ГЛАВА 1

ВОЗВРАЩЕНИЕ НАЙЛАНДА СМИТА

— Доктор, к вам джентльмен.

Со стороны пустыря донесся бой часов.

— Половина одиннадцатого! — сказал я. — Поздний посетитель. Пожалуйста, скажите, пусть поднимется.

Я отодвинул бумаги, наклонил абажур лампы. На лестничной площадке послышались шаги. В следующую минуту я вскочил на ноги: в комнату вошел высокий худой человек со следами темного кофейного загара на квадратном, чисто выбритом лице и протянул ко мне руки, воскликнув:

— Привет, Петри, старина! Могу поклясться, не ждал меня!

Это был Найланд Смит — а я-то думал, что он в Бирме!

— Смит, — сказал я и крепко сжал его руки, — вот это сюрприз! Что… каким образом…

— Извини, Петри! — прервал он меня. — Только не думай, что я свихнулся оттого, что мне там голову напекло!

И он выключил лампу. Комната погрузилась в темноту.

— Ты, конечно, подумаешь, что я сумасшедший, — продолжал он, и я видел в темноте, что он вглядывается в окно, пытаясь рассмотреть дорогу, — но до того как ты постареешь, ты поймешь, что у меня есть веские основания быть осторожным. А, ничего подозрительного! Может, на этот раз я успел опередить его.

И, отойдя от окна к письменному столу, он опять включил лампу.

— Ну как, таинственно? — он засмеялся и посмотрел на мою неоконченную рукопись. — Вот история, да? Отсюда я делаю вывод, что в округе все здоровы как быки. Что, не так? Ну, так я могу дать тебе кое-какой материал, и, если настоящая жуткая тайна пользуется спросом на рынке, тебе больше не понадобится заниматься гриппом, переломами ног, расстроенными нервами и всем остальным.

Я недоверчиво посмотрел на него, но в его облике не было ничего, что давало бы основания предполагать, что он страдает манией преследования.

Правда, его глаза горели слишком ярко, а лицо теперь приобрело суровое выражение. Я достал виски и сифон с содовой:

— Ты что, раньше времени пошел в отпуск?

— Я не в отпуске, — ответил он и медленно набил трубку. — Я на службе.

— На службе! — воскликнул я. — Тебя перевели в Лондон, или еще что-нибудь?

— У меня такое задание, Петри, и не от меня зависит, где мне быть сегодня или где я буду завтра.

В этих словах было что-то зловещее. Я отставил свой стакан, даже не попробовав содержимого, повернулся кругом и прямо взглянул ему в глаза.

— Ну, выкладывай! — сказал я. — Что это все значит?

Смит вдруг встал, снял пиджак и закатал левый рукав рубашки, обнажив уродливую рану в мякоти руки. Она почти зажила, но была окружена какими-то странными бороздами шириной примерно в один дюйм.

— Когда-нибудь видел такое? — спросил он.

— Точно такое — никогда, — признался я. — Выглядит так, будто рану прожгли кислотой.

— Правильно! И очень глубоко! — резко сказал он. — Сюда вошел зубец стрелы, смазанной ядом королевской кобры.

Я не смог подавить дрожи, пронизавшей все мое тело при упоминании этого самого смертоносного пресмыкающегося Востока.

— Есть только один способ лечения, — продолжал он, опуская рукав, — с помощью острого ножа, спички и патрона. Потом я три дня лежал на спине, в бреду, а кругом малярийный лес, но я бы лежал там и сейчас, если бы заколебался. Вот в чем суть. Это не был несчастный случай!

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, что было преднамеренное покушение на мою жизнь, и я иду по пятам человека, который выжал этот яд — терпеливо, каплю за каплей — из ядовитых желез змеи, который приготовил стрелу и сделал так, чтобы она в меня выстрелила.

— И кто же этот дьявол?

— Это тот дьявол, который, если мои расчеты верны, находится сейчас в Лондоне и который регулярно воюет со своими врагами с помощью таких милых штучек. Петри, я приехал из Бирмы не просто в интересах британского правительства, а в интересах всей белой расы, и я серьезно верю — дай Бог, чтобы я оказался не прав, — что ее выживание в немалой степени зависит от успеха моей миссии.

Сказать, что я был сбит с толку, значит не сказать ничего о том хаосе, который вызвали в моем мозгу эти необычайные утверждения. С Найландом Смитом в мою однообразную жизнь в пригородной тиши вторглась самая дикая фантастика, какую только можно вообразить. Я не знал, что думать, чему верить.

— Я теряю драгоценное время! — решительно и резко сказал он, осушил свой стакан и поднялся. — Я пришел прямо к тебе потому, что ты единственный человек, которому я не боюсь доверять. Если не считать моего главного босса, ты, надеюсь, единственный человек в Англии, который знает, что Найланд Смит оставил Бирму. Я должен все время иметь кого-нибудь рядом с собой, Петри, — это обязательно! Можешь ты устроить меня здесь и уделить несколько дней самому необычному делу, — уверяю тебя, самому необычному, — из всех когда-либо существовавших или выдуманных?

Я согласился без особых колебаний, потому что, увы, работой я обременен не был.

— Ты настоящий друг! — воскликнул он, стремительно, по своей привычке, сжимая мне руку. — Сейчас же и начнем.

— Что? Сейчас, на ночь глядя?

— Сейчас. Должен признаться, сам думал лечь поспать. Я уже двое суток боюсь заснуть. Сплю урывками по пятнадцать минут. Но есть еще одна вещь, которую нужно сделать сейчас же, немедленно. Я должен предупредить сэра Криктона Дейви.

— Сэр Криктон Дейви, из Индийского…

— Петри, он обречен! Если он не будет следовать моим указаниям, ни о чем не спрашивая, не колеблясь, — видит Бог, ничто не спасет его. Я не знаю, когда будет нанесен удар, как он будет нанесен и откуда, но я знаю, что мой первый долг — предупредить его. Пойдем дойдем до угла пустыря, там поймаем такси.

Как странно авантюрно-приключенческое вторгается в однообразие! И если вторгается, то неожиданным и незваным образом. Мы можем искать романтику и не найти ее, а когда не ищешь, она подстерегает нас в самых прозаических уголках нашего жизненного пути.

Эта ночная поездка в такси, проведшая черту между унылой обывательщиной и диким сумасбродством, хотя и являлась мостом между заурядным и эксцентричным, не оставила у меня в душе никакого впечатления. Такси несло меня в самую глубь жуткой, сверхъестественной тайны, но теперь, перебирая в памяти те дни, я удивляюсь, почему оживленные улицы, по которым мы проезжали, не дали мне никакого знака — предвестника беды.

Но так было. Я почти не помню, как мы ехали, да и в машине не произошло чего-либо значительного (мне кажется, мы оба почему-то молчали), пока поездка не подошла к концу. И тогда:

— Что это? — пробормотал мой друг внезапно охрипшим голосом.

У ступенек крыльца дома сэра Криктона Дейви полицейские сдерживали толпу любопытных зевак, которые напирали, пытаясь заглянуть внутрь через открытую дверь. Не дожидаясь, пока машина остановится у тротуара, Найланд Смит выпрыгнул на ходу, я — за ним.

— Что случилось? — тяжело дыша, спросил он констебля.

Тот с сомнением посмотрел на него, но было что-то в его голосе и манере держаться, что внушило констеблю уважение.

— Сэр Криктон Дейви убит, сэр.

Смит отпрянул назад как от удара и судорожно вцепился в мое плечо. Даже сквозь густой загар было видно, как он побледнел, его взгляд застыл в ужасе.

— Боже мой! — прошептал он. — Я опоздал!

Сжав кулаки, он повернулся и, проталкиваясь через любопытствующих, прыжками взбежал по ступенькам. В холле человек, в котором можно было безошибочно признать сотрудника Скотланд-Ярда, беседовал с лакеем. Другие домочадцы ходили туда-сюда без всякой видимой цели. Леденящая властная рука страха коснулась всех и каждого. Они ходили из угла в угол, все время оглядываясь, как будто в каждой тени таилась опасность, и, казалось, прислушивались к какому-то звуку, который сами страшились услышать.

Смит широким шагом подошел к детективу и показал ему удостоверение, взглянув на которое сотрудник Скотланд-Ярда что-то негромко сказал и, кивнув, с уважением приподнял шляпу.

Несколько кратких вопросов и ответов — и в мрачном молчании мы последовали за детективом вверх по лестнице, уложенной коврами, вдоль по коридору, мимо картин и бюстов, в большую библиотеку. Там находилась группа людей, среди которых я узнал Чалмерса Клива с Харли-стрит. Он стоял, склонившись над неподвижным телом, вытянувшимся на кушетке. Другая дверь, ведшая в маленький кабинет, была приоткрыта, и я видел человека, на четвереньках исследовавшего ковер. Ощущение неловкого молчания; группа, стоявшая около врача; странная фигура, ползающая, как жук, во внутренней комнате; и то страшное, тот центр, вокруг которого разворачивалась вся эта зловещая активность, — все вместе составляло картину, которая неизгладимо врезалась в мою память.

Когда мы вошли, доктор Клив выпрямился и задумчиво нахмурился.

— Честно говоря, я бы не рискнул сейчас высказывать каких-либо предположений насчет непосредственной причины, вызвавшей смерть, — сказал он. — Сэр Криктон употреблял кокаин, но некоторые признаки не согласуются с версией кокаинового отравления. Боюсь, что только вскрытие может установить истину, если, — добавил он, — мы до нее когда-нибудь вообще доберемся. Очень загадочный случай!

Смит подошел к знаменитому врачу-патологу и завел с ним разговор, а я тем временем воспользовался случаем, чтобы осмотреть тело сэра Криктона.

Мертвец был в вечернем костюме, но на нем был старый смокинг. Он был худощавого, но крепкого телосложения, с тонкими, орлиными чертами, которые теперь были странно одутловатыми, как и его сжатые руки. Я поднял его рукав и увидел следы подкожного впрыскивания на левой руке. Я механически повернулся к правой руке и увидел, что на ней не было шрамов, но на тыльной стороне ладони имелся слабый красный отпечаток, что-то вроде мазка губной помады. Я посмотрел ближе и даже попытался стереть «краску», но, очевидно, это было какое-то местное воспаление, если не родимое пятно.

Повернувшись к бледному молодому человеку, который, по-видимому, был личным секретарем сэра Криктона, я обратил его внимание на это пятно и спросил, не было ли его раньше.

— Нет, сэр, — ответил доктор Клив, услышавший мой вопрос. — Я уже спрашивал. Вам это о чем-нибудь говорит? Должен признаться, что мне — нет.

— И мне нет, — ответил я. — Но оно очень странное.

— Простите, мистер Бэрбойн, — сказал Смит, поворачиваясь к секретарю, — но инспектор Веймаут скажет вам, что я имею право задавать вопросы. Если я правильно понимаю, эта… болезнь поразила сэра Криктона в его кабинете?

— Да, в половине одиннадцатого. Я работал в библиотеке, а он внутри, как у нас заведено.

— Дверь из библиотеки в кабинет была закрыта?

— Да, все время. Она открывалась на минуту или меньше в десять двадцать пять, когда сэру Криктону пришло письмо. Я отнес его к нему, и он в это время выглядел нормально.

— Что за письмо?

— Не знаю. Его принес рассыльный и положил к нему на стол. Без сомнения, оно и сейчас там.

— А в половине одиннадцатого?..

— Сэр Криктон вдруг распахнул дверь и с воплем бросился в библиотеку Я побежал к нему, но он замахал руками, мол, не подходи. В глазах у него горел такой… ужас ненависти. Я только успел подбежать к нему, как он упал, корчась, на пол. Он казалось, потерял дар речи, но, когда я поднял его на кушетку, он выдохнул что-то вроде: «Красная рука!» Я не успел добраться до колокольчика или телефона, как он уже был мертв!

Голос мистера Бэрбойна задрожал, произнося последнюю фразу, но Смита, похоже, что-то смущало в его рассказе.

— А вы не думаете, что он говорил о метке на своей руке?

— Думаю, что нет. Судя по тому, куда был устремлен его последний взгляд, я уверен, что он имел в виду что-то, находящееся в кабинете.

— Что вы сделали затем?

— Вызвал слуг, а сам побежал в кабинет. Но там не было абсолютно ничего необычного. Окна были закрыты и заперты на засовы. Он работал при закрытых окнах в самую жаркую погоду. Другой двери в кабинет нет, он находится в конце узкого крыла дома, поэтому туда никто не мог проникнуть незамеченным, пока я был в библиотеке. Если бы кто-то спрятался в кабинете вечером заранее, — а я убежден, что там негде спрятаться, — он мог бы выйти обратно только здесь.

Найланд Смит подергал себя за мочку уха, что он всегда делал, когда размышлял.

— Вы здесь уже довольно долго так работаете?

— Да. Сэр Криктон готовил к печати важную книгу.

— А до сегодняшнего вечера не происходило ли чего-нибудь необычного?

— Да… — сказал мистер Бэрбойн с явным смущением, — хотя тогда я не придал этому никакого значения. Три дня назад сэр Криктон пришел ко мне и выглядел очень нервозным; но у него нервы иногда шалят, знаете ли. Так вот, на этот раз он попросил меня обыскать кабинет. Ему пришло в голову, что там что-то спрятано.

— Что-то или кто-то?

— Он сказал «что-то». Я искал, но безрезультатно. Он казался вполне удовлетворенным и вновь вернулся к своей работе.

— Спасибо, мистер Бэрбойн. Мы с моим другом хотели бы вдвоем, без посторонних, на несколько минут зайти и осмотреть кабинет.

 

ГЛАВА II

НАДУШЕННЫЙ КОНВЕРТ

Кабинет сэра Криктона Дейви был маленький. Достаточно было беглого взгляда, чтобы убедиться, что, как сказал секретарь, спрятаться там негде. Обилие ковров, бирманских и китайских орнаментов и антикварных вещей. На камине — несколько фотографий в рамках, свидетельствующих, что богатый холостяк не был женоненавистником. Большую часть стены занимала карта Индийской империи. Каминная решетка была пуста, потому что погода была чрезвычайно жаркой, а единственным источником света была лампа с зеленым абажуром, стоявшая на заваленном бумагами столе. Воздух был спертый, так как окна были закрыты на засовы.

Смит сразу бросился к большому квадратному конверту, лежавшему рядом с пресс-папье. Сэр Криктон даже не потрудился открыть его, но мой друг открыл и обнаружил… чистый лист бумаги!

— Понюхай! — сказал он тоном приказа, передавая мне письмо. Я поднес его к носу. В ноздри мне ударил едкий аромат.

— Что это? — спросил я.

— Это довольно редкие эфирные масла, — ответил он, — которые я встречал и раньше, но никогда — в Европе. Я начинаю понимать, Петри.

Он наклонил абажур и внимательно осмотрел обрывки бумаги, спички и другой мусор, лежавший за каминной решеткой и на камине. Я рассматривал с любопытством медную вазу, которую снял с камина, когда он повернулся, глядя на меня с каким-то странным выражением.

— Поставь назад, старина, — сказал он тихо.

Удивленный, я тем не менее выполнил его приказ.

— Не трогай ничего в этой комнате. Это может быть опасно.

В тоне его голоса было нечто, от чего у меня похолодело внутри. Я поспешно поставил вазу на место и встал у двери кабинета, наблюдая, как он методично, дюйм за дюймом, просматривал все: книги, орнаменты, ящики стола, буфета, полки.

— Ну, хватит, — сказал он наконец. — Здесь ничего нет, и у меня нет времени искать дальше.

Мы вернулись в библиотеку.

— Инспектор Веймаут, — сказал мой друг, — у меня есть особые причины просить, чтобы тело сэра Криктона было немедленно вынесено из этой комнаты, а библиотека заперта. Никого не впускайте ни под каким предлогом, пока я не дам знать.

Насколько велики были таинственные полномочия моего друга, можно было судить по тому, как сотрудник Скотланд-Ярда без возражений принял его приказы. После короткого разговора с мистером Бэрбойном Смит быстро сошел вниз. В холле ждал какой-то человек, похожий на лакея без ливреи.

— Вы Уиллс? — спросил Смит.

— Да, сэр.

— Это вы слышали что-то вроде крика сзади дома примерно в то время, когда с сэром Криктоном произошло несчастье?

— Да, сэр. Я запирал дверь гаража и, случайно взглянув на окно кабинета, увидел, как он вскочил со своего кресла. Там, где он обычно сидел, когда писал, сэр, можно было видеть его тень на занавеске. В следующее мгновение я услышал какой-то зов из переулка.

— Что за зов?

Лакей, явно напуганный жуткими событиями, не сразу мог подыскать подходящее слово.

— Что-то вроде вопля, сэр, — наконец сказал он. — Я никогда ничего подобного не слышал и не хочу слышать опять.

— Вот такой? — спросил Смит, издав низкий вопящий крик, который невозможно описать.

Уиллса пробрала дрожь. Звук был действительно жуткий.

— По-моему, именно такой, сэр, — сказал он, — но намного громче.

— Ну, достаточно, — сказал Смит, и мне показалось, что в его голосе появились торжествующие нотки. — Но не уходите! Отведите нас за дом.

Уиллс поклонился и пошел вперед, и вскоре мы оказались в маленьком мощеном дворике. Была чудесная летняя ночь, и глубокая синь небесного свода украсилась мириадами точек — звезд, похожих на драгоценные камни. Казалось невозможным совместить этот безбрежный вечный покой с гнусными страстями и дьявольскими силами, которые этой ночью отправили чью-то душу в бесконечность.

— Вон там, наверху, окна кабинета, сэр. За той стеной слева от вас — переулок, откуда раздался крик, а там дальше — Риджент-парк.

— Окна кабинета отсюда видны?

— О да, сэр.

— Кто живет в соседнем доме?

— Генерал-майор Платт-Хьюстон, сэр, но их нет в городе.

— Я полагаю, эта железная лестница соединяет комнаты с помещениями для прислуги?

— Да, сэр.

— Тогда пошлите кого-нибудь сообщить экономке генерал-майора, что я хочу осмотреть лестницу.

Хотя действия моего друга казались совершенно непонятными, я уже перестал чему-либо удивляться. С самого появления Найланда Смита моя жизнь, казалось, превратилась в череду этапов какого-то судорожного кошмара: рассказ моего друга о том, как он получил ранение руки; сцена нашего прибытия к дому сэра Криктона Дейви; рассказ секретаря о том, как умирающий кричал: «Красная рука»; этот вопль в переулке, — все это больше соответствовало бреду, чем здравой реальности. Поэтому, когда побледневший дворецкий представил нас нервной пожилой леди, оказавшейся экономкой соседнего дома, я не удивился, что Смит сказал:

— Погуляй около дома, Петри. Все уже убрались. Становится темно. Смотри в оба и будь осторожен. Я думал, что опередил его, но он пришел сюда раньше меня, и, что еще хуже, возможно, даже знает, что я здесь.

С этими словами он вошел в дом, оставив меня на площади, где я мог все не спеша обдумать и попытаться понять.

Толпа, которая обычно собирается на месте сенсационного преступления, уже рассеялась, и было сообщено, что сэр Криктон умер естественной смертью. Жара выгнала большинство жителей из города, и практически я находился на площади один. Я попытался кратко рассмотреть про себя ситуацию, ту тайну, в которую я так неожиданно впутался.

Как погиб сэр Криктон? Знал ли это Найланд Смит?

Я подозревал, что да. В чем было скрытое значение надушенного конверта? Кто был тот таинственный человек, которого Смит так явно боялся, который пытался его убить и который, очевидно, убил сэра Криктона? Сэр Криктон Дейви за время своей службы в Индии и долгого периода работы в Англии завоевал симпатии и местных жителей, и британцев. Кто был его тайный враг?

Кто-то легко коснулся моего плеча. Сердце у меня затрепетало, как у ребенка. Напряжение этой ночи сказывалось даже на моих нечувствительных нервах.

Рядом со мной стояла девушка, закутанная в плащ с капюшоном, и, когда она взглянула на меня, мне показалось, что я никогда не видел такого соблазнительно-прелестного и неординарного лица. Кожа настоящей блондинки, глаза и ресницы черные, как у креолки, вместе с полными алыми губами свидетельствовали, что прекрасная незнакомка, чье прикосновение так напугало меня, не была дочерью наших северных берегов.

— Простите меня, — сказала она со странным, милым акцентом, доверчиво положив свою тонкую, унизанную перстнями руку на мое плечо, — если я напугала вас. Но неужели это правда, что сэра Криктона Дейви убили?

Я смотрел в ее большие, вопрошающие глаза, в то время как у меня в голове шевелились тяжелые подозрения, но в их таинственных глубинах не мог прочитать ничего и лишь вновь поражался ее красоте. На какой-то миг мне в голову пришла странная мысль: если алым цветом своих губ она обязана помаде, а не природе, их поцелуй оставит такой же, хотя и не несмываемый отпечаток, как тот, что я видел на руке мертвеца. Но я отбросил эту фантастическую мысль, как продукт ужасов этой ночи, годящийся только для средневековой легенды. Разумеется, она была дружна или знакома с сэром Криктоном и жила где-то рядом.

— Я не могу сказать, что его убили, — ответил я, пытаясь выразиться как можно более деликатно. — Но он…

— Мертв?

Я кивнул.

Она закрыла глаза и издала низкий плачущий звук, качаясь, как будто у нее кружилась голова. Опасаясь, что она упадет в обморок, я обнял рукой ее плечо, чтобы поддержать ее, но она печально улыбнулась и мягко отстранила меня.

— Я чувствую себя совершенно нормально, спасибо, — сказала она.

— Вы уверены? Позвольте мне проводить вас, пока вы полностью не придете в себя.

Она покачала головой, быстро взглянула на меня своим прекрасным взглядом, сверкнувшим как молния, отвернулась в каком-то горестном смятении, которое я совершенно не мог себе объяснить, и неожиданно заговорила вновь:

— Я не могу позволить, чтобы мое имя упоминалось в этом ужасном деле, но… мне кажется, у меня есть кое-какая информация… для полиции. Вы не передадите это… тому, кому сочтете необходимым?

Она вручила мне запечатанный конверт, еще раз взглянула на меня своим ослепительным взглядом, и быстро пошла прочь. Она прошла не более десяти — двенадцати ярдов от того места, где я стоял, сбитый с толку, не отводя глаз от ее грациозной удаляющейся фигуры, затем резко обернулась и вновь приблизилась ко мне. Не глядя мне прямо в глаза, но поглядывая поочередно то на отдаленный конец площади, то на дом генерал-майора Платт-Хьюстона, она обратилась ко мне с такой необычной просьбой:

— Вы бы оказали мне очень большую услугу, за которую я навсегда останусь вам благодарной, — она страстно и пристально взглянула на меня, — если бы отдали мою записку нужному человеку, оставили его и больше не подходили к нему этой ночью.

Я не успел найти слов, чтобы ответить, как она подобрала свой плащ и побежала. Пока я решал, бежать за ней или нет, так как ее слова разбудили мои наихудшие подозрения, она уже исчезла! Я услышал шум заведенного мотора невдалеке, и в то мгновение, когда Найланд Смит бегом спустился с лестницы, я понял, что прозевал ее.

— Смит! — воскликнул я, когда он подбежал ко мне, — скажи, что нам делать!

Я быстро рассказал ему, что произошло.

Мой друг посуровел, но затем мрачная улыбка тронула его губы.

— Она была крупным козырем, — сказал Смит, — но он не знал, что у меня есть чем побить его.

— Что! Ты знаешь эту девушку! Кто она?

— Она — одно из самых изощренных орудий во вражеском арсенале, Петри. Но женщина — обоюдоострый меч, она вероломна. Нам страшно повезло, что у нее, как это бывает у женщин Востока, внезапно возникла симпатия к тебе. Можешь иронизировать, но это очевидно. Ее задача была — добиться, чтобы это письмо попало в мои руки. Дай его мне.

Я подал ему письмо.

— Ей это удалось. Понюхай.

Он держал конверт перед моим носом, и, внезапно почувствовав тошноту, я узнал странный запах.

— Ты знаешь, что это предвещало в случае с сэром Криктоном? Неужели ты еще можешь сомневаться? Она не хотела, чтобы ты разделил мою судьбу, Петри.

— Смит, — неуверенно сказал я, — я слепо шел за тобой до сих пор и не настаивал на объяснениях, но я должен знать, что все это значит, иначе я больше и шагу не сделаю.

— Еще несколько шагов, — возразил он насмешливо, — до такси. Здесь не очень безопасное место. Нет, нам незачем бояться выстрелов или ножей. Тот, чьи слуги сейчас наблюдают за нами, не унизится до того, чтобы пользоваться такими топорными методами.

На остановке стояли только три такси, и, когда мы садились в первую же машину, что-то просвистело мимо моего уха, чудом не задев ни меня, ни Смита. Это нечто, пройдя над крышей такси, упало, по всей видимости, в огороженный садик в центре площади.

— Что это было? — воскликнул я.

— Влезай, быстро! — гаркнул Смит. — Это — покушение номер один. Больше ничего не могу сказать. Тихо! Он ничего не заметил. Подними боковое стекло со своей стороны, Петри, и посмотри назад. Порядок! Поехали.

Машина рывком тронулась с места; я повернулся и посмотрел назад через маленькое окошечко.

— Кто-то сел в другое такси. По-моему, оно следует за нами.

Найланд Смит откинулся назад и рассмеялся невеселым смехом.

— Петри, — сказал он, — если я выберусь отсюда живым, буду знать, что родился в рубашке.

Я не ответил. Он вытащил старенький кисет и набил трубку.

— Ты просил меня объяснить, — продолжал он, — и я постараюсь, как смогу. Ты, конечно, удивляешься, почему чиновник британского правительства, в последнее время находившийся в Бирме, вдруг внезапно появляется в Лондоне в роли детектива. Я здесь, Петри, — и у меня имеются полномочия от самых высоких источников, — потому что совершенно случайно мне в руки попала ниточка. Я начал ее разматывать и обнаружил факты, свидетельствующие о существовании и опасной деятельности одного человека. На настоящем этапе дела я не имею права утверждать, что это эмиссар определенной восточной державы, но я могу сказать, что послу этой державы в Лондоне вскоре будет сделано соответствующее заявление.

Он сделал паузу, глядя назад, на преследовавшее нас такси.

— Нам нечего особенно бояться, пока мы не приехали домой, — сказал он спокойно. — А вот затем станет по-настоящему опасно.

Итак, я продолжаю. Этот человек, будь он фанатик-одиночка или официальный правительственный агент, без сомнения, является самой страшной и грозной личностью, известной сегодняшнему миру. Он лингвист, говорящий почти одинаково бегло на любом языке цивилизованных наций и большинстве варварских наречий. Он знаток всех искусств и наук, которым обучают в крупнейших университетах. Но он еще и знаток определенных тайных наук и искусств, которым не обучают ни в одном современном университете. Он втрое умнее любого гения, Петри. Он — интеллектуальный гигант.

— Невероятно! — сказал я.

— Теперь насчет его миссии. Почему Жюль Фурно скоропостижно скончался в зале парижской Оперы? От сердечной недостаточности? Нет! Потому, что его последняя речь показала, что у него был ключ к тайне Тонкинского пролива. Что случилось с великим герцогом Станиславом? Похищение? Самоубийство? Ничего подобного. Только он один ясно сознавал нарастающую опасность для России. Он один знал правду о Монголии. Почему убили сэра Криктона Дейви? Потому, что, если бы работа, которой он занимался, увидела свет, она бы показала, что он был единственным англичанином, понимавшим важность тибетских границ. Я тебе торжественно заявляю, Петри, что это всего лишь малая часть примеров подобного рода. Если есть на свете человек, который разбудит Запад, заставит его ощутить зловещую деятельность Востока, человек, который научит глухих слышать, слепых — видеть, что миллионы людей на Востоке только и ждут своего лидера, такой человек умрет. И это всего один этап этой дьявольской кампании. Об остальных я могу лишь догадываться.

— Но, Смит, в это почти невозможно поверить! Какой извращенный гений руководит этим ужасным тайным движением?

— Представь себе человека высокого, сутулого, худощавого и с кошачьими повадками, со лбом, как у Шекспира, и лицом, как у сатаны, выбритым черепом и продолговатыми завораживающими глазами, зелеными, как у кошки. Вложи в него все жестокое коварство народов Востока, собранное в одном гигантском интеллекте, со всеми богатствами научных знаний прошлых и нынешних времен, со всеми ресурсами, которыми, если угодно, располагает правительство богатой страны, хотя оно отрицает, что ему известно что-либо о его существовании. Представь это ужасное существо — и пред твоим мысленным взором предстанет доктор Фу Манчи, эта Желтая Погибель, воплощенная в одном человеке.

 

ГЛАВА III

«ПОЦЕЛУЙ ЗАЙЯТА»

Я погрузился в кресло в своей комнате и залпом проглотил стакан крепкого бренди.

— Нас преследовали, пока мы ехали сюда, — сказал я. — Почему ты не попытался сбить их со следа, сделать так, чтобы их перехватили?

Смит засмеялся:

— Во-первых, бесполезно. Куда бы мы ни поехали, он бы нас все равно нашел. И какой смысл арестовывать его подручных? У нас не было никаких доказательств против них. И потом, ясно же, что этой ночью будет совершена попытка убить меня тем же способом, который оказался таким успешным в случае с бедным сэром Криктоном.

Его квадратная челюсть приобрела свирепое выражение, он вскочил на ноги, грозя окну сжатыми кулаками.

— Злодей! — вскричал он. — Дьявольски хитрый злодей! Я подозревал, что сэр Криктон будет следующим, и я был прав. Но я опоздал, Петри! Мне тяжело думать об этом, старина. Думать, что я знал и не смог спасти его!

Он снова сел, жадно затягиваясь табаком.

— Фу Манчи совершил грубую ошибку, характерную для всех гениев, — сказал он. — Он недооценил противника. Он не поверил, что я пойму смысл его надушенных писем, и думает, что, считая себя в безопасности за закрытыми дверями, я буду спать, ни о чем не подозревая, и погибну, как погиб сэр Криктон. Но и без неосмотрительного поступка твоей очаровательной подруги я бы знал, чего ожидать, получив ее «информацию», которая, кстати, является чистым листом бумаги.

— Смит, — прервал я его, — кто она?

— Она или дочь Фу Манчи, или жена, или рабыня. Я склоняюсь к последнему, потому что у нее нет своей воли, кроме его воли, за исключением, — он посмотрел на меня насмешливым взглядом, — некоторых случаев.

— Как ты можешь подшучивать, когда Бог знает какая грозная опасность висит над твоей головой? Что означают эти надушенные конверты? Как умер сэр Криктон?

— Он умер от «поцелуя зайята». Спроси меня, что это, и я отвечу: не знаю. Зайяты — это бирманские караван-сараи, дорожные гостиницы вдоль некоего маршрута, где я в первый и единственный раз увидел доктора Фу Манчи. Путешественники, которые останавливаются там отдохнуть, иногда умирают так, как умер сэр Криктон, без каких-либо признаков насильственной смерти. Только маленькая метка на шее, лице или еще где-либо, которую в тех местах называют «поцелуй зайята». Теперь караван-сараев вдоль этого маршрута путешественники избегают. У меня есть своя теория, и я надеюсь доказать ее, если переживу сегодняшнюю ночь. Это будет еще одно сломанное орудие в его дьявольском арсенале, и именно так я надеюсь разгромить его. Главная причина, по которой я ничего не сказал доктору Кливу, та, что, когда дело касается Фу Манчи, даже стены имеют уши. Поэтому я сделал вид, что не знаю значения этой метки. Я был уверен, что против другой жертвы будет применен тот же метод. Я хотел получить возможность изучить «поцелуй зайята» в действии, и у меня будет такой шанс.

— А надушенные конверты?

— В болотистых лесах я иногда встречал редкие виды орхидей, почти зеленые и с особенным запахом. Я сразу узнал этот едкий аромат. Я полагаю, что то, что убивает жертву, прилетает на запах этой орхидеи. Ты, наверное, заметил: этот аромат пристает ко всему, чего он касается. Сомневаюсь, что его можно просто смыть. После по крайней мере одной неудачной попытки убить сэра Криктона — помнишь, он считал, что в его кабинете было что-то спрятано? — Фу Манчи стал пользоваться надушенными конвертами. Может, у него целый запас этих орхидей для того, чтобы кормить эту тварь.

— Какую тварь? Как могла какая-либо тварь проникнуть этой ночью в комнату сэра Криктона?

— Ты наверняка заметил, что я обследовал каминную решетку кабинета? Я нашел там немало упавшей сверху сажи. Я сразу предположил, поскольку это был единственный путь в кабинет, что что-то было брошено через трубу, и я решил, что это «что-то» должно по-прежнему оставаться в кабинете или в библиотеке. Но когда я получал показания лакея, Уиллса, я догадался, что крик из переулка или парка был сигналом. Я заметил, что движения человека, сидящего за столом в кабинете, отбрасывали тень на занавеску, а кабинет занимал угол двухэтажного крыла, и поэтому каминная труба была короткая. Что означал сигнал? Что сэр Криктон вскочил со своего кресла и либо получил «поцелуй зайята», либо видел, как некто опустил что-то с крыши в камин. Сигнал был командой убрать смертоносное «что-то». Я без труда взобрался на крышу по железной лестнице с заднего торца дома генерал-майора Платт-Хьюстона и нашел вот что.

Найланд Смит вытащил из кармана спутанный клубок шелковых ниток с латунным кольцом и несколько необычайно крупных свинцовых дробинок.

— Моя теория доказана, — вновь заговорил он. — Они не ждали, что будут обыскивать крышу, и поэтому допустили промах. Грузила служили отвесами, чтобы нитка шла вертикально и эта тварь не зацепилась за стенки дымохода. Полагаю, что сразу после того, как ее посредством этого кольца сбросили в камин, веревочку с грузилами вынули и тварь держали только одной тонкой ниткой, которая была достаточно крепкой, чтобы вытянуть ее обратно, как только она сделает свое дело. Конечно, она могла запутаться, но они рассчитывали, что тварь прямо полезет по резной ножке письменного стола вверх к надушенному конверту. Оттуда до руки сэра Криктона — которая, дотронувшись до конверта, стала обладать тем же запахом — был всего лишь один прыжок.

— Боже мой! Какой ужас! — воскликнул я, опасливо вглядываясь в сумеречные тени комнаты. — А какова твоя теория относительно этого существа? Какова его форма, цвет?..

— Оно движется быстро и бесшумно. Пока я не скажу больше ничего, но думаю, что оно действует в темноте. Помнишь, в кабинете было темно, за исключением яркого пятна света под настольной лампой? Я заметил, что задняя стена твоего дома увита плющом до самых окон спальни и выше. Давай с тобой вести себя так, как будто готовимся идти спать, и можно надеяться, что слуги Фу Манчи попытаются убрать по крайней мере меня, если не тебя.

— Но, дорогой мой, им придется карабкаться самое малое на высоту тридцать пять футов.

— Ты помнишь тот крик в переулке? Он мне кое-что подсказал, и я проверил мою мысль, сымитировав его для дворецкого. И действительно, это был крик дакойта. Это бандитское племя, хотя оно и не показывает себя, ни в коем случае не вымерло. Фу Манчи имеет дакойтов в своей свите, и, возможно, как раз один из них орудует «поцелуем зайята», поскольку за окном в кабинете этим вечером наблюдал именно дакойт. Для такого человека стена, увитая плющом, все равно что парадная лестница.

Страшные события, последовавшие за этим, отмечены в моей памяти боем отдаленных часов. Это в высшей степени странно, но такие тривиальные вещи врезаются в мозг в моменты, когда напряжение достигает пика.

Поэтому на них я буду строить мой дальнейший рассказ об ужасах, которые нам суждено было пережить.

Часы за пустырем пробили два.

Смыв нашатырным спиртом все следы запаха орхидеи с рук, Смит и я начали действовать согласно разработанной нами программе. Подобраться к задней стене дома было нетрудно: достаточно было перелезть через забор. Мы не сомневались, что тот, кто наблюдал за нами, отправится туда, как только увидит, что в окнах фасада погас свет.

Комната была большая. Мы соорудили что-то вроде куклы на моей раскладушке из тряпок и простынь, придав этому вид спящего человека. Тот же трюк мы проделали и с большой кроватью. Надушенный конверт лежал на маленьком низком столике в центре комнаты, а Смит с электрическим карманным фонарем, револьвером и тяжелой клюшкой для гольфа, лежавшей около него, сидел на подушках в тени гардероба. Я занимал место между окнами.

Никакой необычный звук пока не нарушал спокойствия ночи. Если не считать резкого урчания ночных машин, проезжавших по дороге перед домом, наша вахта проходила в полной тишине. В свете полной луны появились причудливые тени, отбрасываемые переплетениями плюща; постепенно замысловатый рисунок распространялся от двери через всю комнату мимо маленького стола, где лежал конверт, и до самого подножия кровати.

Часы пробили четверть третьего.

Легкий ветерок заколебал заросли плюща, и к краю рисунка, нарисованного луной, добавилась новая тень.

Что-то поднималось дюйм за дюймом над подоконником западного окна. Я видел только тень, но резкое свистящее дыхание Смита говорило мне, что он со своего места мог видеть то, что эту тень отбрасывало. Каждый нерв моего тела напрягся. Я был холоден как лед и ждал, готовый к любому ужасному повороту событий.

Тень остановилась. Дакойт изучал внутренний вид комнаты.

Затем тень вдруг удлинилась, и, вытянув шею влево, я увидел гибкую фигуру, одетую в черное; неясная в лунном свете, она прижалась к оконному стеклу желтым лицом.

Сначала, уцепившись за оконный переплет, появилась одна тонкая смуглая рука, затем другая. При этом не раздалось ни единого звука. Вторая рука исчезла — и появилась вновь, держа маленький квадратный ящик.

Послышался очень слабый щелчок.

Дакойт с обезьяньей ловкостью полез вниз, а на ковер с глухим стуком что-то упало.

— Не двигайся, если хочешь жить! — услышал я высокий голос Смита.

Пучок света прорезал темноту комнаты и осветил центр столика. Как я ни готовился к чему-то ужасному, тем не менее я побледнел при виде существа, бежавшего вдоль края конверта.

Это было насекомое длиной целых шесть дюймов яркого, ядовито-красного цвета! Чем-то оно напоминало огромного муравья с длинными дрожащими усиками и лихорадочной непоседливой живостью, внушавшей ужас и отвращение; но его тело было непропорционально длинное для муравья, голова слишком маленькая, а бесчисленные ноги быстро передвигались. Короче, это была гигантская многоножка из семейства сколопендр, но его форма была мне совершенно незнакомой.

Все это я осознал в одно мгновение; в следующее мгновение Смит прикончил ядовитое чудовище одним точным, сокрушительным ударом клюшки для гольфа!

Я прыгнул к окну и распахнул его, почувствовав, как моя рука задела шелковую нитку. Черная фигура с невероятной ловкостью спускалась вниз с ветки на ветку и, так ни разу и не подставив себя под выстрел, слилась с тенями под деревьями сада.

Когда я повернулся и включил свет, Найланд Смит, обмякнув, свалился в кресло, закрыв лицо руками. Даже для этого закаленного, мужественного человека происшедшее оказалось суровым испытанием.

— Черт с ним, с этим дакойтом, Петри, — сказал он. — Богиня мести Немезида сумеет найти его. Теперь мы знаем, откуда эта метка — «поцелуй зайята». Значит, наука стала богаче при нашей первой стычке с врагом, а враг — беднее, если только у него нет других неизвестных науке многоножек. Теперь я понимаю то, чего не мог понять раньше, — сдавленный крик сэра Криктона. Если мы вспомним, что он уже почти лишился способности говорить, то разумно предположить, что он крикнул не «красная рука», а «красный муравей»! Петри, подумать только, что я опоздал меньше чем на полчаса и не смог спасти его от такого конца.

 

ГЛАВА IV

ЗАГАДКА КИТАЙСКОЙ КОСИЧКИ

«Сегодня в шесть утра в Темзе напротив Тилбери речной патрульной службой было обнаружено тело моряка-индийца, одетое в обычной манере, принятой на кораблях. Полагают, что несчастный утонул, покидая свой корабль».

Найланд Смит передал мне вечернюю газету и указал на этот абзац.

— «Матрос-индиец» — читай: дакойт, — сказал он. — Наш гость, залезший по ветвям плюща, к счастью для нас, не сумел выполнить свои инструкции полностью. Он потерял многоножку и тем оставил за собой след. Доктор Фу Манчи таких огрехов не прощает.

Это проливало дополнительный свет на характер монстра, с которым нам предстояло иметь дело. Все мое существо отпрянуло в страхе при одной только мысли о той судьбе, которая нас ожидала, попади мы в его руки.

Зазвонил телефон. Я вышел. Звонил инспектор Джон Веймаут из Скотланд-Ярда.

— Прошу мистера Найланда Смита немедленно прибыть в отдел речной полиции в Уоппинге.

Спокойные промежутки были поистине редкими в этой безумной гонке.

— Должно быть, что-то важное, — сказал мой друг, — и если это опять связано с Фу Манчи — а наверняка так оно и есть, — то и нечто ужасное.

Быстро просмотрев железнодорожное расписание, мы обнаружили, что нам не подходит ни один поезд. Мы спешили, поэтому взяли такси.

В течение всей поездки Смит оживленно рассказывал о своей работе в Бирме. Я думаю, он намеренно избегал касаться обстоятельств, которые заставили его впервые узнать о зловещем гении желтого движения. Он больше говорил о солнечном свете Востока, чем о его теневой стороне.

Я даже пожалел, что поездка закончилась слишком быстро. Мы молча вошли в помещение полицейского участка. Офицер полиции встретил нас и отвел в комнату, где ждал Веймаут. Кратко поздоровавшись, инспектор кивком показал на стол.

— Бедный Кэдби, самый перспективный парень Скотланд-Ярда, — сказал он. Его обычно грубый голос странно смягчился.

Смит ударил правым кулаком в ладонь своей левой руки, выругался себе под нос и заходил широкими шагами взад и вперед по аккуратной комнатке. Никто ничего не говорил, и в тишине я слышал журчание Темзы за окнами, Темзы, которая могла рассказать столько загадочных тайн, а теперь к ним прибавилась еще одна.

Распростертое тело — последняя жертва реки — лежало на сосновом столе, одетое в грубую матросскую одежду, и на первый взгляд трудно было определить его национальность. В Уоппинге и Шедвелле таких было немало. Спутанные волнистые волосы прилипли к смуглому лбу; на коже были пятна. В одном ухе было золотое кольцо, на левой руке не хватало трех пальцев.

— С Мэйсоном было почти так же, — сказал инспектор речной полиции Раймэн. — Неделю назад, в среду, он отправился в свободное время по какому-то своему делу, а во вторник патрульная лодка, выходящая на дежурство в десять, зацепила тело напротив Ганновер-хоул. Двух первых пальцев на правой руке не было, а левая была ужасно искалечена. — Он замолчал и взглянул на Смита.

— Этот индиец, — продолжал он, — которого вы пришли посмотреть, сэр. Вы видели его руки?

Смит кивнул.

— Это был не матрос, — сказал он кратко. — Это дакойт, бирманский бандит.

Опять наступило молчание.

Я повернулся к предметам, лежавшим на столе, которые были найдены в одежде Кэдби. Все они были ничем не примечательны, за исключением одного, найденного засунутым в открытый ворот его рубахи, — именно этот предмет подсказал полиции позвать Найланда Смита, ибо являлся первой ниточкой, указывавшей на исполнителей этих таинственных убийств. Это была китайская косичка, что само по себе достаточно интересно, но еще более потому, что косичка была фальшивой, прикрепленной к очень искусно сделанному лысому парику.

— Вы уверены, что это не грим под китайца? — спросил Веймаут, не сводя глаз со странного объекта. — Кэдби был мастером маскировки.

Смит выхватил парик из моих рук и попытался надеть его на мертвого детектива.

— Мал на несколько дюймов, — сказал он отрывисто. — И посмотрите, как подбит на макушке! Эта штука сделана не для головы европейца.

Он отбросил парик и опять начал мерить комнату шагами.

— Где именно вы нашли его? — спросил он.

— На участке Лаймхауз, под пирсом торгового дока, ровно час назад.

— И последний раз вы видели Кэдби вчера в восемь вечера? — Вопрос был обращен к Веймауту.

— Между восемью и четвертью девятого.

— Петри, ты думаешь, он уже почти сутки мертв?

— Примерно сутки, — ответил я.

— Тогда ясно, что он шел по следам банды Фу Манчи. У него была какая-то ниточка, и она привела его в район Радклифской дороги. Вы уверены, что он шел именно туда?

— Да, — сказал Веймаут. — Он ревностно оберегал свои тайны, бедняга. Он сделал бы шаг по служебной лестнице, если бы сумел сам распутать это дело. Но он дал мне понять, что проведет вчерашнюю ночь в том районе. Ушел он около восьми, как я сказал, чтобы пойти к себе и переодеться для этой работы.

— Вел ли он записи своих дел?

— Конечно, и очень подробные. Кэдби был честолюбив, сэр! Вам, наверное, нужно посмотреть его записи. Подождите, я узнаю его адрес. Это где-то в Брикстоне.

Он пошел к телефону, а инспектор Раймэн закрыл лицо покойника. Найланд Смит был явно возбужден.

— Ему почти удалось то, что не удалось нам, Петри, — сказал он. — Я не сомневаюсь, он наступал Фу Манчи на пятки! Возможно, бедняга Мэйсон тоже унюхал кое-что. Даже если нет других фактов, то, что они погибли так же, как и дакойт, является решающим доказательством. Ведь мы знаем, что дакойта убил Фу Манчи.

— Что означают эти искалеченные руки, Смит?

— Кто знает! Значит, Кэдби просто утонул, вы говорите?

— На теле нет следов насилия, — заметил я.

— Но он был очень хороший пловец, доктор, — прервал меня инспектор Раймэн. — Да что там говорить, он выиграл заплыв на четверть мили в бассейне в Кристал Пэлэс. В прошлом году! Кэдби был не такой человек, чтобы взять да утонуть. А что касается Мэйсона, он же морской офицер запаса — он плавал как рыба!

Смит беспомощно пожал плечами.

— Будем надеяться, что когда-нибудь мы узнаем, как они погибли, — просто сказал он.

Подошел Веймаут.

— Адрес: дом номер… Колд Харбор Лэйн, — отрапортовал он. — Я не смогу пойти с вами, но вы его не пропустите: он рядом с полицейским участком в Брикстоне. К счастью, у него не было семьи. Он был один-одинешенек в этом мире. Его журнал записей вы найдете в буфете, в углу, на верхней полке. Вот его ключи, все целы. Этот, по-моему, от буфета.

Смит кивнул.

— Пойдем, Петри, — сказал он. — Нам нельзя терять ни секунды.

Такси ждало нас, и через несколько мгновений мы уже мчались по шоссе Уоппинга. Мы не проехали и нескольких сот ярдов, как Смит вдруг хлопнул себя по колену.

— Эта косичка! — вскрикнул он. — Я ее там оставил. Она должна быть у нас! Остановите!

Машина остановилась. Смит выскочил.

— Не жди меня, — быстро сказал он. — Вот, возьми адрес на карточке Веймаута. Помнишь, где, как он сказал, лежат записи? Это все, что нам нужно. Потом езжай прямо в Скотланд-Ярд. Там найдешь меня.

— Но послушай, Смит, — запротестовал я, — несколько минут не играют роли!

— Не играют? — огрызнулся он. — Ты что, думаешь, Фу Манчи оставит такую улику лежать на месте? Ставлю тысячу против одного, что он ее уже забрал, но у нас все же есть ничтожный шанс.

Это меняло дело и не оставляло места комментариям. Я настолько погрузился в мысли, что такси уже стояло около нужного дома до того, как я осознал, что мы выехали из Уоппинга. Но за это время я успел перебрать в памяти все события, что заполнили мою жизнь с тех пор, как Найланд Смит вернулся из Бирмы.

Мысленно я вернулся к мертвому сэру Криктону Дейви и опять пережил тот момент, когда я и Смит ждали в темноте прихода ужасной твари, которая его убила. Теперь, когда эти безжалостные воспоминания теснились в моей голове, я входил в дом последней жертвы Фу Манчи, и тень этого гигантского зла, казалось, лежала на нем, как облако, которое можно пощупать.

Старая владелица дома встретила меня со странной смесью страха и смущения.

— Я доктор Петри, — представился я.

— Миссис Долан…

— Мне очень жаль, но у меня плохие новости насчет мистера Кэдби.

— О, сэр! — воскликнула она. — Только не говорите, что с ним что-нибудь случилось! — И, догадавшись каким-то образом о цели моего визита, ибо такая печальная обязанность часто выпадает на долю медиков, она сказала: — О, бедный славный юноша!

С этой минуты я стал уважать покойника больше, чем раньше, так как скорбь достойной старушки была такой трогательной.

— Доктор, прошлой ночью за домом был ужасный вой, и сегодня вечером я его слышала опять, прямо перед тем, как вы постучали. Бедный юноша! И то же было, когда умерла его мать… — Она вконец растерялась.

Я не придал большого значения ее словам. К несчастью, такие суеверия распространены; но, когда она смогла уже более или менее взять себя в руки, я продолжил свои объяснения. Смущение старой леди пересилило ее скорбь, и она произнесла:

— Там… молодая леди — в его комнатах, сэр.

Я вздрогнул. Это могло означать мало, но это могло значить и много.

— Она пришла и ждала его вчера вечером, доктор, с десяти до половины одиннадцатого. И этим утром тоже. Примерно час назад она пришла в третий раз и все сидит наверху.

— Вы знаете ее, миссис Долан?

Это опять привело миссис Долан в замешательство.

— Ну, в общем, доктор, — сказала она, вытирая глаза, — не знаю. Бог свидетель, он был хороший парень, и я ему как мать, но она не та девушка, которую я пожелала бы своему сыну.

В других обстоятельствах это было бы забавным, но здесь могло оказаться серьезным. Рассказ миссис Долан об этом вопле или вое вдруг приобрел значение. Возможно, это означало, что один из дакойтов Фу Манчи следил за домом, чтобы предупредить о приближении незнакомцев. Предупредить кого? Да и мог ли я забыть темные очи другой служанки Фу Манчи? Неужели эта погибель мужчин сейчас в доме завершает свою дьявольскую работу?

— Я ни в коем случае не должна была впускать ее в его комнаты, — начала миссис Долан, но речь ее внезапно прервалась.

Мягкое шуршание достигло моих ушей. Этот шелест, интимно-женский… Девушка украдкой спускалась по лестнице!

Я выскочил в холл; она повернулась и пробежала передо мной, как слепая, вверх по лестнице! Прыгая через три ступеньки, я бежал за ней, влетел в комнату, чуть не наступив ей на пятки, и встал у двери, закрыв ее спиной.

Она прижалась к письменному столу у окна — тонкая фигурка в облегающем шелковом платье, которое уже само по себе объясняло неприязнь миссис Долан. Свет газовой лампы был слабым, тень от шляпы падала на ее лицо, но не могла скрыть ее потрясающей красоты, не могла убавить блеска ее кожи и света чудесных глаз этой современной Далилы. Ибо это была она!

— Значит, я пришел вовремя, — сурово сказал я и повернул ключ в замке.

— О! — вырвалось у нее. Она встала ко мне лицом и откинулась назад; ее руки, унизанные драгоценностями, вцепились в край письменного стола.

— Дайте мне то, что вы здесь взяли, — жестко сказал я, — и приготовьтесь следовать за мной.

Она сделала шаг вперед, с глазами, расширившимися от страха, и полуоткрытым ртом.

— Я ничего не взяла, — сказала она. Грудь ее бурно вздымалась. — О, пустите меня! Пожалуйста, дайте мне уйти!

Она импульсивно бросилась вперед, упираясь сжатыми руками в мое плечо и глядя мне в лицо страстными, умоляющими глазами.

К некоторому стыду моему, должен признаться, что ее очарование обволокло меня, как волшебное облако. Будучи не знаком с особенностями восточного темперамента, я смеялся, когда Найланд Смит говорил о том, что девушка увлечена мной. «Любовь на Востоке, — сказал он, — как дерево манго, показываемое фокусником: оно рождается, растет и цветет благодаря простому прикосновению руки». Теперь я мог прочесть подтверждение его слов в ее умоляющих глазах. От ее одежды и волос исходил слабый аромат. Как и все слуги Фу Манчи, она была совершенством, точно выбранным для выполнения своих особых обязанностей. Ее красота была поистине опьяняющей.

Но я оттолкнул ее прочь.

— Вы не имеете права просить о жалости, — сказал я, — и не рассчитывайте на это. Что вы здесь взяли?

Она ухватилась за лацканы моего пиджака.

— Я скажу вам все, что смогу, все, что осмелюсь сказать, — выдохнула она пылко, но в голосе ее звучал страх. — Я бы знала, как поступить с вашим другом, но с вами я не знаю что делать. Если бы вы только могли понять, вы не были бы так жестоки. — Ее легкий акцент придавал очарование ее музыкальному голосу. — Я не свободна, как ваши английские женщины. То, что я делаю, я должна делать, ибо такова воля моего хозяина, а я всего лишь рабыня. Ах, вы не мужчина, если можете сдать меня полиции. У вас нет сердца, если вы можете забыть, что однажды я пыталась вас спасти.

Я страшился этого довода, потому что действительно она по-своему, как принято у женщин Востока, пыталась спасти меня от смертельной опасности за счет жизни моего друга. Я боялся этого довода, не зная, что ответить. Как я мог сдать ее? Возможно, ее будут судить по обвинению в убийстве. Я замолчал, и она знала почему.

— Может быть, я не заслуживаю пощады; может быть, я такая плохая, как вы думаете; но какое вы имеете отношение к полиции? Это не ваша работа — охотиться за женщиной, чтобы сжить ее со света. Смогли бы вы потом посмотреть в глаза другой женщине — женщине, которую вы бы полюбили и знали, что она вам доверяет, — если бы сделали подобное? У меня во всем мире нет никого, а то бы меня здесь не было. Не будьте моим врагом, моим судьей, не делайте меня хуже, чем я есть; будьте моим другом и спасите меня — от него. — Ее дрожащие губы были так близко к моим, я чувствовал на щеке ее дыхание. — Пожалейте меня.

В это мгновение я бы честно отдал половину всего, что имел, лишь бы не принимать решения, которое, как я знал, я должен принять. В конце концов, какие у меня имелись доказательства, что она была добровольным сообщником Фу Манчи? Более того, она принадлежала Востоку, и ее кодекс ценностей должен сильно отличаться от моего. Как это ни противоречило западным представлениям, Найланд Смит уже сказал мне: он уверен, что она рабыня. И оставалась еще одна причина, почему сама идея захватить ее и передать полиции внушала мне отвращение. Ведь это было равносильно предательству! Неужели я должен марать руки, занимаясь подобной работой?

Так, мне кажется, соблазн ее красоты спорил с моим чувством долга. Пальцы с перстнями нервно сжимали мои плечи; ее стройное тело, дрожа, касалось моего. Она смотрела на меня, и вся ее душа светилась в ее глазах, полностью отдавшись отчаянной мольбе. И тогда я вспомнил о судьбе человека, в чьей комнате мы находились.

— Вы завлекли Кэдби в лапы смерти, — сказал я и оттолкнул ее.

— Нет, нет, — закричала она как безумная, сжимая мои плечи. — Нет, клянусь святым именем, нет! Нет! Я наблюдала за ним, шпионила — да! Но поймите же — он погиб, потому что не хотел слушать предостережений. Я не могла его спасти! Ах, я не такая уж плохая. Я расскажу вам все. Я взяла его записную книжку, вырвала последние страницы и сожгла их. Посмотрите! В камине! Книга была слишком большая, чтобы ее можно было потихоньку унести. Я приходила дважды и не могла найти ее. Ну вот, теперь пустите меня?

— Если вы скажете мне, где и как схватить доктора Фу Манчи, — тогда да!

Ее руки бессильно упали, она отступила назад. На ее лице появился ужас.

— Я не смею! Я не смею!

— А если бы смели, сказали бы?

Она пристально смотрела на меня.

— Нет, если бы именно вы пошли искать его, — сказала она.

И при всем том, что я думал о ней и каким непреклонным слугой справедливости я хотел себя представить в собственных глазах, я почувствовал, как кровь бросилась мне в лицо, когда я услышал эти слова. Она сжала мою руку.

— Вы могли бы спрятать меня от него, если бы я пришла к вам и рассказала все, что знаю?

— Власти…

— Ах! — Выражение ее лица изменилось. — Они могут отправить меня на дыбу, если захотят, о я никогда не скажу ни слова, ни единого словечка.

Она презрительно вскинула голову. Затем ее гордый взгляд опять смягчился:

— Но я скажу вам.

Она подходила все ближе и ближе, пока не зашептала мне на ухо:

— Спрячьте меня от вашей полиции, от него, от всех, и я больше не буду его рабыней.

Мое сердце часто забилось. Я не рассчитывал воевать с женщиной, и я не мог себе представить, что это окажется так тяжело. Какое-то время я сознавал, что очарование ее личности и ее искусные мольбы и доводы опрокинули все мои резоны, сделали почти невозможной сдачу ее полиции. Теперь я был обезоружен, но попал в затруднительное положение. Что я должен делать? Что я могу сделать? Я отвернулся от нее и пошел к камину, где лежал пепел от сгоревших бумаг, еще издававший слабый запах.

Я уверен, что между моментом, когда я пошел к камину, и мгновением, когда я оглянулся, прошло не более десяти секунд. Но она исчезла!

Когда я бросился к двери, с той стороны в замке повернулся ключ.

— Ма’алеш! — услышал я ее мягкий шепот, — но я боюсь доверять вам — пока. Утешьтесь тем, что рядом ходит человек, который убил бы вас, если бы я этого захотела. Помните, я приду к вам, когда вы захотите взять меня и спрятать.

По лестнице застучали легкие шаги. Я услышал сдавленный вскрик миссис Долан, когда таинственная гостья пробежала мимо нее. Парадная дверь открылась и закрылась вновь.

 

ГЛАВА V

НОЧНАЯ ТЕМЗА

— «У Шень Яна» — наркотический притон, одна из нор в стороне от старой Радклифской дороги, — сказал инспектор Веймаут.

— Они зовут его хозяина «Сингапурский Чарли». Это место встреч некоторых китайских общин, но туда ходят все курильщики опиума. Пока не было никаких жалоб, насколько я знаю. Я не понимаю этого.

Мы стояли в кабинете Смита, склонившись над листом бумаги, на котором были разложены обгорелые обрывки из камина бедного Кэдби. Девушка очень спешила и не успела сжечь бумаги полностью. Все, что пощадил огонь, попало в руки полиции.

— Что это может означать? — спросил Смит. — «…Горбун… индиец-матрос пошел наверх… не как другие… пока Шень Ян (по-моему, с именем вопросов не возникает)… выгнал меня… гудящий звук… матрос-индиец в… морге я мог опозн… не в течение нескольких дней, или подозрит… во вторник вечером в другом гри… рва… косичку…»

— Опять эта косичка! — резко сказал Веймаут.

— Она явно жгла вырванные страницы все вместе, — продолжал Смит. — Они лежали плашмя, и эта была в середине. Это, несомненно, везение, инспектор. У нас здесь говорится о горбуне, и еще можно сделать вывод, что какой-то матрос-индиец вместе с другими пошел куда-то наверх, видимо, вверх по лестнице в заведении «У Шень Яна» и так и не вернулся вниз. Кэдби, который был там в гриме, отметил какой-то гудящий звук. Позднее он опознал этого матроса в каком-то морге. У нас нет возможности определить точную дату, но я склоняюсь к мысли, что «матрос» — это дакойт, убитый Фу Манчи. Но это лишь предположение.

Однако очевидно, что Кэдби намеревался еще раз посетить это заведение уже в другом гриме, и вполне логично сделать вывод, что названный вечер вторника — это как раз прошлый вечер. Упоминание косички представляет собой принципиально важную деталь, потому что мы обнаружили ее на трупе Кэдби.

Инспектор Веймаут утвердительно кивнул, и Смит посмотрел на часы.

— Десять двадцать три, — сказал он. — Простите, инспектор, не могу ли я воспользоваться вашим маскарадным гардеробом? У нас есть время. Можно провести часок в компании курильщиков опиума «У Шень Яна».

Веймаут удивленно поднял брови.

— Это может оказаться рискованным. Как насчет официального посещения?

Найланд Смит засмеялся.

— Это абсолютно бесполезно. По вашим собственным словам, заведение открыто для проверок. Нет: хитрость за хитрость. Мы имеем дело с китайцем, с воплощением восточной изощренности, с самым потрясающим гением, какого когда-либо рождал Восток.

— Я не верю в маскировку, — с некоторой свирепостью сказал Веймаут. — Этот метод в основном истощил себя и обычно ведет к провалу. Но если таково ваше решение, сэр, значит, быть по сему. Фостер вас загримирует. Какое обличье вы предполагаете принять?

— Наверное, какого-нибудь иностранного моряка, как бедняга Кэдби. Я могу положиться на мое знание этих скотов, если я уверен в своей маскировке.

— Вы забываете про меня, Смит, — сказал я.

Он быстро повернулся ко мне.

— Петри, — сказал он, — это моя работа, к сожалению, а не какое-то там хобби.

— Ты хочешь сказать, что больше не можешь на меня положиться? — сердито спросил я.

Смит сжал мою руку и встретил мой несколько холодный взгляд. На его худощавом лице с бронзовым загаром я прочел неподдельное беспокойство.

— Прости, старый дружище, — ответил он, — это действительно несправедливо. Ты знаешь, я имел в виду совсем другое.

— Да ладно, Смит, — сказал я, устыдившись своей вспышки, и от души пожал его руку. — Я могу притвориться курильщиком опиума не хуже любого другого. Я тоже иду туда, инспектор.

На этом наши препирательства кончились, и минут двадцать спустя два натуральных морских головореза, сопровождаемые инспектором Веймаутом, влезли в ожидавшее такси и уехали в темноту лондонской ночи. Мне казалось, что в этой театральности было что-то нелепое и смешное, почти ребяческое, и я бы от души расхохотался, если бы фарс и трагедия не переплелись таким тесным и жутким образом.

Одна только мысль о том, что где-то в конце нашей поездки нас ждал Фу Манчи, отрезвила бы любого весельчака; Фу Манчи, который, несмотря на всю мощь сил, противостоявших ему в лице Найланда Смита, победоносно осуществлял свои темные планы и ждал, затаившись, именно в этом районе, где велось такое регулярное патрулирование; Фу Манчи, которого я никогда не видел, но чье имя уже внушало неописуемый ужас! Может быть, сегодня вечером мне суждено встретить этого страшного доктора-китайца!

Я прервал ход своих мыслей, которые могли завести меня в самые мрачные глубины, и прислушался к тому, что говорил Смит.

— Мы поедем от Уоппинга вниз и разведаем место. Вы говорите, это близко у реки. Затем вы ссадите нас на берегу где-нибудь внизу. Раймэн может держать моторную лодку сзади дома, а ваши ребята пусть будут поблизости у фасада, чтобы услышать, если засвистит свисток.

— Да, — согласился Веймаут, — я это все устрою. Если вас заподозрят, вы дадите сигнал тревоги?

— Не знаю, — задумчиво сказал Смит. — Даже в этом случае я мог бы немного выждать.

— Не выжидайте слишком долго, — посоветовал инспектор. — Следствию вряд ли поможет, если ваш труп выловят где-нибудь на Гринвичском участке вниз по течению, без половины всех пальцев на руках.

Такси остановилось у отдела речной полиции, и мы со Смитом немедля прошли в помещение, где четверо невзрачно выглядевших парней вскочили, отдавая честь инспектору, который вошел вслед за нами.

— Гатри и Лайсл, — сказал он бодрым, четким голосом, — быстренько найдите темный уголок, откуда можно наблюдать за входом в заведение «Сингапурского Чарли» недалеко от старого шоссе. Ты выглядишь самым грязным, Гатри; ты можешь заснуть прямо на тротуаре, а Лайсл будет уговаривать тебя встать и идти домой. Оставайтесь на месте, пока не услышите свистка внутри помещения или пока не получите моего приказа, и замечайте всех, кто входит и выходит.

— Вы двое тоже принадлежите к этому отделу? — спросил Веймаут оставшихся, когда работники отдела уголовного розыска ушли.

Оставшиеся двое вновь отдали честь.

— Так, у вас сегодня особое задание. Вы ладные ребята, но не выпячивайте грудь так сильно вперед. Вы знаете какой-нибудь задний ход к заведению Шень Яна?

Полицейские переглянулись и покачали головами.

— Есть одна пустая лавка почти напротив, сэр, — ответил один из них. — Я знаю разбитое окно в задней части дома. Мы могли бы в него залезть. Потом мы могли бы пройти к окнам фасада и оттуда наблюдать.

— Отлично! — воскликнул инспектор. — Но смотрите, чтобы вас не засекли. И если услышите свисток, не стесняйтесь, можете грохнуть пару стекол, но летите стрелой в заведение Шень Яна. Если нет, ждите приказа.

Вошел инспектор Раймэн и, взглянув на часы, сказал:

— Лодка ждет.

— Хорошо, — ответил задумчиво Смит. — Боюсь, правда, что тревога, поднятая полицией в связи с гибелью Мэйсона, а затем Кэдби, могла спугнуть нашу добычу. Но, с другой стороны, насколько он может предполагать, каких-либо ниточек, ведущих к этому опиумному притону, нет. Помните: он считает, что записи Кэдби уничтожены.

— Все это для меня — полнейшая загадка, — признался Раймэн. — Говорят, что есть какой-то страшный китайский дьявол, прячущийся где-то в Лондоне, и что вы надеетесь найти его у Шень Яна. Допустим даже, что он ходит туда, что возможно. Но откуда вы знаете, что он там сегодня ночью?

— Я не знаю этого, — сказал Смит, — но это первая улика, указывающая на одно из его убежищ, а время означает драгоценные жизни, когда дело касается Фу Манчи.

— Кто он, этот Фу Манчи, сэр?

— Я имею очень туманное представление об этом, инспектор, но он не обыкновенный преступник. Он величайший гений из всех, кого силы зла посылали на землю в течение столетий. Он пользуется поддержкой политической группы, обладающей огромными богатствами, и его миссия в Европе — подготовить почву для нее. Вы понимаете? Он передовой агент движения такого эпохального, которое ни одному американцу или британцу даже и во сне не снилось.

Раймэн пристально смотрел на него, но ничего не ответил. Мы вышли, спустились к молу и вошли в ожидавший баркас. Вместе с экипажем нас было семеро. Лодка обогнула пирс и пошла вдоль сумрачного берега.

Ночь до этого была ясной, но теперь серп луны закрыли несущиеся гряды дождевых облаков. Вскоре луна показалась опять, освещая грязные буруны вокруг лодки. Обзор был не слишком широкий: иногда сгущающиеся тени барж у причала или огни высоко над нашими головами, светившие с палуб крупных судов; в потоках лунного света маячили худые фигуры, а потом наступала темнота, и лишь маслянистый отблеск волн занимал весь передний план ночного пейзажа. Сэррейский берег представлял собой неровную стену мрака с пятнами огоньков, вокруг которых двигались туманные свидетельства человеческой активности. Берег, вдоль которого мы плыли, давал еще более мрачную картину — густая темная масса, в которой местами появлялись таинственные полутона доков или внезапно брызжущие в глаза огни.

Потом из таинственной темноты вырос зеленый огонек и стал надвигаться на нас. Впереди замаячила гигантская громада, грозящая раздавить маленький баркас. Ослепительная вспышка света, звон колокола, — и громада прошла мимо. Наша лодка заплясала в волнах, расходившихся от шотландского парохода, и опять сгустилась тьма.

Звуки отдаленной жизни становились громче, перекрывая уже привычный стук гребного винта, и мы казались компанией пигмеев, плывущей мимо гигантских мастерских. Холод близкой воды передался мне, и я почувствовал, что моя матросская одежонка не является достаточной защитой от него.

Далеко на той стороне, на берегу района Сэррей, голубой огонек, дымчатый, таинственный, отбрасывал полупрозрачные язычки на фоне темной завесы ночи. Это было странное, ускользающее пламя, которое то вздымалось в небо, то колебалось, волшебным образом меняя цвет с голубого до желтовато-фиолетового, поднимаясь и опускаясь.

— Это всего лишь газоперерабатывающий завод, — услышал я голос Смита и понял, что он тоже наблюдал за этими языками пламени, плясавшими, как эльфы. — Но он всегда напоминает мне о мексиканском храме и алтаре для жертвоприношений.

Сравнение было удачным, но жутким. Я подумал о докторе Фу Манчи и отрезанных пальцах и не мог подавить дрожи.

— Слева, мимо деревянной пристани! Не там, где лампа, — дальше, за ней, рядом с тем темным квадратным зданием — заведение Шень Яна, — сказал инспектор Раймэн.

— Тогда высадите нас в каком-нибудь подходящем месте, — ответил Смит. — Оставайтесь поблизости и держите ухо востро. Может, нам придется сматываться, так что далеко не отходите.

По тону его голоса я понял, что ночная загадочная Темза готова принять в свои воды по крайней мере еще одну жертву.

— Самый малый вперед, — донесся приказ Раймэна., — Мы подойдем к каменной лестнице.

 

ГЛАВА VI

ОПИУМНЫЙ ПРИТОН

Какой-то пьяный голос монотонно гудел в соседней аллее в то время, как Смит неуклюжей шатающейся походкой приблизился к двери небольшой лавки, над которой висела вывеска «Шень Ян, парикмахер».

Я плелся сзади Смита и успел заметить коробку с запонками, немецкие бритвенные принадлежности и клубки веревок, лежавшие в беспорядке на окне. Смит открыл дверь ногой, прогрохотал по трем деревянным ступенькам, ведшим вниз, и рывком остановился, держась за мою руку, чтобы не упасть.

Мы стояли в пустой и очень грязной комнате, которая могла претендовать на какое-то родство с цивилизованным парикмахерским салоном разве что благодаря грязному полотенцу, перекинутому через спинку единственного стула. Одну из стен украшала какая-то театральная афиша на иврите, а другая афиша, по-видимому на китайском, завершала оформление. Из-за занавеса, густо выпачканного грязью, появился маленький китаец, одетый в свободный халат, черные брюки и тапочки с толстыми подошвами, и, подходя к нам, затряс головой.

— Бриться нету, бриться нету, — заверещал он, по-обезьяньи искоса поглядывая то на одного, то на другого из нас блестящими черными глазками. — Слишком поздно! Закрыта салон!

— Ты мне эти штучки брось! — взревел Смит неожиданно грубым сиплым голосом, тряся измазанным грязью кулаком перед носом китайца. — Сходи и принеси мне и братану пару трубок. Курительных трубок, понял, ты, желтое отродье?

Мой друг наклонился вперед и уставился на китайца таким свирепым, угрожающим взглядом, что я был буквально поражен, будучи не знаком с подобной формой убедительной просьбы.

— На, держи, — сказал он, сунув монету в желтую лапу китайца. — Пошевеливайся, Чарли, а то снесу к чертям всю твою лавку. Без шуток!

— Трубка нету, — начал китаец.

Смит поднял кулак, и Шень Ян сдался.

— Холосо, — сказал он. — Полно — места нету. Иди посмотри.

Он нырнул за грязную занавеску. Смит и я последовали за ним по темной лестнице вверх. В следующее мгновение я оказался в атмосфере, которая была буквально ядовитой. Было почти невозможно дышать — воздух был напоен парами опиума. Никогда раньше я ничего подобного не испытывал. Каждый вдох давался с большим усилием. Жестяная керосиновая лампа, чадившая на ящике на полу в центре комнаты, смутно освещала это ужасное место, у стен которого стояло десять или двенадцать коек. Все они были заняты. Большинство лежало неподвижно, но один-два человека сидели на корточках, шумно посасывая маленькие металлические трубочки. Они еще не дошли до нирваны, страны блаженства курильщиков опиума.

— Места нету — говорю тебе, — сказал Шень Ян, пробуя шиллинг, полученный от Смита, своими желтыми гнилыми зубами.

Смит прошел в угол и сел по-турецки на пол, усадив меня рядом.

— Две трубки, быстро! — сказал он. — Места полно. Две малюсенькие трубочки — или много больших неприятностей!

— Дай ему трубку, Чарли, черт тебя побери. Пусть заткнется, — донесся мрачный голос с одной из коек.

Ян как-то странно пожал даже не плечами, а спиной и прошаркал к ящику, на котором стояла чадившая лампа. Подержав в пламени иглу, пока она не накалилась докрасна, он погрузил ее в старую жестянку из-под какао и вытащил. На конце иголки была бусинка опиума. Медленно подогрев над лампой, он бросил ее в металлическую трубку, которую заранее приготовил. Бусинка в трубке горела, как спирт, голубым пламенем.

— Давай сюда, — хрипло сказал Смит и поднялся на коленях с притворной жадностью наркомана.

Ян передал ему трубку, которую Смит быстро поднес ко рту, и приготовил еще одну трубку для меня.

— Делай вид, что куришь, но не вдыхай, — шепотом приказал Смит.

Я взял трубку и притворился, что курю, с чувством еще большего отвращения, чем то, с каким я дышал тошнотворной атмосферой этого притона. Беря пример со Смита, я сделал вид, что моя голова опускается все ниже и ниже, и через несколько минут я лежал, растянувшись на полу рядом со Смитом.

— Корабль тонет, — прогудел голос с одной из коек. — Посмотрите на крыс.

Ян бесшумно удалился, и я почувствовал странное чувство отчуждения от моих ближних, от всего западного мира. Мое горло пересохло от прогорклого дыма, голова болела. Казалось, весь этот дьявольский воздух вконец отравлен. Я был, как поется в песне, брошен «к востоку от Суэцкого канала, где нет законов Божьих и где жажда добро и зло в один клубок смешала».

Я услышал тихий шепот Смита.

— Пока все идет удачно, — сказал он. — Не знаю, заметил ли ты, — прямо сзади тебя находится лестница, полуприкрытая оборванной занавеской. Мы почти рядом с ней, и здесь довольно темно. Я пока не заметил ничего подозрительного, во всяком случае, почти ничего. Но если бы там что-то готовилось, они подождали бы, пока мы как следует не обкуримся. Тс-с, тихо!

Он сжал мою руку. Глядя через полуприкрытые веки, я увидел темную фигуру около занавески, о которой говорил Смит. Я лежал без движения, но мои мускулы были напряжены. Фигура двинулась в комнату кошачьей гибкой походкой.

Лампа в середине комнаты давала скудный свет, при котором едва можно было различить растянувшиеся формы людей: там протянутую руку, темнокожую или желтую, там лицо, как у мертвеца, с неопределенными чертами. Отовсюду поднимался жуткий животный хор голосов: вздохи, ропот, как бы идущие из какого-то отвратительного далека. Это было как картина ада, увиденная каким-то китайским Данте. Однако новоприбывший стоял так близко к нам, что я сумел различить злобное пергаментное лицо с маленькими раскосыми глазами и бесформенную голову, увенчанную свернутой колечками косичкой. В этом лице, похожем на маску, было нечто неестественное, нечеловеческое и что-то отвратительное в сильно ссутуленной фигуре и длинных желтых руках, сцепленных друг с другом.

Фу Манчи, о котором рассказывал Смит, никоим образом не напоминал это съежившееся привидение, похожее на оживший труп, но какой-то инстинкт подсказал мне: мы напали на нужный след, и это один из слуг доктора. Я не могу объяснить, как я пришел к этому заключению, но я не чувствовал ни малейшего сомнения в том, что он принадлежал к этой грозной группе убийц, видя, как он подбирается ближе и ближе, бесшумно наклонившись и вглядываясь в темноту.

Он следил за нами!

Я почувствовал и другое, и это меня встревожило. С окружающих коек слышалось уже меньше вздохов и бурчаний. Присутствие крадущейся фигуры заставило притон внезапно затихнуть, а это могло означать только одно — что некоторые курильщики опиума, видно, преследуя свои цели, просто притворялись находящимися в состоянии глубокого наркотического опьянения или близком к такому состоянию.

Найланд Смит лежал, как мертвый, и, доверяясь темноте, я тоже лежал без звука и движения, растянувшись на полу, но наблюдая за дьявольским лицом, наклонявшимся ниже и ниже к моему. Я крепко закрыл глаза.

Осторожные тонкие пальцы коснулись моего правого века. Догадываясь, что произойдет, я закатил глаза, когда он ловко поднял мое веко и опустил опять. Человек пошел дальше.

Я спас положение! И, заметив опять эту тишину вокруг — тишину, которую слушало много ушей, — я был несказанно обрадован. На какое-то мгновение я осознал полностью, насколько в этом месте, которое просматривалось и сзади и спереди, мы были отрезаны от мира, в руках людей Востока и в какой-то степени во власти людей, принадлежавших к самой загадочной расе, — китайцев.

— Молодец, — прошептал лежавший рядом Смит. — Я бы, наверное, так не сумел. Он после этого даже не стал меня проверять. Боже мой! Какое ужасное лицо! Петри, это горбун, о котором говорится в записях Кэдби. Я так и знал. Ты понимаешь?

Я скосил глаза, насколько возможно было, не меняя позы, и увидел, как кто-то поднялся с койки и пошел за согбенной фигурой. Они прошли тихо мимо нас, маленький желтый человечек шел впереди странной кошачьей походкой, за ним следовал невозмутимый китаец. Они подняли занавеску, и я услышал удалявшиеся по лестнице шаги.

— Не двигайся, — прошептал Смит.

Он был сильно возбужден, и его волнение передалось мне. Кто занимал комнату над нами?

Послышались шаги на лестнице, и китаец появился вновь, прошел через всю комнату и вышел. Маленький согбенный человечек перешел к другой койке. В этот раз он повел вверх по лестнице человека, выглядевшего, как индийский матрос.

— Ты видел его правую руку? — прошептал Смит. — Дакойт! Они приходят сюда, чтобы доложить и получить приказ. Петри, доктор Фу Манчи там, наверху.

— Что будем делать? — тихо спросил я.

— Ждать. Потом можем попытаться бегом подняться по лестнице. Вызывать сначала полицию — бессмысленно. У него наверняка есть какой-нибудь другой выход. Я скажу, когда начинать, пока этот маленький желтый дьявол здесь. Ты ближе к занавеске, и тебе придется идти первому, а если горбун последует за тобой, я с ним разберусь.

Наш шепот был прерван возвращением дакойта, который, как и китаец, прошел через всю комнату и сразу вышел. Третий человек, в котором Смит признал малайца, поднялся по загадочной лестнице, спустился и вышел, за ним последовал четвертый, чью национальность определить было невозможно. Затем, когда мягко ступавший горбун перешел к койке справа от двери, Смит прошептал: «Петри, пошел наверх!»

Дальнейшее выжидание становилось опасным, а дальнейшее притворство — бессмысленным. Я вскочил на ноги. Выхватив револьвер из кармана пиджака, я прыжками понесся к лестнице и в кромешной темноте побежал наверх. Сзади рос хор животных криков, и надо всеми звуками возвышался какой-то сдавленный вопль. Но Найланд следовал за мной по пятам. Я несся по лестнице, вдыхая более чистый воздух, вломился в дверь, находившуюся в конце лестницы, и ввалился в комнату, в которую она вела, едва устояв на ногах.

Я увидел всего лишь грязный стол, с какими-то объедками на нем, на которые я в возбуждении не обратил внимания, лампу, висящую на бронзовой цепи, и человека, сидящего за столом. И с того мгновения, как мой взгляд остановился на нем, я думаю, даже если бы это место было дворцом Аладдина, я бы не смог смотреть ни на какие его чудеса, пока здесь был этот человек.

На нем был простой желтый халат почти такого же оттенка, как его гладкое лицо, лишенное растительности. Его руки были большими, длинными и костлявыми, и он сидел, опираясь острым подбородком на костяшки пальцев, покрытые тонкой кожей. У него был большой высокий лоб и редкие, неопределенного цвета волосы. Я не могу убедительно описать его лицо, глядевшее на меня через грязный стол. Это было лицо архангела зла, и его главной частью были жуткие глаза, в которых отражалась его душа. Они были узкие и продолговатые, с еле заметной косинкой, и зеленые, как сверкающие изумруды. Но их необыкновенное ужасное действие было в определенной дымке, какой-то пленке (что напомнило мне о подобной пленке в глазах птиц, называемой третьим веком), которая закрывала их, когда я распахнул дверь, но, казалось, поднялась, когда я перешагнул через порог, открыв его глаза во всем их ослепительном сиянии.

Я помню, что остановился как вкопанный, успев сделать лишь один шаг вперед. Гипнотическая злая сила этого человека превосходила все, что я когда-либо испытывал раньше. Он был удивлен этим внезапным вторжением, но ни следа страха не появилось на этом необыкновенном лице, только что-то вроде жалости и презрения. И пока я стоял как зачарованный, он медленно поднялся, не сводя с меня своего взгляда.

— Это Фу Манчи! — закричал Смит за моей спиной пронзительным голосом. — Это Фу Манчи! Держи его на мушке! Пристрели его, если…

Я так и не услышал конца этой фразы. Доктор Фу Манчи протянул руку куда-то под стол, и пол ушел у меня из-под ног. Мой запоздалый выстрел явно не достиг своей цели. Перед глазами мелькнула струя пламени, затем до меня донеслись еще один вскрик, последовавший за моим, гудящий звук (ловушка захлопнулась) и трель полицейского свистка. Последнее, что я видел, — это пристальные зеленые глаза, и с пронзительным воплем, который я не мог подавить, я падал вниз и вниз, пока не погрузился в ледяную воду, которая сомкнулась над моей головой.

Когда я выплыл на поверхность, меня обволокла густая тьма; я выплевывал мерзкую масляную жидкость, стараясь перебороть ужас, который держал меня за горло: ужас перед окружавшей меня темнотой, перед глубинами, которые были подо мной, перед ямой, в которую я был брошен, задыхаясь среди вони и накатывающихся волн прилива.

— Смит! — закричал я… — Помоги! Помоги!

Хотя казалось, что мой голос не слышал никто, кроме меня самого, я уже собирался кричать опять, но в этот момент я сумел собрать в кулак свою волю и слабеющее мужество и понял, что у меня имелся более рациональный способ использовать свою энергию. Я поплыл прямо вперед, полный отчаянной решимости встретить не дрогнув все ужасы на моем пути, и если уж погибнуть, то погибнуть в борьбе.

Жидкая капля огня просвистела в темноте и шипя врезалась в воду рядом со мной.

Я почувствовал, что, несмотря на мою решимость, я начинаю сходить с ума.

Еще одна огненная капля… и еще одна!

Моя рука коснулась гниющего деревянного столба и скользких бревен. Я достиг одной границы моей водяной тюрьмы. Сверху опять упала огненная капля. Я едва мог сдерживать вопль, дрожавший в моем горле и рвавшийся наружу. Я был близок к истерике. Мне все труднее было держаться на поверхности в промокшей, отяжелевшей одежде. Я запрокинул голову и посмотрел вверх.

Именно капли горящего масла из лампы, просачивавшиеся через щели в полу, падали на меня. Видимо, смертельная ловушка захлопнулась механически.

Огненный дождь вскоре прекратился, но пол над моей головой вот-вот мог обрушиться. Это был только вопрос времени, так как он медленно раскалялся докрасна. Комната наверху была объята пламенем!

Моя промокшая насквозь одежда тянула меня вниз, и я уже слышал, как пламя жадно пожирало гнилое дерево над моей головой. Скоро этот огненный котел обрушится на меня. Языки пламени становились все ярче, освещая полусгнившие сваи, на которых стояло здание, показывая следы прилива на покрытых илом стенах, показывая, что спасения нет!

Какой-то подземной трубой этот вонючий отстойник был соединен с Темзой. И по этой трубе, вместе с уходящим приливом, мое тело отправится туда, куда отправились Мэйсон, Кэдби и многие другие жертвы. К одной из стен, сообщавшихся с ловушкой, были прибиты ржавые железные перекладины, но нижних трех не было!

Все ярче и ярче разгорался страшный огонь — огонь моего будущего погребального костра, — бросая красный отсвет на маслянистую воду и делая еще страшнее картину клокочущего липкого ужаса вонючей ямы. Но при этом свете я что-то увидел… выступающую балку на высоте нескольких футов над водой… и прямо под железной лестницей!

— Милостивый Боже! — выдохнул я. — Хватит ли у меня сил?

Внезапно меня охватило неудержимое желание расхохотаться. Я знал, что это предвещало, и с суровым отчаянием переборол его.

Моя отяжелевшая одежда тянула меня вниз, как железные доспехи, боль глухо отзывалась в груди, кровь бешено пульсировала в венах. Я из последних сил напряг мускулы. Каждый взмах руки давался мне мучительно, но я поплыл к балке… ближе… ближе. Ее черная тень падала на воду, которая теперь выглядела как настоящая лужа крови. До моих ушей донеслась какая-то смесь звуков, какой-то отдаленный шум. Я уже был в тени балки, но почти выбился из сил… Если бы я мог поднять одну руку…

Сверху донесся пронзительный крик!

— Петри! Петри! — Голос, видимо, принадлежал Смиту. — Не прикасайся к балке! Ради Бога, не прикасайся к балке! Продержись на воде еще несколько секунд, и я смогу до тебя добраться!

Еще несколько секунд! Возможно ли это?

Я сумел повернуться и поднять голову, едва не теряя сознания, и увидел самое странное зрелище из всех, что я видел той ночью. Найланд Смит стоял на самой нижней железной перекладине… поддерживаемый отвратительным горбатым китайцем, стоявшим на второй перекладине, находившейся выше!

— Я не могу до него дотянуться!

Когда Смит с отчаянием произнес эти слова, я снова взглянул наверх и увидел, как китаец дернул себя за косичку и стащил ее со своей головы! Вместе с ней слез и парик, к которому она была прикреплена, и ужасная желтая маска, лишенная креплений, отвалилась от лица!

— Вот, вот! На! Скорее! О! Скорее! Спусти к нему это! Скорее! Скорее!

Роскошное облако волос упало на тонкие изящные плечи той, кто, наклонившись, передал Смиту этот необычный спасательный трос. Я был поражен, узнав девушку, которую я застал в комнатах Кэдби. Это было чудо! Она спасла мне жизнь.

Я не только держался на воде, но и смотрел не отрываясь вверх на это прекрасное лицо, на котором алело смущение, и мои глаза встретились с ее глазами, безумными от страха… за меня!

Смит, вывернувшись до предела, сумел дослать фальшивую косичку мне в руки, и я с отчаянной силой добрался и ухватился за нижнюю перекладину железной лестницы. Теперь, когда рука моего друга обхватила меня, я понял, что был на грани полного истощения сил. Последнее, что я отчетливо помню, — это рушащийся пол комнаты над моей головой и большое горящее стропило, с шипением упавшее в воду под нами. Его огненный пролет осветил два сабельных лезвия на заклепках вдоль верхушки балки, за которую я хотел схватиться.

— Отрубленные пальцы, — сказал я и потерял сознание.

Я не помню, ни как Смит вытащил меня из ловушки, ни как мы пробирались через дым и пламя узкого прохода, открывшегося наверху. Я только помню, как я сидел, поддерживаемый рукой моего друга, а инспектор Раймэн подносил к моим губам стакан.

В глаза мне ударил яркий свет. Вокруг нас собиралась толпа, лязг и крики приближались.

— Пожарные машины идут, — объяснил Смит, видя мое замешательство. — Заведение Шень Яна в огне. Это твой выстрел пробил лампу, когда ты падал в ловушку.

— Все выбрались из здания?

— Насколько нам известно, все.

— А Фу Манчи?

Смит пожал плечами.

— Его никто не видел. Там была какая-то дверь с заднего хода…

— Возможно ли, что он…

— Нет, — сказал Смит. — Я не поверю, пока не увижу его мертвым.

Память вернулась ко мне опять. Я попытался встать.

— Смит, где она? — закричал я. — Где она?

— Я не знаю, — ответил он.

— Она сбежала, доктор, — сказал инспектор Веймаут, когда из узкого переулка вынырнула пожарная машина. — Мистер Сингапурский Чарли тоже смотался, и, к сожалению, еще кое-кто. Мы взяли нескольких бродяг из притона — одних спящими, других нет, — но боюсь, придется их опять отпустить. Мистер Смит говорит, что девушка была загримирована под китайца. Наверное, поэтому ей удалось ускользнуть.

Теперь я вспомнил, как меня тащили из ямы за фальшивую косичку, как странная вещица, которая принесла смерть бедному Кэдби, дала спасение мне, и я, казалось, вспомнил, что Смит уронил ее, когда обхватил меня рукой на лестнице. Возможно, девушка сохранила маску, но ее парик упал в воду. В этом я был уверен.

Той же ночью, когда пожарная бригада все еще тушила последние очаги огня на почерневшем остове бывшего опиумного притона Шень Яна, а мы со Смитом мчались в такси прочь от места Бог знает скольких преступлений, мне в голову пришла одна мысль.

— Смит, — сказал я, — ты принес тогда с собой косичку, найденную на Кэдби?

— Да, я надеялся встретить ее владельца.

— Она у тебя с собой?

— Нет, я нашел владельца.

Я засунул руки глубоко в карманы большого пиджака, который мне одолжил инспектор Раймэн, и откинулся на спинку сиденья.

— Мы никогда по-настоящему не преуспеем в этих делах, — продолжал Найланд Смит. — Мы слишком сентиментальны. Я знал, что это значило для нас, Петри, что это значило для всего мира, но у меня не хватило духу. Я был ей обязан твоим спасением, и я должен был отплатить тем же.

 

ГЛАВА VII

РЕДМОУТ

На Редмоут пала ночная тьма. Я взглянул в окно на зелень и серебро ночного пейзажа, расстилавшегося внизу, к западу от кустарников, с неровным шатром листвы, и за буками, стоявшими в центре этого лабиринта зелени, был просвет, через который виднелся кусок Вэверни с широкой водной гладью, над которой слышались слабые крики птиц. Кроме них да шороха листвы, не было ни звука.

Идиллическая картина сельского покоя, музыка английского летнего вечера; но для меня в каждой тени Прятались фантастические ужасы, каждый звук казался сигналом страшной опасности. Ибо смертоносная рука Фу Манчи распростерлась над Редмоутом, готовая обрушить на его обитателей страшные бедствия — ужасную кару загадочного Востока.

— Ну что ж, — сказал Найланд Смит, подойдя к окну и встав рядом со мной, — мы надеялись, что он мертв, но теперь мы знаем, что он жив!

Преподобный Дж. Д. Элтем нервно кашлянул, и я повернулся, опершись локтем на стол, изучая игру чувств на тонком, изящном лице священника.

— Вы считаете, я правильно сделал, послав за вами, мистер Смит?

Найланд Смит глубоко затянулся табаком из любимой вересковой трубки.

— Мистер Элтем, — ответил он, — вы видите перед собой человека, который пробирается на ощупь. Сегодня я не ближе к выполнению своей миссии, чем когда я уехал из Мандалея. Вы даете мне ниточку, за которую можно ухватиться, и вот я здесь. Подведем некоторые итоги. Ваши домашние встревожены рядом попыток грабежа со взломом. Вчера, возвращаясь из Лондона со своей дочерью, вы были каким-то образом одурманены и заснули в купе, где вы были вдвоем. Ваша дочь проснулась и увидела желтолицего человека с чемоданчиком инструментов в руках.

— Да, разумеется, я не мог рассказать все подробно по телефону. Этот человек стоял у окна. Он заметил, что моя дочь проснулась, и сделал шаг к ней.

— Что он делал с чемоданчиком, который держал в руках?

— Она не заметила или не упомянула, что заметила. В общем-то естественно, она была так напугана, что больше ничего вспомнить не может, кроме того, что она пыталась разбудить меня, но безуспешно, затем почувствовала, как чьи-то руки сжали ее плечи, — и потеряла сознание.

— Но кто-то дернул стоп-кран, и поезд остановился.

— Греба не помнит, чтобы она это делала.

— Гм! Конечно, в поезде не было никакого желтолицего, когда вы проснулись?

— Меня разбудил проводник, но ему пришлось долго трясти меня.

— Доехав до Большого Ярмута, вы сразу позвонили в Скотланд-Ярд? Вы поступили очень умно, сэр. Сколько вы пробыли в Китае?

Мистер Элтем вздрогнул от удивления. Это выглядело почти комичным.

— Возможно, нет ничего странного в вашей догадке, что я жил в Китае, мистер Смит, — сказал он, — хотя я об этом не упоминал. Дело в том, — его тонкое нервное лицо покраснело от явного смущения, — что я уехал из Китая, будучи, так сказать, в немилости у епископата. С тех пор я удалился от дел. Нечаянно — я торжественно заявляю вам, мистер Смит, совершенно нечаянно — я затронул некоторые глубоко въевшиеся предрассудки в моем стремлении выполнять свой долг — как я его понимал. Вы, кажется, спросили меня, сколько я пробыл в Китае? Я был там с 1896-го по 1900 год, всего четыре года.

— Я припоминаю эти обстоятельства, мистер Элтем, — сказал Смит со странным оттенком в голосе. — Я все пытался вспомнить, где я встречал ваше имя, и только что мне это удалось. Я счастлив встретить вас, сэр.

Церковник опять покраснел, как девушка, и слегка наклонил голову с редкими светлыми волосами.

— Есть вокруг Редмоута ров с водой, как подразумевает само название? Ведь Редмоут — значит «красный ров»? Я не смог ничего увидеть в темноте, — признался Смит.

— Он остался. Редмоут раньше назывался Раунд Моут — круглый ров, и здесь находился монастырь с приором, который был распущен Генрихом VIII в 1536 году. — Педантичная манера его рассказа временами казалась мне чудной. — Но ров больше не заливается водой. Мы даже выращиваем там капусту. Если вы говорите о стратегическом положении этого места, — опять смущенно улыбнулся он, — то оно весьма неплохое. У меня забор с колючей проволокой и… другие предосторожности. Видите ли, это уединенное место, — добавил он извиняющимся тоном. — А теперь позвольте ненадолго оставить вас. Если разрешите, вернемся к моим проблемам после более приятного времяпрепровождения, которое нам предстоит за обедом.

Он вышел.

— Кто он, хозяин этого дома? — спросил я, когда за ним закрылась дверь.

Смит улыбнулся.

— Ты хочешь знать, что вызвало «немилость епископата»? — спросил он. — Ну, хорошо. Эти «глубоко сидящие суеверия», которые затронул наш преподобный друг, кончились Наньянским восстанием.

— Боже мой, Смит! — сказал я.

Я не мог совместить скромную личность священника с воспоминаниями, которые разбудили во мне эти слова.

— Он явно должен быть в нашем списке опасных личностей, — быстро сказал мой друг, — но он настолько ушел в тень в недавние годы, что мне кажется вероятным, что о нем только теперь вспомнили. Преподобный Дж. Д. Элтем, мой дорогой Петри, хотя и не очень большой специалист по спасению душ, спас не один десяток христианок от смерти и кое-чего похуже.

— Дж. Д. Элтем… — начал я.

— «Пастор Дэн»! — резко сказал Смит, — «воюющий миссионер», человек, вместе с гарнизоном из дюжины калек и одним доктором-немцем удержавший госпиталь в Наньяне, который штурмовали две сотни вооруженных повстанцев. Вот кто такой преподобный Дж. Д. Элтем! Но что он собирается делать сейчас, мне еще предстоит узнать. Он что-то скрывает, что-то, что делает его объектом интереса младокитайцев!

Во время обеда дело, которое привело нас сюда, почти не обсуждалось. Греба Элтем, дочь пастора, оказалась очаровательной молодой хозяйкой. Кроме нее, за столом находился Вернон Денби, племянник мистера Элтема. Без сомнения, присутствие девушки заставило нас воздержаться от обсуждения предмета, который владел нашими мыслями. Мы вели легкую светскую беседу, в основном о новых литературных течениях и театральных премьерах.

Эти маленькие паузы, наполненные миром и покоем, в бурном потоке событий, который нес меня с моим другом в неведомое, представляли собой что-то вроде ласковых солнечных лучей, иногда вспыхивающих на фоне мрачных воспоминаний.

Именно таким я навсегда запомню тот обед в Редмоуте, в старомодной столовой; он был таким мирным, таким невероятно тихим. Ибо я чувствовал в глубине души, что это — затишье перед бурей.

Когда потом мы, мужчины, перешли в библиотеку, казалось, мы оставили эту благостную атмосферу в столовой.

— Редмоут, — сказал преподобный Дж. Д. Элтем, — стал в последнее время ареной странных событий.

Он стоял на коврике у камина. Лампа с абажуром на большом столе и свечи в старинных подсвечниках, стоявшие на камине, тускло освещали комнату. Племянник мистера Элтема, Вернон Денби, развалившись в кресле у окна, курил; я сидел рядом с ним. Найланд Смит беспокойно ходил по комнате.

— Несколько месяцев назад, почти год, — продолжал священник, — в дом пытался залезть вор. Его арестовали, и он признался, что его соблазнила моя коллекция. — Он показал рукой на несколько ящиков. — Вскоре после этого я позволил себе увлечься моим любимым занятием: игрой в крепости. — Он виновато улыбнулся. — Я действительно укрепил Редмоут против любых вторжений. Вы видели, что дом стоит на холме. Холм — искусственный, это погребенные руины римских передовых укреплений, часть древней крепости. — Мистер Элтем опять махнул рукой, теперь в сторону окна. — Когда здесь был монастырь с приором, он был полностью изолирован и защищен этим окружавшим его рвом. Теперь он со всех сторон окружен забором с колючей проволокой. За этим забором, внизу, на восточной стороне, течет узкий поток, приток Вэверни; к северу и к западу — дорога, но она почти на двадцать футов внизу, берега совершенно отвесные. К югу находится остаток рва — теперь мой огород, но оттуда до уровня, на котором находится дом, надо карабкаться опять двадцать футов вверх, да и колючую проволоку нельзя сбрасывать со счетов. Вход, как вы знаете, проходит как бы по траншее. У подножия ступенек — ворота (некоторые ступеньки, доктор Петри, сохранились еще с монастырских времен), а наверху этой небольшой лестницы — еще одни ворота.

Он сделал паузу и оглядел нас с мальчишеской улыбкой.

— Остается упомянуть мои секретные оборонительные сооружения, — продолжал он и, открыв буфет, показал на ряд батарей с электрическими колокольчиками на стене за ними. — Самые уязвимые места соединены ночью с этими колокольчиками, — сказал он торжествующе. — Любая попытка взобраться на колючую проволоку или взломать любые ворота заставит звонить два или более из этих колокольчиков. Однажды какая-то заблудившаяся корова вызвала ложную тревогу, — добавил он, — а в другой раз грач, залетевший на колючую проволоку, стал причиной самой настоящей паники.

Он был как мальчишка — нервный, живой и с острой восприимчивостью, так что мне трудно было узнать в нем героя обороны наньянского госпиталя. Я мог только предполагать, что он встречал атаки оголтелых повстанцев так же, как и возможных нарушителей его владений в Редмоуте. Это была выходка, которой он впоследствии стыдился, как впрочем, и своих «укреплений».

— Но, — резко сказал Смит, — эти тщательные предосторожности не были вызваны попыткой ночного взлома.

Мистер Элтем нервно кашлянул.

— Я знаю, — сказал он, — что, обратившись за официальной помощью, я должен быть абсолютно искренен с вами, мистер Смит. Именно из-за этого вора я протянул проволочный забор кругом, но что касается электрических звонков, то они появились после нескольких беспокойных ночей. Мои слуги были встревожены тем, что кто-то, как они говорили, приходил после наступления сумерек. Никто из них не мог описать ночного посетителя, но мы нашли следы. Это я должен признать.

Затем я получил что-то вроде предупреждения. Вы должны понять мое положение. Может быть, я немножко странен. Моя дочь тоже видела этого крадущегося человека и сказала, что он — желтолицый. А затем тот случай в поезде… В общем, я решил обратиться в полицию, хотя мне очень не хотелось… э… предавать это дело гласности.

Найланд Смит прошел к окну и посмотрел на спускающийся луч, где лежали тени кустов. Где-то печально выла собака.

— Значит, ваши укрепления не неприступны? — отрывисто спросил он. — Когда мы шли сюда сегодня вечером, мистер Денби рассказывал нам о том, что его колли убили несколько дней назад.

Лицо священника помрачнело.

— Это был явно тревожный знак, — сознался он. — Я уехал в Лондон на несколько дней, а на время моего отсутствия сюда пришел Вернон со своей собакой. В ночь его прихода она с лаем бросилась вон в те кусты и не появилась обратно. Вернон пошел искать ее с фонарем и обнаружил лежащей в кустах, мертвую. Собаке нанесли страшный удар по голове.

— Ворота были закрыты, — прервал Денби, — и никто не мог сюда взобраться без лестницы и посторонней помощи. Но мы с Эдвардсом, садовником, обыскали все кругом и не нашли ни одной живой души.

— С каких пор воет эта другая собака? — спросил Смит.

— С тех пор, как убили Рекса, — быстро сказал Денби.

— Это мой мастифф Цезарь, — объяснил пастор, — и его не пускают со двора, на эту сторону от дома.

Найланд Смит ходил по библиотеке, раздумывая.

— Извините за настойчивость, мистер Элтем, — сказал он, — но каков был характер предупреждения, о котором вы говорили, и от кого оно пришло?

Мистер Элтем долго колебался.

— Мне так не везло в моих предыдущих попытках, — сказал он наконец, — что я уверен: вы с неодобрением отнесетесь, если я скажу вам, что думаю немедленно возвратиться в Хэнань.

Смит подскочил к нему, как подброшенный пружиной.

— Значит, отправляетесь назад в Наньян? — закричал он. — Теперь я понимаю! Почему же вы мне не сказали этого раньше? Это ключ к тому, что я так безуспешно ищу. Ваши беды начались с тех пор, как вы приняли решение вернуться?

— Да, признаю, — робко сказал священник.

— И предупреждение пришло из Китая?

— Да.

— От китайца?

— От мандарина Ен Сун Ята.

— Ен Сун Ят! Дорогой сэр! Он предупредил вас, чтобы вы отменили поездку? А вы отвергаете его совет? Слушайте, что я вам скажу. — Теперь Смит был возбужден, глаза его сверкали, худощавая фигура натянулась как струна. — Мандарин Ен Сун Ят — один из семерки!

— Не понимаю, мистер Смит.

— Нет, сэр, сегодняшний Китай — это не Китай девяносто восьмого года. Это — огромная тайная машина, и Хэнань — одна из самых важных ее шестерен! Но если это официальное лицо, как я понимаю, является вашим другом, то поверьте мне, он спас вам жизнь! Вы бы сейчас были покойником, если бы не ваш друг из Китая! Уважаемый сэр, вы должны последовать его совету.

И тогда впервые за все время нашего знакомства неистовый «пастор Дэн» проглянул через благообразную личину преподобного Дж. Д. Элтема.

— Нет, сэр, — ответил священник, и изменения в его голосе были поразительными. — Меня зовут в Наньян. Только Он один может отменить мой отъезд.

Смесь глубокого духовного благоговения с ярко выраженной свирепостью в его тоне была не похожа на все, что я когда-либо слышал до этого.

— Тогда только Он один может защитить вас, — воскликнул Смит, — потому что, клянусь небом, ни один смертный не сможет этого сделать! Ваше присутствие в Хэнани в настоящее время не даст ничего хорошего. Это может принести вред. В вашей памяти еще должны быть свежи события 1900 года.

