Прежде чем Джилс успел опомниться и одуматься, его губы слились с губами Одрины, и они тотчас же прильнули друг к другу, разделенные лишь скомканным сюртуком.

Опомниться и одуматься?.. А стоило ли? По-прежнему опираясь на локоть, он осторожно целовал девушку, скользя губами по ее губам. Затем, после того как она легонько прикусила его губу, последовал уже настоящий поцелуй. Да-да, он наконец-то ее целовал! И одного этого было вполне достаточно, чтобы у него моментально затвердело в паху. О боже, он мог бы целоваться с ней днями напролет!

Внезапно руки Одрины скользнули ему на затылок, а затем стиснули плечи. Она снова потянула его на себя, и Джилс навис над ней, – так что его ноги оказались по обе стороны от ее ног. Упершись каблуком в ножку стола – не слишком сильно, чтобы не опрокинуть стол вместе с телескопом, – он придвинулся к девушке еще ближе, стараясь не соприкасаться с ней своим отвердевшим естеством, так как она наверняка почувствовала бы его состояние. И тогда это был бы уже не просто поцелуй, а нечто большее.

Впрочем, у них и так уже не просто поцелуй…

Одрина тихо застонала, когда он стал покрывать поцелуями ее шею.

– Да!.. – выдохнула она. – Да-да, еще так…

Чертов сюртук! Он превратился в разделявшую их преграду. Одрина, похоже, тоже так считала и, дабы избавиться от этой помехи, отбросила ее в сторону. После чего провела ладонями по его спине и по плечам, даря невероятные ощущения.

Ох, как хорошо, что он стащил с себя сюртук…

Тут девушка выгнулась ему навстречу, и ее упругие груди коснулись его груди.

– Ты можешь… – прошептала она. – Я решила, что можешь…

– Могу?.. – Джилсу казалось, что он ослышался.

Он положил ладонь на грудь Одрины, и с ее губ сорвался тихий стон.

– Да, можешь. Все, что захочешь, – пробормотала она.

Рука ее накрыла его руку и направила под кружевной край лифа, где Джилс ощутил атласную гладкость кожи и набухший бутон соска, который он слегка стиснул двумя пальцами, отчего тот мгновенно затвердел, а девушка снова застонала. Он продолжил ласкать этот пик, и Одрина начала извиваться под ним. Он прижал ей бедра ногой, сковал в своих объятиях и опять стал целовать, не оставляя без внимания и сосок, с которого потом переключился на другой, меж тем как бедра девушки вздымались все выше.

– Джилс… – выдохнула Одрина, прервав поцелуй. – Джилс, давай же… – И она стиснула его ягодицы.

Это было несомненным приглашением. Инстинкт призывал его накрыть ее тело своим, прижать к полу и…

Немного переместившись, он завис над Одриной. Какие-то косточки в его запястьях хрустнули, возникла жгучая боль, но ему было не до того. Чуть помедлив, он раздвинул коленом ее ноги, однако в тот же миг почувствовал, что его запястья уже чуть ли не завопили от боли, значительно притупляя удовольствие, и Джилс попробовал опереться на локти в надежде, что боль утихнет. Увы, этого не произошло. Кроме того, его мышцы словно онемели, и он, не удержавшись, всем весом навалился на девушку. И замер, проклиная свой недуг.

– Извини, – пробормотал он наконец. – Я должен остановиться. – И, скатившись с Одрины, устремил взгляд в темный потолок. Проклятье, он не имел права к ней прикасаться! Ибо у него не было будущего.

– Почему ты должен остановиться? – Одрина приподнялась на локте и заглянула ему в лицо. – Я ведь не девственница. Ты наверняка понимаешь это, так как знаешь о моих взаимоотношениях с Ллуэлином.

Джилс промолчал, а она добавила:

– А если ты беспокоишься о моей чести, то в этом нет необходимости.

Ладонь Одрины – зовущая и просящая – скользила по его телу, и он, тяжело вздохнув, пробормотал:

– Нет, принцесса, я беспокоюсь не из-за этого. Я прекрасно понимаю, что ты уже взрослая и сама способна позаботиться о своей чести. Мне едва хватает времени, чтобы присматривать за собственной. – Джилс понял, что обязан сказать ей правду. Невзирая на боль в суставах, он перехватил руку девушки и, переплетая ее пальцы со своими, тихо проговорил: – Все дело в том, Одрина, что мне нечего тебе предложить.

