Первый этап дороги. Конём из школы. Номады возделывают кукурузу. Россини в степи. Чёрный и белый чай. Таинственно следящий за нами автомобиль. Готовность. Уртон. Охота на рыбу. Первое монгольское прощание. На горизонте белые пирамиды.

В одиннадцать тридцать кто-то стучит. На наше громкое «болно» (можно) входит Вандуй. Нас уже ждут в столовой. В это время мы могли бы простить себе праздничный обед, так как знаю из опыта – а только позднее оказалось, насколько неполным был этот опыт, – что перед выездом не стоит наполнять желудок. Гости отеля «Алтай» поглядывают на нас с лёгким удивлением, когда мы спускаемся в боевом обмундировании, сапогах и нескольких свитерах. У стола нас ждут члены Комитета Наук. Каждый поднимает тост за благополучие нашего путешествия, а мы отвечаем с волнением. К счастью, упаковочная работа вернула нас к действительности.

Выходим, чтобы посмотреть автомобиль, который будет нас возить в течение шести недель. К отелю подъезжает большой грузовик «ГАЗ» с брезентовой крышей. На платформе находятся две деревянные лавки и, очевидно, всё то, что уже загружено. Есть здесь железная печка, большая и маленькая бочки, сложенная палатка, огромный сундук и разной величины мешки. По совету Ринчена выделено нам два огромных полушубка. Все дают нам ещё последние советы: остерегайтесь наступать на порог юрты; не поворачивайте ножа остриём в сторону хозяина дома; чтобы Каталин всегда сидела с правой стороны или в восточной части юрты, так как эта часть предназначена для женщин, и тому подобное. Из тона пожеланий делаем вывод, что выбираемся мы не на прогулку. Только сейчас начинается настоящее путешествие. Ждут нас не только усилия умственные, но и физические. Ещё одно пожатие ладони, и мы уже грузимся в автомобиль. Каталин занимает место в шофёрской кабине, а мы трое – Кара, Вандуй и я – размещаемся в кузове машины. Садится с нами ещё один мужчина. Нам неудобно спрашивать, кто это, следовательно, гадаем только в мыслях, кем может быть наш таинственный спутник. Только через неделю всё выяснилось.

Мы расстилаем полушубок на лавке.

– Сайн яварай! Счастливой дороги! – звучит отовсюду, и машина трогается.

Что-то мне сжимает горло. Тяжелы минуты прощания, особенно если отправляемся в неизвестное. Что нас там ждёт? Сможем ли мы реализовать наши планы? Какие будут новые эмоциональные переживания?

Вскоре остаются позади последние дома столицы, и машина наша уже мчится полевой дорогой по степи. Налево и направо маленькие холмы, заросшие травой склоны. Усиливается ветер, небо оловянного цвета. После езды в несколько сот метров мы приходим к выводу, что при такой дороге нам будет невозможно сидеть на лавке. Даже небольшая ямка подбрасывает автомашину высоко, что сопровождается с каждым разом лёгким взлётом, а потом ударом. Следовательно, нам приходится отказаться от мнимого удобства, подвернуть брезент и ехать стоя. В коленях имеем более хорошие рессоры, чем автомашина. Если бы я уже сейчас знал, что из запланированных 6000 километров довольно большую часть проеду стоя, не было бы у меня причины для шуток. Теперь мне, однако, доставляет удовольствие то, что могу подставлять лицо ветру. Моментально мне становится понятно, для чего нужна монгольская оправа глаза, оставляющая открытой только маленькую щёлочку. Свистящий степной ветер метёт ему в лицо горсти песка.

Холодные будни в пустыне

Дорогу метят по бокам скелеты. Останки падших верблюдов и коней песок шлифует до белизны. Не следует этому удивляться: животные номадов всегда в дороге, следовательно, в дороге гибнут и вдоль дороги же остаются. Исключительно сухой воздух предупреждает распространение больших эпидемий. Огромные совы и сипы быстро выполняют здесь обязанности чистильщиков. Однако мурашки бегают у меня по плечам. Здесь, в бескрайней степи, мысль о конечности жизни становилась пронзительной

Навстречу нам направляется караван. Печальные хайнаки тянут нагруженные до краёв телеги. Рядом с ними наездники на конях. Затем мы видим поодиночке колыхающихся верблюдов с людьми на хребтах. Путник дёргает время от времени за постромку, привязанную к двум концам палки, проткнутой сквозь ноздри верблюда. Среди больших песчаных пятен там и сям выглядывают пучки травы, которые с большим аппетитом съедают овцы. Комично выглядят эти робкие животные, разбегающиеся перед машиной. Они лениво шевелят широкими жирными задами, а короткими хвостами размахивают, как бы хотели отбросить их от себя. Овцы не отбегают далеко, только оборачиваются и смотрят на пришельца. Становится всё холоднее. В отдалении показывается какое-то белое пятно. Когда мы подъезжаем ближе, убеждаемся, что это одно из цагаан-нуур (белых озёр), которых в Монголии неисчислимое количество. Это небольшая лужа, обросшая вокруг осокой и другими водными растениями. Рядом с озером стоят грузовые машины. Из одной шофёрской кабины высунулось дуло ружья, значит, его хозяин хочет что-то добыть на ужин. Поднимающиеся влёт дикие утки стараются избежать этого своего предназначения. Другие шофёры разговаривают рядом с машинами, сидя у огня.

На горизонте виден разрушенный дом. Мы начинаем гадать, что это может быть. Позднее была у нас прекрасная забава опережать друг друга в том, кто быстрее угадает, каким неожиданным сюрпризом окажутся для нас показавшиеся вдали иногда новые незнакомые предметы. Вскоре обнаружили мы около дома всадника на коне. Вандуй своим совершенным зрением узнал его быстрее нас: это два комбайна. Это были новые зерноуборочные комбайны советского производства 1957 года. Сопровождал их на коне какой-то всадник. Вокруг одни пастбища и песок. Машины направлялись к ближайшему государственному хозяйству. Рядом с трактористом сидел другой монгол. Он имел выражение, что как бы сидел на троне.