— Суровые слова, мистер Смит.

— Та миссионерская деятельность, которую вы предпочитаете, опасна для международного мира. В настоящий момент Хэнань — бочка с порохом; вы станете спичкой, которая ее подожжет. Я не хочу добровольно становиться между человеком и тем, что он считает своим долгом, но я настаиваю на том, чтобы вы отменили свою поездку в глубинные районы Китая!

— Вы настаиваете, мистер Смит?

— Как ваш гость, я сожалею о необходимости напоминать вам, что у меня имеются полномочия принудить вас к этому.

Денби беспокойно заерзал в кресле. Тон разговора становился резким.

Наступила короткая пауза.

— Я этого боялся и ждал, — сказал пастор — Поэтому я и не искал официальной защиты.

— Призрак Желтой Погибели, — сказал Найланд Смит, — материализуется сегодня перед глазами всего западного мира.

— Желтая Погибель!

— Вы иронизируете, сэр, как и другие. Мы берем протянутую нам правую руку дружбы, не спрашивая, нет ли ножа в спрятанной левой руке! Речь идет о судьбе мира во всем мире, мистер Элтем. Сами того не зная, вы ввязались в глобальные проблемы.

Мистер Элтем сделал глубокий вдох, засунув руки в карманы.

— Вы до боли откровенны, мистер Смит, — сказал он, — но этим вы мне и нравитесь. Я еще раз все обдумаю, и мы обсудим это дело завтра.

К моему глубокому облегчению, этот резкий разговор не окончился ссорой. И все же никогда я не испытывал такого всепоглощающего чувства нависшей опасности, присутствия чего-то зловещего, какое давило на меня в тот момент. Сама атмосфера Редмоута была пропитана восточной дьявольщиной, наполнявшей воздух, как запах ада. И тут тишину прорезал пронзительный крик — крик женщины, наполненный неописуемым страхом.

— Боже мой, это Греба! — прошептал мистер Элтем.

 

ГЛАВА VIII

НАХОДКА В КУСТАХ

Я не помню, в каком порядке мы бросились в гостиную. Но я первым перемахнул через порог и увидел мисс Элтем, лежавшую у окна. Ее руки были вытянуты вперед. Створки окна, или скорее стеклянных дверей, доходивших до пола, были закрыты на засовы. Я склонился над ней. Найланд Смит стоял рядом.

— Достань мою сумку, — сказал я. — У нее обморок. Ничего серьезного.

Ее отец, бледный, с широко раскрытыми глазами, стоял, шатаясь как пьяный, что-то бессвязно бормоча, но я сумел успокоить его. Когда, после моей инъекции, она вздохнула и открыла глаза, благодарность мистера Элтема была поистине трогательной.

В таком состоянии я не мог позволить задавать ей какие бы то ни было вопросы, и, опираясь на руку отца, она удалилась в свои комнаты.

Примерно через пятнадцать минут она послала за мной. Я последовал за служанкой в маленькую восьмиугольную комнату. Греба Элтем стояла передо мной, свет свечи ласкал мягкие черты ее лица, переливаясь в густых прядях роскошных каштановых волос.

Первый вопрос привел хорошенькую девушку в замешательство:

— Мы хотели бы знать, что встревожило вас, мисс Элтем.

Она закусила губу и опасливо посмотрела в сторону окна.

— Я даже боюсь говорить отцу, — начала она. — Он подумает, что это игра воображения, но вы были так добры ко мне. Там были два зеленых глаза! О доктор Петри, они смотрели на меня со ступенек, ведущих к лужайке. И они светились, как у кошки.

Эти слова странным образом взволновали меня.

— Вы уверены, что это была не кошка, мисс Элтем?

— Они были слишком большие, доктор Петри. И в них было что-то страшное, очень страшное. Я чувствую себя такой глупой, такой дурочкой — дважды за два дня упасть в обморок! Но я полагаю, на мне сказывается перенапряжение. Отец думает, — она становилась очаровательно откровенной, как это бывает с женщинами в присутствии тактичного врача, — что, закрывшись здесь, мы в безопасности от того, что нам угрожает. — Я с беспокойством заметил, что она опять дрожит. — Но с тех пор, как мы возвратились в Редмоут, здесь побывал кто-то еще!

— Что вы имеете в виду, мисс Элтем?

— О! Я не знаю, что именно я имею в виду, доктор Петри. И что значит все это? Вернон объяснил мне, что какой-то ужасный китаец преследует мистера Найланда Смита. Но если этот же человек хочет убить моего отца, то почему он этого еще не сделал?

— Боюсь, что вы говорите загадками.

— Конечно, а как же иначе. Тот человек в поезде. Он запросто мог убить нас обоих! И прошлой ночью кто-то был в комнате отца.

— В его комнате?

— Я не могла заснуть, и я слышала, как что-то двигалось. Моя комната рядом. Я постучала в стену и разбудила отца. Там ничего не обнаружилось, поэтому я сказала, что меня напугал вой собаки.

— Как мог кто-нибудь проникнуть в его комнату?

— Не имею представления. Но я не уверена, что это был человек.

— Мисс Элтем, вы пугаете меня. Что именно вы подозреваете?

— Вы можете подумать, что я истеричная глупышка, но, пока мы с отцом отсутствовали, в Редмоуте не принималось обычных предосторожностей. Скажите, есть такое существо, какое-нибудь большое существо, которое могло бы взобраться по стене к окну? Вам известно что-то такое… с длинным тонким телом?

Какое-то мгновение я не отвечал, изучая хорошенькое личико девушки, ее живые серо-голубые глаза, широко открытые и пристально глядевшие на меня. Она не относилась к невротическому типу: цвет лица ее был свежим и чистым, на шее проступал нежный загар; ее руки тоже были тронуты здоровым деревенским загаром, круглые и твердые; гибкая фигура юной Дианы, в которой не было анемичной вялой томности, порождающей болезненные фантазии. Она была напугана, это правда, и кто бы на ее месте не испугался? Но даже сама мысль об этой твари, которая, как она считала, находилась в Редмоуте, даже без появления этих зеленых глаз, должна была довести до обморока эту жертву «перенапряжения».

— Вы видели подобное существо, мисс Элтем?

Она опять заколебалась в нерешительности, глядя вниз и сжав пальцы.

— Когда отец проснулся и крикнул мне, спрашивая, почему я стучала в стенку, я взглянула в окно. Светила луна, и половина лужайки была в тени, и как раз в тот момент в этой тени исчезало что-то… что-то коричневое, состоявшее из каких-то частей или секций!

— Какого размера и какой формы?

— Оно двигалось так быстро, что я не могла определить его форму, но я видела целых шесть футов этой твари, молнией пронесшейся в траве.

— Вы что-нибудь слышали?

— Слышала, как что-то двигалось, рассекая кусты, и больше ничего.

Она с надеждой смотрела мне в глаза. Ее вера в мою способность понимать и сопереживать была мне приятна, хотя я сознавал, что я для нее всего лишь что-то вроде святого отца-исповедника, которому она всецело доверяет.

— У вас есть какие-нибудь предположения, — сказал я, — насчет того, как это получилось, что вы вчера в поезде проснулись, а ваш отец нет?

— Мы выпили кофе в вагоне-ресторане; наверное, в него подсунули какой-то наркотик. Я свой едва попробовала — вкус был такой ужасный, но отец — старый путешественник, он выпил всю чашку!

Снизу послышался голос мистера Элтема.

— Доктор Петри, — быстро сказала девушка, — что, по-вашему, они хотят с ним сделать?

— Ах! — ответил я. — Я сам хотел бы это знать.

— Вы подумаете над тем, что я вам сказала? Я уверяю вас, в Редмоуте что-то есть — что-то такое, что приходит и уходит, несмотря на «оборонительные укрепления» отца! Цезарь знает! Послушайте его вой. Он так рвется с цепи, что я удивляюсь, как он не порвет ее.

Когда мы спускались вниз, вой мастиффа жутко разносился по всему дому, как и звон цепи, с которой он бешено рвался всем телом.

Той ночью я сидел в комнате Смита, а он ходил взад и вперед, беспрестанно куря и разговаривая.

— Элтем имеет влиятельных друзей в Китае, — сказал он, — но они не смеют пригласить его сейчас в Наньян. Он знает страну, как знает Норфолк, его так просто не возьмешь!

Я думаю, его предосторожности здесь спутали вражеские карты. Покушение в поезде показывает, что они пользуются любой возможностью. Но пока Элтем отсутствовал (кстати, он ездил в Лондон, чтобы купить все необходимое для своих «укреплений»), они позаботились о дополнительных мерах. В случае, если бы им не представилась возможность разделаться с ним до его возвращения сюда, они подготовили кое-что, чтобы достать его и здесь!

— Но каким образом?

— Это загадка. Но смерть собаки в кустах уже говорит о многом.

— Ты думаешь, что кто-то, подосланный Фу Манчи, находится во рву?

— Это невозможно, Петри. Ты думаешь о тайных ходах и тому подобном. Их нет. Элтем прочесал каждый фут. Ни одну мышиную нору не пропустил. А что касается туннеля подо рвом, так дом стоит на крепкой римской каменной кладке. Здесь был лагерь времен императора Адриана. Я видел очень старинный план монастыря Круглого Рва, как его тогда называли. Там нет ни входа, ни выхода, только ступеньки. Так как же был убит пес?

Я выколотил свою трубку о каминную решетку.

— Мы опять в самом центре событий, — сказал я.

— Мы всегда в самом центре, — ответил Смит. — Опасность для нас здесь, в Норфолке, не больше, чем в Лондоне. Но что они хотят сделать? Тот человек в поезде с чемоданчиком инструментов — каких инструментов? Затем появление этих зеленых глаз. Не могли они быть глазами Фу Манчи? Не задумали ли они какое-то такое уникальное и неслыханное преступление, что оно непременно требует присутствия самого хозяина?

— Может, ему нужно помешать Элтему уехать из Англии, не убивая его?

— Именно так. Возможно, у него есть приказ быть милосердным. Но не дай Бог быть жертвой китайского милосердия!

Я отправился в свою комнату. Но я даже не разделся. Вместо этого я наполнил табаком трубку и уселся у открытого окна. Воспоминание об ужасном китайском докторе, его лице с подернутыми пленкой глазами никогда не оставляло меня. Мысль, что он может быть где-то рядом, не давала мне спать.

Вой и лай собаки почти не прерывался. Когда все в Редмоуте уже затихло, скорбные завывания поднимались в ночи, и в них было что-то угрожающее. Я сидел, глядя на уходящий вниз склон, где кустарник выглядел, как черный остров на фоне зеленого моря. Луна плыла в безоблачном небе, воздух был теплый, напоенный ароматами сельской местности.

Именно в кустарнике колли мистера Денби встретил свою таинственную смерть, и именно в кустарнике исчезла тварь, которую видела мисс Элтем. Какой же жуткий секрет хранил этот кустарник?

Цезарь перестал лаять.

Как остановившиеся часы иногда будят спящего, так и неожиданно оборвавшийся вой, к которому я уже привык, вызвал меня из мира мрачных фантазий.

При свете луны я взглянул на свои часы. Было двенадцать минут первого.

Когда я убрал часы, пес вдруг залаял опять, теперь уже с неистовой злобой. Он то выл, то рычал, но как-то совсем иначе, чем прежде. Его будка сотрясалась каждый раз, как он дергал свою цепь, пытаясь сорваться, бешеными прыжками кидаясь вперед. И когда я встал и высунулся из окна, откуда был виден угол дома, он все-таки сумел сорваться с цепи.

С хриплым лаем он совершил тот решающий рывок, и я слышал, как его тяжелое тело ударилось о деревянную стену. Потом раздался странный гортанный крик… и собачье рычанье стихло за домом. Он вырвался на волю! Но этот гортанный звук вышел не из собачьей пасти. За кем он гнался?

В какой момент его загадочная добыча залезла в кустарник, я не знаю. Я знаю только, что я абсолютно ничего не видел, пока Цезарь не промчался через лужайку и не полез напролом через кусты.

Затем сверху донесся слабый звук, сказавший мне, что я не был единственным зрителем этой сцены. Я еще дальше высунулся из окна.

— Это вы, мисс Элтем? — спросил я.

— О, доктор Петри! — отозвалась она. — Я так рада, что вы не спите. Мы не можем никак помочь? Цезаря убьют.

— Вы видели, за чем он погнался?

— Нет, — ответила она и вдруг резко вскрикнула.

По траве бежала странная фигура человека в голубом халате, с высоко поднятым фонарем и револьвером в правой руке. Я едва успел узнать мистера Элтема, прыгнувшего в чащу кустарника вслед за псом.

Но оказалось, что есть еще один свидетель происходящего, — мы услышали голос Найланда Смита:

— Назад, Элтем! Назад!

Я выбежал в коридор и помчался вниз по лестнице. Парадная дверь была открыта. В кустах шел страшный бой между псом и кем-то еще. Подбежав к лужайке, я наткнулся на Смита, который был одет и, по-видимому, не ложился спать. Он только что спрыгнул с окна второго этажа.

— Этот человек сошел с ума! — резко сказал он — Бог знает что там спряталось, в этих кустах! Он не должен был идти туда один!

Мы вместе побежали к пляшущему свету лампы Элтема. Звуки борьбы внезапно оборвались. Спотыкаясь о пни и коряги, продираясь вперед через хлещущие нас низкие ветви кустов, мы добрались до того места, где, склонившись, стоял на коленях священник. Он поднял на нас глаза, на которых в тусклом свете фонаря блестели слезы.

— Посмотрите! — воскликнул он.

Тело пса неподвижно лежало у его ног.

Горько было сознавать, что бесстрашное животное так встретило свою смерть, но, когда я наклонился и осмотрел его, я был рад обнаружить признаки жизни.

— Вытащите его, — сказал я, — он не мертв.

— И побыстрее, — гаркнул Смит, всматриваясь в темноту справа и слева.

И мы трое поспешили оставить это адское место, таща с собой пса. Никто нас не побеспокоил.

В наступившей абсолютной тишине не слышалось ни звука.

У края лужайки мы встретили полуодетого Денби; почти одновременно появился садовник, Эдвардс. В одном из окон показались белые как полотно лица слуг, а мисс Элтем крикнула мне из своей комнаты:

— Цезарь мертв?

— Нет, — ответил я, — только оглушен.

Мы отнесли собаку во двор, и я осмотрел голову пса. Удар был нанесен тяжелым тупым инструментом, но череп проломлен не был. Убить собаку такой породы нелегко.

— Вы не займетесь псом, доктор? — спросил Элтем. — Мы не должны позволить этому злодею уйти.

Его лицо было суровым и неподвижным. Этот человек не был похож на робкого пастора, которого мы знали, — это был опять «пастор Дэн».

Я согласился позаботиться о собаке, а Элтем и остальные пошли за фонарями, чтобы обыскать все кусты. Когда я мыл рану между ушами мастиффа, ко мне присоединилась мисс Элтем. Я думаю, что именно звук ее голоса, а не мои профессиональные навыки вернули Цезаря к жизни.

Как только она вошла, он слабо завилял хвостом и в следующее мгновение с усилием поднялся на ноги, одна из которых была ранена.

Оказав псу первую помощь, я оставил его на попечение молодой хозяйки и присоединился к группе поиска. Мы зашли в кустарник с четырех сторон и прочесали его, но ничего не нашли.

— Там абсолютно ничего нет, и в то же время никто не мог отсюда сбежать, — ошеломленно сказал Элтем.

Мы стояли на лужайке и смотрели друг на друга, ничего не понимая. Найланд Смит, раздосадованный, но задумчивый, подергивал мочку левого уха, как он всегда делал, решая в уме трудную задачу.

 

ГЛАВА IX

ТРЕТЬЯ ЖЕРТВА

С рассветом Элтем, Смит и я как следует проверили все электрические приспособления. Они функционировали безупречно. Становилось все более неприятным, как кто-то мог забраться в Редмоут и исчезнуть в течение ночи. Забор с колючей проволокой оставался нетронутым, и не было никаких признаков того, что с ним что-либо делали.

Мы со Смитом тщательно осмотрели кустарник.

Там, где мы нашли пса, шагах в пяти в западу от букового дерева, трава и сорняки были истоптаны, а окружавшие лавры и рододендроны несли свидетельства происходившей схватки, но мы не обнаружили ни одного следа человеческой ноги.

— Земля сухая, — заметил Смит. — Ничего другого ожидать было нельзя.

— По-моему, — сказал я, — кто-то пытался разделаться с Цезарем. Его присутствие представляет для них опасность. А он в бешенстве сорвался с цепи.

— Я тоже так думаю, — согласился Смит. — Но почему этот человек пришел сюда? И как, расправившись с собакой, выйти из Редмоута? Я готов признать возможность того, что кто-то проник сюда днем, когда ворота открыты, и прятался до сумерек. Но как, каким чудом может он отсюда выйти? Он должен обладать качествами птицы!

Я вспомнил слова Гребы Элтем и рассказал моему другу, как она описала существо, которое видела вползавшим в этот дьявольский кустарник.

— Такого рода предположения могут завести нас в область, находящуюся за пределами наших возможностей, Петри, — сказал он. — Давай держаться того, что мы можем понять, а это поможет прояснить то, что пока непонятно. Вот как на сегодняшний день обстоят дела:

1) Элтем, необдуманно решивший вернуться во внутренние районы Китая, получает предупреждение от официального лица, чью дружбу он каким-то образом завоевал, требующее, чтобы он оставался в Англии.

2) Я знаю это официальное лицо как члена Желтой группы, которую доктор Фу Манчи представляет в Англии.

3) Несколько попыток разделаться с Элтемом, о которых нам почти ничего не известно, провалились, скорее всего благодаря его «оборонительным сооружениям». Покушение в поезде не удалось из-за того, что кофе в вагоне-ресторане пришелся не по вкусу мисс Элтем. Покушение на Элтема здесь провалилось из-за бессонницы мисс Элтем.

4) В то время, как Элтем отсутствовал, в Редмоуте проводятся приготовления к его возвращению, что привело:

а) к смерти колли мистера Денби;

б) к тому, что мисс Элтем видела и слышала;

в) к тому, что мы все видели и слышали прошлой ночью.

Итак, разъяснение четвертого пункта — раскрытие характера этих приготовлений — становится нашей первоочередной задачей. Главная цель этих приготовлений, Петри, — обеспечить кому-то доступ в комнату Элтема. Другие события имеют побочный характер. Например, от собак нужно было избавиться; и, разумеется, бессонница мисс Элтем спасла ее отца и во второй раз.

— Но от чего? Ради Бога, скажи — от чего?

Смит бросил взгляд на тени с пятнами солнечного света на лужайке.

— От прихода какого-то гостя, может быть, самого Фу Манчи, — сказал Смит негромко. — Цели такого посещения мы никогда не узнаем, потому что, если б узнали, это означало бы, что цель достигнута.

— Смит! — сказал я. — Я не вполне понимаю тебя, но как, по-твоему, у него здесь где-то спрятана какая-нибудь ужасная тварь? Это на него похоже!

— Я начинаю подозревать, что здесь спрятана самая страшная и грозная тварь современного мира. Я уверен, что в Редмоуте находится сам Фу Манчи!

В этот момент наш разговор прервал Денби, сообщивший, что он осмотрел ров, обочину дороги и берег реки, но не нашел следов человека или каких-либо других улик.

— Я думаю, прошлой ночью из Редмоута не уходил никто, — сказал он голосом, в котором слышался благоговейный ужас.

Тот день тянулся медленно. Мы организовали группу и прочесали окрестности в поисках незнакомых следов, осмотрели каждый фут римских руин, но безрезультатно.

— А не может твое присутствие здесь заставить Фу Манчи отказаться от своих планов? — спросил я Смита.

— Думаю, что нет, — ответил он. — Видишь ли, если мы не сможем удержать Элтема, он через две недели отплывет в Китай. Поэтому доктор Фу Манчи не может терять времени. И потом, мне кажется, что характер всех этих приготовлений таков, что остановить события уже невозможно. Конечно, Фу Манчи может несколько отклониться в сторону от намеченного, попытавшись убить меня, если возникнет такая возможность. Но мы по опыту знаем, что он не позволит ничему помешать своим планам.

Я полагаю, что предчувствие беды — одно из немногих состояний человека, подвергающих его нервную систему наиболее сильному стрессу. Любое ожидание — неважно, радости или боли — чувствуется острее, чем сама реальность, которой оно предшествует; но это пассивное ожидание в Редмоуте, ожидание удара, который, как мы знали, неизбежен, превосходило по нервному напряжению все, что я когда-либо испытывал ранее.

Я чувствовал себя, как человек, привязанный к жертвеннику ацтеков, над которым занесен нож жреца!

Вокруг пульсировали таинственные злобные силы, и против них у нас не было защиты. При всем ужасе происходившего я считают Божьей милостью то, что развязка наступила так быстро и внезапно: в этом тихом доме в графстве Норфолк нам пришлось схватиться с самыми фантастическими ужасами, характерными для операций, проводимых Фу Манчи. Мы не успели опомниться, как все это обрушилось на нас. В драмах реальной жизни не бывает музыкального сопровождения.

Мы сидели на маленькой террасе в наступающих сумерках, и я помню, что эта мирная сцена, казалось, показывала необоснованность моих опасений и страха перед близкой трагедией. Вдруг Цезарь, который в течение всего дня вел себя, как послушный пациент, опять начал выть, и я увидел, как вздрогнула Греба Элтем.

Я взглянул на Смита и уже собрался предложить уйти в комнаты, когда события приняли бурный оборот. Видимо, присутствие девушки подвигнуло Денби на необдуманный поступок, он почувствовал желание выделиться в ее глазах. Но, как я теперь припоминаю, он почти не сводил взгляда с кустов, только иногда посматривая на ее лицо, затем неожиданно вскочил, как безумный, опрокинув свой стул, и помчался через лужайку к деревьям.

— Вы видели? — кричал он. — Вы видели это?

У него, очевидно, был револьвер. На краю полосы кустарника раздался выстрел, и мы увидели оружие в поднятой руке Денби.

— Греба, пойди и запри все окна! — крикнул Элтем. — Мистер Смит, заходите в кусты с западной стороны. Доктор Петри, с восточной! Эдвардс, Эдвардс… — Он побежал, как кошка, через лужайку.

Когда я бежал в противоположном направлении, я услышал голос садовника у нижних ворот и понял замысел Элтема. Он состоял в том, чтобы окружить кусты.

Еще два выстрела и две вспышки из густой зеленой чащи. Затем — громкий крик (мне показалось, кричал Денби) и еще один, сдавленный.

Затем тишина, прерываемая лишь завываниями мастиффа.

Я промчался через розовый сад, перепрыгнул через клумбу герани и гелиотропа и полез в гущу кустов под вязами. Слева слышались крики Эдвардса и голос Элтема, что-то говорившего ему в ответ.

— Денби! — закричал я и еще раз, громче: — Денби!

Но опять наступила тишина.

Теперь над Редмоутом сгущались сумерки, но мои глаза уже привыкли к темноте, и я мог достаточно ясно разглядеть то, что лежало передо мной. Стараясь не думать о том, что может подстерегать меня вверху, внизу, вокруг, я пробирался дальше, в самую гущу кустов.

— Вернон! — С одного края кустарника донесся голос Элтема.

— Держись больше вправо, Эдвардс, — услышал я прямо впереди крик Найланда Смита.

С жутким и непередаваемым ощущением нависшей беды я продрался к серой прогалине в зелени вязов. У подножия бука я чуть не упал, наткнувшись на Элтема. Затем появился Смит. Садовник Эдвардс, обойдя большой куст рододендронов, присоединился к нам. Какое-то мгновение мы все стояли молча.

Легкий ветерок пронесся, шурша, через листву бука.

— Где он?

Я не помню, кто это сказал, я был слишком изумлен и ошеломлен.

Элтем начал кричать:

— Вернон! Вернон! Вернон!

Голос его становился все пронзительней. Было что-то ужасное в этом безнадежном крике под шуршащими листьями бука, в окружении кустов, скрывающих Бог знает что.

Сзади дома послышался слабый лай Цезаря.

— Быстро! Свет! — резко крикнул Смит. — Давайте сюда все фонари!

Мы выбрались из чащи, уклоняясь от веток лавра и вечнозеленых кустов, и беспорядочной компанией вышли на лужайку. Лицо Элтема было мертвенно-бледно, челюсти сурово сжаты. Он встретил мой взгляд.

— Прости меня Бог! — сказал он. — Я мог бы сегодня вечером совершить убийство!

Он был человеком, сочетавшим в себе загадочные качества.

Казалось, прошла вечность, пока мы нашли фонари. Но в конце концов мы опять пошли в кусты, и нам хватило десяти минут, чтобы осмотреть всю полосу кустарника, которая оказалась довольно короткой. Мы нашли револьвер Вернона Денби, но больше ничего.

Когда мы опять стояли на лужайке, я подумал, что никогда раньше не видел Смита таким измученным.

— Боже, что мы можем сделать? — пробормотал он. — Что все это значит? — Он не ждал ответа, да его и не могло быть.

— Обыщите все кругом! — хрипло сказал Элтем. Он побежал в розовый сад и начал как безумный бродить среди цветов, бормоча: «Вернон! Вернон!»

Мы искали почти целый час. Мы прочесали каждый квадратный метр забора с колючей проволокой и не нашли ни малейшего следа. Мисс Элтем тихонько присоединилась к нам в этих отчаянных поисках. Нам помогали и несколько слуг.

Охваченные суеверным ужасом, мы опять сходились на террасе. То один, то другой присоединялся к нам, отчаявшись в безнадежных поисках. Пока не было только Элтема и Смита. Затем и они возвратились после осмотра ступеней, ведших к нижним воротам. Элтем рухнул на скамью, закрыв лицо руками.

Найланд Смит ходил взад и вперед, как животное, попавшее в клетку, щелкая зубами и подергивая мочку своего уха. То ли оттого, что в голову ему пришла внезапно какая-то мысль, то ли потому, что вихрь его размышлений требовал немедленных действий, но он схватил фонарь и молча быстрым шагом прошел через лужайку к кустам. Я последовал за ним. Мне кажется, он хотел неожиданно застать того, кто там таился. Но неожиданность подстерегала его самого и всех нас.

Потому что прямо у самой полосы кустарника он обо что-то споткнулся и упал. Я побежал к нему.

Он споткнулся о тело Денби, лежавшее там!

Всего несколько мгновений назад его там не было, и мы не могли догадаться, как оно туда попало. Присоединившийся к нам мистер Элтем издал короткий сухой рыдающий звук и опустился на колени. Затем мы несли Вернона Денби назад к дому, а пес выл похоронный марш.

Мы положили его на траву на склоне, который шел от террасы.

Измученное лицо Найланда Смита было ужасно. Но трагедия подсказала ему, что раньше спасло Денби. Резко повернувшись к Элтему, он проревел голосом, который был слышен даже за рекой:

— Боже! Какие же мы болваны! Выпустить пса!

— Но собака… — начал я.

Смит зажал мне рот ладонью.

— Я знаю, что Цезарь покалечен, — прошептал он. — Но если там прячется человек, пес приведет нас к нему. Если там человек, он побежит! Почему мы не подумали об этом раньше? Болваны, болваны! — Он опять поднял голос: — Держи его на поводке, Эдвардс. Он поведет нас.

План удался.

Едва Эдвардс тронулся вперед, колокольчики в доме начали звонить.

— Подождите! — крикнул Элтем и бросился в дом. В следующее мгновение он уже вышел обратно. Глаза его безумно сверкали.

— Над рвом, — крикнул он, задыхаясь. И мы побежали все вместе вдоль кромки деревьев.

Над рвом было темно, но не настолько, чтобы не увидеть узкую приставную лестницу из тонкого бамбука и шелкового шнура, свисавшую с двух крюков поверх двенадцатифутового забора из колючей проволоки. Не было слышно ни звука.

— Он ушел! — пронзительно закричал Элтем. — Вниз по ступенькам!

Мы побежали изо всех сил. Но Элтем обогнал нас. Как вихрь выдернул он болты и засовы и выскочил на дорогу, которая прямой белой полосой вела к подъему, где находились римские руины. Но на ней не было ни души. До наших ушей донесся отдаленный лай пса.

— Черт с ним! Он все равно калека, — прошипел Смит. — Преследовать тень можно и без него.

Через несколько часов, когда встало солнце, кустарник раскрыл свою тайну, оказавшуюся довольно простой: в яму была засунута большая бочка с подвижной крышкой, искусно привязанной к лавровому кусту и замаскированной пучками травы. У забора валялась тонкая бамбуковая палка с крюком на конце, к которому, очевидно, и цеплялась лестница.

— Как раз конец этой лестницы, исчезающей в кустах, и видела мисс Элтем, — сказал Смит, — когда она подняла тревогу и ему не удалось пробраться в комнату ее отца. Он и тот, кто там с ним еще был, без сомнения, прокрались в Редмоут днем, когда Элтем был в Лондоне, принеся с собой уже приготовленную бочку и все приспособления. Они спрятались где-то здесь, возможно, в кустах, и ночью устроили этот тайник. Вырытую землю бросали на клумбы, а лавровый куст, наверное, приготовили заранее. Видите ли, попасть внутрь для них никогда не представляло большой проблемы. Но из-за «защитных сооружений» было невозможно (по крайней мере пока Элтем был дома) выйти отсюда после наступления темноты. Поэтому для целей Фу Манчи рабочая база внутри Редмоута была существенно необходима. Его слуга — а Фу Манчи нуждался в помощи, — должно быть, прятался где-то снаружи; где — Бог его знает! В дневное время они могли входить и выходить через ворота, как мы уже заметили.

— Ты думаешь, это был Фу Манчи собственной персоной?

— Это представляется возможным. У кого еще такие глаза, которые мисс Элтем видела в окне прошлой ночью?

Теперь остается рассказать о том, как Фу Манчи планировал помешать Элтему уехать из Англии в Китай. Об этом мы узнали от Денби. Ибо Денби не погиб.

Легко было догадаться, что он наткнулся на незваного гостя у самого входа в его нору; его оглушили (судя по всему, мешком с песком) и втащили в тайник. Когда обыск кустарника был завершен, его тело отнесли к краю кустов и положили там, где мы его нашли.

Я не могу объяснить, почему ему сохранили жизнь, но были приняты меры, чтобы он не пришел в сознание и не открыл тайну, которую хранил кустарник. Только спустив с цепи пса, удалось прервать визит незваного гостя в Редмоут.

Денби поправлялся очень медленно и, когда уже был на пути к выздоровлению, не мог добавить ни одного факта к тому, что у нас уже было, — потеря памяти была полной!

Это, по моему мнению и по мнению специалистов, привлеченных для консультации, было результатом не удара по голове, а подкожного впрыскивания; крошечный след укола находился ниже и правее четвертого позвонка. Таким образом, сам не сознавая этого, бедняга Денби дал нам последнее звено в цепи доказательств, ибо, несомненно, посредством этой операции Фу Манчи планировал стереть из памяти Элтема его намерение возвратиться в Хэнань.

Природа жидкости, которая оказывала такое действие на мозг, была загадкой, разгадать которую было не под силу западной науке, — одной из многих жутких тайн доктора Фу Манчи.

 

ГЛАВА X

ТАИНСТВЕННЫЙ КИТАЕЦ

С тех пор как Найланд Смит возвратился из Бирмы, я почти во всех газетах натыкался на свидетельства кипучей деятельности Фу Манчи. Я не мог определить, почему и как такие материалы ускользали от моего внимания. То ли я тогда не придавал им особого значения, то ли они теперь стали особенно многочисленными?

Однажды вечером, вскоре после приезда из Норфолка, просматривая ряд газет, которые я принес с собой, я нашел по крайней мере четыре заметки, более или менее связанные с мрачным делом, которым мы с моим другом занимались.

Я всерьез уверен, что ни один белый человек не понимает бесчувственной жестокости китайцев. За все время пребывания доктора Фу Манчи в Англии пресса хранила единодушное молчание относительно его существования благодаря Найланду Смиту. Но в результате я уверен, что мой рассказ о делах этого китайца будет во многих кругах встречен с недоверием.

Ранее этим вечером я только писал первые главы, и я понимал, как трудно будет читателю в уютной и безопасной обстановке поверить, что человеческое существо может быть способно на такие хладнокровные злодейства, заранее продуманные и осуществленные недрогнувшей рукой, как в случае с той смертоносной тварью, которую напустили на сэра Криктона Дейви.

Можно было бы ожидать, что самый закоренелый, безбожный злодей не осмелится применить против своего злейшего врага такое оружие, как «поцелуй зайята». Голова моя была занята подобными мыслями, когда вдруг мое внимание привлекла следующая заметка:

От нашего специального

корреспондента

Нью-Йорк

Агенты секретных служб правительства США ищут на островах Южно-Китайского моря уроженца Гавайских островов с острова Мауи, который, как считают, продает ядовитых скорпионов в Гонолулу китайцам, желающим избавиться от своих детей.

Детоубийство, в том числе с помощью скорпионов, стало таким частым у китайцев, что власти начали расследование, которое навело на след торговца скорпионами из Мауи.

Практически все таинственно погибающие дети — девочки, которых китайцы не хотят иметь, и почти в каждом случае родители приписывают смерть укусу скорпиона и готовы представить ядовитое насекомое в качестве доказательства.

Власти не сомневаются, что детоубийство посредством укуса скорпиона становится обычной практикой. Агентам отдан приказ любой ценой схватить торговца скорпионами.

Стоит ли удивляться, что такой народ породил Фу Манчи? Я наклеил газетную вырезку в альбом, решив, что, если доживу до опубликования моего рассказа о тех днях, я процитирую эту заметку, проливающую дополнительный свет на китайский характер.

Я вырезал также сообщение агентства Рейтер в газете «Глоб» и абзац из «Стар». Они свидетельствовали о глубоком недовольстве, тайном брожении, вдохновителем которого в пока мирной Англии был зловещий доктор Фу Манчи:

Гонконг, пятница

Ли Хон Хунг, китаец, стрелявший вчера в губернатора, предстал перед судом по обвинению в покушении на преднамеренное убийство. Обвиняемый, не имевший защитника, признал себя виновным. Помощник королевского прокурора попросил вернуть заключенного под стражу до понедельника. Суд удовлетворил просьбу прокурора. Снимки, сделанные очевидцами преступления, показывают присутствие сообщника, также вооруженного револьвером. Сообщается, что этот человек, арестованный вчера вечером, имел при себе документальные свидетельства, доказывающие его вину.

Затем последовали другие материалы:

Изучение документов, найденных при обыске сообщника Ли Хон Хунга, показало, что оба щедро финансировались Кантонским обществом Триад, руководители которого предписали им убить сэра Ф. М или мистера К. С., секретаря по делам колоний. В рапорте, подготовленном сообщником для отправки в Кантон, также обнаруженном при личном обыске, он выразил сожаление по поводу провала покушения.

В Санкт-Петербурге распространено официальное сообщение о том, что подразделение китайских солдат и толпа деревенских жителей окружили дом российского подданного Саида Эфенди в окрестностях Хотана в Китайском Туркестане.

Они открыли стрельбу по дому и подожгли его. В доме находилось около 100 российских подданных, многие из них погибли.

Русское правительство дало указание своему полномочному представителю в Пекине заявить решительный протест по этому поводу.

И наконец, в колонке частных сообщений я нашел следующее:

Хэнань. Отменил посещение. Элтем.

Только я вклеил это в мой альбом, вошел Найланд Смит и уселся в кресло за столом напротив меня. Я показал ему вырезку.

— Я рад за Элтема и за девушку, — сказал Смит. — Но это знаменует еще одну победу Фу Манчи. Боже праведный! Зачем Ты откладываешь возмездие!

Загорелое лицо Смита сильно похудело с тех пор, как он начал сражение с самым грозным врагом, когда-либо противостоявшим человеку. Он встал и начал беспокойно ходить по комнате, яростно набивая табаком свою вересковую трубку.

— Я видел сэра Лайонела Бартона, — сказал он вдруг. — Короче говоря, он надо мной смеялся! В течение месяцев я все не мог понять, куда он уехал. А он был в Египте. Он как заколдованный, его и смерть боится. В «Таймс» опубликовано его письмо. Он видел в Тибете такие вещи, которые Фу Манчи предпочел бы скрыть от глаз Запада; в сущности, он, по-моему, нашел новый ключ к воротам Индийской империи.

Мы уже давно внесли имя сэра Лайонела Бартона в список людей, через чьи трупы Фу Манчи нужно было перешагнуть, чтобы достичь своих целей. Ориенталист и исследователь, бесстрашный путешественник, первым проникший в Лхасу, трижды в одежде паломника входивший в закрытую для европейцев Мекку, Бартон теперь опять обратил свои взоры к Тибету и этим подписал свой смертный приговор.

— То, что он сумел живым добраться до Англии, — хороший признак? — вопросительно глядя на Смита, предположил я.

Смит покачал головой и зажег почерневшую трубку.

— Англия сейчас — это паутина, — ответил он. — Паук будет ждать своего часа, Петри. Иногда я впадаю в отчаяние. За сэром Лайонелом уследить невозможно. Видел бы ты его дом в Финчли. Низенький такой, со всех сторон деревья. Сыро — как в болоте, запах — как в джунглях. Все кверху дном. Он только сегодня приехал и работает и ест (и спит, по-моему) в кабинете, который выглядит, как аукцион Сотби после землетрясения. В остальных комнатах — наполовину зверинец, наполовину цирк. У него конюх — бедуин, китаец — камердинер и Бог знает какие еще чудные люди.

— Китаец!

— Да, я его видел. Косоглазый кантонец, которого он зовет Кви. Мне он не нравится. Кроме того, там есть некий секретарь, Строцца, с очень неприятным лицом. Насколько я понимаю, он хороший языковед и переводит испанские записи к новой книге Бартона о майапанских храмах, которая скоро выйдет. Кстати, весь багаж сэра Лайонела пропал на пристани, включая его тибетские записи.

— Важная деталь!

— Конечно. Но он возражает, говорит, что пересек Тибет от Куен Луна до Гималаев и остался цел, и поэтому вряд ли возможно, что ему суждено погибнуть в Лондоне. Я уходил от него, когда он диктовал свои записи по памяти со скоростью двести слов в минуту.

— Он не теряет времени.

— Еще бы! Кроме книги о Юкатане и о Тибете, ему еще нужно на следующей неделе прочесть в институте свой научный труд о гробнице, которую он раскопал в Египте. Когда я уходил, подъехал какой-то фургон с доков и двое грузчиков доставили в дом саркофаг размером с лодку. По словам сэра Лайонела, он уникален и отправится прямиком в Британский музей после того, как сэр Лайонел его исследует. Этот человек делает шестимесячную работу за шесть недель и потом уезжает опять.

— Что ты предлагаешь делать?

— Что я могу сделать? Я знаю, что Фу Манчи попытается убить его. Я не могу в этом сомневаться. Уф, как вспомню, так вздрогну! Что за дом! Клянусь тебе, Петри, в комнаты никогда не проникает солнечный свет, и, когда я сегодня приехал, тучи комаров роились, как пылинки, в редком луче, иногда проникавшем через частокол деревьев. В доме запах сырости, чуть ли не малярийные пары, а вся западная сторона дома увита то ли лианами, то ли еще какими-то ползучими растениями, которые он однажды привез, с едким экзотическим запахом, полностью соответствующим всей атмосфере дома. Попомни мои слова, нет более подходящего места для совершения убийства.

— Ты принял меры предосторожности?

— Я зашел в Скотланд-Ярд и послал человека наблюдать за домом, но… — Он беспомощно пожал плечами.

— Как выглядит сэр Лайонел?

— Как безумец, Петри. Высокий, грузный, в грязном домашнем халате, с нечесаными седыми волосами и торчащими усами, острыми голубыми глазами и темным загаром. Не поймешь, то ли он носит короткую бородку, то ли очень редко бреется. Когда я уходил, он расхаживал по комнате среди тысячи и одной редкости, составляющей его уникальную коллекцию, мимо античной мебели, справочников, рукописей, мумий, копий, глиняной посуды и Бог знает еще чего, иногда отшвыривая ногой валяющуюся на его пути книгу или спотыкаясь о чучело крокодила или мексиканскую маску, то диктуя, то разговаривая. Кошмар!

Мы помолчали.

— Смит, — сказал я, — у нас нет прогресса в этом деле. При всей той мощной силе, которая против него выставлена, Фу Манчи удается ускользать от нас и по-прежнему идти своим непостижимым дьявольским путем к цели.

Найланд Смит кивнул.

— И мы не знаем всего, — сказал он. — Мы отмечаем людей, осознающих Желтую Погибель, и предупреждаем их — если успеваем. Может быть, им удастся спастись, может быть — нет. Но что мы знаем о других, которые, возможно, гибнут каждую неделю в результате действий этого убийцы? Мы не можем знать всех, кто разгадал загадку Китая.

Каждый раз, когда я читаю сообщения о том, что нашли утопленника, или что кто-то якобы совершил самоубийство или скоропостижно умер будто бы естественной смертью, я начинаю думать о Фу Манчи. Поверь мне, он вездесущ, его щупальца обнимают все. Я сказал, что сэр Лайонел, наверно, заколдован от смерти. Тот факт, что мы живы, — тоже чудо.

Он взглянул на часы.

— Почти одиннадцать, — сказал он. — Но ложиться спать нельзя — время дорого, не говоря уже о том, что это опасно.

Мы услышали звонок у входной двери. Затем последовал стук в дверь нашей комнаты.

— Войдите! — крикнул я.

Вошла девушка с телеграммой, адресованной Смиту. В свете лампы я видел его квадратную челюсть и стальной блеск глаз. Он взял конверт из рук девушки и открыл его, затем взглянул на бланк, встал и передал его мне. Беря свою шляпу с моего письменного стола, он сказал:

— Помоги нам Бог, Петри!

В телеграмме говорилось: «Сэр Лайонел убит. Немедленно приезжайте к нему домой. Жду. Инспектор Веймаут».

 

ГЛАВА XI

ЗЕЛЕНЫЙ ТУМАН

Хотя мы и спешили, как могли, была уже полночь, когда наша машина свернула на дорогу, на которую падали темные тени деревьев. В дальнем конце ее, как бы показываясь из туннеля, возникли в отблесках лунного света окна Роуэн-Хауза, дома сэра Лайонела Бартона.

Выйдя из машины перед крыльцом длинного приземистого здания, я увидел, что оно со всех сторон окружено зарослями деревьев и кустов. На фасаде вилось ползучее растение, упомянутое Смитом, воздух был пропитан едким запахом гниющей растительности, с которым смешивался густой аромат маленьких красных ночных цветов, буйно распустившихся на вьющихся стеблях.

Место выглядело поистине диким, и, когда инспектор Веймаут ввел нас в холл, я увидел, что интерьер соответствовал экстерьеру: холл был построен по образцу внутренних помещений ассирийских храмов. Приземистые колонны, низкие сиденья, то, что висело на стенах, — все красноречиво указывало на запустение, на всем лежал толстый слой пыли. Запах плесени был почти так же силен, как и снаружи, под деревьями.

Детектив проводил нас в библиотеку, содержимое которой частью валялось на полу, будучи слишком обильным, чтобы уместиться в шкафах.

— Боже! — воскликнул я. — Что это?

Что-то спрыгнуло с книжного шкафа и, легкой упругой походкой беззвучно пройдя по ковру, заваленному мусором, выбежало из библиотеки, как золотистая молния. Я стоял, потеряв дар речи, глядя вслед животному. Инспектор Веймаут сухо рассмеялся.

— Это молодая пума… или что-то вроде этого, доктор. Этот дом полон сюрпризов — и тайн.

Голос его звучал не очень уверенно. Он плотно закрыл дверь.

— Где он? — резко спросил Найланд Смит. — Как это произошло?

Инспектор Веймаут сел и прикурил сигару, которую я ему предложил.

— Я думаю, вы захотите услышать некую предысторию, перед тем как осмотреть его?

Смит кивнул.

— Так вот, — продолжал инспектор, — человек, которого вы договорились послать из Скотланд-Ярда, действительно приезжал сюда и занял наблюдательную позицию на дороге, откуда хорошо были видны ворота. До половины одиннадцатого ничего не произошло, затем в дом вошла молодая леди.

— Молодая леди?

— Мисс Эдмондс, стенографистка сэра Лайонела. Придя домой, она обнаружила, что ее сумка с кошельком пропала, и она вернулась посмотреть, не оставила ли ее здесь. Она подняла тревогу. Наш человек услышал шум и вошел в дом. Затем он выбежал и позвонил нам. Я сразу же послал вам телеграмму.

— Вы сказали, что он услышал шум. Какой шум?

— С мисс Эдмондс произошла сильная истерика!

Смит начал ходить по комнате в сильном возбуждении.

— Расскажите, что он увидел, когда вошел.

— Он увидел слугу-негра — в доме нет ни одного англичанина, — который пытался успокоить девушку вон в том холле, а малаец и еще один цветной били себя по лбу и выли. Ни от кого из них невозможно было добиться толку, и он начал расследование сам. Еще раньше, вечером, он определил координаты дома, а по свету в окне первого этажа — местонахождение кабинета, поэтому он пошел искать дверь в кабинет. Он ее нашел, но она была заперта изнутри.

— Ну, и дальше?

— Он вышел и, обойдя дом, подошел к окну. Там нет занавески, и из кустов можно видеть, что происходит в этом складе хлама, называемом кабинетом. Он заглянул туда, как это, очевидно, сделала и мисс Эдмондс до него. То, что он увидел, объяснило, почему она впала в истерику.

Мы со Смитом жадно слушали его рассказ.

— Посреди всего этого хлама на полу стоял ящик с египетской мумией, перевернутый набок, а сэр Лайонел Бартон лежал лицом вниз, обхватив его руками.

— Боже мой! Да-да, продолжайте.

— Горела только настольная лампа с абажуром. Она стояла на стуле, и свет ее падал прямо на него; она освещала участок на полу. — Инспектор развел руки, показывая размер участка. — Ну вот, когда он разбил стекло, открыл окно и полез внутрь, он увидел кое-что еще. Так он говорит.

Инспектор сделал паузу.

— Что он увидел? — кратко спросил Смит.

— Что-то вроде зеленого тумана, сэр. Он говорит, что этот туман был как живой. Он двигался над полом, на высоте примерно одного фута в направлении занавеса на другом конце кабинета.

Найланд Смит впился глазами в говорившего.

— Где он впервые увидел этот зеленый туман?

— Он говорит, мистер Смит, ему показалось, что туман шел из ящика с мумией.

— Так, продолжайте.

— Нужно отдать ему должное, он все-таки влез в комнату, увидев подобное. Не испугался. Он перевернул тело. Сэр Лайонел выглядел ужасно. Он был мертв. Вернув труп в прежнее положение, Крокстед — так звали агента — пошел к этой занавеске. Там была стеклянная дверь. Она оказалась закрытой. Он открыл ее; она выходила в теплицу, уставленную хламом от кафельного пола до самой стеклянной крыши. Внутри было темно, но из кабинета шло достаточно света — он ведь, по сути дела, является гостиной, — и Крокстед включил все лампы, чтобы еще раз взглянуть на зеленый ползучий туман. Вниз ведут три ступеньки, на которых лежал мертвый китаец.

— Мертвый китаец?

— Да, именно. Мертвый китаец.

— Вы вызывали доктора?

— Да, местного. Я видел, что он абсолютно ничего не мог понять. Три раза сам себе противоречил. Но нам и не нужны мнения других медиков, пока мы не получили заключения эксперта.

— А Крокстед?

— Крокстед почувствовал себя плохо, и его отправили домой в машине.

— Что с ним?

Инспектор Веймаут поднял брови и тщательно стряхнул пепел с сигары.

— Он держался до моего прихода, рассказал все и сразу потерял сознание. Он сказал, что ему показалось, будто кто-то в теплице схватил его за горло.

— В буквальном смысле?

— Я так и не понял. Девушку, разумеется, тоже пришлось отправить домой.

Найланд Смит задумчиво подергал себя за мочку левого уха.

— У вас есть какая-нибудь версия? — спросил он.

Веймаут пожал плечами.

— Насчет зеленого тумана — нет, — сказал он. — Ну что, войдем?

Мы прошли через ассирийский холл, где, объятые паникой, собрались слуги этого странного дома. Их было четверо: двое негров и двое азиатов. Я не нашел среди них китайца Кви, о котором говорил Смит, и секретаря-итальянца; и по тому, как мой друг всматривался в тени комнаты, я догадался, что он тоже удивлен их отсутствием. Мы вошли в кабинет сэра Лайонела, описать который у меня не хватает слов.

Слова Найланда Смита о «помещении аукциона Сотби после землетрясения» сразу вспомнились мне, когда я увидел эту комнату, буквально заваленную редким хламом — добычей сэра Лайонела в Африке, Мексике и Персии. В проходе у камина на чемодане стояла газовая печурка, а около нее валялись походные котелки и кастрюли. Запах гниющей растительности, смешанный с навязчивым ароматом ночных цветов, проникал в комнату через открытое окно.

На полу в середине комнаты у перевернутого саркофага лицом вниз лежала человеческая фигура в халате. Руки мертвеца были протянуты вперед, обнимая ящик с древнеегипетской мумией.

Мой друг подошел и опустился на колени около трупа.

— Боже милостивый! — Смит вскочил на ноги и с неописуемым выражением на лице повернулся к инспектору Веймауту. — Вы не знаете сэра Лайонела Бартона в лицо? — рявкнул он.

— Нет, — начал Веймаут, — но…

— Это не сэр Лайонел. Это Строцца, его секретарь.

— Что! — вскрикнул Веймаут.

— Где второй — китаец? Быстро! Где он? — закричал Смит.

— Я его оставил лежать там, где его нашли, — на ступеньках теплицы, — сказал инспектор.

Смит побежал через всю комнату туда, где через открытую дверь виднелись груды наваленных друг на друга вещей. Отодвинув занавес, чтобы лучше видеть, он склонился над сжавшейся в комок фигурой, лежавшей на ступеньках.

— Так и есть! — громко крикнул он. — Это Кви, слуга сэра Лайонела.

Мы с Веймаутом, стоявшие над телом итальянца, посмотрели друг на друга, затем повернулись туда, где у трупа китайца с суровым лицом стоял мой друг. Легкий ветерок прошелестел через кроны деревьев; волна экзотических запахов пронеслась из открытого окна к занавесу у двери в теплицу.

Это было дыхание Востока, протянувшего свою желтую руку к Западу. Оно символизировало изощренное непостижимое могущество, явившее себя в образе Фу Манчи, так же как Найланд Смит был символом безупречной и эффективной британской мощи, стремящейся обезвредить коварного врага.

— Ясно одно, — сказал Смит, — никто в доме, за исключением итальянца, не знал, что сэра Лайонела здесь нет.

— Из чего вы это заключаете? — спросил Веймаут.

— Слуги в холле оплакивают его, как покойника. Если бы они видели, как он выходил, они бы знали, что здесь лежит кто-то другой.

— А как же насчет китайца?

— Поскольку единственный ход в теплицу — через кабинет, Кви, вероятно, спрятался там, когда хозяина не было в комнате.

— Крокстед нашел смежную дверь закрытой. Почему погиб китаец?

— И мисс Эдмондс и Крокстед нашли дверь в кабинет запертой изнутри. Как погиб Строцца? — парировал Смит.

— Вы, наверное, заметили, — продолжал инспектор, — что на секретаре халат сэра Лайонела. Именно это заставило мисс Эдмондс, глядевшую через окно, по ошибке принять его за хозяина и, как следствие, навести нас на ложный след.

— Он надел его специально, чтобы любой, кто посмотрит в окно, так же ошибся, — резко сказал Смит.

— Почему? — спросил я.

— Потому, что он пришел сюда с преступными целями. Видишь? — Смит нагнулся и поднял с пола несколько инструментов. — Вон лежит крышка. Он приходил, чтобы открыть саркофаг. Там лежала мумия знатного лица, занимавшего важные должности при фараоне Менептахе II; и сэр Лайонел говорил мне, что в пеленах, в которые он завернут, могут быть спрятаны ценные украшения и драгоценные камни. Он собирался открыть саркофаг и исследовать его содержимое сегодня вечером. Очевидно, он передумал, к счастью для себя самого.

Я задумчиво провел рукой по волосам.

— И что произошло с мумией?

Найланд Смит сухо рассмеялся.

— Она исчезла в форме зеленого тумана, — сказал он. — Посмотри на его лицо.

Он повернул тело, и, хотя я привычен к таким зрелищам, искаженные черты итальянца наполнили меня ужасом. Они несли на себе печать не просто насильственной смерти, а чего-то еще более ужасного. Я стянул с него халат и попытался найти на теле какие-нибудь следы, но напрасно. Найланд Смит с помощью детектива перенес китайца Кви в кабинет и положил его на свет. Его сморщенное желтое лицо выглядело еще более страшно, чем лицо секретаря: синие губы были растянуты, обнажая верхние и нижние зубы; на теле не было следов насилия, но и его члены были неестественно искривлены, когда он корчился в смертных муках, извиваясь, борясь за жизнь.

Ветер поднялся вновь, и едкие волны запахов сырых кустов с тяжелым приторным ароматом экзотического вьюна непрерывным потоком потекли в комнату. Инспектор Веймаут зажег потухшую сигару.

— Пока я согласен с вами, мистер Смит, — сказал он. — Строцца, зная об отсутствии сэра Лайонела, заперся здесь, чтобы взломать саркофаг. Крокстед, залезший через окно, нашел ключ, торчавший из замка. Строцца не знал, что китаец прятался в теплице.

— А Кви не смел показаться, потому что он тоже был там со своей целью, о которой мы, не знаем, — прервал Смит.

— Когда крышка была снята, нечто… некто…

— Ну, скажем, мумия?..

Веймаут натянуто улыбнулся.

— Ну хорошо, сэр, что-то такое, что исчезло из запертой комнаты, не открывая ни двери, ни окна, убило секретаря.

— И такое, что, убив секретаря, убило затем и китайца, даже не потрудившись открыть дверь, за которой он лежал, затаившись, — продолжал Смит. — Ибо однажды, инспектор, Фу Манчи завербовал себе союзника, которого даже его гигантская воля не могла полностью подчинить. Какую слепую силу, какое ужасное средство убийства заключил он в этом саркофаге!

— Ты думаешь, это работа Фу Манчи? — спросил я. — Если это правда, то его могущество — могущество сверхчеловека.

Что-то в моем голосе заставило Смита повернуться и с любопытством оглядеть меня с ног до головы.

— Неужели ты можешь в этом сомневаться? Ведь одного присутствия спрятавшегося китайца достаточно, чтобы убедиться в этом. Я уверен, что Кви был членом группы убийц, хотя, вероятно, поступил на эту службу недавно. У него нет оружия, иначе я бы склонился к мысли, что его задание было — убить сэра Лайонела, работавшего в этом кабинете, не подозревая о существовании затаившегося врага. Открыв саркофаг, Строцца невольно расстроил эти планы.

— И это привело к смерти…

— Слуги Фу Манчи. Да. Я не могу объяснить этого.

— Как ты думаешь, Смит, саркофаг вмешался в их планы или был их частью?

Мой друг посмотрел на меня в явном замешательстве.

— Ты хочешь сказать, что его прибытие в то время, когда здесь пряталась эта креатура Фу Манчи — Кви, было совпадением?

Я кивнул. Смит склонился над саркофагом, с любопытством рассматривая яркие рисунки, украшавшие его изнутри и снаружи. Саркофаг лежал на боку, и Смит, взявшись рукой за край, перевернул его.

— Тяжелый, — пробормотал он. — Строцца, наверное, опрокинул его, когда падал. Он не стал бы переворачивать его набок, чтобы снять крышку. Ага!

Он наклонился еще больше вперед, ухватив кусок бечевки, и вытащил из ящика резиновую пробку.

— Отверстие было в дне саркофага, но заткнуто пробкой изнутри, — сказал он. — Фу! Ужасный запах.

Я взял пробку из его рук и уже собирался осмотреть ее, когда в холле раздался громкий голос. Дверь распахнулась, и крупный мужчина, одетый, несмотря на теплую погоду, в меховое пальто, ворвался в комнату.

— Сэр Лайонел! — воскликнул Смит. — Я предупреждал вас! Как видите, вы чудом остались живы!

Сэр Лайонел Бартон взглянул на то, что лежало на полу, затем на Смита, на меня и, наконец, на инспектора Веймаута. Он свалился в одно из немногих кресел, не занятых книгами, и взволнованно спросил:

— Мистер Смит, что это значит? Расскажите, да поскорее.

Смит вкратце обрисовал события той ночи, во всяком случае то, что ему было известно. Сэр Лайонел Бартон тихо сидел и внимательно слушал — странная реакция, которую трудно было ожидать от человека такой кипучей нервной энергии.

— Строцца приходил за драгоценностями, — медленно сказал он, когда Смит завершил свой рассказ, и его глаза повернулись к мертвому телу итальянца. — Я был не прав, подвергнув его такому соблазну. Бог знает, зачем Кви спрятался в теплице. Возможно, чтобы убить меня, как вы предполагаете, мистер Смит, и во что мне трудно поверить. Но я не думаю, что это — дело рук вашего китайского доктора. — Он уставился на саркофаг.

Смит удивленно посмотрел на него.

— Что вы имеете в виду, сэр Лайонел?

Знаменитый путешественник продолжал смотреть на саркофаг, и в его голубых глазах можно было заметить страх.

— Сегодня вечером я получил телеграмму от профессора Ремболда, — продолжал он. — Вы правильно предположили, что о моем отсутствии знал только Строцца. Я поспешно оделся и встретился с профессором. Он знал, что я на следующей неделе должен читать лекцию о, — он опять взглянул на саркофаг, — надгробии Мекары; и он также знал, что саркофаг целым и невредимым привезен в Англию. Он умолял меня не открывать его.

Найланд Смит внимательно посмотрел на сэра Бартона.

— И как он обосновал такую странную просьбу? — спросил он.

Сэр Бартон колебался.

— Он выдвинул одну причину, — ответил он наконец, — которая меня позабавила — тогда. Должен сообщить вам, что Мекара, чью гробницу мой помощник обнаружил во время моего отсутствия в Тибете и ради которой я прервал свою поездку в Александрию, был верховный жрец и главный пророк бога Амона в царствование фараона, при котором произошел исход евреев из Египта; короче говоря, один из египетских колдунов, соревновавшихся с Моисеем в искусстве волшебства. Я думал, что эта находка уникальна, пока профессор Ремболд не рассказал мне некоторые странные подробности смерти Пажа Леруа, французского египтолога, о которых я не знал.

Мы слушали со все возрастающим удивлением, едва догадываясь, к чему это все относилось.

— Месье Леруа, — продолжал Бартон, — нашел гробницу Аменти, еще одного члена этого братства, но держал свою находку в тайне. Видимо, он открыл саркофаг прямо на месте — эти жрецы принадлежали к роду фараона и похоронены в долине Бибан-ле-Молюк. Его слуги, арабы и феллахи, оставили его почему-то, едва увидели саркофаг. Его нашли мертвым, очевидно задушенным, рядом с саркофагом. Египетское правительство замяло дело. Ремболд не смог объяснить почему, но просил меня не открывать саркофаг Мекары.

Наступило молчание.

Странные факты относительно внезапной смерти Пажа Леруа, которые я слышал в первый раз, произвели на меня неприятное впечатление, особенно потому, что исходили от человека с опытом и репутацией — сэра Лайонела Бартона.

— Сколько времени этот саркофаг находился в порту? — резко спросил Смит.

— Полагаю, что два дня. Я не суеверен, мистер Смит, и профессор Ремболд тоже, но теперь, когда мне известны эти факты насчет Пажа Леруа, я благодарю Бога за то, что я не видел того, что вышло из этого саркофага.

Найланд Смит смотрел ему в лицо суровым пристальным взглядом.

— Я рад, что вы этого не видели, сэр Лайонел, — сказал он, — потому что не знаю, какое отношение к этому делу имеет жрец Мекара, но уверяю вас, что с помощью этого саркофага доктор Фу Манчи совершил первое покушение на вашу жизнь. Попытка провалилась, но я надеюсь, что вы отправитесь со мной отсюда в гостиницу. Второй раз он так не промахнется.

 

ГЛАВА XII

ПОСЫЛКА

Той ночью, последовавшей за двойным убийством в Роуэн-Хауз, Найланд Смит и инспектор Веймаут занимались каким-то таинственным расследованием в доках, а я остался дома, чтобы продолжить свои записи. И — почему бы мне не признаться в этом — мои воспоминания напугали меня.

Я приводил в порядок свои записи о деле сэра Лайонела Бартона. Они были далеко не полными. Например, я пометил следующие вопросы:

1) Можно ли было провести какую-то параллель между смертью Пажа Леруа и смертью китайца Кви и секретаря Строццы?

2) Что стало с мумией Мекары?

3) Как убийца сумел выйти из запертой комнаты?

4) Каково было предназначение резиновой пробки?

5) Почему Кви прятался в теплице?

6) Был ли зеленый туман просто субъективной галлюцинацией — плодом воображения Крокстеда, — или он действительно видел его?

Пока на эти вопросы не было удовлетворительных ответов, дальнейший прогресс был невозможен. Найланд Смит честно признал, что это выше его понимания.

— На первый взгляд это скорее дело психиатров, чем простого государственного служащего, только приехавшего из Мандалея, — сказал он тем же утром.

Сэр Лайонел Бартон действительно верит, что это работа сверхъестественных сил, вышедших наружу после открытия гроба верховного жреца. Я, со своей стороны, даже если бы и думал так же, все равно считаю, что этим управлял доктор Фу Манчи. Но ты порассуждай и выясни это для себя, и посмотрим, придем ли мы к какой-то точке согласия. Не концентрируйся так на этом зеленом тумане, держись установленных фактов.

Я начал выколачивать мою трубку в пепельницу, затем так и замер с трубкой в руках В доме была абсолютная тишина, так как моя хозяйка и слуги ушли.

В шуме проходившего трамвая мне показалось, что я услышал, как открылась дверь холла. Затем — тишина. Я сел и прислушался. Ни звука. Подожди-ка! Я вытащил из ящика стола револьвер и встал. Там был какой-то звук. Кто-то или что-то кралось в темноте по лестнице!

Уже знакомый с жуткими методами, которыми действовал китаец, я был охвачен порывом броситься к двери, захлопнуть и запереть ее. Но шуршащий звук шел теперь прямо снаружи от моей полуоткрытой двери. У меня не было времени закрыть ее; зная об ужасных средствах, имевшихся в распоряжении Фу Манчи, я не осмеливался ее открыть. Сердце у меня бешено колотилось. Я не отводил взгляда от щели в двери, за которой таилась темнота, в которой могло быть что угодно! Я ждал — будь что будет. Молчание продолжалось секунд десять-двенадцать.

— Кто там? — закричал я. — Ответьте, или буду стрелять!

— О нет, — услышал я волнующий музыкальный голос — Положите его, этот пистолет. Ну, скорее! Мне нужно поговорить с вами.

Дверь распахнулась, и вошла тонкая фигура, закутанная в плащ с капюшоном. Сердце у меня упало, я стоял, онемев, глядя в прекрасные глаза посланца Фу Манчи, или его рабыни, если верить ее собственным утверждениям. Дважды эта девушка, чья связь с Фу Манчи была одной из глубочайших загадок во всем этом деле, рисковала, подвергая себя угрозе, возможно, неописуемо сурового наказания, чтобы спасти меня от смерти, ужасной смерти. Зачем же она пришла сейчас?

Губы ее слегка полуоткрылись; она стояла, придерживая свой плащ и следя за мной огромными страстными глазами.

— Как… — начал я.

Она нетерпеливо покачала головой.

— У него есть второй ключ от входной двери, — ошарашила она меня. — Я никогда раньше не выдавала секретов своего хозяина, но вы должны сменить замок.

Она подошла и доверчиво положила свои тонкие руки на мои плечи.

— Я пришла просить вас забрать меня от него, — просто сказала она.

Она подняла ко мне свое лицо. Ее слова задели в моем сердце струну, которая пела странную музыку, такую сладостную, что я, честно говоря, покраснел, обнаружив, что она созвучна моим мыслям. Я говорил, что она красива? Это ни в малейшей степени не дает представления о ней. С ее чистой прекрасной кожей, глазами, подобными бархатной восточной ночи, и трепетными губами, находившимися так близко от меня, — она была самым соблазнительным и прелестным существом из тех, что я когда-либо видел. В тот наэлектризованный момент мое сердце могло понимать и сочувствовать людям, которые променяли свою честь, страну — все, что имели, — на один женский поцелуй.

— Я позабочусь о вашей безопасности, — твердо сказал я, хотя и не совсем своим голосом. — Говорить о рабстве здесь, в Англии, — совершенный абсурд. Вы свободны в своих действиях, иначе вас бы не было здесь. Доктор Фу Манчи не может контролировать ваши действия.

— Ах! — воскликнула она, с презрением откинув назад голову и освободив облако мягких шелковистых волос, на которых сверкал украшенный драгоценностями головной убор. — Нет, не может? Вы знаете, что это такое — быть рабыней? Здесь, в вашей свободной Англии, вы знаете, что это такое — налет, путешествие через пустыню, хлысты погонщиков, дом работорговца, позор?! Эх вы!

Как прекрасна была она в своем возмущении!

— Может быть, вы воображаете, что с рабством покончено? Вы не верите, что сегодня — сегодня! — за двадцать пять соверенов можно купить темнокожую девушку, а, — шепотом, — за двести пятьдесят — белую? Нет рабства! Так-то вот! Тогда кто же я?

Она распахнула плащ, и я буквально не поверил своим глазам, думая, что сплю. Она была одета в тонкий прозрачный шелк, который подчеркивал совершенство линий ее тонкой фигуры, на ней был украшенный драгоценностями пояс и восточные украшения. Это была фигура, подходящая для садов Стамбула, потрясающая, непонятно как попавшая в прозаическую обстановку моего жилища.

— Сегодня вечером я не успела переодеться в английскую мисс, — сказала она, быстро закутываясь в свой плащ. — Вы видите меня такой, какая я есть.

Ее одежды испускали слабый аромат, и это напоминало мне о другой нашей встрече. Я взглянул в ее вызывающие глаза.

— Ваша просьба — всего лишь притворство, — сказал я. — Почему вы храните тайны этого человека, которые несут смерть многим другим?

— Смерть! Я видела, как моя родная сестра умерла в пустыне от лихорадки, видела, как ее бросили, как падаль, в яму, вырытую в песке. Я видела, как бичевали людей, пока они не молили о смерти, как о милости. Я сама узнала вкус плетей. Смерть! Подумаешь, смерть!

Я был шокирован. Теперь, когда она опять была закутана в плащ и разве что легкий акцент выдавал в ней не англичанку, мне было страшно слышать такие слова от девушки, которая, если не считать ее уникальной экзотической красоты, могла бы сойти за цивилизованную европейскую молодую леди.

— Тогда докажите, что вы действительно хотите бросить служить этому человеку. Скажите мне, почему погибли Строцца и китаец, — потребовал я.

Она пожала плечами.

— Этого я не знаю. Но если вы меня увезете, — она нервно вцепилась в меня, — так, чтобы я была беспомощна, заприте меня, чтобы я не убежала, бейте меня, если хотите, — и я расскажу вам все, что знаю. Пока он мой хозяин, я не предам его. Оторвите меня от него — силой, понимаете, силой, и вы снимете с моих уст печать молчания. Ах! Вы и ваши «власти» ничего не понимаете. Ваша полиция! Я сказала достаточно.

Часы за пустырем начали бить. Девушка вздрогнула и опять положила руки мне на плечи. В ее загнутых черных ресницах блестели слезы.

— Вы не понимаете, — прошептала она. — О, неужели вы никогда не поймете и не освободите меня от него! Я должна идти. Я уже и так задержалась. Слушайте. Уходите отсюда немедленно. Будьте где угодно — в отеле, где хотите, но не оставайтесь здесь.

— А Найланд Смит?

— Что он мне, это Найланд Смит? Ах, почему вы не хотите снять печать молчания с моих уст? Вы в опасности, слышите, в опасности! Уходите отсюда! — Она сняла руки с моих плеч и выбежала из комнаты. У открытой двери она обернулась и страстно топнула ногой.

— У вас есть руки, а в руках — оружие, — воскликнула она, — и все же вы отпускаете меня. Берегитесь, бегите отсюда. — Голос ее оборвался, и я услышал нечто, похожее на рыдание.

Я не двинулся с места, чтобы остановить ее — прекрасную сообщницу Фу Манчи. Я слышал, как ее легкие шаги прозвучали по ступенькам, как она открыла и закрыла дверь — дверь, от которой у Фу Манчи был ключ. Я все стоял, не двигаясь, даже когда в двери заскрежетал ключ и бегом в мою комнату поднялся Найланд Смит.

— Ты видел ее? — начал я.

Но по его лицу было видно, что нет, и я быстро рассказал ему о странной посетительнице, о ее словах и ее предупреждении.

— Как она могла пройти через весь Лондон в таком костюме? — воскликнул я, ничего не понимая. — Откуда она пришла?

Смит пожал плечами и начал набивать крупно нарезанную табачную смесь в знакомую вересковую трубку.

— Она могла приехать на машине или в такси, — сказал он, — и, конечно, она приехала прямо из дома Фу Манчи. Надо было задержать ее, Петри. Уже в третий раз эта женщина в нашей власти, и в третий раз мы ее отпускаем.

— Смит, — ответил я, — я не мог. Она пришла по своей воле, чтобы предупредить меня. Она меня обескураживает.

— Потому что ты видишь, что она в тебя влюблена? — предположил он и разразился смехом, что бывало очень редко, увидев, как я покраснел от гнева. — Да, Петри, зачем притворяться, что ты этого не видишь? Ты не знаешь восточную душу так, как ее знаю я; но я хорошо понимаю положение девушки. Она боится британских властей, но готова сдаться в плен тебе! Если бы ты схватил ее за волосы, затащил в какой-нибудь погреб, бросил ее на пол и встал над ней с плеткой, она бы рассказала тебе все, что знает, и успокоила бы свою восточную совесть тем, что ты силой заставил ее говорить. Я не шучу; это так, уверяю тебя. И она будет обожать тебя за твою варварскую жестокость, считая тебя мужественным и сильным.

— Смит, — сказал я, — будь серьезным. Ты знаешь, что ее предупреждения означали раньше.

— Я могу догадаться, что они значат в этот раз, — резко сказал он. — Ага! Слышишь?

Кто-то бешено звонил.

— Что, никого из слуг нет дома? — спросил мой друг. — Я схожу. Мне кажется, я знаю, что это.

Через несколько минут он возвратился, неся большой квадратный сверток.

— От Веймаута, — объяснил он, — через посыльного. Я оставил инспектора в доках, и мы договорились, что он будет посылать мне все улики, которые обнаружит. Это, наверное, куски мумии.

— Что? Ты думаешь, что мумию утащили?

— Да, в доках. Я уверен в этом. Кто-то другой находился в саркофаге, доставленном в Роуэн-Хауз. В саркофаг вообще-то не должен проникать воздух, поэтому очевидно назначение резиновой пробки — вентиляция. Мне еще предстоит узнать, как тот, кто находился в саркофаге, убил Строццу.

— И как он сумел уйти из запертой комнаты. Как насчет зеленого тумана?

Найланд Смит развел руками.

— Зеленый туман, Петри, можно объяснить по-разному. Учти, что его существование подтверждает лишь один человек. В лучшем случае, это всего лишь неясная отправная точка, которой не надо придавать особого значения.

Он сорвал оберточную бумагу, бросил ее на пол и потянул за узел бечевки в крышке квадратного ящика, стоявшего теперь на столе. Внезапно крышка отскочила вместе со свинцовой подкладкой, какая обычно бывает в деревянных ящиках экспортного чая. Подкладка крепилась к одной стороне ящика, поэтому при снятии крышки она одновременно поднималась и наклонялась.

Затем произошло нечто необыкновенное.

Из ящика над столом начало волнами подниматься что-то вроде желтовато-зеленого облака — какой-то маслянистый пар, — и меня осенила внезапная догадка, рожденная из воспоминаний и слов моей прекрасной гостьи.

— Беги, Смит! — пронзительно закричал я. — К двери! К двери, если тебе дорога жизнь! Этот ящик послал Фу Манчи!

Я обхватил Смита руками. Он наклонился, и поднимающийся пар достиг его ноздрей. Я оттащил его назад и вытолкал на лестничную площадку, так что чуть не расшиб ему голову. Мы вошли в мою спальню, и там, включив свет, я увидел, что загорелое лицо Смита вытянулось и побледнело.

— Это ядовитый газ, — хрипло сказал я, — во многих отношениях такой же, как хлор, но с индивидуальными особенностями, показывающими, что это нечто другое, только Бог да Фу Манчи знают — что! Именно пары хлора убивают людей там, где производится хлорная известь. Мы были слепцами, и я в особенности. Неужели ты не понимаешь, Смит? В саркофаге никого не было, но там было достаточно этой страшной дряни, чтобы задохся целый полк.

Смит судорожно сжал кулаки.

— Боже мой! — сказал он, — как я могу надеяться, что справлюсь с таким хитроумным дьяволом? Я понял его замысел. Он не ожидал, что саркофаг перевернется. Задача Кви была — вытащить пробку с помощью бечевки после того, как сэр Лайонел задохнется. Я полагаю, этот газ тяжелее воздуха.

— Хлор имеет удельный вес 2, 470, — сказал я, — в два с половиной раза тяжелее воздуха. Его можно переливать из кувшина в кувшин, как жидкость, если ты, конечно, в противогазе. В этих отношениях данное вещество сходно с хлором, а различия тебя, конечно, не заинтересуют. Видимо, газ из саркофага вышел через отверстие и рассеялся, не оставив улик, за исключением запаха.

— Я действительно почувствовал этот запах, шедший от пробки, но он, конечно, был мне не знаком. Ты, может быть, помнишь, что ты не успел понюхать пробку из-за прихода сэра Лайонела? Возможно, его частично заглушил запах тех адских цветов. Бедный Строцца, заблудшая душа, вдохнул эту дрянь, в падении перевернул саркофаг, и весь газ…

— Пошел под дверь теплицы и потек вниз по ступенькам, где затаился Кви. Когда Крокстед разбил окно, образовался достаточный сквозняк, унесший остатки газа. Он наверняка осел сейчас на полу. Я пойду открою оба окна.

Найланд Смит поднял на меня измученные глаза.

— Он явно переборщил в дозе, стремясь отправить сэра Лайонела Бартона к праотцам, — сказал он, — и с презрением — ты заметил, какое отношение, Петри? — с презрением истратил на меня остатки. Я заслужил его презрение. Я — дитя, захотевшее справиться с таким интеллектуальным гигантом. И нет моей заслуги в том, что у доктора Фу Манчи произошла осечка два раза подряд.

 

ГЛАВА XIII

ПРОБУЖДЕНИЕ ВО СНЕ

Теперь я расскажу вам о странном сне, который мне приснился, и о еще более странных вещах, которые меня разбудили. С тех пор, как это видение обрушилось на меня из пустоты, самое лучшее, что я могу сделать, — это рассказать о нем без всяких предисловий. Сон был такой.

Мне снилось, что я извиваюсь на полу в неописуемой агонии. Мои вены наполнены жидким огнем, вокруг только кромешная тьма, и, казалось, я вижу, как от моего горящего тела идет дым.

Я подумал, что это смерть.

Затем на меня пролился освежающий душ, проник через поры моей кожи и ткани в артерии и потушил мучительный огонь. Задыхаясь, но уже избавленный от боли, я лежал без сил.

Сила постепенно возвращалась ко мне, я попытался встать, но ковер был таким необыкновенно мягким, что я провалился в него и шел, как бы вброд, и погружался, как пловец, шагающий по воде, и вокруг меня поднимались непроницаемые стены тьмы, которая казалась осязаемой. Я не мог понять, почему я не вижу окон. В мозгу моем сверкнула ужасная мысль о том, что я ослеп!

Не помню, как я встал на ноги, и стоял, качаясь как пьяный. Я почувствовал тяжелый запах и понял, что это нечто вроде ладана.

Затем появился тусклый свет, далеко-далеко. Он разгорался все ярче и ярче. Он распространялся, как синевато-красное пятно, как жидкость. Он проглотил всю темноту и разлился по всей комнате.

Но это была не моя комната! И вообще, я видел эту комнату в первый раз. Размеры ее наполнили меня чем-то вроде благоговейного ужаса — ужаса перед безбрежностью, окруженной стенами. Гигантская протяженность комнаты рождала ощущение звука. В ее огромности была какая-то отчетливая звуковая нота.

Все четыре стены были увешаны гобеленами. Не видно было ни одной двери. Гобелены были украшены великолепными фигурами золотых драконов; по мере того, как змеиные тела блестели и сверкали все ярче, каждый дракон, казалось, все теснее переплетался своими кольцами с соседним. Ковер на полу был таким густым, что я стоял в нем, утонув по колено. Он тоже был украшен изображениями золотых драконов, которые как бы плыли украдкой туда и сюда среди теней этого яркого узора.

В дальнем конце холла среди роскошного ковра стоял одиноко огромный стол с ножками в виде драконов, а на нем — мерцающие шары, пробирки с живыми микроорганизмами и книги такого размера и с таким переплетом, каких я никогда не видел раньше, инструменты, не знакомые западной науке, — неописуемо разнородные предметы, часть которых свалилась на пол и образовала нечто вроде странного оазиса в кишащей драконами пустыне ковра. Над столом, подвешенная золотыми цепями к потолку, висела лампа, а сам потолок был таким высоким, что мой взгляд, скользя вверх по цепям, затерялся в пурпурных тенях этой головокружительной высоты.

За столом, в кресле, уложенном подушками с изображениями драконов, сидел человек. Свет качающейся лампы полностью осветил одну сторону его лица, когда он наклонился вперед к куче таинственных предметов, а другая сторона оставалась в тени. Из простой медной вазы, стоявшей на краю громадного стола, извиваясь, шел вверх дым, иногда частично закрывая грозное лицо сидящего.

С того мгновения, как мои глаза обратились к столу и сидевшему за ним человеку, я уже не обращал внимания ни на невероятные размеры комнаты, ни на кошмарные украшения его стен. Я смотрел только на него.

Ибо это был доктор Фу Манчи.

Часть того бредового состояния, которое наполнило мои артерии огнем, населило стены драконами и погрузило меня по колено в ковер, казалось, оставила меня.

Страшные, закрытые полупрозрачной пленкой глаза действовали, как холодный душ. Даже не отводя взгляда от его неподвижного лица, я знал, что на стенах больше нет жизни, что они просто задрапированы изящными китайскими гобеленами, изображающими драконов. Ковер у меня под ногами больше не был джунглями, а превратился в нормальный ковер — чрезвычайно богатый и яркий, но обычный. Однако чувство безбрежности оставалось, как и беспокойное сознание того, что вещи вокруг были почти все незнакомы мне.

Затем, почти мгновенно, сравнительно нормальное состояние психики начало опять оставлять меня; слабый дымок, шедший от горящего ароматного масла, рос в объеме, сгущался и несся ко мне по воздуху серым отвратительным облаком, которое липко обволокло меня. Сквозь масляные кольца дыма я смутно видел неподвижное желтое лицо Фу Манчи. В моем отупевшем от отравленных паров мозгу сверкнула мысль, что он настоящий колдун, против которого мы пытались бороться жалкими средствами человеческого ума. В тумане, закрытые пленкой, светились зеленые глаза. Я почувствовал, как резкая боль прострелила мои нижние конечности; затаив дыхание, взглянул вниз и увидел, что носки моих красных тапочек, которые я вроде бы носил во сне, удлинились, загнулись волнообразно вверх, сплелись вокруг моего горла и задушили меня!

Через какое-то время у меня наступило нечто вроде просветления сознания, но это не было сознание нормального человека, ибо оно говорило мне, что моя голова утопает в мягкой подушке, а мой горячечный лоб с пульсирующими висками ласкает женская рука. Неясно, как бы в отдаленном прошлом, я вспомнил о каком-то поцелуе, и это воспоминание странным образом взволновало меня. Я лежал, удовлетворенный, в полусне и вдруг услышал голос, украдкой говоривший:

— Они убивают его! Они убивают его! О! Неужели вы не понимаете?

В моем помутненном состоянии мне пришло в голову, что я умер и музыкальный голос девушки сообщает мне о том, что я разлагаюсь.

Но я чувствовал, что меня это не интересует.

Мне казалось, что эта успокаивающая рука ласкает меня уже много часов. Я так и не сумел поднять свои тяжелые веки, пока не услышал звук какого-то грохота, от которого затряслись все мои суставы, — металлический, звенящий грохот, как падение тяжелых цепей. Мне показалось, что тогда я полуоткрыл глаза и в тумане заметил фигуру, одетую в тонкий шелк, с золотыми браслетами на руках и тонкими лодыжками, на которых тоже были кольца браслетов. Девушка исчезла, едва я успел подумать, что она была одной из гурий, а я, хотя и христианин, по ошибке попал в рай, обещанный пророком Мухаммедом мусульманам.

Затем наступил полный провал сознания.

…Мое первое слабое движение отозвалось грохотом цепи, и прошло некоторое время, пока я осознал, что цепь прикреплена к стальному ошейнику, а ошейник застегнут на моей шее. Голова болела нестерпимо; мне пришлось сделать невероятное усилие, чтобы сосредоточиться.

Я слабо застонал.

— Смит! — бормотал я. — Где ты, Смит?

Превозмогал себя, я поднялся на колени, и боль в макушке стала почти невыносимой. Теперь я начал вспоминать: как мы с Найландом Смитом отправились в отель, чтобы предупредить Грэма Гатри; как, идя вверх по ступенькам от набережной к Эссекс-стрит, мы увидели большой автомобиль перед дверями одной из контор. Я помню, как поравнялся с машиной, современным лимузином, но не помню, как мы проходили мимо него, только смутно — как послышались торопливые шаги и — удар. Затем — холл с драконами, а теперь — это настоящее пробуждение в ужасной реальности.

Шаря в темноте, мои руки коснулись тела, распростертого рядом со мной. Мои пальцы нащупали горло лежащего и стальной ошейник вокруг него.

— Смит, — застонал я и стал трясти неподвижное тело. — Смит, старый дружище, скажи что-нибудь! Смит!

Неужели он мертв? Неужели это конец его доблестной борьбы с Фу Манчи и бандой убийц? Если так, то каково мое будущее, что предстоит мне?

Он зашевелился под моими дрожащими руками.

— Слава Богу! — пробормотал я, и не могу не признать, что моя радость была несколько эгоистичной, потому что, очнувшись в полной темноте и одержимый безумным сном, который мне приснился, я узнал, что такое страх, поняв, что мне в одиночку, в цепях, придется иметь дело с самим ужасным китайским доктором. Смит начал бессвязно бормотать.

— Оглушили мешком с песком!.. Осторожно, Петри!.. Он достал нас, наконец!.. О Боже!.. — Он с трудом поднялся на колени, ухватившись за мою руку.

— Ладно, старина, — сказал я. — Мы оба живы! Спасибо и на этом.

Наступила пауза, затем стон, а затем Смит сказал.

— Петри, я втянул тебя в это дело. Боже, прости меня…

— Ну, ну, Смит, — медленно сказал я — Я не ребенок. О том, что меня «втянули в это дело», даже и разговора быть не может. Я здесь, и если от меня есть хоть какая-то польза, я рад, что я здесь.

Он сжал мою руку.

— Там были два китайца, в европейской одежде, — Господи, как у меня стучит в голове! — в той двери конторы. Они оглушили нас, Петри, — подумай только! — средь бела дня, рядом со Стрэндом — главной улицей! Нас затащили в машину — и дело сделано, я и опомниться не успел… — Его голос слабел. — Боже, какой страшный удар!

— Почему нас пощадили, Смит? Ты думаешь, он бережет нас, чтобы…

— Не думаю, Петри! Если бы ты был в Китае, если бы видел то, что я видел…

В выложенном плитами коридоре послышались шаги. Острый луч света лег на пол, осветив нас. Мое сознание постепенно прояснялось. В комнате чувствовался сырой запах подземелья. Это был какой-то илистый скверный подвал. Распахнулась дверь, и вошел человек с фонарем. При его свете я убедился, что моя догадка правильна. Я увидел покрытые скользкой грязью стены подземной темницы размером примерно пятнадцать на пятнадцать футов, длинный желтый халат пришельца, наблюдавшего за нами, его злобное умное лицо интеллектуала.

Это был Фу Манчи.

Наконец-то они встретились лицом к лицу — глава великого Желтого движения и человек, сражавшийся от имени всей белой расы. Как могу я подобрать краски, чтобы описать того, кто стоял перед нами, — может быть, величайшего гения нашего времени?

Смит точно охарактеризовал его, сказав, что у него лоб Шекспира и лицо сатаны. Во всем его облике было что-то змеиное, гипнотическое. Смит молчал, затаив дыхание. Мы оба сидели перед доктором Фу Манчи, прикованные цепью к стене, — два средневековых пленника, живая насмешка над хваленой безопасностью, которую современное общество якобы обеспечивает своим гражданам.

Он подошел к нам странной походкой, одновременно кошачьей и неуклюжей, сутуля свои высокие плечи так, что походил на горбуна, поставил фонарь в нишу в стене, не отводя от нас змеиного взгляда своих глаз, которые навсегда запомнятся мне. В них был такой странный блеск, который я раньше видел только в глазах кошек, и этот свет время от времени закрывался пленкой. Но я больше не в силах говорить о них.

До встречи с доктором Фу Манчи я никогда не предполагал, что такая интенсивная сила злобы может излучаться человеческим существом. Он заговорил. Его английский был безупречен, хотя временами он странно подбирал слова, а произношение поочередно менялось с гортанного на свистящее.

— Мистер Смит и доктор Петри, ваше вмешательство в мои дела зашло слишком далеко. Я всерьез обратил на вас свое внимание.

Он обнажил свои зубы, маленькие и ровные, но обесцвеченные болезнью, которая была мне знакома. Я заново, теперь уже изучающе, посмотрел на его глаза с профессиональным интересом, который был жив во мне, несмотря на чрезвычайную опасность нашего положения. Мне показалось, что их зелень была в радужной оболочке; зрачок был странно сужен до размеров булавочной головки.

Смит с деланным безразличием прислонился спиной к стене.

— Вы осмелились, — продолжал Фу Манчи, — вмешиваться в изменения мира. Бедные пауки, попавшие в колеса неизбежности, Вы связали мое имя с тщетностью движения младокитайцев — имя Фу Манчи! Мистер Смит, вы влезли в дело, в котором вы некомпетентны, — я презираю вас! Доктор Петри, вы болван, — мне жаль вас!

Он упер свою костлявую руку в бедро, смотря на нас сузившимися глазами. Целенаправленная жестокость была присуща этому человеку, в ней не было ничего театрального. Смит по-прежнему хранил молчание.

— Итак, я полон решимости убрать вас со сцены вашей идиотской деятельности.

— Опиум скоро сделает то же самое с вами, — взбешенно выпалил я.

Он равнодушно обратил на меня свои сузившиеся глаза.

— Это у кого какое мнение, доктор, — сказал он. — Вы, видимо, не получили возможности, которая имелась у меня, чтобы изучить этот предмет, и в любом случае я не буду иметь чести пользоваться вашими советами в будущем.

— Вы ненадолго переживете меня, — ответил я. — И наша смерть, кстати, не принесет вам выгоды, потому что… — Смит толкнул меня ногой.

— Потому что — что? — мягко спросил Фу Манчи. — Ах! Мистер Смит так благоразумен! Он думает, что у меня есть… — Он произнес слово, которое заставило меня задрожать. — Мистер Смит видел проволочную рубашку. Вы когда-нибудь видели проволочную рубашку? Вас, как хирурга, заинтересует ее функционирование!

Я подавил крик, готовый вырваться из моих уст: маленькое существо вбежало вприпрыжку в полутемный склеп, издавая пронзительные свистящие звуки, и, взлетев вверх, уселось на плечо доктора Фу Манчи. Мартышка нелепо уставилась на желтое, страшное лицо хозяина. Доктор поднял костлявую руку и погладил маленькое уродливое существо, мурлыкая.

— Один из моих любимчиков, мистер Смит, — сказал он, внезапно широко открыв глаза, брызнувшие зеленым светом. — У меня есть и другие, такие же полезные. Мои скорпионы — вы видели моих скорпионов? Нет? А моих питонов и королевских кобр? Затем, у меня есть грибы и мои крошечные союзники, бациллы. Я имею весьма уникальную коллекцию в моей лаборатории. Вы когда-нибудь бывали на Молокаи, острове прокаженных, доктор? Но мистер Смит наверняка знаком с приютом в Рангуне! И не надо забывать моих черных пауков с их алмазными глазами — моих пауков, что сидят в темноте и ждут — затем прыгают!

Он поднял своих худые руки, так что рукав халата сполз к локтю, и обезьяна, вереща, спрыгнула вниз и побежала из подвала.

— О, бог Китая! — крикнул он. — Какой смертью умрут эти — эти ничтожные, что хотели ограничить твою империю, которая безгранична?

Он стоял, как языческий жрец, обратив взгляд вверх, его худое тело дрожало, — зрелище, которое могло потрясти самый невпечатлительный ум.

— Он сумасшедший! — прошептал я Смиту. — Боже, помоги нам, этот человек — опасный маньяк-убийца.

Загорелое лицо Найланда Смита исказилось, но он мрачно покачал головой.

— Опасный — да, согласен, — пробормотал он. — Его существование представляет опасность для всей белой расы, и эту опасность мы теперь не а силах предотвратить.

Доктор Фу Манчи вышел из транса, взял фонарь и, резко повернувшись, пошел к двери своей неуклюжей, но гибкой кошачьей походкой. На пороге он оглянулся назад.

— Вы хотели предупредить мистера Грэма Гатри? — сказал он мягко. — Сегодня ночью, в половине первого, мистер Грэм Гатри умрет!

Смит сидел молча, не двигаясь, не сводя глаз с говорившего.

— Вы были в Рангуне в 1908 году? — продолжал доктор Фу Манчи. — Вы помните этот зов?

Откуда-то сверху — я не мог точно определить, откуда именно, — донесся низкий плачущий крик, жуткий, с падающими интонациями, от которого в этом угрюмом склепе со зловещей фигурой в желтом халате, стоявшей у двери, кровь застыла у меня в жилах. Его действие на Смита было поистине потрясающим. Его лицо посерело, он тяжело, со свистом, дышал сквозь стиснутые зубы.

— Оно зовет вас! — сказал Фу Манчи. — В половине первого оно позовет Грэма Гатри.

Дверь закрылась, и нас опять окутала темнота.

— Смит, — сказал я. — Что это было?

Все эти ужасы вконец истрепали мне нервы.

— Это был «зов Шивы»! — хрипло ответил Смит.

— Что это? Кто издал его? Что он означает?

— Я не знаю, что это, Петри, и кто издает этот крик. Но он означает смерть!

 

ГЛАВА XIV

ПРОДОЛЖЕНИЕ СНА

Возможно, были и такие, что лежали, прикованные к этой сырой темнице, и не чувствовали страха перед тем, что могло таиться в этой тьме. Сознаюсь, я не такой. Я знал, что мы с Найландом Смитом встали на пути самого потрясающего гения, который когда-либо в мировой истории посвящал свой интеллект преступной деятельности. Я знал, что огромные богатства политической группировки, поддерживавшей Фу Манчи, делали его опаснее для Америки и Европы, чем самая опасная чума. Он был ученый, прошедший подготовку в крупнейшем университете, исследователь тайн природы, который зашел в глубины неведомого дальше, чем любой живущий на земле. Его миссия состояла в том, чтобы устранить все препятствия, то есть всех людей, с пути тайного движения, которое нарастало на Дальнем Востоке. Мы со Смитом были таким препятствием, и мой мозг мучительно и упорно искал ответа на вопрос, какими именно ужасными средствами из тех, что находились в его распоряжении, нам будет суждено быть отправленными на тот свет.

Может быть, как раз в этот момент какая-нибудь ядовитая многоножка, извиваясь, ползет ко мне по скользким камням или паук «с алмазными глазами» готовится упасть вниз с крыши! Фу Манчи может выпустить в подвал змею, а воздух заставить кишеть микробами какой-либо страшной болезни!..

— Смит, — сказал я, едва узнавая собственный голос, — меня мучает неизвестность. Он намеревается убить нас, это определенно. Но…

— Не волнуйся, — был ответ, — сначала он намеревается узнать наши планы.

— Ты хочешь сказать?..

— Ты слышал, как он говорил о своих иглах и о проволочной рубашке?

— О, Боже мой! — Я тяжело вздохнул. — Неужели мы в Англии?

Смит сухо рассмеялся, и я услышал, как он возится со своим ошейником.

— Я только надеюсь, — сказал он, — что, раз уж ты здесь со мной, мы не упустим ни малейшего шанса. Попробуй своим перочинным ножом взломать замок. Я пытаюсь сломать этот.

Правду сказать, эта мысль не посещала еще мою помутненную голову, но я сразу подхватил предложение моего друга и начал орудовать небольшим лезвием ножа. Я был так занят и уже собирался открыть второе лезвие, когда услышал звук, шедший откуда-то снизу.

— Смит, — прошептал я, — слушай!

Смит прекратил скрипеть своим ошейником. Мы неподвижно сидели в сырой темноте и слушали.

Нечто двигалось внизу, под камнями подвала. Я затаил дыхание; каждый мой нерв был напряжен.

В нескольких футах от места, где мы лежали, появилась полоска света. Она расширялась, становясь похожей на вытянутый прямоугольник. Поднялась крышка в полу, и на расстоянии ярда от меня оттуда показалась едва различимая во мраке голова. Я ждал чего-то ужасного — смерти или еще хуже. Вместо этого я увидел прелестное лицо, обрамленное беспорядочной массой кудрей; я увидел белую руку, придерживающую каменную плиту, изящную руку с широким золотым браслетом возле локтя.

Девушка выбралась в подвал и поставила фонарь на каменный пол. Она выглядела нереальной в тусклом свете, как видение опиумного курильщика. Плотно облегавшая стройное тело шелковая одежда и яркие драгоценности, маленькие красные туфли — короче, гурия моих снов, вдруг обретшая плоть. Трудно было поверить, что мы в современной Англии; легче было представить, что нас держит в темнице, как пленников, багдадский халиф.

— Бог услышал мои молитвы, — тихо сказал Смит. — Она пришла спасать тебя.

— Ш-ш-ш! — предупредила девушка, ее прекрасные глаза широко раскрылись в ужасе. — Ни звука, а то он убьет нас всех.

Она склонилась надо мной; ключ заскрежетал в замке, о который я сломал свой перочинный нож, и ошейник свалился. Я поднялся на ноги, а девушка повернулась к Смиту и освободила его тоже. Она подняла фонарь над люком и сделала нам знак спуститься по деревянным ступенькам.

— Ваш нож, — прошептала она, — оставьте его на полу. Он подумает, что замки взломали вы. Вниз! Скорее!

Осторожно ступая, Найланд Смит первым исчез в темноте, я быстро спустился вслед за ним. Последней ушла наша загадочная спасительница, и золотой браслет на ее ноге блестел в лучах ее фонаря Мы стояли в низком проходе.

— Завяжите себе глаза носовыми платками и делайте все, что я вам скажу, — приказала она.

Мы не колеблясь подчинились ее приказу. С завязанными глазами я пошел за ней, а Смит шел сзади меня, держа руку на моем плече. Следуя в таком порядке, мы подошли к каменным ступенькам и поднялись по ним вверх.

— Держитесь левой стороны, — прошептала она, — справа опасно.

Свободной рукой я нащупал стену, и мы пошли вперед. Воздух был наполнен парами и запахами экзотической растительности. Но внезапно в мои ноздри проник запах животного, и я услышал около себя сдержанное шевеление, которое вызвало у меня странные ассоциации.

Мои ноги погрузились в мягкий ковер, и какая-то занавесь задела мое плечо. Прозвучал гонг. Мы остановились.

До моих ушей донесся гул отдаленных барабанов.

— Во имя всего святого, куда мы попали? — прошептал Смит мне на ухо, — это же тамтамы!

— Ш-ш! Ш-ш!

Маленькая рука, сжимавшая мою, взволнованно дрожала. Мы были рядом с дверью или окном, потому что в воздухе пронесся запах, напомнивший мне о других встречах с прекрасной женщиной, уводившей нас теперь из дома Фу Манчи, которая сама сказала, что она — его рабыня. На протяжении всей ужасной фантасмагории это соблазнительное видение порхало то здесь, то там, выделяясь своим ярким очарованием на мрачном фоне дьявольщины и изощренных убийств. Не один раз, а, наверное, тысячу раз я пытался объяснить себе природу того, что связывало ее со зловещим доктором.

Наступила тишина.

— Скорее! Сюда!

Мы пошли вниз по уложенной коврами лестнице. Девушка открыла дверь и повела нас по коридору. Открылась другая дверь — и мы оказались на воле. Но девушка немедля потянула меня по дорожке, усыпанной гравием, все вперед и вперед, навстречу свежему ветру, дувшему в лицо, пока мы не оказались на берегу реки. Теперь под нашими ногами скрипели доски, и, глядя вниз из-под завязанного платка, я увидел под ногами отблески волн.

— Осторожно! — услышал я предупреждающий голос и почувствовал, что вхожу в узкую лодку-плоскодонку.

За мной вошел Найланд Смит; девушка оттолкнулась шестом от деревянных мостков, и мы поплыли.

— Не разговаривайте! — приказала она.

Мой мозг был в горячке; я не знал, то ли я просыпаюсь от сна, то ли реальность кончилась с моим заключением в заплесневелом подвале и этим молчаливым побегом с завязанными глазами, по реке, с девушкой в качестве проводника, которая, казалось, сошла со страниц «Тысячи и одной ночи». Что это было — фантазия, причудливый сон?

Поистине, я всерьез начал сомневаться, был ли этот поток, по которому мы плыли, мерцавший и плескавшийся вокруг, действительно Темзой, а не Тигром или Стиксом, рекой подземного царства мертвых?

Шест уперся в берег.

— Через несколько минут вы услышите бой часов, — сказала девушка с мягким очаровательным акцентом, — но я полагаюсь на вашу честь, что вы до тех пор не снимете с глаз платки. Вы обязаны послушаться меня.

— Еще бы! — горячо сказал Смит.

Я слышал, как он поднимается на берег, а мгновение спустя мягкая ладонь легла в мою и вывела меня на сушу. Выйдя на берег, я все держал руку девушки, притягивая ее к себе.

— Вы не должны возвращаться, — прошептал я. — Мы о вас позаботимся. Вы не должны возвращаться туда.

— Пустите меня, — сказала она. — Когда я однажды просила вас забрать меня от него, вы заговорили о защите полиции — таков был ваш ответ: под защитой полиции! Вы бы дали им запереть меня — в тюрьме — и заставить предать его! Для чего? — Она вырвала свою руку. — Как плохо вы меня понимаете. Ну, ничего. Может быть, когда-нибудь поймете! Пока не пробьют часы!

Она ушла. Я слышал скрип плоскодонки, воду, стекающую с шеста. Звуки слабели, удалялись.

— В чем ее тайна? — пробормотал рядом со мной Смит. — Почему она цепляется за это чудовище?

Отдаленные звуки растаяли в тишине. Тут до нас донесся бой часов. Они пробили полчаса. Мы со Смитом сбросили с глаз платки. Мы оказались на дорожке, где лодки тащили волоком в воду. Слева стояли освещенные луной стены и башни древней крепости.

Это был Виндзорский замок.

— Половина одиннадцатого, — воскликнул Смит. — У нас осталось два часа, чтобы спасти Грэма Гатри!

У нас было ровно четырнадцать минут, чтобы успеть на последний поезд на Ватерлоо, и мы успели на него. Я свалился в углу купе в состоянии полнейшего упадка сил. Наверное, ни один из нас уже не смог бы пробежать и двадцати ярдов. Если бы на карту не была поставлена человеческая жизнь, я сомневаюсь, что мы вообще бы устроили этот сумасшедший марафон до Виндзорской станции.

— Поезд должен быть в Ватерлоо в одиннадцать пятьдесят одну, — задыхаясь после бега, сказал Смит. — У нас останется тридцать девять минут, чтобы перебраться на ту сторону реки и добраться до его отеля.

— Где же, во имя всего святого, находится дом Фу Манчи? Мы шли вверх или вниз по течению?

— Я не мог определить. Но в любом случае, он близко от берега. Найти его — всего лишь вопрос времени. Я немедленно заставлю Скотланд-Ярд приняться за работу, но надежды практически нет. Наш побег спугнет его.

Я помолчал, вытирая пот со лба и наблюдая, как мой друг набивает табаком свою вересковую трубку.

— Смит, — сказал я наконец, — что это за ужасный вой, который мы слышали, и что имел в виду Фу Манчи, говоря о Рангуне? Я видел, как это на тебя подействовало.

Мой друг кивнул и зажег трубку.

— Там произошла жуткая история в 1908-м и начале 1909 года, — ответил он. — Абсолютно загадочная эпидемия. И этот зверский вой был с этим связан.

— Каким образом? И какая эпидемия?

— Это началось, как я помню, в гостинице «Дворцовый особняк», в военном поселении. Какой-то молодой американец, не помню имени, остановился там по делу, связанному со строительством новых бараков из железа. Однажды ночью он пошел в свою комнату, запер дверь и выпрыгнул из окна во двор. Разумеется, сломал себе шею.

— Самоубийство?

— По-видимому. Но там были странные обстоятельства. Например, его револьвер лежал около него, заряженный!

— Во дворе?

— Во дворе!

— Может быть, убийство?

Смит пожал плечами.

— Его дверь была заперта изнутри; пришлось взламывать.

— А как насчет этого воя?

— Это началось позже или было замечено позже. Один доктор — француз, по имени Лафит, умер совершенно так же.

— Там же?

— В той же гостинице; но он жил в другой комнате. Особенность вот в чем: с ним вместе жил его друг, и он своими глазами видел, как тот упал в окно!

— Видел, как он выпрыгнул?

— Да. Друг — англичанин — проснулся от жуткого воя. Я тогда был в Рангуне, поэтому дело Лафита мне знакомо лучше, чем обстоятельства смерти американца. Я говорил с этим другом лично. Он был инженер-электрик, Эдвард Мартин, и он рассказал, что этот вой доносился откуда-то сверху.

— Когда мы слышали его в доме Фу Манчи, он тоже вроде шел сверху.

— Мартин проснулся, сел в кровати. Ночь была ясная, лунная, такую луну можно видеть только в Бирме. Лафит почему-то как раз в это время подошел к окну. Его друг видел, как он выглянул. В следующее мгновение он бросился из окна со страшным воплем и грохнулся о плиты двора.

— И что потом?

— Мартин побежал к окну и посмотрел вниз. Разумеется, вопль Лафита разбудил всех. Но не было никаких улик, чтобы объяснить происшедшее. Там не было ни балкона, ни карниза, по которому можно подобраться к окну.

— Но как ты узнал этот крик?

— Я на некоторое время останавливался в этой гостинице, и однажды ночью это жуткое вытье разбудило меня. Я слышал его совершенно отчетливо, и вряд ли когда-нибудь забуду. За ним последовал хриплый вопль. Человек в соседней комнате, охотник за орхидеями, отправился в могилу тем же путем, что и другие.

— Ты после этого сменил гостиницу?