– В самом деле? – Она потянулась к его по-прежнему напряженному фаллосу.

Джилс почувствовал жар на щеках. Хорошо хоть, что в библиотеке было почти темно.

– Разве что только это… – пробормотал он со вздохом. – Но если это – единственное, что я могу тебе дать, то лучше уж совсем ничего.

– Ты как-то неправильно восхваляешь свои достоинства…

Джилс улыбнулся и даже тихонько хохотнул.

– Милая, ты не поняла. Я вовсе не пытаюсь себя расхваливать. – Они сейчас лежали бок о бок – как шахматные фигуры, изъятые из коробки. – Видишь ли, Одрина, у меня артрит. Это началось, когда я учился в университете, а моя мать уже умирала, мучаясь от боли. Пока что болезнь проникла лишь в мои руки, но со временем распространится по всему телу.

Девушка стиснула его руку.

– Но ты уверен, что это… действительно так?

– Никаких сомнений… Пока что мне везет – болезнь еще не перешла в более серьезную форму, но это – лишь вопрос времени. – Да, все его планы на будущее рухнули с осознанием того, что ужасный недуг, терзавший мать, однажды превратит в развалину и его тоже. Поэтому лучше уж избавить себя от дополнительной боли в будущем. – Так что теперь ты понимаешь, мне нет никакого смысла лелеять мечты… и тянуться к звездам. Нет никакого смысла стремиться к радостям и удовольствиям.

Одрина провела большим пальцем по его ладони.

– Но ведь можно получать удовольствие ради него самого, разве не так?

– Удовольствие очень скоро станет недоступным, и от этого станет еще больнее.

– Мне кажется, ты не слишком высокого мнения о своих способностях.

– Я имею в виду вовсе не секс. – Джилс криво усмехнулся. – Однако спасибо за веру в мои… мужские силы. Но все же я считаю, что сейчас, пока я еще не развалина, мой долг – помочь близким мне людям в осуществлении их мечтаний. Ну, а если мне на пути будут встречаться прекрасные принцессы, то я постараюсь быть к ним как можно добрее.

– Это хорошо… что ты знаешь, что тебе делать. – Одрина отвернулась. – Я сочувствую тебе… И по поводу твоей матери, и по поводу твоих рук. И я очень надеюсь, что все не так уж серьезно.

– Мне бы этого тоже хотелось. – Джилс сел и встряхнул кистями рук. – Но жалеть меня не надо. А если будешь меня жалеть, то я заберу свой сюртук и даже не побеспокоюсь из-за того, что ты, возможно, замерзнешь.

Несмотря на слезы, навернувшиеся на глаза, Одрина все же улыбнулась и тотчас завладела откинутым сюртуком – как он и ожидал.

– Только попробуй отними… – заявила она. – Тогда я противопоставлю твоим ручищам свои слабые женские ручки.

– По правде говоря, – вымолвил Джилс, – я испытываю… физический дискомфорт, и мне ненавистны все соображения насчет того, что я не должен к тебе прикасаться.

– Как ни странно, но мне приятно это слышать. – Одрина помолчала. – Но зачем ты стал целовать меня, если так настроен против удовольствий?

– Но ты ведь первая меня поцеловала…

– А зачем ты ответил?

Они несколько секунд смотрели друг на друга.

– Мы могли бы целоваться всю ночь, – проговорил, наконец, Джилс. – Интересно, это было бы желательно для нас обоих? Отвечаем на счет «три». Один, два, три…

– Да! – произнесли оба в унисон.

Джилс усмехнулся и провел ладонью по своей щетинистой щеке и подбородку, – не поцарапал ли случайно лицо Одрины, ее шею и грудь… такую мягкую и округлую?

– Боже мой, принцесса… Если бы мне платили в соответствии с тем, как сильно мне хочется целовать вас, я бы заработал целое состояние, и мы с отцом могли бы без промедлений покинуть Англию.

Одрина тоже приподнялась и пристально посмотрела на него.

– Я знаю, Джилс, что тебя здесь скоро не будет. Но если мне хочется, чтобы ты целовал меня, прежде чем уедешь, – то почему бы нет?..

Ее глаза казались бездонными. Во время перехода через Атлантику Джилс часто всматривался в зеленовато-синие океанские глубины, однако тогда у него ни разу не возникало ощущения, что он вот-вот погрузится в неизведанные пучины, – а вот сейчас…

Судорожно сглотнув, он проговорил:

– Потому что я не смогу… не захочу ограничиться лишь поцелуями. А что-то большее было бы… – Джилс откашлялся. – Это было бы сделано… из ошибочных соображений. Нас ведь разделит не только океан… Нас уже разделяет разное социальное положение.

