Вавилонская башня. Старый партизан. Борьба за свободу. Где собирают хлеб комбайном, а где руками? Грациозные журавли. Переезд паромом. Во что играют монголы? Загадка одной даты. Таинственные надписи. Снова в Улан-Баторе.

Вечером мы вернулись в Мурэн. Остановились в знакомой нам уже гостинице. Вечером посетили мы несколько юрт за городом. Перед одной из них играли в шахматы. Сейчас же нас узнали. Конечно, присели мы у играющих. Как будто были мы соседями. Во время игры мы припоминали себе «родственные» слова, потом раздавался вопрос за вопросом, а около одиннадцати часов хозяева не хотели отпускать нас домой.

На берегах Мурэна

Утром вместе с прибывающим сюда Советником Китайского Посольства мы едим рыбный суп, приготовленный по-китайски. Во время завтрака господствовало смешение языков, как под Вавилонской башней. Я говорил с советником по-английски, но Кара по-китайски. Часть городских руководителей предупредительно для нас пользовалась русским языком, но не раз дискуссия происходила на монгольском языке. Один из сотрудников китайского советника происходил из Внутренней Монголии и говорил отдалённым монгольским диалектом, а мы, венгры, объяснялись между собой часто по-венгерски. Ничего удивительного, что потом у меня было головокружение.

После завтрака поехали мы рыбачить на реку Мурэн. Напрасно пытались мы отговорить от этого наших приятелей. По-видимому, вылазка на рыбалку составляла часть здешнего гостеприимства. Остановились над рекой в романтичном углу, окружённом зарослями. Является это, по всей вероятности, местом отдыха, так как мы встретили здесь много купающихся и отдыхающих семей. Быстрое течение реки местами замедляло бег, а мелкие волны заливали прибрежный песок. Местами под крутыми обрывами образовывались небольшие водовороты, которые увлекали листья со склонённых над рекой кустов. В чистой воде хорошо были видны стаи рыб с чёрными хребтами, двигающихся в разные стороны. Проворный шофёр китайского советника сумел до полудня поймать пять больших рыб. Убегая от палящего солнца, спрятались мы в гуще и пообедали. Добрый настрой испортила нам только соевая водка, которой угостили нас в знак уважения китайцы, несмотря на то, что сами не очень охотно её пили. По моему мнению, водка из сои – наиболее мерзкий напиток, который я в жизни пробовал. Имела она 60 % содержание алкоголя, а её вкус и запах преследовали потом меня в течение нескольких дней.

После обеда я поплавал в приятной воде, а потом попробовал ловить рыбу, но не с лучшим результатом, будучи приученным к спиннинговой катушке, а здешние старомодные шпули трудно вращаются, и нитка всегда запутывается.

В семь часов вечера в городском доме культуры прошло прощальное торжество. Несмотря на то, что мы опоздали, собравшиеся приняли нас громкими аплодисментами, когда мы говорили по-монгольски свои слова оправдания. Монголы дали тем самым доказательство, что любят, когда иностранцы говорят на их языке. После торжества нас ждал ужин, во время которого был подарен нам альбом с фотографиями всех наиболее интересных объектов аймака. Была уже полночь, когда вернулись мы в гостиницу. Приготовился я совсем ко сну, когда услышал за дверями какие-то шаги. Я подождал. Тихие шаги слышны были чётко. Кто-то прохаживался перед нашими дверями. Выглянул. Я заметил силуэт старого человека с ружьём. Подошёл к нему и спросил, чего он желает. Неужели нас охраняет?

– Нет, это требует гостеприимство, – ответил он спокойно.

Уселись мы на веранде. Я угостил его папиросой. Мы начали потихоньку разговаривать. Это был старый партизан.

В конце 1918 года китайские милитаристы вступили в Монголию и ликвидировали монгольскую автономию. Началось угнетение монгольского народа. В это время в Монголию проникали идеи русской революции. Пограничное население имело непосредственную связь с российскими и бурятскими революционерами. Революционные идеи также распространяло несколько русских офицеров, служащих в монгольской армии, а некоторые члены российский колонии, находящейся на территории Монголии, включились в пропагандистскую работу. Вскоре образовались первые группы партизан. В одной из них воевал мой собеседник.

