I

В этих хрониках я не стремился располагать дела, которые расследовал мой выдающийся друг, Морис Клау, по разделам. И все-таки, как мне не так давно указали, они естественным образом подразделяются на две категории. К первой относятся те, где Морис Клау брал на себя роль уголовного следователя и обычно действовал совместно с инспектором Гримсби. Другой вид расследований связан с делами, в которых криминальный элемент как таковой отсутствовал: эти загадки никогда не попадали в поле зрения Нового Скотланд-Ярда.

Поскольку Морис Клау использовал если не сверхъестественные, то уж во всяком случае паранормальные методы, меня нередко спрашивают, приходилось ли ему расследовать дела, не поддающиеся рациональному объяснению — то есть относившиеся всецело к сфере оккультного. На это я отвечаю, что мне известно о нескольких подобных случаях; но я воздержался от включения их в свои записки, поскольку читатели едва ли сумеют понять характер тех исследований Клау, что выходили за рамки естественных, привычных законов. Тем, кто интересуется подобными вопросами, рекомендую обратиться к замечательному труду Мориса Клау, озаглавленному «Психические измерения».

Мне хотелось бы, однако, рассказать об одном деле, в котором и сам я принимал участие: оно находится на разделительной черте между естественным и сверхъестественным и с равными основаниями может быть отнесено и к той, и к другой области. В целом, я склонен ставить его в один ряд с делом о безголовых мумиях.

Итак, позволю себе представить вам компанию, что собралась одним августовским вечером в доме Оттера Брирли.

— Воистину поразительно, — так говорил Морис Клау. — И я обязан моему доброму другу Сирльзу (кивок в мою сторону) возможностью присоединиться к вам. Сеанс ли это? И да, и нет. Но речь идет о мумии — а мумии те столь наставительны!

Он вытащил из кармана пузырек и увлажнил свой желтый лоб вербеной.

— Как жалко быть, что дочь моя в Париже, — продолжал он.

Грохочущий голос Клау странным эхом раскатывался по комнате.

— Она любит их, как мать любит детей — эти мумии! Ах, мистер Брирли, укрепит сие вашу прекрасную репутацию!

Оттер Брирли покачал головой.

— Я пока что не готов ознакомить публику со своим открытием, — задумчиво произнес он. — Никто, помимо присутствующих здесь, о нем не знает. И мне бы не хотелось, чтобы известия о нем распространились дальше — по крайней мере, в настоящее время.

Он оглядел сидевших за столом, переводя выразительные голубые глаза с меня на Мориса Клау и правильное смуглое лицо доктора Фэйрбенка. Последний, не слыша слов нашего хозяина, любовался нежными отблесками неяркого света в мягких волнах чудесных волос Айлсы Брирли.

— Вы собираетесь написать об этом статью? — внезапно спросил он.

— Дорогой доктор Фэйрбенк! — внушительно загрохотал Морис Клау. — Если бы вы обратили внимание на слова нашего доброго друга, вы услышали бы, что в настоящее время он не заинтересован в публикации своего чудесного открытия.

— Простите! — обратился Фэйрбенк к Брирли. — Но если публикации не последует, я не совсем понимаю, ради чего мы собрались. Что вы намерены предпринять, Брирли?

— Я задумал эксперимент, — ответил тот.

— Какого рода? — спросил я.

— Любого!

Доктор Фэйрбенк откинулся на стуле и задумался.

— План довольно-таки всеобъемлющий, вам не кажется?

Брирли положил руку на лежавшую перед ним стопку листов с рукописными заметками.

— Я успел изучить и отбросить семь вариантов, — сказал он.

— Остается рассмотреть восьмой — и последний, как я считаю.

— Послушайте теперь меня, мистер Брирли, — сказал Морис Клау, покачивая длинным пальцем. — Я здесь, старый любопытный, и нахожусь в очаровательном обществе. Но до сего вечера я ничего не знал о вашей работе, хотя прочитал все ваши книги. Для меня будьте вы добры подробно все описать — да!

Оттер Брирли вполголоса попросил разрешения у собравшихся и обратился к своей рукописи. Всякий любит рассказывать о своей работе, но мало кому удается заинтересовать такими рассказами слушателей. Брирли был в этом смысле исключением. Он обожал говорить о Египте, фараонах, храмах, жрецах и их тайнах; но все остальные обожали его слушать. В этом и заключалась разница.

— Открытие, на которое я натолкнулся — ибо привела меня к нему чистейшая случайность, — начал он, — имеет большое значение, поскольку определенные фазы развития древнеегипетского культа окутаны мраком. Если помните, Фэйрбенк, в свое время я только и мечтал проникнуть в тайны культа Изиды в его первозданных формах. За исключением самозванцев и законопослушных беллетристов, никому не удавалось еще приподнять покрывало Изиды. Считалось, что детали мистической церемонии, в ходе которой жрец посвящался богине, иначе говоря становился высшим адептом, были навсегда утрачены. Некоторые утверждали, что то был миф, придуманный жрецами, стремившимися вселять благоговейный ужас в сердца невежественных масс. Говоря по правде, мы очень мало знаем о всей совокупности египетских религиозных представлений, помимо их внешних форм. Об оккультных традициях, которые так часто связываются с приверженцами египетской религии, мы не знаем совершенно ничего! Говоря «мы», я имею в виду ученых в целом. Лично я совершил шаг, если не прыжок, в святая святых!