Одрина держала перед собой его сюртук – словно щит.

– Ну тут, я думаю, небольшое преувеличение. Не забывай, что моя репутация практически погублена. Велика ли цена обесчещенной графской дочери?

– Она достойна того, чтобы к ней относились с уважением, – ответил Джилс, ни на секудну не задумываясь. Он уже давно почувствовал, что ему стало холодновато в одной рубашке. – Пойми, Одрина, для меня не имеют особого значения ни титул, ни состояние твоего отца, ни наше с тобой социальное неравенство. Но я знаю, что у вас в Англии этому придается значение. И я могу представить, как я воспринимаюсь с твоей точки зрения. Чужестранец-простолюдин, имеющий кое-какие навыки, которые он не использует… Человек со скромными доходами, с огромным громоздким телом и топорным лицом. Даже если не учитывать пару пока еще действующих рук, я все равно набираю не так уж много очков, чтобы стать подходящим вариантом для графской дочери.

Одрина в задумчивости потеребила отвороты его сюртука. После чего, опустив его себе на колени, проговорила:

– Джилс, мы что, будем спорить о том, кто из нас имеет наименьшую ценность?

– Не меньшую, а… иную. Каждый – в своей социальной группе. – Чуть повернувшись, он взял со столика, на котором стоял телескоп, лист бумаги и карандаш. Что позволило им обоим сделать небольшую паузу. – Так вот, если я правильно понял твои намеки… А если неправильно, то сразу же извиняюсь… В общем, ты предлагаешь себя мне, верно?

Немного помолчав, Одрина кивнула:

– Да, предлагаю.

– То есть всю себя, всю свою сущность?.. Или же только какую-то свою часть, которую ты считаешь ничего не стоящей – лишь потому, что кто-то тебе так сказал?

– Наибольшую ценность имела моя добродетель, по крайней мере… так мне внушали, – проговорила Одрина. – Без нее я стою немного.

Джилс в досаде поморщился.

– Значит, ты предлагаешь мне то, на что тебе уже наплевать? Или то, чего у тебя уже вообще нет?.. Видишь ли, я в некоторой растерянности. – Карандаш заскользил по бумаге, оставляя на ней черный графитный след. – Ты хочешь меня использовать? Или наоборот – чтобы я использовал тебя?

Джилс полагал, что девушку обидят его слова, и он даже хотел, чтобы она обиделась. Но она, глядя на него своими бездонными глазами, тихо проговорила:

– А какая тебе разница, как я отвечу?

Ее голос был тихим и печальным – как падение сухой листвы, и голос этот словно оцарапал его душу. Досада исчезла, и сейчас ему хотелось лишь одного – чтобы Одрина вообще не произносила этих слов и не испытывала тех чувств, которые за ними стояли. Однако обратного хода не было – слова были произнесены, и боль, в них прозвучавшая, казалось, не уйдет никогда.

– Для меня разница есть. – Джилс тяжело вздохнул и снова улегся на шаль, стараясь не слишком напрягать запястья. – Если мы предпочли остановиться, то это чего-то да стоит. Это означает, что мы проявили сознательность и не стали… использовать друг друга. Потому что мы оба заслуживаем большего. Заслуживаем чего-то более значительного…

Джилс снова вздохнул. Все эти его рассуждения звучали не слишком убедительно даже для него самого. Потому что еще никогда самые обычные, казалось бы, поцелуи не давали ему ощущения такой значимости. И тем не менее Джилс не мог отказаться от своих доводов – ведь в его распоряжении оставалось не так уж много времени…

– Ты действительно так думаешь? – тихо спросила Одрина.

– Да. Но дело даже не в этом. Видишь ли, ты живешь среди людей, для которых самое главное – их положение в обществе и репутация. Поэтому тебе необходимо подчиняться правилам, бытующим в вашей среде. – Джилс криво усмехнулся. – Тебе, Одрина, нужно чуть ли не наизусть знать всю Книгу Пэров. Потому что ты – дочь графа. Каждый из нас живет в своем мире, понимаешь? Мы с тобой совершенно разные.

Казалось, что именно ночная тишина, царившая в комнате, подтолкнула их обоих к откровенности. Привычные правила были забыты, а привычные барьеры стали невидимыми. За исключением тех, что существовали внутри них самих.