Монгольское освободительное движение не началось, конечно, в 1918 году. Его корни достигают времён прежнего господства маньчжуров.

После изгнания китайцами в 1368 году монгольской династии Юань монголы отступили в степи Центральной Азии. Поссорившись между собой, монгольские повелители сосредоточились около трёх больших центров, каганатов Ойратского на западе Монголии, халхасского – на востоке Монголии и южно-монгольского. Центры эти вели между собой ожесточённую борьбу, порой вырывали друг у друга территории, но одновременно не сумели защититься от внешних врагов. Среди боровшихся взаимно повелителей прослыли ойрат Есен, а позже Дайян-хан, который ненадолго объединил все монгольские племена, позже Алтан-хан, который в XVI веке выступил в юго-восточной Монголии как великий защитник буддизма. Под конец XVI века в Азии появился последний великий захватчик – маньчжуры. Они сделали бросок с северо-восточных территорий, принадлежащих в настоящее время КНР, направились на запад с намерением занятия Центральноазиатских степей, древнего центра номадов и завоевания живущих здесь монголов.

От начала XVII века продолжалась непрерывная борьба монголов за независимость против маньчжуров, которые стремились уже тогда захватить китайский трон. Из монгольских битв за свободу известны такие имена, как Чахар Лигдан-хан или богатырь Цогту-тайджи. В это время феодальные повелители изменяли поочерёдно идее борьбы за свободу. Только очень немногочисленные из них остались ей верны. Мудрый и мужественный Цогту не согнул шею перед врагом и боролся до последнего. Народ не забыл советов Цогту-тайджи.

Ринчен написал киносценарий о жизни Цогту-тайджи. Стоит здесь вспомнить, как возник этот фильм. Ринчен приготовил научную работу о жизни и борьбе Цогту. Когда дошло это сведение до монгольского правительства, попросили Ринчена написать киносценарий о жизни Цогту, ибо научная работа достигла бы рук немногочисленных. Ринчен отложил временно научную работу и написал сценарий для одного из лучших монгольских фильмов. Я имел оказию увидеть этот фильм в Улан-Баторе. Захватывающие сцены, собранные и свежие, – живое воскрешение жизни номадов – произвели на меня огромное впечатление.

Но вернёмся к битвам монголов за свободу. Под конец XVII века Галдан-хан ненадолго объединил монголов для борьбы против маньчжуров. Те сеяли раздоры среди соперничающих между собой магнатов, которые выдавали им на добычу своих противников и народ. Таким образом, борющийся за свободу народ мог надеяться только на собственные силы. Несмотря на это, он не прекращал борьбы. В 1755 вспыхнуло восстание Амурсана, и в это самое время началось движение Ценгюнджаба. В рядах борцов за свободу находились пастухи, обязанные к повинностям феодальным как в пользу духовенства, так и светских феодалов.

Движение в этот раз было подавлено монгольскими феодалами и теократичным владыкой Хутухту из Урги. Но не навсегда. Образуются тайные товарищества и кружки, возникло так называемое движение «дугуйлан», начатое в южной Монголии, но вскоре оно приобретает сторонников во всей стране. Вспыхивают раз за разом восстания монголов в целях защиты независимости. Среди них наибольшие размеры приняло восстание Аюши в 1903 году.

Когда могущество маньчжурское клонилось к упадку, монгольские вельможи хотели спасти утраченные позиции и в 1911 году объявили Владыкой Монголии предводителя монгольского буддизма, Богдо-гегена («Святая ясность»). Под натиском царской России китайская буржуазная революция признала в 1913 году автономию Монголии, но китайские милитаристы считали это временной уступкой и ждали только оказии, чтобы снова здесь появиться. В 1918 году они использовали международную ситуацию и вступили в Монголию. Народ монгольский в этот раз не примирился с иностранным ярмом.

Старый партизан в молчании курил папиросу. Я спросил о его участии в битвах. Он неохотно об этом ответил. Изгнание маньчжуров и китайских милитаристов он считал за дело конечное. Потом пришла очередь белогвардейских банд барона Унгерна, которые в количестве 800 человек появились под предлогом «возвращения» монгольской автономии, убегая от Красной Армии.

Этот старый партизан принимал непосредственное участие в самых крупных событиях монгольской истории.

