«Пышка»
Сценарий
[82]
Характеристика персонажей картины «Пышка»
1. Пышка. Это проститутка особенной провинциальной формации семидесятых годов. Она не работала в публичном доме, но и не была богатой содержанкой. Она была тихий кустарь-одиночка. Квартирка в две комнаты, за которую платил один постоянный клиент. Горничная, которую оплачивал другой. Стирка, скромный обед, менее скромный ужин с посетителями, платья, оплачиваемые двумя-тремя менее постоянными. Вот и все.
Пышку знал весь Руан, она была одной из его постоянных принадлежностей. Семейные люди, нотариусы, купцы, попадались и молодые, менее аккуратные в платеже. У нее могли быть и любовники.
По происхождению Пышка крестьянка. Шестнадцати лет она попала в услужение к руанскому буржуа. Семнадцати — родила. Ребенка отправила в деревню и платила на его содержание. Несколько месяцев была кормилицей. Потом стала проституткой. Ее скромность, богатые природные данные, чистоплотность и хороший характер помогали ей сделать умеренную карьеру. Сейчас ей двадцать два, двадцать четыре года. Офицеры руанского гарнизона накачали ее патриотизмом, в сущности, чуждым ее природе. Попав в общество буржуа, она чувствует себя смущенной, ибо глубоко уважает собственность, общественное положение и сознает свое падение. Ей глубоко льстит то, что ее принимают в эту компанию честных людей. Она муссирует свой патриотизм, чувствуя, что это возможность, хотя бы и кратковременная, стать в каком-то отношении на равную доску с настоящими людьми. Тоска по настоящей жизни толкает ее на маскировку под приличную даму. В течение средних частей сценария она переживает глубокую и радостную иллюзию возвышения. Тем сильнее для нее удар, когда она понимает, что для этих людей она была и есть проститутка, что «патриотизм… это только патриотизм, не более», как говорит ей Луазо. Этот удар, это падение в гораздо большей степени составляют трагедию Пышки, чем трагедию патриотизма, в сущности говоря, наносного и неглубокого, внушенного ей теми же самыми людьми, которые потом послали ее к немецкому офицеру.
Внешность Пышки, описанная Мопассаном (толстушка со свежими губками и вздернутым носиком) почти обязательна, ибо хорошо контрастирует с глубоко трагической ситуацией, в которую попадает эта немножко смешная женщина.
Пышка, разумеется, не девушка по внешности (на что очень легко сбиться), — это зрелая женщина, глубоко сексуальная при всей своей скромности, немножко стыдящаяся того, что она так действует на мужчин. А действует она на всех без исключения. Пышка экспансивна и впечатлительна. Она живет с огромным удовольствием. Она вкусно ест, вкусно спит, любит, радуется, негодует, движется. Она заразительно смеется и плачет как ребенок. Она обожает своих любовников и без отвращения спит с клиентами. Она примитивна, немножко глуповата, вернее, очень наивна. Она с таким аппетитом ест, что невозможно не пожалеть ее, когда она голодна.
Сложная актерская работа сочетается в этой роли с необходимостью очень богатых и своеобразных внешних данных.
2. Г-жа Луазо. Дочь богатого фермера, работавшая до замужества вместе с батрачками. Вышла замуж за юркого и плутоватого приказчика из винной лавки, прельстившего ее разбитным характером и в свою очередь деньгами. Приданое, однако, оказалось не так велико, как рассчитывал г-н Луазо. Величайшими трудами, сантим к сантиму, путем жестокой экономии, копеечных расчетов, копеечного плутовства супруги увеличили его. Завели винный погребок. Потом магазин. Наконец оптовую виноторговлю, наиболее крупную в округе. Это типичные нувориши, жадные, напористые и плутоватые.
Сейчас доход супругов перевалил за сотню тысяч франков, тем не менее г-жа Луазо экономит на мясе, следит за служанками, подозревая их в воровстве, покупает для кухни провизию второго сорта, снашивает ботинки до дыр и сама ходит на другой конец Руана, ибо там селедки на сантим дешевле. У супругов еще сохранился погребок, с которого начинали карьеру, и, если г-же Луазо случается зайти в него, она норовит надуть покупателя, подсунуть ему не тот сорт вина, кричит на приказчика, самолично бьет его по морде при случае, несмотря на принадлежность к великой французской нации.
Основные чувства, движущие г-жой Луазо, это жадность и презрение. Жадна она почти неправдоподобно. Сама выбившись из низов, она глубоко презирает всех стоящих ниже ее и испытывает постоянную органическую потребность показать это. В течение всей картины она страдает от того, что с Пышкой разговаривают. Она от всей души ненавидит обе аристократические четы, но в обращении с ними подчас проявляет холуйскую почтительность. Дети Луазо и им подобные будут в свое время заправлять делами Французской республики.
Г-жа Луазо жестока. Унижать, делать гадости доставляет ей своеобразное удовольствие: она чувствует себя тогда выше. Грубость, жестокость и жадность — ясно написаны на лице, и это основное требование к актеру. Внешность г-жи Луазо может варьироваться в зависимости от остального ансамбля, она должна хорошо обыгрываться в сочетании с внешностью мужа и двух остальных дам. По Мопассану г-жа Луазо высокая и тучная, с широкими, крепкими костями, этакая першеронообразная французская матрона. Она может, однако, быть высокой и костлявой (муж маленький и толстенький), может быть низкой и жирной, с физиономией мопса (тогда г-жа Каррэ-Ламадон должна быть тоненькой и высокой). Словом, необходимо учитывать при подборе г-жи Луазо всю тройку: супруги Луазо, г-жа Каррэ-Ламадон.
3. Г-н Луазо. Социальная его характеристика дана выше. В смысле жуликоватости он даст своей жене 100 очков вперед, но у него более широкий характер и менее ущемленное самолюбие. Это прохвост в самом богатом смысле этого слова. Любопытный, наглый, бесстыжий, ловкий и подвижной, он способен решительно на все — на кражу, на обман, если для него гарантирована безопасность. К счастью, он глубоко труслив. К деньгам он относится легче, чем жена, ибо очень хорошо знает, что их нужно наживать тысячами, а не единицами. Впрочем, тратит он максимум десятками. Он один из руанских клиентов Пышки, хотя посещает ее не слишком часто и платит скуповато.
В молодости он был большим ухажером и весельчаком. Он сохранил еще остатки своего разбитного характера. Он экспансивен и шумен. Чувство стеснения, неловкости, стыда — вовсе ему не знакомы. Он положительно не знает, что это такое. Он откровенный прохвост и этим отличается от всех остальных, менее откровенных, а не менее прохвостов. У него деятельная натура. Сидеть на месте он неспособен. Умрет он, вероятно, от апоплексического удара.
Очень вульгарный по природе, Луазо далеко не заносчив. В сущности говоря, если бы ему позволяла жена и общественное положение, он, вероятно, вел бы компанию со своими прежними приятелями — приказчиками, мелкими торговцами. Но деньги открыли ему доступ в руанский свет, и он принужден вращаться в обществе денежной аристократии. В этом обществе он сохраняет манеры и повадки приказчика. Ему прощают сальные анекдоты и не совсем пристойные выходки, ибо он богат.
К Пышке он относится проще, чем все остальные. В сущности говоря, он охотно променял бы всех аристократов со своей женой в придачу на пару таких Пышек. Разница между ним и женой та, что г-жа Луазо будет есть в присутствии голодных с угрюмым торжеством, а г-н Луазо с добродушной улыбкой. Не поделятся пищей оба одинаково. И оба одинаково (хотя с разным выражением лица) готовы проползти километр на брюхе за сто франков.
По Мопассану г-н Луазо маленький, толстенький, с седыми бакенбардами. У нас внешность будет диктоваться прежде всего соответствием характеристике, как и всюду, она, кроме того, зависит от остального ансамбля, особенно от мужчин.
4. Г-жа Каррэ-Ламадон. Бойкая, молодая дамочка, хорошенькая, из приличной семьи, не слишком богатой. Сразу по выходе из монастыря, где она воспитывалась, она вышла замуж за богатого фабриканта, который был старше ее вдвое. Мамаша еще до первой брачной ночи просветила ее В насчет того, что и при старом муже бывают свои радости (Каррэ-Ламадон, вообще говоря, еще не стар: ей лет 27–30, ему лет 45–50, то есть он человек в возрасте, по французским понятиям).
Г-жа Каррэ-Ламадон одна из звезд руанского провинциального общества и единственное утешение офицеров руанского гарнизона. Это профессионально обаятельная женщина. Она глубоко несчастна, если на нее никто из мужчин не облизывается. Можно полагать, что она держит одновременно не больше одного любовника, в то же время подготовляя себе сменного и флиртуя на всякий случай еще с тремя-четырьмя.
Монастырское воспитание привило ей подчеркнутую и извращенную сексуальность. Она почти непристойна, настолько явно она живет для одной и единственной функции. Тем более презрительно она относится к профессиональной проститутке.
Уровень ее понятий и идей необычайно низок: несколько прописных моралей, умение вышивать и необычайное количество энергии, вкладываемой в обслуживание мужчин, почти все равно каких, лишь бы приличных и не импотентов. По уму она не многим выше обыкновенной курицы, но чувствует себя аристократкой и избранной породой. Жестока она врожденной женской жестокостью, усугубленной тем, что всех не воспитывавшихся в монастырях считает чем-то вроде неодушевленных существ: она искренне удивилась бы, если бы ей сказали, например, что прислуга может обидеться. Она сочла бы такую прислугу чудовищным извращением и прогнала бы ее (кстати, горничных она шлепает по щекам, одновременно заливаясь слезами, ибо их ошибки считает нарочитыми оскорблениями своей нежной натуры).
Г-жа Каррэ-Ламадон истерична и бестактна. Если бы она не была хорошенькой женщиной, то ее присутствие было бы невыносимо. Она худенькая и стройная, следовательно, по понятиям того времени, тело ее не имеет полной прелести (тогда любили женщин с формами).
Успехом у мужчин она пользуется вследствие так называемого темперамента, то есть ясно видимой готовности на все, и на все с большим старанием, самоотверженностью и знанием дела. Короче — она стерва, и это основное. Хорошенькая стерва.
5. Г-н Каррэ-Ламадон. Богатый буржуа из мелких дворян, владелец нескольких бумагопрядильных фабрик. Получил их по наследству. Потомственный буржуа, уже лишенный тех явных стяжательных признаков, которыми богато наделены супруги Луазо. В то время медицина предписывала детям есть сырое мясо и пить вино Для укрепления организма. Вследствие такого кормления г-н Каррэ-Ламадон страдает камнями в печени и подагрой. Он любит сознавать себя больным и много занимается собственной особой. То обстоятельство, что его супруга изменяет ему, мало его беспокоит, ибо он склонен выполнять свои супружеские обязанности в минимальной степени, боясь излишества и дорожа своим здоровьем. Жена презирает его, он же любит ее по-своему, гордясь ее успехами.
Если супруги Луазо подобострастны по отношению к графской чете, то Каррэ-Ламадон держится с ними почти как с равными. Тем не менее ему льстит внимание графини. Пышку он не замечал бы, поглощенный собственной особой, если бы события не выдвинули ее на первый план. Пребывание в гостинице беспокоит его главным образом с точки зрения диеты. После еды он всегда с тревогой прислушивается к работе желудка, ожидая с его стороны всяких неприятностей. Он патриот по обязанностям, но если любовь к отчизне вынуждает его есть вместо цыпленка баранину, то это кажется ему чрезмерной жертвой. С прислугой он вежлив вследствие отсутствия характера. Больше всего он боится неприятностей. Он абсолютно лишен способности к активным действиям. Во всех отношениях он полная противоположность Луазо, в том числе и в отношении внешности. Если Луазо будет маленький и толстенький, то Каррэ-Ламадон должен быть худой и высокий.
6. Граф. Один из главнейших персонажей. Потомственный аристократ, притом отнюдь не разоряющийся, а, напротив, очень богатый. Самый богатый из всех. Владелец больших поместий и большого количества акций. Умный и спокойный самец, очень представительный и настолько уверенный в себе, что позволяет себе роскошь обходиться со всеми одинаково вежливо. Внешне между его обращением с Пышкой и, скажем, с Каррэ-Ламадон нет никакой разницы. Он старше Каррэ-Ламадон, ему уже за пятьдесят, но он настолько сохранился, так зачесывает свою полуседую шевелюру, так держит себя, что производит впечатление мужчины, не имеющего возраста, специальность стареющих самцов хорошего общества.
Если вначале он стоит как бы вне событий, то под конец он оказывается признанным главой коллектива буржуа. Его слово — решает. Каждое его движение рассчитанно и эффектно. Он обладает наиболее сильной волей из всех мужчин. Он умел сохранить достоинство в любой ситуации. С нашей точки зрения, его манеры несколько смешны: монокль, походка, красивые движения мягких рук, выдержанная, скупая мимика лица — все это носит, на наш сегодняшний взгляд, несколько театральный характер. Это чем-то чуточку похоже на Торрэнса в «Трусе». Ироническое отношение к эпохе должно быть подчеркнуто на этом ее высшем представителе.
В сцене уговаривания, когда граф неожиданно изменяет своей сдержанности, это должно произвести эффект внезапного разоблачения. На роль должен быть взят актер большого обаяния, ибо до половины картины граф производит эффектное впечатление почти положительного персонажа. Его жестокий, почти грубый эгоизм вырастает в полную меру только в финале.
7. Графиня. Уже немолодая, очень приятная на вид, мягкая, округлая, незаметная, благосклонная женщина. По происхождению буржуазка. Преклоняется перед мужем и обожает его. Абсолютно довольна своим положением и ничего иного не хочет. Любовников не заводит от лености, но на мужчин иногда поглядывает с вожделением. Она не жестока, она слишком для этого тетеха, но и не добра. Она сплошная благовоспитанная и вежливая умеренность. Вероятно, муж долго дрессировал ее. Она явно глупа, это преобладает надо всем. Может быть, она и поделилась бы с Пышкой кусочком в финале, но все не дают, и она не дает. То, что Пышка плачет, сначала даже несколько обеспокоило ее, но, поглядев на остальных, она уверилась, что так надо и, значит, все в порядке. С Каррэ-Ламадоном она флиртует по привычке, как старая полковая лошадь. Никаких видов на него она не имеет, да он и не слишком-то завидный кусок.
Манеры ее очень изысканны, но чуть менее подчеркнуты, чем у мужа, вследствие слабости характера. Такие графини живут с лакеями, потому что это просто, не нужно далеко ходить и нет никаких хлопот, а уважение и старание обеспечено.
8. Корнюдэ. Демократ. Отец содержал в Руане аптеку и оставил ему небольшое состояние. Окончив курс естественных наук и став бакалавром, Корнюдэ продал аптеку и предался демократизму. Развращенный парижской богемой, он абсолютно отучился делать что бы то ни было и научился долго и с пафосом говорить на любую тему. В течение девяти лет он спустил все состояние. Даже не в кутежах, а в примитивных выпивках, он стал типичным пивопийцей, завсегдатаем всех руанских пивных. Он тоже один из Пышкиных клиентов. Так как все десять лет он проповедовал идеи демократии и республиканства (за пивными столиками, где можно проповедовать все, что угодно), то теперь ждет от Республики награды в виде доходного и необременительного казенного местечка. Он совершенно серьезно считает, что его пивная деятельность была общественно полезной и что он потерял состояние ради Республики.
В смысле идейной характеристики это прообраз социал-демократа, это соглашатель, начиненный туманными идеями свободы, равенства и братства, не вкладывающий в эти идеи никакого конкретного содержания и готовый не очень дорого уступить их.
По натуре это добродушный, грубоватый и не слишком умный бурш, но привычка к позе, к говорению, к туманному энтузиазму совершенно развратила его. Он знает два состояния: или на трибуне, или хлещет пиво. Он настолько привык орудовать абстрактными истинами, что совершенно утерял ощущение обстановки и реальной жизни. Он не жалеет Пышку потому, что вообще отвык иметь дело с человеческими ощущениями. Это слишком мелко для него. Он любит пожрать, все равно что, любит женщин и не очень разборчив в качестве их (лишь бы пожирнее). Он произносит высокопарные фразы и одновременно щиплет Пышку за зад.
Корнюдэ некрасив, нечистоплотен и самовлюблен. Костюм его всегда обсыпан пеплом, а по бороде можно судить, что он ел с утра. В карманах у него склад скобяных и москательных изделий, между которыми попадаются также куски сахара и обрывки брошюр. Думает и движется он медлительно. По натуре он молчалив, если тема не имеет отношения к каким-нибудь высоким принципам.
Подобно графу, он обходится со всеми одинаково, но делает это не от аристократической вежливой снисходительности, а от полного, грубоватого равнодушия и сознания собственного умственного превосходства. При этом, повторяю, он не умен. В компании рафинированных буржуа он стоит на низшей ступени, даже супруги Луазо глубоко презирают его, отчасти, правда, побаиваясь, так как Республике только месяц от роду. То, что по морде влетает именно ему, наименее активному, в сущности, почти не участвовавшему в общей оживленной деятельности вокруг Пышки, — глубочайшим образом правильно, ибо такова судьба всякого соглашателя.
