10. В глуби леса
Мёртвая степь. Современная техническая телега. «Вода жизни». Словоохотливая женщина не знает дороги. «Долина капканов». Ночью пешком. Кочующее государственное животноводческое хозяйство. Дорога к озеру Хубсугул. Люди лесов. Похищение девушки. Как нужно вручать подарки. Сядь прилично!
После недолгой езды мы прибываем на берег самого большого озера Монголии Убса. Убса является самым большим солёным озером Монголии, а Хубсугул – самым большим озером пресным. С правой стороны вид замыкала длинная высокая горная цепь Хан-Хюхей, с левой – огромной чёрной гладью озера играла Фата-Моргана. На широком пространстве между горной цепью и озером распространялся одуряющий запах. С берега поднялась пёстрая шумная стая птиц и полетела к середине озера. Неподвижный тёплый воздух благоприятствует сгущению пронзительного запаха, такого чудовищного, что у нас начинает болеть голова. Во время короткого отдыха мы сошли с машины, чтобы посмотреть, откуда он идёт. Вся территория была покрыта серым растением, подобным полыни. Она выделяла этот запах. Мне кажется, что животные не могут жить здесь. Медленно начинает дуть ветер. Огромная масса воды озера волнуется.
Вскоре свернули мы с шедшей рядом с озером дороги и отдалились от берега. Когда мы так ехали, быть может, с час, не встречая по дороге никакой воды, внезапно вдали на середине степи появился белый парус. Оказалось, однако, что снова подверглись мы оптическому обману, вызванному горячими слоями воздуха. Степная фата-моргана играла на этот раз с двумя белыми юртами. Уже несколько раз раздумывали мы, что заблудились, но наконец около шести часов пополудни доехали до находящегося над речкой Барун-турун и от неё так названного государственного животноводческого хозяйства. Здесь нас уже ждали. Быстро снесли багаж, освежились немного и пошли осматривать хозяйство.
Общий вид государственного животноводческого хозяйства
Хозяйство это функционирует с 1943 года. В построенных в его центре красивых домах размещены мастерские, помещения совместного пользования, службы и жильё. Необычным был для меня этот вид, так как привык к тому, что люди степные живут только в юртах. Здесь принимала нас уже Монголия будущего. Окрестность здесь является государственной, поросшая деревьями и кустами, а рядом со строениями хозяйства журчит Барун-турун.
По окрестности провезли нас на машине. Посреди большой группы юрт принял нас мужчина, одетый в белое. В одной из юрт показал он нам центрифугу для производства масла, приводимую в движение электромотором. Рядом в юрте вручную прессуют и сушат побочные продукты, получаемые при изготовлении масла. Вокруг бегут невысокие каменные ограды. В отдельной группе юрт изготавливают кумыс. Это большое производственное предприятие, работающее не только для местных потребностей, но и снабжающее другие местности.
С гордостью показаны были нам здесь стойла и привязанные перед ними на длинных шнурах телята. На ферме разведения коров приветствовала нас группа молодых доярок, одетых в белое, а руководитель фермы сделал нам доклад о новейших результатах в доении. Позднее осмотрели мы мастерскую, в которой собираются и ремонтируются машины хозяйства.
В конце осмотрели мы машину технической помощи. Эта машина с будкой располагала токарным станком, а также ремонтными приспособлениями и инструментом. Техническая машина ремонтировала автомашины, тракторы и комбайны, работающие в поле, чтобы не нужно было по поводу каждой малейшей неисправности везти их в центр.
Во время посещения современного хозяйства бросилось мне в глаза множество телег с монолитными деревянными колёсами. Я спросил одного из молодых руководителей хозяйства, почему не списали эти старые телеги, которые уже во времена Чингис-хана считались старыми. И с удивлением услышал, что это новые телеги.
– Прошу мне поверить, – уверял меня наш новый монгольский приятель, – что эти телеги наиболее пригодны на этом каменистом грунте. Здесь сосуществуют стародавняя телега и современный комбайн.
В хозяйстве господствовала большая суета. Сооружалось несколько новых зданий, и плотники делали как раз каркас кровли. Здесь дерево не становится проблемой, ведь находимся в северной Монголии.
Уже вечерело, когда закончили мы объезд хозяйства. В нашем номере была мебель из алюминиевых труб, стоял здесь также радиоприёмник, принимающий станции всего мира, а пушистые шерстяные одеяла тянули ко сну. Мы попросили только чай и намеревались ложиться спать. Вскоре нас предупредили, что чай готов. Мы не могли сказать слова, когда в большом зале нас ожидал длинный уставленный блюдами стол, за которым находилось всё руководство и несколько работников хозяйства. Я очень томился от жажды, а так как на уставленном разными деликатесами столе увидел всё, только не чай, потянулся к кувшину с водой. Спросил, что это, аршан? По-монгольски это означало воду минеральную. Мне ответили утвердительно. Налил себе в стакан и сделал довольно большой глоток. Я почувствовал на себе весёлые взгляды. Должен был сделать комичную гримасу, так как вокруг взорвался громкий смех. В кувшине была прозрачная молочная водка, дьявольски крепкий спиртной напиток.
– Ну, ну – сделал рекламу – но остался обманутым!
– Ничего подобного! – ответили присутствующие, смеясь. – У нас это аршан.
Оказывается, что название это означало когда-то нектар, вода жизни, напиток вечной молодости, подобно как и по-французски водку называют «водой жизни». Это слово, впрочем, имеет индийское происхождение и первоначально звучало как рашян. Хозяева назвали молочную водку нектаром, и так как это находилось на столе, не солгали.
Во время ужина нас засыпали разными вопросами, например: как представлена венгерская шерстяная промышленность, какая сейчас и какой была в прошлом в Венгрии ситуация работающих женщин, какая система обучения врачей, каких результатов достигли в производстве лекарств и т. д. и т. д. Какое счастье, что читая регулярно прессу, я запомнил несколько интереснейших данных, но очевидно, и так не смогли бы мы исчерпывающие ответить на каждый вопрос. Такого рода заинтересованность понятна, если взять во внимание, что у стола сидит руководитель бригады разведения овец, секретарь женской организации, а также врач хозяйства. Между прочим спрашивал и также он, существует ли в Венгрии лётная скорая помощь. У нас не было ещё этой службы, в то время как в Монголии она действует уже несколько лет. Когда я ответил, что у нас ещё не организована скорая лётная помощь, хозяева с гордостью начали мне объяснять их систему лечения. Когда я поведал им, что наша небольшая страна равняется их одному аймаку и что в Венгрии имеется столько больниц, что быструю доставку в больницу можно обеспечить подготовленными автомашинами, ими овладело большое удивление. Для хозяев было вещью неправдоподобной, чтобы где-то существовала такая маленькая страна и чтобы на такой малой территории могло жить столько людей. Даже обратился кто-то, что если в Венгрии так тесно, то монголы охотно приняли бы в свой аймак довольно большое число венгров, так как места тут достаточно, а кроме того, это братский народ. На всякий случай я поблагодарил их за сердечное приглашение.
Беседа проходила в очень приятной атмосфере. Хозяева поведали нам о своих достижениях, о том, как удалось им уменьшить страшный порою процент падежа животных, разговор был об экспериментах с целью повышения качества шерсти. Трактористы говорили о плане посевов, доярки – о плане надоев. Всё общество выглядело как одна семья, рассказывающая обо всём, чем можно похвалиться.
Приближалась полночь, когда мы встали и подняли рюмки на прощание. Весёлая компания проводила нас до самой гостиницы.
С рассветом надо было ехать дальше. Перед этим одарили мы здешнего врача большей частью нашей аптечки. Надеялись, что не будет она нам уже нужна.
