Одна за другой страны покорялись немцам, которых опасались даже их союзники, как опасается ножа орудующая им рука. Гитлер заявил, что немцам нужно больше жизненного пространства и поэтому они должны завоевать Россию.

Лето сменило весну, как часовой на страже, и с его приходом поползли ужасные слухи. Люди шептались, что все польские евреи отправлены в темные леса на востоке страны, где бесследно пропали.

Каролина и Кукольник старались не обращать внимания на слухи. Это было просто невероятно. Конечно, немцы были злыми, этого нельзя отрицать, но травить людей газом – это казалось невозможным даже для них.

Чем дольше тянулась война, тем беспокойнее становился Кукольник. Он шагал взад-вперед по магазину и так быстро менял задумки, что скоро его стол был весь уставлен незаконченными лошадками и даже остовом нового кукольного дома.

Каролине казалось, что этот кукольный дом совсем не такой живой и уютный, как тот, что он сделал для Рены, но она держала свое мнение при себе. Да и Кукольник не особенно стремился узнать ее мнение; он разговаривал с ней все меньше и меньше. Но он стал меньше разговаривать со всеми, так что она не слишком обижалась.

Несколько раз Кукольник подходил к воротам гетто с корзинкой, наполненной продуктами, и запиской, надеясь передать все это Трэмелам. Вход был сделан в форме надгробия на кладбище, где была похоронена мама Рены, и Каролина не понимала, как сильно нужно ненавидеть кого-то, чтобы заставить его жить в месте, так явно напоминающем о его потерях.

Кукольнику так и не удалось передать все это Джозефу и Рене – каждый раз он натыкался на категорический отказ охраны. Никто, даже сын немца, не мог войти в гетто без разрешения военных. Словно Джозефа и Рену отделило от всего остального мира огромное море, которое не могли пересечь даже корзина с продуктами и письмо.

– Может, у Яношика получится передать записку Джозефу и Рене? – сказала Каролина однажды вечером, после очередной неудачной попытки проникнуть в гетто. Кукольник переключал радиоканалы, но все новости говорили о победах Германии. Если они и проигрывали сражения в России, то никто не должен был об этом знать. – Он же вор. Наверно, он умеет проникать в разные места и незаметно уходить оттуда.

Кукольник хлебнул давно остывшего чаю. Глотая его, он закашлялся.

– Иногда я сомневаюсь, правда ли с ним разговаривал.

– Мы правда с ним разговаривали. Я, ты и Рена, – настаивала Каролина. Она взяла с тарелки с нарисованными цветами кусочек сахара и положила его в чашку Кукольника. Без Трэмелов больше некого было им угощать, и Кукольник вполне мог есть его сам. – Он был настоящий.

Кукольник поднес чашку к губам. Он не поблагодарил Каролину за сахар, да и вряд ли заметил его.

– Надеюсь, – сказал он. – Но, похоже, его волшебство бессильно против немцев. Да и мое тоже.

– Но ты спас жизнь Мышу, когда его ранил тот злой мальчишка, – возразила Каролина. – И Рена была счастлива. А это уже не бессилие.

– Возможно, – сказал Кукольник, но по его голосу не было похоже, что Каролина его убедила.

Постепенно Кукольник становился тем человеком, каким был до знакомства с Каролиной, – тем, кого каждый день преследовали кошмары прошлого.

* * *

Казалось, немцы принесли с собой не только жестокие законы, но и отвратительную погоду. Зима наконец закончилась, но теперь на жителей Кракова обрушилась удушающая летняя жара. Повсюду Каролина видела людей, вспыхивающих гневом по малейшему поводу, и трудяг, чьи лица были мокрыми от пота. Госпожа Полудница сновала между людьми в белом подвенечном платье, от ее палящего прикосновения у мужчин и женщин темнело в глазах, и они падали без сознания. Никто из людей ее не замечал, но для Каролины она была так же реальна, как и сам летний зной. Она напоминала злую сестру Лаканики, которую, как и фею лугов, изгнали из родных пшеничных полей.