Внешность Корнюдэ — мешковатый, заросший бородой чуть не до глаз, с чуть отекшим от пьянства лицом. Ему за тридцать. У него брюшко, не очень большое и скрадывающееся благодаря росту и широким костям. Он совсем не похож на француза в обычном представлении (такая внешность была у французского журналиста шестидесятых годов Нестора Рокплана).
9. Старшая монахиня. Костлявая, мрачная старуха, очень безобразная, хотелось бы — рябая. Держится сдержанно и молчаливо. Широкая мужская походка, согнутые плечи, постоянно поджатые бледные и сухие губы. В сцене уговаривания внезапно прорывается ее подлинный темперамент, грубая и страстная напористость. Это замечательный оратор, — оратор иезуитской первоклассной школы. В своем монастыре эта монахиня не последнее лицо, и сквозь выработанную скромность, сдержанную почтительность в обращении с людьми проглядывает уверенная и грубовато-властная натура. Ест жадно и некрасиво. Молится сердито. Чем-то она похожа на г-жу Луазо, может быть, проглядывающей иногда жадностью.
10. Младшая монахиня. Прозрачное, туберкулезное лицо с огромными глазами, лицо почти красивое. Грустное, очень скромное лицо, освещенное изнутри глубоким пламенем затаенной страсти. Молится пламенно и сосредоточенно, но, задумавшись, начинает бормотать и креститься совершенно механически. Монастырь не угасил в ней пола. Ей импонирует граф. В минуты веселости она кидает на него недвусмысленные взгляды. Старшую монахиню почитает безмерно. На Пышку глядит не с омерзением, как старшая, а с глубоким религиозным ужасом и страстным греховным любопытством. Иногда, поймав себя на том, что она уже минуту с не совсем понятным ей самой волнением разглядывает эту женщину, живущую профессиональной любовью, младшая монахиня начинает поспешно креститься и торопливо хватается за четки. Каждый раз, когда на нее взглядывает граф, она краснеет и задыхается. Впрочем, все это, все эти внутренние переживания внешне скрыты выработанной, профессиональной скромностью, опущенными глазами, тихими движениями.
11. Немецкий офицер. Несмотря на свое большое значение для вещи, может быть охарактеризован очень коротко: это сентиментальный хам. Это уверенный в себе, наглый самец, презирающий всех штатских, а тем более французов. Он положительно не считает их за людей. У себя на родине он принадлежит к хорошему обществу, он прусский юнкер. Он привык к тому, что проститутка — ресторанная подстилка, предмет, не живое существо… Капризы Пышки принимает с холодным негодованием и считает их личным оскорблением. Сентиментален он отчасти потому, что это модно, отчасти же потому, что это свойственно его классовой и национальной природе. Сентиментальность его какая-то преувеличенная, чрезмерная и потому неправдоподобна. Она сочетается с холодной жестокостью. Эта самая влюбленная глуповатая жестокость — первое, что бросается в глаза. Ощущение неумолимости должно сопровождать каждое появление этого человека. Его наглые, прозрачные глаза почти никогда не меняют выражения, даже когда он вздыхает.
Походка гвардейская, немножко развинченная. Внешность подробно описана в сценарии и у Мопассана. Эти предписания, однако, не директивны. Возможны отступления, ибо сентиментальные хамы могут, разумеется, варьироваться по росту, а порода этих юнкеров была очень распространенна и стандартна, как автомобили Форда.
12. Немецкий солдат. Исключительно ответственная роль, хотя и маленькая по объему. Прежде всего это крестьянин, недавно взявший винтовку, это работающий человек, мешковатый. Он привык работать, привык делать что-то полезное. Его тяготит вынужденное безделие, он все время порывается помочь 'кому-нибудь, вообще занять как-то свои руки, занятые только бессмысленной винтовкой. Ему нравится горничная-француженка. Нравится не красотой, а здоровьем, тем, что настоящая работящая девка, хозяйка, похожая на немецких девок, с такими же красными, сильными руками, с таким же крутым задом. Пышке он сочувствует потому, что видел, как она доила корову, и потому, что ненавидит своего офицера и подозрительно относится ко всей компании буржуа. В Пышке он смутно чувствует свою. Все остальное, включая внешность и возраст, может варьироваться как угодно, необходимо только одно: чтобы это был немец и чтобы он обладал бесспорным обаянием, как ни мало присутствует он на экране, но он кончает картину, и зритель должен из картины запомнить его в числе самых первых.
13. Горничная. Это то, чем стала бы Пышка, если бы она не попала в город. Простая, здоровая, полная деревенская девушка. Она моложе Пышки и немножко похожа на нее и внешне и манерами.
14. Хозяин гостиницы. Тучный, ленивый, с хитрецой в глазах. Он заинтересован в том, чтобы Пышка сопротивлялась как можно дольше, ибо это дает ему постояльцев. Впрочем, он держится нейтралитета. Вид у него постоянно сонный, что не мешает ему видеть все очень хорошо и иногда действовать очень решительно.
15. Кучер. Тощий и унылый, как похоронный марш, когда разговаривает с господами или вообще находится при деле. Веселый и плутоватый, как только оказывается в своем обществе. Но для него свой парень.
Титр
1 сентября 1870 г. стотысячная французская армия была разгромлена под Седаном и взята в плен вместе с императором Наполеоном III.
«Во Франции была объявлена республика.
«Немцы быстро продвигались по Северной Франции, занимая города, захватывая целые области.
«Пышка.
«По рассказу де Мопассана […]
Часть первая
Худое, обросшее, бородатое лицо солдата во французской стрелковой кепи. Он смотрит на нас отсутствующим взглядом. Лицо колышется в кадре. Солдат идет.
Два одинаковых, одинаково колышущихся лица.
Три лица на переднем плане и за ним еще фигуры. Это плетется по грязной осенней дороге отрядик измученных до предела французов. Их человек 12–15.
Побежденные
Осенная голая дорога. Плетется вразброд, не соблюдая строя, отрядик. Один за другим проходят мимо люди.
Один из солдат остановился, набрал воздуха в грудь и на этом вздохе, медленно скорчившись, упал.
Вытаскивая сапоги из чвакающей грязи, проходят мимо остальные.
Идущий в шагах пяти позади сержант, не ускоряя шага, подошел к упавшему и деловито ударил его сапогом в бок.
Солдат поднял голову. Сержант ударил еще раз. Солдат встал, покачался, пошел на аппарат, закрывая кадр.
Грязная осенняя дорога. Уходит отрядик французов.
Еще дальше отрядик.
Худое, обросшее бородатое лицо солдата в немецкой каске. Солдат идет, глядя на нас невидящим взглядом.
Два лица.
Это плетется по той же самой грязной осенней дороге отрядик измученных до предела немецких солдат. Их человек 12–15.
Победители
Один за другим проходят мимо аппарата немцы, сохраняя подобие строя. Один из них остановился, набрал воздуха в грудь и на этом вздохе, медленно скорчившись, упал.
Проходят мимо остальные, вытаскивая сапоги из чвакающей грязи.
Идущий в шагах пяти позади усталый унтер подошел и деловито ударил его сапогом в бок.
Солдат встал, пошел на аппарат, закрывая кадр.
Грязная осенняя дорога. Уходит отрядик немцев.
Еще дальше отрядик.
Пустая, грязная осенняя дорога. Низкое, сырое, холодное небо. Курится в отдалении дымок.
Поворот другой дороги. В стороне, под деревом, курится костер, в котором догорает обод колеса, остатки повозки. У костра сидят, грея руки, два немца. Третий лежит лицом вниз. Не то он спит, не то умер. Вся группа дается как деталь пейзажа.
Еще какая-то дорога. Голое дерево. Чернеет что-то в стороне, на пустом поле.
Широкое, черное поле. Груда убранных павших лошадей. Простираясь к небу, торчат прямые, мертвые ноги. Валяется седло. Далеко в поле курится дымок.
Вновь пустая дорога.
Поворот дороги. Черное дерево. На дороге, около дерева наклонившаяся набок потрепанная коляска. Лошадь распряжена. Человек копошится около коляски.
Это кучер. Он возится со сломанным колесом. На приступочке коляски сидит полная молодая женщина в шляпке (Пышка). Она тревожно следит за кучером. Кучер бросает колесо, встает, пожимает плечами. Женщина всплескивает руками.
Она приподнимается, умоляюще глядя на кучера, наивно прижимая руки к груди. Ее глаза наливаются слезами, она говорит:
— Вы понимаете, что мне нельзя вернуться?
Кучер вздыхает и, повернувшись к Пышке спиной, живописно облокачивается о крыло коляски. Пышка, поглядев на него, вновь опускается.
Сломанное колесо.
Распряженная лошадь.
Подняв голову, слегка смущаясь, Пышка убедительно говорит кучеру:
— Я подралась с немецким офицером.
Кучер оглядывается на нее через плечо и вновь отворачивается. Пышка ждет.
Щипавшая траву лошадь повернула голову.
Повернулся кучер. Приподнялась, вглядываясь куда-то, Пышка.
По дороге, появляясь из-за поворота, идет отрядик. Впереди немецкий унтер в каске. За ним несколько немецких солдат, окружающих двух-трех пленных французов. Отрядик медленно движется на аппарат.
Проходят мимо аппарата немцы и французы. Они начинают подымать головы.
В кадр входит унтер, останавливается перед Пышкой.
Отрядик подошел к коляске. Конвоиры и пленники за спиной унтера. Немцы опускают ружья.
Унтер стоит перед Пышкой, внимательно оглядывая ее. Чуть заметная улыбка трогает его губы. Он спрашивает:
— Из Руана?
Пышка равнодушно кивает головой. «Документы», — говорит унтер и протягивает руку. Пышка встает, поворачивается спиной, нагибается и, приподняв платье, начинает искать документ в чулке.
Кучка пленных вперемежку с конвоирами серьезно смотрят на Пышкин зад. Один из этих пленных начинает улыбаться.
Это обросший, бородатый француз. Забытая, заржавленная улыбка раздвигает его губы. Он радостно говорит:
— Э, Пышка!
Пышка быстро оборачивается. Документ уже у нее в руке. Она вглядывается, одновременно передавая документ офицеру.
Француз улыбается, подмигивает, говорит что-то.
Пышка, вдруг просияв, радостно всплескивает руками.
(В кадре унтер, читающий документ.)
— Жужу, усатенький!
Унтер, оторвавшись от документа, быстро оглянулся, поглядывая на Жужу, опять на Пышку, махнул рукой и сказал что-то короткое и властное.
Отрядик медленно тронулся дальше. Оборачивается Жужу.
Пышка глядит ему вслед, машет рукой. Унтер возвращает ей документ. Не отрывая глаз от Жужу, Пышка: берет его.
Подумав секунду, унтер галантно ухмыляется, подкручивает ус и протягивает руку к Пышкиной груди. Пышка равнодушно, привычно отводит его руку, нисколько не задетая этим жестом. Унтер, вздохнув, поворачивается.
И быстро отходит. Пышка садится, глядя ему вслед. Но кучер трогает ее за плечо, и она поворачивается в другую сторону, приподымается.
Далеко на дороге движется колымага.
Ближе. Это дилижанс, нелепый, тяжелый. Четверка лошадей еле втаскивает его в гору. Кучер работает длинным хлыстом.
Лошади останавливаются, кучер, подергав вожжами, поднимается…
Слезает, идет.
Дилижанс сзади.
В кадр входит кучер с хлыстом. Он открывает дверцу. Через секунду в ней появляется взбешенный Луазо.
Дверца. Луазо яростно глядит вниз в направлении предполагаемого кучера. Он начинает вылезать, восклицая:
— Опять!
В дверце появляется Каррэ-Ламадон. Он раздражен еще больше. В нижней части кадра движется, выходя из кадра, голова Луазо. Каррэ-Ламадон жалко восклицает:
— Когда же мы будем в Тоте?
В дверце появляется Корнюдэ. Каррэ-Ламадон раздраженно говорит, глядя на него и продолжая спускаться:
— Вот она, ваша республика.
Корнюдэ невозмутимо спускается, необычно величественно. За его спиной уже появился граф. Он укоризненно говорит, обращаясь куда-то вниз, очевидно, кучеру:
— Вы, любезнейший, обещали приехать в Тот утром.
Граф, доканчивая фразу, спускается. За его спиной появляется женская головка.
Группа вылезших мужчин. Кучер пожимает плечами, вздыхает, идет.
Г-жа Каррэ-Ламадон, уныло поглядев по сторонам, бросает взгляд вниз, очевидно на мужчин, и, раздраженно сморщившись, захлопывает дверь.
Внутри дилижанса. На переднем плане две монахини в белых уборах. В глубине г-жа Луазо и графиня. Г-жа Каррэ-Ламадон садится рядом с ними.
Г-жа Каррэ-Ламадон тоскливо встряхивает головкой и сжимает виски ладонями. Она говорит (в кадре все три женщины):
— Боже мой, мы никогда не приедем.
Графиня вздыхает. Г-жа Луазо презрительно глядит в пространство. Все три женщины абсолютно неподвижны. Вдруг все они разом глубоко качнулись, за окнами поплыл фон. Женщины качнулись еще раз.
Три пары ног шлепают по грязи. Очень разнообразные ботинки и брюки. Разнообразные способы ставить ноги. В просветы видны тяжело месящие грязь колеса.
Трое мужчин (без Луазо) уныло шагают по грязи вплотную за колесами.
Вертится, меся грязь, колесо.
Кучер идет около лошадей. Луазо догоняет его, идет рядом, заглядывая в лицо.
Заглядывая флегматично жующему кусок хлеба кучеру в лицо, Луазо говорит:
— Вы понимаете, что мы не завтракали?
Кучер пожимает плечами, продолжая жевать. Луазо, подождав секунду, добавляет, шагая рядом с кучером:
— …и не ожидали…
Кучер заглядывает на Луазо и останавливается. Останавливается аппарат, кучер, подумав, протягивает Луазо кусок хлеба. Луазо оторопел. Сначала он не понимает, в чем дело. Потом гневно выпрямляется. Потом, воровато оглянувшись, берет хлеб. Во время этой сцены лошади продолжают двигаться. В конце сцены в кадр въезжает дилижанс. Отдав Луазо хлеб, кучер идет на аппарат.
Около сломанной коляски копошится Пышка. Она вытаскивает на дорогу какую-то корзину. Кучер машет рукой.
Трое мужчин шагают по грязи вплотную за колесами дилижанса.
Коляска. Пышка вытащила корзинку. В кадр входят грустные лошадиные морды.
Колеса остановились. Мужчины выходят из кадра.
На переднем плане лошади дилижанса. В просвет видны коляска, Пышка с корзиной. Оба кучера, стоящие рядом. В кадр входят Корнюдэ и Каррэ-Ламадон.
Корнюдэ вынул трубку изо рта, расплылся в улыбке, сказал:
— Э, Пышка.
Пышка быстро взглядывает на него, радостно всплескивает руками. В кадре появляется граф.
Из-за спины Корнюдэ и Каррэ-Ламадона неожиданно вынырнула голова любопытствующего Луазо. Он засунул остаток хлеба в карман, подмигнул, сказал:
— Э, Пышка.
Пришедшая в полный восторг Пышка еще оживленней всплескивает руками, уже раскрывает рот для приветствия и вдруг испуганно замирает.
Группа мужчин. Каррэ-Ламадон испуганно и торопливо машет руками, прижимает палец к губам, оборачивается через плечо на дилижанс, стоящий за ними.
Испуганно оглянулся Луазо.
Испуганно оглянулся величественный граф.
Хладнокровно оглянулся Корнюдэ.
Застыла с раскрытым ртом Пышка.
Дилижанс. Перед ним застывшая группа.
Внутри дилижанса в неподвижном оцепенении сидят женщины. Г-жа Каррэ-Ламадон, нервно передернув плечами, идет к двери.
Распахивает дверь наружу и застывает.
На дороге перед дилижансом столпилась взволнованная группа. Каррэ-Ламадон закрывает своим телом вход. Перед ним кучер в коляске с корзинкой. Рядом граф. Растерявшаяся Пышка стоит за их спинами с саквояжем. В кадре кроме них Луазо и кучер дилижанса.
Каррэ-Ламадон раскинул руки крестом, словно говоря: «Вы войдете сюда через мой труп». Он все время отрицательно качает головой, говорит:
— Это невозможно…
В кадре Каррэ-Ламадон, кучер коляски, граф. Кучер растерянно поворачивается к графу. Граф, величественно склоняясь к нему, говорит:
— Мы едем с женами, милейший…
Вся группа, стоящая перед дилижансом, вдруг подымает головы. Г-жа Каррэ-Ламадон стоит в дверях. Пауза смущения. Кучер коляски, решительно пожав плечами, подымает корзину, делает шаг к двери. Г-жа Каррэ-Ламадон захлопывает дверь.
