Глава 1

Роуз Дауни сидела на холодной булыжной мостовой с чужим младенцем на руках. Ноющей от боли спиной она прислонилась к стене рядом со сводчатой дубовой дверью величественного каменного дома. Ни при каких иных обстоятельствах она бы и близко не подошла к этому месту, сам воздух которого был пропитан гнетущим чувством страха, подобно вони прогорклого жира, но живущий в этом доме человек по имени Ричард Топклифф был ее последней надеждой. Она ходила в суд, но судья лишь покачал головой и сказал, что, если даже он ей поверит, а это, заметил он нахмурившись, также маловероятно, как цветение яблони в ноябре, то все равно ничем не сможет ей помочь.

От констебля тоже оказалось мало толку.

— Госпожа Дауни, — сказал он, — положите ребенка в мешок и бросьте в Темзу. Какой прок с того, что он живой? Обещаю вам именем Господа, что это убийство будет не преступлением, а лишь актом милосердия и никто не станет вас в этом винить.

И вот теперь Роуз ждала Топклиффа у его дома на запорошенной снегом улице неподалеку от церкви Святой Маргариты в Вестминстере. На ее стук в дверь вышел крепкого телосложения юноша с редкой бородкой, с отвращением оглядел ее с ног до головы и сказал, чтобы она убиралась восвояси. Роуз отказалась, — тогда он захлопнул дверь у нее перед носом. Любого другого пронизывающий холод уже давно загнал бы домой, поближе к камину и теплым одеялам, но Роуз твердо решила дождаться Топклиффа и умолять его о помощи.

Слепящие блики солнечного света вспыхнули и погасли, солнце скрылось за зданием церкви Святой Маргариты и аббатства. Стало еще холодней. Роуз была красива и молода, не старше семнадцати лет, и в иные времена ее лицо лучилось улыбкой. Хотя одета Роуз была по погоде, она дрожала, плотнее прижимая к себе дитя, чтобы согреть его остатками своего тепла. Время от времени она принималась кормить малыша грудью; молока было много, и желание Роуз избавиться от него было таким же сильным, как и желание ребенка — поесть. Когда малыш принимался жадно сосать грудь, она испытывала чувство благодарности. Младенец казался ей настоящим монстром, но, повинуясь некоему инстинкту, Роуз не бросала его и продолжала кормить. Сгустились сумерки, но она, словно каменное изваяние, так и не двинулась с места.

 

Глава 2

Накануне вечером Джон Шекспир долго не ложился спать, а когда наконец добрался до кровати, то забылся беспокойным сном. Как и всем англичанам в те страшные дни, ему не давали покоя безопасность королевы и судьба страны. По ночам тревога превращалась в сновидения, из-за которых Джон просыпался в холодном поту.

Поднявшись до зари, Шекспир завтракал в одиночестве сидя за длинным столом. Джон был высоким молодым мужчиной — шести футов роста, однако мощным его телосложение назвать было нельзя. В глубине его темных полуприкрытых веками глаз притаилась всепоглощающая тревога. Только когда он улыбался, что за прошедшие несколько месяцев случалось нечасто, казалось, что неизменная тень беспокойства исчезала с его лица.

Его служанка Джейн в батистовом чепце и льняной ночной сорочке с усталым видом разжигала огонь. Шекспиру нравилось наблюдать за ней: только что поднявшейся с постели, пышногрудой, еще не причесанной, в тонкой сорочке, под которой угадывались округлости ее груди. По взглядам, которые бросала на него Джейн, Джон догадывался, что она так и ждет, когда он поднимется в ее комнату под крышей и скользнет к ней под одеяло. Но за подобные удовольствия всегда приходится расплачиваться — будь то священник, стучащий в дверь с объявлением о его предстоящем бракосочетании, или крик нежеланного дитя. А Шекспир был слишком осторожен, чтобы попасться в подобный капкан.

На завтрак Джейн подала ему три небольших куриных яйца, сваренных вкрутую, как любил Шекспир, белый хлеб с соленым маслом, творог, булочки с шафраном, купленные у торговца накануне, ломтики пряной говядины и стакан некрепкого пива. Восковые свечи в комнате непрерывно гасли из-за сквозняка, проникавшего сквозь щели свинцового оконного переплета. Зима начала 1587 года выдалась холодной, и Шекспиру приходилось плотно завтракать, чтобы разбудить жизнь в своих членах.

Пока Джейн убирала со стола, Джон быстро преклонил колено и прочитал «Отче наш». По привычке, механически произнося слова молитвы, сегодня он сделал ударение на фразе «… и не введи нас во искушение». Шекспиру стукнуло двадцать восемь лет — самое время жениться. Да и страстность все настойчивей требовала удовлетворения желаний, обитавших в уюте постели одинокого мужчины.

Едва забрезжил рассвет, как находящийся у него на службе бывший моряк Болтфут уже ожидал Джона в отделанной деревянными панелями приемной старого дома. Он о чем-то болтал с Джейн, но как только вошел Шекспир, она мгновенно скрылась в кухне. Джон нахмурился: неужели между ними что-то есть? Он покачал головой. Такая молодая женщина, как Джейн, не может питать нежные чувства к списанному на берег седеющему моряку, да еще с деревянной ногой.

Домом Джону Шекспиру служило довольно симпатичное четырехэтажное строение с деревянными перекрытиями, которое с годами начало скрипеть и кособочиться. Временами он начинал опасаться, а не рухнет ли дом, но здание стояло уже двести лет, да к тому же располагалось на Ситинг-лейн, по соседству с великолепным городским особняком господина Уолсингема, главы королевской разведки. Несмотря на свои небольшие размеры, жилище Шекспира служило ему и домом, и местом, где он мог принимать посетителей.

— Слайд здесь?

— Тут двое, господин Шекспир, — ответил Болтфут в своей обычной небрежной манере. — Слайд и констебль.

— Пригласи Слайда.

Болтфут Купер напоминал Шекспиру старый дуб, а проступающие на его лице сухожилия и вены походили на обветренные складки древесной коры. Он смотрел, как Болтфут, невысокий и коренастый человек, поворачивается к двери, привычно подволакивая тяжелую левую ногу, словно культя была у него с рождения. Болтфуту было немногим за тридцать, или так ему казалось: его мать скончалась от родильной лихорадки, а отец не помнил год рождения своего сына. Вероятнее всего, это случилось в 1554 году.

— Подожди. Чего нужно констеблю?

Болтфут остановился.

— Говорит, что произошло убийство.

Резкий голос Болтфута, с годами огрубевший от морского соленого воздуха, еще в те времена, когда он служил корабельным бондарем, выдавали в нем жителя Девона.

— Что? Убийство? Почему он пришел ко мне? Почему не к судье или помощнику шерифа?

В словах Шекспира звучало явное раздражение. В те дни временами он чувствовал себя ржавой деталью, мешавшей работать целому механизму: ответственность, возложенная на него Уолсингемом, была слишком тяжелой ношей для одного человека.

— Говорит, что убитая женщина, похоже, благородного происхождения, — сказал Болтфут. — Кожа рук нежная. А еще там бумаги и странные письма, и нашли ее в сгоревшем доме. Ему страшно.

Шекспир вздохнул.

— Скажи, чтобы подождал, сначала я переговорю со Слайдом.

Войдя в прихожую, Гарри Слайд, небрежно отбросив в сторону подбитую соболем накидку, изобразил низкий вычурный поклон и, выпрямляясь, изящно взмахнул ладонями.

— Ладно, Слайд. Ты не при дворе.

— Но в присутствии величия, не так ли? О, великий господин Джон Шекспир. Ставлю сотню марок на то, что недалек тот день, когда вы станете министром.

— Если бы у тебя, Гарри, была сотня марок, сомневаюсь, что ты пришел бы сюда.

Шекспир разглядывал великолепное одеяние Слайда — упругий воротник и камзол с золотыми и черными разрезами на испанский манер.

Неудивительно, что Слайд всегда был на мели, учитывая его запросы.

— Итак, что у тебя?

— Вы знаете, господин Шекспир, ничто не ускользает от моего слуха. Вот сегодня, например, я услышал, что архиепископа Кентерберийского в прошлое воскресенье застукали в ризнице с одной из бедных овечек из вверенного ему стада.

Шекспир неодобрительно нахмурился. Подобное неуважение может стоить наглецу жизни или, по крайней мере, ушей.

— Вы, возможно, решите, что в этом нет ничего предосудительного, — продолжал Слайд, — да только на следующий день в обед он полакомился той овцой, приправив ее морковью с мятой.

Шекспир не удержался и рассмеялся.

— По крайней мере, это была овца, а не баран, так что, полагаю, ничего страшного. Не так ли? — подытожил Слайд. — Однако боюсь, я не уверен, что в учении новой церкви прописаны подобные вопросы.

Шекспир снова рассмеялся. Он был благодарен Слайду за то, что тот поднял ему настроение. Слишком много мрачных событий случилось накануне: заговоры против Ее величества, ожидающий подписания смертный приговор Марии, королеве Шотландии.

— Будь осторожен, Гарри Слайд, иначе не успеешь оглянуться, как окажешься на виселице.

— Возможно. Но сейчас вас случайно не заинтересует местонахождение двух священников из Общества Иисуса?

Шекспир мгновенно собрался с мыслями.

— Два иезуита? Гарнет и Саутвелл?

— Они самые.

— Что ж, это была бы крупная добыча. Ты поймал их?

— Они и так в ловушке, господин Шекспир.

— Расскажи подробней.

Слайд был стройным мужчиной с открытым лицом, обрамленным светлыми локонами. Поговаривали, что он при желании способен выманить угрей из рек и пчел из ульев. Даже тем, кого он предал, а таких было немало, трудно было испытывать к нему неприязнь.

— Это стоит сотню марок.

Шекспир понимал, что Гарри хитрит и пока не знает, где скрываются эти иезуиты, но только Слайду было под силу их найти. Он славился тем, что всегда был в курсе того, что и где происходит в столице, и уверял, что у него по крайней мере по одному информатору в каждой тюрьме Лондона и Саутуорка. Шекспир в этом не сомневался. Слайд сыграл главную роль в раскрытии недавно расстроенного заговора, целью которого было убийство Елизаветы и возведение на трон королевы Шотландии. Это была та самая королева Мария, дни которой, похоже, уже сочтены, ибо она по самую свою королевскую шею была замешана в сговоре против своей кузины. Допрошенная и приговоренная к смерти Мария ожидала своей участи в холодных стенах замка Фотерингей в Нортгемптоншире. Елизавете оставалось лишь подписать приговор.

Своим положением Мария была в немалой степени обязана Гарри Слайду, ибо именно он внедрился в группу заговорщиков и от имени и по поручению Уолсингема и Шекспира следил за каждым их шагом. У осужденных — Бабингтона, Балларда и остальных — не было ни единого шанса. Их короткая жизнь оборвалась в страшных муках на Линкольнз-Инн-Филдс. Осужденных повесили, но задушили не до смерти, еще живым, им выпустили кишки, их продолжающие биться сердца швырнули в котел, затем тела четвертовали и разбросали по городу. В довершение их головы были надеты на пики и выставлены на Лондонском мосту в назидание будущим изменникам.

Если Слайд и испытывал какие-либо чувства по отношению к этим несчастным, с которыми он очень сблизился и чью дружбу всячески поощрял, то ему удавалось их тщательно скрывать. Он был мастером лицемерия — искусства демонстрировать любые чувства и симпатию, когда нужно было завлечь жертву в ловушку. Казалось, Слайду невозможно доверять, но он был необходим, подобно острому кухонному ножу, но который в любую минуту может выскользнуть из рук и порезать вам палец. И к тому же, как Шекспир уже не раз убеждался, в обществе Слайда приятно проводить время.

— Я должен знать больше, прежде чем решить, расставаться ли мне с подобной суммой за поимку парочки иезуитов.

— Что ж, у меня есть проверенная информация, что Саутвэлл живет неподалеку от города.

— Где именно?

— Через сорок восемь часов я все выясню.

— А Гарнет?

Слайд растерянно ухмыльнулся и пожал плечами.

— Думаю, Гарнета здесь нет. Полагаю, он отправился вместе со своим стадом изменников в Норфолк.

— Это уменьшает сумму вдвое.

— Господин Шекспир, но мои расходы…

Шекспир снял с пояса кошель и достал две монеты.

— Собрался осчастливить всех своих портных, виноторговцев и шлюх? Уверен, у тебя еще и игорные долги. Три марки сейчас и двадцать семь получишь позже, если приведешь меня к иезуиту.

Слайд взял монеты и небрежно подкинул их в руке.

— А вы жесткий человек, господин Шекспир.

— К счастью для тебя, Гарри, я не настолько жесток, как мог бы, иначе ты полжизни провел бы у позорного столба. Но будь начеку. Нам нужны сведения.

— Ваша воля будет исполнена, о повелитель… — И Слайд удалился, завернувшись в свою дорогую накидку.

Появившийся в дубовом дверном проеме и низко поклонившийся констебль явил собой разительный контраст по сравнению со Слайдом. Это был крупный человек, с сильными руками лучника, рельеф которых был заметен даже под шерстяной рубахой и курткой из воловьей шкуры, и, тем не менее, его трясло так, словно он пережил нечто сродни ужасу. От него пахло пожаром.

Шекспир попросил Джейн принести констеблю эля, чтобы тот успокоился, после чего констебль рассказал об убитой женщине. Шекспир слушал очень сосредоточенно. Это был страшный рассказ, из тех историй, что Уолсингем обычно поручал ему расследовать без промедления.

Оседлав лошадей, Шекспир, Болтфут и констебль двинулись в путь по оживленным утренним улицам через Бишопс-Гейт мимо вздернутых на пики голов воров и убийц.

Через десять минут они уже были на Хог-лейн, улочке, располагавшейся неподалеку от района Шордич, к северу от театров, где прежде находился старый небольшой монастырь Холиуэлл, позднее разрушенный Генрихом Великим. Лошади остановились — от боков и ноздрей животных на холодном зимнем воздухе поднимался пар. Прямо перед ними возвышался сгоревший дом. В воздухе ощущалась гнетущая вонь сажи и горелой соломы. Под копытами лошадей, на промерзлой земле, лежали обугленные обломки.

Шекспир запахнул свою черную медвежью накидку — подарок от Уолсингема на прошлое Рождество, привезенный из Нового Света. Это был щедрый жест и типичный для Уолсингема, когда речь шла о тех, кого он любил или за кого чувствовал личную ответственность. Он взял Шекспира к себе на службу девять лет тому назад, когда Джон, тогда еще молодой юрист, только что прибыл в Лондон из Мидлендса. Начальник Шекспира в Грейс-Инн, Пол Баллатер, был другом Уолсингема и порекомендовал своего ученика на должность, полагая, что тот скорее практик, чем книжный червь.

— Вижу, Джон, что вам интересней смотреть в окно, чем размышлять над судебным прецедентом, — как-то произнес Баллатер. — Послушайте моего совета и отправляйтесь к Уолсингему. Лучшего покровителя вам во всей Англии не сыскать.

Шекспир понимал, что Баллатер прав, и без колебаний вступил в новую должность. Парочку острых приступов сожаления ему все же пришлось испытать, Уолсингем — все называли его «господин секретарь» — был неумолимым диктатором.

Констебль прервал его воспоминания.

— Господин Шекспир, кажется, пожар устроили нарочно, — сказал он. — Очевидцы рассказывают, что в полночь дом и крышу неожиданно объяло пламя, сэр, словно к пороху поднесли свечку. Джордж Стокер, глашатай, появился здесь сразу после того, как все загорелось.

— Где он сейчас?

— Дома, неподалеку отсюда, сэр, спит. Он обычно спит днем.

— Приведите его.

Сгоревший дом был одним из стоящих в ряд нескольких зданий, дюжины или даже больше, явно возведенных в спешке на трех-четырех акрах невозделанной земли. Постройки занимали самовольно захваченную примыкающую к городу, но еще свободную территорию к северу от городской стены, от Спитал-Филдса до Эллингтон-Пондса. Подобные захваты происходили повсеместно. Сгоревший дом был построен наспех. Шекспир предположил, что здание было предназначено для приезжего люда из других графств; можно было неплохо заработать на жилье для работяг и мастеров, способных выполнить любую работу. Лондон быстро разрастался благодаря приезжающим со всех концов страны и даже из-за границы людям: одни стремились в Лондон с целью подзаработать, другие — избавиться от преследования во Франции или от затянувшейся войны в испанской Голландии. Город больше не вмещал всех, кто хотел в нем поселиться. Под навесом конюшни рядом с домом четверо мужчин, по виду законченные бродяги и попрошайки, укрывшись шерстяным тряпьем, лежали прямо на земле, отсыпаясь после ночной попойки. Таких, как они, на порог не пускали, ибо они могли устроиться на ночлег, лишь украв денег, чтобы заплатить за постой. В будущем их, скорее всего, ждала тайбернская виселица.

— Болтфут, разбуди их и задержи. Я хочу допросить их.

Болтфут слез с лошади и подошел к компании. Здоровой ногой он по очереди пнул по ребрам каждого из бродяг и силой поднял их на ноги, приказав не шевелиться под страхом порки. Одетые в тряпье, они покорно стояли на холоде и дрожали, но почти не протестовали: вида заброшенной за спину Болтфута короткоствольной аркебузы и абордажной сабли в его правой руке хватало, чтобы отбить у них всякую охоту к побегу.

Со стороны Шордича подошли глашатай Джордж Стокер и констебль. Только что проснувшийся Стокер оправлял на ходу рубаху. Колокол в его руке позвякивал при ходьбе. Это был плотный мужчина с брюхом свиньи, откормленной на убой.

— Джордж, расскажи господину Шекспиру, что произошло, — приказал констебль.

Стокер стащил с головы шляпу. Его густая борода была перепачкана гусиным жиром, да и соображал он так медленно, как может только глашатай. Он пробормотал нечленораздельное приветствие и начал рассказ.

— Сэр, я долго и громко звонил в колокол и звал на помощь. Люди прямо с постелей выскакивали и ведрами принимались таскать воду из колодца. Сэр, мы довольно быстро потушили дом.

Стокер взглянул на констебля, тот кивнул.

— Продолжай, Джордж. Расскажи то же, что и мне.

— Я нашел… Не знаю, сэр, стоит ли мне рассказывать, ибо по мне об этом и говорить-то грех.

— Полагаю, ты нашел тело?

Стокер напрягся, опустил взгляд и принялся рассматривать землю у себя под ногами.

— Сэр, это было тело молодой женщины. Обнаженной, сэр, и с ней ужасно обошлись.

— Что еще?

— Бумаги, сэр, там что-то написано, но я не знаю что.

— Ты не умеешь читать? — спросил Шекспир.

— Нет, сэр.

— А ты, констебль? Ты умеешь читать?

— Нет, сэр. Хотя брат моей жены немного знает грамоту. Привести его?

Шекспир ничего не ответил на его вопрос, спешился и передал поводья своей серой кобылы констеблю.

— Мне нужно войти в дом. Подержи мою лошадь и оставайся снаружи вместе с ними. — Он кивнул в сторону компании из бродяг и попрошаек.

Жильцы из соседних домов оказали добрую услугу, потушив пожар. Лондон был застроен преимущественно деревянными домами, и пожары были частым явлением, поэтому всем землевладельцам приходилось обучаться искусству наполнять ведра водой и заливать огонь. Стены дома не обрушились, хотя и обгорели. Шекспир пропустил глашатая вперед, и он вошел в дом через зияющую дыру, где прежде была дверь. Шекспир следил за временем. Накануне поздно вечером к нему приехал один из гонцов Уолсингема и передал, что Шекспира хотят видеть по срочному делу в Барн-Элмсе к полудню. Господин главный секретарь не будет ждать.