Вскоре после выезда выяснилось, что мы заблудились. Не было выхода из долины, в которую мы въехали. Какой-то человек сбежал со склона горы и приближался к нам, но без слова миновал нас и понёсся дальше. Только тогда увидели мы, что на склоне холма на противоположной стороне стоит конь, привязанный к дереву, испуганный нашим автомобилем. Это к нему спешил тот человек. Красивый вид представлял встающий на дыбы конь, когда, закидывая назад голову, долго тряс нестриженой гривой, прыгая при этом высоко. Не вознаградило это, однако, нашего нетерпения, с каким ожидали мы того человека, чтобы спросить о дороге. Потом поехали напрямик в гору.
Ландшафт сменил своё обличье снова. Мчались мы через горные пастбища, а потом наш грузовик взбирался по крутым склонам гор. Минутами казалось нам, что доезжаем до вершины горы, когда дорога снова неожиданно опускалась. Вскоре оказались мы в долине горного ручья. Под двумя огромными соснами заметили мы юрту. Из неё вышла женщина, которая оказалась очень словоохотливой. Она вылила перед нами все свои печали. Поведала, с каких пор здесь живёт, где находится её муж, где их стада; узнали также мы от неё, где поблизости есть брод, но которая дорога идёт до Улясутая – об этом она не имела понятия.
Во время дальнейшего путешествия по Монголии обратил я внимание на то, что женщины знают только ближайшую окрестность, несмотря на то, что это тоже огромная территория. Многие среди них ни разу не были даже в аймачном центре. Это, впрочем, и понятно, так как любые вопросы, если возникает такая необходимость, улаживают мужчины.
«Гостеприимная» болотистая долина
Снова едем мы склоном под гору. Нигде нет живой души. Через некоторое время замечаем старую босую женщину, пасущую стадо овец. Она направила нас в сторону большой сосны, под которой живёт старый человек, а тот наверняка знает дорогу. Медленно въехали мы в лес, но не было здесь никакой дороги, никакого старого человека. Закончилась также автомобильная колея. Перед нами вилась только тропка. Мы не знали, куда же ехать дальше. Остановились беспомощно. Разведчики пошли, чтобы выследить, каким образом можно было выбраться из котловины. Однако они возвратились вскоре и известили, что долина по обеим сторонам опасно суживается. Поехали наугад. Машина мчалась по дикой местности, поросшей карликовыми кустами. Внезапно что-то затрещало в кустах. Перед нами мчалось стадо серн. Дикая красота ландшафта не сумела, однако, заслонить факта, что снова мы заехали в тупик, в котором машина наша не могла дальше двигаться.
Возвратились бы мы, но не были уверены, что сумеем вернуться на ту дорогу, которой приехали на это место. Если бы не означало это два потерянных дня. Когда мы так рассуждали, на вершине горного хребта показался силуэт всадника. Клаксоном подозвали его к себе. Во время разговора сориентировались, что и ему не известна дорога; утверждал он единственное, что нам нужно было ехать в другую часть котловины. С большим трудом поехали мы назад, что не было так легко большому грузовику в тесном ущелье. Поехали в соответствии с его советом, другой стороной котловины. Мы должны были сойти с машины, так как немного не хватало, чтобы упали с неё. Пошли пешком, отыскивая дорогу, а машина медленно тянулась за нами. Красивый высокий сосновый лес расстилался у подножия гор. Дремучий лес доходил до края ущелья. На середине долины сочился ручей, создавая обширное болото. Местами шумящие водопады пытались смыть остатки сухой местности, какие ещё остались. В какой-то момент прекратился за нами рокот мотора. Когда мы вернулись, застали мрачный вид. Наша машина по оси сидела в болоте. Этого ещё не хватало.
Мы скатывали с горы камни и носили хворост, чтобы создать под колёсами твёрдый грунт. Прошёл час, пока удалось нам как-то освободить машину. В нескольких метрах остановились. Снова попали в западню. Сумья срубил две длинные сосны, и при их помощи за 45 минут мы вытянули машину. Потом из камней построили переправу через ручей и счастливо перебрались на другую сторону. Долина всё больше сужалась, а дорога становилась невозможной для проезда со взгляду на разлившийся поток. Вследствие тряски машины перевернулся наш сосуд с водой и вылился весь запас воды для питья. Машина и вся наша рухлядь были мокрыми. Дорога начала опасно подниматься, но грузовик при этом вёл себя великолепно, и потому вскоре уже находились мы на вершине горы. Здесь мы наткнулись на следы машины, которых с этой минуты держались. Проехали через плоскогорье. В то время, когда «долина капканов» чаровала нас своими свежими нарядными в цветах кустами, а также живой зеленью, проткнутой деревьями, теперь скалистая понурая окрестность встречала нас пустотой. На каменистом грунте торчали местами отдельные сосны. Один из поднявшихся потоков держался очень «гостеприимно», так как когда мы захотели через него переправиться, остановил нас с машиной. Здесь потеряли мы много времени. В течение двух часов выбрались мы как-то из воды. В это время многократно теряли мы надежду, что когда-нибудь отсюда выберемся.
Свистел холодный ветер. Смеркалось. В дороге мы находились уже около двенадцати часов, а не проехали даже 20 километров. Перед нами было ещё 460 километров. На отпугивающе голом плоскогорье ни одного следа жизни. К счастью, грунт улучшался, и машина смогла ехать быстрее. Около 8 часов пополудни наткнулись мы на какую-то дорогу. Произошло это в последнюю минуту, так как почти совершенно стемнело, и после наступления темноты не было бы никакой надежды на отыскание следа человека в этой пустыне. Теперь мы держались слепо этой дороги.
Доехали до руин старинного монастыря, а также до деревянных строений с китайскими крышами. Здесь мы узнали, что едем в неправильном направлении. После краткого совещания двигаемся в сторону находящегося поблизости сомонного центра, чтобы остановиться на ночлег.
Опустилась ночь. Стало так холодно, что я дрожал даже в козьем полушубке.
Снова поехали мы уже другой дорогой. Тратили остатки сил, попадая во всё новые западни. К счастью, взошёл месяц, и при блеске его добрались мы до телефонной линии. Знали мы теперь без сомнения, что не проведена она до сомонного центра, так как давно уже должны были достичь его. Но всё-таки держались линии, чтобы хотя бы доехать до жилого места. Среди темноты громкая грызня собак стала нам сигналом, что поблизости находится юрта. Однако же были в ней только дети, а те не имели понятия, куда нужно ехать. Телефонный провод также закончился. Видимо, прекратили его монтаж.
Мы остановились. Ночь была чудовищно холодной. Единственно блеск месяца добавлял нам бодрости. Если бы имели мы хотя бы с собой палатку, в которой проспали бы до утра! Выбрались из машины, чтобы расшевелить наши промёрзшие одеревеневшие конечности.
Решили, однако, ехать дальше. Более часа пробивались мы сквозь ночь, слепо выбирая возможную для езды местность. Месяц спрятался за тучами, когда на горизонте показались чёрные тени в форме строений. Но только мы смогли это заметить, как наша машина завязла снова в таившемся в темноте море болота. На этот раз уже окончательно. Мы собрали самые необходимые вещи и остатки сил. Пешком пустились мы в дорогу, которая отделяла нас от строений. Был уже рассвет 12 июня, а как позднее мы узнали, температура опустилась до —13 °C. Кальвария наша продолжалась дальше. Впотьмах вышли мы на свалку посёлка, на которой на нашу бредущую в ночи группу напали все собаки, какие только были в округе. Был это для нас одновременно счастливый случай, так как на страшную грызню псов появились люди и проводили нас до здания школы.
От жителей посёлка узнали мы, что находимся очень далеко от основной цели нашего путешествия. В одном из натопленных классов школы – неожиданность: принимает нас старый знакомый – Джагварал. В Улан-Гоме действительно мы не думали, что здесь встретимся. Он прибыл на предвыборную кампанию и как раз готовился ко сну, когда услышал собачий лай. Мы были очень рады этой встрече. Несколько людей под руководством Вандуя поехало на специальной машине к нашему грузовику, чтобы привезти остатки багажа. Возвратились они около трёх часов ночи. Наконец, мы смогли лечь спать.