Графиня и г-жа Луазо испуганно глядят на взволнованную г-жу Каррэ-Ламадон, нагнувшуюся к ним. Она не может заговорить от наплыва чувств. Вдруг все три женщины оборачиваются.
Дверь распахивается. В дилижанс влетает корзина, ложащаяся под ноги испуганно крестящихся монахинь. Затем влетает саквояж и медленно вслед за саквояжем появляется Пышка.
По лесенке дилижанса вслед за Пышкой подымается трясущийся от злости Каррэ-Ламадон. Он оборачивается и яростно шипит стоящему внизу невозмутимому Корнюдэ.
— Вот она, ваша республика.
Корнюдэ величественно пожимает плечами. Граф берется за ручку и, презрительно оглядев Корнюдэ с ног до головы, лезет вслед за Каррэ-Ламадоном.
Оба кучера, стоящие рядом на дороге, серьезно смотрят куда-то, очевидно, на лезущих. Потом, взглянув Друг на друга, спокойно кивают головами. Кучер дилижанса выходит из кадра.
Дилижанс трогается. Отъезжая, он открывает сломанную коляску, распряженную лошадь. На переднем плане неподвижная спина кучера коляски. Дилижанс выезжает из кадра.
Уезжает дилижанс.
Дальше дилижанс.
Еще дальше дилижанс.
Кучер коляски зевнул, подошел к сломанному колесу, нагнулся к нему и сел на корточки.
Распряженная лошадь.
Часть вторая
Проезжает мимо аппарата дилижанс (взято в профиль).
Проезжает на аппарат дилижанс (по диагонали справа налево).
Проезжает на аппарат дилижанс (по диагонали слева направо).
Проезжает на аппарат Дилижанс (по диагонали справа налево, вверх).
Проезжает на аппарат дилижанс (по диагонали справа налево, вверх).
Внутри дилижанса, в бледном сумраке качаются головы десяти путешественников. Пышка пытается засунуть корзину под скамейку. (Кадр взят от двери. Пышка на переднем плане.)
Одно за другим проходят перед аппаратом лица пассажиров дилижанса. Рядом с Пышкой Корнюдэ, он смущенно поглядывает на соседку. Каррэ-Ламадон нейтрально глядит в потолок, граф внимательно разглядывает свои ногти, бросая косые взгляды на Пышку, а Луазо возбужденно вертится под уничтожающим взглядом супруги. Г-жа Луазо негодует так, что поднятый корсетом бюст ходит ходуном. Аппарат задерживается на ней. Г-жа Луазо шипит:
— Проститутка…
И вновь перед нами всплыли лица, на этот раз пассажиров левой, стороны. Здесь сидят женщины. Рядом с оглядывавшейся, похожей на унтер-офицера г-жой Луазо сидит замершая от испуга глуповатая графиня. Затем г-жа Каррэ-Ламадон, откинувшаяся назад, широко открывшая глаза и раздувшая ноздри. Испуганно бормочущая, крестящаяся безобразная старшая монахиня, и, наконец, младшая, тоже крестящаяся и бормочущая, не спускающая с Пышки затуманенного взгляда. Круг закончен у двери, от которой он начался.
Вновь аппарат вернулся к Пышке. Она задвинула наконец корзину под скамейку, выпрямилась, поправила шляпку, скромно улыбнулась, сказала:
— Здравствуйте.
В кадре все дамы, Луазо. Никто не отвечает Пышке. Наоборот, дамы вздрагивают, как будто это приветствие еще больше оскорбило их. Г-жа Луазо поджимает губы. Г-жа Каррэ-Ламадон негодующе передергивает плечиками. Графиня, сидящая с закрытыми от полноты чувства глазами, открывает их и стонет:
— Какой позор.
Улыбка сходит с лица Пышки. Она смущенно исподлобья оглядывает пассажиров и покорно отворачивается к дверному окошку. Она, очевидно, привыкла к оскорблениям.
И вновь поплыли перед нами лица женской стороны дилижанса, начиная с монахинь. Пассажиры медленно успокаиваются, и каждое следующее входящее в кадр лицо все более равнодушно. Покачиваются головы. Панорама заканчивается на Луазо. Аппарат задерживается. Луазо залез в карман и вдруг оживился, оглянулся по сторонам, вынул осторожно руку из кармана.
Рука. В руке огрызок недоеденного хлеба.
Луазо еще раз оглянулся и быстрым движением сунул хлеб в рот.
Начал жевать, стараясь делать это как можно незаметнее. Пошел аппарат. Граф. Он тупо гладит в пространство. Вдруг заметил жующего Луазо. Оживился. уставился, вставил в глаз монокль. Пошел аппарат. Каррэ-Ламадон. Он тоже заметил жующего Луазо. Оживился, облизнул губы. Корнюдэ. Он уже видит. Он вынул трубку изо рта. Проглотил слюну, наклонился вперед.
Торопливо жует, давится Луазо. Жена глядит ему в рот, невольно повторяя жевательные движения.
Уставились на него графиня и г-жа Каррэ-Ламадон. Они глядят укоризненно и обиженно.
Монахини глядят в сторону Луазо… Старшая крестится, жуя сухими губами, младшая широко открыла глаза.
В кадре трое мужчин на продольной скамейке, Луазо, г-жа Луазо.
Луазо, давясь, проглатывает наконец свой хлеб. Принимает нарочно безразличное выражение лица. Медленно успокаиваются мужчины, отворачиваются, все еще кидая искоса взгляды на Луазо. Корнюдэ вновь взял трубку в рот. Граф выронил монокль.
Успокаиваются женщины.
Чтобы подчеркнуть, что все в порядке, что ничего не произошло, Луазо притворно зевает. Но это заразительно. Вслед за ним зевает его сосед Каррэ-Ламадон.
Зевает, покрывая мелкими крестиками рот, старшая монахиня и заражает свою соседку, г-жу Каррэ-Ламадон.
Широко разевает пасть в голодном, отчаянном зевке Корнюдэ.
Тоскливо зевает графиня.
Разевает пасть, с ненавистью глядя в пространство, г-жа Луазо.
Зевает, прикрыв рот рукою, граф.
Зевает младшая монахиня.
Отчаянно зевает Луазо, завершая круг, начатый им же. Зевнув, он застывает в полном унынии.
Вновь все сидят, покачиваясь в голодном, тупом отчаянии. (Кадр от двери, в кадре скамья мужчин, супруги Луазо, графиня.)
Пышка, сидевшая спиной к соседям и смотревшая в окно, нагнулась, взялась за корзину, оглянулась и вновь выпрямилась, отвернулась к двери.
Сидящие же напротив монахини вдруг обе разом зевнули, покрывая мелкими крестиками рот. Аппарат пошел. Зевнула г-жа Каррэ-Ламадон, зевнула графиня, отчаянно зевнула г-жа Луазо, с ненавистью оглядываясь по сторонам.
Разверстая пасть г-жи Луазо.
И еще не закрыла она пасть, как зевнул Луазо, аппарат пошел, зевнул граф, зевнул Каррэ-Ламадон, зевнул Корнюдэ, и аппарат вернулся к Пышке, все еще глядящей в заднее окошечко.
Глядящая в окно Пышка вдруг пожимает плечами, решительно нагибается, вытаскивает из-под скамейки корзину, снимает салфетку. В корзине видны свертки, горлышки бутылок.
(В кадре левая часть дилижанса, кроме Пышки.) Мужчины, замечая по очереди корзину, приходят в необыкновенное волнение, поворачиваются, начинают ерзать. Луазо и Корнюдэ судорожно отворачиваются, отворачиваются и вновь поворачиваются к Пышке.
Сразу очнулись все три дамы. Переглянулись. Искоса глядят. Монахини крестятся. Старшая жадно уставилась, делая жевательные движения, облизывая губы. Младшая широко открыла глаза.
Пышка скромно ест цыпленка.
Взволнованные Корнюдэ, граф и Каррэ-Ламадон. Корнюдэ переживает каждый кусок, который кладет в рот Пышка. Граф подчеркнуто хладнокровен. Каррэ-Ламадон пытается следовать его примеру, но это не выходит, это свыше его сил.
Дамы с ненавистью глядят на Пышку. Г-жа Луазо вся трясется от негодования. Во взгляде г-жи Каррэ-Ламадон столько яда, что, кажется, она сейчас убьет Пышку.
Луазо нагибается вперед, он что-то хочет сказать, но не решается. Вновь откидывается назад, перебирает в воздухе пальцами.
Скромно ест Пышка.
Луазо, вдруг решившись, судорожно облизнув губы, нагибается вперед и очень сладко говорит:
— Как вы предусмотрительны, сударыня.
Соседи Луазо быстро взглядывают на него и вновь отворачиваются.
Пышка, оторвавшись от еды, любезно и торопливо берет миску, поспешно протягивает ее, с улыбкой говоря что-то.
Луазо, галантно наклонившись, нагибается вперед, его рука выходит за кадр и возвращается с цыплячьей ножкой. Сев, еще раз галантно поклонившись, Луазо быстро оглядывает ножку и вдруг жадно вгрызается в нее.
Мужчины мучительно вздохнули, не в силах глядеть на это зрелище счастья. Корнюдэ налитым кровью глазом покосился на Луазо.
Мучительно вздохнули и переглянулись мужчины. Пышка, нагибаясь вперед, вошла в кадр и протянула им миску, с любезной и почтительной улыбкой говоря что-то. Монахини быстро кивнули головами и, торопливо перекрестясь, схватили по куску. Пышка откинулась назад, выходя из кадра.
Она ставит миску. Сидящий рядом Корнюдэ, шевеля в воздухе пальцами, шевеля бородой, раскрыв рот, ничего не видя и не замечая, кроме цыпленка, тянется к миске, не успев даже попросить. Пышка торопливо кивает головой. Корнюдэ берет и одновременно, уже после Пышкиного кивка, кидает на нее вопросительный взгляд. Не дожидаясь разрешения, он хватает крылышко и впивается в него. Каррэ-Ламадон с отвращением взглядывает на него.
Луазо уплетает цыпленка, кивая жене головой, толкая ее локтем, приглашая ее последовать его примеру. Та, еще сдерживаясь, чтобы не разразиться руганью на каждый толчок, отрицательно трясет головой. Она вся дрожит от злости и бессильной ярости.
Но г-жа Каррэ-Ламадон и графиня почти уже не в силах негодовать. На их лицах явно написано сильнейшее страдание. Они стараются не глядеть в сторону Пышки. В кадре ест старшая монахиня. Ест жадно, торопливо.
Луазо продолжает есть, пихает жену локтем и подговаривает. И опять она на каждый толчок отрицательно трясет головой.
Граф и Каррэ-Ламадон прилагают все усилия, чтобы не глядеть на жующего Корнюдэ, борода которого ходит ходуном от удовольствия. Каррэ-Ламадона буквально тошнит от такого соседства.
Луазо уже приготовился очередной раз толкнуть жену, но та, вдруг схватившись обеими руками за живот, со стоном кивнула головой. Луазо немедленно с любезной улыбкой склонился вперед, прося кусочек для жены.
Мимо отчаянно глядящих в потолок графа и Каррэ-Ламадона нагибается вперед Луазо, его рука выходит за кадр и возвращается с блюдом мяса.
Над носом у побледневших от тоски графини и Каррэ-Ламадона проносится блюдо с мясом и оказывается на коленях г-жи Луазо, которая мрачно накидывается на мясо, даже не поблагодарив.
Яростно работает Корнюдэ, держа в одной руке кусок мяса, в другой кусок хлеба. Каррэ-Ламадон близок к обмороку. Он готов убить этого неопрятного, грубого, пошлого демократа.
Едят монахини.
Ест Пышка.
Жрет г-жа Луазо.
Уплетает г-н Луазо.
Еле успевают поворачивать головы граф и Каррэ-Ламадон, мимо которых проносится пища. Каррэ-Ламадон мечет взоры ненависти в сторону Корнюдэ.
Г-жа Каррэ-Ламадон вдруг со вздохом падает без чувств на плечи испуганной графини.
Вскочил супруг. Застыл граф.
Застыли супруги Луазо, испуганно глядя, машинально дожевывая куски.
Застыл, разинув рот, Корнюдэ, зажимая в руке кусок цыпленка.
Застыла в испуге Пышка.
Г-жа Каррэ-Ламадон лежит без чувств на плече графини. Каррэ-Ламадон, сидя перед ней на корточках, в панике тормошит ее, кричит:
— Помогите… Помогите… же.
Никто из находящихся в кадре не помогает. Супруги Луазо сидят, растерянно глядя по сторонам, зажимая в руках цыплячьи ножки и крылышки. Г-жа Каррэ-Ламадон (в правой части кадра) продолжает лежать без чувств. В кадр наклоняется старшая монахиня с бокалом вина в руке.
(В кадре монахиня, г-жа Каррэ-Ламадон и Каррэ-Ламадон у ног супруги.) Старшая монахиня подымает голову г-жи Каррэ-Ламадон, вливает ей в рот несколько капель вина. Молодая женщина открывает глаза, судорожно вздыхает, слабо улыбается. Старшая монахиня сурово поворачивается на аппарат, говорит:
— Это от голода.
(В кадре та же группа и графиня.) Сказав реплику, старшая монахиня сурово садится. Графиня смущенно отворачивается, г-жа Каррэ-Ламадон откидывается назад. Каррэ-Ламадон подымается с корточек и выходит из кадра, очевидно, садясь на свое место. Все действия одновременны. Все смущены, как будто их уличили в чем-то нехорошем.
Пышка, сидевшая с куском цыпленка на вилке и испуганно глядевшая на происходящее, заволновалась, засуетилась, схватила блюдо, но, не решившись протянуть его, только приподняла. Она смущенно бормочет:
— Ах, боже мой, да если бы я смела предложить это нашим господам.
Пышка с блюдом в руках напряженно и испуганно ждет ответа, смущаясь своей собственной смелости.
(В кадре Луазо, граф, г-жа Луазо.) Луазо встрепенулся, энергично махнул рукой, горячо заговорил:
— Черт побери, все люди братья, к чему церемониться.
(Та же группа со включением Каррэ-Ламадона.) Граф и Каррэ-Ламадон дипломатично и слегка смущенно молчат. Супруги Луазо с кусками в руках ждут ответа.
Графиня и г-жа Каррэ-Ламадон переглядываются, смущенно молчат.
Ждет Пышка с блюдом в руках. Застыл Корнюдэ.
Ждут монахини с кусками в руках.
Луазо энергично толкает графа локтем и подмигивает ему: «Да соглашайтесь, мол». Граф нейтрален.
Г-жа Луазо точно так же кивает графине «Соглашайтесь, мол, не церемоньтесь».
Луазо, граф, Каррэ-Ламадон, Луазо продолжают прежнюю игру. Каррэ-Ламадон вопросительно смотрит на графа. Граф выпрямляется. Луазо и Каррэ-Ламадон застыли. Откашлявшись, граф вставляет в глаз монокль, секунду испытующе смотрит в сторону Пышки, величественно склоняется и с любезной, снисходительной улыбкой изрекает:
— Мы, сударыня, принимаем ваше предложение.
Просияли Луазо и Каррэ-Ламадон, особенно Каррэ-Ламадон.
Просияла Пышка, поспешно протянула блюдо за кадр.
Просияли монахини.
Улыбнулись графиня и г-жа Каррэ-Ламадон.
Несколько рук погрузились сразу в корзину.
Граф получил в руки блюдо.
Графиня приняла передаваемый кусок цыпленка и булочку.
Жует рот, сверкают глаза.
Жует рот, сияет радостно лицо.
Рука лезет в корзину.
Рот.
Рот.
Рука лезет в корзину.
Рот.
Руки, руки, руки лезут в корзину, выхватывая из нее свертки, куски, бутылки.
Пустая корзинка. Рука медленно бросает в нее скомканную салфетку.
Пышка, оживленная, смеющаяся, задвигает корзинку ногой под скамейку.
Дамы. Они сыты и довольны. Только г-жа Луазо угрюма, как всегда. Графиня любезна, покойно и добродушно говорит:
— Я лучше умру, чем подам немцу руку.
(Графиня, г-жа Луазо, граф.) Луазо, ковыряя в зубе, глядя на мир маслянистыми глазами, произносит:
— Это настоящие свиньи, их нужно уничтожить.
(Луазо, граф, Каррэ-Ламадон.) Каррэ-Ламадон борется с дремотой. Граф покойно произносит:
— Франция еще отомстит за себя.
(Граф, Каррэ-Ламадон, Корнюдэ.) Корнюдэ, величественно выпрямившись, подтверждает:
— Ненависть к врагу — это долг гражданина.