Шекспир оглядел мрачный скелет дома. Удивительно, но остов строения остался почти нетронутым, учитывая силу пожара, если верить констеблю. Что-то привлекло его внимание на мокром полу. Это был промокший дешевый газетный листок, на котором ничего нельзя было разобрать. Он поднял листок. Затем Шекспир увидел, что вокруг вперемешку с обгоревшей соломой разбросаны такие же листки. На них можно было разобрать несколько слов, и листки не были сложены — значит, их напечатали совсем недавно. Он сделал знак Болтфуту.

— Собери их все до единого.

Помимо листков на полу Шекспир обнаружил и еще кое-что: это были типографские литеры, но печатного пресса он не нашел.

— Болтфут, литеры тоже собери. Я осмотрю их позже. Возможно, нам удастся найти литейный цех, где их сделали. Ну, господин Стокер, где тело?

Крыша полностью выгорела, и там, где должен был находиться потолок, проглядывало серебристо-серое небо. Падал редкий снег.

Лестницу огонь не тронул, и они поднялись на второй этаж, где в расположенной над фронтоном здания эркерной комнате они обнаружили обнаженное и окровавленное тело женщины на большой дубовой кровати с балдахином. Коршун попытался выклевать трупу глаза, но как только они приблизились, улетел через провалы в каркасе крыши. Глашатай сжал шляпу в руках так, словно пытался отжать ее досуха, и отвел взгляд. Шекспиру захотелось последовать его примеру, ибо он понял, почему констебля так трясло.

Горло жертвы было перерезано с такой силой, что голова была практически отделена от тела. Кожа приобрела отвратительный синий оттенок, а запекшаяся кровь цветом напоминала темное ржавое железо. Голова безвольно повисла, и зияющая рана казалась вторым ртом, но не это бросалось в глаза. Внимание приковывали ее разведенные в стороны ноги и женские органы.

Жертве разрезали живот и рассекли матку. Плод, около трех дюймов в длину, вынули из тела и оставили лежать поверх рассечения, соединенным пуповиной с матерью. Шекспир содрогнулся; маленькая головка плода была полностью сформирована. С трудом отведя взгляд от крошечного тела, он подошел к кровати и осмотрел лицо женщины. Несмотря на то что черты лица исказила агония, Джон узнал ее. Он повернулся к глашатаю.

— Оставьте нас, господин Стокер. Подождите снаружи вместе с констеблем.

Глашатая не понадобилось дважды просить покинуть этот «склеп»; он бросился прочь, словно заяц от гончей.

— Что это может значить, Болтфут?

— Нечто весьма богохульное, господин.

— Ты узнал ее? Она из семейства Говардов. Леди Бланш Говард.

Жертвой оказалась, и Шекспир был в этом уверен, близкая родственница недавно назначенного лорда верховного адмирала и командующего английским флотом Говарда Эффингемского. Ее передали на воспитание к нему в дом, после того как чума забрала ее родителей. Лорд-адмирал растил ее как собственную дочь.

— Да, сэр.

Несколько мгновений Шекспир хранил молчание. Он внимательно осмотрел тело, затем — комнату. Что делала такая женщина, как Бланш Говард, да к тому же родственница королевы, в подобном месте? Конечно, этот дом был не самым плохим жилищем, но, тем не менее, он ни в какое сравнение не шел с дворцами и великолепными загородными домами, в которых она должна была бы обитать по праву рождения.

— Не нравится мне все это, Болтфут.

Время от времени Шекспир встречал Бланш при дворе и полагал, что ей не больше восемнадцати-девятнадцати лет. Она ничем не отличалась от всех прочих молодых девушек из благородных семей, которые появляются при дворе и порхают словно бабочки или посещают королевский зал для приемов, пока их родители не подберут им пару и не отправят в поместья их новоиспеченных мужей. Ходили ли о ней какие-либо слухи? Была ли она замужем или обручена, а если нет, то почему? Джон припомнил, что вроде бы слышал, что она была влюблена в некоего молодого человека, придерживающегося не слишком строгих нравов, но в этом не было ничего необычного. Молодые придворные дамы не славились пуританским поведением. Шекспир ощутил утренний холод, пробравшийся сквозь его толстую длинную меховую накидку и камзол. Он протянул руку в перчатке Болтфуту, который передал ему собранные газетные листки.

— Здесь все?

— Думаю, да.

— Проверь еще раз. И разожги у дома костер.

Шекспир просмотрел листки. Они были одинаковые, только что отпечатанные. Россыпь литер, похоже, указывала на то, что здесь стоял нелегальный передвижной пресс, из тех, которые легко перевезти из одного тайного места в другое. К тому же тот, кто напечатал эти листки, покинул дом в большой спешке, поэтому он не стал собирать разбросанные листки и литеры. В каком злодеянии была замешана Бланш Говард? Но что более важно, кто ее в это втянул и кто убил?

Он взял наиболее уцелевший из всех листков и поднес его к свету. Заглавие гласило: «Возмездие Божие да падет на бастарда-узурпаторшу». После короткой вступительной части следовал текст:

«Несмотря на то что ранее мы уже говорили об обмане, притворстве, лжи, лести, заговорах и тайных сговорах вышеупомянутого злодея графа Лестера и его замыслах завладеть английской короной, мы не станем пренебрегать отвратительными грехами и поступками известной вам девственницы, с помощью которой он преуспел в достижении своих грязных и порочных целей. К тому же эта великая государыня, дочь шлюхи Болейн и, по сути, убийца законнорожденной дочери ее отца, больна оспой, но посещал ее отнюдь не Господь, а один подлый человек, который при помощи своей соучастницы, пресловутой мамаши Дэвис, о которой мы наслышаны, склонил ее к сожительству. Из-за этой странной оспы у нее раздуло живот, и она родила еще одного бастарда, продолжателя ее гнусного рода, вскормленного этой ведьмой Дэвис и тайно воспитанного ею до совершеннолетия…»

Шекспир строго покачал головой. «Та самая девственница» — это явно о королеве. Написанный вычурным языком, этот трактат явно намекал на то, что у нее с Лестером, ее придворным фаворитом, есть общий ребенок. И что он был вскормлен этой пресловутой — почти наверняка вымышленной — ведьмой, известной как мамаша Дэвис. Это было нелепое обвинение и не первая публикация, распускавшая слух о том, что королева тайно родила ребенка от Лестера. Дело было в том, что чем чаще появлялись подобные заявления, тем больше легковерных подданных королевы попадались на эту удочку. Вот почему было необходимо решительно прекратить появление подобных пасквилей.

Похоже, день обещал быть весьма неудачным. Шекспир продолжил чтение. Далее следовала обычная тирада, обличающая Лестера, с дополнительным обвинением в адрес Уолсингема и архиепископа Уайтгифта. Наконец речь зашла о Марии, королеве Шотландии. Авторы трактата уже откровенно угрожали: если Марию казнят, то и «бастарду-узурпаторше» — самой Елизавете — не жить. Шекспир стиснул зубы.

На улице у дома Болтфут уже разжег костер. Компания бродяг под неусыпным оком констебля пододвинулась поближе, чтобы погреться. Шекспир вышел из дома и окинул унылую сцену беспристрастным взглядом. Бродяги являли собой жалкое зрелище, но он не мог упустить шанс: их надо было задержать для допроса. Один из них приподнял шляпу и попытался что-то сказать. Это был высокий худощавый мужчина в ярко-красном камзоле, который явно знавал лучшие времена, с шевелюрой словно воронье гнездо.

— Позже у тебя будет возможность все рассказать, — отрывисто произнес Шекспир. Он повернулся, чтобы бросить эти клеветнические памфлеты в огонь. Один листок из тех, что промокли менее остальных, он оставил и сунул за пазуху вместе с обрывком другого промокшего листка, на котором сохранились хорошие оттиски литер.

— Болтфут, проследи, чтобы все сгорело дотла и никто не смог прочитать эти листки. Затем снова обыщи дом, каждый уголок и щель. Если обнаружишь такие же листки, сожги их. Если найдешь еще что-то, принеси мне. Потом возьми констебля, глашатая и кого-нибудь из соседей из приличных семей, если потребуется, и отвезите тело в мертвецкую собора Святого Павла. Бродяг отправь в «Брайдуэлл» под охраной, пусть им подберут там какое-нибудь занятие. Работа им не повредит. Оставляю шестипенсовик им на еду. Еще узнай, кто владелец этого дома. Как стемнеет, встретимся на Ситинг-лейн.

Болтфут подошел к группе бродяг и, указав на самого высокого в потертом красном камзоле, произнес:

— Господин Шекспир, он говорит, что ему нужно кое-что вам рассказать.

— Знаю, Болтфут, но пусть подождет. Я спешу в Барн-Элмс.

Шекспир вскочил в седло и собрался уже пришпорить свою кобылу, направляясь к Бишопс-Гейт, когда услышал стук копыт по мерзлой земле. Обернувшись, он увидел, что к нему приближаются четыре всадника. Шекспир остановился. Они двигались очень быстро, затем резко осадили лошадей, от чего те поднялись на дыбы и изогнули шеи со струящимися гривами. Шекспир мгновенно узнал вожака четверки: Ричард Топклифф, верный слуга королевы. Их появление привело Джона в смятение.

— Господин Шекспир, что здесь происходит? — Топклифф подъехал к нему так, что они оказались лицом к лицу.

— Убийство, — нарочито медленно произнес Шекспир. Он смотрел Топклиффу прямо в глаза и не отводил взгляда. — Вас это не касается.

Топклифф нахмурился, что не предвещало ничего хорошего.

— Я решаю, что меня касается, а что нет, Шекспир. Жизнь королевы и безопасность ее государства меня очень касаются, а также все то, что с этим связано. Отвечайте: кто жертва?

— В свое время вы все узнаете.

Мгновение Топклифф молчал, словно обдумывая свой ответ. Затем он медленно произнес:

— Шекспир, вы вздумали мне прекословить?

Линкольширский говор Топклиффа больше походил на рык дикой кошки из зверинца в Тауэре, чем на человеческий голос.

Дыхание Шекспира участилось. У них с Топклиффом уже была стычка из-за недавнего бабингтонского заговора, целью которого было убийство королевы. Кое-кто из обвиняемых оказался в Тауэре в руках Топклиффа. Он применил к ним пытки, чем только усугубил положение. Шекспир, который непосредственно участвовал в раскрытии заговора, хотел допросить обвиняемых. Он был убежден, что менее жестокими средствами от заговорщиков можно было добиться большего, включая выдачу имен оставшихся на свободе его участников. Но заручившись полученными от королевы полномочиями, Топклифф просто переломал им хребты на дыбе. Шекспир был возмущен, и они с Топклиффом чуть не подрались. Только благодаря вмешательству Уолсингема удалось избежать серьезной стычки. И сейчас Шекспир почти физически ощущал звериную враждебность Топклиффа, но взял себя в руки.

— Поговорите с господином главным секретарем. Я отчитываюсь перед ним, а не перед вами.

Топклифф соскочил с лошади. Он уже разменял шестой десяток, но обладал грубой физической силой бойцового пса. В руке у него была трость из терна с серебряным наконечником, больше походившая на дубину. Он сделал два больших шага к лошади Шекспира и как бы случайно сбил его с седла.

Шекспир неуклюже шлепнулся на землю, а Топклифф схватил его за дорогую медвежью накидку и потащил, словно мешок с брюквой, к сгоревшему дому Шекспиру удалось встать на ноги и вырваться. Это не остановило Топклиффа, он бросился к Шекспиру, схватил его за загривок и поволок его, точно упрямого ученика, — но неожиданно замер.

Болтфут направил восьмигранное дуло своей заряженной аркебузы Топклиффу прямо в лицо.

Топклиффу хватило пары секунд, чтобы оценить положение, затем он рассмеялся и отпустил Шекспира. Он угрожающе стукнул серебряным наконечником своей трости по ладони.

— Я еще доберусь до тебя, Шекспир. Я буду пить твою кровь. Тебя тоже касается, Болтфут Купер.

С этими словами он прошел в дом.

Шекспира трясло от ярости. Он попытался почистить свою испачканную и порванную одежду, а затем направился вслед за Топклиффом. Болтфут остался снаружи, наведя дуло аркебузы на спутников Топклиффа, которые делали вид, что происходящее их совершенно не заботит.

В комнате на втором этаже Топклифф мгновение пристально рассматривал труп Бланш Говард, затем схватил ее за волосы и поднял голову, чтобы взглянуть в ее мертвое лицо.

— Кто она?

— Вы все узнаете, когда господин секретарь или Тайный совет сочтут нужным вам сообщить.

— Тайный совет! — Топклифф презрительно фыркнул и швырнул почти отделенную от тела голову обратно на кровать. Он повернулся к Шекспиру и ухватил его своими широкими ладонями за пояс. — Если бы мы слушали мнения Тайного совета, то нашим королем сейчас был бы испанец.

— Я знаю, что должен делать, Топклифф.

— Правда? Ты, Шекспир, мальчишка, который пытается заниматься мужским делом. Ты что, действительно считаешь, что я не знаю, кто она? Она из Говардов. Так, а теперь, листки!

— Бумаги?

— Мне донесли, что здесь были найдены листки. Отдай их мне.

— Листки действительно были, но теперь их нет. Я их сжег.

— Все?

— До единого, Топклифф.

Шекспир едва сдержался, чтобы не скрестить руки на груди, где он спрятал листок.

— Если я выясню, что ты мне солгал, тебе, Шекспир, не сносить головы. Мне известна одна маленькая тайна твоего отца. Может, и у тебя она есть? Не расходятся ли твои слова с делом?

Лицо Шекспира пошло пятнами.

— Ты ничего не знаешь о моей семье, Топклифф.

Но было ясно, что Топклифф что-то знает, и его слова обеспокоили Шекспира.

Он поступил на службу к Уолсингему, полагая, что новая религия, эта англиканская церковь, и есть истинная религия, что римская церковь, торгующая реликвиями, погрязшая в предрассудках, с инквизицией и сжиганием на кострах, была порочна. Будь он предан этой английской версии христианства, он мог бы жизнь за нее отдать. Но все же верность семье разрывала его: его отец, нарушая законы, по-прежнему тайно исповедовал католичество и не посещал приходскую церковь по воскресеньям. В случае с Топклиффом подобные сведения становились пороховым зарядом в руках играющего с огнивом ребенка. В любой момент об этом могло стать известно, что разрушило бы жизнь его отца, да и его карьера была бы под угрозой.

Топклифф сплюнул Шекспиру под ноги.

— Я знаю то, что знаю, а ты знаешь, что мне известно. И вот что я тебе скажу. Дело Говарда — дело королевы, и я буду им заниматься. Я знаю, что здесь произошло. Это сделал Саутвелл, этот женоподобный папист. Такие, как он, способны сотворить подобное с женщиной. Я найду этого иезуита Роберта Саутвелла и покажу тебе убийцу. Я собственноручно повешу его, кастрирую и выпущу ему кишки. Я умоюсь кровью из его сердца и повеселюсь от души!

 

Глава 3

На Темзе еще продолжался прилив, когда Шекспир подошел к расположенному выше по течению сразу за Лондонским мостом спуску к воде, куда причаливали оснащенные навесом лодки, развозившие пассажиров. Предупредив суетящуюся там толпу криком «По королевскому делу!», в ожидании лодки Джон вспомнил слова Топклиффа об отце, и его снова охватил страх. Да, отец Шекспира был оштрафован за неповиновение и действительно придерживался старых религиозных взглядов. Это привело к бесчисленным спорам между отцом и старшим сыном, и в итоге в их отношениях появилась трещина, залатать которую теперь было весьма трудно. Шекспира охватила волна безмерной печали. Он любил отца, но считал, что тот заблуждается, упрямится понапрасну и причиняет ненужные страдания семье.

Теперь Топклифф говорит, что упрямство его отца может каким-то образом отразиться на его сыне. Шекспир прекрасно понимал опасность подобных заявлений, даже намек на папизм мог послужить поводом к тому, что среди ночи к нему нагрянут персеванты из наводящего ужас отряда вооруженных до зубов вояк, действующих по приказу таких государственных людей, как Топклифф.

А как насчет предположения Топклиффа о том, что иезуит Роберт Саутвелл и есть убийца? Саутвелл действительно находился в розыске; возможно, он был самым разыскиваемым человеком во всей Англии, но разве это причина для того, чтобы считать его убийцей? Быть может, у Топклиффа были сведения, о которых Шекспир не знал.

Сев в лодку, Джон еще сильней ощутил зловонный запах реки: прибывающая с приливом вода несла фекалии и гниющие туши животных из Дептфорда, Гринвича и тех мест, что находились дальше по течению. Зато этот хороший полноводный поток быстро нес лодку вверх по течению Темзы к Суррею и Барн-Элмсу, загородному дому сэра Френсиса Уолсингема.

Уолсингем называл Барн-Элмс своей «бедной хижиной», хотя в действительности это был прекрасный особняк на излучине реки с большой площадью прилегающих земель, среди которых были как сады, так и фермерские угодья. Летом грандиозно вздымающиеся на сто футов ввысь вязы, давшие поместью имя, укрывали дом и все вокруг причудливой пятнистой тенью. Зимой же, мрачные и голые, они напоминали черных воронов на пашне. Конюшни были особо примечательными: около семидесяти великолепных лошадей содержались в стойлах из кирпича — в таких рабочий люд и сам не побрезговал бы поселиться. С лошадьми занимались целый день, чтобы скакуны не утрачивали навыка ровного бега, искусный кузнец с подмастерьями работали не покладая рук, подковывая лошадей, а конюхи кормили, обслуживали и чистили животных. К тому же в особняке постоянно находилось не менее дюжины почтовых гонцов, способных скакать день и ночь, развозя послания в Вестминстер, Лондон, Гринвич и более отдаленные места и обратно.

Это был центр разведывательной сети Уолсингема, опутавшей своими нитями все европейские столицы и даже восточные базары и караван-сараи.

К тому времени, когда Уолсингем принимал у себя в кабинете Шекспира, он уже знал о смерти леди Бланш Говард и отправил послание с гонцом ко двору, чтобы оповестить о преступлении ее семью, Тайный совет и королеву.

Кабинет Уолсингема был обставлен просто, мебели и лепнины было немного, что говорило о его аскетизме. Эта комната была предназначена для работы: множество книг, писем и пергаментных свитков были сложены в стопки и лежали на полках. В этих документах содержались сведения из разных уголков света, даже из Индии и самого сердца испанских колоний. Уолсингем был посвящен во все тайны; он знал, что содержится в любом отрывке письма или документа, а также, где тот или иной документ или письмо находится в этом на первый взгляд полном хаосе. В комнате стояли два больших дубовых стола, на одном из которых были расстелены карты и чертежи, как добытые с испанских судов, так и составленные его личными картографами. Второй стол был пуст, если не считать письменных принадлежностей и перьев для письма.

Уолсингем, по обыкновению в темной строгой одежде и наискромнейшем гофрированном воротнике, сидел неподвижно, мучимый болями в спине и почках. Рядом стояла небольшая серебряная чаша. Он кивнул своему главному агенту.

— Плохо дело, Джон.

Шекспир поклонился Уолсингему. Джон не стал спрашивать начальника о его здоровье или потакать прочим его слабостям. Вместо этого он достал из-за пазухи газетный листок.

— Еще хуже, господин секретарь, — ответил Джон и передал листок Уолсингему.

Уолсингем быстро прочитал текст.

— Кто-нибудь еще об этом знает?

— Думаю, да, но только не о содержании листка. Констебль и глашатай не умеют читать. На месте преступления неожиданно объявился Топклифф. Он слышал о листках, но к тому времени я уже сжег остальные и не сказал, что оставил себе этот.

— Почему, Джон?

— Я решил, что это касается только вас.

Уолсингем бросил на Шекспира серьезный взгляд. Его темные пронзительные глаза были способны заглянуть в самую душу.

— Твоя накидка в грязи, а одежда порвана. Если не будешь аккуратен, то придется одеваться так же неприглядно, как и мне.

Шекспир рассмеялся над типичной для Уолсингема самоуничижающей шуткой. Однако скрывать что-либо было бессмысленно: господин секретарь всегда все знал.