Наша машина мчится дальше. По дороге минуем мы скачущих всадников. Перед ними срываются в лёт птицы, громко хлопая крыльями. Что за невыразимое, сильное чувство – мчаться так в бескрайнюю даль! Ландшафт ни на минуту не остаётся монотонным.

Каждый холмик, каждый рельеф местности имеет иной облик, иной цвет. Недвижимая внешне окрестность ни на минуту не кажется мёртвой. Перед нашими глазами появляются то женщина, едущая верхом на коне с младенцем за пазухой, то скачущие вольно кони, следы который стирает туман пыли. За ними, постукивая копытами, мчатся молодые жеребята.

Около пяти часов приезжаем мы на место нашей первой стоянки – Люн. Останавливаемся перед деревянным домом с выступающей крышей. На доме скромная надпись «гуандз» (столовая). Мы не знаем, какой план сегодняшнего путешествия, следовательно, интересуемся, о чём наш шофёр разговаривает с хозяином. Когда мы так стоим, из несколько большего дома выбегает толпа мальчишек и девчонок 8—10 лет. Видимо, закончилась учёба. Они подбегают к стоящим поблизости коням, привязанным к коновязи, растянутой между двумя столбами. Школьники вскакивают на сёдла и вдруг обращают внимание на незнакомых людей. Они окружают нас и гадают, кто мы такие.

Мы медленно выходим из машины. Четырёхчасовая езда немного нас измучила, ноги наши одеревенели. В такой холодный день приятным становится тепло, идущее из кирпичной побелённой печи столовой.

Мы входим в просторное помещение. Вокруг стоят лавки, а перед ними столы. У столика, на котором происходит раздача еды, крутится девушка в белом фартуке. Время от времени она приносит тарелку с горячей едой. Просим, в первую очередь, чаю. Уже сверху чувствуем во всём теле приятного тепло, но от первого глотка что-то во мне содрогнулось. Не выплёвываю чай только благодаря самообладанию. Чай солёный. Что правда, есть это только дело привычки, когда в чай сыпят сахар или соль, но мы всё же предпочитаем сладкий чай. Считаясь с этой традицией, позднее мы должны были довольствоваться солёным чаем, так как в Западной Монголии это наиболее распространённый напиток. Я знаю, что теория и практика не всегда идут рядом. Но и действительно, есть различие между видами соли. Здешняя соль ближе по вкусу к горькой, чем к мягкой столовой.

Если уж об этом говорить, должен я рассказать о монгольском чае. Он является наиважнейшим и почти ежедневным напитком монгола. Не кипячёной воды на Востоке не пьют, так как существует постоянная опасность заразы. Горячий чай является напитком универсальным, так как летом охлаждает, а зимой разогревает. Китайцы в большую жару также пьют горячую воду, кроме того, воды здесь мало, что наиболее известно пастухам, а горячего чая всегда нужно меньше.

Монголы знают две разновидности чая, чёрный и белый. Чёрный чай, хар цай, готовится в воде, белый, сутэ цай, – в молоке. Он может быть солёным и несолёным. В чай кладут охотно – предпочтительно в зимнее время – кусочек жиру, овечьего сала или масла. Монголы предпочитают, главным образом, чай китайский кирпичный, от которого отламывают кусочки и растирают в деревянной ступке. В таком только состоянии его опускают в кипящую воду или молоко.

Питьё чая в Монголии является своего рода ритуалом. Если кто-нибудь даже на минуту окажется в юрте, должен выпить чай, так как уход без исполнения этого обычая принимается за смертельное оскорбление хозяина дома. Кто не угостит своего гостя чаем, не может называться человеком. В течение целого моего путешествия не удалось мне избежать угощения. Приготовленный чай вливают ковшом в фарфоровую или деревянную, украшенную серебром чашку без уха. Хозяин дома вручает её гостю правой рукой. Если присутствует много гостей, угощают, в первую очередь, наиболее уважаемого из них или наиболее старшего. Если бы гость протянул к чаю левую руку, он нанёс бы хозяину большую обиду. Чай нельзя оставить не выпитым. Если кто-то не хочет пить больше, оставляет немного на дне чашки, так как в противном случае хозяин снова нальёт. Уважаемого гостя не следует угощать чёрным чаем, так как это знак унижения. Напрасно я отказывался, так как у нас дома подают чёрный чай, мои хозяева всегда настаивали на белом.

Живущие в Монголии китайцы кроме чёрного и белого чая знают ещё зелёный или жёлтый. Самым главным является заваривание чая. Сперва кладут в чашку листки, а потом заваривают их кипятком.

В столовой собралась группа людей, чтобы посмотреть на прибывших.

Сегодня у нас впереди ещё 120 км дороги, таким образом, мы быстро собираемся и едем дальше. Около девяти вечера мы приезжаем в Дашинчилен. После коротких поисков мы находим партийного секретаря и председателя совета сомона, которые проводили нас до местной гостиницы, размещающейся в небольшом, в несколько комнат доме. Быстро заносим мы наш багаж в одну комнату с несколькими кроватями и одним столом. У нас возникают небольшие трудности в завязывании разговора с нашими новыми знакомыми. Наше знакомство с современным бытовым языком Монголии находится ещё пока в начальной стадии. Классический литературный монгольский язык, который мы учили на родине, так далеко отличался от сегодняшнего, как, например, в английском произношении некоторых слов от их написания, и таким образом, вместо «spik» мы говорили бы «speak» и тому подобное. Медленно, однако, начинаем мы понимать. Я спрашиваю, сколько жителей в районе.