(Корнюдэ, Пышка.) И, сказав эту тираду, он осторожно запускает руку назад. Пышка, восторженно слушающая, впитывающая эти патриотические речи, вдруг вздрагивает, глядит на Корнюдэ. Но он сидит как ни в чем не бывало. Рука уже вновь появилась на колене. Пышка вновь приготовилась слушать патриотические речи, которые нравятся ей своей возвышенностью.
Монахини. Старшая отрывается от четок, от сонного бормотания, чтобы сказать сухими губами:
— Бог покарает их за злодеяния.
(Старшая монахиня, г-жа Каррэ-Ламадон.) Хорошенькая г-жа Каррэ-Ламадон, вздохнув, лепечет:
— Когда я вижу немца, мне делается дурно от отвращения.
И, пролепетав, закрывает глазки. (Таким образом кадр завершает круг, пройденный по дилижансу, круг, в котором каждый является звеном, сцепленным крайними лицами.)
Пышка подается вперед, ей хочется вставить слово, хочется показать, что и она тоже может быть патриотом, хочется сравняться с этими важными господами. Она открывает рот и, не зная что сказать, вдруг выпаливает:
— А я подралась с немецким офицером.
Она оглядывается, не зная еще, как будет принято ее сообщение. Но ее сосед Корнюдэ благосклонно кивает головой.
Кивает головой граф. Раскрывает глаза Каррэ-Ламадон и, ничего не поняв, вновь закрывает. Кивает одобрительно головой сонный Луазо.
Кивают головой г-жа Каррэ-Ламадон и благодушно дремлющая графиня. Г-жа Луазо презрительно щурится.
Ободрившаяся Пышка энергично добавляет (ей самой поступок начинает казаться патриотическим, она ужасно хочет выиграть во мнении этих господ):
— Я. вцепилась ему в бороду.
Корнюдэ величественно произносит:
— Браво, гражданка.
Рука его исчезает, и сияющая Пышка вдруг вздрагивает, глядя на него.
Но рука уже вновь лежит у Корнюдэ на колене. Он благодушен. Пошел аппарат. Совсем дремлет Каррэ-Ламадон. Роняет и вновь вставляет в глаз монокль борющийся с дремотой граф. Луазо с трудом открывает слипающиеся глаза, бормочет:
— Их нужно резать, как свиней…
Аппарат пошел дальше. Дремлет, выпрямившись, презрительно поджав губы, г-жа Луазо. Сонно улыбается графиня. Головка г-жи Каррэ-Ламадон клонится набок. Бормочут, бормочут, бормочут, крестятся и бормочут монахини. В кадре наплывом возникает вертящееся колесо дилижанса.
Вертится колесо дилижанса, меся грязь.
На аппарат справа налево проезжает четверка лошадей, и громада дилижанса закрывает кадр.
На аппарат слева направо проезжает четверка лошадей, и громада дилижанса закрывает кадр.
Отъезжает от аппарата громада дилижанса. Месят колеса грязь. Дальше стал отъезжающий дилижанс.
Еще дальше стал дилижанс.
Совсем маленький виден он далеко впереди на пустой дороге. Он исчезает за поворотом.
Часть третья
Ночь. Фонарь. Поблескивает вывеска.
Панорама вниз. Ярко освещены фонарем плоская фуражка и неподвижное лицо немецкого офицера в кителе.
Около двери гостиницы, под фонарем, стоит немецкий офицер. Он стоит, опираясь на саблю, подрыгивая ляжкой, позируя себе самому.
Двор тонет в полумраке. Из темноты вырываются контуры массивного здания. Ярко выделяется освещенная фигура офицера у двери. В кадр въезжает, заворачивая, четверка лошадей дилижанса.
Останавливаются лошади.
Дверь, офицер, дилижанс у двери. Офицер совершенно неподвижен. В кадр входит кучер с ручным фонарем. Он открывает дверь дилижанса и поднимает фонарь.
Кучер, стоя у открытой двери дилижанса, направляет свет фонаря внутрь.
В темную внутренность дилижанса падает яркое пятно света, выхватывая из темноты два лица. Это граф и Луазо. Они сидят, трогательно прижавшись друг к другу. Пятно света падает дальше.
Движущееся пятно света выделяет других двух спящих: это Корнюдэ и Каррэ-Ламадон. Фабрикант доверчиво положил голову на плечо бородатого демократа.
Пятно света упало на спокойно спящую, улыбающуюся во сне Пышку. Ушло.
Теперь из темноты возникло лицо г-жи Луазо, даже во сне сохраняющей брезгливое выражение.
Передвинувшись, оно осветило спящих графиню и г-жу Каррэ-Ламадон. Хорошенькая фабрикантша медленно приоткрыла глаза, уже собралась зевнуть, уже поднесла руку ко рту, и вдруг глаза ее сразу широко открылись, она в испуге откинулась назад.
В ярком кругу света, под фонарем, стоит немецкий офицер, опираясь на саблю, подрыгивая ляжкой.
Пятном света выделены лица супругов Луазо. Луазо уже не спит на плече графа. Он сидит выпрямившись, широко открыв глаза. Он нагибается вперед и тотчас в испуге откидывается назад:
— Пруссак.
Граф и Каррэ-Ламадон одинаково встревожены. Каррэ-Ламадон испуганно держит графа за руку. Граф неторопливо выпрямляется, принимает холодно достойный вид. Поглядев на него, Каррэ-Ламадон тоже выпрямляется, выпускает его руку. Пятно света передвигается…
Освещается лицо удивленной, еще не вполне проснувшейся Пышки. Она оглядывается и принимает точно такое же холодно-достойное выражение лица, какое только что принял граф. Она явно копирует его. Она делает точно такое же движение рукой.
Офицер коротко кивает головой, как бы приглашая
пассажиров вылезти.
Из дилижанса неторопливо, холодно вылезает граф, подает руку графине. Кучер все еще держит фонарь.
С холодным достоинством проходит патриотический граф мимо офицера в дверь. Тот не глядит на графа, вновь кивает.
Из дилижанса не совсем уверенно вылезает Каррэ-Ламадон, подает руку супруге. Кучер держит фонарь. Он с холодным достоинством, которое не вполне ему дается, проходит мимо офицера в дверь. Офицер повторяет кивок. Проходит Луазо, который при всем достоинстве, проходя мимо офицера, стыдливо и воровато прикасается к своему котелку. Проходят вслед г-жа Луазо, обе монахини. Пауза. Офицер подымает брови, подчеркнуто повторяет кивок.
На ступеньках дилижанса, слегка нагнувшись вперед, пристально и хмуро глядя, неподвижно стоит Пышка. Кучера уже нет.
— Их нужно резать, как свиней…
Ждет офицер.
Пышка, окончательно подражая графу, подражая всем патриотам, спускается, вздернув голову, презрительно поджав губы. За ее спиной появляется Корнюдэ.
Мимо офицера с подчеркнутой враждебностью, нагло посмотрев на него, проходит Пышка. Офицер поворачивается ей вслед, внимательно глядит, не обращая внимания на входящего в кадр Корнюдэ, у которого пропал даром великолепный трагический протест. Потеряв вдруг всю монументальность, Корнюдэ пожимает плечами и лениво проходит вслед за офицером. Пустая дверь.
Подняв в руке свечу, усиленно кланяется кому-то мрачный, тучный человек — хозяин гостиницы.
Мимо кланяющегося хозяина проходит, сохраняя вызывающий вид, Пышка. (Сзади в перспективе видна кухня и пассажиры, частично севшие, частично стоящие.) Вслед за Пышкой проходит офицер. Хозяин тяжело поворачивается, идет за офицером. В кадре возникает спина Корнюдэ.
В кадре часть кухни, 2–3 стула. Они пусты, хотя в кадре подальше стоят путешественники. (Супруги Луазо, монахини.) В кадр входит Пышка, демонстративно садится на один из стульев, откидывается, закидывает ногу на ногу (для того времени большая вольность). Следом за ней входит офицер. Останавливается, окидывает ее внимательным наглым взглядом. Пышка еще выше вздергивает голову. Проходит дальше Пышки.
В кадре тяжелый, дубовый стол. Входит офицер, живописно и самоуверенно опирается ладонью о стол. За ним, как ординарец, входит тучный хозяин со свечой. Офицер, медленно поворачивая голову, глядит.
Группа пассажиров. Чета Каррэ-Ламадон и графская чета. Все четверо чуточку испуганы.
Офицер взглянул в сторону Пышки, внимательно поглядел.
Пышка еще независимее вздергивает голову. Она явно решила показать себя перед этими господами патриоткой и усиленно, не вполне естественно подчеркивает это.
Офицер, окончив осмотр, как бы подведя какой-то итог, поднимает брови, коротко кидает: «Документы».
Луазо быстро встает со стула, идет мимо Пышки. За ним г-жа Луазо.
Офицер у стола. В кадр входят супруги Луазо. Луазо подает документ. Офицер разворачивает.
Французский текст документа.
Русский текст документа: «Дано сие г-ну Николаю Луазо, оптовому виноторговцу, и его супруге Эрнестине в том…»
Луазо с супругой, напряженно ждущие.
Продолжение текста: «…в том, что им разрешается выезд на расположение прусских королевских войск, с целью совершения коммерческих операций. Командующий 4 армией, генерал-майор Эрнст фон Цвишау».
Офицер возвращает документ, и супруги Луазо отходят и на их месте сразу оказываются супруги Каррэ-Ламадон. Офицер берет документ.
Французский текст документа.
Русский текст: «Дано сие г-ну Александру Каррэ-Ламадон, владельцу хлопчатобумажных фабрик, и его супруге…»
Каррэ-Ламадон с супругой, холодно независимые.
Текст: «… и его супруге Елизавете в том, что им разрешается выезд…»
Офицер возвращает документ, и супругов Каррэ-Ламадон сменяет стоящая наготове графская чета, держащаяся с вежливым достоинством. Офицер берет документ.
Французский текст.
Русский текст: «Дано сие г-ну Эдмонду Луи Гюбер де Бревиль, живущему с доходов от собственных поместий…»
Графская чета. Максимальная гордость и презрение.
Текст: «… и его супруге Каролине в том…»
Офицер возвращает документ, и супругов де Бревиль сменяет Корнюдэ. Офицер небрежно берет документ.
Французский текст.
Русский текст: «Дано сие г-ну Филиппу Корнюдэ, бакалавру естественных наук…»
Корнюдэ стоит, заложив руку за борт сюртука.
Офицер возвращает документ, и Корнюдэ сменяют монахини. Старшая монахиня, перекрестясь, протягивает документ. Но офицер небрежным жестом отстраняет его: «Не нужно, мол. Так вижу». Монахини отходят. Офицер ждет.
Сидит Пышка, заложив ногу за ногу. В кадр входит испуганный Луазо.
Офицер поднял брови, постучал пальцем по столу.
Пышка, поглядев в его сторону, вытаскивает из-за пазухи документ и, поглядев на Луазо, подает ему.
Офицер невозмутимо ждет. В кадр входит Луазо, передает документ. У него чуточку смущенный вид. Офицер разворачивает.
Французский текст.
Русский текст: «Дано сие крестьянке Елизавете Руссо, живущей от собственных занятий, официально разрешенных полицией гор. Руана…»
Офицер отрывается от документа, глядит. (В кадре Луазо.)
Пышка встает.
Офицер вновь заглядывает в документ. Потом, обернувшись к Луазо, спрашивает:
— Когда едете дальше?
Луазо, протягивая руку к документу Пышки, поспешно отвечает:
— Завтра утром.
Офицер, не отдавая документа, кивает головой («Можете, мол, идти»). В кадр входит сохраняющая независимое выражение лица, продолжающая копировать патриотов Пышка. Луазо выходит из кадра вместе с хозяином.
Пассажиры один за другим выходят из кухни. (Луазо, г-жа Луазо, обе монахини, г-жа Каррэ-Ламадон.)
Пышка стоит около офицера, который все еще изучает ее документ.
Из дверей, ведущих на кухню, выходят вереницей сразу повеселевшие путешественники.
Сидящая у камина горничная, молодая здоровая крестьянка в фартуке, встает и приседает в реверансе. В кадр входит Корнюдэ. Он отдает какие-то распоряжения. Горничная приседает, выходит.
Путники разбрелись по залу. Они оглядываются. Супруги Луазо изучают тарелки, висящие на стене. Г-жа Каррэ-Ламадон пробует пианино.
Клавиши застревают. Г-жа Каррэ-Ламадон, смеясь, вытаскивает их.
У камина уже стоят, весело грея зады, подняв полы сюртуков, трое мужчин. Вдруг все трое оборачиваются.
Из дверей кухни быстро выходит взбешенная Пышка. Она останавливается, сжимая кулаки. Она яростно бормочет, оглядываясь назад:
— Ах, мерзавец.
Встревоженный граф и Каррэ-Ламадон быстро подходят к Пышке, но она, не давая им времени задать вопрос, приняв холодно-достойный вид, отрицательно качает головой.
— Это вас не касается.
Из дверей кухни, находящейся на заднем плане, выходит немецкий офицер. Он идет прямо на группу. Заметив его, граф и Каррэ-Ламадон торопливо отступают, давая ему дорогу. Пышка демонстративно отворачивается, она настолько вошла в роль, что, пожалуй, и впрямь начинает чувствовать себя патриоткой.
Офицер идет через гостиную, провожаемый общими взглядами. Идет немецкой, гвардейской походкой.
Горничная стоит с кружкой пива перед Корнюдэ, сидящим у камина. Но Корнюдэ не берет пива, он гордо смотрит…
… на офицера, подымающегося по лестнице.
Офицер, поднявшись снизу по лестнице, входит в свою комнату, первую от входа.
Пассажиры все еще смотрят на лестницу, по которой ушел офицер.
Граф и Луазо переглядываются. Луазо, вдруг улыбнувшись, подмигивает графу. (В кадре взволнованная Пышка.)
Граф тонко улыбается.
Ночь. Двор. Посреди двора черной массой возвышается распряженный дилижанс. Силуэты строений.
Часть двора, навес, лошадиные крупы. Фонарь. Кучер, сидя на корточках, подняв ногу лошади, осматривает копыто. В кадр входит немецкий солдат в мундире и каске. Он молча стоит, поглядывая на кучера. Кучер поднимает голову.
Солдат серьезно и внимательно глядит. Потом не совсем уверенно улыбается.
Кучер улыбается в ответ.
Улыбнувшись смелее, солдат делает шаг вперед, присаживается на корточки рядом с кучером. Берет копыто, внимательно осматривает, щупает, говорит что-то.
Сидя рядом на корточках, немец и француз улыбаются друг другу. Кучер похлопывает немца по плечу. Немец, улыбнувшись еще шире, отвечает тем же.
Кучер вынимает трубочку. Немец вынимает кисет.
На первом плане сверкающие сапоги немца, поставленные около двери. Коридор. Лестница вниз. На лестнице появляется рука со свечой, затем выходит снизу вся фигура хозяина, идущего на аппарат.
Хозяин, дойдя до двери немца, останавливается. По лестнице поднимается Корнюдэ. Хозяин прижимает палец к губам. Корнюдэ осторожно, на цыпочках идет мимо двери немца. Идущая вслед за ним Пышка обгоняет его, входит в свою комнату и захлопывает дверь. Корнюдэ, глядевший ей вслед, взглядывает на хозяина, вдруг выпрямляется и гордо следует по коридору до ее двери. Останавливается. Теряет монументальность, оглядывается на хозяина.
Хозяин у двери немца. Спокойно зевает.
Корнюдэ мнется около двери, оглядывается по сторонам. В другом конце коридора открывается дверь. Выглядывает Луазо.
Корнюдэ видит его.
Луазо ставит ботинки около двери. Он в брюках со спустившимися помочами. Он замечает Корнюдэ, смотрит, почесываясь.
Корнюдэ поглядел на хозяина, на Луазо, отходит от двери и величественно следует дальше по коридору. Хозяин поворачивается, идет вниз.
Луазо стоит в дверях, притворно позевывает. Мимо проходит Корнюдэ. Луазо провожает его взглядом.
Корнюдэ входит в свою комнату.
Луазо ухмыляется, закрывает дверь.
Пустой коридор. Почти у всех дверей валяются ботинки, выставленные для чистки. Открывается одна из дверей, граф выставляет вторую пару ботинок, он стоит в дверях, задумчивый, изящный, а между тем открывается другая дверь, и выставляет ботинки Каррэ-Ламадон. Оба они стоят, каждый у своей двери, не видя друг друга (между ними поворот коридора). Потом оба, одновременно оглянувшись, выходят, идут навстречу друг другу и неожиданно встречаются у дверей Пышки. (Как раз на повороте.) Любезно улыбаются и расходятся вновь по своим комнатам. Коридор пуст. В конце его открывается дверь Корнюдэ.
Корнюдэ с ботинками в руках выглядывает в коридор. Он уже без сюртука.
Тотчас открывается дверь Луазо, он молниеносно выглядывает и скрывается.
Корнюдэ, покосившись на Луазо, ставит ботинки и скрывается.