— Меня стащили с лошади.

— Топклифф?

Шекспир кивнул.

— Джон, вы враждуете, и я не стану этого терпеть. Когда на ферме у крестьянина происходит раскол, его хозяйство приходит в упадок, урожай не всходит, животные болеют и умирают. Мы боремся против общего врага. Пока испанцы стоят у наших дверей, угрожая нам флотом из Лиссабона и армиями Пармы из Нижних земель, у нас нет времени сражаться друг с другом.

— Я знаю, что…

— Вам не нравятся методы друг друга. Топклифф считает вас слабым и сомневается в вашей приверженности делу Иисуса и Англии. Вы считаете его жестоким. Что ж, я знаю, что он ошибается. Вы не слабы, а скорее… серьезны. Но послушайте меня, Джон, сейчас, когда мы стоим перед лицом жестокого врага, такой человек нам необходим. Такие, как Топклифф, достигают своими методами хороших результатов, королева уважает и восхищается им, и никто не запретит ему действовать так, как он считает нужным. Если перейдешь ему дорогу, пеняй на себя. Это касается и твоего слуги с аркебузой, который, похоже, обрел врага на всю жизнь.

Шекспир едва заметно улыбнулся.

— Не думаю, что из-за этого Болтфут Купер потеряет сон. Человек, который совершил кругосветное путешествие вместе с Френсисом Дрейком, сразился и победил голод, бури и испанцев, вряд ли испугается Ричарда Топклиффа.

Уолсингем не повысил голоса, но тон его стал жестче.

— Быть может, вы правы. Но вам придется подчиниться моим желаниям. Джон, как вы думаете, почему я вас назначил помощником министра и начальником своей разведки?

— Признаюсь, порой мне и самому хотелось бы это знать.

— Я выбрал вас, Джон, потому что в вас я увидел что-то от себя. Мы, конечно, разные. В вас меньше… строгости в делах, касающихся религии. Но вы, Джон, усердны и надежны. И, что самое важное, вы не безразличны. Именно ваше беспокойство — наше беспокойство — заставляет нас внимательнейшим образом относиться к мельчайшим деталям нашей работы. И именно детали приводят к результату. Эта задача не для тех, кто полагает, что проблемы можно решать пылкими речами и широкими жестами. Нам, подобно кротам, приходится усердно трудиться в кромешной тьме. Каждый дюйм пути сквозь этот туннель обернется для вас настоящей мукой. Если нет, то я ошибся в вас, Джон. И зарубите себе на носу: наша цель стоит того, чтобы за нее сражаться. Враг желал бы разрушить все, во что мы оба верим.

Шекспир ни капли не сомневался в серьезности намерений Уолсингема. Он еще раз низко поклонился главному государственному секретарю в знак того, что все понял.

— Я понимаю, господин секретарь. Однако я никогда не разделял ваших методов. Я согласен с тем, что, когда на кону безопасность нашей королевы и государства, необходимо прибегнуть к крайним мерам. И если это означает применение пыток, чтобы получить информацию, пусть будет так. Но я не стану терпеть человека, который пытает мужчин — а иногда и женщин — ради удовольствия.

Уолсингем гневным жестом заставил его замолкнуть.

— Довольно. Не желаю больше слушать о вашем отношении к господину Топклиффу. — Он знаком пригласил Шекспира сесть, и его голос смягчился. — Это еще не все, Джон. Хотел бы я иметь бездонную казну, чтобы нанять армию истинных джентльменов и вести эту тайную войну, но сейчас трудные времена и мы должны жить по средствам. Вы продолжите расследование дела Бланш Говард. Боюсь, что на кону гораздо большее, чем просто смерть женщины. Выясните, с кем она водила дружбу. Обратилась ли она в католичество? Кто сделал это и почему? Что означает этот текст и кто стоит за ним? Иезуиты? Больше привлекайте к делу Слайда. Используйте его сеть. Он — мой должник, и Слайд, вероятнее всего, знает, кто стоит за всем этим. Также найдите Роберта Саутвелла. Он опасен. Саутвелл виновен в смерти Бланш Говард? Я слышал, что Топклифф считает именно так. Это был бы не первый случай, когда кто-то из Саутвеллов помогает разделаться с членами семейства Говардов. Разве не отец Саутвелла, сэр Ричард, выступил главным обвинителем против Генри Говарда, графа Суррея, и приговорил его к смерти? Между этими семьями нет любви, Джон.

— Но это совсем другое.

— Правда? Тогда, может, выясним это? Еще несколько недель и, если будет на то Божья воля, шотландскую дьяволицу обезглавят, и после этого нужно быть готовыми к ответной реакции. Порох будет подожжен. Любой обрывок информации, любое неверное слово, оброненное в забегаловках и на постоялых дворах Лондона и за его пределами должно привлекать наше самое пристальное внимание. Мы должны пресечь любые попытки покушения на жизнь нашей государыни.

Шекспиру показалось, что его желудок скрутило узлом. Временами у него возникало ощущение, что будущее Елизаветы и ее подданных зависит только от него. Как мог он, в одиночку, противостоять угрозе, исходящей от так называемой Английской кампании, — растущей армады кораблей Филиппа Испанского, которая собиралась вторгнуться на территорию его страны и уничтожить королеву?

Враги были повсюду: Лондон и графства, казалось, наводнены католическими священниками, засланными из семинарий и колледжей Рима, Реймса и Дауэйя. С какой целью? Подстрекательство к мятежу, восстанию и совращение душ. Обычные священники не годились для этих целей. Нужны были иезуиты, дисциплинированные и непоколебимые, которые, пусть и в небольшом количестве, являлись угрозой государству: дьявольская армия контрреформации.

— Есть еще одно дело, Джон, — продолжал Уолсингем, понизив голос, словно у стен были уши. — Оно касается сэра Френсиса Дрейка.

— Что за дело?

Уолсингем отпил из маленькой серебряной рюмки сладкого рейнского вина. Его лицо наполовину скрывала тень из-за слабого зимнего дневного света. В камине горел огонь, но одно-единственное полено тлело без особого энтузиазма и практически не грело. Уолсингем поднялся и взял листок бумаги из кипы возле одного из столов и вручил его Шекспиру. Джон мгновенно распознал, что текст написан испанским шифром.

— Берден перехватил это в Париже. Бумага была послана Мендозой испанскому королю.

Шекспир прекрасно знал, что любой обмен сообщениями между Мендозой, испанским послом в Париже, и королем Филиппом был для Уолсингема делом чрезвычайной важности. Никому не удавалось навредить Елизавете и государству больше, чем это сделал дон Бернардино де Мендоза; его выслали из Англии три года тому назад за бесконечные заговоры, но, даже покидая страну в сопровождении вооруженной охраны, он обратился к одному из членов Тайного совета и заявил, что вернется, но уже как завоеватель. Что же до Бердена, то Шекспир знал его как одного из лучших тайных агентов Уолсингема. Нет причины сомневаться в подлинности перехваченных сведений.

— Полагаю, вы уже расшифровали письмо?

— Понимаю, Джон, дешифровка — твой конек. Фелиппес взломал шифр, и мы получили следующее сообщение: «Убийца дракона отправлен в Англию». Далее запрашивается сумма в размере семидесяти тысяч дукатов в случае успешного исхода. Джон, эта записка — ордер на убийство. Она сообщает нам, что убийца уже послан в Англию, чтобы разделаться с Дрейком. У нас нет возможности узнать, когда он был послан, как долго он уже находится здесь или каковы его планы. Но нет сомнения в том, что сообщение получено, и в том, что ситуация весьма серьезная.

Шекспир кивнул в знак согласия. Он знал, что Томас Фелиппес, эксперт-шифровальщик Уолсингема, не сделает ошибки в расшифровке текста подобного документа. Именно ему удалось взломать хитроумный шифр королевы Шотландии и выяснить, что она готовит заговор. А теперь, если верить этой шифровке, чтобы уничтожить сэра Френсиса Дрейка, нанят убийца. Испанцы боялись Дрейка и называли его «Эль-Драке», что означало «Дракон». Дрейк был вице-адмиралом Англии, однако его репутация затмевала любые титулы. Среди сонма величайших мореплавателей, таких как Уолтер Рейли, Мартин Фробишер, Томас Кавендиш, Хамфри Джилберт, Ричард Гренвилл, Джон Хаукинс и Говард Эффингемский, Дрейку не было равных. И его ненавидели испанцы. Когда в 1568 году товарищи по оружию и друзья Дрейка потерпели неудачу при Сан-Хуан-д'Улуа, что в Новом Свете, и попали в лапы инквизиции, то их подвергли страшным пыткам. Их имена до сих пор бередят Дрейку душу, он часто их вспоминает: девонширец Роберт Барретт сожжен заживо на костре в Севилье; Уильям Орландо умер от загноившихся ран, сидя в темнице в том же городе; Майкл Морган после пыток был запорот до полусмерти, а потом отправлен рабом на галеры; Джордж Рибли из Грейвсенда был казнен гарротой, после чего его тело сожгли. Эти мысли наполняли сердце Дрейка мужеством и жестокостью и подогревали ненависть к его заклятым врагам, испанцам. Эту ненависть подпитывало любое очередное преступление испанцев: массовое убийство мужчин, женщин и детей в голландском городе Наарден в 1572 году; убийства, изнасилования и грабеж в Антверпене. Воспоминания об этих трагедиях жгли Дрейку мозг, и его гнев кипел как раскаленное железо. Враждебность Дрейка лишь усилилась из-за короля Филиппа II, который давно решил, что Дрейк должен умереть.

Пять лет тому назад, будучи младшим следователем на службе у Уолсингема, Шекспир помогал предотвратить очередной испанский заговор против Дрейка. Сумма, которая предлагалась за его убийство, тогда составила двадцать тысяч дукатов. Шекспир должен был выяснить, кто является заговорщиком. Это был простой и неумелый заговор: Педро де Зубиаур, испанский агент в Лондоне, завербовал купца по имени Патрик Мейсон, чтобы уговорить старого врага Дрейка убить его. Врага звали Джон Даути, это был мстительный единокровный брат Томаса Даути, которого Дрейк казнил на глазах Джона, когда они находились в кругосветном плавании. После короткого допроса с пристрастием Мейсон назвал имена. Насколько было известно Шекспиру, Даути до сих пор гнил в тюрьме «Маршалси».

А теперь король Филипп поднимал ставки. Семьдесят тысяч дукатов легко могли соблазнить кого-нибудь из отчаянных голов.

Уолсингем продолжал:

— На мировой сцене Филипп — неповоротливый тяжеловес. Забавно, когда он, как девчонка, жалуется на Дрейка, Хоукинса и всех остальных, кто решил поживиться его сокровищами. Но хоть Филипп и неповоротлив, у него есть определенный вес, благодаря богатствам Нового Света. И он способен уничтожить. Я бы сказал, что в море мой добрый друг Дрейк скорее умрет от цинги, чем падет от меча или пули наемного убийцы, но сейчас, когда он на суше, оснащает и снабжает провиантом флот на Темзе, адмирал — легкая добыча. Джон, он уязвим при свете дня на верфях, да и по вечерам, появляясь при дворе вместе со своей женой, вряд ли в большей безопасности. Дрейк — в опасности, и именно тогда, когда он нам больше всего нужен. Санта-Круз, адмирал короля Филиппа, намеревается выдвинуться вместе со своим флотом в поход этой весной или летом. Мои агенты сообщают, что он замышляет объединение с войсками герцога Пармы в Голландии и собирается прикрывать их, когда те двинутся морем к берегам Англии. Если Дрейка не будет, их морская кампания обернется безмятежной прогулкой.

Шекспир колебался. Из того, что он слышал о Дрейке, он мог сделать вывод, что тот не нуждался в чьей-либо помощи, чтобы защитить свою жизнь.

— Дрейк в состоянии позаботиться о себе сам, — наконец произнес Шекспир.

— Уверены, Джон? В море — безусловно, но на суше, в толпе на верфях, где полно иностранцев всех мастей и убеждений? Кто обратит внимание на человека с аркебузой или арбалетом среди сотни людей, занятых своими делами? Дрейку нужна защита — и вы ее обеспечите.

Тугой воротник сдавливал Шекспиру горло. Его бросило в жар, хотя в этой мрачной комнате было довольно прохладно.

— А леди Бланш Говард?

— А теперь, что касается леди Бланш Говард и всех прочих ваших обязанностей. У всех нас дел столько, что и вздохнуть некогда. Но как бы там ни было, у вас есть слуга, которому вы сможете поручить Дрейка, бывший моряк, господин Болтфут Купер. Полагаю, он хорошо знает сэра Френсиса.

Шекспир чуть не расхохотался. Спорить было бессмысленно. Уолсингем знал, что Болтфут в ссоре с Дрейком из-за того, что тот не отдал Болтфуту положенную долю крупного трофея, взятого на борт «Золотой Лани» с испанского корабля «Какафуэго». А еще он говорил, что после трех лет в море в компании Дрейка он больше никогда не ступит на палубу корабля, и уж точно не на борт судна, принадлежащего Дрейку. Вряд ли Болтфут обрадуется перспективе снова очутиться в обществе знаменитого Дракона.

 

Глава 4

Миновала ночь, когда кто-то разбудил Роуз Дауни. Рядом стоял Топклифф, тыча в нее своей тростью. Она встала, ее сердце отчаянно билось. Окоченевшими от холода руками Роуз сжимала младенца. Именно в это мгновение ребенок заплакал. От его пронзительного, монотонного крика, напоминавшего кошачий вопль, у нее по спине побежали мурашки, но Топклифф лишь улыбнулся.

— Он крещен в англиканской церкви? — спросил он и коснулся лица малыша, который смотрел на него своими странными, нечеловеческими глазами.

Роуз объял страх, но без этого человека ей не обойтись. Подруга говорила, что Топклифф знает все обо всех в городе, что он поможет ей, как помогал другим, но потребует большую плату.

— Мой малыш был крещен, сэр, самим епископом Лондона, но это — не мой ребенок.

— Значит, ты украла его.

— Нет, сэр, украли моего ребенка. Его подменили этим… существом.

— Дай-ка мне взглянуть на него при свете.

Топклифф наклонился к лицу ребенка. Он откинул полотняные пеленки с его головы и пристально принялся рассматривать малыша. Его лицо было маленьким и круглым, с широко посаженными глазами. Слишком широко. Подбородка, казалось, не было вовсе, а уши были расположены странно низко. Любая мать, подумал Топклифф, отказалась бы от такого выродка.

— Следуй за мной. Мой слуга Николас сказал, что ты здесь уже давно. Я надеру ему задницу за то, что он заставил тебя дожидаться на таком холоде.

Топклифф толкнул дубовую дверь, ведущую внутрь его дома. Роуз колебалась, боясь войти. Прихожую освещало пламя свечи, отбрасывающее странные тени из-за сквозняка от входной двери. Она сделала шаг вперед в пугающий сумрак.

На потемневшем сундуке лежала большая, с золотым обрезом, книга. Хотя Роуз и не умела читать, она догадалась, что это Библия. Топклифф отнял ее правую руку от ребенка и плотно прижал к книге.

— Клянешься ли ты Богом Всемогущим, что ребенок, которого ты держишь, тебе не принадлежит?

Роуз показалось, что в доме холодней, чем снаружи под студеным зимним ветром. Здесь очень странно пахло, словно она находилась на скотобойне. Она вспомнила скотобойню на Ньюгейт-стрит, где она покупала мясо для хозяйского стола.

— Клянусь, сэр, это не мой ребенок. Мой малыш, Уильям Эдмунд Дауни, был украден. Сэр, пожалуйста, помогите мне. Я знаю, что это только вам под силу.

— Где ваш муж, миссис Дауни?

— Он погиб, сэр. В прошлом месяце, когда он был в ополчении и находился на дороге Майл-Энд-Грин неподалеку от постоялого двора Клементс-Инн, его аркебуза взорвалась.

С притворным сочувствием Топклифф коснулся ее руки, затем притянул Роуз к себе.

— Мне жаль слышать это, миссис Дауни. Англии нужны такие мужчины. С хорошенькими женами подобное не должно происходить.

Глаза Роуз наполнились слезами при воспоминании о трагедии, но она сдержалась. Тогда, месяц назад, она была уже на сносях, а муж поздно приходил домой после учений, где он овладевал умением обращаться с аркебузой и пикой. Роуз знала, что он, как и тысячи других добропорядочных мужчин, исполнял свой долг, неделями упражняясь в поле или среди кирпичных стен артиллерийского двора. Он сам пошел на службу, записавшись в состав добровольцев гильдии плотников. Такие мужчины, как ее муж, должны были остановить испанцев. В тот день Роуз ждала его на дороге, но так и не услышала его бодрой поступи и не увидела его широкой улыбки. Навстречу Роуз вместо ее супруга вышли шесть членов его ополчения, толкая перед собой телегу, содержимое которой она приняла поначалу за тушу убитого животного. Затем она поняла, что в телеге окровавленные останки ее мужа, и потеряла сознание. Позже ей рассказали, что его аркебуза дала осечку, взорвалась и, разлетевшись на куски, перерезала ее мужу горло. Они были женаты меньше года: их обвенчал епископ Лондона, который позже крестил их дитя. Ее супруга звали Эдмунд, а Роуз звала его Мунд. Он был красив собой, этот широкоплечий сельский плотник с радушной улыбкой. В день их венчания они едва дождались благословения епископа, чтобы наконец уединиться в комнате, срывая друг с друга одежду. Когда он погиб, Роуз показалось, что жизнь кончена. По ночам она тосковала по его телу. Воспоминания о нем вызывали у нее лишь слезы. А когда спустя неделю родился малыш, Роуз почувствовала, что жизнь понемногу возвращается к ней. Это был чудесный здоровый ребенок, мальчик. Она дала ему имя Уильям Эдмунд, но звала его Мунд, как когда-то называла его отца. Он должен был стать новым мужчиной в ее жизни.

— Проходи в дом, — сказал Топклифф, обняв ее за плечи, — и выпей пива, утоли жажду.

Если бы Роуз предложили пройти через врата ада, вряд ли это напугало бы ее больше, но все же она не могла отказать этому человеку. Она знала, что Топклифф жесток, а еще, что он обладает властью. Элли Мей, ее подруга с рынка, сказала, что она должна пойти к Топклиффу, ибо он умеет видеть, что у каждого на душе, и посвящен в такие темные тайны, о которых больше никому ничего не известно.

В испещренных желтыми пятнами зубах Топклифф сжимал странную длинную деревянную трубку с дыркой, то и дело затягиваясь и выдыхая дым. В изумлении Роуз уставилась на это зрелище: ей показалось, что он выдыхает клубы серы от адского пламени, так как никогда прежде она не видела ничего подобного. Топклифф рассмеялся, видя ее удивление.

— Это курительная трубка с табаком из Нового Света.

Он приказал одному из слуг принести выпивку, а другому — разжечь огонь в камине и, видя, что тот, согнувшись в три погибели у решетки камина, пытается раздуть мехами огонь, обругал его за нерасторопность.

Топклифф принялся расспрашивать Роуз о том, чем она зарабатывает на жизнь и где живет. Она рассказала, что работала помощницей на кухне в доме одной знатной дамы, но оставила работу, когда вышла замуж за Эдмунда. Однако после смерти мужа ее приняли обратно, на прежнюю работу.

Топклифф слушал рассказ Роуз улыбаясь и обнажая свои крепкие потемневшие зубы. Наконец он вынул трубку изо рта.

— Что ж, Роуз, мне бы хотелось помочь тебе. Нужно найти мать этого выродка.

Он притянул Роуз к себе.

— Надо заботиться о подданных Ее величества, не так ли? Особенно о вдове такого добропорядочного молодого мужчины, отдавшего жизнь за свою государыню. Расскажи мне, Роуз, где был украден твой ребенок?