Несмотря на жару, Кукольнику каждый понедельник приходилось ходить за продуктами, и Каролина всякий раз забиралась в корзинку, чтобы сопровождать его. Путь к рынку отнимал теперь гораздо больше времени, чем до войны. Увидев немецкого солдата, любой поляк должен был кланяться ему или отдавать честь. Каролина знала, что даже самые безобидные, самые невинные из злых колдунов – те, что никогда не били старую женщину и не отрезали у нее волосы за то, что она на них не так посмотрела, – все равно не стоили того, чтобы обращаться с ними, как с принцами из книг Кукольника. Но что поделаешь? Таковы были законы.

Сегодня пройти по городу было особенно трудно: когда Каролина и Кукольник вышли на Главную площадь, то увидели, что толпа людей, идущих на работу или на рынок, еле-еле ползет. Скоро они поняли причину: половина дороги была перекопана, чтобы укладывать новую брусчатку, так что пешеходам, лошадям и редким автомобилям приходилось тесниться на оставшейся части дороги.

И абсолютно все рабочие, укладывавшие брусчатку, были евреями.

Желтые звезды на их рубашках и жилетах были такими же яркими, как солнце, нещадно палившее их спины. Несколько немцев в новенькой чистой униформе стояли рядом, наблюдая за работой. Иногда кто-то из них выкрикивал команду поляку, позволившему себе на минуту остановиться, чтобы вытереть пот. Каролина подумала, что мало кто из этих евреев до войны чинил мостовые или копал ямы, если вообще кто-нибудь делал это. Но немцы не оставили им выбора. Родной Краков теперь стал для них тюрьмой, и Каролина сочувствовала им всем сердцем.

Она как никто знала, каково это – когда собственный дом становится местом страданий и боли.

Большинство людей, идущих мимо, не обращали на несчастных рабочих никакого внимания, но Кукольник остановился и внимательно посмотрел на них. Он вглядывался в лицо каждого рабочего, и наконец его губы произнесли ужасное слово.

– Джозеф, – прошептал он.

Каролине хотелось бы, чтобы он ошибался.

Джозеф никогда не был крупным, как Кукольник, но теперь он стал похож на ивовый прут, а его глаза остекленели от истощения. Не останавливаясь ни на минуту, он быстро переходил от ближайшей повозки с камнями и обратно, поднося брусчатку. Он напоминал Каролине маленькие человеческие фигурки на макете Кракова, обреченные вечно выполнять одно и то же действие.

– Ты не должен показать, что знаешь его, – сказала Каролина, цепляясь, словно маленький ребенок, за рубашку Кукольника. – Они арестуют вас обоих!

Кукольник не ответил. Вместо этого он вынул из кармана чистый красный носовой платок и позволил летнему ветерку подхватить его.

Платок упал у ног Джозефа.

Это добрый ветер опустил его в нужном месте? Когда Кукольник, побледнев, как фарфоровая кукла, направился к другу, Каролине показалось, что это единственное объяснение.

Джозеф, как и Кукольник, прятал свои чувства где-то глубоко, как булыжники мостовой, которые он зарывал в землю. Он наклонился, подобрал платок и улыбнулся пустой вежливой улыбкой.

– Спасибо, – сказал Кукольник. Наклонившись к другу, он медленно взял у него платок. – Джозеф…

– Немцы забирают тех, кто не может работать, и отправляют в поездах на восток, – прошептал Джозеф. Слова выплеснулись из него, как будто он берег их именно для этого момента и больше не мог сдерживаться. – Пожалуйста, помогите вызволить Рену из гетто, пока с ней не случилось что-нибудь ужасное. Пожалуйста, вы…

Ни Каролина, ни Кукольник не успели ответить на страшные новости, которые сообщил им Джозеф: один из немцев заметил, что они разговаривают, и направился к ним, положив руку на висящий на боку пистолет.

– Что вы делаете? – рявкнул он. – Вам нельзя разговаривать с этими людьми!

– Простите, – сказал Кукольник немцу. Впервые Каролина была рада, что он так хорошо говорит по-немецки. – Я уронил платок. Этот человек вернул мне его. Я сейчас уйду.

Отец Рены повернулся к ним спиной и без единого слова прощания пошел к повозке с камнями. Он взял в руки булыжник, показывая, что занят своей работой не меньше, чем немец – своей, и не собирается отвлекаться из-за рыжего человека, бродящего по зоне ремонта мостовой.

– Я разберусь с этим.

Каролина не узнала офицера, который отругал Джозефа и Кукольника, а затем, ворча, отошел. Но она отлично вспомнила того, кто его сменил.