— Нет, отель был первоклассный, и его репутацию спасло то, что подобные же случаи происходили в других местах — и в Рангуне, и в Проше, и в Мульмейне. В туземных кварталах получила хождение история, распространявшаяся одним сумасшедшим факиром, о том, что бог Шива родился вновь и что этот вой был его зовом к жертвам; мрачная история, приведшая к новому подъему бандитской деятельности дакойтов-убийц и доставившая уйму хлопот начальнику окружной полиции.

— Были ли какие-нибудь необычные следы на телах погибших?

— На всех появились метки после смерти, будто их задушили! Все эти следы имели необычную форму (хотя моему глазу это было незаметно), и это, как мне тогда объяснили, каким-то образом относилось к пяти головам бога Шивы.

— Погибали только европейцы?

— О нет. Несколько бирманцев и представителей других азиатских народов умерли той же смертью. Сначала существовала версия, что все жертвы заразились проказой и в результате покончили с собой, но медицинская экспертиза опровергла эту теорию. «Зов Шивы» стал настоящим кошмаром для всей Бирмы.

— Ты слышал его когда-нибудь еще, до сегодняшнего вечера?

— Да, я слышал его на Верхней Иравади одной ясной лунной ночью, и некто из племени коласси, матрос, бросился вниз с верхней палубы парохода, на котором мы плыли! Боже мой! Подумать только, что этот дьявол Фу Манчи привез это в Англию!

— Но что он привез, Смит? — воскликнул я, ничего не понимая. — Что же он привез? Злого духа? Психическую болезнь? Что это? Что это может быть?

— Новое средство убийства, Петри. Нечто, рожденное в зачумленном районе Бирмы, откуда исходит много нечистого и необъяснимого. Дай Бог, чтобы мы подоспели вовремя и сумели спасти Гатри.

 

ГЛАВА XV

«ЗОВ ШИВЫ»

Поезд пришел с опозданием, и, когда наше такси, поворачивая от станции Ватерлоо, начало подниматься на мост, сотни колоколен отзвонили полночь, а колокол церкви Святого Павла — громче всех, соперничая с глубоким звоном Биг Бена.

Я глядел из окна на ту сторону реки — туда, где, возвышаясь над набережной, местом тысячи трагедий, свет нескольких крупнейших в Лондоне гостиниц образовывал что-то вроде небольшого созвездия. Я перевел взгляд от приглушенного света ресторанных залов на сотни точек-звездочек — освещенных окон номеров этих гигантских отелей.

Я думал о том, что каждое мерцающее окно говорило о присутствии какого-нибудь проезжего путника, временно обитающего в нашей среде. Там, этаж за этажом, над говорливыми толпами тротуаров находились менее общительные гости города, каждый — загадка для других постояльцев, каждый — в своей собственной келье и каждый — настолько далекий от подлинно человеческого общения, как будто его номер был сделан не из лондонских кирпичей, а из скал Индостана!

Возможно, в одной из этих комнат сейчас спит Грэм Гатри, не зная, что он проснется, разбуженный «зовом Шивы», зовом смерти. При подъезде к Стрэнду Смит приказал остановиться, расплатившись у здания аукциона Сотби.

— Один из соглядатаев доктора может находиться в фойе, — сказал он задумчиво, — и наш замысел будет испорчен, если нас увидят идущими в номер Гатри. Там должен быть задний ход из кухни или еще где-то?

— Есть такой, — быстро ответил я. — Я видел, как там разгружались фургоны. — Но есть ли у нас время?

— Да. Веди!

Мы прошли по Стрэнду и повернули быстрым шагом в западном направлении, затем еще раз повернули — в узкий двор с железными столбами и ведущими вниз ступеньками, куда выходит известный винный погреб. Затем, идя параллельно Стрэнду, но на одном уровне с набережной, мы обежали заднюю стену отеля и нашли двойные двери, которые были открыты. Внутри светила электрическая лампа, и несколько человек работали среди бочек, ящиков и тюков, наставленных по всему помещению. Мы вошли.

— Эй! — крикнул человек в белом комбинезоне. — Куда это вы идете?

Смит схватил его за руку.

— Мне надо пройти через служебные помещения в номера так, чтобы меня не увидели из вестибюля, — сказал он. — Проводите нас, пожалуйста.

— Что? — начал тот, уставившись на Смита.

— Побыстрее! — гаркнул мой друг властным тоном, что он отлично умел делать. — Это вопрос жизни и смерти. Идите вперед, я вам сказал!

— Полиция, сэр? — вежливо спросил тот.

— Да, — коротко сказал Смит, — поторапливайтесь.

Наш проводник пошел вперед без дальнейших пререканий. Обходя помещения для мытья посуды, кухни, прачечные и технические помещения, он вел нас через таинственные лабиринты, которые не существуют для постояльцев, отдыхающих наверху, но содержат в себе механизмы, необходимые для превращения этих мест в роскошные дворцы, где все появляется по первому желанию. На площадке первого этажа мы встретили человека в твидовом костюме, которому наш гид представил нас.

— Хорошо, что я встретил вас, сэр. Два джентльмена из полиции.

Человек посмотрел на нас с высокомерием и подозрительной усмешкой.

— Кто вы? — спросил он. — Во всяком случае, вы не из Скотланд-Ярда!

Смит вытащил удостоверение и сунул его в руку говорившего.

— Если вы полицейский детектив, — сказал он, — немедленно отведите нас к мистеру Грэму Гатри.

При взгляде на удостоверение поведение детектива заметно изменилось.

— Извините, сэр, — почтительно сказал он, — но я, конечно, не знал, с кем говорю. Мы все получили указание оказывать вам всяческое содействие.

— Мистер Гатри у себя в номере?

— Он уже некоторое время там, сэр. Вы, наверное, хотите пройти туда незаметно? Вот сюда. Мы можем сесть в лифт на втором этаже.

Мы пошли за нашим новым гидом. Уже в лифте Смит спросил:

— Вы не заметили чего-нибудь подозрительного сегодня вечером?

— Да! — был пугающий ответ. — Это объясняет мое присутствие там, где вы меня встретили. Мой обычный пост — в вестибюле. Но около одиннадцати, когда начали входить актеры, у меня было смутное впечатление, что кто-то или что-то проскользнуло в толпе, что-то, чему не место в отеле.

Мы вышли из лифта.

— Я не совсем понимаю вас, — сказал Смит. — Если вам показалось, что вы видели, как кто-то вошел, вы должны были получить более или менее ясное представление об этом.

— В том-то и странность, — упрямо сказал детектив. — Я так и не понял, что это было. Но когда я стоял на верху лестницы, я мог поклясться, что кто-то или что-то кралось сзади этой группы — двух леди и двух джентльменов.

— Например, собака?

— У меня не создалось впечатления, что это собака, сэр. Во всяком случае, когда эта группа прошла мимо меня, за ними ничего не было. Учтите, что бы это ни было, оно не входило с парадной двери. Я расспрашивал всех, но безрезультатно. — Он внезапно остановился. — Номер 189 — дверь мистера Гатри, сэр.

Смит постучал.

— Да! — донесся приглушенный голос — Что вам угодно?

— Откройте дверь! Быстрее; это важно.

Он повернулся к детективу.

— Стойте вон там, где вы можете наблюдать за лестницей и лифтом, — приказал он, — и замечайте всех и все, проходящее мимо этой двери. Но что бы вы ни увидели и ни услышали, ничего не делайте без моих приказов.

Детектив удалился, а дверь номера открылась. Смит прошептал мне на ухо:

— Какая-то тварь доктора Фу Манчи находится в гостинице.

Мистер Грэм Гатри, британский резидент в Северном Бутане, был большим, кряжистым мужчиной, седым и румяным, с широко открытыми синими глазами, топорщившимися усами и кустистыми бровями. Найланд Смит коротко представился, протянув удостоверение и письмо без конверта.

— Вот документы, подтверждающие мои полномочия, мистер Гатри, — сказал он, — поэтому вы, без сомнения, поймете, что дело, которое привело сюда меня и моего друга, доктора Петри, в такой час, имеет первостепенную важность.

Он выключил свет.

— У нас нет времени на церемонии, — объяснил он. — Сейчас двенадцать двадцать пять. В половине первого вас попытаются убить!

— Мистер Смит, — сказал Гатри, сидевший в ночной пижаме на краю кровати, — вы меня очень пугаете. Могу упомянуть, что меня известили о том, что вы в Англии, только сегодня утром.

— Вам известно что-нибудь о человеке по имени Фу Манчи — докторе Фу Манчи?

— Только то, что мне сказали сегодня: он — орудие одной экстремистской политической группы.

— Ваше возвращение в Бутан противоречит его интересам. Он предпочел бы, чтобы там оказался более легковерный человек. Поэтому, если вы не подчинитесь моим указаниям, вы никогда и никуда больше не уедете из Англии!

Грэм Гатри учащенно дышал. Мои глаза постепенно привыкали к темноте, и я мог смутно различить его лицо, повернутое к Найланду Смиту, и руку, вцепившуюся в спинку кровати. Наш визит в подобных обстоятельствах, наверное, заставил бы нервничать любого.

— Но, мистер Смит, — сказал он, — здесь-то уж я в безопасности! Сейчас в отеле полно американцев, и мне пришлось удовольствоваться номером на самом верху; так что единственное, чего я могу опасаться, — это пожар.

— Есть другая опасность, — ответил Смит. — То, что вы на самом верхнем этаже здания, увеличивает эту опасность. Вы припоминаете что-нибудь насчет эпидемии, которая разразилась в Рангуне в 1908 году — эпидемии смертей, вызванных «зовом Шивы»?

— Я читал об этом в индийских газетах, — сказал Гатри с беспокойством и не без колебаний. — Самоубийства, не так ли?

— Нет! — резко ответил Смит. — Убийства!

Наступила короткая пауза.

— Из того, что я припоминаю об этих случаях, — сказал Гатри, — это кажется невозможным. Несколько раз жертвы сами выбрасывались из окон запертых комнат, причем никто посторонний не мог подобраться к окну.

— Совершенно верно, — ответил Смит; его револьвер тускло поблескивал в темноте на маленьком столике у кровати. — Если не считать того, что ваша дверь не заперта, условия сейчас те же, что и там. Тише, я слышу бой часов.

Это были удары колокола Биг Бена. Он пробил полчаса, и наступила абсолютная тишина. В этой комнате, высоко над той бурлящей жизнью, что проходила внизу, над толпами ужинавших людей в ресторанах отеля, над голодными толпами прохожих на набережной, меня вдруг окружил странный холод изоляции. Я вновь понял, как в самом сердце столицы человек может быть так же не защищен, как в глубине пустыни. Я был рад, что я не был одинок в этой комнате, помеченной смертной меткой Фу Манчи, и я уверен, что Грэм Гатри тоже был рад находиться в компании людей, хотя и пришедших незваными.

Я, возможно, упоминал об этом факте раньше, но на этот раз он стал настолько очевидным, что я вынужден записать его. Я имею в виду чувство наивысшей опасности, которое неизменно предшествовало появлению орудий Фу Манчи. Даже если бы я не знал, что попытка убийства будет совершена той ночью, я бы понял это, сидя в темноте в напряженном ожидании. Какой-то невидимый вестник шел впереди этого страшного китайца, объявляя о его приближении каждому натянутому нерву.

Это было как дуновение астрального ладана, предшествующего появлению жрецов смерти.

Где-то совсем рядом раздался вой, низкий, но необыкновенно пронзительный, с падающими интонациями.

— Боже мой, — свистящим шепотом сказал Гатри, — что это было?

— «Зов Шивы», — прошептал в ответ Смит. — Не шевелитесь, ради Бога!

Гатри тяжело дышал.

Я знал, что нас трое; что детектив рядом и услышит наш зов; что в комнате есть телефон и чуть ли не под нами по набережной идет нескончаемое движение людей и машин; но я знал также и должен признаться к моему стыду, что властная рука страха держит мое сердце ледяной хваткой. Оно было ужасным, это напряженное ожидание. Ожидание чего?

В окно трижды отчетливо постучали.

Грэм Гатри вздрогнул так, что затряслась кровать.

— Это сверхъестественно! — пробормотал он, и вся его кельтская кровь забурлила в страхе перед дурным предзнаменованием. — Ни один человек не может добраться до этого окна!

— Ш-ш-ш! — прошипел Смит. — Не шевелитесь.

Стук повторился.

Смит, неслышно ступая, прошел к окну. Мое сердце тревожно забилось. Он распахнул окно. Дальше бездействовать было нельзя. Я присоединился к нему, и мы вместе выглянули в пустоту.

— Не подходи близко, Петри! — предупредил он, обернувшись.

Стоя по обеим сторонам открытого окна, мы смотрели вниз, на движущиеся огни набережной, на отблески волн Темзы, на силуэты зданий на дальнем берегу, над которыми возвышался Тауэр.

От окна наверху послышались три стука.

Ни в одном из случаев, когда мне приходилось иметь дело с Фу Манчи, я не встречался с такой жутью. Какого бирманского вурдалака напустил он на нас? Где был этот вампир? В воздухе за окном? В комнате?

— Держи меня крепко, Петри! — вдруг прошептал Смит. — Крепко держи!

Это была последняя капля — я подумал, что какие-то страшные чары подталкивают моего друга выброситься из окна! Я как безумный обхватил его руками, и Гатри тоже подскочил на помощь.

Смит высунулся из окна и посмотрел наверх.

Он успел издать только один сдавленный крик, еле слышный, почти неразличимый, и начал выскальзывать из моих объятий. Какая-то сила тянула его из окна наружу — к смерти!

— Держите его, Гатри! — хрипло выдохнул я. — Боже мой, уходит! Держите его! — Мой друг извивался в моих объятиях, и я видел, как он протягивает вперед руки, услышал щелчок его револьвера. Он свалился на пол, таща меня за собой.

Но когда я падал, я услышал пронзительный крик наверху. Револьвер Смита, со свистом рассекая воздух, полетел вниз, и вслед за ним мимо открытого окна пронеслось что-то черное и утонуло в бездне ночи.

— Свет! Свет! — вскрикнул я.

Гатри побежал и включил свет. Найланд Смит с распухшим лицом и глазами, налившимися кровью, лежал на полу, бессильно пытаясь сорвать шелковую удавку, тесно сжимавшую его горло.

— Это был душитель! — завизжал Гатри. — Снимите веревку! Он задыхается!

Дрожащими руками я схватился за удавку.

— Нож! Быстро! — крикнул я. — Свой я потерял.

Гатри побежал к ночному столику и протянул мне раскрытый перочинный ножик. Мне кое-как удалось просунуть лезвие между веревкой и вздувшейся шеей Смита и разрезать смертоносный шелковый шнур.

Смит издал придушенный хрип, голова его упала назад, и он потерял сознание у меня на руках…

Мы стояли, глядя на искалеченное тело, принесенное с места падения, и Смит показал метку на лбу — рядом с раной, где вошла его пуля.

— Это метка Кали, — сказал он. — Этот человек был фансигар — религиозный фанатик, убийца-душитель. Поскольку на службе Фу Манчи есть дакойты, надо было ожидать, что ему служат и душители — члены индийской религиозной секты разбойников и ритуальных убийц.

Группа этих дьяволов, наверное, бежала в Бирму, так что таинственная эпидемия в Рангуне была, в сущности, вспышкой деятельности этих наемных убийц в несколько более изощренном варианте! Я подозревал нечто такое, но, естественно, я не ожидал встретить этих индийских изуверов в окрестностях Рангуна. Мое неожиданное сопротивление привело убийцу в замешательство, и он плохо накинул удавку. Вы видели, как она затянулась вокруг моего горла? Непрофессионально! Настоящий метод, практикуемый группой, орудующей в Бирме, — набросить веревку на шею жертвы и рывком выхватить ее из окна. Человек, высовывающийся из открытого окна, представляет для этого прекрасную возможность — достаточно только дернуть за веревку, и он полетит головой вниз. Они не делали петлю, веревка ходила свободно и оставалась в руках убийцы, когда жертва летела вниз. Никаких следов! Это сразу объясняет, чем эта система привлекла Фу Манчи.

Грэм Гатри, сильно побледнев, стоял, глядя на мертвого душителя. '

— Я обязан вам жизнью, мистер Смит, — сказал он, — если бы вы пришли на пять минут позже…

Он схватил и сжал руку Смита.

— Понимаете, — продолжал Гатри, — никто не думал, что эти индийские убийцы могут оказаться в Бирме. И никто не подумал о крыше! Эти дьяволы ловки, как обезьяны, и там, где обычный человек обязательно сломает себе шею, они чувствуют себя как дома. Я как будто нарочно выбрал себе комнату как раз под крышей!

— Он проскользнул в отель поздно вечером, — сказал Смит. — Его видел детектив, но эти убийцы скользят, как тени, иначе несмотря на то, что они сменили место своей деятельности, ни один не остался бы в живых.

— Ты упоминал как раз такой случай на реке Иравади? — спросил я.

— Да, — ответил Смит, — и я знаю, о чем ты думаешь. Пароходы на Иравади имеют крышу из рифленого железа над верхней палубой. Убийца наверняка лежал там, когда матрос проходил по палубе.

— Но, Смит, в чем смысл этого «зова»?

— Частью религиозный, — объяснил он, — а отчасти он нужен для того, чтобы разбудить жертву! Ты, наверное, собираешься спросить, как Фу Манчи подчинил себе таких людей, как фансигары? Я могу только сказать, что доктор Фу Манчи знает тайны, о которых мы пока не имеем ни малейшего представления, но, несмотря на это, я начинаю наконец одерживать маленькие победы.

— Да, — согласился я, — но твоя победа чуть не стоила тебе жизни.

— Я обязан жизнью тебе, Петри, — сказал он. — Один раз меня спасла сила твоих рук, другой…

— Не говори о ней, Смит, — прервал я его. — Возможно, доктор Фу Манчи узнал, какую роль она играла! И в этом случае…

— Помоги ей Бог!

 

ГЛАВА XVI

КАРАМАНИ

На следующий день мы опять были на ногах и вскоре вновь вступили в схватку с врагом. Теперь, оглядываясь назад, я вижу это беспокойное время, как хаотическое нагромождение событий, в водовороте которых у нас не было даже короткой передышки.

Спокойствие и мир, царившие в природе, казалось, насмехались над нами. А мы знали, что в наших благословенных рощах злой полубог установил свой алтарь, ненасытно требующий новых жертв. Эта мысль сверлила меня в тот мягкий осенний день.

— Рыбка скоро попадет в сеть, — сказал Найланд Смит.

— Будем надеяться на хороший улов, — смеясь, подыграл я ему.

За окнами сонно плескалась Темза, а за ней виднелись крыши Виндзора и через осенний туман проглядывали замковые башни. Вокруг царили покой и красота.

У нас в руках была одна из немногих ощутимых зацепок, которые нам пока удалось обнаружить, но теперь действительно казалось, что мы в силах ограничить возможности врага белой расы, кровавыми буквами написавшего свое имя по всей Англии. Мы не могли надеяться захватить Фу Манчи, но по крайней мере у нас был шанс уничтожить один из опорных пунктов врага.

Мы провели на карте окружность, охватывавшую кусок местности, через который протекала Темза, с центром в Виндзоре. В этом круге находился дом, из которого мы чудом совершили побег, — дом прекрасно организованной группы преступников. Это мы знали. Даже если бы мы нашли этот дом, что было довольно вероятно, мы были готовы к тому, чтобы найти его брошенным Фу Манчи и его загадочными слугами. Но все равно мы бы уничтожили одну из его баз.

Мы разработали подробный план, и наши невидимые помощники, а их было по крайней мере двенадцать человек, были опытными сыщиками. Пока мы ничего не достигли, но место, к которому мы со Смитом направлялись сейчас, уже появилось в поле зрения: старый особняк с большим участком земли, окруженным стеной. Оставив реку за спиной, мы резко повернули направо по аллее, вдоль которой шла высокая стена. На открытой лужайке я заметил цыганскую кибитку. На ступеньках, склонив сморщенное лицо и подперев рукой подбородок, сидела старуха.

Я едва взглянул на нее, продолжая быстрым шагом идти вперед, не заметив даже, что рядом уже не было моего друга. Я спешил дойти до места, откуда я мог увидеть дом; мне не терпелось узнать, было ли это место пристанищем нашего таинственного врага, работавшего со своей жуткой компанией, растившего смертоносных скорпионов и бациллы, ядовитые грибы, откуда он рассылал своих посланцев смерти. Наверное, мне больше всего хотелось знать, здесь ли пряталась прекрасная девушка-рабыня, которая была таким незаменимым действующим лицом в планах доктора, но в то же время и обоюдоострым мечом, который мы надеялись повернуть против Фу Манчи. Даже в руках хозяина красота женщины — опасное оружие.

За моей спиной раздался крик. Я быстро повернулся, и моим глазам предстало необычайное зрелище.

Найланд Смит схватился со старухой цыганкой, грубо таща ее на дорогу своими длинными руками, сомкнувшимися за ее спиной. Она молча и яростно отбивалась, пытаясь вырваться.

Смит часто удивлял меня, но, увидев подобное, я подумал, что разум покинул его. Я побежал назад и уже почти достиг арены этого невероятного единоборства, видя, как Смиту было нелегко удерживать ее, когда смуглый мужчина с большими серьгами в ушах выпрыгнул из кибитки.

Бросив один быстрый взгляд на нас, он побежал к реке.

Смит сумел подобраться поближе ко мне, таща старуху за собой.

— За ним, Петри! — закричал он. — За ним! Не дай ему уйти. Это дакойт!

В мозгу у меня крутился водоворот мыслей. Хотя я все еще склонен был думать, что мой друг вдруг лишился рассудка, слова «дакойт» оказалось достаточно, чтобы я пустился по дороге вслед за убегавшим человеком.

Он бежал легко, ни разу не оглянувшись, а это доказывало, что у него были причины бояться погони. Я летел, как ветер; пыльная дорога звенела под моими ногами. Ощущение фантастики происходящего, так часто охватывавшее меня в дни нашей отчаянной борьбы с врагом, чья победа означала бы победу желтой расы над белой, опять овладело мной. Я был актером в одной из кошмарных сцен мрачной трагедии, поставленной Фу Манчи.

Цыган бежал по траве к берегу реки, и это был не цыган, а член зловещего братства дакойтов, религиозной организации бирманских головорезов. Я бежал за ним по пятам, но неожиданно он прыгнул в заросли тростника. Увидев это, я быстро остановился.

Дакойт вошел в воду, и я видел, что в руке он держит какой-то предмет. Он прошел несколько метров вброд, затем нырнул, и, когда я достиг берега и посмотрел по сторонам, он совершенно исчез. Только расходящиеся по воде круги показывали, где он нырнул.

Теперь он был у меня в руках.

Потому что, как только он поднимется на поверхность, его будет видно и с того, и с этого берега. У меня был полицейский свисток, и, если понадобится, я мог вызвать одного из наших помощников, лежащих в засаде на той стороне реки. Я ждал. Мимо меня безмятежно проплыла дикая утка, совершенно не обеспокоенная этим странным вторжением в ее пределы. Я ждал целую минуту. Из аллеи за моей спиной донесся голос Смита:

— Не дай ему уйти, Петри!

Я успокаивающе помахал ему рукой, не сводя глаз с воды. Но дакойт все не поднимался на поверхность. Я оглядел всю водную гладь; насколько я мог видеть, ни один пловец там не показывался. Тогда я решил, что он нырнул так глубоко, что запутался в водорослях и утонул. В последний раз бросив взгляд налево и направо, с чувством определенного ужаса перед внезапной трагедией смерти, разыгравшейся в такой прекрасный солнечный день, я повернул назад. Смит крепко держал цыганку; но не успел я сделать и пяти шагов к нему, как услышал за спиной слабый всплеск. Я инстинктивно пригнул голову. Я не знаю, откуда взялся этот спасительный инстинкт, которому я обязан моей жизнью. Как только я пригнулся, что-то, вылетевшее из зарослей, пронеслось мимо меня и с металлическим звуком упало на обочину дороги. Нож!

Я повернулся и прыжками понесся к берегу. Я услышал за собой слабый крик, который могла издать только цыганка, которую держал Смит. Но вода была спокойна. На реке не было ни одной гребной лодки. У противоположного берега на плоскодонке плыла девушка, отталкиваясь шестом, и эта одетая в белое фигурка была единственным живым существом на реке, которое находилось на расстоянии достаточном, чтобы метнуть в меня нож, если имелись соответствующие навыки.

Сказать, что я был сбит с толку, значит не сказать ничего. Я был совершенно изумлен. Я не сомневался в том, что убить меня пытался именно дакойт. Но где же он находился? Нормальный человек не мог так долго продержаться под водой; однако его явно не было на поверхности, он не мог прятаться в камышах, не мог лежать, затаившись на берегу.

Кругом светило солнце. Природа ликовала, а мной овладело ощущение чего-то жуткого и необъяснимого. Я повернулся и пошел к Смиту, чувствуя, что мой невидимый враг, может быть, целит мне в спину второй нож. Мои страхи не оправдались. Я поднял из травы нож, который чудом прошел мимо меня, и с этим ножом в руке присоединился к моему другу.

Он стоял, одной рукой держа явно обессилевшую цыганку, темные глаза которой впились в него с непередаваемым выражением.

— Что это значит, Смит… — начал я.

Но он прервал меня.

— Где дакойт? — быстро спросил он.

— Он, видимо, обладает свойствами рыбы, — ответил я. — Невозможно понять, где он.

Цыганка подняла на меня глаза и засмеялась. Ее смех был музыкальным; так не могла смеяться старая карга, которую держал Смит. И этот смех показался мне знакомым!

Я вздрогнул и всмотрелся в сморщенное лицо.

— Он одурачил тебя, — сердито сказал Смит. — Что это у тебя в руке?

Я показал ему нож и рассказал, как он ко мне попал.

— Я знаю, — резко сказал он. — Я видел. Он был в воде. Меньше трех ярдов от того места, где стоял ты. Ты должен был заметить его. Неужели же ничего не было видно?

— Ничего.

Женщина опять засмеялась, и опять я не мог понять, чем мне знаком этот смех.

— Дикая утка, — добавил я, — больше ничего.

— Дикая утка! — раздраженно передразнил Смит. — Если ты вспомнишь повадки диких уток, ты поймешь, что это была птица совсем другого полета. Это старый трюк, Петри, но он хорош как приманка. В этой дикой утке была спрятана голова дакойта! Теперь поздно. Он, наверное, уже далеко.

— Смит, — сказал я, чувствуя себя виноватым, — почему ты не пускаешь эту цыганку?

— Цыганку? — засмеялся он, крепко держа женщину, которая сделала нетерпеливое движение. — Посмотри как следует, старина.

Он сорвал парик с ее головы, из-под которого показалось облако волос, сияющих в лучах солнца.

— Мокрая губка доделает остальное, — сказал он.

В мои широко раскрытые от удивления глаза взглянули темные глаза пленницы, и под гримом я рассмотрел очаровательные черты девушки-рабыни. На ее выкрашенных белым ресницах стояли слезы, она больше не сопротивлялась.

— На этот раз, — сурово сказал мой друг, — мы действительно поймали ее и не отпустим.

Где-то сверху по течению раздался слабый зов.

Дакойт!

Худощавое тело Найланда Смита выпрямилось и напряглось, как струна; он внимательно прислушался.

Послышался ответный крик, затем откликнулся еще один. Затем прозвучал пронзительный полицейский свисток, и я заметил столб черного дыма, поднимающийся за стеной, вздымающийся прямо к небу, как угодное Богу всесожжение.

Окруженный стеной особняк горел!

— Проклятие! — зло сказал Смит. — В этот раз мы оказались правы. Но он, конечно, имел массу времени, чтобы все унести. Я так и знал. Его дерзость просто невероятна. Он ждал до последнего момента, и мы наткнулись на два передовых поста.

— В одном случае виноват я. Я упустил одного.

— Неважно. Мы поймали другого. Я не думаю, что мы сумеем арестовать еще кого-нибудь. Слуги Фу Манчи так подожгли дом, так что ничего спасти уже не удастся. Боюсь, что на пепелище мы не найдем никаких улик, Петри, но у нас появился рычаг, который должен расстроить планы Фу Манчи.

Он взглянул на странную фигуру, покорно обвисшую в его руках. Она гордо подняла глаза.

— Вам незачем так крепко держать меня, — мягко сказала она. — Я пойду с вами.

Читатель, который дошел до этого места в моих записях, уже знает, какие необычайные события и дикие сцены мне пришлось пережить; но из всех подобных сцен этой стремительной драмы, в которой Найланд Смит и доктор Фу Манчи играли главные роли, я не помню ни одной более фантастической, чем та, что разыгралась у меня в доме в тот вечер.

Не медля ни минуты и ничего не сказав сотрудникам Скотланд-Ярда, мы повезли нашу пленницу в Лондон, что позволяли сделать неограниченные полномочия моего друга. Мы представляли собой странную троицу, вызвавшую немало удивленных замечаний, но наконец наша поездка подошла к концу. Теперь мы сидели в моей скромной гостиной, где когда-то впервые Смит рассказал мне историю доктора Фу Манчи и великого тайного сообщества, пытавшегося нарушить мировой баланс сил, повергнуть Европу и Америку под скипетр Китая.

Я сидел, опершись локтями на письменный стол, подперев кулаком подбородок, Смит ходил по комнате, все время зажигая тухнувшую трубку. В большом кресле, уютно свернувшись калачиком, сидела лжецыганка. Грим был быстро снят, и сморщенное старушечье лицо превратилось в лицо очаровательной девушки, выглядевшей диким прекрасным цветком в своем живописном цыганском тряпье. Она держала в пальцах сигарету и наблюдала за нами через опущенные ресницы.

Казалось, что она с истинным восточным фатализмом смирилась со своей судьбой и время от времени останавливала на мне взгляд своих прекрасных глаз, который, я уверен, не смог бы равнодушно выдержать ни один мужчина.

Хотя я не мог не видеть чувств этой страстной восточной души, я старался не думать о них. Пусть она могла быть сообщницей убийцы из убийц, но ее прелесть представляла еще более грозную силу.

— Этот человек, который был с вами, — внезапно повернувшись к ней, сказал Смит, — до недавнего времени находился в Бирме. Он убил одного рыбака в тридцати милях вверх по течению от Прома всего за месяц до моего отъезда. Окружная полиция обещала тысячу рупий за его голову. Я прав?

Девушка пожала плечами.

— Предположим; что тогда? — спросила она.

— Предположим, я передам вас полиции? — сказал Смит, хотя и не очень уверенно, ибо мы оба были обязаны ей жизнью.

— Как вам угодно, — ответила она. — Полиция ничего не узнает.

— Вы не с Дальнего Востока, — внезапно сказал мой друг. — Может быть, в ваших жилах и течет восточная кровь, но вы не из племени Фу Манчи.

— Это правда, — признала она и стряхнула пепел с сигареты.

— Вы скажете мне, где найти Фу Манчи?

Она опять пожала плечами, бросив на меня красноречивый взгляд.

Смит прошел к двери.

— Я должен подготовить рапорт, Петри, — сказал он. — Присмотри за пленницей.

Когда дверь за ним бесшумно закрылась, я знал, как должен себя вести, но, честно говоря, я прятался от ответственности. Как к ней относиться? Как выполнить эту деликатную миссию? Не в силах решить эту задачу, я смотрел на девушку, которую необычайные обстоятельства превратили в мою пленницу.

— Вы не думаете, что мы сделаем вам вред? — неуклюже начал я. — С вами ничего не случится. Почему вы не хотите довериться нам?

Она подняла свои глаза, полные изумительного блеска.

— Что толку было от вашей защиты другим, — сказала она, — тем, кого он искал?

Увы, никакого, и я отлично знал это. Мне показалось, я понял, что она имела в виду.

— Вы хотите сказать, что, если вы заговорите, Фу Манчи найдет способ убить вас?

— Убить меня? — презрительно вспыхнула она. — Неужели похоже, что я боюсь за себя?

— Тогда чего вы боитесь? — удивленно спросил я. Она посмотрела на меня странным взглядом.

— Когда меня схватили и продали в рабство, — ответила она медленно, — мою сестру тоже взяли и моего брата — ребенка. — Она сказала это с нежностью, а ее легкий акцент еще больше смягчил интонацию ее слов. — Моя сестра погибла в пустыне. Брат выжил. Лучше, намного лучше было бы, если бы он тоже умер.

Ее слова произвели на меня сильное впечатление.

— О чем вы говорите? — спросил я. — Вы говорите о набегах работорговцев, о пустыне. Где все это происходило? Из какой вы страны?

— Какое это имеет значение? — ответила она вопросом на вопрос. — Из какой я страны? У рабов нет ни страны, ни имени.

— Ни имени! — воскликнул я.

— Вы можете звать меня Карамани, — сказала она. — Под этим именем меня продали доктору Фу Манчи, и так же был куплен мой брат. Он купил нас по дешевке, — она рассмеялась коротким истеричным смехом. — Но он истратил немало денег, чтобы дать мне образование. Мой брат — все, что у меня осталось в этом мире, а он в руках Фу Манчи. Вы понимаете? Кара падет на его голову. Вы просите меня бороться против Фу Манчи. Вы говорите о защите. Разве ваша защита сумела спасти сэра Криктона Дейви?

Я горько покачал головой.

— Теперь вы понимаете, что я не могу ослушаться приказов хозяина, да если бы и захотела, я не смею предать его.

Я подошел к окну и стал глядеть в него. Как я мог ей ответить? Что я мог сказать? Я услышал шорох ее юбок, и та, что звалась Карамани, уже стояла рядом со мной. Она положила руку мне на плечо.

— Пустите меня, — сказала она умоляюще. — Он убьет брата! Он убьет его!

Ее голос дрожал от волнения.

— Он не может выместить это на вашем брате, ведь вы ни в чем не виноваты, — сердито сказал я. — Мы вас арестовали, и вы здесь не по собственной воле.

Она глубоко вздохнула, сжала мою руку, и по ее глазам было видно, что она пытается принять трудное решение.

— Слушайте, — быстро и нервно заговорила она. — Если я помогу вам схватить Фу Манчи, — скажу вам, где его можно застать одного, — то обещайте мне, дайте мне торжественное обещание, что немедленно пойдете туда, куда я вас поведу, и освободите моего брата и что отпустите нас обоих на свободу.

— Обещаю, — сказал я без колебаний. — Можете положиться на мое слово.

— Но есть одно условие, — добавила она.

— Какое?

— Когда я скажу вам, где его схватить, вы меня отпустите.

Я колебался. Смит часто обвинял меня в слабости по отношению к этой девушке. Что же мне надлежало делать? Я был уверен, что она откажется говорить что бы там ни было, если не захочет. Если она говорит правду, к тому, что она предлагала, не было примешано какого-либо личного чувства; теперь я видел ее поведение в новом сеете.

Я подумал, что мне следует принять ее предложение и по соображениям гуманности, и по дипломатическим соображениям.

— Согласен, — сказал я и поглядел в ее глаза, в которых теперь горело новое чувство, возбужденное, может быть, предвкушением свободы, а может быть, страхом.

Она положила руки мне на плечи.

— Вы будете осторожны? — умоляюще спросила она.

— Ради вас, — ответил я, — буду.

— Не ради меня.

— Тогда ради вашего брата.

— Нет, — ее голос упал до шепота. — Ради вас самого.

 

ГЛАВА XVII

НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

Из заводей Темзы дул прохладный ветерок. Далеко за нашими спинами мерцали тусклые огоньки коттеджей — последних домов, примыкавших к болотам. Между нами и коттеджами простиралось полмили сочной растительности, через которые в это время года шли многочисленные сухие тропинки. Впереди нас опять лежали низины, скучное монотонное пространство, освещенное луной, с холодным речным ветром — там, где река делала поворот. Было очень тихо, только звук наших со Смитом шагов нарушал молчание этих безлюдных мест. Твердо ступая, мы шли к своей цели.

За последние двадцать минут я уже не раз думал о том, что нам не следовало одним идти на эту авантюрную попытку захватить грозного китайского доктора. Но мы должны были выполнять условия Карамани, и одним из них было: не ставить полицию в известность о ее роли в этом деле.

Далеко впереди показался свет.

— Это тот самый огонек, Петри, — сказал Смит. — Если будем идти на него не сворачивая, то, согласно нашим данным, придем к этому старому кораблю.

Я сжал револьвер в кармане. Его наличие меня успокаивало. Я уже пытался, возможно для оправдания собственных страхов, объяснить, почему вокруг Фу Манчи царила атмосфера своеобразного, ни с чем не сравнимого ужаса. Он не был как другие люди. Страх, который он внушал всем, с кем ему доводилось вступать в контакт, те орудия смерти, которые были под его контролем и которые он бросал против каждого, кто вставал на его пути, делали его чудовищем. Я не в состоянии дать читателю хотя бы приблизительное представление о его дьявольском могуществе.

Смит внезапно остановился и схватил меня за руку. Мы стояли, прислушиваясь.

— Что такое? — спросил я.

— Ты ничего не слышал?

Я покачал головой.

Смит всматривался в болота, оставшиеся за нашей спиной. Он повернулся ко мне со странным выражением на загорелом лице.

— Ты не думаешь, что это ловушка? — отрывисто бросил он. — Мы ей слепо доверились.

Как ни странно, но все мое существо восстало против этого намека.

— Нет, не думаю, — кратко сказал я.

Он кивнул. Мы поспешили дальше.

Через десять минут мы увидели Темзу. И Смит и я, оба заметили, что деятельность Фу Манчи всегда концентрировалась вокруг реки. Несомненно, это была его столбовая дорога, его линия связи, по которой он передвигал свои таинственные войска. Наркотический притон у Радклифской дороги, особняк, превратившийся в обугленный остов, а теперь этот корпус старого корабля, стоящего на приколе у болот, — он все время устраивал свою штаб-квартиру возле реки. Это было важным открытием, и, если даже наша вечерняя экспедиция оказалась бы неудачной, мы могли воспользоваться им в дальнейших поисках.

— Держи вправо, — приказал Смит. — Нужно провести разведку перед штурмом.

Мы пошли по тропинке, ведшей прямо к берегу реки. Перед нами лежала серая гладь воды, а по ней деловито сновали суда великого торгового порта, Лондона. Но эта речная жизнь казалась далекой от нас. Пустынное место, где мы стояли, не несло признаков человеческого присутствия. Серое и унылое, освещенное лунным светом, оно выглядело вполне подходящей декорацией для драматического спектакля ужасов, в котором мы играли. Когда я лежал в опиумном притоне лондонского Ист-Энда и когда в другую ночь я смотрел на мирный пейзаж Норфолка, то же чувство отстраненности, полной изоляции от мира живых людей владело мной с той же силой.

Смит молча смотрел на отдаленные движущиеся огни.

— «Карамани» означает просто-напросто «рабыня», — сказал он вдруг ни с того ни с сего.

Я промолчал.

— Вон этот корабль, — добавил он.

Берег, на котором мы стояли, грязными склонами спускался до уровня приливной волны. Он поднимался выше со стороны моря, и у маленькой бухты виднелся грубо сделанный пирс. Мы стояли на узкой полосе, вдававшейся в реку, — на чем-то вроде мыса. Под пирсом виднелся темный объект, отбрасывавший мрачную тень на кружащуюся в мелких водоворотах воду. Только один огонек виднелся в этой тьме, тусклый и едва заметный.

— Это, наверное, каюта.

Согласно нашему заранее разработанному плану, мы повернули и пошли на пирс над корпусом корабля. От бревенчатого пирса к палубе внизу шла деревянная лестница, свободно привязанная к кольцу пирса. При каждом ударе приливной волны лестница ходила вверх и вниз, ее перекладины резко скрипели.

— Как бы нам незаметно спуститься? — прошептал Смит.

— Придется рискнуть, — мрачно сказал я.

Без дальнейших слов мой друг вскарабкался на лестницу и начал спускаться. Я подождал, пока его голова исчезла под досками пирса, и довольно неуклюже приготовился следовать за ним.

Как раз в этот момент корпус судна резко поднялся на приливной волне, я споткнулся и какую-то ничтожную долю мгновения смотрел на блестящую полосу, прорезавшую темноту подо мной. Нога моя оскользнулась, и, если бы я не ухватился намертво за верхнюю перекладину, вполне вероятно, что на этом моя борьба с Фу Манчи могла навсегда закончиться. Но мне повезло. Каким-то чудом я не сорвался вниз. Я почувствовал, как что-то выскользнуло из моего кармана, но жуткое скрипение лестницы, тяжелые вздохи качающегося корабля и гул волн вокруг деревянного пирса заглушили всплеск шлепнувшегося в воду револьвера.

Я, наверное, был сильно бледен, когда, спустившись, подошел к Смиту, стоявшему на палубе. Он видел, что произошло, но:

— Придется рискнуть, — прошептал он мне в ухо. — Мы не можем теперь повернуть назад.

Он нырнул в полутьму, направившись к каюте. Мне ничего не оставалось, как следовать за ним. Спустившись с лестницы, мы оказались в яркой полосе света, лившегося из необычного помещения, у входа в которое мы оказались. Оно было оборудовано в качестве лаборатории. Мне на глаза попались полки, уставленные бочками и бутылками, стол, заваленный научными приспособлениями, ретортами, пробирками причудливой формы, содержащими живые организмы, и инструментами, некоторые из которых были мне совершенно незнакомы. Книги, газеты и свитки пергамента усеяли голый деревянный пол. Затем я услышал резкий, повелительный голос Смита, перекрывший какофонию разнообразных звуков этой комнаты:

— Вы у меня на мушке, доктор Фу Манчи!

Ибо за столом сидел не кто иной, как Фу Манчи.

Зрелище, которое он в тот момент представлял, не изгладится из моей памяти. В длинном желтом халате; с лицом, похожим на маску, подавшимся вперед и склонившимся среди необычных предметов, лежавших на столе; высоким лбом, сверкающим в свете лампы с абажуром над его головой, и ненормальными глазами, зелеными, закрытыми жуткой пленкой, которые он поднял на нас, — он казался продуктом бредовой галлюцинации.

Но самым изумительным было то, что он и вся эта обстановка сходились до мельчайших деталей с тем, что я видел во сне, лежа прикованным в темнице!

В некоторых больших банках лежали анатомические образцы. Слабый запах опиума висел в воздухе, а около Фу Манчи прыгала, вереща и играя кисточкой одной из подушек, на которых он сидел, маленькая верткая мартышка.

Атмосфера была в этот момент наэлектризована до предела. Я был готов ко всему, но не к тому, что действительно произошло.

Дьявольски-колдовское лицо доктора оставалось неподвижным. Веки его закрытых пленкой глаз всколыхнулись на мгновение, глаза брызнули зеленым светом и вновь закрылись пленкой.

— Руки вверх! — рявкнул Смит. — И не вздумайте шутить. — Его голос от волнения поднялся. — Игра окончена, Фу Манчи. Петри, найди что-нибудь, чем его связать.

Я двинулся вперед и хотел уже протиснуться мимо Смита в узком дверном проходе. Корпус корабля качался под ногами, скрипя и вздыхая, как живое существо; вода уныло плескалась, ударяясь о гнилые доски.

— Подними руки! — приказал Смит.

Фу Манчи медленно поднял руки, и на его бесстрастном лице появилась улыбка, в которой не было веселья, а была угроза. Его ровные бесцветные зубы обнажились, но закрытые пленкой глаза оставались безжизненными, тусклыми, нечеловеческими.

Он сказал тихим свистящим голосом:

— Я бы посоветовал доктору Петри посмотреть назад, прежде чем сделать еще один шаг.

Стальные глаза Смита продолжали не мигая смотреть на Фу Манчи. Дуло его револьвера не дрогнуло ни на миллиметр. Но я быстро оглянулся назад и едва сумел подавить крик ужаса.

Дьявольское рябое лицо с обнаженными волчьими клыками и желтушными раскосыми глазами было всего в двух дюймах от меня. Худощавая смуглая рука, на которой выступали стальные бицепсы, держала кривой нож на расстоянии каких-то миллиметров от моей сонной артерии. Малейшее движение могло означать смерть; несомненно, один удар этого страшного ножа отрезал бы мне голову.

— Смит! — хрипло прошептал я. — Не оглядывайся. Ради Бога, держи его на мушке. Но здесь дакойт с ножом у моего горла!

Рука Смита впервые задрожала. Но его взгляд не оставил злобного неподвижного лица Фу Манчи. Он сжал зубы так, что мышцы его челюсти рельефно выступили вперед.

Молчание, последовавшее за моим ужасным открытием, продолжалось всего несколько секунд. Для меня каждая из них означала мучительное ожидание смерти. Там, в этом стонущем корпусе бывшего корабля, я узнал чувство ледяного страха, никогда раньше не бывшего таким интенсивным за все время нашей борьбы с этой бандой убийц, и в моем мозгу билась мысль: девушка предала нас!

— Вы полагали, что я один? — сказал Фу Манчи — Да, я был один.

Но ни следа страха не было на этой желтой бесстрастной физиономии, когда мы вошли. Значит…

— Но мой верный слуга следил за вами, — добавил он. — Спасибо ему. Я полагаю, вы отдаете мне должное, мистер Смит?

Смит не ответил. Я догадался, что он лихорадочно обдумывал ситуацию. Фу Манчи сделал движение рукой, чтобы погладить мартышку, вспрыгнувшую на его плечо, которая, нахохлившись, издавала свист в нашу сторону, как бы насмехаясь над нами.

— Не шевелитесь! — яростно сказал Смит. — Предупреждаю!

Фу Манчи с поднятыми руками спросил:

— Могу я узнать, как вы обнаружили мое убежище?

— Мы следили за этой посудиной с рассвета, — нагло соврал Смит.

— Ну и что? — закрытые пленкой глаза доктора на мгновение прояснились. — И сегодня же вы вынудили меня сжечь дом и схватили одного из моих людей. Поздравляю вас. Она не предала бы меня, даже если бы ее кусали скорпионы.

Огромный блестящий нож был так близко от моего горла, что между лезвием и артерией прошел бы разве лист бумаги; но мое сердце забилось еще сильнее, когда я услышал эти слова.

— Вы зашли в тупик, — сказал Фу Манчи. — Хочу сделать предложение. Я полагаю, вы ни за что не поверите моему честному слову?

— Я — нет, — быстро ответил Смит.

— Поэтому, — продолжал китаец на своем безупречном английском, в котором только иногда проявлялись гортанные ноты, — я должен поверить вашему. Я не знаю, какие у вас там силы за пределами этой каюты, а вы, я полагаю, не знаете о моих силах. Мой бирманский друг и доктор Петри пусть идут впереди, а я и вы пойдем за ними следом. Мы пройдем через топи, скажем, триста ярдов. Затем вы положите свой пистолет на землю, и дадите мне слово оставить его там. Далее, я хотел бы получить гарантии, что вы не нападете на меня, пока я не вернусь обратно. Я и мой верный слуга уйдем, оставив вас по истечении оговоренного срока действовать так, как вам заблагорассудится. Согласны?

Смит колебался, затем решился.

— Дакойт тоже должен оставить свой нож, — сказал он.

На лице Фу Манчи опять появилась дьявольская улыбка.

— Согласен. Мне идти первым?

— Нет, — отрубил Смит. — Впереди пойдут Петри и дакойт, затем вы; я иду последним.

Фу Манчи отдал гортанный приказ, мы оставили каюту с ее адскими запахами, анатомическими образцами и загадочными инструментами и в договоренном порядке вышли на палубу.

— На лестнице это будет не очень удобно, — сказал Фу Манчи. — Доктор Петри, я положусь на ваше слово, если вы пообещаете придерживаться договоренности.

— Обещаю, — сказал я. Слова застревали у меня в горле.

Мы поднялись по качавшейся вверх-вниз лестнице, дошли до пирса и зашагали через низины, — китаец под дулом револьвера Смита, — сопровождаемые мартышкой, которая вертелась у наших ног, прыгая взад и вперед. Дакойт, одетый лишь в темную набедренную повязку, шел рядом со мной, держа свой огромный нож и иногда кровожадно посматривая на меня. Осмелюсь утверждать, что никогда раньше в этом месте осенняя луна не освещала подобной сцены.

— Здесь мы расходимся, — сказал Фу Манчи и что-то приказал своему слуге.

Дакойт бросил свой нож на землю.

— Обыщи его, Петри, — велел Смит. — У него может быть спрятан другой.

Доктор согласно кивнул, и я обыскал дакойта.

— Теперь обыщи Фу Манчи.

Я сделал и это. Никогда в жизни я не испытывал подобного отвращения. Меня трясло, как будто я прикоснулся к ядовитой гадине.

Смит опустил свой револьвер.

— Будь проклято мое идиотское благородство, — сказал он. — Никто не мог бы оспаривать моего права застрелить тебя на месте.

Хорошо зная Смита, я видел по его едва сдерживаемому гневу, что, только поверив, не колеблясь, в честность моего друга и его готовность сдержать свое слово, Фу Манчи удалось на этот раз избежать справедливого возмездия. Пусть он был сущий дьявол, но меня восхищало его мужество, ведь он, конечно, тоже все это знал. Доктор повернулся и вместе с дакойтом пошел обратно. Однако Найланд Смит удивил меня. В то время, как я молча благодарил Бога за спасение, мой друг начал сбрасывать с себя пиджак, воротник и жилет.

— Клади в карман все, что у тебя есть ценного, и делай то же самое, — хрипло пробормотал он. — У нас мало шансов, но мы оба в неплохой форме. Этой ночью, Петри, нам поистине придется спасать свою жизнь бегством.

Мы живем в мирное время, когда мало кто обязан своей жизнью быстроте своих ног. Но из слов Смита я понял, что сейчас наша судьба действительно зависела от этого.

Я уже говорил, что корпус покинутого корабля находился недалеко от чего-то наподобие мыса. Поэтому бежать на запад или восток было делом безнадежным. К югу от нас был Фу Манчи, и уже когда мы, сбросив одежду, помчались бегом в северном направлении, в ночи раздался жуткий крик дакойта. Ему ответил другой, потом еще один.

— Самое малое — три, — прошипел Смит, — три вооруженных дакойта. Дело труба.

— Возьми револьвер, — крикнул я. — Смит, это же…

— Нет, — резко бросил он сквозь стиснутые зубы. — У всех слуг британской короны на Востоке один девиз: «Держи слово, даже если сломишь себе шею». Я не думаю, что Фу Манчи использует против нас этот револьвер. Он избегает лишнего шума.

Мы бежали обратно по той же дороге, какой пришли. Оставалась примерно миля до первого строения — покинутого коттеджа — и еще четверть мили до одного из тех коттеджей, где жили люди. Шанс встретить кого-либо, кроме дакойтов Фу Манчи, был практически равен нулю.

Сначала мы бежали легко. Нашу судьбу должны были решить вторые полмили. Я знал, что профессиональные убийцы, преследовавшие нас, бежали, как пантеры, и я даже не могу думать об этих желтых фигурах с кривыми блестящими ножами. Мы оба старались не оглядываться назад.

Мы бежали вперед, молча и упрямо.

Затем свистящий шепот Смита предупредил, что нас ожидало.

Должен ли я тоже оглянуться назад? Да. Было невозможно противиться этому желанию.

Я бросил быстрый взгляд назад.

Я никогда в жизни не забуду то, что я увидел. Двое преследовавших нас дакойтов обогнали другого (или других) и были уже в трехстах ярдах от нас.

Они выглядели скорее как страшные животные, чем люди. Они бежали, пригнувшись, странно задрав головы Лунное сияние освещало оскаленные зубы и ножи в форме полумесяца, видные даже на таком расстоянии, даже при беглом взгляде.

— Теперь беги как можно быстрее, — задыхаясь крикнул Смит. — Нужно попытаться вломиться в пустой коттедж. Это — наш единственный шанс.

Я и в молодости не был знаменитым бегуном, хотя не могу ручаться за Смита. Но я уверен, что мы пробежали следующие полмили со скоростью, которая считалась бы неплохой даже для первоклассного спортсмена. Мы ни разу не оглянулись назад. Мы мчались вперед ярд за ярдом. Сердце у меня, казалось, готово было разорваться, мышцы ног страшно болели. И наконец, когда мы увидели пустой коттедж, у меня наступило состояние, когда расстояние в три ярда кажется непреодолимым, как если бы это были три мили. Я споткнулся.

— Боже мой! — послышался слабый возглас Смита. Но я сумел собраться. За нашей спиной слышались топот босых ног и тяжелое дыхание, показывавшие, что даже овчарки Фу Манчи с трудом выдерживали убийственный темп, заданный нами.

— Смит, — прошептал я, — посмотри вперед. Там кто-то есть!

Как бы через кровавую пелену я увидел темную фигуру, отделившуюся от теней коттеджа и слившуюся с ними опять. Это мог быть только еще один дакойт, но Смит, не слушая или не слыша моих слов, произнесенных слабым шепотом, влетел в открытые ворота и, как слепой, вломился в дверь.

Она с гулким звоном распахнулась перед ним, и он головой вперед провалился в темноту. Он лежал на полу без движения, когда я последним усилием взобрался на порог, втащился внутрь и чуть не растянулся, споткнувшись о его лежащее тело.

Я бросился к двери, но нога Смита держала ее открытой. Я отшвырнул его ногу и захлопнул дверь. Я успел заметить, как впереди бежавший дакойт с глазами, чуть не вылезавшими из орбит от усталости, и лицом демона диким прыжком проскочил в ворота.

Я не сомневался, что Смит сломал замок, но по воле божественного Провидения мои слабые руки нащупали засов. Собрав последние силы, я загнул его в ржавое гнездо, и в этот момент шесть дюймов сверкающей стали пробили среднюю панель двери и вышли над моей головой.

Я упал на пол, без сил, растянувшись подле моего друга. Страшный удар потряс стекла единственного окна, и в комнату заглянуло зверское лицо дакойта с оскалом, означавшим улыбку.

— Извини, старину, — прошептал Смит еле слышным голосом. Его рука слабо сжала мою — Я виноват. Не надо было брать тебя с собой.

Из угла комнаты, где лежали черные тени, вылетел длинный язык пламени. Приглушенно, но отчетливо прозвучал выстрел. Желтое лицо за окном исчезло.

Дикий вопль и сдавленный хрип — один дакойт отправился на небеса. Мимо меня проскользнула серая фигура, выделяясь силуэтом на фоне разбитого окна.

И опять пистолет изрыгнул огненное послание в ночь, и вновь мы услышали смертный хрип, показывающий, что оно точно попало к адресату.

В наступившей резкой тишине я услышал звук босых пяток, бегущих по тропинке, ведшей к дому. Я решил, что их было двое, значит, за нами гнались четверо дакойтов. Комната была полна едкого дыма. Я с трудом поднялся на ноги, и в это время серая фигура с револьвером повернулась ко мне. Было что-то знакомое в этом длинном сером одеянии, и я только теперь понял, почему.

Это был мой серый плащ.

— Карамани, — прошептал я.

Смит с трудом приподнялся, держась за край двери, и хрипло пробормотал что-то похожее на «благослови ее Бог!». Дрожа, девушка положила руки мне на плечи странным, трогательным жестом, как умела делать только она одна.

— Я шла за вами, — сказала она. — Вы не знали? Но мне приходилось прятаться, потому что за вами шел тот, другой. Я как раз дошла до этого дома, когда увидела, что вы бежите сюда.

Она повернулась к Смиту.

— Это ваш пистолет, — бесхитростно сказала она. — Я нашла его в вашем чемодане. Возьмите, пожалуйста!

Он взял пистолет, не сказав ни слова. Возможно, у него и не было слов.

— А теперь идите. Спешите! — сказала она. — Вы еще не в безопасности.

— А как же вы? — спросил я.

— У вас ничего не получилось, — ответила она. — Я должна вернуться к нему. Другого выхода нет.

С тоской в душе, вроде бы странной для человека, который только что чудом избежал смерти, я открыл дверь. Две раздетые, взлохмаченные фигуры — я и мой друг — вышли наружу, где в бледном свете луны в страшном виде лежали двое мертвецов с остекленевшими глазами, обращенными к вечному покою голубых небес. Карамани стреляла на поражение — обоим пули попали в голову. Создавал ли Бог когда-нибудь натуру более сложную и противоречивую, обуреваемую столь противоположными страстями? Я не могу в это поверить. Но ее красота была такой опьяняющей, а в некоторых отношениях ее сердце было таким по-детски наивным — сердце девушки, которая умела стрелять без промаха.

— Мы должны послать туда полицию этой же ночью, — сказал Смит. — Или бумаги…

— Быстрее, — донесся до нас из темноты повелительный голос девушки.

Как странно все сложилось! Вся моя душа восставала против ее возвращения к Фу Манчи. Но что мы могли сделать?

— Скажите, где мы можем с вами связаться?.. — начал Смит.

— Быстрее. У них появятся подозрения. Вы хотите, чтобы он меня убил?

Мы отправились в дорогу. Теперь кругом была тишина, впереди тускло мерцали огни. Ни клочка облаков не затмевало диск луны.

— Спокойной ночи, Карамани, — прошептал я.

 

ГЛАВА XVIII

«АНДАМАН — ВТОРОЙ»

Продолжать далее наши приключения на болотах было бы делом бесполезным и неблагодарным. По сути дела, все закончилось, когда мы расстались с Карамани. При этом расставании я понял все драматическое значение слов Шекспира, где говорится о «сладкой скорби».

Я стоял на границе особого мира, о самом существовании которого я до этого даже не подозревал. И тайна сердца Карамани была одной из самых жгучих тайн из тех, что скрывались в этой тьме. Я старался забыть ее. И, решая эту задачу, я наткнулся на другую, которая больше соответствовала моему духовному складу, но мысли, вызванные этим, их направление и масштаб, вели меня в пропасть.

Восток и Запад не смешиваются друг с другом. Изучая мировую политику, будучи врачом, я не мог не признать этой истины.

Далее, если верить Карамани, она оказалась у Фу Манчи, как рабыня; была захвачена при набеге и с работорговцами прошла пустыню, ее продали в доме работорговца. Возможно ли это? Мне казалось, что власть исламского полумесяца ослабла и подобные вещи стали уделом прошлого.

Но если она рассказала правду?

При одной только мысли о том, что такая изысканно прекрасная девушка оказалась во власти зверей-рабовладельцев, я скрежетал зубами и зажмуривал глаза, безуспешно пытаясь стереть картины, возникающие в моем воображении.

И тогда я обнаруживал, что не верю в правдивость ее рассказа. Я начинал уже задавать себе вопрос, почему такие проблемы настойчиво терзали мой ум. Но мое сердце всегда давало на него ответ. И подумать только! Я, врач, который стремился иметь хорошую клиентуру, который всего лишь недавно считал, что уже прошел стадию юношеских глупостей, перебесился и вступил в тот этап благоразумной степенной жизни, когда регулярные проблемы и заботы людей медицинской профессии становятся первостепенными, а легкомысленные соблазны типа черных очей и алых губ уже не действуют!

Однако попытка вызвать сочувствие у читателя к автору чужда целям этого повествования. Проблема, которой я осмелился здесь коснуться, имела колдовскую привлекательность для меня, но я не думаю, что она может иметь такое же очарование для других. Вернемся к тому, о чем я считаю своим долгом рассказать, и забудем это краткое авторское отступление.

Как ни странно, но это действительно факт, что немногие лондонцы знают Лондон. Под руководством моего друга Найланда Смита и благодаря ему я узнал, что в самом сердце столицы существуют притоны, известные лишь немногим, места, не знакомые даже вездесущим репортерам.

Смит вел меня в тихий проезд, находившийся менее чем в двух минутах ходьбы от оживленной Лестер-сквер. Он остановился у двери, зажатой между двумя фасадами магазинов, и повернулся ко мне.

— Что бы ты ни увидел и ни услышал, — предупредил он, — не показывай удивления.

На нас обоих были темные костюмы и фески с черными шелковыми кисточками. Мой цвет лица с помощью грима был доведен до оттенка, похожего на коричневый загар моего друга. Он позвонил в колокольчик у двери.

Ее почти сразу же открыла негритянка — грубая и отвратительно уродливая.

Смит произнес что-то длинное по-арабски. Его лингвистические знания постоянно удивляли меня. Он говорил на диалектах Ближнего и Дальнего Востока, как на родном языке. Женщина сразу же выказала чрезвычайную услужливость и глубокое уважение, введя нас в плохо освещенный коридор. Проходя по этому коридору мимо одной из внутренних дверей, из-за которой неслись взрывы музыкальной какофонии, мы вошли в маленькую пустую комнату без какой-либо мебели, со стенами, закрытыми грубыми циновками, и полом, покрытым красным ковром без узоров. В нише горела обычная металлическая лампа.

Негритянка оставила нас, и вскоре после ее ухода вошел глубокий старик с длинной бородой патриарха, с вежливым достоинством приветствовавший моего друга. После короткого разговора старик — мне показалось, араб — отвел в сторону кусок циновки, за которым была глубокая ниша. Приложив палец к губам, он знаком пригласил нас войти.

Мы вошли, и циновка опустилась за нами. Теперь звуки грубой музыки были намного явственнее, и, когда Смит отодвинул в сторону маленькую створку, я вздрогнул от удивления.

Там находилась довольно большая комната с диванами и низкими скамьями вдоль трех стен. На диванах я увидел разношерстную компанию турок, египтян, греков и других, в том числе двоих китайцев. Большинство курили сигареты, некоторые пили. На квадратном ковре в центре пола извивалась в восточном танце девушка, которой аккомпанировала на гитаре молодая негритянка, в то время как некоторые из собравшихся хлопали в ладоши в такт музыке или напевали низкую, монотонную мелодию.

Вскоре после нашего прихода танец окончился и танцовщица убежала за занавешенную дверь в дальнем конце комнаты. В комнате зажужжали разноязыкие голоса.

— Это что-то вроде места встреч и развлечений для определенных групп с Востока, проживающих или гостящих в Лондоне, — прошептал Смит. — Старый джентльмен, который только что ушел, является владельцем или хозяином. Я уже несколько раз бывал здесь, но безрезультатно.

Он зорко всматривался в обитателей странного клуба.

— Кого ты ожидаешь здесь найти? — спросил я.

— Это признанное место встреч, — сказал Смит мне на ухо. — Я почти уверен, что кто-то из группы Фу Манчи пользуется им.

Я с любопытством смотрел на эти лица, хорошо видные через глазок. Мой взгляд особенно задержался на двух китайцах.

— Ты кого-нибудь узнаешь? — прошептал я.

— Ш-ш-ш!

Смит вытягивал шею, пытаясь увидеть дверь. Я ничего не видел из-за него, и только по его напряженной позе и едва заметному волнению, которое передавалось и мне, я понял, что в комнату входит кто-то еще.

Гул разговора стих, и в наступившей тишине я слышал шуршание платья. Значит, вошла женщина. Стараясь не производить шума, я сумел дотянуться до глазка.

Я увидел элегантно одетую в красное женщину, шедшую в направлении того места, где мы скрывались. На голове у нее был мягкий шелковый шарф, одна складка которого, падая через лицо, частично закрывала его. Я видел ее лишь мгновение, но у меня было впечатление ее полного несоответствия этому месту, с которым так контрастировал весь ее вид. Она уже скрылась из поля моего зрения, подойдя к кому-то, сидевшему на диване как раз под нашим наблюдательным глазком.

Судя по тому, как вся компания уставилась на нее, я догадался, что она не была здесь частым посетителем и что ее появление было сюрпризом не только для меня, но и для тех, кто здесь находился.

Кем же могла быть эта элегантная леди, посетившая такой притон и, похоже, старавшаяся остаться неузнанной, но одетая скорее для торжественного светского приема, чем для такой странной полуночной прогулки?

Я начал шепотом спрашивать Смита, но он потянул меня за рукав, призывая к молчанию. Он был сильно возбужден. Неужели его более острое чутье помогло ему узнать незнакомку?

В ноздри мне ударил слабый, но в высшей степени своеобразный запах, казалось, воплощавший саму тайну восточной души. Только одна известная мне женщина пользовалась этими духами — Карамани!

Значит, это была она!

Упорство моего друга, не отводившего взгляда от глазка, было, наконец, вознаграждено. Я нетерпеливо подался вперед. Смит буквально дрожал, предвкушая открытие.

В наше убежище опять влетел аромат, который нельзя было спутать ни с каким другим, и я увидел, как Карамани — в том, что это была она, я больше не сомневался — прошла через всю комнату и исчезла за дверью.

— Человек, с которым она говорила, — прошептал Смит. — Мы должны его увидеть! Мы должны взять его!

Он отвел в сторону циновку и вышел в прихожую. Она была пуста. Он повел меня по коридору, и мы уже почти дошли до двери зала, когда она распахнулась и из нее быстро вышел какой-то человек, открыл дверь на улицу еще до того, как Смит успел к нему подбежать, и исчез, захлопнув дверь.

Могу поклясться, что не прошло и четырех секунд, как мы выбежали за ним, но улица была уже пуста. Наша добыча исчезла как по волшебству. Какая-то большая машина как раз поворачивала за угол в сторону Лестер-сквер.

— Это девушка, — раздраженно сказал Смит, — но где же тот человек, к которому она подходила? Я бы дал сто фунтов, чтобы узнать, что там готовится. Подумать только, у нас была такая возможность — и мы ее упустили!

В гневе и замешательстве стоял он на углу, глядя в направлении оживленной улицы, на которую повернула машина, дергая себя за мочку уха, как всегда в минуты раздумья, и мучительно сжав зубы. Я тоже погрузился в размышления. Слишком мало было ниточек, уцепившись за которые, можно было дотянуться до нашего могущественного врага. Одна только мысль о том, что пустячная ошибка, ничтожное промедление с нашей стороны этой ночью могли означать победу Фу Манчи, нарушить равновесие, установленное мудрым Провидением между желтой и белой расами, была ужасающей.

Смиту и мне, людям, знавшим кое-что о тайных силах, пытавшихся свалить Индийскую империю и, возможно, установить господство Востока над Европой и Америкой, казалось, что огромная желтая рука распростерлась над Лондоном. Доктор Фу Манчи был угрозой цивилизованному миру, но миллионы людей, чьи судьбы он хотел решать, даже и не подозревали о его существовании.

— Какие же еще темные замыслы он готовится осуществить? — размышлял Смит. — Какие государственные секреты уплывут в его руки? Какого верного слугу британских властей в Индии хочет он отправить на тот свет? Кого он отметил печатью смерти теперь?

— Возможно, в этом случае Карамани не была послана с поручением от Фу Манчи.

— Я уверен, что она выполняла именно его поручение, Петри. К кому же из тех, на кого в любой момент может обрушиться эта желтая туча, относилось переданное ею сообщение? Она принесла срочный приказ, о чем свидетельствует та спешка, с которой он исчез Проклятие! — Он с силой ударил кулаком в раскрытую кисть левой руки. — Я даже не видел его лица. Подумать только! Проторчать столько часов в ожидании как раз такого шанса — и упустить его, когда он появился!

Почти не замечая дороги, мы вышли к Пиккадили, и на самой середине проезжей части я едва успел оттащить в сторону Смита, чуть не попавшего под передние колеса большого «мерседеса». Затем создалась дорожная пробка, и мы оказались в самой гуще автомобильного движения.

Мы кое-как выбрались, провожаемые насмешками таксистов, которые, естественно, приняли нас за двух приезжих восточных олухов, и почти сразу же опустилась рука полисмена, давая знак машинам продолжать движение, а я почувствовал слабое дуновение, принесшее с собой тонкий аромат.

Поскольку движение вокруг нас возобновилось, нам ничего не оставалось, как поспешно отступить на тротуар. Я не мог остановиться и оглянуться, но инстинктивно догадался, что некто, кто пользовался этим редким благоухающим веществом, высунулся из окна машины.

— Андаман — второй! — донесся до меня мягкий шепот.

Мы добежали до тротуара, когда поток машин с ревом помчался вперед.

Смит не почувствовал запаха, исходившего от невидимого пассажира, не расслышал сказанных шепотом слов. Но у меня не было причин не доверять моим ощущениям, и я знал наверняка, что прекрасная рабыня Фу Манчи, Карамани, была всего в ярде от нас, узнала нас, и прошептала эти слова, чтобы навести нас на правильный след.

Добравшись до моего дома, мы посвятили целый час попыткам выяснить, что же могли означать слова «Андаман — второй».

— Да пропади оно все пропадом! — воскликнул Смит. — Это могло означать что угодно, например, результаты бегов на ипподроме.

Он рассмеялся, что с ним происходило редко, и начал набивать крупно нарезанным табаком свою вересковую трубку. Я видел, что он не собирается ложиться спать.

— Я, как ни стараюсь, не могу припомнить ни одной значительной личности, находящейся сейчас в Лондоне из тех, кого Фу Манчи захотел бы убрать, — сказал он, — разве что нас самих.

Мы начали методически просматривать длинный список имен, составленный нами, и наши детальные записи. Когда я наконец лег в постель, ночь уступила место новому дню. Но сон не шел ко мне, и в моем мозгу, как издевательский призрак, плясали слова «Андаман — второй».

Я услышал, как зазвонил телефон. Смит поднял трубку.

Через минуту он вошел в мою комнату с суровым выражением на лице.

— Я знал, как если бы я видел это собственными глазами, что прошлой ночью готовилось какое-то черное дело, — сказал он. — И так оно и вышло. На расстоянии пистолетного выстрела от нас! Кто-то добрался до Фрэнка Норриса Уэста. Только что звонил инспектор Веймаут.

— Норрис Уэст! — воскликнул я. — Американский авиатор и изобретатель.

— Да, изобретатель воздушной торпеды Уэста. Он предлагал ее британскому военному ведомству, но они слишком долго тянули с ответом.

Я вскочил с кровати.

— Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что перспективы этого изобретения привлекли внимание доктора Фу Манчи.

Эти слова подействовали на меня, как электрический разряд. Не знаю, как долго я одевался, сколько времени прошло, пока прибыло такси, вызванное Смитом по телефону, сколько драгоценных минут потеряно на езду; но в нервной сумятице такие вещи ускользают от внимания, промелькнув, как телеграфные столбы мимо окон экспресса. Вот в этом состоянии крайнего нервного напряжения мы и прибыли на сцену последнего преступления Фу Манчи.

Мистер Норрис Уэст, чье худощавое лицо стоика в последнее время так часто появлялось в ежедневных газетах, лежал на полу маленькой передней с телефонной трубкой в руке.

Полиции пришлось взломать входную дверь и отодрать часть дверной филенки, чтобы добраться до засова. Над распростертой фигурой в полосатой пижаме, склонившись, стоял врач, за которым наблюдал инспектор Веймаут.

— Его сильно накачали наркотиками, — сказал доктор нюхая губы Уэста, — но я не могу сказать, какими именно. Это не хлороформ или что-либо подобное. Я думаю, надо ему дать проспаться. Опасности для жизни нет.

После короткого осмотра я согласился с этим заключением.

— Очень странно, — сказал Веймаут. — Он звонил в Скотланд-Ярд примерно час назад и сказал, что к нему ворвались китайцы. Затем полицейский, говоривший с ним по телефону, услышал, как он упал. Когда мы прибыли, его дверь была заперта на засов, как вы видели, а окна здесь — на высоте третьего этажа. Ничего не тронуто.

— А чертежи воздушной торпеды? — выпалил Смит.

— Я полагаю, они в сейфе его спальни, — ответил детектив, — и он заперт. Мне кажется, он принял слишком большую дозу какого-то лекарства, что вызвало галлюцинации. Но на случай, если в том, что он бормотал (а его почти невозможно было понять) был какой-то смысл, я решил послать за вами.

— Совершенно правильно, — быстро сказал Смит. В его глазах сверкнул стальной блеск. — Положите его на кровать, инспектор.

Это указание было выполнено, и мой друг прошел в спальню.

Если не считать того, что кровать была в беспорядке, показывающем, что Уэст в ней спал, не было свидетельств вторжения, упомянутого опьяненным наркотиками изобретателем. Спальня была маленькая — меблированные комнаты сдавались жильцам — и очень опрятная. В углу стоял сейф с наборным замком. Верхняя часть окна, размером примерно в один фут, была открыта.

Смит попытался открыть сейф, но он был заперт. Он стоял, некоторое время раздумывая, затем подошел к окну и распахнул его. Мы оба выглянули.

— Сами видите, — сказал за нашей спиной Веймаут, — слишком высоко, чтобы наши коварные китайские друзья сумели приладить приставную лестницу с помощью своих бамбуковых приспособлений. И даже если бы они сумели забраться наверх, окно слишком далеко от крыши — целых два этажа, — чтобы спустить лестницу сверху.

Смит задумчиво кивнул, пытаясь раскачать железную балку, шедшую от одной стороны подоконника до другой. Внезапно он остановился, издав удивленный возглас.

Наклонившись через его плечо, я увидел то, что привлекло его внимание.

На запыленном сером камне подоконника ясно отпечатались путаные цепочки меток-следов, определить происхождение которых было явно затруднительно.

Смит выпрямился и обратил на меня непонимающий взгляд.

— Что это, Петри? — сказал он изумленно. — Здесь была какая-то птица, и совсем недавно.

Инспектор Веймаут в свою очередь осмотрел следы.

— Я никогда не видел птичьих следов подобной формы, мистер Смит, — пробормотал он.

Смит подергивал себя за мочку уха.

— А ведь действительно, — сказал он задумчиво, — я тоже не видел.

Он круто повернулся и посмотрел на лежавшего в кровати человека.

— Вы считаете, все это было галлюцинацией? — спросил детектив.

— Как насчет этих меток на подоконнике? — бросил Смит.

Он начал беспокойно ходить по комнате, иногда останавливаясь перед закрытым сейфом и часто поглядывая на Норриса Уэста.

Внезапно он вышел и, быстро осмотрев другие комнаты, вернулся опять в спальню.

— Петри, — сказал он, — мы теряем драгоценное время. Уэста надо разбудить.

Инспектор Веймаут уставился на него.

Смит нетерпеливо повернулся ко мне. Вызванный полицией доктор уже ушел.

— Есть ли какой-нибудь способ поднять его, Петри? — сказал он.

— Вне сомнения, — ответил я, — его можно было бы разбудить, если бы мы знали, какой наркотик он принял.

Мой друг опять начал ходить по комнате и вдруг неожиданно заметил пузырек с таблетками, спрятанный за книгами на полке у кровати. Он издал торжествующее восклицание.

— Посмотри, что у нас здесь, Петри, — велел он, передавая мне пузырек. — Тут нет наклейки.

Я раздавил одну из таблеток в ладони и лизнул порошок.

— Какой-то препарат из хлоргидрата, — объявил я.

— Снотворное? — нетерпеливо предположил он.

— Мы могли бы попытаться, — сказал я, нацарапав формулу на листочке из записной книжки. Я попросил Веймаута послать полицейского, который его сопровождал, в ближайшую аптеку и принести противоядие.

В его отсутствие Смит стоял, смотря на лежащего изобретателя со странным выражением на бронзовом лице.

— «Андаман — второй», — бормотал он. — Интересно, найдем ли мы здесь ключ к разгадке?

Инспектор Веймаут, который до этого, видимо, решил, что непонятный телефонный звонок был результатом умственного расстройства Норриса Уэста, нетерпеливо покусывал усы при появлении своего помощника. Я ввел мощное восстанавливающее средство, и, хотя, как выяснилось впоследствии, состояние Уэста не было вызвано хлоргидратом, противоядие успешно подействовало.

Норрис Уэст с трудом приподнялся, сел на постели и посмотрел вокруг себя диким измученным взглядом.

— Китайцы! Китайцы! — бормотал он.

Он вскочил на ноги, безумно сверля нас со Смитом горящими свирепостью глазами, закачался и чуть не упал.

— Ничего, ничего, — сказал я, подхватив его. — Я доктор. Вы плохо себя чувствуете.

— Полиция пришла? — вырвалось у него. — Сейф! Проверьте сейф!

— С ним все в порядке, — сказал инспектор Веймаут. — Сейф заперт. Если никто, кроме вас, не знает комбинацию цифр, то беспокоиться не о чем.

— Кроме меня — никто, — сказал Уэст и, качаясь от слабости, направился к сейфу. Было видно, что у него сильно кружится голова, но он, с мрачной решимостью сжав зубы, собрал свои мысли и открыл сейф. Он наклонился, заглядывая внутрь сейфа.

Но я уже каким-то шестым чувством понял, что нам предстоит увидеть новое удивительное действие драмы, где режиссером был Фу Манчи. Сейчас поднимется занавес, и…

— Боже! — прошептал изобретатель едва слышным голосом. — Чертежи пропали!

 

ГЛАВА XIX

РАССКАЗ НОРРИСА УЭСТА

Я никогда не видел, чтобы человек был так изумлен, как инспектор Веймаут.

— Это просто невероятно, — сказал он. — В ваши комнаты ведет только одна дверь. Она была закрыта на засов изнутри.

— Да, — застонал Уэст, прижимая руку ко лбу. — Я сам запер ее на засов, когда пришел в одиннадцать.

— Ни одно человеческое существо не могло залезть в ваши окна ни сверху, ни снизу. Чертежи воздушной торпеды были в сейфе?

— Я сам их туда положил, — сказал Уэст, — когда вернулся из военного министерства. Я их просмотрел после того, как вошел и закрыл дверь на засов, и тут же запер в сейф. Вы сами видели, что он был заперт, и никто во всем мире не знает комбинацию, кроме меня!

— Но чертежи исчезли, — сказал Веймаут. — Волшебство! Как же это случилось? Что произошло вчера ночью, сэр? Что вы хотели сказать, когда звонили нам?

Во время этого разговора Смит беспокойно ходил по комнате. Он вдруг резко повернулся к авиатору.

— Пожалуйста, расскажите все, что вы в состоянии припомнить, мистер Уэст, — сказал он, — и как можно короче.

— Я вошел, как я уже сказал, — объяснил Уэст, — около одиннадцати, и, сделав некоторые конспекты для беседы, назначенной на это утро, я запер чертежи в сейфе и лег спать.

— Никто не мог спрятаться где-нибудь в ваших комнатах? — резко спросил Смит.

— Нет, — ответил Уэст, — я посмотрел. Я всегда смотрю. И почти сразу же я лег спать.

— Сколько снотворных таблеток вы приняли? — прервал я.

Норрис Уэст повернулся ко мне с медленной улыбкой.

— Вы догадливы, доктор, — сказал он. — Я принял две. Это плохая привычка, но без них я не могу заснуть. Их делают для меня специально в одной филадельфийской фирме. Сколько длился сон и когда он наполнился жуткими видениями, которые потом стали реальностью, я не знаю, и думаю, что никогда не узнаю. Но из пустоты ко мне приблизилось какое-то лицо и стало в меня всматриваться.

Я был в таком состоянии, когда человек знает, что спит, и хочет проснуться, чтобы избавиться от этого ужаса. Но чувство какой-то кошмарной подавленности держало меня. И я должен был лежать и смотреть в высохшее желтое лицо, нависшее надо мной. Оно склонилось так близко ко мне, что я видел затянувшийся шрам, идущий от левого уха к уголку рта и поднимающий губу, как у рычащей дворняжки. Я видел злобные глаза, пораженные желтухой, я слышал непонятный шепот искаженного рта, как бы советовавшего мне совершить нечто дьявольское. Эта шепчущая близость была неописуемо отталкивающей. Затем адское желтое лицо стало отодвигаться от меня и отступать назад, пока не превратилось в булавочную головку далеко наверху во тьме.

Не помню, как я поднялся на ноги, или это было во сне? — только один Бог знает, где кончался сон и начиналась реальность. Джентльмены, вы, возможно, решите, что я прошлой ночью сошел с ума, но, когда я встал, держась за спинку кровати, я слышал, как кровь пульсирует в моих венах с шумом, подобным звуку воздушного винта. Я начал хохотать. Этот хохот, шедший из моих уст, пронзительный и свистящий, пронизывал все мое тело болью и, казалось, отдавался по всему кварталу. Я подумал, что теряю рассудок, и попытался собрать свою волю, чтобы перебороть действие снотворного, так как решил, что принял чрезмерную дозу.

Затем стены моей спальни начали удаляться, пока я наконец не обнаружил, что стою, держась за кровать, уменьшившуюся до размеров игрушечной кроватки для кукол, в середине комнаты размером с Трафальгарскую площадь! Вон то окно было так далеко, что я едва мог различить его, но я видел китайца, того самого, с ужасным желтым лицом, лезущего через это окно. За ним лез другой, очень высокого роста, такого, что, когда они подошли ко мне (мне во сне показалось, что они шли около получаса, чтобы дойти до меня через эту невероятно огромную комнату), второй китаец нависал надо мной, как кипарисовое дерево.

Я взглянул на его лицо — его злобное безволосое лицо. Мистер Смит, сколько бы я ни прожил, до самой смерти не забуду это лицо, увиденное прошлой ночью. Да и видел ли я его? Бог знает! Острый подбородок, огромный куполообразный лоб, и глаза — о небо, страшные зеленые глаза!..

Уэста трясло, как в лихорадке, и я многозначительно поглядел на Смита. Инспектор Веймаут гладил свои усы, и было необычно видеть на его лице смесь недоверия и любопытства.

— Кровь так колотилась в моих венах, — продолжал Уэст, — что, казалось, разрывала меня; а комната то сжималась, то расширялась. Один раз потолок, опустившись, чуть не раздавил меня, и китайцы — которых было то двое, то мне казалось, что их двадцать — превратились в карликов, в другой раз потолок взлетел вверх так высоко, как крыша собора.

«Бодрствую я или сплю?» — прошептал я, и мой шепот, отдаваясь эхом по стенам, потерялся в темных далях под невидимой крышей.

«Ты спишь. Спишь! — ко мне обращался китаец с зелеными глазами, и казалось, что он произносил эти слова целую вечность. — Но я могу по своей воле сделать субъективное объективным». Я не мог, мне кажется, слышать эти необычные слова во сне.

Затем он уставил на меня свои зеленые, сверкающие пламенем глаза. Я не двигался. Казалось, эти глаза высасывали из меня что-то жизненно необходимое — умственную энергию, каплю за каплей. Вся кошмарная комната стала зеленой, и я чувствовал, что меня впитывает в себя эта зелень.

Я вижу, что вы думаете. И даже в бреду — если это был бред — я думал так же. Теперь наступает кульминация моих переживаний или моих видений, не знаю, как назвать их. Я видел, как с моих собственных уст слетали слова!

Инспектор Веймаут осторожно кашлянул. Смит подошел к нему.

— Я знаю, что это за пределами вашего опыта, инспектор, — сказал он, — но я ни в малейшей степени не удивлен рассказом мастера Норриса Уэста. Я знаю, что этому было причиной.

Веймаут недоверчиво уставился на него, но истина начала осенять и меня.

— Каким образом я видел эти звуки, я даже и не буду пытаться объяснить; я вам просто говорю, что видел. Каким-то образом я понял, что выдал что-то известное лишь мне одному.

— Вы выдали секрет кода замка, — выпалил Смит.

— Вот как! — проворчал Веймаут.

Уэст хрипло продолжал:

— Перед тем, как наступил провал памяти, перед моими глазами промелькнуло имя. «Байярд Тейлор».

Я прервал Уэста, воскликнув:

— Я понимаю! Я понимаю! Мне только что пришло в голову еще одно имя, мистер Уэст, имя одного француза — Моро.

— Вы решили головоломку, — сказал Смит. — Но для мистера Уэста естественно было вспомнить американского путешественника Байярда Тейлора. Книга Моро — чисто научная. Возможно, Байярд никогда не читал ее.

— Я боролся с отупением, которое овладевало мной, — продолжал Уэст, — пытаясь найти связь между этим смутно знакомым именем и фантастикой, происходившей вокруг. Мне казалось, что комната опять пуста. Я пошел в прихожую, к телефону. Я еле тащил ноги. Мне казалось, прошло полчаса, пока я туда добрался. Я помню, как позвонил в Скотланд-Ярд, и больше ничего.

Наступила короткая напряженная пауза.

В некоторых отношениях я был сбит с толку, но, честно говоря, мне кажется, что инспектор Веймаут считал Уэста сумасшедшим. Смит глядел в окно, сцепив руки за спиной.

— «Андаман — второй», — вдруг сказал он. — Веймаут, когда идет первый поезд до Тилбери?

— В пять двадцать два с Фенчер-стрит, — быстро отчеканил сотрудник Скотланд-Ярда.

— Слишком поздно, — зло сказал мой друг. — Хватайте такси и отберите двоих стоящих ребят, чтобы немедленно выехали в Китай! Затем закажите спецпоезд до Тилбери. Отправление через двадцать пять минут. Закажите еще одно такси, пусть подъедет к дому и ждет меня.

Веймаут был явно ошарашен, но в голосе Смита звучал приказ, и инспектор поспешно ушел.

Я бестолково уставился на Смита, не понимая, что побудило его предпринять такие действия.

— Теперь, когда вы можете ясно мыслить, мистер Уэст, — сказал он, — что вам все это напоминает? Неправильное восприятие времени, возможность видеть звук, иллюзия того, что комната уменьшалась и увеличивалась в размерах, ваши приступы хохота, то, что вы вспомнили имя Байярда Тейлора. Поскольку вы, очевидно, знакомы с работой этого автора «Земля сарацин», такие симптомы должны быть известны вам.

Норрис Уэст прижал ладони к голове, которая, видимо, страшно болела.

— Книга Байярда Тейлора, — глухо сказал он. — Да! Я знаю, о чем хотел мне напомнить мой мозг. Это рассказ Тейлора о его ощущениях после гашиша. Мистер Смит, я был опьянен гашишем!

Смит сурово кивнул.

— Cannabis indica — индийская конопля, — сказал я. — Вот чем вас отравили. Я не сомневаюсь, что сейчас вы чувствуете тошноту и интенсивную жажду, боль в мышцах, особенно в дельтовидной. Я думаю, вы приняли по крайней мере пятнадцать зерен.

Смит, ходивший по комнате, резко остановился перед Уэстом, глядя в его потускневшие глаза.

— Кто-то приходил в ваши комнаты прошлой ночью, — сказал он медленно, — и вместо ваших сонных таблеток подложил что-то, содержащее гашиш или, может быть, не чистый гашиш. Фу Манчи обладает глубокими познаниями в химии.

Норрис Уэст вздрогнул.

— Кто-то подменил… — начал он.

— Именно, — пристально глядя на него, сказал Смит, — кто-то, кто был здесь вчера. Вы имеете какую-нибудь версию, кто бы это мог быть?

Уэст сказал без особой уверенности:

— У меня был днем посетитель, — было видно, что ему не хочется говорить, — но…

— Женщина? — бросил Смит. — Полагаю, что это была леди?

Уэст кивнул.

— Вы правы, — признал он. — Я не знаю, как вы пришли к этому заключению, но это была леди, с которой я познакомился недавно; иностранка.

— Карамани, — раздраженно сказал Смит.

— Я совершенно не понимаю, что вы хотите сказать, но она пришла сюда, зная, что я живу по этому адресу, чтобы просить меня защитить ее от какого-то таинственного незнакомца, преследовавшего ее от самого Чарингкросс-роуд. Она сказала, что он внизу, в вестибюле, и, естественно, я попросил ее подождать здесь, пока я спущусь и выпровожу его.

Он коротко рассмеялся.

— Я слишком стар, — сказал он, — чтобы меня одурачила женщина. Вы сейчас говорили о каком-то Фу Манчи. Это что, тот самый жулик, которому я обязан потерей своих чертежей? На них уже покушались агенты двух европейских правительств, но китаец — это что-то новое.

— Этот китаец, — заверит его Смит, — величайшая новость нашего века. Теперь вы узнаете симптомы, описанные в книге Байярда Тейлора?

— Рассказ мистера Уэста. — сказал я, — был очень близок некоторым частям книги Моро «Галлюцинации курильщиков гашиша». Мне кажется, только Фу Манчи мог прийти в голову план использования индийской конопли. Но я сомневаюсь, что это был чистый Cannabis indica. В любом случае, это действовало, как наркотическое снотворное…

— И было достаточно сильным наркотиком для мистера Уэста, — прервал Смит, — чтобы позволить Фу Манчи войти сюда незамеченным.

— …поскольку оно вызвало симптомы, делавшие мистера Уэста легко восприимчивым к влиянию доктора. В этом случае очень трудно отделить галлюцинации от действительности, но я думаю, мистер Уэст, что Фу Манчи наверняка осуществлял гипнотическое влияние на ваш оглушенный наркотиком мозг. У нас есть доказательства, что он вытянул из вас тайну наборного шифра.

— Это так, Бог тому свидетель! — воскликнул Уэст. — Но кто этот Фу Манчи и как, каким чудом он прошел в мои комнаты?

Смит вытащил часы.

— Я не могу тратить время на объяснения, — сказал он быстро, — иначе я не успею перехватить человека, у которого ваши чертежи. Пойдем, Петри, через час мы должны быть в Тилбери. Нельзя упускать этот крохотный шанс!

 

ГЛАВА XX

СТОЛКНОВЕНИЕ ТЕОРИЙ

В состоянии необычайной душевной и умственной сумятицы я поспешил вместе с Найландом Смитом в ожидавшее нас такси, которое помчалось по лондонским улицам, только пробуждавшимся от сна. Наверное, незачем говорить, что я не мог проникнуть в этот последний замысел Фу Манчи, имея представление лишь о том, как Норриса Уэста удалось отравить гашишем О том, что у него было тяжелое состояние отравления индийской коноплей, временно превратившее его в марионетку, легко догадался бы любой медик, услышав его рассказ и отметив тягостные побочные эффекты, которые указывали именно на такое характерное отравление. Зная об огромных возможностях китайского доктора, я понимал, что он мог вырвать тайну шифрового замка сейфа простым влиянием своей воли, пока американец находился под действием наркотика. Но я не мог понять, как Фу Манчи забрался в запертую комнату на третьем этаже.

— Смит, — сказал я, — эти птичьи следы на подоконнике дают ключ к разгадке тайны, которая мучает меня?

— Да, — подтвердил Смит, нетерпеливо поглядывая на свои часы. — Вспомни привычки Фу Манчи, особенно его живой уголок.

Я перебрал в голове все ужасные существа, окружавшие китайца: скорпионов, бактерии, смертоносные твари, которые были его оружием для уничтожения всех, кто стоял на пути создания будущей Желтой Империи. Однако ни одно из этих существ не подходило для объяснения отпечатков на пыльном подоконнике Уэста.

— Ты ставишь меня в тупик, Смит, — признался я. — В этом необычайном деле многое ставит меня в тупик. Не могу припомнить ничего такого, что объясняло бы эти метки.

— А ты думал о мартышке Фу Манчи?

— Обезьянка! — воскликнул я.

— Это были отпечатки ног маленькой обезьяны, — продолжал мой друг. — Сначала я тоже был введен в заблуждение, как ты, и считал их следами большой птицы; но я видел следы обезьян и до этого, а мартышка, хотя и американской разновидности, не должна сильно отличаться от обезьян Бирмы.

— Я все еще не понимаю, — сказал я.

— Это всего лишь гипотеза, — продолжал Смит, — но она основана на фактах. Поскольку не в характере Фу Манчи держать животных лишь для забавы, мартышка выдрессирована для выполнения определенных обязанностей. Ты заметил водосточную трубу, проходящую у окна? Ты заметил железный брус, который служит в качестве страхового ограждения, чтобы мойщик окон не упал вниз? Обезьяне не представляло труда залезть со двора на подоконник. Она несла с собой бечевку, возможно, привязанную к ее телу. Мартышка взобралась на подоконник, затем перелезла на брус и спустилась вниз. Посредством этой бечевки через брус была перекинута веревка, а на веревке — бамбуковая лестница. Один из слуг доктора поднялся наверх, возможно для того, чтобы убедиться, что гашиш подействовал. Это было как раз то желтое лицо, которое склонилось над Уэстом. Затем поднялся сам доктор; для его гигантской воли помутненный наркотиком мозг Уэста был податливым инструментом, который он использовал для своих целей. В этот ночной час двор обычно пуст, да и в любом случае сразу после подъема в квартиру лестницу, вероятно, втащили туда же, чтобы потом спустить, когда Уэст откроет секрет цифровой комбинации и Фу Манчи заберет чертежи. То, что он вновь закрыл сейф и убрал таблетки с гашишем, не оставив никаких улик, за исключением бредовых фантазий наркомана (а только так и мог истолковать рассказ Уэста человек, не знакомый с нравами Востока) — особенно характерно. Они опять положили в пузырек таблетки Уэста. Уже один тот факт, что Фу Манчи пощадил его жизнь, указывает на большую утонченность методов доктора, сравнимую с искусством старых мастеров.

— И приманкой опять служила Карамани? — кратко спросил я.

— Конечно. Ее задачей было — установить привычки Уэста и подменить таблетки. Это она ждала в роскошной машине, которая должна была в этот час привлекать к себе намного меньше внимания, чем обычное такси, и получила украденные чертежи. Она хорошо выполнила свою работу.

— Бедная Карамани! У нее не было выбора! Я тогда сказал, что дам сто фунтов, чтобы увидеть лицо человека, которому она их передала. Сейчас я бы дал тысячу!

— «Андаман — второй», — сказал я. — Что она имела в виду?

— А! Значит, ты так и не догадался? — возбужденно воскликнул Смит, когда такси повернуло к станции. — «Андаман», рейсовый лайнер Восточного морского пароходства, со следующим приливом отплывет из Тилбери в китайские порты. «Наш» человек — пассажир второго класса. Я телеграфирую, чтобы задержали отплытие корабля, а спецпоезд отвезет нас на пристань за сорок минут.

Я живо припоминаю, как мы мчались в порт ранним осенним утром. Благодаря чрезвычайным полномочиям, которыми высшие власти наделили моего друга, по приказу инспектора Веймаута вся линия была освобождена для проезда.

Я получил некоторое представление об огромной важности миссии Найланда Смита, когда мы спешили на платформу в сопровождении начальника станции, и все пятеро — Веймаут вез с собой еще двоих сотрудников уголовного розыска — уселись в спецпоезд.

Поезд летел вперед на самой высокой скорости, с ревом проносясь через полустанки с платформами, на которых стояли, разинув рты от удивления, станционные служащие, так как спецпоезд был здесь новинкой. Все обычные поезда были задержаны, пока мы были на линии. Мы доехали до Тилбери вовремя, несомненно показав рекордное время.

В порту стоял еще большой морской лайнер, отход которого на Дальний Восток был задержан по воле моего друга, уполномоченного правительством Ее Величества. Все это было ново и чрезвычайно волнующе.

— Мистер Найланд Смит, уполномоченный правительства? — вопросительно сказал капитан, когда нас провели в его каюту, и посмотрел поочередно на нас и на телеграфный бланк, который он держал в руке.

— Он самый, капитан, — живо сказал мой друг. — Я не задержу вас. Я поручаю всем властям во всех портах к востоку от Суэца арестовать одного из ваших пассажиров второго класса, как только он оставит корабль. У него имеются чертежи, фактически принадлежащие британскому правительству.

— Почему не арестовать его сейчас? — прямо спросил моряк.

— Потому что я его не знаю. Багаж всех пассажиров второго класса должен быть подвергнут обыску по мере того, как они будут сходить на берег. Я надеюсь на то, что это нам поможет, если все другие средства окажутся бессильными. Но я хочу, чтобы вы дали указания персоналу следить за всеми пассажирами — уроженцами Востока и сотрудничать с двумя представителями Скотланд-Ярда, которые будут здесь. Я надеюсь, что вы сумеете вернуть нам чертежи, капитан.

— Сделаю все, что в моих силах, — заверил его капитан.

Стоя среди пестрой группы провожающих на пристани, мы наблюдали за отплытием лайнера. Выражение лица Найланда Смита было трудно описать. Инспектор Веймаут стоял рядом и глядел на все непонимающим взглядом. Затем произошло нечто из ряда вон выходящее, чему я до сих пор не могу найти объяснения. Мы все трое ясно услышали гортанный голос, сказавший:

— Еще одна победа Китая, мистер Найланд Смит!

Я повернулся, как ужаленный. Смит тоже обернулся. Мой взгляд переходил от одного лица к другому. Никто в толпе не был мне знаком. Никто пока не уходил с пристани.

Но этот голос был голосом Фу Манчи.

Сейчас, когда я пишу эти строки, я сознаю разницу между нашей реакцией на эти слова и реакцией читателя. Я не в силах передать жуткое чувство, вызванное этим эпизодом. И однако, даже когда я думаю об этом, я опять ощущаю, хотя и в меньшей мере, тот холод, который, казалось, заполз в мои вены, леденя кровь. Я понимаю, что придется опустить немало фактов и событий в моем коротком рассказе об удивительном воплощении зла, когда-то расхаживавшем в гуще ничего не подозревавших англичан, рядом с которым вы сами, возможно, оказывались, не зная об этом. Размеры моего повествования не позволяют останавливаться на многих фактах, кроме тех, которые ярко показывают таинственное могущество Фу Манчи. Это происшествие, за которым так и останется многоточие неразгаданности, — всего лишь один пример.

Второй — необычайное видение, представшее передо мной, когда я лежал в погребе дома недалеко от Виндзора. Меня потом осенило, что его особенности были сходны с чертами галлюцинаций, вызываемых гашишем. Неужели в тот раз нас тоже отравили индийской коноплей? Cannabis indica — предательский наркотик, о чем знает каждый медик, но объем знаний Фу Манчи о гашише далеко превосходил наши научные достижения. И это доказал случай с Уэстом.

Возможно, я не воспользовался возможностями — об этом далее будет судить читатель — собрать для Запада таинственные знания Востока. В будущем я смогу исправить свои ошибки. Может быть, эта мудрость, хранившаяся у Фу Манчи, потеряна навсегда. Однако есть небольшой шанс того, что можно спасти хотя бы часть этих знаний, и я не отчаиваюсь, а надеюсь, что смогу однажды опубликовать научное дополнение к этим запискам, рассказывающим о событиях, связанных с Фу Манчи.

 

ГЛАВА XXI

ЖИЛИЩЕ ФУ МАНЧИ

Время шло, не подводя нас ближе к нашей цели. Мой друг Найланд Смит проявил все свое тщание, чтобы не допустить появления сообщений об этом деле в прессе, хотя общественность была взбудоражена таинственными событиями, происшедшими в Бирме. Не считая секретных служб и уголовной полиции — Скотланд-Ярда, мало кто осознавал, что ряд убийств, грабежей и похищений являлись звеньями одной цепи, и еще меньше было тех, кто понимал, что погибель Запада присутствует в нашей среде, что непревзойденный мастер дьявольских искусств затаился где-то в столице, разыскиваемый самыми острыми умами, которые власти могли направить на выполнение этой задачи, ускользая от всех, — победоносное и высокомерное воплощение зла.

Даже сам Смит долго не мог узнать одно из звеньев этой цепи, а оно играло весьма важную роль.

— Петри, — сказал он мне однажды утром, — послушай:

«Мы находились в виду Шанхая. Ночь ясная. На палубе джонки, проходящей близко от «Андамана», взвилась голубая осветительная ракета. Через минуту послышался крик: «Человек за бортом!»

Мистер Левин, дежурный офицер, остановил двигатели. Была спущена спасательная шлюпка. В этих водах водятся акулы. Штормило.

Расследование показало, что имя пропавшего было Джеймс Эдвардс, пассажир второго класса, с билетом до Шанхая. Имя, по-видимому, вымышленное Человек этот имел восточную внешность, и мы вели за ним плотное наблюдение»

— Это конец рапорта, — воскликнул Смит.

Он имел в виду рапорт двух сотрудников уголовной полиции, которые поднялись на борт «Андамана» в Тилбери.

Он задумчиво зажег свою трубку.

— Неужели это победа Китая, Петри? — негромко спросил он.

— Пока не разразится великая война и не откроются тайные ресурсы Китая, — а я молю Бога, чтобы я не дожил до этого, — мы ничего не узнаем, — ответил я.

Смит начал широкими шагами ходить по комнате.

— Чье имя, — вдруг спросил он, — на очереди в нашем списке?

Он говорил о списке важных людей, составленном нами. Они стояли между злым гением, тайно проникшим в Лондон, и торжеством его дела — торжеством народов желтой расы.

Я взглянул на наши заметки.

— Лорд Саутри, — ответил я.

Смит бросил мне утреннюю газету.

— Посмотри, — сказал он. — Саутри мертв.

Я прочел сообщение о смерти пэра и скользнул взглядом по длинному некрологу. Он лишь недавно вернулся с Востока, и вот, после непродолжительной болезни, у него отказало сердце. Даже Смит, который ревностно следил за безопасностью своих овец, которым угрожал смертью волк по имени Фу Манчи, не подозревал, что конец лорда был так близок.

— Ты думаешь, он умер своей смертью? — спросил я Смита.

Мой друг протянул руку через стол, ткнув пальцем в один из подзаголовков:

«Сэра Фрэнка Наркомба вызвали слишком поздно».

— Видишь, — сказал Смит, — Саутри умер ночью, но сэр Фрэнк Наркомб, прибывший пять минут спустя, не колеблясь заключил, что смерть была вызвана резким понижением сердечного давления, и не заметил ничего подозрительного.

Я задумчиво посмотрел на него.

— Сэр Фрэнк — прекрасный врач, — медленно произнес я, — но нужно иметь в виду, что он и не искал ничего подозрительного.

— Нужно иметь в виду, — раздраженно парировал Смит, — что если смерть Саутри — дело рук Фу Манчи, никто, кроме эксперта, и не сможет заметить ничего подозрительного. Фу Манчи не оставляет следов.

— Ты едешь туда? — спросил я.

Смит пожал плечами.

— Наверное, нет, — ответил он. — Или лорда Саутри прибрал Бог, или желтолицый доктор сделал свое дело так умело, что не осталось ни следа его участия.

Даже не притронувшись к завтраку, он бесцельно бродил по комнате, разбрасывая по камину спички, которыми он беспрестанно зажигал периодически затухавшую трубку.

— Это не годится, Петри, — вдруг взорвался он, — это не может быть совпадением. Мы должны поехать и посмотреть на него.

Час спустя мы уже стояли в тишине комнаты с задернутыми занавесками и витавшей атмосферой смерти, глядя на бледное интеллигентное лицо Генри Стрэдвика — лорда Саутри, величайшего инженера своего времени. Этот мозг, закрытый роскошным лбом, разработал план строительства железной дороги, за которую Россия заплатила такую высокую цену, создал конструктивную идею канала, который в недалеком будущем должен был соединить два великих континента, сократить путь между ними на целую неделю. Теперь он уже не создаст ничего.

— У него в последнее время появились боли в груди, вызываемые сильными перегрузками на сердце, — объяснил домашний врач, — но я не ожидал такого скорого летального исхода. Меня вызвали днем, около двух часов, и я обнаружил, что лорд Саутри был в состоянии опасного истощения. Я сделал что мог, и мы послали за сэром Фрэнком Наркомбом. Но незадолго до его прибытия больной умер.

— Как я понимаю, доктор, вы лечили лорда Саутри от болей, вызванных сердечными перегрузками? — сказал я.

— Да, — был ответ. — Уже несколько месяцев.

— Вы считаете обстоятельства его смерти полностью соответствующими характеру этой болезни?

— Определенно так. А вы сами замечаете что-нибудь необычное? Сэр Фрэнк Наркомб полностью согласен со мной. Неужели есть хоть какие-то сомнения?

— Нет, — сказал Смит, задумчиво потягивая мочку своего левого уха. — Мы ни в коем случае не оспариваем точность вашего диагноза, сэр.

Врач поглядел на него непонимающе.

— Но разве я не прав, полагая, что вы связаны с полицией? — спросил врач.

— Ни доктор Петри, ни я никоим образом не связаны с полицией, — ответил Смит. — Но тем не менее я надеюсь, что то, о чем мы говорили, останется между нами.