Она очень хорошо помнила тот день. Это случилось на прошлой неделе, когда малышу было всего двенадцать дней от роду. Роуз отправилась на рынок за сыром и соленой свининой, держа завернутого в пеленки младенца на руках. Она принялась спорить с торговцем и на мгновение положила малыша в корзинку, так как в руках держала покупки, а ей еще нужно было отсчитать фартинги, чтобы заплатить за них. Спор затянулся, и мгновение, когда она выпустила маленького Мунда из рук, обернулось несколькими минутами. Разгоряченная спором Роуз наклонилась, чтобы взять малыша, и в ту же секунду ее гнев превратился в ужас, ибо ребенка не было. Вместо него в корзинке лежало это чудовище, это дьявольское отродье.

— Что ж, нужно найти маленького Уильяма Эдмунда, — наконец произнес Топклифф. — Но сначала, Роуз, мы познакомимся поближе.

Топклифф крепко обхватил Роуз.

Она не сопротивлялась, так как ожидала нечто подобное в качестве платы за услугу. Одним движением он задрал подол платья и нижнюю юбку Роуз, повернул ее с силой, которой она не могла противостоять, и ни слова не говоря, с привычным безразличием овладел ею.

 

Глава 5

В крипте собора Святого Павла над трупом леди Бланш Говард стоял искатель мертвых в заляпанном кровью фартуке. После долгого молчания своими сильными руками он с профессиональной осторожностью принялся поворачивать голову бедняжки то так, то эдак, осматривая ее раны; то же он проделал и с ее грудью и прочими женскими органами. Он поднял едва сформировавшееся тельце ребенка, по-прежнему соединенное пуповиной с телом матери, и осмотрел его со всех сторон. Затем он ощупал голову женщины, осмотрел подмышки, области под коленями и подошвы.

Каменные стены крипты блестели от мельчайших струек воды. Искатель мертвых раздвинул ноги жертвы в стороны и продолжил осмотр. Он достал какие-то предметы и невозмутимо отложил их в сторону, а затем наклонился и принюхался.

Шекспир стоял сзади и наблюдал. Джошуа Пис, как звали искателя, казалось, был настолько поглощен работой, что не замечал его присутствия. Шекспиру нравился Пис: он был человеком образованным, как и сам Шекспир, из того типа людей, что были призваны сформировать новую Англию, людей, практически свободных от предрассудков католической церкви. Над ними, в нефе огромного собора, люди занималась своими делами: торговали, плели заговоры, смеялись, сражались, грабили друг друга или просто проводили время. Но здесь, внизу, единственными звуками были шорох мягких кожаных подошв по каменному полуда капанье воды со стен и потолка.

Было трудно определить, сколько Пису лет, скорее ему было уже сильно за тридцать, но выглядел он моложе. Пис был худощав, но силен. На его макушке проглядывала лысина, словно монашеская тонзура. Он обнюхал рот и ноздри жертвы, затем сделал шаг назад, выпрямился и встретился взглядом с Шекспиром.

— Она пахнет пожаром и мужчиной, — сказал он. — Но это еще не все, господин Шекспир. Судя по запаху, смерть наступила три дня назад.

— Три дня?

— Да, три дня назад, учитывая время года, летом я бы сказал — полтора дня. Где вы ее нашли?

— В сгоревшем доме по дороге в Шордич.

— Тогда ясно, почему пахнет дымом. Судя по запаху от ее кожи и изо рта, ее не отравили. Полагаю, причиной смерти стала рана, нанесенная убийцей лезвием или чем-то подобным в область горла. Скажите, много ли было крови возле тела?

Шекспир мысленно вернулся к той ужасной сцене в сгоревшем доме, затем удивленно покачал головой.

— Нет. Она лежала на кровати, на простынях были пятна крови, но очень немного.

— Значит, ее убили где-то в другом месте или в другой части дома и перенесли сюда. От подобных ран она должна была потерять много крови. — Искатель мертвых поднял предметы, что достал из ее тела: обломок кости и серебряное распятие. — Это было внутри, эти предметы в нее кто-то запихнул. Думаю, обломок кости — частичка мощей. Насколько мне известно, зачастую кости обезьяны пытаются выдать за палец какого-нибудь святого.

— Но почему эти предметы оказались в ней?

— Вам придется спросить это у ее убийцы, господин Шекспир. А пока я могу сказать, что девушке было около восемнадцати лет, не больше, и она обладала отменным здоровьем. Что же касается плода, то ему было двенадцать недель, и это мальчик. По характеру кровотечения видно, что плод вырезали из нее после ее смерти, что, возможно, будет хоть и ничтожным, но утешением для ее семьи.

Подняв тело леди Бланш Говард, Пис продемонстрировал обнаженную спину жертвы.

— Взгляните на это, господин Шекспир.

Шекспир подошел поближе. Спина девушки от затылка до бедер была изуродована двумя свежими порезами в виде креста. В доме в Шордиче он этого не заметил: там она лежала лицом вверх.

— Что это? Откуда?

Пис ощупал кровавые следы.

— Похоже, что это изображение распятия, вырезанное уже после смерти.

Шекспир уставился на раны, словно пытался перенестись во времени в тот час, когда они были нанесены.

— В этом скрыто какое-то религиозное значение?

— Вам решать, господин Шекспир. Правда, есть еще кое-что… — начал Пис, осторожно кладя тело на плиту, так чтобы раны на спине больше не были видны, но в это мгновение старинная дверь распахнулась. Чеканя шаг, в крипту вошли два пикинера, заняв позицию по обе стороны от двери. Вслед за ними появился немолодой высокий худощавый человек лет пятидесяти с пронзительным взглядом, бледным лицом и белыми как снег волосами и бородой. Дорогая одежда этого мужчины свидетельствовала о его принадлежности к знати. Шекспир мгновенно узнал в нем Чарльза Говарда, второго барона Эффингема, лорда верховного адмирала Англии. Ни слова не говоря, Говард посмотрел сначала на Шекспира, затем на Писа. После он подошел к телу своей любимой приемной дочери Бланш, лежащему на каменной столешнице искателя мертвых подобно вырезанной из камня фигуре на саркофаге. Пару минут он пристально вглядывался в ее лицо, затем медленно кивнул и развернулся на каблуках. Через несколько секунд он покинул крипту вместе с пикинерами, следовавшими за ним по пятам.

Взгляды Шекспира и Писа встретились.

— Полагаю, комментировать тут нечего.

— Согласен. А теперь позвольте мне показать вам еще кое-что. — Пис поднял руки Бланш и показал Шекспиру ее запястья. На запястьях были заметны припухшие рубцы. — Это следы от веревки, господин Шекспир. Ее мучитель привязывал ее к чему-то.

Шекспир наклонился, чтобы рассмотреть следы поближе, и содрогнулся при мысли, чему подверглась бедная девушка перед смертью. Он пожал Джошуа Пису руку.

— Спасибо, мой друг. Передайте ее тело коронеру. В более спокойные времена я бы с удовольствием провел пару часов в вашей компании с бутылочкой гасконского в «Трех бочках».

— Да, — согласился Пис. — Думаю, в более спокойные времена мы так и поступим.

На улице Шекспир с удивлением обнаружил поджидавших его лорда-адмирала и пикинеров. Шел довольно сильный снег, укрывая пространство вокруг собора Святого Павла плотным белым ковром, но если Говард Эффингем и ощущал холод, то не показывал этого. Он стоял прямо и неподвижно, как солдат, на его бледном лице не дрогнул ни один мускул.

— Милорд…

— Она носила под сердцем дитя?

Шекспир промолчал. По печальному тону его голоса Шекспир понял, что он не ждет ответа.

— Кто с ней это сделал?

— Я намерен выяснить это, милорд. Могу ли я расспросить вас о ее знакомых? Например, кто мог быть отцом ее ребенка?

Говард глубоко вздохнул.

— Вы же, Шекспир, служите у господина секретаря, так?

— Да.

— Это печальное дело. Я любил Бланш как родную дочь. Она была частью меня. Но это еще и деликатное дело, господин Шекспир. Необходимо подумать о семье.

— Понимаю. Но вы же хотите найти ее убийцу.

— Безусловно. — Он снова задумался, не решаясь продолжить. — Скажу лишь, что в последнее время в ее жизни появились люди, знакомство с которыми я не одобрял… — Говард замолчал. Шекспиру были необходимы подробности. Ему была нужна вся информация, которую мог предоставить этот человек, но он начал понимать, что Говард не склонен откровенничать. — Эти люди…

Адмирал выглядел растерянным. На мгновение он напомнил Шекспиру потерявшегося щенка, которого он подобрал, когда еще учился в школе, и взял домой, к неудовольствию своей матушки.

— Но это все, что я могу вам сказать.

— Может, вам что-нибудь известно о доме в Хог-лейн, что неподалеку от Шордича, где было обнаружено тело Бланш?

— К сожалению, я ничего об этом не знаю.

— Мой подчиненный Болтфут Купер спрашивал, но не смог узнать, кто домовладелец или арендатор этого здания.

Говард промолчал. Он был неумолим как скала.

— Быть может, через пару дней, милорд, вы поговорите со мной?

— Возможно, господин Шекспир. Не могу ничего обещать.

— Последний вопрос. Она была католичкой?

Шекспиру показалось, что Говард Эффингем заскрежетал зубами. Он не ответил, а лишь кивнул пикинерам, затем повернулся и направился к лошади, привязанной неподалеку. Для Шекспира это значило больше, чем кипа подтверждающих документов.

Говард удалился в восточном направлении. Мальчишки-подмастерья принялись кидаться в Шекспира снежками, и один снежок угодил в цель. Шекспир рассмеялся, сделал снежок и бросил в мальчишку.

Была пятница, рыбный день. Многие дни были «рыбными», введенные как средство поддержки промыслового флота, но Шекспиру это не доставляло неудобств: Джон обожал рыбу в любом виде. Скоро Великий пост и каждый день будет «рыбным». Этим утром Джейн подала Шекспиру на завтрак копченую щуку вместо мяса, а вечером его ждал угорь и устричный пирог.

Снег успел укрыть деревья, пока Шекспир шел по улицам мимо высоких домов с распахнутыми ставнями. Густой дым поднимался из труб, соединяясь с неистребимым городским смрадом и образуя смесь, забивавшую ноздри и легкие. Летом было еще хуже, особенно в этом районе, неподалеку от места слияния рек Флит и Темзы, а также Ньюгейтской долговой тюрьмы и тюрьмы «Флит», где трупы умерших заключенных могли гнить неделями; к счастью, в это время года вонь становилась едва заметной.

Бесконечная процессия повозок, телег и фургонов, груженных фермерскими товарами, бочками и строительными материалами, двигалась в обоих направлениях, копыта лошадей превращали только что выпавший снег в жижу, в которой из-за многочисленных выбоин животные все время поскальзывались и спотыкались. Им едва хватало места протиснуться через узкие улочки, зачастую они останавливались, заставляя извозчиков разражаться криками и руганью. Временами доходило и до рукоприкладства, прежде чем успевал вмешаться надзиратель и навести порядок.

Через несколько минут Шекспир уже двигался по дороге, ведущей из города. Он пересек реку Флит (если эта гнилая канава вообще заслуживала называться рекой) и скоро повернул к высоким и неприступным стенам Брайдуэлла. Каждый раз, приходя сюда, Шекспир удивлялся, что такая мрачная крепость когда-то могла быть королевским дворцом и каких-нибудь шестьдесят лет тому назад в этих стенах Генрих — Генрих Великий — ужинал со своей испанской королевой. Его сын, Эдуард VI, передал это мрачное место городским властям, чтобы те поселили там бедноту. А теперь это была всего лишь тюрьма, куда сажали городских проституток, цыган и бродяг.

Мимо него по свежему снегу, печатая сапогами шаг, промаршировал отряд из восьми вооруженных мужчин, ведя заключенного. Это были персеванты. Они остановились, швырнув заключенного на землю, и их сержант, в котором Шекспир узнал одного из людей Топклиффа, громко постучал в огромную дверь. Почти мгновенно, звеня связкой ключей, дверь открыл тюремщик.

— К тебе католический священник, — произнес сержант.

Тюремщик ухмыльнулся, обнажив пару коричневых обломков зубов.

— Добро пожаловать, а то мы уже заждались, господин Ньюуолл, его друзья хорошо платят нам за то, чтобы мы кормили его, холили и лелеяли. Наши двери всегда открыты для ваших папистов.

— Отлично, не забудь о нашем уговоре.

— Марка за каждого, пристав! Давай, приводи! Никогда мне еще не платили так хорошо. В прошлом месяце привели викария англиканской церкви. Он голодал, потому что никто не принес ему и корочки хлеба, так с какой стати мне его кормить? Они здесь словно хищники. Пристав, приводи мне католиков, ибо они — украшение моего стола.

Ньюуолл подтащил священника к ногам и передал его, закованного в кандалы, тюремщику.

— Пусть поработает, заставь его делать гвозди или обдирать паклю, чтобы было чем конопатить суда Ее величества. Да задай ему порку, а не то я отвезу его в «Маршалси» или в «Клинк», где ему самое место. — Сержант заметил Шекспира и ухмыльнулся. — Уверен, господин Топклифф пожелал бы вам приятно провести время.

Шекспир сделал вид, что не замечает Ньюуолла, славившегося своим недалеким умом и близкой дружбой с Топклиффом, которую он водил исключительно ради самосохранения. Шекспир прошел мимо отряда. Он кивнул тюремщику, который хорошо его знал, и вошел. Ему тут же ударил в нос запах человеческих экскрементов и пота. Первый внутренний двор и галереи кишели низшими из представителей человечества. Здесь содержались сотни нищих и проституток, попрошаек и сирот. Многие прибыли в Лондон в поисках лучшей доли, и в наказание, а также в надежде на выкуп были привезены сюда. Но тщетно. Шекспир видел пустые глаза этих людей, когда они надрывались на тяжелых работах или исполняли какое-нибудь из малоприятных заданий, полученных от тюремщика, чтобы оплатить еду, которую он соглашался им выдать. Тюремщик толкнул вновь прибывшего священника в толпу, где тот попал в руки надзирателя.

— Вчера Болтфут Купер привел сюда нескольких бродяг, — наконец произнес Шекспир, когда сержант и его отряд ушли. — Мне нужно повидаться с ними.

Тюремщик удивленно поднял брови.

— Конечно, господин Шескпир, я помню их. Это были ирландские попрошайки или что-то вроде того. Но этим утром их по вашему приказу забрали.

— Я не отдавал подобного приказа.

— Но, господин Шекспир, я сам видел приказ, который принесли два человека. На нем была ваша печать.

— Моя печать? Тюремщик, ты разве умеешь читать?

— Вообще-то, да, сэр. Насколько я помню, ваши люди сказали, что этих бродяг переводят в другую тюрьму, поскольку они — преступники. У них был ваш приказ из суда, а я немало повидал таких приказов.

— Ты говоришь, что мои люди забрали их?

— Ага, сэр, и заплатили мне шиллинг за хлопоты.

Кровь ударила Шекспиру в голову. Как смел Топклифф забрать его свидетелей? Гнев и ярость переполняли Шекспира.

Тюремщик осклабился и продолжал стоять с открытым ртом, словно безумец из Бедлама.

— Подождите немного, господин Шекспир. Сейчас как раз начнется пятничная порка. Если вы останетесь и выпьете со мной вина, потом мы сможем вместе понаблюдать за экзекуцией.

Шекспир не удостоил тюремщика ответом.

 

Глава 6

Человек в подбитой белым мехом зимней накидке из малиновой шерсти, ступавший по снежной жиже в дорогих кожаных сапогах, сразу привлек внимание кумушек, продавцов и водоносов, толпившихся на грязной, забитой повозками оживленной улице Лонг-Саутуорка. Он представлялся как Коттон. Стройность и изящность его фигуры были слишком заметны на фоне уличной толпы. Рыжие волосы под украшенной темно-красными бусинами черной бархатной шляпой и борода были коротко подстрижены. Взгляд его серых глаз был одновременно цепким, веселым и осторожным. Он быстро шагал с уверенным видом джентльмена, сознающего свое место в этом мире. Для человека, который, возможно, желал бы остаться незамеченным, он вел себя слишком дерзко, а благодаря внешнему виду притягивал взгляд, но именно это качество делало Коттона невидимым для всевозможных ищеек и соглядатаев: их интересовали люди в капюшонах и темных плащах, притаившихся в тенях и дверных проемах, они не замечали того, что само лезло в глаза.

Слабый полуденный свет быстро тускнел. Коттон направлялся на юг мимо дома Винчестеров, церкви Святой Марии Паромщицы, постоялых дворов и публичных домов, к высоким стенам «Маршалси», куда его немедленно пустили в обмен на монету.

Тюремщик, приветствуя Коттона, хлопнул его по спине:

— Господин Коттон, сэр, как приятно вас снова видеть.

— И мне тебя, тюремщик.

Тюремщик, крупный мужчина с бородой, облаченный в тяжелую шерстяную тунику, подпоясанную широким кожаным ремнем-ключницей, который плотно обхватывал его огромное брюхо, широко улыбнулся Коттону, словно бы ожидал увидеть его удивление.

— Ну? — наконец произнес он. — Неужели вы ничего не замечаете, господин Коттон?

Коттон оглядел темные стены прихожей. Помещение было таким же мрачным и холодным, как и всегда.

— Запах, господин Коттон, запах. Теперь дерьмом заключенных пахнет гораздо меньше.

Коттон из вежливости принюхался. Пахло по-прежнему отвратительно, хотя, возможно, и не так резко, как обычно.

— И как же тебе это удалось?

Тюремщик еще раз хлопнул Коттона по спине своей размером с лопату ладонью:

— Все дело в ведрах с крышкой, сэр, в ведрах с крышкой. Хогсден Трент, пивовар с Галли-Хоул, присылает мне свои старые бочонки. Я распиливаю их пополам и подбираю крышку, а затем продаю их заключенным, господин Коттон. Сэр, больше дерьма на соломе нет, да и на стены больше никто не писает.

На мгновение Коттон позавидовал этому незатейливому прагматизму тюремщика; как разительно он отличался от его собственных духовных исканий, где ежедневные заботы о еде, сне, питье и испражнении служили лишь декорациями для свершения великого Божьего замысла. Они пошли по гулким, освещенным сальными фонарями коридорам, мимо камер, откуда то и дело доносились стоны и крики заключенных, пока наконец не оказались перед крепкой деревянной дверью, обшитой толстыми железными полосами. Тюремщик хотел было обрушить на дверь удар своего огромного кулака, но Коттон едва заметно покачал головой.

— Можешь идти.

Тюремщик опустил руку, поклонился и попятился обратно. Коттон решил дождаться, когда он уйдет, но вдруг услышал тихий шепот тюремщика:

— Благословите меня, святой отец. Пожалуйста…

Коттон колебался, затем совершил крестное знамение и произнес слова, которые хотел услышать от него тюремщик: «Benedictio Dei omnipotentis, Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, descendat super vos et maneat semper…». Таких, как он, в те дни в Англии было много: мужчин и женщин, публично пообещавших быть верными новой церкви, опасаясь преследований и штрафов за пропуск воскресных служб, но в глубине души тосковавших по католичеству.

Коттон проследил за тем, как тюремщик, согретый его благословением, удалился прочь, затем на несколько дюймов приоткрыл дверь, за которой находилась большая камера с низким потолком и голыми кирпичными стенами. В здании, пропитанном человеческими страданиями и испражнениями, эта комната казалась удивительно чистой и прибранной. Еще большее удивление вызывал стол посреди комнаты с шестью стульями: по два стула по обе длинные стороны стола и по одному с концов. На столе стояли тарелки с холодными закусками и бутыль вина. Коттон вошел и с шумом захлопнул за собой дверь. Три женщины и двое мужчин стояли у дальнего конца стола, лица женщин были напряжены от страха и ожидания. Коттон улыбнулся присутствующим и снова совершил крестное знамение.

— Dominus vobiscum, — нараспев произнес он.