— Осторожней, не заблудитесь там! — шутливо сказал Фэйр-бенк.

Но на его лице мелькнула тень озабоченности — как врач, он был обеспокоен изможденным видом Брирли и лихорадочным блеском в глазах ученого. Очевидно, нашему хозяину нездоровилось, и это было замечено всеми. В глазах Айлсы Брирли, неуловимо похожих и все же так отличавшихся от глаз ее брата, доктор мог прочитать, мне кажется, такое же беспокойство, понимание — и жалобную мольбу о помощи.

Брирли беспечно взмахнул длинной белой рукой.

— Не стоит об этом тревожиться, доктор! — ответил он. — Готов признаться, что лабиринт, в котором я очутился, чрезвычайно сложен; но мои шаги тщательно взвешены и просчитаны. Вернемся к нашей истории, мистер Клау. Я нашел мумию одного из высших адептов! Это доказывается папирусом, предположительно написанным им самим, который лежал у него на груди! Я развернул мумию еще в Египте, где она теперь и хранится; папирус, однако, я привез с собой и недавно расшифровал. С первого же взгляда я понял, что передо мной вовсе не заурядные отрывки из «Книги мертвых». После шести месяцев работы выяснилось, что папирус представлял собой детальный рассказ о посвящении жреца в мистерии внутреннего круга!

— И этот папирус уникален? — спросил я.

— Уникален? — вскричал Морис Клау. — Проклятье! Он бесценен!

— Но почему, — продолжал я, — именно этот жрец, единственный среди посвященных, оставил нам рассказ о церемонии?

— Запрещено было разглашать любую деталь, любое слово, Сирльз! — сказал Брирли. — Нарушение закона каралось страшными казнями в нашем мире и еще более чудовищными наказаниями в мире потустороннем. Хамису (так звали жреца) это было хорошо известно. Тем не менее, некоторая причина, о которой, боюсь, мы никогда не узнаем, заставила его доверить тайну папирусу. Вполне возможно, если не вероятно, что его не прочитала ни единая душа, кроме меня и Хамиса.

Мы замолчали, раздумывая о сказанном.

— О да! — пророкотал через несколько мгновений Морис Клау. — Несомненно, открытие это исключительной важности. Вы согласны, друг мой?

Я кивнул.

— Вполне очевидно. Только я никак не пойму, в чем заключалась церемония, Брирли. В этом отношении ваша история несколько туманна.

— Чтение всего папируса займет слишком долгое время, к тому же вы мало что сумеете понять, — ответил Брирли. — Главная странность этого документа состоит в следующем: Хамис недвусмысленно утверждает, что ему явилась богиня. Человеком он был, похоже, в высшей степени здравомыслящим и сдержанным, и его рассказ о церемонии, вплоть до этого места, весьма познавателен. Я исследовал сам папирус — хотя возможность подделки, в сущности говоря, исключена; кроме того, я нашел подтверждение многих содержащихся в нем свидетельств. Остается, мне кажется, выяснить только одно.

— И что же? — спросил я.

— Действительно ли Хамис, пройдя указанную церемонию, увидел Изиду, и не было ли явление богини плодом его воображения!

Все вновь замолчали. Затем…

— Друг мой, — сказал Морис Клау, — у меня есть дочь, которую назвал я Изидой. Почему я назвал ее так? Знайте же, мистер Брирли, что имя это имеет мистическое и возвышенное значение. Но скажу вам — я счастлив, что дочери моей Изиды здесь нет! Мистер Брирли — берегитесь! Берегитесь, говорю я: вы играете с горящим огнем; друг мой — берегитесь!

Его слова произвели на нас глубокое впечатление; словно омут, они скрывали нечто зловещее, что нельзя было разглядеть на поверхности.

Фэйрбенк пристально поглядел на Брирли.

— Верно ли я понимаю, — тихим голосом заговорил он, — что вы готовы признать истинность видения Хамиса?

— Безусловно! — с уверенностью отвечал Брирли.

— И вы готовы также признать наличие сущности, именуемой Изидой?

— Я готов признать существование чего угодно, пока не будет доказано, что оно не существует!

— Если вы признаете вероятность существования Изиды, чем она или оно, по вашим предположениям, является?

— Вопрос не в предположениях, а в научном исследовании!

Доктор искоса глянул на Айлсу Брирли, чье прелестное личико отражало тревогу за брата.

— И это расследование — каким образом вы намереваетесь его провести?

— В обстановке, наиболее приближенной к той, что описана в папирусе, — воодушевляясь все больше, ответил Брирли. — Я проведу церемонию слово в слово, так, как описал ее Хамис!

