В полной темноте мы проникли в прихожую Слаттена, оттуда в кабинет, который, по мысли Смита, должен быть главной ареной боевых действий. Мы достигли его без всяких приключений, и я тут же разместился в кресле, в котором еще недавно сидела Карамани. Найланд встал около распахнутой двери.

Итак, мы взяли на себя роль привидений в доме убитого. В доме, который лишь несколько часов назад покинуло тело его хозяина. Впрочем, раньше я уже участвовал в подобном ночном бдении. Тогда мы с Найландом и еще одним крепким парнем поджидали штатных убийц из команды Фу Манчи.

Как известно, в темноте у человека обостряется слух, и звуки, которых при свете он просто не замечает, буквально лавиной обрушиваются на него, натягивая и без того напряженные нервы. Но среди всех самым пугающим мне показался, как ни странно, самый безобидный — тиканье часов на каминной полке. Я подумал, что точно такое же «тик-так, тик-так» равнодушно отсчитывало последние секунды жизни Абела Слаттена и все так же продолжалось, когда он уже лежал на пороге собственного дома остывающим трупом.

Когда я более или менее привык к темноте, то поймал себя на том, что сижу, уставившись в конторский стул Слаттена, будто в ожидании, что вот сейчас войдет его хозяин и усядется поудобнее. На бюро я заметил маленькую статуэтку китайского Будды, чья золотая шапочка мне напомнила золотой зуб покойного.

В доме что-то все время поскрипывало, потрескивало и напоминало крадущиеся шаги, однако Найланд не выказывал никаких признаков беспокойства, и я понимал, что это лишь игра моего воспаленного воображения. Через открытое, забранное жалюзи окно за моей спиной я слышал слабый шелест листвы. И мне чудился в нем свистящий шепот: «Фу Манчи… Фу Манчи… Фу Манчи…»

Так изнурительно тянулась ночь. Вдруг часы пробили час, и от этого звука я чуть не выпрыгнул из кресла, до такой степени были напряжены мои нервы. А вот Смит стоял, как каменное изваяние. Он умел владеть собой и, когда надо, безжалостно подавлять свой бурный темперамент. Порой казалось, что он обладает каким-то врожденным иммунитетом против всего того, что может внушить человеку страх. Он обладал способностью сохранять ледяное спокойствие посреди всеобщей паники. Но когда опасность проходила, он буквально падал от нервного истощения.

«Тик-так, тик-так» — продолжали отмеривать время часы, но биение моего сердца, казалось, их заглушало. Чтобы успокоиться, я стал считать «тики» и «таки»: один, два, три, четыре, пять… Досчитал до сотни, другой, третьей…

И вдруг в ставший уже привычным шумовой фон ночного дома врезался новый, сразу привлекший к себе внимание звук. Он донесся откуда-то сверху, из-под самой крыши. Там раздавался скрип, в общем-то очень знакомый для уха, но я затруднялся представить, каково может быть его происхождение. Затем послышался очень мягкий, как будто через подушку, удар. И снова все смолкло.

Мой мозг лихорадочно заработал. Верхняя площадка дома освещалась днем через застекленный люк в полу чердака. Строго на ним в черепичной крыше был оборудован, по-видимому, точно такой же фонарь.

Таким образом, развивал я свою мысль, если… Но тут еще один неожиданный звук прервал мою кипучую умственную деятельность.

Тут уж не могло быть сомнений: некто открывал застекленный люк над лестничной площадкой верхнего этажа, делая это чрезвычайно медленно, осторожно и почти неслышно. Тем не менее в моих ушах, за ночь привыкших различать малейшие шорохи, скрип казался чудовищным.

Найланд Смит показал мне рукой, что нужно стать по другую сторону открытой двери, вернее, за ней, чтобы меня не было видно спускающемуся с лестницы.

Глухой звук известил нас о том, что люк полностью открыт и прикреплен к стропилам. Легкий шелест возвестил о том, что человек спускается через люк. Затем скрипнули половицы, и мы услышали характерное шлепанье босых ног по линолеуму в коридоре верхнего этажа.

Теперь я был абсолютно уверен, что кто-то из опасных слуг доктора Фу Манчи каким-то образом взобрался на крышу дома и проник через фонарь на площадку верхнего этажа.

Не могу описать и даже в памяти восстановить то состояние величайшего нервного напряжения, когда я ждал, что вот сейчас я услышу скрип ступенек под ногами спускающегося человека.

Но меня постигло разочарование. Я по-прежнему слышал в двух шагах от себя нервное дыхание Найланда Смита, а видел перед собой перила совершенно пустой лестницы на фоне смутно белеющей стены.

