, то позвольте и мне сделать откровенное заявление: я люблю леди Кариссу Брэдли, на которой твердо решил жениться.

– Ваша светлость! – в унисон воскликнули Одрина и Ллуэлин, испытывая при этом, конечно же, совершенно разные чувства.

Уолпол взглянул на них и добавил:

– Все вы почему-то не приняли во внимание тот факт, что я желаю жениться на ней. И разве может что-то меня остановить? Ну, если только она сама вдруг откажется…

Одрине хотелось смеяться и хлопать в ладоши.

– На сей счет, ваша светлость, можете не беспокоиться! – воскликнула она.

– Леди Карисса тоже меня в этом заверила. Она видит во мне только лучшие стороны, и это – весьма лестная характеристика. Постараюсь ее не разочаровать.

Одрина улыбнулась герцогу. Ах, как бы ей хотелось, чтобы и к ней кто-нибудь так относился. Однако Джилс… Увы, они с ним сказали друг другу слишком много лишнего.

Герцог тоже одарил ее улыбкой и проговорил:

– И поскольку, леди Одрина, мы станем друг для друга как бы братом и сестрой, то мне бы хотелось, чтобы вы обращались ко мне без всяких титулов. – После этих слов он повернулся к Ллуэлину. – Что же касается вас… Упомянутая вещь леди Одрины находится с вами? Или мне необходимо сопроводить вас в ваши апартаменты, чтобы забрать ее? Мне претит мысль о том, что вы можете что-то выгадать от обладания ею.

– Нет, в данный момент ее при мне нет. Она находится у моего сообщника.

– Сообщника?! – подал наконец голос отец. – Черт возьми, сколько же в тебе коварства!

И тут Одрину осенило. Ведь когда они задержались в Йорке из-за непогоды, Ллуэлина там, конечно же, не было. Однако одну из подвязок ей переслал человек, находившийся именно в Йорке. Отправил, едва они приехали туда из Касл-Парра. И, следовательно, Ллуэлину помогал кто-то из ее ближайшего окружения. А учитывая склонность этого негодяя к подкупу прислуги…

– Папа, это наверняка Джори, наш слуга. Они с Ллуэлином, вероятно, заранее обдумали этот план, – сказала Одрина, с силой сжав кулаки, так что ногти впились в ладони.

Граф в ярости повернулся к мистеру Ллуэлину.

– Так это правда?! – проревел он. – Твоим сообщником был мой лакей?!

Ллуэлин молча отвел глаза, и всем все стало ясно – ответа и не требовалось.

– Я немедленно уволю этого Джори, – заявил граф. – И позабочусь о том, чтобы он…

– Папа, давай пока оставим эту тему, – тихо сказала Одрина. Ее горничная и Джори за деньги помогали Ллуэлину, и это, конечно же, не делало им чести. Однако случившееся не делало чести также и дому, в котором сразу двое слуг так легко продались. Так что потом, когда оба визитера откланяются, она непременно поговорит с матерью, контролировавшей домашнее хозяйство, и поинтересуется, когда в последний раз их прислуга получала прибавку к жалованью. Может быть, тогда кое-что прояснится…

– Так что мы будем делать с Ллуэлином? – К удивлению Одрины, свой вопрос отец адресовал не только Уолполу, но и ей.

– Может, пригласить на венчание? – предложила она. – Его присутствие продемонстрирует всему Лондону, что наша семья имеет с ним нормальные отношения. Тогда, возможно, его интриги сохранятся в тайне.

– Отличная идея, леди Одрина, – похвалил герцог. – Кроме того, он наглядно удостоверится в том, что у вас очень много влиятельных родственников и знакомых. Лондонское высшее общество – довольно узкий мирок, и я буду весьма огорчен, если вдруг узнаю, что он опять посягнул на репутацию какой-либо дамы. Возможно даже, что после присутствия на нашем венчании ему захочется отправиться в Европу и задержаться там на продолжительный срок.

– Послушайте, я ведь нахожусь здесь, – напомнил о себе Ллуэлин, стараясь сохранять независимый вид. – Следует все же поинтересоваться моим мнением.

– Вас вообще-то следует отправить в тюрьму! – Герцогская трость снова с глухим стуком соприкоснулась с покрытым ковром полом. – Можете считать себя счастливчиком, если туда не попадете. – Понизив голос, Уолпол добавил: – А теперь позвольте откланяться. У меня еще много неотложных дел. Увидимся завтра в церкви.

Герцог учтиво кивнул Одрине, и та в ответ присела в реверансе. После чего с улыбкой сказала:

– Ваша светлость, я буду счастлива иметь такого зятя, как вы.

– Называйте меня просто Уолпол, – напомнил он, тоже улыбнувшись. Уже у самой двери он вдруг обернулся и, щелкнув пальцами, проговорил: – Кстати, есть еще одно обстоятельство… точнее – даже два, о которых я забыл упомянуть. Мы только что говорили о Европе, и я как раз вспомнил…

Ллуэлин судорожно сглотнул, а Уолпол продолжал:

– Так вот, граф, несколько недель назад я предпринял меры к тому, чтобы и ваша четвертая дочь присутствовала на нашем венчании. Полагаю, она прибудет сегодня. Пожалуйста, передайте ей, что я буду очень рад ее видеть. И вообще, все родственники леди Кариссы – желанные гости на нашем венчании. Присутствовать или нет – это их выбор, но пренебрегать кем-либо из них я не намерен. – С этими словами, качнув своей тростью, герцог удалился.

Опустившись на стул, Одрина с облегчением выдохнула:

– Замечательно!..

– Боже правый… – пробормотал отец.

«А что еще можно было сказать в подобной ситуации?» – подумала Одрина. Следовало лишь признать, что она недооценила герцога. Так же, как и умение Кариссы разбираться в людях.

Тут Ллуэлин поднялся с банкетки и проворчал:

– Что ж, я, наверное, пойду…

– Только сначала верни мою подвязку, – потребовала Одрина. – Иди прямо сейчас к Джори, забери ее и принеси сюда.

Ллуэлин поспешил покинуть гостиную, даже не прикрыв за собой дверь. Одрина не сомневалась, что он не посмеет ослушаться. Если бы она была сама по себе, то Ллуэлин бы, конечно, пренебрег ее приказом, однако теперь за ней стояла внушительная сила, причем – не только ее семейства.

– Папа, тебе пришлось так волноваться… – сказала она, повернувшись к отцу.

– Да, ты доставила мне массу проблем. Но теперь, когда все позади, я уже не сержусь.

Одрина невесело усмехнулась. Она вообще-то не собиралась за что-либо извиняться, но отцу, очевидно, показалось, что она признала свою вину. Он все так же считал свой взгляд на окружающий мир единственно верным.

– Я хочу, чтобы у моих дочерей была благополучная жизнь, – добавил граф.

– Я понимаю, папа… – кивнула Одрина.

Она действительно его понимала и была этим вполне удовлетворена. Слова отца означали следующее: «Я хочу, чтобы ваша жизнь наилучшим образом отражалась на мне и вашей матери». Впрочем, какие родители не желают того же? Но отцовская ограниченность заключалась в том, что он был не способен видеть дальше и шире. И он мог допустить, что благополучная жизнь может быть… другой.

Испытываемое Одриной чувство удовлетворенности было, однако, не совсем полным. В нем имелся как бы пробел, соответствовавший размерам Джилса Резерфорда. И в эту брешь слегка сквозило – точно в то окно в йоркской гостинице.

– Папа, у меня тут несколько писем, которые нужно отправить. – Одрина указала на стопку запечатанных конвертов. – Ты можешь это сделать?

– Письма?.. Да-да, конечно… Оставь их в моем кабинете на столе. – Отец сидел, опустив руки и склонив голову – похожий на старого уставшего льва.

Тут снизу донесся стук в дверь парадного входа. Кто бы это мог быть? Вернувшийся герцог?.. Или, может, Джилс?

После того как дверь была открыта, последовал гул голосов, а затем – восторженный крик матери:

– Петра, дорогая моя! Ты приехала! – И после паузы: – Это у тебя что?.. Ребенок?

Одрина с отцом обменялись изумленными взглядами.

– Вот и те обстоятельства, о которых упоминал герцог, – констатировала она.

 

Глава 22. В которой расшифровываются шифры и раскодируются коды

Уже утром, но не слишком рано, Джилс с отцом заехали к леди Ирвинг, чтобы вместе с ней отправиться к ее племяннице леди Хавьер. И отец, и графиня ничуть не сомневались, что эта молодая аристократка без труда разберет зашифрованные письмена, начертанные на крышках шкатулок.

Сам же Джилс относился к этому визиту без особого интереса, так как леди Ирвинг сообщила, что Одрина к ним не присоединится, поскольку «решила нагрянуть домой с твердым намерением постоять за себя».

Подобная отвага была, конечно же, весьма похвальна. И тем не менее ему стало грустно из-за того, что он не мог увидеть Одрину.