В его глазах сиял еле сдерживаемый восторг. Мы, четверо слушателей, молча смотрели на него; и вновь доктор нарушил молчание.

— Вы говорите, что во время церемонии звучат слова?

— Первая ее часть включает длинную молитвенную песнь.

— Но ведь древнеегипетский, в качестве разговорного языка, давно мертв?

— Точное произношение утрачено, спору нет; однако многие умеют говорить на этом языке, в том числе и я.

— И я, — мрачно загромыхал Морис Клау. — Но необходимая обстановка? А, друг мой?

— Вот уже год я разыскиваю предметы, упомянутые в папирусе. Теперь моя коллекция полна. Кое-что я сам изготовил из описанных Хамисом материалов. В ряде случаев материалы эти было крайне трудно раздобыть. Но мне удалось целиком воссоздать храм Изиды! Точнее, орудие инициации Хамиса — маленькую камеру, которую он описывает сжато и детально. Моя реконструкция завершена; поэтому я и просил вас встретиться со мною этим вечером.

— Сколько времени вы потратили на свои исследования? — спросил Фэйрбенк.

Он задал вопрос тоном врача, расспрашивающего пациента о симптомах болезни; Брирли тотчас распознал этот тон и буквально взорвался от негодования.

— Фэйрбенк, — хрипло проговорил ученый, — мне кажется, вы считаете меня сумасшедшим!

Его бледное, исхудалое лицо, длинные, растрепанные светлые волосы и гневный взгляд, устремленный на собеседника, и в самом деле навевали мысли о желтом доме.

— Право, старина, что за странная идея! — успокоил его доктор. — Признаюсь, мой вопрос был вызван профессиональными соображениями: я подумал, что ваши труды отняли у вас слишком много сил. Вы последний человек на свете, которого я мог бы заподозрить в сумасшествии, Брирли, но за нервы ваши я не поручусь, если вы не бросите на время свои занятия.

Брирли улыбнулся и снова беспечно помахал рукой.

— Прошу прощения, Фэйрбенк, — сказал он. — Обычному человеку мои идеи и впрямь могут показаться фантастическими. Полагаю, это и делает меня таким раздражительным.

— Вы чересчур надеетесь на результаты того, что в лучшем случае является гипотетическим предположением, Брирли. Перевод манускрипта сам по себе — немалое достижение. На вашем месте я предоставил бы оккультные материи разного рода обществам духовидцев. «Сапожник, не суди», знаете ли.

— Я слишком далеко зашел, — возразил Брирли. — Нужно довести дело до конца.

— Вы слишком многое поставили на карту, — строго произнес доктор. — Обещайте мне, что если ваш последний эксперимент ничего не даст, вы откажетесь от дальнейших исследований.

Брирли задумался.

— Вы вправду считаете, что я чересчур увлекся?

— Конечно, — был ответ. — Отдохните месяц-другой.

— Это невозможно.

— Почему же?

— Церемония должна состояться в первую ночь месяца Паини, десятого месяца священного года Сотис. Он соответствует апрелю юлианского календаря.

— Да, — громыхнул Морис Клау, — нынешняя ночь!

— Ну как же! — воскликнул я. — Разумеется! Вы хотите сказать, Брирли, что собираетесь провести свой эксперимент прямо сейчас?

— Именно так, — последовал спокойный ответ. — Я пригласил вас всех, и в особенности мистера Мориса Клау, с тем, чтобы провести его в присутствии компетентных свидетелей.

Морис Клау покачал массивной головой и принялся многозначительно пощипывать свою реденькую, бесцветную бородку. Слова Брирли застали нас всех врасплох; у меня мелькнула мысль, что первое апреля — самая подходящая дата для подобного предприятия. Говоря по правде, я начинал серьезно сомневаться в здравом рассудке Брирли.

— Слугам я дал выходной, — сказал ученый. — Они отправились в театр; никто не сможет прервать эксперимент.

Его лихорадочный энтузиазм оказался заразителен и странным образом начинал оказывать свое воздействие и на меня.

— Поднимемся наверх, — продолжал он. — Там я объясню, что следует делать.

Морис Клау увлажнил свой лоб вербеной.

II

— Доктор Фэйрбенк!

Фэйрбенк вздрогнул и остановился, ощутив на руке прикосновение женской ладони. Айлса Брирли отстала от брата и теперь стояла перед нами. В густой тени коридора едва различалась ее фигурка, и лишь один заблудший луч высвечивал чистый овал ее лица и золотил белокурые локоны.

Ей нужна была помощь, поддержка. Я и раньше читал это в ее глазах. Уголки ее прелестного рта горестно опустились, и я ощутил в сердце жалость.

— Доктор Фэйрбенк! Я весь вечер хотела вас спросить — вы думаете, что он…

Она не смогла выговорить страшные слова и отвернулась, кусая губы.

— Мисс Брирли, я положительно опасаюсь, что у вашего брата в любую минуту может случиться нервное расстройство, — ответил доктор. — Он отдал все силы своего ума этому исследованию и намеренно создал вокруг себя болезненную атмосферу.

Айлса Брирли с тревогой посмотрела на него.