Пятеро человек в дорогих одеждах перекрестились и ответили: «Et cum spiritu tuo». Напряжение спало с их лиц. Они расступились: за ними находился небольшой закрытый алтарь со священными сосудами — серебряным потиром и дискосом, а также с уже зажженными восковыми свечами, тепло и мерцающий свет которых заполнял камеру.

Коттон подошел, — все пятеро по очереди поприветствовали его; он обнял каждого, поцеловал в щеку и благословил. Один из пятерки задержал свой взгляд: он должен был передать кое-что втайне. Когда этот человек приветствовал Коттона, то обнял его и не отпускал, так что Коттон некоторое время оставался в его объятиях. Коттон напрягся, ему была неприятна та вонь, что шла от молодого священника, которого он знал под именем отца Пигготта. Он и еще один мужчина, Пламмер, были священниками, тайно посланными из Франции английским колледжем в Реймсе, где они обучались. Здесь их держали как заключенных, хотя в передвижениях не слишком ограничивали. Пигготт и Пламмер были пойманы членом городского магистрата Янгом и посажены сюда без суда и следствия, но друзья хорошо кормили священников, а тюремщик был с ними не особенно суров.

— Такое счастье увидеться с вами, господин Коттон, — произнес Пигготт хриплым и вкрадчивым голосом. — У меня для вас есть сообщение, очень важное.

Коттона мутило. Он высвободился из цепких, словно когти, пальцев Пигготта и почувствовал, что его трясет. Он сделал шаг назад, подальше от священника, коротко кивнул, глубоко вздохнул, успокоился и приготовился к совершению мессы.

Гарри Слайд вычурным взмахом руки шлепнул на пропитанный элем стол газетный листок.

— Вы должны мне пенни, господин Шекспир, и даже больше.

Они сидели за отгороженным от основного зала столом в таверне «Белл» на Грейсчерч-стрит. В очаге ярко горел огонь, и стекла в окнах запотели. Из-за перегородки доносился шум: городские торговцы праздновали прибытие каракки из Ост-Индии. Судя по громким и пьяным голосам судно прибыло с грузом специй и серебра, проведя в плавании более года: все думали, что оно потерпело крушение. Торговцы вложили в это предприятие крупные суммы, и теперь их ожидания были оправданны, а состояние увеличилось в несколько раз. Этим вечером они благополучно пропили и потратили на удовольствия — если это можно так назвать — небольшую часть своих доходов. В углу возле бочек молодой трубадур в поношенной одежде уныло напевал балладу, перебирая струны лютни. На небе не было ни облачка, а холод превратил снежную кашу под ногами в тонкую ледяную корку.

— Не беспокойся, Гарри, ты получишь больше. Гораздо больше.

— Ну так это совсем другое дело, господин Шекспир. Все же мне было бы намного приятней, если бы этот менестрель сменил мотивчик. — Он сложил поднесенные ко рту руки рупором и крикнул: — Умоляю, менестрель, сыграй что-нибудь повеселей!

Джон Шекспир потянул его за коротко остриженную бородку и вздохнул:

— Дело в том, что ты мне нужен, Гарри. — Он приблизился к нему и коснулся его руки. — Я хочу нанять тебя. У нас много другой работы, не только преследование иезуитов. Мне не хватает рук. Поможешь?

Слайд отпил большой глоток гасконского темно-красного и подслащенного сахаром вина и обдумал предложение. Одно дело добывать сведения господину Шекспиру и Уолсингему, которые, будучи лакомым кусочком, стоят немалых денег, но совершенно иное стать наемным осведомителем. Однако он не удивился, что в его услугах есть нужда.

— А не связано ли это с леди Бланш Говард?

— Значит, тебе все известно.

Слайд воздел руки к старому балочному потолку.

— Весь Лондон знает о Бланш Говард. — Кивком головы он указал в сторону газетного листка на столе.

Шекспир взял листок и почувствовал, как мурашки побежали у него по спине.

Листок был озаглавлен как «Лондонский вестник». Отпечатанные на одной стороне листа статьи назывались «Ужасная трагедия леди Бланш Говард» и «Убита подлым священником», а далее в красках расписывались подробности ее ранений и то, в каком виде ее нашли. Потом следовал невнятный и фривольный рассказ о сестрах Говард, леди Дуглас и леди Френсис, в котором высказывалось предположение о том, что они не питали особо горячей любви к своему братцу и его приемной дочери Бланш. Вывод делался следующий:

«Добрый читатель, должны сказать тебе, хотя нам и больно признавать это, что у них вполне могла быть причина, объясняющая их нежелание облачаться в одеяние скорби. А как иначе, если нам известно, что леди Бланш поставила на карту место в Царствии Небесном из-за отвратительных связей с похотливыми чудовищами-папистами. От одного из них по имени Саутвелл, который в недалеком прошлом проживал в Хоршэм-Сэнт-Фейт в Норфолке, а также в изменнических колледжах во Франции и Риме, она понесла дитя, и тот, испугавшись за свою смертную жизнь, лишил ее жизни, жестоко зарезав бедняжку кинжалом. Этого Саутвелла привезли в Лондон, приютили, дали кров и еду те, кто желал зла нашей суверенной леди Элизабет. Он — и есть мерзкий убийца, с распятием, мощами и клинком, и мы умоляем всех вас, наших сограждан англичан, если вам случится встретиться с ним или с его сообщниками, забудьте о милосердии и ведите его к заслуженной им виселице».

— Где ты это взял, Гарри?

— У Валстана Глиба. У него их целая пачка, он продает их по пенни за листок у Фишмангерз-Холл.

Значит, это работа Глиба. Шекспир знал его. Глиб был доносчиком из трущоб, торговцем сплетнями и ложью. Прежде чем овладеть профессией писателя, печатника и продавца подобных листков, он едва сводил концы с концами, крадя у других поэтов оды и выдавая их за собственные. Потерявшие головы от чувств любовники платили ему деньги за поэмы для своих прекрасных дам, а он лишь копировал чужие работы. Его преступление выплыло наружу, когда в магистрат пришел краснолицый деревенский паренек и пожаловался, что его суженая рассмеялась ему в лицо, после того как он прочитал ей оду, которая, как оказалось, была к тому моменту уже общеизвестным произведением. За это Глибу выжгли каленым железом на лбу «Л», что означало «Лжец». Теперь он носил длинную челку и приобрел репутацию изготовителя самых вульгарных газетных листков в Лондоне.

— Что ты обо всем этом думаешь, Гарри?

Слайд скривил губы.

— Не знаю, господин Шекспир. Это вы скажите мне. Разве это правда? Я решил, что вы должны увидеть этот листок.

Шекспир задумался. Он вынужден был признать, что в общих чертах все было верно, что удивительно, учитывая историю самого Валстана Глиба, хотя откуда ему знать, как относились сестры лорда-адмирала Говарда, леди Дуглас и леди Френсис, к их приемной сестре. Они не ладили? Интересным было предположение, что леди Бланш была связана с иезуитами. Был ли это голос Топклиффа? Большинство всех остальных сведений могло исходить и от него, или, что более вероятно, от констебля или глашатая.

Но одно озадачивало Шекспира, а именно строчка, в которой говорилось: «Он — и есть мерзкий убийца, с распятием, мощами и клинком…» Распятие и мощи были обнаружены лишь в крипте при осмотре тела искателем мертвых, Джошуа Писом. Пис никому бы не рассказал, в этом Шекспир был уверен. Так как же Глиб узнал о них?

Наконец менестрель прервал свое унылое пение и игру. Гарри Слайд с издевкой принялся аплодировать музыканту. Шекспир рассмеялся. Он мало что знал о прошлом Слайда, по крайней мере, только ту историю, которую он сам и рассказывал: его отец был адвокатом, разорившимся из-за любви к игре в карты, петушиным боям и скачкам. Когда его посадили за долги в «Клинк», он повесился, оставив девятилетнего Гарри и его мать в большой нужде. Она едва сводила концы с концами, работая у портного, и зарабатывала деньги на образование для Гарри. Детство у него было не из легких, но у многих оно было и того хуже. Тогда почему же казалось, что Гарри Слайду не хватает каких-то человеческих качеств, словно бы он утратил часть души? Его добродушный нрав позволял ему быстро сходиться с людьми, но делал он это лишь для того, чтобы позже предать их. Шекспир выпил залпом остатки вина и почувствовал, как его теплая сладость разливается по телу.

— Гарри, нам нужно поговорить с господином Глибом. Ты сможешь его разыскать?

— Если мне дадут время, я найду любого.

— У нас нет времени. Найди его быстро. И что ты думаешь о Саутвелле? Он может быть замешан?

— Конечно, это возможно…

— Но у тебя сомнения?

Слайд кивнул.

— Тогда расспроси о нем и арестуй его. Его нельзя оставлять на свободе. Господин секретарь — как и королева, я в этом уверен — хочет, чтобы он был помещен в тюрьму. Так посадим его под такой же надежный замок, как у королевской казны, где хранятся драгоценности короны. Используй свои лучшие связи, чтобы раздобыть всю правду об этом преступлении. Три марки в день, Гарри, и получишь еще двадцать пять, если приведешь мне Саутвелла, и еще двадцать пять, если найдешь убийцу Бланш Говард.

Мгновение Слайд молчал, словно обдумывал слова Шекспира. Все сводилось к тому, что ему нужны деньги, иначе будет трудно продержаться этой студеной зимой. Он расплылся в своей обаятельной улыбке.

— Конечно, господин Шекспир. Предложение весьма щедрое. Считайте, что вы меня уже наняли.

 

Глава 7

В семь, когда давно стемнело, тюремщик «Маршалси» приковылял к камере, где находились Коттон и дамы.

— Я должен запереть дверь, господин Коттон, — извиняющимся тоном сообщил он.

Шестеро присутствующих на обеде закончили трапезу и пили вино, обсуждая мрачное положение Англии. Все опасались, что Мария, королева Шотландии и надежда их католических устремлений, могла вскоре пасть смертью мученицы. Даже теперь они молились о чуде, которое могло бы спасти ее и возвысить до принадлежащего ей по праву места помазанницы Божией, королевы Англии.

На короткое время им удалось забыть о своих тревогах: отслуженная Коттоном месса наполнила их скоротечной радостью, особенно трех женщин, леди Танахилл, леди Френсис Браун и госпожу Энн Беллами. Они были родом из трех главных лондонских семей, приверженцев Римско-католической церкви, жестоко пострадавших в те времена, когда в их двери в любое время дня и ночи могла постучаться железная государственная рука. Муж леди Танахилл Филипп, когда-то фаворит королевы, теперь находился в Тауэре, арестованный во время попытки покинуть страну для встречи с церковными лидерами за границей. Графиня осталась одна с маленьким ребенком, который так и не увидел своего отца. На сердце у нее камнем лежала тяжесть, но спокойное и полное любви присутствие Коттона давало утешение. Наблюдая за тем, как Коттон горячо говорил о своей вере в то, что истинная церковь снова будет править в Англии, леди Танахилл решила: она пригласит Коттона стать ее духовником и поселиться у нее в доме, чтобы он мог ежедневно причащать ее. Но она не стала говорить об этом здесь в присутствии остальных. Арест ее мужа, преданного священником, с которым они были в дружеских отношениях, преподал ей горький урок.

Пигготт и Пламмер подобрали оставшиеся кусочки хлеба с подносов, стоящих перед ними, и с жадностью их съели. Принесенная Энн Беллами в коробах вынужденно скромная и поданная холодной еда была обильной, с приличными кусками баранины и дичи, несмотря на постный день, когда дозволялась только рыба.

— Семь бед — один ответ, — со смехом произнес Пламмер, имея в виду сей факт. Вино было сладким.

Коттон с Пламмером и Пигготтом остались в камере, а дамы удалились. Дождавшись, когда они уйдут, Пламмер попрощался с Коттоном, пожал ему руки и дал наставление быть сильным в вере. Затем Пигготт снова обнял его, задержав в своих цепких объятиях. Коттона передернуло. Дыхание Пигготта было хриплым, а его грубая черная борода, плохо скрывающая изрытое оспой лицо, исколола щеку Коттона, пока тот говорил ему тихим голосом на ухо, так чтобы Пламмер не мог его услышать.

— Отец Коттон, назовите нашему другу имя Когг. Когг с Кау-лейн, что за городской стеной неподалеку от Смит-Филда. У Когга есть то, что ему нужно.

И снова близость этого человека вызвала у Коттона приступ отвращения, и он поскорей высвободился из объятий Пигготта. Несколько секунд эти двое стояли, глядя друг другу в глаза, пока Коттон не отвел взгляд. Он попрощался с Пламмером, который, казалось, сочувственно улыбался, затем, не взглянув больше на Пигготта, покинул камеру и захлопнул дверь. Мимо них промчалось семейство толстых крыс, когда они с тюремщиком шли обратно по сырым коридорам к входной двери. Его продолжало трясти от встречи с Пигготтом, когда тюремщик снова хлопнул его своей гигантской ладонью и заговорщицки прошептал:

— Бадья с крышкой, господин Коттон. Бадья с крышкой.

Морозный ночной воздух принес облегчение, и Коттон направился по мосту в Лондон, поскальзываясь на обледенелых мостовых пустынных улицах. Светила луна, и ему удалось выполнить свое задание, но, добравшись до дома у реки, где снимал жилье, он почувствовал тревогу. Пигготт предупредил его, и ему не понравилось его сообщение.

Пройдя Доугейт, он остановился неподалеку от Тауэра и постоял несколько мгновений, вглядываясь в улицы и высокие дома, в оправленные свинцом окна, укрытые плотными занавесками или ставнями, но в темноте мерцали лишь огоньки свечей. Он смотрел, нет ли движения в темноте, прислушивался, не раздаются ли чьи-нибудь шаги. Когда Коттон убедился, что за ним никто не следит, он направился к боковой двери дома и стукнул два раза. Дверь почти сразу же распахнулась и, как только он вошел, тут же захлопнулась.

Это был большой и совсем недавно построенный дом на деревянном каркасе, недостроенный, но уже наполовину занятый его владельцем, Томасом Вудом, вдовцом, разменявшим четвертый десяток, и его двумя малолетними детьми. Его жена умерла от чахотки, когда их дочери Грейс было чуть больше года, а сыну Эндрю исполнилось три. Теперь им было четыре и шесть лет, и строительство этого дома стало для Вуда способом забыть прошлое и начать создавать новое будущее для своей семьи.

У двери стояла воспитательница детей Вуда, Кэтрин Марвелл, стройная девушка с прекрасными голубыми глазами, безупречной кожей и длинными темными волосами, зачесанными назад. На лице Кэтрин застыло выражение ужаса.

— Pax vobiscum, дорогая Кэтрин, — произнес Коттон и взял ее руки в свои. Она дрожала. — Что случилось?

— Вы разве не слышали?

— Что, Кэтрин?

Она говорила тихо, хотя никого рядом не было, кто бы мог подслушать.

— Бланш умерла, святой отец. Убита.

— Что?

Кэтрин закрыла глаза, словно пыталась избавиться от образа Бланш, который не покидал ее воображение.

— Неподалеку от Шордича. Ее тело, все в страшных ранах, было найдено в сгоревшем доме. — А потом она тихо прошептала: — Говорят, она носила под сердцем дитя, отец.

Он попытался обнять ее, чтобы успокоить, как отец дочь, но она отшатнулась. Коттон все понял. Прикосновение другого человека не всегда является лучшим средством против горя и страха. Леди Бланш? Кто мог сделать или сделал бы подобное с такой красивой и милой девушкой? Коттон обратил ее в католичество. Возможно ли, что ее убили, потому что она была католичкой? Она, насколько он знал, не причинила вреда ни одной живой душе.

Коттон хотел погладить Кэтрин по ее длинным темным волосам, но боялся, что его прикосновение будет нежелательным. Они стояли в неловкой тишине в коридоре, не зная, что делать с подобными новостями.

Коттон попытался произнести слова утешения, но они прозвучали банально и бессмысленно. Он хотел успокоить ее, но чувствовал, что ему самому это было бы сейчас необходимо. Учеба в иезуитском колледже заставила его забыть о том, как это, касаться другого человека, и частенько он скучал по прикосновениям к руке или щеке.

Она провела его через зал, где в широком каменном очаге горели, потрескивая, дрова и где их ожидали. Комната была большой, с высоким потолком, стены покрывали богатые сине-золотые гобелены, свидетельствующие о достатке владельца дома. Все казалось новым, зеленые дубовые балки сияли в ярком свете десятков свечей.

Человек, что ожидал их, стоял у самого огня, греясь у жара очага. Это был высокий, худой мужчина; в отличие от изысканного одеяния Коттона, он носил простую одежду темных тонов, какими бывают ливреи старшего камердинера или дворецкого. Но цвет — единственное, что имело сходство с одеждой слуг: на нем был простой гофрированный воротник, черный камзол, под которым виднелась белая сорочка, черные бриджи до колен в венецианском стиле и белые чулки. Он был коротко подстрижен и чисто выбрит.

Мужчина поклонился, но не улыбнулся.

— Добрый вечер, отец Коттон, — с едва уловимым акцентом медленно произнес он, взвешивая каждое слово.

— И вам добрый вечер, отец Херрик.

— Какие новости?

— Сегодня был прекрасный день, отец.

В их отношениях чувствовалась некоторая натянутость. Они не были друзьями. Коттону было приказано помогать Херрику, что он и делал; на большее их отношения не распространялись. Все началось с письма из Рима, подписанного Клавдием Аквавивой, генералом ордена иезуитов, обязавшего Коттона оказать Херрику радушный прием в Англии и помочь найти жилье и свести с влиятельными приверженцами Римско-католической церкви, чтобы он смог приступить к своей миссии. Коттон подчинился приказу Аквавивы, но его не отпускало чувство тревоги.

Сначала он спросил у владельца дома Томаса Вуда, не сможет ли Херрик остаться здесь на пару ночей. Вуд был не против, хотя по его взгляду Коттон понял, что ему не слишком по нраву идея разместить у себя в доме еще одного священника. Двое удваивали риск, и если узнают, что он укрывает католических священников, особенно иезуитов, на кону может оказаться его жизнь.

Сначала Коттон решил незамедлительно подыскать Херрику жилье где-нибудь в другом месте, но не сделал этого, и Херрик остался в этом доме, выдавая себя за слугу и исполняя свою духовную миссию. Коттон понимал, что и Томас Вуд и гувернантка его детей Кэтрин Марвел очень хотели бы, чтобы все это побыстрей закончилось.

Кэтрин отступила к дверному проему. Ее хозяин в тот вечер находился на ужине в Ливрейной компании, в доме оставались только эти три таких разных человека. Наверху спали дети Томаса Вуда.

Наконец Кэтрин заговорила.

— Принести вам поесть, отец? — обратилась она к Коттону.

Он покачал головой и улыбнулся.

— Нет, спасибо, дитя мое. Я хорошо поужинал. А вы, отец Херрик?

— Можно немного перекусить перед сном…

Кэтрин поймала его взгляд. У нее не было желания готовить для отца Херика.

— Отец Коттон, у вас есть для меня новости? — спросил Херрик, когда они остались наедине.

Коттон колебался. Что-то здесь было не так. За восемь лет подготовки для этой миссии Коттону встречалось множество странных мужчин, и не все они принадлежали к священству. Среди них были и амбициозные люди, и исполненные благоговения, были и озлобленные, посланные Уолсингемом шпионы и, конечно же, множество преданных делу людей. Но этот Херрик — Коттон догадывался, что это не настоящее имя, — беспокоил его. Чем именно он занимается в ордене? Он не особенно рассказывал о своих поручениях, хотя и дал знать, что выполнял миссию в Голландии, и намекнул на то, что какое-то время провел в Новом Свете, спасая язычников ради Христа.

— Отец Херрик, давайте присядем и выпьем вина, пока Кэтрин готовит вам ужин. День был длинный и холодный.