Назавтра утром напрасно искал я моего старого приятеля. Он ушёл. Забыл спросить его об имени. Вижу перед собой его старое, характерно монгольское лицо, седые волосы и маленькие живые скошенные глаза.

Только после полудня смогли мы выехать дальше, так как были трудности с получением бензина. По дороге было две поломки. Везде, где мы ехали, поочерёдно менялись ландшафты из лесистых в пустынностепные, выглядящие как «африканские». Вторая вынужденная остановка продолжалась немного дольше, а значит, у нас было время пройтись по окрестностям. Рядом с дорогой стояло несколько стойл, сколоченных из дерева. Было это зимовье животных какого-то кооператива. Рядом с жильём сушился в баках навоз. Поблизости поднимался небольшой холм. Между торчащими у дороги скалами, под деревьями с тёмными листьями, находились конские черепа. Мы наткнулись на жертвенное место. К сожалению, поблизости не было никого, кто бы нам мог что-нибудь объяснить.

Украшенный резьбой камень в окрестности Тариалана

Вскоре мы прибыли в государственное земледельческое хозяйство в сомоне Тариалан. В административном центре сомона стояли деревянные и каменные дома. На мягких горных склонах тянулись большие поля вспаханной земли. Едва сняли мы багаж с машины, как уже прибыли к нам гости. Оказывается, что название сомона «Тариалан» означает «земледелие», поэтому я спросил, давно ли они занимаются землёй.

– Здесь, в долине рек Селенги и Мурэна, издавна процветало земледелие, – ответил какой-то старый человек. – Я также имею землю.

– А где она находится?

– В этом году там ниже, над самой рекой.

– Как это – в этом году? А что, в прошлом году была она где-то в другом месте?

– Конечно, – изрёк старик, как самое обычное. – Земля точно также кочует, как мы с животными.

В течение моей работы научной и настоящего путешествия я приучился постепенно к тому, что в этой стране всё имеет что-то общее с кочевьем, но чтобы и земля кочевала, этого я не ожидал. Моментально оставила меня усталость, и я начал подробней выпытывать всё об этом вопросе.

Земля для обработки выбирается там, где во время весенних посевов пребывает кочевник с животными. Сохой вспахивается четверть гектара земли. Боронование, а точнее, разбивание больших куч, производится вручную. Кочевник засеивает поле зерном тогда, когда дует ветер. В течение лета он многократно меняет место, но ни разу не возвращается к засеянному полю, так как пребывает скорее в высоких горах. Когда приходит пора, спускается он на равнину. Рядом с засеянным полем ставит он юрту и начинает жатву. Кочевники собирают зерно руками. Живущие по соседству китайцы жнут зерно серпами, в то время как монгольские пастухи пользуются серпом только для нарезания травы. Сорванный руками хлеб молотится таким же способом, что на утрамбованной глиняной земле топчется по нему несколько неподкованных коней. Зерно очищается от мусора путём высыпания навстречу ветру, а затем помещают его в кожаные мешки. На зиму зерно высыпается в выстеленные соломой низины и прикрывается землёй. Низины эти находятся не всегда вблизи зимовья, часто после сбора урожая пастухи отдаляются от них, кочуя дальше на места хороших условий для зимовки. В следующем году они сеют там, где их застанет весна.

Позже в долине Селенги я видел такие маленькие земельные участки кочевников. Были это кусочки земли, расположенные беспорядочно в долине. Между ними растянулись разной формы несимметричные залежные земли, а тонкие пояски земли соприкасались порой углами или боками, но часто лежали друг от друга далеко. Поблизости от них стояло несколько деревянных строений для орудий хозяйственных и войлока для прикрывания юрт зимой.

Многочисленные китайские поселенцы, которые когда-то жили в долине Селенги, копали большие каналы оросительные и помпами или водяными колёсами переливали воду во рвы, которые распределяли её по обширным полям земли. От этого способа земледелия на обводнённых территориях отказались сразу с изгнанием китайских захватчиков. Сегодня видны только его следы.

Осмотренное нами хозяйство земледельческое предлагало третий способ – современное многопрофильное хозяйство на европейский манер.

Назавтра утром выехали мы в поле. Осмотрели обширные зелёные нивы хлеба, а также увидели несколько «камней иллюстрированных», надгробий, вероятно, тюркских. Письма на них не было, но хорошо вырисовывался символ солнца и месяца, а также украшены они были элементом меандра в виде стилизованного бегущего оленя.