Это был не кто иной, как Эрих Брандт.

Брандт не стал кричать на Кукольника, как первый офицер, – наоборот, к изумлению Каролины, он заговорил с ним почти по-дружески. Но он скрывал свои истинные намерения, как и Кукольник – свой все возрастающий страх. Брандт мог причинить Кукольнику боль, если бы захотел, и никому, кроме Каролины, не было бы до этого дела.

– Как давно мы с вами не виделись, герр Биркхольц, – сказал Брандт. – Что вы делаете в таком месте?

– Закупаю продукты на неделю. – Кукольник тряхнул корзиной, так что Каролина чуть не вывалилась из нее.

– Я не вижу в вашей корзине никаких продуктов, – возразил Брандт, подойдя поближе.

– Я как раз шел за ними, – пояснил Кукольник. – И мне нужно спешить. Если я не потороплюсь, все раскупят.

Брандт покачал головой.

– Вы спешите, но все же у вас нашлось время остановиться, чтобы поговорить с евреем. Что у вас может быть общего? – Кукольник секунду помедлил, и немец сказал: – Если вы мне не ответите, я сам у него спрошу.

Он положил руку на рукоять пистолета, и Каролина тут же поняла, что любой сегодняшний разговор Брандта с Джозефом закончится насилием.

Если Брандт действительно был волшебником, то не мог не чувствовать связи со всеми волшебными созданиями. А ведь Каролина и сама – маленькая волшебница. Она должна попробовать убедить его, как бы ей ни хотелось избегать разговоров со злыми колдунами.

– Кукольник не лжет, – сказала Каролина, стараясь говорить громко, чтобы Брандт расслышал ее сквозь шум дорожных работ. – Мы действительно идем за покупками. Я не знала, что теперь это противозаконно. Оставьте его в покое.

Услышав ее голос, Брандт порозовел от удовольствия.

– Я это знал, – тихо сказал он. И улыбнулся безумной, алчной, как и блеск в его глазах, улыбкой. – Я знал, что ты умеешь разговаривать.

– Каролина… – встревоженно начал Кукольник.

Но какой был смысл молчать? Брандт с самого начала подозревал, что Каролина живая, а сейчас, когда она заговорила, отпираться было невозможно.

– Так у нее и имя есть! – Брандт положительно развеселился.

Каролина не понимала, как можно так веселиться, когда страдание вокруг почти осязаемо. Капитан злых колдунов взял Кукольника за локоть.

– Пойдемте. Вернемся в ваш магазин. Нам надо о многом поговорить.

– Вы хотите его арестовать? – спросила Каролина.

– Зачем же? Он сказал несколько слов еврею, вот и все, – ответил Брандт. – Я просто хотел немного прижать герра Биркхольца, чтобы вы выдали себя. Ведь игрушки всегда хотят защитить тех, кого любят, от реальной или воображаемой опасности, йа?

Гнев и одновременно облегчение оттого, что Кукольнику не угрожает арест, так сильно вспыхнули в стеклянном сердце Каролины, что от этих противоречивых чувств оно раскалилось докрасна. Брандт хотел доказательств, что Кукольник – волшебник… и она их ему дала.

– Вы меня обманули! – сказала она.

Брандт пожал плечами. Он протянул руку к Каролине, и она изо всех сил сжала кулаки, чтобы не ударить эту руку. Она не знала, какое наказание полагается тому, кто ударит немецкого офицера, но подозревала, что оно будет жестоким.

– Это неприятно, но мне пришлось, – ответил Брандт, проведя пальцем по ее щеке.

Похоже, этот капитан злых колдунов свято верил в необходимость причинять людям неприятности.

Но Каролина теперь была умнее и не произнесла этого вслух.

* * *

Через несколько минут Кукольник и Брандт вошли в магазин игрушек, а за ними туда влетела бабочка, кружившая по Главной площади. Брандт нетерпеливо отмахнулся от нее – для него она значила так же мало, как и работавшие на мостовой евреи, за которыми он надзирал.

Кукольник, поморщившись, высвободился из руки Брандта и прошел к своему столу. Усевшись и закатив штанину, чтобы поправить деревянную ногу, он с явным облегчением вздохнул.

– Это ранение… Если вы не против, герр Биркхольц, позвольте спросить: как это произошло? – спросил Брандт.