– Зимой или летом? – звучит вместо ответа вопрос.

Поначалу я думал, что мне непонятно, но потом оказалось, что это не так. Ибо зимой школьники, а есть их около четырёхсот, поселяются в интернате с местопребыванием в сомоне. По огромным достигающим многих сотен километров степям – а нужно знать, что некоторые монгольские аймаки больше целой Венгрии – ночуют разбросанные пастушеские семьи, поэтому организовать обучение очень трудно. В ходе разговора развернулся в нашем воображении образ битвы, в которой сражаются здесь с общественной отсталостью в специфических природных условиях. В предреволюционной Монголии писать и читать умел только 1 % гражданского населения. Здесь уже полностью ликвидирована безграмотность. В каждом сомоне есть начальная семилетняя школа, а в нескольких даже десятилетняя или средняя школа. Интернат состоит из одной или нескольких громадных юрт. Здесь дети кочующих пастухов живут от осени до весны, а потом снова садятся на коня и едут домой. Поэтому количество населения этого сомонного центра зимой бывает больше.

После короткого расчёта узнаём, что в Дашинчилэне 3000 жителей, а более 13 % населения, или 400 детей, пребывает здесь в школе. Много молодёжи также учится в Улан-Баторе. Район имеет ветеринара и зоотехника, которые закончили обучение в столичном университете. Когда я услышал, что в производственном кооперативе возделывают кукурузу, признать, это показалось мне неправдоподобным. Двести миллиметров осадков и непривычно короткое лето поставили бы перед лицом трудного эксперимента даже народ с наибольшими традициями культуры земледелия. Мой новый знакомый прочитал на моём лице недоверие. Он заверил меня, что в этом году будет сажать даже картофель. Воду для поливки полей проведут из близ лежащего потока – Мялангин-гол.

Верблюжья упряжка

Когда мы так разговаривали, в комнате стало тепло от разожжённой печи. В Дашинчилэне также существует обычай питья чёрного и белого чая. К счастью, с точки зрения иностранцев, они не бросают в чай соль, а мы привезли с собой сахар. Наш всё ещё таинственный товарищ по путешествию открывает консервы с печенью. Немного привезённого из Улан-Батора хлеба дополнил наш ужин, который мы съедаем с волчьим аппетитом.

Наши приятели с большим интересом крутят ручки привезённого из дому батарейного радиоприёмника. В некотором моменте мы слышим увертюру «Семирамиды» Россини. Это становится для нас пунктом кульминации хорошего настроения. На дворе среди тёмной ночи ржут кони. Около одиннадцати идём спать. Однако вскоре нас будят, так как к нам зашёл Шиндзэ, работник Комитета Науки, находящийся здесь проездом на озеро Хубсугул. После приветствия и взаимных пожеланий хорошего путешествия, наконец, мы засыпаем. Перед сном мы постановили: на следующий день как можно лучше должны разместиться в грузовике. Исстрадавшиеся части тела дают знать, какая нас ждёт судьба в ближайшие полтора месяца.

Утро ясное. Ослепляющие лучи солнца на лазурном монгольском небе. Это лазурное небо восхищает каждого путешественника, а Айвор Монтегю увековечил это в титуле своей книги «Край голубого неба». Завтракаем в столовой. Здесь господствует чистота, которой не постыдились бы европейцы. Всюду бегают прекрасные улыбающиеся официантки, одетые в белоснежные фартуки и чепцы. Подали суп с рожками, начинёнными мясом и свежим луком. После обильного завтрака садимся в машину и едем дальше.

Наблюдая с интересом меняющийся рядом ландшафт, замечаем, что за нами появилась большая легковая машина. Взбивая высокий туман пыли и соблюдая приличную дистанцию, она не оставляла нас. Я наблюдаю за ней внимательно. Может быть, это послана машина для нас? Мы охотно бы пересели, так как использование колен вместо рессор достаточно мучительно. Машина едет постоянно за нами. А может, это моторизованные бандиты? Мы деликатно выпытываем у сопровождающих нас монголов о состоянии безопасности в провинции, но они успокаивают нас с улыбкой. Останавливаемся. Теперь легковая машина должна нас догнать. Ничего подобного! Те тоже тормозят. Когда мы двигаемся вновь, таинственная машина добавляет газу и через несколько минут догоняет нас. В огромной степи ни близко, ни далеко ничего не видно. В этот момент только распознаём мы легковую машину. Это санитарная машина, так как есть на ней знак соёнбо, выделяющийся также на флаге МНР. Санитарная машина сворачивает позднее в сторону встретившейся у дороги юрты и не сопровождает нас дальше.

Я гляжу в бескрайнюю пустыню и думаю, как тяжело тут с врачом, а врачу как тяжело найти больного. Я спрашиваю, что делать, если в степи кто-то заболеет. Звучит ответ, кто-то из членов семьи садится на коня и скачет до сомонного центра, где находит фельдшера или врача. Если фельдшер или врач решит, что больного необходимо сейчас направить в больницу, высылается телеграмма в резиденцию аймака. Если больной находится относительно близко, едет за ним скорая помощь, если же требуется срочная процедура (операция) или если больной живёт далеко, высылается двухместный санитарный самолёт. Рядом с юртой на большой плоскости нетрудно приземлиться.

Нельзя освободиться от ощущения, как проявляется у человека борьба с отдалённостью. Борьба эта стара как само человечество. Во времена Чингис-хана одним из важных вопросов в области организации государства было преодоление отдалённости, организация сообщения. На важнейших путях сообщения создавались почтовые станции, в которых путешественнику или гонцу при показе печати великого хана необходимо было дать отдохнувшего коня или корм. Марко Поло – путешественник венецианский, который в конце XIII века гостил при дворе великого монгольского хана, описывает уртон тогдашней почтовой системы следующим образом:

«Как хан посылал свою почту и своих курьеров по стране и провинции?