Около двери (взятой изнутри комнаты) стоит, прислушиваясь, Корнюдэ.
Около своей двери стоит, прислушиваясь, чуть не приплясывая от возбуждения, Луазо. Он делает кому-то знаки.
На кровати полусидит г-жа Луазо. Она, приоткрыв рот от возбуждения, жадно следит за мужем…
… который вдруг жадно приникает глазом к замочной скважине и, весь подобравшись, приоткрывает дверь.
Открывается дверь, выглядывает голова Луазо.
Около дверей Пышки стоят Пышка (она в капоте, в руках у нее ботинки) и Корнюдэ. Пышка энергично отпихивает Корнюдэ от дверей комнаты (на заднем плане видна голова любопытствующего Луазо). Корнюдэ не хочет уходить. Пожимает плечами.
— Почему нельзя?
Пышка выпрямляется…
— Как почему — в доме пруссаки…
Пышка выразительно, показывает на сапоги немца, стоящие около его двери.
Потом решительно ставит свои ботинки и вновь выпрямляется.
— А вы сами говорили, что, когда в доме пруссаки, патриоты надевают траур.
Корнюдэ явно смущен. Его уроки восприняты этой женщиной хорошо, даже слишком хорошо. Секунду он мнется, потом выпрямляется, принимает позу памятника и широким жестом протягивает Пышке руку.
— Ты права, гражданка.
Стоит монументом Корнюдэ, пожимая руку оробевшей Пышке.
— Республика оценит твой патриотизм.
Он медленно поворачивается и идет по коридору величественный, умиленный, в спустившихся брюках с болтающимися помочами. (На заднем плане молниеносно захлопывает дверь Луазо.)
Луазо приплясывает около своей двери. Он в полном восторге, он приговаривает:
— Не пустила, не пустила, не пустила.
Он хохочет от восторга.
Разинула рот в восторженном ржании г-жа Луазо.
Пышка, с восхищением глядевшая вслед Корнюдэ (ей импонирует это гражданское мужество), закрыла дверь. Корнюдэ на заднем плане ушел в свою комнату. Коридор пуст. У всех дверей стоят ботинки.
Сапоги немца.
Туфельки г-жи Каррэ-Ламадон и мягкие штиблеты ее мужа.
Туфли Пышки.
Лаковые ботинки графа и туфли графини.
Грубые башмаки г-жи Луазо и штиблеты г-на Луазо.
Драные сапоги Корнюдэ.
Две пары грубых башмаков монахинь.
Пустой коридор. Ботинки у всех дверей.
Часть четвертая
У окна, в коридоре стоит девушка. Это вчерашняя девушка — горничная. Она держит в переднике несколько пар вычищенных ботинок. Она задумчиво смотрит в окно. За окном тонет в утреннем тумане Тот — маленькая нормандская деревушка. Девушка вздыхает. Оборачивается.
Теперь мы видим весь коридор. На первом плане окно, обернувшаяся девушка. Одна из дверей открыта. В двери г-жа Луазо. Девушка торопливо вошла.
Г-жа Луазо в двери. Подходит девушка, протягивает ботинки. Г-жа Луазо сердито выхватывает их и захлопывает дверь. Девушка выходит из кадра.
Тринадцатилетняя крестьяночка в тяжелых сабо выгоняет из загона большую пеструю корову.
Двор. Посреди двора высится распряженный дилижанс. Девочка гонит корову. Немецкий солдат несет ведро. Около дилижанса кучер и немецкий солдат.
Дилижанс. Возятся около него кучер и немецкий солдат. (Это тот самый солдат, который вчера познакомился с кучером. Он в каске, но без мундира, мундир висит тут же на дверной ручке дилижанса.) Они вдвоем перекрашивают название дилижанса. У них ведерки с краской и кисти.
К колодцу, облепленному утками, подходит девушка с двумя ведрами. Это горничная.
Лицо солдата расплывается в улыбке. Рука машинально, невпопад продолжает мазать, оборачивается кучер.
Девушка опускает ведро в колодец.
Солдат машинально мажет, но взгляд его, как и взгляд кучера, прикован к девушке. Солдат и кучер переглядываются. Расплываются в широчайшей улыбке. Солдат окончательно опускает кисть в ведерко.
Они стоят ухмыляясь. В кадр торопливо входит Луазо. Кучер немедленно принимается за работу. (Солдат ставит ведерко и кисть, надевает мундир.) Луазо трогает кучера за руку. Кучер отворачивается, отрицательно трясет головой:
— Совсем не поедем.
Сказав реплику, кучер вновь демонстративно погружается в работу: трогает кистью, отшатывается назад, щурится. (Солдат, надев мундир, выходит из кадра.) Встревоженный Луазо хватает кучера за плечо. Тот досадливо оборачивается:
— Немецкий офицер запретил запрягать.
И вновь кучер в работе. Луазо отходит.
На крыльце стоит улыбающаяся Пышка. Луазо подходит к двери. Он на секунду задерживается, окидывает Пышку быстрым подозрительным взглядом, входит в дверь. Пышка, удивленно поглядев ему вслед, вновь с улыбкой поворачивается.
У колодца немецкий солдат и горничная. Они глядят друг на друга. Девушка придерживает полное ведро, стоящее на стене колодца. Оно наклонилось. Течет вода на сапоги немца.
Улыбается Пышка.
В кадре возникает монументальная фигура Корнюдэ. Он появляется в кадре снизу. Он стоит, положив руку за борт. Он делает величественный жест отрицания.
— Я не говорю с врагами отечества.
Он поворачивается и столь же монументально движется к лестнице. Граф, Луазо, Каррэ-Ламадон удивленно глядят ему вслед. (Вся группа около комнаты немца.) Граф пожимает плечами. Стучит в дверь. Все принимают достойные позы.
Луазо поправляет галстук.
Ждут. Вздрагивают. Граф открывает дверь, сохраняя холодно-достойный вид.
Входят в комнату. Впереди граф, за ним Каррэ-Ламадон, сзади Луазо. Он прикрывает дверь.
На переднем плане немец. Он сидит, развалившись в кресле, положив на колени какую-то книгу. Он в халате и вышитых туфлях. На голове фуражка. За его спиной граф и Каррэ-Ламадон. Подходит Луазо. Немец не обращает на них ни малейшего внимания.
(От двери.) Три спины.
Стоящие за спиной немца переглядываются, перемигиваются, собираются с духом, теряют уверенность. Наконец немец чуть заметно подымает голову. Принимая этот жест за разрешение говорить, граф немедленно наклоняется к нему:
— Мы хотим ехать, сударь.
Немец, не оборачиваясь, отрицательно качает головой. Лицо его холодно и невозмутимо. Трое за его спиной вздрагивают. Луазо шепчет что-то графу. Граф, успокоительно подняв руку, нагибается к немецкой спине. Нежно, ласково, терпеливо его спрашивает:
— Почему?
Немец пожимает плечами. Трое приходят в еще большее волнение. Луазо делает графу какие-то знаки. Каррэ-Ламадон отводит Луазо за руку. Граф еще нежнее, еще ласковее, еще мягче нагибается к спине немца.
— Но у нас есть разрешение.
И опять трое застыли в ожидании. Это длится одну секунду. Немец вдруг резко оборачивается. Все трое вздрагивают. Поглядев на них мгновенно, немец вновь отворачивается. Холодно ждет.
— Не хочу, можете идти.
Трое растерянно молчат. Граф, кисло вздохнув, кланяется спине немца.
Три спины откланивающихся посетителей. Откланявшись, они поворачиваются на аппарат.
Холодное лицо немца, неожиданно глядящего в пространство.
У двери немца растерянно стоят трое посетителей. Луазо закрывает дверь. Граф пожимает плечами.
— Какая-нибудь формальность, завтра поедем.
Луазо вдруг багровеет. Он сердито говорит:
— Эта формальность стоит мне 10 000 франков в день.
Он сердито оборачивается и вдруг яростно пихает ногой сапоги немца, стоящие около двери. Сапоги летят. Луазо бежит к лестнице. Идет за ним граф. Идет Каррэ-Ламадон.
Дверь. Опрокинутые сапоги.
А немец сидит в той же позе. Но выражение его лица решительно изменилось. Он держит в руках книгу. Он вынимает из нее цветок. Он нюхает цветок и вздыхает. Он мечтательно шепчет:
— Элеонора.
Опускает руку с цветком, мечтательно глядя в пространство. Вздыхает.
К двери немца подходит Луазо. Он смущенно оглядывается, подымает сапоги, вытирает их рукавом, аккуратно ставит, отходит оглядываясь.
Сапоги.
Руки тасуют карты.
На стол, в полосу света от лампы, ложатся карты. На столе куча медяков, руки.
— Если утро началось скучно, то вечер начнется весело.
Пышка, весело улыбаясь, рассматривает карты. Она держится с подчеркнутым достоинством.
Она показывает карты сидящему рядом Корнюдэ. Корнюдэ не играет, он погружен в тройное блаженство: вино, трубка и женщина — Пышка. Он с наслаждением выпускает клубы дыма, кладет трубку, благодушно склоняется к картам Пышки и, кивнув ей головой, берется за пенящуюся кружку. Пышка кладет карту.
Рядом с ним сидят графиня и Каррэ-Ламадон. Каррэ-Ламадон кладет карту. Он сегодня весел, как и все. Он кокетливо поглядывает на графиню. Та держит карты обеими руками, на виду. Она явно не понимает игры и добродушно улыбается.
Следующая пара — супруги Луазо. Луазо торопливо подсовывает жене карту и получает в обмен другую. Но если Луазо сплутовал весело, то его жена схватила карту воровато и мрачно. Перед ней больше всего медяков.
Во главе стола — хозяин. Он смеется, трясясь всем своим киселеобразным телом. Его маленькие глазки хитро прищурены. В жирной пятерне зажат веерок карт.
Бегают тонкие женские пальцы по клавишам. В кадр входит мужская рука, вытаскивает застрявший клавиш.
Это поет, аккомпанируя себе на стареньком пианино, г-жа Каррэ-Ламадон. Граф стоит рядом, облокотясь локтем о крышку. Он восторженно слушает, вытаскивая застрявшие клавиши. Заливается г-жа Каррэ-Ламадон.
— Любовь к отчизне движет нами…
Восхищенно слушает граф. Наклоняется, вытаскивая клавиши. Со вздохом поворачивается, глядит…
…на камин, у которого греются обе монахини. Потупившись, они бормочут свои молитвы.
Младшая вдруг поднимает глаза. Она внезапно кидает в сторону графа блестящий, томный взгляд. Взгляд почти вызывающий.
Граф подымает брови. Монокль падает. Он удивленно смотрит… но видит только камин. У камина, потупившись, бормочут свои молитвы две монахини.
Только сейчас мы видим гостиную целиком. Стол, за которым играют в карты. Граф и г-жа Каррэ-Ламадон у пианино. Монахини у камина. В гостиную входит, пересекая ее, горничная с кружкой пива.
В кадр входит горничная с кружкой пива. Входит и, не поставив кружку, поворачивается, замирает.
Г-жа Каррэ-Ламадон берет, закатив глаза, высочайшую ноту. Граф восхищенно вставляет монокль в глаз…
…Отчизна дорога-а-а-а…
Застыла пивная кружка у рта Корнюдэ. С восхищенным изумлением смотрит Пышка.
Блаженная улыбка разлита на лице графини. Болезненно скривился Каррэ-Ламадон. Кажется, он сейчас завоет. (В кадре на первом плане неподвижная туша хозяина.)
Быстро обменялись картами супруги Луазо, притворяющиеся восхищенными, но не забывающие о медяках.
Слушают монахини. Руки их застыли в четках.
Кончилась высочайшая нота. Граф восхищенно выронил монокль, вытащил клавиш и зааплодировал.
Опрокинулась пивная кружка в рот Корнюдэ. Горничная поставила перед ним следующую и повернулась. Пышка зааплодировала. (Все это одновременно.)
Улыбнулась и зааплодировала сладкая графиня. Облегченно вздохнул Каррэ-Ламадон. Хозяин положил карту. (Тоже все одновременно.)
Разом перекрестились обе монахини.
Взглянули наверх сидящие за столом. Хозяин встал. (Горничной уже нет в кадре.) Положил карты.
На верху лестницы стоит немецкий офицер. Он делает короткий жест подбородком. Поворачивается и исчезает. Хозяин идет к лестнице. (Никто уже не интересуется им.)
За столом уже идет прежнее веселье. Каррэ-Ламадон, резвясь, делает вид, что хочет заглянуть хозяину в карты. Графиня кокетливо шлепает его по руке. Он подставляет ладони. Сама собой возникает игра в лапки.
Пышка, подражая графине, бросает карты и шлепает по руке Корнюдэ. Тот ставит кружку. Возникают лапки.
У пианино играют в лапки граф и г-жа Каррэ-Ламадон.
Восторженно хохочет Пышка, шлепая неуклюжего, добродушно ухмыляющегося Корнюдэ. Сияет графиня, шлепая умиленно тающего Каррэ-Ламадона.
Только г-жа Луазо по-прежнему мрачна. Она с изумительной ловкостью, привычной кассирше, пересчитывает и складывает в столбики медяки, горкой лежащие перед ней. В то время как ее супруг исподтишка подтасовывает колоду и ногтем помечает карты.
(В кадре стол, лестница.) По лестнице спускается хозяин. Идет к столу.
Пышка, хохоча, хлопает Корнюдэ. В кадр входит хозяин. Останавливается около Пышки, мрачно глядит. Зевает. Пышка подымает голову. Руки ее остаются лежать в руках Корнюдэ.
Кончает зевок хозяин. Захлопывает пасть. Лениво спрашивает:
— Прусский офицер приказал спросить, изменили ли вы свое решение.
Мгновенно отшвырнув руки Корнюдэ, Пышка вскакивает, оскорбленная в своем новорожденном патриотизме, она стоит перед хозяином, гневно глядя на него, сжимая кулаки.
Спокойная харя хозяина.
Взбешенная Пышка вдруг разражается руганью. Сквозь напускную тонкость в ней прорвалась нормандская [натура — ] крестьянская, боевая и грубоватая:
— Скажите этой свинье, этой прусской гадине…
Орет, трясясь от бешенства, Пышка. Она и впрямь оскорблена если не в патриотизме, то в своем самоуважении, ибо в эти дни она хочет быть наравне с остальными дамами.
— Скажите этой дохлятине, что я никогда не соглашусь.
Еще кричит Пышка, а хозяин уже повернулся, спокойно пошел. Орет вслед ему Пышка:
— Никогда! Слышишь? Никогда!
Дрожит от злости Пышка. Сидящие за столом застыли с приподнятыми для лапок руками.
Недвижный от изумления граф держит руки испуганной Каррэ-Ламадон.
Крестятся мелкими крестиками перепуганные монахини.
Каррэ-Ламадон вскакивает. Опершись руками о стол, он спросил Пышку:
— Чего он хочет от вас?
Пышка резко оборачивается. Она тоже опирается руками о стол, пригибаясь к Каррэ-Ламадон. Каррэ-Ламадон застыл.
— Вы хотите знать, чего он хочет?
Пышка делает движение вперед. Каррэ-Ламадон пятится, приподымая руку, как будто Пышка собирается заехать ему в физиономию.
— Он хочет переспать со мной ночь!
Испуганно смотрит Каррэ-Ламадон.
С треском поставил Корнюдэ кружку на стол. Выплеснулось пиво. Разлетелась кружка.
Графиня всплеснула руками.
Луазо вскочила.
Крестится старшая монахиня.
Подымается Корнюдэ, негодующий, медлительный. Подымается, как изваяние оскорбленного патриота.
Граф энергично пожимает плечами.
— Варвар!
Он выпускает руки г-жи Каррэ-Ламадон и выходит из кадра.
Графиня простирает руки к Пышке, и та падает в ее объятия.
— Зверь!
Прижимает графиня к своей груди голову Пышки. Позади женщин величественная фигура Корнюдэ.
Энергично шагают по комнате мужчины. Они шагают мимо аппарата, от аппарата и на аппарат. Они бороздят комнату. Они хмурятся. Они шагают, заложив руки в карманы или за борта сюртука. Они жестикулируют. Они наполняют кадр возбужденным движением.
Встречаясь, эти патриоты обмениваются быстрыми репликами негодования.
— Пруссак!
— Негодяй!
И, взмахнув руками, расходятся.
Чтобы тотчас же столкнуться в следующем кадре. (Другой ракурс.)
— Животное!
— Мерзавец!
Вновь рассыпаются. Не успев разойтись, застывают.
Спускается по лестнице офицер.
Выпрямились женщины у стола. Пышка подняла голову.
Застывшие мужчины. Медленно идет офицер по гостиной. На его дороге Каррэ-Ламадон. Дойдя до него, офицер останавливается.
Офицер холодно глядит на него. И Каррэ-Ламадон медленно, сам того не замечая, принимает положение «смирно», колесом выпятив живот и откинув голову.