– Я воевал на прошлой войне, – сказал Кукольник. Как бы он ни был потрясен разговором Каролины и Брандта, шок уже прошел и его тон снова стал сдержанным и холодным, как осенний ветер. – Как видите, для меня это закончилось не слишком хорошо.

– То есть вы воевали на стороне немецкого народа, – сказал Брандт.

Каролине хотелось, чтобы Кукольник не так нравился этому колдуну: в том, чтобы привлекать внимание человека вроде Брандта, не было ничего хорошего.

– Полагаю, да, – сказал Кукольник. – Хотя я не жил в Германии и даже никогда там не был.

– Вам нужно там побывать, – сказал Брандт. – Когда война закончится.

– Да, – ответил Кукольник. – Когда война закончится.

Каролина подумала, что Брандт даже не догадывается, насколько по-разному они с Кукольником представляют себе окончание войны.

– Нужно было сказать мне о вашей магии сразу же, еще когда мы впервые встретились. Я чувствовал, что мы с вами оба волшебники, но вы были так сдержанны и скрытны, и я подумал, что, возможно, ошибся, – сказал Брандт. Он направился к Кукольнику через магазин, и Каролина почувствовала напряжение. Одно дело – когда Брандт бродил по магазину во время своего первого посещения, и совсем другое – теперь, когда он чувствовал себя здесь как дома. – Каролина – необыкновенное создание.

– Это не я ее создал, – сказал Кукольник. – Она пришла ко мне сама. Я не имею отношения к сотворению ее души.

– Возможно, – сказал Брандт, – но вы оживили ее тело. – Он провел рукой по краю стола. – Вы – единственный волшебник, которого я встретил в жизни. Я долго искал других. Я был в дюжине магических клубов, от Берлина до Кельна, но все, что там умеют делать, – это простые карточные фокусы. Представляете? Иллюзии и фокусы – это не настоящее волшебство.

– А что вы умеете делать? – спросила Каролина.

– То же, что сделал герр Биркхольц, когда создал вас. – Брандт кивнул сначала Кукольнику, потом Каролине. – Я вырезал деревянного солдатика, и когда он был готов, то – игрушка! – начал разговаривать.

– Когда вы это сделали? – спросила Каролина, чувствуя, что ее интерес к способностям Брандта может пересилить отвращение.

– Два года назад, около того, – сказал Брандт. – Солдат сказал мне, что его зовут Фриц и что он служил великой королеве, носившей корону из хрустальных цветов.

Брандт был неплохим рассказчиком, но сейчас, услышав имя своего друга, Каролина даже не обратила внимания на то, как цветисто он строит фразы.

– Фриц? – переспросила она. – Вы сказали, его звали Фриц?

При мысли о том, что Фриц попал в руки человека вроде Брандта, Каролина чуть не застонала. Но ведь это могла быть какая-нибудь другая игрушка, у которой были тесные связи со злыми магами. Разве нет?

– Да, – сказал Брандт, – Фриц. В нашей стране это очень распространенное имя, можете мне поверить. В то время мы с ним были хорошими друзьями.

– А где он теперь? – спросил Кукольник. Неожиданно для себя он был заинтригован тем, что какая-то другая игрушка тоже могла ходить и говорить, как Каролина.

– Его здесь нет, – сказал Брандт, честно и уклончиво одновременно. – Так Каролина – это единственное существо, которое вы оживили? Или, скорее, изменили его форму?

Вдруг бабочка пролетела у его головы и села на рабочий стол Кукольника. Даже на фоне ярких лоскутов ткани, разложенных на нем, ее яркие оранжевые крылья бросались в глаза. Каролина была ей благодарна, потому что смогла задержать взгляд на ком-то еще, кроме Брандта. Гнев, словно оборка старой юбки, начинал понемногу отрываться от нее, и она боялась слов, которые могли сорваться с ее уст, если бы она еще немного послушала Брандта.

– Изменить форму? – переспросил Кукольник. – Это интересная идея.

Он изобразил любопытство, как будто ему никогда не приходило такое в голову. Он положительно научился врать, мрачно подумала Каролина.

– Это нетрудно, – сказал Брандт.

Проследив за полетом бабочки над рабочим столом, он придавил пальцем краешек крыла, прижав ее столу. С ужасным звуком рвущегося шелка крылышко оторвалось от тельца. Насекомое беспомощно прыгало на одном крыле, пытаясь спастись.