— И мы позволим ему продолжать?

— Боюсь, что любая попытка остановить его будет иметь самые разрушительные последствия, учитывая его состояние.

— Но.

Она явно хотела сказать что-то еще.

— Но, помимо всего прочего, — она внезапно и чуть ли не инстинктивно повернулась к Морису Клау, — мистер Клау — правильно ли — проводить такую церемонию?

Он взглянул на нее сквозь стекла пенсне.

— В каком смысле «правильно», дорогая мисс Брирли?

— В том — я хотела сказать — что это идолопоклонство, не так ли?

Ее слова поразили меня. Подобное соображение раньше не приходило мне в голову.

— Вероятно, вы гораздо лучше нас осведомлены о природе данной церемонии, мисс Брирли, — сказал Фэйрбенк. — Вы хотите сказать, что речь идет о поклонении Изиде?

— Он всегда избегал прямого ответа, когда я его об этом спрашивала, — ответила она. — Надо полагать, так оно и есть. Перевод манускрипта я никогда не читала. Уже почти год, как он придумал для себя самую невероятную диету! С тех пор, как мастера закончили работу, никто не входил в камеру, которую он соорудил рядом со своим кабинетом; он проводит там долгие часы каждый день — и каждую ночь!

С каждым словом ее тревога становилась все явственней.

— Вы ведь заметили, что за обедом он ничего не ел, и решили, скорее всего, что он попросту кабинетный ученый с чудаковатыми привычками? Уверяю вас, здесь кроется большее! Зачем он отослал из дома слуг? Ах, доктор Фэйрбенк! У меня ужасное предчувствие! Я так боюсь!

Свет в ее глазах, воздетых на него в полумраке коридора, нотки ее голоса, ее трогательный призыв — ошибки быть не могло. Последние три года Фэйрбенк провел за границей, и я понял, что между ним и Айлсой Брирли давным-давно вспыхнула любовь, в которой они боялись друг другу признаться. Я едва не почувствовал себя лишним. Морис Клау на мгновение отвернулся. И тогда…

— Дорогая моя юная леди, не бойтесь, — отечески пророкотал Клау. — Я, старый всезнайка, так счастливо здесь! Быть может, опасность существует — да, я признаю это; опасность возможна. Но опасность та обитает здесь, — он притронулся к своему желтому лбу. — Это опасность разума. Ибо мысли вещественны, мисс Брирли: вот в чем коренится опасность, в мыслительных формах…

— Айлса! Фэйрбенк! Мистер Клау! — послышался голос Брирли. — У нас мало времени!

— Вперед, друзья мои, — громыхнул Морис Клау. — Я с вами.

Его присутствие странным образом успокаивало не только меня, но и Айлсу с доктором; под непритязательной внешностью и потрепанной одеждой Мориса Клау, антиквара из Уоппинга, скрывался человек могучего разума и силы, духовный ковчег спасения.

В кабинете египтолога все было как раньше — застекленные шкафы, уставленные вазами, скарабеями, табличками с иероглифическими надписями и сотнями других осколков великой умершей эпохи, которыми окружил себя ученый; саркофаги, обрамленные папирусы на стене — все казалось знакомым.

Брирли сидел за громадным письменным столом; как и прежде, на столе царил живописный беспорядок.

— Мы должны приступить к делу немедленно! — сказал он, когда мы вошли.

На его бледных щеках горели пятна нездорового румянца. Глаза ярко сверкали. Длительное волнение, связанное с задуманным Брирли странным экспериментом, пожирало этого человека изнутри. Было очевидно, что все его нервы испытывали чрезмерное напряжение.

Брирли поглядел на часы.

— Буду краток, — поспешно объяснил он. — Жизненно важно начать церемонию вовремя. Как вы можете видеть, часть комнаты вон за тем книжным шкафом отгорожена стеной.

Мы посмотрели в указанном направлении. С первого взгляда я не заметил новую стену, но теперь видел, что кабинет ученого и впрямь стал меньше. Всю стену, как и ее предшественницу, закрывали книги, однако там, где раньше были только полки, теперь виднелась небольшая узкая дверь черного дерева, прерывавшая внушительные шеренги кожаных корешков.

— Там находится Тайное святилище, описанное Хамисом! — продолжал Брирли.

Он положил длинную, худую руку на желтоватый, полуразвернутый свиток, лежавший на столе.

— Никто, помимо меня, не должен входить туда — по крайней мере, до утра! — Брирли покосился на Мориса Клау. — Все детали, вплоть до самых мелких, в точности соответствуют описанию Хамиса, — он погладил ладонью папирус. — Многие месяцы я готовился к церемонии, как делал он, путем поста и медитации! В древности, о чем вам несомненно известно, считалось, что только избранные могут лицезреть богиню, остальным же встреча с нею грозит смертью. Признавая вероятность существования Изиды, я должен также признать вероятность того, что древние верования истинны. К тому же, их подтверждает Хамис! Поэтому никто не должен входить в святилище вместе со мной.