Когда мы, притихшие в ужасе перед таинственной силой, коснувшейся лорда Саутри холодными пальцами смерти, оставляли дом, Смит задержался, остановив человека в черном, проходившего мимо нас по лестнице.

— Вы были слугой лорда Саутри?

Человек поклонился.

— Вы были в комнате, когда произошел фатальный приступ?

— Да, сэр.

— Вы не видели и не слышали ничего необычного, ничего необъяснимого?

— Ничего, сэр.

— Скажем, каких-нибудь странных звуков поблизости от дома?

Слуга покачал головой, и Смит, взяв меня под руку, вышел на улицу.

— Может быть, я становлюсь фантазером, — сказал он, оглянувшись на дом, — но мне кажется, что что-то темнеет вон там, что-то характерное для домов, двери которых отмечены невидимой печатью смерти от рук Фу Манчи.

— Ты прав, Смит! — воскликнул я. — Мне не хотелось упоминать об этом, но у меня тоже появилось какое-то ощущение угрожающего присутствия Фу Манчи. Хотя у нас нет никаких доказательств этого, я уверен, что он виновен в смерти лорда Саутри, как если бы я собственными глазами видел, как он нанес удар.

Именно в таком мучительном состоянии ума — связанные, беспомощные в своем неведении о планах сверхъестественного китайского гения — жили мы все последующие дни. Мой друг казался человеком, снедаемым лихорадкой. Да, мы не могли действовать.

В сгущающейся темноте одного из таких вечеров я стоял, лениво перелистывая некоторые книжки, продававшиеся с лотка на Нью-Оксфорд-стрит. Одна из них, рассказывавшая о тайных обществах Китая, показалась мне поучительной, и я уже собирался позвать хозяина, когда, вздрогнув, почувствовал, как кто-то сжал мою руку.

Я быстро повернулся — и встретился с темными прекрасными глазами Карамани! Она, которую я видел в стольких обличьях, была одета в прекрасно сидевшее на ней платье и модную шляпу, в которую была убрана большая часть ее прекрасных волос.

Она опасливо оглянулась кругом.

— Скорее! За угол! Я должна поговорить с вами, — сказала она дрожащим от возбуждения музыкальным голосом.

Я никогда полностью не владел собой в ее присутствии. Нужно было быть чуть ли не ледяным, чтобы сохранять равнодушие. Ее красота была редким букетом; она была тайной — а тайна усиливает очарование женщины. Возможно, ее следовало давно арестовать, но я знал, что готов рискнуть многим, чтобы спасти ее от этого.

Мы свернули в тихий проезд. Она остановилась и сказала:

— Я в отчаянии. Вы часто просили меня помочь схватить Фу Манчи. Я готова это сделать.

Я едва верил своим ушам.

— Ваш брат… — начал я.

Она умоляюще схватила мою руку, заглянула в глаза.

— Вы — доктор, — сказала она. — Я хочу, чтобы вы пришли и осмотрели его.

— Что? Он в Лондоне?

— Он в доме Фу Манчи.

— И вы хотели бы, чтобы я…

— Да, чтобы вы пошли туда вместе со мной.

Я не сомневался, что Найланд Смит посоветовал бы мне не вверять мою жизнь этой девушке с умоляющими глазами. Но я, почти не колеблясь, сделал это, и вскоре мы уже ехали в такси. Карамани молчала, но каждый раз, когда я оборачивался назад, я встречался с ее огромными глазами, неотрывно глядящими на меня с мольбой и болью и еще чем-то таким, неопределенным, но вызывающим беспокойство. Она велела шоферу ехать до конца Коммершел-роуд, по соседству с новыми портовыми сооружениями и местом одного из наших ранних столкновений с Фу Манчи. Когда мы подъезжали к пункту назначения, покров сумерек сгущался на убогих улочках Ист-Энда. Вокруг появлялись из узких проездов чужестранцы всех оттенков и цветов, освещенные ярким светом фонарей шоссе. За короткое время мы успели проехать путь от яркого мира западной части Лондона до сомнительного скопища грязных притонов его восточной части.

Я не знаю, что происходило в душе Карамани, но, когда мы приближались к пристанищу китайца, она жалась все ближе ко мне. Выйдя из такси, мы вместе повернули на узкую дорогу к реке, она вцепилась в меня, как бы ища защиты, и заколебалась. У меня даже появилось впечатление, что она готова повернуть назад. Но она сумела преодолеть свой страх и повела меня дальше, через лабиринт проходов и дворов, где я совершенно не мог определить, куда я попал, и осознал, что всецело нахожусь в руках этой девушки, чья история изобиловала столькими темными пятнами, чья натура была непознаваема, чья красота и очарование могли скрывать змеиную хитрость.

Я хотел ей что-то сказать.

— Ш-ш-ш! — Она положила руку на мое плечо, призывая к молчанию.

Высокая тускло-коричневая кирпичная стена — часть какого-то портового строения — маячила в темноте над нами, в нос мне ударил отвратительный запах Темзы в ее нижнем течении. Запах шел из мрачного, похожего на туннель отверстия, за которым плескалась река. Мы слышали вокруг приглушенный гул порта. В замке повернулся ключ, и Карамани втащила меня в темный дверной проем, вошла и закрыла за собой дверь.

Я впервые почувствовал своеобразный аромат, который всегда был связан с ней и который так контрастировал с запахами во дворе. Вокруг была абсолютная темнота, и только этот аромат говорил мне, что она рядом. Наконец меня коснулась ее рука и повела меня по голому полу прохода и вверх по лестнице. Она отперла вторую дверь, и я оказался в изысканно меблированной комнате, освещенной мягким светом лампы с абажуром, стоявшей на низком инкрустированном столике среди настоящего моря шелковых подушек, разбросанных по персидскому ковру, яркая желтизна которого терялась в темноте за пределами освещенного круга.

Карамани подняла занавес, закрывавший дверной проход, и внимательно прислушалась.

Ничто не нарушало тишины.

Затем что-то зашевелилось среди обилия подушек, и на меня взглянули два крошечных блестящих глаза. Всмотревшись внимательнее, я сумел различить утонувшую в этой роскоши маленькую обезьянку. Это была мартышка Фу Манчи.

— Сюда, — прошептала Карамани.

Я думаю, что никогда прежде ни один степенный врач не участвовал в более неблагоразумном предприятии, но я зашел слишком далеко, и никакие доводы разума уже не могли мне помочь.

Следующий коридор был уложен коврами. Идя в направлении слабого огонька, мерцавшего впереди, я обнаружил, что это был балкон, шедший через одну сторону просторной комнаты. Мы стояли там вдвоем в темноте и смотрели вниз на сцену, которую невозможно было представить себе на протяжении многих миль в округе.

Комната внизу была убрана еще богаче, чем та, в которую мы вошли вначале. Здесь, как и там, на полу лежали яркие пятна наваленных друг на друга подушек. С потолка свисали на цепях три лампы, свет которых смягчали богатые шелковые абажуры. Одна стена была почти сплошь заставлена стеклянными шкафами, содержавшими химическую аппаратуру: пробирки, реторты и другие менее явные свидетельства занятий Фу Манчи. К другой стене была придвинута низкая тахта, на которой лежало неподвижное тело мальчика. В свете лампы, висевшей прямо над ним, его оливковое лицо было изумительно похоже на лицо Карамани, разве что цвет лица девушки был более нежным. У него были черные вьющиеся волосы, выделявшиеся темным пятном на фоне белой простыни, на которой он лежал, скрестив руки на груди. Изумленный, стоял я, глядя на мальчика. Чудеса «Тысячи и одной ночи» перестали быть чудесами, ибо здесь, в лондонском Ист-Энде, находился настоящий дворец волшебника, где были и прекрасная рабыня, и заколдованный принц!

— Это Азиз, мой брат, — сказала Карамани.

Мы спустились по лестнице в комнату. Карамани встала на колени, склонившись над мальчиком, гладя его волосы и шепча ему на ухо нежные слова. Я тоже наклонился над ним, и я никогда не забуду беспокойства, светившегося в глазах девушки, внимательно следившей за коротким врачебным обследованием.

Оно было действительно коротким. Еще до того, как я коснулся ребенка, я знал, что в хорошенькой оболочке не было ни искорки жизни. Но Карамани ласкала холодные руки и тихо говорила что-то по-арабски, который, как я уже давно догадался, был ее родным языком.

Я молчал. Она повернулась и взглянула мне в глаза, прочла в них правду, поднялась с колен, выпрямилась в полный рост и, дрожа, уцепилась за меня.

— Он не мертв? Он не мертв? — шептала она и трясла меня, как ребенок, пытающийся заставить взрослого понять его как следует. — О, скажите, что он не мертв…

— Не могу, — мягко ответил я, — потому что он действительно мертв.

— Нет! — сказала она, безумно глядя перед собой и подняв к лицу руки, как помешанная. — Вы не понимаете — а ведь вы же доктор. Вы не понимаете…

Она остановилась, рыдая про себя и переводя взгляд с красивого лица мальчика на меня. На него было жалко смотреть; оно производило жуткое впечатление. Но боль за девушку преобладала в моей душе.

Затем я вдруг услышал какой-то звук, который я раньше не слышал в домах, где жил Фу Манчи, — звук приглушенного гонга.

— Скорее! — Карамани схватила меня за руку. — Наверх! Он вернулся!

Она побежала по лестнице к балкону; я следовал за ней по пятам. Темнота укрывала нас, толстый ковер поглощал звуки наших шагов, иначе нас бы наверняка обнаружил тот, кто вошел в комнату, которую мы только что оставили.

Это был Фу Манчи.

В желтом халате, с неподвижным лицом, с нечеловеческими зелеными глазами, по-кошачьи сверкавшими еще до того, как на них упал свет, он осторожно прошел мимо гор подушек и склонился над кушеткой, где лежал Азиз.

Карамани заставила меня присесть на корточки.

— Смотрите! — прошептала она. — Смотрите!

Доктор Фу Манчи пощупал пульс мальчика, которого я всего лишь минуту назад объявил мертвым, и, подойдя к высокому стеклянному шкафу, вынул оттуда длинногорлую колбу из гравированного золота, а из нее в пробирку с делениями накапал несколько капель янтарной жидкости, незнакомой мне. Я глядел во все глаза и заметил, до какого уровня поднялась жидкость. Он набрал ее в шприц и, опять склонившись над Азизом, сделал укол.

И тогда все чудеса, которые приписывали этому человеку, стали реальностью. С благоговейным трепетом я признал его волшебником, как это сделал бы любой другой врач на моем месте, обследовавший Азиза. Я наблюдал, затаив дыхание, за тем, как мертвец оживал! На его оливковых щеках заиграл румянец, мальчик пошевелился, поднял руки над головой и сел, поддерживаемый китайцем.

Фу Манчи позвонил в какой-то спрятанный колокольчик. Вошел отвратительный человек с желтым лицом, изуродованным шрамом, неся поднос, на котором стояли чаша с какой-то дымящейся жидкостью, по-видимому суп, нечто, выглядевшее как овсяные лепешки, и бутыль с красным вином.

Когда мальчик, не проявляя никаких необычных симптомов, а ведя себя так, как если бы он только пробудился от нормального сна, приступил к трапезе, Карамани осторожно увлекла меня за собой по проходу в комнату, в которую мы сначала вошли. Сердце у меня упало, когда мартышка прыжками промчалась мимо нас на руках в нижнюю комнату в поисках своего хозяина.

— Видите, — сказала Карамани трепещущим голосом, — он не мертв! Но без Фу Манчи он для меня мертв. Как я могу оставить Фу Манчи, если в его руках жизнь Азиза?

— Вы должны достать мне эту колбу или часть ее содержимого, — приказал я. — Но скажите, как он добивается этого подобия смерти?

— Я не могу вам сказать, — ответила она. — Я не знаю. Что-то в этом вине. Через час Азиз будет опять в том же состоянии, в каком вы его увидели. Но смотрите…

Открыв маленькую шкатулку из черного дерева, она вытащила склянку, до половины наполненную янтарной жидкостью.

— Отлично! — сказал я и сунул склянку в карман. — Когда самый удобный момент схватить Фу Манчи и вернуть к жизни вашего брата?

— Я дам вам знать, — прошептала она и, открыв дверь, поспешно вытолкнула меня из комнаты. — Он сегодня вечером отправляется на север, но вы этой ночью не приходите. Быстрее! Быстрее! По коридору. Он может меня позвать в любой момент.

И так, со склянкой в кармане, содержащей мощный препарат, не известный западной науке, и с последним долгим взглядом в глаза Карамани, я вышел на узкую аллею из дома, где царили таинственные душистые ароматы, к зловонным берегам низовьев Темзы.

 

ГЛАВА XXII

МЫ ОТПРАВЛЯЕМСЯ НА СЕВЕР

— Мы должны без промедления устроить нападение на дом, — сказал Смит. — На этот раз мы уверены в нашем союзнике…

— Но мы должны сдержать свое обещание, — прервал я.

— Петри, этим ты можешь заняться сам, — сказал мой друг. — Я посвящу все свое внимание Фу Манчи, — сурово добавил он.

Он ходил взад-вперед по комнате, сжимая в зубах почерневшую трубку так, что на его квадратной челюсти выступили желваки. Бронза его лица, которой он был обязан бирманскому солнцу, оттеняла яркость серых глаз.

— Как я все время считал? — бросил он, глядя на меня вполоборота… — Что, хотя Карамани — одно из самых грозных орудий в арсенале доктора, это оружие однажды можно будет повернуть против него. Этот день настал.

— Мы должны ждать ее сигнала.

— Именно так.

Он выколотил свою трубку о каминную решетку. Затем спросил:

— У тебя есть хоть какое-нибудь представление о характере жидкости в склянке?

— Ни малейшего. И я не могу истратить хотя бы малую часть для анализа.

Найланд Смит принялся набивать табачную смесь в трубку, просыпав почти столько же на пол.

— Нет мне покоя, Петри, — сказал он. — У меня руки чешутся приступить к делу. И однако, одно неверное движение, и…

Он зажег трубку и стал глядеть в окно.

— Разумеется, я возьму с собой шприц, — объяснил я. Смит ничего не сказал.

— Если бы я только знал состав лекарства, вызывающего внешнее подобие смерти, — продолжал я, — моя слава надолго пережила бы мой пепел.

Мой друг не повернулся.

— Она сказала, что он что-то подсыпал в вино? — отрывисто спросил он.

— Да, в вино.

Наступило молчание. Мои мысли вернулись к Карамани, которую доктор Фу Манчи приковал к себе оковами, крепче любых арабских цепей. Ибо, когда ее брат Азиз подвешен между жизнью и смертью, что остается делать ей, как не подчиняться приказам коварного китайца? Что же это за извращенный гений? Если бы только эта сокровищница тайной мудрости, которую он, может быть, единственный из живущих, взломал и ограбил, могла быть открыта больным и страдальцам, имя доктора Фу Манчи было бы вписано золотыми буквами в историю врачевания наряду с именами других великих целителей.

Найланд Смит внезапно повернулся, и выражение его лица просто изумило меня.

— Посмотри, когда следующий поезд в Л.! — резко сказал он.

— В Л.? Что такое?

— Лорд Саутри. Нельзя терять ни минуты.

В его голосе были повелительные нотки, хорошо знакомые мне; в глазах его горел огонь, показывавший, что нужно действовать, что он вдруг осознал зловещую реальность.

— Последний поезд через полчаса.

— Мы должны успеть на него.

Без дальнейших объяснений он бросился одеваться, так как весь день ходил по комнате в халате и беспрестанно курил.

Мы выскочили из дома и побежали на угол, к стоянке, вскочив в первое же такси. Смит велел водителю поторопиться; мы сорвались с места и помчались в лихорадочной гонке. Стремительность была характерна для моего друга в моменты решительных действий.

Он сидел в такси, нетерпеливо поглядывая в окно и дергая себя за мочку уха.

— Я знаю, что ты простишь меня, старина, — сказал он, — но я пытаюсь решить одну маленькую проблему. Ты захватил то, о чем я просил?

— Да.

Разговор прекратился. Только когда такси повернуло к станции, Смит сказал:

— Ты не считаешь лорда Саутри лучшим инженером-строителем своего времени?

— Несомненно, — ответил я.

— Лучшим, чем фон Хомбер из Берлина?

— Возможно, нет. Но фон Хомбер уже три года как умер.

— Три года?

— Приблизительно три.

— Ага!

Мы успели на станцию вовремя, чтобы получить купе на двоих, и у Смита было достаточно времени на осмотр пассажиров других купе, от локомотива до вагона для проводников. Он закутал лицо до самых глаз и предупредил меня держаться в тени в углу купе. Его поведение было таким необычным, что я умирал от любопытства. Поезд тронулся и он сказал:

— Не воображай, Петри, что я пытаюсь держать тебя в неведении, чтобы потом изумить своей проницательностью. Я просто боюсь, что это безнадежная затея. Мысль, которая побуждает меня действовать, видимо, не пришла тебе в голову. А жаль! Факты показали бы, что она здравая.

— Пока я абсолютно ничего не понимаю.

— Ну ладно. Я не хочу склонять тебя к моей точке зрения. Но попробуй изучить ситуацию, и посмотрим, догадаешься ли ты о причине этой внезапной поездки. Я буду очень воодушевлен, если тебе это удастся.

Но мне это не удалось, и, поскольку Смит был явно не расположен просветить меня на этот счет, я больше не настаивал. Поезд остановился в Регби, где Смит начал о чем-то таинственно договариваться с начальником станции. Однако по прибытии в Л. все стало ясно: нас ожидал мощный автомобиль, в который мы поспешно сели, и до того, как на платформе собралось большое количество пассажиров, уехали на бешеной скорости по залитой лунным светом дороге.

Через двадцать минут быстрой езды перед нашим взором появился белый особняк, ярко выделяющийся на фоне леса.

— Стрэдвик-холл, — сказал Смит. — Дом лорда Саутри. Мы приехали первыми, но доктор Фу Манчи тоже был в поезде.

Только тогда меня осенило.

 

ГЛАВА XXIII

ПОДЗЕМЕЛЬЕ

— Ваше необычайное предложение повергает меня в ужас, мистер Смит!

Прилизанный человечек в вечернем костюме, похожий на метрдотеля (а на самом деле доверенный адвокат семьи Саутри), возмущенно пыхтел сигарой. Мужественная фигура Смита в дальнем конце библиотеки повернулась ко мне и поверенному, стоявшим возле камина.

— Я в ваших руках, мистер Хендерсон, — сказал он и подошел к адвокату. Его серые глаза метали молнии. — Не считая наследника, который служит за границей, вы говорите, что у лорда Саутри больше нет родственников, которых можно было бы принимать во внимание. Слово за вами. Даже если я не прав и вы согласитесь на мое предложение, никто не пострадает…

— Я пострадаю, сэр!

— Если я прав и вы помешаете мне действовать, вы станете убийцей, мистер Хендерсон.

Адвокат вздрогнул, нервно глядя на Смита, который угрожающе нависал над ним.

— Лорд Саутри был одиноким человеком, — продолжал мой друг. — Если бы я мог сделать такое предложение человеку, связанному с ним кровным родством, не сомневаюсь, каким бы был ответ. Почему вы колеблетесь? Откуда у вас это чувство ужаса?

Мистер Хендерсон опустил глаза, смотря на огонь в камине. Его от природы румяное лицо было теперь бледным.

— Это противоречит всем правилам, мистер Смит. У нас нет необходимых полномочий…

Смит нетерпеливо цокнул языком, вытащил из кармана часы и посмотрел на них.

— Я наделен необходимыми полномочиями. Я дам вам письменное предписание, сэр.

— Это все отрыжка диких представлений. Такое позволительно в Китае, в Бирме…

— Неужели вы готовы пожертвовать человеческой жизнью ради каких-то юридических софизмов? Даже если вы считаете меня безответственным человеком, то уж доктор Петри — стал бы он поощрять подобное, если бы сомневался в его необходимости?

Мистер Хендерсон поглядел на меня жалким, неуверенным взглядом.

— В доме гости, присутствовавшие сегодня на похоронах. Они…

— Они никогда не узнают, ошиблись мы или нет, — прервал Смит. — Боже милостивый! Что вы тянете?

— Вы хотите, чтобы это оставалось в тайне?

— Мы отправимся сейчас вместе: вы, я и доктор Петри. Нам не нужны другие свидетели. Мы отвечаем только перед своей совестью.

Адвокат провел рукой по вспотевшему лбу.

— Мне никогда в жизни не приходилось так быстро принимать такие важные решения, — признался он.

Однако, подстегиваемый неукротимой волей Смита, он все-таки решился. В результате мы трое, выглядя и чувствуя себя заговорщиками, поспешили через парк, освещенный луной, чье спокойствие служило укором бурным страстям. Ни малейшего дуновения ветра в тихой листве. Спокойствие прекрасной ночи умиротворяло природу, склоняя ее ко сну. Но если Смит был прав (а я в этом не сомневался), зеленые глаза Фу Манчи внимательно наблюдали за всем этим, и я даже поразился, почему эта красота не вянет под смертоносным взглядом. Китаец должен был быть где-то совсем рядом. Мистер Хендерсон отпер старую железную калитку и повернулся к Найланду Смиту. Его лицо странно дергалось.

— Бог свидетель, я делаю это против воли, — сказал он, — совершенно против воли.

— Ответственность на мне, — сухо произнес Смит. Голос Смита дрожал. Чувствовалось, что его нервная активность сдерживается в его худощавом теле, готовая выйти наружу. Он стоял неподвижно, прислушиваясь — и я знал к чему. Он поворачивался влево и вправо, напряженно всматриваясь, и я знал, кого он ждал и страшился увидеть.

Деревья смотрели на нас сверху вниз с торжественностью, не похожей на деревья парка, и чем ближе мы подходили к цели, зеленый свод листьев становился все мрачнее и ниже. А может быть, это только казалось?..

По этой тропинке, где играли сейчас пятна лунного света, в похоронном катафалке проехал лорд Саутри, и солнце освещало его путь; по этой тропинке несколько поколений Стрэдвиков отправились на место своего последнего упокоения.

В двери склепа свободно проникал свет луны, которому не мешали ни ветки, ни листья. Лицо мистера Хендерсона выглядело жутко. Ключи тряслись и гремели в его руке.

— Зажгите фонарь, — неуверенно сказал он.

Найланд Смит, подозрительно всматриваясь в темноту, чиркнул спичкой и зажег фонарь, затем повернулся к стряпчему.

— Успокойтесь, мистер Хендерсон, — жестко сказал он. — Это ваш прямой долг перед вашим клиентом.

— Бог свидетель, что я сомневаюсь в этом, — ответил Хендерсон и открыл дверь.

Мы спустились по ступенькам. Воздух здесь был сырой и холодный. Он как бы прикасался к нам липкими пальцами — это ощущение было почти физическим.

Перед узким гробом, который теперь был обиталищем лорда Саутри, великого инженера, которому оказывали почести даже короли, Хендерсон закачался и схватил меня за руку, чтобы не упасть. Ни Смит, ни я не обращались к нему за помощью в жутком деле, которое нам предстояло. Отвернувшись, он стоял у ступенек могильного склепа, а мы с моим другом приступили к работе. Как медику, мне приходилось заниматься такими неприятными вещами и раньше, но никогда в подобных условиях. Казалось, все поколения рода Стрэдвиков слушали каждый поворот каждого винта.

Наконец мы отвернули крышку, и мертвенно-бледное лицо лорда Саутри вопросительно уставилось на проникавший лунный свет. Рука Найланда Смита, поднимавшая фонарь, была тверда. Я знал, что потом это напряжение разрядится в какой-то форме — физической и психической, — но только после того, как будет закончена работа.

То, что моя рука была тверда, я объясняю лишь одним — профессиональным интересом. Ибо в условиях, которые в случае неудачи и разоблачения могли привести к тому, что дело будет расследовано Британской ассоциацией медиков, я приступал к эксперименту, никогда ранее не производившемуся врачом белой расы.

Ждал ли меня успех, ждал ли провал — все равно дело вряд ли предстанет перед медицинской ассоциацией или другой организацией, тем более в случае успеха. Но чувство, что я собираюсь заниматься шарлатанством, у меня было. Однако моя вера в сверхъестественное существо, грозящее миру, была такой глубокой, что я наслаждался свободой от официальной цензуры. Я был рад, что судьба дала мне шанс сделать хотя бы один шаг, пусть даже и вслепую, в будущее медицинской науки.

Насколько мне подсказывал мой профессиональный опыт, лорд Саутри был мертв. Я бы не колеблясь выдал свидетельство о смерти, если бы не два соображения. Первое состояло в том, что, хотя его последний проект противоречил интересам Фу Манчи, его инженерный гений мог быть обращен к другим целям и послужить желтой банде лучше, чем его смерть. Второе соображение: я видел, как мальчика Азиза Фу Манчи вывел из подобного же состояния, по всем признакам квалифицируемого как смерть.

Я набрал в шприц янтарной жидкости из склянки, которую принес собой. Сделав инъекцию, я стал ждать.

— Если он действительно мертв, — прошептал Смит, — кажется невероятным, что он прожил три дня без еды. Но я знал одного факира, который мог голодать неделю.

Мистер Хендерсон тяжело вздохнул.

С часами в руке я наблюдал за серым лицом.

Прошла секунда, вторая, третья. На четвертой началось чудо. В холодное серое лицо проник оттенок возвращающейся жизни. Она шла волнами, соответствовавшими биению пробудившегося сердца; волны жизни становились мощнее, наполняя движением холодное тело.

Когда мы быстро освободили ожившего человека от одежды мертвого, Саутри, издав сдавленный вопль, сел, посмотрел вокруг мутными глазами и упал назад.

— Боже мой! — вскричал Смит.

— Все нормально, — сказал я, отметив про себя, что мой голос приобретает профессиональные нотки. — Немного коньяка из моей бутылки — все, что сейчас нужно.

— У вас двое пациентов, доктор, — бросил мой друг. Мистер Хендерсон упал в обморок на пол склепа.

— Тихо, — прошептал Смит, — он здесь.

Он потушил фонарь.

Я поддержал ослабевшего лорда Саутри. Он не переставая жаловался:

— Что случилось? Где я? О Боже! Что произошло?

Я шепотом пытался успокоить его и укрыл моим пальто. Мы закрыли дверь наверху, ведшую в склеп, но не заперли ее. Теперь, поддерживая человека, которого мы буквально спасли от могилы, я услышал, как дверь снова открылась. Я не мог двинуться, чтобы помочь Хендерсону. Смит рядом со мной тяжело дышал. Я не смел думать ни о том, что сейчас произойдет, ни о том, как это отразится на лорде Саутри, находившемся в состоянии крайнего истощения.

Египетскую тьму склепа прорезал луч света и остановился на последней ступеньке каменной лестницы.

Гортанный голос быстро произнес какие-то слова, и я понял, что на верхней ступеньке стоял Фу Манчи.

Хотя я не мог видеть моего друга, я почувствовал, что в руке у Найланда Смита был револьвер, и я полез в карман за своим.

Наконец! Коварный китаец попал в ловушку. Потребуется весь его гений, чтобы этой ночью спастись от возмездия. Если незапертая дверь не возбудила его подозрений, его арест будет неминуем.

Кто-то спускался по ступенькам.

В правой руке я держал револьвер, а левой поддерживал лорда Саутри. Прошли десять секунд напряженного ожидания.

Луч света опять проник в темноту склепа.

Лорда Саутри, Смита и меня закрывал угол стены, но свет прямо падал на побагровевшее лицо мистера Хендерсона. Каким-то образом он проник и в его помутненное сознание. Хендерсон с хриплым криком пробудился от обморока, с трудом поднялся на ноги и уставился оцепеневшим, полным ужаса взглядом на верх лестницы.

Смит одним прыжком достиг ее подножия. Что-то молнией полетело в его сторону, когда погас свет. Я видел, как он пригнулся, слышал, как на полу зазвенел упавший нож.

Я сумел передвинуться достаточно, чтобы, стреляя, видеть наверху лестницы желтое лицо Фу Манчи, блестящие кошачьи глаза, до ужаса зеленые, которые всматривались в темноту. Вверх мчалась, перепрыгивая через три ступеньки сразу, смуглая фигура человека, на котором почти не было одежды. Человек споткнулся и упал, из чего я понял, что в него попала пуля, он поднялся и побежал дальше. Смит следовал за ним по пятам.

— Мистер Хендерсон! — крикнул я. — Зажгите фонарь и займитесь лордом Саутри. Здесь на полу стоит моя бутылка. Я на вас надеюсь.

Я прыжками побежал вверх по лестнице, и Смит выстрелил опять. Его черный силуэт, рельефно выделявшийся на фоне освещенного проема, закачался и упал. Когда он падал, я в третий раз услышал щелчок его револьвера.

Я бросился к нему. Где-то вдоль темного прохода под деревьями простучали удаляющиеся шаги.

— Ты ранен, Смит? — с тревогой воскликнул я.

Он поднялся на ноги.

— С ним дакойт, — ответил он и показал мне длинный кривой нож, лезвие которого на целый дюйм было измазано кровью. — Я чудом уцелел, Петри.

Я услышал шум заведенного мотора.

— Мы упустили его, — сказал Смит.

— Но мы спасли лорда Саутри. Фу Манчи подумает, что мы так же искусны, как он сам.

— Нам нужно добраться до машины, — пробормотал Смит, — и попытаться догнать его. Эх! Моя левая рука не работает.

— Пытаться догнать его было бы пустой тратой времени, — возразил я, — мы не знаем, в каком направлении он поедет.

— У меня есть хорошая идея, — бросил Смит. — Стрэдвик-холл меньше чем в десяти милях от берега. Есть только один способ незаметно перевезти человека в бессознательном состоянии отсюда в Лондон.

— Ты думаешь, он собирался забрать его отсюда в Лондон?

— Да, перед тем, как переправить его в Китай. Я так думаю. Возможно, его переправочный пункт где-то на Темзе.

— Лодка?

— Скорее яхта. Видимо, стоит наготове недалеко от берега. Возможно, Фу Манчи даже планировал отвезти его прямо в Китай.

Из склепа появилась на лунный свет нелепая фигура лорда Саутри, завернутого в мое пальто и поддерживаемого адвокатом, почти таким же бледным, как и он сам.

— Это твой триумф, Смит, — сказал я.

Звуки машины, уносящей Фу Манчи, растаяли в ночной тишине.

— Не совсем, — ответил он. — Но у нас все же есть еще шанс напасть на его дом, когда Карамани даст знать, что все готово.

Саутри заговорил слабым голосом.

— Джентльмены, — сказал он, — похоже, я поднялся из мертвых.

Это был самый жуткий момент той ночи. Человек, только недавно погребенный, говорил из своей собственной могилы.

— Да, — медленно ответил Смит, — вас миновала участь многих гениев, число которых известно только одному Богу. Желтому обществу нужен Саутри, но у меня есть причины думать, что доктор Фу Манчи три года назад был в Германии, так что, даже не посещая могилу вашего великого тевтонского соперника, внезапно умершего как раз в то время, я осмелюсь предсказать, что фон Хомбер у них. Эта банда китайцев, стремящаяся установить будущий новый порядок, знает, как заставить людей говорить.

 

ГЛАВА XXIV

АЗИЗ

Оставив спасенного лорда Саутри, я должен перейти к другим событиям. Я не могу задерживаться на отдельных моментах, как это позволено другим пишущим, имеющим достаточно времени для литературной обработки; я не придумывал и не выбирал эти события. Я не могу сделать отступление, чтобы лучше ознакомить вас с моей драмой: сюжет не мой. В те дни я часто и к месту вспоминал строки Омара Хайяма:

Мы всего лишь фигуры спектакля, где тени бродят,

Волшебные тени, что приходят и уходят,

Ходят с зажженным фонарем, который держит

В полуночи ведущий этого спектакля.

Но «ведущим спектакля» в этом случае был доктор Фу Манчи! Меня впоследствии много раз спрашивали: кто был доктор Фу Манчи? Позвольте мне здесь сказать, что я должен отложить ответ на этот вопрос. Я только могу показать или очертить ход моих размышлений и оставить читателю право делать любые заключения, которые ему понравятся.

Какую группу мы можем выделить как ответственную за свержение Маньчжурской династии? Невнимательный читатель современной истории Китая ответит: младокитайцев. Это — неудовлетворительный ответ. Что мы имеем в виду под младокитайцами? Я своими собственными ушами слышал, как Фу Манчи с презрением отрицал какую-либо связь со всем этим движением; и если мы допустим, что его имя не было псевдонимом, он явно не мог быть врагом маньчжуров, не мог быть республиканцем.

Китайские республиканцы — выходцы из класса знати, мандаринов, но это — новое поколение, полирующее свое конфуцианство западным лаком. Эти молодые и неуравновешенные реформаторы вкупе с более пожилыми, но столь же неуравновешенными провинциальными политиками, могут считаться представителями организации «Молодой Китай». Среди такой неразберихи и потрясений мы неизменно ищем и неизменно находим третью силу. По-моему, доктор Фу Манчи был одним из вождей именно такой третьей силы.

Другой вопрос, который мне часто задавали: «Где прятался доктор, проводя свои операции в Лондоне?» На этот вопрос легче ответить. Какое-то время Найланд Смит да и я тоже полагали, что его база находится в опиумном притоне неподалеку от Радклифской дороги; затем мы думали, что его убежищем был особняк в окрестностях Виндзора; а еще позднее — что это был корпус брошенного корабля, стоящего возле болотистых низин Темзы. Но, пожалуй, могу сказать с уверенностью, что местом, которое он избрал себе в качестве дома, было здание на берегу Темзы в Ист-Энде, куда я ходил с Карамани. Я почти уверен в этом по причине того, что это здание служило не только домом Фу Манчи, Карамани и ее брату Азизу, но и еще кое-чем, о чем я расскажу позднее.

Ужасная трагедия — или ряд трагедий, — сопровождавших наш набег на этот дом, навсегда останется у меня в памяти, как страшнейшее из страшнейших событий, и я попытаюсь объяснить, что же произошло.

Вы уже знаете, как мы обнаружили с помощью Карамани бывший склад, снаружи выглядевший таким серым и унылым, но внутри оказавшийся необыкновенно роскошным дворцом. Во время, назначенное нашей прекрасной сообщницей, дом был полностью окружен детективами инспектора Веймаута; баркас речной полиции ждал у пристани, открывавшейся к прибрежной полосе; и все это в необычайно темную ночь, лучше которой невозможно было выбрать.

— Вы выполните свое обещание? — спросила Карамани и взглянула мне прямо в глаза.

На ней был длинный свободный плащ, и ее чудесные глаза сверкали как звезды из тени, отбрасываемой капюшоном.

— Что мы должны делать? — спросил Найланд Смит.

— Вы и доктор Петри, — быстро ответила она, — должны войти первыми и вынести Азиза. Пока он не будет в безопасности, пока он не будет далеко от этого дома, вы не должны нападать на…

— На Фу Манчи? — прервал Веймаут, так как Карамани не решалась, по своей привычке, произнести ужасное имя. — Но откуда мы знаем, что нам не расставлена ловушка?

Сотрудник Скотланд-Ярда не совсем разделял мою уверенность в честности девушки с Востока, которая, как он знал, принадлежала к окружению китайца.

— Азиз лежит в отдельной комнате, — нетерпеливо объяснила она, и ее акцент был более заметен, чем обычно. — В доме только один бирманец, и он не осмелится войти без приказа!

— А Фу Манчи?

— Его нам бояться нечего. Пройдет не более десяти минут, как он станет вашим пленником. У меня нет времени на разговоры — вы должны мне верить!

Она топнула ногой.

— А дакойт? — бросил Смит.

— Он тоже.

— Я думаю, мне тоже следует войти, — медленно сказал Веймаут.

Карамани нетерпеливо пожала плечами и отперла дверь в высокой кирпичной стене, отделявшей мрачный зловонный двор от роскошных апартаментов доктора Фу Манчи.

— Без шума, — предупредила она. Смит и я последовали за ней по коридору.

Инспектор Веймаут, отдав последние распоряжения своему непосредственному подчиненному, замыкал цепочку. Дверь опять закрыли; через несколько шагов была отперта вторая дверь. Мы прошли через маленькую комнату без мебели и далее по проходу, ведшему на балкон. Перемена обстановки была разительной.

Теперь вокруг нас была тьма и тишина: сонная, наполненная душистыми запахами тьма и тишина, полная тайн. За стенами зала, на который мы смотрели, шло нескончаемое сражение звуков, гимн великой портовой реки. Вокруг стен, окружавших благовонный оазис, поднимались пары нижнего течения Темзы с высокой концентрацией смога.

Мы ушли от металлического, но такого близкого людям лязга доков, неприятных, но знакомых запахов, преобладающих там, где корабли проглатывают и изрыгают конкретные свидетельства торгового благополучия, и пришли в эту тишину благовоний, где единственная лампа отбрасывала увеличенные тени рисунка своего китайского шелкового абажура на ближние стены, оставляя большую часть комнаты в темноте.

Ни один звук из тех, которыми так богата портовая жизнь Темзы, где клепают железо и драят палубы, где с глухим стуком падают перегружаемые тюки и орет портовое начальство, не проникал в это благоуханное место, где в свете лампы лежала мертвенная фигура темноволосого мальчика, над которой склонилась закутанная Карамани.

— Наконец-то я в доме доктора Фу Манчи! — прошептал Смит.

Несмотря на заверения девушки, мы знали, что соседство со зловещим китайцем чревато опасностью. Мы стояли не в логове льва, а в змеиной норе.

С тех пор, как Найланд Смит вернулся из Бирмы, чтобы преследовать этого правофлангового Желтой Погибели, лицо Фу Манчи не оставляло моих видений ни днем, ни ночью. Миллионы людей могли спокойно спать, миллионы, делу которых мы служили! Но мы, осознававшие реальность этой опасности, того, что настоящий спрут сжал в своих объятиях Англию, спрут, чьей желтой головой был Фу Манчи, чьими щупальцами были дакойты, фанатики, владевшие разнообразными способами умерщвления людей, таинственными и мгновенными, вырывавшими их из жизни и не оставлявшими за собой следов.

— Карамани, — тихо позвал я.

Закутанная фигура под лампой повернулась, и мягкий свет упал на прелестное лицо девушки-рабыни. Она, которая была податливым инструментом в руках Фу Манчи, теперь должна была стать средством избавления общества от этого зла.

Она предупреждающе подняла палец, затем знаком попросила меня приблизиться.

Проваливаясь ногами в богатом ковре, я прошел через полутьму комнаты туда, где, освещенная лампой, была Карамани, и посмотрел на мальчика.

Ее брат Азиз был абсолютно мертв по всем меркам западной науки, но на самом деле находился в трансе, похожем на смерть, благодаря жуткому всесилию адского доктора-китайца.

— Скорее, — сказала она, — поторапливайтесь! Разбудите его! Я боюсь!

Я вытащил из шкатулки, которую имел при себе, шприц и склянку с небольшим количеством янтарной жидкости. Такое лекарство невозможно было отыскать в британском списке рекомендуемых фармацевтических препаратов. Я ничего не знал о составе жидкости. Хотя склянка была у меня уже несколько дней, я не смел истратить ни миллиграмма ее драгоценного содержимого для целей анализа. Янтарные капли означали жизнь для мальчика Азиза, успех миссии Найланда Смита и гибель китайского дьявола.

Я поднял белое покрывало. Мальчик во всей одежде лежал неподвижно, скрестив руки на груди. Я различил след предыдущего укола, и, набрав в шприц жидкости из склянки, сделал ему вливание, которое, как я надеялся, будет последним из экспериментов подобного рода. Я бы отдал половину всего, что имел, чтобы узнать о характере жидкости, шедшей теперь по венам Азиза, наполняя его серое лицо оливковым цветом жизни.

Но не это было целью нашего прихода. Я пришел сюда, чтобы убрать из дома доктора Фу Манчи живую цепь, которая привязывала к нему Карамани. Теперь, когда мальчик будет жив и на свободе, доктор не сможет больше удерживать свою рабыню.

Моя прекрасная подруга, судорожно сжав руки, опустилась на колени, не отводя глаз от лица мальчика, организм которого претерпевал самые изумительные физиологические изменения в истории терапии. Я чувствовал слабый аромат, который исходил от нее и был, казалось, неотъемлемой частью, слышал ее учащенное дыхание.

— Вам нечего бояться, — прошептал я, — смотрите, он оживает. Через несколько мгновений все будет нормально.

Висевшая над нами лампа с цветастым абажуром качнулась, колеблемая каким-то сквозняком, пронесшимся через зал. Тяжелые веки мальчика затрепетали, и Карамани нервно сжала мою руку и держала ее так, пока мы смотрели, как открываются глаза с длинными ресницами. Тишина этого места была поистине неестественной; казалось невероятным, что за стенами кипела беспорядочная активность торгового Ист-Энда. И действительно, эта жуткая тишина становилась гнетущей, она начинала просто наполнять меня ужасом.

Над моим плечом возникло удивленно всматривающееся в мальчика лицо инспектора Веймаута.

— Где доктор Фу Манчи? — прошептал я, когда рядом появился и Найланд Смит. — Я не могу понять, почему в доме такая тишина.

— Посмотрите кругом, — ответила Карамани, не отводя взгляда от лица Азиза.

Я всмотрелся в полутемные стены. Там стояли высокие стеклянные шкафы, полки и ниши, где однажды с галереи наверху я видел пробирки и реторты, банки с незнакомыми организмами, книги о неизвестных науках, предметы оккультных и научных знаний — видимые свидетельства присутствия Фу Манчи. Все эти полки, шкафы, ниши были пусты. От сложных приспособлений, не известных лабораториям цивилизованного мира, с помощью которых он проводил свои таинственные эксперименты, от пробирок, в которых он выделял бациллы загадочных болезней, от томов с желтыми переплетами, за один только взгляд на которые важные люди с Харли-стрит дали бы миллион (если бы знали об их содержании), от всего этого — ни следа. Шелковые подушки, инкрустированные столы — все исчезло.

В комнате было снято все, все разобрано. Значит, Фу Манчи сбежал? Теперь тишина получила новое объяснение. Наверное, все его дакойты и другие ангелы смерти тоже сбежали.

— Вы позволили ему скрыться от нас! — резко сказал я. — Вы обещали помочь нам схватить его — прислать нам записку — и тянули, пока…

— Нет, — сказала она, — нет! — Она вновь сжала мою руку. — О! Разве он не слишком медленно оживает? Вы уверены, что не совершили ошибки?

Она думала только о мальчике, и ее мольбы тронули меня. Я опять обследовал Азиза, самого необычного пациента в моей профессиональной практике.

В то время, как я считал его пульс, он открыл темные глаза, которые были так похожи на глаза Карамани. Она бережно обняла его, помогая ему сесть. Мальчик удивленно посмотрел кругом.

Карамани прижалась к нему щекой, шепча ласковые слова на мягком арабском диалекте, который когда-то впервые выдал ее национальность Найланду Смиту. Я передал ей свою фляжку, которую она наполнила вином.

— Мое обещание выполнено! — сказал я. — Вы свободны! Теперь — за Фу Манчи! Но сначала позвольте нам впустить полицию в этот дом — в его тишине есть что-то жуткое и загадочное.

— Нет, — ответила она. — Сначала пусть моего брата вынесут и поместят в безопасное место. Вы понесете его?

Она подняла глаза на инспектора Веймаута, на лице которого были написаны благоговейный страх и удивление.

Грозный детектив поднял мальчика осторожно и нежно, прошел через полутьму к лестнице, поднялся по ней и растворился во мраке. Глаза Найланда Смита лихорадочно горели. Он повернулся к Карамани.

— Вы не играете с нами? — сурово спросил он. — Мы выполнили свое обещание, теперь дело за вами.

— Не говорите так громко, — умоляюще сказала девушка. — Он близко, и, о Боже, я так боюсь его!

— Где он? — настаивал мой друг.

Теперь глаза Карамани подернулись пеленой страха.

— Вы не должны трогать его, пока здесь не появится полиция, — сказала она, но по направлению ее быстрых, возбужденных взглядов я понял, что теперь, когда ее брат в безопасности, она беспокоилась за меня, за меня одного. От этих взглядов у меня забурлила кровь; ведь Карамани была восточным сокровищем, которое любой мужчина из плоти и крови пожелал бы, зная, что оно в пределах досягаемости. Ее глаза были как озера-близнецы, полные тайны, желание исследовать которую у меня возникало не один раз.

— Посмотрите — за той занавеской, — ее голос был едва слышен, — но не входите. Даже в том положении, в каком он сейчас, я боюсь его.

Ее голос и ощутимое волнение говорили, что следует приготовиться к чему-то необычному. Трагедия и Фу Манчи всегда ходили рука об руку. Хотя нас было двое, и полиция была совсем рядом, мы находились в берлоге самого коварного убийцы, когда-либо приходившего с Востока.

В душе у меня была смесь странных чувств, когда я шел по мягкому ковру рядом с Найландом Смитом, когда отодвинул портьеру, закрывающую дверь, на которую указала Карамани И когда я посмотрел туда, за дверь, в тускло освещенную комнату, я забыл обо всем остальном.

Мы увидели маленькую квадратную комнату со стенами, задрапированными фантастическими китайскими гобеленами и полом, заваленным подушками. В углу, где слабый голубоватый свет лампы, стоявшей на низком столике, отбрасывал гротескные тени вокруг запавшего лица откинувшегося назад человека, мой взгляд остановился. Это был доктор Фу Манчи!

При виде его сердце готово было выпрыгнуть у меня из груди и, казалось, перестало биться совсем — так силен был ужас, который внушало мне присутствие этого человека. Судорожно уцепившись рукой за портьеру, я смотрел на него не отрываясь. Веки прикрывали злобные зеленые глаза, но тонкие губы сложились в подобие улыбки. Тогда Смит молча указал на руку, державшую маленькую трубку. В ноздри мне ударил тошнотворный запах, и мне наконец открылось значение тишины, царившей в доме, и той легкости, с которой пока шло осуществление нашего плана. Коварный мозг помутился — утонул в море животных, тупых снов.

Фу Манчи спал, обкурившись опиумом!

В тусклом свете видна была сеть тонких морщин, покрывавших желтое лицо от заостренного подбородка до самого верха огромного куполообразного лба и образовывавших глубокие темные ямы во впадинах под глазами. Наконец! Мы победили.

Я не мог определить глубину этого отталкивающего транса, в который впал Фу Манчи. Преодолев отвращение и забыв о предупреждении Карамани, я уже собрался войти в комнату, наполненную тошнотворными парами опиума, когда почувствовал на своей щеке нежное дыхание.

— Не входите! — услышал я приглушенный дрожащий голос Карамани. Ее маленькая рука вцепилась в мое плечо. Она оттащила меня и Смита от двери.

— Там опасно! — прошептала она. — Не входите в эту комнату. Пусть полиция как-нибудь доберется до него и вытащит наружу! Не входите в эту комнату!

Голос девушки истерически дрожал; глаза ее горели диким пламенем. Бешеная ненависть за страшные несправедливости, совершенные по отношению к ней и ее семье, сжигала ее, но страх перед Фу Манчи сдерживал ее и сейчас. Инспектор Веймаут сошел с лестницы и присоединился к нам.

— Я отправил мальчика к Раймэну в полицейский участок, — сказал он. — Полицейский врач присмотрит за ним до вашего приезда, доктор Петри. Все готово. Моторка у пристани, а весь дом под наблюдением. Где он? — Веймаут вытащил из кармана наручники и вопросительно поднял брови. Отсутствие каких-либо звуков или других признаков существования загадочного китайца, которого предстояло арестовать, сбивало его с толку.

Найланд Смит указал большим пальцем на портьеру.

Не успели мы вымолвить и слова, как Веймаут сделал шаг к двери. Он был человеком, который прямо шел к цели, а размышления оставлял на потом, чтобы заниматься ими на досуге. Более того, я думаю, что атмосфера этого места (хотя и опустевшее, оно было пропитано тяжелым, приторным запахом) начала действовать и на него. Он хотел стряхнуть ее с себя, быть активным и энергичным.

Он отодвинул портьеру и вошел в комнату. Смит и я вынуждены были следовать за ним. В дверном проеме мы все трое остановились, глядя на обмякшее тело, внушавшее ужас всему восточному и западному миру. Как ни беспомощен был Фу Манчи, он был по-прежнему страшен, хотя его гигантский интеллект был помутнен и отуплен опиумом.

Я слышал, как в полутемном зале, из которого мы только что ушли, Карамани испустила сдавленный крик. Но было слишком поздно.

Как бы подброшенные вулканом, шелковые подушки, инкрустированный стол с лампой с голубым абажуром, цветастые стены, растянувшаяся фигура, на чертах которой играл жуткий свет, — все затряслось и взлетело вверх!

Так почудилось мне, хотя в следующее мгновение я вспомнил, что происходило раньше с полами квартир Фу Манчи; я понял, что же с нами произошло. Мы попали в ловушку.

Я вспоминаю падение, но не помню его конец, не помню удара о дно. Я помню только, как я дрался за свою жизнь против чего-то, что меня душило, держа за горло. Я чувствовал, что задыхаюсь, но мои руки встречались только со смертоносной пустотой.

Я провалился в ядовитый колодец тьмы. Я не мог кричать. Я был беспомощен. Я не знал ничего о судьбе моих товарищей и не мог ни о чем догадаться.

Затем… я потерял сознание.

 

ГЛАВА XXV

УЖАСАЮЩИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

Меня нес по тускло освещенному месту, похожему на туннель, связанного и переброшенного через плечо как мешок, какой-то бирманец. Он был невысок, но выдерживал мой вес с явной легкостью. Меня страшно тошнило; тряска и неделикатное обращение привели меня в сознание. Руки и ноги у меня были связаны, и я висел, как мокрая тряпка; я чувствовал, что искра мучительно борющейся жизни, мерцавшая во мне, скоро погаснет навсегда.

Мне в голову пришла странная фантазия. В эти первые моменты моего возвращения в реальный мир мне показалось, что я похищен и меня тайно переправляют в Китай. Качаясь вниз головой за спиной бирманца, я сказал себе, что большие надутые штуки, беспорядочно разбросанные на дороге, — виды огромных поганок, незнакомых мне и растущих, по-видимому, в какой-то китайской провинции, в которой я находился.

Воздух был горячим и наполненным запахом гниющей растительности. Я не мог понять, почему несший меня бирманец так тщательно избегал касаться этих нездоровых наростов, выбирая извилистый путь через какие-то полуподвальные коридоры и обходя вздутые, неестественные грибы, с кошачьей ловкостью ступая среди них босыми смуглыми ногами.

Он прошел под низкой аркой, грубо сбросил меня на землю и убежал. Полуоглушенный, я лежал, наблюдая, как гибкое смуглое тело удалялось, растворяясь в отдаленных подвалах, стены и крыша которых испускали слабый фосфоресцирующий свет.

— Петри, — послышался где-то впереди слабый голос… — Это ты, Петри?

Это был голос Найланда Смита.

— Смит! — крикнул я, попытавшись сесть, но, почувствовав сильное головокружение и тошноту, чуть не потерял сознание.

Я опять услышал его голос, но не мог понять значения того, что он говорил. Моих ушей достиг звук ужасных ударов.

Вновь появился бирманец, согнувшись под тяжелым грузом, который он нес. Ибо, когда он шел, осторожно выбирая дорогу среди того, что я принял за распухшие грибы, я узнал в перекинутой через его плечо ноше обмякшее тело инспектора Веймаута. Я успел сравнить силу невысокого смуглого человечка с силой нильского жука, способного поднять вес, во много раз превышающий его собственный.

За ним появилась вторая фигура, которая сразу же привлекла все мое внимание.

— Фу Манчи! — Свистящий шепот моего друга донесся из скрывавшей его темноты.

Действительно, это был не кто иной, как Фу Манчи, — тот самый Фу Манчи, которого мы приняли за беспомощного. Я с изумлением осознал всю глубину его коварства и высокую степень мужества.

Он так умело притворился доведенным до бесчувствия курильщиком опиума, что сумел одурачить меня — медика; так ловко, что сумел обмануть Карамани, чьи знания его дурных привычек были намного больше моих. И, зная, что его ждет виселица, он выжидал, играя роль приманки, когда дом его был практически окружен полицией.

Потом мне не раз приходило в голову, что он пользовался этой комнатой специально для курения опиума, а западня была устроена для того, чтобы обезопасить его во время коматозного состояния.

Теперь изобретатель мышеловки, в которую мы неосмотрительно попали, шел через подвалы вслед за смуглым бирманцем, несшим Веймаута. Высоко над головой он держал фонарь, слабый свет которого (по-видимому, внутри него горела свеча) падал на настоящий лес гигантских грибов ядовитой окраски, вздувшихся, как гнойники, тянущихся по скользким сырым стенам, липнущим, как отвратительные паразиты, к видимой мне части свода.

Фу Манчи шел, пробираясь через ряды грибов так осторожно, как если бы эти уродливые, распухшие создания были головами ядовитых змей.

Раздававшиеся звуки ударов, которые не прекращались все это время, завершились грохотом чего-то разлетевшегося в щепки. Доктор Фу Манчи и его слуга, несший бесчувственного детектива, прошли под арку. Только один раз Фу Манчи оглянулся назад. Фонарь в его руке был потушен или спрятан. Я ждал, тупо перебирая в голове воспоминания о всех угрозах, высказанных этим жутким созданием, и вдруг до моих ушей донесся отдаленный шум голосов.

Затем он оборвался. Доктор Фу Манчи закрыл тяжелую дверь и, к моему удивлению, я обнаружил, что большая ее часть была стеклянной. Мерцание, игравшее на головках грибов, делало подвалы слабо светящимися, и с того места, где я лежал, я видел Фу Манчи, который негромким голосом говорил, обращаясь ко мне. Его голос с гортанными нотками и свистящим произношением некоторых слов не нес ни следа возбуждения. Было что-то нечеловеческое в непоколебимом спокойствии этого маньяка. Ибо он сейчас совершил такую дерзость, от которой я похолодел: в криках за стеклянной дверью я запоздало узнал голоса полицейских, вошедших в дом, — тех, кто должен был спасти нас и отправить китайского доктора на виселицу.

— Я решил, — медленно сказал он, — что вы более достойны моего внимания, чем я думал ранее. Человек, который может решить загадку Золотого Эликсира (я не решил ее, я просто украл некоторое количество), должен быть ценным приобретением для моего Совета. На мне лежит обязанность узнать, как далеко идут планы правительственного уполномоченного мистера Найланда Смита и Скотланд-Ярда. Следовательно, джентльмены, вы останетесь жить — пока!

— А ты будешь болтаться на виселице, — услышал я хриплый голос Веймаута, — в ближайшем будущем! Ты и вся твоя желтая банда!

— Не думаю, — был безмятежный ответ. — Большинство моих людей — в безопасности; некоторые служат матросами на морских судах, другие уехали иными путями. Ах!..

Это последнее междометие было единственным, что выдавало его возбуждение. На ядовитых оттенках заросших грибами проходов заплясал круг света, но ни звука не донеслось до нас, и это говорило о том, что стеклянная дверь была почти герметичной. Здесь было намного холоднее, чем в комнатах наверху, и головокружение постепенно исчезало, мозг прояснялся. Знай я, что должно было последовать, я бы проклял ясность ума, которая ко мне вернулась, я бы молился о забытье — лишь бы не видеть того, что случилось потом.

— Это Логан! — крикнул инспектор Веймаут, отчаянно пытаясь освободиться от веревок, которыми был связан. По его голосу было ясно, что он тоже приходит в себя после наркотиков, введенных всем нам зловещим доктором.

— Логан! — крикнул он. — Логан! Сюда, на помощь!

Крик ударился о стены замкнутого пространства и, казалось, не вышел за стены нашей темницы.

— Дверь не пропускает звуков, — услышал я насмешливый голос Фу Манчи. — Нам всем повезло, что это так. Это мое наблюдательное окно, доктор Петри, и вы получите уникальную возможность изучения науки о грибах. Я уже обращал ваше внимание на анестезические свойства обычного гриба-дождевика. Вы узнали эти пары? Ими была наполнена комната, в которую вы так стремительно провалились. С помощью изобретенного мною процесса я сильно повысил ценность дождевика как наркотического средства. Ваш друг, мистер Веймаут, оказался самым неподдающимся пациентом, но и ему хватило пятнадцати секунд.

— Логан! Помоги! На помощь! Сюда, эй!

Теперь в голосе Веймаута звучало нечто очень похожее на страх. Поистине, положение было столь жутким, что казалось почти нереальным. В дальние подвалы вошла группа людей. Впереди шел человек с электрическим карманным фонарем. Бледный луч фонаря проплясал от одутловатых серых грибов к другим, кошмарной формы и слепящего ядовитого блеска. Насмешливый голос страшного лектора продолжал:

— Обратите внимание на снегообразную поросль на крыше, доктор. Не заблуждайтесь насчет ее размеров. Это гигантская разновидность выращенной мною культуры. Вы в Англии знаете, как погибает обычная комнатная муха — ее находят прилипшей к оконному стеклу с налетом белой плесени. Я вырастил споры этой плесени колоссальных размеров. Заметьте, как интересно действует сильный свет на мои оранжевые и голубые грибки!

Рядом со мной раздался стон Найланда Смита, а Веймаут внезапно замолчал. Я сам чуть не завопил в ужасе. Я знал, что будет дальше. Я в одно страшное мгновение понял значение тусклого фонаря, медленного движения через подземную грибную плантацию, ту осторожность, с которой Фу Манчи и его слуга избегали касаться наростов. Теперь я знал, что Фу Манчи был величайшим ученым — знатоком грибов, что он был отравителем, перед которым итальянские мастера яда, Борджиа, были сопливыми детьми, и я понял, что детективы, сами того не зная, входили в долину смерти.

Затем она началась, эта неестественная сцена — вакханалия убийств. Блестящие цветные шляпки огромных поганок, о которых говорил китаец, взрывались, как настоящие бомбы, по мере того как белый луч фонаря выискивал их в темноте, где они только и могли существовать. Коричневатое облако — я не мог определить, жидкое или пыльное — поднялось в подвале. Я пытался закрыть глаза или отвернуться от закачавшихся фигур людей, попавших в эту отравленную западню. Это было бесполезно — я должен был смотреть.

Тот, кто держал лампу, уронил ее, но тусклый, таинственно мерцающий полумрак длился едва одну секунду. Яркий свет вспыхнул опять, несомненно зажженный адской рукой злодея, возобновившего свою лекцию:

— Отметьте симптомы бредового состояния, доктор!

Там, за стеклянной дверью, смеялись злосчастные жертвы, срывая с себя одежды, прыгая, как безумные, махая руками, — у них начиналось маниакальное возбуждение.

— Теперь мы выпустим на волю созревшие споры гигантской культуры, — продолжал злобный голос — Воздух второго подвала будет наполнен кислородом, и они немедленно начнут расти. Ах! Это триумф! Этот процесс — триумф моей научной деятельности!

Подобно снежному порошку, белые споры падали с крыши, замораживая корчащиеся фигуры отравленных людей. Перед моим потрясенным взором грибы росли, распространяясь от головы до ног каждого, кого они коснулись, обволакивая людей мерцающим саваном…

— Они мрут как мухи, — с внезапным лихорадочным возбуждением завопил Фу Манчи, и я почувствовал уверенность в том, что я уже давно подозревал: этот великолепный извращенный мозг мог принадлежать только маньяку-убийце, хотя Смит ни за что не хотел принять эту версию.

— Вот моя мухоловка! — вопил китаец. — А я — бог разрушения!

 

ГЛАВА XXVI

МЫ ТЕРЯЕМ ВЕЙМАУТА

Меня разбудило скользкое прикосновение тумана. Кульминация сцены в отравленных подвалах в сочетании с действием паров, которых я опять надышался, привела меня в бессознательное состояние, более того, мой рот был туго завязан тряпкой и я был крепко привязан к кольцу на палубе.

Повернув раскалывающуюся от боли голову влево, я сумел увидеть маслянистую воду; повернув ее вправо — багровое лицо инспектора Веймаута, также связанного и с кляпом во рту, лежавшего рядом, и одни только ноги Найланда Смита, потому что дальше я повернуть голову не мог.

Мы были на борту моторного баркаса. Я услышал ненавистный гортанный голос Фу Манчи, приглушенный и спокойный, и сердце у меня замерло при звуке голоса, который ему ответил. Это была Карамани. Его триумф был полным. Было ясно, что приготовления к его отъезду завершены; бойня, устроенная над полицейскими в подземных проходах, была последней дерзкой демонстрацией, на которую коварный китаец, конечно, не решился бы, не будучи уверенным в том, что сумеет безопасно выбраться из Англии.

Какая нас ждет судьба? Как он отомстит девушке, которая предала его в руки врагов? И что будет с этими врагами? Он, похоже, был полон решимости тайно переправить меня в Китай, но что он планировал в отношении Веймаута и Найланда Смита?

Почти в полной тишине баркас медленно шел через туман. За кормой затихал в отдалении нестройный шум дока и пристани. Впереди висела пелена тумана, закрывавшая глазу движение судов великой реки, но через эту пелену прорывался зов сирен и звон колокольчиков.

Плавное движение гребного винта замерло. Баркас лежал на волнах, слегка покачиваясь.

Отдаленный вибрирующий звук становился громче, и через дымку тумана на нас что-то надвигалось.

Прозвенел колокольчик, и я услышал в тумане голос, который был мне знаком. Я чувствовал, как беспомощно извивается в своих путах Веймаут, слышал его бессвязное бормотание, и понял, что он тоже узнал голос.

Это был голос инспектора Раймэна из речной полиции; их баркас был рядом с нашим!

— Эй! Эй!

Меня пробрала дрожь лихорадочного возбуждения. Они окликали нас. На нашем баркасе не было огней, но теперь, не обращая внимания на боль, прострелившую меня от позвоночника до черепа, я вытянул шею влево — через туман сердито светился левый фонарь полицейского баркаса.

Я не мог ничего крикнуть, разве что издать мычание, и мои товарищи были так же беспомощны. Положение было отчаянное. Видела ли нас полиция, или окликнула баркас просто случайно?

Огонь двигался ближе.

— Баркас! Эй!

— Они видели нас! — коротко сказал гортанный голос Фу Манчи, и наш ходовой винт опять заработал, мы полетели вперед в полосу темноты. Свет полицейской моторки становился все слабее, пока не исчез совсем. Но я слышал голос кричавшего Раймэна.

— Полный вперед! — донеслось из темноты. — Лево руля! Лево руля!

Темнота сомкнулась над нами. Полицейский баркас остался далеко за кормой, а мы гнали в глубину тумана, в сторону моря, хотя тогда я этого не знал.

Мы неслись вперед и вперед, по растущей морской зыби. Один раз на нас надвинулась черная громада.

Наверху вспыхивали огни, звенели колокольчики, туман прорезали непонятные крики. Баркас опасно кренился по носу и бортам, но сумел выровняться, несмотря на напор волны лайнера, который чуть было не поставил последнюю точку в этом рассказе. Это путешествие напоминало другое, в самом начале нашей охоты за желтым дьяволом, но оно было несравненно более ужасным, ибо теперь мы были целиком во власти Фу Манчи.

Какой-то голос забормотал мне в ухо. Я повернул голову; инспектор Веймаут поднял руки и частично сдвинул повязку со своего рта.

— Я вожусь с этими веревками с тех пор, как мы оставили эти вонючие подвалы, — прошептал он. — У меня все запястья изрезаны, но если бы я сумел вытащить нож и распутать ноги…

Смит толкнул его своими связанными ногами. Детектив сдвинул повязку обратно на место и спрятал руки за спину. На корме появился доктор Фу Манчи в пальто, но без шляпы, таща за собой Карамани. Он уселся на подушки рядом с нами, и я видел его бесцветные зубы в тусклом полумраке, к которому мои глаза уже начинали привыкать.

— Доктор Петри, — сказал он, — вы будете почетным гостем в моем доме в Китае. Вы поможете мне революционизировать химическую науку. Мистер Смит, я боюсь, что вы знаете о моих планах больше, чем, по моему мнению, должны знать, и я хотел бы выяснить, есть ли человек, которому вы все это открыли. Там, где вам откажет память, а мои иглы и проволочные жакеты окажутся неэффективными, возможно, более точными будут воспоминания инспектора Веймаута.

Он повернулся к сжавшейся девушке, которая отпрянула от него в ужасе. На нее жалко было смотреть.

— Сейчас в моих руках, доктор, — продолжал он, — шприц, заряженный редкой культурой, что-то среднее между бациллами и грибами. Вы, похоже, проявляли чрезмерный интерес к прелестным щечкам и губкам, которые делают мою Карамани такой очаровательной, к гибкой грации ее движений и свету в ее глазах. Пока существуют такие отвлекающие соблазны, вы не сможете полностью посвятить свой ум научным исследованиям, которые вам предстоят. Одно прикосновение острого кончика иглы, и несравненная Карамани превратится в сварливую каргу, бешеную, безумную…

В следующее мгновение он был сбит с ног по-бычьи навалившимся на него Веймаутом!

Карамани, нервы которой были на пределе, с душераздирающим рыданием сползла на палубу и лежала неподвижно, без сил. Я сумел, бешено извиваясь в своих путах, сесть, и связанный Смит перекатился в сторону, когда детектив и китаец вместе грохнулись на палубу.

Правая ручища Веймаута держала желтое горло доктора, левая стиснула правую руку китайца с зажатой в ней иглой.

Теперь я мог видеть весь баркас, и, насколько возможно было различить в тумане, только еще один человек был на борту — полуодетый смуглый бирманец, стоявший у руля, именно тот, кто нес нас через подвалы. Сумерки сгущались, и создавалось впечатление, что я нахожусь в закрытом темном ящике. Стук мотора, свистящее дыхание двоих людей в смертельной схватке, где так много поставлено на карту, — только эти звуки да бурлящая вода за кормой нарушали жуткую тишину.

Постепенно, со змеиной ловкостью, производившей страшное и жуткое впечатление, Фу Манчи сводил на нет преимущество, сначала имевшееся у Веймаута. Его когтистые пальцы-клешни накрепко вцепились в горло верзилы-полицейского; правая рука со смертоносной иглой давила вниз левую руку противника. Сначала он был внизу, но теперь одолевал Веймаута, подминая его под себя. Его физическая выносливость, наверное, была поистине изумительной. Свистящее дыхание вырывалось из его ноздрей; Веймаут явно уставал.

Внезапно полицейский изменил тактику. Нечеловеческим усилием, к чему его, мне кажется, побуждало неумолимое приближение иглы, он поднял Фу Манчи, держа его за горло и за руку, и швырнул в сторону от себя.

Но хватка китайца не ослабла, и оба борца свалились одним извивающимся клубком на подушки левого борта. Баркас накренился, и кляп в моем рту задушил крик ужаса: Фу Манчи, пытавшийся вырваться из рук детектива, потерял равновесие, упал назад и, не отпуская Веймаута, соскользнул в реку.

Обоих проглотил туман.

Бывают мгновения, когда человек не может вспомнить, что же именно он чувствовал, — мгновения настолько страшные, что милосердная память отказывается хранить эмоции, ими вызванные. Это был один из подобных случаев. В моей голове царил хаос. Я смутно увидел, или мне показалось, что бирманец, стоявший на носу, оглянулся и выпустил из рук штурвал. Курс изменился.

Сколько времени прошло между трагическим концом этой борьбы гигантов и моментом, когда перед нами внезапно появилась черная стена? Этого я сказать не могу.

Я почувствовал страшный рывок, от которого у меня помутилось в голове. Мы сели на мель. Последовал громкий взрыв, и я ясно помню, что смуглый рулевой прыгнул с борта в туман; больше я его не видел.

Нас заливала вода.

Полностью осознавая неминуемую гибель, я бешено рвал путы, но мои руки не были так сильны, как руки бедного Веймаута, и я начал уже смиряться с ужасной и неизбежной возможностью смерти. Утонуть в шести футах от берега!

Рядом со мной крутился, пытаясь освободиться, Найланд Смит. Я думаю, его цель была дотянуться до Карамани, чтобы поднять ее. Ему это не удалось, зато удалось прибывающей воде. Из самых недр моей души в небо вознеслась благодарная молитва, когда я увидел, что она пошевелилась, подняла руки и сжала ими голову, когда я увидел огромные, полные ужаса глаза, сверкавшие через пелену тумана.

 

ГЛАВА XXVII

НА КВАРТИРЕ У ВЕЙМАУТА

Мы оставили разбитый баркас всего за несколько секунд до того, как его корма погрузилась в воду. Мы не имели понятия, где находился берег, на который мы попали. Но по крайней мере это была суша, и мы освободились от доктора Фу Манчи.

Смит стоял, глядя на реку.

— Боже мой! — тяжело вздыхал он. — Боже мой!

Он, как и я, думал о Веймауте.

Когда спустя час нас обнаружила патрульная лодка (на низинах, ниже по течению от Гринвича) и мы услышали, что в отравленных подвалах погибли восемь человек, нам сообщили и новости о нашем храбром товарище по оружию.

— Там, в тумане, сэр, — отрапортовал инспектор Раймэн, который был за начальника; он не мог совладать со своим голосом, — там был жуткий вой и хохот, который будет мне сниться не одну неделю.

Карамани, которая прижалась ко мне, как напуганный ребенок, задрожала, и я понял, что игла сделала свое дело, несмотря на гигантскую силу Веймаута.

Смит шумно сглотнул.

— Я молю Бога, чтобы река забрала этого желтого сатану, — сказал он. — Я бы год моей жизни отдал, чтобы увидеть его крысиное тело на конце крюка патрульной лодки!

Грустной компанией плыли мы той ночью через туман, домой. Это выглядело почти как дезертирство — оставить место, где Веймаут доблестно сражался в своем последнем бою. Наша беспомощность была трогательной и жалкой, и, хотя даже будь эта ночь ясной, как хрусталь, я сомневаюсь, что мы могли действовать по-другому, все равно мне пришло в голову, что эта зловонная сумеречная тьма была еще одним врагом, принудившим нас к трусливому отступлению.

Но потребность в нашей деятельности была так велика, а мотивы проявления инициативы так многочисленны, что вскоре у нас появилось дело, которое помогло снять с нас напряжение, вызванное этими печальными событиями.

Нужно было подумать о Карамани и ее брате. Мы собрали совет, на котором решили поселить их пока в гостинице.

— Я устрою, — прошептал мне Смит, так как девушка наблюдала за нами, — чтобы там было патрулирование день и ночь.

— Ты ведь не думаешь…

— Петри! Я не могу и не смею думать, что Фу Манчи мертв, пока не увижу это собственными глазами!

В соответствии с этим мы перевезли прекрасную восточную девушку и ее брата из роскошного дворца в зловонном окружении низовьев Темзы. Я не буду останавливаться на последнем акте трагедии в отравленных подвалах, чтобы не быть обвиненным в попытке нагромождать ужасы ради самих ужасов. Пожарные в специальных шлемах, предохраняющих от заражения, вынесли тела жертв, завернутые в живые саваны.

От Карамани мы узнали много о Фу Манчи, но мало о ней самой.

— Кто я такая? Неужели моя бедная жизнь кого-нибудь интересует? — отвечала она на вопросы, касающиеся ее биографии.

И опускала длинные ресницы.

Мы узнали, что дакойтов, привезенных китайцем в Англию, вначале было семеро. Если вы следили за нашим повествованием, вы знаете, что, благодаря нам, ряды бирманцев весьма поредели. Теперь в Англии, видимо, оставался только один. Они жили в палатках на участке земли недалеко от Виндзора (после пожара мы узнали, что доктор купил его в вечное пользование). Вся его деятельность осуществлялась вдоль Темзы. Другие члены его группы занимали квартиры в различных частях Ист-Энда, где собираются моряки всех национальностей. Заведение Шень Яна было их штаб-квартирой в Ист-Энде. Фу Манчи использовал корпус списанного корабля со времени своего приезда в качестве лаборатории для определенного вида экспериментов, нежелательных поблизости от места его проживания.

Однажды Найланд Смит спросил девушку, не было ли у китайца личного морского судна, и она ответила утвердительно. Она, правда, никогда не была на его борту и даже никогда его не видела, поэтому не могла дать нам какой-либо информации о характере судна. Оно отплыло в Китай.

— Вы уверены, — стремительно спросил Смит, — что оно действительно ушло?

— Я так поняла; и поняла, что поэтому мы будем следовать другим маршрутом.

— Смог бы Фу Манчи плыть на пассажирском судне?

— Я не могу сказать, каковы были его планы.

Поэтому легко объяснить то состояние абсолютной неопределенности, в котором мы провели дни, последовавшие за трагедией, лишившей нас нашего товарища. Я живо вспоминаю сцену, происшедшую в доме бедняги Веймаута во время нашего посещения. Я тогда познакомился с братом инспектора, Джеймсом Веймаутом. Найланд Смит дал ему подробный отчет о том, что происходило.

— Там в тумане, — устало заключил он, — все это казалось весьма нереальным.

— О Боже, как жаль, что это не так!

— Аминь, мистер Веймаут. Но ваш брат погиб как герой. Если бы избавление мира от Фу Манчи было единственным добрым делом на его счету, его жизнь уже была бы отдана не зря.

Джеймс Веймаут молчал и задумчиво курил. Уютный маленький коттедж всего в четырех с половиной милях к юго-востоку от собора Святого Павла, с небольшим садиком в тени высоких деревьев, стоявших вдоль деревенской улицы еще до того, как появились первые автобусы, был уединенным и мирным, как тысячи таких же по всей Англии. Но теперь на него легла другая тень, холодная и страшная. Воплощенное зло пришло с неведомого Востока и в своей агонизирующей злобе коснулось этого дома.

— Здесь есть две вещи, которых я не понимаю, сэр, — продолжал Джеймс Веймаут. — Что означал ужасный хохот, который речная полиция слышала в тумане? И где находятся тела?

Карамани, сидевшая подле меня, задрожала при этих словах. Смит, чей беспокойный дух заставлял его беспрестанно ходить по комнате, остановился и посмотрел на нее.

В эти последние дни его геркулесовых трудов в попытке избавить Англию от нечистого духа, впившегося в ее тело, мой друг стал еще более худым и нервным. Его долгое пребывание в Бирме сделало его сухощавым, а от природы смуглую кожу — темно-бронзовой, но сейчас его глаза стали лихорадочно блестящими, а лицо — таким худым, что временами оно казалось просто истощенным. Но я знал, что он, как всегда, в форме.

— Эта леди может ответить на ваш первый вопрос, — сказал он. — Она и ее брат некоторое время принадлежали к слугам Фу Манчи. В сущности, мистер Веймаут, Карамани была рабыней, как и подразумевает ее имя.

Веймаут взглянул на прекрасное, обеспокоенное лицо Карамани с почти неприкрытым недоверием.

— Вы не похожи на китаянку, мисс, — сказал он, невольно любуясь ею.

— Я не из Китая, — ответила Карамани. — Мой отец был чистый бедуин. Но моя история здесь ни при чем. (Иногда в ее манере говорить появлялось что-то повелительное, что усиливалось музыкальным акцентом ее голоса.) Когда вашего храброго брата, инспектора Джона Веймаута, и доктора Фу Манчи поглотила река, в руке Фу Манчи была отравленная игла. Хохот означал, что игла сделала свое дело. Ваш брат сошел с ума!

Веймаут отвернулся, чтобы не показать, как ему тяжело.

— Что было на иголке? — спросил он охрипшим голосом.

— Какой-то препарат из яда болотной гадюки, — ответила она. — Он вызывает безумие, но не обязательно смерть.

— У него было бы мало шансов, — сказал Смит, — даже если бы он был в абсолютно здравом рассудке. Во время этой схватки мы были на значительном расстоянии от берега и стоял непроницаемый туман.

— Но как вы объясняете тот факт, что ни одно из тел не было обнаружено?

Раймэн из речной полиции говорит, что тех, кто пропадает в том месте, не всегда находят или находят значительное время спустя.

Из верхней комнаты послышался слабый звук. Сообщение о трагическом событии, случившемся в тумане на Темзе, повергло в отчаяние бедную миссис Веймаут.

— Ей не сказали и половины правды, — пояснил ее деверь. — Она не знает об отравленной игле. Что же за дьявол был этот доктор Фу Манчи! — Он взорвался бешеной ненавистью. — Джон никогда мне много не рассказывал, и почти никакая информация не просочилась в газеты. Кто он? Что он? — Его вопрос был обращен и к Смиту и к Карамани.

— Доктор Фу Манчи, — ответил первый, — был воплощенным выражением китайского коварства; такой феномен появляется лишь раз в течение жизни многих поколений. Он был сверхчеловеком невероятного таланта, который, если бы захотел, смог бы революционизировать науку. В некоторых частях Китая ходит поверье, согласно которому при определенных условиях (одно из них — близость заброшенного кладбища) злой дух, проживший бесчисленное количество веков, может войти в новорожденного. Все мои усилия пока не позволили мне проследить генеалогию Фу Манчи. Даже Карамани не может мне в этом помочь. Но иногда мне приходило в голову, что он из очень старого рода Чень Су и что он родился как раз в тех своеобразных условиях, упомянутых в этой легенде!

Видя наши изумленные взгляды, Смит коротко и невесело рассмеялся.

— Бедный старина Веймаут! — отрывисто сказал он. — Я полагаю, что мои труды завершены; но я далек от торжества. Есть какие-либо улучшения в состоянии миссис Веймаут?

— Очень небольшие, — был ответ, — она лежит в полубессознательном состоянии с тех пор, как узнала о муже. Никто не думал, что она так тяжело это воспримет. Однажды нам даже показалось, что она сходит с ума. У нее появились галлюцинации.

Смит резко обернулся к Веймауту.

— Какого характера? — быстро спросил он.

Тот нервно щипал свои усы.

— С ней все время находится моя жена, — объяснил он, — с тех пор, как это случилось, и в последние три ночи бедная вдова Джона кричала в одно и то же время — в половине третьего, — что кто-то стучится в дверь.

— Какую дверь?

— Вон ту — дверь на улицу.

Все глаза посмотрели в указанном направлении.

— Джон часто приходил домой из Скотланд-Ярда в половине третьего, — продолжал Веймаут, — поэтому мы, естественно, подумали, что бедная Мэри тронулась умом. Но прошлой ночью — ничего удивительного — моя жена не могла заснуть и в половине третьего тоже бодрствовала.

— Ну, и?

Найланд Смит уже стоял рядом, впившись в него глазами.

— Она тоже слышала стук.

Солнце заливало уютную маленькую гостиную, но, признаюсь, при словах Джеймса Веймаута внутри у меня пробежал жуткий холодок. Карамани положила свою руку на мою, как ребенок, пытающийся успокоить взрослого. Рука ее была прохладной, но ее прикосновение взволновало меня. Ведь Карамани была не ребенком, а девушкой редкой красоты — жемчужиной Востока, за которую могли бы вести войны короли и падишахи.

— И что дальше? — спросил Смит.

— Она боялась пошевелиться, боялась выглянуть в окно.

Мой друг повернулся и посмотрел на меня пристальным взглядом.

— Массовая галлюцинация, Петри?

— По всей вероятности, — ответил я. — Вы должны освободить свою жену от этих тяжелых обязанностей, мистер Веймаут. Слишком большое напряжение для неопытной сиделки.

 

ГЛАВА XXVIII

СТУК В ДВЕРЬ

Как мало мы достигли из того, на что надеялись, преследуя Фу Манчи! За исключением Карамани и ее брата (которые были скорее жертвами, чем пособниками китайского доктора), ни один человек из этой грозной компании не попал в наши руки живым. Проход Фу Манчи по нашей земле был отмечен зверскими преступлениями. Большая часть правды о нем (не говоря уже о последних событиях) не была опубликована. Полномочия Найланда Смита были достаточно велики, чтобы контролировать прессу.

Если бы он не наложил табу на публикации, всю страну охватила бы настоящая паника, ибо в нашей среде находился монстр, сверхчеловек-дьявол.

Тайная деятельность Фу Манчи всегда концентрировалась вдоль великого водного пути — Темзы. В том, как закончился его путь, чувствовалась справедливость Всевышнего: Темза взяла того, кто долго использовал реку для переброски своих адских войск. Нет больше желтолицых людей, бывших орудиями его злой воли; нет больше гигантского интеллекта, управлявшего сложной машиной истребления; Карамани, чью красоту он использовал в качестве приманки, наконец свободна и больше не будет своей улыбкой заманивать людей в лапы смерти только ради того, чтобы сохранить жизнь своему брату.

Я не сомневаюсь, что есть многие, кто будет относиться к восточной девушке с ужасом. Я прошу их простить меня за то, что я относился к ней совсем по-другому. Ни один человек, кто видел ее, не мог ее осудить, не выслушав. Многие, посмотрев в ее глаза и найдя то, что нашел я, простили бы ей любое преступление.

То, что она мало ценила человеческую жизнь, не должно нас удивлять. Ее национальность, ее история дают достаточно оправданий для поведения, непозволительного для европейской девушки с таким же уровнем культуры.

Но позвольте признаться, что в некоторых отношениях ее характер остался для меня загадкой. Для моих близоруких западных глаз душа Карамани была закрытой книгой. Но ее тело было настолько прелестным; ее красота настолько совершенной — из тех, что являются источником вдохновения и восторга восточных поэтов. Привлекательность ее глаз состояла в том, что они смотрели по-восточному вызывающе, ее губы, даже в спокойном состоянии, дразнили и насмехались. В ней Восток был Западом, а Запад — Востоком.

И, наконец, несмотря на ее страшную биографию, несмотря на презрительную надменность, на которую она была способна, она все же являлась незащищенной девочкой, по годам — почти ребенком, которого судьба подбросила мне. По ее просьбе мы заказали билеты для нее и ее брата до Египта. Пароход должен был отплыть через три дня. Но прекрасные глаза Карамани были печальны, и я часто видел слезы на ее темных ресницах. Должен ли я пытаться описать мои бурные, противоречивые чувства? Это будет бесполезным, так как я сам знаю, что это невозможно. Ибо в этих темных глазах горел огонь, который я не мог видеть; эти шелковые ресницы скрывали послание, которое я не смел прочесть.

Найланд Смит не был слепым, он понимал всю сложность положения. Я могу честно и уверенно сказать, что он был единственным человеком, единственным из моих знакомых, кто, увидев Карамани, не потерял головы. Мы старались отвлечь ее мысли от недавних трагедий с помощью развлечений и забав, хотя, пока тело бедного Веймаута находилось во власти реки, наша со Смитом вымученная веселость являла собой жалкое зрелище; и я мрачно гордился тем восхищением, которое везде вызывала прелесть Карамани. В те дни я узнал, как редки действительно прекрасные женщины.

Однажды мы оказались на выставке акварелей на Бонд-стрит. Карамани живо интересовалась сюжетами рисунков, которые сплошь были посвящены Египту. Как обычно, ее появление вызвало перешептывание присутствовавших, как и появление ее брата Азиза, который впитывал новизну этого мира, выйдя из дома Фу Манчи, где он был похоронен заживо.

Внезапно Азиз схватил сестру за руку и что-то быстро зашептал по-арабски. Я увидел, как побледнело ее лицо цвета персика, как в ее глазах появился дикий ужас, превращая ее в затравленную Карамани былых времен. Она повернулась ко мне.

— Доктор Петри, он говорит, что Фу Манчи — здесь.

— Где? — рявкнул Найланд Смит, молниеносно поворачиваясь к нам от картины, которую он осматривал.

— В этой комнате! — прошептала она, украдкой опасливо оглядываясь кругом. — Что-то говорит Азизу, что он рядом, и я тоже чувствую непонятный страх. О, неужели он не мертв?

Она крепко стискивала мою руку. Ее брат осматривал посетителей своими большими бархатными глазами. Я изучающе посмотрел на лица; Смит внимательно всматривался в окружающих, готовый в любое мгновение броситься на врага, нервно теребя мочку своего уха. Услышав имя могучего противника белой расы, он напрягся, как струна.

Несмотря на наши объединенные усилия, нам не удалось обнаружить в толпе посетителей никого, кто напоминал бы китайского доктора.

Кто мог бы не узнать эту длинную тощую фигуру с приподнятыми плечами; походку, которую невозможно описать и которую я могу сравнить только с походкой неуклюжей кошки?

Затем, над головами группы людей, стоявших у двери, я увидел Смита, всматривавшегося в кого-то, кто прошел по другому залу. Отойдя в сторону, я тоже сумел увидеть этого человека.

Это был высокий старик в черном пальто и поношенной шелковой шляпе, с длинными седыми волосами и бородой патриарха. На нем были солнцезащитные очки, и он медленно шел, опираясь на палку.

Худощавое лицо Смита побледнело. Быстро взглянув на Карамани, он пошел наперерез старику.

Неужели это доктор Фу Манчи?

Прошло уже много дней с тех пор, как, уже полузадушенного железной хваткой инспектора Веймаута, Фу Манчи на наших глазах поглотили воды Темзы. Полиция еще искала его тело и тело его последней жертвы. Опираясь на информацию, предоставленную Карамани, полиция обыскала все известные притоны группы убийц. Но все указывало на то, что группа была распущена и рассеялась; что мастер таинственных смертей, руководивший ею, перестал существовать. Но Смит не был удовлетворен, да и я, признаюсь, тоже. Была установлена слежка во всех портах, в подозрительных районах проводилось патрулирование каждого дома. Неведомая широкой публике, велась тайная война, в которой все власти вышли на битву с одним-единственным человеком! Но этот единственный человек был воплощением зла Востока.

Когда мы подошли к Смиту, он разговаривал со швейцаром у двери. Мой друг повернулся ко мне.

— Это профессор Дженифер Монд, — сказал он. — Швейцар хорошо его знает.

Разумеется, имя знаменитого ориенталиста было мне знакомо, хотя до этого я его не видел.

— Профессор уезжал на Восток, когда я последний раз там стоял, сэр, — сказал швейцар. — Я его часто видел. Но он эксцентричный старый джентльмен. Живет как будто в своем собственном мире. По-моему, он недавно вернулся из Китая.

Найланд Смит стоял в неуверенности, раздраженно цокая языком. Я услышал, как Карамани с облегчением вздохнула, и увидел, что ее щеки вновь приобретают естественный цвет.

Она улыбнулась трогательной извиняющейся улыбкой.

— Если он был здесь, то ушел, — сказала она. — Мне больше не страшно.

Смит поблагодарил швейцара за информацию, и мы оставили галерею.

— Профессор Дженифер Монд, — пробормотал мой друг, — так долго жил в Китае, что превратился в китайца. Я никогда его не встречал, никогда раньше не видел, но я думаю…

— Что ты думаешь, Смит?

— Я думаю, а не мог ли он быть одним из союзников доктора?

Я изумленно воззрился на него.

— Если нам вообще следует придавать какое-то значение этому случаю, — сказал я, — то мы должны помнить, что у мальчика и у Карамани создалось впечатление, что доктор Фу Манчи находился здесь — собственной персоной.

— Я придаю значение этому случаю, Петри, — с нажимом сказал он, — они по природе чувствительны к таким впечатлениям. Но я сомневаюсь, что даже сверхчувствительный Азиз мог отличить скрытое присутствие пособника доктора от его личного присутствия. Я обращусь к самому профессору Джениферу Монду.

Но по воле судьбы многое должно было произойти, прежде чем Смит смог посетить профессора.

Отправив Карамани и ее брата в гостиницу, где они были в безопасности (отель по приказу Смита наблюдался ночью и днем четырьмя сотрудниками), мы вернулись в мой тихий загородный домик.

— В первую очередь, — сказал Смит, — давай посмотрим, что мы можем узнать о профессоре Монде.

Он пошел к телефону и позвонил в Скотланд-Ярд. Прошло некоторое время, пока мы получили требуемую информацию. В конце концов мы узнали, что профессор был чем-то вроде отшельника, имел мало знакомых и еще меньше друзей.

Он жил один в комнатах в Нью-Инн-корт на Кейри-стрит. Приходящая уборщица наводила порядок, когда это казалось необходимым профессору, который не держал постоянной прислуги. Когда он бывал в Лондоне, его довольно часто видели в Британском музее, где его невзрачно одетая фигура стала хорошо знакомой сотрудникам музея. Когда он отсутствовал в Лондоне — а он отсутствовал большую часть времени в году, — никто не знал, куда он уезжал. Он никогда не оставлял адреса, куда можно было послать письма.

— Сколько времени он уже в Лондоне? — спросил Смит.

Из Скотланд-Ярда ответили, что примерно с неделю, согласно справке из Нью-Инн-корт.

Мой друг повесил трубку и начал беспокойно ходить по комнате. Он вытащил свою обгоревшую вересковую трубку и набил ее грубо нарезанной табачной смесью, целого фунта которой ему едва хватало на неделю. Он был одним из тех неаккуратных курильщиков, которые оставляют торчащие из трубки клочья табака и, прикуривая, рассыпают тлеющие крошки по всему полу.

Послышался звонок, и вошла служанка.

— К вам мистер Джеймс Веймаут, сэр.

— Вот как! — воскликнул Смит. — Что бы это значило?

Вошел Джеймс Веймаут, массивный и цветущий и в некоторых отношениях необычайно напоминающий своего брата Джона, а в других — так же необычайно непохожий на него. Теперь, в этом черном костюме, он выглядел весьма мрачно, и в его голубых глазах я прочел сдерживаемый страх.

— Мистер Смит, — начал он, — в Мейпл-коттедже происходит что-то жуткое.

Смит выкатил большое кресло.

— Садитесь, мистер Веймаут, — сказал он. — Я не очень удивлен. Но я весь внимание. Что произошло?

Веймаут взял сигарету из протянутой мной коробки и налил себе виски. Рука его дрожала.

— Этот стук, — объяснил он. — Он был опять ночью после вашего ухода, и миссис Веймаут — ну, то есть моя жена — почувствовала, что она не может больше там оставаться ночью, одна…

— Она смотрела в окно? — спросил я.

— Нет, доктор, она боялась. Но я провел прошлую ночь внизу, в гостиной — и я выглянул!

Он отпил большой глоток из стакана. Найланд Смит, сидя на краю стола с потухшей трубкой в руке, внимательно смотрел на него.

— Признаюсь, я не сразу выглянул, — продолжал Веймаут. — Было что-то такое зловещее в этом стуке, джентльмены, стуке посреди ночи. Я подумал, — его голос задрожал, — о бедном Джоне, как он лежит где-то в речном иле, и, о Боже, мне пришло в голову, что это Джон стучит, и я не осмеливался даже представить себе, как он мог выглядеть!

Он наклонился вперед, подперев кулаком подбородок. Несколько мгновений мы все молчали.

— Я знаю, я струхнул, — продолжал он охрипшим голосом. — Но когда на лестницу вышла жена и шепнула: «Вот оно, опять. Что же это, о Боже!», я начал вынимать засов из двери. Стук прекратился. Все было тихо. Я слышал, как Мэри, его вдова, всхлипывала наверху, и это было все. Я стал открывать дверь — потихоньку, совсем бесшумно.

Он остановился, прочистил горло и продолжал:

— Ночь была светлая, и на улице не было ни души. Но где-то на тропинке, когда я глядел с крыльца, я услышал ужасные стоны! Они слабели и слабели. И потом — я мог поклясться, что я слышал, как кто-то смеется! Здесь мои нервы сдали, и я опять захлопнул дверь.

Рассказ об этих таинственных и жутких вещах вновь вызвал к жизни естественное чувство страха, которое они породили. Нетвердой рукой он поднял свой стакан и осушил его до дна.

Смит зажег спичку, прикурил и вновь принялся ходить по комнате. Его глаза буквально полыхали огнем.

— Можно сегодня на ночь увести миссис Веймаут из дома? К вам, например? — вдруг спросил он.

Веймаут удивленно поднял глаза.

— Она в очень подавленном состоянии, — ответил он и взглянул на меня. — Может быть, доктор Петри скажет свое мнение?

— Я приду осмотрю ее, — сказал я. — Но что ты хочешь делать, Смит?

— Я хочу услышать этот стук! — гаркнул он. — Но когда я буду делать то, что сочту нужным, я не хочу быть стеснен присутствием больной женщины.

— Во всяком случае, ее состояние допускает применение снотворного, — предположил я. — Это решит вопрос?

— Отлично! — воскликнул Смит. Он был сильно возбужден. — Я надеюсь, что ты это дело устроишь, Петри. Мистер Веймаут, — повернулся он к гостю, — я буду у вас этим вечером не позже двенадцати.

Веймаут почувствовал большое облегчение. Я попросил его подождать, пока я приготовлю микстуру для больной. Когда он ушел, я спросил:

— Что, по-твоему, означает этот стук, Смит?

Он выколотил свою трубку о каминную решетку и лихорадочно начал вновь набивать ее табаком из старенького кисета.

— Я не смею сказать, ни на что я надеюсь, Петри, — ответил он, — ни чего опасаюсь.

 

ГЛАВА XXIX

НОВАЯ ВСТРЕЧА

Когда мы отправились в Мейпл-коттедж, уже сгущались сумерки. Найланд Смит живо интересовался особенностями местности. Вдоль дороги, по которой мы шли, тянулась высокая старинная стена, затем сменившаяся ветхим забором.

Мой друг, посмотрев через дыру в заборе, сказал:

— Здесь довольно большой участок земли, пока не очень застроенный. С одной стороны — густой лес, а внизу, похоже, должен быть пруд.

На дороге царила тишина, и мы ясно слышали приближающиеся шаги полисмена. Смит все смотрел в дыру в заборе, пока полицейский не поравнялся с ним. Смит спросил:

— Скажите, констебль, этот участок земли идет до самой деревни?

Полицейский, который рад был возможности поговорить, с готовностью остановился, засунув большие пальцы рук за ремень.

— Да, сэр. Говорят, что скоро проведут три новые дороги отсюда до холма.

— Здесь, должно быть, раздолье бродягам?

— Я иногда видел некоторых подозрительных субъектов. Но после наступления темноты здесь может спрятаться целая армия и никто не узнает.

— А часто происходят кражи со взломом в прилегающих домах?

— О нет. Любимое занятие бродяг в этих местах — это стащить бутылку молока или батон хлеба сразу после того, как они доставляются к дверям булочником и молочником. В последние дни это происходит особенно часто. Моему сменщику даны специальные указания быть особенно бдительным по утрам! — Полицейский широко улыбнулся. — Даже если он и поймает кого-нибудь, то на мелочи, а не по-крупному.

— Не скажите, — рассеянно сказал Смит. — Может быть, и нет. В такую жару, наверное, тяжело работать, не промочив горло. Доброй ночи!

— Доброй ночи, сэр, — ответил констебль, получив полкроны, — спасибо вам.

Смит смотрел ему вслед, задумчиво потягивая себя за мочку уха.

— Не знаю, может быть, это будет и крупное дело, — пробормотал он. — Пойдем, Петри.

Он не сказал больше ни слова, пока мы не подошли к воротам Мейпл-коттеджа, где стоял полицейский в штатском, явно ожидая Смита.

— Вы нашли подходящее место для укрытия? — быстро спросил мой друг.

— Да, сэр, — был ответ. — Здесь мой напарник, Кент. Заметьте, что его отсюда не видно.

— Не видно, — согласился Смит, вглядываясь в окружающую местность. — Действительно не видно. Где он?

— За разбитой стеной, — объяснил тот, показывая. — Через вон те заросли плюща ясно просматривается входная дверь коттеджа.

— Хорошо. Будьте внимательны. Если ко мне придет посыльный, его нужно перехватить, как вы понимаете. Никто не должен нас беспокоить. Вы узнаете посыльного. Это будет один из ваших парней. Если он придет — прокричите три раза криком совы.

Мы прошли к крыльцу коттеджа. В ответ на звонок Смита вышел Джеймс Веймаут, который, видимо, почувствовал большое облегчение при нашем приходе.

— Первым делом, — быстро сказал мне мой друг, — давай-ка бегом наверх и осмотри больную.

Я последовал за Веймаутом вверх по лестнице. Его жена впустила меня в маленькую аккуратную спальню, где лежала измученная, убитая горем женщина. На нее было жалко и больно смотреть.

— Вы дали ей микстуру согласно моим указаниям? — спросил я.

Миссис Веймаут кивнула. У нее был добрый взгляд, но в ее карих глазах затаился тот самый затравленный страх, что и в голубых глазах ее мужа. Больная крепко спала. Я шепотом дал некоторые указания верной сиделке и спустился в гостиную. Ночь была теплая. Веймаут курил, сидя у открытого окна. В тусклом свете настольной лампы он казался разительно похожим на своего брата, и какое-то мгновение я стоял у подножия лестницы, едва веря своим глазам. Затем он повернулся ко мне, и иллюзия пропала.

— Как вы думаете, доктор, она не может проснуться? — спросил он.

— Думаю, что нет, — ответил я.

Найланд Смит стоял на коврике у камина, нервно раскачиваясь на упругих ногах. В комнате плавали густые клубы табачного дыма: Смит тоже беспрерывно курил.

Каждые пять-десять минут его обгорелая трубка тухла (я никогда не видел, чтобы он чистил ее). Мне кажется, Смит тратил больше спичек, чем любой другой курильщик, и он неизменно носил три коробка в разных карманах своей одежды.

Привычка к табаку заразительна, и я, усевшись в кресло, тоже закурил сигарету. Для томительного ночного бдения я приготовил кипу черновых записок, блокнот и авторучку и теперь продолжал записывать свое повествование о деле Фу Манчи.

На Мейпл-коттедж пала тишина. За исключением прерывистых вздохов ветра, шелестевших сквозь нависшую над нами листву кедров, да беспрестанного чирканья спичек Смита, ничто не мешало мне писать. Однако работа не шла. Между моим разумом и главой, над которой я трудился, упрямо вклинивалась одна фраза, как если бы невидимая рука держала написанное прямо у меня перед глазами, а именно: «Представь себе человека, высокого, худощавого, с кошачьими повадками, сутулыми плечами, со лбом, как у Шекспира, и лицом сатаны, выбритым черепом и продолговатыми завораживающими глазами, зелеными, как у кошки. Вложи в него все жестокое коварство народов Востока, собранное в одном гигантском интеллекте…»

Доктор Фу Манчи! Фу Манчи, как его описал Смит той ночью, которая теперь казалась такой далекой, ночью, когда я узнал о существовании странного демонического существа.

Когда Смит в девятый или десятый раз выколачивал свою трубку о каминную решетку, в кухне прокуковали часы с кукушкой.

— Два, — сказал Джеймс Веймаут.

Я прекратил работу и положил записки и блокнот в свою сумку. Веймаут подкрутил лампу, которая начинала чадить.

Я на цыпочках прошел к лестнице и, мягко ступая, поднялся в комнату больной. Все было тихо, и миссис Веймаут шепнула мне, что Мэри по-прежнему крепко спит. Когда я вернулся, Найланд Смит ходил по комнате в состоянии сдерживаемого возбуждения, как он обычно делал перед наступлением критических событий. В четверть третьего ветер окончательно стих и воцарилась тишина, невероятная в такой близости от вечно бьющегося пульса огромной столицы. Я хорошо слышал тяжелое дыхание Веймаута, сидевшего у окна и смотревшего на черные тени кедров. Смит прекратил хождение по комнате и, не двигаясь, стоял на коврике у камина, внимательно прислушиваясь. Мы все прислушивались к этой тишине.

Внезапно ее нарушил какой-то слабый звук, доносившийся с деревенской улицы. Вслед за этим неопределенным, смутным шумом вновь наступила еще более пронзительная тишина. Еще за несколько минут до этого Смит выключил лампу. Я слышал в темноте, как он скрипнул зубами. Снаружи трижды ясно прозвучал крик совы.

Я знал, что это означает приход посыльного, но откуда он пришел и какие вести принес, мне было неведомо. Замыслы моего друга мне были непонятны, да я и не донимал его расспросами на этот счет, зная, что он находится в состоянии высшего напряжения и некоторой раздражительности, которое наступало у него, когда он был не уверен в целесообразности своих действий и точности своих версий. Он не подал мне никакого знака. Я услышал, как в отдалении часы пробили полчаса. В ветвях деревьев опять зашелестел ветерок, как будто где-то в стороне — так показалось мне, — поскольку я не слышал этих ударов раньше. В таком заброшенном месте трудно было поверить, что это был колокол собора Святого Павла. Но это был именно он.

И сразу вслед за звоном донесся другой звук — звук, которого мы все ждали, но услышав который, как мне кажется, ни один из нас не мог полностью сохранить присутствие духа.

Взорвав тишину и заставив мое сердце бешено забиться, послышался повелительный стук в дверь!

— Боже мой! — вскрикнул Веймаут, не двигаясь с места у окна.

— Будь наготове, Петри! — сказал Смит.

Он широким шагом прошел к двери и распахнул ее.

Я знаю, что побледнел. Я помню, как вскрикнул и отпрянул назад при виде того, что стояло на пороге.

Там была дикая, расхристанная фигура с нечесаной клочковатой бородой и страшными немигающими глазами, хватавшаяся руками то за волосы, то за подбородок, то за губы. Хотя на жуткого гостя и не падал свет луны, мы видели сверкающие зубы и безумно горящие глаза.

Мы услышали чудовищные и пронзительные раскаты жуткого хохота. Гость смеялся.

Никогда мой слух не поражали такие страшные звуки. Ужас буквально парализовал меня.

Найланд Смит нажал кнопку электрического фонаря. Круг слепящего света ударил в лицо человека, стоявшего в дверях.

— О Боже! — воскликнул Веймаут. — Это Джон! — и опять, и опять: — О Боже! О Боже!

Может быть, впервые в своей жизни я действительно поверил, что передо мной стоит существо из другого мира. Да и как я мог сомневаться! Я стыжусь признаться, насколько я был скован ужасом. Джеймс Веймаут поднял руки, как будто пытаясь оттолкнуть от себя чудовище, стоявшее в дверях. Он что-то бормотал, наверное, молитвы, но разобрать что-либо было невозможно.

— Держи его, Петри!

Смит сказал это негромким голосом. Если мы в подобной ситуации не способны были ни думать, ни действовать надлежащим образом, он сохранял ясный холодный ум (обычно это напряжение получало разрядку после того, как критическая ситуация была преодолена) и думал о том, как бы не разбудить женщину, спавшую наверху.

Он одним прыжком достиг двери, и, когда он схватился с пришельцем, я понял, что гость — человек из плоти и крови, вопивший и дравшийся, как дикое животное, с пеной у рта и скрежеща зубами в бешеной ярости; я понял, что он сумасшедший, что он — жертва Фу Манчи, но не мертвая, а живая, что он — инспектор Джон Веймаут, превратившийся в маньяка!

Все это я осознал в одно мгновение и бросился на помощь Смиту. Послышался топот ног, и наблюдавшие за домом полицейские взбежали на крыльцо. С ними был еще один, и мы впятером (Джеймс Веймаут все еще не понимал, что существо, визжавшее и вывшее в куче детективов, было не злым духом, а человеком), вцепившись во взбесившегося безумца, едва сумели справиться с ним.

— Шприц, Петри! — задыхаясь, крикнул Смит. — Скорее! Ты должен суметь сделать укол!

Я выбрался из свалки и побежал в коттедж за своей сумкой. Как и просил Смит, я принес с собой заряженный шприц для подкожных впрыскиваний. Даже в этот момент всеобщего возбуждения я не мог не восхищаться мудрой предусмотрительностью моего друга, который догадался, что именно произойдет, сумел выделить странную, горькую истину из хаоса обстоятельств и событий, происшедших той ночью в Мейпл-коттедже.