– Зачем вы это сделали? – вскричала Каролина. – Она же никому не причинила вреда.

– Я хотел, чтобы она посидела спокойно, – сказал Брандт, как будто это было очевидно. – Смотрите.

Он накрыл бабочку ладонями и закрыл глаза. Они задвигались под веками, словно сканируя его внутренний мир, который Каролине совсем не хотелось видеть, а затем резко распахнулись. Довольный Брандт убрал руки.

Раненое насекомое на столе больше не было бабочкой – это был огромный коричневый паук, три из восьми его ножек беспомощно спутались. Каролина вскрикнула от отвращения. Знала ли бабочка, в кого она превратилась?

– Измените ее обратно, – сказал Кукольник дрогнувшим голосом. – Она еще жива. Она еще может чувствовать! Верните ее обратно.

Каролина подумала о Мыше и о том, как бы он чувствовал себя, если бы его превратили во что-то неприятное и опасное для окружающих. Кукольник никогда бы такого не сделал!

Брандт снова накрыл насекомое руками. Через секунду он убрал руки, и Каролина вздохнула с облегчением, увидев, что отвратительный паук опять стал бабочкой.

– Видите? Это очень просто, – сказал Брандт. – Вам надо попробовать. Я бы очень хотел посмотреть, во что вы сможете ее превратить.

– Не надо было так менять ее, – сказал Кукольник и рукой закрыл бабочку от Брандта. Каролина вспомнила, что точно таким же движением Рена пыталась защитить Мыша после того, как на него наступил племянник Брандта.

– Ну, вы не обязаны превращать ее в паука, – смеясь, сказал Брандт. Он, как ребенок, понял все буквально. – Она может превратиться почти во все, что угодно. Вы даже можете придать ей прежнюю форму, ту, что была до того, как у нее оторвалось крыло.

Каролина выпрыгнула из корзины и, подойдя к Кукольнику, встала у его локтя. Отсюда она почти не видела бабочку, которая все еще пыталась взлететь с одним крылом.

– Ее крыло не оторвалось само, – сказала она, и Брандт нахмурился.

Повторяя его движения, Кукольник накрыл бабочку ладонями и закрыл глаза. И снова, как в тот раз, когда он лечил Мыша, воздух вокруг задрожал. Каролина затаила дыхание. Она очень жалела бабочку, но втайне хотела, чтобы у Кукольника ничего не получилось. Тогда бы Брандт ушел и навсегда потерял к нему интерес.

Но у Кукольника получилось.

Кукольник убрал руку, и Каролина увидела, что оба крыла бабочки целы, невредимы и по-прежнему сияют красками. Они так быстро затрепетали, что в воздухе образовалось красочное пятно, словно оставленное кистью. Но теперь эти великолепные крылья были сделаны из раскрашенных перьев, а усики, которые могли передавать столько эмоций, – из кусочков тонкой проволоки с бусинами на концах.

Как и Мыш, бабочка стала игрушечной.

– Я же говорил, что вы можете делать чудеса. Она жива, как и прежде, и никаких повреждений, – сказал Брандт, желая присоединиться к триумфу Кукольника. Но он не имел отношения к этому чуду, да и сама Каролина никогда не стала бы помогать наводить мосты между своим другом и капитаном злых колдунов.

– Да, – сказал Кукольник гораздо менее оживленно, чем его гость.

Каролина подумала, что Брандт даже не заметил, что бабочка теперь не настоящая, а игрушечная. Этот злой маг видел только то, что хотел видеть.

– Я так рад, что наконец-то нашел человека, похожего на меня, – сказал Брандт, сжав плечо Кукольника. – Я боялся, что если и найду здесь волшебника, то он окажется поляком, а не немцем. Что толку в польском волшебнике?

– Какая разница, откуда человек родом? – заметила Каролина. – У вас много общего с любым волшебником.

– Низшим народам, к которым относятся поляки, нельзя разрешать творить чудеса, – усмехнувшись, ответил Брандт. – Когда я был здесь в первый раз, видел достаточно местных чудес. Оно мало впечатляют.

Каролина не удержалась и спросила:

– Каких, например?