И когда Каррэ-Ламадон откинулся до предела, офицер небрежно кивает головой и проходит дальше.
Он входит на кухню, подходит к окну. (Хозяин, сидящий у бочки, встает при его входе.)
Офицер задумчиво чертит на стекле сердце, пронзенное стрелой. Вздыхает. Поворачивается. Отходит.
Медленно поворачивает голову (очевидно, следя глазами за проходящим офицером) Луазо.
Офицер подымается по лестнице. У стола Корнюдэ напряженно следит взглядом и вдруг с треском разбивает вторую кружку.
Зажестикулировали, заговорили мужчины.
Встали, крестясь, монахини.
Около монументального Корнюдэ слились в тесную группу протеста три женщины.
Открывается дверь немца. Он ставит сапоги у двери.
Подымаются по лестнице возмущенные буржуа, подымаются возмущенные патриоты.
Передние уже входят в коридор. Они идут протестующими группами. Идут демонстративно. Они кидают на дверь немца негодующие взгляды. Прошли граф, Каррэ-Ламадон…Идут обе монахини. Идет Луазо.
Идет Луазо. Он опрокидывает сеііогЙ немца. ОН Яростно пихает их ногой.
Вслед за Луазо проходят женщины, предводительствуемые г-жой Каррэ-Ламадон. Скромнее всех держится Пышка, несколько смущенная этим взрывом патриотизма. Последним идет Корнюдэ. Он прочно останавливается около двери. Он принимает позу монумента.
Он изрекает:
— Францию вы победили, но французских женщин — никогда!
Это явно историческая фраза. Корнюдэ медленно выплывает из кадра.
Открывается дверь. Рука яростно ставит ботинки. Вторая дверь. Вторая пара ботинок. Рука ставит их с неумолимым протестом. Третья дверь. Четвертая. Пятая.
Шестая дверь. Дверь Корнюдэ. Самая яростная.
Пустой коридор. Шеренга ботинок.
Шеренга ботинок.
Лежат жалкие, поверженные в прах сапоги немца.
Часть пятая
В коридоре, перед окном стоит Пышка. За окном сиротливые домишки Тота, под серым небом. Пышка мечтательно улыбается. Она поворачивается, идёт на аппарат.
Идет к лестнице. Спускается.
Пышка стоит на лестнице. Смотрит вниз, улыбаясь. Сверху в ракурсе гостиная, стол, вокруг которого сидят путники. Женщины на первом плане. Деталь лестницы, плечо и голова Пышки. Пышка пошла вниз.
С лестницы сходит Пышка. Она останавливается на нижней ступеньке. Приветливо улыбается. Идет к столу. (Все в гостиной на вчерашнем месте.)
Стол. За столом Корнюдэ, супруги Луазо, Каррэ-Ламадон, графиня. Они с улыбками, немножко перетянутыми, смотрят навстречу входящей в кадр Пышке. Пышка, свежая, пышущая здоровьем, спокойная, радостная, садится на свое вчерашнее место, полая всем приветливые улыбки. Каррэ-Ламадон отворачивается. Корнюдэ, сидящий рядом с Пышкой, пускает дым. Пышка держится с подчеркнутой благовоспитанностью. Как и вчера, рядом с графиней Каррэ-Ламадон. Искоса поглядывая на Пышку, он вздыхает и поглядывает на графиню. Та отвечает понимающим взглядом и вздыхает в свою очередь.
Супруги Луазо перекидываются острыми взглядами. Г-жа Луазо презрительно поджимает губы. Г-жа Луазо берет карты и вновь бросает их на стол.
Пышка оглядывается. Улыбка на ее лице медленно тухнет. Пышка испытующе глядит. Она еще не понимает, что сегодня патриотизм уже выходит из коды.
Сидящие у камина монахини вдруг обе разом зевают, мелкими крестиками покрывая рты.
У пианино г-жа Каррэ-Ламадон. Она смотрит в сторону Пышки. Г-жа Каррэ-Ламадон встряхивается. Вновь начинает Петь.
— Нам утро приносит прохладу… Граф задумался. У г-жи Каррэ-Ламадон застрял клавиш. Она бросает на графа недоуменной взгляд. Очнувшись, граф поспешно вытаскивает клавиш. Пение возобновляется с удвоенной силой.
Пышка оглядывается с той же тающей робкой улыбкой. Графиня вздыхает. Каррэ-Ламадон, сморщившись, вдруг встает, отходит к окну. Пышка не понимает, в чем дело, почему в комнате натянутая атмосфера.
На первом плане у решетки окна появляется Каррэ-Ламадон. Двор пуст. Посреди двора ненапряжённый дилижанс. Кучер ведет лошадь.
Оживился Каррэ-Ламадон у окна. Люди, сидящие за столом (на переднем плане), оживились, обернулись. Луазо встал.
Кучер подводит лошадь к дилижансу, останавливается. Зевает.
У окна на переднем плане появляется с Каррэ-Ламадон фигура Луазо, заслоняет часть окна.
Возбужденные Луазо и Каррэ-Ламадон приникли к окну. Г-жа Луазо приподымается, опираясь на стол. Корнюдэ уже встал. Глядит графиня на Пышку.
Г-жа Каррэ-Ламадон перестала петь. Граф, отвернувшись от нее, напряженно смотрит.
Стол у окна. У окна уже трое, присоединился Корнюдэ. Оживление. За столом остались женщины. Г-жа Луазо стоит, опираясь о стол руками.
Окно почти сплошь закрыто мужскими спинами. Вдруг все трое сникают, Каррэ-Ламадон, а за ним Корнюдэ вяло отходят, открывают окно. Теперь мы видим, что кучер, отзевавшись, повел лошадь дальше. Луазо остался около окна.
Каррэ-Ламадон берет карты и бросает. Тревожно оглядывается Пышка, стараясь понять, в чем дело. Зевает Корнюдэ, рассматривая на свет кружку.
Граф вздохнул, облокачивается вновь о крышку пианино. И тут же вздрагивает, выпрямляется.
В гостиную входит и идет по направлению к лестнице офицер. Граф выпрямился у пианино. Все сидящие за столом отвернулись.
Стол. Выпрямился негодующий Корнюдэ. Брови его сошлись на переносице. Его поза олицетворяет протест. Вздернув голову, пытается возобновить вчерашний патриотизм Пышка. Повернулись со страшным выражением робкой надежды и остальные.
Идет офицер. Неожиданно граф отделяется от пианино и быстро направляется к нему.
Застыли и все за столом. Напряженный интерес.
Граф остановил офицера. Он явно собирается заговорить. Секунду они стоят друг против друга. Затем офицер строго машет перед носом графа: «Разговоры, мол, излишни». Идет дальше. Граф остался на месте.
За столом вздохнули и отвернулись, как будто ничего не случилось. Графиня даже улыбнулась и протянула Каррэ-Ламадону руки для лапок. Корнюдэ принимает постепенно естественную позу. Взволнованная Пышка поглядывает на соседей. Графиня шлепнула Каррэ-Ламадона. Пошли лапки. Но в лапках нет и тени оживления.
Граф стоит посреди гостиной. Офицер подымается по лестнице. Ушел. Стоит граф.
Стоит граф. Вставляет в глаз монокль, роняет. Пожимает плечами. Медленно идет.
Подходит к пианино. Совершенно машинально облокачивается. Г-жа Каррэ-Ламадон мгновенно подбирается, бросает на графа кокетливый взгляд, собирается петь. Граф взглядывает. Вставляет монокль. Роняет его. Пожимает плечами и, неодобрительно покачав головой, отворачивается. Г-жа Каррэ-Ламадон мгновенно вскакивает, захлопывает крышку, кидает на графа взбешенный взгляд и выбегает.
Сидящие у стола исподтишка провожают Каррэ-Ламадон взглядами, впрочем, делая вид, что это их не касается. Каррэ-Ламадон, вздохнув, покорно подставляет руки графине. Графиня задумчиво шлепает Каррэ-Ламадона, вздрагивает и шипит. Пышка сидит, потупившись, кусая губы, поглядывая исподтишка на соседей, ей явно не по себе. Она уже чувствует, что раздражение как будто относится к ней.
Г-жа Каррэ-Ламадон яростно подымается по лестнице. Она останавливается на секунду около двери офицера, кусая губы, готовая разрешиться не то бранью, не то слезами. А между тем по коридору из глубины идет к повороту немецкий офицер. Заметив офицера, она вдруг подбирается. Сразу став спокойной, она медленно идет ему навстречу. Они встречаются как раз на повороте. Г-жа Каррэ-Ламадон, поводя плечиком, кидает на офицера огненный взгляд и проходит мимо. Она идет подчеркнуто медленно. Офицер останавливается, оглядывается. Думает две-три секунды, пожимает плечами, входит к себе в комнату. Г-жа Каррэ-Ламадон яростно поворачивается, идет назад. Навстречу ей поднимается Пышка. Обе женщины встречаются на том же повороте. Они обливают друг друга откровенным презрением, обмениваются взглядами ненависти и одновременно захлопывают двери своих комнат.
У стола продолжается унылое сидение. Графиня все еще шлепает Каррэ-Ламадона, который вздрагивает при каждом ударе. Луазо около окна. Он делает что-то, водит рукой.
Оказывается, Луазо ловит муху. Поймав ее, он тщательно отрывает ей лапки и крылышки, давит ее между пальцев и вытирает руку.
У стола все то же. Только граф брезгливо отвернулся от Луазо. Графиня шлепает Каррэ-Ламадона. Корнюдэ вдруг выпрямляется. Он неожиданно закладывает руку за борт и произносит:
— Республика оценит ее патриотизм.
Все за столом морщатся от этой бестактности. Сегодня патриотизм уже не котируется. Графиня после секундной паузы усиленно шлепает Каррэ-Ламадона.
Луазо ловит вторую муху, обрывая ей лапки, он говорит, говорит то, что думают остальные.
— …А мои заказчики не оценят…
И, раздавив муху, он отходит от окна. Реплика Луазо попадает в точку.
Каррэ-Ламадон, все более нервничающий, протягивает графине руки. (На этот раз ладонями вверх.) Он шлепает ее с неожиданной для него самого силой. Графиня вскрикивает и остается секунду неподвижной. Ее рот раскрыт. Затем заморгала глазами, чуть не плача от обиды, она начинает вставать.
Каррэ-Ламадон обалдел от неожиданности и конфуза.
Графиня встает и уходит, сдерживая слезы. Смущенный Каррэ-Ламадон вспыхивает. Он не понимает, что произошло. Он в панике. Граф обливает его презрительным взглядом и, пожав плечами, выходит. Каррэ-Ламадон поворачивается в другую сторону, беспомощно ища у кого-нибудь сочувствия.
Обе монахини встают, испуганно крестясь, и торопливо выходят, оглядываясь на Каррэ-Ламадона, словно он сейчас бросится на них.
У стола. Корнюдэ невозмутим. Луазо ухмыляется. Г-жа Луазо считает медяки. Неожиданно Каррэ-Ламадон яростно нагибается к Луазо.
— Вы все время плутовали.
Оба Луазо величественно выпрямляются. Г-жа Луазо окидывает Каррэ-Ламадона презрительным взглядом.
— Вы дурно воспитаны.
Супруги Луазо с изумительной быстротой собирают карты и медяки и выходят.
Каррэ-Ламадон беспомощно смотрит им вслед. За столом остался один невозмутимый Корнюдэ.
Каррэ-Ламадон с ненавистью глядит на него. Шипит:
— Вот она, ваша республика!
Он быстро выходит. В кадре остается один Корнюдэ, сидящий в позе гражданской скорби.
Каррэ-Ламадон подходит к двери своей комнаты, входит. Ровно одну секунду коридор пуст. Каррэ-Ламадон выскакивает из комнаты с таким видом, словно наткнулся в ней на гремучую змею. По некоторым признакам видно, что ему попало по физиономии. Постояв у двери и не решившись еще раз войти, он идет к окну.
Перед окном стоит Каррэ-Ламадон. Он, вздыхая, смотрит на сиротливые домики Тота, зябнущие за окном под свинцовым тяжелым небом. Начинает ловить муху. Оглядывается.
Перед окном стоит Каррэ-Ламадон. Дверь одной из комнат открывается. Выходит взволнованный граф, произнося какую-то убийственную реплику (относящуюся, очевидно, к оставшейся графине). Постояв, граф подходит к окну.
Теперь уже двое стоят перед окном. Оба вздыхают. Каррэ-Ламадон начинает ловить было муху, но, смутившись графа, прячет руку назад. За окном сиротливые домики Тота, тяжелое небо. Вздохнув, Каррэ-Ламадон оборачивается к графу:
— Любопытно…
Каррэ-Ламадон мнется. Ему явно трудно выразить мысль. Все-таки он продолжает:
— С чисто научной точки зрения…
Граф, заинтересовавшись, вставляет в глаз монокль. Каррэ-Ламадон шевелит в воздухе пальцами.
— Юридически она имеет право отказывать кому бы то ни было.
Граф изумленно вглядывается в Каррэ-Ламадона, роняет монокль. Пожимает плечами и отходит от окна.
Граф идет вниз. Каррэ-Ламадон смущенно следит за ним. Вдруг оборачивается. На другом конце коридора открылась дверь. Луазо сердито выскочил в коридор. Дверь захлопнулась за ним сама собой. Луазо пошел на аппарат.
Около стола сидит и тянет пиво Корнюдэ, весьма довольный самим собой и пивом. Вдруг он сурово выпрямляется. В кадр входит граф и небрежно усаживается. Как будто все решительно в порядке.
По лестнице спускается Луазо. Он доходит до крупности второго плана.
Останавливается. Говорит, ни к кому не обращаясь:
— В неделю это составит 72 840 франков, не считая процентов.
Кончив реплику, он идет на аппарат.
И еще не исчез он из кадра, как наплывом появляется спускающаяся г-жа Каррэ-Ламадон. Остановясь на нижней ступеньке, она, пожимая плечиками, произносит:
— Не понимаю, что он в ней нашел.
Кончив реплику, она идет на аппарат.
И не успела она выйти из кадра, как на лестнице появляется спускающаяся графиня. Она останавливается, говорит:
— Разумеется, он предпочел бы любую из нас.
Она идет на аппарат.
И ее сменяет г-жа Луазо. Ее лицо кривится от ярости и презрения. Она цедит сквозь зубы:
— В конце концов, это ее профессия.
Она проходит на аппарат.
В кадре гостиная. Она вновь полна путниками, сидящими в разнообразных позах.
В дверях стоит хозяин. Они мрачно смотрят на него. Лицо его расплывается в улыбку.
Он улыбается все шире.
Он начинает смеяться, колышась всем телом.
Руки нервно теребят и рвут игральную карту.
Ноги нервно стучат по полу.
Пальцы отбивают дробь по колену.
Каррэ-Ламадон бросил разорванную карту, подпер голову руками.
Граф резко переменил позу.
Луазо у окна поймал муху и яростно раздавил ее.
Часть гостиной. Вечер. Стол. У стола граф и Каррэ-Ламадон. Корнюдэ стоит за ними, скрестив руки. Луазо у окна яростно ловит мух. Все мужчины и ни одной женщины. Вскочил Каррэ-Ламадон, пошел.
Яростно зевнула г-жа Луазо.
Зевнула графиня и г-жа Каррэ-Ламадон.
Зевнули и закрестились монахини.
Все женщины, кроме Пышки, собрались вокруг камина, словно демонстрируя ссору этим отделением от мужчин. Дамы сидят спинами к остальному обществу.
И одна, обособленно, около пианино сидит Пышка. Она сидит выпрямившись. Она тревожно оглядывается.
Посреди гостиной яростно ходит, заложив руки в карманы, Каррэ-Ламадон. Три шага вперед, три шага назад. Три шага вперед, три шага назад.
Граф с ненавистью следит за шагающим, поворачивая голову.
Ходит Каррэ-Ламадон. Три шага вперед, три — назад.
Отчаянно зевнул у окна Луазо. Пошел на аппарат.
Резко переменил позу граф. Позади него, около стенки, стоит, невозмутимо сложив руки на груди, Корнюдэ.
Шагают посреди гостиной Каррэ-Ламадон и Луазо.
Граф с ненавистью следит за шагающими. Старается глядеть в потолок. Не может. Вскакивает сам.
Вскочил граф. Пошел.
Уже трое шагают.
Шагают трое в другом ракурсе.
Шагают в третьем ракурсе. Столкнулись. Остановились. Обменялись ненавидящими взглядами. Разошлись.
Бросился граф в кресло.
Бросился Каррэ-Ламадон в кресло. Стучит ногой.
Сидит Луазо в кресле. Стучит ногой. Вскочил.
Тревожно глядит Пышка. Поведение этих людей, научивших ее патриотизму, все больше беспокоит ее.
Шагает Луазо. Вскакивает Каррэ-Ламадон, сидящий на заднем плане.
Зевают дамы у камина.