Племянница леди Ирвинг встретила их очень радушно.

– Тетушка Эстелла, здравствуй! Надеюсь, ты весело провела Рождество!.. Господа Резерфорды, приятно с вами познакомиться.

Леди Хавьер, облаченная в синее платье, была довольно высокой дамой с черными волосами и карими глазами. Она вполне соответствовала образу молодой матроны, однако комната, в которой они встретились, выглядела несколько необычно. За последние два месяца Джилс побывал во многих аристократических домах, но еще нигде не видел столь обжитое помещение, как эта гостиная в особняке Хавьеров. При этом здесь не наблюдалось ни малейшего беспорядка. Стены гостиной были оклеены плотными обоями теплой золотистой расцветки, и почти весь пол покрывал огромный ковер с толстым ворсом.

Но самое главное – здесь было множество книг. Они лежали повсюду – на каждом столе и даже на диванных подушках. А когда леди Хавьер их приветствовала, то одна из книжек находилась у нее под мышкой. Причем практически все фолианты щетинились закладками.

– Это чтобы сразу же найти нужное место, – пояснила леди Хавьер. – Я закладываю страницы, когда мне попадается что-то интересное или когда прерываю чтение.

В гостиную тем временем вошел граф Хавьер, черноволосый мужчина в очках, державший на руках укутанного в одеяльце ребенка и имевший несколько утомленный вид.

– О, леди Ирвинг!.. Добрый день. А это, как полагаю, господа Резерфорды?.. Приятно познакомиться. Луиза, наш юный лорд наконец-то уснул, но если я его положу, то он наверняка проснется и снова заголосит на весь дом.

– Ох уж эти дети… – проворчала леди Ирвинг. – Ужасные создания. Им постоянно что-то нужно. – Сказав это, графиня тотчас же потянулась к младенцу.

Передав ей посапывающего сына, лорд Хавьер снял с носа очки и сунул их в карман жилетки.

– Итак, как поведала нам леди Ирвинг, у вас имеется какая-то головоломка, которую, возможно, сумеет разгадать моя жена?

– Совершенно верно, – подтвердил старший Резерфорд. – У нас на руках три зашифрованных послания, которые, вне всякого сомнения, как-то связаны между собой. Они обнаружены внутри трех шкатулок с секретом. Третья, кстати, у нас при себе. – Он предъявил шкатулку, еще недавно принадлежавшую Китти Балтазар, а Джилс протянул лист бумаги, где были записаны буквы, обнаруженные в двух других.

Леди Хавьер, чуть сдвинув брови, быстро просмотрела записи Джилса, после чего повертела в руках шкатулку «руиджи».

– Давайте мы все присядем, – предложил хозяин дома. – За исключением вас, леди Ирвинг. Если вы позволите нашему сыну проснуться, я за свои действия не отвечаю.

– Пока я держу его в своих руках, он вряд ли на это решится, – отозвалась графиня.

Подобный довод не вызывал у Джилса ни малейшего сомнения. Если бы графиня сидела около его кровати, дожидаясь, когда он откроет глаза, он бы упорно притворялся спящим.

Леди Хавьер с едва заметной улыбкой на устах уселась за письменный стол и положила перед собой несколько листов бумаги.

– Мистер Резерфорд, будьте добры, откройте вашу шкатулку, – попросила она.

Отец Джилса проворно сдвинул панельки японского ящичка и явил взорам всех присутствовавших обратную сторону крышки с начертанными на ней буквами. Лорд Хавьер принес еще одну лампу, чтобы получше осветить стол, и его жена принялась рассматривать все три части зашифрованного текста.

На несколько долгих минут воцарилась тишина. Сидя в своем кресле, Джилс осторожно вытянул сначала одну ногу, затем – другую. Его отец несколько раз кашлянул.

– Думаю, что пятью минутами дело не обойдется, – произнесла наконец леди Хавьер, не отрывая взгляда от листа бумаги. – Предлагаю вам чего-нибудь выпить, чтобы скоротать ожидание.

– С огромным удовольствием, – отозвалась леди Ирвинг.

Лорд Хавьер поднялся и направился к буфету, где среди полутора десятка книг в окружении стаканов возвышался хрустальный графин.

– Если вы, опьянев, уроните ребенка, я буду очень огорчен, – предупредил он графиню.

– Алекс, тетушка Эстелла за все годы ни разу не уронила ни одного ребенка, – успокоила мужа леди Хавьер. – Так что не волнуйся.

Лорд Хавьер молча кивнул и, открыв графин, наполнил четыре стакана.

– Значит, вы, мистер Резерфорд, являетесь ювелиром? – спросил он.

– Собираюсь им стать в самое ближайшее время. – Улыбнувшись, Ричард принял протянутый ему стакан с бренди.

– Ну, а вы, молодой мистер Резерфорд?.. Чему вы посвящаете свое время?

Джилс тоже взял стакан из рук хозяина дома.

– По образованию я архитектор. – Звучание последнего слова прямо-таки радовало слух, и Джилс почти повторил отцовскую фразу: – По крайней мере, в самое ближайшее время я собираюсь заняться именно архитектурой.

– А какова ваша специализация?.. Ремонт и восстановление старых зданий или же проектирование новых?

– Во время учебы я осваивал и то, и другое.

– Это как нельзя кстати… – Лорд Хавьер протянул было стакан с бренди леди Ирвинг, но затем, передумав, с некоторым беспокойством во взгляде поставил его рядом с ней на стол. – Пожалуйста, не напивайтесь, миледи, и поаккуратнее с ребенком, – предупредил он. Опять повернувшись к Джилсу, граф продолжил: – Я спрашиваю потому, что недавний ураган произвел некоторые разрушения на моей конюшне в Суррее. И теперь я ищу толкового человека, который мог бы заняться восстановительными работами. Заказ, конечно, небольшой, но если вы заинтересуетесь, то он ваш.

Джилс немного растерялся. Надо же, он получает первый заказ!.. Это одновременно и пугало, и возбуждало – подобно прыжку в воду с отвесной скалы.

– Благодарю вас, милорд. Однако должен предупредить: я уже давно, с тех пор как окончил университет, не занимался проектированием и строительной практикой. Возможно, вам стоит проконсультироваться с человеком, имеющим больший опыт.

– Вряд ли это необходимо. Я уверен, у вас все получится. Потому что, судя по взгляду леди Ирвинг, она скормит вас тиграм, если вы допустите какую-то оплошность. Полагаю, что лучшего стимула и не надо. – Хозяин дома покрутил в своем стакане бренди, после чего залпом выпил. – Еще только середина дня, но я сегодня ужасно рано встал, и теперь у меня такое ощущение, будто уже вечер. Наш юный проказник предпочитает бодрствовать по ночам.

Джилс тоже глотнул крепкого сладковатого напитка. Однако разлившееся внутри тепло было вызвано не только воздействием спиртного, но и открывавшимися перспективами на будущее. На то будущее, в котором он сможет заниматься любимым делом и, кроме того, остаться в Англии, рядом с Одриной. Он, конечно, вряд ли будет вхож в высшее общество, к которому принадлежала она, но даже возможность находиться поблизости от нее – это уже замечательно! Все же лучше, чем пребывать за океаном.

Пока Джилс предавался фантазиям, разговор в гостиной продолжался.

– Леди Ирвинг подумывает о том, не выйти ли за меня замуж, – внезапно услышал Джилс голос отца.

Лорд Хавьер рухнул в кресло и воскликнул:

– Да неужто?! А вы сами-то что об этом думаете?

– Я тоже задавал ему такой вопрос, – вставил Джилс. – Из чистого любопытства.

– Ну, что вам сказать?.. – в задумчивости проговорил Ричард. – Мне кажется, это неплохая идея.

Леди Ирвинг хмыкнула и протянула руку к своему стакану.

– Вообще-то неплохая идея – скормить кое-кого тиграм. В том числе и тебя, Хавьер.

Хозяин дома с улыбкой вытянул перед собой ноги.

– Миледи, вы намерены таким образом расправиться с мужем своей племянницы и будущим пасынком?.. Только подумайте, какой скандал это произведет в обществе.

Леди Хавьер, сидевшая за столом, подняла голову.

– Мистер Резерфорд, надписи на двух других шкатулках выглядели так же, как и на этой?.. Сначала имена, затем цитата из Библии и цепочка букв?

– Да, именно так, – подтвердил Ричард.

– Я все скопировал как можно точнее, – добавил Джилс.

– Замечательно, благодарю вас, господа. Это, должно быть, имеет значение, что их именно три. Что, если попробовать… нет, в таком случае в начале получается «KYT»… – Поскрипывая пером, леди Хавьер продолжала что-то писать. – Если так, то выходит «JXS»… А так – «IWR».

– Последнее сочетание звучит вроде бы… вполне по-английски, – осторожно заметил Джилс.