– В деревне я как-то подстрелил красную птичку, но она не стоила потраченной на нее пули, – начал рассказывать Брандт. – Я думал, что, если сохраню ей жизнь, она хотя бы исполнит мое желание, но все, что она могла мне предложить, – это золотое яблоко. Какой толк от этого создания? В Германии есть рыцари-призраки, которые скачут по лесным дорогам, и лесной царь, повелевающий ольховыми рощами. Они сильны – гораздо сильнее всего, что есть тут.

Каролина приложила руку к сердцу, и по ее телу пробежала дрожь. Так это Брандт убил жар-птицу на лугу Лаканики! Рена описывала Каролине вкус яблока, от которого отказался капитан злых колдунов, – едва только надкусив его, она почувствовала разлившуюся во рту сладость. «Как будто ешь лето», – вздохнула Рена.

Возмутительно, что никому больше не удастся попробовать этого чуда из-за какого-то злого колдуна!

– Не надо было убивать птицу, – сказала Каролина. – Она не сделала вам ничего плохого.

– Но и хорошего тоже, – отрезал Брандт.

Чувствуя, что назревает ненужная ссора, Кукольник сказал:

– Я бы с удовольствием поговорил еще, но, к сожалению, мне нужно закончить свои дела. Я хотел бы успеть до комендантского часа.

Он улыбнулся, и его улыбка напомнила слабый огонек свечи посреди темной комнаты.

Но Брандт принял его слова за чистую монету.

– Я приду завтра, и мы поговорим еще, – сказал он.

* * *

Каролина знала, что на самом деле после сегодняшних событий Кукольнику вовсе не хотелось снова отправляться за покупками, но все же предлог сработал. Брандт, насвистывая, ушел из магазина.

– Ты можешь говорить с ним сколько хочешь, но я больше не собираюсь, – сказала Каролина, глядя на место, где стоял капитан злых колдунов. После разговора с ним она чувствовала себя совершенно обессиленной. Больше всего на свете ей хотелось прижаться к Кукольнику и позволить размеренному стуку его сердца убаюкать ее. Но если ей было так плохо, то Кукольнику, наверное, еще хуже. Ведь Каролину Брандт рассматривал лишь как интересный объект, а настоящей его целью был именно Кукольник.

– Я тоже не хочу иметь с ним никакого дела, – ответил Кукольник. Он снял очки, словно устав от четкости, с которой видел магазин и площадь за окном. – Но у меня нет выбора.

Бабочка опустилась и села ему на палец. Она потерла деревянные лапки, и этот звук напомнил им звуки скрипки Джозефа. Каролине показалось, что так она хочет поблагодарить ее друга: раз она не умела разговаривать, как Мыш, то, похоже, выражала свои чувства с помощью музыки.

Кукольник держал руку неподвижно, словно бабочка была стеклянной балериной из Страны Кукол. Животные и насекомые тянулись к хрупким существам, ведь они как никто знали, как бережно заботиться обо всем и обо всех.

– Тебя было нетрудно починить, – пробормотал он бабочке. – Как жаль, что я не могу вот так же починить весь мир.

Бабочка.

Мыш.

Живые игрушки.

И вдруг мысль, словно рассветное солнце, осветила разум Каролины. У нее возник план, и она засмеялась на весь магазин, напугав бабочку и заставив ее улететь прочь. Ей так не хватало этого озарения в Стране Кукол, когда она отчаянно искала волшебство, способное одолеть крыс. И теперь, когда оно пришло к ней здесь, в этом мире, она просто не могла сидеть спокойно. Каролина закружилась, повторяя своими маленьким ножками воздушный танец бабочки.

– Я знаю, как ты можешь это сделать, – сказала она. – Я знаю, как помочь Трэмелам.

Кукольник водрузил на нос очки и спросил:

– Извини, что ты сказала?

– Люди не могут входить в гетто и выходить оттуда. – сказала Каролина. – А как насчет игрушек? Ты можешь превратить их в кукол, и они будут жить в магазине, пока эти злые колдуны не уйдут. Куклы могут проникнуть туда, куда люди не могут.

А душа есть душа, человеческая она или кукольная, и все, что ей нужно, – это подходящий сосуд, в котором она может жить. Кукольник наверняка поймет это.

И Кукольник сказал:

– Я люблю Рену. Это правда. И Джозеф – один из моих лучших друзей. Но…

– Ты боишься, что тебя поймают? – спросила Каролина.