…из города Ханбалик (Пекин, резиденция династии монгольской, господствующей в то время в Китае) проводятся многочисленные улучшенные дороги в разные провинции, одна до этой, вторая до другой, каждая дорога носит название провинции, в которую она проводится, а способ решения есть очень находчивый. Посланники императора выезжали из Ханбалика и куда бы они ни направлялись, на каждой двадцать пятой миле дороги прибывали на станцию, которая называлась дзам, что означает «станция конной почты». На каждой станции в распоряжении гонцов находился хороший просторный дом, где в украшенных палатах находили они великолепные кровати с постелями из превосходного шёлка, а также всё остальное, что им необходимо. Если даже короли прибывали на такую почтовую станцию, то и они получали соответствующую квартиру…

…по приказу Великого Хана между домами почтовыми находились через три мили небольшие крепости, в окружении около сорока домов, в которых жили бегуны императора. Каждый из этих курьеров носил широкий пояс с прикреплёнными густо колокольчиками и, когда они бегали три мили от одной станции до другой, далеко слышен был их звон. Появившись на соседней станции, они заставали там подобным образом экипированных людей, и которых каждый сейчас же был готов принять от них весть, и одновременно с ней забрать от писаря, который, собственно, для этого стоял под рукой, бумагу, служащую каким-то документом маршрута. Новый человек выбегал тут же и пробегал свои три мили. На следующей станции его так же сменяли подобным способом; так передавали они почту, сменяясь через три мили. Таким способом император, распоряжающийся многими курьерами, мог в течение одного дня и одной ночи получать сведения из мест, отдалённых на десять дней дороги при пешей ходьбе, а если это необходимо, в течение десяти дней и десяти ночей – из мест, расположенных на расстоянии ста дней дороги пешком. Это не является пустяком! (Например, во время созревания фруктов, собирали часто фрукты в Ханбалике, а вечером следующего дня доставляли уже Великому Императору в Шангду на расстояние десяти дней нашей дороги.)

Писарь на каждой почтовой станции записывает время прибытия и выхода гонцов, а также других служащих, заданием которых было проверять ежемесячно почту и наказывать курьеров, выполняющих свою работу небрежно. Император в то же время избавляет этих людей от всяких податей и даже им платит. Также на этих станциях есть наездники конные, снабжённые подобным поясом с колокольчиками, и этих используют для почты спешной, если нужно было очень быстро послать сведение какому-нибудь губернатору провинции или передать весть о том, что, может быть, кто-то взбунтовался, или о чём-то другом. Люди эти проезжали двести или двести пятьдесят миль и были в дороге день и ночь… В конюшнях, находившихся на станциях, он выбирает одного осёдланного коня, обязательно отдохнувшего и быстрого как вихрь, садится на него и летит с места галопом. Когда на следующей станции слышат колокольчик, стоит уже готовый с новым конём и подобным образом снаряжённый наездник, который принимает письмо и известие и с большой скоростью продолжает дорогу в сторону третьей станции, где снова ждёт отдохнувший конь и наездник. Известие, таким образом, переходит от станции к станции полным галопом при регулярной смене коней. Достигаемая ими скорость годна для удивления. (Ночью они не могут ехать так быстро, как днём, так как их должны сопровождать пехотинцы с факелами в руке, которые не могут за ними так быстро поспевать.)

Людям этим оказывается большое уважение, а труд их очень хорошо оплачивается. Не могли бы они мчаться, когда бы их желудки, груди и головы не были перевязаны крепкими верёвками. Каждый из них носит при себе табличку с изображением сокола для обозначения, как ему нужно спешить; если бы у которого из них упал неожиданно конь или случилось другое несчастье, с кем бы он ни встретился в дороге, имел он право ссадить его с коня. Никто не смел им противиться, следователь, курьеры имеют всегда коней отдохнувших.

Почтовые кони ничего императору не стоят. Расскажу вам, как и почему. Каждый город, село или подворье, находящиеся поблизости от почтовых станций, обязаны отдать в распоряжение станции определённое количество коней. Таким образом, почта каждого города и поселения хорошо снабжена. Единственное, на незаселённых территориях император содержит станцию за собственный счёт.

Города не всегда держат в готовности полный штат коней, но в одном месяце только двести, в то время как другие двести выгоняются на пастбище на месяц, пока не заменяют их остальными. Если, случаем, гонец конной почты потребует переправить его через реку, город, лежащий в соседстве с рекой, должен с этой целью иметь в постоянной готовности три или четыре лодки».

Об этом говорит Марко Поло в своём отчёте. Сегодня, очевидно, задачи сообщения и связи решает государственная почта и автомашины. В течение нашего путешествия мы ещё повстречаемся с ними.

Наша машина свернула на проторенную дорогу. Около двенадцати часов приезжаем мы в главную усадьбу какого-то маленького сомона. Останавливаемся перед домом из бруса. Здесь размещается магазин. Как раз подъезжает верхом какая-то молодая замужняя женщина. Она ловко соскакивает с седла, отстёгивает повешенные к седлу два кожаных мешка, забрасывает их на плечо и входит в магазин. Она приехала за мукой. Но при оказии сделает и другие покупки. Покупает голубой шёлк с большими овальными узорами столько, сколько нужно на один наряд. Неправдоподобно маленькие, как игрушки, детские сапожки с голенищами тоже исчезают в мешке. Закупленный товар едет в мешках за седлом, а через несколько минут женщину и коня заслонило облако пыли. Мы осматриваемся в магазине. Можно тут купить гвозди и книжки, верёвки и мыло и даже пластинки граммофонные, патефон и радио.