После полудня двигаемся дальше. В одном месте два журавля не хотели уйти с дороги. Машина со скрежетом затормозила. Журавли улетели из-под самых колёс. Потом сели недалеко от машины и наблюдали за нами. Перед машиной сидел журавель-птенец. Когда мы взяли птенца на руки, старшие удивительными, но понятными движениями просили, чтобы мы его положили. Они распростёрли широкие серые крылья и непрерывно наклонялись к земле (монгол привык говорить, что журавль кланяется перед богами, поэтому нельзя его обижать). Когда мы положили птенца на землю, пара взрослых журавлей поблагодарила нас взмахиванием крыльев.

Паром на Селенге

Вскоре въехали мы на лесистую территорию. Ландшафт становился всё красивей, появились здесь леса лиственно-хвойные. Рядом растут сосны, берёзы и ясени. Здесь множество цветов и буйного подлеска.

Ближе к вечеру доехали мы до Селенги. Через реку переправил нас такой же самый паром, какому я уже удивлялся на реке Мурэн. Конструкция его очень простая и изобретательная. Состоит он из двух понтонов, расставленных один близко к другому и связанных чем-то вроде плота. Посредине находится вертикальный металлический вал, опирающийся на канат, растянутый поперёк реки. Большим деревянным веслом паром ставится косо и отталкивается от берега. Течение воды само его переносит так, что не нужно ни работать вёслами, ни тянуть, так как вода толкает паром вниз, в то время как косая установка понтонов способствует передвижению парома вдоль каната (поперёк реки). При движении парома в обратном направлении опять используют перекос понтона в отношении направления течения реки. На пароме умещаются удобно как грузовой автомобиль, так и животные.

Позднее дорога наша проходила вдоль старых китайских оросительных каналов. Отчётливо видно, что когда-то здесь было много систем водоснабжения, построенных рядом. Главный канал проходил высоко склоном горы, параллельно реке. От него проводили меньшие рвы, а от них ещё меньшие, которые непосредственно подавали воду на поля. Рядом тянулся другой канал, связанный с такой же самой сетью водотоков.

Мы доехали до огороженной территории. Был это луг, на котором косилось и сохранялось сено на зиму. Ниже на берегу реки лежали две лодки, изготовленные из выжженных стволов деревьев. Одна из них имела дно, усиленное по всей длине металлической жестью. Мы удивлялись, что это средство водного передвижения, изготовленное с помощью наипримитивнейшей техники и известное ещё с времён первобытного общества, так долго содержится.

Опушкой соснового леса, среди небольших деревянных домиков, доехали мы до Унтея, известного монгольского санатория, находящегося в регионе Селенги. Нас ожидали уже хорошо обставленные домики. Мы сразу пошли спать.

Назавтра лучи солнца не могли пробиться между большими тёмно-зелёными ветвями огромных сосен. Воздух был свежим после вчерашнего дождя и наполнен озоном. Сразу утром встретили знакомых. Как раз пребывала здесь на отдыхе шахтёрская семья из Налайха, которую в своё время мы уже посещали. Наши знакомые продемонстрировали нам интересную игру. Игра эта в старину была упражнением меткости при стрельбе из лука. Пребывающие здесь на отдыхе пожилые монголы ещё сегодня охотно этим развлекаются.