– Не в этом дело, – ответил Кукольник. – Я боюсь сделать хуже. Люди ведь гораздо больше и сложнее мыши или бабочки. Кроме того, мыши и бабочки не могут верить во что-то или не верить.

Задумчиво прижав большой палец к губам, он замер, глядя, как бабочка перелетела к кассе и уселась на нее.

– Так ты не сможешь превратить Джозефа в куклу, потому что он взрослый и сомневается в твоей способности к волшебству?

Каролине почти невозможно было представить себе Рену без отца, но в словах Кукольника была доля правды. Джозеф никогда бы не поверил в способность Кукольника творить чудеса, если бы не увидел их своими глазами. А дети просто принимают на веру то, что они живут в мире, полном чудес.

– Я даже не знаю, смогу ли превратить в куклу Рену, – сказал Кукольник, опускаясь на стул.

– Но ты должен попробовать, – ответила Каролина, настойчиво надавливая пальцем на его рукав. – Ну пожалуйста, скажи, что хотя бы попробуешь! Ты ведь слышал, что сказал Джозеф. Мы не можем позволить немцам сделать Рене что-нибудь плохое.

Каролина немного помолчала, давая время Кукольнику обдумать ее план. Она представила, как часовой механизм в его мозгу так и сяк вращает эту мысль, рассматривая ее с разных сторон и анализируя.

Наконец Кукольник сказал:

– Возможно, Брандт разрешит мне войти в гетто, если причина будет убедительной.

Каролина как следует подумала, а потом сказала:

– Как насчет кукольного дома?

– Кукольного дома Рены? – переспросил Кукольник.

– Джозеф теперь плотник, – сказала Каролина. – Ты разве не можешь сказать, что он сделал его для тебя и ты хочешь его забрать? Ты можешь посадить в него Рену и вынести оттуда. Он такой большой, что в нем запросто поместится дюжина кукол!

– Дюжина кукол, – повторил Кукольник и сжал ладони. – Или дюжина детей, которые стали куклами.

Каролина пожалела, что она такая маленькая и не может обвить руками шею Кукольника. Вместо этого она как можно крепче обхватила его запястье.

– Да, – сказала она. – Видишь? Яношик сказал, что ты можешь спасать людей, и теперь ты вправду можешь.

– Если у меня получится, – мрачно проговорил Кукольник.

– Получится, – сказала Каролина. – Иначе и быть не может.

Бабочка снова перелетела на стол и с явной радостью присела на ладонь, которую Кукольник раскрыл ей навстречу.

– Но мне придется превратить кукол обратно в детей, как только они выйдут из гетто. Не могут же они оставаться куклами. Они не должны прожить так свою жизнь, – сказал он.

– Они и не смогут жить в магазине, – согласилась с ним Каролина. – Их обязательно кто-нибудь увидит. И потом, у тебя в квартире для них мало места.

– Отец Кароль в церкви Святой Марии закрывает глаза на то, что люди продают и покупают там продукты, и из его проповедей я понял, что он не одобряет то, как немцы обходятся с евреями. Может быть, он сможет помочь, – сказал Кукольник. – Если, конечно, я смогу убедить его, что еще не окончательно свихнулся.

И с сухим, как треск дров, смешком он постучал себя по голове.

– Когда он увидит, как ты превращаешь кукол снова в детей, ему придется поверить в то, что волшебство существует, – стояла на своем Каролина.

– Но прежде чем говорить с отцом Каролем или идти в гетто, я должен посмотреть, смогу ли превратить игрушечную бабочку снова в настоящую, – сказал Кукольник. – Я не хочу подвергать Рену опасности, если не буду абсолютно уверен в том, что смогу ей помочь.

Осторожно, как только мог, он накрыл свободной рукой бабочку и так плотно зажмурил глаза, что, казалось, ему стало больно. Каролина наблюдала за ним, и ее стеклянное сердце трепетало от ощущения волшебства, которое возникало вокруг них.

Кукольник убрал руку. И в тот же миг Каролина увидела, что бабочка больше не игрушечная – она стала тем самым хрупким существом, которое Брандт чуть не уничтожил.

– Сработало, – сказал Кукольник. – И вправду получилось.

У него был такой вид, словно ему одновременно хотелось смеяться и плакать от облегчения. Каролина чувствовала то же самое.

Наконец-то они нашли способ помочь своим друзьям.