– Ну да… – пробормотала леди Хавьер. – Тогда дальше получается I… T… E… О боже!.. Похоже, что так и есть! – Когда она снова подняла голову, ее лицо сияло. – Перед нами так называемый «шифр Цезаря»!

– Даже не представляю, что это значит, – пробурчала леди Ирвинг. – Насколько мне известно, Цезарь – это просто каменная голова, на которую Ричард напялил венок.

Старший Резерфорд весело рассмеялся.

– Я тоже понятия не имею, что это значит, – признался лорд Хавьер.

– В данном случае использован метод замещения букв, – принялась объяснять его жена. – Шифр называется «шифром Цезаря», поскольку историки полагают, что именно Цезарь стал первым его применять. Данный шифр нетрудно разгадать, потому что определенную букву каждый раз заменяет одна и та же буква. Например, если я хочу зашифровать слово «гений» – оно просто пришло мне в голову, – то я произвожу смещение по алфавиту на определенное количество шагов вперед или назад. Буква «Г» заменяется буквой «В» или, например, «Д», и каждый раз она будет представлена той же самой буквой. Цезарь предпочитал смещение на три шага. И так же, судя по всему, поступила ваша покойная жена, мистер Резерфорд.

– Три шага, три шкатулки, – проговорил Ричард. – Выходит, все было так просто?

– И как я сама не догадалась?.. Чувствую себя полной идиоткой, – пробормотала леди Ирвинг. – Но ты, моя девочка, все равно молодец, – похвалила она племянницу.

– Дополнительная хитрость леди Беатрис заключалась в том, что она распределила текст своего послания по трем шкатулкам, – продолжила Луиза. – Так что его можно расшифровать, лишь имея в наличии сразу все три части, понимаете?.. Первая буква была отправлена в первую шкатулку, вторая – во вторую, и так далее… По отдельности каждая часть текста представляет собой абракадабру, но если их совместить…

Мужчины повскакивали со своих мест и окружили леди Хавьер, а та принялась быстро выписывать строчку за строчкой. Леди Ирвинг, глотнув бренди, не спеша последовала за мужчинами, по-прежнему держа на руках спящего отпрыска аристократического семейства.

В самом начале листа Джилс увидел привычные ряды букв, из которых не составлялось ничего связного, но уже ниже леди Хавьер скомпоновала их по тому принципу, который только что объяснила.

– Какой поэтичный текст! – с иронией произнесла леди Ирвинг. – Даже слезу вышибает. А эти многочисленные «Z»… Они напоминают мне об Италии, где я бывала в детстве.

Джилс искоса взглянул на нее, сдерживая улыбку. Возможно, его потенциальная мачеха не так уж ужасна…

– Вы, леди Ирвинг, прямо-таки неисчерпаемый источник юмора, – заметил лорд Хавьер.

– Мальчишка!.. Что вы можете обо мне знать?! – с усмешкой откликнулась графиня.

– Если кого-то интересует содержание этого послания, то я его сейчас расшифрую, – вмешалась леди Хавьер. – Но если для присутствующих гораздо важнее юмор тетушки Эстеллы, то я, пожалуй, пока тоже выпью бренди.

– Фу, как вульгарно… – пробурчала леди Ирвинг.

– Но я ведь ваша племянница… – отозвалась леди Хавьер и вновь уставилась на лежавший перед ней листок.

Джилс вытянул шею, чтобы видеть, что она писала, однако обзору мешали как плечи самой хозяйки, так и головы его отца и леди Ирвинг. Последовало несколько томительных минут, в течение которых Джилс думал уже не о будущем, а о прошлом, казавшемся таким далеким… Когда-то, тридцать пять лет назад, его мать распределила текст своего послания между тремя девочками, проживавшими на севере Англии, но до самого последнего времени, несмотря на сказанное леди Беатрис перед смертью, он не очень-то верил в существование этого послания. И вот теперь, удостоверившись в его реальности, он как будто услышал голос матери, хотя уже почти забыл, как он звучал. Так что у него появился дополнительный повод порадоваться тому, что он отправился в этот вояж. И похоже, что число таких поводов будет только возрастать…

А леди Хавьер между тем все чиркала и чиркала пером, разделяя буквы на слова. Наконец, откинувшись на спинку стула, проговорила:

– Ну, вроде бы получилось что-то осмысленное.

Расшифрованный текст выглядел следующим образом:

«Я пишу это послание своему мужу и всем тем детям, которые у нас появятся. Я очень надеюсь, что настанет время, когда у вас наладятся отношения с вашими английскими родственниками и вы полюбите друг друга так же, как люблю всех вас я сама. Прости меня, Ричард, за этот обман. Я знаю, что приключение для тебя предпочтительнее спокойной размеренной жизни. С нетерпением ожидаю нашего совместного приключения. Ищи в башне».

– До чего же она хитрая… моя Беатрис, – пробормотал Ричард. – Она очень переживала из-за того, что наш союз огорчил ее близких. И, конечно же, понимала, что я вряд ли отправлюсь в Англию лишь для того, чтобы с ними помириться, но знала, что я наверняка не устою перед перспективой поохотиться за сокровищами.

– Приключение… – Джилс покачал головой и невольно улыбнулся. – Даже целых два упоминания… Как будто одного было бы недостаточно.

– Два приключения – всегда лучше, чем одно, – возразил отец.

«Наладятся отношения… полюбите друг друга…», – мысленно повторил Джилс. На это надеялась его мать. По правде говоря, представители рода Ньюкоумбов не отказывали им в крыше над головой во время их переездов из одного поместья в другое, но это было скорее проявлением вежливости, нежели свидетельством родственных чувств. Да и как можно испытывать подобные чувства к совершенно незнакомым людям, имеющим с тобой весьма отдаленное родство? Так что для начала даже такие отношения – это уже неплохо.

– Как я понимаю, – произнес лорд Хавьер, – цитаты из Библии были добавлены для поощрения взаимной любви, прощения и примирения, не так ли?

– Прощение и примирение… – проворчала леди Ирвинг. – Хотелось бы знать, где припрятаны эти бриллианты… Если действительно было что прятать. – Заметив устремленные на нее взгляды, она фыркнула и добавила: – Только не надо на меня так смотреть. Ведь это интересует нас всех. А вы, Резерфорды, для того и нагрянули в Англию, чтобы найти драгоценности. Последние слова – «ищи в башне» – обязательно должны что-то означать. Она бы не написала их, если бы нечего было искать.

– Может, упомянутая башня находится в одном из поместий ее семейства? – предположил лорд Хавьер.

Джилс перебрал в уме все те места, что составляли недвижимость их родственников и куда они уже нанесли визиты, так ничего и не отыскав. А лондонский особняк представлял собой обычную каменную коробку, идентичную многим другим столичным постройкам. Какие-либо намеки на башню там отсутствовали – ввысь были устремлены лишь каминные дымоходы.

Отец, очевидно, думал о том же.

– Нет, это явно не в Девоне… – бормотал он. – В Шропшире я тоже не припоминаю какой-либо башни. Может, в Дербишире?.. Джилс, ты не… Хотя нет, там башни тоже нет. В общем – везде лишь простые прямоугольные строения, без каких-либо башен. Даже не представляю, где она может находиться.

– Не беспокойся. – Джилс понизил голос, чтобы не потревожить спящего ребенка, которого леди Ирвинг по-прежнему прижимала к своей, если так можно было выразиться, груди. – Я составлю список всех имеющихся в Англии башен, и мы обследуем каждую, с севера до юга.

– Может, стоит ограничиться лишь теми, что находятся в Лондоне, – предложил отец. – Ну, и еще теми, что в Йоркшире, поскольку все три шкатулки оказались именно там. Впрочем, можно захватить также и Линкольншир.

– Папа, да я просто пошутил. – Джилс перечитал расшифрованный текст. – Вероятно, имеется еще какая-то зацепка, которую мы пока не заметили. Быть может, имена девочек?

Леди Хавьер в задумчивости перебирала лежавшие на столе перья. Наконец сказала:

– Поскольку эти девочки существовали в реальности, их имена могли служить для того, чтобы создавалась связь между шкатулками. Возможно, тут есть какое-то отношение к строфам из Библии. Если бы я могла взглянуть на две другие шкатулки… – Она поднесла имевшуюся в их распоряжении коробочку поближе к свету.

– Она могла спрятать драгоценности в какой-нибудь церкви, – предположила леди Ирвинг. – Строки из Библии… А при церквях имеются башни… Ну, понимаете?..

Джилс устремил взгляд на графиню.

– А ведь в этом есть смысл! Ее родители, как бы ни сердились на нее, вряд ли запрещали ей посещать церковь.

– Юный Резерфорд, не делайте вид, будто вы так уж удивлены, – проговорила графиня. – Не забывайте, что еще в Касл-Парре я единственная распознала цитаты из Библии. Все остальные проявили постыдное невежество.