Мы идём в школу. В одном из классов можно пообедать. На стене висит наглядная таблица с фруктами. Фрукты эти – яблоко, груша, абрикос, персик и слива – очевидно, незнакомы монгольскому ребёнку. Может, одно яблоко блуждает здесь время от времени. Монголы, однако, наиболее вероятно, знали и выращивали этот фрукт, так как яблоко по-монгольски называется алим, а тюрки Чанту в Кобдо так хорошо называли этот фрукт алма, как бы этому учили их в Венгрии. Ситуация наоборот. Венгры переняли это слово от тюрок, не от Чанту, правда, но от какого-нибудь из древних тюркских народов. Недолго мы тут гостим и идём дальше. Пасмурно и подымается ветер. Мы мёрзнем в машине. Сидим, съёжившись за кабиной шофёра. Только в последнюю минуту замечаем, что прибыли к цели первого этапа нашего путешествия – местности Худжирт, где после краткого отдыха сможем подготовиться, собственно, к путешествию.

Здание санатория в Худжирте

Худжирт, дословно «Солёное» – это курорт, одна из наибольших и наисовременнейших оздоровительных местностей Монголии. Расположен он посреди степи, как остров на море. Город, как и другие монгольские населённые пункты, не имеет предместий. Тут неизвестно явление, какие встречаем в других странах, где способ застройки вводит странствующего постепенно в большой городской центр. Здесь лишь несколько юрт сигнализируют, что рядом находится большой населённый пункт. Без какого-либо перехода показываются перед нами красивые снежно-белые здания. Мы входим на остеклённую веранду одного из них, где в удобных креслах можем расправить окоченевшие конечности, прежде чем доберёмся до своих покоев. Новое место квартирования встречает нас красивой мебелью и ковром с монгольским орнаментом, расстеленным на полу. На кроватях шерстяные и стёганые одеяла. Наиболее нас удивили цветы, растущие в горшках под окном. В большой печи весело трещит огонь. Это как раз вовремя, так как на дворе начинает неистовствовать снежная пурга.

Мы проводим здесь три дня, частично для отдыха и сбережения сил, частично для работы.

Худжирт насчитывает три тысячи жителей. Те, которые не живут в новых домах, живут примерно в 600 юртах, расположенных около центра города.

В школе учится 600 детей, очевидно также, что и эти из «провинции». Обучение проводят тридцать учителей. Много жителей работает на курорте и в больнице. Курорт построен около лечебного источника. Присутствие родников сигнализирует здесь болотистый зеленоватый грунт с пучками травы. По длинному тротуару доходим до здания купальни. Небольшие бассейны выложены красным кафелем. Песочные часы предупреждают, что нахождение в бассейне в первый раз более десяти минут не рекомендуется. Вода совершенно нас расслабила, лучше после этого отдохнуть.

Когда мы приехали на курорт, в нём пребывало около сорока человек, потому что не было ещё разгара сезона. Летом лечебной водой и санаторным лечением пользуются здесь до трёхсот пастухов или служащих, рабочих из столицы и шахтёров, нуждающихся в отдыхе и лечении. Главный врач – первый выпускник монгольского медицинского факультета, начавший обучение в Советском Союзе. В настоящее время он работает над научной диссертацией на степень кандидата наук. В своей работе дерматолога он использует опыт изучения воздействия на людей лекарственного источника в Худжирте. Несмотря на уйму профессиональной и научной работы, он находит время заняться с заграничными гостями, пребывающими на курорте. Сегодня он наш хозяин. По его рекомендации один день нас угощают блюдами монгольской кухни, во второй – европейской. Повар – настоящий мастер. Он готовит такое печенье, компоты и салаты – очевидно, из консервов, – что не постыдился бы их ни один европейский отель.

Вечерами для курортников в Доме Культуры предлагается интересная программа. Мы слушаем попеременно хор местной школы, игру на народных инструментах, песни и декламацию взрослых и молодых исполнителей. Наиболее любимым музыкальным инструментом является здесь морин хуур, струнная кобза, украшенная резной конской головой. Не является правдоподобным, чтобы этот монгольский инструмент имел что-то общее со старинной кобзой венгерской, но он является инструментом родственным даже название родственно, потому что монгольское слово хуур звучало прежде как когур или кобур, что напоминает турецкое кобуз, от которого произошло венгерское слово кобоз (род старинной кобзы венгерской). Резонирующая коробка настоящего монгольского инструмента имеет вид трапеции, а на конце длинной его шейки находится украшенная, резная и покрашенная конская голова. Поэтому слово морин в название инструмента обозначает по-монгольски коня. Смычок состоит из сильно выгнутой палки и натянутого на неё конского волоса.

Гвоздём программы были песни в исполнении молодой девушки. Пела она старые пятитональные стихийные мелодии сильным высоким голосом. В песне о влюблённых, скачущих на конях, чувствовалась волнующая, захватывающая тело и душу сила. Я был поражён, когда в певице узнал официантку, обслуживающую нас в обед. Она является наиболее любимой певицей и работает в кухне курорта. На следующий день в полдень нас посетила солидная делегация. После долгого вступления делегаты заявили нам, что курортники охотно выслушают несколько слов о Венгрии. Не могли бы мы исполнить их просьбу? Во время составления текста нашей короткой беседы пришли мы к выводу, что наитруднейшим делом является рассказ в течение двадцати минут, содержащий всё то, что наши новые друзья должны – по нашему мнению – знать о Венгрии. На подготовку краткого реферата о географии, истории, природных богатствах, населении и культуре венгров, о прежних и новых войнах венгерского народа у нас ушло целых полдня. Едва успели мы подготовиться, а здесь уже приглашают нас на сцену. Каким же было удивление аудитории, когда Кара заговорил по-монгольски! Говорил он целый час по-монгольски, и притом безупречно, что вызывало бурные аплодисменты и энтузиазм собравшихся. А после начали нас спрашивать, откуда мы знаем язык. Монголам было также интересно, как живут венгерские пастухи, какие животные пасутся на Низине Венгерской и сколько жителей насчитывает Будапешт. Нас не хотели отпускать.