— Вы же знаете, отец Коттон, что я не пью вина. А еще я догадываюсь, что вам бы хотелось, чтобы меня в этом доме не было. Но мы оба трудимся на благо одной великой цели… — он говорил на хорошем английском, если не считать легкого акцента. Только чуткое ухо могло бы распознать, что отец Херрик был родом из голландских фламандцев, поскольку его отцом был голландец, музыкант при дворе королевы Марии, а матерью — англичанка.

— Разве? — спросил Коттон, и тут же пожалел об этом. — Прошу прощения, отец.

Выражение лица Херрика осталось неизменным, но он заговорил, вдумчиво подбирая слова:

— Отец Коттон, что бы вы себе не вообразили, могу вас заверить, что знаю больше о вас, чем вы обо мне. А самое главное, я знаю, что у вас есть необходимые мне сведения, размышлять о которых — не ваша забота. Этого требуют от вас в Риме, и вы подчинитесь этим требованиям.

Коттона удивила резкость Херрика. С минуту он молчал. Внутренний голос подсказывал ему не открывать рта и не противоречить, ибо это не сулило ничего хорошего, да и обучение в иезуитском колледже научило его подчиняться. К тому же было совершенно ясно, что Аквавива хотел, чтобы он обеспечил Херрика всем, что ему будет нужно. Поэтому он и должен был передать имя и адрес одного человека. Человека звали Когг. Кем он был и чем занимался, Коттон не знал, но опасался, что к Римско-католической церкви он едва ли имеет какое-либо отношение.

В дверях снова появилась Кэтрин Марвел, неся холодные закуски на подносе для Херрика. Поспешно она отошла назад, наблюдая за двумя мужчинами.

Коттон спокойно произнес:

— Когг. Кау-лейн.

Призрачная улыбка скользнула по лицу Херрика.

— Благодарю вас, отец Коттон. Pax vobiscum. — Затем он повернулся к дверям, где неподвижно, словно каменное изваяние, стояла Кэтрин. Он осенил ее крестным знамением. — Благослови тебя Господь, дитя мое.

 

Глава 8

Они быстро двигались по направлению к Дептфорду. Лодочникам не составляло труда поддерживать скорость в четыре-пять узлов вниз по течению во время отлива. Шекспир сидел на корме весельной лодки под навесом. Налетевший соленый ветер сдул с него шляпу. Шляпа зацепилась за борт, но Болтфут Купер успел подхватить ее прежде, чем она упала в бурлящую серую воду.

Болтфут ухмыльнулся, передавая Шекспиру шляпу:

— Решили выказать свое почтение нашей несравненной государыне, господин Шекспир? Похоже, она у себя в резиденции.

Шекспир пропустил мимо ушей его замечание. Королева действительно была в Гринвичском дворце, находившемся за Дептфордом. Чистые лужайки и вид на реку, полной вздымающихся парусов огромных галеонов, делали этот дворец одной из любимейших резиденций королевы, местом грез вдали от шума и грязи расположившегося по соседству Лондона. И, тем не менее, думал Шекспир, в эти мрачные дни мало кому хотелось посещать дворец. Кто захочет находиться в присутствии королевы, пока та сражается со своей совестью за приказ о смертной казни, ждущий ее подписи? Шекспир не собирался отправляться во дворец, раз уж можно было избежать этого визита, и не завидовал придворным и членам Тайного совета, которым приходилось изо дня в день присутствовать на королевских аудиенциях.

Шекспир уже несколько раз встречался с королевой и считал себя счастливчиком, на которого она не обратила большого внимания. Конечно, он и относился к ней как к своей государыне, но ему нравилось соблюдать такую дистанцию. Те, кто удостаивался ее внимания, жили между раем и адом, попадая в зависимость от ее настроения, изменчивого словно погода: от солнечного тепла и сияния до бури с громом и молниями был всего один шаг. Теперь ее солнечное обаяние исчезло, ему на смену пришли черные облака и грохот выстрелов артиллерийских орудий. Он понимал, почему Уолсингем, несмотря на болезнь, отказался остаться в Барн-Эльмсе: в это мрачное время он не мог быть вдали от королевы, когда та, обуреваемая сомнениями, разрывается между жаждой избавиться от своей вероломной кузины-интриганки и желанием покончить с претенденткой на трон и опасностью навлечь гнев римско-католического мира на Англию.

Гребцы придерживались намеченного курса, сражаясь с течением, когда проходили опасный Вест-Ферри, мыс, относящийся к графству Кент, затем повернули на юг. Волны успокоились, и теперь они плавно двигались к пункту своего назначения Детпфорду, где, по слухам, Дрейк следил за работами на военных кораблях, над которыми он надеялся получить командование. Он любил повторять: дайте ему корабли и он выступит против испанского короля и одержит над ним победу где угодно.

Доки в Дептфорде были забиты кораблями. Из-за леса высоких мачт, оснащенных такелажем, берег едва было видно. Тонкие рангоуты стоящих на якоре судов без парусов походили на деревья без листьев. Десятки больших кораблей, галеонов и барков бросили здесь якоря, их огромные дубовые фальшборта возвышались над стоящими на берегу домами. Помимо этого здесь были еще и баркасы, а также множество судов поменьше. С реки это зрелище впечатляло. Когда они подошли ближе, то увидели, что не менее тысячи человек трудятся среди расположившейся вдоль берега длинной вереницы торговых лавок, шумных постоялых дворов, артелей судовых поставщиков, бондарей, изготовителей парусов, торговцев алкоголем, конопатчиков, торговых агентов, продавцов древесины, плотников и столяров.

Лодка остановилась у лестницы верфи, и по крикам и суматохе сразу стало ясно, — что-то случилось. На берегу вокруг чего-то, лежащего на гальке, собралась толпа мужчин. Сойдя на берег, Шекспир попросил гребцов подождать его. Они знали, что Шекспир здесь по делу государственной важности, однако попытались отказаться, уверяя, что им нужно закончить свою дневную норму. Но Болтфуту удалось заставить их замолчать, после того как угрожающим жестом он достал свой острый как бритва кинжал и провел им в воздухе под своим подбородком.

На берегу собиралась огромная толпа. Шагая по гравию и грязи, с Дептфорд-Стрэнд Шекспир направился к воде, чтобы посмотреть, что там. Сквозь толпу ему показалось, что он видит лежащего и бьющегося в судорогах человека в черной одежде.

Шекспир протиснулся через толпу людей, получая в ответ злобные тычки локтями. Подойдя ближе, он увидел, что это был не человек, а огромная черная рыба или морское чудовище, двадцати пяти футов или даже больше в длину от носа до хвоста. Казалось, что чудище было еще живо, поскольку медленно шевелилось, хлопая по земле плавниками. Парочка подмастерьев принялись смеяться и пинать животное.

— Хватит не на один ужин, — отметил подмастерье в столярном фартуке.

Шекспиру вдруг стало жалко беспомощное чудище. Покрытая наростами серо-черная шкура животного мерцала в сумраке. С его огромного брюха свисали клочья морских водорослей. Шекспир подошел еще ближе и попытался остановить пинающих чудовище подмастерьев. Они посмеялись и продолжили вместе с присоединившимися к ним приятелями пинать животное.

— Это предзнаменование, — произнес кто-то. — Знак дурных известий.

— Думаю, это испанец, — сказал подмастерье столяра.

— Да это же Фил собственной персоной, — сказал стоявший с ним рядом. — Большая туша, да?

Шекспир обернулся к Болтфуту Куперу.

— Избавь эту рыбу от страданий.

Кинжал Болтфута все еще был у него в руках. Он подошел ближе и опустился перед искалеченным животным на колени, гладя его по огромному лбу. Он что-то прошептал ему, а потом ударил кинжалом в брюхо. Когда Болтфут вытащил длинное лезвие, из раны хлынул поток крови. С минуту животное, голову которого продолжал держать Болтфут, билось в агонии, а затем испустило дух.

— Ого, он убил короля Испании!

— Туда ему и дорога, римский ублюдок. А теперь отрубим голову шотландской шлюхе.

— Это левиафан, — тихо сказал Болтфут Шекспиру, когда поднялся с колен, вытирая лезвие о платок. — Я часто видел их в южных морях. Иногда они следовали за нами в кильватере. Некоторые из них в два раза превосходили этого по размеру. Футов пятьдесят или больше.

Шекспир почувствовал, как кто-то положил ему руку на плечо, и резко обернулся.

— Привет, Джон. Так и знал, что это ты.

Обернувшись, Шекспир увидел хорошо знакомое ему лицо.

— Харпер!

— К твоим услугам. Мне сказали, что ты здесь объявишься.

Капитан Харпер Стенли, обладатель горделивого облика и высокого гофрированного воротника, который, по мнению Шекспира, был жутко неудобным. У Стенли были широкие темно-рыжие усы, кончики которых торчали в стороны и такая же заостренная бородка. Он был несколько высоковат для морской службы; под палубой ему приходилось наклоняться, поскольку там даже карлику не удавалось выпрямиться во весь рост.

Шекспир тепло улыбнулся ему, когда они пожимали друг другу руки. Ему всегда нравился Стенли.

— Мы ищем вице-адмирала.

— Он в Гринвиче. Позвольте мне отвезти вас к нему. — Стенли обернулся к двум сопровождавшим его матросам и скомандовал: — Конфисковать этого кита. Пусть из него вытопят жир для масляных фонарей, да приберегите кости черепа для резчиков.

Они двинулись за капитаном. Когда их компания шла мимо потрепанного остова «Золотой Лани», корабля, совершившего кругосветное плавание, а теперь лежавшего в забвении за королевским доком на радость зевакам и любителям сувениров, которые шастали по кораблю, отщепляя кусочки дерева на память, Шекспир бросил взгляд на Болтфута. Болтфут смотрел строго вперед, словно он не мог вынести вида брошенного судна. Стенли тоже заметил нежелание Болтфута обратить взгляд в сторону корабля.

— Что, господин Купер, увидели призрака? — слегка посмеиваясь, поинтересовался капитан Стенли. — Быть может, на носовом кубрике? Держу пари, при виде этого судна вас посетили невеселые воспоминания.

Болтфут пробормотал что-то в знак несогласия и поспешно, как только мог, пошел дальше, приволакивая ногу на деревяшке.

Стенли посадил их в корабельную шлюпку и приказал рулевому доставить их во дворец. Когда они разместились на скамьях, он наконец произнес:

— Джон, какие у тебя дела здесь? Сэр Френсис получил твое послание вчера днем, в нем говорилось, что ты просишь о встрече.

Шекспир попытался сравнить этого уверенного в себе господина с тем неопытным молодым морским офицером, с которым он познакомился пять лет тому назад, когда расследовал заговор Зубиаура, Мейсона и Джона Даути, покушавшихся на жизнь Дрейка. Харпер Стенли не был на «Золотой Лани», он поступил на службу к Дрейку в 1581 году, год спустя после возвращения корабля. Он прибыл с северо-востока Англии с рекомендательными письмами, которые Дрейк изучил с большим подозрением. Он не слишком жаловал джентльменов среди своих моряков, но ему понравилась настойчивость Харпера Стенли, и Дрейк взял его. И ни разу об этом не пожалел. Стенли проявил себя искусным моряком и заслуженно быстро продвинулся по службе.

Когда был раскрыт заговор Джона Даути, Дрейк, как и всегда, отнесся ко всему безучастно. К королю Испании он испытывал лишь презрение, как и к любой попытке покуситься на его жизнь. С неохотой он поручил Стенли помогать Уолсингему и Шекспиру в расследовании заговора, но на большее от него рассчитывать не приходилось.

Шекспир хотел в подробностях знать о событиях, которые стояли за этим заговором. Почему Джон Даути так желал отомстить за своего брата? Тогда Харпер Стенли и вызвал Болтфута Купера, чтобы тот рассказал Шекспиру о том, как судили и казнили брата Джона Даути, Томаса.

Болтфут к тому времени уже оставил морскую службу, и к тому же у него была причина не любить Дрейка, но он был честным свидетелем. Хотя Болтфут и в лучшие времена не отличался красноречием, он так подробно рассказал о тех печальных событиях июля 1578 года в бухте Святого Юлиана, словно хотел облегчить душу.

В те времена у Шекспира еще не было собственного дома и приемной, и он беседовал с Болтфутом Купером в прихожей дома Уолсингема на Ситинг-лейн. Болтфуту, решившему подыскать работу на суше среди многочисленных лондонских бондарей, было неуютно в комнате с высокими потолками и огромными окнами со свинцовыми рамами. Сначала он говорил тихо, объясняя, как он попал на службу к Дрейку.

— Меня подбил Джон Хокинс, когда я был подмастерьем у бондаря, кажется, мне тогда было лет двенадцать-тринадцать. Это было незаконно, потому что меня уже наняли. Меня направили на «Джудит» под командованием капитана Дрейка, и я провел с ним целых тринадцать лет.

— Ваше главное занятие было бондарное ремесло, вы делали бочки?

— Да, но он часто отправлял меня помогать плотникам, чинить мачты и днище корабля. А когда начинался бой, я дрался вместе с остальными. Знаю, он любил меня и доверял мне. Наверно, он был мне вроде отца. Он всегда был честным человеком… в то время.

— Господин Купер, последний раз вы отправились с сэром Френсисом — или генерал-капитаном Дрейком в те времена — в опасное плавание к Магелланову проливу, а затем к Тихому океану?

— Да, сэр.

— Значит, вы знали Томаса Даути и его брата Джона?

— Да, сэр. Что до меня, то мне не нравился этот Томас Даути. Он считал себя ровней генерал-капитану, хотя таковым не являлся ни в коей мере. Он и другие джентльмены на борту «Пеликана» были обычными бездельниками. Они не питали никакого уважения к нам, матросам, да и мы к ним тоже.

— А Даути?

— Томас Даути и его брат Джон были хуже остальных. Строили из себя командиров, забирали себе нашу добычу, а потом пытались подкупить нас, чтобы мы предали генерал-капитана. Эти братья Даути словно осы в гнезде, все время о чем-то шептались. Перед тем как корабль вошел в реку Плейт, я отказался выполнять приказ Томаса Даути и не полез на мачту, чтобы следить за берегом. Он не имел права отдавать подобные приказы, когда и хозяин корабля и генерал-капитан находятся на борту. Капитан Дрейк никогда бы не отдал мне такой приказ, потому что знал о моей ноге и о том, как трудно мне будет лезть на мачту. Но Томас и Джон были настоящими свиньями. Они знали, что я не могу лазить по такелажу, но, когда я отказался подчиниться приказу Томаса Даути, Джон Даути взял кусок каната и принялся хлестать меня по голове, сэр.

— Мне жаль слышать это, господин Купер.

— Он смеялся, сэр, словно это была такая шутка.

— Наконец, как мы теперь знаем, капитану Дрейку надоели выходки Томаса Даути, рождавшие смуту среди команды, и он отдал его на суд сорока присяжных в бухте Святого Юлиана, в сотне миль на север от Магелланова пролива, и приговорил его к смерти.

— Мы назвали это место Кровавый остров, господин Шекспир. Там лет шестьдесят тому назад или больше португальский капитан Магеллан подавил бунт и повесил мятежника, а потом он прошел через пролив, который теперь носит его имя. Я не суеверный, но кое-кто верит, что в этом месте обитает привидение. Мы действительно нашли виселицу, на которой Магеллан вздернул мятежника, а под ней почерневшие кости и лоскуты одежды.

— А казнь Томаса Даути?

— Она была странной. Я и прежде видел, как люди идут на казнь, но никто из них не удостаивался подобных привилегий. Господин Даути сам себе все подготовил. Он предпочел веревке топор, что было его правом, и Дрейк дал ему два дня на подготовку. В эти последние дни он помирился с Дрейком, и они даже отобедали вместе у него в палатке.

— А где был его брат, Джон Даути?

— Он держался особняком, удалился к скалам у воды и оставался там. Ему было не до смеха. Когда должна была свершиться казнь, генерал-капитан заставил собраться всю команду и присутствовать на казни, привели и Джона Даути, насильно. Его держали за руки, когда топор опустился на шею брата. Джон Даути и глазом не моргнул, сэр. Я следил за ним, вдруг он что-то сделает или скажет, но он ничего не сделал, и я понял…

— Что поняли, господин Купер?

— Я понял, что однажды он отомстит.

— Спасибо, господин Купер. Вы нам очень помогли.

Купер сунул руку в карман куртки.

— Прежде чем вы уйдете, господин Купер, — произнес Шекспир, — скажите, вы ведь с сэром Френсисом Дрейком больше не друзья?

Болтфут хмыкнул.

— Теперь многие не захотят разговаривать с Дрейком, поскольку разбогател он на наших трофеях. Что, похож я на богача? Но мы вместе противостояли штормам и страдали от цинги. Он — великий человек, справедливый в море, но на земле… сэр, с вашего разрешения, я лучше помолчу. Возьмите это, господин Шекспир. — Он протянул Шекспиру вырезанную из куска старого дерева небольшую пивную кружку, которую он вытащил из кармана. — Я сломал черную и гнилую виселицу, что когда-то построил Магеллан, и во время долгого пути домой вырезал из дерева, из которого она была сделана, много таких кружек на память для своих товарищей. Но знайте, у Джона Даути такой нет.

Прошло пять лет, а Шекспир продолжал хранить эту кружку, хотя никогда из нее не пил. К тому же он время от времени прибегал к услугам Болтфута Купера, ибо видел, что Болтфуту не слишком нравилось делать бочки для пивоваров. Болтфут обладал нужным качеством, а именно стойкостью, что стократно компенсирует преданность. Они заключили соглашение, и Болтфут с тех пор работал на Шекспира.

Болтфут сидел рядом с рулевым, а Шекспир беседовал с капитаном Стенли.

— Похоже, зреет еще один заговор против Дрейка, — тихо произнес Шекспир. — Я хочу, чтобы Болтфут охранял его.

Стенли рассмеялся.

— Болтфут? Ты с ума сошел, Джон! Дрейк не позволит Куперу ходить за ним по пятам.

— Этого я и боюсь. Но так предложил господин секретарь. Харпер, ты один из близких друзей Дрейка. Как нам защитить его?

— А ему нужна защита?

— Господин секретарь полагает, что нужна. Признаюсь, я тоже беспокоюсь. Испанцы были настроены серьезно, и только случай разрушил их планы. Есть свидетельства того, что на этот раз они намерены довести дело до конца. Боюсь, что они нашли более опытного убийцу, чем Джон Даути.

— Однако им придется нелегко. Дрейк всегда в окружении своих людей, готовых рискнуть собственной жизнью ради него.

— Где он обычно живет?

— При дворе, со своей хорошенькой юной супругой. Иногда он по нескольку часов проводит на палубе корабля в Грейвсенде, когда приезжает туда. А здесь, в Дептфорде, Дрейк много времени уделяет встречам с лордом-адмиралом, у которого, как тебе известно, тут дом неподалеку. Но знаешь, чтобы защитить Дрейка, я посоветовал бы как можно скорей отправить его в море.

 

Глава 9

В комнате на втором этаже большого доходного дома на Кау-лейн, что неподалеку от Смит-Филда, в камине жарко пылал огонь. Но не из-за жары хозяин дома, Джилберт Когг, обливался потом, а из-за собственной туши весом сто пятьдесят килограммов и изрядных физических усилий, причиной которых была девушка по имени Старлинг Дей.

Старлинг пришла к нему в контору и спросила, не найдется ли для нее работы в его публичном доме. Когг ответил, что сперва должен узнать, на что она способна, иначе он не наймет ее, а еще пообещал ей шестипенсовик и кружку эля. Старлинг попросила шиллинг. После короткого торга они сошлись на десятипенсовике. Она отработала свои деньги с лихвой, почти раздавленная до полусмерти его тушей. Когда он жадно овладел ею, его огромная кровать чуть не проломила пол и не провалилась на первый этаж.