— Погодите, мистер Брирли, — вмешался Морис Клау. — Рассказывает ли Хамис, в каком обличии явилась богиня?

Брирли нахмурился.

— На этот вопрос он не дает ответа, — сказал египтолог. — Я совершенно не знаю, чего ожидать!

— Продолжайте! — поспешно сказал я. Несмотря на то, что я испытывал самые глубокие сомнения в отношении душевного состояния моего бедного друга, его план странным образом притягивал и завораживал меня.

Брирли продолжал:

— Ритуал открывается песнопением; название торжественной песни можно приблизительно перевести как «Гимн посвящения». Точное назначение гимна мне не до конца ясно. Это единственная часть церемонии, где мне понадобится помощь. Петь гимн должна «девственница, что стоит за дверным порогом». Иными словами, когда я войду в святилище, он должен был пропет здесь, в комнате. Айлса сочинила определенную мелодию, которая, мне думается, подобает случаю. Не так ли, Айлса?

Его сестра склонила свою изящную головку, бросив из-под длинных ресниц смущенный взгляд на Фэйрбенка.

— Она выучила слова, так как гимн, разумеется, следует петь на древнеегипетском языке.

— Но я и понятия не имею, что они означают, — тихо добавила Айлса.

— Это ни к чему, — нетерпеливо продолжал Брирли. — В конце концов, вам всем просто нужно оставаться здесь, в кабинете. Боюсь, правда, что вам придется сидеть в темноте! Прошу вас запоминать каждый звук. Не стану говорить вам заранее, с чем именно мы можем столкнуться, чтобы воображение не обмануло вас. Я вернуть через минуту.

Вновь поспешно поглядев на часы, он в крайнем возбуждении вышел из кабинета.

— Прошу вас, не думайте, что я одобряю его опыт, раз помогаю ему! — заговорила Айлса Брирли. — Его эксперимент ужасен! Но что мне делать? Он и слышать ничего не желает! Я не осмеливаюсь его остановить!

— Все мы это понимаем, — сказал Фэйрбенк. — Подчинитесь ему. Когда он проведет свой опыт и потерпит неудачу — что, вне всякого сомнения, и случится — глупость этого предприятия станет ему очевидна. Не беспокойтесь и не вините себя, мисс Брирли. Ваш брат — далеко не первый человек, ослепленный чарами Неизведанного.

Она грустно покачала головой.

— Малоприятный фарс, — заметила она. — Но все же здесь кроется большее!

Ее голубые глаза выражали глубокую тревогу.

— О чем вы говорите, мисс Брирли? — спросил Морис Клау.

— Я и сама не знаю! — был ответ. — Последние два месяца я непрестанно ощущаю неясный, растущий в душе ужас!

С глубоким вздохом она подошла к высокому шкафу и достала из него изящный музыкальный инструмент, напоминавший формой арфу. Дека и гриф несомненно были древнеегипетской работы, основанием служила подставка в виде когтистой лапы.

— Вы играете на этом? Да? нет? — с интересом осведомился Морис Клау.

— Да, — устало ответила она. — Инструмент был найден в могиле жрицы Изиды, которая играла на нем в храме богини. Гамма иная, однако любой, кто знаком с современной арфой и даже фортепиано, сможет без труда извлечь мелодию. Звук красивый, но — жутковатый!

Она чуть улыбнулась собственному выражению, и я был рад это видеть.

Возвратился Брирли.

На нем было длинное свободное одеяние из белого льна, на ногах тонкие сандалии. Не считая длинных светлых волос, он во всем походил на настоящего языческого жреца. Глаза исследователя горели воодушевлением, лицо казалось суровым и аскетичным.

На мгновение, когда Брирли заметил выражение полнейшего изумления на наших лицах, губы его тронула тень прежней живой улыбки. Но эта улыбка, едва появившись, тотчас исчезла.

— Вы поражены, несомненно, — сказал он. — Ритуал и мне самому кажется ничуть не менее удивительным. Не считайте меня фанатиком. Я почти не надеюсь на результат. С другой стороны, вспомним, что папирус подлинный и что многие до сих пор верят в эзотерическую мудрость египтян. Отчего бы не исследовать эту загадку, как вы, Фэйрбенк, исследовали бы незнакомое физическое явление?

В его доводах чувствовалась убежденность и логика. Фэйр-бенк переводил взгляд с Брирли на девушку, которая отрешенно перебирала белыми руками струны арфы. Тишина громадного пустого дома сгустилась тяжкой тучей. Могло ли быть, что египтяне действительно владели приписываемым им тайным знанием? И где-то на Темных континентах, в Прошлом и Будущем, где-то в пространствах неизведанного обитает сила, существо, дух, известный египтянам под именем Изиды?

Так размышлял я, пока внезапно не заговорил Морис Клау:

— Мистер Брирли, не поздно одуматься! Эта чувствительная пластина, — он постучал пальцами по своему высокому лбу, — предупреждает меня, что кружит над нами зловещая мыслительная форма! Вы собираетесь воплотить то мыслительное создание. Будьте мудры, мистер Брирли — откажитесь от вашего эксперимента!