Невысокая стойка с прилавком, наклонённая немного вперёд, на конце которой находится горизонтальный кусок дерева шириной на три пальца. За стойкой устанавливают доску. На горизонтальной деревяшке укладываются разной высоты бараньи косточки, повёрнутые вперёд другим боком. Одна косточка покрашена в красный цвет. В игре принимают участие две команды из четырёх человек. По два игрока из каждой команды занимают места на удалении девяти локтей (1 локоть равен 57,6 см) и четырёх пальцев от этого невысокого подиума. Два левосторонних сидят на левой ноге, два правосторонних – на правой, а другую ногу вытягивают. Остальные члены команд начинают игру. Берут плоский деревянный кусочек, на одной третьей длины которого прицеплена вдоль тоненькая планка. На широкий конец деревяшки ложится кружок или плоская кость, оструганная на грани, и средним пальцем щёлкают так, чтобы кружок или кость попадали как можно дальше по мере возможности на стойку. Четверо людей, сидящих рядом со стойкой направо и налево, внимательно наблюдают ход игры, тихо бормоча. Когда получается удачный выстрел, они выкрикивают. Во время настоящих профессионалов показывали ещё танцы. Употребляемые во время игры косточки, кружок и кость (или «стрела») бывают разного рода, в зависимости от того, каким пальцем щёлкают. Кроме этой игры, есть, вероятно, и другие, современные, как пинг-понг, шахматы, волейбол или бильярд. Вечером отдыхающих пастухов, рабочих и интеллигенцию интересуют фильмы в собственном местном кинотеатре. Наши приятели провели нас также по окрестности. Набрали мы множество цветов. Показали нам также такое растение, луковички которого монголы охотно собирают и едят. Прошли мы через поле, поросшее серёжками (цмином), потом взбирались на взгорье, откуда открывался великолепный вид.

В первую очередь вечером нас посетило четверо усердных монгольских студентов – два с филологии, один медик и один с ветеринарии. Они приехали сюда не отдыхать, а с научной целью. Они собирали народные песни, изучали способы лечения, изучали остатки шаманизма. Они охотно разговаривали о своей работе. Приятно было их слушать. На следующий день поехали они на велосипедах дальше. Видимо, велосипед является уже для них лучшим средством передвижения, чем конь.

В этом приятном уголке провели мы два с половиной дня. Много разговаривали с отдыхающими, собравшимися здесь со всех сторон огромной страны. Кара научил детей песенке «Леса, поля», переведённой на монгольский язык. Местные ребятишки произвели исполнением её фурор. Чтобы только через несколько лет какой-нибудь венгерский учитель музыки не открыл этого, как древнюю родственную мелодию.

У цели следующего этапа нашего путешествия, в административном центре аймака Булган, нас уже ожидали, но в этот раз не могли мы здесь остановиться, так как хотели ещё в этот день увидеть одну скалу с надписями.

Шёл седьмой час, когда приехали мы к руинам разрушенного монастыря. В сомоне Бюрег Хангай среди руин нашли мы три больших бронзовых котла. На одном из них монгольская надпись информировала о времени его изготовления. Надпись звучала как загадка: «Сделано в счастливый добрый день последнего месяца весны седьмого года Света Мудрости». «Свет Мудрости» – это название правления маньчжурского императора Хсюан Тсунга. Господство цезарей, сидящих на китайском троне, поделено на несколько периодов, обозначенных разными названиями. Дата обозначается таким способом, что приводит название периода, а позже год этого периода. Период «Свет Мудрости» начался в 1821 году, а следовательно, седьмой приходится на 1827 год. «Счастливый добрый день» – это, вероятно, пятнадцатый день первого «белого» месяца монгольского года, но есть это также пятнадцатый день каждого месяца. Следовательно, разрешение загадки звучит так: «Сделано дня 15 июня 1827 года».

Ненадолго остановились мы у котлов. Ещё посетили мы ближайшую юрту и спрашивали её жителей, знают ли они что-нибудь о камне с надписями, который должен находиться поблизости. Из юрты высунулся старик и заявил, что он не знает, правда, где может быть этот камень, но на три километра дальше, в конце долины, живёт другой старик, который, наверное, знает. Быстро отыскали мы указанную юрту, а в ней старого седого монгола. Этот – подобно как это делается в сказках – послал нас дальше до ещё более старого своего соседа. Мы пошли к нему. Старец не принял нас, правда, словами сказки: «Вам повезло, что те назвали меня дядей, так как иначе…», несмотря на то, что обратились мы к нему öwgönguaj, что в приближении означает «дядя», но объяснил, куда мы должны ехать. Поехали. Мы неслись по безлюдной окрестности, через взгорья, вытоптанными конскими тропами, вдоль следов скота. После недолгого времени заметили мы поселение, состоящее из нескольких юрт.