Шагают Луазо и Каррэ-Ламадон. Вскакивает сидящий на заднем плане граф.
Тревожно оглядывается Пышка. Подымает голову.
Остановились рядом трое мужчин. Обернулись. По лестнице спускается хозяин. Медленно идет.
Повернулись все дамы около камина. Глядят. Замирают. Проходит мимо мужчин хозяин. Они поворачиваются ему вслед.
Напряженно глядят дамы.
Быстро переглянулись г-жа Луазо и г-жа Каррэ-Ламадон.
С какой-то робкой надеждой глядит граф. Он чуть не прижимает руку к сердцу.
Затаил дыхание Каррэ-Ламадон.
Хозяин стоит около Пышки. Спрашивает:
— Прусский офицер приказал спросить…
Мгновенно вскакивает Пышка.
Она кричит:
— Скажите этой…
Но не договаривает, она сдерживается, садится. Коротко говорит:
— Нет…
Хозяин поворачивается, идет.
Идет через гостиную к лестнице. И вместе с его проходом начинают вяло расходиться мужчины.
Пышка, еще негодующая, оглядывается. Она ищет взглядом сочувствия.
Дамы, вздохнув, отворачиваются.
Оглядывается Пышка в другую сторону. Она уже начинает понимать, что эта игра в патриотизм явно не годится.
Вяло садятся мужчины. Уходит по лестнице хозяин.
Оглядывается, уже тревожно, Пышка. Ей мучительно сдать свои позиции, потерять единственный козырь, равняющий ее с этим обществом.
Граф глядит в потолок. Он сидит в позе безразличия и тоски.
Разглядывает свои ногти Каррэ-Ламадон.
Полная неподвижность. Ассортимент разнообразных поз — тоски, раздражения.
Сидит графиня.
Сидит граф так же неподвижно, но в другой позе.
Сидит в третьей позе.
Сидит Каррэ-Ламадон.
Сидит Каррэ-Ламадон в другой позе.
Сидит г-жа Луазо.
Сидит все в той же позе.
Сидит, не шелохнется все в той же позе презрения.
Стоит Корнюдэ.
Сидит Луазо.
Сидит графиня.
Застыли монахини.
Застыли мужчины.
Полная неподвижность в гостиной. В углу кадра Пышка около пианино.
Пышка. Она сидит выпрямившись. Она тревожно оглядывается.
Она кусает губы. Она медленно встает. Что-то нужно сделать. Нужно чем-то разорвать эту тяжелую неподвижность.
Она неподвижно, тревожно глядит перед собой. Вдруг стремительно бросается вперед.
Дверь, ведущая на кухню. Пробегает Пышка.
Сразу вскочили мужчины, стряхнув неподвижность.
Бешено орет Луазо, стуча кулаком по столу:
— Она не имеет права отказываться!
В кадр врывается лицо Каррэ-Ламадона, он захлебывается от ярости, кричит:
— Это ее профессия!
Протягивает вперед руку Корнюдэ.
— Гражданка имеет право распоряжаться своим телом.
Яростное лицо г-жи Луазо.
— Эту шлюху нужно связать и притащить к нему силой.
Около стола уже стоят все восемь человек. Возбужденные, яростные, они кричат, жестикулируя, перебивая друг друга. Только Корнюдэ стоит в стороне укоризненным монументом.
На крыльце, под фонарем стоит Пышка. Она молча, неподвижно глядит в пространство. Она долго стоит неподвижно. Идет на аппарат. Ее лицо вырастает в кадре. О чем она думает? Ее глаза тяжело глядят на нас.
Стойло, тускло освещенное фонарем. Девочка доит корову. В кадр входит Пышка. Останавливается.
Лицо Пышки, напряженное, думающее. Она глядит в пространство невидящими глазами. Она глубоко внутри переосмысливает что-то. Она вновь идет на аппарат.
Она делает шаг вперед и останавливается около самой доящей девочки. Девочка робко поднимает голову. Пышка вдруг садится на корточки, отодвигает девочку.
Все так же пристально глядя, Пышка ловко доит привычными пальцами, и мы видим: это крестьянка. Широкая спина. Профессиональные движения доильщицы. Но руки ее начинают замирать. Глаза наливаются слезами. Она сидит, держа корову за соски.
Лицо Пышки. Глаза, налитые слезами. Дрожащие губы. Напряженный взгляд.
Пышка вдруг встает. Идет из кадра. Удивленная девочка глядит ей вслед.
Кричит графиня, стоящая на первой ступеньке лестницы и обернувшаяся вниз к Каррэ-Ламадону:
— Это вы виноваты! Это вы говорили ей про патриотизм!
Каррэ-Ламадон разводит руками, графиня, продолжая обиженно говорить, идет наверх.
Подымающийся по лестнице Луазо задерживает идущего впереди раздраженного графа, чтобы сердито заявить:
— Не я, а вы первый сказали, что немцу нельзя подавать руку.
Корнюдэ мрачно размышляет около своей двери, взявшись за ручку. Он изрекает:
— Разумеется, каждая гражданка имеет право распоряжаться своим телом, но в данном случае…
Раздраженно хлопают дверьми, входя в свои комнаты, буржуа.
Неподвижно стоит Пышка. Напряженно — горько смотрит, как бы решая что-то.
Тускло освещена отблеском фонаря пара, слившаяся в поцелуе. Мужское плечо. Женский запрокинутый затылок.
Напряженно, с еще полными слез глазами, смотрит Пышка.
Хлопают двери. Вылетают яростно вышвыриваемые боты.
Дверь, вылетают ботинки.
Лицо Пышки, неподвижно глядящей в пространство Пустой коридор. Беспорядочно валяются вышвырнутые ботинки.
Ботинки.
Ботинки.
Аккуратные сапоги немца.
Часть шестая
По лестнице на аппарат спускаются граф и Пышка. Граф ведет Пышку под руку. Он необычно вежливо пригибается к ней, приостанавливается, говорит:
— Высшее назначение женщины, дитя мое, состоит в том, чтобы жертвовать собой.
Они спускаются на аппарат. Пышка восхищенно и почтительно слушает, явно не понимая, в чем дело. Они выходят из кадра.
В кадр, как бы продолжая движение предыдущего кадра, входит Пышка, но уже не с графом, а с Каррэ-Ламадоном. Продолжая игру графа, Каррэ-Ламадон интимно наклоняется к Пышке, говорит:
— Когда в положение, подобное вашему, мадемуазель, попадали древние римлянки…
Внимательно и удивленно слушает Пышка. Они проходят.
И в следующий кадр (около двери на кухню) Пышка входит уже не с Каррэ-Ламадоном, а с Луазо. Луазо говорит, захлебываясь, прикидываясь простачком, похлопывая Пышку по плечу:
— Э, милая моя, патриотизм, в конце концов, это только патриотизм, не больше.
Пышка начинает понимать. Она внимательно взглядывает на Луазо, пожимает плечами, проходит в кухонную дверь. Луазо идет за ней.
Но на кухню Пышка входит не с Луазо, а вновь с графом. Он, продолжая прежнюю игру, ласково нагибается к ней.
— Юдифь, мадемуазель, отдалась Олоферну, чтобы…
Не дослушав, Пышка поворачивается, идет обратно, сопровождаемая ласковым графом.
Но в гостиную она входит уже с Каррэ-Ламадоном. Каррэ-Ламадон оживленно говорит что-то. Они идут к камину. Они останавливаются на минуту. Они проходят дальше.
И к столу они подходят уже втроем: с двух сторон Уговаривают Пышку Луазо и Каррэ-Ламадон. Они проходят.
И к пианино они подходят уже вчетвером. Присоединился граф. В три рта уговаривают Пышку патриоты. Они идут на аппарат. Вырастает лицо Пышки.
Пышка. Она сосредоточенно думает. Она взволнованно кусает губы. Она оглядывается. Она вдруг резко оборачивается.
Она бежит к лестнице.
Она поднимается по лестнице навстречу идущей сверху графине. Они встречаются.
Графиня принимает Пышку в свои объятия. Она интимно и жарко шепчет ей на ухо:
— Какой интересный мужчина!
Наверху, за спиной графини, мы уже видим г-жу Луазо. Видим хорошенькую головку г-жи Каррэ-Ламадон. Пышка освобождается из графининых объятий, она торопливо идет вниз.
И внизу, около лестницы ее перехватывает граф, вдруг ставший фривольным, почти подмигивая, чуть не тыча Пышку в бок, он с неожиданной плутоватостью бормочет ей на ухо:
— Знаешь, детка, я понимаю его…
И если граф начал фразу, Луазо, сменивший его, закончил ее так, что остается неясным, кто же именно ее сказал. Луазо продолжает:
— Ты такая хорошенькая…
И Каррэ-Ламадон, ставший вдруг похожим на Луазо, заканчивает:
— Он всю жизнь будет хвастаться.
Пышка резко оборачивается.
Ее губы дрожат. Прижимая руку к груди, она говорит:
— Но я не хочу…
Она ждет ответа от патриотов. Она повторяет:
— Не хочу.
Она оборачивается. Она стремительно бежит.
Около камина сидят обе монахини. Они встают. В кадр вбегает Пышка. Старшая монахиня обнимает ее. Она простирает руку, как бы останавливая посягающих на Пышку.
Она усаживает Пышку на стул, она склоняется над ней, гладит ее по волосам.
Напряженно глядит куда-то вверх, беззвучно шевеля губами, младшая монахиня. У нее лицо подвижницы.
Гладит старшая монахиня Пышку по голове. Она мягко, ласково говорит:
— Святейшая Агнесса платила своим телом…
И старшая монахиня зажимает палец на руке.
Продолжая беззвучно молиться, младшая подвижница перекрестилась, как бы отмечая этим падение святой Агнессы.
А старшая все так же мягко продолжает:
— Святая Агата платила своим телом…
Она загибает второй палец. Слушает, склонив голову, Пышка.
И младшая крестным знамением отмечает падение святой Агаты.
А старшая продолжает настаивать:
— Святая Христина платила своим телом, святая Елизавета…
Она говорит все энергичнее, все живее, загибая палец за пальцем.
Крестится, крестится, крестится младшая.
Напряженное лицо жадно слушающего Луазо.
Он идет на аппарат от окна. Потирая руки, еле дышит от волнения.
Идут от пианино граф и Каррэ-Ламадон.
Спускаются по лестнице женщины, дрожа от жадного волнения.
Сверху, с лестницы гостиная. Стягиваются в группе у камина Пышкины спутники.
Они кольцом окружают монахинь и Пышку.
А монахиня продолжает говорить, загибая пальцы. И когда загнут последний, десятый, она поднимает кулаки вверх, она вытягивает к небу костлявые руки и обрушивается на Пышку со страстной экзальтированной проповедью. Она говорит с ораторскими жестами, она проповедует, как опытный миссионер.
Пышка поднимает голову.
Тесное кольцо вчерашних патриотов, кольцо людей, еще вчера учивших ее ненавидеть пруссаков, окружает ее.
Пышка оборачивается, она смотрит на графа.
И граф немедленно начинает говорить. Он говорит мягко и увертливо.
Пышка поворачивается.
И начинает говорить нервный Каррэ-Ламадон.
Говорит графиня.
Говорят Луазо.
Ораторствует Корнюдэ.
Проповедуют монахини.
Один за другим проходят перед нами ораторы.
Они говорят по-разному. Одни говорят горячо и быстро. Другие мягко и вкрадчиво. Одни убеждают, другие молят, третьи грозят, четвертые зовут к чему-то светлому. И последнее лицо г-жи Луазо. Огромная сила презрения, ненависти, грубого, лобового напора сосредоточено в этом лице. Г-жа Луазо говорит трясясь, брызгая слюной. Ее огромная пасть шевелится перед нами. И вдруг эта пасть застывает. Г-жа Луазо смотрит куда-то.
Мы видим все кольцо, окружающее Пышку. Все обернулись.
Спускается по лестнице хозяин. И только сейчас мы замечаем, что наступил вечер. Это случилось за то время, когда уговаривали Пышку. Горит лампа. Ползет тень идущего хозяина.
Напряженно ждут патриоты. Начинает приподниматься Пышка. Хозяин входит в кадр.
Он останавливается над Пышкой, но не успевает заговорить. Граф поспешно подходит, подхватывает его и мягко отводит в сторону, кидая назад выразительный взгляд.
И, повинуясь этому взгляду, группа вокруг Пышки рассыпается. Патриоты равнодушно расходятся.
Они разбредаются по всем углам гостиной. Они нейтрально разглядывают стены, притворно зевают. Никто из них не глядит на Пышку. Она видит только спины. У камина остались Пышка и монахини.
Пышка медленно встает. Она как будто задумалась. Она оглядывается. Сейчас перед нами стоит новая женщина. Женщина гораздо более взрослая. Она поняла, что нет никакого патриотизма, в который она поверила. Она доняла, что была, есть и останется для этих господ существом низшей породы.
Стоит Пышка. Она думает. Думает так же напряженно, как вчера на ночном дворе.
Оглядываются исподтишка на Пышку супруги Луазо, глядящие в ночное окно.
Оглядывается Каррэ-Ламадон, рассматривающий тарелки на стене.
Поглядывает граф и хозяин, стоящие в углу.
Монахиня трогает Пышку за руку. Но Пышка отводит ее руку. Вдруг пожав плечами, как будто говоря: «Так значит, вы хотите, чтоб я пошла? Ладно». Пышка решительно выходит из кадра.
Она пересекает гостиную, провожаемая общими взглядами. Она подходит к лестнице. Она останавливается у лестницы. Стоит, опустив голову.
Еле дыша следят за ней супруги Луазо.
Еле дыша глядят монахини. Они снимаются с места.
Они торопливо идут к Пышке. Они подходят к ней.
Старшая начинает шепотом, на ухо проповедовать ей что-то. Она загибает пальцы. Крестится младшая.
Но Пышка уже решилась. Она быстро пошла наверх. И монахини остались у подножия лестницы.
Повернулись от окна супруги Луазо. Они медленно пошли по лестнице.
Пошел граф.
Пошли Каррэ-Ламадон, бросив разглядывание стен.
Подымаются по лестнице монахини. Подходят к лестнице супруги Луазо.
Стягиваются к лестнице патриоты. Постепенно шаг за шагом. Луазо уже поднялся на первую ступеньку.
Скрываются за верхним поворотом монахини.
Стягиваются к лестнице семь патриотов.
Луазо уже поднялся. Он заглядывает вверх, за поворот. Он жестикулирует. Он знаками показывает вниз: «Тише, мол! Не стучите, мол! Вот, вот, сейчас, сию минуту». Не дыша, стянувшись к лестнице воронкой, стоят семь патриотов.
Луазо делает еще один шаг к лестнице. Он вытягивает шею. И вдруг молниеносно скатывается.
Он вылетает в гостиную и начинает в бешеном восторге отплясывать какой-то экзотический танец диких. Граф поспешно хватает его руку.
Но Луазо не в силах сдерживать восторга, целует графа в бороду. Обхватывает его в бешеной кадрили.
У двери немца стоят обе монахини. Старшая послушала, вздохнула, загнула еще палец: «Еще мол, одна». Младшая перекрестилась.
А в гостиной идет кадриль. Луазо вертит графа. Господин Каррэ-Ламадон, графиня. Бросив графа, Луазо подхватывает супругу.
Проплывают, кружась, перед нами сияющие пары.
Лицо за лицом, сияющие, оживленные, проплывают перед аппаратом.
Мрачное лицо немецкого солдата. Он смотрит, прищуриваясь.
Он стоит в дверях гостиной рядом с трясущимся от смеха хозяином. Он взглядывает на хозяина и, резко повернувшись, выходит.
Он входит в полутемную кухню. У стола сидит горничная. Солдат подходит к ней, останавливается.
Он стоит около нее, и горничная робко, снизу вверх, глядит на него. Он берет ее за руку. Он ведет ее.
Они выходят в темный ночной двор.
Они садятся на край каменного колодца.
Они сидят рядом, посреди ночного двора, тускло освещенного фонарем. Солдат все еще держит девушку за руку.
Они не глядят друг на друга. Девушка придвигается к нему.
Они сидят молча. И вдруг девушка, повернувшись, обнимает немца. Они целуются. Да, да, товарищи! Целуются! Это случается сплошь и рядом. И, поцеловавшись, они продолжают сидеть, тесно прижавшись друг к другу. Немец напряженно думает о чем-то, и, выражая какую-то внутренне глубокую мысль, он неожиданно говорит:
— Война… это плохо…
Он говорит это как вопрос, решенный для него. Они сидят щека к щеке.
Ложатся карты на стол, ярко освещенный лампой.
Графиня весело играет с Каррэ-Ламадоном в лапки.
Плутует Луазо, показывая карты супруге, считающей медяки. Они оживлены, как в тот вечер.
Поет г-жа Каррэ-Ламадон, повернувшись к восхищенно слушающему ее графу:
— Любовь к отчизне движет нами…
Граф предупредительно вытаскивает клавиш.