Когда мы проснулись утром, была прекраснейшая погода, несмотря на то, что в расположенном на северной стороне классе было очень холодно. Я вышел из школы. Теперь всё выглядело гораздо симпатичней. Видимо, блуждая в степи, мы свернули далеко на север, так как в посёлке были уже дома из деревянного бруса, что характерно для лесных местностей. На воротах одного из домов висел маленький плакат. Заметив, что собралась около него группа людей, приблизился и я. Это был предвыборный плакат с портретом и биографией Джагварала. Я почитал, что кандидат происходил из южной Монголии и был ранее учителем. Недавно получил он степень доктора экономических наук в Академии Наук СССР.
На обеде шла беседа. Меня интересовало, как проходят тут выборы. Я узнал, что выборы в Великий Народный Хурал – парламент МНР – существуют с времён смены конституции в 1949 году повсеместно, равно и тайно. Кандидатов в парламент заявляет блок Монгольской Народно-революционной партии и беспартийных.
Голосование происходит в административных единицах. Одновременно выбираются советы: краевые, городские, аймачные, сомонные и меньших административных образований. Позже в степи видели мы нарядные юрты для голосования, так как голосование в Монголии, вполне понятно, происходит также в юртах, куда голосующие прибывают на конях.
Ранним утром был вытянут из болот наш грузовик, после чего Джагварал и заместитель председателя аймачного Совета проводили нас на своих машинах на одном участке дороги. Потом наши пути разошлись. Они ехали дальше на предвыборную акцию, нам же дали указания, как ехать, чтобы обратно попасть на правильную трассу.
Сумья был так измучен после ночной поездки и работы по вытаскиванию машины, что управление машиной передал Вандую. Тот после 15 минут езды отказался от вождения, так как и у него за рулём слипались глаза.
Мы миновали красиво мчащийся табун коней. Стоило бы снять на камеру этих животных, уносящихся с прелестными головами и развевающимися гривами. Кони как бы плыли в воздухе с вытянутыми вперёд головами. Впереди табуна несутся один или два жеребца, а другие кони плотной массой следуют галопом за ними. Вся округа наполнилась топотом. Скачущий табун закрыл перед нами вид, но, к счастью, ветер сносил поднятую пыль в противоположном направлении, в результате мы избежали попадания в пыльное облако, а кроме того, открылся перед нами красивый пейзаж.
В одной из небольших усадеб приветствовали нас собаки. Привязанные около юрты кони так всполошились от вида нашей машины, что порвали путы и побежали в степь. Собаки бросились за ними в погоню и возвратили их. Собаки эти, должно быть, очень агрессивные, но мы посматривали на них беспечно под надёжной защитой, какой являлся автомобиль. Вскоре из соседней усадьбы вышли дети, чтобы убедиться, что тут ищет чужой автомобиль. На это собаки прекратили бесполезное ворчание на машину и атаковали молодых прибывших. Дети, видно, принимали в расчёт, что пришли не одни, но в сопровождении целой стаи других собак. Между двумя собачьими стаями завязалась короткая, но яростная драка. Генералы обеих собачьих армий помирились, однако, быстро за плечами своих войск, разогнали дерущихся собак камнями и сухим навозом. Собаки покорно отступили в тень юрты и, вероятно, сделали себе не очень лестный вывод на тему людской благодарности. Причиной быстрого окончания битвы был факт, что детей очень интересовал чужой автомобиль, следовательно, они признали, что лучше будет – действительно, в это время – заключить мир, чтобы приобрести возможность спокойно посмотреть на редко видимых чужих людей.
От жителей поселения получили мы необходимую информацию в отношении дальнейшей дороги. В административном центре сомона взяли мы с собой больного мальчика, чтобы завезти в ближайшую больницу. Хорошо, что хотя бы наш новый сотоварищ по путешествию хорошо ориентировался в густоте собирающихся и разбегающихся автомобильных колей. Проехали рядом с озером Тамин-нуур. Было это небольшое озерко с удивительным цветом воды. Кара утверждал, что доминирует в нём цвет голубой, я же настаивал на зелёном, в действительности, однако, трудно было решить, потому что тени плывущих по небу туч и волнующаяся вода постоянно меняли цвет озера.
Мы были очень измучены. У Кары был жар, Кёхальми тоже чувствовала себя неважно. Остановились перед гостиницей, расположенной у трассы, по которой перегоняют животных. Выгрузились из машины, но не было даже сил, чтобы войти в гостиницу. В семь часов поехали дальше, так как перед нами было ещё 260 километров дороги.
Наконец! Наткнулись мы на дорогу, которая наверняка ведёт к Дзавхланту (известному также под названием Улястай), административному центру аймака. Полная темнота требовала от нашего шофёра абсолютной концентрации. Поэтому было просто невероятно, что Сумья ещё выдержал. Дорога была такая плохая, что превышало это все человеческие понятия. Мы проехали через болотистую долину, по которой через топи проходила порой дорога, уложенная из деревянного бруса, если не успела их ещё залить вода. Местами ехали по насыпи, но преимущественно остались от них только следы, выдавленные машинами. Фары часто освещали большие груды грязи, которые свидетельствовали о том, что перед этим в болотах увязла машина, и нужно было её выкапывать. Эти подстерегающие среди морозной и тёмной ночи «кладбища» не добавляли нам хорошего настроения. Наткнулись мы на придорожную гостиницу. Горячий чай влил свежие силы и тепло в наши тела. Вскоре мы услышали сигналы машины, а через минуту в гостиницу вошёл какой-то чужой мужчина. Когда он обменялся несколькими словами с нашими проводниками, оказалось, что послали его к нам навстречу на легковой машине. Как раз в самую пору! Вандуй уже в Юлгию, а может, даже в Кобдо телефонировал в столицу, чтобы прислали нам небольшую машину. Эта ожидала нас в Улястае, но Джагварал позвонил, чтобы машина поехала нам навстречу. Был это советский «джип». Мы пересели в него.
Радость наша оказалась преждевременной. Металлические сиденья, помещённые над колёсами, трясли немилосердно, а внутри свистел ветер. Болотистый грунт менялся минутами на каменистый, следовательно, время от времени подскакивали мы на сиденьях и опускались. Через 15 минут мы уже мечтали о нашем «удобном» грузовике.
Вдоль трассы миновали мы тёмные пятна. Были это грузовики, которые завязли в болоте. Наша машина ехала со скоростью едва 20 км/ч. Мы проезжали под скалами, над пропастью, а потом тряслись в каменистом русле потока. Временами машина тащилась черепашьим темпом, и так необыкновенно тихо миновала километры. Коллега Кёхальми, сидящая впереди рядом с шофёром, порой сообщала, сколько ещё осталось километров. Наши монгольские проводники без конца повторяли ту же самую народную мелодию. Что же нам оставалось другого: после двадцатого повторения и мы начали петь.
Наконец, дома! Машина затормозила, но оказалось, что это только ночь и руины какого-то монастыря сыграли с нами шутку. Поехали дальше. Вскоре мы приблизились к юртам. Приветствовала нас таблица: «Строительство дороги, проезд запрещён». Это значило, что мы должны свернуть даже с этой лихой трассы, которой до настоящего времени ехали. И снова пробираемся через болото. Внезапно вспомнили мы переживания Свена Хедина в пустыне. Он не имел ещё машины, но, сдаётся мне, что хотя передвигался он тише, доставалось ему это легче.
Местами нужно было включать привод на обе оси, чтобы как-то двигаться по местности. Минутами я думал, что лучше было бы подождать до утра. При дневном свете легче бы продвигались мы вперёд. Уже давно проехали 80 км, а Улястая не было видно.