Тон его голоса заставил всех вздрогнуть. Оттер Брирли посмотрел на него со странным выражением и перевел взгляд на часы, стоявшие на письменном столе.

— Мистер Клау, — негромко сказал он, — я надеялся на иное отношение с вашей стороны; но если вам не по душе то, что я собираюсь предпринять, могу лишь предложить вам удалиться — спорить слишком поздно.

— Я остаюсь, друг мой! Не о себе говорил я — всю жизнь сражался я с порождениями зла — но о других.

Эти слова показались нам несколько загадочными. Брирли нетерпеливо продолжал:

— Прошу вас, послушайте. Я полагаюсь на вас. С этой минуты необходимо соблюдать абсолютную тишину. Что бы ни случилось, не издавайте ни звука!

— Я не буду шуметь, друг мой! — загрохотал Морис Клау. — Старый молчаливый я; наблюдаю и жду — пока не понадобятся мои услуги.

Он пожал плечами и со значением кивнул.

— Прекрасно! — дрожащим от волнения голосом воскликнул Брирли. — Эксперимент, мой заключительный эксперимент начат!

III

Неожиданно он выключил свет.

Подойдя к окну, он взглянул на лунный диск и мгновение спустя опустил штору. Затем Брирли пересек кабинет; его белое жреческое одеяние смутным пятном выделялось в темноте. Мы услышали, как он отпер дверь внутренней комнаты, и ощутили легкий церковный запах свечей и ладана. Дверь захлопнулась.

Тотчас зазвучала арфа.

Звук у нее был особенный, надрывающий душу. Мелодия, которую играла Айлса, представляла собой простое чередование трех нот. Она запела.

Постепенно наши глаза привыкли к темноте, и теперь мы могли различить туманные, мягкие очертания ее фигуры и белые пальцы, порхающие по струнам, точно пальцы призрака. Звуки этого древнего, мертвого столько веков языка, воскрешенные нежным, чудесным голосом Айлсы Брирли, показались мне невыносимо жуткими. Всеми фибрами души и тела я будто ощущал присутствие какого-то сверхъестественного начала.

Не слышно было никакого шума. Во всех беспорядочно разбросанных комнатах старого дома царила тишина. Кедры у дома чуть шелестели от ветра. Шорох листьев доносился снова и снова, подобный захлебывающимся вздохам.

Я не могу сказать, сколько времени длилось пение гимна. Мне оно показалось бесконечным. У меня появилось странное чувство физической потери, я весь напрягся, как будто звуки гимна требовали от меня, их слушателя, немалых усилий. Я говорил себе, что со мной играет шутки собственное воображение, но каждая нота все более истощала мои нервные силы!

Голос Айлсы раздавался теперь громче и яснее, и странные слова, чье назначение оставалось неведомым, звенели страстью и повелением.

Она умолкла.

В наступившей тишине я отчетливо слышал тяжелое дыхание Мориса Клау. Ощущение таинства сгущалось. Мы могли сопротивляться, но зов его был неодолим.

Фэйрбенк, сидевший ближе к певице, первым заметил, что Айлса Брирли поднялась на ноги и, пошатываясь, направилась к двери.

Мы все были встревожены. Доктор беззвучно встал с места и последовал за нею. Он нагнал ее, когда она уже выходила из комнаты; в коридоре, где свет был ярче, доктор — как он рассказал нам позднее — заметил, что по лицу Айлсы разлилась смертельная бледность.

— Мисс Брирли! — сказал он.

Она обернулась.

— Тише! — в тревоге прошептала она. — Ничего страшного, доктор Фэйрбенк. От волнения я почувствовала себя дурно, вот и все. Я пойду к себе и прилягу. Поверьте, со мной все в порядке!

— Но в доме нет слуг, — прошептал он, — и если ваше состояние ухудшится…

— Если мне что-либо понадобится, я позвоню, — ответила она. — В доме так тихо, что вы непременно услышите колокольчик. Возвращайтесь, прошу вас! Он так надеялся на этот опыт!

Фэйрбенк колебался. Но просьба была высказана искренне, а положение дел оставляло желать лучшего, и выбора у него не оставалось. Айлса Брирли удалилась. Фэйрбенк проскользнул в кабинет, где мы с Клау с нетерпением ждали его возвращения.

Из внутренней комнаты приглушенно донесся голос Брирли.

Потянулось долгое ожидание.

Атмосфера таинства действовала и на меня. Некоторое время я прислушивался, ожидая услышать шаги Айлсы Брирли. Но вскоре все вытеснили мысли о нашем странном предприятии; ни о чем другом думать я больше не мог. Теперь я слышал один только приглушенный голос Брирли. Еле различимые слова не имели для меня смысла, но звучание их постепенно обрело значимость в моем сознании. Они казались могущественными заклинаниями и словно притягивали к себе, не отпуская, странную силу.

Затем послышался новый звук.

Фэйрбенк также что-то услышал — я заметил, что он зашевелился. Морис Клау забормотал себе под нос.