Позвольте мне не останавливаться на исходе той ужасной борьбы. Был даже такой момент, когда и я, да и все остальные, отчаялись, не в силах умиротворить разбушевавшегося безумца. Но наконец дело было сделано, и исхудавший, заляпанный кровью дикарь, которого мы знали как уголовного инспектора Джона Веймаута, лежал на кушетке в своей собственной гостиной. Я был изумлен гением адского доктора, который одним уколом иглы превратил доброго и смелого человека в подобие зверя. Найланд Смит с еще более заострившимися чертами и лихорадочными от бессонницы глазами, все еще дрожа от огромного физического и нервного напряжения, повернулся к человеку, который, как я знал, был посыльным из Скотланд-Ярда.

— Ну? — гаркнул он.

— Он арестован, сэр, — отрапортовал детектив. — Он содержится в его комнатах, согласно вашему приказу.

— Она все время спала? — спросил меня Смит. (Я только что вернулся из спальни наверху.) Я кивнул.

— Он безопасен, хотя бы на один-два часа? — Смит указал на лежавшего на кушетке Джона Веймаута.

— На восемь-десять часов, — мрачно ответил я.

— Тогда пошли. Труды этой ночи еще далеко не завершены.

 

ГЛАВА XXX

ПОЖАР

Потом у нас появились материалы, свидетельствующие, что бедный Веймаут жил дикарем, прячась в густых кустах на полосе земли, лежавшей между деревней и пригородным поселком на холме. Он в буквальном смысле стал первобытным существом и даже поедал мелких животных, не брезгуя и воровством, как мы узнали, обнаружив его логово.

Он скрывался очень изобретательно, но перед нами прошли свидетели, видевшие его в сумерках и бежавшие от него, напуганные его видом. Они так и не узнали, что источником их страхов был инспектор Джон Веймаут. Мы, со своей стороны, тоже не смогли выяснить, как он спасся от смерти в водах Темзы и незамеченным пересек весь Лондон, но его странная привычка стучать в дверь собственного дома каждое утро строго в половине третьего (что-то вроде прояснения сознания, таинственным образом связанное со старыми привычками), относится к разряду симптомов, знакомых любому специалисту в области психиатрии.

Я возвращаюсь к той ночи, когда Смит разрешил загадку ночного стука. Сев в машину, ожидавшую нас в конце деревни, мы помчались через опустевшие улицы в Нью-Инн-корт. Я, человек, следовавший за Найландом Смитом через поражения и победы, знал, что этой ночью он превзошел самого себя и оправдал доверие, оказанное ему высшими государственными органами.

Нас впустил в неприбранную комнату, принадлежавшую исследователю, путешественнику и чудаку, полицейский в штатском. Среди живописных и беспорядочных фрагментов всех веков, в огромном резном кресле перед высокой статуей Будды сидел человек в наручниках. У него были снежно-белые волосы и борода, как у патриарха, его поза была исполнена величайшего достоинства. Но выражение его лица было скрыто дымчатыми очками.

Пленника охраняли еще двое детективов.

— Мы арестовали профессора Дженифера Монда сразу, как он вошел, сэр, — отрапортовал сотрудник, открывший дверь. — Он отказался давать показания. Надеюсь, это не ошибка.

— Надеюсь, что нет, — отрубил Смит.

Он зашагал к арестованному, снедаемый лихорадочным возбуждением, и почти грубо сорвал бороду и седой парик, швырнул темные очки на пол, открыв высокий лоб и зеленые злобные глаза, впившиеся в него с выражением, которого я никогда не забуду.

Это был доктор Фу Манчи!

Наступило напряженное молчание, длившееся, казалось, один удар пульса. Затем Смит спросил:

— Что вы сделали с профессором Мондом?

Доктор Фу Манчи обнажил ровные бесцветные зубы в так хорошо знакомой мне единственной в своем роде дьявольской улыбке.

Он сидел невозмутимо, как если бы был судьей, а не скованным наручниками узником. Нужно сказать правду и отдать ему справедливость — Фу Манчи был абсолютно бесстрашен.

— Его задержали в Китае, — ответил он плавным, свистящим тоном, — очень срочные дела. Хорошо известные окружающим черты его характера, его нелюдимость сослужили мне здесь неплохую службу. Ее плоды вы пожинаете сейчас.

Я видел, что Смит не был готов к действию. Он стоял, дергая себя за мочку уха и переводя взгляд с бесстрастного китайца на удивленных детективов.

— Что мы должны делать, сэр? — спросил один из них.

— Оставьте меня и доктора Петри с арестованным, пока я не позову.

Все трое ушли. Теперь я догадывался, что должно произойти.

— Вы можете вернуть Веймауту здоровье? — резко сказал Смит. — Я не могу снасти вас от виселицы, да и, — его кулаки судорожно сжались, — не сделал бы этого, даже если бы мог, но…

Фу Манчи впился в него своими блестящими глазами.

— Все ясно, мистер Смит, — прервал он, — вы меня неправильно понимаете. Я не хочу с вами спорить, но то, что я делаю по убеждению, и то, что сделал по необходимости, — разные вещи, как небо и земля. Я нанес храброму инспектору Веймауту укол отравленной иглой с целью самозащиты, но я сожалею о его состоянии не меньше, чем вы. Я уважаю таких людей. Против яда иглы есть противоядие.

— Назовите его, — сказал Смит.

Фу Манчи снова улыбнулся.

— Бесполезно, — ответил он. — Только я один могу приготовить его. Мои секреты умрут со мной. Я верну рассудок инспектору Веймауту, но в доме, кроме меня и его, не должно быть никого.

— Дом будет окружен полицией, — мрачно сказал Смит.

— Как хотите, — ответил Фу Манчи, — устраивайте, что вам нравится. Вон в том ящичке из черного дерева, стоящем на столе, находятся инструменты для лечения. Сделайте так, чтобы я мог посетить его где и когда вы захотите…

— Я вам совершенно не доверяю. Это какой-то трюк, — бросил Смит.

Доктор Фу Манчи медленно поднялся и выпрямился во весь свой рост. Наручники, сковывавшие его руки, не могли отнять того жуткого достоинства, которое было ему присуще. Он поднял руки над головой трагическим жестом и уставил свой пронизывающий взор на Найланда Смита.

— Бог Китая слышит меня, — сказал он с глубокими гортанными нотками в голосе, — я клянусь…

Фу Манчи был самым ужасным гостем на английской земле, когда-либо угрожавшим ее спокойствию, и конец его пребывания был страшен и необъясним.

Как ни странно это звучит, я не сомневаюсь, что это адское создание чувствовало нечто вроде восхищения или уважения к человеку, которому оно нанесло такой страшный вред. Фу Манчи был способен на такие чувства, ибо у него было нечто подобное и в отношении меня.

Один из коттеджей на деревенской улице, сразу за домом Веймаута, был свободен, и на рассвете следующего дня стал сценой из ряда вон выходящих событий. Бедный Веймаут, по-прежнему находившийся в коматозном состоянии, был перевезен в этот коттедж, ключ от которого Смит забрал себе, чем немало удивил полицейского агента. Думаю, никогда раньше ни одного пациента не посещал столь странный специалист, и уж, во всяком случае, определенно не в таких обстоятельствах.

Доктор Фу Манчи был введен в коттедж, окруженный полицией, из закрытой машины, в которой по окончании лечения он должен был быть отправлен в тюрьму и на смерть!

Действие законов правосудия было временно приостановлено моим другом, уполномоченным правительством Великобритании, чтобы враг белой расы смог вылечить одного из тех, кто вел за ним охоту!

У дома не было любопытствующей публики — дело происходило до восхода солнца, не было и толпы возбужденных студентов, следящих за рукой мастера; но в окруженном полицией коттедже свершилось одно из чудес науки, которое в других обстоятельствах сделало бы славу доктора Фу Манчи бессмертной.

Инспектор Веймаут — нечесаный, сбитый с толку и оглушенный всем, что произошло, сжимая руками голову, как человек, прошедший через мир теней, но теперь уже нормальный, здоровый — вышел на крыльцо.

Он посмотрел на нас возбужденным, измученным взглядом, но это возбуждение не было страшным возбуждением сумасшедшего.

— Мистер Смит! — воскликнул он, и, шатаясь, пошел по тропинке к нам. — Доктор Петри! Что же…

Мы услышали оглушительный взрыв. Из всех окон коттеджа вырвались языки пламени!

— Скорее! — голос Смита поднялся чуть ли не до вопящих нот. — В дом!

Он промчался по тропинке мимо Джона Веймаута, который стоял, качаясь как пьяный. Я бежал по пятам за Смитом. За мной бежали полицейские.

В дверь уже невозможно было пройти: она изрыгала смертоносный огонь и страшный удушающий дым, сравнимый с пламенем ада. Мы разбили окно. Комната превратилась в пылающую печь!

— Боже мой! — вскричал кто-то. — Это же сверхъестественно!

— Слушай! — крикнул другой. — Слушай!

Толпа, которая собирается на пожар в любой день дня и ночи неизвестно откуда, уже начинала прибывать. Но не было слышно разговоров. Люди стояли молча.

Из адской жары вдруг зазвенел голос, голос не боли, не муки, а торжества. Он произнес нараспев какую-то варварскую молитву и смолк.

Огромные языки пламени, рвавшиеся из всех окон, поднимались все выше.

— Тревога! — хрипло закричал Смит. — Вызывайте пожарную команду!

Я приближаюсь к завершению моего повествования и чувствую, что не оправдываю надежд читателя. Ибо, изобразив личность и деяния адского китайского доктора средствами той палитры, что у меня имелась, я не могу закончить так, как мне бы хотелось, не могу сознательно поставить последнюю точку в его зловещей деятельности и с чистой совестью написать слово «конец». Иногда мне кажется, что мое перо лишь временно лежит без дела, что я рассказал только об одном этапе движения, проходящего сотни таких этапов. Я надеюсь написать продолжение, несмотря на все доводы логики и западную склонность к предубеждениям. Но сейчас я не могу пока утверждать с уверенностью, что моя надежда осуществится.

Среди многих тайн, что таит для меня будущее, эта тайна тоже скрыта от моего взора.

Поэтому я прошу вас не винить меня за такое завершение рассказа. Чувство неудовлетворенного любопытства, которое охватит читателя, не меньше мучает и самого автора этих строк.

Я намеренно увел вас из комнат профессора Дженифера Монда к этому последнему эпизоду в заброшенном коттедже; я торопил события, чтобы придать последним страницам моего рассказа ощущение захватывающей дух стремительности, характерной для этих событий.

Изображение на моем холсте может показаться поверхностным, но таков уж мой писательский талант. В моей памяти не осталось суровых подробностей той ночи. Арест Фу Манчи; Фу Манчи в наручниках, входящий в коттедж для исцеления Веймаута; сам чудесно выздоровевший Веймаут, выходящий на крыльцо; дом в языках пламени.

А дальше?

Коттедж полностью выгорел, причем с быстротой, указывавшей на то, что при этом использовались какие-то неизвестные средства, и среди пепла не было обнаружено ни следа человеческих костей!

Меня спрашивали: была ли хоть какая-то вероятность того, что Фу Манчи в наступившей сумятице сумел незаметно выскользнуть из дома? Оставалась ли для него какая-нибудь лазейка?

Я отвечаю, что, насколько я могу судить, даже крыса не сумела бы выбежать из коттеджа незамеченной. Однако я не могу сомневаться в том, что Фу Манчи каким-то непонятным образом и какими-то загадочными средствами вызвал этот адский пожар. Неужели он добровольно зажег свой собственный погребальный костер?

Сейчас, когда я пишу эти строки, передо мной лежит испачканный и помятый листок — записка, нацарапанная странным, едва разборчивым почерком. Этот обрывок был обнаружен инспектором Веймаутом, который до сего дня остается нормальным, здравым человеком, в кармане его изодранной одежды.

Когда это было написано, пусть судит читатель. Как оно попало в карман к Веймауту, не требует объяснений.

«Мистеру Найланду Смиту, уполномоченному британского правительства, и доктору Петри.

Приветствую вас! Меня призывает домой тот, кому не отказывают. Во многом, что мне нужно было сделать, я потерпел неудачу. Многое из того, что я сделал, я бы исправил; и кое-что я сумел исправить. Из огня я пришел — из тлеющего огня, который однажды превратится во всепожирающее пламя; и в огонь ухожу. Не ищите моего пепла. Я — повелитель огня!

Прощайте.

Фу Манчи».

Тем, кто сопровождал меня во время моих встреч с человеком, написавшим это послание, я предоставляю судить, было ли это письмо сумасшедшего, решившего уничтожить себя таким странным образом, или насмешка гениального ученого и самого неуловимого существа, когда-либо рождавшегося на таинственной земле Китая.

Пока я не могу помочь вам в решении этого вопроса. Может наступить день — а я молю Бога, чтобы он никогда не наступил, — когда я смогу пролить новый свет на темные пятна в этом деле. Насколько я могу судить, этот день наступит только в случае, если гениальный злодей-китаец остался жив, вот почему я молюсь, чтобы завеса тайны не поднималась.

Но, как я уже сказал, эта история может иметь другое продолжение с совершенно непредсказуемым концом. Так как же мне закончить этот отрывочный, беглый рассказ?

Рассказать ли вам о моем расставании с прелестной темноглазой Карамани, о нашем прощании на борту лайнера, который должен был увезти ее в Египет?

Нет, позвольте мне лучше заключить словами Найланда Смита:

— Через пару недель я отправляюсь в Бирму. Мне разрешили изменить маршрут в Атлантике. Петри, как поездка вверх по Нилу укладывается в твои планы? Несколько рановато для этого времени года, но там может найтись кое-что интересное и для тебя!

 

ГЛАВА I

ПОЛУНОЧНЫЕ ВЫЗОВЫ

— Когда вы в последний раз слышали о Найланде Смите? — спросил гость.

И моя рука, потянувшаяся было за сифоном, замерла.

— Месяца два назад. Насколько я знаю, он не любитель писать письма.

— Здесь замешана женщина или что-то другое?

— Скорее, что-то иное… Он не любит распространяться о своих делах, поэтому мои сведения крайне скудны…

Я поставил перед преподобным Элтемом виски с содовой и подвинул к нему коробку с табаком. Благородные черты священнослужителя ничем не выдавали его жесткого характера. Его прекрасные, но, увы, поредевшие и поседевшие на висках волосы были нежны и шелковисты, и вообще он выглядел типичным британским священником, хотя в Китае стяжал себе славу «воинствующего миссионера», полностью оправдав этот титул. В частности, он был одним из тех, кто способствовал подавлению Наньянского восстания.

— Знаете, — начал он проповедническим голосом, яростно набивая свою старую трубку табаком, — я никогда не переставал удивляться…

— Чему?

— …этому проклятому китайцу. Но после того, как мы обнаружили тайник под сгоревшим особняком на Далвич-Виллидж, я уже ничему не удивлюсь.

Он зажег трубку и направился к камину, чтобы бросить туда спичку. Потрясающая, чисто британская аккуратность.

— Понимаете, — продолжал пастор, стоя у каминной решетки, — невозможно судить с достоверностью, жив или мертв доктор Фу Манчи. Но, Петри, когда я представляю себе его огромный интеллект, его потрясающий талант, я… — Преподобный Дж. Д. Элтем явно с трудом подбирал слова: — Если он выжил, моей обязанностью будет…

— Ну-ну? — заметил я с невольной улыбкой, облокотившись на стол.

— Если этот сатанинский гений не погиб, миру на земле грозит ежеминутная опасность.

Мой собеседник был крайне возбужден. Он резко двигал нижней челюстью, щелкал пальцами в подтверждение своим словам — согласитесь, несколько неожиданный темперамент, скрывающийся под сутаной.

— Доктор, мы должны поехать в Китай! — воскликнул он, и глаза его засияли восторгом борьбы. — Разве вы можете чувствовать себя спокойно, зная, что он жив?! Неужели вас не страшат ночные телефонные звонки? Вспомните, как вы озирались на каждую тень, выискивая характерный взгляд зеленых глаз. А между тем, что делают сейчас его банды убийц — бирманские душители и всякая прочая шушера?..

Он надолго замолчал, задумчиво отхлебнув из стакана.

— Вы, — сказал он нерешительно, — искали Найланда Смита в Египте?

Я утвердительно кивнул.

— Опровергайте меня, если я не прав, — продолжал он, — но у меня такое впечатление, что на самом деле вы искали девушку. И зовут ее Карамани. Не так ли?

— Да, но мы так и не смогли найти ее следов.

— И тем не менее вас это очень увлекло.

— Ну, до тех пор, пока я не понял, что потерял ее навсегда.

— Я не видел эту самую Карамани, но и по вашим, и по другим отзывам она необычайно…

— Она поразительно красива. — Тут я вскочил, чтобы прекратить этот разговор.

Элтем бросил на меня сочувственный взгляд. Он кое-что знал о наших с Найландом Смитом поисках этой черноглазой восточной девушки, внесшей столько романтики в мою прозаическую холостяцкую жизнь. Он знал, как трепетно я к ней отношусь и как ненавижу этого дьявола — китайского доктора, который был ее хозяином.

Между тем Элтем яростно топтал мой ковер, его трубка непрестанно попыхивала, и чем-то его облик мне сейчас напоминал Найланда Смита. Конечно, между этим раскрасневшимся священником с его обманчиво-мягкой внешностью и иссушенным бирманским солнцем бронзовотелым уполномоченным британского правительства со стальным взглядом было мало общего. Однако в манерах «пастора Дэна» было что-то такое, что отдаленно напоминало мне Смита в те моменты, когда я становился невольным участником связанных с ним драматических событий.

По-моему, мы с Элтемом думали об одном и том же, потому что оба пришли к мысли о докторе Фу Манчи. У меня было такое впечатление, будто я снова слышу голос Смита: «Вообразите человека — высокого, худого, узкоплечего и с кошачьими повадками, с бритым черепом, шекспировским лбом и сатанинским выражением лица. Наделите его всеми возможными восточными хитростями плюс незаурядным интеллектом, прибавьте солидное образование — и вот перед вами доктор Фу Манчи, живое воплощение легендарной «Желтой Погибели».

Естественно, этот визит Элтема — человека, причастного к трагедии двухлетней давности, сильно испортил мне настроение. А кроме того, он вдруг сказал:

— Я хотел бы снова увидеться со Смитом. Очень жаль, если этот человек бесследно исчез в Бирме. Похоже, эта страна — вообще роковая для всех достойных людей. Кстати, он не был женат?

— Нет, и, судя по всему, теперь уже никогда не женится.

— А мне показалось, что вы намекнули об этом.

— Ничего не знаю. Найланд Смит не из тех людей, чтобы об этом распространяться.

— Может быть, может быть… А вы знаете, доктор, я тоже не люблю откровенничать. — Было такое впечатление, что он хотел что-то сказать и мучительно не решался. — Возможно, вы должны были бы… У меня есть в Китае некий корреспондент…

— Да? — Я почувствовал, что мой интерес к собеседнику стремительно возрастает.

— Я бы не хотел возбуждать тщетные надежды, будить пустые страхи, но… Доктор, — внезапно он, как девушка, залился краской, — я был не прав, ввязавшись в этот разговор. Возможно, если б я знал больше… Вы не могли бы на какое-то время забыть то, что я вам сказал?

И тут зазвонил телефон.

— Алло! — воскликнул Элтем. — Нет, это не доктор!

Я почувствовал, что он обрадовался этому звонку, прервавшему наш разговор.

— Однако, — заметил он, — сейчас уже час ночи.

Я взял у него трубку.

— Это доктор Петри? — спросил женский голос.

— Да, кто говорит?

— Миссис Хьюит почувствовала себя очень плохо. Не могли бы вы тотчас же прибыть к нам?

— Разумеется, — ответил я, памятуя, что миссис Хьюит не только весьма достойная дама, но и богатая пациентка, — я буду у вас через четверть часа.

На том конце провода раздались короткие гудки.

— Что-нибудь срочное? — спросил Элтем, выбивая свою трубку.

— Похоже…

— Не сочтите за назойливость, но я хотел бы отправиться вместе с вами. Тем более что после нашего разговора мне вряд ли удастся заснуть.

— Согласен.

Через три минуты мы шагали по ночной пустынной улице. Легкий туман в лунном свете чем-то напоминал вуаль, небрежно накинутую на деревья, когда мы в полном молчании огибали пруд Монд. Присутствие Элтема и наш с ним недавний разговор мысленно все время возвращали меня к Фу Манчи и тем злодействам, которые он совершил, будучи в Англии. И я почувствовал, что мне сейчас просто необходим Найланд Смит. Кажется, Элтем переживал нечто подобное.

Мне стоило немалого труда встряхнуться и выйти из этого состояния и то лишь тогда, когда мы почти подошли к дому моей пациентки.

— Я, пожалуй, вернусь домой, — сказал Элтем. — Надеюсь, что вы ненадолго.

— Пожалуй, — коротко ответил я, поднимаясь по ступеням.

Меня несколько озадачило то обстоятельство, что в доме не видно было света, хотя спальня хозяйки находилась на первом этаже и выходила окнами на фасад. Минуты три или четыре я безрезультатно стучал и звонил, пока наконец мне не открыла сонная, едва одетая служанка Она воззрилась на меня с изумлением.

— Миссис Хьюит вызывала врача?

Девушка продолжала таращиться:

— Нет, сэр, моя хозяйка крепко спит.

— Но мне кто-то звонил от вас, — продолжал я настаивать с явно неуместной раздражительностью.

— Во всяком случае, не от нас. У нас и телефона-то нет.

Некоторое время мы довольно тупо изучали друг друга. Затем я круто повернулся и сбежал по ступеням к воротам. Улица была совершенно пуста. Дома зияли темными окнами. Что означал этот таинственный вызов? Не мог же я в самом деле ошибиться, неправильно расслышав имя своей пациентки. Его повторили дважды. И все же звонок был не из дома миссис Хьюит, теперь это было ясно. Когда-то я отнесся бы к этому эпизоду как к провозвестнику близкого несчастья, однако в тот вечер я был более склонен считать его чьей-то глупой шуткой.

Где-то на полпути к дому ко мне стремительно подошел Элтем.

— Доктор, сегодня вы буквально нарасхват. Едва я вернулся, как прибежала некая молодая особа и, узнав, куда вы направились, бросилась за вами.

— Поразительно! — вырвалось у меня недоверчиво. — Как будто в городе нет других докторов для экстренных вызовов.

— Видимо, она хотела сэкономить время, учитывая, что вы уже одеты и на улице, — объяснил Элтем. — И дом ее где-то поблизости.

Должно быть, мой вид говорил о том, что я плохо понимаю происходящее. Что это — еще одна попытка неизвестного мне шутника?

— Меня уже один раз одурачили, — заметил я. — Тот телефонный звонок обернулся розыгрышем…

— Но на этот раз, — горячо возразил Элтем, — я чувствую, что все серьезно. Бедная девушка была в ужасном волнении. Ее хозяин сломал ногу и находится в совершенно беспомощном состоянии. Его адрес: Ректори Гроув, 280.

— Где эта девушка? — спросил я с раздражением.

— Она убежала, как только назвала свой адрес.

— Это служанка?

— Скорее всего. Я думаю, француженка. Правда, она была так закутана, что я практически не смог ее разглядеть. Мне чертовски жаль, что над вами так глупо кто-то подшутил, но на этот раз, по-моему, все серьезно. Бедняжка едва не рыдала. Поначалу она приняла меня за вас…

— Да, — заметил я мрачно, — пожалуй, действительно придется идти. Сломана нога, вы говорите? Но тогда придется возвращаться домой за хирургическими инструментами.

— Дорогой Петри! — горячо воскликнул Элтем. — Вы и без инструментов как-нибудь сможете облегчить страдания несчастного. А я тем временем вам их принесу прямо туда, на Ректори Гроув.

— С вашей стороны это будет весьма любезно…

Элтем протянул мне руку:

— Просто, как и вы, Петри, я не могу оставаться равнодушным к призыву о помощи.

Мне ничего не оставалось, как покориться его напору и лишь объяснить, где лежат мои инструменты.

Однако, не пройдя и трехсот шагов, я опять вернулся к мысли о том, что, видимо, кто-то решил этой ночью здорово меня разыграть. В самом деле, какая-то непонятно откуда взявшаяся посреди ночи юная француженка, судя по всему, мгновенно обворожившая моего друга Элтема, превратила его в горячего ходатая по ее делам. И тут внезапно я окончательно утвердился в своих подозрениях, вспомнив, что на Ректори Гроув никогда не было дома под номером 280. Я буквально застыл на месте и стал оглядываться по сторонам. Вокруг не было ни души. Даже полицейского. Только лампа раскачивалась над перекрестком.

Внутри меня нарастало беспокойство и ожидание чего-то нехорошего.

Легкий ветерок тронул листву над головой и наполнил молчание ночи таинственным шепотом. В голове мелькнул проблеск догадки, но ощущение неумолимо надвигающейся опасности становилось все более тягостным. Наконец я опрометью бросился обратно к своему дому, стараясь догнать Элтема.

Какое-то время я еще надеялся услышать впереди его шаги. Но лишь ночной трамвай прогрохотал как раз в тот момент, когда я достиг центральной улицы. И тут я заметил в своих окнах свет. Электричество горело даже в прихожей.

Стоило мне вставить ключ в замок, как дверь тут же распахнула экономка.

— Доктор, вас ожидает какой-то джентльмен, — начала было она, но я вихрем промчался мимо нее и взлетел по лестнице в свой кабинет.

У моего письменного стола стоял высокий худощавый человек с бронзовым загаром на изможденном лице. Его стальные глаза были устремлены на меня. Сердце мое подпрыгнуло и замерло.

Это был Найланд Смит!

— Смит! — вскричал я. — Клянусь Богом, я безумно рад вас видеть.

Он крепко сжал мою руку и посмотрел испытующе, однако радости в его взгляде я не уловил. С момента нашего последнего расставания он поседел и похудел еще больше.

Я спросил:

— Где Элтем?

Услышав мой вопрос, Смит отшатнулся, как от удара.

— Элтем? — внезапно он перешел на шепот. — А он разве здесь?

— Мы расстались с ним на улице минут десять назад…

Услышав это, Смит с яростью ударил кулаком правой руки по ладони левой, и глаза его загорелись бешенством.

— Проклятье, Петри, мне, должно быть, на роду написано все время опаздывать!

Так в мгновение ока подтвердились мои самые худшие предположения. Я почувствовал дрожь в ногах.

— Смит, уж не думаете ли вы…

— Именно, Петри. — Его голос словно провалился куда-то в пустоту. — Фу Манчи снова здесь, и как бы Элтем, помоги ему Боже, не стал его первой жертвой!

 

ГЛАВА II

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ЭЛТЕМА

Смит как сумасшедший скатился с лестницы. Я бросился за ним. Лунная ночь была прекрасна. Звезды сверкали, как в тропиках, ничего подобного я не видел со времени своих скитаний по Египту. Сияние луны затмевало уличное освещение. Стояла спокойная лондонская ночь, музыкальным фоном которой служили отдаленные звуки кэбов и автомобилей.

Бросив быстрые взгляды налево и направо, Смит рванул прямиком через улицу. Я — за ним, оставив дверь открытой настежь. Следы Элтема начинались напротив моего дома и уходили на несколько сот ярдов за пруд, где терялись в гуще деревьев.

Я догнал Смита, и некоторое время мы бежали бок о бок, пока я рассказывал ему о своих странных вызовах.

— Все это было специально подстроено, чтобы вас разъединить, — кричал мне Смит. — Они планировали покушение в вашем доме, но, так как он вышел вместе с вами, им пришлось от этого отказаться…

Поравнявшись с прудом, он замедлил бег, а потом и вовсе остановился. Спросил:

— Где вы в последний раз видели Элтема?

Я взял его за руку, слегка повернул вправо и указал на залитое лунным светом шоссе.

— Вы видите кусты на той стороне? — спросил я. — Левее их — тропинка. Я пошел по ней, а он повернул направо.

Смит подошел к самой кромке воды и некоторое время изучал ее поверхность. Что он там хотел разглядеть, уму непостижимо. Как бы там ни было, но, судя по всему, это занятие не принесло ему ничего, кроме разочарования. В полном замешательстве он повернулся ко мне, теребя мочку левого уха. И вдруг дернулся:

— Вперед. Это могло произойти там, под деревьями.

По его тону я понял, что он находится в крайней степени нервного напряжения. Его состояние передалось и мне.

— Что именно, Смит?

— Бог его знает, Петри, но я боюсь…

За спиной у нас прогрохотал трамвай, развозя по домам припозднившихся рабочих. Поразительно: нас разделяло тонкое оконное стекло, но в каких разных мирах мы обретались: они — со своими заботой и усталостью — и мы — на краю ужасающей бездны.

Некоторое время, затаив дыхание, мы стояли под деревьями и вслушивались в темноту ночи. Где-то в отдалении затормозила машина и через какое-то время тронулась вновь. Мы продолжали вслушиваться и тихо двинулись вперед. Смит дал мне свой пистолет. В руке у него был фонарь, луч которого тщательно ощупывал землю. Но никаких следов Элтема мы не обнаружили.

Напомню, что перед заходом солнца был сильный ливень, и, хотя на открытых местах земля успела подсохнуть, под деревьями она все еще была влажной. Не пройдя и десяти шагов, мы обнаружили следы, оставленные, судя по всему, бежавшим человеком.

Следы внезапно оборвались. И тут же к ним слева и справа присоединились другие, куда менее заметные. Дальше пошло какое-то месиво, будто кого-то тащили. И так вплоть до асфальтированной дороги, где, естественно, все терялось.

Несколько минут, а может, и дольше, мы рыскали от дерева к дереву, от куста к кусту, заведомо страшась того, что можем внезапно обнаружить. Но наши опасения оказались напрасными. На какое-то мгновение мы застыли в полном оцепенении, тупо глядя друг на друга. А вокруг была покойная ночная мгла.

Но Найланда Смита она не обманула. Бросив быстрый взгляд налево и направо, как бы мигом охватив всю окрестность, он дернулся вперед.

— Живей, Петри! — вскричал он. — Они там.

И мы припустили как сумасшедшие. Смит значительно меня обогнал, резво перемахивая через уличные ограждения. Как он сумел в неверном свете ночных фонарей разглядеть какую-то возню впереди нас, уму непостижимо. Но, увы, мы опоздали. Мы не добежали всего двадцати ярдов до автомобиля, когда он резко рванул с места и растворился в ночи.

Смит в изнеможении прислонился к дереву.

— Элтема увезли в этой машине. И, черт бы нас с вами побрал, это произошло на наших глазах.

В отчаянии он начал молотить кулаком по дереву. Конечно, до ближайшей остановки такси нам было рукой подать. Но поскольку в это время там наверняка не стояло ни одной машины, это было то же самое, что за тысячу миль.

И вдруг — ну, можно ли поверить в подобное стечение обстоятельств — мы услышали шум мотора, потом увидели свет фар, и Смит бросился наперерез машине, отчаянно маша руками.

Завизжали тормоза. Это был большой лимузин, шофер которого, минуя Смита, чуть было не задавил меня. Из авто выбрался благопристойный джентльмен, который с яростью спросил: «Что, собственно, происходит?»

Растрепанный и взмокший Найланд представился ему.

— Я инспектор британской полиции и имею определенные полномочия. А кроме того, посмотрите внимательно этот документ: я имею особые полномочия от комиссара полиции Ее Величества.

Человек с потерянным видом принялся изучать документы Найланда. Но мой друг не дал ему опомниться.

— Сэр, мне необходим ваш автомобиль. Решается вопрос жизни и смерти.

— Ну, в таком случае я уступаю вам свою автомашину. Мой шофер будет выполнять ваши указания. В конце концов, я смогу доехать и на такси. Кстати, я не представился вам. Меня зовут…

Но Смиту было глубоко безразлично, как его зовут.

— Гони, — заорал он шоферу. — Минуту назад вы разминулись с машиной. Можете теперь ее догнать?

— Попытаюсь. Если она никуда не свернет.

Смит вскочил в лимузин, буквально втащив меня за собой.

— Давай! И никаких ограничений скорости. А вам, сэр, я премного обязан.

Машина круто развернулась, и гонка началась. Смит был слишком возбужден и потому бросал лишь отдельные реплики.

— Я гнался за этим Фу Манчи от самого Гонконга. Потерял его след в Суэце: ему удалось раньше отплыть на пароходе. А у Элтема были какие-то дела с одним из высоких чиновников в Северном Китае. Имейте это в виду. И оттуда он приехал прямо к вам. Прибыл только сегодня вечером. А Фу Манчи был послан по его душу. И, кажется, ему удалось его схватить. Теперь он будет допрашивать его. Наверняка пытать. Зачем? Петри, сегодня Китай — это своего рода политический гадючник. О многих тамошних бонзах можно порассказать до черта пикантного. Элтем знал слишком много. И на всякий случай они решили подстраховаться от утечки информации. На международном уровне…

Машина так резко затормозила, что я чуть не вылетел со своего сиденья. Шофер выскочил на дорогу. Смит за ним. Но тот вскоре вернулся с криком: «Запрыгивайте, сэр! Они удирают в сторону Баттерси».

Глаза парня сияли восторгом погони. Мы снова помчались. Было что-то страшное и захватывающее в этом «полете» по улицам спящего города. Мы проскочили бензоколонку, какие-то пустыри и влетели в узкий проезд, где с одной стороны тянулся ряд низких домиков, а с другой шла сплошная высокая стена.

— Справа от нас — Темза, — сказал Смит, вглядываясь куда-то вперед. — Свои крысиные норы он обыкновенно устраивает на берегу. Стой!

Лимузин тем временем свернул в какой-то тесный переулок и застыл у ворот. Тут и я заметил предмет наших поисков — длинный приземистый автомобиль, кажется, покинутый хозяевами навсегда. Смит выскочил из кабины, я — за ним.

— Здесь может быть западня, — сказал он шоферу. — Вернитесь на перекресток и ждите нас, не привлекая к себе внимания. Но как только услышите полицейский свисток — немедленно к нам.

На физиономии шофера отразилось разочарование, однако перечить он не стал. Когда он начал подавать машину назад, Смит дернул меня за руку.

— Теперь мы осторожно заглянем за угол и поглядим, что там с той машиной.

 

ГЛАВА III

ПРОВОЛОЧНЫЙ ЖАКЕТ

Кажется, мы были не более чем в дюжине шагов от фонаря, когда услышали шум мотора. Автомобиль, который мы считали брошенным, внезапно «ожил» и начал выкатываться на улицу. Ситуация хуже некуда, потому что теперь-то нас уж точно обнаружат. В полной панике мы с Найландом стали озираться по сторонам. Но судьба оказалась к нам милостивой — у деревянных ворот, которые были в двух шагах, наверху не было нескольких досок. Замыкающая их цепь свободно провисала. Смит использовал ее как стремя и мигом взлетел наверх. Потом подал мне руку.

— Живей, Петри!

В следующую секунду я был наверху вместе с ним.

— Здесь с внутренней стороны есть перекладина, куда можно поставить ногу…

После этих слов он провалился в темноту, а я, как законченный идиот, все еще висел на воротах, нашаривая ногами эту проклятую перекладину. Слава Богу, что прежде, чем машина успела вырулить за угол и поравняться с воротами, я все-таки ее нашел, и это мне позволило пригнуться за досками так, чтобы шофер меня не заметил. А тем временем откуда-то снизу Смит продолжал мною руководить:

— Оставайтесь на месте, пока он не проедет. И учтите, что под вами находится ряд бочонков.

Я держался на воротах из последних сил, пока шум мотора не затих в отдалении. После этого нащупал ногой один из бочонков и благополучно очутился на земле рядом со Смитом. Переведя дыхание, я спросил его, почему он думает, что это именно та машина, за которой мы гнались. Смит даже не дал мне закончить вопроса:

— Скажите, а какому нормальному человеку может понадобиться раскатывать на своем авто в два часа ночи по этим трущобам? Что он здесь потерял?

— Да. Пожалуй, вы правы. Ну, так что ж, на вылазку?

— Подождите. У меня возникла одна идея. Взгляните-ка туда.

Там, куда он указывал, кромешную тьму рассекал поток лунного света. Но в нем я не увидел ничего, кроме все тех же чертовых бочонков.

— Там второй выход, — продолжал развивать свою идею мой друг. — И если мои расчеты правильны, это должен быть путь на причалы.

Тут, как по заказу, завыла пароходная сирена. И так близко, буквально рукой подать.

— Все правильно, — воскликнул Смит. — За этим поворотом должны быть ворота. Вперед, Петри!

Он зажег фонарь, нашел его лучом узкий проход среди этого бочоночного нагромождения и двинулся к выходу. Но я почувствовал, что на этот раз дорога ему дается с большим трудом. Неожиданно он сказал:

— Эти бочки все в жире, а мне бы хотелось взглянуть, что там, за дверью.

К счастью, именно в этот момент я наткнулся на огромный плетеный короб. Совершенно пустой и, значит, вполне транспортабельный. Мы схватили его с двух сторон и взгромоздили на бочки. Затем на этот импровизированный наблюдательный пункт забрался Смит, а за ним и я. Мы огляделись.

Справа от нас, на расстоянии где-то около шести футов, находились ворота к причалам. Под нами склад с уже не раз упомянутой грудой бочек. А слева, через дорогу, — довольно обшарпанное строение. Прежде оно, вероятно, было жилым домом, но теперь явно пустовало, и лишь три нижних этажа сдавались под конторы.

Я слышал плеск воды в затоне, чувствовал холод с реки, над которой не смолкал характерный гул, присущий любой оживленной водной артерии, несущей грузы и людей.

— Быстро вниз, — прошептал Смит, — и не шумите. Как я и подозревал, они сообразили, что мы их преследуем.

И тут я почувствовал, что мне становится дурно, что земля уходит из-под ног, и мне даже пришлось ухватиться за Смита, чтобы не упасть. В ответ он только прошептал:

— Видели ее?

Видел! Да я ее почувствовал всем своим существом, как будто внезапно открылась старая рана. Эти огромные глаза, чувственные, слегка раскрытые губы, роскошные, струящиеся, как водопад, волосы — не могло быть никаких сомнений: в окне дома, который мы так пристально изучали, мелькнуло лицо Карамани. Та самая, которую однажды мы уже вытаскивали из лап этого чертова китайского доктора, которая стала нашей союзницей в борьбе с ним… И как поздно я спохватился, что жизнь моя станет пустой, когда я ее потеряю.

— Мой бедный старый Петри, — бормотал между тем Смит. — Я знал, что она снова у него в капкане, но мне не хватало духа вам это сказать. Бог знает, какой цепью он приковал ее к себе. Но вы учтите одно: она всего лишь женщина, и все они одинаковы от Черинг-Кросс до аллеи Пагод.

Его рука лежала на моем плече, а меня всего трясло до тех пор, пока я, стиснув зубы, не заставил себя проглотить этот кусок доморощенной философии Найланда Смита. А он в это время старался заглянуть в окно над входной дверью. Я присоединился к нему, и мы оба старались проделать это с максимальной осторожностью.

Я увидел ее силуэт в дверном проеме как раз в момент, когда она выходила из комнаты. Однако освещение было слишком тусклым, и Смит предложил рискнуть перебраться к другому окну. И прежде, чем я успел сообразить, что конкретно он собирается делать, он был уже у бочек. Только тут я с опозданием понял…

— Смит — это безумие. Вы хотите один ворваться в дом и вступить с ним в бой?

— Петри, — отвечал он, — теперь я твердо уверен, что Элтем там и что они его допрашивают с применением средневековых китайских пыток. Можем ли мы терять хотя бы секунду на поиски помощников?

Честно говоря, именно так я и собирался поступить. Но, с другой стороны, в предложении Смита была жутковатая, щекочущая нервы привлекательность. И я подчинился.

— Достаньте пистолет, — скомандовал он, — держитесь ближе ко мне. И максимум хладнокровия.

Мы пробежали по бочкам и спрыгнули на землю с ближайшей к двери. Вместе подкатили ее к открытому окну, стараясь проделать это как можно тише. Затем то же проделали со второй. Но когда громоздили на них третью, без шума все же не обошлось.

Смит полез первым. Даже в темноте я смог заметить, как заходили у него желваки, какой холодный блеск появился в глазах, но внешне он сохранял такое спокойствие, как будто входил в театр, а не в логово одного из самых изощренных негодяев на земле. А я, между прочим, простил бы любому, кто знает доктора Фу Манчи, панический страх перед ним. Если честно, то я и сам его боялся, как можно бояться, скажем, скорпиона. Но когда Найланд Смит взобрался по нашей импровизированной лестнице и исчез в проеме темного окна, я, не задумываясь, ринулся за ним.

Там я услышал его шепот:

— У вас не трясутся руки? Учтите, что, вполне возможно, придется стрелять.

А я почему-то в этот момент вспомнил свою прекрасную черноглазую Карамани, которую похитило у меня это исчадие китайских спецслужб.

— Не беспокойтесь. Не подведу. Я…

Слова замерли у меня на языке.

Есть вещи, которые человек стремится во что бы то ни стало забыть. Но моя беда в том, что я до самой смерти буду помнить то, что в этот момент испытал. Это был леденящий ужас, хоть вызвал его «всего-навсего» человеческий стон. Но какой!

Смит резко и шумно выдохнул:

— Это — Элтем! Его пытают…

— Нет! Нет! — раздался в этот же момент истошный женский крик, от которого у меня сердце оборвалось. — Только не это!

Раздался характерный звук удара, за ним — шум борьбы. Хлопнула дверь, и послышались шаги по направлению к нам. К ним прибавился звук сдерживаемых рыданий. Дверь распахнулась, и в мерцающем свете перед нами предстала Карамани. Так как комната была абсолютно пустой, скрыться от нее возможности не представлялось. Впрочем, этого и не потребовалось. Едва девушка переступила порог, Смит обхватил ее одной рукой за талию, а другой зажал рот. В тот же миг мы втащили ее в комнату и захлопнули дверь. Я почувствовал знакомый тонкий аромат ее духов, который всегда ассоциировался у меня с восточной негой, вызывая острый приступ тоски. Увы, прошлого не вернешь…

Смит велел взять у него фонарик. Я сделал это и совершенно машинально направил его на нашу пленницу. На ней были беленькая блузка и голубая юбка. Неудивительно, что в этом элегантном и простом костюме Элтем принял ее за француженку. Единственным признаком восточной роскоши была рубиновая брошь в вырезе блузки, которая волшебно сочеталась с ее прекрасной бархатной кожей. Сердце у меня заныло. Ее глаза, ставшие в этот момент огромными от ужаса, я буду помнить до могилы.

А Смит тем временем продолжал командовать. Велел достать у него из правого кармана веревку и связать ее великолепные точеные запястья. Девушка не сопротивлялась.

— Вяжите как следует, — продолжал свирепствовать Смит.

Я вспыхнул, так как сразу понял, что он имеет в виду. Но, право, никогда еще истинный джентльмен не занимался таким недостойным делом. Наконец я ее связал, осветив напоследок еще раз фонариком.

Смит перестал зажимать ей рот, но не отпустил. Она же смотрела на меня, будто не узнавая. Впрочем, на какое-то мгновение лицо ее вспыхнуло, но сразу же побледнело снова.

— Теперь нужен кляп…

— Смит, я не могу этого сделать!

Она взглянула на Смита с мольбой. Ее глаза наполнились слезами. Она прошептала:

— Умоляю, не будьте так жестоки со мной.

То, как она говорила, ее неповторимый мягкий акцент всегда переворачивали мне душу.

— Господи, как все вы жестоки со мной. Поверьте, клянусь вам, я буду молчать. Я не сделаю ничего, что вам может помешать спасти своего друга. Но и вы меня пожалейте…

— Карамани, — отвечал я ей, — однажды мы уже тебе поверили. А сейчас — увы! — не можем.

Она вздрогнула:

— Вы знаете мое имя? Но ведь мы никогда не встречались…

— Посмотри, запирается ли дверь? — грубо оборвал нас Смит.

Загипнотизированный искренностью, сквозящей в словах нашей пленницы, я приоткрыл дверь, пошарил рукой и обнаружил торчащий из замочной скважины ключ. Смит тщательно запер дверь, и тихо-тихо, буквально на цыпочках мы двинулись обследовать сумрачные апартаменты.

Под дверью слева в конце коридора была яркая полоска света. Из освещенной комнаты раздавался голос. Мы прислушались.

Так и есть. Кто хоть раз слышал этот гортанный голос вперемежку со зловещим шипением, тот его ни с каким другим не спутает.

Говорил доктор Фу Манчи!

— Мне необходимо знать, — доносилось все более отчетливо, так как Смит начал медленно открывать дверь, — имя вашего корреспондента в Наньяне. Я предполагаю, что это может быть мандарин Ен Сун Ят, но вы не хотите этого подтвердить. — Смит тем временем приоткрыл дверь на целых три дюйма и мог уже не только слушать, но и наблюдать. — Тем не менее я знаю твердо, что кто-то из наших высокопоставленных чиновников — предатель. Если вы по-прежнему будете молчать, нам снова придется прибегнуть к допросу с пристрастием.

Когда он произнес это «с пристрастием» в своей неподражаемой манере, у меня мороз пошел по коже. Подумать только! На дворе двадцатый век, а в этой проклятой комнате…

Смит распахнул дверь настежь. Я сквозь пелену ужаса увидел Элтема. Он был раздет до пояса, связан и подвешен к потолку за руки. За спиной его стоял китаец в потрепанном голубом костюме и с ножом в руке. Элтем был мертвенно бледен. В первый момент я не мог понять, что у него с грудью. Затем сообразил, что это что-то вроде жакета из проволочной сетки, который стянул его так плотно, что тело вылезало из ячеек. Под ним была кровавая лужа…

— Дьявол! — заорал Смит. — Они пытают его проволочным жакетом. Стреляйте же, Петри! Стреляйте в проклятого китаезу!

Кошачьим прыжком человек с ножом бросился в сторону, но я поднял браунинг и с холодным расчетом, чего сам от себя не ожидал, всадил ему пулю в голову. Я увидел, как закатились его глаза. Увидел дырку от пули, прошедшей точнехонько меж бровей. Даже не вскрикнув, он рухнул на колени, потом упал ничком, вытянув руку вперед и жутко скрежеща зубами в агонии. Его косичка извивалась по полу, как змея.

Ко мне полностью вернулось самообладание. Передав пистолет Смиту, я бросился вперед, схватил с пола окровавленный нож и двумя движениями перерезал веревки, на которых висел Элтем. Он рухнул мне на руки, еле слышно причитая:

— Хвала Господу… Он милостив ко мне больше, чем я того заслуживаю… Петри, снимите с меня сетку… Я уже был близок к тому, чтобы сдаться. Хвала Господу… Он послал мне силы…

Я расслабил, как только было можно, тиски «жакета», но пытаться снять его с Элтема было рискованно: он мог не перенести боли, несмотря на все свое мужество и выносливость. Когда я укладывал его на пол, он от боли потерял сознание.

— Где же Фу Манчи?

В тоне Найланда Смита слышалось беспредельное удивление.

Я поднялся на ноги — все равно в этот момент от меня было мало проку бедному священнику — и огляделся. В комнате не было ничего похожего на мебель. Лишь куча мусора на полу, да керосиновая лампа висела на стене. Дверь была одна, единственное окно заделано решеткой. Однако же мы слышали голос зловещего доктора, который не перепутаешь ни с чьим другим.

Голос существовал отдельно от своего хозяина. Бред какой-то. Но мы-то были в здравом уме. Понимали, где находимся, что перед нами лежит убитый китаец-палач, а рядом с ним — в глубоком обмороке его жертва.

Внезапная догадка осенила нас почти одновременно. В ярости Смит бросился в коридор ко второй двери. Она была распахнута. Мы долго прощупывали темноту лучом карманного фонарика. И наконец обнаружили переговорную трубу, соединяющую обе комнаты.

Смит буквально заскрежетал зубами. Но быстро взял себя в руки и сказал:

— Знаете, Петри, все же кое-что мы узнали. По-видимому, Фу Манчи обещал Элтему сохранить жизнь, если тот раскроет имя своего корреспондента. И, судя по всему, он собирался сдержать слово. А это уже каким-то образом его характеризует.

— Это почему же?

— Элтем никогда не видел Фу Манчи. Но он знает некоторые районы Китая лучше, чем ты знаешь Стрэнд. И у него там множество влиятельных и опасных для доктора друзей. Теперь рассмотрим ситуацию. Фу Манчи отпускает Элтема в обмен на нужную информацию, оба возвращаются в Китай, и там неожиданно их пути пересекаются… Стало быть, доктору надо либо не сдержать слово и убрать Элтема, либо не показываться ему на глаза. Фу Манчи выбрал последнее. Это что-нибудь да значит…

Мы направились в комнату, где оставили Карамани. Ха! И она пуста.

— Петри, — горько заметил Смит, — мы проиграли вчистую. Мы упустили желтого дьявола, и он опять свободно гуляет по Лондону!

Он высунулся в окно, и трель полицейского свистка прорезала темноту.

 

ГЛАВА IV

КРИК СОВЫ

Вот какими обстоятельствами было отмечено появление доктора Фу Манчи в Лондоне. Они пробудили старые страхи, разбередили старые раны. И даже более — впрыснули в них яд. Я отчаянно пытался вернуться к своим занятиям, изгнать из памяти образ Карамани. Отчаянно и тщетно. Больше не было мира в душе, радость ее покинула. Осталось глумление над собой.

Беднягу Элтема мы поместили в больницу, чтобы там он залечил свои страшные раны. Его поразительная стойкость служила мне укором. Смит принял ряд мер, чтобы обезопасить раненого от новых происков доктора, и они были столь успешны, что эта злобная тварь, по-видимому, решила на время оставить всякие попытки покуситься на безопасность этого героического священника и переключила свое внимание на другое. На что именно, я расскажу позже.

Сумерки всегда вызывают недобрые предчувствия, ибо темнота зачастую союзница преступления. Однажды ночью, «в тот страшный час, когда могилы свое чрево открывают», рука доктора Фу Манчи потянулась за очередной жертвой. В это время я прощался с одним случайным пациентом.

— Доброй ночи, доктор Петри.

— Доброй ночи, мистер Форсайт, — ответил я и проводил своего гостя до двери. Тщательно заперев за ним, я выключил свет и поднялся к себе.

Мой пациент был старшим офицером судна Вест-Индской компании. В море он сильно поранил руку, получилось нагноение, и когда они пришвартовались, он буквально с трапа сразу бросился ко мне.

Итак, оказав ему помощь и отпустив с миром, я поднимался к себе. Часы в холле пробили час. В это время я почему-то подумал о том, что этот Форсайт мне кого-то напоминает. Дойдя до спальни, я с удивлением обнаружил, что там выключен свет.

— Смит! — позвал я.

— Подойдите сюда и смотрите! — ответила мне темнота. И тут я заметил силуэт моего старого друга в проеме раскрытого окна. Прекрасно его зная, я даже в темноте заметил по его напряженной позе, что он наблюдает за какими-то захватывающими событиями на улице.

Я подошел и спросил, что его так заинтересовало.

— Вот, обратите внимание на эту купу вязов вон там…

Он схватил меня за руку, и я почувствовал, что мне передается его волнение.

В том, как он произнес это, я почувствовал крайнюю степень возбуждения. Облокотившись на подоконник рядом с ним, я огляделся. Звезды сияли, царящее спокойствие ночи внушало благоговейный трепет. Лето напоминало тропики, и улица с ее пляшущими огнями выглядела в эту ночь совершенно необычно. Купы вязов внизу виделись чем-то сплошным и бесформенным.

Тем не менее мой друг излучал некий магнетизм тяжелого предчувствия, который заставлял не замечать красоты ночи. Она служила лишь напоминанием о том, что среди миллионов лондонцев затаился некий злой дух, само существование которого являлось для меня научной загадкой.

— Где ваш пациент? — бросил Смит.

Его резкий вопрос придал моим мыслям иное направление. Действительно, ничьи шаги не нарушали тишину. Черт побери, куда, в самом деле, мог деться мой пациент?

Я было высунулся из окна, но Смит тут же втянул меня обратно.

— Не высовывайтесь!

Я посмотрел на него с удивлением:

— Это еще почему?

— Сейчас скажу, Петри. Вы видели, как он уходил?

— Видел. Но я не могу понять, куда он делся. Может быть, задержался почему-либо у ворот?

— Похоже, — шепнул Смит, — там, под вязами, его заметили.

Его рука все сильнее сжимала мое плечо, по мере того, как росло возбуждение. Надо ли описывать мое удивление? Понемногу меня стала охватывать дрожь, потому что сдержанное напряжение и обострившаяся бдительность Смита могли означать только одно — близость Фу Манчи!

Одного этого слова было достаточно, чтобы я весь обратился в зрение и слух. Причем я умудрялся каким-то образом одновременно вслушиваться и в то, что происходило на улице, и в то, что могло произойти внутри дома. Сомнения, подозрения и всевозможные страхи обрушились на меня. Что понадобилось Форсайту у моих ворот? Насколько помню, я никогда его прежде не видел. И все же в облике его было что-то до боли знакомое. А что если его визит обусловлен каким-то заговором? Хотя… рана-то была настоящая. Так лихорадочно метались мои мысли при одном только воспоминании о Фу Манчи.

Найланд Смит буквально тисками сдавил мою руку.

— Снова там, Петри! — прошептал он. — Смотрите! Смотрите!

Его команда была совершенно не нужна. Мы практически одновременно заметили это поразительное… нет, скорее сверхъестественное явление. Из темноты под вязами, как из-под земли, вырвался колеблющийся голубоватый свет. Какое-то время он парил на одном месте, а затем начал подниматься. Подобно огненному видению, вернее, огненной ведьме, он поднимался все выше, выше и выше, пока не достиг, по моим прикидкам, футов двенадцати над землей. И там внезапно померк.

— Черт побери, Смит, что это могло быть?

— Не спрашивайте, Петри. Такое я уже видел дважды. Мы…

Внезапно он смолк. Внизу раздались быстрые шаги. Через плечо Смита я увидел, как Форсайт пересекает дорогу, перемахивает ограждение и продолжает свой путь по шоссе.

Смит вскочил.

— Мы должны его остановить! — вымолвил он хрипло.

Он выбежал из комнаты, и я услышал, как он кубарем скатился по лестнице, крича мне:

— На улицу через сад! Через боковой выход!

Я его догнал как раз в тот момент, когда он распахнул дверь чулана, через который мы, открыв еще одну дверь, выбежали в сад. Легкий запах цветущего табака был едва различим. Не ощущалось ни малейшего движения воздуха. Я слышал, как впереди меня Смит поворачивает задвижку у ворот. Оставив их открытыми, мы выбежали на улицу.

— Мы не должны показывать, что вышли из вашего дома, — быстро объяснял Смит. — Я пройду по улице сотню ярдов, а затем поверну назад. Вы полминуты, не более, ждете, затем двинетесь в противоположном направлении и проделаете то же самое. Как только выйдете из-под света уличных фонарей, перемахивайте ограждения и бегите к вязам.

Он сунул мне в руки пистолет и исчез.

Пока он был рядом, говорил, приказывал, пока я видел перед собой его лицо, глаза со стальным блеском, для меня не было никого и ничего, кроме нашей общей цели. Но, оставшись наедине с самим собой, с пистолетом в руке в этом тихом и вполне респектабельном месте, я почувствовал какую-то нереальность происходящего.

Поразительно мы устроены. Повернув за угол, как было велено, я оказался в мире совершенно иных чувств и мыслей. Я уже думал не о докторе Фу Манчи, этом великом негодяе, мечтавшем о порабощении Китаем Европы и Америки, не о Найланде Смите, который встал поперек дороги зловещему китайцу, чтобы разрушить его планы, и даже не о Карамани, этой юной красавице рабыне — послушном орудии в руках Фу Манчи. Я размышлял о том, что подумает мой пациент, встретив меня в таком виде и с пистолетом в руке.

Как раз в этот момент я пересек шоссе и выскочил на пустырь, что был по правую руку. И пока бежал по направлению к вязам, не переставал сам себе удивляться, а также всему тому, что мы со Смитом затеяли. Уже в пятидесяти ярдах от вязов мне пришло в голову, что если Смит решил отсечь от них Форсайта, то мы безнадежно опоздали. По моим расчетам, он давно уже должен быть среди деревьев.

И я оказался прав. Пробежав еще двадцать шагов, я услышал впереди странный звук, очень напоминающий крик совы. Я не мог припомнить, чтобы здесь водились совы, но, странное дело, не придал этому никакого значения. До тех самых пор, пока не раздался страшный крик — крик ужаса, который мгновенно передался мне.

На какое-то мгновение сознание мое почти выключилось, и очнулся я уже под одним из вязов.

— Смит! — закричал я, теряя дыхание. — Смит, где вы?

Ответом на мой крик был какой-то неописуемый звук, некая смесь рыданий и хрипа. Из темноты вывалилась страшная фигура — человек с изрезанным лицом. Он смотрел на меня невидящими глазами, его руки шарили по воздуху, будто он ослеп и обезумел от страха одновременно.

Я, онемев, отпрянул назад. Человек круто повернулся и рухнул у моих ног. Внутри у него что-то клокотало и булькало.

Я застыл, как в параличе, и мог лишь смотреть, как он дернулся и затих. Снова воцарилась тишина. И вдруг откуда-то из-за деревьев вынырнул Смит. Я не шевельнулся. Даже когда он подошел вплотную, я мог лишь бессмысленно на него уставиться.

— Прости мне, Боже, — услышал я как бы издалека. — Я позволил ему пойти навстречу смерти, Петри.

Его слова привели меня в чувство.

— Смит, — мой голос не мог подняться выше шепота, — в один ужасный момент я подумал…

— То же самое произошло еще кое с кем, — ответил он. — Наш бедный моряк встретил смерть, предназначавшуюся мне. Вот так, Петри!

И тут я понял, почему лицо Форсайта показалось мне знакомым и почему Форсайт сейчас лежит мертвым передо мной. Кроме того, что это был красивый парень и носил легкую бородку, чертами и сложением он был точной копией Найланда Смита.

 

ГЛАВА V

СЕТЬ

Мы перевернули беднягу на спину. Я опустился на колени и дрожащими, непослушными пальцами с трудом зажег спичку. Поднявшийся неожиданно ветерок чуть было ее не задул, но я вовремя прикрыл огонек ладонью. Он осветил колеблющимся светом загорелое лицо Найланда Смита, отразился неестественным блеском в его глазах. Я нагнулся, и уже гаснущей спичкой осветил лицо его двойника.

— Боже! — прошептал Смит.

Слабый ветерок задул спичку.

За все свою хирургическую практику я ни разу не встречал что-либо столь же ужасное. Лицо мертвеца было все в крови, сочащейся из многочисленных ран у виска, под правым глазом, у подбородка, спускаясь к горлу. Они чем-то напоминали татуировку, и лицо в местах порезов неимоверно распухло. Ладони мертвеца были крепко сжаты в кулаки.

Под вопросительным взглядом Смита я продолжал осматривать труп, хотя все ясно было уже с того момента, когда он вывалился из тени деревьев — мертвее не бывает. О чем я и доложил Смиту.

— Причем это какая-то противоестественная…

Смит, молотя правым кулаком левую ладонь, забегал туда-сюда около мертвеца. Где-то вдали проворчал автомобиль, но я все в том же оцепенении всматривался в изуродованное лицо трупа, который еще несколько минут назад был статным британским моряком. Я отметил контраст, который составляли аккуратная бородка и распухшее лицо. Кажется, я начал мешаться рассудком, но тут послышались шаги. Я вскочил. Шаги зачастили, я повернулся, и перед нами вырос констебль.

— Что здесь происходит? — спросил он с повелительными интонациями в голосе, сжав кулаки и переводя взгляд со Смита на меня, с меня на того, кто лежал между нами. Затем его рука метнулась к груди, блеснуло серебро и…

— Бросьте свисток! — огрызнулся Смит и выбил его из рук констебля. — Где ваш фонарь? И не задавайте дурацких вопросов!

Констебль отпрянул, видимо прикидывая свои возможности справиться с нами обоими, и в это время мой друг вытащил из кармана бумагу и сунул ему в нос.

— Читайте! — приказал он. — Будете выполнять мои распоряжения. — Было в его голосе что-то, заставившее полицейского изменить свое мнение о происходящем. Он осветил письмо и, судя по всему, был немало изумлен.

— Если сомневаетесь, — продолжал Смит, — возможно, вам не знакома подпись комиссара полиции, позвоните в Скотланд-Ярд из дома доктора Петри. Мы сейчас туда возвращаемся.

Затем он показал на мертвого Форсайта:

— Помогите нам его отнести. Не нужно, чтобы нас заметили. Огласка здесь ни к чему. Понимаете?

Констебль почтительно отдал честь, и все трое мы принялись за нашу скорбную работу: мы подтащили Форсайта к краю лужайки, перенесли через дорогу и внесли в дом, умудрившись не привлечь внимания бдительных соседей.

Свою ношу мы водрузили на хирургический стол.

— Надо сделать вскрытие, Петри, — распорядился Смит. — Констебль позвонит в скорую, а я тут должен еще кое-что исследовать.

Он взбежал по лестнице в свою комнату и через минуту скатился вниз. Хлопнула входная дверь.

— Телефон в холле, — сказал я констеблю.

— Благодарю вас, сэр!

Он вышел из операционной, а я зажег лампу над столом и стал изучать отметины на лице Форсайта. Как я уже говорил, они имели форму продолговатых наколок, причем довольно глубоких и какой-то странной грушевидной формы. Одна такая ранка была на правом глазу.

Но самым странным были симптомы, или нет, скорее манера поведения Форсайта, когда он буквально вывалился из-за деревьев на меня. У него явно были поражены мускулы речевого и дыхательного аппаратов. И это лилово-синее лицо, испещренное мелкими ранками (они были и на горле), ввергло меня в состояние глубокой задумчивости. Мысленно я перебирал все известные мне причины смерти, которые подходили бы к данному случаю. Но я так и не пришел к сколь-либо приемлемому выводу. Подробный осмотр тела тоже ничего не дал.

Небо уже посерело, предвещая близкий рассвет, когда явились полицейские вместе с каретой скорой помощи и забрали тело Форсайта.

Я как раз снимал свое кепи с вешалки, когда возвратился Найланд Смит.

— Смит! — воскликнул я. — Вы нашли что-нибудь?

Он стоял посреди холла в сером свете зарождающегося утра и растерянно тянул себя за мочку уха. Было видно, как осунулось за ночь его загорелое лицо. Глаза его горели тем лихорадочным блеском, который, признаюсь, одно время я так не любил. Однако со временем научился понимать, что он свидетельствует о чудовищном нервном возбуждении. В эти периоды Смит, как правило, был в состоянии действовать с поразительным хладнокровием, а все его способности обострялись до предела. На мой вопрос он тем не менее не ответил.

— Есть у вас молоко? — спросил он резко.

Это было так неожиданно, что какое-то время я собирался с мыслями.

— Молоко?!

— Да-да, Петри! Я буду вам весьма обязан, если вы найдете хотя бы немного молока.

Я уже повернулся, чтобы спуститься в кухню, когда вдруг…

— Петри! И остатки тюрбо* после нашего вчерашнего обеда тоже были бы крайне желательны. А еще мне нужна небольшая лопатка или совок.

Моя нога замерла на первой ступени лестницы.

— Смит, вы что, издеваетесь?..

Он сухо рассмеялся.

— Прости, старина, — ответил он. — Я был так занят своими мыслями, что не успел подумать, какими дикими могут показаться мои просьбы. Клянусь, эти свои странности я объясню позднее. А сейчас время слишком дорого.

Нет, он явно не шутил, и я буквально слетел по лестнице. Через несколько мгновений у него уже были садовый совок, блюдо с холодной рыбой и стакан молока.

— Спасибо, — сказал Смит, — вот только если бы вы перелили молоко в кувшин…

Мое удивление превзошло все возможные пределы, но я, ни слова не говоря, вышел и вернулся с кувшином, в который он и вылил молоко. Затем, сунув совок в карман, взяв тарелку с холодным тюрбо в одну руку, а кувшин с молоком в другую, он направился к двери. И уже открыл ее, но в этот момент его осенила новая идея.

— Петри, не сочтите за труд, — мой пистолет.

Я молча протянул ему пистолет.

— Только не подумайте, что я вас мистифицирую, — заметил он с легкими извиняющимися интонациями, — но если мы пойдем вдвоем, это может сорвать мой план. Я скоро вернусь.

Тем временем холодный утренний свет уже залил прихожую. Дверь за ним захлопнулась, и я поднялся к себе в кабинет, из окна которого было видно, как Найланд Смит пересек газон и исчез в утреннем тумане, держа направление на группу из девяти вязов.

Некоторое время я сидел у окна, наблюдая восход солнца. Под окном прошагал полицейский. За ним шаткой походкой проследовал припозднившийся гуляка в вечернем смокинге. Ощущение реальности начало понемногу возвращаться ко мне. И все же я помнил, что там, за пеленой тумана, проделывал какие-то фокусы с тарелкой холодного тюрбо, кувшином молока и садовым совком человек, которого закон наделил самыми высокими полномочиями; за спиной которого стоит правительство Великобритании; сфера деятельности которого простирается на всем пространстве от Рангуна до Лондона.

Далеко справа, у кромки газона, остановился трамвай, затем тронулся вновь. Его желтоватые огни мигали в серой мгле, однако меня интересовало не столько это зрелище, сколько одинокий путешественник, который сошел на остановке.

Трамвай прогрохотал под окном, а я изо всех сил старался разглядеть загадочную фигуру, которая пересекла шоссе и двинулась по газону. Это была женщина, несшая что-то вроде большого мешка или свертка.

Надо быть самым заскорузлым материалистом, чтобы отрицать присутствие в нас неких мистических сил, которыми мы не умеем управлять, но, которые, при случае, великолепно руководят нашими действиями. Внезапно мне страстно захотелось узнать, кто же эта одинокая путешественница, пересекающая газон в столь ранний час.

Без какого-либо четкого плана действий я сбежал по лестнице, надел кепи, выскочил из дома и пересек газон в том направлении, где предположительно мог столкнуться с одинокой странницей.

Но случаю было угодно, чтобы я ошибся в расстоянии, и мое приближение к ней скрыл кустарник. Поэтому, оставаясь незамеченным, я мог видеть, как она присела на мокрую траву и стала развязывать узел.

Она была одета в какие-то неразличимого цвета лохмотья, носила вульгарную соломенную шляпку и плотную вуаль. Но когда она развязывала узел, мне удалось заметить, что руки ее тонки и белы. Я заметил также, что рядом с ней на земле лежат чудовищного вида матерчатые рукавицы.

Между тем «странница» развязала узел и вытащила из него нечто, напоминающее миниатюрную сеть для ловли креветок. Я вышел из кустов, молча пересек разделяющее нас расстояние и подошел к ней вплотную.

Легкий аромат духов коснулся меня, и — проклятье! — все те же таинственные благовония древнего Египта взволновали душу. Все волшебство Востока было в этом аромате, и я отлично знал, кто может им так коварно пользоваться. Я склонился над женщиной.

— Доброе утро. Не могу ли я вам чем-либо помочь?

Женщина вскочила, как спугнутая косуля, и неподражаемо гибким движением восточной танцовщицы отпрянула. В лучах восходящего солнца на пальцах мнимой бродяжки сверкнули драгоценные камни. Сердце мое упало. С огромным трудом мне удалось выговорить:

— Нет повода для беспокойства…

Она замерла, не спуская с меня глаз. Даже под плотной вуалью я различал их сверкание. Нагнувшись за сеткой, я услышал ее тяжкий вздох и какое-то невнятное бормотание. Но этого для меня было вполне достаточно.

— Однако, это не силки для птиц, — сказал я нарочито безразличным тоном. — За какой же невиданной пташкой ты охотишься, Карамани?

Резким движением она сбросила вуаль и ужасную шляпу. Ее роскошные волосы тотчас раскинулись по плечам, упали на лоб, ее взгляд прожигал меня насквозь. Как прекрасны в этот момент были ее глаза, казалось, вобравшие всю красоту египетских ночей. И как часто я видел их во сне!

Постоянно бороться со страстным желанием обладать женщиной, с которой был уже близок, — только идиот не знает, какая это страшная мука. Для настоящего мужчины нет ничего мучительнее. Но это была моя доля, мое наказание непонятно за какие грехи. И вот передо мной эта женщина, эта прекрасная рабыня исчадия рода человеческого, доктора Фу Манчи.

— Вероятно, вы опять приметесь утверждать, что не знаете меня, — начал я несколько грубовато.

Губы ее дрогнули, но ответа не последовало.

— Порой забывчивость — одно из самых удобных свойств, — продолжал я с горечью, но тут же решил себя одернуть. Ведь слова мои были продиктованы лишь малодушным стремлением услышать ее оправдания. Ну, не глупость ли надеяться на это?

Я стал рассматривать сетку. К ней было прикреплено приспособление с сильной пружиной. Совершенно очевидно, что это была разновидность ловушки.

— Что вы собирались делать? — спросил я довольно резко, в душе любуясь изысканным рисунком ее губ и проклиная себя за их дрожь.

Тогда она заговорила:

— Доктор Петри…

— Да?

— Кажется, вы сердиты на меня не столько за то, чем я занимаюсь, сколько за то, что я вас забыла… Однако…

— Не выворачивайте вещи наизнанку, — с деланной строгостью прервал я ее. — Если вам понадобилось забыть все, что между нами было, — ради Бога! Но отвечайте на мои вопросы!

В отчаянии она заломила руки. Во всяком случае, в ее голосе оно звучало вполне натурально:

— Почему вы так обращаетесь со мной? (О, этот неподражаемый акцент. Я с ума сойду!) Бросьте меня в тюрьму! Убейте! — Тут она топнула своей прелестной ножкой. — Убейте за все, что я натворила. Но не мучьте меня, не сводите меня с ума своими упреками, что я вас забыла. Говорю вам… и готова повторять вновь и вновь… До того времени, как вы ночью на прошлой неделе явились кого-то спасать от… (о, это не было уловкой — Карамани действительно испытывала мучительное колебание, прежде чем назвать имя Фу Манчи) от него, я вас ни разу, ни разу не видела!

Ее взгляд горел страстным желанием обнаружить хоть какие-то признаки того, что я ей поверил. Во всяком случае, так в этот момент я с горечью думал. Однако факты были против нее.

— Ваши заявления ничего не стоят, — отвечал я, стараясь придать как можно более холода своим словам — Вы — предательница. Вы предаете тех, у кого хватает безумия вам довериться…

— Я не предательница! — обожгла она меня взглядом. (Боже мой! Ну что за глаза…)

— Все это чушь. Вы прикинули, что вам выгоднее служить Фу Манчи, чем хранить верность своим друзьям. Ваше «рабство» — а по-другому это и не назовешь, — очевидно, не слишком обременительно. Вы помогаете Фу Манчи заманить в ловушку очередную жертву, а в награду он осыпает вас драгоценностями и дорогими подарками…

— Ах, так!

С горящими глазами, с выражением глубокого отчаяния на лице она бросилась ко мне, рванула на груди платье и обнажила плечо:

— Вот некоторые из подарков, которыми он меня осыпает!

Я почувствовал, что мной овладевает безумие, и сжал зубы. На прекрасной бархатной коже явственно проступали следы плетки.

В следующее мгновение она уже приводила в порядок платье, украдкой наблюдая за моей реакцией. На какое-то время я лишился дара речи. Потом все-таки нашел в себе силы вымолвить:

— Если я для вас совершенно посторонний человек, то почему вы решили мне довериться?

— Я знаю вас достаточно долго, чтобы вам доверять, — вдруг как-то очень просто сказала она и отвернулась.

— Но тогда почему же вы служите этому монстру?

Она щелкнула пальцами и послала мне взгляд из-под ресниц:

— Зачем спрашивать, если вы все равно не верите ни одному моему слову.

Да, логика. Каков урок! И от кого? От женщины! Я решил сменить тему.

— Расскажите, зачем вы сюда пришли.

Она указала на сетку в моих руках:

— Ловить птичек, как вы сами сказали.

— Каких еще птичек?

Она пожала плечами.

И тут меня обожгло воспоминание: крик совы, предшествовавший смерти Форсайта! Сетка была достаточно большой и прочной… А не могло ли так получиться, что какой-то неизвестный западным натуралистам представитель мира пернатых прошлой ночью здесь был выпущен на свободу? Я вспомнил раны на лице и горле Форсайта. В конце концов, этот чертов китаец может владеть такими средствами умерщвления, которых мы и представить себе не можем.

Материя, в которую была завернута сеть, лежала у моих ног. В ней еще что-то было. Я нагнулся и вытащил плетеную корзину. Карамани пристально наблюдала за моими действиями, явно волнуясь и прикусив губу. Однако она не пыталась мне помешать. Я открыл корзину. В ней находилась большая чаша, содержимое которой распространяло какой-то незнакомый специфический запах.

Я был в полной растерянности и решительно ничего не понимал.

— Вам придется проследовать со мной в мой дом, — сказал я сурово.

Карамани подняла на меня глаза. От страха они казались огромными. Она собиралась что-то сказать, но, когда я протянул руку, чтобы схватить ее, страх в них мгновенно сменился яростью. Совершенно для меня неожиданно она с дикой грацией отпрянула, круто повернулась и бросилась бежать.

С сетью в одной и корзиной в другой руке я стоял как вкопанный, бессмысленно глядя ей вслед. Конечно, можно было попытаться ее догнать, но это, как говорится, была бы попытка с негодными средствами. Карамани бегала совсем не так, как бегают девушки, выросшие в городе или даже деревне. Она бегала, как газель, как истинная дочь пустыни.

Пробежав около двух сотен ярдов, она оглянулась и остановилась. Удовольствие от физического напряжения, вызванное бегом, судя по всему, пробудило в ней дьявола, который непременно должен дремать в каждой женщине с такими глазами, как у Карамани. Лучи восходящего солнца освещали ее гибкое зовущее тело, красоту которого не могли скрыть никакие лохмотья. Я даже мог видеть ее дивную улыбку. Потом она насмешливо захохотала, не понимая того, что для меня звук ее голоса подобен музыке, повернулась и исчезла.

Со стыдом признаюсь, я с радостью принял свое поражение. Меж тем мир вокруг меня продолжал просыпаться. Пернатый хор пел гимны нарождающемуся дню. Нагруженный своими загадочными трофеями, я возвращался домой, тщетно пытаясь разгадать, какая связь может быть между сеткой у меня в руках и загадочным криком совы — предвестником смерти Форсайта.

Дорога, которую я выбрал, привела меня к берегу пруда Монд — в сущности, мелкой лужи с островком посередине. Оказавшись на берегу, я с несказанным удивлением увидел знакомые тарелку и кувшин. Бросив «трофеи», я подбежал к самой кромке воды.

— Олл райт, Петри! Секунду подождите, я к вам присоединюсь.

Я вздрогнул, посмотрел направо, налево, но, хотя голос несомненно принадлежал Найланду Смиту, нигде не было никаких признаков его присутствия.

— Смит! — вскричал я в страшной тревоге. — Смит!

— Иду…

Уже всерьез сомневаясь, в порядке ли моя голова, я взглянул туда, откуда доносился голос, и увидел Найланда Смита собственной персоной. Он стоял на островке в центре пруда, потом спустился и по мелководью пошел ко мне.

— Великий Боже! — начал я…

Но его смех перебил меня.

— Петри, вы определенно решили, что нынешним утром я спятил! — сказал он в приступе редкого для него веселья. — А я, между прочим, сделал несколько важных для нас открытий. Кстати, вы знаете, что на самом деле представляет собой этот островок?

— Островок как островок…

— Ничего подобного. Могильный холм, Петри! Он отмечает одну из братских чумных могил, где захоронены жертвы поразившей Лондон эпидемии Великой чумы. А вы глядите на него каждое утро и считаете безобидным островком… Эй, а это что за экспонаты?

Он поднял сетку.

— Что, силки для пернатых?

— Именно, — сдержанно ответил я.

Смит устремил на меня внимательный взгляд.

— Можно узнать, Петри, где вы это нашли?

— В строгом смысле, я не совсем это нашел, — был мой ответ, а потом пришлось рассказать всю историю моей неожиданной встречи с Карамани.

По мере моего рассказа его устремленный на меня взгляд становился все холоднее, а когда я сказал, что девчонка ускользнула…

— Петри, — отчеканил Смит, — вы глупец!

От гнева у меня потемнело в глазах, потому что никому, даже Найланду Смиту, которого я уважаю, может быть, больше, чем кого бы то ни было, я никогда не позволю себя оскорблять.

— Согласен, — продолжал он все с тем же холодом в голосе, — Карамани — прелестная игрушка. Но еще и порядочная змея. А рептилии, как вы знаете, менее всего подходят для того, чтобы ими забавляться.

Мы не отрываясь смотрели в глаза друг другу, и взгляды были холодными, как дула револьверов.

— Смит, — сказал я через силу, — оставим это. Или перемените тон. Я не могу вас больше слушать.

— Вы должны слушать, — ответил он, свирепо выдвигая вперед нижнюю челюсть, — вы должны слушать, потому что играете не только с прелестной девочкой, любовницей китайского Нерона, но вы ставите на карту мою жизнь. И я, Петри, из чисто эгоистических соображений с этим согласиться не могу.

Я почувствовал, что гнев выходит из меня, как воздух из проколотого детского шарика. В его словах была чудовищная правда. А Смит продолжал:

— Вы сами прекрасно знаете, как она фальшива. Однако же взгляд-другой ее темных глаз делает из вас глупца. Из меня однажды женщина тоже сделала идиота. Но я по крайней мере усвоил урок. Для вас же… В конце концов, сэр, если вы желаете повторить печальный опыт Адама, ради Бога. Но не втравливайте меня в свои библейские эксперименты… Потому что закончатся они тем, что мы оба окажемся в лапах этого желтого дьявола!

— Смит, вы слишком жестоки со мной, — сказал я, совершенно подавленный его справедливыми упреками. — Хотя вполне возможно, я того заслуживаю.

— Слишком заслуживаете, — заверил он, но тут же смягчился. — На мою жизнь было совершено покушение. В результате погиб совершенно невинный человек. Вам в руки попал сообщник, может быть, даже соучастник преступления, и вы даете ему убежать на том лишь основании, что у него прелестные губки, длинные ресницы и еще черт знает что не менее привлекательное…

Он открыл плетеную корзину и потянул носом.

— Ага! Узнаете, чем пахнет?

— Конечно.

— Тогда, может, вы догадываетесь, на кого вышла охотиться Карамзин?

— Понятия не имею.

Смит пожал плечами.

— Ну, тогда пошли. — И он взял меня за руку.

Мы двинулись по направлению к моему дому. В голове у меня роилось множество вопросов. И среди них самый главный.

— Смит, — робко спросил я, — скажите, Бога ради, что вы делали там, на могильнике? Что-нибудь раскапывали?

— Нет, — ухмыльнулся Смит, — кое-что закапывал.

 

ГЛАВА VI

ПОД ВЯЗАМИ

Сумерки застали меня и Найланда Смита у окна спальни. Мы уже знали, что вскрытие показало: несчастный Форсайт умер от отравления. Смит объявил, что я не заслуживаю его доверия, поэтому он не собирается посвящать меня в свою гипотезу происхождения столь специфических травм у Форсайта.

— На мягкой почве под деревьями, — рассказывал он, — я нашел его следы и проследил вплоть до того места, где все это произошло. Других следов в радиусе нескольких ярдов не было. Он подвергся нападению как раз в тот момент, когда остановился вблизи одного из вязов. На расстоянии шести или семи футов я обнаружил несколько следов, выглядевших примерно так.

И он нарисовал множество точек на промокашке, которая была у него под рукой,

— Так это же когти! — воскликнул я. — Помните этот ночной крик, подобный уханью совы? Что, если это какой-либо неизвестный род пернатых?

— Вскоре узнаем. Возможно, даже сегодня ночью, — ответил он. — Поскольку из-за отсутствия луны была совершена ошибка, — и челюсть Смита снова сделалась квадратной при мысли о несчастном Форсайте, — будет предпринята новая попытка. Вы ведь знаете методы доктора Фу Манчи?

Так мы сидели в темноте, не спуская глаз с девяти вязов и готовые абсолютно ко всему. Взошла луна, и, как под воздействием лампы Аладдина, все вокруг приняло неестественные, волшебные очертания. К полуночи шоссе под нами совершенно опустело, газон пугал таинственностью, и, если бы не громыхавший время от времени трамвай — порождение электричества и прогресса, можно было бы сказать, что декорации для самой жуткой драмы готовы.

Кстати, в прессе и намека не было на то, что произошло прошлой ночью. Найланд Смит был наделен полномочиями препятствовать публикациям, появление которых могло сказаться на его планах. Нам не были приданы ни детективы, ни специальные констебли. Мой друг был убежден, что именно из-за их участия в наших предприятиях произошла утечка информации, в результате чего подвиги доктора Фу Манчи получили ненужную огласку, во многом способствовавшую его успехам.

— Нужно опасаться только одного, — вдруг встрепенулся Смит, — что этой ночью он может быть не готов к очередному покушению.

— Почему?

— Поскольку в Лондоне он сравнительно недавно, то, должно быть, еще не успел мобилизовать всю свою «королевскую рать».

Днем, ближе к вечеру, разразилась короткая, но сильная гроза с тропическим ливнем, и теперь по небу, словно играя вперегонки, неслись друг за другом облака. Когда в просветы между ними проглядывал месяц, все вокруг принимало зеленоватый оттенок, и мне всюду начинали мерещиться зеленые глаза Фу Манчи.

Облако пронеслось, и у края рощицы разлилось озеро из чистого серебра.

— Смотрите туда, — прошептал на ухо Смит.

И опять странный свет появился из темноты, стал медленно, с остановками подниматься и наконец исчез в вышине.

— Это под деревьями, Смит!

Но Найланд уже спешил к двери, бросив мне через плечо:

— Не забудьте пистолет. У меня есть. И дайте мне двадцать ярдов форы. Как только я достигну рощицы — сразу же ко мне.

Мы выбежали из дома и двинулись в сторону газона, который в это время представлял собой великолепные подмостки для танцующих призраков. Месяц, как назло, куда-то подевался, и я начал опасаться, что, оказавшись среди деревьев, Смит не сумеет вовремя разглядеть затаившуюся там опасность. Я был почти уверен, что он разгадал, что именно там должно таиться. Между тем я старательно выполнял его инструкцию держаться позади и на расстоянии, предполагая, что Фу Манчи или кто-либо из его шайки не посмеют предпринять ничего решительного на глазах у свидетеля. Но, с другой стороны, мы прекрасно понимали, что его орудие смерти, спрятанное где-то здесь, в ветвях вязов, может сделать свое дело и исчезнуть, не оставив следов. Разве не погиб Форсайт, хотя мы находились от него не далее как в двадцати ярдах?

Воздух был абсолютно недвижим. Я вслед за Смитом вошел под развесистые кроны. В этот момент месяцу удалось прорвать пелену облаков, и земля под ногами превратилась в пестрый серебристо-черный ковер.

Мы медленно продвигались вперед. Увидев черный силуэт посреди лунного серебра, я бросился к нему с криком:

— Осторожней, Смит!

Громко вскрикнув, он отпрянул в тень.

— Назад, Петри! Еще дальше!

Он бросился ко мне и так наподдал плечом, что я чуть не упал. И в это самое время мы услышали страшный треск ломающихся сучьев где-то над головой. Было такое впечатление, будто один из вязов падает на нас. Так по крайней мере мне показалось, пока Смит, изрыгая проклятия, пытался меня оттолкнуть.

В следующее мгновение на землю со страшным треском рухнула огромная ветвь вяза. Раздался пронзительный крик, потом сдавленный стон…

Тут же Смит прямо у меня над ухом открыл пальбу, от чего я совершенно потерял голову…

— Мимо! — заорал Смит. — Стреляйте, Петри! Он слева! Хоть вы не промахнитесь!

Я повернулся как раз в тот момент, когда черная тень метнулась мимо меня. Выстрелил раз. Другой. И тут еще один страшный вопль раздался в ночи.

Найланд направил луч фонарика на упавший сук.

— Петри, да ведь вы попали! — вскричал он.

— По-моему, попал.

С земли из вороха листвы и веток на нас таращилась желтая физиономия. Агония исказила черты, но полный ненависти угасающий взгляд был устремлен на нас. Судя по всему, тяжелый сук, упав на него, сломал ему спину. Он уже замер, пена появилась на губах, но глаза все еще излучали ненависть.

— Кажется, языческие боги на нашей стороне, — несколько странно заметил Смит. — Вязы обладают опасным свойством сбрасывать сучья в спокойную погоду. Особенно в затишье после бури. Таким образом, в отношении этого парня бог лесов Пан совершил возмездие.

— Не понимаю. Где вообще находился этот человек?

— Да на дереве же, лежал на том самом суку, который обрушился. Вот почему на земле не осталось его следов. Несомненно, прошлой ночью ему удалось скрыться только таким образом: он, как обезьяна, перебирался с ветки на ветку, от дерева к дереву, пока не достиг противоположного конца рощицы.

Смит бросил на меня изучающий взгляд.

— Да, вам, наверное, еще хочется знать, откуда взялся этот таинственный свет? Я бы мог и утром рассказать, но уж слишком, дорогой друг, я был зол на вас. А дело-то самое простое. Берется длинная лента, смоченная спиртом или каким-то другим горючим, где-нибудь за деревьями, в укромном, невидимом со стороны месте, ее конец поджигают, а затем человек начинает крутить ее вокруг себя, выписывая разные фигуры. Пламя охватывает всю ленту, со стороны зрелище загадочное и крайне привлекательное для таких простаков, как мы с вами. Мы, конечно же, — это по замыслу — как мотыльки на огонь, бежим узнать, что бы это значило, и тут как раз… Сам понимаешь… Прошлой ночью я нашел обрывок несгоревшей ленты в нескольких ярдах отсюда.

Пока Смит говорил, я рассматривал прислужника Фу Манчи, который мирно покоился в своего рода беседке из ветвей вяза.

— Смотрите, у него какой-то кожаный мешок…

— Совершенно верно, — нравоучительно отвечал Найланд. — В нем он таскал свое смертоносное приспособление и отсюда выпускал при надобности.

— Выпускал?

— Именно! И то, что он выпускал, ваша обаятельная подруга хотела отловить сегодня утром.

— Смит, перестаньте надо мной издеваться, — сказал я с горечью. — Но все-таки, что это было? Птица какая-нибудь?

— Вы помните следы на лице Форсайта, а также те, о которых я вам рассказывал, что обнаружил на земле. Это были следы когтей, не так ли?

— По крайней мере, я так думал. Но чьих когтей?

— Это были когти некоего ядовитого существа. Я его поймал, убил — признаюсь, против желания — и закопал на островке. Я побоялся бросить его в пруд, потому что какой-нибудь мальчишка с удочкой может его вытащить и оцарапаться. Трудно сказать, сколько времени эти когти будут ядовиты.

— Смит, — сказал я, нарочито цедя слова, — вы обращаетесь со мной, как с мальчишкой. Готов согласиться, что я безнадежный тупица. Но скажете вы мне наконец, черт вас подери, кого проклятый китаец таскал в мешке, кого он выпустил из него на беднягу Форсайта… Впрочем, это то самое, что вам утром удалось поймать с помощью молока и тюрбо?.. Так… И за тем же самым была послана Карамани со своими…

Я замолчал, физически ощущая приближение разгадки.

— Ну, ну! — подбадривал меня Найланд, шаря лучом фонарика слева от нас — Что же у нее было в корзине?

— Валерьянка, — ответил я чисто механически.

Луч наконец-то нащупал того, кого мне удалось уложить из пистолета. Это был… огромный черный кот!

А Смит уже, видимо войдя во вкус лекторской работы, продолжал, как по-писаному:

— Вы, конечна же, знаете, дорогой друг, что за валерьянкой кот пройдет огонь и воду. Однако сегодня утром мне пришлось прибегнуть к молоку и рыбе. Я узнал кошачьи следы под деревом и сразу подумал, что если кота выпустили, то он должен находиться где-то поблизости, возможно здесь же, в кустах. Мне удалось выманить его на приманку, хотя животное было очень испугано, и застрелить.

Как я уже говорил, этот желтый дьявол интриговал людей своими фокусами с горящей лентой. Человек подходил к вязу по тропинке, над которой нависал огромный сук с этим грязным китаезой. Когда жертва оказывалась точно под ним, тот ухал совой, человек задирал голову, и на него тут же летел кот.

— Ну и… — начал я, все еще ничего не понимая.

Смит склонился над убитым животным.

— Обратите внимание, когти зверюги покрыты каким-то черным блестящим раствором. Только Фу Манчи знает его компоненты. Зато, Петри, мы с вами знаем, как он действует.

 

ГЛАВА VII

ПОЯВЛЕНИЕ МИСТЕРА АБЕЛА СЛАТТЕНА

— Я не сужу вас, — оборвал Найланд Смит. — Но хочу знать, удовлетворит ли вас, положим, тысяча фунтов стерлингов за то, что вы покажете нам убежище Фу Манчи? Причем деньги будут выплачены независимо от того, найдем мы его там или нет.

Абел Слаттен пожал плечами и поспешил вернуться в кресло, с которого он только что вскочил. Он устроился поудобнее, положив шляпу и трость на мой письменный стол.

— Небольшой контрактик черным по белому? — переспросил он вкрадчиво.

Смит поднялся со своего плетеного кресла и, склонившись над столом, подписал бумагу моей авторучкой.

Пока все это происходило, я исподтишка наблюдал за нашим гостем. Он сидел, откинувшись в кресле, его тяжелые веки были опущены. Этот грузный мужчина был вычурно и безвкусно одет, тщательно причесан и к тому же поигрывал моноклем, который шел ему, как корове седло. Говорил он с американским акцентом.

Когда Слаттен шевелил правой рукой, на среднем пальце ослепительно сверкал огромный карбункул. Кожа на лице и руках вся была в синих прожилках — свидетельство того, что сердце у него не в порядке.

Смит продолжал скрипеть пером, а я бросил взгляд на трость Слаттена. Это была любопытная вещица, вероятно индийского происхождения, из темно-коричневого с прожилками дерева, поразительно напоминающего рисунком змеиную шкуру. Ручка трости оформлена подобающим образом, в виде головки змеи с камешками вместо глаз. Работа была выполнена с каким-то пугающим реализмом.

Смит подвинул бумагу Слаттену, тот с фальшивой небрежностью пробежал ее глазами, затем аккуратно сложил и спрятал в карман. Я указал на трость и спросил:

— Антиквариат?

Наш гость, чья физиономия излучала удовлетворение, которое он по привычке тщетно пытался скрыть, кивнул и взял трость в руки.

— Ее сделали австралийские аборигены, доктор, — отвечал он, — а подарил мне один клиент. А вы думали, она индийская? Почему-то все так думают. Но это не просто трость. Это талисман.

— В самом деле?

— Клянусь. Прежний хозяин приписывал ему магическую силу. По-моему, он предполагал, что это один из упомянутых в Библии посохов…

— Хм, посох Арона? — высказал предположение Смит, бросив беглый взгляд на трость.

— Что-то в этом роде, — молвил Слаттен уже стоя и, по-видимому, собираясь нас покинуть.

— Мы будем ждать вашего звонка, — сказал на прощанье мой друг.

— Я позвоню завтра, — был ответ.

Смит вернулся в свое плетеное кресло. Слаттен откланялся и направился к двери. Я позвонил горничной, чтобы она его проводила.

— Если принять во внимание важность его предложения, — заметил я, когда дверь захлопнулась, — вы не очень-то были любезны с нашим гостем.

— Я не собираюсь поддерживать с ним какие бы то ни было отношения, — отвечал мой друг. — Однако в борьбе с Фу Манчи все средства хороши. У этого Слаттена — паршивая репутация… Даже для частного сыщика она слишком паршивая. Он ничем не лучше самого банального шантажиста…

— Как вы это узнали?

— Очень просто. Я позвонил своему другу Веймауту в Скотланд-Ярд, и он посмотрел его досье.

— Зачем?

— Я понял, что Слаттен проявляет слишком уж живой интерес к нашему делу. С другой стороны, несомненно, что у него есть какая-то связь с нашими китайцами. Удивляет меня только одно…

— Вы что же, думаете…

— Да-да, Петри, еще как думаю. Нет такой низости, до которой этот человек не мог бы опуститься.

Нет никакого сомнения, Слаттен знал, что этот сухощавый и остроглазый британский инспектор для розыска зловредного китайца наделен исключительными полномочиями. Степень общественной опасности, которая проистекает от этого китайца, столь велика, что даже мы не отдаем себе отчета в ее истинных масштабах. И, прекрасно понимая все это своим безошибочным семитским инстинктом, он тем не менее решил превратить все это в Эльдорадо собственного пользования. Получать и тут, и там.

— Вы думаете, он может опуститься до того, чтобы стать агентом Фу Манчи? — спросил я, совершенно ошеломленный.

— Не думаю — знаю! Если Фу Манчи хорошо ему заплатит, он будет ему служить так же, как и любому другому. Досье этого человека — как грязная простыня. Слаттен, конечно же, вымышленное имя. На самом деле фамилия его Пипли, лейтенант нью-йоркской полиции, был уволен за какие-то сомнительные махинации в Китайском квартале.

— Китайском?

— Да, Петри. Поначалу я тоже удивился совпадению. Несомненно одно: он умный мошенник.

— Так что же, будем ждать его звонка?

— Конечно, но я не собираюсь ждать до завтра.

— То есть?

— Я предлагаю нанести неофициальный визит мистеру Абелу Слаттену сегодня же ночью.

— В его контору?

— Зачем? К нему домой. Если, как я подозреваю, он хочет заманить нас в ловушку, то обязательно поторопится нынешней же ночью отрапортовать о своих успехах хозяину.

— Тогда мы должны его выследить!

Найланд Смит встал и скинул свою поношенную охотничью куртку.

— Его уже выслеживают, — ответил Смит со своей характерной, но редкой улыбкой. — Два парня из Си-Ай-Ди наблюдают за домом круглосуточно.

Такие сюрпризы были очень характерны для методов моего друга.

— Кстати, — заметил я, — вы утром были у Элтема. Насколько я знаю, его скоро выпишут. Где же ему…

— Не бойтесь за него, Петри, — перебил Смит. — Его жизни больше не грозит опасность.

— Не грозит? — Я вытаращил глаза.

— Вчера он получил письмо, написанное по-китайски, на китайской бумаге, запечатанное в обыкновенном почтовом конверте с лондонской маркой.

— Ну и что?

— Насколько я могу перевести с китайского на английский, написано там примерно следующее: «Несмотря на ваши усилия сохранить инкогнито своего корреспондента в Китае, мы его рассекретили. Он действительно оказался мандарином, но из презрения к предателю я не хочу называть его имя. Четыре дня назад мы его казнили. Кланяюсь вам и желаю скорейшего выздоровления. Фу Манчи».

— Фу Манчи?! Наверняка это его новая ловушка.

— Напротив, Петри. Фу Манчи неискренне никогда не писал бы по-китайски. К тому же, чтобы разрешить сомнения, я послал запрос и получил вот такой ответ сегодня утром: мандарин Ен Сун Ят был убит в своем саду в Наньяне на прошлой неделе. Такая вот телеграмма…

 

ГЛАВА VIII

ДОКТОР ФУ МАНЧИ НАНОСИТ УДАР

Плечом к плечу мы спустились по одной из улиц лондонских предместий и остановились перед одним из небольших коттеджей в палисаднике, где буйно разросшиеся кусты лавра и акации лучше всяких табличек говорили: «Сдается или продается».

Смит, бросив быстрый взгляд налево-направо, толкнул деревянную калитку и повел меня по гравиевой дорожке. Темнота казалась непроницаемой, так как ближайший уличный фонарь остался в двадцати ярдах за спиной.

Из зарослей раздался свист.

— Картер? — позвал Смит.

Перед нами выросла тень, и я едва-едва смог различить форму полицейского.

— Ну? — бросил Смит.

— Сэр, мистер Слаттен вернулся десять минут назад, — рапортовал без запинки констебль. — Он прибыл в кэбе, который затем отпустил…

— Так он все еще дома?

— Через несколько минут после его возвращения к дому подъехал другой кэб. Из него вышла леди.

— Леди?!

— Та самая, сэр, которая бывала у него и раньше.

— Смит, — прошептал я, дернув его за рукав, — а это не…

Он слегка повернулся ко мне и кивнул. Сердце мое учащенно забилось. В этот момент мне стало ясно, как Слаттен ведет свою игру. В борьбе против шайки китайских убийц два года назад у нас был агент в лагере противника — Карамани, эта прекрасная рабыня, одно присутствие которой в событиях придавало нашей грязной возне колорит «Тысячи и одной ночи». Тогда я самонадеянно думал, что душа Карамани — эта загадочная восточная душа! — раскрыта для меня.

Вот и теперь она занимается своим прежним посредническим ремеслом: обещая раскрыть секреты доктора Фу Манчи, в то же время — я в этом абсолютно уверен — заманивает очередную жертву в тенета страшного ловца.

Вчера она оставила меня в дураках. И я этому был рад. Сегодня мне дана отставка, а объектом обольщения избран Абел Слаттен, отъявленный мошенник, кандидат на пожизненное заключение в Синг-Синге. Он избран и порабощен магическим светом этих глаз, развесив уши, верит всей той лжи, что срывается с прекрасных губ, чувствует себя победителем накануне неминуемого разгрома. И как только этот дурак мог вообразить, что из любви к нему эта жемчужина Востока предаст своего хозяина и бросится в его грязные объятия?!

Оказавшись во власти этих горьких размышлений, я упустил конец разговора Смита с полицейским. Огромным усилием воли мне все же удалось стряхнуть дьявольские воспоминания, чтобы вновь стать активным участником борьбы против хозяина Карамани — дирижера всех злых дел.

Мы буквально в несколько секунд разработали план действий. Смит схватил меня за руку, и мы снова оказались на улице, пересекли ее и затаились в воротах дома немного наискосок. Отсюда было удобно наблюдать за домом Слаттена. По двум горящим окнам на верхнем этаже я заключил, что прислуга ложится спать. Все остальные окна были темны, кроме крайнего левого на первом этаже. Свет пробивался сквозь венецианские жалюзи.

— Это кабинет Слаттена, — шепнул Смит. — Он не опасается слежки, поэтому прикрытое жалюзи окно на самом деле широко распахнуто.

С этими словами мой друг пересек газон и, абсолютно игнорируя то обстоятельство, что его может заметить любой, кто будет в это время проходить мимо ворот, взобрался на горку из дикого камня и, притаившись у оконного карниза, заглянул в комнату.

Какое-то время я колебался, опасаясь, что либо сам свалюсь, либо рассыплю каменную горку. Но тут я услышал нечто такое, что заставило меня подняться наверх, забыв обо всем.

Сквозь открытое окно послышался голос — ее голос, который невозможно перепутать ни с чьим другим; который всякий раз, когда я его слышу, заставляет трепетать сердце в груди.

Говорила Карамани.

Работая изо всех сил руками и коленями, ни секунды не думая о том, во что я превращаю свою одежду, я пулей взлетел наверх и устроился рядом с Найландом. Одна из планок жалюзи была слегка сдвинута, и через образовавшуюся щель мы могли наблюдать, что происходит внутри.

А внутри был типичный интерьер кабинета делового человека. Ряды скоросшивателей и папок, стол с подвижной крышкой и милнеровский сейф. У стола на крутящемся стуле сидел вполоборота к окну, откинувшись назад и улыбаясь, Слаттен. Он так безобразно широко раскрывал рот, что мне отчетливо была видна коронка нижнего левого коренного зуба. В кресле спиной к окну, так близко, что можно было дотянуться рукой, сидела Карамани.

Женщина, которую в своих снах я видел непременно в восточном одеянии, с золотыми браслетами на запястьях и щиколотках, с дорогими кольцами на пальцах и драгоценными камнями в волосах, была в европейском костюме и шляпке, будто только из Парижа. Карамани была единственной восточной женщиной из всех мне знакомых, которая умела носить европейскую одежду. Пожирая глазами ее изысканный профиль, я думал о том, что, должно быть, Далила была на нее похожа и что, за исключением супруги Нерона Поппеи, история не знала женщины, которая выглядела бы столь невинной, будучи столь же порочной.

— Да, моя дорогая, — говорил Слаттен, разглядывая через монокль свою прелестную гостью, — завтра вечером у меня будет все готово для вас.

Я почувствовал, как при этих словах Смит вздрогнул.

— А вы наберете достаточно людей? — Этот вопрос Карамани задала с каким-то странным равнодушием.

Слаттен вскочил.

— Девочка моя, — воскликнул он, глядя на нее сверху вниз, посверкивая в свете лампы коронками во рту, — да если надо, я дивизию приведу!

Он попытался схватить ее руку в перчатке, которая тихо покоилась на подлокотнике кресла, но она отклонила его попытку с естественной простотой и поднялась.

Слаттен буквально пожирал ее глазами. Он потребовал:

— Приказывайте мне!

— Я еще не готова, — отвечала она сдержанно, — но, убедившись, что вы готовы, теперь я могу строить свои планы.

Она скользнула мимо него к двери, ловко увернувшись от протянутой к ней руки с таким изяществом, что это вызвало у меня нервную дрожь. Ведь я однажды тоже стал жертвой всех этих уловок.

— Однако… — начал Слаттен.

— Через полчаса я вам позвоню, — сказала Карамани и без лишних церемоний распахнула дверь.

Смиту пришлось буквально за руку отрывать меня от жалюзи.

— Вниз, несчастный! — шипел он. — Если она нас заметит, все пропало!

Придя в себя, я повернулся и довольно неуклюже последовал за своим другом. Камень под моей ногой вывалился из гнезда и с грохотом скатился вниз. К счастью, Слаттен тем временем уже вышел в холл и не мог этого слышать.

Мы успели заскочить за угол дома, когда ступени залил свет и Карамани сбежала по ним на улицу. В проеме мелькнула чья-то черная физиономия, видимо слуги. Но все мое внимание поглотила эта изящная фигурка в развевающемся на ветру плаще. Вот она мелькнула в воротах и пропала…

Смит не шевелился. Удерживая меня, он присел за живой изгородью и просидел в таком скрюченном положении до тех пор, пока мы не услышали где-то внизу звук отъезжающего кэба. Буквально через несколько секунд за ним тронулся другой.

— Это Веймаут, — отметил Смит. — Если повезет, мы узнаем местонахождение логова Фу Манчи гораздо раньше, чем Слаттен соблаговолит нам сообщить.

— Однако…

— Вот именно. Слаттен ведет двойную игру. — Даже в полумраке я мог поймать многозначительный взгляд, устремленный на меня — И потому для нас очень важно не полагаться всецело на его помощь.

Эти слова оказались мрачным пророчеством.

Не делая новых попыток войти в контакт с детективом (или детективами), мы затаились под окном кабинета и погрузились в долгое ожидание.

Вот, судя по звуку, такси-кэб с трудом взбирается по склону. Ближе, ближе… Уехал. Окна прислуги наверху погасли. Мимо ворот прошел полицейский и посветил фонариком. В домах напротив гасли окна, одно за другим. На темных стеклах заиграли холодные блики отраженного света взошедшей луны. В наступившей мертвой тишине каждое слово, произнесенное в кабинете Слаттена, было отчетливо слышно. До нас донеслись слова человека, который, по-видимому, открывал дверь Карамани. Он спрашивал хозяина, нужны ли ему будут еще сегодня его слуги.

Смит буквально повис на мне, весь обратившись в слух.

— Да, Берк, — последовал ответ. — Дождись моего возвращения. Я буду скоро.