В поселении работала молочная ферма. Женщины как раз доили коров. Жители поселения знали положение камня с надписями. Нам предоставили проводника. На каменной крутизне взгорья, в достаточно скрытом месте, находим нарисованные кистью знаки китайского письма и многословный монгольский текст; рисунок буддийский, выглядевший как более поздний; а также формула «ом мани падме хум», написанная тибетским алфавитом. Едва можно было и этого чего-то прочитать, так как прибыли мы туда уже в сумерках. А кроме того, письмо подверглось сильному разрушению из-за общего воздействия воды и ветра. Решили мы провести ночь в ближайшем поселении и утром вернуться в это место. Итак, удалились мы в поселение. Каждого из нас разметили в другой юрте. В юрте, в которой я ночевал, не было дома жены и дочки хозяина, был только зять. Хозяин очень оправдывался, что имеет под рукой только холодную баранину. Поужинали, а потом после короткого разговора втиснулся я в мой спальник и уснул. Старик спал на кровати. Позже возвратилась его дочка, и молодая пара расположилась на распростёртом войлоке. Прикрылись они той же самой одеждой, которую носят в течение дня. Хозяева мои встали спустя около двух-трёх часов после рассвета, чтобы взглянуть на стадо. Около половины шестого мы позавтракали и поехали к камню с надписями.

При утреннем блеске солнца ситуация не была, к сожалению, более выгодной. Мы заметили новые короткие надписи, но только с большим трудом их можно было прочитать. Одна из надписей на китайском языке увековечила жалобу живущих здесь вдалеке от родины китайцев. В разные периоды пропущены, приглашены и приняты на эти территории китайские поселенцы, которых очень срочно и без специальных требований забрали для возделывания степей. Выгоду сгребли, очевидно, прежде всего, здешние феодалы, иногда по-доброму, в виде дани, а порой насилием или грабежом. Не исключено, что для китайцев небольшой разницей становились оба применённых способа.

Надписи монгольские были ещё более трудными для чтения. На основе их содержания удалось только установить, что не могли они происходить из периода более позднего, чем XVIII век, в это время на основе типа письма – что не могли происходить из периода более раннего, чем ХГУили XV век.

Кара скопировал несколько кратких текстов. Располагались они таким способом, что без лампы-вспышки или другого искусственного освещения нельзя было их сфотографировать. После целого дня работы должны мы были уехать с ничтожными результатами. Отсутствие соответствующего оборудования лишило нас прекрасного открытия. Может, когда-нибудь будем ещё иметь оказию это наверстать.

Мы вернулись в поселение, где оставили перед этим часть наших вещей, попрощались и поехали в направлении Дашинчилена.

В десять часов увидели мы огни столицы. После степного путешествия город казался нам большим, европейским. Остановились мы в отеле Алтай, но долго не мог я заснуть, может, от усталости, может, от избытка впечатлений.

Я встал с кровати и собрался писать дневник. Наскоро подвёл итоги моих первых впечатлений и наиважнейших результатов нашего путешествия. Может, удалось нам определить ситуацию языковую и этнографическую в Западной Монголии. В общих чертах имею я перед собой образ больших этнических групп этой части страны. Из этого следует:

1. Западная и юго-западная группа халхасско-монгольская, а также группы сартул и байт, находящиеся в значительной степени под влиянием халхасов;

2. Разные группы дархатов, которые находятся в разной степени под влиянием групп халхасской или бурятской;

3. Группы бурятские;

4. Группы тюрксо-урянхайские (ариг, соит, уйгуры, цатангут и т. д.) из окрестностей Хубсугула;

5. Группы западно-монгольских ойратов, а именно торгуты, племя дэрбэт, дзахчины, монгольская группа урянхайцев, хотон, мингат;

6. Западно-монгольские казахи;

7. Другие, не смонголизованные ещё группы тюркские, как мончак, уйгуры и узбеки.

Среди этнических групп Западной Монголии не встречал я только группы хотогойит.

Мне удалось также установить расположение этих групп, а также характерные черты языковые и этнические, разумеется, без вхождения в подробности, и это с точки зрения на недостаток времени и возможностей.

Сведения свои я обогатил большим количеством исторических и географических данных. Обогатилась также наша коллекция рукописей, гравюр на дереве тибетских, а также монгольских.

Немного времени осталось нам на отдых, так как уже на следующий день ждало нас множество работы с самого утра. В своё время в Будапеште я долго думал над тем, откуда можно добыть деньги на приобретение монгольских этнографических экспонатов. К сожалению, наши компетентные органы не видели возможности использования той единственной оказии для создания первой монгольской коллекции этнографической. До настоящего времени ни в Национальном Этнографическом Музее, ни в другом месте не имели мы материала на тему монгольской этнографии.