Но кровать уцелела, впрочем, как и Старлинг. Они лежали на грязных серых простынях. Когг так тяжело дышал, словно вот-вот задохнется. Его брюхо и грудь то вздымались, то опускались. Старлинг повернулась и соскользнула с кровати. Причиной ее худобы было недоедание: решив сбежать от постоянно избивавшего ее мужа, она прошла пешком почти от самого Ноттингема до Лондона. Ее ребра торчали, словно выступы на стиральной доске, но синяки уже прошли. Будь у Старлинг возможность привести в порядок волосы, она выглядела бы привлекательней. Не сводя взгляда с Когга, дышавшего уже ровнее, Старлинг быстро оделась. Наконец она протянула руку.

— О чем мы там договорились, птичка моя? О шестипенсовике, полагаю?

— О десятипенсовике, господин Когг. Мы договорились о десятипенсовике.

— Да? Неужели?

— Именно так, сэр.

С большим трудом он сел на кровати, а затем встал на ноги. Когг стоял перед ней голый, его брюхо, словно мешок репы, свисало почти до колен. Он с довольным видом хлопнул себя по животу.

— Девочка моя, чтобы отрастить такое брюхо, тебе нужно много есть и много пить.

— Да, господин Когг.

— Это брюхо питается со скотобойни, в этом все дело, малышка Старлинг. Мясники приносят мне потроха и обрезки, а взамен я им кое в чем помогаю. Даю деньги для аренды, поставляю подружек, вроде тебя. Когг исполнит любой каприз за ваши деньги. Джентльменам я тоже оказываю приятные услуги, так что те, кто на меня работает, никогда не знают, кто их ждет. Хочешь отменного дурманящего зелья? Когг достанет. Лучшие места, чтобы посмотреть казнь через повешенье или четвертование? Когг все устроит.

— Я слышала, что вы щедрый человек, господин Когг. Мне сказали, что вы можете дать мне работу.

— Ну что ж, посмотрим. В Роумвилле ты — новичок, девочка моя, но уже способна проделывать всякие милые штучки а-ля Болейн. Ну, смогла бы, если тебя немного откормить. Вот что я тебе скажу, сегодня я дам тебе целый шиллинг, купи поесть, а если ты придешь ко мне утром, посмотрим, что можно для тебя сделать.

— Я согласна, господин Когг. Спасибо, сэр.

Передавая ей монету, он сжал ее груди, а затем впился ей в лицо своим вонючим поцелуем.

— Тебе есть где жить, птичка моя?

Она покачала головой. В другое время она бы заплакала от жалости к себе, но все было в прошлом. Ночи, проведенные под открытым небом или в сараях и коровниках рядом с такими же нищими и обездоленными, закалили ее.

— Что ж, отправляйся в мое заведение в «Бель-Саваже», девочка моя, и скажи, что тебя прислал Когг. Поговори с Парсимони Филд. Это — моя лучшая девочка. Она позаботится о тебе, даст расческу — тебе нужно привести волосы в порядок, и, конечно, у тебя будет кровать.

На прощание он хлопнул Старлинг по ягодицам, понимая, что отданный ей шиллинг — хорошая инвестиция, которая вернется ему сторицей.

Вскоре после ухода Старлинг — Когг еще не успел одеться — к нему нагрянул еще один посетитель. У Когга к тому времени проснулся волчий аппетит, и он с жадностью принялся за остатки жирного индюка, который ему принес сын фермера из Саффолка в обмен на ночь с Парсимони. Клиенты, как правило, стучались в дверь его конторы, но Майлз Херрик возник в комнате неожиданно, когда Когг, облизывая пальцы, дожевывал хрустящую жирную корочку с косточки.

Словно зловещая тень в черных одеждах, Херрик стоял и наблюдал. От неожиданности Когг вздрогнул и вскочил с трехногого табурета, опрокинув его в камин.

— Кто там? — грозно крикнул он, хватаясь за штаны и рубаху и пытаясь собрать остатки хладнокровия.

— Я пришел, потому что мне назвали ваше имя.

— И поэтому вам можно вот так врываться в комнату к человеку, когда он за трапезой?

Херрик улыбнулся.

— Я видел, как ваша трапеза уходила через переднюю дверь. Милая, но уж очень худая девица, господин Когг. Вы же господин Когг… не так ли?

— Да-да, сэр, но кто вы? — Когг успел натянуть кое-что из одежды и пытался взять ситуацию в свои руки.

— У меня для вас золото, господин Когг, и полагаю, взамен вы мне кое-что предоставите.

Когг выхватил табурет из огня.

— Смотря с кем я разговариваю.

— Меня зовут Херрик. Майлз Херрик.

Глаза Когга вспыхнули.

— Ах да, господин Херрик. Я ждал вас. — Все в одночасье прояснилось. Манеры Когга изменились: запахло хорошими деньгами. Как только он получил этот заказ, то сразу принялся размышлять, как бы выжать из этого апельсина побольше. — Спустимся ко мне в контору, с вашего позволения. Там сделки заключать удобней.

Когг протиснулся в узкий дверной проем, показывая дорогу посетителю, затем спустился вниз по лестничному пролету из тринадцати деревянных и угрожающе скрипящих ступенек в просторное, похожее на контору, помещение, которое занимало всю переднюю половину первого этажа огромного дома. Он открыл заднюю дверь, ведущую вглубь первого этажа, и проводил Херрика внутрь.

Задняя комната была завалена коробками и бочонками. Многочисленные сундуки и ящики покрывал слой пыли. С потолка и углов свисала паутина.

— Господин Херрик, гарантирую, здесь вы найдете все, что пожелаете.

Херрик быстро оглядел тускло освещенную комнату Он перевел взгляд на тяжело дышавшего, словно пес в летнюю жару, Когга.

— Знаете, господин Херрик, — продолжал Когг, — мальчишкой я копал глину. С восьми лет и пока мне не исполнилось двадцать, день за днем, стоя в глубокой и темной яме, я копал жирную бело-серую глину в графстве Нортгемптон. Благодаря этой изнурительной работе я стал сильным, как бык. Фермер обращался со мной хуже, чем со скотом. Но однажды я ушел от него и направился в Лондон. Там я начал работать на бойне, резал свиней. Но мне хотелось жизни получше, и я начал доставать кое-что людям, вроде мастера артели, которому нравилось жевать мавританский гашиш. В доках я покупал у моряков то, что мне было нужно, затем продавал товар, необычную еду и странные резные фигурки, ножи, отобранные у индейцев и мусульман, лекарства от малярии с края света, шлюх всех мастей, далеко не все они были христианки, диких тварей, из тех, что вы не увидите даже в зверинце Тауэра. Я могу достать вам горящие жидкости, способные сжечь целый дом, и духи, сладкий аромат которых смертелен. Господин Херрик, Когг достанет все, что ни пожелаете.

Голос Херрика был холоден.

— Вы знаете, что мне нужно, господин Когг. Вопрос в том, есть ли это у вас.

Утиной походкой Когг прошелся среди ящиков и бочек.

— О да, насколько я помню, у вас была весьма необычная просьба. Непростое это было задание. Длинноствольный пистолет с дулом длиной строго два фута восемь дюймов и со странным механизмом замка под названием «снепхендж». Это же голландское слово, сэр? У вас, кстати, легкий голландский акцент, если позволите. В курке, похоже, обычный кремень, странно, конечно, но если это то, что вам было нужно… Большинство клиентов просят пистолеты с колесцовым замком, сэр, украшенные золотым орнаментом, небольшие, как и вы заказывали, чтобы гордо носить за поясом… или прятать в рукаве.

— Пистолет у вас?

— У Когга не бывает промашек, сэр. Вы сказали, что хотите, чтобы ствол был нарезан, хорошо нарезан, а также запас отличного пороху, изготовленного из хорошего ивового угля, лучшего из того, что я смог найти во всей Англии. Плюс двадцать четыре пули, так искусно выточенные, что идеально входят в ствол. Это то, что вам было нужно, господин Херрик?

— Дайте взглянуть.

Когг поднял ладонь, похожую на луковицу с пятью отростками, словно личинки.

— Господин Херрик, этот пистолет мне сделали на заказ. Джентльмен из Германии по имени господин Опель, который теперь живет здесь, в Англии. Он сказал, что никогда прежде ему не удавалось изготовить такое замечательное оружие. Из него можно убить с расстояния в сто пятьдесят ярдов. Он еще не слышал о пистолете, из которого можно достать цель, расположенную дальше пятидесяти ярдов. Итак, господин Херрик, значит, этот пистолет предназначался для убийства? Оленя? Человека? По форме и не определишь, слишком странная, да к тому же так скудно украшен.

Херрик пронзил Когга взглядом. Он заговорил тише, но от этого его голос не стал мягче.

— Мне сказали, что вы не будете задавать вопросы.

Когг, словно защищаясь, поднял правую руку.

— Мои извинения, господин Херрик. Я не хотел вас обидеть. Вам решать, что делать с пистолетом. Он великолепен, сэр, и это главное. Подобные вещицы должны пользоваться спросом. Может, каким-нибудь джентльменам понадобится такое оружие для охоты? Задержитесь, господин Херрик, сэр, попробуйте испанского вина, посидим, поговорим, выпьем за смерть испанского короля.

Одним движением, изящным и быстрым, Херрик метнулся вперед и сжал рукой толстую шею Когга, сдавив дыхательное горло. Когг скорчился, но Херрик держал его железной хваткой. А потом, также внезапно, Херрик отпустил его.

— Не нужно мне твоего вина, и я не желаю болтать с тобой попусту. Принеси пистолет, за который была назначена цена.

Когг тяжело опустился на низкий ящик и попытался отдышаться, потирая рукой горло. На мгновение Коггу показалось, что ему конец, так сильно рука Херрика сжимала его горло. Джилберт Когг в юности обладал недюжинной силой, которой он отчасти мог похвастаться и теперь, но мощь этого человека была другого порядка. Здравый смысл подсказывал Коггу, что Херрик может запросто убить его и лучше всего отдать ему пистолет в обмен на оговоренную сумму, но уж очень ему не хотелось упускать возможность подзаработать. А в этой карточной игре с Херриком у Когга были все «короли», потому что пистолет он ему еще не отдал, и Херрику будет нелегко отыскать оружие в одиночку.

— Вы не напомните, господин Херрик, — произнес он хриплым голосом, — о какой сумме шла речь?

— Девять марок, Когг, вы это прекрасно знаете.

— Золотом?

— Золотом. Четыре суверена.

Когг понимал, что лучше бы ему остановиться и взять предлагаемые деньги. Он и так уже хорошо заработал, три марки ему, шесть Опелю, но не мог, потому что догадывался, что это оружие может стоить гораздо больше девяти марок. Пистолет был единственным в своем роде.

— Господин Херрик, это оружие обошлось мне гораздо дороже, чем я ожидал. Опель трудился не покладая рук, да так, как ни один оружейник до него еще не работал. Он использовал новейшие приемы, чтобы удовлетворить вашим требованиям. Мне пришлось заплатить ему более чем в два раза, по сравнению с той суммой, о которой мы договаривались.

При этих словах Херрик улыбнулся.

— Сколько, Когг? Сколько тебе нужно, чтобы ты заткнулся, а я покинул эту комнату и не продешевил?

Когг скривил рот и пожал плечами. Наконец он произнес:

— Скажем, тридцать марок, сэр.

— Это твоя последняя цена?

Когг потер своими толстыми ручонками.

— Самая последняя.

Ни слова не говоря, Херрик снял кошель с ремня и отсчитал тринадцать золотых суверенов и две кроны. Когг взял деньги. Золото сверкало на его белой ладони. Он посмотрел на Херрика.

— А теперь, прошу вашего прощения, сэр, мне необходимо уединение, чтобы принести вам ваш товар.

Херрик покачал головой.

— Неси сейчас же.

Когг замешкался, и Херрик схватил его и ударил головой о большую кадушку, затем, держа Когга за загривок и одновременно сжимая ему горло, он поднял к его лицу левую руку, сжатую в кулак.

— Где он?

Когг захрипел, словно пытался что-то сказать. Но слов, если таковые и были, Херрик так и не разобрал. Одним движением Херрик с хрустом вывернул запястье Когга, и раздался треск ломающейся кости. Когг взвыл.

Херрик приподнял голову Когга от кадушки и кулаком нанес ему удар прямо по вопящему рту, чтобы тот заткнулся. Кровь брызнула изо рта Когга и залила его нечесаную бороду. В левой руке Херрик сжимал кинжал, черную костяную рукоятку которого заливала кровь изо рта Когга. Кинжал был тонким и острым, словно игла. Херрик поднес его к правому глазу Когга, направив кончик на зрачок.

— Еще один звук, кроме тех слов, которые я хочу услышать, и я проткну вам глаз, господин Когг.

Теперь Когг знал точно, что умрет, но мысль о том, что ему проткнут глаз и он вытечет, была непереносима.

— Сейчас принесу, господин Херрик.

Херрик отпустил его. Кисть руки Когга безвольно болталась, у запястья под неестественным углом торчала сломанная кость. Словно бычок на бойне, он, спотыкаясь и падая, поспешил между коробок и кадушек.

Оружие было спрятано под половицами в глубине дома у двери, которая вела в небольшой внутренний двор, где кудахтали гуляющие там куры. Здоровой рукой с помощью небольшого ломика он поднял незакрепленные доски и вытащил сверток. Пистолет состоял из двух частей и был завернут в дерюгу — никакого уважения к искусству, с которым его сделали. Его пальцы дрожали, когда он поднимал пистолет. Он был тяжелым, и одной рукой его было трудно удержать. Когг повернулся. Херрик стоял перед ним с кинжалом в правой руке. Он убрал кинжал в ножны и осторожно взял пистолет у Когга. Дерюга была перевязана с двух концов грубым шнурком, который он быстро сдернул.

Пистолет был необычным. Одна часть представляла собой простую деревянную треугольную по форме ружейную ложу, короткая сторона которой была изогнута. На ложе были закреплены два плотницких крюка, чтобы пристегнуть к передней части оружия — дулу темного металла с замком «снепхендж». Херрик одним щелчком соединил две части, затем тщательно осмотрел пистолет, поворачивая его то так, то эдак, заглядывая в дуло, проверяя замок и крышку полки для пороха, взводя ударник и спуская его. Все работало исправно. Наконец он посмотрел на Когга.

— Где пули и порох.

Когг понял, что это его последний шанс.

— Я храню их отдельно, господин Херрик. Они там, в конторе, в старом шкафу для мелочей.

— Помни о своих глазах. Я запросто их выколю, а потом отрежу тебе твое мужское достоинство, и ты до самой смерти будешь ходить как девица, если сделаешь хоть одну ошибку.

Когга бросило в дрожь, у него оставалась еще одна попытка. Херрик разобрал пистолет, завернул его в дерюгу и пошел следом за Коггом в переднюю комнату. Там за прилавком находился высокий деревянный комод с дверцами, как у буфета, сверху, и маленькими ящичками внизу. Боль в сломанной левой кисти была непереносимой. Здоровой рукой Когг открыл одну из дверок, там на полках лежали свертки: черный порох в большом кожаном мешке и пули в мешке из джута. Достав пули и порох, он повернулся и швырнул их Херрику в лицо, затем бросился на него в последнем отчаянном усилии выжить, безнадежном, как у курицы, убегающей от ножа фермерши.

Старлинг Дей остановилась на полпути к Кау-лейн. Она понимала, что Когг возьмет ее на работу, так зачем ждать еще одну ночь, чтобы услышать это? Почему бы не заключить с ним сделку сегодня и немедленно приступить к работе? Ей очень нужны деньги на одежду и еду. Кроме того, если она не отдаст имевшиеся у нее долги до конца недели, ей не поздоровится. О Когге она узнала от своей кузины Элис, которая уже работала в его публичном доме при постоялом дворе «Бель-Саваж».

Сначала Элис не слишком обрадовалась, увидев Старлинг. Она была на несколько месяцев старше, и в детстве они часто играли вместе, плавали в реке летом и просеивали шлак в поисках угля, когда зима сковывала морозом землю. Быть может, она стыдилась своего нынешнего занятия? Но когда она узнала, что Старлинг решила заняться тем же, то подобрела.

— Что ты только в нем нашла, — сказала она, услышав рассказ Старлинг о дурном нраве своего мужа. — Из нашей деревни я бы ни за кого не пошла замуж. Уж лучше помру от сифилиса в Лондоне, чем превращусь в домохозяйку, которую поколачивает пьяный муж-угольщик из ревности к землепашцу из Стреллея.

Они выпили в «Бель-Саваже», и Элис рассказала, где найти Когга.

— Слушай и запоминай, как нужно себя с ним вести. Он — ужасно толстый, но не вздумай смеяться над ним и не отказывай ему. Ему нравятся парижские штучки, поэтому делай языком вот так. — Элис изогнула свой язык, демонстрируя, что нравится Коггу. — Его условия пятьдесят на пятьдесят, но тебе придется платить ему за еду и кров. Не лучшая сделка на этой стороне Чипсайда, зато он всегда назначает нам хорошую цену. А еще следит, чтобы мы не заразились сифилисом. Ты научишься, как распознать, болеют они или нет — и пусть валят куда подальше, если больны. Он достал нам мази на травах у аптекаря, и мы не болеем. Говорили, что вместо денег он дал за них глаза и язык повешенной женщины. Но запомни: если заразишься, отправишься в самые захудалые бордели, что в Саутуорке, или обратно в Стреллей.

Старлинг стояла на пороге конторы Когга и собиралась постучать в дверь, но услышала какой-то шум внутри и голоса. Кажется, у него еще один посетитель, но голос был мужской, а не женский. Она повернулся ручку — дверь была открыта, а замок был просто выломан из двери. Это явно дело рук нового гостя Когга; она точно помнила, что замок был на месте, когда уходила. Старлинг скользнула в переднюю комнату. Услышав шаги наверху у лестницы, она спряталась, пригнувшись за прилавком и коробками.

Это был высокий гладко выбритый мужчина в темной одежде. Она ощутила холодок беспокойства и уже пожалела, что вошла. Старлинг увидела, как он проследовал за Коггом в заднюю комнату, затем услышала глухой стук и вопль Когга, и в страхе вжалась в свое укрытие.

Уж слишком хорошо она знала, что такое насилие: им была пропитана спальня в ее бывшем доме. Когда ее муж Эдвард с черными от угольной пыли руками и лицом возвращался из шахты, он съедал все, что ей удавалось собрать или вырастить, пил крепкий эль, а потом избивал ее. Каждую ночь целый год. Он привязывал ее ремнем к кровати и бил сломанными вилами, после чего овладевал ею, как зверь, — казалось, только ее боль могла доставить ему удовольствие. Когда занималась заря и он отправлялся в шахту, опускаясь во тьму с маленьким сальным фонарем и киркой для добычи угля, она молилась о том, чтобы стены шахты обрушились и погребли его. Но этого так и не произошло. Тогда она утратила веру в Бога и отправилась в Лондон.

Сжавшись под прилавком, Старлинг слушала биение своего сердца. Вдруг тот человек в темной одежде тоже слышит? Она видела, как они вернулись в переднюю комнату. Левая рука Когга безжизненно висела, кисть была сломана, кость проткнула кожу и текла кровь. Ей не было его жалко. Ей вообще не было жалко мужчин. Посетитель Когга держал что-то, какой-то инструмент, который она прежде никогда не видела.

Когг достал что-то из шкафа за прилавком и швырнул это в лицо мужчине. Но его противник легко увернулся, а когда Когг бросился на него, человек в темной одежде отступил в сторону и толкнул Когга, так, что тот упал лицом вниз. Человек сел на него, обхватив ногами его огромную тушу, и поднял голову Когга за всклокоченные волосы. Затем тонким кинжалом с черной рукояткой он дважды ударил ему в лицо, вогнав лезвие по очереди в оба глаза по самую рукоятку. Когг не кричал, он хрипел, клокотал и бился в агонии, словно животное, внезапно попавшее в ловушку.