Пение потихоньку затихло, был слышен только монотонный шум двигателя, прерываемый минутами скрежетом камней, а порой плеском болота.
Когда мы прибыли к спящему городку, было уже полвторого. Миновало порядочно времени, прежде чем отыскали мы гостиницу, а потом начались поиски её директора. Наконец, и он нашёлся.
В гостинице ожидала нас присланная из столицы почта. Будучи постоянно в дороге, уже месяц не получали мы из дому известий. Сил оставалось столько, чтобы уложить письма согласно очерёдности их отправления и одно из них открыть. Потом победила меня усталость.
Улица в Улястае
Улястай – это старый город. Он был одним из административных центров во время маньчжурского господства. Вандуй жил здесь, будучи ребёнком. Он поведал о своих переживаниях и его родителях в предреволюционный период. Тогда жило здесь множество китайцев, для которых наибольшим праздником был «Гэсэр». Этот день китайцы праздновали торжественно для увековечивания изгнания монгольской династии Юань. Очевидно, маньчжурская династия, которая также праздновала этот праздник, имела повод для отвлечения внимания от собственной роли. Не было, следовательно, случайностью, что праздник этот наиболее охотно праздновали китайцы, поселившиеся постоянно в Монголии. Гэсэр является, впрочем, героем наиболее загадочного и обсуждаемого народного эпоса в Центральной Азии. Много вариантов этого эпоса известно от тибетцев, заселивших окрестности Северной Индии, через Тибет до Монголии.
Перед полуднем осмотрели мы местный музей и библиотеку. Здесь пожилой монгол, который действительно был ламой, сообщил нам, что столкнулся когда-то с «Красной Хроникой», написанной Лоцава Ртамгрином (собственно: Мхалпа Кундга Рдордже). Это мало похоже на правду, судя по тому, что спутал он её с «Золотой Хроникой», написанной Рцаба-Ртамгрином, умершим в 30-х годах XX века. Был это, наверное, последний представитель этого религиозно-исторического литературного жанра.
Решили мы провести в городе и окрестностях несколько дней. Констатировали, что тесные заулки и сооружённые из глины дома в китайском стиле в Улястае представляют старую архитектуру в противоположность осмотренным нами до сих пор провинциальным монгольским городам, не исключая Кобдо, которые были построены по-новому или, по крайней мере, обладали новыми домами. К тесной застройке принудили город, с одной стороны, положение у подножия горы, с другой же – река Улястай. Мало было здесь места для расширения. Мы прошли через мост, чтобы на другом берегу осмотреть руины старинного маньчжурско-китайского замка. У устоя моста стояла таблица со знаком паркинга и намалёванной конской головы. Здесь должны были привязывать коней те, которые приехали в город конём. Под скалой китайская надпись объявляла: «Здесь голубые ворота», что было очень нужно, так как ворот уже нигде не было видно.
Замок был построен некогда из сырого кирпича. Это было довольно обширное строение с толстыми стенами. Он был построен на берегу речушки Улястай, на рукаве которой были построены одновременно рвы. На ограждении квадратного замка стояли когда-то, вероятно, бастионы, так как руины двух из них можно ещё до сегодняшнего дня разглядеть. Во дворе замке лежали разбросанные китайские черепки и предметы пользования. С точки зрения стратегического место было выбрано удачно, так как замок лежал в самой середине котловины, для которой окружающие её вокруг горные хребты становились хорошей защитой.
В час пополудни разговаривали мы с представителями местных властей. Я спросил их, есть ли в аймаке государственное хозяйство по разведению скота.
– Сейчас, к сожалению, нет, – звучал ответ.
– Почему? Может быть, раньше было?
– Да. Было одно скотоводческое хозяйство.
– Ну и что? Или плохо работало? Было ликвидировано?
– Нет, хорошо работало, было даже хорошо оснащено.
– Итак, почему не существует?
– Существует, только укочевало из аймака.
Оказалось, что в соседнем аймаке были лучшие пастбища, и хозяйство посчитало, что там будет лучше обеспечено выполнение плана по разведению скота. Поэтому целое государственное скотоводческое хозяйство «собрало манатки» и переехало в соседний аймак.
– Но не беда, – пояснили руководители с Уля-стая. – В этом году организуем новое.
Остаток дня прошёл у нас в сборах. Багаж поделили на две части, так как в нашей небольшой новой машине все не уместились бы. С большим сожалением расставался я с моим чемоданом, пишущей машинкой, а также с многими другими предметами, между прочим, с моим монгольским костюмом. Сумья немного нас проводил, а потом мы попрощались. Он возвращался в столицу.
По дороге миновали мы много больших каменных надгробий. Встретили мы также камень с надписью, но уже невозможной для прочтения. Одна огромная, имеющая в диаметре несколько метров каменная могила, превращённая в убежище для животных. Мы обратили внимание, что в той окрестности вокруг одной большой гробницы размещалось три меньших.
Мы въехали машиной в стадо овец. Толстые животные с жирными курдяками двигали обеими задними ногами почти одновременно. Убегали они перед машиной, комично подрагивая короткими хвостами.
Наш багаж загрузили в задней части машины, затем мы уселись на нём, и таким способом не должны были сожалеть о твёрдых сиденьях, что несколько поправило условия езды. В семь часов вечера доехали до сомонного центра Тэлмен. Посёлок состоял едва из четырёх небольших домиков. В одном из них отведена была нам половина кроватей.
Назавтра, из-за отсутствия чего-то лучшего, принесён был нам обед в ведре. Была это печёная баранина с легко посоленным тушёным диким луком. Мы съели немного баранины, а потом двинулись в дальнейшую дорогу. Вскоре оказались мы на территории северной Монголии. Ландшафт совершенно изменился. Горы поросли лесом, а горные склоны и долины – буйной растительностью. Вдоль дороги появлялось всё больше лиственных деревьев, создающих тень. В небольшой узкой котловине показалось несколько домов. Неожиданно начало хмуриться. В течение нескольких минут стало совершенно темно, начали блистать молнии и пошёл сильный ливень. Краем небольшой долины текла широкая река Мурэн. Слово это означает «правильная река», поэтому на карте полное название звучит так: Дэлгер мурэн. На берегу реки зеленел небольшой сосновый лес, вокруг него стояло несколько домиков, а среди них домик перевозчика и директора гостиницы.
Перед бурей убежали мы в гостиницу. Симпатичная монгольская девушка быстро затопила печь. Мы были очень голодны. К сожалению, чай подали здесь солёный, а привезённое нами печенье пахло бензином. Возили мы с собой также йогурт, который перегрелся, а мясо, которое было приготовлено нам на дорогу, испортилось. На счастье, остался у нас небольшой запас печёной баранины. Мы съели её с большим количеством дикого лука.
Через реку перевезли нас паромом. Машина с трудом въехала на паром, и, наконец, вода перенесла медленно весь транспорт на другой берег. Здесь въехали мы в узкую долину. Два раза мы заблудились, но, несмотря на это, в 8 часов добрались мы до посёлка Мурэн, административного центра Хубсугульского аймака. Мы назвали Мурэн посёлком, так как определение «город» (хот) уживается здесь уместно только относительно одного города – Улан-Батора, который на старых картах фигурирует как Улан-Батор Хото. Последнее слово является транскрипцией монгольского слова хот (город). Кое-где даётся уже, однако, название хотаил меньшим оседлым единицам, состоящим из многих юрт. В повсеместном понимании айл означало сельский посёлок, состоящий из юрт, а точнее, слово это означает поселение, в противоположность жилищу, а следовательно, называется так даже отдельная юрта, потому что становится она поселением. Айл как единица оседлости, кроме юрты, содержит в себе укрытие для животных, а также всё, что вокруг неё находится. Айл, состоящий из многих юрт, становился прежде у халхасов правильной системой оседлости. Юрты становились рядом. Юрта лица управляющего целым поселением стояла в юго-западной части поселения, за ней во втором ряду первая юрта принадлежала всегда наибеднейшему человеку. Всё поселение имело двери с южной стороны.