Назавтра в последний день нашего отдыха устроили мы себе прогулку. Поехали на реку Орхон. Погода была фантастическая – солнце сильно грело на безоблачном голубом небе. Такое голубое небо встречается только здесь, в Монголии. Поодаль белели снежные вершины, поблизости паслись стада верблюдов, коней, яков и овец. Мы поехали рыбачить. Машина долго блуждала среди взгорий, пока наконец после неполного часа езды не распростёрлась перед нами долина реки. Дорога помечена здесь высокими грудами крупных камней, из которых каждая окружена кольцами или разными фигурами, уложенными из мелких камней. Всё это – погружённая в землю страна прошлого номадов. Окрестные жители называют эти старые могилы херегсур или хиргисур. В них спят вечным сном древние жители этой земли – гунны, тюрки, монголы и кто знает, какие ещё кочевые народы. Могилы ожидают археологов. По мере нашего приближения к долине реки могилы множатся в наших глазах. Кое-где большое надгробие окружено несколькими меньшими, по-видимому, какой-то вождь или глава семьи собрал своих подчинённых вокруг себя даже после смерти.

Орхон ещё во многих местах покрыт льдом. Я записываю в мою записную книжку дату, 17 мая. Свободная ото льда у берега вода чиста как кристалл. Купаются в ней цветистые стаи диких гусей, дроф и чаек. Мы выходим на скалистый берег. Один из сопровождающих нас монголов вытаскивает европейский спиннинг с катушкой и блестящим крючком. В чистой воде видны хищные рыбы с чёрными хребтами. Не успел я ещё наставить фотоаппарат, а уже одна рыба клюнула. Коллеги вытащили на берег добычу весом около трёх четвертей килограмма. Как оказалось, она будет только приманкой, так как монголы режут её на кусочки, а хвостик насаживают на крючок. Это, что сейчас делается, можно было бы назвать скорее охотой, чем рыбалкой. Рыбак целится как бы с видимостью, что добрую рыбу стреляет – как раньше его предки, – бросая ей приманку под самый нос. Крючок исполняет роль гарпуна и цепляет рыбу за бок. Рекордная добыча того дня достигала тридцати сантиметров длины, что – по мнению наших монгольских друзей – идёт за средний результат, так как здесь на удочку ловят значительно больших рыб.

День закончился состязаниями в стрельбе по верблюжьей кости величиной с ладонь, установленной на расстоянии пятидесяти метров.

18 мая ранним утром мы собираемся и поспешно выезжаем в дальнюю дорогу. Главный врач санатория не прощается с нами, потому что, как он утверждает, через какое-то время вместе поедем той самой дорогой. Мы выезжаем первыми и останавливаемся у какой-то таблички. Здесь находится граница сомона Худжирт. Врач вытаскивает архи, настоящую монгольскую молочную водку, и рюмки. Он произносит приятный тост за успех в нашей работе, а мы благодарим его за дружеское и сердечное гостеприимство. Мы осушаем на прощание рюмки, после чего главный врач обнимает всех нас. Прощание заканчивается церемониальным пожатием ладони, полагаясь на то, что вытянутая вперёд правая рука принимает легко левую руку.

Заворчал двигатель нашего грузовика, и уже мы едем дальше. Приветствию, прощанию, подаркам и вообще встречам с людьми монголы придают большое значение. Есть это значительное событие и у нас.

В дороге срывается такой сильный встречный ветер, что машина наша едва тянет вперёд. Только через полтора часа доезжаем мы до берега Орхона, другой дорогой, чем вчера. Посредине огромной раскинувшейся далеко долины чернеет довольно большой кусок вспаханной земли. Автомобиль пожирает километры. Неожиданно вдали перед нами показывается шеренга маленьких точек. Когда мы приближаемся к ним, видим большое четырёхугольное, похожее на стену ограждение, на котором через 8—10 метров виднеются небольшие пирамиды, памятники Будде, называемые субурганы. По каждой стороне стены установлено шеренгой двадцать пять таких маленьких пирамид, а на каждом выступающем углу – ещё по две. На четыре стороны света из толстой стены выходит четверо ворот в форме трапеции, очень напоминающих своей формой ворота старинных египетских сооружений. Из-за стен выглядывают здания в дугообразных линиях, покрытые черепицей. В ближайшей юрте узнаём, что мы должны постучать у входа со стороны Востока. Вскоре открываются перед нами тяжёлые створки ворот. Мы стоим перед остатками одного из древних великолепных монастырей Монголии – Эрдэни-Дзу!

Золотой Субурган

В середине большого четырёхугольного двора возносится высокая белая золочёная пирамида – «Золотой Субурган». Это, собственно говоря, пирамида мемориальная, фигура которой выполняет у буддистов такую же роль, как крест у христиан. Мы встречаемся с ней везде, где живут буддисты. Они бывают разной величины, начиная от маленьких глиняных пирамидок величиной с кулак, заканчивая объектами величиной с огромную гору. В храмах полно таких фигур из металла, иногда из благородного, а также из дорогих камней, примитивные и дешёвые экземпляры встречаются в юртах или жилищах верующих. Когда-то богатые приверженцы Будды соревновались между собой в сооружении самых больших и самых красивых объектов. Происхождение фигур тянется из отдалённых времён. Упоминания о них находим уже в известных «Притчах Мудреца и Глупца», в которых текст монгольский переведён с языка тибетского, текст тибетский – с китайского, а этот, в свою очередь, – с какого-то другого центрально-азиатского языка; возник он около VI века. Повесть эта индийского происхождения, но её оригинальный текст, написанный на санскрите, пропал.