И вдруг на самом верху лестницы появилась большая черная тень. Смит, находясь по другую сторону двери, не мог ее видеть, но мне она была видна прекрасно.

Тень как появилась, так и исчезла совершенно беззвучно. И вдруг снова показалась, только на три ступеньки ниже. И тут я уже с настоящим ужасом подумал о том, что мой друг все еще не подозревает о приближении врага, а у меня нет никакой возможности незаметно подать знак.

Между тем тень снова исчезла и появилась третий раз уже на уровне моих глаз. Однако темнота была такая, что я едва мог различить смутные очертания человеческой фигуры на фоне более светлых обоев… И тут я понял, что Найланд наконец-то увидел его.

Вдруг часы пробили полвторого.

В этот момент нервы мои (я до сих пор признаюсь в этом с краской стыда!) не выдержали, и у меня вырвался невольный слабый вскрик.

Все! Мои истеричность и слабонервность нас рассекретили. Весь тщательно продуманный план действий рухнул в одну секунду. Вместо него — свалка людей и событий.

Смит, не колеблясь ни секунды, прыжком пантеры достиг прихожей.

— Свет! — закричал он. — Свет, Петри! Выключатель у входной двери!

Я сжал кулаки, пытаясь усилием воли обуздать предательские нервы, и проскочил за спиной Смита мимо лестницы прямо к двери, по счастью, зная, где должен находиться выключатель.

В это время раздался дикий вопль — совершенно нечеловеческий, принадлежавший скорее зверю…

Я обернулся и увидел такую картину: Смит — одна нога на лестнице, другая на полу, далеко вперед вытянув руки и опасно откинувшись назад, вцепился своими жилистыми пальцами в горло почти голого человека. Тело того блестело, смазанное каким-то жиром, голова была наголо обрита, по-обезьяньи низкие надбровные дуги и вытаращенные, налитые кровью, как у бешеной собаки, глаза завершали картину некоего зверского человекоподобия. Рот его был оскален, на губах — пена. Обеими руками он сжимал толстую палку, которую обрушивал на голову Найланда Смита. Но мой друг стоял, будто высеченный из камня, мертвой хваткой сжимая горло этого недочеловека.

Я бросился на помощь другу и вырвал палку из рук голого бандита. Кстати, я узнал в нем члена смертоносного братства, которое чтило доктора Фу Манчи как своего бога и господина.

Не хочу описывать конец нашей схватки. Не думаю, чтобы читателю понравилось подробное описание того, как Найланд Смит с остекленевшим взором, поминутно теряя сознание, тем не менее стоял живой копией лейтоновского «Атлета», сжимая железными тисками горло одного из слуг Фу Манчи даже тогда, когда тот уже бессильно обмяк.

В последнем проблеске сознания, вытирая заливавшую глаза кровь из раны на голове, он указал на палку, которую я отнял у этого неудачливого домушника и все еще вертел в руках.

— Это не посох Аарона, Петри! — прохрипел он. — Посох Моисея! Палка Слаттена!

Удивление на какой-то момент вытеснило в моем сознании беспокойство о состоянии моего друга.

— Однако! — Я повернулся к вешалке, где трость Слаттена покоилась, как и в момент его смерти. Рядом был зонт и еще одна легкая тростниковая палочка. Все правильно, ведь мы ничего не трогали в этом проклятом доме.

Я стал разглядывать палку у себя в руках и понял, что второй точно такой же в мире не сыщешь.

Тем временем Смит рухнул на пол прямо у моих ног.

— Петри, — прошептал он едва слышно, — внимательно исследуйте ту, что на вешалке… Но не прикасайтесь к ней… Там еще может…

Я прислонил его к подножию лестницы. В это время констебль яростно забарабанил в дверь с улицы. Но вместо того, чтобы ему открыть, я подошел к вешалке и взялся за трость, рисунком в точности повторяющую мою палку.

Смит слабо вскрикнул, и я тотчас выронил трость, будто обжегся ею.

— Господи! — вырвалось у меня невольно.

Во всем были похожи трость и палка в моих руках. Во всем, кроме одной маленькой детали. Трость у вешалки заканчивалась точно такой же змеиной головой, как и та, которую отнял я у бандита. Но голова эта была… живой. Только, непонятно почему, она была в каком-то полусонном состоянии. И слава Богу! — иначе плохо бы мне пришлось. Я неминуемо разделил бы участь Абела Слаттена, так как в полости его трости сидела страшная австралийская гадюка!