Судя по всему, человек вышел из кабинета, потому что примерно около получаса стояла полная тишина. Я уже хотел было размять затекшие ноги (потому что, в отличие от Смита, у которого жилы были, что фортепьянные струны, не мог часами сидеть на корточках), как в кабинете зазвонил телефон.

Я вздрогнул и, нервно вцепившись в рукав Найланда, почувствовал, как под толстой материей наливаются сталью мускулы.

— Хеллоу, — послышался голос Слаттена, — кто говорит? Да, да! Это мистер Абел Слаттен… Могу ли я приехать немедленно? Я знаю куда. Да, знаю! Я буду у вас через полчаса… До встречи!

Я услышал скрип вращающегося конторского стула, возвестивший нам о том, что Слаттен поднялся из-за стола. Затем Смит схватил меня за руку, и мы снова оказались на прежнем наблюдательном посту за углом дома.

— Он отправляется за смертью! — сказал Смит. — Но Картер поставил наш кэб ближе к выезду. Мы последуем за ним — возможно, Веймаут потерял след — и постараемся точно определить местонахождение Фу Манчи. И тогда игра в наших руках! Мы…

В этот момент раздался душераздирающий вопль такой силы, что я даже затрудняюсь его описать. Потом он перешел в хрип, сквозь который едва можно было различить слова: «Боже… Боже…»

Потом звуки стали напоминать истерические рыдания.

Я совершенно бессознательно вскочил на ноги и бросился к двери. Передо мной мелькнуло лицо Найланда, судя по выражению, полное самых дурных предчувствий. В это время дверь распахнулась, и в ярком свете прихожей мы увидели Слаттена, который качался из стороны в сторону и молотил воздух руками.

— Бога ради, что случилось? — услышал я и только сейчас заметил слугу Слаттена — Берка. Он стоял за спиной хозяина, пытаясь его поддержать, и страшно побледнел, увидев нас, поднимавшихся в прихожую по лестнице.

Но прежде, чем мы оказались рядом, Слаттен издал еще один полузадушенный вопль и рухнул головой вперед на пороге собственного дома.

Мы ворвались в прихожую и увидели Берка, стоявшего с поднятыми над головой руками. За нашей спиной кто-то бежал по гравию, и я понял, что к нам спешит Картер.

Берк, обрюзгший человек с бульдожьим лицом, упал на колени подле Слаттена. С ним случился приступ нервного смеха.

— Брось дурака валять! — приказал Смит, крепко тряхнув его за плечо.

От этого «встряхивания» Берк отлетел к стене и там сжался в комок, закрыв ладонями лицо.

На верхнем этаже происходила какая-то суета. Из темноты выступил Картер, осторожно обошел Слаттена и стал рядом с нами.

— Помоги нам его втащить, — скомандовал Смит. — Нужно закрыть дверь.

Не без труда мы проделали это, и Картеру наконец удалось закрыть дверь. Мы остались втроем, а между нами — мстительная тень Фу Манчи. Когда я склонился над Абелом Слаттеном, одного прикосновения к нему было достаточно, чтобы понять — это только тело. Душа уже отлетела.

Смит встретился со мной взглядом, все понял и в ярости заскрипел зубами. У него заходили желваки под смуглой кожей. Лицо его приобрело то самое угрюмое выражение, которое я так хорошо знал и которое не предвещало ничего хорошего тому, кто был его причиной.

— Умер… Так сразу и умер?

— Разве только удар молнии прикончил бы его быстрее. Перевернуть его?

Смит утвердительно кивнул.

Мы сделали это вдвоем и тут же услышали какое-то перешептывание и вздохи со стороны лестницы. Смит вскочил на ноги и пригвоздил взглядом целую группу полуодетой прислуги.

— Возвращайтесь к себе, — приказал он им. — И чтобы никто из вас не спускался в прихожую без моего приказания.

Властный окрик возымел соответствующее действие: слуги в панике удалились наверх. Берк, трясясь как в лихорадке, сидел на нижней ступеньке и истерично лупил себя по коленкам.

— Я говорил ему, говорил! — бормотал он, как заевшая патефонная пластинка. — Я предупреждал, предупреждал его, предупреждал…

— А ну, встань! — заорал на него Смит. — Встань и иди сюда!

Испуганный до смерти человек посмотрел направо, потом налево, как бы желая убедиться, что приказание относится именно к нему, и только после этого встал и покорно подошел.

— Фляжка с тобой? — обратился Смит к Картеру. Детектив молча протянул Берку сосуд с неким бодрящим эликсиром.

— Итак, — продолжал распоряжаться Смит, — вам, Петри, конечно же, интересно осмотреть тело, а я тем временем задам этому джентльмену ряд вопросов.

И он хлопнул по плечу насмерть перепуганного Берка.

— Господи, — взвыл тот, — да я был в десяти ярдах от него, когда все это произошло.

— Никто тебя не обвиняет, — поспешил успокоить несчастного Смит, — но поскольку ты — единственный свидетель, нам не на что больше рассчитывать, кроме как на твою помощь, чтобы выяснить истину.

Сделав огромное усилие, чтобы вернуть себе самообладание, Берк кивнул и посмотрел на моего друга глазами несчастного ребенка. Пока они беседовали, я отыскивал на Слаттене следы насилия. О том, что я нашел, расскажу позднее…

— Итак, — начал Смит, — ты говоришь, что предостерегал его. Позволь узнать, когда и от чего именно предостерегал?

— Я предостерегал его, сэр, что этим все кончится…

— Что именно — все?

— Да все его дела с китайцем.

— У него были дела с китайцем?

— Он неожиданно встретил его в Ист-Энде, в игорном доме. А познакомились они еще раньше, во Фриско. У того парня было прозвище — Сингапурский Чарли.

— Сингапурский Чарли?

— Да, сэр, тот самый, который содержал притон наркоманов на Радклифской дороге…

— Но притон сгорел…

— Однако Чарли спасся.

— А он что, член одной из банд?

— Да. В Нью-Йорке мы называли их «Семерка».

Тут я краем глаза заметил, что Смит изо всех сил тянет себя за мочку левого уха, что, как я уже где-то говорил, свидетельствовало о его глубокой задумчивости.

— «Семерка».. «Семерка»… — как бы размышлял он вслух. — Это весьма любопытно… весьма. Я всегда подозревал, что доктор Фу Манчи и эта шайка — тесно связаны. Продолжайте, Берк! Продолжайте!

— Хорошо, сэр, — отвечал тот, по-видимому, уже успокоившись. — Лейтенант…

— Какой лейте… Ах да! — спохватился Смит. — Слаттен служил в полиции в чине лейтенанта.

— Да, сэр. Получилось так, что он — мистер Слаттен то есть — какое-то время держал Сингапурского Чарли в руках. Это было приблизительно года два назад, и он думал, что с его помощью сможет провернуть какое-то огромнейшее дело…

— То есть он меня предвосхитил?

— Да, сэр, но вы тогда устроили большую облаву и все испортили нам.

Смит мрачно кивнул и посмотрел на детектива из Скотланд-Ярда. Тот кивнул в ответ еще более мрачно.

— Да, на чем я… А, пару месяцев назад, — вернулся Берк к прежней теме, — он снова встретил Чарли в Ист-Энде, и тот познакомил его с девушкой, кажется, египтянкой.

— Продолжай, продолжай, — подбадривал Смит, — я знаю эту египтянку.

— Он встречался с ней множество раз, и к нам она приезжала раза два. По ее словам выходило, что они вместе с Чарли собираются выдать босса своей шайки…

— Разумеется, не за красивые глаза?

— Да, наверное, — отвечал в некотором замешательстве Берк, — но здесь я толком ничего не знаю, кроме того, что я его предостерегал.

— Гм, — хмыкнул Смит. — А что произошло сегодня ночью?

— У него должно было состояться свидание с этой девушкой… — начал Берк.

— Все это я знаю, — прервал с раздражением Смит. — Я хочу знать единственное: что произошло после телефонного звонка?

— Он велел мне ждать его, и я пошел подремать в соседнюю с кабинетом комнату. Это столовая. И тут меня разбудил телефон. Я слышал, как лейтенант… мистер Слаттен то есть… вышел из кабинета, и я тоже выскочил из столовой как раз в тот момент, когда он снимал с вешалки шляпу.

— Но у него не было шляпы на голове, когда мы его увидели.

— Ему так и не удалось снять ее с вешалки. Только он за нее взялся, как тут же издал страшный крик и резко обернулся, будто кто-то напал на него сзади.

— В прихожей больше никого не было?

— Ни души. Я стоял вот здесь, у лестницы в столовую, но он даже не повернулся в мою сторону. Он смотрел прямо перед собой, но там… никого не было. Крики его были ужасны…

Голос Берка сорвался, и он снова задрожал.

— Потом он бросился к входной двери, похоже, так и не заметив меня. Он стоял там и кричал. И рухнул прежде, чем я успел к нему подбежать…

Найланд Смит устремил на Берка пронзительный взгляд.

— И это все, что тебе известно? — нарочито медленно проговорил он.

— Бог свидетель, я больше ничего не знаю и больше ничего не видел. Когда он принял смерть, рядом не было ни одного живого существа.

— Посмотрим, — пробормотал Смит и повернулся ко мне. — От чего он погиб?

— Очевидно, от этой маленькой ранки на левом запястье. — Я взял уже остывшую руку несчастного Абела и показал Смиту.

На запястье была маленькая воспалившаяся ранка, а ладонь и вся рука заметно опухли. Смит сокрушенно опустил голову, резко, со свистом вздохнул.

— Петри, вы знаете, что это такое? — воскликнул он.

— Конечно. Причем тут не помогли бы ни тугая повязка, ни инъекции аммиака. Смерть наступила практически мгновенно. Его сердце…

Меня прервали громкий стук в дверь и звонки.

— Картер, — вскричал Смит, повернувшись к детективу, — никому не открывать. Никому! Объясни им, кто я!

— Ну, а если это инспектор?

— Я сказал же, ни-ко-му! — рявкнул Смит. — Берк! Стойте, где стояли! Картер, вы можете вести переговоры с теми, кто барабанит в дверь, через щель почтового ящика Петри, не шевелитесь. Эта гадость вполне еще может быть здесь, в прихожей!

 

ГЛАВА IX

ПОЯВЛЕНИЕ «АЛЬПИНИСТА»

За ночь мы перевернули вверх дном весь дом Абела Слаттена, закончили лишь к рассвету, не обнаружив ровным счетом ничего, кроме глубокого разочарования. Один провал тянул за собой другой, и вернувшийся к концу обыска инспектор Веймаут отрапортовал, что Карамани удалось ускользнуть.

Как давно мы не видели друг друга! И вот снова рядом этот здоровяк, наш могучий товарищ по тем страшным дням, которые мы пережили вместе и которые посеребрили его виски. Но он остался все тем же расчетливым, умным и мужественным бойцом. Таких нельзя сломить. Таких можно только убить. Я заметил, каким теплом засветились его голубые глаза, когда он увидел меня, каким искренне радостным было рукопожатие.

— Доктор, — начал он с ироническим отчаянием в голосе, — опять ваша черноглазая подружка обвела меня вокруг пальца. И все же старый пес знает свое дело. Следы ведут в прежнем направлении, значит, логово зверя где-то рядом.

Он повернулся к Смиту, чья мрачная, осунувшаяся физиономия делала его совершенно больным в неверном свете зарождающегося утра.

— Я думаю, Фу Манчи залег где-то поблизости от сгоревшего опиумного притона «У Шень Яна»

Смит согласно кивнул и ответил:

— Мы постараемся как можно скорее прочесать весь этот район.

Инспектор Веймаут взглянул на тело Абела Слаттена.

— Чем это они его?

— Довольно грубая работа для Фу Манчи, — ответил я, поддавшись саркастически-грустному настроению Веймаута. — Он ему змеюку в шляпу подложил.

— Руками Карамани, — перебил Смит. — Змея подложила змею.

Сказав это, он с некоторым вызовом посмотрел на меня. Впрочем, может быть, мне это показалось, но на всякий случай я ответил с подобающей сдержанностью:

— Очень может быть, что и Карамани. Однако никто этого собственными глазами не видел.

— Я думаю так, — продолжал Смит. — Змея действительно была спрятана где-то в верхней одежде, висящей на вешалке. И когда он рухнул на пороге, ядовитая рептилия выскользнула на улицу. Теперь нам остается, когда взойдет солнце, обыскать весь сад.

— Его надо убрать отсюда. — Веймаут глазами показал на труп. — Выставить слуг и запереть дом, все прочее оставив на местах.

— Я уже распорядился об этом, — ответил Смит. В его голосе чувствовались страшная усталость и горечь поражения. — Ни одна бумажка не должна быть сдвинута с места, — он обвел рукой вокруг, — а на досуге мы внимательно просмотрим его архивы и все остальное.

Поскольку предместье начало просыпаться, мы поспешили покинуть дом, на котором роковой китаец уже поставил свою печать. Последним моим впечатлением об этой улице, которое зафиксировала память, было звяканье молочных бидонов. Все-таки Лондон — удивительный город. Только здесь жизнь и смерть могут бок о бок каждая вершить свое дело, совершенно не мешая друг другу.

Веймаута мы оставили присматривать за домом Слаттена, а сами вернулись ко мне. По дороге мы не сказали друг другу ни слова.

Несмотря на мои просьбы лечь и отдохнуть по-человечески, Найланд предпочел устроиться в плетеном кресле в моем кабинете. Около полудня он принял ванну, потом сделал себе какую-то имитацию завтрака и опять засел в кресле. Ровно в полдень объявился с рапортом Картер, но не сообщил ничего нового. Возвратившись после посещения больных в полпятого, я застал Найланда Смита на том же самом месте, где и оставил его. Между тем день склонился к вечеру, на землю пали сумерки…

А в углу моего огромного кабинета у погасшего камина по-прежнему в плетеном кресле маячила долговязая знакомая фигура. Казалось, Найланд плыл на кресле в плотных клубах табачного дыма. В пустом камине громоздились горы пепла и россыпи сгоревших спичек. Он был самым неопрятным курильщиком если не в мире, то из всех, которых мне довелось знать.

Еще час прошел, но, кроме периодического выбивания пепла из трубки и бренчания спичками, Найланд не подавал никаких иных признаков жизни. Так, без рубашки, в своей старой тужурке он провел в тростниковом кресле и день, и вечер, покинув его лишь минут на десять для какого-то подобия обеда.

На мои неоднократные попытки вступить в разговор он отвечал недовольным ворчанием. Поэтому, когда совсем стемнело и я отпустил последнего пациента, ничего другого не оставалось, как заняться приведением в порядок своих записей о бурной деятельности зловещего желтого доктора. За этим занятием меня и застал телефонный звонок. Спрашивали Смита, и тут он не заставил приглашать себя дважды.

После довольно продолжительного разговора он вернулся в кабинет какой-то взвинченный и принялся расхаживать из угла в угол. Я сделал вид, что всецело поглощен своим делом, хотя украдкой пристально за ним наблюдал. Он яростно тянул себя за мочку левого уха, а выражение его лица свидетельствовало о крайней степени замешательства. В конце концов он взорвался:

— Я брошу все это дело, Петри! Либо я слишком стар, чтобы бороться на равных с таким противником, как Фу Манчи, либо просто с годами сильно поглупел. По-моему, я потерял способность мыслить ясно и последовательно. Ведь для нашего доктора это убийство, — если взять его, как оно есть, — несвойственная ему неловкость. В нем чувствуется некая незавершенность. Этому могут быть два объяснения: либо он тоже утратил свои прежние способности, либо ему помешали.

— Помешали?

— Петри, я опираюсь на факты, — Смит оперся обеими руками на мой стол и, пригнувшись, пристально посмотрел мне в глаза. — Разве похоже на Фу Манчи прибегать к убийству таким изощренным способом, используя для этого одного из своих главных агентов, и все ради чего?

— Но мы не нашли змеи…

— Неужели ты сомневаешься, что Карамани ее подложила?

— Да, Карамани была у Слаттена в вечер его убийства, но ни один суд присяжных не признает ее виновной.

Смит возобновил свое вышагивание по комнате.

— Петри, вы для меня необыкновенно полезны, — заметил Смит наконец, не без сарказма в голосе, — полезны в качестве адвоката обвиняемых мною; вы все время предостерегаете меня от печальных последствий моих ошибок и предрассудков. И все же я буду настаивать, что наше присутствие прошлой ночью в доме Слаттена помешало Фу Манчи завершить это предприятие таким образом, как он было задумано.

— Почему вы так думаете?

— Веймаут заставил меня так думать. Он только что звонил из Скотланд-Ярда. Констебль, которого оставили дежурить в доме убитого, рапортовал, что менее часа назад была предпринята попытка проникнуть в него с улицы.

— Вот как?

— А, так вас это заинтересовало? Я думаю, что это обстоятельство кое на что проливает свет.

— Полицейский видел этого человека?

— Нет, он только слышал его. Кто-то пытался влезть через окно ванной комнаты, добраться до которого, скажу я вам, может только опытный скалолаз.

— Судя по всему, попытка успехом не увенчалась?

— Нет, помешал констебль Но он не только не поймал «альпиниста», он не сумел даже разглядеть, кто это был.

Некоторое время мы молчали.

— Что вы собираетесь делать? — спросил я.

— Я думаю, что мы должны втайне от слуг Фу Манчи устроить засаду в доме Слаттена и ждать день, неделю — сколько потребуется — до тех пор, пока они не повторят свою попытку. Совершенно ясно, что мы с тобой, Петри, проглядели нечто такое, что обусловливало это убийство. Короче, либо случайно, либо благодаря нашей сверхбдительности, либо из-за непродуманного плана действий всегда чисто работавший Фу Манчи подарил нам что-то вроде ключа к одной из своих тайн.

 

ГЛАВА X

«АЛЬПИНИСТ» ВОЗВРАЩАЕТСЯ

В полной темноте мы проникли в прихожую Слаттена, оттуда в кабинет, который, по мысли Смита, должен быть главной ареной боевых действий. Мы достигли его без всяких приключений, и я тут же разместился в кресле, в котором еще недавно сидела Карамани. Найланд встал около распахнутой двери.

Итак, мы взяли на себя роль привидений в доме убитого. В доме, который лишь несколько часов назад покинуло тело его хозяина. Впрочем, раньше я уже участвовал в подобном ночном бдении. Тогда мы с Найландом и еще одним крепким парнем поджидали штатных убийц из команды Фу Манчи.

Как известно, в темноте у человека обостряется слух, и звуки, которых при свете он просто не замечает, буквально лавиной обрушиваются на него, натягивая и без того напряженные нервы. Но среди всех самым пугающим мне показался, как ни странно, самый безобидный — тиканье часов на каминной полке. Я подумал, что точно такое же «тик-так, тик-так» равнодушно отсчитывало последние секунды жизни Абела Слаттена и все так же продолжалось, когда он уже лежал на пороге собственного дома остывающим трупом.

Когда я более или менее привык к темноте, то поймал себя на том, что сижу, уставившись в конторский стул Слаттена, будто в ожидании, что вот сейчас войдет его хозяин и усядется поудобнее. На бюро я заметил маленькую статуэтку китайского Будды, чья золотая шапочка мне напомнила золотой зуб покойного.

В доме что-то все время поскрипывало, потрескивало и напоминало крадущиеся шаги, однако Найланд не выказывал никаких признаков беспокойства, и я понимал, что это лишь игра моего воспаленного воображения. Через открытое, забранное жалюзи окно за моей спиной я слышал слабый шелест листвы. И мне чудился в нем свистящий шепот: «Фу Манчи… Фу Манчи… Фу Манчи…»

Так изнурительно тянулась ночь. Вдруг часы пробили час, и от этого звука я чуть не выпрыгнул из кресла, до такой степени были напряжены мои нервы. А вот Смит стоял, как каменное изваяние. Он умел владеть собой и, когда надо, безжалостно подавлять свой бурный темперамент. Порой казалось, что он обладает каким-то врожденным иммунитетом против всего того, что может внушить человеку страх. Он обладал способностью сохранять ледяное спокойствие посреди всеобщей паники. Но когда опасность проходила, он буквально падал от нервного истощения.

«Тик-так, тик-так» — продолжали отмеривать время часы, но биение моего сердца, казалось, их заглушало. Чтобы успокоиться, я стал считать «тики» и «таки»: один, два, три, четыре, пять… Досчитал до сотни, другой, третьей…

И вдруг в ставший уже привычным шумовой фон ночного дома врезался новый, сразу привлекший к себе внимание звук. Он донесся откуда-то сверху, из-под самой крыши. Там раздавался скрип, в общем-то очень знакомый для уха, но я затруднялся представить, каково может быть его происхождение. Затем послышался очень мягкий, как будто через подушку, удар. И снова все смолкло.

Мой мозг лихорадочно заработал. Верхняя площадка дома освещалась днем через застекленный люк в полу чердака. Строго на ним в черепичной крыше был оборудован, по-видимому, точно такой же фонарь.

Таким образом, развивал я свою мысль, если… Но тут еще один неожиданный звук прервал мою кипучую умственную деятельность.

Тут уж не могло быть сомнений: некто открывал застекленный люк над лестничной площадкой верхнего этажа, делая это чрезвычайно медленно, осторожно и почти неслышно. Тем не менее в моих ушах, за ночь привыкших различать малейшие шорохи, скрип казался чудовищным.

Найланд Смит показал мне рукой, что нужно стать по другую сторону открытой двери, вернее, за ней, чтобы меня не было видно спускающемуся с лестницы.

Глухой звук известил нас о том, что люк полностью открыт и прикреплен к стропилам. Легкий шелест возвестил о том, что человек спускается через люк. Затем скрипнули половицы, и мы услышали характерное шлепанье босых ног по линолеуму в коридоре верхнего этажа.

Теперь я был абсолютно уверен, что кто-то из опасных слуг доктора Фу Манчи каким-то образом взобрался на крышу дома и проник через фонарь на площадку верхнего этажа.

Не могу описать и даже в памяти восстановить то состояние величайшего нервного напряжения, когда я ждал, что вот сейчас я услышу скрип ступенек под ногами спускающегося человека.

Но меня постигло разочарование. Я по-прежнему слышал в двух шагах от себя нервное дыхание Найланда Смита, а видел перед собой перила совершенно пустой лестницы на фоне смутно белеющей стены.

И вдруг на самом верху лестницы появилась большая черная тень. Смит, находясь по другую сторону двери, не мог ее видеть, но мне она была видна прекрасно.

Тень как появилась, так и исчезла совершенно беззвучно. И вдруг снова показалась, только на три ступеньки ниже. И тут я уже с настоящим ужасом подумал о том, что мой друг все еще не подозревает о приближении врага, а у меня нет никакой возможности незаметно подать знак.

Между тем тень снова исчезла и появилась третий раз уже на уровне моих глаз. Однако темнота была такая, что я едва мог различить смутные очертания человеческой фигуры на фоне более светлых обоев… И тут я понял, что Найланд наконец-то увидел его.

Вдруг часы пробили полвторого.

В этот момент нервы мои (я до сих пор признаюсь в этом с краской стыда!) не выдержали, и у меня вырвался невольный слабый вскрик.

Все! Мои истеричность и слабонервность нас рассекретили. Весь тщательно продуманный план действий рухнул в одну секунду. Вместо него — свалка людей и событий.

Смит, не колеблясь ни секунды, прыжком пантеры достиг прихожей.

— Свет! — закричал он. — Свет, Петри! Выключатель у входной двери!

Я сжал кулаки, пытаясь усилием воли обуздать предательские нервы, и проскочил за спиной Смита мимо лестницы прямо к двери, по счастью, зная, где должен находиться выключатель.

В это время раздался дикий вопль — совершенно нечеловеческий, принадлежавший скорее зверю…

Я обернулся и увидел такую картину: Смит — одна нога на лестнице, другая на полу, далеко вперед вытянув руки и опасно откинувшись назад, вцепился своими жилистыми пальцами в горло почти голого человека. Тело того блестело, смазанное каким-то жиром, голова была наголо обрита, по-обезьяньи низкие надбровные дуги и вытаращенные, налитые кровью, как у бешеной собаки, глаза завершали картину некоего зверского человекоподобия. Рот его был оскален, на губах — пена. Обеими руками он сжимал толстую палку, которую обрушивал на голову Найланда Смита. Но мой друг стоял, будто высеченный из камня, мертвой хваткой сжимая горло этого недочеловека.

Я бросился на помощь другу и вырвал палку из рук голого бандита. Кстати, я узнал в нем члена смертоносного братства, которое чтило доктора Фу Манчи как своего бога и господина.

Не хочу описывать конец нашей схватки. Не думаю, чтобы читателю понравилось подробное описание того, как Найланд Смит с остекленевшим взором, поминутно теряя сознание, тем не менее стоял живой копией лейтоновского «Атлета», сжимая железными тисками горло одного из слуг Фу Манчи даже тогда, когда тот уже бессильно обмяк.

В последнем проблеске сознания, вытирая заливавшую глаза кровь из раны на голове, он указал на палку, которую я отнял у этого неудачливого домушника и все еще вертел в руках.

— Это не посох Аарона, Петри! — прохрипел он. — Посох Моисея! Палка Слаттена!

Удивление на какой-то момент вытеснило в моем сознании беспокойство о состоянии моего друга.

— Однако! — Я повернулся к вешалке, где трость Слаттена покоилась, как и в момент его смерти. Рядом был зонт и еще одна легкая тростниковая палочка. Все правильно, ведь мы ничего не трогали в этом проклятом доме.

Я стал разглядывать палку у себя в руках и понял, что второй точно такой же в мире не сыщешь.

Тем временем Смит рухнул на пол прямо у моих ног.

— Петри, — прошептал он едва слышно, — внимательно исследуйте ту, что на вешалке… Но не прикасайтесь к ней… Там еще может…

Я прислонил его к подножию лестницы. В это время констебль яростно забарабанил в дверь с улицы. Но вместо того, чтобы ему открыть, я подошел к вешалке и взялся за трость, рисунком в точности повторяющую мою палку.

Смит слабо вскрикнул, и я тотчас выронил трость, будто обжегся ею.

— Господи! — вырвалось у меня невольно.

Во всем были похожи трость и палка в моих руках. Во всем, кроме одной маленькой детали. Трость у вешалки заканчивалась точно такой же змеиной головой, как и та, которую отнял я у бандита. Но голова эта была… живой. Только, непонятно почему, она была в каком-то полусонном состоянии. И слава Богу! — иначе плохо бы мне пришлось. Я неминуемо разделил бы участь Абела Слаттена, так как в полости его трости сидела страшная австралийская гадюка!

 

ГЛАВА XI

БЕЛЫЙ ПАВЛИН

Найланд Смит решил не откладывать в долгий ящик осуществление разработанного им плана кампании против Фу Манчи, которым он, как это уже известно читателю, поделился с инспектором Джоном Веймаутом. Не прошло и двух суток, как мы покинули дом ныне покойного Слаттена, а я уже трясся в такси по Уайтчепел-роуд, увлекаемый отчаянным беспокойством.

Шел дождь, и через залитые стекла авто было трудно разглядеть, что происходит на улице. И все же было видно, что неблагоприятная погода не является серьезной помехой деловой активности. Во всяком случае, в этом районе. Мы осторожно пробирались через торгующую и галдящую разноплеменную толпу, запрудившую улицу. По обеим сторонам мостовой тянулись ряды бесконечных лавочек. Казалось, их владельцы решили бросить вызов хозяевам окрестных магазинов и отбить всех покупателей.

Евреи-лоточники в характерных безрукавках наперебой расхваливали свой товар. Меня всегда поражала эта потрясающая неуемность детей Израиля в погоне за наживой. Для них не существует ни чужого языка, ни чужой природы. Их энергия абсолютно одинакова как на грязной лондонской мостовой под проливным дождем, так и под знойным небом на рынках Ближнего Востока.

Они предлагали ткани и какие-то экзотические одеяния, всевозможную обувь и лак для волос. Чтобы заполучить покупателя, они прибегали к тысяче уловок, остроумных шуток, трюков и самых последних анекдотов сезона.

Нет, надо собственными глазами увидеть эту толпу, где поляки, русские, сербы, венгерские евреи, итальянцы… где Ближний и Дальний Восток толкаются локтями, где варварский английский торгуется с идишем и тем не менее оба умудряются понимать друг друга, где аукционист, происхождение которого остается вечной загадкой антропологии, с рутинным пафосом навязывает публике никому не нужный хлам…

Какие-то драные картузы, шали, наброшенные небрежно на засаленные локоны, растрепанные женщины сомнительного вида, многие с младенцами на руках, — все они кишели на мостовой и тротуарах, буквально облепив мелкие лавчонки подобно термитам, копошащимся в кусках падали.

А дождь продолжал поливать все это меркантильное человеческое столпотворение, барабаня по крыше такси, заливая стекла, блестя алмазными каплями на волосах прохожих, заглушая удары молотков аукционистов, стекая тонкими струйками с брезентовых крыш лавчонок. Но человечеству, собравшемуся здесь с севера, юга, запада и востока, не было ровным счетом никакого дела до влаги вверху и грязи внизу. Оно толкалось, галдело, ругалось, поносило и расхваливало, всецело поглощенное безрадостным процессом купли-продажи.

Время от времени за запотевшим стеклом мелькала чья-то желтая физиономия или же мертвенно-бледная и черноглазая, но практически невозможно было в этом калейдоскопе заметить хоть одно приличное, здоровое лицо. Это был особый, подпольный мир, где грязь и порок расхаживают рука об руку по безобразным улицам, своего рода тигель для всех отбросов общества, Зазеркалье, поглотившее прошлой ночью Найланда Смита.

Я без устали вглядывался в толпу, пытаясь отыскать в ней знакомое лицо. Чье именно, я тогда даже не знал, но нисколько бы не удивился, если бы среди всего этого безобразия передо мной мелькнули прекрасные черты Карамани, хитрая физиономия бирманского бандита, аскетическое, подернутое бронзовым загаром лицо Найланда Смита… Сто раз я ошибался, принимая чье-то красное лицо за румяного инспектора Веймаута. И в какой-то момент (сердце у меня упало) померещилось, что зеленые раскосые глаза Фу Манчи мелькнули в толчее между лавочками.

Я, конечно, понимал, что все это плоды воспаленного воображения, бессонных ночей, а также безотчетного беспокойства, которое не покидало меня в течение последних тридцати часов. Беспокойства за Найланда Смита. Вчера вечером по очень слабой наводке Берка, бывшего коллеги Абела Слаттена по нью-йоркской полиции, он отправился в какой-то притон, где предположительно скрывается уже упомянутый нами Сингапурский Чарли, он же Шень Ян, некогда содержавший логово наркоманов. Как мы знали, Шень Ян являлся креатурой доктора Фу Манчи. Экспедиция была слишком рискованной, чтобы позволить Смиту отправиться в нее одному. Но мне помешал срочный вызов к тяжелобольному, и Найланд почему-то не стал меня дожидаться.

Видимо, сама судьба распорядилась, чтобы он отправился без меня. И наверняка произошло что-то страшное, потому что буквально по пятам за Найландом инспектор Веймаут с сотрудниками Центрального департамента расследований прочесал весь район, но никаких следов Смита не нашел. В конце концов муки неизвестности стали для меня непереносимы, и я сам бросился на поиски друга. Поехал искать без всякого определенного плана, лишь с одними мрачными предчувствиями.

Куда конкретно отправился Смит, я знать не мог, так как он покинул дом без меня: я был в то время у больного. В Скотланд-Ярде мне тоже не смогли сообщить ничего определенного. Веймаут, который вел дело под началом Смита, покинул управление рано утром, и с тех пор о нем тоже ничего не было известно.

Водитель свернул на какую-то слабо освещенную улочку. Сияние, шум и гам одной из главных артерий города понемногу угасли за нашей спиной. Я забился в угол кэба, буквально раздавленный ощущением отчаянного одиночества.

Теперь мы двигались к домам, которые скучились у дороги на Вест-Индские доки и с одной стороны ограничивались Лаймхаузской дамбой, а с другой стороны — улицей Пеннифилдс. Это было в своем роде уникальное китайское гетто — своего рода миниатюра более крупного Чайнатауна в Ливерпуле и уже совсем огромного китайского квартала в Сан-Франциско. Внезапно меня осенила идея, и я, схватив переговорную трубку, распорядился:

— Сначала в участок речной полиции, а потом на Радклифское шоссе.

Водитель повернулся и согласно кивнул.

Тут же он свернул направо, на еще более узкую улочку. Она спускалась под уклон в восточном направлении и соединялась с широкой магистралью, по которой бежали сияющие огнями трамваи. Я уже совсем было потерял направление, как вдруг после правого и левого поворотов обнаружил, что за окном авто — дверь в полицейский участок.

Погруженный в состояние какого-то механического отупения, я открыл дверь и увидел за столом старого знакомого по одному из самых мрачных эпизодов нашей кампании против желтолицего доктора — инспектора Раймэна.

На мой немой вопрос он движением головы дал столь же немой отрицательный ответ. Затем прибег к словам:

— С десяти часов наш катер стоит против Каменной лестницы. Вместе с людьми из Скотланд-Ярда мы прочесываем этот район…

Я поежился при слове «прочесываем», потому что, хотя и в иносказательном применении, для меня оно заключало самый страшный смысл. Смысл, обусловленный манерой Фу Манчи убирать врагов со своего пути. В воображении тут же возникли зеленые от воды бревна причала Лаймхауза, плеск под ними Темзы и в нечетком отраженном свете фонарей тело захлебнувшегося Найланда Смита.

А Раймэн продолжал:

— Кроме того, мы пустили катер патрулировать вдоль берега от нашего причала и до Тильбюри. Третий поставили караулить у мола… — И он для наглядности показал большим пальцем за спину. — Не желаете ли сами в этом убедиться?

— Благодарю вас, нет, — ответил я. — Судя по всему, вы сделали все, что в ваших силах. Можете ли вы мне дать адрес того места, куда прошлой ночью направился Смит?

— Разумеется, — отвечал инспектор с оттенком разочарования в голосе. — Правда, я думал, что он вам известен. Вы помните, где обретался Шень Ян? Это неподалеку от бухты Лаймхауз. Так вот дальше на восток, к дамбе, между улицами Джилл и Трикольт втиснулся квартал деревянных домов. Припоминаете?

— Да, припоминаю. Так, значит, наш старый приятель снова там обосновался?

— Как будто так. Однако вам, судя по всему, неизвестно, что Веймаут сегодня рано поутру произвел там повальный обыск.

— Неужели?

— Да, но, к сожалению, безрезультатно, — монотонно продолжал свое повествование инспектор. — Мерзавец Шень Ян как сквозь землю провалился, и хотя у нас не было никаких сомнений, что в доме находится игорный притон, нам не удалось собрать никаких подтверждающих эту версию доказательств. А также… мы не нашли никаких признаков того, что там могли находиться мистер Найланд Смит и этот американец Берк, который вызвался быть его проводником.

— Откуда такая уверенность, что они пошли именно туда?

— Двое из Центрального департамента расследований, которые вели наблюдение за домом, видели, как оба джентльмена туда входили. Они уже собирались подать сигнал, но как раз в это время — в половине четвертого утра — в дом ворвалась полиция.

— Кого-нибудь арестовали?

— За что? — вскричал инспектор. — Каждый дюйм этой крысиной норы был тщательно обследован. Китаец, который представился полиции хозяином этого, как он выразился, «респектабельного дома с квартирами для найма», оказывал полиции всяческое содействие.

— Как я понимаю, место это долго находилось под наблюдением?

— Разумеется. Как с берега, так и с реки. Да нет их там. Они могут быть где угодно, только не там!

Некоторое время я соображал, что теперь следует предпринять. Пообещав Раймэну, что зайду к нему позже, я вышел из участка в туман и дождь, подозвал дожидавшееся меня такси и велел шоферу вернуться на прежнюю дорогу.

Огни участка речной полиции вскоре исчезли в тумане, и мы опять оказались в темном лабиринте туманных улиц, которые таили в себе больше страшных и грязных тайн, чем владения царя Миноса.

Великое лондонское торжище осталось далеко позади. Справа шли неровные ряды прибрежных строений. За ними плескалась Темза, воды которой похоронили следы стольких преступлений, сколько не знали ни древний Тигр, ни античный Тибр. Слева от меня с трудом пробивались сквозь туман огоньки над входами в дешевые кабачки. Слабый свет редких уличных фонарей, казалось, еще больше уплотнял тьму.

Временами мне казалось, что я мчусь навстречу бездне, которая неизбежно поглотит меня. Душевное состояние было — хуже не придумать, и я заметил: оно меня посещало всякий раз, когда я оказывался в лондонских трущобах. Ощущение грозящей мне опасности становилось почти физическим, повсюду мне мерещилась зловещая рука Фу Манчи.

Когда машина остановилась в каком-то темном закоулке, мне стоило больших усилий заставить себя выйти. Под ногами была скользкая грязь. С одной стороны дорогу преграждала высокая кирпичная стена, над которой в темноте угадывалась дымовая труба. Справа громоздились какие-то портовые строения, а впереди сквозь сетку мелкого дождя мерцал свет одинокой лампочки. Я поднял воротник плаща, уже коченея при одной только мысли, что сейчас придется углубиться в эту холодную сырую мглу.

— Подождите меня здесь, — приказал я шоферу и, нащупав в нагрудном кармане свисток, добавил: — Я свистну, куда вам надо будет подъехать.

Судя по всему, это был усердный и сообразительный малый. Я заказал его этой ночью как раз потому, что он уже не раз возил нас со Смитом и практически стал равноправным участником всех наших предприятий. Переложив свой браунинг из заднего кармана брюк в карман плаща, я шагнул в туман.

Дойдя до единственного в окрестностях уличного фонаря, я обнаружил, что свет фар такси совершенно поглотил туман. Плотная завеса мглы оставляла только один способ ориентировки — прислушаться. Но ухо различало только монотонный шум дождя и журчание в водостоках. Временами где-то в отдалении раздавалась пароходная сирена. На реке жизнь не прекращалась круглые сутки и в любую погоду, о чем свидетельствовал доносящийся с нее смутный гул.

Я завернул за угол, и передо мной открылась целая улица сплошь деревянных домов. Я попытался установить, не ведется ли за мной слежка. Впрочем, если и велась, то была достаточно умело замаскирована. На улице я не встретил ни души.

Без всякого плана я шагал под темными окнами до тех пор, пока не обнаружил, что улица кончается тупиком. Я подошел к расшатанным воротам, за которыми был длинный ряд ступеней, без сомнений, спускавшихся к реке.

Не знаю зачем, я тронул ветхие доски ворот и обнаружил, что они не заперты. Спускаясь по ступенькам, я обнаружил, что под сводами арки должен был гореть фонарь, но стекло было разбито, и дождь загасил пламя. Газ с бесполезным шипением вырывался из горелки.

Спустившись, я оказался на причале узенькой бухточки. Над Темзой висел тяжелый туман, способный, казалось, поглотить любой звук. И тут, как по заказу, раздался такой фантастически жуткий вопль, что я чуть в воду не свалился. Отпрянув от края пристани, я бросился назад, к лестнице, и тут передо мной встало что-то белое, как классическое привидение…

Я абсолютно убежден, что немногим на долю выпало столько тяжких испытаний, сколько вашему покорному слуге, но этот вынырнувший из темноты призрак я бы отнес к самым страшным явлениям, с которыми мне когда-либо приходилось сталкиваться.

Я буквально застыл на месте, объятый сверхъестественным ужасом, не в силах пошевелить рукой. Мне начало мерещиться, что призрак уже плывет по воздуху.

Нервы были настолько напряжены, что казалось, будто я обрел способность видеть в темноте. Надо было сделать один-единственный шаг навстречу неведомому, и, наконец, я его сделал. И — о чудо! — этого оказалось вполне достаточно, чтобы из состояния полного ужаса перейти к величайшему изумлению и непониманию того, кто я и где. Говорят, такое состояние посещает курильщика опиума, очнувшегося от наркотических грез. Протянув руки и схватив это белое видение, я обнаружил, что оно представляет собой вполне живое и теплое нечто. При ближайшем рассмотрении оно оказалось… белым павлином. Признаюсь, в первый момент, обнаружив это, я с огромным трудом сдержался, чтобы тут же не открутить ему голову. Право же, стоило ради такой находки спускаться среди ночи на самое дно этих грязных и опасных лондонских трущоб.

Однако же птицу надо было куда-то девать, и со своей находкой под мышкой, волоча ее метровый хвост по грязи, я направился к оставленной машине.

 

ГЛАВА XII

И СНОВА ЭТИ ЧЕРНЫЕ ГЛАЗА

Странно, но эта домашняя птица в руках вовсе не вернула мне чувства реальности происходящего. Шофер, открыв мне дверь и увидев павлина, буквально лишился дара речи от изумления. У него было такое выражение лица, что я не мог не расхохотаться, хотя, честно говоря, мне было совсем не до смеха. Все-таки он довольно быстро пришел в себя, выскочил, открыл дверь в салон. И я, убедившись, что все окна плотно закрыты, запустил туда наше будущее великолепное жаркое.

— Бога ради, сэр… — начал было водитель.

— Правильно, — перебил я его, — именно Господь Бог по неизреченной благости своей послал нам за самоотверженные труды сегодняшней ночью роскошный обед. Кстати, вы умеете готовить павлина под нефшательским соусом?

Заметив, что еще немного — и парень свихнется окончательно, я решил переменить тон и заговорил как можно серьезнее:

— Ладно, шутки в сторону. Условимся так: если по истечении часа я не вернусь, отправляйтесь вместе с этим красавцем в участок речной полиции. Только смотрите, чтобы он от вас не убежал.

— Слушаюсь, сэр, — ответил шофер с некоторым замешательством в голосе. — Но я совершенно не понимаю, кому в окрестностях Лаймхауза понадобилось держать павлина?

— Не твоя забота, — осадил я парня, однако тут же подумал, что ведь и мне, довольно часто бывавшему в этих трущобах, прежде никогда не приходилось видеть павлинов. Согласитесь, проституткам, наркоманам, сутенерам, бандитам и содержателям всевозможных притонов как-то некогда заниматься разведением домашней птицы. Все их время занимают дела поважнее.

И тут у меня забрезжила неясная догадка, что павлин-то мне попался неспроста. Я поскорее вернулся к лестнице под аркой и, стоя наверху, стал внимательно изучать дом, к которому она спускалась. Сквозь мглу я как-то сумел разглядеть разбитые стекла на окнах, что свидетельствовало о его полной заброшенности. И лишь одно над самой аркой было как будто заклеено бумагой, намокший край которой стал понемногу отставать.

Однако, подумалось мне, куда же подевались детективы Скотланд-Ярда, которые, по идее, должны здесь торчать за каждым углом? Но, судя по всему, во всей округе не было ни одной полицейской души, иначе бы меня обязательно окликнули.

Ведомый своими все более крепнувшими подозрениями, я принялся спускаться по лестнице. Во мне крепла уверенность (и вскоре она получила блестящее подтверждение), что я нахожусь совсем близко от логова китайца. Спустившись ступеней на восемь, я оказался в самом темном месте под сводами арки. Тут-то все и произошло.

На голову мне с удивительной точностью набросили петлю, она мгновенно перетянула мне горло, и я только успел почувствовать дикую боль в основании черепа и осознать, что меня душат… Это было последнее, что зафиксировала угасавшая мысль.

Когда я снова вернулся в этот мир, первым ощущением было продолжающееся удушье. Я чувствовал, что мои налившиеся кровью глаза готовы лопнуть. Мелькнула мысль, что это лишь затянувшаяся агония. Невольно рука моя потянулась к горлу. Оно распухло и горело, но петли на нем уже не было. И тут сознание опять меня покинуло.

Второму «пробуждению» сопутствовало возвращение обоняния, и я остро ощутил едва заметный, но до боли знакомый восточный аромат. Это были ее духи… Они встряхнули меня лучше всякого тонизирующего, и, слабо вскрикнув, я сел на полу, который ходил подо мной, как палуба во время качки. Одна мысль сверлила: это ее, ее духи. А это может означать только одно. Она здесь. Здесь Карамани. Она была где-то совсем рядом, пока я, не знаю сколько времени, лежал без сознания.

И я, ровным счетом ничего не видя в сплошной темноте, стал ощупывать руками пространство вокруг себя, в совершенно безумной надежде, что она где-то здесь, рядом. Тем не менее моя распухшая глотка, полная невозможность повернуть шею и пульсирующая головная боль вскоре вернули меня к реальности. Я вспомнил с горечью, что у нас с ней все кончено, что за ее замечательной красотой и очарованием скрывается дьявольское бессердечие одного из самых коварных слуг доктора Фу Манчи. И мне стало от этого так больно, что я не выдержал и застонал.

В ответ в окружающей меня темноте что-то зашевелилось. Мои нервы натянулись до предела в предощущении новой опасности. Непроницаемый мрак его еще более обострял. Ведь я уже знал, что доктор Фу Манчи находится в Лондоне четвертый месяц. Времени у него было более чем достаточно, чтобы привести в порядок и боевую готовность весь свой одушевленный и неодушевленный убийственный арсенал.

Я скрючился на полу, со страхом ожидая повторения странного звука, а воображение уже населяло окружающий мрак извивающимися ядовитыми рептилиями, ползущими по стене и потолку тарантулами и прочими разными мерзкими тварями.

Тем временем за спиной послышалось какое-то ритмическое постукивание, и я повернулся на звук всем корпусом, потому что ворочать шеей было просто невозможно. Передо мной оказалось заклеенное бумагой окно, которое давало едва заметный свет. Намокший край листа отклеился, завернулся, и по нему стучали капли.

В одно мгновение я сообразил, что нахожусь в той самой комнате над аркой, за которой с таким интересом наблюдал с улицы. Я даже расслышал шипение газа в разбитом фонаре.

С колоссальным трудом я поднялся на ноги и почувствовал, что меня качает как пьяного. Вытянув руку, я попытался нащупать стену, шагнул в предполагаемом направлении, споткнулся обо что-то массивное, лежащее на полу, и рухнул лицом вперед…

Однако вместо того, чтобы расквасить себе нос, я ткнулся во что-то относительно мягкое. Привалившись к стене, лежал связанный по рукам и ногам человек.

Некоторое время я лежал без движения, чувствуя, как подо мной поднимается и опускается грудь моего собрата по заключению. И тут я вполне отчетливо понял, что моя жизнь во многом зависит от того, удастся ли вернуть себе самообладание. Постепенно мне удалось победить головокружение и тошноту, я встал на колени и нашарил в кармане пиджака плоский электрический фонарик. Плащ, в котором лежал пистолет, бесследно исчез, но фонарик почему-то не тронули.

Я нажал кнопку и осветил лицо лежащего. Ба, Найланд Смит собственной персоной! Я чуть не разбил фонарь. Он лежал, с ног до головы опутанный веревками, привязанный к вделанному в стену кольцу. Во рту был кляп, засунутый так тщательно, что я просто не представляю, как Смит умудрился не задохнуться. Знакомый бронзовый цвет лица заметно подернулся бледностью, но глаза горели все тем же неукротимым огнем.

Через мгновение я стремительно разматывал и вынимал кляп у него изо рта. Надо сказать, что он был довольно хитро закреплен кожаными ремешками, завязанными на затылке. Но я справился с ними относительно быстро, и в следующий момент услышал, как Найланд тихо выругался.

— Да, старина, — хрипло вымолвил он, — живы мы с вами до сих пор исключительно Божьим промыслом. Кстати, я видел, как они вас сюда затаскивали, и уже думал…

— А я, между прочим, все эти двадцать четыре часа думал о том, какого черта вы пошли в это логово, не…

— Петри, я не хотел брать вас с собой из-за дурного предчувствия. И, как видите, оно полностью оправдалось. Значит, судьбе было угодно, чтобы вы стали моим освободителем. Быстрее же! У вас нож с собой?

Да, подумал я, энергии в нем даже после всего перенесенного не убавилось.

— Разрежьте веревки на запястьях и щиколотках, но остальные не трогайте, — продолжал он командовать.

Я стремительно выполнил распоряжение.

— Теперь, — не унимался Смит, — поставьте этот дерьмовый кляп на прежнее место, только не затягивайте слишком. И учтите, как только они обнаружат, что вы приходите в себя, они тут же вас свяжут, как связали меня. Понимаете? Она трижды сюда заходила…

— Карамани?

— Да тише вы!

Я услышал, как где-то в отдалении открылась дверь.

— Быстро! Завязки, кляп! — зашептал Смит. — И как только они войдут, изобразите, что начинаете приходить в себя…

Довольно неуклюже — пальцы меня плохо слушались — я выполнил его распоряжения, спрятал в карман фонарик и распростерся на полу.

Сквозь полузакрытые веки я видел, как открылась дверь и на пороге появилась Карамани. В руках она держала простую керосиновую лампу, которая чадила ежесекундно и мигала, наполняя угаром и без того затхлый воздух комнаты.

Она явилась воплощением экстравагантности. Трудно было даже вообразить что-либо менее соответствующее этому месту. Представьте себе невольницу гарема, задрапированную в роскошные восточные шелка, с жемчужинами, которые блестели, как слезы, в ее волнистых волосах. Ее запястья перехватывали толстые золотые браслеты, а пальцы были унизаны драгоценными кольцами. Тяжелый пояс покоился на бедрах, подчеркивая грациозность фигуры, одна из лодыжек была перехвачена золотой лентой.

Когда она появилась в дверном проеме, я почти совсем сомкнул веки и все же продолжал, как завороженный, следить за ее маленькими красными туфельками.

И снова я почувствовал тонкий аромат ее духов. Он, подобно мускусному дыханию Востока, как и прежде, сводил меня с ума. Он был подобен яду, источаемому прекрасным цветком.

Однако мне пора было играть свою роль, и я, отбросив руку в сторону так, чтобы как можно громче стукнуть кулаком по полу, громко застонал и попытался встать на колени.

На какое-то мгновение мне удалось перехватить удивленный взгляд ее широко открытых глаз, устремленных на меня с таким загадочным выражением, что сердце мое тут же оборвалось. Но Карамани сразу отступила к двери, поставила лампу на пол и хлопнула в ладоши.

Едва я опять откинулся на пол, симулируя полную потерю сил, как в комнату проскользнули китаец с лишенным выражения лицом и бирманец, чьи изрытые оспой черты застыли навсегда в порочной усмешке.

Пока эти два желтых негодяя связывали меня, а Карамани им светила, мне удалось заметить, что рука ее, державшая лампу, заметно дрожала. Я стонал и слабо сопротивлялся, устремив на свою мучительницу взгляд, полный немого укора. И, как мне думается, не без некоторого эффекта.

Она потупилась, прикусила губу и заметно побледнела. Затем быстро вскинула глаза и, снова натолкнувшись на мою укоризну, отвернулась, опершись рукой о стену, будто потеряла равновесие.

Да, уникальное испытание выпало кое-кому из нашей пестрой компании. И все же, чтобы не прослыть лицемером, стремящимся спрятать свое безумие, признаюсь, что, когда я снова оказался в кромешной тьме, сердце мое бешено забилось не от радости по случаю успеха нашей уловки, но от того, что мой укоризненный взгляд отразился чем-то похожим на сострадание в прекрасных черных глазах Карамани. Этой бесчестной и порочной Карамани. Впрочем, довольно обо мне.

И десяти секунд не прошло с того момента, как закрылась дверь, а Смит уже выплюнул кляп и, тихо ругаясь сквозь зубы, яростно освобождался от пут.

В следующую минуту я тоже был свободен, если не считать этих огромных черных глаз, от которых невозможно было освободиться.

— Ну, что теперь? — спросил я шепотом.

— Надо думать, — ответил Смит, — малейшая ошибка — и мы пропали.

— Как долго ты здесь находишься?

— С прошлой ночи.

— А что, Фу Манчи…

— Фу Манчи здесь, — мрачно ответил Смит. — И не только Фу Манчи, но и еще кое-кто.

— Как, есть еще кто-то?

— Да, и этот кое-кто явно повыше рангом нашего дорогого Фу Манчи. Я понятия не имею, кто это, но сужу лишь по тому, что происходит нечто необычное: по логике нашего доктора, я должен быть убит двадцать четыре часа тому назад. Однако внимание Фу Манчи было занято чем-то неизмеримо большим, чем моя скромная смерть. А этим может быть только одно — явление какого-то неизвестного нам таинственного гостя. Я полагаю, что именно в честь его присутствия ваша соблазнительная подруга вырядилась восточной одалиской…

Он помолчал некоторое время, потом добавил:

— Я дал бы пятьсот фунтов стерлингов, чтобы хоть на мгновение увидеть лицо этого гостя.

— А Берк?..

— Кто знает, что с ним произошло. Нас обоих захватили врасплох в заведении гостеприимного Шень Яна, как раз в тот момент, когда в какой-то сомнительной компании игроков в покер мы, как истые аристократы, пускали на ветер наши денежки.

— Хорошо, а Веймаут…

— Дорогой Петри, нас с Берком оглушили и перетащили черт знает куда еще за несколько часов до того, как Веймаут нагрянул в этот игорный дом. Единственное, чего не могу понять, как это им удалось протащить нас буквально под носом у полицейских, которые вели круглосуточное наблюдение за этим притоном. Но как бы там ни было, они умудрились это сделать, что блестяще подтверждается моим теперешним местонахождением. Между прочим, у вас есть оружие?

— Нет, мой пистолет пропал вместе с плащом.

В слабом свете из разбитого окна я мог видеть, что Смит впал в глубокую задумчивость, привычно теребя мочку левого уха.

— Меня тоже обезоружили, — пробормотал он в раздумье. — Так, может, в окно?

— Нет, слишком высоко.

— Да, и мне так кажется. Эх, если бы хоть один пистолет на двоих…

— Ну и что бы вы тогда сделали?

— Я бы явился на их сборище собственной персоной. Оно, должно быть, проходит где-нибудь здесь, в самом здании. И таким образом сегодня же вечером положил бы конец затянувшейся борьбе с шайкой Фу Манчи, избавил бы старушку Англию от Желтой Погибели, потому что именно сегодня здесь собрались не только ассистенты-убийцы треклятого доктора, но и тот, кто на самом деле возглавляет эту преступную группу. Какой-нибудь мандарин… Впрочем, черт его знает.

 

ГЛАВА XIII

СВЯЩЕННЫЙ ОРДЕН

Смит тихо пересек комнату и толкнул дверь. Она оказалась незапертой, и в следующее мгновение мы уже были в коридоре. И тут в отдалении раздался чей-то крик. Высокий скрипучий голос с утробными интонациями перемежался злобным змеиным шипением.

— Это Фу Манчи! — прошептал Смит, схватив меня за рукав.

Несомненно, голос принадлежал нашему неподражаемому китайцу. И он выдавал, что владелец его находится в такой степени истерии, на которую способны лишь опасные для окружающих маньяки.

Голос перешел в пронзительный крик, принадлежащий скорее разъяренному животному, чем человеку. Затем он внезапно оборвался. Кто-то вскрикнул, но уже не голосом Фу Манчи, затем последовали глухой стон и звук упавшего тела.

Смит все еще сжимал мою руку, когда я резко отпрянул назад в распахнутую нами дверь, так как заметил, что из темноты на нас стремительно катится нечто, напоминающее большой пушистый ком. У моих ног он замер, устремил на меня мерцающий взгляд и, издав что-то вроде злобного лепета или клекота, прыгнул в сторону и пропал из виду. Это оказалась любимая обезьянка доктора Фу Манчи.

Смит втащил меня обратно в комнату, которую мы только что покинули. Он полуприкрыл дверь, и я тут же услышал за ней хлопки чьих-то рук. В большой тревоге мы ждали, что будет дальше. И вот в коридоре послышались новые зловещие звуки. Судя по всему, тащили чье-то тяжелое тело. Я слышал, как открыли люк. Натужные восклицания говорили о том, что тяжелая работа подвигается. Что-то натягивали, что-то скрипело, после чего люк мягко опустили на прежнее место.

Смит наклонился к моему уху:

— Фу Манчи наказал кого-то из своих слуг, — прошептал он. — Сегодняшней ночью металлические кошки не будут ржаветь в бездействии.

При этих словах Смита я содрогнулся, живо представив, какое кровавое дело творится буквально в нескольких метрах от нас.

В наступившем молчании было слышно только, как дождь тихо шуршит за окном да все так же пароходные сирены время от времени разрывают мглу над водой. И я почему-то подумал, что один из этих пароходов, вполне возможно, в этот самый момент перемалывает своим винтом тело несчастного слуги доктора Фу Манчи.

— Никто не ждет вашего возвращения? — прошептал с надеждой Смит.

— Сколько времени я был без сознания?

— Около получаса.

— Ну, тогда шофер будет ждать еще столько же.

— У вас не сохранился свисток?

Я пошарил в кармане.

— К счастью!

— Отлично! Тогда у нас есть шанс.

Мы снова выскользнули в коридор и крадучись двинулись наугад в поисках люка. Через десять шагов в абсолютной темноте мы достигли еще одного коридора-ответвления. В конце его мы заметили слабый свет в маленьком окошке.

— Должно быть где-то здесь, — прошептал Смит, — зажгите фонарик.

Я посветил по полу и у самых ног обнаружил квадратный деревянный люк. Склонившись над ним, чтобы изучить его устройство, я на всякий случай, преодолевая страшную боль в шее, взглянул через плечо назад: Найланд Смит на цыпочках подбирался к светящемуся окошку.

Мысленно я послал ему проклятье, хотя и почувствовал такое же сильное искушение заглянуть в это окошко.

Моля Бога, чтобы половица не скрипнула под ногами, я двинулся вслед за Смитом. И вот мы оба, плечо к плечу, заглядываем в маленькую квадратную комнату. Это были совершенно нищие и безрадостные апартаменты: ни обоев на стене, ни ковра на полу. Стол и стул составляли всю меблировку.

На стуле спиной к нам восседал дородный китаец в желтом шелковом халате. Его лица невозможно было разглядеть, зато было превосходно слышно, как он лупит кулаком по столу, изрыгая потоки слов тонким писклявым голосом. В следующее мгновенье я увидел, как в дальнем конце расхаживает высокая узкоплечая фигура — фигура незабываемая, одновременно привлекательная и отталкивающая, сутулая и грациозная.

Сцепив длинные костлявые руки за спиной, поигрывая маленьким веером, опустив острый подбородок на грудь так, что свет лампы под потолком освещал только высокий выпуклый лоб, этот человек мрачно мерил комнату шагами.

Один раз он бросил косой ядовитый взгляд из-под полуопущенных век на велеречивого оратора, глаза его загорелись зеленым огнем, но он тут же был потушен его хозяином.

У меня кровь застыла в жилах, а сердце учащенно забилось. Рядом я слышал стесненное дыхание Смита. Теперь я полностью отдавал себе отчет в тех ощущениях, когда я впервые спустился по каменной лестнице и оказался около этого дома. Он испускал какие-то особенные миазмы. Это была некая аура, чары волшебства, которые генерировал этот человек и которые были подобны радиоактивному излучению. Такова была злая духовная сила Фу Манчи.

Я уже собрался было отойти от окна, но Смит сжимал мою руку, как в тисках. Он с увлечением слушал бурную речь обращенного к нам спиной китайца, и я заметил по его глазам, что Найланд все понимает.

Когда долговязая фигура китайского доктора снова появилась в поле нашего зрения, Смит пригнулся и слегка подтолкнул меня к коридору.

Как только мы добрались до люка, он прошептал мне на ухо:

— Петри, своими жизнями мы обязаны врожденной ребячливости китайцев. Нация почитателей предков способна на все, и доктор Фу Манчи — это чудовище, терроризировавшее Европу, оказался лицом к лицу с реальной опасностью впасть в бесчестье, лишившись награды.

— Что вы имеете в виду, Смит?

— Я имею в виду, что надо поторапливаться. Если не ошибаюсь, где-то здесь есть веревка, посредством которой вы сюда «вошли». А теперь мы таким же образом выйдем. Открывайте люк.

Передав Смиту фонарик, я нагнулся и осторожно поднял крышку люка.

И тут я услышал мягкий музыкальный голос, который так часто слышал во сне:

— Боже мой, не туда! Там нет пути!

От неожиданности я чуть не уронил крышку, но все же, сохранив присутствие духа, аккуратно ее опустил. Выпрямившись, я повернулся… Передо мной, сжимая нежными пальчиками в драгоценных кольцах плечо Смита, стояла Карамани.

Сколько я знал Найланда Смита, никогда не видел его в таком замешательстве. Его раздирали одновременно гнев, недоверие, испуг. Все эти чувства попеременно отражались на его бронзовом лице. Застыв от изумления, он пристально вглядывался в прекрасное лицо девушки, а она, не отрывая руки от плеча Смита, обратила свои черные глаза на меня все с тем же загадочным выражением. Губы ее были слегка приоткрыты, грудь в волнении трепетала.

За какие-то десять секунд молчания мы трое изобразили всю гамму человеческих эмоций. Карамани заговорила первой:

— Как раз этим путем они сейчас вернутся, — прошептала она, склонившись ко мне (Боже мой, я даже в самые отчаянные моменты умудрялся наслаждаться ее музыкальным голосом!). — Если хотите спасти свои жизни и сохранить мою, то, пожалуйста, верьте мне! — Она внезапно всплеснула руками и страстно посмотрела мне в глаза. — Поверьте мне еще хоть один раз, и я покажу вам дорогу!

Найланд стоял как вкопанный, не сводя с нее глаз.

— О! — горячо прошептала она, топнув в нетерпении ногой. — Да слышите вы меня или нет? Идемте же, а то будет поздно!

Я с беспокойством взглянул на моего друга. В это время доктор Фу Манчи снова подал разгневанный голос, которым почти заглушил визгливые интонации своего соотечественника. Я перехватил вопросительный взгляд Смита. Он был устремлен на люк у моих ног, который начал медленно подниматься.

Карамани чуть вскрикнула, но предупреждение запоздало. В проеме уже появилась отвратительная желтая физиономия с раскосыми глазами.

Я почувствовал, что силы меня оставляют, и совершенно утратил возможность соображать и действовать, а Найланд — как раз наоборот: стоило физиономии показаться в люке, как он мгновенно двинул по ней ногой. Внизу загрохотало, потом раздался характерный звук. Если судить по звуку, удар был такой силы, что сломал китайцу челюсть, и он полетел вниз. Крышка люка с грохотом опустилась. Но и через закрытую крышку я слышал, как тело перекатывалось по ступенькам.

Однако мы все равно, видимо, пропали. Карамани, как птичка, упорхнула в один из боковых проходов как раз в тот момент, когда из другого с оскалом разъяренного шакала появился доктор Фу Манчи.

— Сюда! — завопил Смит.

Мы бросились к комнате, расположенной над лестницей.

Но все наше проворство оказалось бессмысленным, так как навстречу нам из темноты вынырнуло множество желтолицых людей, в руках которых блестели изогнутые ножи. Среди них мы со Смитом узнали того самого бирманца, который еще недавно связывал меня. Он встал бок о бок с доктором Фу Манчи, не без интереса наблюдавшим за нашими прыжками.

— Петри, мы проиграли, — пробормотал Смит, — борьба была упорной, но Фу Манчи победил.

— Еще не совсем! — воскликнул я, выхватив из кармана полицейский свисток и поднося его к губам. Но в этот самый момент один из бандитов набросился на меня сзади и вырвал свисток. Затем произошла короткая схватка, в результате которой нас со Смитом снова связали. Жизнь нам сохранили только потому, что так распорядился Фу Манчи. Мне показалось, что сквозь сопение и вопли нападавших я услышал его хриплый голос, которым он отдавал приказания. И действительно, кроме многочисленных ссадин и синяков, у нас с Найландом не было ни одной раны.

В мгновение ока вся эта бандитская братия куда-то пропала, и мы, двое задыхающихся пленников, оказались наедине с доктором Фу Манчи. Зрелище было незабываемое. Вообразите сумрачный коридор и длинную, задрапированную в желтое фигуру чертова китайца, склонившуюся над нами.

К нему вернулось его обычное спокойствие, и, пытаясь разглядеть его как можно лучше в сумеречном свете, я все более поражался огромной интеллектуальной силе этого человека. На лице его лежала печать гения, а черты выдавали прирожденного правителя. Порывшись в памяти, я обнаружил, что его лицо, если стереть с него зловещее выражение, очень напоминало лицо могущественного фараона Сети, мумия которого лежала в каирском музее. Откуда ни возьмись прибежала вприпрыжку докторская обезьянка, запрыгнула ему на плечо и вцепилась в редкие бесцветные волосы на его макушке. Затем, изогнувшись, стала вглядываться в его лицо.

Доктор Фу Манчи шлепнул маленькое существо, потом взял ее на руки и стал укачивать, как мать укачивает дитя, что-то напевая себе под нос. Некоторое время только эта тихая колыбельная да наше со Смитом шумное дыхание нарушали тишину.

Внезапно мы услышали гортанный голос:

— Вы пожаловали весьма кстати, господин полицейский инспектор Смит и доктор Петри. Именно сейчас меня почтил визитом один из величайших мужей Китая. Во время моего отсутствия на родине мне оказали высокую честь: несмотря на все происки клеветников и недоброжелателей, император Поднебесной принял меня в Священный орден Белого Павлина.

Разгоряченный речью, он широко размахнулся и запустил своей обезьянкой вдоль по коридору.

— О боги, — зашипел он яростно, — в чем я согрешил? За что такая катастрофа обрушилась на мою голову! Знайте, друзья мои, что этот священный Белый Павлин, специально доставленный на туманный британский берег как символ моей неувядающей славы, вдруг бесследно исчез. За такое святотатство меня ждет смертная казнь. И я заслужил ее.

Смит незаметно толкнул меня локтем. Я знал, что он тем самым хотел напомнить мне свои слова относительно той детской чепухи, от которой зависит жизнь китайского интеллектуала. Я же был просто поражен искренностью гнева, горя, печали и отчаяния доктора Фу Манчи. В этом нельзя было сомневаться, видя его лицо и слыша его голос. А доктор продолжал:

— Только одним-единственным деянием я могу смягчить свое наказание. Я должен отказаться от всех своих титулов, владений и наград только для того, чтобы мне оставили жизнь для завершения моей работы, которая еще только начинается.

И тут я понял, что мы пропали, потому что эти признания мы должны были унести с собой в могилу. Внезапно глаза доктора зажглись зеленым огнем, и он устремил свой гибельный взор на Найланда Смита.

— И все же Творец мироздания был милостив ко мне, — продолжал он с мягкими интонациями. — Сегодня ночью вы умрете. Сегодня ночью главный враг нашей паствы перестанет существовать. Таково мое предложение — цена искупления…

Моя мысль лихорадочно заработала. Я старался повести дело так, чтобы не упустить неожиданно свалившуюся на нас возможность избавления.

Доктор Фу Манчи уже собирался хлопнуть в ладони, когда я крикнул:

— Остановитесь!

Он тут же замер, и взор его потух.

— Доктор Петри, — произнес он крайне ласково, — я всегда слушал вас с глубочайшим вниманием.

— У меня есть предложение, — произнес я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно тверже. — Вы даете нам свободу, а я восстанавливаю вашу пострадавшую честь: возвращаю вам пропавшего священного павлина.

Доктор Фу Манчи нагнулся и так приблизил свое лицо к моему, что я мог разглядеть малейшую морщинку, которыми была испещрена его желтая кожа.

— Говорите! — прошипел он. — Вы вытаскиваете мое сердце из черной дыры.

— Я могу возвратить вашего Белого Павлина, — говорил я, стараясь не отпрянуть от этого лица, находящегося так близко от моего, — потому что только я знаю, где он находится.

Доктор стремительно выпрямился и вознес руки высоко над головой. Его кошачьи глаза загорелись неистовым возбуждением.

— Боже! О бог золотого века! Ты возрождаешь меня, как птицу Феникс из пепла.

Он повернулся ко мне:

— Быстрее же! Ваши условия?! Не мучьте меня!

Смит вытаращился на меня в изумлении, но я, не обратив на него внимания, продолжал:

— Вы освобождаете меня немедленно. Потому что через десять минут будет поздно. Мой друг останется у вас. Один из ваших слуг пойдет со мной и подаст вам условный сигнал, когда я возвращусь с павлином. Мистер Найланд Смит и вы или кто-нибудь вместо вас подойдете ко мне на углу улицы, где полиция прошлой ночью устроила облаву. После этого мы даем вам десять минут форы, а затем поступаем по своему усмотрению.

— Согласен! — воскликнул Фу Манчи. — Но я требую одного — слово чести англичанина.

— Я даю его.

— И я, — прохрипел Смит.

Десять минут спустя мы стояли с Найландом возле такси, только что выменяв на бьющуюся в наших руках птицу наши жизни. Слабый свет фар освещал эту жалкую капитуляцию перед врагом белой расы.

Со свойственной ему дерзостью и в то же время доверием к британскому пониманию чести доктор Фу Манчи сам привел Найланда Смита, как только сопровождавший меня бандит подал ему условный сигнал. Никто не произнес ни слова, за исключением шофера, который от удивления тихо выругался. Наш необыкновенный китаец молча откланялся и в сопровождении слуги тут же исчез — как сквозь землю провалился.

 

ГЛАВА XIV

КАШЛЯЮЩИЙ УЖАС

Одним рывком я вскочил с постели. Я вообще спал очень плохо все эти дни, с тех пор как мы таким чудесным образом спаслись из логова Фу Манчи. Вот и теперь я собрался в комок, нервы были натянуты как струны, и слушал, слушал. И совершенно не мог объяснить себе причину своего панического состояния — то ли это был ночной кошмар, то ли еще что-то.

Да нет же, наверняка сквозь сон я слышал крик, чей-то подавленный зов о помощи, но сейчас, даже задержав дыхание, с предельно обостренным восприятием я не слышал ничего, кроме полной тишины. Может, все-таки мне это приснилось…

— На помощь, Петри, на помощь!..

Крик донесся из комнаты Найланда Смита, расположенной как раз над моей. Никаких сомнений не осталось, что мое расстроенное воображение здесь ни при чем. Кажется, моему другу угрожала смертельная опасность. Не набросив халата, я выскочил на площадку босиком, рванул вверх по лестнице, буквально выбил дверь комнаты Смита и влетел туда, как камень, выпущенный из пращи.

Я ни секунды не сомневался, что такие крики издавал мой друг как раз в тот момент, когда боролся не на жизнь, а на смерть. И что ему заткнули рот.

Лунный свет из окна не достигал постели моего друга. Он едва доходил до края ковра из овечьей шкуры, лежащего около постели. Но именно оттуда, из темноты, раздался звук слабого сдавленного кашля.

Не знаю, может быть, спросонок и в панике мне померещилось, но я увидел, как в столбе лунного света мелькнуло что-то похожее на серую полосу, что-то длинное и змееподобное выскочило из комнаты через приоткрытое окно… Затем снаружи раздались звуки, напоминающие щелканье бича и опять этот характерный кашель. Я включил свет и бросился к постели, готовый увидеть на ней что угодно, хоть живого удава.

— Смит! — закричал я пронзительным, совершенно несвойственным мне голосом. — Старина, что с вами?

Он не ответил, и мое сердце сжалось ужасным предчувствием. Он лежал почти на полу, со странным образом повернутой головой, как не лежат живые. Я нагнулся, схватил его за плечи и увидел, что глаза у него закатились. Его руки свисали как плети, пальцы касались ковра.

— Боже мой, — шептал я как безумный. — Что могло случиться?

Я затащил его на подушку и еще раз стал внимательно рассматривать его лицо. Худое, с обтянутыми выдающимися скулами, сейчас оно выглядело мертвенно-бледным. Я всегда был уверен, что его продубленная на солнце кожа ни при каких обстоятельствах не может изменить своего бронзового оттенка, но сейчас оно являло собой страшную смесь серого с коричневым. Рот опух, а на худой шее явно проступали следы, оставленные пальцами душителя.

Внезапно дыхание вернулось к нему — громкое и конвульсивное, сопровождаемое характерным клокотанием. Черты лица стали разглаживаться.

Я начал делать своему другу искусственное дыхание, и после нескольких энергичных усилий его рука потянулась к горлу. Снизу донесся шум, и я понял, что Смит разбудил не одного меня.

— Все в порядке, старина, — сказал я, склонившись к самому лицу Найланда, — мужайтесь!

Он открыл глаза — взгляд был мутным.

И все же он меня узнал.

— Порядок, Смит, — сказал я как можно спокойнее, — но вам пока лучше не шевелиться. Полежите некоторое время спокойно.

Заметив на туалетном столике фляжку с бренди, я налил ему немного в стакан, разбавил водой и угостил его этим слабым стимулирующим средством. В это время в дверях появилось бледное как полотно, с широко открытыми глазами лицо нашей экономки.

— Нет повода для беспокойства, — бросил я ей через плечо возможно небрежнее. — Мистера Смита подвели нервы, и он проснулся от какого-то страшного сна. Идите спать, миссис Ньюсан.

Найланд Смит с видимым трудом проглотил содержимое стакана, который я поднес к его губам. Заметив, с какой осторожностью он прикасается к своей распухшей шее, я понял, что мой энергичный массаж причинил ему немалые страдания. Но, слава Богу, опасность миновала. Остекленелый взгляд исчез, и глаза больше не вываливались из орбит.

— Боже, — прошептал он. — Вы знаете, Петри, я ведь был на самом краю могилы, теперь я слабее котенка.

— Слабость скоро пройдет, — старался я его ободрить. — Обморок вам больше не грозит. Немного свежего воздуха, и…

Говоря это, я встал, посмотрел на окна, потом перевел взгляд на Смита, он все понял и криво усмехнулся.

— Но, Петри, это было просто невозможно, — произнес он сиплым голосом, имея в виду окна.

Хотя ночи были невозможно душными, окна приподнимались лишь на четыре дюйма. Поднять их повыше мешали железные скобы, вделанные в оконный переплет. Эти предосторожности были предприняты на случай попыток вторжения людей доктора Фу Манчи. И вот теперь, переводя взгляд с моего полузадушенного друга в постели на завинченные окна, я не мог отделаться от мысли, что даже такая предосторожность оказалась тщетной. Я старался вспомнить, что бы это такое могло быть, что я на первый взгляд принял за горжетку. Я внимательно разглядывал распухшие следы чьих-то пальцев на горле Найланда Смита.

От ближайшего окна кровать отстояла более чем на метр.

Все эти вопросы, на которые я так мучительно искал ответы, должно быть, отразились на моем лице, потому что, когда я повернулся к Смиту, он произнес, все так же не отнимая руки от своего помятого горла:

— Одному Богу известно, что это было, Петри. Никакому человеку просто невозможно было дотянуться до меня.

Той ночью мы уже не сомкнули глаз, а остаток ее Смит провел, облачившись в халат, в тростниковом плетеном кресле в моем кабинете за стаканом разбавленного бренди и, несмотря на мой запрет, со своей неизменной вересковой трубкой, пропутешествовавшей со своим хозяином по всем темным закоулкам Востока и наконец прибывшей целой и невредимой в эту прозаическую комнату в лондонском предместье. Я стоял рядом, опершись локтем на каминную доску, и смотрел на него сверху вниз.

— Черт подери! — повторял он раз за разом, осторожно трогая шею. — Еще немного, и мне был бы конец. Конец самый натуральный.

— Да, старина, возможно, вы даже не подозреваете, как немного оставалось до вашего «немного», — отвечал я. — Вы стали синим, как залежавшийся цыпленок в мясной лавке.

— И все же мне удалось, — продолжал Смит, — на какой-то момент разжать эти пальцы, чтобы позвать на помощь. Но это был только момент, Петри, потому что, честное слово, пальцы эти были из чистой стали.

— Кровать… — начал я.

— Да, знаю, — раздраженно перебил Смит, — что не должен был ложиться так близко от окна. Но ведь известно, что доктор избегает шумных приемов вроде высаживания окон, дверей и тому подобного, и я думал, что устроился достаточно безопасно, исключив возможность бесшумного проникновения кого бы то ни было в комнату…

— А я, наоборот, всегда подчеркивал, что опасность есть, — перебил я Смита. — Скажем, как насчет отравленных дротиков? Или каких-нибудь ядовитых змей или насекомых, которых вполне достаточно в арсенале Фу Манчи?

— Вы знаете, привычка к опасности притупляет бдительность, — отвечал мой друг. — Но в данном случае, заметьте, агенты доктора, кажется, ни при чем. Хотя угроза моей жизни была достаточно реальной. Такое впечатление, что доктор Фу Манчи специально решил нам продемонстрировать, что все наши предосторожности — и в первую очередь с окнами — тщетны. К черту все это, Петри! В такую погоду просто невозможно спать в герметически закупоренной комнате. Здесь хуже, чем в Бирме! Я прекрасно переношу тропики, но лондонская жара меня просто изнуряет.

— Это все от избыточной влажности. Но, что поделаешь, надо к ней как-то приспосабливаться. И с наступлением сумерек, Найланд, окна необходимо закрывать наглухо.

Найланд Смит выбил свою трубку о каминную решетку. Ее чашечка яростно зашипела, но он тут же набил ее новой порцией своей адской смеси, заодно обильно рассыпав ее по ковру. Смит поднял на меня глаза; лицо его имело необычайно мрачное выражение.

— Петри, — сказал он, зажигая спичку о подошву своего шлепанца, — по-моему, ресурсы доктора Фу Манчи просто неистощимы. И прежде, чем мы покинем эту комнату, нам надо принять несколько важных решений на этот счет.

Его трубка хорошо разгорелась.

— Скажем, надо разобраться, что за чудовище душило меня сегодня ночью. Разумеется, старина, я обязан вам жизнью, но знаете ли вы, что перед самым нападением этого загадочного существа я был разбужен его кашлем, его отвратительно пронзительным кашлем…

Я пробежал взглядом по корешкам книг на своих полках. Довольно часто, идя по следам очередного преступления нашего блестящего китайского доктора, который изобретал одно за другим все новые и новые уникальные орудия смерти, мы добывали ключ к разгадке его приемов именно в научных работах натуралистов, чьи бесценные наблюдения абсолютно необходимы для домашней библиотеки любого уважающего себя медика. В природе есть великое множество тварей и наркотических средств, в естественных условиях совершенно безвредных, но которые можно сделать опасными для человеческой жизни. А что касается надругательства над природой, нарушения ее баланса и превращения ее целительных сил в полную противоположность, в этом доктору Фу Манчи поистине не было равных. Я, например, знал, что ему удалось в лабораторных условиях вырастить до огромных размеров крошечный грибок, чтобы приготовить из него средство, крайне опасное для здоровья человека. В знании всех разновидностей ядовитых насекомых он, по-моему, превзошел всех энтомологов мира. Точно так же не было равных ему в области чистой токсикологии. Кровавый герцог Борджиа рядом с ним казался младенцем, однако же последнее средство доктора, которое он применил нынешней ночью против Смита, поставило нас в тупик.

— Может быть, это послужит нам ключом, — сказал Найланд, указав на маленькую пепельницу на столе рядом с ним. — Как вы думаете, что это такое?

Но я смотрел и ничего не мог понять.

— Как я уже говорил, — продолжал мой друг, — меня разбудил чей-то кашель, затем смертельной хваткой кто-то сдавил мне горло, и я инстинктивно стал шарить руками, чтобы схватить нападавшего. Но схватиться было… не за что. Тогда я вцепился в пальцы, которые пережали мое дыхательное горло, и обнаружил, что они маленькие, как о том свидетельствуют оставшиеся следы, и волосатые. Мне удалось крикнуть, но, кажется, никто меня не услышал. И тогда изо всех сил, которые у меня еще оставались, я попытался разжать их мертвую хватку. Наконец мне удалось отпихнуть одну руку, и я снова позвал на помощь, на этот раз уже не так громко. Затем обе руки снова вцепились мне в горло, и силы оставили меня, но я все же как сумасшедший вцепился в эти волосатые руки; кровавая пелена закрыла мне глаза, все вокруг меня закружилось, и сознание провалилось в какую-то белую бездну. Но, судя по всему, в предсмертной агонии я хорошо поработал ногтями. Можно осмотреть трофей.

Уже, наверное, в двадцатый раз я взял пепельницу и поднес ее к настольной лампе, чтобы исследовать содержимое. В маленькой медной чаше лежали чьи-то перепачканные кровью сероватые волоски на клочке кожи. Этот фрагмент эпидермиса имел какой-то странный голубоватый оттенок, а волосы у корней были гораздо темнее. Если не принимать во внимание необычный оттенок, этот клок мог быть выдран из предплечья чрезвычайно волосатого человека. Однако мысленно перебрав все народонаселение Севера, Запада и Востока от монголов до эскимосов, австралийцев и центральноафриканцев, от конголезцев до полинезийцев, я не мог вспомнить ни одного этнического типа с таким кожным покровом и такой волосатостью, на которые указывал имеющийся у нас клочок.

Найланд Смит с интересом наблюдал за моей титанической умственной работой.

— Вы озадачены? — спросил он. — Вот и я тоже. Судя по всему, коллекция монстров доктора Фу Манчи получила изрядное пополнение. Причем самое печальное, даже определив, что это было, нам никогда не удастся увидеть подтверждение своей версии собственными глазами.

— Вы имеете в виду… — начал я.

— Петри, кровать находилась от окна на расстоянии чуть более метра, а рама была приподнята всего на несколько дюймов. — Он наклонился вперед, привалился грудью к кромке стола и вытянул в мою сторону руку. — Достаньте линейку и померяйте.

Поставив поднос, я взял линейку и измерил расстояние от края стола до кончиков его пальцев.

— Почти семьдесят три сантиметра, — удовлетворенно заметил Смит и убрал свою руку, чтобы зажечь потухшую трубку. — А ведь у меня достаточно длинные руки. Как бы там ни было, Петри, но одну вещь мы должны сделать немедленно, кстати, я об этом уже не раз говорил: нужно срубить плющ, украшающий стены вашего дома. Жалко, конечно, но ведь нелепо рисковать жизнью во имя удовлетворения эстетических потребностей. Да, а что вы думаете о звуках, напоминающих щелканье бича?

— Ничего не думаю, Смит, — ответил я устало. — Это вполне могла быть толстая ветка плюща, которую сломал ваш ночной гость.

— Да, но звук не очень-то похож.

— Честно говоря, и меня это объяснение не очень удовлетворяет, но другого нет.

Смит, оставив трубку спокойно догорать, сидел, уставившись прямо перед собой и теребя мочку левого уха.

— Вы знаете, мною овладевает прежнее замешательство, — продолжал я, обращаясь к Смиту. — Когда я впервые узнал, что доктор Фу Манчи снова в Англии, что он разместил свою смертоубийственную машину где-то в Лондоне, мне это показалось совершеннейшей фантастикой. Потом я встретил Карамани. И она, которую мы привыкли считать его жертвой, оказалась-таки его послушной рабыней. Теперь, когда вместе с Веймаутом поставлен на ноги весь Скотланд-Ярд, этот злой дух опять безнаказанно разбойничает среди нас, наши жизни в постоянной опасности, становится страшно ложиться спать, буквально в каждом закоулке таится наша смерть… Весело, что и говорить.

Смит не ответил. Кажется, он даже и не слышал моих слов. Я великолепно знал это его состояние и что вывести из него Найланда насильно просто невозможно. Насупив брови, со взглядом глубоко сидящих глаз, устремленным в пространство, он мог сидеть так часами, зажав в зубах потухшую трубку. При одном только взгляде на него у меня самого начинало сводить челюсти, как будто я тоже зажал в зубах трубку. Серьезно говоря, лучше этого сухопарого инспектора британской полиции трудно было найти человека, который мог с таким же успехом противостоять нашему желтому доктору. Я уважал это его состояние глубокой погруженности в размышления, потому что в отличие от меня он обладал самой доскональной информацией о преступном мире Востока, этого загадочного Востока, откуда явился к нам Фу Манчи.

Я тихо выскользнул из комнаты, всецело отдавшись собственным горьким размышлениям.

 

ГЛАВА XV

КОЛДОВСТВО

— Вы говорите, что у вас есть для меня две новости? — обратился Найланд Смит к инспектору Веймауту, который сидел напротив него за столом и потягивал кофе.

— Да, есть два сообщения, — ответил человек из Скотланд-Ярда, и Смит застыл с яичной ложкой в руке, весь обратившись во внимание.

— Первое — желтокожая шайка переменила квартиру. В Ист-Энде их больше нет.

— Как вы в этом удостоверились?

— Двояко. Во-первых, Фу Манчи разоблачил свое местопребывание, а он никогда этого не делает. Во-вторых, мы последовательно произвели повальный обыск всех домов, не пропустив ни одной крысиной норы. Тот самый дом, где, по вашим словам, Фу Манчи посетил некий китайский мандарин и где вы, мистер Смит, и, — посмотрев в мою сторону, — и вы, дорогой доктор, находились какое-то время в заключении…

— Неужели? — прервал его Смит, налегая на яйцо.

— Именно так, — продолжал инспектор, — и в этом строении сейчас нет ни души. Нет ни малейшего сомнения, что наш замечательный китаец нашел какое-то другое убежище. Однако моя вторая новость гораздо интереснее для вас. Если мне не изменяет память, вы были препровождены в игорный дом китайца Шень Яна неким бывшим офицером нью-йоркской полиции Берком…

— Боже правый! — воскликнул Смит, вскинув глаза. — Я думал, что они его тоже поймали.

— И я так думал, — мрачно ответил Веймаут. — Оказывается, ничего подобного! Ему удалось удрать в суматохе, которая возникла в ходе нашей облавы. До сих пор он скрывался у своего племянника — садовника, живущего в районе Апминстера.

— Так он и теперь там скрывается? — уточнил Смит.

— Точно так, именно скрывается. С тех пор он боится высунуть нос на улицу. Утверждает, что за ним наблюдают день и ночь.

— Но тогда…

— В конце концов ему пришло в голову, что скрываться бесконечно невозможно, — продолжал инспектор, — что-то надо делать. И нынешним утром он рискнул сделать вылазку. Поскольку он убежден, что постоянно находится под наблюдением, он покинул дом в строжайшей тайне, спрятавшись в рыночном фургоне между ящиками. В Ковент-Гардене он благополучно высадился и явился к нам в Скотланд-Ярд ни свет ни заря.

— Чего он конкретно опасается?

Инспектор Веймаут поставил кофейную чашку и слегка подался вперед.

— Он что-то знает, — сказал полицейский, понижая голос. — И они знают, что он что-то знает.

— Что же именно? — Найланд Смит выразительно посмотрел на детектива.

— Каждый волен назначать свою цену, — ответил с улыбкой Веймаут, — и Берк, судя по всему, думает, что вам он продаст дороже, чем полиции.

— Так, — отозвался Смит. — Он хочет меня видеть?

— Нет, он хочет, чтобы вы его повидали, — ответил полицейский. — Я думаю, он ждет, что вы арестуете человека или людей, которые шпионят за ним.

— Он приводил какие-нибудь доказательства, что за ним следят?

— Несколько. Берк рассказал о молодой цыганке, которая окликнула его через изгородь, отделявшую цветник дома племянника, где он отсиживался, от соседской лужайки.

— Цыганка… — прошептал я и посмотрел на Смита.

— Да, доктор, вы правы, — перехватил мой взгляд Веймаут. — Это была Карамани. Она спросила у него, как добраться до чего-то, уж не помню чего, и даже попросила записать это на вырванном из блокнота листке, якобы из опасения забыть.

— Вы слышите, Петри? — бросил Смит.

— Слышу, слышу, — ответил я, — но совершенно не представляю, какое особенное значение имеет этот факт.

— А я представляю, — резко ответил Смит. — Прошлой ночью я, кажется, не зря насиловал свои усталые мозги. А сегодня мне надо заглянуть в Британский музей за подтверждением некоторых моих подозрений.

Сказав это, Смит повернулся к Веймауту:

— Где теперь этот Берк?

— Он возвратился домой к племяннику таким же образом, спрятавшись между пустыми ящиками в фургоне. За всю свою жизнь я не встречал более напуганного человека.

— Судя по всему, оснований у него для этого более чем достаточно, — заметил я Веймауту.

— И это весьма серьезные основания, — мрачно подтвердил Найланд Смит. — Если человек располагает информацией, имеющей прямое отношение к безопасности Фу Манчи, избежать смерти ему может помочь только чудо, подобное тому, что выручило нас.

— Берк утверждает, — продолжал Веймаут, — что каждую ночь кто-то рыщет вокруг их дома. Так вот, раза два или три он просыпался (к счастью, Берк спит довольно чутко) от страшного кашля за окном. Берк спит с пистолетом под подушкой и не раз, подбегая с ним к окну, он видел очертания некоего существа, которое соскакивало с черепичной крыши над потолком его комнаты прямо в цветочные грядки…

— Существа! — воскликнул Смит, и его серые глаза загорелись. — Вы сказали — существа?

— Я сознательно употребил это слово, — отвечал Веймаут, — потому что Берк утверждал, что оно передвигается на четвереньках.

На какое-то время воцарилось молчание, затем я позволил себе высказать предположение:

— Вполне возможно, что человек, соскакивая с наклонной черепичной крыши, может опуститься на четвереньки.

— Вполне, — согласился инспектор, — и я тоже высказал такое предположение Берку.

— А, кроме кашля, он больше никаких звуков не слышал? — вмешался Смит. — Что-нибудь наподобие треска сухой ветки?

— Он ничего об этом не говорил, — ответил Веймаут не без некоторого удивления.

— Ну, и каков ваш план?

Веймаут слегка улыбнулся:

— Один из своих фургонов племянник Берка оставил позади Ковент-Гардена, чтобы он вернулся после полудня. Мое предложение: вы, я и мистер Смит, подобно Берку, спрячемся между пустыми ящиками и так доедем до Апминстера.

Найланд Смит вскочил, оставив недоеденным свой завтрак, и принялся расхаживать взад и вперед по комнате, в задумчивости теребя левое ухо. Затем он начал рыться в кармане халата, откуда в конце концов извлек свою неизменную трубку, потрепанный кисет и коробку спичек.

— Следует ли понимать, что Берк боится возвращаться домой даже среди белого дня? — спросил он внезапно.

— До сего времени он ни разу не покидал дом своего племянника, — отвечал Веймаут. — Похоже, он думает, что всякое открытое общение с властями или с вами будет равносильно подписанию самому себе смертного приговора.

— Ну, в этом-то он абсолютно прав, — заметил Смит.

— Вот поэтому-то он и вернулся с такими предосторожностями, — продолжал инспектор. — Да и нам, если мы рассчитываем хоть на какой-то успех, придется принять те же меры. Рыночный фургон, нагруженный таким образом, чтобы в середине оставалось место для нас, подойдет к конторе «Пайк и Пайк» в Ковент-Гардене около пяти часов пополудни. Я предлагаю всем нам встретиться там в половине пятого, чтобы вместе отправиться в дорогу.

Закончив свою речь, инспектор посмотрел на меня вопросительно.

— Включите и меня в список, — сказал я ему. — В фургоне найдется свободное место?

— Разумеется, — был ответ. — Это довольно большое сооружение на колесах, но удобств я не гарантирую.

Найланд Смит, до сих пор без устали расхаживавший по комнате взад-вперед, вдруг стремительно куда-то вышел. Но раньше, чем мы успели с инспектором обменяться по этому поводу удивленными взглядами, он возвратился, неся в руке маленькую медную пепельницу. Смит поставил ее перед Веймаутом и спросил:

— Видели ли вы когда-нибудь что-либо подобное?

Инспектор внимательно рассматривал нашу находку, мизинцем поворачивая ее то туда, то сюда, причем проделывал это с явным отвращением. Смит и я следили за ним в полном молчании, и, наконец поставив пепельницу на стол, он взглянул на нас в полном замешательстве:

— Это чем-то напоминает водяную крысу.

Найланд Смит внимательно на него посмотрел.

— Так, значит, водяную крысу? Вообще-то мне тоже кажется, что есть какое-то сходство, да. Однако, — и он стал разматывать шелковый шарф, который был повязан вокруг шеи, — видели вы когда-нибудь, чтобы водяная крыса оставляла следы, подобные этим?

Веймаут вскочил на ноги.

— Что это? — вскричал он. — Когда это случилось и как?

Найланд Смит в свойственной ему сжатой манере объяснил, что произошло с ним прошлой ночью. Когда он закончил, пораженный Веймаут прошептал:

— Великий Боже! Существо на крыше, кашляет, на четырех лапах…

— Я так себе его и представлял! — воскликнул Смит…

— Должно быть, — начал я в волнении, — доктор Фу Манчи вывез какое-нибудь новое ужасное животное из Бирмы…

— А вот и не из Бирмы, Петри, — буквально накинулся на меня Смит, — не из Бирмы, а из Абиссинии.

Итак, начавшийся день обещал быть весьма и весьма насыщенным событиями. Рано утром Найланд Смит отправился в Британский музей для проведения каких-то загадочных расследований. Я посетил своих» немногих больных (по выражению Найланда Смита, у нас чертовски здоровый округ) и, возвратившись домой, обнаружил, что до нашей встречи в Ковент-Гардене у меня еще в запасе три часа абсолютно свободного времени. Закончив свой одинокий ленч, я ощутил внезапное беспокойство и полную невозможность оставаться более в четырех стенах. Полностью снарядившись для нашего вечернего предприятия и не забыв сунуть в карман пистолет, я вышел из дома и отправился к ближайшей станции метро. Там я купил билет до Черинг-Кросс и вскоре обнаружил себя блуждающим без всякой цели по многолюдным улицам. Повинуясь какому-то безотчетному велению памяти, я дошел до Нью-Оксфорд-стрит, а когда посмотрел, куда же меня занесли ноги, то невольно вздрогнул. Я стоял перед той самой лавочкой букиниста, в которой два года назад повстречал Карамани.

И тут на меня нахлынуло столько горьких мыслей, что, даже не взглянув на выставленные на продажу книги, я углубился в Мюзеум-стрит. И здесь, стараясь скорее отвлечься, чем что-то купить, я стал рассматривать восточный фарфор, египетские статуэтки, индийское оружие и прочие редкости, стоявшие в витрине антиквара.

Но как бы я ни старался сосредоточиться на этих предметах, я не мог отделаться от роя нахлынувших воспоминаний. Они как бы выключили меня из реальности. Толпа на мостовой, оживленное движение по всей Нью-Оксфорд-стрит — все это для меня перестало существовать. Вместо горшков и статуэток в витрине я погрузился в туманный воображаемый мир, освещенный огромными красивыми глазами прекрасной Карамани. В нежных оттенках китайской вазы, стоящей где-то в глубине лавочки, я угадывал румянец ее щек, ее лицо вставало передо мной насмешливым фантомом, выступив из темноты между отвратительным позолоченным идолом и индийской ширмой из сандалового дерева.

Я пытался стряхнуть этот навязчивый образ, сосредоточив все свое внимание на высокой этрусской вазе в ближайшем к входной двери углу витрины. Но что это? Может, я и в самом деле схожу с ума? На какой-то момент я почувствовал, что действительно теряю рассудок, потому что, несмотря на все мои усилия прогнать видение, оно не исчезало. Среди древней керамики я явственно видел обращенное ко мне колдовское лицо юной рабыни.

Вероятно, со стороны я действительно выглядел сумасшедшим и, возможно, стал привлекать внимание прохожих, но я ничего этого не запомнил, так как все мое внимание было сосредоточено на этом лице в обрамлении пышных, черных как вороново крыло волос, на этих слегка приоткрытых красных губках, сияющих темных глазах, которые завораживали меня из глубины лавочки.

Я был в смущении, мне стало жутко. Я стоял как зачарованный, не в силах двинуться с места. Наконец, сделав огромное усилие над собой, я шагнул к двери, повернул ручку и вошел в лавочку с таким спокойным видом, на какой только был способен. Занавеска, прикрывавшая маленькую дверь за одним из прилавков, слабо качнулась, будто от сквозняка, но я буравил ее яростным взглядом до тех пор, пока из-за нее не появился некий плод смешения греко-еврейско-японских генов, который невозмутимо встал по ту сторону прилавка напротив меня и отвесил легкий поклон.

Его появление было столь неожиданным, что я невольно отпрянул.

— Сэр, могу ли я что-либо вам предложить? — спросил меня этот мутант с новым легким поклоном.

Какое-то время я изучал его в полном молчании, потом сказал:

— Мне сейчас показалось, что я видел здесь свою старую знакомую, но, может быть, я ошибся…

— Совершенно верно, вы ошиблись, сэр, — отвечал лавочник, в легком удивлении приподняв брови. — Возможно, ошибка произошла благодаря отражению в витрине. Но, может, я покажу вам наш товар?

— Не стоит беспокоиться, — ответил я, внимательно вглядываясь в его лицо. — Как-нибудь в другое время.

Я стремительно вышел на улицу. Одно из двух: либо я действительно теряю рассудок, либо Карамани скрывается в этой лавке.

Однако, сознавая беспомощность своего положения, я постарался запомнить имя хозяина, начертанное на вывеске этого торгового предприятия — «Дж. Саламан». Запечатлев навеки в памяти эту экзотическую фамилию, я пошел своей дорогой, стараясь привести в порядок рассудок и унять бешеное сердцебиение.

 

ГЛАВА XVI

ИЩУЩИЕ РУКИ

Из темного угла комнаты, где я занял позицию, через слегка приоткрытое окно (подобно нашему, оно было забрано скобами) моему взору открывались ряды теплиц, сияющие в лунном свете, а за ними шли ряды цветочных клумб, растворяясь в голубоватой дымке Лунный свет в комнату не попадал, но мои глаза понемногу привыкли к темноте, и я уже достаточно четко мог разглядеть лежавшего на кровати между мной и окном Берка.

Похоже, снова вернулись славные денечки, когда мы с Найландом Смитом сидели в засаде, поджидая слуг доктора Фу Манчи.

Более мирную сцену, чем этот цветочный уголок графства Эссекс, трудно было даже вообразить. Но то ли благодаря тому, что я прекрасно знал, насколько обманчив царящий вокруг покой, то ли потому, что у меня уже выработалась интуиция, предвещающая приближение агентов дьявольского китайца, эта ничем не нарушаемая тишина казалась мне неумолимо надвигающейся грозовой тучей, а сама ночь — каким-то безмолвным мрачным предзнаменованием.

Меня терзали самые разные вопросы, и среди них главный: какие сведения Берк хотел нам продать? Вечером он отказался говорить на эту тему, а теперь играл роль приманки, порученную ему Найландом Смитом. Он изображал безмятежно спящего, хотя время от времени не мог удержаться, чтобы шепотом не поделиться со мной своими опасениями, сомнениями, страхами.

Этой ночью вроде все складывалось в нашу пользу. У меня не было ни малейшего сомнения, что доктор Фу Манчи решил покончить с отставным нью-йоркским полицейским. Кроме того, я не сомневался, что нам удалось проскользнуть незамеченными мимо его невидимых агентов. Если верить Берку, только его бдительность предотвращала постоянные попытки привести в исполнение замысел Фу Манчи. Поэтому оставалось очень мало сомнений, что этой ночью будет сделана еще одна попытка. Каждый, кому приходилось оказываться в подобных обстоятельствах, — я имею в виду караулить всю ночь напролет, — знаком с ощущением перехода из одного состояния в другое (что соответствует фазам движения Земли, которое происходит в атмосфере в полночь, в два и в четыре утра). В течение этих четырех часов наступает период крайнего угасания всей жизнедеятельности, и врачи, как правило, именно в это время более всего опасаются за жизнь своих пациентов.

Нынешней ночью я особенно ощутил падение жизненного тонуса, и теперь, когда темнота особенно сгустилась перед восходом солнца, безотчетный страх, сродни тому, который я уже испытывал в предшествовавших столкновениях с китайцем, напал на меня как раз в тот момент, когда я менее всего был готов с ним бороться. Но кругом было все спокойно, как вдруг…

— Вот оно! — зашептал Берк на постели.

Меня уже и так изнурял долгий озноб, а тут при его словах — просто заколотило. Я тихо поднялся со стула и, оставаясь в тени, стал пристально вглядываться из своего угла в проем полукруглого окна.

Без единого звука за стеклом появился маленький силуэт неправильной формы, чем-то напоминающей собачью голову, низко сидящую на квадратных плечах. Злобные глазки внимательно изучали комнату. Голова поднималась все выше, и наконец все существо скрючилось на карнизе. Стало невозможным разглядеть его черты, так как оно пригнулось к отверстию, образованному приподнятой рамой. Оно издавало еле слышные звуки, как бы принюхиваясь.

Пораженный ужасом происходящего, я в тот момент совершенно не представлял, как Берку удастся выполнить свою роль. И тут я увидел, что в образованную оконной рамой щель просовывается рука. Она становилась все длиннее, маленькие пальцы были вытянуты вперед и шевелились, отыскивая что-то.

Всякое неведомое внушает ужас, а поскольку я не мог определить, что собой представляет это существо, обладающее немыслимо длинными руками, тянущимися к глотке человека на кровати, я испытывал тот вид парализующего страха, который обычно посещает нас в ночных кошмарах.

— Скорее, сэр, скорее! — вскричал Берк, вскочив с подушки. В этот момент волосатые руки нашли его горло.

Подавив в себе боязнь прикоснуться к существу, пытавшемуся задушить через окно спящего, я бросился к нему и схватил за волосатые предплечья.

Силы небесные! Таких мускулов и сухожилий, как под этой волосатой кожей, мне еще не приходилось встречать. Было впечатление, что они из стальной проволоки! И с внезапным леденящим ощущение!» своего бессилия я вдруг понял, что никогда не смогу разжать эти тиски. Берк в них хрипел, испуская дух прямо у меня на глазах.

— Смит! — заорал я что было сил. — Смит! На помощь! Скорее!

Несмотря на полное смятение, я все же услышал какой-то шум снаружи. Существо за окном дважды кашлянуло, затем раздались звуки, напоминающие щелканье бича, я расслышал чей-то крик, но разобрать слов не смог, и, наконец, беглая пальба из пистолета.

Существо с волосатыми руками вдруг дико заворчало и снова начало кашлять.

И тут я почувствовал, что стальные тиски чуть-чуть разжимаются. Я сразу понял две вещи: первое, что, до смерти напуганный внезапностью атаки, я совершенно забыл, как мы заранее уславливались действовать; и второе, я явно недооценил силу нашего гостя, хотя Смит предупреждал об этом.

Осознав наконец-то, что бороться с этим неизвестным существом бесполезно, я бросился назад в свой угол за оружием, которое оставил там, беспечно думая, что оно мне не понадобится. Это был острый и тяжелый топор, который притащил Найланд Смит на нашу встречу в Ковент-Гардене. К величайшему изумлению моему и Веймаута.

Когда я снова прыгнул к окну и поднял над головой это примитивное оружие, снизу прогремел еще один выстрел, на который существо ответило еще более яростным ворчанием, кашлем и гортанными звуками.

И в то же мгновение я изо всех оставшихся сил опустил топор на одну из волосатых рук, отхватив ее с той же легкостью, с какой мы ножом отрезаем кусок сыра.

Раздался вопль, в котором, как мне показалось, смешалось и человеческое, и звериное. Вторая рука исчезла в проеме с быстротой молнии, и какое-то неопределенных очертаний тело скатилось по наклонной черепичной крыше на землю. В тот же миг внизу раздался крик еще громче того, который издавал Берк, но я повернулся к кровати, пытаясь понять, что с ним. Огромных трудов мне стоило зажечь трясущимися пальцами свечу. Когда я все же это сделал, передо мной открылась страшная картина.

За мою богатую приключениями жизнь мне приходилось повидать всякого, но даже самому страшному зрелищу было далеко до того, что предстало предо мной в колеблющемся свете свечи.