«Когда-то король собрал своё войско и двинулся с целью захвата грозного Ангулмали, называемого «человеком, носящим ожерелье из человечьих пальцев». Дорога войска проходила рядом с рощей королевича Илагупчи. Жил здесь карликовый, безобразный, но поющий красивым голосом монах. Когда воины услышали доходящее из каплицы пение, забыли они о своей усталости и хотели только слушать карлика. Слоны и кони стригли ушами и тоже только слушали, не желая идти дальше. Король безмерно удивлялся, что слоны и кони не хотят двигаться. На его вопрос ответили, что не могут идти дальше, потому что хотят послушать пение. На это король изрёк:

– Если потомки рода горбатых животных так радуются, слыша эту проповедь, то что могу сказать я, урождённый среди людей? Я тоже послушаю это пение.

Вошёл в рощу королевства Илагупчи, слез со слона, отстегнул меч, сложил его вместе со своим зонтом, а затем встал перед лицом Будды, наклонил низко голову и обратился к нему:

– Кто этот монах с красивым голосом? Хотел бы я его увидеть и одарить сорока тысячами монет.

– Прежде чем его одаришь, встреться с ним, – изрёк Будда. – Когда его увидишь, не захочешь ему дать ни одной монеты.

Король отыскал монаха. Был он такой безобразный, что королю не пришло в голову дать ему хоть одну монету. Согнул низко колени и спросил победно отходящего Будду:

– Этот монах чудовищно безобразный и маленький, но имеет прекрасный голос. Что плохого совершил он в последней своей жизни, что так искупает грех?

Будда ответил:

– Если охотно меня выслушаешь и задумаешься над этим, то скажу… с незапамятных времён Страж Огня – Будда ходил по этому миру и делал добро для людей. Когда вышел из этой долины печали, один король, носящий имя Крикрика, собрал его земные останки и намеревался для них построить памятник. Тогда четыре дракона превратились в людей и пришли к королю.

– Хочешь построить памятник из дорогих камней или из земли? – спросили его.

– Памятник нужно было бы сделать их дорогих камней, – ответил король. – Но так как у меня мало дорогих камней, велю построить из земли. Каждая из стен четырёхугольника будет длиной в пять миль, а высотой в двадцать пять миль, чтобы памятник отовсюду был виден.

На это четыре дракона сказали:

– Мы являемся королями драконов. Постановили добыть дорогие камни для строительства памятника.

Король, слыша это, очень обрадовался и сказал, что охотно примет этот дар. На это драконы сказали дальше:

– За четырьмя стенами города есть четыре родника. Если будете брать воду из восточного родника и использовать её для изготовления кирпича, обратятся они в дорогие камни; если будете черпать воду из южного родника и добавите её в кирпичи, обратятся они в золото; вода из западного родника обратит кирпичи в серебро, а из северного – в белые кристаллы.

Король выслушал всё это с удовольствием и для строительства каждой из четырёх стен памятника назначил по одному мастеру. Надзирающие строительство мастера приближались с трёх сторон уже к концу работ, а с четвёртой стороны строительство сильно опаздывало по причине небрежной работы надзирающего мастера.

Вышел однажды король, чтобы осмотреть строительство памятника.

Обратив внимание на небрежную работу мастера, хотел его наказать. Мастер яростно сказал:

– Такой огромный памятник никогда не может быть готовым.

Король призвал его к ускорению строительства. Мастер так прилежно работал днями и ночами, что догнал остальных. Чудесное изготовление памятника, блеск и форма дорогих камней были так изумительны, что мастер, который перед этим был опечален, теперь безмерно радовался, жалел о своей предшествующей легкомысленности и, желая исправить свою ошибку, поместил на вершине памятника золотой колокольчик и помолился:

– Если когда-нибудь и где-нибудь я буду рождён снова, чтобы имел такой красивый голос, чтобы каждый человек восхищался, когда его услышит. И чтобы в будущем встретился я с Буддой, который пусть меня охранит от затруднений реинкарнации.

Мастер одной из сторон, который жил в то время и злился по той причине, что памятник слишком большой, является сейчас тем самым монахом. Потому что в злобе сказал, что памятник слишком большой, в новой жизни родился в таком карликовом и уродливом теле, и за то, что с радостным сердцем поместил на памятнике золотой колокольчик, молил о красивом голосе и встрече со мной, получил красивый голос, а потом смог со мной встретиться и получить полное спасение».

Сказка эта является характерным буддийским религиозным сказанием, когда буддизм гласит: судьба отдельных людей является следствием их поступков, стерегущих их в предшествующей жизни. Такого рода буддийские сказки входили как постоянные части предикации, а с их помощью старались приблизить простых людей к абстрактному учению буддизма о страннике душ, о Будде-Воскресшем Совершенстве, а также о Победоносно Уходящем из юдоли печали. Эти сказания сохранили более среду и обычаи особ, рассказывающих их, поэтому являются ценными и важными источниками истории культуры Центральной Азии.

На восточной стороне пирамид, найденных в ограде монастыря Эрдэни-Дзу, смогли мы осмотреть руины дворца «Лабранг». Крыша двухэтажного дворца, построенного в тибетско-монгольском стиле, была, вероятно, плоской, наружные стены здания были покрыты цветной и белой керамикой. Храм находился у северной стороны пирамид и состоял из трёх строений.