– В таком случае нам необходимо обследовать лишь церкви, – подытожил Ричард.

– Но в Англии чуть ли не миллион церквей, – проворчала леди Ирвинг. – Не понимаю, почему она не могла написать так: «Я спрятала бриллианты там-то и там-то. Идите и заберите их».

– Да, в самом деле… – поддержал ее Джилс.

– Но тогда не было бы приключения, – заметила леди Хавьер.

– Совершенно верно, – улыбнулся Ричард.

Джилс поднял глаза к потолку и в задумчивости пробормотал:

– Вероятно, все дело в том, что подобные меры препятствуют обнаружению клада случайным человеком.

– Этого можно достичь только на основе дружеского партнерства. – Ричард снова улыбнулся.

Леди Ирвинг чуть ли не застонала.

– Избавьте меня от этой сентиментальной чуши, а не то меня стошнит.

– Ничего подобного, вы обожаете сантименты, – возразил Ричард и чуть приобнял ее за плечи. Графиня на несколько секунд напряженно замерла, после чего расслабилась, словно пригревшаяся на солнце кошка.

– Скорее уж стошнит меня, – буркнул Джилс.

– Нет-нет, ты тоже не чужд сентиментальности, – отозвался отец.

– Ничего подобного.

– Нравится ли вам это, молодой человек, или нет, – проговорила леди Ирвинг, – но вы обязаны уважать отцовский выбор.

В ответ на такое замечание Джилс даже рот раскрыл. После чего губы его растянулись в улыбке. Отец тоже улыбнулся и изрек:

– Отлично сказано, Эстелла. Благодарю.

А тем временем леди Хавьер, не обращая внимания на этот обмен любезностями, продолжала обдумывать имевшуюся у них информацию. Минуту-другую спустя, подняв голову, сообщила:

– Здесь использован старый перевод, но мне он знаком. Это три отрывка из Евангелия от Луки.

И в тот же миг Джилс проговорил:

– Но если драгоценности спрятаны в церкви, а в послании содержатся выдержки из Евангелия от Луки… Скажите, а в Лондоне есть церковь Святого Луки? Или, может, где-нибудь в Йоркшире?

Леди Хавьер взглянула на него чуть расширившимися глазами и радостно воскликнула:

– Конечно же, есть!.. Именно там находится могила Уильяма Кэзлона.

Леди Ирвинг приблизилась к лорду Хавьеру и проворчала:

– Забирайте-ка своего отпрыска, а то у меня нет возможности жестикулировать. – Освободившись от ребенка, она повернулась к племяннице. – Луиза, девочка моя, я уверена, что не только я, но и все остальные не имеют ни малейшего понятия, кто такой Уильям Кэзлон.

Леди Хавьер, улыбнувшись, принялась объяснять:

– Этот человек создал очень удобный типографский шрифт. Я думаю, что почти все имеющиеся в нашем доме книги отпечатаны именно шрифтом Кэзлона. Впрочем, все это к делу не относится… Так вот, в Лондоне действительно есть церковь Святого Луки, и при ней имеется башня, причем – довольно известная.

– Но могут ли драгоценности находиться здесь, в Лондоне? – Джилс вопросительно посмотрел на отца. – Ведь все три шкатулки оказались в северной части Англии. Я полагал, что мать раздала их во время пребывания в своем йоркширском семейном поместье.

– Мы с Беатрис познакомились в Лондоне и решение о побеге приняли тоже здесь. Возможно, она просто переслала шкатулки своим юным подругам. Я как-то не догадался поинтересоваться у Софи, каким образом она получила свою шкатулку – из рук в руки или по почте.

– Значит, Лондон, святой Лука и башня… – Леди Ирвинг окинула взглядом всех присутствующих. – Так что, отправимся туда прямо сейчас?

– Но мы не можем поехать… – Джилс на секунду замялся, – без Одрины… Ведь она тоже участница нашего… приключения.

– Совершенно верно! – с улыбкой воскликнула леди Ирвинг. – В таком случае сначала мы заедем в особняк Аллингемов.

Малолетний аристократ, покоившийся в папиных руках, сладко зевнул – так, как будто вокруг него не происходило ничего особенного. А ведь ожидались весьма знаменательные события…

 

Глава 23. В которой обнаруживается башня, а также другие немаловажные предметы

Уже имея определенное впечатление о графе Аллингеме, Джилс полагал, что этот далеко не изысканный аристократ вполне мог держать свою дочь в заточении – как сказочную Рапунцель – до той поры, пока не минует опасность отмены герцогского венчания. И Джилс был в общем-то готов вызволять возлюбленную из плена через окно. Но оказалось, что необходимости в подобном подвиге не было. Леди Ирвинг, возглавлявшая процессию, просто поднялась по ступеням парадного входа, постучала в дверь и, грозно взглянув на появившегося слугу, велела позвать леди Одрину.

– Твой свирепый взгляд, Эстелла, – сильное оружие, – с восхищением заметил Ричард.

– Пока не время для комплиментов, – осадил отца Джилс. – И вообще, радоваться будем, если она действительно выйдет.

Леди Одрина предстала перед ними всего несколько минут спустя, грациозно и изящно, как во время бала, спустившись по широкой лестнице. И почему-то откуда-то сверху доносились крики и детский плач. А Джилс, смотревший на Одрину во все глаза, словно сквозь сон, услышал, как она поприветствовала их всех, а затем сказала что-то о прибытии своей сестры Петры и о том, что Ллуэлина заставили помалкивать – и почему-то со всем этим каким-то образом был связан некий младенец. Ему было трудно вникнуть в то, что она говорила, потому что он пожирал ее глазами, любовался ею, вдыхая исходивший от нее чарующий аромат. Ему ужасно хотелось заключить Одрину в объятия и закружиться вместе с нею – так, чтобы складки ее широкого плаща укутали их обоих.

И тут она вдруг спросила:

– Джилс, ты что, заснул?

– Я?.. Нет-нет… – Встряхнувшись, Джилс двинулся вниз по ступенькам вслед за остальными.

– До тебя дошло, что я говорила? – с улыбкой поинтересовалась Одрина. – Ллуэлин в конце концов вернул мою подвязку… Герцог Уолпол все узнал, однако не собирается отменять из-за этого свое венчание с Кариссой. А еще выяснилось, что я стала тетей.

– Как вижу, у тебя был… насыщенный день.

– Да, событий хоть отбавляй. – Забравшись в карету, Одрина уселась рядом с Джилсом и тут же вновь заговорила: – Моя сестра Петра настояла на том, чтобы ее отпустили в Италию учиться живописи. Но на самом деле это было отчасти хитростью… для сокрытия беременности.

– Как это вульгарно, – проговорила леди Ирвинг, сидевшая напротив рядом с Ричардом.

Тут экипаж тронулся с места и Одрина продолжила свой рассказ:

– Но Петра отказывается сообщать, кто отец ребенка, она сказала лишь, что он – неподходящий кандидат в мужья, из-за чего папа снова раскричался. Ребенок заплакал, и тогда мама взяла его на руки и сама закричала на папу, чтобы он не орал на ее внука. – Одрина усмехнулась. – И еще Петра сказала, что в общем-то не лгала насчет обучения живописи, потому что в Италии она действительно начала писать кистью и собирается туда вернуться. Она влюбилась там в какого-то местного художника.

– Живопись – тоже вульгарна, – заметила леди Ирвинг.

– Эстелла, ты ведь говоришь все это, чтобы обратить на себя внимание, верно? – с улыбкой осведомился Ричард. – Но если тебе хочется, чтобы я не сводил с тебя глаз, то просто скажи об этом, – добавил он, взяв ее за руку.

– Не говори глупости, – огрызнулась графиня. – А свое драгоценное внимание можешь уделить вульгарному рассказу Одрины. – Но свою руку из руки Ричарда она, однако же, не выдернула.

Глядя на эту пожилую парочку, Джилс испытывал страстное желание прикоснуться к Одрине. Ведь она сидела так близко, почти вплотную к нему… Но дотронуться до нее он сейчас не решался.

– На этом мое вульгарное повествование заканчивается, по крайней мере – в том, что касается Петры, – сказала Одрина. – В общем… Теперь я, похоже, не самая скандальная дочь в нашем семействе.

– А это имеет для тебя значение? – спросил Джилс.

Рука Одрины выскользнула из-под складок плаща, и ее пальцы коснулись его пальцев.

– Нет… Я все равно остаюсь такой, как и была.

– Так ты сказала, что неожиданное возвращение Петры устроил сам герцог Уолпол? – спросила леди Ирвинг. – Если так, то вашим родителям придется смирится. Тем более что она опять вернется в Италию и, возможно, выйдет там замуж. Не хочу говорить о твоих родителях плохо, но они из кожи вон вылезут – только бы угодить герцогу.