В Мурэне я увидел одну из наиболее комфортных провинциальных гостиниц Монголии. Она построена в конце просторного двора. Покои гостиницы выложены деревянными панелями, а в специальном кабинете для работы стоит фанерованный стол. Умывалка выглядит, на первый взгляд, как вешалка для одежды. На резервуаре, помещённом на высоте головы, находятся три кнопки, при нажатии которых из резервуара течёт вода. Ошибившись, я повесил на кнопку пальто.
Аймак был заложен в 1931 году, а название своё получил от озера Хубсугул (Хувсгул). Аймачный административный центр находится в Мурэне с 1933 года. Территорию в 102000 км2 населяют 90000 людей. В аймаке открыто 60 кооперативов, под земледелие занято уже 3000 га. В 26 школах семилетних и десятилетних учится более 6000 учеников. Интересно, что в этом наиболее выдвинутом на север аймаке поголовье животных насчитывает: 11400 верблюдов, 155000 коней, 237000 голов крупного рогатого скота, 815000 овец и 343000 коз. Представители аймачной власти, которые эти данные прочитали из приготовленного реферата, очень горды богатым количеством зверей своих лесов, ведь здесь живут медведи, серны, кабаны, волки, белки, барсуки, дикие кошки, дикие козы, белые зайцы, сурки и другие звери.
Аймак населяют разнородные группы народностей. Встретились мы здесь с людьми из племени Дархат, с разными группами урянхайцев тюркского происхождения, халхасами, бурятами, а также несколькими китайцами. Есть среди них оленеводы, охотники, кочевники и земледельцы. Словом, для исследователей, подобных нам, – настоящий рай. Мы решили недолго остаться в центре аймака, находящемся на южной его оконечности, а затем, на следующий день ехать в Хатгат, на южный берег озера Хубсугул; оттуда, если будет возможно, дальше через озеро на север.
Вечером в доме культуры была организована программа для нас. После представления нас спросили, как нам это понравилось. Мы вежливо похвалили работу местного ансамбля. Хозяев интересовало наше мнение об одном конкретном пункте программы, но в самом деле мы не знали, о котором. Ансамбль представил нам, как утверждали разочарованные хозяева, один народный венгерский танец. Немедленно я сориентировался, о чём идёт речь. Одним из номеров была переработанная на монгольский стиль разновидность венгерского танца, называемого закатолас. Оказалось, что здешний ансамбль научился этому от венгерской молодёжи на фестивале в Москве. Что здесь скрывать, с большим удовольствием посмотрели мы какой-то народный танец; тем более, что некоторые из наших танцев оригинальных подобны танцам монгольским.
На следующий день смогли мы выехать только в полдень, но уже в 3:30 показалась перед нашими глазами неправдоподобно голубая река, впадающая в озеро Хубсугул, а вскоре потом посёлок Хатгал. Раньше он был административным центром аймака, теперь является только центром скотоводства. Это узловой пункт на трассе, проходящей через озеро. Посёлок состоит из деревянных домов. Из степных территорий прибыли мы, наконец, в лесной регион. Хатгал растянулся на берегу озера у подножия гор, среди хвойных деревьев. В доме, где мы расположились, комнаты были согреты двумя находящимися внутри печами, потому что в этой стороне ночи бывают очень холодные. По прибытию тотчас же пошли мы осмотреть окрестность. Мы взошли на невысокую гору, поднимающуюся за посёлком. Склоны горы пестрели множеством разноцветных благоухающих цветов. Были там лютики, сон-трава, примула, цмин, касатики и много других, неизвестных мне цветов. К сожалению, сами монголы тоже не очень знают названия цветов, называют их «жёлтый цветок», «голубой цветок» или «луковичный цветок». Краски горного склона дополняли разные оттенки зелени папоротников и мхов. У подножия горы стояли как на страже только одиночные сосны, но выше покрывал её уже густой лес. Земля была устлана сосновой хвоей, как мягким ковром.
С вершины горы был виден только небольшой замёрзший залив озера. На середине залива, названного по имени городка Хатгал, находился остров, окружённый льдом. За окружённым белизной и украшенным соснами островом у устья реки стоял на якоре пароход. Ждал схода льда, чтобы можно было начать навигацию. По противоположному склону горы сошли мы на берег реки. Застали мы тут юрты, бараки, портовые учреждения и пасущихся животных. Вода реки Егин-гол чистая как хрусталь и лазуревая не только издалека, но и вблизи. Также прилегающие к противоположному берегу озера горы поросли сосновым лесом.
Озеро рядом с Хатгалом
На следующий день перед полуднем в городской гостинице разговаривал я с несколькими здешними людьми. 67-летний бурят Джалсрай прикочевал сюда в 1920 году из какой-то сибирской местности. Там родители его вели уже жизнь оседлую, а население деревни жило в деревянных домах. Старик помнил только одну сохранившуюся юрту во всём поселении, но, как говорил, старая бурятская юрта и жизнь в ней живо сохранились в памяти его родителей. Во время его детства животные проводили всю зиму в стайках. Родители Джалсрая имели кусок земли, с которой собирали овёс, а в окрестностях косили сено. Старая юрта бурятская имела двери, обращённые на восток. Позднее мы посетили старика в его юрте, находящейся далеко за домами городка. Двери были здесь уже с южной стороны, подобно как и у его соседа Халхаса, но было что-то, что осталось ещё от старой традиции: алтарь семейный находился на северо-западной стороне. А таким образом, ещё не был перенесён со стороны западной или противной старому положению двери. Видно, следовательно, что алтарь передвигается медленней, чем прозаичные предметы ежедневной жизни.
Стационарная юрта
В гостиницу прибыл также мужчина из племени сойт-урянхай. В Монголии урянхайцами называют некоторые племена тюркского происхождения. Одни из них вполне монголизовались, другие сохранили свой старый язык тюркский. С точки зрения на образ жизни, урянхайцы делятся на группы оленеводов и охотников. Разводят здесь оленей с необычными разветвлёнными рогами. Окрестность озера Хубсугул и северомонгольских гор составляет наиболее старый район разведения оленей.
Родители моего урянхайского гостя были охотниками. Звали его Бадарч. Эта фамилия монгольская, а словом этим называли когда-то кочующих монахов-сказителей. Бадарч покинул семейный дом в Хатгале, но часто ходил к родителям с визитом и помнил, как они жили. Родители его не жили в юрте, но в помещении ещё более простом, то есть в остроконечном шалаше. Было это пристанище, сооружённое из опёртых друг на друга жердей, уложенных вокруг таким способом, что получался стожок, связанный сверху. Шалаш был покрыт деревянной корой. Входное отверстие прикрывала козья шкура. Всё устройство шалаша состояло из нескольких распростёртых на земле и служащих подстилкой шкур диких животных, а на середине лежали три камня для установки котла. В шалаше, кроме моего рассказчика, жили: его отец, мать, а также двое братьев. Насколько он помнит, не было правила, где ставить шалаш. Нельзя было его далеко переносить. Находился он в очень укромном месте у подножия гор. Входное отверстие шалаша не имело постоянного определённого положения. Семья Бадарча охотилась на серн, медведей, лосей, белок, лис, зайцев, волков, орлов, сипов и кто знает на каких ещё зверей. Бадарч хорошо помнил ружьё своего отца, которое заряжалось чёрным порохом для стрельбы, но помнил также, что отец охотно пользовался стрелами, так как они не создавали шума. Всего больше, однако, ловил отец зверей в западни со стрелой. Я попросил Бадарча, чтобы он мне ответил, какие это были западни. Вместо ответа пообещал он мне одну западню сконструировать. И действительно, через несколько дней появился он у меня с миниатюрной западнёй, которую он сам смастерили принёс мне в подарок. Эластичный кусок дерева в форме лука при натяжении выбрасывал стрелу. Для лука наилучше всего было использовать тетиву из шкуры, находящейся на шее оленя, а если не было такой, можно было сделать её из жил или из конского хвоста. Древко лука, вырезанное из лиственницы, имело неполные полтора метра длины, но длина не была постоянной и зависела от того, для какого зверя была предназначена западня. Толщина древка не превышала толщины трёх пальцев. В месте, где была поставлена западня, были протянуты две тоненькие нитки, свитые из конского волоса, которые при свете или в сумерках не видит зверь, идущий на водопой. Когда кто-то задевал нитку, выскакивала размещённая на её конце затычка, а лук выпускал стрелу в зверя. Некоторые очень известные охотники имели даже по сто таких ловушек, но уже владелец тридцати или сорока считался усердным охотником. Западни можно было ставить везде, нужно было только обходить стороной район ловушек другого охотника. Охотники обычно объявляли, где хотят поставить свои западни. Однако это не означало деления леса. После какого-то времени каждый переносил место лова и искал другое.