Наконец, Этнографический Музей предложил нам свою помощь и приготовил небольшую венгерскую выставку, которую при поддержке Института Культурного Сотрудничества с Заграницей послали мы поездом в Улан-Батор ещё перед нашим выездом в Монголию. Ожидали мы, что в обмен на выставку получим коллекцию монгольских предметов. Выставка наша уже давно должна быть в Улан-Баторе, ибо хотели её открыть 11 июня с оказии монгольского народного праздника, но о судьбе экспонатов не было никаких вестей.

Пошли мы с этим вопросом в Монгольский Институт Культурного Сотрудничества с Заграницей. Там ничего не знали о выставке. Наводили мы справки в Комитете Наук, но и там о ней не слышали. Поехали мы на вокзал, где утверждали, что на поданный нами адрес не было такой посылки в период минувшего полугодия. В это время связались мы по телефону с Будапештом и просили, чтобы там проверили, что сталось с выставкой.

Уже три дня продолжались поиски пропавших ящиков, когда внезапно в час пополудни вызывают меня к телефону. Ко мне обратился служащий железной дороги и сообщил, что нашлись ящики. Он оправдывался, что они не разобрали точного адреса и поэтому не находили посылки, несмотря на это, уже неделю груз находится на месте. 8 июля приступили мы к устройству выставки. Работали мы днём и ночью, чтобы успеть приготовить надписи, стойки, карты, фотомонтажи, а также запроектировать размещение выставки. 10 июля в 12 часов выставка была открыта. Выставленные экспонаты радовали большим успехом, особенно намордник, известный в Монголии и используемый с целью помехи телёнку в сосании молока коровы. Всем понравилась также красивая резная кружка пастушеская из северной Венгрии, называемая цса-нак. Это название не является для монголов чужим, потому что шумовка по-монгольски называется шанага. С выставки репродукций произведений венгерского искусства с Х1Хвека наибольшим успехом пользовался Мункаши.

Во время устройства выставки приняли мы участие в конференции на тему орфографии монгольской, где монголисты из МНР дискутировали по вопросам теоретическим с учёными СССР, КНР и других стран и практическим – по правописанию официального современного монгольского языка. В МНР с 1941 года введено гражданское правописание вместо прежнего письма уйгурско-монгольского. Система эта, в общем, сдала экзамен, но много мелких деталей требуют исправления. Об этом дискутировали учителя из столицы, а также из провинции, учёные, журналисты и поэты, старые и молодые, монголы и иностранцы.

Во время заседаний получили мы оказию узнать несколько известных особенностей из монгольского научного языка. Присутствующие – Дамдинсурэн, профессор монгольской литературы; профессор Содном, историк литературы; Лувсавандан, профессор монгольского языка; Лувсандендев, автор большого халхасско-российского словаря; Мишиг, учёный рукописей маньчжурских, и старик Дордж, преподаватель тибетского языка; Пагба, Цевел и несколько старых и молодых учёных, а среди них наш проводник Вандуй принимали живое участие в дискуссии. Видно было, что считают они вопросы орфографии за вопросы первостепенного значения.

С этой конференции вынес я определённый опыт на тему разницы между языками монгольскими. Среди присутствующих советских делегатов был также Циденбаев, тогдашний директор Бурятского Института Наук, известный языковед. Начал он своё выступление вопросом, можно ли говорить по-бурятски. Присутствующие на конференции делегаты-халхасцы заверили единогласно, что может он говорить спокойно, все его поймут. Язык бурятский с многих точек зрения отличается от халхасско-монгольского, особенно подвергаясь влиянию русского языка, поэтому много в нём есть русских заимствований. Кажется мне, однако, что эта разница не мешает халхасам в понимании бурятского языка. Конечно, нужно принять во внимание также и то, что в конгрессе принимали участие люди образованные. В работе конференции помогала советская делегация во главе с профессором Санжеевым Г.Д., а также делегация китайских монголистов под руководством Эрдене Тогто и Чингилтея. После конференции имели мы оказию в долгом приятельском обмене мнениями.