– Из кожи вон?.. Интересно, как это делается? – спросил Джилс. – Даже не представляю…

– Я тоже! – засмеялась Одрина. – Но что верно, то верно. Герцог, конечно, вряд ли рад незаконнорожденной племяннице, но, как сам же выразился, он не намерен пренебрегать кем-либо из родственников своей будущей жены.

– Даже так?.. – Леди Ирвинг поправила свой тюрбан. – Возможно, Уолпол – не такой уж болван.

– А я начинаю подозревать, что он вообще не болван, – высказала свое мнение Одрина.

– Дамы, перестаньте, – сказал Джилс. – А то мы с отцом усомнимся в вашей аристократичности.

– Да, все это звучит очень вульгарно, – с серьезнейшим видом заметил Ричард, но через несколько секунд его губы растянулись в улыбке.

А рука Джилса тем временем оказалась под складкой плаща Одрины. И ее пальцы снова коснулись его руки.

– А теперь, мистер Резерфорд, расскажите, какие события произошли этим утром у вас, – совершенно спокойно проговорила она. – Полагаю, что-то немаловажное, раз уж вы так срочно забрали меня из дома.

Пока карета катилась по мостовой, ей поведали о расшифровке текста, а также о последовавших после этого умозаключениях, которые и являлись причиной их нынешней поездки по весьма оживленным лондонским улицам. И если бы Джилс не был так очарован своей возлюбленной, то он бы, конечно, принял более активное участие в разговоре; но так или иначе, благодаря его отцу и леди Ирвинг леди Одрина во всех подробностях узнала о том, что происходило в доме лорда Хавьера.

– Значит, вы разгадали эту загадку!.. – воскликнула она, просияв. – О, это замечательно! Мы непременно отыщем бриллианты, чего бы это ни стоило. Даже если мне самой придется дробить какие-нибудь булыжники… на алмазы, – добавила Одрина с ухмылкой.

– Если вы на такое способны, – улыбнулся Ричард, – то я охотно возьму вас на работу в свою мастерскую.

Одрина вдруг нахмурилась и пробормотала:

– Но послушайте, мистер Резерфорд… Ведь если мы найдем драгоценности… Не будут ли они по праву принадлежать маркизскому роду?

Пожилой американец отрицательно покачал головой.

– Нет, эти украшения были окончательно и безвозвратно переданы в собственность моей Беатрис. Так что теперь, полагаю, они по полному праву мои.

– Вряд ли они будут тебе к лицу, – с ухмылкой заметила леди Ирвинг.

– Тогда, быть может, они подойдут тебе?

Графиня высвободила свою богато окольцованную руку из пальцев Ричарда и проговорила:

– Нет, я предпочитаю свои собственные. Но ради тебя я, возможно, освобожу один палец, – добавила она с улыбкой.

Джилс с Одриной обменялись многозначительными взглядами.

– Неужели, Эстелла? – воскликнул Ричард. – Выходит, ты приняла мое предложение?!

Леди Ирвинг в очередной раз дотронулась до своего тюрбана, украшенного яркими стекляшками, и, кивнув, проговорила:

– Да, похоже, что так.

Через некоторое время они наконец прибыли к тому месту, где якобы находились драгоценности леди Беатрис. Церковь Святого Луки – небольшое строение без особых архитектурных изысков – была выстроена из светлого камня. А единственным украшением являлись аркообразные мозаичные окна церкви. И тут же, за чугунной оградой, имелась не слишком обширная лужайка с аккуратно подстриженной по-зимнему пожухлой травой, а также скромный погост.

– А вот и башня, – сообщил Ричард, когда они вышли из кареты.

Но в этом сообщении не было необходимости, поскольку все и так уже увидели это не совсем обычное, устремленное ввысь сооружение, увенчанное тонким шпилем.

Когда же все приблизились ко входу, Джилс обратил внимание на еще один нюанс: у некоторых окон башни имелся довольно-таки заметный наклон. Он быстро прошел вдоль стены и увидел признаки проседания фундамента.

Для самой церкви данное обстоятельство было весьма плачевным, но все же он порадовался тому, что сумел разглядеть такие детали. Ведь это означало, что он – все-таки архитектор!

Не желая испытывать терпение своих спутников, Джилс поспешно вернулся обратно, и они все вместе вошли в церковь. По проходу между скамьями навстречу им двигался человек в сутане – очевидно, служба только что закончилась. Священник поприветствовал их и поинтересовался, чем может быть полезен.

– Мы хотели бы осмотреть башню, – сказал Ричард.

– Мы хотим почтить память нашего родственника, – в ту же секунду промолвил Джилс.

– Мы намерены посетить могилу Кэзлона, – почти одновременно с ними сообщила леди Ирвинг.

Священник взирал на них в недоумении.

– Дело в том, – поспешила вмешаться Одрина, – что у нас сразу три цели. – Она резко вскинула подбородок, отчего возник тот образ, который Джилс раньше считал заявлением о ее, графской дочери, превосходстве. Но теперь-то он понял, что она просто давала понять, что имела полное право здесь находиться. – Перед уходом мы, разумеется, оставим щедрое пожертвование, – добавила девушка.

В ее ридикюле звякнули монеты, и священник утвердительно кивнул:

– Вы можете оставаться здесь столько, сколько сочтете нужным. Не буду вам мешать и оставляю вас с миром. – С этими словами он продолжил свое шествие к выходу.

– Да пребудет мир также и с вами, – сказал ему вслед Ричард.

– Папист, – буркнула леди Ирвинг.

Через несколько секунд они остались одни – с запахами сырости и свечной копоти и без каких-либо идей насчет того, с какого места начинать поиски. Джилс окинул взглядом стены, мозаичные окна и стеклянную перегородку за алтарем.

– Эй, юный Резерфорд, довольно глазеть по сторонам. Начинайте взламывать пол. – Леди Ирвинг ткнула его локтем в бок и указала на черно-белые плиты пола.

– Я вовсе не собираюсь разрушать этот храм… – Джилс потер ладонью ребра. – Тем более что моя мать вряд ли что-то спрятала именно под плитами… Ведь тогда ей пришлось бы взламывать их самой.

– Черт!.. Неужели она не могла позаботиться о том, чтобы облегчить наши поиски? – проворчала леди Ирвинг.

– Возможно, и могла бы, – Ричард пожал плечами. – Но какой тогда интерес в жизни, если кто-то тебе все и всегда облегчает?

– Ох, папа, мы с тобой разные люди… – протянул Джилс.

– Конечно, разные. – Отец хлопнул сына по плечу. – Но что в этом плохого?

– Абсолютно ничего.

– Пока вы тут разглагольствуете и дискутируете, – голос отошедшей в сторону Одрины эхом отразился от каменных стен, – я обнаружила камень с указанной на нем датой.

– Дайте-ка взглянуть! – Леди Ирвинг первая подошла к тому месту, где стояла Одрина. – А-а… так здесь стоит 1729 год… Это, видимо, год постройки. От этой даты нам никакого прока.

– Да нет, не этот… другой… – Присев на корточки, Одрина указала на один из камней в самом нижнем наклонном ряду, соединявшем пол и стены. – Вот, смотрите…

Джилсу пришлось чуть ли не улечься на пол, чтобы его глаза оказались на уровне ее пальцев.

– Я нащупала эти цифры, – пояснила Одрина. – Сам камень гладкий, но я чувствую: на нем что-то выгравировано. Можешь что-нибудь разглядеть?

На поверхности камня значилось: 1785. И эта дата была вполне реалистичной. Как раз тридцать пять лет назад мать и оставила в Англии свои драгоценности и три шкатулки с секретом – послание и дар своей семье, которой на тот момент у нее еще не было.

– Не думал, что у мамы имелись навыки в гравировке. – Джилс провел кончиками пальцев по цифрам, таким маленьким, что можно было усомниться в их наличии. И тем не менее они существовали.

Поднимаясь с пола, Джилс улыбнулся – несмотря на подступившие к глазам слезы. Мать как будто явилась вдруг перед ним – такой, какой была еще до болезни. Выцарапывая эти цифры, она наверняка лукаво улыбалась – озорная молодая женщина, похожая на него, с такими же рыжими волосами и веснушчатым лицом…

– Как жаль, что ты не была с ней знакома, – прошептал Джилс, повернувшись к Одрине.

– Да, жаль, – шепнула та в ответ. – Хотя у меня такое ощущение, будто я ее немного знаю. Она наверняка обожала приключения.

– Так значит, за этим камнем что-то спрятано… – Леди Ирвинг выпрямилась, держась за поясницу. – И при этом никто из нас не захватил никакого инструмента, ведь так?

Одрина запустила руку под плащ, к кармашку на своем золотистом платье.

– У меня есть перочинный ножичек. Я им вооружилась еще утром, когда писала письма, – на случай, если возникнут какие-то проблемы с Ллуэлином. – Она сообщила это совершенно бесстрастно и, раскрыв ножик с рукояткой из слоновой кости, протянула его Джилсу.