Родители Бадарча не разводили животных, но помнит он таких родственников, которые разводили оленей или скот. Не было чёткой границы между семьями охотников и скотоводов. Чем меньшим количеством скота владела семья, тем более она охотилась. Кто же разбогател, покупал животных и тогда кочевал на больших территориях в поисках хороших пастбищ и лесных полян. Здесь на севере разведение животных не было таким рентабельным, как на юге.
К сожалению, Бадарч сам не занимался уже охотой, поэтому на многие вопросы не сумел ответить. Думал я в то время, что переправимся мы как-то через озеро, и удастся мне столкнуться с такими группами, которые ещё охотились. До этого, однако, не дошло, ибо озеро находилось в таких сильных оковах льда, что нельзя было предвидеть, когда в этом году начнётся курсирование парохода.
Должен был признаться, что очень меня интересовал охотничий уклад жизни. Две чётко отличающиеся и отдельные формы охотничьего промысла остаются в тесной связи с жизнью номадов. Одной из этих форм является большая охота с преследованием. Ранние китайские, тибетские и монгольские источники описывают подробно такого рода большие охоты кочевников. Выполняли они две важные функции в жизни номадов. Во-первых, во время длительных кочёвок, преимущественно весной, поставляли номадам пищу, восполняя недостаточные запасы, во-вторых, служили как военные учения. Мы знали, что Чингисхан часто устраивал облавы с целью вырабатывания дисциплины и приобретения регулярного боевого строя.
Известна также другая форма охотничьего промысла. На севере, в лесах, там, где жили также родители Бадарча, и выше, в тайге Алтая и Саяна, жили люди леса. Чингис-хан, подобно своим предшественникам, имел с ними довольно большие хлопоты. Он организовал много кампаний с целью их порабощения. Этот лесной народ охотничье-рыбацкий состоял из разных элементов, были тут монголы, тюрки, а также другие неизвестные, вымершие позднее народы Азии. С южных опушек леса делали они порой вылазки на равнины, атаковали номадов, а затем возвращались назад в густые заросли тайги, обеспечивающие им укрытие и безопасность.
Охотничий промысел у номадов не становился базой их существования, не был главным источником добывания пищи, независимо от того, была это охота на зверей в форме облавы или, как вспоминает «Тайная История Монголов» о молодом Темуджине, ловля мелких зверей в западни. В это время охота для людей была базой их хозяйства, была их главным занятием и главным источником добывания пищи. Мех дикий зверей был у них торговым товаром.
Меха из этого лесного региона уже в древности кочевали далеко старыми путями, из которых наиважнейший называют научные источники «меховым путём». Путь этот доставлял добычу окрестностей Саяна и Алтая до побережья Чёрного моря и вдоль Амура – до Тихого океана, но одновременно посредничая в культурном обмене между далёкими странами.
Охотничьи народы Южной Сибири встречались с кочевыми государствами не только благодаря своей роли посредника. Порой отдельные группы бросали охотничью жизнь, уходили на равнины и превращались в пастухов. Знаем хорошо, что это самое было и с венграми. Охотничье-рыбацкий обломок народов угро-финских вышел из лесного региона где-то в окрестностях Урала и преобразовался в кочевой народ. Тогда же он, вероятно, соприкоснулся с кочевыми тюркскими народами. Очевидно, этот переход от лесного образа жизни к степному не состоялся с дня на день, и нельзя нам себе вообразить этот процесс таким образом, что венгры, спокойно охотящиеся и ставящие силки на дичь, одним прекрасным утром задумались, закупили коней и стада и перешли к пастушескому образу жизни.
Многие учёные в причинах, решивших смену образа жизни венгров, отыскали какую-то внутреннюю необходимость. Другие в это время сомневались, что такая смена вообще возникала. Вопреки тому, что мы имеем немного исторических данных, рассказывающих о подобных процессах, до сих пор не удалось найти подтверждения никакого из этих тезисов. С этой точки зрения очень поучающими являются все своеобразные черты охотничьего промысла северо-монгольских тюрок. Охотники эти передвигались на конях. Охотничий промысел, имеющий в своём распоряжении коней, становится уже высшей степенью развития этого типа хозяйства и облегчает переход к хозяйству, базой которого является кочевое животноводство. Кроме того, часть людей у тюрков северо-монгольских занимается также выпасом скота. В случае большого мора скота охотники возвращаются к более интенсивной охоте. Однако в связи с большей рентабельностью скотоводства охотники постепенно переходят полностью к скотоводству.
Кроме разных урянхайских племён, живёт в северозападном приграничье Монголии вплоть до Кобдо немногочисленная вторая тюркская группа народностей, называемая мончак или тува, а также третья, сегодня уже полностью монголизованная – хотон. В окрестностях Кобдо мы встречались также с несколькими представителями группы чанту. К ней относятся
прибывшие из Китая узбеки.
Преобладающее количество населения из окрестностей Хатгала принадлежит к группе народностей, называемой дархатами. Слово дархат в множественном числе происходит от слова дархан, означающего кузнец, а в общем называют так в Монголии рукодельцев, ремесленников. Кузнец играл издавна очень важную роль в жизни монголов и других номадов. Тюркское и монольское название железа демир, тэмэр выступает в государствах номадов в великих фамилиях, таких как Темуджин и Тимур Ленк. Из старых источников знаем, что тюрки называли кузнецами своих прежних повелителей, жуан-жуанов. Является понятным, что кузнецы играли важную роль среди пастушьего населения. Изготавливали они не только главные части, составляющие оснащение коня, но и важнейшие домашние орудия, как стойки для котлов и посуду, а также оружие, а следовательно, саблю, наконечники для пик и стрел, щиты и доспехи. Там, где кочующие захватчики не были снисходительны к побеждённым, ремесленников берегли всегда, а Чингис-хан и его преемники собирали со всех сторон света и вели в окрестности Орхона разных мастеров. Им также были обеспечены льготы и увольнение от повинностей, а также исключительные права. По этой причине слово дархан позднее вобрало в себя значение человека, свободного от повинностей. Вероятно, кузнецы, особенно прежде, в древних временах, занимались не только ремеслом, но и знахарством, лечением людей, подковыванием лошадей. Трудно было бы уже сегодня выяснить, что живущая в окрестностях озера Хубсугул группа дархатов имела общего со старинными привилегированными ремесленниками-знахарями, но старики-дархаты хорошо помнят, что их ситуация была другой, чем у халхасов. Ещё сегодня бросается в глаза, что как с точки зрения своих обычаев, так и языка группа эта сохранила довольно большое своеобразие от окрестных бурят и халхасов.