Сперва мне показалось, что звук донесся снаружи, со стороны деревьев, или из святилища Брирли. Но нет — он исходил откуда-то из недр дома.

То было тихое дребезжание, похожее на монотонное звяканье колокольчика.

Голос Брирли смолк.

Звук усилился — и раздавался теперь ближе к нам.

Я обернулся к Фэйрбенку. И он, и предметы в комнате вырисовывались яснее.

И снова послышался резкий звук, напоминавший звяканье колокольчика.

— Проклятье! — раздался хриплый шепот Мориса Клау. — В комнате стало светлее! Это обман чувств, друзья мои — гоните его — гоните!

Фэйрбенк глубоко, со свистом вдохнул воздух. Морис Клау издал сдавленное восклицание — треск и звяканье раздавались совсем рядом!

Ощущение потустороннего присутствия сделалось невыносимым. Борьба была неравной, и ни наука Фэйрбенка, ни мои — достаточно скептические — воззрения не могли нам помочь.

Дверь беззвучно отворилась, впустив в кабинет млечное лунное сияние. Вошла Айлса Брирли!

Ее грациозная фигура купалась в свете; распущенные волосы окутывали ее плечи сияющей светлой волной. Она была чудесно, сказочно прекрасна. Прозрачная вуаль спускалась на ее лицо. Я отвернулся от этого светящегося видения в порыве внезапного, непреодолимого ужаса.

Фэйрбенк, сжимая подлокотники кресла, также пытался отвести взгляд.

Ее широко раскрытые глаза, видимые сквозь вуаль, сверкали грозной, сверхъестественной красотой. Была ли то Айлса Брирли? Я конвульсивно сжал кулаки; мои мысли сбивались. Когда светящаяся фигура, столь ужасная в своей совершенной красоте, медленно двинулась к внутренней двери, вперив в нее недвижный взор, доктор Фэйрбенк вскочил с кресла и бросился к ней.

— Айлса!

Его хриплый выкрик утонул в громоподобном рычании Мориса Клау.

— Глядите прочь! Глядите прочь! — закричал он. — Боже милосердный! Не смотрите на нее! Глядите прочь!

Предупреждение опоздало. Фэйрбенк был уже почти рядом, когда она обернулась и посмотрела ему прямо в глаза.

Не издав ни слова, ни звука, доктор упал, как подкошенный, точно был сражен могучим ударом!

Она подошла к двери, ведущей во внутреннюю комнату. Дверь беззвучно отворилась перед нею. Изнутри вырвалось облако изысканных благовоний; и дверь закрылась.

— Фэйрбенк! — хрипло прошептал я. — Боже мой! он мертв!

Морис Клау бросился к скорченному телу Фэйрбенка, ясно видимому в лунном свете.

— Поднимите его! — прошипел он. — Нужно унести его — прежде чем вернется она — вы понимаете? — прежде чем вернется!

Наклонившись, мы подняли бесчувственное тело доктора и вынесли — точнее, вытащили — его из комнаты. В коридоре мы, тяжело дыша, опустили Фэйрбенка на пол. Слышен был чистый и нежный голос. Он показался мне незнакомым, и слова я не в силах был понять, но каждый четко произнесенный слог наполнял меня леденящим ужасом.

Я встретил взгляд Мориса Клау, направленный на меня сквозь пенсне.

— Не слушайте, друг мой! — сказал он.

Подняв тело Фэйрбенка, мы вынесли его в гостиную. Клау запер дверь.

— Здесь мы остаемся, пока не вернется нечто туда, откуда явилось! — пророкотал он.

У наших ног недвижно лежал Фэйрбенк.

Вновь раздалось позвякивание.

— Это систр, священный музыкальный инструмент храмов Изиды, — прошептал Морис Клау.

Источник звука двинулся — и звук стих вдали.

— Сирльз! Фэйрбенк! — послышался задыхающийся, напряженный голос Брирли. — Не прикасайтесь к ней! Не смотрите на нее!

Дверь кабинета с грохотом распахнулась. Я услышал шаркание его сандалий в коридоре.

— Фэйрбенк! Клау! Бога ради, ответьте! Скажите, что вы в безопасности!

Морис Клау отпер дверь.

На пороге стоял Брирли с мертвенно-бледным, покрытым каплями пота лицом и безумными глазами. Завидев Клау, он кинулся в комнату.

— Скорее! Кто-нибудь…

— Фэйрбенк, — хрипло проговорил я.

Брирли поспешно зажег свет. Доктор Фэйрбенк, бледный как смерть, полулежал, опираясь на кресло. Морис Клау опустился перед ним на одно колено и приложил руку к груди несчастного.

— Ах, хвала Господу! Он жив! — прошептал Клау. — Принесите воды — не бренди, друг мой — воды. После ищите сестру вашу!

Дрожащими руками, забыв обо всем, Брирли принялся рвать на себе волосы.

— Откуда я мог знать! — простонал он. — Откуда я мог знать! В бутылке есть вода, мистер Клау. Мистер Сирльз пойдет со мной. Я должен разыскать Айлсу!