Но он, взяв не нож, а ее за руку, прошептал:

– Я люблю тебя… Ты знала об этом?

Эти слова вырвались у него сами себой, но тем не менее были вполне уместны.

Одрина, по-прежнему сидевшая на корточках, вскинула брови.

– В общем-то нет. Но это не важно. Знаешь, а ведь я тоже люблю… тебя.

Минута проходила за минутой, а они по-прежнему сидели на полу, держа между собой раскрытый нож. И оба улыбались. Наконец, словно очнувшись ото сна, Джилс помотал головой и пробормотал:

– В самом деле?

– Да. – Одрина кивнула, заморгала, отгоняя слезы, и тут же засмеялась.

И журчание ее голоса заставило Джилса забыть о том, что он сидел на холодном каменном полу. Он воспринимал лишь ее лицо, ее смех и все ее очарование. И – о боже!.. Такая девушка носила при себе нож?! Подавшись вперед, Джилс чмокнул Одрину в губы.

– Вы изумляете меня, принцесса! Вы просто бесподобны.

– Все это, конечно, умилительно, но… – Голос леди Ирвинг донесся до них словно с заоблачной высоты. – Но если ни один из вас не применит нож против этого камня, я применю его против вас.

– Похоже, мы здесь не одни, – проговорил Джилс с улыбкой.

Сейчас его, впрочем, совершенно не беспокоило то, что за ними наблюдали. По-прежнему улыбаясь, он взял нож из рук девушки и втиснул лезвие в зазор между камнями.

– Входит довольно легко. – Джилс слегка надавил, и послышался хруст. Руки его чуть подрагивали. – Похоже, в этом месте использован известковый раствор. Но он легко поддается.

– То есть вы полагаете, что леди Беатрис замазала свой тайник известью? – спросила графиня. – Она что, всегда носила с собой известь?

– Ну, в тот день она, разумеется, принесла с собой все необходимое, – отозвался Ричард. – И известь, и инструменты… Все, что нужно, чтобы спрятать драгоценности.

– Джилс, продолжай, – прошептала Одрина.

Его, впрочем, не нужно было подгонять. Сделав глубокий вдох, он двинул лезвие дальше вдоль верхней кромки помеченного камня. Послышался тот же самый звук, и посыпались крошки засохшей извести. Затем раздался щелчок, и каменная пластина приподнялась. Одрина тотчас подхватила ее и отложила в сторону.

– Ну, что там? – спросил Ричард.

Джилс немного отодвинулся, чтобы все могли взглянуть. По всей видимости, изначально имевшаяся в фундаменте выемка была несколько расширена, и в ней находился комкообразный сверток – нечто завернутое в обрывок полинявшего бархата.

Затаив дыхание, Джилс извлек сверток наружу. Это был небольшой, но довольно-таки увесистый мешочек, затягивающийся шнурком. Джилс дернул истлевшую от времени завязку, и та лопнула.

– Ну что, папа… Окажешь нам честь?

Отец подставил ладонь, и Джилс высыпал на нее содержимое мешочка. Сверкнули грани камней, блеснуло золото, и Ричард поспешил подставить другую руку – чтобы ничего не упало на пол.

Леди Ирвинг восторженно выругалась.

– Совершенно верно, миледи, – согласился с ней Ричард. И казалось, будто бриллианты подмигивали и улыбались им.

Присев на корточки, Ричард принялся аккуратно выкладывать драгоценности: брошь в виде полумесяца, инкрустированный жемчугом гребень для волос, каплевидные серьги, кольцо, ожерелье… Причем камни на всех украшениях были бесподобными, в особенности – на ожерелье. Эти ювелирные изделия составляли целое состояние, вполне достаточное для того, чтобы начать и серьезный бизнес, и… совершенно новую жизнь.

Джилс судорожно сглотнул и пробормотал:

– Одрина, мы с отцом еще накануне решили: если найдем драгоценности, ты сможешь выбрать любую понравившуюся тебе вещь.

– Это еще почему? – удивилась она, оторвав взгляд от украшений.

– Потому что ты тоже участвовала в этих поисках. Потому что я не хочу, чтобы ты когда-либо ощущала себя… словно в клетке. Ты должна иметь право и возможность сама определять свою цену. Любым способом, по собственному желанию.

Ричард откашлялся и тихо сказал:

– Эстелла, давай оставим их наедине.

– Да ты что?! Это же интереснее, чем в театре! – воскликнула графиня.

Ричард тем не менее увлек ее к ящику для пожертвований, в который тотчас же высыпал содержимое своих карманов. Посмотрев им вслед, Одрина снова повернулась к Джилсу.

– Так вот, если тебе интересно знать, чего я на самом деле хочу… Мне хотелось бы, чтобы мы поженились. Понятно, что ты к этому не расположен, но если единственное, что мешает нашему союзу, – твои руки… а также моя гордость, мое социальное положение и та дистанция, которая…

– Такой длинный список?.. – с улыбкой перебил Джилс.

– Но я еще не упомянула о чувстве собственного достоинства, ты заметил?.. – Одрина на секунду задумалась. – Дело в том, что с тобой я ощущаю себя… самой собой. Да, именно так. – Она переплела свои пальцы с его пальцами. – Если понадобится, мы используем на лечение твоих рук все мое приданое – даже если нам придется жить в простой хижине, которую ты сам же и построишь. И если то, о чем я говорю, кажется тебе возможным, то не молчи, скажи. Потому что я уже начинаю нервничать… – Ее лицо, однако же, никоим образом не выражало эту нервозность.

– Да, я считаю это вполне возможным, – произнес Джилс, и Одрина облегченно выдохнула. – Но позволь мне все сделать так, как полагается. – Он помог ей подняться на ноги, после чего опустился на одно колено.

– Я вижу, что у вас на уме, юный Резерфорд!.. – раздался голос леди Ирвинг.

Джилс проигнорировал эту реплику и, не отрывая взгляда от пары чудесных зеленых глаз, взиравших на него, продолжил:

– Одрина, выходи за меня замуж. Я хочу всегда быть рядом с тобой, хочу быть достойным тебя. Я хочу видеть, как ты смеешься, как сердишься, хочу наблюдать за твоими попытками испечь хлеб. Хочу замечать, как твои глаза наполняются слезами… вот как теперь… И хочу протягивать тебе платок. Хотя… Хм… сейчас у меня нет при себе носового платка. Извини, принцесса.

Одрина засмеялась и сказала:

– Эти слезы мне не хочется вытирать.

– Все, предложенное тобой, превосходно, – с улыбкой продолжал Джилс. – За исключением идеи жить в хижине и потратить все деньги на лечение. Думаю, в этом не будет необходимости. Видишь ли, существует большая вероятность того… Похоже, что мои руки… практически в полном порядке.

– Но как… когда… почему? – пробормотала Одрина. – Объясни, пожалуйста.

И Джилс рассказал ей о различиях в симптомах, имевшихся у его матери и у него самого, а также об облегчении, наступившем после ее массажа.

– Но даже если бы проблема и существовала, то я бы все равно сделал тебе предложение. Мы очень сглупили, вознамерившись расстаться. Хотя на самом деле я этого не желал…

– Мне тоже хотелось, чтобы ты остался. – Голос Одрины дрогнул. – Я была готова хоть целую вечность лежать в твоих объятиях… на той кровати, в комнате, стены которой имели цвет твоих глаз. Мне хотелось, чтобы ты сказал, что хочешь жениться на мне… по той причине, что наше совместное будущее – это то, за что стоит бороться.

– Бороться стоит за тебя, принцесса. Ведь только благодаря тебе мне захотелось яркого будущего с неограниченными возможностями. Ты также заставила меня больше ценить и настоящее – и то, что происходит сейчас, и то, что будет завтра и послезавтра. На любом континенте, в любой стране я хочу быть рядом с тобой.

– А почему бы не жить в двух странах? Ведь твой отец неоднократно пересекал Атлантику. То же самое доступно и нам. – Судя по выражению лица Одрины, у нее возникла какая-то идея. – Если хочешь, я отправлюсь с тобой в Америку, но при несколькоих условиях.

– Каких именно?

– Во-первых, жить мы будем в Нью-Йорке или каком-либо другом городе, где человек, имеющий соответствующие знания и способности, сможет проектировать дома. А во-вторых, двери нашего с тобой дома всегда должны быть открыты для твоих братьев и сестер. А также для моих, если кто-то из них отважится пересечь океан. Кроме того, у меня будет третье условие…

Осознав, что по-прежнему стоит на одном колене, Джилс поднялся с пола, не выпуская руки Одрины.

– Выполнение первых двух условий сочту за честь, – ответил он. – Ну, а что еще пришло тебе в голову?

– Мы должны завести собаку. Тебе не кажется, что, с тех пор как мы покинули Касл-Парр, рядом с нами не хватает этих животных?