Однажды перед полуднем посетили мы в окрестностях Хатгата несколько новых знакомых дархатов в их юртах. Наиболее подружились мы с одним старым пастухом. Уселись у него вокруг костра, а старик поведал нам о прежней жизни своего племени. Был разговор также о супружестве, в связи с этим я попросил его рассказать, как прежде у них проходила традиционная свадьба.
– Свадьба? Такого обычая у нас не было, – прозвучал удивительный ответ.
– Ну, а если парень и девушка хотели основать семью, то не было никаких торжественных обрядов? – спросил я.
– У нас нет, мы похищали девушку.
– Как это всё происходило? – спрашиваю я дальше с интересом.
– Ничего интересного, – осадил меня хозяин. – У нас все так делали.
Старик поведал, как это происходило. Парень с девушкой уже обсуждали весь вопрос сверху. Когда приходил день похищения, парень говорил своей избраннице, что придёт за ней, а одновременно просил, чтобы она предотвратила лай собак. Девушка в это время сообщала ему, по какой планке западной стены юрты нужно постучать, когда он за ней придёт. Родители ничего не ожидали. Парень прибывал ночью с друзьями или один, тихонько стучал в стену, у которой спала девушка, а она брала подмышку своё седло, висящее в юрте над её головой, и выбегала в потёмках во двор. Парень вешал шёлковый платок на косяк двери, из чего родители девушки при пробуждении заключали, что кавалер, который похитил её, имеет серьёзные намерения. Молодые убегали недалеко. Ехали конём до усадьбы парня, а в это время там уже была приготовлена новая юрта. В её сооружении принимали участие родственники парня под руководством пожилого опытного мужчины. Позже приносят огонь из прежней юрты наречённого, чтобы зажечь костёр в новом доме.
На этом, однако, не заканчивается заключение брака, а собственно говоря, даже ещё не начинается. Только в течение трёх дней после похищения девушки, родители, старший брат или дядя парня должны появиться в юрте родителей девушки и формально «попросить» руку девушки.
– А если бы родители отказали? – спросил я.
– Тогда они не принимают шёлковый платок и не выдают приданого, состоящего в основном из шкур. Если парень сильно упирается при девушке, его родители приходят второй раз. Редко случается, чтобы родители противились браку.
Здесь мой рассказчик поведал, что не помнит такого случая, так как родители и без этого знают, что молодые люди любят друг друга, а коли так, то старшие не могут им ни в чём помешать.
Юрта молодожёнов ставилась всегда на север от юрты отца парня. Двери юрты у дархатской народности выходят на восток, поэтому здесь стороной тыльной есть сторона западная. Как утверждают некоторые старики дархатов, юрты их были повёрнуты когда-то на юг. Поэтому те, которые находятся среди юрт халхасов, порой ещё до сегодняшнего дня имеют двери с южной стороны. Дархаты различают восемь направлений на пространстве, простирающемся вокруг дома.
– Юрта как часы, – объявил старик. – Солнечные лучи попадают через отверстие в крыше то и дело на другое место, что хорошо показывает время.
Был уже поздний вечер, когда зажгли свечу, а я при слабом свете моего фонарика записывал дальше. Вскоре в юрте стало тесно. Сходились соседи и по нашей просьбе начали петь. Целую окрестность наполнили протяжные голоса и весёлые мелодии. Свеча погасла. Мой фонарик тоже отказался повиноваться, и только огонь, пылающий на середине юрты, освещал одухотворённые пением лица.
Уже два раза посылали за нами, но кто сюда пришёл, также присаживался к нам и пел. Домой вернулись в полночь.
Через несколько дней снова мы посетили нашего симпатичного дархата. Узнав, что меня интересуют старые памятники тибетской литературы, он вынул из сундука и передал мне заботливо сохранённую свою единственную священную книгу. Удивлённый этим, я не знал, как смогу его отблагодарить. Не успели мы попрощаться, когда пришла какая-то женщина и попросила, чтобы мы посетили и её юрту. Очевидно, что не смогли мы отказать в её просьбе. В юрте жили только две женщины, так, которая нас пригласила, и её 23летняя дочка. Обе работали в Хатгале. Опрятность и чистота в юрте, украшения, занавески, постель и цветы свидетельствовали об их хорошем вкусе, но также и о том, как смена образа жизни, а перед этим любовь к порядку и трудолюбие этих женщин оказались в состоянии добавить юрте уюта. Девушка с большим подъёмом исполнила песенку, которую Кара записал в свою коллекцию, после чего нам подарили по одному шёлковому платку. Мы также подарили женщинам маленькие гостинцы и попрощались. День этот проходил под знаком посещений и подарков, так как едва дошли мы до гостиницы, пришла весть, что и наш приятель-бурят Джалсрай пригласил нас в свою юрту. Старик принимал нас без блузы. Угостил нас чаем, а затем обратился к жене, чтобы она подала ему блузу и шляпу. Мы думали, что старик будет одеваться, что он должен куда-то выйти, а в это время вынул он из сундука очень красивый оправленный серебром украшенный нож с футляром и относящееся к нему огниво. Затем он надел на голову шляпу, все торжественно встали, а старик поклонился низко и вручил нам обеими руками подарок, уложенный на двух шёлковых платках. Платки были сложены таким способом, чтобы можно было их открыть с моей стороны, что означает, придёт ко мне. У монголов вручение подарков и поздравление связано всегда с церемониями. Принцип церемонии, а следовательно, способ держания рук, складывания платка, движения правой и левой руки, поклон, а также способ наряжаться необходимо чётко соблюдать. Когда в чём-нибудь последовало бы упущение, подарок утратил бы свою ценность, а даже мог бы вызвать обиду.
Джалсрай объяснил мне, как нужно носить нож, каким способом я могу его себе заткнуть с правой стороны за пояс, а также поучал меня, чтобы при входе в какую-нибудь юрту не забыл вынуть нож из-за пояса и скинуть его на цепочку в знак, что ты пришёл с мирными намерениями. Он специально остерегал меня, чтобы при еде не направил я случайно конца ножа в сторону другой особы или хозяина, так как это было бы признано за враждебный поступок.
Затем выпили мы ещё за здоровье. Шляпа снова находилась на голове Джалсрая.
Дорога в гостиницу проходила рядом со строящимся домом. Я заметил очень интересные способы строительной техники. Большинство домов в Хатгале – это просто дома из деревянного бруса. Щели между ними заполнены мхом, а на углах брусья связывались в «замок». Некоторые дома снаружи были оштукатурены. Стены их также из бруса, который покрывают затем слоем планок, становящихся основой для штукатурки.
Однажды утром отправились мы на прогулку в окрестность озера, чтобы навестить дархатов, урянхайцев и бурят. Дорога наша проходила сначала через селение, тянущееся по другой стороне реки. Там запаслись бензином. К нам присоединилось несколько жителей посёлка, после чего поехали мы в леса.
Район больших лесов здесь только начинается. Местами ещё видны большие поляны и перелески, но по мере удаления на север лес становится всё гуще. Под стройными деревьями растительный покров леса не является ещё, по правде говоря, сильно развитым, но окрестность представляется нам дремучим лесом. Множество вывороченных, перекрещённых деревьев, а также поломанных пней затрудняли проезд. Растущие вдоль дороги на маленьких полянах цветы встречали уже весну.
Грунт местами был очень болотистый, вязкий. Машина пробивалась вперёд, преодолевая скачками препятствия. Мы находимся ещё довольно далеко от озера. После часа езды выбираемся из лесу, и тогда останавливаемся над озером Хубсугул. Оно ещё полностью замёрзшее, несмотря на то, что календарь уже показывает 21 июня. Проводники информируют нас, что судоходство на озере начинается 25 июня, но таким способом, что перед пароходом идёт впереди ледокол. В этом году потепление наступит, вероятно, позднее. Нужно заметить, что судоходство на озере происходит обычно без перебоев до первых дней декабря.