Он метнулся прочь — странная фигура в развевающемся льняном одеянии. Клау жестом велел мне следовать за ним.

Дверь в комнату Айлсы Брирли были закрыта.

Брирли постучал, но ответа не было. Он повернул ручку и вошел, я же остался ждать в коридоре.

— Айлса! — снова и снова доносился до меня его голос. — Айлса!

Последовала пауза.

— Ты в порядке, дорогая? — прошептал он.

— О, слава Богу, все закончилось! — пробормотал нежный голосок Айлсы. — Ведь все уже позади, правда?

— Все кончено, — подтвердил он.

— Погляди только на мою прическу! — радостно продолжала она. — Голова так болела — думаю, поэтому я распустила волосы. А после я, должно быть, заснула.

— Все хорошо, дорогая, — сказал Брирли. — Спускайся вниз как можно скорее.

Он присоединился ко мне.

— Она спала, и ее волосы рассыпались по подушке! — шепнул он. — И она что-то сожгла — в камине пепел…

Из комнаты вышла Айлса. Только теперь, как мне показалось, она рассмотрела изможденное лицо брата.

— Что-то случилось? — поспешно спросила она. — О! неужели случилось что-то ужасное?

— Нет, дорогая, — успокаивающим тоном ответил Брирли. — Только доктор Фэйрбенк почувствовал себя…

Она побледнела.

— Он здоров?

— Да. Но он потерял сознание. Можешь сама посмотреть.

Мы быстро спустились вниз. Морис Клау, стоя на коленях возле доктора, пытался что-то влить сквозь его стиснутые зубы. Айлса, вскрикнув, бросилась вперед и опустилась на колени по другую сторону бесчувственного тела.

— Ральф! — прошептала она. — Ральф! — и откинула волосы у него со лба.

Он глубоко вздохнул и с усилием проглотил снадобье, которое протягивал к его губам Клау. Через мгновение он широко раскрыл безумные глаза, увидев над собой лицо Айлсы.

— Ральф! — обессиленно проговорила она.

Затем, осознав, с какой нежностью она звала его, называя по имени, Айлса опустила изящную головку, залившись краской смущения.

Но он услышал ее. Свет безумия погас в глазах доктора. Он завладел ее руками и, крепко сжимая их, с трудом поднялся на ноги.

На его лицо упал свет, и все мы увидели небольшой кровоподтек на лбу доктора, прямо между бровями.

В эту секунду Брирли, который тем временем успел вернуться в кабинет, вбежал в гостиную, крича:

— Папирус! И мой перевод! Все исчезло!

Я вспомнил о пепле в спальне Алисы Брирли.

IV

— Друзья мои, — внушительно громыхнул Морис Клау, — повезло нам неимоверно. Прошли мы сквозь огнь горящий и остались невредимы!

Он извлек свой неизменный пузырек и принялся старательно увлажнять лоб вербеной.

— Господи, прости меня! — сказал Брирли. — Что же я наделал?

— Скажу вам, друг мой, — ответил Морис Клау. — Воплотили вы мысль в прекрасную форму сестры вашей! Ах! вы недоумеваете! Ритуал, друзья мои, есть душа того, что именуют невежды магией. Благодаря кипхи, священным благовониям (о да, узнал я запах!), сумели вы пробудить таинственные силы. Те силы, мистер Брирли, не что иное, как мысли. Все подобные силы суть мысли.

Мысли вещественны — вы же собрали здесь в доме, посредством древнего заклинания, мыслительную форму, сотворенную поколениями верующих, что поклонялись луне.

Свет, что мы видели, был лунным лишь светом, звуки же, что слышали мы, мыслительными были звуками. Но та мыслительная форма была полна силы, тысячелетней силы, что выпустили вы на нас.

Сила та изгнала мысли мисс Айлсы из ее разума и погрузила ее в состояние, что приняла она за сон; и там, в ее разуме, угнездилась она!

На время преобразила ее могучая сила, пребывавшая в ней. Была она могущественна и ужасна в облике богини! Никому не дано видеть ее и оставаться в здравом рассудке!

Гипнотизм подобен древней науке мысли — о да! Суггестия есть тайна всех так называемых оккультных явлений!

В глазах Клау заблестел странный огонек. Он шагнул вперед и положил руки на плечи доктора Фэйрбенка.

— Доктор, у вас на лбу кровоподтек! — громыхнул он.

— Что вы говорите? Я и не заметил, — удивленно произнес Фэйрбенк.

— Ибо не физический то кровоподтек, но кровоподтек ментальный в физическом его выражении! Едва не погибли вы, друг мой — о, столь едва! Но иная сила — великая, словно сила древней мысли — ослабила удар. К счастью, доктор Фэйрбенк, мисс Айлса любит вас!

Его откровенные слова поразили всех нас.

— Взгляните хорошенько на форму того кровоподтека, — продолжал Морис Клау. — Мистер Брирли, знакома вам будет та форма. Глядите! Она такова.

Длинным пальцем он изобразил в воздухе воображаемые очертания.

— То знак Изиды!