 

Глава 24. В которой заканчивается одно приключение и начинается другое

Если бы венчание леди Кариссы Брэдли и герцога Уолпола происходило в сказочном повествовании, тогда бы в первый день 1821 года вовсю сияло солнце и повсюду слышались птичьи трели.

В реальности же солнечные лучи едва пробивались сквозь облака, а у тех птиц, которые вознамерились было поприветствовать наступающий день своим пением, порывы леденящего ветра быстро отбили к тому охоту.

Однако Одрина за последние недели как-то привыкла к суровой погоде. И вроде бы даже прониклась симпатией к холодным дождям и снежным заносам. И даже готова была снова месить дорожную грязь… В хорошей компании, конечно.

Ну, а сегодняшним утром, когда к церкви Святого Георгия на Ганноверской площади съехалась чуть ли не вся лондонская знать, она имела наилучшего компаньона из всех возможных. И это был отнюдь не титулованный богач, которого хотели бы для нее родители, и не какой-нибудь интриган, охотившийся за приданым. Нет, она держалась за руку Джилса Резерфорда, чье сердце было одновременно и благородным, и авантюристичным. Держалась за руку мужчины, который любил ее такой, какая она была, и мысль об этом и льстила, и восхищала, и возбуждала.

Она, впрочем, была способна замечать и окружающих. В потоке других приглашенных они продефилировали мимо многочисленных зевак и вступили под величественные своды храма. Церковь Святого Георгия разительно отличалась от церкви Святого Луки. Высокие потолки украшала изумительная роспись, полы были выложены мраморными плитами, а многочисленные свечи в роскошных канделябрах наполняли просторное помещение теплым светом. Шагающий рядом Джилс с восхищением отмечал архитектурные достоинства церкви, используя малопонятную строительную терминологию.

– Судя по твоим речам с этими звучными архитекторскими словечками, ты не жалеешь, что сюда пришел, – заметила Одрина.

Сама она тоже пребывала в отличнейшем настроении. Вчера, после возвращения из церкви Святого Луки, она рассказала Кариссе об истинной причине своего многодневного отсутствия и о том, что за это время произошло. Карисса поначалу была потрясена, но под конец вздохнула с облегчением, узнав о благополучном завершении этого приключения и обретении сестрой своего суженого. Затем Одрина расцеловала своего маленького племянника и поговорила с Петрой, которая поведала о собственных планах на будущее. А потом все они с радостью встретили Ромулу и Теодосию, которые скрывали подпорченные оспой лица за вуалями, но выглядели тем не менее вполне счастливыми.

В их семействе оказалось куда больше места для разнообразия, для того, чтобы быть «другой». Какое-то время чужие языки, возможно, и будут злословить за закрытыми дверями и развернутыми веерами, но их семья стойко переживет этот период. И важнейший момент этого периода был именно сегодня, – когда разряженные в шелка представители высшего общества стояли плечом к плечу в этом величественном храме, чтобы стать свидетелями того, как торжественная клятва перед алтарем превращает мужчину и женщину в мужа и жену. Вся суть сегодняшнего дня заключалась именно в происходившем здесь, и Одрина, держась за руку Джилса, как никто ощущала значимость нынешнего события для них обоих.

После заключительных слов церемонии венчания Карисса улыбнулась. Смягчились также и строгие черты герцога Уолпола, а уголки его губ чуть приподнялись. Одрина заметила, что их мать поднесла к глазам платок, а отец явно вздохнул с облегчением. Еще бы… Наконец-то хоть одна из его дочерей нашла себе герцога. Хотя в действительности оба новобрачных сделали удачный выбор.

Затем новоиспеченная герцогиня с сияющим лицом под руку с супругом проследовала к выходу. Ее платье из серебристой парчи с тремя рядами кружевной отделки было достойно даже принцессы. Их мать все переживала и мучилась по поводу того, не стоило ли добавить еще и четвертый ряд кружев, однако неожиданное прибытие Петры с маленьким Адамом отвлекло ее от этой проблемы – к несомненной радости измотанной портнихи с ее исколотыми пальцами и красными от недосыпания глазами.

И, конечно же, всеобщее внимание было привлечено к украшениям молодой герцогини. Во время прохода новобрачных к дверям Одрина услышала, как какая-то дама за ее спиной с изумлением пробормотала:

– Где она раздобыла такое ожерелье? Эта вещь бесподобна… Мне казалось, я видела все, что имеется в продаже у «Ранделла и Бриджа».

Обернувшись, Одрина увидела одну из своих знакомых и потому сочла возможным предоставить некоторую информацию.

– Эта вещь от Резерфорда. Вы уже слышали это имя?.. Он скоро откроет салон на Ладгейт-Хилл.

– Ах, Резерфорд… – с видом знатока кивнула дама. – Конечно, слышала.

Повернувшись к Джилсу, Одрина тихо прошептала:

– Тот факт, что Карисса надела ожерелье твоей матери, непременно принесет удачу. – «Похоже, что эта вещь доставит счастье не только новобрачной, но и Ричарду Резерфорду», – добавила она мысленно.

Вслед за виновниками торжества гости и родственники тоже потянулись к выходу, и вскоре все столпились на крыльце в ожидании своих карет, которые должны были отвезти их на свадебный обед. «Официальная» атмосфера, обычно сопутствующая церемонии венчания, сменилась на более непринужденную – люди приветствовали друг друга, обнимались, и Одрина стала высматривать знакомые лица.

Лорд и леди Хавьер, как и ожидалось, тоже были здесь. Сняв очки и слегка прищурившись, граф в этот момент слушал рассказ леди Ирвинг о результатах, достигнутых благодаря информации, расшифрованной его женой.

Как оказалось, коварный змей по имени Дэвид Ллуэлин и в самом деле присутствовал на церемонии. Заметив его, Джилс издал нечто похожее на звериный рык.

– Тс-с… – шикнула на него Одрина, хотя его реакция ей очень польстила. – Мы должны вести себя так, как будто не испытываем ни малейшего желания его побить. Это соответствует плану Уолпола по предотвращению скандала.

– Да и черт бы с этим скандалом… Мне просто не терпится заехать ему в физиономию.

– Сейчас ты очень похож на даму, которая вскоре станет твоей мачехой.

Джилс поморщился и проворчал:

– Пожалуйста, не напоминай мне о ней.

Весело рассмеявшись, Одрина увлекла его поближе к упомянутой особе, по-прежнему общавшейся с племянницей и ее мужем. Одрине хотелось поблагодарить леди Хавьер за то, что та так ловко расшифровала находившееся в шкатулках послание. Она была не очень хорошо знакома с моложавой графиней, однако имела возможность восхититься ее остроумием во время одного – несколько скандального – приема, проходившего в загородном доме Хавьеров около двух лет назад. Когда Одрина произносила слова благодарности, к ним присоединилась еще одна пара – миниатюрная худенькая блондинка с небрежно уложенными волосами и мужчина с шевелюрой песочного цвета и саркастическим выражением лица.

– А-а, Джулия… – произнесла леди Ирвинг. – Ну, тебе удалось обняться со своей новобрачной подругой? Хотя подобное проявление энтузиазма, конечно же, вульгарно…

Эту женщину графиня представила как племянницу своего покойного мужа леди Мэтсон. И Одрина почти тотчас же вспомнила, что эта дама, приходившаяся кузиной леди Хавьер, несколько лет назад вышла замуж за некоего виконта и с тех пор проживала с супругом где-то в провинции.

– Да, мы с ней обнялись, – ответила Джулия. – И нам нет никакого дела до того, что кто-то считает это вульгарным. – Остальным она пояснила: – Леди Карисса стала моей первой лондонской подругой, когда я приехала сюда несколько лет назад. Мы с Джеймсом не часто бываем в столице, однако венчание Кариссы пропустить не могли.

– Я просто мечтал об этом, – вставил ее муж. – Особенно с тех пор, как у нашей самой младшей начали резаться зубки. Видите ли, она предпочитает растить их по ночам, вместо того чтобы спать.

Джулия хлопнула супруга по плечу.

– Ты и поехал ради того, чтобы отоспаться в карете! – Взглянув на леди Ирвинг, она сообщила: – Мы возвращаемся обратно уже завтра, потому что няня пригрозила, что уволится, если мы задержимся слишком долго. По ее словам, наши дети говорят куда больше, чем все те, за которыми она присматривала прежде.

– Я вообще-то считаю это комплиментом родителям, – заметил лорд Мэтсон.

– Я тоже. – Джулия вытянула шею, высматривая что-то поверх голов окружающих. – Джеймс, ты не видишь, где наша карета? Там под сиденьем лежит коробка с печеньем, которое мне не терпится съесть.

– Но мы же сейчас отправимся на свадебный банкет, – сказала леди Ирвинг.

Джеймс засмеялся.

– Подождите, вы еще увидите… Она воздаст должное и свадебному угощению. Аппетит моей жены не знает границ.

– Как это вульгарно, – произнесла леди Ирвинг.