Ворота монастыря «Эрдэни-Дзу»

Мы вошли в строение храма, стоящее по левой стороне. Остановились перед алтарём, на котором стояли три огромные позолоченные статуи. Одна представляла Богдо-ламу (Святого Ламу), правая – Дзанрайсага, а средняя – Молодого Будду. Перед статуями на другом возвышении собраны были малые фигурки и золочёные подарки. Храм по бокам наполняли высоко уложенные стопы книжек монгольских и тибетских.

В храме, находящемся с правой стороны, стоят также три статуи. Налево Одсурэн – Страж Огня, Будда Минувшей Эпохи Мира; направо – Джамба – Благосклонный Будда, Ожидающий в настоящее время Тушита для открытия Наступающей Эры Мира, в которой он будет избавителем; посредине же Старый Будда.

Вход в центральный храм стерегут две статуи, так называемые «Святые Стражи буддийского учения». Одна из них – богиня Лхам, которая, как гласит легенда, сорвала живьём кожу со своего сына за то, что он выступил против буддизма, набросила её на своего мула и уехала. Кровавая богиня предстаёт в таком виде, что в одной руке держит череп, наполненный кровью своего сына, а в другой руке – змею, представленную в виде узды для её мула. Очень часто встречаем статую Богини, бросающуюся легко в глаза также с той точки зрения, что на заду мула виднеется его третий глаз. Так как усердие жестокой богини муж её признал за неестественное, он выпустил в неё стрелу, когда узнал о судьбе своего сына. Стрела попала в мула, но, благодаря воле богини, рана превратилась в глаз. Другой страж – Гом-богур, страж юрты, является очень любимым святым кочевников Центральной Азии. Обе фигуры хранят от вредных вражеских духов.

Три статуи, находящиеся внутри центрального храма, представляют поочерёдно: Будду Врача – Оточ Мангла – с левой стороны; Будду Бесконечной Святости – Авид – с правой стороны и Молодого Будду посредине. На втором этаже центрального храма находится небольшая часовня. Алтарь представляет гористую местность из папье-маше, выложенную маленькими золочёными статуями Будды. Часовня эта называется «Прибавлением Тысяч Образов Будды». Этаж и горы опоясаны внутренней галереей, из которой выглядывают узкие оконца. Во время войн оконца служили отверстиями для стрелков. Центральный храм был крепостью внутренней оборонной системы монастыря.

Стены монастыря построены из кирпича, внизу они белые, вверху – красные. Наикрасивейшей частью ансамбля зданий являются входные ворота во внутренние стены монастыря. Стены сужаются немного кверху, что создаёт непривычно приятное оптическое впечатление хорошо осмысленной статики строения. Нижний карниз украшен зелёными обожжёнными керамическими украшениями, представляющими людские лица. Навес, выступающий над двустворчатыми воротами, поддерживают деревянные резные столбы. Столбы связаны балкой, цветисто окрашенной. На каждой из створок ворот видны символы учетверённой молнии – нацагдорж. Над ними золотится широкая дверная ручка. Под и над карнизом уложены ряды зелёных кирпичей, связанных белым раствором. Зелёные пластично прерывают красные, полукругом уложенные из мозаики отдушины, а вверху замыкают их другие карнизы.

Над входом, на верхнем карнизе, видны золочёные колёса с восемью золотыми спицами, символизирующими восемь сторон света. Колесо является символом буддийского учения, которое Будда начал своими предикациями (проповедями). Буддисты, вместо того, чтобы говорить, что Будда начал проповеди, уведомляют, что «привёл в движение колесо учения». Колесо с двух сторон поддерживают две золотые газели, напоминая, что Будда свою первую предикацию произнёс в Парке Газель. Над карнизом возносится крыша в китайском стиле, построенная, вероятно, позднее. Лежит она на подпорах частых брёвен, стоящих немного позади и красочно окрашенных. На них ложатся дугообразные своды, подпирая крышу, крытую черепицей в форме полукруглых многоцветных блестящих плиток, главным образом зелёных оттенков, уложенных таким способом, что они создают впечатление связок бамбуковых палок, украшенных круглыми плитами в форме лица. Выгнутый конёк седлообразной крыши обрывается в определённом месте законченным вырезанным образом животного. На конце выступающих карнизов помещены гуськи в форме разинутой пасти дракона, через которые сливается дождевая вода. На вершине крыши венцом великолепного сооружения становится позолоченная пирамида. Подобными являются в грубом сравнении также строения остальных зданий. Меняющаяся в ослепительном блеске солнца тысячью цветов керамика и красочные стены на фоне голубого неба создают незабываемый вид.

Храмы монастыря Эрдэни-Дзу были реконструированы в 1948–1949 годах. Первое здание было воздвигнуто в 1586 году по приказу Абтай-Хана. В 1760 и 1796 годах были перестроены храмы, ранее построенные преимущественно из дерева, с заменой деревянных частей на камень и керамику. Остальные фрагменты происходят с Х1Хвека. В течение длительного периода строительными работами, вероятно, руководило много мастеров, среди которых монгольские источники упоминают монгольского архитектора Мандзошир-хана с конца XVI века, а также мастера XVIII века Одзир-Дарбур-хана – творцов части находящихся здесь статуй. В комплексе сооружений господствует сегодня китайский стиль, но отдельные фрагменты стен, а особенно лежащий в развалинах дворец Лабранг, названный подобно известному монастырю «Блабранг» в Амдо, живо напоминают характерный, подражающий позднейшему тибетскому, монгольский стиль, которого единственным здесь памятником является Эрдэни-Дзу.

Монастырь, кроме своих художественных ценностей, интересовал меня по двум другим причинам. По первой, что построен был в долине Орхона, в соседстве со столицей старинного государства монгольского – Каракорума, и поэтому должны памятник этот трактовать как характерный для того государства. По второй – привлекала меня огромная библиотека монастыря, которая оказалась пригодной обещать исследователю множество интересных и неразработанных источников.