Тут Джилс заметил, как Одрина, отложив его сюртук, протянула руку – видимо, взяла бумагу и карандаш, потому что через несколько секунд послышался скрип грифеля.

– Значит, для тебя честь является тем, что должно выдержать испытание на прочность? – внезапно спросила она.

– Едва ли… Я никогда намеренно не подвергал себя подобным испытаниям. Да и были ли у меня такие возможности? И потом, принцесса, ведь именно ты затронула тему чести. Так что полагаю, честь все же кое-что значит для тебя.

Скрип грифеля прекратился.

– Я даже не знаю, что она для меня значит, – пробормотала девушка.

– Возможно. Однако ты должна знать, какое поведение приемлемо, а какое – нет.

– Да, я знаю это. Скажи, а для американцев репутация имеет значение?

– Конечно, имеет. Мы ведь не язычники. – Джилс старался как можно тщательнее подбирать слова. – Однако добрая репутация женщины проистекает не от того, что она не остается с мужчиной наедине. Это может свидетельствовать лишь о том, что она одинока и свободна, но ничего не говорит о ее личности.

– И что же требуется, чтобы у вас там сложилось хорошее мнение о том или ином человеке?

– Ну, у меня это происходит как-то само по себе… А если точнее… Знаете, мне импонирует внутренняя сила, то есть сила духа. Да, я восхищаюсь храбростью.

– Ясно… – Грифель снова заскрипел по бумаге. – Но ведь все восхищаются храбростью, не так ли?

– Ты уверена? Думаешь, такой субъект, как Дэвид Ллуэлин, на это способен?

– Ха!.. Вряд ли… Он умолял меня о «сокровенном даре», а когда сорвал цветок, стал меня презирать. – Одрина помолчала. – Интересно, как он там сейчас уживается с моим отцом? Полагаю, обсуждение моих недостатков может занять у них полпути до Лондона.

– В таком случае им придется без конца повторяться.

– Льстец!

– Навыков к лести я в себе, к сожалению, не развил. А если и сказал что-то лестное после того, как сюда вошел… Знаешь, я этого не припоминаю. Скорее всего, я не произнес ни одного лестного слова с момента прибытия в Англию.

На луну медленно наползало облако. Поглядев на нее, Джилс снова приподнялся. Одрина же сложила свой листок, затем протянула молодому американцу его сюртук.

– Так что, притворимся, что между нами ничего не было? – спросила она.

Джилс молча поднялся на ноги и принялся натягивать свой ужасно зауженный предмет одежды. Потом, наконец, пробормотал:

– Я не очень-то умею притворяться. – Он протянул девушке руку, чтобы помочь подняться. Ее ладонь лишь на мгновение соприкоснулась с его ладонью. – И я, наверное, буду часто думать обо всем произошедшем. Даже в самые неподходящие моменты. К примеру… когда на тебя посыплется сухая хвоя или когда ты будешь есть суп во время обеда…

– Или когда ты будешь кусать губы, ломая голову над шкатулкой, – продолжила Одрина.

– Я действительно кусаю губы?

Она кивнула, глядя ему в лицо.

– Да, кусаешь. И знаешь… Мы оба будем об этом думать. Осознавая, что ничего такого больше не повторится. – Едва заметно улыбнувшись, она покинула библиотеку. Внешние приличия – прежде всего…

Глядя ей вслед, Джилс думал о том, что он действительно восхищался храбростью. И Одрина вполне обладала этим качеством. Ей было отведено определенное место в этом мире, и теперь она даже не знала, сможет ли ему впредь соответствовать. Тем не менее она с невозмутимым видом продолжала шагать по жизни, не страшась воинствующих поборников морали. А вот он, Джилс…

Ох, как же он изменился! Почему он отказался от своих устремлений ради отцовской мечты о золоте и драгоценностях? Боль в запястьях утихла, и Джилс нагнулся, чтобы поднять оставленный на полу карандаш. Затем сложил шаль Софи, повесил ее на спинку стула, после чего загасил лампу и свечи. Боль, конечно, снова вернется, это лишь вопрос времени. Ну, а пока…

Одрина словно все перевернула в его душе. Заставила его забыть о своих умирающих руках и вспомнить о мечтах… А ведь ему сейчас надо думать лишь о том, как открыть эту золоченую «химицу-бако» и поскорее вернуться в Филадельфию.

Да, конечно, ему уже поздно следовать за звездой, однако Одрина вызвала у него желание именно так и поступить.