От внимания Одрины не укрылось, что губы Джулии, Луизы и Джилса шевельнулись, беззвучно повторив последнее слово.

– Насколько я понимаю, тетушка Эстелла, вы в ближайшее время тоже намерены обрести несколько вульгарный статус, – проговорила Луиза.

– Если ты имеешь в виду то, что я выхожу замуж, то да, это так… А чем я хуже других?.. Вы уже сейчас можете начинать величать меня миссис Резерфорд.

– Меня эта новость прямо-таки ошеломила, – усмехнулся Джеймс. – Интересно, будет ли новоявленная миссис Резерфорд по-прежнему носить яркие тюрбаны и помыкать окружающими?.. Скорее всего – да.

– Так или иначе, я рада за нее, – улыбнулась Луиза. – И хочу пожелать мистеру Резерфорду всяческих успехов. А кстати, где этот счастливчик?

На данный вопрос вряд ли имелся точный ответ, ибо Ричард исчез из виду сразу же после завершения церемонии. Леди Ирвинг пожала плечами.

– Он, знаете ли, сейчас занят драгоценностями, которые мы недавно нашли. Наша новоиспеченная герцогиня во время застолья будет красоваться в полном комплекте этих украшений. На мой взгляд, в них ощущаешь себя чертовски некомфортно, но Карисса, как видно, обожает блестящие вещи.

– Как и многие другие, на радость лондонским ювелирам, моя дорогая мачеха, – сказал Джилс. После секундной паузы он поправил себя: – Впрочем, нет… Я не могу к вам так обращаться. Так что буду по-прежнему называть вас леди Ирвинг.

– Негодный мальчишка…

Тут наконец подали кареты для супружеской четы Мэтсонов, а также для лорда и леди Хавьер. Затем подкатил и экипаж герцога и герцогини. Леди Ирвинг слегка подтолкнула Одрину локтем.

– Ну, что же ты стоишь? Залезай в карету.

Даже через перчатку Одрина ощущала тепло ладони Джилса.

– Я, пожалуй, поеду с мистером Резерфордом, – ответила она.

– Вот, значит, как… – хмыкнула графиня. – Что ж, поскольку вы помолвлены, думаю, это вполне допустимо. Не забудьте только явиться к свадебному застолью.

Одрина пообещала, что они приедут вовремя, хотя, по правде говоря, вряд ли кто-то заметил бы их отсутствие – ведь во время праздничного обеда будет такое столпотворение из многочисленных родственников, друзей и прочих гостей… Единственными людьми из близкого окружения, которых Одрина сегодня не увидела, были ее подруга Джейн, после замужества именуемая леди Киркпатрик, а также ее супруг; они испросили позволения не присутствовать на сегодняшнем венчании, поскольку хотели провести Рождество в Корнуэле, у родственников мужа. Впрочем, Одрина знала, что если не уедет из Лондона до начала очередного великосветского сезона, то наверняка увидит юную золовку подруги, которую та привезет в столицу для дебюта в высшем обществе. И если у этой юной леди вдруг возникнет склонность уединяться во время балов с какими-либо сомнительными субъектами, то ей непременно нужно будет дать несколько полезных советов. Или же просто пожелать всего наилучшего, – поскольку пути, ведущие к счастью, бывают самые разные.

Наконец к церкви подъехал и тот далеко не роскошный экипаж, который Резерфорды взяли напрокат несколько месяцев назад.

– Леди Ирвинг наверняка позаботится о том, чтобы у твоего отца было более изысканное средство передвижения, – заметила Одрина, забираясь вместе с женихом в карету.

– Не сомневаюсь, что она позаботится о многом… – пробурчал Джилс.

Слегка качнувшись, экипаж тронулся с места и покатил в сторону Гроувнер-сквер; это расстояние они гораздо быстрее прошли бы пешком, но в таком случае у них не было бы возможности хотя бы на несколько минут остаться наедине.

И эти несколько минут они использовали в полной мере. За столь непродолжительный срок они узнали, к каким местам можно прикасаться, не создавая красноречивого беспорядка в одежде друг друга. И их страстные поцелуи были тем более сладостными от осознания того, что ни одна шпилька не должна выпасть из волос Одрины.

– Сколько бы я ни прикасался к тебе, мне этого будет недостаточно, – прорычал Джилс, скользя губами по ее шее.

Подобное рычание было с его стороны новым интригующим проявлением, и Одрина решила в полной мере исследовать эту особенность, когда на них будет поменьше одежды.

Увы, эта поездка длилась совсем недолго, и к моменту прибытия на место ничто не говорило о том, чем они занимались в карете (за исключением их разгоряченных щек и учащенного дыхания, конечно же). Впрочем, одно обстоятельство, касавшееся Джилса, все же могло их выдать.

– Мне понадобится еще несколько минут, чтобы избавиться от возбуждения, – сообщил он и, окликнув кучера, велел тому проехаться вокруг площади. – Давай поговорим о каких-нибудь абсолютно невинных вещах… То есть о тех, которые не способны вызвать вожделение.

Одрина, однако, обнаружила, что в данный момент ей не так-то легко найти подходящую тему. Все ее существо по-прежнему трепетало после недавних поцелуев и ласк Джилса.

– Так что?.. После обеда отправимся в Суррей? Ты говорил, что у лорда Хавьера есть для тебя какое-то поручение по строительной части.

– Да, есть… Но все же существуют вещи, которые мне хочется уладить еще быстрее. Прежде всего нам нужно получить лицензию на заключение брака, если, конечно, твой отец готов нанести визит архиепископу Кентерберийскому.

– Даже если он и поленится, это сделает герцог Уолпол, – ответила Одрина. – Нашему новому зятю, похоже, очень хочется, чтобы все родственники его жены были счастливы.

– Какой замечательный человек… Твоя сестра сделала хороший выбор. – Джилс посмотрел на свои запястья. – Хотелось бы также проконсультироваться насчет моих рук с каким-нибудь толковым доктором… Таким, который не считает пиявок и гальваническое электричество наилучшим средством от всех болезней.

– Я, конечно, не медик…

– И слава богу…

– Да, не медик, но мне кажется, что я могу тебе помочь.

Одрина потянулась к руке Джилса и принялась массировать ее. Через несколько секунд он прерывисто выдохнул и пробормотал:

– Похоже, это помогает… Но лучше сейчас остановиться, а то я овладею тобой прямо в карете.

– Ты действительно хочешь, чтобы я перестала?.. Видишь ли, меня твоя угроза ничуть не пугает.

Джилс со вздохом прикрыл глаза.

– Мы же не можем гонять карету по кругу… Возникнут подозрения.

– Ну ладно… Знаешь, я начинаю подозревать, что ты не такой уж и больной, а только притворяешься. – Одрина выпустила его руку. – А после завершения дел в Суррее… отправимся посмотреть мир?

– Если ты не против. Но сначала мы могли бы получше ознакомиться с Англией. Моя тетя, леди Фонтейн, не может толком перемещаться по собственному дому, поскольку ей приходится использовать кресло-каталку. И я, как племянник, имеющий определенные познания в строительном деле, мог бы предложить определенные конструктивные усовершенствования, чтобы ей было удобнее.

– Я полностью одобряю эту идею. Буду очень рада, если у тебя наладятся хорошие отношения с родственниками с материнской стороны.

– Мне тоже этого очень хочется.

– Ну, а потом, возможно, появятся и другие клиенты, – стала развивать тему Одрина. – Такие, как, например, лорд и леди Дадли. В общем, семейства, заинтересованные в определенных переделках, чтобы чувствовать себя комфортнее в своих домах. Человек со связями, имеющий аристократических родственников, наверняка найдет таких клиентов.

– Я, конечно, буду стараться, однако ни в Англии, ни в Америке мы не станем по-настоящему состоятельной парой, – предупредил Джилс. – Насколько я знаю, тебя это не сильно беспокоит, однако… Мы ведь только что присутствовали на венчании твоей сестры, а ее платье из серебристого шелка стоит целого состояния…

Одрина небрежно взмахнула рукой.

– Не забывай о моем приданом… Оно, конечно, не позволит блистать в высшем свете Лондона, однако на безбедную жизнь вполне хватит. Так что будь готов стать моей… содержанкой.

Джилс слегка опешил от этих слов, а Одрина, глядя на него, весело рассмеялась.

Тут он тоже засмеялся и проговорил:

– Что ж, почту за честь всемерно доставлять вам удовольствие, принцесса. О черт!.. Похоже, нам придется проехать еще один круг. Я пока не могу показаться перед обществом.

Одрина опять засмеялась.

– Подумать только!.. Когда мы впервые встретились, ты заявил, что являешь собою конец моему приключению.

Джилс прильнул к ее губам в страстном поцелуе. После чего сообщил:

– Так и есть… Но я надеюсь, что наша долгая совместная жизнь станет для нас обоих новым увлекательным приключением.