Берк лежал поперек кровати с запрокинутой головой. Одной закоченевшей рукой он, казалось, хватался за воздух, другой сжимал отсеченное мною волосатое предплечье. Но пальцы отрубленной руки все в той же смертельной хватке застыли у него на горле.

Его лицо почти почернело, глаза вылезли из орбит. Преодолевая отвращение, я схватил ужасный обрубок, пытаясь освободить горло от его смертельных тисков, но все мои усилия были напрасны. Даже мертвая, эта рука была столь же неумолима, как и живая. Я выхватил из кармана нож и постепенно, перерезая сухожилие за сухожилием, освободил Берку горло.

Но моя работа оказалась напрасной. Берк был мертв.

Мне кажется, я даже не сразу это понял. Я был в поту с головы до ног. Одежда прилипла ко мне. Меня всего трясло. Я вцепился в подоконник, и, стараясь не испачкаться в крови, пытался разглядеть поверх крыш, что происходит на дальних цветниках, откуда доносились возбужденные голоса. Я слышал чьи-то крики, но голова моя работала настолько плохо, что я почти не обратил на них внимания.

Вокруг меня все куда-то поехало.

— Смит! — закричал я в окно. — Смит, Бога ради, где вы?

На лестнице раздался топот, дверь за моей спиной распахнулась, и Найланд Смит ввалился в комнату.

— Дьявол! — выдохнул он и бросился опять к двери.

— Вы поймали его, Смит? — спросил я хриплым голосом. — Скажите, Бога ради, что это было?

— Пошли вниз, — спокойно ответил Смит, — и держите себя в руках.

Нетвердыми шагами я последовал за ним вниз по лестнице на мощенный камнем двор. Какие-то фигуры двигались в конце некоего подобия аллеи между двумя теплицами, и одна из них, с фонарем в руке, склонилась над чем-то, лежащим на земле.

— Тот, что с фонарем, племянник Берка, — зашептал мне Смит на ухо. — Про дядю ему пока ни слова.

Я кивнул, и мы поторопились присоединиться к людям. На земле лежал один из тех коренастых бирманцев, которых я привык отождествлять с командой Фу Манчи. Он лежал лицом вниз, вместо затылка у него было кровавое запекшееся месиво, а рядом лежал тяжелый пастуший бич, рукоятка которого была вся в крови и волосах. В ужасе я отпрянул, и Смит удержал меня за руку.

— Он набросился на своего проводника! — зашипел Найланд мне в самое ухо. — Я по крайней мере дважды попал в него из пистолета, и обезумевшее существо, вернувшись к своему проводнику, прикончило его…

— Так что же оно…

— Да, Петри, оно убежало. Даже в этом состоянии у него силищи на четырех мужиков хватит. Взгляни!

Он нагнулся, разжал пальцы на левой руке мертвого бирманца, вытащил скомканный клочок бумаги и развернул его.

— Посветите-ка мне!

Желтый луч упал на лицо.

— Так я и думал. Это из записной книжки Берка. Понадобилось, чтобы эта дрянь взяла след.

Смит повернулся ко мне, и его серые глаза приняли необычное выражение.

— Интересно, какой же из моих вещей пользуется Фу Манчи, чтобы натравить то же самое на меня?

Он встретился взглядом с человеком, держащим фонарь.

— Я думаю, вам лучше вернуться домой, — сказал Найланд, глядя ему прямо в глаза.

Человек побледнел.

— Сэр, вы хотите сказать. Вы хотите сказать…

— Мужайтесь! — сказал Смит, кладя ему руку на плечо. — В конце концов, он сам выбрал эту игру с огнем.

Человек бросил дикий взгляд на Смита, потом перевел его на меня и нетвердой походкой направился к дому.

— Смит… — начал я.

Он повернулся ко мне и сделал нетерпеливое движение.

— Веймаут уехал в Апминстер, — резко сказал он, — к утру нам нужно прочесать весь район. Возможно, эти убийцы прибыли сюда на машине, но наши выстрелы предупредили шофера, и он имел возможность благополучно удрать. А эта самая дрянь должна вскоре ослабеть от потери крови, и поимка ее — всего лишь вопрос времени.

 

ГЛАВА XVII

ДЕНЬ В РАНГУНЕ

Закончив телефонный разговор, Найланд Смит вернулся ко мне. Почти сутки миновали с того момента, когда Берк принял свою ужасную смерть.

— Ничего нового, — сказал Найланд. — Похоже, наше неуловимое существо забилось в какую-нибудь недоступную щель и там сдохло.

Я оторвался от своих записей. Между тем Смит, удобно расположившись в плетеном кресле, начал опять загораживаться от мира плотной и ароматной дымовой завесой. А я подобрал исписанный безобразным почерком моего друга (к тому же еще и карандашом!) клочок бумаги, чтобы переписать его в свой исторический отчет и тем завершить очередную главу о последнем преступлении Фу Манчи. Вот что там было:

«Семитское племя Амхарун, родственное фалашам, долгое время обреталось в южной провинции Абиссинии Шоа. Соседи считали людей его нечистыми и отверженными родом человеческим еще со дней правления Менелека, сына Сулеймана и королевы Шебы, от которых они вели свое происхождение. Кроме обычая есть мясо, вырезая его из еще живых животных, за ними числилась еще одна скверность — совокупляться с так называемыми священными бабуинами. Однажды меня проводили к одной хижине на берегу озера Хаваш и показали некое существо… Главной характерной чертой его была совершенно непонятная злобность по отношению к людям и какая-то дичайшая нежность к своим мохнатым собратьям. В обонянии они не уступали ищейкам, а их необычайно длинные передние конечности обладали чудовищной силой. Эти весьма человекоподобные обезьяны не могли жить даже в северных провинциях Абиссинии. Их тут же косила чахотка…»

— Но, Смит, вы мне так и не объяснили, — сказал я, закончив переписывать его листок, — как вы снова напали на след Фу Манчи? Как вы узнали, что мы ошибались, считая его мертвым, хотя он был жив, здоров и деятелен, как никогда.

Найланд Смит поднялся и посмотрел на меня с каким-то загадочным выражением. Затем ответил:

— Да, я действительно не стал вам говорить. А вы все-таки хотели бы это знать?

— Разумеется, — ответил я не без некоторого удивления, — и мне совершенно непонятно, почему это надо от меня скрывать.

— Действительно, непонятно, — подтвердил Смит. — Я надеюсь, — сказал он, как-то странно на меня поглядывая, — что нет сколько-нибудь серьезной причины скрывать это от вас.

— Да что вы все ходите вокруг да около?

— Ну, хорошо, — примирительным тоном ответил он мне, взял со стола свою трубку и стал яростно набивать ее табаком. — На правдивую информацию о Фу Манчи я набрел совершенно случайно, когда в один прекрасный день оказался в Рангуне. Я там снимал небольшой домишко, и вот однажды, выйдя на улицу и повернув за угол, я буквально нос к носу столкнулся…

И тут он опять как-то замешкался, затем завязал свой кисет и бросил его на плетеное кресло. Затем чиркнул спичкой.

— Итак, я столкнулся с Карамани, — возобновил он свое повествование, часто затягиваясь и пуская облака табачного дыма в потолок.

Я затаил дыхание. Так вот почему он так долго держал меня в полном неведении. Он знал о моих безнадежных и неистребимых чувствах к этой прекрасной и чертовски лицемерной дочери Востока, которая теперь стала, возможно, одним из самых опасных агентов доктора Фу Манчи. Губительность ее магических чар я уже не раз испытал на себе.

— Ну и как же вы поступили? — спросил я совершенно спокойно, барабаня пальцами по столу.

— Совершенно естественно, — продолжал Смит, — с радостным криком к бросился навстречу, протянув ей обе руки. Я приветствовал ее как старого друга, с которым мы давно расстались. Я тут же подумал, с какой радостью вы узнаете, что я нашел вашу пропажу, и уже предвкушал, что вы появитесь в Рангуне с первым же быстроходным судном.

— Ну, а дальше?

— Карамани отпрянула от меня, и в ее взгляде я прочитал такую враждебность, что даже опешил. Ничего хотя бы отдаленно напоминавшее дружеские взаимоотношения, только ненависть и презрение.

Найланд пожал плечами и стал расхаживать взад и вперед по комнате.

— Не знаю, как бы вы, Петри, поступили в подобных обстоятельствах, но я…

— Что вы?

— По-моему, я поступил наилучшим образом. Без лишних слов я сгреб ее в охапку прямо на людной улице и потащил ее к себе домой, хотя она дралась и вырывалась, как маленький демон. Нет, она не визжала, не вопила, ничего подобного, но боролась, как озлобленное дикое животное. Следы этой схватки я до сих пор ношу на теле. И все же я водворил ее в свою контору, которая, на мое счастье, к этому времени оказалась совершенно пустой, усадил ее на стул, а сам стал напротив.

— Продолжайте, — попросил я его глухо. — Что было потом?

— Ее прекрасные глаза жгли меня такой ненавистью, что у меня просто мурашки побежали по коже. И это после того, что мы для нее сделали, после нашей замечательной дружбы и сверх всего после вашей… близости — нет, я отказывался что-либо понимать. Она была одета очень модно, на европейский манер. Говорю вам, все это было настолько непонятно и неожиданно, что в какой-то момент я подумал: вот сейчас проснусь и все кончится. Но, увы, происходящее было столь же реально, сколь реальна была ее враждебность. Все это надо было основательно обдумать, и, после нескольких безуспешных попыток втянуть ее в разговор и не получив в ответ ничего, кроме ненавидящих взглядов, я оставил ее в конторе, заперев дверь на ключ.

— Не слишком ли своевольно?

— Знаете ли, Петри, инспектор полиции все-таки имеет некоторые полномочия, и в своих действиях он никому не обязан давать отчет. В конторе было единственное окно на высоте шести с лишним метров над землей. Оно выходило на узенькую улочку — ответвление главной магистрали (как вы помните, я уже говорил, что наш дом был угловым), так что я не боялся ее побега. Дело в том, что наша встреча с Карамани произошла в тот момент, когда я спешил на одно весьма важное свидание, которое никоим образом нельзя было пропустить. Поэтому, отдав распоряжение туземному слуге у входной двери, я бросился наверстывать потерянное время.

Как обычно, трубка моего старого друга погасла не вовремя, и, пока он ее снова разжигал, я продолжал барабанить пальцами по столу.

— В полдень наш парнишка, — продолжал Найланд, — как и было ему приказано, угостил Карамани чаем. Он нашел ее в куда более спокойном состоянии духа, чем утром. Я вернулся с наступлением сумерек, и туземец бодро отрапортовал, что в последний раз он был у пленницы полчаса назад. Он застал ее в кресле за чтением газеты. (Замечу, что все более-менее ценное в конторе надежно запиралось.) К этому времени я уже достаточно четко представлял, что буду делать, поэтому неторопливо поднялся по лестнице, открыл дверь и вошел в темную комнату. Включив свет, я обнаружил… Вернее, никого не обнаружил. Контора была пуста.

— Пуста?

— Птичка упорхнула в открытое окно. А между прочим, упорхнуть было не так-то просто. Вы бы это сразу поняли, увидев местоположение дома. Противоположная сторона улицы, на которую выходило окно, представляла собой глухую стену длиною метров до сорока. А поскольку в это время шли ливневые дожди, по улице нельзя было ни пройти, ни проехать. Кроме того, мальчик, которому, я препоручил свою пленницу, сидел все время у входа, расположенного как раз под окном конторы. И после последнего посещения пленницы он все полчаса не сходил со своего поста.

— Так она же могла подкупить его, — сказал я с горечью, — или уговорить, использовав все свои дьявольские способности.

— Клянусь, это было невозможно, — парировал Смит решительно. — Я прекрасно знал этого парня, и готов поклясться, что он ей не по зубам. В грязи под окном я не обнаружил никаких следов лестницы, да ее и не могло быть, потому что наш привратник неотлучно находился у входа. Короче, она не могла спуститься из окна и тем более выйти через дверь.

— А за окном не было никакой галереи?

— Нет, было совершенно невозможно вскарабкаться откуда-нибудь справа или слева от окна. Я постарался лично в этом убедиться.

— Но, дорогой мой, — вскричал я, — вы таким образом исключили все естественные возможности побега. Получается, что птичке действительно ничего другого не оставалось, как упорхнуть.

— Нет, в самом деле, Петри, я и по сей день понять не могу, каким образом она выскользнула из комнаты. Знаю только, что она проделала это в высшей степени виртуозно.

— А что потом?

— Я увидел в этом невероятном побеге деятельное участие нашего дорогого доктора Фу Манчи. Кого же еще? Наше перемирие кончилось, и я без промедления начал добывать информацию по своим каналам. Действуя таким образом, я вскоре напал на след и узнал, что, вне всякого сомнения, наш любезный доктор не только живее всех живых, но и вполне благополучно снова отбыл в Европу.

Некоторое время мы молчали. Затем Смит опять подал голос:

— Я думаю, что мне когда-нибудь удастся узнать эту тайну. Однако на сегодня это все еще загадка.

Он взглянул на часы.

— У меня сейчас встреча с Веймаутом, поэтому я оставляю эту проблему вам. Попробуйте поломать голову над тем, что не удалось мне. До скорого.

Поймав мой вопросительный взгляд, Смит добавил:

— О, я слишком долго не задержусь. Думаю, что отправиться на такое дело в одиночку особой опасности не представляет.

Найланд Смит отправился наверх одеваться, оставив меня за письменным столом в глубоком раздумье. Мои записки по поводу возобновившейся активности доктора Фу Манчи лежали стопкой по левую руку, и, открывая их новый раздел, я начал с того, что добавил некоторые подробности удивительного события в Рангуне, которые можно считать отправным моментом второй военной кампании нашего китайца. По дороге на улицу Смит заглянул ко мне, но, увидев, как я поглощен своим делом, не стал меня тревожить.

Кажется, я уже оповестил читателя о том, что моя врачебная практика на тот период не была особенно велика. Таким образом, когда пришло время принимать пациентов, у меня было лишь двое больных.

Когда эта работа закончилась, я посмотрел на часы и решил посвятить остаток вечера небольшому самостоятельному частному расследованию. Найланду я ничего об этом не говорил только лишь потому, что боялся его насмешек. Я нисколько не забыл, что видел или в худшем случае вообразил, что видел, лицо Карамани в лавке антиквара буквально в нескольких шагах от Британского музея.

В голове у меня сложилась некая теория, которую я стремился проверить практикой. Я вспомнил, что два года тому назад встретил Карамани как раз неподалеку от этого места. Кроме того, инспектор Веймаут утверждал, что Фу Манчи недавно перенес свою штаб-квартиру из Ист-Энда. Все это указывало на то, что, вполне возможно, новое логово доктора находилось где-то поблизости, если не в самой лавке антиквара, под самым носом у ничего не подозревающих властей. Быть может, я придавал слишком большое значение своему новому заблуждению. Возможно также, что моя теория покоилась всего-навсего на желании верить, что именно Карамани я увидел в лавке антиквара. Если ее появление там было всего-навсего видением, плодом моего Воспаленного воображения, то, конечно, все мои вышеприведенные предположения должны были лететь ко всем чертям. Поэтому я и положил сегодняшней ночью их тщательно проверить и в зависимости от результата выработать стратегию на будущее.

 

ГЛАВА XVIII

СЕРЕБРЯНЫЙ БУДДА

Из всех лондонских улиц Мюзеум-стрит выглядела наименее подходящей для штаб-квартиры доктора Фу Манчи. Однако, если только воображение не сыграло со мной злую шутку, именно в окне почтенного антиквара, торгующего под именем Дж. Саламан, передо мной мелькнули удивительные, подобные полночному бархату восточной ночи глаза Карамани.

По мере того как я медленно подходил к освещенному окну, мое сердце билось все чаще, и я уже проклинал ту навязчивую идею, которая, наперекор всему, не оставляла меня и продолжала отравлять мне жизнь. В этот час Мюзеум-стрит, которую и днем-то не назовешь оживленной магистралью, казалась совершенно безжизненной, и, если не считать огней какого-то магазина уже по ту сторону музея, коммерческая активность на ней уже полностью прекратилась. Дверь жилого дома, расположенного как раз напротив антикварной лавки, бросала свет на тротуар. По обеим сторонам улицы мне попались навстречу всего два-три человека. Оглядевшись, я повернул дверную ручку и зашел в антикварный магазин. Тот же самый темноволосый и малоподвижный субъект неопределенной национальности вышел из-за занавешенной двери приветствовать меня — единственного покупателя.

— Добрый вечер, сэр, — проговорил он монотонно, сопровождая свои слова легким кивком головы, — не желаете ли что-нибудь посмотреть?

— Я хотел бы взглянуть на все, что у вас выставлено для продажи, — было моим ответом. — Я не ищу какую-то конкретную вещь.

Лавочник снова поклонился, сделал широкий приглашающий жест желтой рукой и сел на стул за прилавком.

Я закурил сигарету с такой беспечностью, как если бы меня вызвали на самую заурядную операцию, и с интересом стал разглядывать предметы, от которых ломились полки и столы вокруг меня. Должен признаться, что впечатления от этого своего турне у меня остались достаточно расплывчатые. Я брал в руки вазы, статуэтки, египетских жуков-скарабеев, бусы, ожерелья, молитвенники, подборку старых литографий, опаловые украшения, бронзу, фрагменты редких кружев, книги, напечатанные двести и более лет назад, ассирийские таблицы, кинжалы, римские кольца и сотни других редкостей. Все это я делал крайне медленно, демонстрируя свой чрезвычайный интерес, и тем не менее не составив ни об одной вещи ни малейшего представления. Исподтишка я продолжал наблюдать за своим лавочником. Я был весь внимание и слух; особенно меня привлекло то, что скрывала занавешенная дверь в задней стене лавочки.

— Должен вас предупредить, сэр, — обратился ко мне человек за прилавком все тем же лишенным чувств монотонным голосом, — что вскоре мы закрываем.

Я положил обратно на стеклянный прилавок тщательно вырезанный и ярко раскрашенный секхекский кораблик и поднял глаза. Действительно, все мои методы были любительскими — я абсолютно ничего не узнал, да и в будущем вряд ли что узнаю. Я старался угадать, как бы Найланд Смит на моем месте провел расследование, изнурял мозги поисками какого-либо средства, чтобы проникнуть во внутренние покои этого замечательного заведения. Я уже полчаса ломал над этим голову, однако ничего мало-мальски подходящего придумать не смог. Почему я не хотел признать свое поражение — трудно сказать, но вместо этого я изо всех сил напрягал свою голову, чтобы оттянуть время.

Пока я озирался по сторонам, продавец очень терпеливо ожидал моего ухода. Тут мне попался на глаза открытый ящик позади прилавка. Три нижние полки были пусты, а на четвертой восседал в своей характерной позе серебряный Будда.

— Можно взглянуть на эту серебряную фигурку? — спросил я лавочника. — Сколько вы за него просите?

— Это не продается, сэр, — ответил человек несколько более живо, чем отвечал до этого.

— Не продается?! — переспросил я с нарочитым удивлением, а глазами энергично сверлил занавешенную дверь. — Как же так?

— Она уже продана.

— Хорошо, но вы не будете возражать, если я все-таки ее посмотрю?

— Эта вещь не продается, сэр.

Такой отпор со стороны торговца в другое время вызвал бы соответствующую реакцию с моей стороны, но сейчас он возбудил во мне какое-то странное подозрение. Улица за окном магазина выглядела относительно пустынной, и, подталкиваемый каким-то странным чувством, которое у меня не было времени анализировать, я выбрал нечто совершенно оригинальное, нисколько не сомневаясь, что в случае необходимости Найланд Смит, используя свои исключительные полномочия, вернет мне свободу. Я сделал вид, что направляюсь к входной двери, затем резким движением повернулся, проскочил мимо продавца и, перепрыгнув через прилавок, схватил серебряного Будду. Перспектива быть арестованным за попытку воровства меня не заботила совершенно. Убеждение, что Карамани скрывается где-то в этом доме, руководило мною. И еще одна идея, неожиданно возникшая по поводу этого серебряного божка, завладела моим рассудком. Не могу сказать конкретно, каких последствий я ожидал, но то, что потом произошло, было поразительнее самой прихотливой игры воображения.

Вцепившись в фигурку, я обнаружил, что она прикреплена к полке. В следующий же момент, когда я потянул ее на себя, оказалось, что это ручка двери, которая тут же передо мной открылась. Под моими ногами были устланные ковром ступени.

Тотчас же мое стремление проникнуть в секреты этого заведения сменилось утроенным стремлением выскочить отсюда немедленно и во что бы то ни стало по той простой причине, что у подножия лестницы лицом ко мне стоял доктор Фу Манчи собственной персоной.

 

ГЛАВА XIX

ЛАБОРАТОРИЯ ДОКТОРА ФУ МАНЧИ

Не могу себе представить, что кто-либо из простых смертных был близок с доктором Фу Манчи. Я даже не поверю, что кто-либо может привыкнуть к его присутствию, не испытывая при этом страха. До этого я пять или шесть раз видел Фу Манчи, и он все так же носил желтый халат, ходил, уткнувшись острым подбородком в грудь, демонстрируя свой огромный лоб в обрамлении редких бесцветных волос. За всю свою жизнь я ни разу не встречал такой силы взгляда, какой обладал этот человек. Его единственным больным местом (а может быть, и не больным вовсе) была какая-то мутноватая пленка, которой время от времени подергивались его раскосые глаза. Однако в тот момент, когда я перешагнул порог и взглянул на него, эти глаза горели ярким зеленым огнем.

Броситься на него в этот момент было бы пустым ребячеством, однако после минутного замешательства я все же заставил себя двинуться по направлению к нему. И тут я получил огромной силы удар по голове, и сознание мое куда-то провалилось.

Возвращение его ознаменовалось ужасной болью в голове, из чего я заключил, что кто-то сзади ударил меня мешком с песком. Возможно, тот же продавец. Однако мое возвращение к жизни не сопровождалось никакими сомнениями относительно предшествовавших событий и своего настоящего положения, как это бывает. Еще прежде, чем открыть глаза и окончательно прийти в себя, я понял, что руки мои скованы наручниками и что в комнате этой должен находиться доктор Фу Манчи. Эта абсолютная уверенность в присутствии рядом зловещего китайца возникала не благодаря возвращающейся способности соображать, а чисто подсознательно. Так всегда было, когда судьба сводила меня не только с самим Фу Манчи, но и с кем-нибудь из его ужасных слуг.

Воздух в комнате был пропитан какими-то утонченными ароматами, хотя я не думаю, что тут применялись какие-то специальные эссенции или благовония. Скорее их источали восточная мебель и драпировки. Эти неуловимые ароматы Востока!

Каждый город пахнет по-своему. Лондон так, Париж иначе, по запаху слепой сразу отличит Марсель от Суэца, а Нью-Йорк — от Гонолулу. Атмосфера в этой комнате была восточной, и даже правильнее будет сказать — дальневосточной. Она вся была проникнута какой-то таинственной значительностью. Глаза мои открылись.

Я лежал на низкой кушетке в довольно просторной комнате. Два окна были занавешены таким образом, что для находящегося внутри они совершенно потеряли свою европейскую конфигурацию. Все это навело меня на мысль, что к появлению здесь Фу Манчи тщательно и долго готовились. Сильно сомневаюсь, что подобный интерьер можно найти где-нибудь на Востоке или Западе.

Как раз там, где я лежал, с потолка свисал огромный, изысканно украшенный фонарь. В дальнем конце комнаты находились высокие шкафы. В одних стояли книги, но большая часть была заполнена всякого рода научным оборудованием: рядами колб, пробирок, реторт, змеевиков, весов и прочим. За большим, украшенным изысканной резьбой столом восседал доктор Фу Манчи. Перед ним лежал раскрытый том какого-то старинного издания, и некая темно-красная жидкость, напоминающая кровь, кипела в пробирке над бунзеновской горелкой.

Указательным пальцем правой руки с чудовищно длинным ногтем он водил по строчкам открытой страницы, как мне показалось, ежесекундно сверяя процессы, происходящие в пробирке, с тем, что было написано в книге. Кроме того, он все время посматривал на огромную стеклянную емкость, соединенную с конденсатором Либига. Она была установлена на массивной металлической раме и заполнена маслянистой жидкостью, в которой плавало что-то похожее на гриб шестидюймовой высоты, внешне напоминающий поганку, но имеющий блестящую оранжевую окраску. На реторту были направлены лучи трех ультрафиолетовых ламп, а в колбу, которая собирала продукты этого странного эксперимента, капля за каплей падала красная жидкость, похожая на ту, что кипела в пробирке.

Все это я охватил взглядом в один миг. И тут же доктор Фу Манчи оторвался от книги и повернулся ко мне. В этот момент все окружающее исчезло для меня.

— Я сожалею, — раздался пришепетывающий голос, — что пришлось к вам применить столь суровые меры, однако медлить было нельзя. Надеюсь, доктор Петри, что это не доставило вам больших неудобств.

Поскольку на эту тираду было не обязательно отвечать, то я решил промолчать.

— Вам должно быть известно, как я уважаю ваши научные познания, — продолжал китаец голосом, который время от времени переходил в какие-то гортанные звуки, — и вы почувствуете то удовольствие, которое доставил мне ваш неожиданный визит. Я с благодарностью преклоняю колено перед моим серебряным Буддой, ибо думаю, что — в будущем, разумеется, — вам удастся побороть свое предубеждение, обусловленное полным незнанием истинных мотивов моих действий, и рассматриваю вас как своего помощника в благородном деле установления всеобщего интеллектуального контроля, которому предстоит превратиться в новую планетарную силу. Я нисколько не сержусь на вашу прежнюю враждебность ко мне и даже вот теперь, — он указал на реторту, — провожу эксперимент, который поможет вам преодолеть отсутствие взаимопонимания и лучше приспособиться к новым перспективам.

Все это говорилось без малейшего проявления эмоций, после чего доктор вернулся к своим книге, пробирке и реторте с таким видом, будто вообще ничего не случилось. Я думаю, что даже самый сумасшедший взрыв эмоций с его стороны, самые страшные проклятия и угрозы не произвели бы на меня такого обескураживающего действия, как эта холодная, взвешенная речь, произнесенная этим редким, пришепетывающим голосом. В его тоне, во взгляде его зеленых глаз, в каждой позе этого худощавого и сутулого тела чувствовалась некая неземная сила.

Я поставил на себе крест и, как-то сразу после слов доктора сжившись с ролью подопытного кролика, с каким-то болезненным интересом следил за ходом эксперимента. Однако не прошло и нескольких секунд, как я со стыдом обнаружил, что, несмотря на всю мою солидную университетскую программу, я в химии полный профан. И даже не в той химии, в которой творит этот злой гений, а в самой простенькой, на студенческом уровне. Весь процесс являлся для меня полной загадкой Что с чем соединялось и что должно было получиться — я не мог даже предположить.

В комнате воцарилось молчание, нарушаемое лишь бульканьем в пробирке, и понемногу мое внимание переключилось от стола на другие предметы, один из которых меня просто ужаснул. Это была стеклянная емкость почти пятиметровой высоты, заполненная густой жидкостью янтарного цвета. Жидкость была прозрачной и позволяла разглядеть отвратительную собакоподобную физиономию с низким лбом, оттопыренными ушами и свинячьим плоским носом. Мертвый оскал открывал острые клыки, длинное желтовато-серое тело держалось (теперь уже не держалось) на коротких кривых ногах, зато повисшая безвольно правая рука была длины необычайной. Левая была отрублена по локоть.

Должно быть, доктор Фу Манчи был вполне удовлетворен ходом эксперимента, потому что он снова поднял на меня глаза.

— Вас заинтересовал мой бедный циноцефалит? — спросил он, и глаза его затуманились, как при катаракте. — Он был прекрасным слугой, доктор Петри, однако низшие гены в его генеалогии иногда подводили. Потом он потерял руку и, в конце концов, проявил столько неблагодарности по отношению к тому, кто его воспитал, что убил одного из моих самых старых и верных последователей, выходца из Бирмы.

Сказав это, Фу Манчи снова с головой ушел в эксперимент.

Странное дело, он не выказывал ни малейших эмоций и говорил так, как болтают между собой ученые коллеги, заглянув к приятелю в лабораторию. Тем не менее ужас происходящего стал самым печальным образом сказываться на моем самообладании. Представьте себя на моем месте. Вот вы лежите в наручниках в комнате, где находится человек, представляющий собой угрозу всей белой расе. Человек этот как ни в чем не бывало проводит эксперимент, который, если верить его словам, призван навсегда отсечь вас от общества вам подобных, внести какие-то психологические или физиологические изменения в ваш организм и, возможно, низвести до уровня того животного, которое вот здесь, перед вашими глазами, плавает в стеклянной посуде. Кое-что из истории этого страшного экземпляра получеловека-полуобезьяны я знал. Это он покушался на жизнь Найланда Смита, это я отсек ему руку топором во время его последнего убийства. Обо всем этом доктор Фу Манчи, конечно же, знал, и потому его безмятежная речь утроила мой ужас. Я попытался незаметно пошевелить руками, но оказалось, что наручники прикреплены цепью к кольцу, вделанному в стену за моей спиной. Все места пребывания доктора Фу Манчи были с избытком оборудованы такими приспособлениями. У меня вырвался короткий нервный смешок. Доктор медленно поднялся из-за стола и, укрепив пробирку на подставке, с осторожностью поставил ее на полку рядом с собой.

— Я счастлив, что вы находитесь в таком прекрасном расположении духа, — заметил он мягко. — Но, к сожалению, другие дела вынуждают меня временно вас покинуть, а в мое отсутствие ваши глубокие познания в химии, в наличии которых я уже имел случай не раз убедиться в прошлом, помогут вам с живым интересом проследить за действиями ультрафиолетовых лучей на этот великолепный образчик сибирского amanita muscaria. Возможно, в будущем, когда вы погостите у меня в Китае (кстати, я уже начал оформлять документы для вашего визита), мы с вами обсудим некоторые малоизвестные свойства этого гриба. Скажу больше, вашей первой работой, когда вы приступите к выполнению своих обязанностей в качестве ассистента в моей лаборатории в Киянгсу, вам предстоит произвести серии из двенадцати экспериментов, которые я наметил для исследования потенциальных возможностей этого уникального гриба.

Сказав все это, он направился к задрапированной двери своей характерной кошачьей, хотя и немного неуклюжей походкой. Подняв драпировку и слегка кивнув мне на прощание, доктор покинул комнату.

 

ГЛАВА XX

ПЕРЕКЛАДИНА

Не помню, как долго пролежал я в одиночестве. Голова была занята многими проблемами. Из них самая главная — мое ближайшее будущее. В том, что доктор Фу Манчи за что-то по-своему меня ценит, я мог и раньше убедиться. Должно быть, он составил себе ошибочное представление, что я передовой ученый и могу быть весьма полезен в его экспериментах. И ради того он решил отправить меня в Китай, где в каком-то укромном месте расположена его главная лаборатория. Относительно же средств, которые он собирается использовать, то, прекрасно зная его успехи в некоторых областях науки, я ни минуты не сомневался, что он открыл средство вызывать у человека искусственную каталепсию (двигательное расстройство — застывание человека в принятой им или приданной ему позе, так называемая «восковая гибкость»). По всему судя, меня упакуют в ящик, погрузят в трюм и выгрузят уже где-нибудь на родине зловещего доктора.

Все-таки каким же идиотом я оказался! В какой-то момент было мучительно сознавать, что долгая практика борьбы с доктором Фу Манчи и кое-какое знание его методов меня ровным счетом ничему не научили. И разве не глупо было в одиночку отправиться его выслеживать, не оставив за собой никакого следа, сознательно проникнуть в его логово?..

Как я заметил выше, на моих запястьях были наручники, соединенные цепью со вделанным в стену кольцом. Так вот я решил изменить позицию рук, чтобы они находились не сзади, а спереди. Для этого я с огромным трудом просунул сначала одну, потом другую ногу в петлю, образованную моими скованными руками, и таким образом смог преспокойно рассмотреть устройство моих наручников. Впрочем, результаты не были утешительными. Как я и предполагал, они запирались на замок. Так я сидел некоторое время, тупо уставившись на свои стальные браслеты, пускавшие яркие блики под светом лампы над головой. От неприятных мыслей меня отвлек неожиданный звон ключей. В какой-то момент я начал сомневаться, не ослышался ли, потом подумал, что это, должно быть, один из слуг доктора закрывает дверь комнаты на ночь, потом снова раздался этот характерный звон, и я уверился, что это не случайно. Кто-то работал ключами в соседней комнате.

Сердце мое подпрыгнуло и тут же замерло. С низким свистящим криком какой-то маленький серый силуэт проскользнул в дверь, через которую вышел Фу Манчи, и покатился, как гонимый ветром пушистый ком, под стол доктора. Появление этого странного серого существа сопровождалось звоном ключей.

Страх оставил меня, но место его заняло сильное беспокойство. Существо, которое сейчас что-то лепетало по моему адресу из-под стола, было обезьянкой доктора. В промежутках между бормотанием и гримасничаньем она задумчиво покусывала связку ключей на кольце, которое сжимала своими маленькими ручками. Таким образом она перепробовала на зуб все ключи и, судя по всему, осталась крайне разочарованной тем обстоятельством, что ни один не удалось разгрызть.

У меня мелькнула мысль, что один из этих ключей вполне мог быть от моих наручников. Ни за что не поверю, что муки Тантала были в этот момент сильнее моих. Мысленно я перепробовал тысячи вариантов, как освободиться, но напрочь исключал столь неправдоподобный. Мною овладело что-то вроде священного ужаса. Если с помощью этих ключей я снова обрету свободу, то как же потом смогу сомневаться в милости Провидения? Тем не менее они еще были от меня достаточно далеко, а кроме того, никто не мог поручиться, что ключ от наручников находится именно в этой связке. И вообще, каким образом можно подманить обезьянку? Пока я натужно думал, отбрасывая один замысел за другим, маленькое животное забрало дело в свои руки. Обезьянка бросила кольцо с ключами на ковер в моем направлении, потом прыгнула, подхватила его, повертела над головой и перекувырнулась; затем она снова схватилась за кольцо, и, держа его у самого уха, начала яростно звенеть ключами. Вдруг неожиданно сильным прыжком она оказалась на цепи, поддерживающей лампу у меня над головой. Крутясь там и раскачиваясь, как акробат на трапеции, она посматривала на меня сверху с любопытством. Маленькая голубоватая рожица в обрамлении гротескных бакенбард дополняла сходство с клоуном-акробатом, но кольцо с ключами она не отпускала ни на секунду.

Мое ожидание стало невыносимым. Но вместе с тем я боялся пальцем пошевелить, чтобы не спугнуть обезьянку с ключами. И пока я так лежал, обмениваясь взглядами с маленьким зверьком, настало время второго чуда в нынешнюю ночь.

Знакомый голос, забыть который меня не заставит ничто и никогда, голос, который я постоянно слышу во сне и который некогда слышал наяву, послышался из соседней комнаты:

— Та'ала хина! — звала Карамани. — Та'ала хина, Пеко!

Эффект был мгновенным. Связка ключей полетела вниз, чуть не попав мне по голове, обезьянка одним прыжком оказалась на полу и пулей бросилась к двери.

Не помню случая, чтобы мне требовалось больше присутствия духа, чем в тот момент. Малейшая ошибка закончилась бы для меня катастрофой. Ключи соскочили с дивана, и скованными руками я не мог до них дотянуться. Тогда я быстро изменил позу и постарался без лишнего шума придвинуть их ближе ногой.

Я уже почти в этом преуспел, когда в дверь совершенно бесшумно вошла Карамани с обезьянкой на руках. На ней было легкое муслиновое платье, сквозь складки которого можно было разглядеть ее ножки в шелковых чулках и красных туфельках.

Какое-то время она рассматривала меня с несколько деланным спокойствием, затем ее взгляд упал на лежащие на полу ключи. Медленно, не отрывая глаз от моего лица, она пересекла комнату, наклонилась и подобрала их. Это был один из острейших моментов моей жизни, поскольку все, что она проделала, вдребезги разбило мою надежду на спасение. Те жалкие сомнения, которые я питал раньше, теперь оставили меня. Если бы хоть какая-то искорка былой дружбы еще теплилась в груди Карамани, она могла бы сделать вид, что не заметила ключей. Ключей, в которых была вся моя надежда на избавление от козней дьявола-китайца. Порой молчание бывает красноречивее всяческих слов. С полминуты, а может и более, Карамани стояла, разглядывая меня. И я смотрел на нее взглядом, в котором укоризна и гнев перемешались, как яды в ретортах ее всесильного патрона.

Но Боже мой, какие же у нее были глаза! Обыкновенно яркие темные глаза ассоциируются со смуглым цветом лица, но лицо Карамани имело такой оттенок, что оно мне напоминало скорее всего лепесток чайной розы. Я знал, что многие смеются надо мной, когда я начинал наяву бредить этой девушкой, но эти люди никогда ее не видели, а увидев, наверняка были бы близки к моему состоянию. Наконец она отвела глаза и опустила ресницы. Она подошла к креслу доктора Фу Манчи, положила ключи среди всякого научного хлама у него на столе и, опершись локтем на раскрытую книгу, подперев подбородок ладонью, снова устремила на меня загадочный взгляд.

Я не отважился вспоминать о прошлом, в котором эта юная предательница сыграла такую роковую роль, потому что, даже наблюдая ее сейчас, и в этих обстоятельствах не мог поверить в ее фальшивость. Мое теперешнее состояние было воистину жалчайшим, мне стало так больно на душе, что я готов был заплакать. И вдруг она заговорила. В этот момент эффект, который произвел на меня ее голос, был подобен ланцету хирурга, бередящего старую рану.

— Почему вы так смотрите на меня? — спросила она почти шепотом. — По какому праву вы вздумали меня корить? Разве вы когда-нибудь предлагали мне дружбу, чтобы я имела хотя бы возможность ответить вам тем же? Когда я впервые увидела вас в доме — там, у реки, вы пришли кого-то спасать от (последовала столь знакомая мне пауза, перед тем как назвать имя Фу Манчи)… него, вы обращались со мной как с врагом, хотя я могла бы быть вашим другом…

В ее мягком голосе мне послышался призыв, но в ответ я лишь натянуто рассмеялся, откинувшись на диване. Карамани протянула ко мне руки, и я никогда не забуду того мимолетного выражения ее глаз, но, увидев мою реакцию, она уронила руки, отодвинулась и даже отвернулась от меня. И представьте, даже в этом состоянии бессильного гнева я не нашел в себе сил презирать ее за это жалкое лицемерие. Вместо этого я с прежним чувством любовался ее утонченным профилем, а Карамани, о, лукавая рабыня, делала вид, что совершенно не понимает, какую бурю сейчас подняла в моей душе.

Внезапно она встала, взяла ключи и приблизилась ко мне.

— Ни словом, ни взглядом, — заговорила она совершенно спокойно, — вы не просили моей дружбы. Но я не хочу, чтобы вы думали обо мне плохо, и докажу вам, что я ни лгунья, ни лицемерка. Вы можете мне не верить, но я готова довериться вам целиком.

Я внимательно посмотрел ей в глаза и почувствовал дикую радость, когда она не смогла выдержать моего взгляда. Она упала на колени рядом со мной, и у меня тут же, как и в прежние времена, закружилась голова от этих утонченных восточных ароматов, которые, казалось, источало ее тело. Но тут замок щелкнул… и я оказался на свободе.

Карамани выпрямилась, я тоже встал, растирая свои затекшие руки. На какой-то волшебный момент ее чарующее лицо было так близко от моего, что я готов был сойти с ума и забыть все на свете. Но вместо этого я сжал зубы и отвернулся. Я молчал, потому что не мог доверять своему голосу.

В сопровождении прыгающей и кувыркающейся обезьянки она вышла в смежную комнату. Я последовал за ней и в темноте мог видеть, как она подошла к окну, раздвинула экран наподобие складывающейся двери и распахнула окно.

— Смотри! — услышал я шепот Карамани.

Я подался вперед и встал рядом. Оказалось, что мы находимся на втором этаже, а под нами Мюзеум-стрит. Запоздалые экипажи еще оживляли Нью-Оксфорд-стрит слева от нас. Но ни души не было под нами на всем пространстве вплоть до Британского музея. Я заметил, что окно противоположного дома, находящееся точно напротив нашего, тоже открыто, а повернувшись, увидел, что Карамани сжимает в руках веревку. В полутьме наши глаза встретились.

Она стала втягивать веревку в окно, и, посмотрев вверх, я обнаружил, что она была прикреплена к телеграфным кабелям, которые именно в этом месте пересекали улицу. Карамани продолжала тянуть, и тонкую веревку в ее руках сменила толстая, один конец которой заканчивался деревянной перекладиной, а другой был укреплен на телеграфных кабелях над самой серединой улицы. Я сообразил, что все это устройство похоже на так называемый мост африканских пигмеев, которые на таких летающих, как маятник, жердочках переправляются с одного берега бурной реки на другой.

— Убедись, что на улице никого нет, — сказала она, высунувшись из окна и посмотрев в обе стороны, — затем оттолкнись от подоконника и перелетай в то окно. Как влетишь, сразу соскакивай и падай ничком. Там специально разложен матрац. Но постарайся выпустить перекладину из рук мгновенно, а то тебя утащит назад. Дверь в той комнате не заперта, тебе останется только спуститься по лестнице и выйти на улицу.

Взяв у нее перекладину, я не мог оторвать взгляда от Карамани. Боже мой, думал я, куда же подевался весь ее прежний огонь, почему она сейчас выглядит такой подавленной?

— Благодарю тебя, — сказал я ей как можно нежнее. В ответ она подавила готовый вырваться крик и отступила в тень. А я продолжал:

— Я верю, что ты мой друг, но не могу понять одной вещи. Может быть, ты мне поможешь? — Я взял ее мягкую, несопротивляющуюся руку и притянул к себе. Когда наши тела сблизились, во мне все затрепетало.

Я почувствовал, что и она дрожит и пытается что-то сказать. Ее губы беззвучно произносили какие-то слова. Я оглянулся через окно на улицу, доселе совершенно пустынную, и встретился взглядом… с доктором Фу Манчи, который снизу внимательно изучал открытое нами окно.

Закутанный в пышный меховой воротник тяжелого пальто, со зловещим выражением лица, которому большое твидовое шоферское кепи придавало совершенно ужасный вид, он смотрел прямо на меня. Я ни на секунду не усомнился, что он меня заметил, но видел ли он ее?

Прерывистым шепотом Карамани ответила на мой вопрос:

— Нет, он меня не видел. Что ж, я сделала для тебя все что могла. Теперь твоя очередь. Спаси мне жизнь.

Она потащила меня от окна через комнату, в лабораторию, где я еще недавно находился в качестве пленника. Упав на диван, она протянула ко мне свои нежнейшие запястья и бросила многозначительный взгляд на наручники.

— Защелкни их на мне, скорее, скорее же!

Хотя голова моя в тот момент работала плохо, но я все же сообразил, как надо обращаться с этим приспособлением. Странно, но приближение опасности делало меня все более хладнокровным. Я укрепил наручники на изящных запястьях Карамани. И тут же услышал, что внизу началась какая-то суета.

— Заткни чем-нибудь мне рот, — продолжала командовать мной Карамани и, увидев, как я растерянно оглядываюсь в поисках чего-нибудь подходящего для этой тонкой операции, чуть не закричала: — Да рви мое платье, рви же скорее!

Повинуясь, я разорвал на ней чуть ли не всю юбку, часть затолкал в рот, а другой конец обмотал вокруг головы. И тут услышал голос доктора Фу Манчи. Судя по всему, он стремительно приближался, на ходу раздавая приказания своим людям, как всегда в минуты волнения, ужасно пришепетывая. Но я, прикоснувшись к роскошным волосам Карамани, почувствовал, что сам черт мне не брат. И когда Фу Манчи оказался на пороге смежной комнаты, я влетел туда со связкой ключей в руках. Когда мы увидели друг друга, он бросился вперед, а я стремительно отскочил к окну и что было сил запустил их прямо ему в физиономию. Судя по гортанному восклицанию, я не промахнулся. Мысленно поздравив себя с успехом, с перекладиной в руке я вскочил на подоконник. Одна нога уже была над бездной, а другая буквально на долю секунды задержалась… и тут я почувствовал, что кто-то мертвой хваткой вцепился мне в лодыжку. Казалось, я спиной видел, как темная комната наполнилась народом. Наверное, вся желтая шайка сбежалась ловить меня.

Я никогда не считал себя изобретательным человеком и всегда завидовал находчивости Найланда Смита, с которой тот выходил, казалось бы, из самых невозможных положений. Но на этот раз боги и меня не оставили. Вцепившись из последних сил руками в перекладину, я позволил своему противнику втащить меня как можно дальше в комнату, а после этого нанес ему страшный удар по голове свободной правой ногой.

Должно быть, я раскроил ему череп, потому что он тотчас же меня отпустил, и я, как на крыльях, полетел над улицей прямо в окно напротив.

Но, уже подлетая, подумал, что рано поздравлять себя с победой. Потому что меня уже ждали. Из окна навстречу мне высунулся один из тех косоглазых и злобных бирманских бандитов, с которым мне уже приходилось сталкиваться два года назад. Обнаженные мускулистые руки он держал у груди. В одной из них я увидел длинный изогнутый нож. Он явно ждал меня, чтобы перерезать горло.

Я уже говорил, что Карамани вселила в меня удивительное самообладание, которое не покинуло меня даже в эту критическую минуту. Черт его знает, с какой быстротой может работать голова, и я еще успел подумать, что в этих обстоятельствах сам Найланд Смит не смог бы изобрести ничего лучшего.

В момент моего подлета к окну я резко откинулся назад, одновременно выбросив ноги вперед. Правда, влетая в окно, я все же ощутил острую боль в лодыжке и подумал, что мне так и не удалось покинуть ночное поле битвы целым и невредимым. Зато мой бирманец кубарем отлетел в противоположный конец комнаты и, кажется, потерял сознание. К сожалению, от этого толчка я полетел на своей тарзанке обратно, чем, наверное, довел до безумия одинокого прохожего внизу. Я старался изо всех сил замедлить ход своего маятника, прекрасно понимая, что там, куда я возвращаюсь, меня ждет еще большее количество ножей. И мне удалось затормозить свой полет. Некоторое время я раскачивался над Мюзеум-стрит. Голова моя работала столь великолепно, что даже успела оценить весь комизм ситуации.

Но как бы там ни было, спасение мое еще не стало фактом, оставалось одно — прыгать, и я полетел вниз с почти семиметровой высоты. Раненая нога меня здорово подвела, я получил легкое сотрясение, но обошлось без серьезных повреждений. Я самостоятельно поднялся на ноги, и тут мне пришло в голову, что Найланд Смит совершенно напрасно мучается разгадкой, каким образом Карамани могла ускользнуть из его конторы в Рангуне. Да вот таким же образом, как я сейчас! И все же бирманец нанес мне достаточно глубокую рану, потому что я почувствовал не только острую боль, но и то, что башмак скоро наполнится кровью. Я стоял как пьяный посреди улицы, переводя взгляд с окна, которое я очистил от присутствия бирманского бандита, на окно лавки мистера Саламана, за которым скрывался Фу Манчи со всей своей шайкой. Но оно уже было закрыто. И в следующий момент я понял почему. Со стороны Нью-Оксфорд-стрит я услышал стремительно приближающийся топот сапог и повернулся навстречу ему как раз в тот момент, когда двое полицейских готовы были наброситься на меня.

Надо было решать и действовать стремительно. В мгновение ока я взвесил все обстоятельства и принял еще одно жизненно важное решение за эту ночь: я круто развернулся и так припустил по направлению к Британскому музею, как будто за мной гналась и не полиция вовсе, а все исчадия ада во главе с доктором Фу Манчи.

Выбежав на Трафальгар-сквер, я увидел далеко впереди красный огонек дающего задний ход такси. Боль в ноге усилилась, но почему-то не затрудняла бега. Поэтому мне удалось заскочить в кабину раньше, чем полицейские выбежали на площадь. Их свисток залился трелью только тогда, когда я уже успел прокричать шоферу:

— Доктор Клив, Харли-стрит! Гони как черт!

Я упал, задыхаясь, на заднее сиденье, машина взревела, и человек за рулем в этот момент, конечно же, не мог услышать полицейских трелей. Мы помчались в западном направлении к дому известного патологоанатома, безнадежно сбив полицию со следа. Распростершись на заднем сиденье, ловя ртом воздух, как живая рыба на сковороде, чувствуя, как моя благородная британская кровь уже выливается из ботинка на затоптанный пол таксомотора, я тем не менее поздравил себя с относительно благополучным завершением очередного действия китайской драмы.

Великий Боже, сколько же их еще будет впереди?

 

ГЛАВА XXI

БАШНЯ КРЕГМАЙР

Доктора Чалмерса Клива я не застал.

Через два часа после моего счастливого побега из логова Фу Манчи, туда наведались ребята из Скотланд-Ярда под командой инспектора Веймаута. В магазинчике почтенного негоцианта Дж. Саламана все было на своих местах, а в комнатах наверху все свидетельствовало о поспешном бегстве ее обитателей. Естественно, от библиотеки и лаборатории не осталось и следа. Бог свидетель, я, не задумываясь, пожертвовал бы своим годовым доходом, чтобы заполучить те книги. Без всякого сомнения, они содержали информацию, которая могла бы совершить переворот в современной медицине.

Я вернулся домой в состоянии крайнего физического и морального истощения. Измученный мыслями и догадками (думаю, не стоит говорить о ком), я все же нашел в себе силы обработать рану, к счастью, оказавшуюся легкой, и завалиться в постель. Но едва закрыл глаза — так, во всяком случае, мне показалось, — как тут же почувствовал, что Найланд Смит трясет меня за плечи.

— Верю, — начал он, — что ночные приключения вас утомили, и даже готов посочувствовать. Но расслабляться не время. Я взял отдельное купе, и в дороге вы сможете отоспаться. Прочтите вот это.

Пока я протирал спросонок глаза, Смит вручил мне номер «Дейли телеграф» и ткнул пальцем в заметку на литературной странице:

«Господа издатели М. объявили, что вскоре они опубликуют большую работу известного американского путешественника, востоковеда и психиатра мистера Кигана Ван Руна о его самых последних исследованиях в Китае. Напомним, что мистер Ван Рун предпринял автомобильное путешествие прошлой зимой из Контона в Сибирь, но на пути столкнулся с непредвиденными неприятностями в провинции Хэнань. Он попал в руки каких-то фанатиков и чудом спас свою жизнь. Из его книги вы узнаете подробности всех злоключений знаменитого путешественника, а также о некоторых сенсационных открытиях, касающихся возрождения одной таинственной расы в Китае. По причинам, которые Ван Рун не захотел объяснить, он останется в Англии вплоть до завершения работы над книгой (она будет опубликована одновременно в Лондоне и Нью-Йорке) и для этой цели он арендовал башню Крегмайр в графстве Сомерсетшир. В этой древней, овеянной романтикой истории резиденции он завершит работу над своей рукописью, которую читающая публика заранее признает шедевром».

Я отложил газету и заметил, что Смит смотрит на меня вопросительно.

— Я навел справки, — заметил он как само собой разумеющееся, — и если нам повезет, мы достигнем Солa еще до сумерек.

С этими словами он вышел из комнаты, и только тут я сообразил, какова должна быть цель нашей поездки, а также понял, что мнимое спокойствие моего друга является не чем иным, как попыткой скрыть дьявольское возбуждение. Действительно, судьба была настолько к нам благосклонна, что мы не только оказались неподалеку от Сола до наступления сумерек, но гораздо раньше, в самый разгар прекрасного осеннего дня.

Деревушка Сол представляла собой два ряда домов по обе стороны дороги. В последнем размещалась гостиница «Возничие». Ее мы достигли по извивающейся среди мхов дороге, отшагав пешком целую милю и заметив еще издали игру солнечных бликов на позолоченной вывеске. День был очень жаркий, если бы не прохладный бриз с моря, дующий откуда-то с просторов Атлантики. Деревушка была заброшенной, а на север и восток тянулись от нее бесконечные торфяные болота, ограниченные с одной стороны небесным, а с другой — морским горизонтом. На запад с того возвышения, где мы находились, начинался небольшой уклон, и вся местность чем-то напоминала дно высохшего озера, сходство с которым подчеркивали ярко-зеленые островки более сухих мест посреди серо-коричневого пространства сплошных торфяников.

— Кажется, я вижу замок Гластонбери, — говорил Смит, разглядывая в полевой бинокль восточный горизонт, — а там, если я не ошибаюсь, наша башня Крегмайр.

Сделав ладонью козырек от солнца, я взглянул туда же, куда и Смит, и увидел типичные для Ирландии круглые башни, происхождение которых на этой земле приписывают финикийцам. У их подножия громоздились ветхие домишки в окружении ярко-зеленых полей. Земля на многие мили вокруг была плоская, как моя ладонь, если не считать там и сям раскиданных небольших холмиков и огромных валунов. Не возникало сомнения, что много веков тому назад здесь гуляли морские волны. Даже под сияющим солнцем эта местность являла собой довольно печальную картину.

А вокруг — ни живой души. Когда до Крегмайра оставалось четверть мили, Смит снова поднял полевой бинокль к глазам, чтобы осмотреть окрестности.

— Да, Петри, — заметил он протяжно, — никаких признаков… Хотя…

Сунув бинокль в футляр, мой друг стал энергично тянуть мочку левого уха.

— Не были ли мы слишком самонадеянными? — сказал он, слегка сощурившись. — Мне показалось, что по крайней мере трижды, пока я наводил фокус в бинокле, кто-то или что-то исчезало из поля зрения, причем всякий раз позади нас.

— Что вы имеете в виду, Смит?

— Только то, — он оглядел окрестности с таким выражением, как будто со всех сторон к нам подкрадывались китайцы, — только то, что за нами следят.

Мы молча переглянулись, без лишних слов убедившись, что оба опасаемся одного и того же. Затем Смит скомандовал:

— Вперед, Петри! — И, взявшись за руки, мы ускорили шаг.

Крегмайр стоял на небольшом зеленом возвышении над тем, что было некогда бухточкой или устьем реки, окруженный со всех сторон плодородными угодьями.

Дом, куда мы решили нанести визит, представлял собой двухэтажное сооружение, соединенное с восточной стороны с древней башней и двумя маленькими флигелями. Здесь был разбит небольшой огород, несколько чахлых деревьев росло у северной и западной стен, а все имение окружал массивный забор из серого камня. Тень башни под острым углом пересекала дорогу. Разгоряченные долгой ходьбой под горячим солнцем, мы с благодарностью окунулись в нее. Однако, оказавшись у подножия древнего сооружения, я почувствовал не облегчение от прохлады, а не очень приятный озноб. Переглянувшись со Смитом, мы поняли, что испытываем одинаковое беспокойство.

Но вокруг царило молчание, если не считать отдаленного шороха моря, и только непонятно откуда взявшаяся здесь чайка прокричала с небес что-то скорбное и немузыкальное. Невольно в памяти всплыли строки из поэмы:

Вдали людей, среди таинственных болот

Живу среди зверей, и птиц, и всякой Божьей твари,

А рядом волны плещут, и ветер жалобную песнь свою ведет,

И океан зовет туда, где нет печали.

Вокруг не было видно ни души, ничто не выдавало присутствия человека. Даже собака не залаяла. Найланд Смит шумно вздохнул, бросил взгляд на дорогу, по которой мы пришли, и мы двинулись вдоль стены к воротам. Они оказались не заперты, а за ними была мощенная камнем дорожка среди зарослей травы. Она вела к дому в четыре окна — два на первом и два на втором этаже. Те, что на первом, были забиты досками, а на втором не имели ни жалюзи, ни занавесок. Не чувствовалось никаких намеков на то, что Крегмайр обитаем.

Мы поднялись по ступенькам к массивной дубовой двери. Древний и ржавый дверной колокольчик висел справа. Смит, бросив на меня загадочный взгляд, принялся звонить.

Где-то внутри здания что-то загрохотало, заскрипело, причем возникло такое впечатление, что звуки доносились из круглого отверстия в стене башни где-то над нашими головами. Потом все стихло, и сердце мое сжалось в какой-то неясной тоске, несмотря на сияющее солнце и ослепительную голубизну полудня. Над нами, жалобно крича, продолжала кружиться чайка. Мы снова переглянулись и уже хотели обменяться кое-какими замечаниями по поводу загадочности всего происходящего, как дубовая дверь без всякого скрежета отпираемых засовов распахнулась и огромный, одетый в белое мулат появился на пороге.

Это застало меня врасплох, и я невольно отпрянул. Однако Найланд Смит, не выказав ни малейшего удивления, вручил слуге свою визитную карточку.

— Передайте это мистеру Ван Руну и скажите, что я хотел бы видеть его по весьма важному делу, — сказал он тоном, не терпящим возражений.

Мулат поклонился и ретировался. Его белая фигура буквально растворилась в темноте, потому что, если не считать небольшого солнечного пятна у порога, в доме было темно, как в погребе. Я собрался заговорить, но Смит удержал меня прикосновением руки, так как мулат уже возвращался. Он встал справа от входа, еще раз поклонился и сказал:

— Соблаговолите войти. Мистер Ван Рун желает вас видеть.

С этой минуты солнце перестало согревать мою душу, а какой-то противный озноб и нехорошее предчувствие овладели мной с новой силой, как только мы с Найландом Смитом вошли под своды Крегмайра.

 

ГЛАВА XXII

МУЛАТ

Комната, в которой принял нас Киган Ван Рун, своей конфигурацией напоминала старинную замочную скважину. Один ее конец находился у подножия башни, и к нему, судя по всему, было пристроено остальное. Это была в высшей степени оригинальная комната, а самое любопытное — у нее не было окон.

В глубоком алькове находился усыпанный бумагами письменный стол Ван Руна. На нем стояла керосиновая лампа с зеленым абажуром, и это был единственный осветительный прибор в апартаментах. Книжные полки, составленные под прямым углом друг к другу, создавали подобие отдельного помещения в этом странном кабинете, вся остальная часть которого оставалась погруженной в глубокий полумрак. Стены были обиты деревянными панелями, а потолок сделан из дубового бруса. Маленькая книжная полка и шифоньер стояли по обе стороны от стола, а прославленный американский писатель и путешественник полувозлежал в длинном складном тростниковом кресле. Он носил темные очки, у него было чисто выбритое оливковое лицо и густые, черные как агат волосы. Он был облачен в засаленный красный халат и тонул в густом сигарном дыму. Он не поднялся нам навстречу, а лишь протянул правую руку с зажатой между пальцами визитной карточкой Смита.

— Джентльмены, надеюсь, вы извините невольную невежливость инвалида, — сказал он. — Но я здорово пострадал за свое безрассудство, когда находился в Срединном Китае.

Хозяин предложил нам сесть на два деревянных стула у стола. Мы воспользовались его предложением, и Найланд, опершись локтем на стол, стал внимательно изучать лицо человека, которому мы решили нанести визит. Сравнительно мало известный британский публике, Ван Рун был очень популярен в американских литературных кругах. В США он стяжал себе репутацию почти такую же, как наш общий друг сэр Лайонел Бартон в Англии. Это был тот самый Ван Рун, который по следам мадам Блаватской отправился искать легендарных махатм и долго рыскал по Гималаям в поисках их поселений. Это был тот самый Ван Рун, который предпринял чрезвычайно рискованную экспедицию в малярийные болота Юкатана, пытаясь раскрыть там тайну потерянной Атлантиды. И, наконец, это был тот самый Ван Рун, который на сверхпроходимом автомобиле, специально построенном для него одной из прославленных американских фирм, предпринял путешествие через весь Китай.

С огромным любопытством я вглядывался в его лицо. Его природную неподвижность чрезвычайно усиливали темные очки: с таким же успехом можно было рассматривать лицо статуи Будды. Мулат нас покинул, и в этой сумрачной, пропитанной табачным дымом атмосфере Смит и я довольно бесцеремонно изучали лицо человека, ради которого черт занес нас сюда из Лондона.

— Мистер Ван Рун, — начал мой друг без всяких церемонии, — вне всякого сомнения, вы уже прочли эту заметку в утреннем выпуске «Дейли телеграф».

Он встал, вытащил из записной книжки газетную вырезку и положил ее на стол.

— Да, я видел ее, — отвечал Ван Рун, обнажая в улыбке ряд ровных белых зубов. — Так именно этой заметке я обязан удовольствию видеть вас у себя?

— Заметка вышла сегодня утром, — отвечал Смит, — а час спустя после того, как мы ее прочитали, мой друг доктор Петри и ваш покорный слуга уже садились в поезд на вокзале Бриджуотер.

— Джентльмены, ваш визит доставил мне огромное удовольствие, и я проявлю черную неблагодарность, если стану допытываться об его истинных причинах. И в то же время признаюсь, я решительно не могу понять, за что мне такая честь. Бог свидетель, я очень плохой хозяин. Моя изуродованная нога и полуслепота, которыми наградили меня эти китайские дьяволы за то, что я проник в их секреты, превратили меня в нечто весьма мало пригодное, чтобы составить компанию.

Найланд Смит сделал протестующий жест рукой. Ван Рун протянул ящик с сигарами и хлопнул в ладоши, после чего тут же появился мулат.

— Я вижу, вы мне что-то хотите рассказать, мистер Смит, — произнес Ван Рун. — Поэтому для начала я предлагаю виски с содовой… Или же вы предпочитаете чай, так как сейчас время чаепития?

Смит и я из предложенных напитков единодушно выбрали первое, и, как только слуга вышел, Смит перегнулся через заваленный бумагами стол и в двух словах обрисовал Ван Руну историю доктора Фу Манчи, чье пребывание в Англии сейчас имеет целью заблокировать как раз такого рода информацию, какую он хочет поведать миру.

— Это огромная конспиративная сеть, мистер Ван Рун, — говорил мой друг, — которая берет начало в провинции Хэнань, откуда вам удалось выбраться живым. Каковы бы ни были на самом деле его масштабы, но уже сейчас можно утверждать, что это — заговор Желтого движения. Появление этого секретного общества означает, что Китай, мирно проспавший столько столетий, сегодня пробуждается, и не мне говорить о том, чем чревато это начинающееся кипение…

— Иными словами, — перебил Ван Рун, подвигая Смиту стакан, — вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что не дам за вашу жизнь ни пенса! — ответил Смит, весьма невежливо щелкнув пальцами у самого носа писателя.

Воцарилось многозначительное молчание. Я продолжал наблюдать за Ван Руном, который, не меняя позы, полулежал на своих подушках. Зеленый свет абажура придавал его лицу мертвенную бледность. Изо рта торчал погасший окурок сигары, но, похоже, он о нем забыл. Смит, оставаясь в тени, тоже внимательно следил за нашим хозяином.

Наконец тот произнес:

— Честно говоря, ваша информация меня встревожила. Я на собственном печальном опыте убедился, как сильна эта организация в Китае, но никак не мог предположить, что ее агенты уже наводнили Англию. Получается, что, поселившись в этом уединенном месте, я невольно действовал им на руку… Однако, дорогой мистер Смит, я что-то никак не могу собраться с мыслями. Вы, конечно, у меня переночуете и, может, пробудете еще несколько дней?

Смит бросил быстрый взглядов мою сторону, затем повернулся к хозяину дома.

— Я не хочу, чтобы это выглядело так, будто мы навязываем вам свое общество, — ответил Смит, — однако думаю, что это в ваших же интересах. Надеюсь, что противник не заметил нашего приезда, поэтому хорошо было бы, чтобы наше присутствие у вас сохранялось в тайне как можно дольше. Хотя бы до тех пор, пока мы не выработаем какой-то конкретный план.

— Хаггар отправится на станцию за вашим багажом. — Ван Рун хлопнул ладонями, подав сигнал мулату.

Пока тот выслушивал распоряжения хозяина, я заметил, что Найланд Смит тщательно его изучает, а когда мулат ушел, Смит спросил у Ван Руна:

— Как долго этот человек находится у вас на службе?

Ван Рун уставился на него через свои темные очки.

— Вот уже несколько лет, — ответил он. — Мы вместе были в Индии, Китае.

— Где вы его наняли?

— В Сент-Киттсе.

Смит хмыкнул и стал набивать свою трубку.

— К сожалению, джентльмены, я не могу составить вам компанию, — снова заговорил Ван Рун, — но если это не нарушает ваших планов, вам будет интересно ознакомиться с окрестностями, пока не подошло время обеда. Кстати, я вам обещаю вполне сносный обед, потому что Хаггар — великолепный повар.

— Прогулка будет не только привлекательной, — ответил Смит, — но и опасной.

— Да, возможно, вы правы. Слушайте, а вы в самом деле ожидаете покушения на меня?

— В любую минуту.

— Для человека в таком состоянии это довольно тревожная перспектива! Что ж, мне ничего не остается, как передать свою судьбу в ваши руки. И все же мне кажется, что вы не должны покидать это интересное место, не ознакомившись с его историческими достопримечательностями. Даже для меня, с головой ушедшего в изучение всякого рода экзотики, эта страна чудес не менее интересна, чем джунгли и пещеры Индостана, столь красочно описанные мадам Блаватской.

Пронзительный голос неутомимого исследователя, с его вымученными интонациями, плохо вязавшимися с чисто американским акцентом, стал еще пронзительнее от обуревавшего его энтузиазма.

— Когда я узнал, что Крегмайр сдается, — продолжал Ван Рун, — то буквально помчался — простите за метафору хромого человека, — чтобы не упустить этот шанс. Ведь здесь сущий рай для охотников за призраками. Происхождение самой башни неясно. Возможно, ее строителями были финикийцы. По преданию, в доме нашел приют доктор Маклеод, неоромантик, бежавший от преследований Джеймса Шотландского. Кроме того, что еще интереснее, эти владения соседствуют со Сейджмуром, где произошла кровавая битва во время Монмаутского восстания, когда на поле боя полегла тысяча человек. Местная легенда гласит, что несчастный герцог со всем своим штабом появляется здесь в бурные ночи и скачет по болотам, в честь которых назван этот замок, с высоко поднятыми факелами.

— Настолько я понимаю, это самые заурядные болотные огни? — перебил американца Смит, как всегда не вынимая трубку изо рта.

— Ваш прагматичный разум, вполне естественно, ищет рациональное объяснение, — улыбнулся Ван Рун. — Но у меня своя теория. К тому же, в дополнение к очарованию Сейджмура со всеми его призраками, в ясный день вы можете видеть отсюда вдалеке руины Гластонберийского аббатства. Как вы знаете, именно это аббатство связано с историей алхимии, именно на развалинах Гластонбери Адипт Келли, соратник доктора Ди в эпоху правления Елизаветы, обнаружил знаменитые ларцы святого Дунстана, содержащие две тинктуры…

Американец все говорил и говорил, расхваливая интригующие свойства своей новообретенной резиденции, которые меня, честно говоря, мало привлекали.

— Мы не будем больше эксплуатировать вашу доброту, — перебил хозяина Смит, вставая со стула. — Нет никакого сомнения, что мы получим огромное удовольствие от знакомства с окрестностями, пока не вернулся ваш слуга.

— Поступайте так, как будто Крегмайр принадлежит вам, — сказал Ван Рун. — Правда, в большинстве комнат нет мебели, да и сад одичал, но зато кирпичная кладка башни заинтересует вас с археологической точки зрения. А вид на болото не менее прекрасен, чем на прочие окрестности.

Одарив нас своей белозубой улыбкой, хозяин легким жестом своей загорелой руки отпустил нас на все четыре стороны. Выходя из комнаты вслед за Смитом, не знаю почему, я оглянулся. Ван Рун уже склонился над своими бумагами. И, странное дело, то ли благодаря игре зеленоватого освещения, то ли по какой-то другой причине мне показалось, что он смотрит поверх стекол своих очков. И весь его облик в этой каменной нише благодаря необычному освещению неожиданно приобрел зловещий характер. Миновав совершенно темную прихожую, мы подошли к входной двери. Смит открыл ее, и я был поражен, увидев вместо яркого солнечного света наступившие сумерки.

Блуждающие огни, которые мы заметили при подходе к Крегмайру, оказались предвестниками тяжелых облаков, штормовой закат посылал алые лучи сквозь громоздящиеся друг на друга глыбы туч, оставляя у самого горизонта узкую ярко-красную полосу. Когда мы спустились по ступеням и вышли из ворот, я повернулся, чтобы взглянуть на луну. Отраженное пламя заката придавало красноватый оттенок всему пейзажу. Все вокруг дышало каким-то величием первозданной дикости. Найланд Смит задумчиво изучал коническую вершину древней башни, весь еще во власти беседы с американским писателем; я успел забыть свои необоснованные страхи, но сейчас, в этом красном сиянии над Сейджмуром, как будто призванном напомнить о крови, которая здесь пролилась, у подножия грозно нависающей башни, мне опять стало не по себе Да и вообще в окрестностях любого замка среди ночи вы чувствуете, что они внушают вам какой-то непонятный, суеверный страх. Однако в нашем случае было нечто совсем другое.

— Что это? — спросил отрывисто Смит, схватив меня за руку.

Он внимательно смотрел в южном направлении, в сторону одинокой хижины. Я сделал то же самое.

— Петри, — прошептал Смит, — мы привели за собой «хвост». Я его не видел, но голову даю на отсечение, что он есть. Смотрите! Там какое-то движение!

Некоторое время мы стояли, напряженно вглядываясь в сумерки. Затем я услышал прерывистый смех Смита, и он хлопнул меня по плечу.

— Да это же мулат Хаггар, — воскликнул он. — И наши вещи. Этот необычайный американец своими рассказами о блуждающих огнях и привидениях на развалинах аббатства совсем расстроил нам нервы.

Мы ждали мулата у ворот, и вот он появился на тропинке, неся в обеих руках наш багаж. Этот рослый, мускулистый парень с лицом стоика, видимо, по случаю визита в Сол скинул свое белое одеяние и облачился в некую разновидность ливреи.

Смит проводил его взглядом до дома, а затем сказал:

— Удивляюсь, как этот Ван Рун снабжается провиантом и всем необходимым. И еще странно, что в «Возничих» ничего не знают о новых арендаторах Крегмайра.

Сказав это, он внезапно погрузился в задумчивость и на какое-то время совершенно забыл обо мне. Взгляд его перестал что-либо выражать, и он машинально затеребил мочку левого уха. Вдруг, не говоря ни слова, он взял меня за руку и повел вокруг дома. Когда мы снова оказались у ворот, Смит внезапно пробормотал:

— И все же я клянусь, что за нами наблюдают.

Возвратившись в дом, мы обнаружили, что комната сразу же у входной двери была скудно меблирована, имела высокие потолки и на этот раз освещалась лампой, укрепленной на металлической скобе. Напротив входа была дверь в кабинет, а слева — лестница, по которой мулат попросил нас подняться вслед за ним. На втором этаже мы очутились в коридоре, ведущем от фасада до задней стены. Смиту мулат показал на комнату слева. Она была достаточно просторна, чрезвычайно просто меблирована, но зато ее украшали платяной шкаф, буфет, а саквояж Смита стоял у белой эмалированной кровати. Я окинул все это взглядом и вернулся к мулату, который должен был проводить меня в мою комнату.

Мой проводник все еще был в ливрее, и, идя за ним по пятам, я имел великолепную возможность восхищаться шириной его плеч и мощью шеи.

Я уже не раз говорил о том неясном предчувствии, которое посещало меня перед очередным столкновением с доктором Фу Манчи или кем-нибудь из его боевиков. И странное дело, я почувствовал, что нечто подобное происходит со мной и сейчас, как раз в тот момент, когда я оглядывал свою опрятную спальню на той же самой стороне коридора, но расположенную в дальнем его конце. Какое-то немое распоряжение заставляло меня вернуться. Сердце охватила ребяческая паника. Мне стало страшно входить в комнату, оставив мулата за спиной.

Несомненно, все это было подсознательно спровоцировано слишком широкими плечами моего провожатого, но каково бы ни было происхождение этого импульса, я не мог не повиноваться ему. Поэтому я кивнул на прощание провожатому и, круто развернувшись, пошел в комнату Смита.

Прикрыв за собой дверь, я сказал ему:

— Смит, от одного вида этого человека у меня по спине забегали мурашки.

Внимательно на меня посмотрев, мой друг удовлетворенно кивнул.

— У вас удивительная чувствительность на такие вещи, — ответил он не спеша. — Я давно заметил эту полезную способность. Мне самому что-то не нравится этот человек. И тот факт, что он служит Ван Руну уже не первый год, не говорит ровным счетом ни о чем. Мы ведь с тобой не забыли Гомопуло, слугу сэра Лайонела Бартона, и вполне возможно, что Фу Манчи подкупил этого парня аналогичным образом, вполне возможно…

Не закончив фразы, он вдруг погрузился в молчание и, уставившись в пространство невидящим взглядом, впал в глубокую задумчивость. На улице окончательно стемнело, и сквозь лишенное занавесок окно хорошо просматривалось все пространство до самых Сейджмурских болот с привидениями. На туалетном столике горели две свечи, а тишина была такая, что отчетливо слышалось потрескивание их отсыревших фитилей. Внезапно Смит, не говоря ни слова, быстро подошел к столику и задул свечи. Комната погрузилась в кромешный мрак.

— Ни слова, Петри! — прошептал мой друг.

Я двинулся к нему навстречу, разглядев у окна его смутный силуэт. Он пристально вглядывался в сторону болота и вдруг зашипел:

— Смотрите, смотрите!

Сердце мое бешено колотилось, пока я устраивался рядом с ним. И опять, уже второй раз за все наше пребывание в Крегмайре, в памяти моей всплыли строчки из «Фенмена»:

То тени грешников и грешниц

В полночь восстали из могил

Блуждать по водам, по топям

Всю ночь — так Бог им присудил.

И действительно, мы заметили, что над болотом пляшет огонек — то пропадая, то появляясь вновь из темноты, как будто ведьма танцевала с фонариком в руке.

— Проверь, есть ли в замке ключ.

С большими предосторожностями я пересек комнату и начал шарить рукой там, где должна быть замочная скважина. Ключа там не было.

— Тогда засунь в дверную ручку ножку стула и никому не открывай до моего возвращения.

Сказав это, он распахнул окно, перебросил ноги через подоконник и пошел по карнизу, к которому крепился свинцовый водосточный желоб, по направлению к башне.

Незамедлительно выполнив приказание в отношении стула, я высунулся из окна, чтобы увидеть, куда он отправился, не переставая удивляться припадку внезапной жажды деятельности, жертвой которого он, видимо, стал. Действительно, я перестал уже верить своим ощущениям, тому, что видел и слышал. И в то же время я сам себе говорил: «Смотри, ну вот же самый настоящий блуждающий огонек на болоте. А вот мой друг, как огромный черный кот, крадется по желобу». Кажется, он еще днем, втайне от меня, наметил маршрут, и теперь я понял его замысел. Выступ упирался в древнюю стену башни, и для проворного скалолаза не составляло особого труда перебраться с него на незастекленное окно, находящееся несколькими футами ниже. А с него на каменную изгородь, с которой можно спрыгнуть на ту самую дорогу, по которой мы пришли из Сола. Смит успешно все это проделал и, к моему величайшему изумлению, побежал в темноту по направлению к блуждающему огоньку. Напрямик, будто совершенно обезумев! От удивления и страха меня начала бить такая крупная дрожь, что я еле мог усидеть на подоконнике.

Мне стало казаться, что сейчас я прохожу через все этапы кошмарного сна. Вокруг и внизу Крегмайра стояла глубокая тишина, однако внезапно я учуял запах приготовляемой пищи. Где-то снаружи из ночи доносился слабый шепот, похожий на шум далекого моря, однако ни луна, ни звезды не могли разогнать эту непроницаемую темноту. Только на болоте все еще плясал этот таинственный огонек.

Одна, две, три, четыре, пять минут прошло… Время ночи медленно истекало. Минуло еще пять минут в абсолютном молчании, и каждая из них была длительностью в сто лет. А я продолжал вглядываться в темноту и прислушиваться, ожидая возвращения Найланда Смита. И еще минуло две минуты, которые превратили мое ожидание в агонию. Но вот появилась чья-то серая тень, и в следующий момент я услышал тяжелое дыхание человека, у которого силы на исходе. Это был мой возвратившийся друг. Он карабкался по стене к черной амбразуре башни. Я услышал его хриплый, задыхающийся голос:

— Вылезайте из окна, Петри, и подайте мне руку, я совершенно выдохся.

Усилием воли я взял себя в руки, вылез из окна, прошел по карнизу до стены башни и не без труда втащил Смита за руку к себе на карниз. Силы у Смита были действительно на пределе, и он непременно упал бы, не помоги я ему в этот момент. Когда мы оба добрались до комнаты, Смит только и мог, что, задыхаясь, выговорить:

— Зажгите свечи! — С хрипом выдыхая, он спросил: — К вам никто не ломился?

— Нет, никто.

Сломав несколько спичек непослушными пальцами, я все-таки сумел зажечь свечи.

— Теперь идите в свою комнату, — распорядился Смит. — Сегодня ваши опасения оказались напрасными.

Я посмотрел ему в лицо. Оно осунулось и помрачнело, на лбу выступил обильный пот, но глаза все так же горели огнем борьбы, и я понял, что мы находимся в преддверии необычайных приключений.

 

ГЛАВА XXIII

КРИК НА БОЛОТЕ

Все, что произошло потом, вплоть до того момента, когда сама «безносая» окликнула нас из болота, я помню крайне смутно. Мулат сервировал великолепный обед в холодной и мрачной столовой. И на руках, как ребенка, внес к нам писателя.

Ван Рун говорил не умолкая, обнаруживая свои глубокие познания во многих, сравнительно мало исследованных областях. Те немногие паузы, которые он позволял себе сделать, тут же с лихорадочной поспешностью заполнял Найланд Смит, пытаясь свернуть разговор на обсуждение планов наших дальнейших действий.

Все это время я очень тяготился присутствием в комнате мулата. Когда он оказывался за спинкой моего стула, по коже пробегал самый настоящий озноб. Наш вечер понемногу подошел к концу, и, пожелав хозяину спокойной ночи, мы отправились по своим комнатам. Прежде чем разойтись, Смит успел мне кое-что шепнуть на ухо. Поэтому, войдя к себе, я почти сразу же задул свечу, забил клином, который Найланд незаметно сунул мне тут же, в коридоре, дверь, вылез из окна и по карнизу добрался до комнаты Смита.

Найланд уже успел погасить свечи и, подождав в полной темноте, когда я перелезу через подоконник, сразу же схватил меня за руку, предупредив таким образом, чтобы я соблюдал абсолютную тишину.

— Слушайте! — прошептал он едва слышно и повернул меня лицом к окну.

Открывшаяся передо мной панорама послужила бы великолепной декорацией к сцене с ведьмами из шекспировского «Макбета». Сквозь опустившиеся низко над болотом тучи пробивался мертвенно-бледный лунный свет, образуя внизу узкую световую дорожку меж двумя плотными стенами мрака. В отдалении слышался неясный рокот, как будто волновалось море. Время от времени его заглушали могучие громовые удары с небес. На западе полыхали пока еще слабые, но зато непрерывные зарницы.

И тут я услышал крик.

Откуда-то издалека, из кромешного мрака болот, раздался призыв:

— Помогите! На помощь!..

— Смит, — зашептал я, — что это?

— Мистер Смит! — крик перешел в агонизирующий вопль. — Найланд Смит, помогите! Бога ради…

— Смит, — воскликнул я, — живо! Похоже, это Ван Рун! Они его утащили!..

— Убивают!..

Найланд молча сдавил меня в железных объятиях, не давая пошевелиться. А крик все нарастал, становился все ужаснее, и у меня уже не было никакого сомнения, что голос принадлежал Ван Руну.

— Мистер Смит! Доктор Петри! Бога ради, помогите… Иначе будет поздно…

— Смит! — крикнул я в ярости. — Если вы хотите допустить это убийство, то я вам не товарищ.

Я весь кипел. Бесчеловечно было торчать здесь в бездействии, зная, что где-то там, в темноте, совершается грязное убийство. Я стал вырываться изо всех сил, но Смит, хотя и задыхаясь, продолжал удерживать меня мертвой хваткой. Я почувствовал, что будь мои руки свободны, то, не задумываясь, ударил бы Смита. Между тем крики стали понемногу ослабевать и вскоре стихли совсем. И тогда Смит заговорил. Отрывисто и зло.

— Спокойно, Петри! — чуть ли не рявкнул он. — Как вы смеете оскорблять меня предположением, что я могу отказать кому-то в помощи, когда эта помощь Действительно нужна?!

Его слова подействовали на меня, как холодный душ.

— Вы не забыли так называемый «зов Шивы»? — сказал он, дав мне хорошего тычка. — Помните, как дорого два года назад заплатили те, кто его слушал?

— Но вы могли бы мне сказать…

— Сказать?! Да прежде чем я успел бы вымолвить хоть слово, вы бы уже выскочили в окно!

Я вынужден был признать правоту его утверждений и гнева.

— Простите, старина, — сказал я удрученно, — но согласитесь, что мой порыв был совершенно естественным. Ведь вы знаете, что я тоже никогда не отказываю тем, кто взывает о помощи.

Крики стихли, и над болотом Сейджмура звучали лишь нарастающие раскаты грома. Тучи полностью закрыли небо, лунный свет померк.

— Хватит болтать! — резко сказал Смит. — Надо действовать! Вы заклинили свою дверь?

— Да.

— Отлично. Лезьте в шкаф, дверцу оставьте слегка приоткрытой и держите свой браунинг наготове.

Он впал в свое обычное, хорошо мне знакомое сдержанно-лихорадочное состояние, которым неизменно заражал и меня. Без лишних слов я забрался в шкаф и сделал все, как он сказал. В щель между дверью и стенкой мне были смутно видны постель, открытое окно и часть стены напротив. В свете внезапной молнии Смит подошел к кровати, и тут раздался такой удар грома, что я невольно зажмурился.

Когда я открыл глаза, комнату озарила еще одна молния. На какое-то мгновение я четко увидел постель и уже лежавшего на ней Смита, который накрылся с головой. Новый удар — и с небес обрушился настоящий водопад, громко застучав по карнизу и свинцовому желобу.

Я впал в странное состояние, будто все это происходит не со мной. Меня не покидала уверенность, что Ван Рун уже мертв и лежит где-то на болоте, и, несмотря на свое согласие с доводами Смита, в глубине души я все же не мог примириться с тем обстоятельством, что мы даже не попытались ему помочь. Если бы мы пытались, но потерпели неудачу — это одно. А отказать в помощи — позор. Уж лучше было разделить его участь…

Ливень меж тем все усиливался, и желоб водостока за окном грохотал не умолкая. Новый ослепительный разряд — и опять я увидел постель с неподвижно лежащим Смитом. Снова ужасающий удар грома — казалось, над самой башней. Дом будто встряхнуло. Такой контраст дневной благодати и спокойствия с ночным небесным гневом мог заставить содрогнуться даже самое мужественное сердце. Но у меня не проходило это ощущение отстраненности. Я чувствовал себя спокойным зрителем картины разрушения мироздания, и даже когда слабый желтый свет появился в дверях комнаты и, мигая и колеблясь, поплыл к постели, я оставался таким же пассивным созерцателем, хотя и отдающим себе полный отчет в происходящем. А события явно приближались к развязке.

Передвигаясь на цыпочках, в одних носках, в мой сектор обзора вошел не кто иной, как Киган Ван Рун! Без пиджака, в рубашке, держа в одной руке свечу, а другой прикрывая пламя от сквозняка, он передвигался бесшумно, нисколько не хромая. Очков с темными стеклами на нем уже не было, и на худом желтоватом лице я увидел глаза с таким знакомым мне характерным разрезом. Похоже, что в этот момент самая главная загадка Крегмайра была разгадана! Наш хозяин, высокообразованный гражданин Америки, наш дорогой мистер Ван Рун был стопроцентным китайцем! Вглядевшись в его лицо повнимательнее, я обнаружил, что оно лишено способности внушать окружающим ужас, которой обладал наш незабвенный доктор Фу Манчи, зато свидетельствовало о наличии в характере некой животной злобы, которая нашему старому знакомому была совершенно несвойственна.

Он остановился в двух-трех шагах от постели и стал ее внимательно разглядывать. Затем очень осторожно поманил кого-то, стоявшего за его спиной у двери. И тут я заметил, что его босые ноги и брюки внизу вымазаны по колено зеленоватой болотной грязью.

Огромный мулат, кстати тоже босиком, в три шага оказался у постели. Он был голый по пояс, и, клянусь вам, за исключением некоторых профессиональных атлетов, я никогда не видел столь великолепного торса, с такой рельефно развитой мускулатурой.

«Ван Рун» — пока оставим ему это имя — высоко поднял свечу и уставился зловещим взглядом на постель. Мулат склонился над спящим Найландом Смитом, плечи и спина его напряглись, а руки потянулись туда, где у спящего должна быть голова…

Я распахнул дверь шкафа и выставил вперед браунинг. Но тут случилось нечто неожиданное — чья-то длинная сухопарая фигура в мгновение ока выскочила из-за кровати. Это был Найланд Смит!

В высоко поднятой руке он сжимал прогулочную трость с тяжелым свинцовым набалдашником, которую он в следующий момент со всего размаха опустил на затылок мулата. Раздался глухой удар, и коричневый гигант зарылся носом в постель на скомканные одеяла и простыни, имитирующие спящего Смита. Все это происходило в полной тишине.

— Стреляйте, Петри! — вдруг закричал Смит. — Застрелите этого дьявола!

Ван Рун бросил свечу и с кошачьим проворством выскочил из комнаты. И тут снова полыхнула молния, осветив рванувшегося к двери Найланда Смита. Я бросился за ним. Вместо трости у Найланда в руках уже был пистолет. Мы сделали несколько выстрелов вдоль коридора, но Ван Рун уже катился вниз по лестнице. Мы сбежали следом за ним, когда невиданной силы грозовой разряд ударил над крышей дома.

Смит и я еще раз послали вдогонку Ван Руну по три пули, потом пересекли переднюю и выскочили на улицу прямо под ливень. Тут я увидел белую рубашку, метнувшуюся за угол каменной ограды. На какое-то мгновение Ван Рун застыл на месте, видимо, что-то соображая, затем бросился вперед, но не в сторону Сола, а по направлению к болоту.

— Осторожнее, Петри! Осторожней! — кричал Найланд Смит на бегу. — Эта дорога ведет прямиком в трясину!

Дыхание его вырывалось со свистом, он делал длинные паузы между словами.

— Как раз туда… Он хотел нас заманить… Своими криками о помощи…

Гигантская молния осветила окрестности настолько, насколько хватало глаз. Мы даже умудрились разглядеть блеск мокрых волос на голове бегущего впереди человека и тропинку, что шла по самому краю зеленоватой топи, которой мы в свое время любовались с возвышения. Именно по ней убегал от нас Киган Ван Рун. Однако мы его явно догоняли. Снова воцарился мрак, и гром ударил с таким треском, как будто болото вокруг нас разверзлось.

— Еще метров пятьдесят, Петри, — пыхтел рядом Найланд Смит, — и будет не нанесенная на карту опасная территория.

Некоторое время мы еще продолжали бежать, затем Смит крикнул:

— Останавливайтесь, Петри! Чувствуете, как мягко стало под ногами?

И действительно, стоило сделать один неверный шаг, и нога проваливалась по щиколотку.

— Все, кончилась дорога!

Мы остановились. Мрак и сплошной ливень не позволяли определить, в какую сторону двинуться, чтобы не угодить в трясину. Оставалось только ждать следующей молнии. Но прежде чем она появилась на небе, из темноты донесся крик, который я и по сей день не могу забыть. Причем по страшной иронии судьбы знакомый голос повторял знакомые слова, которыми некоторое время тому назад Ван Рун пытался выманить нас из дома на верную смерть.

— Помогите! Помогите! Бога ради, помогите! Скорее, я тону!

Найланд Смит схватил меня за руку:

— Не двигайтесь, Петри! — он шумно вздохнул. — Не двигайтесь, ибо свершается суд Божий.

Новая молния озарила небосклон, и в тридцати шагах впереди мы увидели погруженного по плечи в зеленоватую жижу Ван Руна. Моля о помощи, он протянул к нам руки, но еще раньше, чем свет молнии померк, голова его исчезла в пучине.

Очередной раскат еще только нарождался над нашими головами, когда, круто повернувшись в сторону Крегмайра, мы обнаружили, что старинная башня рухнула, а над домом поднималось зарево пожара. Найланд Смит прокричал мне на ухо:

— Настоящий Киган Ван Рун так и не вернулся из Китая! Это была ловушка! Здесь с нами должны были разделаться двое убийц из команды Фу Манчи.

Где-то в отдалении умирал очередной громовой разряд, и я спросил Найланда:

— А что это был за огонек на болоте?

— Вам надо было изучить азбуку Морзе, Петри. Это был сигнал, который читался так: «Смит… спасайте ваши души».

— Неужели?

— Именно так. И, прочитав его, я бросился искать человека, который мог его подавать. И знаешь, кто это был… вернее, была… Карамани! Она каким-то образом узнала о плане похоронить нас здесь, в болоте, примчалась за нами из Лондона, но до самых сумерек ничего не могла сделать. Прости мне, Господи, что я думал о ней плохо. Мы ей обязаны жизнью.

Тем временем пожар в доме разгорелся вовсю. На фоне зарева руины башни выглядели особенно трагично. Сколько веков она простояла, и лишь затем, чтобы нынешней ночью молния расколола ее буквально надвое.

— А как же мулат?

Снова блеснула молния. В ее свете мы отыскали дорогу и двинулись обратно. Найланд Смит повернулся ко мне. Лицо его было мрачно, в глазах — холодный стальной блеск.

— Я убил его, Петри… И это вполне соответствовало моим намерениям.

 

ГЛАВА XXIV

«ДОМ ПОД ФРОНТОНАМИ»

Просматривая свои записки, посвященные второму этапу деятельности доктора Фу Манчи в Англии, я обнаружил, что худшие часы моей жизни ассоциируются с единственным и вроде бы совершенно нелогичным приключением, связанным с огненной рукой. Я попытаюсь здесь рассказать об этом, а вы следите за тем, чтобы повествование не увело нас куда-нибудь в сторону.

Через некоторое время после эпизода с Ван Руном как-то поутру к нам заглянул инспектор Веймаут. Он пришел рассказать кое-что необычное, связанное с посещением им одного из домов в Хэмпстоне, который пользовался зловещей репутацией.

— Да разве это ваша забота, — спросил Найланд Смит, лениво выбивая свою трубку о каминную решетку, — расследовать, пригодны или нет лондонские дома для жилья?

— Знаете ли, — отвечал ему инспектор, удобно расположившись в большом кресле у окна, — скорее всего меня выбрали для этой миссии только потому, что я был совершенно свободен.

— А-а, — откликнулся Смит и бросил беглый взгляд через плечо.

Это восклицание имело своеобразное завуалированное значение. Дело в том, что после нашего посещения Крегмайра след доктора Фу Манчи и его злодейской шайки решительно оборвался.

— Дом называется «Под фронтонами», — продолжал инспектор. — И я был уверен, что меня отправили на охоту за какими-то химерами…

— Почему же? — спросил Смит.

— Потому что я там был около полугода назад, как раз перед вашим появлением в Англии, и потому знал, что меня ждет.

Смит посмотрел на инспектора с некоторым интересом и как бы вскользь бросил:

— Кто бы мог подумать, что в компетенцию сотрудников Скотланд-Ярда входит также очистка брошенных домов от привидений. Это что-то новенькое.

— Да нет же, — ответил добродушно здоровяк. — Нам уже давно вменили это в обязанность, тем более что внезапная смерть всегда вызывает подозрение и…

— Внезапная смерть? — переспросил я, взглянув на него. — Уж не хотите ли вы сказать, что лондонские привидения тоже вступили на скользкую дорожку убийц и насильников?

— Боюсь, что я плохой рассказчик, доктор, — сказал Веймаут, одаривая меня взглядом голубых глаз. — Но «Под фронтонами» за последние два года нашли по крайней мере двух мертвецов.

— Это становится интересно, — объявил Смит.

Я заметил, как взгляд его ожил, как энергично он зажег трубку и швырнул спичку в камин.

— Я отправился туда исключительно для того, чтобы рассеяться. Признаюсь, что эта тупиковая ситуация, когда нет даже намека на след нашего желтого дьявола, стала меня здорово тяготить.

Найланд Смит издал какой-то неопределенный, но явно сочувственный звук.

— Несмотря на то, что доктор Фу Манчи находится в Англии уже несколько месяцев, — продолжал Веймаут, — мне ни разу не удалось его увидеть. Когда мы ворвались в дом на Мюзеум-стрит, он уже опустел. В общем, я тратил понапрасну драгоценное время и потому решил поехать в Хэмпстон. Это было странное дело, хотя больше по части научного общества психиатров, чем по моей. И даже если оно не имеет никакого отношения к доктору Фу Манчи, ручаюсь, что оно заинтересует как вас, мистер Смит, так и вас, доктор Петри, потому что оно прекрасно иллюстрирует тот факт, что, когда нужно убрать с дороги людей определенного склада, вовсе не требуются какие-то изощренные убийственные механизмы, которые употребляют наши китайские друзья.

— Вы меня интригуете все больше и больше, — объявил Смит, вытягиваясь в своем любимом плетеном кресле.

— Так вот, представьте себе двух довольно крепких мужчин (хотя один вроде бы страдал сердечной аритмией, но это не существенно). Умирают в «Доме под фронтонами» без какого бы то ни было постороннего вмешательства. Никто их и пальцем не тронул. Не было никаких фокусов вроде ядовитых насекомых, удушений или чего бы то ни было подобного. Представьте, они умерли от страха.

Опершись локтями на стол и положив подбородок на сомкнутые ладони, я внимательно слушал инспектора.

Найланд Смит, похоже, тоже был очень заинтересован.

— Уж не хотите ли вы сказать, — съязвил Найланд, — что доктору Фу Манчи есть чему поучиться у вас «Под фронтонами»?

Веймаут флегматично кивнул.

— Именно так, потому что вещи там произошли и в самом деле удивительные, по сравнению с которыми все, чем мы занимаемся, — сплошная банальность. Когда «Дом под фронтонами» попал нам на заметку второй раз, я задумался. А что, если какая-то ниточка связывала эти две жертвы? Ограбление, месть — ну, какой-то общий мотив убийства? Я навел справки, сопоставил и был разочарован.

— Стало быть, дома с привидениями у нас теперь как бы узаконены? — несколько ехидно спросил Смит.

— Представьте себе, — неожиданно серьезно ответил Веймаут, — нам довольно часто приходится сталкиваться с непригодными для жилья местами, где есть что-то пагубное для человеческой жизни, но это «что-то» невозможно ни арестовать, ни судить.

— Да, — отвечал Смит, будто что-то припоминая, — я полагаю, что вы правы. Вспомним историю: Глеймис Кастл, Спедлинс Тауэр в Шотландии, Пил Кастл, остров Мэн и расположенный там Мод Дуг, «Леди в сером» из Рейнхам Холла, безголовые лошади Кайстора, тень Веслея в Эрвот Ректори и так далее. Правда, мне еще ни разу не приходилось вступать в контакт с привидениями, но возьму на себя смелость утверждать, что не может быть в природе такой одушевленной субстанции, которая могла бы сеять смерть, не опасаясь столь же эффективного возмездия.

Веймаут снова кивнул.

— Может быть, я ошибаюсь, — ответил он, — или смотрю на вещи слишком мрачно, но как в таком случае квалифицировать субстанцию доктора Фу Манчи, который наносит нам удар за ударом, оставаясь при этом абсолютно неуязвимым?

— Хороший удар, Веймаут! — скаламбурил Смит, расхохотавшись как-то по-детски искренне, что, надо заметить, редко с ним бывает. — Инспектор, да мы просто дети перед этим китайским доктором, этим фантастическим порождением таинственных сил или не знаю чего, погрязшего во зле так же глубоко, как египетские пирамиды в своих тайнах. Но как же насчет «Дома под фронтонами»?

— Это ужасное место. Вот вы только что упомянули Глеймис Кастл, но там все понятно: старинный замок, богатая история — там сам Бог велел водиться привидениям. Но «Дом под фронтонами» был построен в 1870 году для богатой квакерской семьи, которая благополучно прожила в нем более четырех десятков лет. Потом он был продан некоему мистеру Медисону, который там умер полгода назад.

— Медисону? — переспросил Смит, уставившись на Веймаута. — Кто он такой и откуда взялся?

— Он был отошедшим от дел плантатором с Цейлона.

— И жил в Коломбо?

— Да, в Коломбо. Я понимаю, что вы имеете в виду. Несомненно, какие-то связи с Востоком у него были, и, пытаясь отыскать их концы, я провел в поисках много дней и ночей. Увы, совершенно безрезультатно. Да и какая, в самом деле, могла быть связь между этим желчным господинчиком и глобальными планами доктора Фу Манчи? Уверен, что никакой.

— Так от чего же он умер? — поинтересовался я.

— Однажды вечером его обнаружили мертвым в кресле, в комнате, которая служила ему библиотекой. У него была привычка, когда не было гостей, проводить там за чтением время до полуночи. Привычка старого холостяка, вся прислуга которого состояла из повара, горничной и слуги, или, скорее, компаньона, который состоял при нем без малого тридцать лет. Незадолго до его смерти повар и горничная попросили у мистера Медисона расчет. Свое желание покинуть его они объяснили тем, что в доме появились привидения.

— Каким же образом эти самые привидения заявили о себе?

— Я допрашивал их обоих, и они несли какую-то ахинею о блуждающих по коридорам тенях, о ком-то, кто склонялся среди ночи над их кроватями и что-то шептал. Но, по-моему, их недовольство службой проистекало оттого, что днями и ночами напролет по всему дому звонили колокольчики.

— Колокольчики?

— Да, они жаловались, что звон стоял невыносимый. Ни днем ни ночью от него не было отдыха. Как бы там ни было, но три или четыре дня «Дом под фронтонами» населяли только мистер Медисон и его слуга по фамилии Стивенс. Его я тоже допросил. Надо сказать, он производил впечатление более надежного свидетеля. Это благопристойный, уравновешенный тип, рассказ которого произвел на меня сильное впечатление.

— Он тоже говорил про колокольчики?

— Он поклялся, что они были. Круглые сутки раздавалось какое-то дребезжание. Порой где-то под потолком, порой под полом, и действительно оно напоминало звон серебряных колокольчиков.

Тут Найланд Смит вскочил с кресла и беспокойно заходил по комнате, оставляя за собой хвост серо-голубого дыма.

— Инспектор, вы рассказываете довольно любопытные вещи и весьма преуспели в том, — сказал Найланд, — чтобы отвлечь меня от этого опостылевшего доктора Фу Манчи. Судя по всему, здесь речь идет о явлении, которое в Индии называют «астральным звоном».

— И опять же Стивенс, — продолжал Веймаут, — обнаружил мертвым мистера Медисона. В тот день он (Стивенс) надолго отлучался в город по хозяйственным делам и вернулся домой лишь около одиннадцати вечера, открыв дверь собственным ключом. Поскольку в библиотеке горел свет, а на стук его никто не отозвался. Стивенс решил войти. Он нашел своего хозяина в кресле Тот сидел выпрямившись и вцепившись руками в подлокотники, глядя прямо перед собой с таким ужасом на лице, что насмерть перепуганный Стивенс тут же бросился вон из дома. Он угадал, что мистер Медисон мертв. Когда живший неподалеку врач пришел и осмотрел покойника, то не обнаружил никаких следов насилия. И если принять во внимание выражение его лица, то сомнений никаких: Медисон умер от испуга.

— Что-нибудь еще вы сумели разузнать?

— Нет, это все. Впрочем, косвенным путем мне удалось выяснить, что последний владелец дома из семьи квакеров тоже видел привидение. Именно это и заставило его съехать. Я узнал это от жены садовника, служившего здесь в то время. Привидение, с которым он столкнулся в прихожей, если не ошибаюсь, имело вид светящейся руки, сжимающей длинный кривой нож.

— Силы небесные! — вскричал Смит и издал короткий смешок. — Все так и должно быть!

— Конечно же, этот джентльмен не сказал никому ни слова, чтобы, Боже сохрани, дом не приобрел дурную репутацию. Он просто поспешил выехать, не объясняя истинных причин своего решения. Причем оставил большую часть мебели, так что мистер Медисон получил вполне благоустроенное жилье. И я не сомневаюсь, что убило его повторное появление…

— Светящейся руки? — перебил его Смит.

— Именно. Я обшарил весь дом и даже провел в нем ночь со своим напарником из Скотланд-Ярда, но мы ничего не заметили, разве только однажды нам показалось, что где-то раздается слабый звон колокольчиков.

Смит подскочил к Веймауту вплотную.

— Вы можете подтвердить под присягой все то, что здесь сказали?

— Разумеется, могу, — спокойно отвечал Веймаут. — Звенело как будто над нашими головами. А мы находились в столовой. Потом звон утих. После смерти мистера Медисона «Фронтоны» долго пустовали, пока некоторое время тому назад дом не приглянулся некоему французскому джентльмену по фамилии Леже. Он снял его…

— С мебелью?

— С мебелью, ничего не выбросив.

— А кто же поддерживал порядок в доме?

— Одна супружеская пара, живущая по соседству. Муж ухаживал за газоном и прочим, а женщина раз в неделю приходила прибрать в доме.

— А что с Леже?

— Он въехал только на прошлой неделе, сняв дом на полгода. Семья должна была к нему присоединиться через день-другой, и он с помощью вышеупомянутой супружеской четы, а также французского слуги, которого привез с собой, начал наводить в доме порядок. А в прошлую пятницу, ровно в полночь, его слуга прибежал к соседям с криком: «Огненная рука!» Когда прибыл констебль и вместе со всеми этими насмерть перепуганными людьми подошел к «Дому под фронтонами», то обнаружил мертвого Леже у самого крыльца. На лице его был тот же самый ужас, что и у Медисона.

— Какая жалость, — съязвил Смит, — такой материал для прессы пропал!

— Хозяин постарался сохранить все это в тайне, но я думаю, что теперь-то уж информация должна просочиться в прессу.

На некоторое время воцарилось молчание, но вскоре его опять нарушил Смит:

— И вам пришлось опять отправиться «Под фронтоны»?

— Я был там в субботу, но не нашел ровным счетом ничего. Человек действительно умер от страха. Я думаю, что этот дом надо снести. Место какое-то уж очень нездоровое.

— Это весь наш мир нездоров, — заметил я. — Никогда не слышал ничего подобного. А вы не проверяли, были ли у месье Леже враги? Не было ли у кого-то мотивов рассчитаться с ним?

— Решительно никаких врагов. Он был бизнесменом из Марселя, и дела заставили его остановиться в Лондоне на довольно продолжительное время. Вот ему и приглянулся «Дом под фронтонами».

Тем временем Найланд Смит стремительно расхаживал по комнате, теребил свое левое ухо и решительно не замечал, что трубка его уже давно погасла.

 

ГЛАВА XXV

КОЛОКОЛЬЧИКИ

Я поднялся навстречу джентльмену, который с шумом распахнул дверь и ввалился в кабинет без всяких церемоний. Он был долговяз, бородат, носил цилиндр, который сидел на нем неважно, и сюртук, который вовсе ему не шел.

— Великолепно, Петри! — вскричал этот странный субъект. — Я снял «Дом под фронтонами»!

Тут только я сообразил, что передо мной не кто иной, как мой друг Найланд Смит.