У камина греются веселые монахини.
И на срубе каменного колодца все так же, тесно прижавшись друг к другу, сидят немецкий солдат и горничная.
Он напряженно думает. Он повторяет еще раз с упрямством крестьянина, понявшего простую, но бесспорную истину:
— Война это очень плохо…
Он напряженно глядит в пространство.
Они сидят, тесно прижавшись друг к другу.
Посреди темного двора неразличимы их неподвижные фигуры.
Пустой коридор. Беспорядок ботинок у дверей.
Нет ботинок у дверей Пышки.
Нет сапог у двери офицера.
Пустой коридор. Беспорядок ботинок.
Часть седьмая
Мохнатые голуби клюют просыпанное зерно.
Лошади мотают головами и жуют удила. Кучер поправляет сбрую.
Стоят неподвижной, глазеющей группой девочка, доившая корову, крестьянка, незнакомый немецкий солдат.
Стоят рядом, тихо разговаривая, горничная и наш немецкий солдат. Он в походной форме с ружьем. На крыльце позевывает хозяин гостиницы. Выходит Каррэ-Ламадон. Торопливо идет.
Посреди двора дилижанс, оживленная группа уезжающих патриотов. Все весело переговариваются. Проходит Каррэ-Ламадон.
Луазо радостно пожимает руку Каррэ-Ламадону, говорит:
— Он так любезен, что дал нам конвоира.
Оживленная группа патриотов. Каррэ-Ламадон оборачивается. Луазо показывает ему на…
…немецкого солдата в походной форме, стоящего около крыльца и разговаривающего с горничной. Позади них, на заднем плане крыльца, стоит хозяин. На крыльцо выходит Пышка.
Пышка стоит на крыльце. Она смущенно оглядывается. Хозяин равнодушно поглядывает на нее через плечо и отворачивается. Пышка сходит со ступеньки.
Она смущенно подходит к оживленной группе около дилижанса. Все разом, словно по команде, отворачиваются. Разглядывают небо, землю, дилижанс.
Пышка подходит к группе, в которой супруги Луазо и Корнюдэ. Супруги демонстративно поворачиваются к ней спиной. Корнюдэ, поглядев на них, на Пышку, снова на них — решается и, приняв монументально оскорбленную позу, поворачивается к Пышке спиной. Пышка растерянно поворачивается, идет.
Она робко подходит к группе, в которой графская чета и супруги Каррэ-Ламадон. Граф берет жену под руку и отводит ее подальше. Каррэ-Ламадон тоже берет жену под руку, но она прежде, чем отойти, окидывает Пышку презрительным взглядом. Пышка робко здоровается с ней.
— Здравствуйте.
Г-жа Каррэ-Ламадон отвечает ей дерзким, еле заметным кивком и отходит с мужем. Пышка растерянно глядит ей вслед.
Все повернулись к Пышке спиной. Девять спин в ее поле зрения. Монахини уже залезают в дилижанс. Граф готовится подсадить супругу. Пышка растерянно оглядывается.
Крыльцо. Немецкий солдат, держащий горничную за руку, пристально и серьезно глядит на Пышку. Хозяин равнодушно наблюдает сцену. На крыльцо выходит немецкий офицер. Как всегда, лощеный, как всегда, спокойный. Он дерзким жестом слегка прикасается к краю фуражки и останавливается на крыльце.
Пышка с негодованием отворачивается, делает шаг к дилижансу. Стоит, опустив голову. В дилижанс лезет г-жа Каррэ-Ламадон, подсаживаемая мужем.
Она оборачивается и кидает назад, через плечо, блестящий, томный взгляд, адресуемый офицеру.
Офицер с легким полупоклоном прикладывает руку к фуражке.
В дилижанс уже залезла г-жа Каррэ-Ламадон. Луазо готовится подсадить супругу.
Мрачно наблюдает эту сцену немецкий солдат.
Луазо подсаживает супругу. Корнюдэ делает движение к Пышке. Он явно колеблется, не зная, можно ли предложить ей услуги. Отходит. Решает лезть в одиночку. Пышка стоит, опустив голову.
Немецкий солдат неожиданно встряхивает руку горничной и быстро выходит из кадра.
Он подходит к Пышке, трогает ее за плечо, ведет к дилижансу. (Пышка машинально повинуется ему.) Подводит Пышку к дверце, хочет подсадить. И тогда, словно очнувшись, Пышка резко отталкивает руку немца.
Она гневно смотрит на него. Она, нагнувшись к нему, шипит:
— Бош, пруссак.
И лезет в дилижанс сама. Немец, подумав, растерянно оглядывается.
Смотрит на него горничная, явно опечаленная его отъездом. Смотрит хозяин и офицер.
Немец закидывает лесенку, вскакивает в дилижанс. Дверь захлопывается за ним.
Кучер дернул вожжи, взмахнул кнутом. Тронулись на аппарат лошади.
Дилижанс выезжает из кадра. Двор остается пустым. Расходятся зрители на заднем плане.
Уходит офицер. Уходит горничная. На крыльце остается один хозяин.
Он стоит на крыльце монументальный, огромный. Он зевает. Зевает во всю пасть. Отзевавшись, поворачивается.
Уходит в дом. Пустое крыльцо.
Слева направо, на аппарат проезжает дилижанс.
Справа налево, на аппарат проезжает дилижанс.
Слева направо, от аппарата проезжает дилижанс.
Справа налево, от аппарата проезжает дилижанс.
И вновь внутри дилижанса качаются головы десяти путешественников. Одиннадцатый конвоир. Он сидит на переднем плане, рядом с Пышкой.
Одно за другим проходят перед нами лица пассажиров правой стороны дилижанса. Здесь монахини. Они вновь молятся, перебирая четки, целуя медали и образки. Г-жа Каррэ-Ламадон, оживленно беседующая с графиней, очевидно, на «туалетные» темы, судя по жестам. Она пригибается к мужу и тихонько сообщает ему, презрительно кривя губы:
— Какое счастье, что я не сижу рядом с ней.
И, сказав эту фразу, она застывает в презрительном спокойствии. Муж, вытащивший из кармана колоду засаленных карт, очевидно, украденных в гостинице, взглядывает в угол и кивает головой. Вновь поплыли лица. Граф, поглядывая в угол, сообщил что-то Каррэ-Ламадону. Каррэ-Ламадон взглянул туда же.
Важно дремлет Корнюдэ. Сидит, опустив голову, Пышка. Сидит немецкий солдат. Он поглядывает то на Пышку, то на остальных пассажиров. Он зажал в коленях тяжелое ружье. Он взглянул еще раз.
Дремлет Корнюдэ. Тихо беседует граф с Каррэ-Ламадоном. Они не смотрят на Пышку. Она не существует для них.
Супруги Луазо дуются в карты, подозрительно поглядывая друг на друга, ибо знают свои способности к плутовству.
Оживленно беседуют дамы.
Молятся монахини.
Кончив обзор, конвоир взглянул на Пышку, хотел было сказать что-то, но сдержался. Сидит молча, отвернувшись.
Пышка, опустив голову, уставилась в покрытый соломой пол.
Она мрачно размышляет, она взглядывает исподлобья на патриотов.
Г-жа Луазо отрывается от карт, чтобы кинуть взгляд на Пышку. Она сообщает мужу:
— Она так увлеклась, что не ужинала и не завтракала.
Луазо складывает карты. Он взглядывает на Пышку, зевает, потом, вздохнув, говорит жене:
— Кстати, хочется есть.
Г-жа Луазо вынимает из-под сидения сверток. Начинает разворачивать.
Г-жа Каррэ-Ламадон и графиня, прервав разговор, обернулись и одновременно, как по команде, вынули из-под сидения по корзиночке.
Граф и Каррэ-Ламадон, прервав разговор, с приятностью улыбнулись, протянули руки, получили по блюду. Граф с паштетом, Каррэ-Ламадон с заливными цыплятами, точно такими же, какие были съедены во 2-й части у Пышки.
Корнюдэ, сидящий рядом с Пышкой, запустил руку в карман, вытащил пару крутых яиц, разбил яйцо, облупил и бросил скорлупу на пол. Пышка заволновалась, отвернулась, не в силах глядеть на жующего человека. Она явно голодна. (На переднем плане немецкий солдат, поглядывающий на всю эту сцену.)
Монахини уже распаковались. Старшая перекрестилась, передает младшей булочку и кусок колбасы. Младшая, перекрестясь, принимает.
Корнюдэ очищает второе яйцо. Ест, обсыпая крошками желтка свою густую и противную бороду. Пышка с яростным негодованием оглядывается и отворачивается.
Корнюдэ вынимает еще пару яиц. Пышка проглатывает слюну.
Едят граф и Каррэ-Ламадон.
Едят телятину супруги Луазо, целиком погрузившись в это занятие.
Деликатно кушают дамы. Графиня — паштет, г-жа Каррэ-Ламадон — заливного цыпленка.
Едят колбасу монахини, едят, покорно вздыхая, скромно потупив глаза.
Корнюдэ разбивает яйцо. Очищает. Ест. Запускает руку в карман и вынимает еще пару. Пышка сидит между ним и немецким солдатом. Она беспокойно оглядывается. Ей мучительно хочется есть. Комок подкатывает к ее горлу.
Она с понимающим голодным раздражением оглядывается по сторонам. Она негодует. Она явно готова разразиться яростной бранью. Но она сдерживается. Она вдруг нагибается. Шарит рукой под сиденьем.
Пустая корзина — та самая корзина, в которой лежала некогда ее провизия, съеденная в свое время патриотами. Теперь в ней валяются скомканная салфетка, перевернутые пустые бутылки, кости.
Пышка выпрямляется. Обида, негодование, гнев написаны на ее лице. Вот-вот она закричит. И вдруг она сникает. Губы ее вздрагивают, слезы показываются на глазах. Она сдерживает их. Она, как ребенок, старается не плакать, не показывать вида.
Равнодушно и жадно едят супруги Луазо.
Равнодушно и деликатно кушают дамы.
Едят мужчины с Корнюдэ на переднем плане. Он разбивает еще одно яйцо, запивая в то же время предыдущее вином из фляжки.
Потупившись, уплетают колбасу монахини.
Плачет Пышка. Плачет от обиды и голода, как ребенок. Она сидит выпрямившись, суровая и бледная, она неподвижно смотрит куда-то в пространство. Она старается не шевелиться, не всхлипывать, чтобы никто не заметил ее слез.
Но графиня замечает. Она легким кивком головы показывает на Пышку г-же Каррэ-Ламадон. Та пожимает плечиками: «Что ж, мол, делать, я здесь ни при чем».
Заметил Каррэ-Ламадон. Он тихонько указал графу на Пышку. Граф пожал плечами: «Что ж, мол, делать. Я здесь ни при чем».
Заметила г-жа Луазо. Она опустила руку с куском телятины, толкнула мужа локтем и засмеялась тихим, торжествующим смехом, говоря:
— Она плачет от стыда.
Луазо, прожевывая телятину, поднял глаза и пожал плечами: «А я-то тут при чем?».
А Пышка, сидящая между Корнюдэ и конвоиром, продолжает плакать. Слезы текут по ее щекам, слезы капают на высокую грудь. Корнюдэ стряхивает скорлупу с колен. Обтирает бороду. Откидывается к спинке, икает. Неподвижно сидит конвоир, глядя куда-то под ноги, зажимая в коленях тяжелое ружье.
Плачет Пышка, кусая губы, стараясь сдержать слезы, неподвижно уставившись в пространство.
Корнюдэ удовлетворенно икает. (Крутые яйца.) Довольство разливается по его лицу. Он важно произносит:
— Отлично…
Он искоса взглядывает на Пышку и, сытый, ублаготворенный, совершенно забыв о том, что Пышка голодна, что она отвержена, заклеймена позором, запускает руку назад и аппетитно щиплет куда полагается. Пышка сразу, точно от электрического разряда, выпрямляется. Секунду она, задыхаясь, с бешенством, еще заплаканная, но уже с совершенно новым лицом смотрит на Корнюдэ в упор и вслед за тем со всего размаха ударяет его по щеке.
Вздрагивают и застывают дамы.
Вздрагивают и застывают граф и Каррэ-Ламадон.
Пышка, яростно пригнувшись к остолбеневшему Корнюдэ, второй раз, с еще большим бешенством, ударяет его и, вдруг подавшись вперед, разражается залпом отчаянной ругани, на этот раз явно адресованной ко всем сидящим в дилижансе.
Застыли испуганно супруги Луазо. Луазо подносит руку к щеке, как будто это его, а не Корнюдэ ударила Пышка.
Застыли испуганно монахини. Старшая поднимает руку, чтобы перекреститься, но крестное знамение замирает на полдороге.
И так же внезапно, как она пришла в ярость, Пышка вдруг оседает. Она сникает, дрожа от волнения. Корнюдэ, не знающий, как ему реагировать на происшедшее, уже зашевелился. Он принимает на всякий случай монументально обиженную позу.
Переводя дух, разом, начинают креститься монахини.
Зашевелились супруги Луазо. Луазо проглатывает оставшийся во рту остаток телятины.
Повертев головой, как бы проверяя, на месте ли она, Каррэ-Ламадон укоризненно замечает прямому, как статуя, и несправедливо обиженному Корнюдэ:
— Вот она, ваша республика.
Корнюдэ не шевелится. Он сидит в позе обиженного монумента.
Дамы поспешно и испуганно упаковывают провизию, как будто им предстоит немедленно вылезать.
А Пышка сидит рядом с конвоиром, и слезы вновь навертываются на глаза. Конвоир держит в руках кусок хлеба, он взглядывает на Пышку и отворачивается.
Глядит прямо перед собой Пышка. Она кусает губы, она вздрагивает. Но она не плачет. На этот раз она не плачет.
Конвоир разламывает хлеб пополам и, не глядя на Пышку, с суровой деликатностью простолюдина, кладет ей на колени. Кладет незаметно, спокойно. Пышка быстро взглядывает на хлеб, на немца, уже начавшего жевать свою долю, опять на хлеб. Губы ее начинают дрожать сильнее. Она берет хлеб в руку, только берет, не начинает есть, а слезы уже вновь показываются у нее на глазах, слезы ползут по щекам, капают на высокую грудь.
А пассажиры уже успокоились. Дамы, уложив провизию, мирно беседуют, искоса поглядывая на Пышку.
Луазо уже вытащил колоду и тасует. Граф тихо говорит с Каррэ-Ламадоном.
А Пышка — бледная, суровая — сидит между обиженным Корнюдэ и спокойно жующим конвоиром, и слезы катятся по ее щекам.
Она откусывает кусок хлеба, и рот ее не знает, что делать с этим куском. Она медленно жует кусок и плачет, глядя невидящими глазами в пространство.
Граф оторвался от беседы с Каррэ-Ламадоном, взглянул искоса на Пышку и нагнулся вперед. Кивая головой в сторону Пышки, он спрашивает:
— Вы могли бы взять хлеб у врага?
Граф испытующе смотрит.
И г-жа Каррэ-Ламадон, сидящая против него, отвечает с преувеличенной выразительностью, содрогаясь при этой мысли о подобном кощунстве:
— Я… никогда…
Она откидывается назад, выразительно пожимая плечиками.
Пышка, может быть, услышав эти реплики, быстро оборачивается. Она выпрямляется. Она подымает голову, она крепче зажимает кусок хлеба в руке и вдруг демонстративно придвигается к конвоиру, почти прижимается к нему, словно она ищет защиты у этого спокойного бородатого человека.
Тихо молится, чуть шевеля бледными губами, подняв к небу глаза, младшая монахиня.
Неподвижно сидит, поджав злые губы, старшая монахиня.
Презрительно скривила губки г-жа Каррэ-Ламадон. Сентиментально склонив голову, глядит куда-то в пространство графиня.
Замкнувшись в ощущение собственного достоинства, выпрямилась ядовитая, как мухомор, г-жа Луазо.
Спокойно переваривает пищу Луазо.
Важно уставился в пространство предельно приличный и снисходительный граф.
Желчно скривился Каррэ-Ламадон.
Монументом оскорбленного достоинства высится Корнюдэ.
И вот они все перед нами — те, чьи портреты, чьи лица, физиономии, морды, хари, взятые с предельной выразительностью, проплыли на экране. Вот они все — патриоты, олицетворяющие собою родину, ту родину, любовь к которой они проповедуют, — герои картины, нет — один, коллективный герой картины во многих лицах. Они сидят, чуть покачиваясь, замкнувшись каждый в своем собственном сознании правоты и достоинства. Сидят похожие друг на друга, одинаковые и такие разные.
Открывается удаляющийся дилижанс. Тяжело месящие грязь колеса.
Дальше стал дилижанс. Грязная дорога легла между ним и аппаратом.
Еще дальше стал дилижанс.
Совсем маленьким квадратиком виден он далеко впереди на пустой дороге. Он исчезает за поворотом.
Конец.