Берег озера представляет вид довольно пустынный. Береговой лес отступает немного от воды. Только несколько отдельных деревьев стоит на берегу, некоторые из них угнетённые, поломанные. С трудом ехали мы по выбоистому неровному рельефу. Около самого берега лёд стаял уже на ширину полуметрового пояса, измельчаясь на мелкие блестящие обломки, но дальше только трещины означали, что вскоре вода освободится от неприятных оков. Грунт так затруднял проезд, что нельзя уже было ехать машиной, вынуждены были идти пешком. На склоне небольшого взгорья мы заметили юрту и пошли к ней. В юрте жил халхас с женой-буряткой. Внутри юрты играл четырёхлетний мальчик, на волосах которого, заплетённых в косичку, блестело красивое серебряное украшение. Он был единственным ребёнком в семье. Волосы сзади у него были заплетены в две косы, а спереди – коротко острижены. Женщина едва помнила уже бурятские обычаи, когда попала к халхасам, будучи ещё маленькой девочкой. Семья пасла скот на берегу озера, но не пренебрегали также охотой, о чём свидетельствовало несколько шкур диких зверей, вывешенных для сушки. Рядом с юртой стояли сани. Зимой легче передвигаться в этой стороне на санях. Однако они не являются оснащением монгольским. Монголы переняли сани от бурят, а те – от своих соседей русских.
Над озером провели мы полдня, а затем возвратились в Хатгал. Пополудни осмотрели мы ближайшую усадьбу. Здесь удалось мне познакомиться с одной семьёй, в которой мужчина был дархатом, а женщина – урянхайкой. Меня очень интересовало, как складывается жизнь такой семьи, так как известно, что у племён пастушеских нет обычая заключения брака в одном племени. Часто берут себе жену у далёких, чужих народов, либо насильно, либо добровольно. Поэтому в разных племенах номадов была по этим соображениям мешанина. Уже издавна приходили турчанки в юрты монголов, а монголы к тюркам. Этому содействовала завоевательная кампания. Такого рода связи имели, конечно, всегда значения культурные, языковые, способствовали познанию новых предметов и новых названий. Нельзя себе вообразить культуры или языка какого-нибудь современного племени Центральной Азии, как развитого без чужих влияний. Наоборот, в результате подвижности кочевой жизни, связи эти были во много раз большие, чем у народов, ведущих оседлый образ жизни.
Не без значения является факт, что женщины в каждом сообществе сохранили формы культуры и языка группы, из которой происходили. Является это понятным, если примем во внимание, что после выхода замуж не отдалялись они от своего нового очага домашнего, не принимали участия в больших охотах и в походах военных, не устраивали сложных дел, требующих далёких путешествий. Дети не через воспитание учат впервые язык матери. Ребёнок и женщина не знают окрестности за вытертой трассой кочевий.
Урянхайка в традиционном наряде
Женщина, с которой я разговаривал, была урянхай-кой племени ариг, и, несмотря на это, имела мужа-монгола, и жила долгое время в окружении монголов, но не забыла своего языка. Помнила она почти все урянхайские названия, конечно, прежде всего, названия предметов оснащения кухни и юрты. Часть этих названий выучил от неё муж. Он помогал жене вести с нами разговор, когда мы у неё спрашивали. Интересно было то, что среди известных через неё слов было несколько монгольского происхождения, которых местные дархаты не знали. Вероятно, родители или дед женщины приняли их от других групп монголов. Потом несколько таких слов пришло в язык дархатов с помощью удивительного посредничества урянхайско-тюркского языка.
Соседняя юрта выглядела совершенно городской. Родители её хозяина – пастухи в сомоне Баян-Дзюрх. Он сам работал как рабочий в мастерской в Хатгале, позже он был назначен в народный суд, где работает до сегодняшнего дня. Хозяева пододвигают мне стул, чтобы я уселся удобней. Я поблагодарил их за учтивость. Хотя удобнее было бы мне на войлочном ковре, по здешнему обычаю. Я спросил при входе, как следует сидеть в юрте. Хозяин объяснил мне, что есть много способов сидения, а каждый из них имеет своё название. Наихудшим способом является цохюрюм суудж, состоящий в том, что сперва становятся на колени, а потом садятся на пятках. Так нужно было сидеть раньше в присутствии господ или перед богами в храме, а следовательно, был это способ сидения, продиктованный смирением. Поэтому старики даже сегодня неохотно так садятся. Лучшим способом является сидение с ногами, сложенными накрест, что мы называем сидением по-турецки, а у монголов называется это дзами-линг или дзэвилдж суудж. Сидение с вытянутыми ногами – чомчадж суудж – считается за позволительную позу. Если, однако, вытянуть только одну ногу, а на другой сидеть на пяте, нужно помнить всегда, чтобы вытянутая была только нога со стороны дверей, в зависимости от того, по какой стороне сидим. Со стороны двери входит в юрту всякое зло, и вытянутая нога охраняет от него. Если вытягиваем случайно одну ногу, можно это сделать также только в сторону двери, так как вытягивание ноги в направлении северной части юрты или тыльной – это что-то большее, чем непристойность. Сидение с двумя ногами вытянутыми – это попросту недостаток воспитания, и о сидящем таким образом человеке сразу известно, что не знает он вежливости.
Монгол, главным образом, сидит на корточках, что по-монгольски называется явадж суудж (дословно: сидение пешком, двигаясь). К этой позиции не относится почти сидение на косточках. Монголы могут так, без движения, сидеть целыми часами. Я попросил хозяев, чтобы они вышли со мной из юрты и позволили мне сфотографировать все способы сидения. Я выбрал для «показа» двух мужчин, которые не носили уже традиционного монгольского наряда. Речь шла о том, чтобы я мог хорошо видеть и нарисовать их способ держания ног.
Не только способ сидения, но также осанка монгола является совершенно другой, чем у европейца. Видя кого-то, приближающегося к нам, уже издалека можно отличить, или это человек из города, или ездящий всегда на коне. Разнят их разные способы передвижения. Если ездящий всегда на коне кочевник идёт временами пешком, то верхняя часть тела его сильно наклонена вперёд, голова легко отодвинута назад, а руки заложены сзади на поясницу. Ритм его шага тоже другой, чем у человека, не приученного к конной езде.
В соседней юрте застали мы старого человека. Несмотря на то, что было ему около семидесяти лет, что у монголов считается уже за преклонный возраст, ездил он ещё на коне. В первый раз сел он на коня, имея неполных пятнадцать лет, а до этого пешком пас стада своих родителей. Как видно, здесь на севере, на залесённой степи, жизнь номадов другая. Старик уже плохо слышал, но охотно ответил на мои вопросы. Его родители имели три или четыре лошади и около пятнадцати овец, а кроме того, стадо скота. Он сам, будучи старшим сыном, как только подрос, пас коней. В одном году даже пять или шесть раз его родители меняли пастбища. Зимой прятались в лесу и ставили юрту по мере возможности у южного, защищающего от ветра подножия гор. Отдельные поселения состояли из четырёх-пяти юрт, а жили в них не родственники, но знакомые. Всегда наиболее старший, пользовавшийся наибольшим авторитетом или богатейший пастух решал, где нужно выпасать стадо, каким путём кочевать. Теперь поселения имеют выбранного начальника, который управляет целым кочевьем.
По мере того, как знакомились мы с окрестностью, моя записная книжка быстрее заполнялась вопросами, чем ответами, но, к сожалению, время наше заканчивалось, и проводники настаивали возвращаться в соответствии с маршрутом в Мурэн. Съели мы здесь ещё пышный обед из рыбы; сдаётся мне, что в целой Монголии лучше всех приготавливают рыбу в Хатгале.
С сожалением попрощались мы с этой окрестностью. Двинулись в сторону аймачного центра.