— С того эпизода «У Шень Яна» — вы помните, конечно, — это мое первое перевоплощение.

Сказав это, он бросил на пол маленький саквояж из коричневой кожи.

— На случай, если вам захочется нанести мне визит, — вот вечерний костюм. Я вступаю во владение домом сегодня вечером.

Два дня прошло с тех пор, как инспектор Веймаут рассказал нам эту странную историю про «Дом под фронтонами», которую я уже успел забыть. А вот Смиту она, судя по всему, крепко запала в душу. Не спрашивая у него, что означает весь этот маскарад, я нагнулся к саквояжу. Там была кое-какая верхняя одежда, несколько париков и пара очков в золотой оправе. Покопавшись в этом барахле, я воззрился на Найланда с изумлением. Сдвинув цилиндр на затылок, дымя, как пароход, своей трубкой, он мерил комнату стремительными шагами, вызывающе выставив вперед свою фальшивую бороду.

— Понимаете, Петри, — быстро заговорил он, — я не доверяю агенту по недвижимости, и потому снял дом на имя профессора Макстона…

— Но, Смит, — перебил я его, — зачем весь этот маскарад?

— Тому есть причины, — ответил он.

— И что вы вообще нашли интересного для нас под этими «Фронтонами»?

— А вы не понимаете?

— Нет. Что до меня, то это отдает каким-то бредом сумасшедшего.

— Так вы не идете со мной?

— Вы же знаете, Смит, — отвечал я, — что я никогда не ввяжусь ни в какое предприятие, не будучи убежден, что мое участие принесет реальную пользу.

Я поднялся, но Смит подошел и положил руки мне на плечи. Его стальные глаза имели в этот момент какое-то необычное выражение.

— А что, если я попытаюсь убедить вас, — сказал он, — что ваше присутствие необходимо для моей безопасности, что, если вы меня подведете, мне понадобится другой напарник. В этом случае вы пойдете со мной?

Интуитивно я понимал, что Найланд что-то не договаривает. И, по правде говоря, мне это было несколько обидно. Тем не менее мое участие в этом предприятии было делом решенным, и в образе неряшливого старика я, умирая от стыда, вышел из дома и забрался в кэб, который поджидал Смита у ворот.

«Дом под фронтонами» оказался довольно просторным и хаотичным строением, находящимся на значительном расстоянии от проезжей части. Полукруглая подъездная аллея вела к самому входу, а разросшийся по сторонам сад превратил ее в самый настоящий тоннель. Высокая кирпичная ограда совершенно закрывала дом с улицы, на которую выходили массивные чугунные ворота. Смит отпустил кэб на углу узкой извилистой улочки как раз напротив фасада нашего дома.

Мы подошли к воротам.

— Смотрите, — сказал Смит, — рядом нет ни одной живой души, если не считать пару художественных мастерских.

Он повернул ключ в замке, и ворота со скрежетом отворились. Я заглянул в темноту зеленого тоннеля, ведущего к дому с привидениями, вспомнил тех, кто там умер, особенно того, кого нашли у крыльца, и почувствовал, что мне совершенно не нравится наша сегодняшняя ночная затея.

— Заходите же, — резко сказал Найланд Смит, держа ворота открытыми. — В библиотеке должен топиться камин, там же — освежающие напитки, если уборщицу должным образом проинструктировали.

Ворота со скрежетом затворились за нами. Даже если бы на небе светила луна (но ее там не было), я сильно сомневаюсь, чтобы ее свет мог пробиться сквозь густую листву над нашими головами. Темень была хоть глаз выколи, и я думаю, что Смита вело вперед какое-то шестое чувство. Я не видел ничего похожего на дом до тех самых пор, пока не оказался в двух шагах от крыльца. В прихожей горел огонь, но как-то тускло и негостеприимно. Как выглядел фасад дома, я не разобрал. Когда мы оказались в холле и заперли входную дверь, я снова удивился, чего ради моему другу понадобилось организовывать ночное дежурство в этом Богом забытом месте. Из приоткрытой двери библиотеки лился свет, на большом столе стояли бокалы, сифон, лежали сандвичи и бисквиты. На полу стоял большой саквояж. Неизвестно почему, Смит решил, что под крышей этого дома мы должны называть друг друга вымышленными именами.

— Пирс, — обратился он ко мне, — не хотите ли виски с содовой?

— Не помешает, профессор, — отвечал я с наигранной бодростью, — прежде чем мы приступим к осмотру дома.

Впрочем, что касается виски, я нисколько не лукавил, потому что мне было чертовски не по себе. Даже мое смехотворное одеяние меня нисколько не веселило.

Мои нервы были напряжены до предела, слух невероятно обострился, я был весь в ожидании чего-то ужасного. И, надо сказать, ждать пришлось недолго. Только я поднес стакан к губам и бросил через стол взгляд на Смита, как раздался едва слышный звук колокольчика.

Причем звенело не здесь, в библиотеке, а в какой-то дальней комнате над нашими головами. Звук был довольно музыкальным, но, нарушив тишину этого зловещего дома, он внушал неподдельный ужас. Я оставил стакан и медленно поднялся с кресла, уставившись на своего друга, который точно так же смотрел на меня. Из этого можно было заключить, что происходящее со мной не является слуховой галлюцинацией, что серебряные колокольчики звучат на самом деле и Смит их тоже слышит.

— Похоже, призраки решили не терять времени даром, — спокойно заметил Смит. — Впрочем, для меня это не новость. Прошлой ночью я просидел здесь всего лишь час, но тоже успел насладиться звучанием колокольчиков.

Я поспешно осмотрелся. Как и всякая библиотека, комната была уставлена шкафами со множеством книг. Преимущественно это были романы. Два высоких окна были задрапированы пурпурными занавесями, а с середины потолка спускалась лампа под шелковым абажуром. Она находилась как раз над нашим столом, поэтому по стенам и углам сгущались тени, на которые я косился с опаской. Но больше всего меня беспокоила открытая дверь. Затаив дыхание, мы вслушивались некоторое время во внезапно наступившую тишину.

— Вот опять! — прошептал Смит с видимым напряжением.

На этот раз звон колокольчиков повторился гораздо ближе и громче и опять же откуда-то сверху. Мы одновременно подняли глаза, и Смит рассмеялся.

— Это у нас инстинктивное, — бросил он. — Интересно, что мы хотели разглядеть в воздухе?

А звон нарастал. Казалось, что к общему хору присоединяются все новые и новые колокольчики и уже воздух звенит вокруг нас. Я говорил, что, несмотря на приятное звучание, полная невозможность объяснить происхождение этой музыки как-то рационально делала ее ужасной. Нисколько не сомневаюсь, что именно наше присутствие привлекло всех этих невидимых звонарей, и я почувствовал, что кровь медленно отливает от моего лица. Ведь мы находились в той самой комнате, где один из обитателей дома умер от страха. И тут я сообразил, что, вполне возможно, этот звон является своеобразной увертюрой, чтобы довести нервы до такого состояния предельной взвинченности, когда любой, даже самый легкий дополнительный испуг может закончиться плачевно. Понимая, как важно именно сейчас взять себя в руки, я схватил стакан с виски, залпом осушил его и с вызовом посмотрел на Найланда Смита. Тот стоял очень прямо и неподвижно, но глаза его бегали справа налево, стремительно обшаривая каждый закоулок комнаты.

— Замечательно! — сказал он мне тихим голосом. — Терроризирующие силы неизведанного безграничны, но мы не должны по этому поводу впадать в панику, ибо тогда не сможем продержаться здесь и десяти минут.

Я согласно кивнул головой. Затем, к моему удивлению, Смит заговорил громко и внятно, что составляло разительный контраст с его недавним шепотом:

— Дорогой Пирс! — воскликнул он. — Вы слышите звон колокольчиков?

Разумеется, эти слова были сказаны для того, кто, предположительно, мог сейчас следить за нашей реакцией на звон. И хотя я считал такие приемы явной работой на публику, тем не менее решил добросовестно сыграть выпавшую мне роль и ответил Смиту тоже как можно громче:

— И весьма отчетливо, профессор.

После моих слов сразу же воцарилась тишина, а мы оба стали воплощением внимания. Затем мне показалось, что я услышал слабенький звон быстро удаляющегося колокольчика. В доме воцарилась такая тишина, что я отчетливо слышал дыхание своего друга. В таком оцепенении мы пробыли минут десять, каждую секунду ожидая возобновления концерта или чего-нибудь еще более ужасного. Но ничего не было слышно, ничего не было видно.

— Дайте-ка мне этот саквояж и оставайтесь на месте, пока я не вернусь, — прошептал Смит мне на ухо.

Он повернулся и вышел из библиотеки, нарушив благоговейную тишину нахальным скрипом своих ботинок. Стоя возле стола, я следил за дверью, ожидая, что либо сейчас на пороге появится Найланд, либо кто-то другой. Я мог слышать, как Найланд, у меня над головой переходит из комнаты в комнату, и когда он вернулся, то застал меня в состоянии уже спокойной настороженности. Поставив саквояж на стол, он с сияющими глазами объявил:

— Пирс, дом полон привидений! Но не родилось еще такое привидение, которое меня бы испугало. Идемте, я покажу вам вашу комнату.

 

ГЛАВА XXVI

ОГНЕННАЯ РУКА

Смит поднимался по лестнице впереди. Он включил свет в прихожей и, обернувшись ко мне, прокричал:

— Боюсь, что мне никогда не удастся нанять постоянную прислугу.

И снова я почувствовал, что он обращается не ко мне, а к невидимой аудитории. Право же, во всем этом было что-то необъяснимо жуткое. В доме теперь царило молчание склепа. Колокольчики исчезли бесследно. В коридоре верхнего этажа, где Найланд, судя по всему, основательно изучил расположение выключателей, он, по мере нашего движения, щелкал то одним, то другим и попутно обращался ко мне таким неестественно громким голосом, что становилось не по себе. Мы осмотрели ряд комнат, довольно комфортабельно меблированных, но в каждой из них чувствовалось что-то леденящее и отталкивающее. Попытаться в какой-либо из них уснуть было бы издевательством над собой. В этих апартаментах вас не покидало ощущение их полной непригодности для жилья, как будто всем домом правил неведомый злой дух.

Несмотря на все это, я был так туп, что даже намека на догадку не возникало в моей голове. Снова оказавшись в ярко освещенном коридоре, мы стояли в молчаливом ожидании чего-то, что сейчас обязательно должно было случиться. Это было тем более интересно, что ни малейший звук не нарушал воцарившегося молчания. И вдруг со стороны лестницы мы услышали тихий женский плач. Он постепенно нарастал и наконец перешел в громкие отчаянные рыдания. Я невольно схватил Смита за руку, когда эти вопли, казалось, достигли пика человеческих возможностей. Потом они так же внезапно пошли на убыль и вскоре затихли совсем.

А мы стояли не шевелясь. Моя голова лихорадочно работала, пытаясь воскресить в памяти, где и когда я уже слышал что-то подобное. Сердце все еще прыгало в груди, когда плач начался снова, точно так же нарастая и убывая регулярными коденциями. И тут я узнал его. Когда мы вместе со Смитом были два года назад в Египте, искали там Карамани, меня однажды занесло в окрестности кладбища около Бедрашина, и там, у свежевырытой могилы, я увидел небольшую группу одетых в черное женщин. Так вот почти та же интонация и та, же мелодика звучали теперь «Под фронтонами». И снова дом погрузился в тишину. На лбу у меня выступил пот, и я стал понемногу приходить к мысли, что, пожалуй, мои нервы не выдержат этого жуткого испытания. По правде сказать, до этого момента я как-то не очень верил рассказам о сверхъестественном, но, столкнувшись лицом к лицу с одним из его проявлений, я понял, что скорее готов выйти против всех желтолицых бандитов и даже самого доктора Фу Манчи, чем пробыть еще час в этом страшном доме. Все это так явно отразилось на моем лице, что Смиту не составило труда понять мое ужасное душевное состояние. И все же, продолжая играть эту странную и, как мне казалось, совершенно бесполезную комедию, он провозгласил:

— Вот теперь я, кажется, почувствовал необходимость сегодняшнюю ночь провести в отеле.

Он быстро спустился по лестнице в библиотеку и принялся упаковывать саквояж.

— Помимо всего прочего, — заметил он, — есть множество научных объяснений подобных явлений. К тому же, заметьте, мы ровным счетом ничего не видели. Не исключено, что со временем мы свыкнемся и со звоном, и с рыданиями. Если честно, то мне бы очень не хотелось аннулировать сделку.

Пока я таращился в изумлении на него, он некоторое время постоял как бы в раздумье, а потом сказал:

— Ну, Пирс, я чувствую, что вы не разделяете моего оптимизма. Что же до меня, то я непременно вернусь сюда утром и постараюсь всесторонне исследовать это явление.

Погасив в библиотеке свет, он подхватил саквояж и вышел в прихожую. Я постарался не отставать. Вместе мы подошли к двери на улицу, и тут Смит сказал:

— Пирс, вы не будете так любезны погасить свет. Выключатель у вас под рукой. Дорогу к двери мы теперь найдем и в темноте.

Чтобы выполнить эту просьбу, мне нужно было отойти от Смита всего на несколько шагов, и я не могу припомнить случая, чтобы мне приходилось испытывать подобный припадок патологического ужаса, который произошел со мной, когда я выключил свет. Дело в том, что Смит еще не успел открыть входную дверь, и мы оказались в совершенно непроницаемом мраке. А он, как известно, всегда был пособником темных сил… Выключив свет, я рванулся к двери так, будто сама смерть протянула к моему горлу свои костлявые руки. И тут же со всего размаха налетел на Смита, который наугад повернулся ко мне лицом. В момент нашего столкновения он стальными тисками сжал мое плечо и прошептал:

— Боже! Петри, оглянитесь!

Уже только по тому, что он забыл употребить мое вымышленное имя, я понял, что происходит действительно что-то страшное, и молниеносно обернулся.

Несомненно, страшных и ужасных воспоминаний на мою долю выпало гораздо больше, чем полагается среднестатистической личности, но того, что я увидел, я не забуду никогда. То, что надвигалось на нас из мрака, не поддавалось осмыслению, как если бы современный Лондон перенести в средневековую легенду. Как если бы сейчас ожила какая-нибудь химера темного и невежественного прошлого.

Шагах в трех от нас из темноты показалась светящаяся рука. Было отчетливо видно, как по сосудам ее бежит огонь, очерчивая контуры, высвечивая кости, конфигурацию мускулов. Рука сжимала рукоять ножа или кинжала, который тоже сиял каким-то адским блеском. Нацелив на нас свое смертоносное оружие, огненная рука неумолимо приближалась.

Как я потом ни старался, никак не мог восстановить в памяти, что же тогда со мной произошло. Я просто обезумел от страха. Издав дикий вопль, я вырвался из тисков Смита… и смутно слыша его крики: «Не касайтесь его! Держитесь в стороне!» — бросился навстречу этому кошмару, дико молотя кулаками что-то невидимое, но вполне осязаемое…

Дальше наступил полный провал в памяти, остались лишь какие-то обрывки. Вот кто-то (как потом оказалось, Смит) тащит меня за руку сквозь темноту. Вот я падаю на гравий, режу руки и разбиваю в кровь колени. Вот я бегу что есть сил, и прохладный ночной воздух освежает мое воспаленное лицо. А я все продолжаю бежать и рыдаю в истерике. Рядом со мной какая-то фигура. Некоторое время мы бежим плечом к плечу, но внезапно этот человек вырывается вперед меня и силой заставляет изменить направление. С этого момента ко мне возвращается последовательность воспоминаний. В ушах отчетливо звучит знакомый голос:

— Не туда! Не туда! На улицу, на проезжую часть!

Это был Найланд Смит.

Сознание того, что это был Найланд Смит, подействовало на меня отрезвляюще. Мало того, я почувствовал такую радость, какую трудно передать словами. Но мы все еще продолжали бежать.

— Вот! — крикнул, задыхаясь, мой друг. — Вот полицейский пост! Теперь уже… они… нам… ничего… не сделают…

Я залпом осушил стакан, в котором было изрядно бренди и немного содовой, потом посмотрел на развалившегося в плетеном кресле Найланда Смита.

— Может, вы все-таки объясните, — спросил я его, — какого черта вы подвергли меня такому испытанию? Если вы проделали все это с одной лишь целью преодолеть мой скептицизм в отношении сверхъестественного, то считайте, что добились стопроцентного успеха.

— Да, — задумчиво откликнулся мой товарищ, — они, конечно, дьявольски умны. Но, с другой стороны, мы же знали об этом.

Я уставился на него совершенно бессмысленным взором.

— Вы видели когда-нибудь, чтобы я тратил время попусту, когда есть работа? — продолжал он. — Вы и в самом деле полагаете, что эту охоту за привидениями я затеял ради собственного удовольствия? Знаете ли, Петри, хотя вы и любите напоминать, что я переутомился и мне нужен отдых, но пока еще я могу отличить правый ботинок от левого!

Говоря это, он достал из кармана своего халата небольшой клочок шелковой материи, явно кусок чьего-то шарфа, и, скатав его в мячик, бросил мне.

— Понюхайте!

Проделав то, что он велел, я вздрогнул. Шелк источал запах знакомых духов. Карамани!

Да, должно быть, это был клочок ее платья. Найланд Смит не спускал с меня глаз.

— Знакомо, не правда ли?

Я положил клочок шелка на стол, слегка пожав плечами.

А он продолжал:

— Сам по себе этот клочок — достаточно убедительное доказательство. Но я подумал, что лучше найти еще какое-нибудь подтверждение, и поэтому решил выступить в роли нового арендатора «Дома под фронтонами».

— Но, Смит… — начал я.

— Позвольте мне объяснить, Петри. История «Фронтонов» объясняется только одним образом. Для меня было совершенно очевидно, что вся эта мистификация имеет одну цель — сохранить дом пустым. Однако эта версия потянула за собой другую, и, вооружившись ими обеими, я отправился наводить справки, изменив в целях предосторожности свою внешность, в каталог Веймаута в Скотланд-Ярде. Агенту по недвижимости я тоже не сообщил о своих истинных намерениях, но представился иностранцем, который прослышал о сдающемся внаем меблированном доме. Все мои вопросы преследовали одну цель, но тогда я так и не сумел ее достичь. У меня было несколько версий, как я уже говорил, и когда, внеся залог и получив ключи, я отправился осматривать дом без посторонних, мне удалось счастливым образом найти им всем подтверждение. Помню, как-то утром вы очень удивились, что мне понадобились большой коловорот и бур. Они нужны были мне затем, чтобы проделать незаметные дырки в деревянных панелях различных комнат «Дома под фронтонами»…

— Дорогой Смит! — перебил я его. — Вместо того, чтобы объяснить, вы меня еще больше мистифицируете.

Найланд поднялся и заходил взад-вперед по комнате.

— Я основательно расспросил Веймаута об этом загадочном звучании колокольчиков, а мой тщательнейший осмотр дома привел к открытию, что он находится в прекрасном состоянии и от первого этажа до чердака в нем нет ни одной щели, куда могла бы проскочить хотя бы мышь.

Должно быть, я выглядел так глупо, что Найланд Смит не удержался и прыснул от смеха.

— Нет, вы только представьте себе, Петри! — воскликнул он. — Мыши некуда было проскочить. И вот пришлось коловоротом исправлять это дело. Наделав дыр, о которых я уже говорил, я перед каждой поставил мышеловку с приманкой из сочного, поджаренного сыра..

Наконец-то луч догадки забрезжил в моем темном мозгу. Я бросился к стоящему у окна саквояжу и открыл его. Тошнотворный запах печеного сыра ударил мне в нос.

— Берегите пальцы, — предупредил Смит, — возможно, некоторые мышеловки еще заряжены.

Я начал доставать мышеловки из саквояжа. Две или три из них были все еще наготове, остальные же все захлопнуты. Я уже достал девять штук, и все они были пустые. Однако в десятой была зажата маленькая белая мышь.

— Только одна! — вскричал мой товарищ. — Из этого можно сделать заключение, что зверьков хорошо кормили. Посмотрите на ее хвост!

Но я еще раньше слов Смита посмотрел куда надо и понял, что тайны «астральных колокольчиков» больше не существует. К хвосту мышки мягкой проволокой было прикручено три маленьких серебряных колокольчика Я посмотрел на своего друга в безмолвном удивлении.

— Чуть ли не детская выдумка, не правда ли? Но это позволило выжить из дома одного арендатора за другим, причем не было практически никакой возможности обнаружить этот трюк, потому что ни с чердака, ни из подвала мыши не могли проникнуть в комнаты.

— Тогда…

— Мышей выпускали в полости стен и стропил из погреба внизу, и они, побегав некоторое время под полом и над потолками, инстинктивно возвращались обратно в погреб за пищей, которую привыкли там получать.

Я тоже вскочил на ноги, так как возбуждение мое росло, и взял со стола кусочек шелка.

— Где вы его нашли? — спросил я, внимательно глядя ему в лицо.

— В своего рода винном погребе под лестницей, Петри, — ответил он. — Как ни странно, но в доме нет настоящего погреба, во всяком случае, в плане он не значится.

— Однако…

— Однако же он есть. Возможно, этот погреб был еще в старом здании, стоявшем на этом месте прежде, чем построили «Дом под фронтонами» Его существование подтверждается, во-первых, этим куском шелка, который я нашел в погребе. Видимо, там и находился замаскированный вход в подземные этажи дома. Кроме того, в библиотеке, как мне рассказывали, часто и беспричинно гас свет. А этого можно было достичь лишь манипуляциями с рубильником, который находится все в том же винном погребе…

— Уж не хотите ли вы сказать, — перебил я, — что Фу Манчи…

Найланд Смит перестал метаться по комнате и внимательно посмотрел мне в глаза.

— Я хочу сказать, что доктор Фу Манчи оборудовал убежище «Под фронтонами» Человек его ума должен понимать, что иметь одно убежище — это непозволительно мало, если принять во внимание то обстоятельство, что своей кипучей деятельностью он поставил на ноги всю полицию Соединенного Королевства. Думаю, что под землей у него довольно обширные помещения и там есть другие входы-выходы. Например, они могут быть оборудованы в художественных мастерских, которые находятся по улице выше. Теперь-то мы знаем, почему наша недавняя облава в Ист-Энде потерпела такое постыдное фиаско. Почему дом на Мюзеум-стрит так стремительно покинули его обитатели. Наш доктор в полном смысле слова «лег на дно», во всяком случае, на некоторое время, пока в Хэмпстоне не уляжется суета вокруг него.

— Смит, а что же тогда, по-вашему, эта светящаяся рука?

Найланд лишь коротко хохотнул.

— Дорогой Петри, вы до такой степени оказались во власти своих суеверных страхов — впрочем, я не виню вас; потому что зрелище было действительно ужасным, — что у вас напрочь вылетели из памяти результаты вашей отчаянной попытки вступить с этой рукой-привидением в борьбу.

— Я лишь смутно помню, что по кому-то или чему-то крепко заехал.

— Вот этому-то вашему мимолетному успеху мы и обязаны своим стремительным отступлением, больше похожим на бегство. Вы уж, старина, извините, что я так беспощадно сыграл на ваших вполне объяснимых страхах, но если бы вы взялись симулировать панику, у вас никогда бы не получилось так потрясающе натурально. Потому что стоило им хоть чуть заподозрить, что их уловка раскрыта, нам бы не уйти оттуда живыми. Мы были, что называется, на волоске…

— Но позвольте…

— А ну-ка, выключите свет! — приказал Найланд.

Удивляясь, я все же выполнил его просьбу и щелкнул выключателем. И представьте, из темноты, в которую мгновенно погрузился мой кабинет, высунулся костлявый огненный кулак, который угрожающе затрясся в мою сторону. В нем горела каждая косточка, каждый светящийся мускул выглядел просто ужасно.

— Включите-ка свет, — принялся, как всегда, командовать Смит.

Глубоко заинтригованный, я щелкнул выключателем. А Смит тут же бросил на мой письменный стол маленький карманный фонарик.

— Они вделали маленькую электрическую лампочку в рукоятку кинжала, — сказал он с каким-то специфическим презрением. — Это выглядело очень эффектно, хотя эффекта «светящейся руки» может добиться каждый, у кого с собой карманный фонарик.

— За «Фронтонами» наблюдают?

— Да. Наконец-то мы поймаем Фу Манчи в его же собственной ловушке.

 

ГЛАВА XXVII

НОЧЬ НАЛЕТА

— К черту, Петри! — воскликнул Смит. — Это невыносимо!

Действительно, можно было подумать, что какой-то сумасшедший или садист истязает мой звонок у входной двери. Было уже далеко за полночь, и следовательно, этот настойчивый звонок мог означать только одно — срочный вызов к больному. Похоже, сама судьба восстала против того, чтобы я участвовал в заключительном акте драмы, главным героем которой был зловещий китайский доктор Фу Манчи.

— Весь дом спит, — ответил я горестно, — а как прикажете проводить осмотр пациента в таком облачении?

На нас со Смитом были грубые твидовые костюмы, а в предвкушении предстоящей работы мы избавились и от воротничков, заменив их мягкими шарфами. Нечего было и думать предстать перед больным человеком в таком маскараде, да еще в огромном твидовом кепи, опущенном на глаза.

Мы обсуждали этот важный вопрос, стоя по разные стороны моего письменного стола, в то время как внизу звенело не умолкая.

— Как бы там ни было, Смит, но надо открыть, — сказал я печально. — Я почти уверен, что придется куда-нибудь ехать, причем, может быть, даже на несколько часов.

Я бросил кепи на стол, плотно запахнул пальто, чтобы скрыть отсутствие воротничка, и пошел к входной двери. Смит смотрел мне вслед, в раздражении теребя ухо и клацая зубами. Поминутно оступаясь на темной лестнице и в прихожей, я добрался до двери и с трудом нашарил в темноте запоры. В неверном свете уличных фонарей я заметил худощавого человека среднего роста. На затененном лице его можно было различить только блеск больших глаз, устремленных прямо на меня. И я сразу же понял, что этот человек, закутанный, несмотря на жару, в плотное пальто, явился ко мне со знойного Востока. Поэтому на всякий случай я решил сохранять необходимую, в смысле обороны, дистанцию. Но тут раздался мягкий музыкальный голос, заставивший меня вздрогнуть.

— Хвала Аллаху, доктор Петри, наконец-то я вас нашел!

После этих слов меня охватило волнение. Мне стало ясно, что когда-то и где-то я не только встречал своего визитера, но даже, кажется, знал довольно хорошо. Но вот где именно и при каких обстоятельствах я слышал этот удивительно знакомый голос?

— Вы пришли за врачебной помощью? — спросил я на всякий случай, хотя был уже почти уверен, что сладкоголосый гость с Востока явился ко мне за полночь, конечно же, не за этим.

— Кажется, вы меня совсем забыли, — сказал гость, сверкнув белозубой улыбкой.

Боже правый! Наконец-то я сообразил, почему такое волнение вызвал во мне этот голос. Он звучал глубже, мужественнее, но все равно принадлежал ей, моей Карамани.

Тут юноша шагнул вперед и протянул руку:

— Пусть вы меня забыли, но я вас не забыл и благодарю Аллаха за то, что он направил меня к вам.

Я отступил в прихожую, нашарил выключатель, и уже при ярком электрическом свете снова принялся разглядывать нежданного гостя. Такие лица я раньше видел только у античных статуй в Британском музее. Юноша с такими чертами, золотистой кожей, черноволосый и кудрявый вполне мог позировать Праксителю, задумай тот изваять Антиноя, выходящего из Нила. И туг у меня чуть не вырвался крик радостного удивления. Этот был Азиз, брат Карамани.

Только этой фигуры не хватало сегодня ночью на нашей, образно говоря, драматической сцене. Я протянул ему руку и, не отпуская после рукопожатия, буквально втащил за собой в прихожую. Но как только я запер за ним входную дверь, тут же почувствовал некоторое замешательство.

Оно, конечно же, не ускользнуло от моего ночного гостя. Но, согласитесь, разве я мог забыть, как Карамани предала мою любовь как в благодарность за то, что мы вызволили ее из логова Фу Манчи, она отплатила нам столькими змеиными укусами, что лишь по чистой случайности мы не погибли. Но зато погибли или подверглись истязаниям ни в чем не повинные люди. Наконец, разве не достаточный повод для сомнений — не заговор ли это, что брат ее появляется именно сейчас, перед самым налетом на притон Фу Манчи и всех этих китайских бестий, среди которых наверняка находится и моя Карамани?

Но, с другой стороны, что же в таком случае означает наша последняя встреча? И почему эта девушка не однажды спасала мне жизнь, рискуя собственной..

Избегая встречаться взглядами с Азизом, я повел его вверх по лестнице в мой кабинет, где нас с нетерпением поджидал Найланд Смит. Взгляд его стальных глаз, устремленных в этот момент на нашего ночного гостя, не выражал ничего, кроме настороженности.

Азиз и ему было руку протянул, но, заметив, что его либо не могут, либо не хотят узнать, остановился в замешательстве, переводя выразительный взгляд с Найланда на меня и обратно. Я был тронут до глубины души и не мог больше выдерживать это тягостное молчание.

— Смит, — окликнул я друга, — ты помнишь Азиза?

Ни один мускул на лице моего друга не дрогнул, когда он бросил в ответ:

— Я его великолепно помню.

— Он пришел к нам просить о помощи.

— Да-да! — вскричал Азиз, беря меня за руку тем же движением, что и сестра. — В Лондоне я только с сегодняшнего вечера. Джентльмены, эти бесконечные поиски меня просто убивают. Они вымотали все мои силы. Я уже начал думать о смерти… Но когда оказался в Рангуне…

— В Рангуне?! — воскликнул Смит, и взгляд его налился холодной яростью.

— Да, в Рангуне я наконец напал на ее след. Вернее, узнал, что вы ее видели… И что вы теперь в Лондоне. (Что ни говори, а парень превосходно лопотал по-английски!) Кроме того, мне сказали, что и сестра где-то здесь… О, Смит-паша, — он бросился к Найланду и схватил его за руки, — вы знаете, где она! Отведите меня к Карамани!

По лицу Смита было видно, что он находится в величайшем затруднении. Ведь мы когда-то дружили с Азизом, и тяжело было теперь пренебречь его просьбой. Однако же сестра его тоже когда-то… А что теперь?

Стоя у двери, я с интересом (отнюдь не праздным) наблюдал эту сцену, как вдруг почувствовал на себе стальной взгляд.

— Что вы думаете об этом, Петри? — спросил он сурово. И тут же продолжил: — Если вас интересует мое мнение, то я почти уверен в утечке информации о наших ближайших планах.

Внезапно он отшатнулся от Азиза и начал его осматривать с ног до головы с таким вниманием, будто хотел обнаружить спрятанное оружие.

— Петри, — повторил он еще раз, видимо, не удовлетворенный визуальным осмотром, — по-моему, мы опять на краю какой-то новой западни..

Я заметил, что при этих словах лицо юноши исказилось такой болью, что, при всем своем недоверии к коварному Востоку, поверил в его искренность. Возможно, и от Смита не ускользнула эта реакция на его слова. Во всяком случае, откинувшись в своем тростниковом кресле и вперив взгляд в трепещущего Азиза, он добавил уже мягче:

— Впрочем, я мог и ошибиться в вас. Но как бы там ни было, расскажите свою историю.

Глаза Азиза (Господи! Почти такие же, как у сестры) наполнились слезами, он протянул к нам руки ладонями вверх как знак того, что ничего не прячет и не лукавит, и, переводя взгляд со Смита на меня, а от меня к нему, повел рассказ о том, как он искал Карамани…

— Это был Фу Манчи, мои добрые господа, наш хаким, то есть хозяин, который на самом деле не человек, а ефреет — злой дух. Он нашел нас с сестрой на четвертый день после того, как вы, Смит-паша, нас оставили. Это было в Каире, и он сделал с Карамани что-то такое, что она забыла все. Забыла себя. Забыла меня.

Найланд Смит сделал нетерпеливое движение:

— Что вы хотите этим сказать?

Я же сразу все понял, так как еще раньше был свидетелем подобного эксперимента блестящего китайского доктора над инспектором Веймаутом. Путем инъекции некоего препарата, как рассказала нам потом Карамани, — вытяжки из яда болотной гадюки или еще какой-то мерзостной рептилии, он достигает полной блокировки (возможно, все же на какое-то время, не навсегда) памяти, погружает человека в амнезию. Тут мне едва не сделалось дурно от мысли, что этот негодяй с ней сделал.

— Смит! — попытался вступить я в разговор, но он перебил:

— Подождите, — осадил он меня, — пусть Азиз сам говорит.

— Они пытались захватить нас обоих, — продолжал Азиз, — но мне удалось вырваться и убежать. Я надеялся найти помощь, чтобы вызволить сестру, — и он грустно покачал головой. — Но, кроме Аллаха всемогущего, кто может быть сильнее хакима Фу Манчи?! Я скрывался, выслеживал, ждал одну, две, три недели. Наконец я снова ее увидел, увидел сестру мою Карамани. Мы столкнулись лицом к лицу на оживленной Шариа эн-Нахаасин. Я бежал за ней, окликал по имени, кричал, что это я, ее брат Азиз… Она оборачивалась и смотрела на меня чужими глазами. Я был в таком отчаянии. В какой-то момент почувствовал, что все, умираю, и упал на ступени мечети Абу…

Азиз стоял перед нами, безвольно опустив руки и понурив голову, будто этот печальный рассказ отнял у него последние силы.

— Что было потом? — спросил я на всякий случай и не узнал своего севшего от волнения голоса. Мое сердце билось в груди, как пойманная птица в клетке.

— Ничего… С того дня я ее больше ни разу не видел. Я исколесил Египет, Ближний и Дальний Восток и только в Рангуне случайно напал на след. Он и привел меня сюда, в Лондон.

Смит снова вскочил и повернулся ко мне:

— Одно из двух, — воскликнул он с жаром, — либо я законченный старый осел, либо Азиз говорит правду. Сделаем так, — сказал он Азизу и протянул ему руку, — вернемся к этому разговору через некоторое время и в более спокойной обстановке. А теперь нам нельзя терять ни минуты. Сержант Картер с кэбом уже у подъезда. Надо будет сказать, чтобы он остался здесь с Азизом, а мы двинемся без него.

 

ГЛАВА XXVIII

МЕЧ САМУРАЯ

Где-то, как казалось, далеко-далеко раздавался глухой гул бессонного Лондона, когда мы, соблюдая всевозможные предосторожности, крались по узкой дорожке в одну из художественных мастерских. Ночь была безлунной, но звездной, и грязновато-белое здание студии со стеклянной крышей, и дерево над ним — все это напоминало уголок Города Мертвых, одну из его гробниц на склонах холмов Мокаттама. Что и говорить, не очень приятные ассоциации для начала столь опасной операции.

Неожиданно тишину лондонской ночи прорезал далекий гудок паровоза, как подтверждение того, что кипучая жизнь одной из величайших столиц мира не прекращается ни на минуту… А вокруг царило спокойствие бархатных сумерек, которые благодаря россыпям звезд сильно напоминали знойные восточные ночи. Словом, ничто в природе не выдавало того, что в мирной тишине затаилось более двух десятков вооруженных людей. На некотором расстоянии справа от нас был «Дом под фронтонами» — это зловещее строение, которое, как мы были уверены, представляло собой что-то вроде прихожей в подземное убежище доктора Фу Манчи. Перед нами была студия, которая, по дедуктивным размышлениям Найланда Смита, должна была быть вторыми воротами в царство тьмы.

Мой друг, осторожно оглядевшись, вставил ключ в замочную скважину входной двери… но тут над нашими головами раздался крик совы. Затаив дыхание, я подумал, что это может быть условный сигнал, но, посмотрев вверх, я увидел на фоне звезд большую темную тень, которая косо взлетела с дерева над мастерской и исчезла в зарослях у «Дома под фронтонами».

Смит открыл дверь, и мы вошли в студию. Пока все шло по плану, который был продуман не так уж и плохо. Мы были совсем рядом, но Найланда я различал с огромным трудом, так как света звезд через стеклянную крышу было явно недостаточно. Пришлось доставать карманный фонарик.

Вообще говоря, взвалив на себя обязанности хроникера темных дел доктора Фу Манчи — этого величайшего злого гения последних столетий, помешанного на создании всемирной Желтой империи, — я должен был как следует набить руку в описании всякого рода эксцентричностей. Но то, что я сейчас начну описывать, вам убедительно докажет, как слабо преуспел я в этом деле. Да и можно ли вообще описать нашим искусственно замороженным английским языком ту бурю эмоций, которая овладела мною, когда желтый луч фонарика осветил в темноте прекрасное лицо Карамани.

В каких-то пяти-шести шагах от меня она стояла в прозрачных одеждах невольницы гарема. На руках все так же блестели драгоценные кольца, на запястьях и щиколотках — браслеты, обнаженные лодыжки были так же перевиты золотыми лентами.

Мы оба не произнесли ни слова, как по команде лишившись от удивления дара речи. Вообще-то наше молчание можно было истолковать и как следствие команды, потому что мы увидели: девушка приложила палец к губам. Свет фонарика придавал ее лицу голубоватую бледность, но вместе с тем делал ее еще прекраснее.

И сердце мое опять заметалось в груди, как смертник в камере. Так мы и стояли втроем посреди захламленной студии, вдоль стен которой выстроились полотна и мольберты, и если бы в этот момент кто-то увидел наше трио со стороны, то получил бы много удовольствия.

— Идите назад, — услышали мы, наконец, шепот Карамани.

Я видел, как шевелились ее губы, я читал ужас в широко распахнутых глазах. Реальный мир отодвинулся для меня на задний план. Я почувствовал, что теряю связь с окружающим. Мы с Карамани остались вдвоем в невиданной красоты восточном дворце, построенном силой моего воображения. Кроме нас двоих, никого и ничего не существовало. Даже нет, не так. Все вокруг меня была она — Карамани. Я ею жил, дышал, заглядывал в ее глаза, как в глубину Вселенной… Но опять этот реалист Найланд вернул меня к жестокой действительности своим язвительным замечанием:

— Петри, перестаньте трястись, вы уроните фонарик. Определенно, эти молодые люди сговорились не оставить от моего скептицизма камня на камне. Жаль только, что с опозданием… Ну что ж, попробуем и из этого извлечь пользу…

С этими словами он шагнул к сотканному из темноты грациозному силуэту, который возник между подиумом для натурщицы и тяжелым плюшевым занавесом. Карамани вскрикнула, будто подавила боль (такое симулировать невозможно, слово медика!), и горячо зашептала:

— Назад! Назад! — и она уперлась обеими руками Смиту в грудь. — Бога ради, назад! Он убьет меня за то, что я здесь… Он узнал все заранее и приготовился вас встретить…

Все это говорилось с таким отчаянием, что Найланд заколебался. Что же до меня, то стыдно сказать: едва я почувствовал аромат ее духов, тотчас же впал в полунаркотическое состояние, сон наяву, который тянется уже без малого два года. И как лунатик, я шагнул вперед.

— Не двигайтесь! — бросил Смит.

Карамани буквально повисла на лацканах его пальто. Она умоляла:

— Послушайте, вы умный человек, но ничего не понимаете в сердце женщины. Как можно, зная меня, зная… его, зная, чем я рискую… Как можно еще сомневаться?! Говорю вам: здесь, за этим занавесом, — ваша смерть! Он так устроил…

— Вот я и хочу узнать, что он там устроил! — воскликнул Смит так, будто у него начались спазмы.

Он обхватил Карамани за талию, поднял как пушинку и бережно переставил подальше от занавеса. Затем одним прыжком оказался на подиуме и изо всех сил дернул материю. И тут…

Тут мой рассказ становится сбивчивым, и что-то из него выпало, что-то совместилось с другим, потому что с этого момента я почувствовал себя человеком, попавшим в горную лавину. Тебя несет, кругом смерть и хаос, и в каждом проблеске сознания — отчетливое предчувствие собственной гибели.

Однажды я видел, как человека толкнули с палубы и он полетел в море. То же самое случилось и с Найландом, только вместо морских волн над ним сомкнулся плюш.

И его протяжный крик:

— Петри-и-и-и…

В этот момент лицо Карамани оказалось совсем рядом с моим. В каком-то отчаянном порыве она буквально вцепилась в меня, но все напрасно. Я был оглушен предсмертным криком Найланда и действовал как автомат. Отшвырнув бедную девочку и выхватив браунинг, я осветил пурпурный плюш фонариком и бросился вперед. Откинув занавес, я тут же почувствовал, что пол уходит из-под ног, я проваливаюсь куда-то в бездну, попытка за что-либо ухватиться ни к чему не привела, и я полетел…

Очнулся я, как мне тогда показалось, от непереносимого стыда, от презрения к самому себе, которое причиняло боль гораздо большую, чем все ушибы, полученные во время моего последнего бесславного «полета». Уже сколько раз мы с Найландом попадались в ловушки Фу Манчи. Сколько раз своими боками убеждались в том, что малейшая опрометчивость во взаимоотношениях с нашим роковым доктором в полном смысле слова смерти подобна. Мало того, уже по крайней мере дважды подобные фокусы великого китайского «иллюзиониста» чуть не стоили нам жизни. Так нет же! Прекрасно зная, что в студии хозяйничает Фу Манчи, мы полезли туда, как в пивную, не снизойдя даже опробовать половицы… И тут я услышал голос, звучавший в унисон моим мыслям:

— Англичане — самый надежный в мире народ. Пример мистера Смита и доктора Петри — лучшее тому подтверждение. Надо только потрудиться составить сценарий, распределить роли, и можно быть совершенно уверенным, что эти ребята не подведут. Со своей полудетской простотой они сыграют все как положено, от начала до конца. Увы, пока мы играли нашу пьесу, я потерял всех своих помощников за исключением двух, самых надежных. Так что мне оставалось только одно: спокойно дожидаться под этими надежными сводами подземелья, когда мои лучшие «друзья» сами пожалуют в уготованную им западню…

При этих словах я открыл глаза и попытался встать. Но напрасно, потому что меня, оказывается, крепко привязали к стулу из черного дерева, который был намертво привинчен к полу.

— Даже дети, получая тумаки и шишки, чему-то учатся, — продолжал читать лекцию столь знакомый мне то пришепетывающий, то гортанный голос, владелец которого с видимым тщанием подбирал слова, по привычке, видимо, стараясь, чтобы никто не мог понять его истинных мыслей. Впрочем, благодаря долгой практике общения с нашим замечательным доктором мы научились понимать его с полуслова. А он продолжал:

— «Обжегшийся на молоке на воду дует!» — так, по-моему, звучит известная пословица. Однако инспектор Найланд Смит, который пользуется особым доверием департамента Индии и может контролировать действия имперской криминальной полиции, ни на воду, ни на молоко категорически дуть не желает и уже дважды низвергался в камеру, полную анестезирующих средств моего собственного изготовления из гриба-дождевика…

К этому моменту я окончательно собрался с мыслями, чтобы осознать чудовищный факт: игра наша закончилась. Мы теперь полностью в руках доктора Фу Манчи. Финиш!

Мы находились в комнате с низким сводчатым потолком, старой кирпичной кладкой стен, закрытых драпировкой, на которой была вышита в утонченной китайской манере вереница белых павлинов на зеленом фоне. Пол скрывал зеленый ковер, а вся мебель была из того же черного дерева, что и стул, к которому я был привязан. Впрочем, меблировка была довольно скудная. В одном углу этого помещения, напоминающего подвал башни, находился тяжелый стол с бумагами и книгами, рядом стояло резное кресло с высокой спинкой. Справа, рядом с единственным входом в комнату, полуприкрытым бамбуковым занавесом, находился стол поменьше. Над ним висела серебряная лампа. На столе в серебряном подсвечнике курилась благовонная палочка, пуская вверх тонкую струйку дыма.

В кресле с высокой спинкой, одетый в зеленый халат с какой-то экзотической вышивкой, в которой лишь при ближайшем рассмотрении можно было признать огромного белого павлина, сидел Фу Манчи. Маленькая шапочка венчала его удивительный череп. Одна напоминающая клешню рука покоилась на столе черного дерева. Он сидел, слегка повернувшись ко мне. На лице его была маска бесстрастного злого гения. Несмотря, а может быть, как раз потому, что лицо доктора Фу Манчи имело все характерные признаки высокого интеллекта, оно было поразительно отталкивающим. А его зеленые глаза, которые то загорались, как у кота в темноте, то гасли и тускнели, как подернутая ряской болотная жижа, были не зеркалом души, а эманацией злого духа, вселившегося в это сухопарое и сутулое тело.

Перед ним, распростертый на полу, полуголый, с поднятыми над головой и прикованными цепью к стене руками, лежал Найланд Смит. Он был в полном сознании и не мигая смотрел на китайского доктора. Его голые ноги были также прикованы цепью к чему-то скрытому за занавеской.

Некоторое время Фу Манчи молчал. Воцарилась такая тишина, что я отчетливо слышал, как дышит Смит, как тикают у меня в кармане часы. И тут я обнаружил, что, хотя тело мое накрепко привязано к стулу, руки полностью оставлены на свободе. Осмотревшись, я заметил тяжелый меч у стены, стоящий на кончике клинка. Вероятно, это был шедевр японских оружейников. Длинное изогнутое лезвие из дамасской стали заканчивалось двуручной стальной рукояткой, инкрустированной золотом. Мгновенно великое множество предположений, связывающих причинно-следственной связью это оружие и наше гипотетическое освобождение, завертелись в моей голове. Но затем я обнаружил, что меч прикреплен к стене тонкой стальной цепочкой всего лишь двухметровой длины.

— Даже если вы обладаете проворством мексиканского метателя ножей, — раздался гортанный голос Фу Манчи, — вам все равно не достать меня, доктор Петри.

Китаец буквально читал мои мысли.

Смит бросил на меня быстрый взгляд, но тут же опять повернулся к Фу Манчи. Было видно, как под загаром слегка побледнело его лицо и как напряглись скулы. Он понимал, что волею обстоятельств оказался в полной власти заклятого врага белой расы, не знающего жалости, жестокого представителя своего народа, который, например, может выбрасывать сотни и даже тысячи нежеланных новорожденных девочек в специально вырытые для этого колодцы, — понимал все это весьма отчетливо и на милость не рассчитывал.

— Оружие, что у вас под рукой, — невозмутимо продолжал китаец, — является продуктом цивилизации наших ближайших соседей, японцев — нации, перед мужеством которой я смиренно преклоняюсь. Это меч самурая, доктор Петри. Он очень старый и принадлежал до тех пор, пока несчастная размолвка со мной не привела к истреблению всей семьи, одному из благородных японских родов…

Мягкий голос, слегка пришепетывающий, своим холодным, монотонным звучанием стал понемногу приводить меня в бешенство, а видя, как Смит сжимает зубы, я понял, что и он в ярости. Тем не менее я молчал и не шевелился.

— Древнюю традицию «сеппуку», — продолжал доктор, — или харакири, до сих пор соблюдают благородные семьи Японии. Самурай, решивший покончить таким образом счеты с жизнью, должен неукоснительно соблюдать все нормы этого священного ритуала. Вне всякого сомнения, доктор Петри, вас должна заинтересовать физиологическая сущность этой церемонии, тогда как техника нанесения двух разрезов брюшной полости, несомненно, заинтригует мистера Найланда Смита. И еще позволю себе остановить ваше внимание на пусть небольшом, но чрезвычайно интересном эпизоде для всякого исследователя человеческой природы. Дело в том, что даже самурай, храбрее которого в мире человека не существует, порой не решается довести харакири до конца. Оружие, что у вас под рукой, доктор Петри, называют «мечом друга». В подобных приступах малодушия самурая верный друг становится у него за спиной и в случае явных нарушений этикета отделяет этим лезвием его голову от тела. Да-да, именно этим, который вы, доктор Петри, можете достать, протянув руку.

И тут мне показалось, что я начинаю понимать, к чему он клонит. То есть китайское чудовище придумало какую-то новую схему нашего уничтожения, которая, в отличие от всех предшествующих, подразумевает, что один из нас должен убить другого.

— Думаю, что до сего времени вам не приходилось сомневаться в том глубоком уважении, — продолжал Фу Манчи, — которое я неизменно к вам питал, доктор Петри. Чего решительно не могу сказать о вашем друге…

Мое знание Фу Манчи подсказывало, что его деланное спокойствие в любой момент может взорваться припадком истерической ненависти, о приближении которого дают знать быстро сменяющие друг друга пришепетывание и гортанные интонации. В какие-то моменты я уже готов был к тому, что сейчас это произойдет, но ничего подобного так и не случилось.

— Пожалуй, единственное, чем мне нравится мистер Найланд Смит, — резюмировал злодей, — это своим мужеством. И мне хотелось бы, чтобы человек, обладающий таким замечательным свойством, самостоятельно ушел из жизни и освободил дорогу тому мощному движению, которое он все равно не в силах остановить. Короче говоря, я хочу, чтобы он умер, как самурай. А вам, доктор Петри, как лучшему и старому другу, придется проследить с мечом в руке за соблюдением всех тонкостей этикета. Я сделал для этого все необходимое.

Он легко ударил в маленький серебряный гонг, висевший на углу стола, после чего в комнату вошел коренастый бирманец, в котором я узнал одного из бандитов. Он был одет в потрепанный мужской костюм, который явно был сшит на более крупного человека, однако внимание мое занимал не столько его шутовской наряд, сколько то, что он притащил на спине. Эта штука чем-то напоминала сплетенный из проволоки ящик длиною около двух метров, а шириною и высотою несколько более полуметра. Жесткий каркас обтягивала крепкая проволочная сетка. Но внизу ее не было. Ящик разделялся пятью секциями и имел четыре деревянные перегородки, каждую из которых можно было поднимать и опускать по мере надобности. У всех перегородок нижняя сторона была вырезана в форме арки. Эти арки отличались своими размерами, и если первая была высотой не более двенадцати сантиметров, то предпоследняя едва не доходила до самой проволочной крыши, а пятая была лишь немногим выше первой.

Признаюсь, меня очень заинтересовало это сооружение, и я сосредоточил на нем все свое внимание. После того, как бирманец остановился около двери и опустил угол клетки на ковер, я взглянул на Фу Манчи. Доктор по-прежнему внимательно наблюдал за Найландом Смитом, улыбаясь своей безрадостной улыбкой и обнажая неровные блеклые зубы — зубы курильщика опиума.

— Боже! — прошептал Смит. — Шесть ворот!

— Знание моей прекрасной страны пошло вам на пользу, — вежливо ответил Фу Манчи.

Я тут же взглянул на моего друга и… Мне показалось, что вся кровь отлила от моего сердца, а в груди стало холодно. Потому что если я не знал назначение этой клетки, то совершенно очевидно, что Смит знал его очень хорошо. Бледность его стала еще заметнее, и, хотя он по-прежнему смотрел на китайца с вызовом, я, знающий его столько лет, прекрасно понимал всю глубину его ужаса.

Бирманец, повинуясь гортанным приказаниям доктора Фу Манчи, положил клетку на ковер, полностью прикрыв ею тело Смита, оставив снаружи лишь шею и голову. Иссушенное и изрытое оспой лицо изобразило некое подобие улыбки, когда он прилаживал перегородки к нестандартной фигуре Смита. После некоторой возни помещенное в клетку тело Смита делилось на пять глухо разделенных перегородками частей.

В ожидании дальнейших приказаний бирманец отошел к двери, а доктор Фу Манчи перевел взгляд с лица моего друга на меня:

— Инспектор Найланд Смит будет иметь честь выступить перед нами в качестве жреца смерти, отдав себя во власть ее таинств, — мягко предупредил Фу Манчи. — А вы, доктор Петри, будете для него «мечом друга».

 

ГЛАВА XXIX

ШЕСТЬ ВОРОТ

Доктор взглядом отослал бирманца, который вскоре вернулся с кожаным мешком, несколько напоминающим тот, с каким ходят арабские водоносы. Открыв маленькую дверцу наверху первого отделения клетки (там находились босые ноги и голые лодыжки Смита), он раскрыл над ним мешок и энергично его встряхнул. К моему ужасу, оттуда вывалились в клетку четыре огромные крысы.

Бирманец вытащил мешок и захлопнул крышку. Мне стало дурно, в глазах помутилось, но и через пелену я почувствовал ядовито-зеленый взгляд доктора Фу Манчи и услышал его далекий голос, порой очень напоминавший шипение змеи.

— Кантонские крысы, доктор Петри… Самые прожорливые в мире… Их не кормили почти неделю.

Глаза мои застлала красная пелена, как будто художник окунул кисть в краску и замазал все детали картины. Какое-то время, может несколько минут, а может секунд, я ничего не видел и не слышал. Кажется, я совсем утратил чувствительность. Из этого состояния меня вывел и вернул к действительности звук, который потом всю жизнь ассоциировался с этой ужасной сценой. Это был громкий крысиный писк.

Красная пелена тут же упала с моих глаз, и с каким-то болезненным интересом я стал следить за пыткой, которой подвергали Найланда Смита. Бирманец исчез, а Фу Манчи спокойно наблюдал за четырьмя тощими и отвратительными животными в клетке. Как раз в тот момент, когда я их снова увидел, они преодолели свой временный страх и начали…

— Вы, должно быть, заметили, — голос доктора снова упал до шепота, — мою склонность к бессловесным союзникам. Вы видели моих скорпионов, ядовитых гадюк и моего человекообразного бабуина. Польза от общения с таким веселым маленьким существом, как моя обезьянка, еще никем из ученых людей не была должным образом оценена. Впрочем, вы, доктор Петри, волею обстоятельств оказались в этом вопросе в куда более выгодном положении, чем большинство исследователей Ведь эта моя любимица, вероятно, из чистого человеколюбия, принесла вам ключ от наручников.

Найланд Смит попытался подавить невольный стон. Я взглянул ему в лицо. Оно стало серым и мокрым от пота. Взгляды наши встретились.

Крысы почти перестали пищать.

— Доктор, сейчас многое зависит от вас, — слегка возвысил голос Фу Манчи. — Я думаю, что инспектор Найланд Смит не утратит своего мужества даже тогда, когда мы откроем все ворота. Но я глубоко уважаю вашу дружбу и даже готов предсказать, что вам придется воспользоваться «мечом друга» не позднее, чем я открою третьи ворота.

В это время раздался новый стон истязаемого. Он был уже громче первого.

— В Китае, — объяснял Фу Манчи, — мы называем это сооружение — «Шесть Ворот Счастливой Мудрости». Первые ворота, куда запускаются крысы, называются «Ворота Веселой Надежды», вторые — «Ворота Радостного Сомнения», третьи — поэтически именуются «Ворота Истинного Восторга», четвертые — «Ворота Нежной Печали». Однажды меня почтил дружбой высокий мандарин, который выдержал весь путь от «Веселой Надежды» до пятых по счету «Ворот Сладостных Желаний». Причем ему запустили двенадцать крыс. Я чту этого человека наравне с моими предками. Шестые, или «Ворота Небесные», через которые человек вступает в «Радость Всеобъемлющего Понимания», я решил упразднить совсем, заменив эту японскую склонность к старине не менее великим и достойным средством. Я считаю это счастливой мыслью и по этому поводу горжусь собой.

— Петри, — прошептал Смит голосом, который я едва узнал, хотя говорил он довольно ровно и спокойно, — возьми меч. Я надеюсь, что ты избавишь меня от унижения и не допустишь, чтобы я запросил пощады у этого желтого дьявола!

В этот момент мой рассудок обрел ужасающую ясность. Я старался не смотреть на меч для харакири, однако мои мысли подводили меня именно к нему. У меня не осталось ни гнева, ни проклятий по адресу этого бесчеловечного существа, восседавшего в кресле из черного дерева. Все чувства были в прошлом. Я уже не думал о том, что было и что будет. Я не думал ни о чем. Забыто было все: и наша затяжная борьба с этой желтой шайкой, и наши бесконечные стычки со слугами Фу Манчи, все эти зловещие бирманцы… Даже Карамани была забыта, стерта из памяти. Я перестал видеть что-либо странное в нашей встрече в этой подземной комнате. Я стоял перед главным моментом моей жизни: я со своим другом — и Бог.

Крысы снова начали пищать. Они старались…

— Быстрей, Петри! Быстрей! Я слабею…

Я повернулся и посмотрел на самурайский меч. Мои ладони были сухи и горячи. Я попробовал остроту клинка на ногте левого большого пальца и понял, что он острее лезвия бритвы шеффилдского производства. Я ухватился за рукоять, выгнулся вперед на моем стуле и поднял «меч друга» высоко над головой. Находясь в такой позе, я еще раз заглянул Смиту в глаза. Они лихорадочно сияли, но никогда за свою жизнь, ни у больных, ни у здоровых, не замечался подобного выражения.

— Открывание первых ворот — это всегда критический момент, — донесся до меня гортанный голос китайца.

Хотя я его не видел, а только слышал, но был уверен, что он встал со своего кресла и наклонился вперед над нижним концом клетки.

— Сейчас, Петри! Сейчас! Храни тебя Боже и прощай!

Откуда-то издалека я услышал хриплый и, как мне показалось, животный крик, за которым последовал звук тяжелого падения. Молнией блеснула в мозгу безумная надежда: а вдруг это помощь? Но вознесенный над головой меч уже стремительно опускался, и я просто не знаю, как мне удалось так изменить направление удара, в результате чего Смит потерял лишь клок волос. Клинок врезался в пол у самой его головы. Все еще сжимая рукоятку, я оглянулся в сторону занавешенной двери. Рука Фу Манчи замерла на «Воротах Веселой Надежды», и он тоже обернулся к двери. Мгновение спустя она распахнулась, и на пороге мы увидели… Карамани.

Ее глаза горели жутким и одновременно восхитительным безумием. И устремлены они были в одну точку — в лицо Фу Манчи. Левой рукой она держала тяжелую драпировку, а в правой у нее был — Боже праведный! — мой браунинг. Фу Манчи стремительно выпрямился, со свистом втянул воздух… И тут раздался выстрел.

Мое сознание фиксировало происходящее как-то странно. Я только констатировал, вот из-под головного убора Фу Манчи потекло что-то красное, вот он вскинул обе руки, от чего рукава халата опустились до самых локтей, и схватился за голову, вот полетел на пол его головной убор. Вот доктор начал издавать какие-то короткие, гортанные восклицания. Вот он качнулся назад, вправо, влево и рухнул поперек проволочной клетки головой вперед. Тело его несколько раз дернулось, глаза закатились, а из-под складок его халата вдруг повыскакивали крысы и запрыгали по комнате. Две молнией проскочили мимо Карамани в открытую дверь, одна бросилась за мой стул, а четвертая помчалась вдоль стены. Фу Манчи лежал уже бездыханный поперек перевернутой им во время падения клетки, а голова его плавала в луже крови.

В этот момент я внезапно ощутил, что снова куда-то падаю, падаю, сознание меня покидает…

 

ГЛАВА XXX

ЗОВ ВОСТОКА

На этот раз сознание ко мне вернулось благодаря тому, что я почувствовал, как чьи-то маленькие ручки крепко сжимают мои. Я попытался вздохнуть, издав что-то похожее на рыдание, и открыл глаза.

Оказалось, что подо мной мое любимое кресло из красной кожи, я нахожусь в своем кабинете, а у ног моих на ковре лежит прекрасная молодая невольница из гарема. Какой замечательный подарок человеку, вернувшемуся из небытия, — прекрасные глаза Карамани, с трепещущими на ресницах слезинками.

Я не мог оторваться от ее глаз, и мне было абсолютно все равно, есть ли еще кто в комнате, кроме нас. Сжимая ее унизанные кольцами пальцы так, что причинял ей боль, я заглядывал в ее глаза, и в душе у меня нарастало изумление. Это были одновременно и ее глаза, и не ее. В их глубине таилась какая-то новая, неведомая мне перемена. Я почувствовал, что от этого созерцания меня начинает охватывать радостное безумие, что в груди разгорается пламя и если я не хочу сгореть дотла, нужно немедленно прижать к ней Карамани.

Мы оба не проронили ни слова, но за какой-то миг наши взгляды успели столько сказать друг другу, что если переложить все это на слова, не хватило бы и тысячи лет, чтобы сказать их. Кто-то робко положил руку мне на плечо. Я обернулся и увидел стоящего рядом Азиза.

— Поблагодарим же Аллаха, — начал он, — который возвратил нам сестру (я еле удержался, чтобы не расцеловать его за это «нам»), и самое главное — она все вспомнила!

Услышав эти слова, я, может быть, впервые в жизни ощутил, что значит настоящее счастье. Значит, здесь передо мной не злое, извращенное создание, объект психотропных экспериментов доктора Фу Манчи. Это была прежняя, любящая Карамани, с которой два года назад мы расстались в Каире и которую потом я два года искал по всему Египту, Ближнему и Дальнему Востоку.

Оказалось, что потеря памяти, которую Фу Манчи искусственно вызвал своими психотропными средствами, подчинялась тем же законам, что и известная уже медикам амнезия. Обстоятельства прошлой ночи так потрясли Карамани, что положили начало процессу ее исцеления. А присутствие Азиза его довершило.

Но тут я обнаружил еще одного человека в своем кабинете.

У моего письменного стола стоял инспектор Веймаут.

Голова моя уже окончательно пришла в порядок. Я вскочил на ноги и, не выпуская рук девушки из своих, спросил:

— Послушайте, Веймаут, а где же…

— Он дожидается возможности вас увидеть, доктор.

Сердце мое пронзила почти физическая боль.

— Мой бедный, мой дорогой, мой старый Смит, — закричал было я, но тут же осекся.

На мой зов отозвался появившийся в дверях сосед и практикующий врач мистер Грей.

— Все прекрасно, Петри, — сказал он ободряюще, — и я думаю, что мы подоспели как раз вовремя. Я обработал раны, и, если не будет осложнений, он встанет на ноги через неделю-другую.

Думаю, что мое состояние тогда было очень близко к истерике. Я воздел к небесам руки и громко трижды воскликнул:

— Благодарение Господу! Благодарение Господу! Благодарение Господу!

— Хвала Аллаху! — ответил мне музыкальный голос Азиза. Он произнес это с самой искренней и горячей набожностью, как и подобает истому мусульманину.

Все и вся, даже Карамани, были забыты, и я бросился к двери с такой скоростью, будто от этого зависела моя жизнь. Но, выскочив на площадку, я тут же обернулся к Веймауту:

— Инспектор, что вы сделали с телом?

— Мы не смогли до него добраться. Часть подвала обвалилась почти сразу же после того, как мы вытащили вас на поверхность.

Описывая теперь события тех странных дней, я сам не могу отделаться от ощущения их давности и какой-то нереальности. И все же, несмотря на то, что самые страшные воспоминания сравнительно недавнего прошлого все более подергиваются дымкой забвения, впечатления от того замечательного вечера в моем кабинете по-прежнему ярки и глубоко интимны.

В течение последующих дней, пока Смит оправлялся от полученных ран, я составлял планы на будущее. Почти с радостью я готовил себя к тому, чтобы разорвать все старые приятельские связи; я готовился к полному уединению. И думал об этом с радостью, какую и словами не выразить.

Не могу сказать, что друзья с безусловным одобрением отнеслись к моим начинаниям. Но вслух они меня не осуждали, и на том, как говорится, спасибо. Карамани я ничего не сообщал о своих планах. Но она совершенно отдалась под мое покровительство и защиту, и мы оба просто упивались своими новыми взаимоотношениями.

Читатель, наверное, почувствовал, что в своей историографии я сознательно ограничивал себя только фактами злодейской деятельности доктора Фу Манчи и практически ничего не сообщал о своих личных делах. Упоминание о Карамани встречается главным образом там и тогда, когда она служила послушным инструментом в руках доктора и помогала ему творить зло. Поэтому, как только я закончу описание нашего путешествия в Египет — я вступил в переговоры на предмет того, чтобы получить в Каире частную практику; у Смита же были свои дела в Порт-Саиде, — то здесь и поставлю последнюю точку в своем повествовании. Однако…

Наши приключения начались уже на вторую ночь морского путешествия из Марселя.

 

ГЛАВА XXXI

«МОЯ ТЕНЬ ПРОКЛЯТЬЕМ ЛОЖИТСЯ НА ВАС»

По-моему, я проснулся не очень охотно. Сказались нервное истощение последних шести месяцев и наконец-то обретенное спокойствие. Уже можно было быть уверенным, что не проснешься с приставленным к горлу ножом, что в темных закоулках не притаилась смертельная опасность.

Поэтому я предполагаю, что голос за дверью взывал ко мне довольно долго (так оно на самом деле и было!), прежде чем пробился сквозь затуманенное сном сознание. Но что интересно, прежде чем вернуться к новообретенному ощущению спокойствия и надежности существования, я мгновенно пережил всю гамму прежних тревог и опасений, как будто Фу Манчи все еще был жив. Однако надо все же учитывать то обстоятельство, что любой, даже самый благополучный человек с великолепными нервами склонен паниковать, если его столь же неожиданно среди ночи поднять с постели. Особенно, когда он спит не у себя дома.

Итак, я вскочил, вцепившись в поручни своей койки, и сердце мое по привычке испуганно забилось. В дверь каюты мягко, но весьма настойчиво стучали, раз за разом окликая меня по имени. Голос принадлежал не Смиту. Кому я мог понадобиться?

Сквозь открытый иллюминатор в мою каюту лился свет полной луны, и за исключением приглушенного стука двигателя, неизменного спутника всех пассажиров больших пароходов, ничто не нарушало ночного покоя.

Должно быть, мы безмятежно плыли где-то в середине Средиземного моря. Но вот новый, более настойчивый стук и призыв.

— Доктор Петри! Доктор Петри, проснитесь!

Я отбросил одеяло и опустил ноги на пол, энергично нашаривая ими шлепанцы. Возникла странная мысль, что произошло что-то нехорошее, причем имеющее прямое отношение к нашим недавним приключениям, к тени незабвенного доктора Фу Манчи. А вдруг, чем черт не шутит, его тень обманула простоватые силы Ада (уж, наверное, в ловкости на всякого рода трюки она не уступит своему хозяину) и вернулась на землю, чтобы всем нам отомстить. Весь во власти этой невеселой иронии я распахнул дверь каюты.

На палубе, посеребренной лунным светом, стоял человек в бушлате, накинутом на пижаму, и в красных шлепанцах на босу ногу. Это был радист аппарата Маркони по имени Платтс.

— Чрезвычайно сожалею, доктор Петри, — начал он, — что пришлось вас побеспокоить. Тем не менее крайне неотложное дело заставило меня даже рискнуть разбудить ваших соседей. Дело в том, что кто-то сейчас пытается передать вам срочную радиограмму.

— Мне?! — вскричал я, не веря.

— Не могу ручаться на все сто процентов, в эфире большие помехи, — признался Платтс, запустив пальцы в свою буйную и нечесаную шевелюру, — но на всякий случай я все же решил вас разбудить. Идите за мной.

Ни слова более не говоря, я накинул халат и вместе с Платтсом двинулся по пустынной палубе. На море был полный штиль. Слева по курсу у самой кромки небес сердито полыхал багряный факел. Платтс сделал движение головой в его сторону:

— Вулкан на острове Стромболи. К завтраку мы войдем в Мессинский пролив.

По узенькому трапу мы взобрались в радиорубку. Помощник Платтса с наушниками на голове своим видом напоминал мне преступника на электрическом стуле.

— Поймал? — спросил его Платтс, как только мы вошли.

— Пробивается, — ответил помощник, — но какими-то странными импульсами. Каждый раз, как только я начинаю записывать, он возвращается к началу и передает: «Доктор Петри, доктор Петри…»

Младший радист снова углубился в капризные голоса эфира, а я повернулся к его начальнику:

— Можно ли определить, откуда подают сигнал?

Платтс отрицательно покачал головой.

— Это загадка, — сказал он, склонившись над картой. — Вот, посмотрите. Здесь, на полпути между нами и Марселем, находится почтовое судно, еще один пароход компании «Пиренеи — Восток», который мы встретили сегодня утром, где-то впереди нас — «Изида». Со всеми тремя я уже связывался. Никаких радиограмм они нам не посылали.

— Тогда, может быть, она пришла из Мессины?

— И не из Мессины, — отозвался из-за стола помощник, что-то стремительно записывая.

Платтс нагнулся над его плечом и стал медленно читать.

— Вот она! — возбужденно воскликнул он. — Наконец-то мы ее приняли.

Я подошел и тоже склонился над столом, чтобы читать по мере того, как старший радист будет расшифровывать. Начиналась она так:

«Доктор Петри, моя тень…»

Дыхание мое перехватило, и я грубо вцепился Платтсу в плечо. Помощник начал опять лихорадочно крутить ручки аппарата.

— Черт подери, — бормотал он, — опять потерял!

— Эта радиограмма… — начал было я.

Но тут карандаш снова забегал по бумаге:

— «… моя тень ляжет тяжким проклятьем на всех вас…» Конец радиограммы.

Помощник радиста поднялся и снял наушники. Некоторое время мы стояли в полном молчании, лишь обмениваясь многозначительными взглядами. Весь пароход спал, а вокруг тихо дышало Средиземное море. И где-то за его горизонтом, черт знает в какой дали от нашего парохода, кто-то пытался меня шантажировать, используя для этого самые новейшие изобретения науки и техники.

— Неужели нельзя узнать, — задал я вопрос радистам, — откуда именно передавали радиограмму?

Платтс отрицательно замотал головой.

— Они не передали своего кода, — сказал он. — Бог знает, кто это такие. Да, странные дела, и странная телефонограмма. А нет ли у вас, доктор Петри, какого-либо предположения, откуда мы могли ее получить? Или хотя бы от кого?

Я пристально взглянул ему в глаза. Некое предположение закопошилось у меня в голове, но высказать его вслух было выше моих сил. Потому что я собственными глазами видел, как пуля Карамани пробила его голову, видел, как течет кровь. Ну как после этого сказать: «Радиограмму послал доктор Фу Манчи».

В этот момент мои мрачные раздумья получили новый импульс. Но такой, что думать стало особенно и некогда. Откуда-то снизу раздался приглушенный крик. Мы все трое как по команде заметно вздрогнули. Каждый невольно связал загадочную радиограмму и этот крик причинно-следственной связью. Радисты все еще находились в оцепенении, когда я уже выскочил из рубки и буквально слетел вниз по трапу на палубу. Это кричала смертельно напуганная Карамани.

Конечно, рассуждая строго логически, никакой непосредственной связи между радиограммой и криком быть не могло, но интуиция подсказывала противоположное. Видимо, где-то в подсознании прочно засело, что там, где хоть как-то замешано имя Фу Манчи — живого или мертвого, — жди беды.

Карамани занимала отдельную большую каюту на пассажирской палубе. Поэтому мне оставалось лишь дважды спуститься и один раз подняться по трапам с палубы на палубу, а также пробежать чуть ли не весь пароход из конца в конец до двери ее каюты.

Но путь мой вышел еще короче, так как я встретил ее и Азиза (он жил в соседней каюте) у библиотеки. Глаза Карамани были огромными от страха, персиковый оттенок щек сменила мертвенная бледность. Побелели даже ее губы. Азиз в кое-как наброшенном на пижаму халате нежно обнимал ее за плечи, пытаясь успокоить.

— Мумия, — прошептала моя бедная девочка дрожащим голосом. — Мумия, — только и хватило сил у нее повторить…

Начали одна за другой открываться двери пассажирских кают, и на палубу высыпал народ, одетый наспех и самым причудливым образом. С самого дальнего конца палубы к нам спешила стюардесса, и помню, я еще подивился своей скорости. Это же надо: быть дальше всех и успеть раньше всех к месту происшествия.

По счастью, каюта судового врача Стейси находилась неподалеку, и, когда он к нам присоединился, я предложил отвести Карамани к нему.

— Пойдем, — сказал я ей как можно мягче, — он даст тебе успокоительное, и ты заснешь.

Народ между тем волновался, посыпались вопросы. Пришлось объяснять, что моя пациентка страдает серьезным нервным расстройством, что у нее на этой почве развились припадки сомнамбулического характера… Словом, нести всякую псевдомедицинскую ересь.

Попутно пришлось отклонить назойливые услуги стюардессы, и вот наконец мы в каюте доктора Стейси. Хозяин плотно прикрыл дверь. Он был моим старым однокашником еще по институту и, конечно же, благодаря мне знал многое из приключений брата и сестры.

— Петри, — сказал он, отойдя от двери, — боюсь, что надвигается беда.

— Ну что ж, по крайней мере благодаря твоему самообладанию мы не дали повода для сплетен на пароходе.

Я взглянул на Карамани, которая, как только меня увидела, буквально не сводила с меня глаз. Парализующий страх еще не оставил ее. Губы были все так же бледны. В конце концов этот взгляд беспомощного ребенка заставил меня опасаться, как бы пережитое потрясение не ввергло ее в прежнее состояние амнезии. По-моему, Стейси разделял мои опасения, потому что он очень деликатно обратился к девушке, усаживаясь поближе к ней:

— Кажется, вас что-то очень испугало. Расскажите нам…

Говоря это, он ласково поглаживал ее волосы, и впервые Карамани отвела глаза от меня и, посмотрев на Стейси, внезапно залилась краской. Но тут же побледнела еще пуще прежнего. Обеими руками она схватила ладонь Стейси и опять устремила на меня свой молящий взор.

— Прошу вас, поспешите скорее к мистеру Найланду Смиту, — просила она дрожащим голосом. — Предупредите его! Он должен остерегаться.

Я вздрогнул и спросил:

— Почему? Ради Бога, рассказывай, что произошло.

Азиз, который сгорал от нетерпения не меньше моего, смотрел на нее с любовью, переходящей в обожание, и, стремительно повернувшись в мою сторону, согласно кивнул головой.

— Что-то, — вымолвив это, Карамани сделала длинную паузу, дрожа всем телом, — что-то ужасное, подобное запеленатому покойнику из могилы, влезло в мою каюту через иллюминатор…

— Через иллюминатор?! — эхом повторил за ней в величайшем изумлении Стейси.

— Да-да, через иллюминатор. Это было очень длинное и тощее существо, запеленатое в желтое. Голова была полностью в бинтах, только для глаз, злых, горящих огнем ненависти, была оставлена щель… До талии, и ниже колен он был совершенно голый.

— Не был ли он… — начал я вопрос, но она не дала мне закончить.

— Да, он был смуглый… — отвечая на мой вопрос, Карамани кивнула, и ее великолепные волосы рассыпались по плечам, — …из одних костей и сухожилий, а пальцы его, когда он нагнулся над моей кроватью, делали вот так…

И она показала.

— Он из секты душителей! — не выдержал я.

— Он… мумия обязательно меня бы задушила, потому что, склонившись над кроватью, начала быстро-быстро шарить по ней руками…

При этих словах я невольно сжал зубы.

— Однако я сидела в темноте.

— В темноте? — удивленно переспросил Стейси.

— Да, — отвечала Карамани, — света не было.

Она повернулась ко мне, и бесподобный румянец впервые за весь вечер залил ее щеки.

— Мне не спалось, и я сидела в кресле и думала. Все произошло за какие-то секунды. Пока мумия обшаривала мою постель, я отперла дверь и выскользнула в коридор. Кажется, она что-то крикнула мне вдогонку, но я уже не обращала на нее внимания. Ах, доктор Стейси, нельзя было терять ни секунды. И мистера Найланда Смита надо предупредить немедленно. На нашем пароходе — кто-то из ужасных слуг доктора Фу Манчи.

 

ГЛАВА XXXII

ТРАГЕДИЯ

Облаченный в пижаму Найланд Смит облокотился на край туалетного столика и с трубкой в зубах следил отсутствующим взором за серо-голубыми клубами дыма, которые после каждой затяжки поднимались к потолку каюты. Я понимал, что он погрузился в глубокое раздумье, а поскольку он не выразил ни малейшего удивления, выслушав рассказ о покушении на Карамани, то можно было заключить, что сообщение не застало его врасплох. Должно быть, что-то подобное он ожидал или предчувствовал. Внезапно Смит вскочил и пристально посмотрел на меня.

— Петри, — бросил он, — своим тактом вы во многом спасли ситуацию. Правда, вы ее тут же чуть было не испортили, предложив устроить повальный обыск и проверку всей команды. А этого делать ни в коем случае не надо. Наша тактика: мы ничего не знаем и думаем, что Карамани просто приснился дурной сон.

— Но Смит… — начал было я.

— Проверять бесполезно. Петри, — перебил он меня, — неужели вы полагаете, что я не подумал о том, что среди команды вполне может скрываться кто-нибудь из бандитов Фу Манчи? Так вот, уверяю вас: ни один из матросов даже близко не напоминает описанного Карамани душителя. Она говорит, что мы должны искать (если только отбросить идею оживления мумий) человека необычайного роста. А кроме того, просто невиданной в природе худобы. Так вот, на корабле нет ни одного матроса, который хоть отдаленно соответствовал бы такому описанию. Значит, этот самый предполагаемый слуга Фу Манчи либо где-то затаился здесь же, на пароходе, либо как-то очень хорошо сумел изменить свою внешность.

Как всегда, Найланд Смит поражал своим умением сопоставлять и анализировать факты. Я же, мысленным взором окинув одного за другим всех наших пассажиров и моряков, вынужден был признать полную правоту своего друга. А Смит тем временем принялся вышагивать по узенькой ковровой дорожке от туалетного столика к двери каюты и обратно. Внезапно он опять заговорил:

— Зная Фу Манчи и все его окружение — не надо забывать, что они не только окружали, но и самоотверженно служили ему, — мы имеем полное право предположить, что радиограмма представляет собой отнюдь не беспричинный мелодраматический акт. Ее отправитель преследовал конкретную цель. Попробуем-ка соединить некоторые звенья в цепочку. Вы занимаете каюту на верхней палубе и, следуя доброй привычке, привитой нам покойным доктором, спите с задраенными иллюминаторами. Карамани располагается на пассажирской палубе, рядом с ней — каюта ее брата, которая выходит на ту же сторону. Так как пароход уже вошел в Мессинский пролив и барометр показывает «ясно», стюарды перестали на ночь закрывать иллюминаторы. Мы знаем, что у Карамани он оказался открытым. Поэтому тот, кто задумал покушение на наш квартет, автоматически выбирает ее первой жертвой. Тем более что, кроме нас с тобой, она теперь считается одним из самых ненавистных противников шайки Фу Манчи.

Я выразил кивком свое согласие. Способность Смита распутывать самые темные обстоятельства чисто логическим путем меня всегда глубоко поражала. А он продолжал:

— Вы, конечно же, заметили, что каюта Карамани расположена как раз под вашей. Поэтому, если возникнет шум, вы у нее окажетесь значительно раньше, чем я, которому предстоит бежать с противоположного конца парохода. Вот это-то обстоятельство и объясняет, зачем понадобилось среди ночи вызывать вас радиограммой, которая передавалась так долго и с такими помехами (отдадим должное изобретательности этой шайки), зачем понадобилось вас будить и приглашать в радиорубку… В самом деле, зачем, если не для того, чтобы создать для убийцы наиболее благоприятные условия?

Я внимал своему другу со все более возрастающим удивлением. На моих глазах загадочные и совершенно разрозненные события обретали причинно-следственную связь и становились последовательными эпизодами драматического сценария, написанного, вне всякого сомнения, каким-то криминальным гением. Рассматривая энергичное загорелое лицо своего друга, я вдруг понял, что без него никогда бы не мог составить хотя бы приблизительного представления об интеллектуальной мощи покойного доктора Фу Манчи. Найланд послужил мне своего рода масштабной линейкой. В моих глазах и тот и другой как бы оттеняли выдающиеся стороны друг друга, делали их заметными и объяснимыми для людей более скромного интеллектуального уровня, представителем коих является ваш покорный слуга.

— Последний эпизод, — продолжал развивать свою идею Найланд, — я рассматриваю как посмертное покушение доктора, его завещание ненависти, которое может оказаться куда более разрушительным, чем все его прижизненные демарши против нас. Нет сомнения, кто-то из его людей находится на борту. Что ж, попытаемся, как это не раз уже было, хитрости противопоставить хитрость. Никаких заявлений капитану, никаких обысков и осмотров пассажиров и команды. Поскольку первая попытка потерпела неудачу, за ней, непременно, последует вторая. Теперь вы будете играть роль личного доктора Карамани. Вы будете рассказывать всякому встречному и поперечному, что у нее возобновились легкие припадки нервного расстройства, чреватые бессонницей и прочими мелкими неприятностями. Думаю, вы с этим справитесь.

Я радостно закивал головой.

— Насчет иллюминаторов я еще не спрашивал, но думаю, как только мы минуем Сицилию, иллюминаторы тут же закроют. Может, погода и раньше испортится.

— Значит, вы считаете…

— Я считаю, что пора изменить наши привычки. Второе подобное покушение следует ожидать нынешней же ночью. Кроме того, нужно быть готовыми ко всякого рода новым опасностям.

— Молю Бога, — сказал я с жаром, — чтобы мы их благополучно миновали.

Когда настало утро и я спустился к завтраку, то первой, кто насел на меня со всевозможными расспросами, оказалась, конечно же, пароходная сплетница миссис Прайер. Ее каюта тоже примыкала к апартаментам Карамани, крики которой разбудили и почтенную женщину среди ночи. Точно следуя разработанному плану, я объяснил сердобольной даме, что моей пациентке угрожает вторичный нервный срыв, что она плохо спит, так как ее мучают кошмары. Точно так же я отвечал двум-трем другим любопытствующим, пока, наконец, не пробился к заказанному для нас угловому столику.

Железный кодекс поведения, исповедуемый всеми подданными метрополии, с первых же дней нашего плавания угрожал остракизмом Карамани и Азизу. Прежде всего им не могли простить азиатское происхождение, о котором говорила их необычайная красота. Тем не менее демонстративное поведение Смита, его авторитет инспектора британской полиции имел определенное влияние на провинциальных снобов, а прелесть Карамани довершила остальное. И в самом скором времени наше пароходное народонаселение не только не избегало, а, наоборот, старалось изо всех сил заполучить сестру и брата в свое общество.

Этим утром самую последнюю сводку о состоянии здоровья моей интересной «больной» я вынужден был дать епископу из Дамаска, благожелательному пожилому джентльмену, предки которого явно были не очень щепетильны в вопросах чистоты расы. Епископ сидел за соседним столиком, непосредственно за моей спиной. И как только я принялся за свою овсянку, он придвинул свой стул и зашептал мне на ухо:

— Миссис Прайер мне сказала, что нашу Шехерезаду что-то сильно побеспокоило сегодня ночью. Смотрите, как она бледна. Надеюсь, обошлось без серьезных последствий?

Я тут же изобразил на лице отработанную за утро улыбку и резко повернулся. Моя взвинченность все же меня несколько подвела и, не рассчитав движения, я нечаянно толкнул епископа. Священник слегка вскрикнул от боли. Дело в том, что на родину он возвращался после тяжелого и мучительного лечения в Англии от брюшного тифа. Болезнь так основательно подорвала его здоровье, что передвигаться он мог, лишь опираясь на две крепкие трости. Так что представляю себе, сколько мучений причинила ему моя неловкость. Просто поразительно, что боль нисколько не отразилась в его глазах, которые по-прежнему лучились добротой через поблескивающие на носу стеклышки пенсне.

— Бога ради, извините мою неосторожность… — начал я.

Но епископ поднял свою изящную, холеную руку останавливающим жестом. Он не желал принимать никаких извинений по поводу такого пустяка и просил только дать ему самый подробный отчет о состоянии Карамани. Он проявлял при этом столько самого искреннего участия, что ему невозможно было отказать. Недаром, как я заметил, самые разные люди на борту относились к епископу с одинаковой симпатией.

— Огромное спасибо за ваше участие, — отвечал я ему. — Будущей ночью я обещал Карамани, что она будет крепко спать. Таким образом, я поставил на карту свою профессиональную репутацию. Ничего другого не остается, как только выполнить обещание наилучшим образом.

Словом, у нас была приятная компания, день миновал достаточно беззаботно. Смит его провел большей частью в обществе старшего офицера, осматривая вместе с ним всякие малопосещаемые закоулки парохода. Позднее я узнал, что он прошелся по каютам команды, был в носовом кубрике, машинном отделении, даже спускался в кочегарку. Причем проделал это так непринужденно, с таким искренним интересом к многосложному корабельному хозяйству, какой на его месте продемонстрировал бы любой сухопутный простак, отправившийся первый раз в жизни в плавание. Поэтому обыск, который он фактически провел на пароходе, не вызвал ни комментариев, ни пересудов.

И все же к вечеру я почувствовал, что вместо тихого благостного состояния, в которое я с некоторых пор научился впадать перед обедом, я погружаюсь в привычное тоскливое беспокойство, обычно предвещавшим очередное столкновение с убийцами из команды Фу Манчи.

Но это неприятное ощущение даже в малой степени не отражало того, что в эту ночь нам уготовила судьба. Даже теперь, спустя значительное время, мне трудно найти слова, чтобы описать то чувство невосполнимой утраты, которое я испытал тогда.

Когда до обеда оставалось не более десяти минут и все спустились в каюты, чтобы переодеться, с верхней палубы донесся слабый крик. Тотчас же к нему присоединились остальные голоса, а затем я услышал, как палубный матрос прокричал за дверью моей каюты:

— Человек за бортом! Человек за бортом!

«Вот оно, началось!» — вспомнил я свои предчувствия. В чем был, полуодетый, выскочил я на палубу, пролез под шлюпкой напротив моей двери и, перегнувшись через поручни, стал вглядываться в сторону кормы.

Некоторое время я ничего не мог обнаружить. Слышал только, как зазвенел на капитанском мостике телеграф, как прекратилось движение винтов, затем новый звон, и винты опять пришли в движение, но уже в обратном направлении. Пароход задрожал и медленно пошел назад. Сосредоточив все свое внимание на нашей кильватерной дорожке, я смутно воспринимал нарастающую вокруг меня суету, четкие действия шлюпочной команды, выполнявшей приказания третьего помощника. И вдруг я увидел то, что потом преследовало меня все последующие дни и ночи.

В волнах я увидел рукава белого жакета и плавающую рядом фетровую шляпу. Вскоре рукав мелькнул каким-то прощальным взмахом и исчез в глубине. На поверхности оставалась только шляпа. Складывалось такое впечатление, что она не тонула специально, чтобы не оставить никаких сомнений в первый же миг, потому что если жакет мог принадлежать еще кому-то, то у этой невообразимой шляпы мог быть только один владелец — Найланд Смит! Еще не успев толком осознать всю огромность своей потери, я почувствовал, как холод одиночества сдавил сердце.

Самым естественным в этот момент было самому броситься в море и попытаться спасти товарища. Но до того места, где он ушел под воду, оставалось не менее полумили, и туда уже полным ходом шла наша шлюпка под командой третьего помощника.

Как странно, подумалось мне тогда. Мы с Найландом были друзьями уже многие годы, а я так и не удосужился узнать, как он плавает. И плавает ли вообще. Но даже если он почти не умел плавать, все равно не мог так быстро утонуть в совершенно спокойном море. А если получилось так, значит с парохода его сбросили уже мертвым. С палубы было видно, что все усилия шлюпочной команды были вознаграждены только тем, что она подобрала шляпу утонувшего.

 

ГЛАВА XXXIII

МУМИЯ

Конечно, ни о каком обеде в этот вечер не могло быть и речи. Карамани сидела напротив меня, глаза ее были полны слез, она судорожно сжимала мои руки и молчала. Потом она ушла к себе, и с тех пор не появлялась. А я продолжал сидеть на койке, вперив невидящий взгляд в окружающее пространство. И только странное ощущение, что я теперь на другом корабле, в другом море и под другим небом, меня не покидало.

Несколько раз заглядывал мой милый сосед епископ, но тоже не говорил ни слова, прекрасно понимая, что для моей потери не годятся никакие утешения.

Когда наконец ко мне вернулась способность думать, я осознал, что стою перед решением достаточно серьезной проблемы.

Надо ли сообщать о своих наблюдениях и выводах капитану? Или, никому ничего не говоря, продолжать действовать по плану моего покойного друга и попытаться в одиночку задержать человека Фу Манчи?

В том, что гибель Смита не была случайностью, я не сомневался ни секунды, и то, что она имеет самое прямое отношение к покушению на Карамани, тоже было очевидно. Наконец, после долгих и мучительных раздумий, что же все-таки предпринять, я решил посоветоваться с доктором Стейси. Пришлось выйти на палубу.

Попадавшиеся мне по дороге пассажиры молчаливо провожали меня сочувственными взглядами, однако общение со Стейси меня не только удивило, но и рассердило.

— Готов биться об заклад всем, что имею, хотя имею не так уж и много, — энергично возражал он, — что гибель Найланда Смита вовсе не дело рук вашего невидимого врага.

Сделав такое странное заявление, он наотрез отказался представить мне факты, на которых оно основано, и лишь посоветовал следить и ждать. И ни в коем случае ни о чем не сообщать капитану.

Даже теперь, вспоминая свое тогдашнее состояние, я начинаю ощущать подобный упадок сил. Я не мог видеть никого из пассажиров, избегал даже Карамани и Азиза. Я уединился в своей каюте и бесцельно созерцал наступающие сумерки. Один раз в дверь постучал стюард с вопросом, не нужно ли чего-нибудь. Я резко ответил, что нет, не нужно. Так я провел вечер и большую часть ночи.

Я слышал голоса пассажиров, которые прогуливались перед сном мимо двери моей каюты и на все лады обсуждали трагическую гибель Найланда Смита. Но с наступлением ночи палуба опустела, а я продолжал сидеть в полном молчании, упиваясь своим горем. И это было гораздо лучше, чем если бы рядом находился посторонний с готовыми словами утешения.

Поскольку склянки я слышал, но который час они отбивают, не считал, то и по сей день не могу с точностью сказать, когда же именно это произошло. Но, кажется, я уже начал сидя засыпать. Как бы там ни было, я еле мог поверить, что не сплю, когда некто, должно быть, еще раньше притаившийся за стеной моей каюты, поднялся и заглянул в иллюминатор, который я не потрудился закрыть.

Должно быть, он был очень большого роста. Несмотря на то, что в темноте нельзя было разглядеть его лица, контуры его фигуры на фоне белого борта шлюпки были мне совершенно незнакомы. Кажется, он имел маленькую, каким-то странным образом забинтованную голову, тощую шею и квадратные плечи, изобличающие страшную худобу. Короче, темный силуэт в иллюминаторе мне ужасно напоминал мумию, как ее описала Карамани.

Какое-то время я бессмысленно пялил глаза на это видение. Потом, стряхнув с себя апатию, вскочил и бросился к двери. В тот же момент голова в иллюминаторе пропала, и, выскочив на палубу, я обнаружил, что там никого нет.

Почему-то я сразу понял, что бесполезно спрашивать о чем-либо офицера на мостике. Он не мог видеть мою каюту со своего поста.

Некоторое время я стоял на пороге, равнодушно размышляя о том, был ли то действительно наш скрывающийся враг, или это просто расстроенное воображение сыграло со мной злую шутку. Позднее эти сомнения самым великолепным образом разрешились, но в ту ночь, когда я наконец забылся в беспокойном сне, я так и не мог сказать себе ничего определенного.

На следующий день я проснулся в каком-то совершенно неописуемом состоянии. Родилось предчувствие, что, как обычно, я столкнусь с Найландом Смитом по дороге в ванную и он обязательно будет дымить своей вересковой трубкой. Я почувствовал, что мне просто необходимо дойти до его каюты и убедиться, что его на самом деле нет в живых. Оказывается, я все еще не осознал до конца постигшую меня катастрофу и продолжал жить частично как бы во сне. И действительно, память почти не сохранила событий ни того, ни последующих дней, пока мы не оказались вблизи Порт-Саида.

Впрочем, были две вещи, которые тогда поразили мое притупленное восприятие. Первая — это странное поведение доктора Стейси, который начал старательно меня избегать. И вторая — одно любопытное обстоятельство, упомянутое вторым помощником капитана во время нашей случайной беседы на верхней палубе.

— Не могу понять, доктор Петри, — сказал он, — я вчера нес ночную вахту, и то ли задремал, то ли на самом деле, но, по-моему, кто-то перемахнул через борт корабля за задним мостиком, быстро пересек палубу и исчез.

Я уставился на него совершенно бессмысленно.

— Вы хотите сказать, что на пароход пожаловал какой-то пришелец из морских глубин?

— Ну, это маловероятно. А вот с нижней палубы…

— Это был… человек?

— Скорее он был похож на человека. Он появился и исчез с быстротой молнии, и я успел только разглядеть, что он необычайно высокого роста. Больше он не появлялся, пока не пробило четыре склянки и меня не сменили. Я это даже в рапорт не включил из боязни, что поднимут смех… Согласитесь, самые сонные часы суток на самом спокойном участке моря, где даже ребенок справится с управлением…

Я с большим трудом удержался, чтобы не рассказать ему о своих «сновидениях». Услышав об этом, он наверняка изменил бы свое мнение о ночной «галлюцинации». Не могло же, черт побери, одно и то же почти одновременно присниться обоим. Явно какой-то злоумышленник ночами шныряет по палубам, а днем где-то отсиживается. Но я был весь во власти какой-то летаргии печали, и даже сам не знаю, почему не стал этого делать.

По расписанию, мы должны были прибыть в Порт-Саид к восьми вечера. Однако из-за попытки спасти Смита опоздали часа на четыре, и значит, пассажиры должны были сойти на берег не раньше следующего утра.

Весь день Карамани провела на палубе, всматриваясь в горизонт. Там вот-вот должна была появиться ее родная земля. Она клялась, что не уйдет с палубы, пока мы не станем на рейде, но тут как раз пришло сообщение о нашем опоздании. Услышав о нем, даже самые нетерпеливые решили спуститься к себе в каюты и предпочесть несколько часов здорового сна первому впечатлению от земли фараонов и волшебному зрелищу ночного Порт-Саида.

Что же до меня, то признаюсь в утрате всех своих интересов и надежд, с которыми я собирался в Египет. Часто моя холодность вызывала слезы у Карамани, но я ничего не мог с собой поделать. Даже ее очарование не могло облегчить мне тяжесть утраты старого друга.

Когда на горизонте появились огни египетского берега, группа самых стойких пассажиров начала понемногу рассасываться. Я уже давно убедил Карамани идти спать, а теперь и сам с тоскою в сердце добрел до своей каюты, машинально разделся и выключил свет.

Как ни покажется странным, но с ночи гибели Смита я оставил все предосторожности. У меня даже не возникло желания найти его убийц. Неизвестно почему, но я принял как данность, что покушений больше не будет — ни на меня, ни на Карамани, ни на Азиза. Тем более что как только мы прошли Мессинский пролив, нам опять задраили иллюминаторы и снова открыли их только сейчас, на подходе к Порт-Саиду. Не знаю, существует ли на всех прочих пассажирских судах такое правило, но на нашем пароходе так делали, и это, пожалуй, единственное тревожное обстоятельство поглотило все мое внимание.

Ночь выдалась удушающе жаркой, и, с радостью увидев свой иллюминатор открытым, я сразу же подумал о том, что, значит, и в каютах подо мной они распахнуты. Тут я почувствовал слабое ощущение приближающейся опасности, которое заставило меня сесть на постели. Сумрак скрадывал углы каюты. Я уже собирался встать и одеться, но тут случилось нечто, заставившее меня круто изменить свои планы.

Да, надо еще сказать, что пароход к этому времени был объят сном, и вокруг царила тишина, так как мы находились еще слишком далеко от порта с его несмолкаемой ночной суетой.

Так вот, только я собрался встать с койки, как в открытом иллюминаторе появился уже знакомый гротескный силуэт. Уж не знаю почему, но как только он возник, я тут же откинулся навзничь и притворился спящим, для пущего правдоподобия тяжело и громко задышав. Впрочем, ночь была такая лунная, что в иллюминатор вполне можно было разглядеть даже лежащего в глубине каюты. Я тоже следил за ним через полуприкрытые веки, не забывая дышать, как компрессор.

Так прошло с полминуты. Наконец мой ночной посетитель повернулся и бесшумной кошачьей походкой удалился. Увидев это, я тут же соскользнул с койки на пол, пересек каюту и подскочил к иллюминатору. Осторожно выглянув, я тут же себя поздравил, что наконец-то увидел этого человека-мумию во всей красе. Он сидел, скрючившись под носовой частью шлюпки, и прикреплял к поручням некое приспособление, которого мне раньше видеть не приходилось. Это была лестница из тонких шелковых веревок и бамбуковых перекладин, заканчивающаяся двумя металлическими крюками, благодаря которым ее можно было прикрепить к чему угодно.

Карамани совершенно правильно описала какую-то нечеловеческую худобу этого типа. Бедра его были закрыты куском льняной материи, голова замотана чем-то вроде тюрбана, оставляя только щель для глаз. Обнаженные руки, ноги и торс имели грязновато-желтый цвет. Внимательно рассмотрев это существо, я почувствовал легкий приступ тошноты.

Теперь трудно сказать почему, но мой пистолет все еще находился в чемодане, и извлечь его быстро в темноте, да еще и без шума, решительно не представлялось возможным. Не сводя глаз с этого желтокожего урода, я лихорадочно перебирал варианты своих предполагаемых действий. А он тем временем перекинул лестницу через борт, поднырнул под шлюпку и перемахнул с ловкостью обезьяны через поручни. Стремительно оглянувшись по сторонам, он начал спускаться. Только тут я наконец сообразил, что он намерен предпринять.

Совершенно невольно издав какой-то полузадушенный крик, я бросился к двери и вылетел на палубу. Я мчался по ней с пустыми руками, все еще не представляя, что буду делать. Одно мне было совершенно ясно: если не вмешается Господь, Карамани погибла, потому что я безнадежно опаздываю…

Голова человека-мумии была уже на уровне палубы, когда он заметил меня и на какой-то миг замер. И в этот самый момент кто-то из шлюпки выстрелил в него из пистолета. Странно всхлипнув, забинтованный упал. Но тут же вскочил и, вцепившись в поручни, с огромными усилиями протащился шагов двадцать к корме и там вскарабкался на палубу.

Раздался второй выстрел, а за ним голос, услышав который я понял, что схожу с ума:

— Хватайте же его, Петри!

Но я стоял как вкопанный и лишь механически регистрировал в сознании, как откидывается на шлюпке брезент и из-под него некто в трусах и в майке со всех ног пускается вдогонку за человеком-мумией, который уже успел завернуть за угол курительной комнаты. До меня только донеслось:

— Каюта епископа! Никого туда не пускайте!

Обеими руками я схватился за голову. Она пылала. Теперь мне стало ясно, что испытывает человек, сошедший с ума. Потому что по палубе в трусах и с пистолетом в руке на моих глазах пробежал сам Найланд Смит. Призрак преследовал призрака.

И вот я в комнате почтенного епископа, а рядом — Найланд Смит, весь взмокший от погони. Вместе мы роемся в каком-то странном хламе, разбросанном по комнате вперемешку с одеянием высокого духовного лица.

— Пневматические прокладки! — отрывисто комментировал Смит. — Этот человек был ходячей надувной подушкой!

Потом он осторожно потрогал какие-то резиновые приспособления:

— Это чтобы сделать полными щеки, — сказал он, роняя их брезгливо. — Вы знаете, Петри, что его выдало? Руки. Он намеренно носил очень длинные рукава, но все равно не мог скрыть свои костлявые кисти. Но выследить его, не будучи обнаруженным, было просто невозможно. Вот тогда-то я и придумал этот трюк с «куклой» за бортом. По моим расчетам, она должна была продержаться не более десяти минут на поверхности, а проторчала пятнадцать. Я был на грани отчаяния.

— Смит, — голос мой дрожал, — как вы могли подвергнуть меня…

Он положил свои руки мне на плечи:

— Старина, умоляю, поверьте мне. Здесь не было другого варианта. Кроме того, из этой шлюпки я мог прекрасно видеть, что творится у него в каюте. Но, однажды туда забравшись, я уже не мог из нее выбраться, кроме как глубокой ночью и с величайшими предосторожностями. Но однажды меня все-таки заметил второй помощник, и я уже подумал — все, кончена игра!.. Но он почему-то решил не поднимать тревогу.

— Но ведь можно было мне сказать…

— Невозможно! Признаюсь, у меня было большое искушение сделать это в первую же ночь. Ведь я мог видеть все, что происходит не только в его, но и в вашей комнате.

Он по-мальчишески весело хлопнул меня по спине.

— Дорогой старина Петри! Я не устаю Бога благодарить, что он послал мне такого друга! Но вы же знаете, что из вас такой же актер, как из меня кормилица. Ежели бы вы начали изображать скорбь по утраченному другу, вам бы здесь, на пароходе, не поверила ни одна крыса. Единственное, что могло спасти наше дохлое предприятие, это моя изобретательность и ваша самая искренняя скорбь. Понимаете?! Искренняя!

Должно быть, лицо мое выражало такую сложную гамму чувств от гнева, грусти до полного счастья, что Смит, не переводя дыхания, продолжал объяснять, не давая мне слова вставить.

— Вот почему я выбрал своим доверенным лицом Стейси. Он мрачноват, сдержан, а главное, держится от пароходной публики на некотором расстоянии. А знаете, Петри, черт бы вас побрал! — я ведь раскусил нашего «епископа» в первую же ночь. Когда его тщательно разработанный трюк с радиограммой провалился и когда иллюминаторы начали задраивать. Помните, как он, скинув монашеское одеяние, заглядывал к вам в каюту, а вы изо всех сил притворялись спящим?! Но я тогда дал ему возможность уйти только потому, что хотел взять его с поличным.

— Интересно, откуда он…

— Откуда он взялся и кто такой? Скорее всего — еще одно творение покойного доктора, предназначенное специально для такого рода выездных операций. Человек, без сомнения, культурный. Возможно, в роду у него были бирманские сектанты-душители. А может, и самые прозаические разбойники. По-моему, я ранил его в плечо.

Но все равно он бежал быстрее зайца. Мы обыскали весь пароход, но без малейшего результата. Возможно, он прыгнул за борт, чтобы попытаться достичь берега вплавь…

Мы вышли на палубу, чтобы полюбоваться волшебным зрелищем — ночным Порт-Саидом. Пароход едва двигался по спокойной, как зеркало, воде. Смит взял меня за руку, и мы пошли на бак. Над нами во всем своем волшебном сиянии простирался небесный шатер. Под ним шумел, бурлил, звенел чистоганом расчетливый Ближний Восток.

— Как бы мне хотелось узнать, — прошептал Смит, — кто же на самом деле скрывался под личиной епископа из Дамаска.

Внезапно он замер, схватив меня за руку. В этот момент пароход бросил большой якорь, и сквозь звон цепи мы услышали несколько душераздирающих воплей. Якорь ушел на дно, и крики смолкли. Смит обернулся, и меня поразило горестное выражение его лица, освещенного светом дуговой лампы.

— Все, Петри, — пробормотал он. — Теперь мы никогда не узнаем, кто же это был на самом деле. Судя по всему, его разорвало в клочья. Нашел, идиот, куда спрятаться! В якорную камеру, прости ему, Боже!

Маленькая ручка стиснула мои пальцы. Я обернулся. Рядом стояла Карамани. Я обнял ее за плечи, прижал к себе. И — ругайте меня, стыдите — но все и вся, весь мир вокруг был в ту же секунду мной забыт ради этой девочки.

Все это время Найланд Смит не отрываясь следил за нами с самым серьезным видом, нисколько не обращая внимание на поднявшиеся вокруг грохот и суету. Потом он улыбнулся своей редкой улыбкой и сказал:

— Ну что ж, Петри, наверное, вы правы!

С этими словами он повернулся и пошел к себе на корму.