Человек в темной одежде встал и оставил Когга умирать. Он вытер кровь с лезвия и вложил кинжал в ножны, после чего положил несколько золотых монет в свой кожаный кошелек. Затем он поднял свертки, которые Когг швырнул в него, забросил мешок со странным инструментом за плечо и тихо ушел.

Старлинг просидела в своем укрытии за прилавком еще пять минут. Ноги Когга продолжали дергаться, но она знала, что он мертв. Наконец она вышла из своего укрытия и подошла к Коггу. Теперь ей от него не было никакого проку. Она плюнула в него. Потом еще раз. Ее вдруг осенило, что где-то в доме должна быть спрятана куча золота. Когг был богатым человеком.

 

Глава 10

Дрейк, словно безумный, метался по отделанной деревянными панелями приемной Гринвичского дворца. Болтфут уже много раз видел его таким, стремительно меряющим шагами ют, когда долго не было ветра.

Дрейк был невысоким коренастым мужчиной сорока шести лет от роду. Его небольшая острая бородка, как и прежде, была светло-золотистой, правда теперь в ней стали заметны вкрапления седины. Его рыжеватые, также с небольшой сединой вьющиеся волосы были зачесаны назад, обнажая широкий и высокий лоб. Глаза Дрейка сохранили ярко-синий оттенок юности. На нем была одежда для королевских приемов: ярко-зеленая бархатная накидка поверх зеленого с серебряной отделкой камзола — все сшито за весьма солидную сумму у Гастона де Вольпере на Канделвик-стрит, — а еще умопомрачительный гофрированный воротник размером с сервировочное блюдо. Его синие глаза, в другое время искрившиеся весельем, теперь пылали гневом, словно темная синева штормового моря, в котором он чувствовал себя как дома.

Он был зол, очень зол, и те двое, что находились с ним в этой маленькой приемной, ничем не могли его утешить. Его юная жена, Элизабет Сайденхэм, устала успокаивать его и сидела на подушках с книгой стихов, стараясь отгородиться от потока гнева, источаемого ее супругом. Постоянный спутник Дрейка Диего, невольник, освобожденный Дрейком в Испанской Индии и сопровождавший его во всех морских путешествиях по миру, стоял у окна, праздно наблюдая, как барк медленно двигается вниз по течению к устью реки. Он так часто становился свидетелем подобных приступов гнева, что они уже давно его не пугали. Дрейк взглянул на вновь прибывших — Шекспира, Стенли и Болтфута — и замер, уставившись на них.

— Богом клянусь, Стенли, все очень печально. Она не примет меня. Были времена, когда меня допускали к ней по восемь раз на дню. И вот, когда королева так нам нужна, она пребывает в обществе трусливых камеристок, вроде Девисона и Бёрли. Попомните мое слово, если она будет продолжать в том же духе, это государство окажется испанской колонией еще до конца лета.

Капитан Стенли быстро поклонился, затем выпрямился во весь свой рост.

— Сэр Френсис, — произнес он, — разрешите представить вам господина Джона Шекспира, помощника господина секретаря Уолсингема.

Мрачная тень моментально исчезла с лица Дрейка.

— Ах да, господин Шекспир, я ждал вас.

— Большая честь познакомиться с вами, сэр Френсис.

— Взаимно, взаимно. Хороший человек, Уолсингем. Англия бы без него пропала. Я люблю его как брата. Итак, чем он обеспокоен?

Сцена, открывшаяся перед взором Шекспира, завораживала. Великий моряк-герой, пребывающий в ярости из-за отказа королевы принять его, его жена, погруженная в чтение стихов, да так, что едва взглянула на вновь прибывших, и изысканно одетый как английский джентльмен темнокожий человек, делающий вид, что происходящее его совершенно не интересует. Что между ними может быть общего?

Заметив направление взгляда Шекспира, Дрейк заговорил первым:

— Прошу прощения, господин Шекспир, я не представил вам свою супругу Элизабет.

Утонченное, в форме сердечка, личико Элизабет озарилось простодушной улыбкой, искрами отразившейся в сапфирах, рубинах и жемчугах, украшавших ее шею и пальцы. Шекспир поклонился, а она протянула свою нежную белую руку для поцелуя. Тем временем Дрейк быстро продолжил:

— А также своего лучшего друга Диего, который, похоже, ненавидит испанцев даже сильней, чем я.

Болтфут Купер держался позади, за Шекспиром и Стенли, но Диего заметил его и шагнул вперед, чтобы пожать ему руку.

— Рад тебя видеть, Болтфут, — хлопнул он его по плечу.

— Я тоже рад тебя видеть, Диего.

— Я спас Диего от испанцев в Номбре-де-Диос, — продолжал Дрейк, обращаясь к Шекспиру и Стенли, однако игнорируя Болтфута. — Испанцы, видно, решили, что, повесив кого-нибудь, они ублажат своих святых. Диего должен был стать очередной жертвой ради забавы. К счастью, шея у него оказалась сильная, потому что мы перерезали веревку, когда он уже отплясывал «джигу висельника». С тех пор он мой верный товарищ. Диего оказался способным к языкам и не раз помогал мне разговаривать с пленниками, когда мы брали корабль на абордаж или захватывали город. Сколько языков ты знаешь, Диего?

— Четыре.

— Четыре! Английский, испанский, португальский…

— И мандинго, мой родной язык.

— Ну-ка, расскажи мне еще раз, Диего, что бы ты сделал с королем Испании?

Диего рассмеялся так, словно он уже слышал эту просьбу тысячу раз.

— Заковал бы его в цепи, выжег на нем клеймо, бросил его и еще две сотни испанцев в вонючий трюм каракки и пустил бы в долгое плавание по западным морям, затем отправил бы его лет на десять на работу на карибские плантации, а потом вздернул бы его.

Дрейк захлопал в ладоши.

— И пусть вечно горит в аду, подобно тому, как горели его пленные. — Наконец Дрейк обратил внимание на Болтфута. Они оба были невысокого роста, коренастые и стояли друг против друга, глаза в глаза. — А ты, Купер, что, ради всего святого, тут делаешь? Почему ты не гнешь доски и обручи для бочек и не вытачиваешь затычки?

— Я его нанял, — произнес Шекспир.

Дрейк обнял Болтфута за плечи. Болтфут стоял угрюмый и недвижимый, словно в объятиях тропической змеи.

— Знаю, знаю. Он работает на вас и господина секретаря. Твоя песенка спета, Купер. Мастери бочки, за этим тебя Господь и послал на землю, а не за тем, чтобы расхаживать по Лондону с ружьем и абордажной саблей, словно пират, которому не дают выйти в море.

— А вы — обычный вор, господин Дрейк.

Дрейк снял руку с плеча Болтфута и толкнул его в грудь.

— Я убивал и за меньшее, Купер!

Болтфут стоял на своем.

— Вы не единственный, кто обогнул мир, господин Дрейк. Я был с вами в том плавании и чуть не погиб от корабельной лихорадки, голода и кровавого поноса. И где же моя доля?

— У тебя же было золото.

— Его хватило лишь на то, чтобы не умереть с голоду. Вы платите нам крохи, ибо это вас весьма устраивает и заставляет нас клянчить то, что принадлежит нам по праву. Где богатства, которые вы нам обещали?

— Я не желаю это выслушивать, господин Шекспир, прошу вас, уберите от меня вашего человека.

Болтфута оказалось не так уж и легко заставить молчать. Шекспир не мог припомнить случая, когда Болтфут произносил более дюжины слов подряд, а сейчас его было не остановить.

— Помните то золото, что мы с Уиллом Легджом нашли в сундуке каюты хозяина на «Капитане» и отдали вам? Шесть с половиной фунтов золота, разве вы их не видели? Нам полагалась часть в двадцать девять унций, отмеченная нашими именами. Вы поклялись, что отдадите ее нам, когда мы достигнем берегов Англии. И где же теперь это золото, господин Дрейк? Ибо мы с Уиллом его так и не увидели.

Дрейк кипел от гнева.

— Господи! Да ты, Болтфут Купер, наиподлейший жулик, какого свет не видел. Говорю же тебе, ты и все мои люди получили свою долю и даже больше. Разве я не вписал ваши имена в историю?

Шекспир решил, что пора вмешаться.

— Сэр Френсис, могу ли я поговорить с вами наедине…

— Я проткну тебя, Купер, подлец!

— Сэр Френсис?

Разразившись бранной тирадой, Дрейк обратился к Шекспиру.

— Избавьте меня от общества этого отвратительного, лживого, вероломного, хромого мерзавца. Господин Шекспир, господин Стенли, давайте прервемся и выпьем вина. Диего, останься с Купером. — Он быстро кивнул своей супруге. — Миледи…

Дрейк широким шагом направился в смежную комнату, легкая хромота раненной во время нападения на испанский обоз мулов у Номбре-де-Диос ноги была заметна и спустя четырнадцать лет. Они сели, и Дрейк ударил кулаком по столу.

— Королева не хочет меня выслушать. Она делает вид, что презирает меня за то, что в прошлом году я мало привез ей жемчуга, золота и изумрудов с испанского материка, но она знает, что королю Испании здорово досталось от меня. И если она даст мне флот из так необходимых мне укомплектованных военных кораблей, я отправлюсь в плавание, потоплю его и положу конец его кампании против Англии.

— Сэр Френсис…

— Знаю, знаю, господин Шекспир, вы хотели мне что-то сказать. Но выслушайте сперва меня. Я единственный, кто сможет спасти королеву и королевство от грязного антихристового Рима и его испанской шавки.

— Именно по этой причине я здесь, сэр Френсис.

Шекспир, впрочем, как и все, хорошо знал, что Дрейк любит прихвастнуть. Об этой его слабости было известно как в Англии, так и в Европе, и те, кто не боялся и не восхищался им, позволяли себе насмешки в его адрес. Однако ему было чем хвастаться. Трофей, захваченный во время его трехлетнего кругосветного путешествия, весил пятьсот тысяч фунтов. Несмотря на то что большая его часть отошла королеве, сам Дрейк после того похода превратился в одного из богатейших людей в королевстве. Он заслужил это благодаря своему военному искусству и мужеству, а также вниманию к деталям. Он всегда смело шел на бой, однако способность Дрейка сострадать смягчала его воинственность.

— Тогда скажите мне, зачем вы здесь? Мне говорили, что моей жизни что-то угрожает.

— И эту угрозу господин секретарь считает очень серьезной, адмирал, если верить шифрованному посланию из переписки между Мендозой и королем Испании.

Дрейк рассмеялся, он хохотал долго и оглушительно.

— Король Испании собирается убить меня? Да я пригвозжу его уши к его никчемному алтарю в Эскориале прежде, чем он убьет меня, господин Шекспир.

— Мы полагаем, что Мендоза нашел опытного наемного убийцу, которому хорошо заплатили за эту работу, и награда за вашу голову сильно выросла.

— Так, так, ну и сколько они теперь предлагают? Кажется, последний раз сумма равнялась двадцати тысячам дукатов.

— Семьдесят тысяч.

Дрейк хлопнул в ладоши, словно рыбак, который только что вытащил щуку весом в двадцать фунтов.

— Прежде чем я окажусь в могиле, господин Шекспир, они успеют предложить раз в десять больше. Что скажете, капитан Стенли?

— Согласен, сэр Френсис. Но, может, разумнее выслушать господина Шекспира? Всем известно, что на море вы неуязвимы, но сейчас вы на берегу, а это небезопасно.

— В самом деле, сэр. Я что, выгляжу напуганным? Или Джон Даути снова разгуливает с деревянным мечом, думая, что я от страха залезу к мамочке под юбку?

Шекспир понимал, что будет нелегко, и самое главное — ему придется придумать что-то, чтобы потешить тщеславие Дрейка.

— Нет, сэр Френсис, вы совершенно не выглядите напуганным. На этом и хотят сыграть Мендоза и его наемник. Вы слишком заметная фигура в Дептфорде, Грейвсенде, при дворе, и такая заманчивая цель… осмелюсь сказать, легкая цель для убийцы. Я понимаю, что вы не боитесь за свою жизнь и никогда не боялись, но нас всех тревожит безопасность Ее величества и будущее Англии. Если вы падете от испанской пули, стрелы или меча, нам всем придет конец.

Дрейк встал и снова принялся ходить по комнате. Его лицо покраснело, почти пылало. Некоторое время он молчал, затем резко повернулся к Шекспиру и Стенли, сидевшим с противоположной стороны стола.

— Итак, что предлагает мой друг господин секретарь?

Шекспир вздохнул.

— Он хочет, чтобы я вас защитил.

— А что вы собираетесь предпринять?

— Сначала хочу попросить вас сократить ваши перемещения. Меньше показывайтесь на людях, всегда находитесь в окружении преданных вам офицеров. Поднимаясь на борт, чтобы проверить, как законопатили днище и снабдили судно провизией, проводите на палубе как можно меньше времени. При дворе избегайте людных мест. На верфях или свечных складах будьте начеку и не задерживайтесь подолгу на одном месте. Не испытывайте судьбу, адмирал. Ваше одеяние, — он кивком указал на искрящийся бархатный наряд Дрейка, — слишком заметное.

Дрейк удивленно нахмурил бровь.

— Вы что же, полагаете, что я расхаживаю в подобных накидках и камзолах за пределами королевского двора? Я моряк, господин Шекспир, и ношу одежду моряка. Как же вы защитите меня, если Господь желает иначе?

Теперь нужно было сделать самое трудное. Шекспир глубоко вздохнул.

— Сэр Френсис, я бы назначил господина Болтфута Купера вашим личным охранником.

Дрейк разразился смехом.

— Купера! Моим личным охранником!

— Он великолепно владеет каливером и саблей, сэр Френсис. Он знает вас…

— Ни за что. Богом клянусь, ни за что.

Шекспир решил использовать последнее средство.

— Это требование вашего друга, господина секретаря Уолсингема. Он понимает ваше нежелание и ваши непростые отношения с Купером, вызванные — я в этом уверен — жадностью господина Купера, но он молит об этом снисхождении.

Дрейк снова принялся ходить из угла в угол. Правой рукой он схватил было рукоятку меча, но не вытащил его из ножен.

— Болтфут Купер защитит мою жизнь? Я бывал в бурях и встречался с диковинными морскими чудовищами, был один на один с Богом в океанской пустыне, но никогда не слышал о подобном. Что скажете, Стенли?

— Он — мужественный человек, сэр.

— Да, в этом вы правы. Он — мужественный человек. Он всегда был прекрасным воином, когда нужно было сражаться против испанцев. Он никогда не колебался, когда становилось горячо.

— Я ручаюсь, он действительно отличный воин, сэр Френсис. Могу поклясться перед Богом, он преданный, честный и сильный человек.

— Что ж, тогда покончим с этим, можете приставить ко мне этого прохвоста. Я напомню ему, что значит быть солдатом Дрейка. Но он будет у меня в подчинении, господин Шекспир.

— Понимаю.

В глазах Дрейка зажегся огонек.

— Я отправлю его делать бочки для флота. Это весьма полезное занятие. Вода, эль и соленая свинина в бочках дают возможность выжить в море.

Шекспир был вынужден вмешаться.

— Простите меня, сэр Френсис, но только не в этом случае. Ваша собственная жизнь сохранит жизнь вашим людям в море.

Дрейк сердито посмотрел на Шекспира, подумал мгновение, затем сменил тему.

— А скажите мне, как там Джон Даути? Его повесили?

— Боюсь, что я не знаю, адмирал. Последнее, что я слышал, его перевели в «Маршалси», но прошло уже четыре или пять лет с той поры. Скорее всего, по воле Господа, он умер от чумы… но я намерен это выяснить.

 

Глава 11

Старлинг Дей была едва жива от страха и волнения. Что же делать со всеми этими богатствами? Где спрятать? И как быть с телом?

Она опустилась на сундук и уставилась на труп Джилберта Когга. В руках Старлинг держала золотой слиток, который, хоть никогда прежде она и не видела, как выглядят золотые слитки, наверняка стоил такую кучу денег, что и представить было трудно. Наверху, в маленьком шкафчике рядом с очагом, в ящике за едва заметной дверцей хранилось еще золото, много золота, а также серебро и украшения с драгоценными камнями. Гораздо больше того, на что она сначала рассчитывала.

Старлинг сжимала пальцами слиток, пытаясь сосредоточиться. Если она не спрячет тело, его быстро найдут. А еще ей нужно быстро вынести отсюда эти сокровища. Однако их очень много, и они слишком тяжелые. Голова шла кругом. На что она потратит такое богатство? На дорогую одежду, огромный дом, хорошее вино и еду. Но как ей купить все это так, чтобы об ее неожиданном богатстве никто не узнал? Больше всего Старлинг хотелось вернуться домой в Стреллей и покрасоваться перед ее жестоким мужем и его ведьмой-матерью: пусть посмотрят, какой она стала! Но это было невозможно.

Элис. Элис придется стать ее сообщницей. Одной ей не справиться. Как бы то ни было, сокровищ с лихвой хватит на двоих. Старлинг снова взглянула на тело. Когг был размером с двухмесячного телка и раза в три тяжелее ее самой. В одиночку она его даже с места не сдвинет. Быть может, вдвоем с Элис они перетащат его. А пока нужно чем-то прикрыть труп. Она знала, что у Когга много посетителей и в любой момент его могут обнаружить.

Тело лежало слишком близко к входной двери. Старлинг заперла дверь на засов. Два раза в дверь стучались, но посетители ушли, не дождавшись ответа. Сколько еще пройдет времени, прежде чем кто-то сломает дверь? К тому же она боялась, что тело могут заметить через окно.

Старлинг поднялась наверх и взяла покрывала с кровати, где немногим ранее ее чуть не раздавил Когг. Там же она нашла мешок для хранения ковра, в него она положила золотой слиток, который держала в руках, затем еще один. Потом, хорошенько спрятав остальное, с мешком и покрывалами она спустилась вниз. Старлинг накрыла Когга и передвинула стол так, чтобы из окна его огромная туша была не слишком заметна.

Она подождала немного, дрожа всем телом и прислушиваясь к шагам. Наконец Старлинг отодвинула засов и распахнула дверь. Сердце тяжело ухало в груди. Она посмотрела направо, налево, затем захлопнула дверь и, прижав к груди тяжелый мешок, быстро пошла вниз по Кау-лейн, сгибаясь под порывами холодного ветра.

До «Бель-Саважа», расположенного по соседству с окруженной рвом и западной стеной Лондона тюрьмой «Флит», было всего минут десять ходьбы по грязи и мокрому снегу. Эта была одна из знаменитейших лондонских таверн, где собиралась изрядная толпа из адвокатов, купцов, торговцев с рынка, шлюх и тех, кто просто хотел как следует напиться. Там всегда было весело, публику без устали развлекали менестрели и разыгрывавшие сценки актеры. Неудивительно, что заведение в здании по соседству процветало, ибо это был публичный дом.

Внизу, в вестибюле, клиенты — многие из которых попадали сюда прямиком из «Бель-Саважа», перебрав эля или бренди и посему утратив здравый смысл и позабыв дорогу домой к женам, — могли рассмотреть товар. Наверху в каждой из дюжины комнат с кроватью и камином располагалось по паре девиц, ублажавших клиентов по очереди.

Элис только что обслужила одного из своих постоянных клиентов, лысеющего, подслеповатого, старого и очень медлительного слугу из принадлежащего графу Лестеру огромного особняка на Стрэнде. Клиент был еще в дверях, а Старлинг уже влетела в комнату Элис и захлопнула за собой дверь. Она бросила мешок с золотыми слитками на дальний конец кровати, на случай, если зайдет кто-нибудь посторонний, затем сжала кулаки и исторгла вопль радости:

— Элис, я расскажу тебе такое! Только придется поторопиться.

Элис умылась и принялась одеваться.

— Вот ублюдок! Я потратила на него два часа, а он заплатил за один. Совсем плохой становится. — Она натянула сорочку. Формы Элис были более округлыми, чем у Старлинг, кожа более чистая и сияющая, а волосы светлее. Когг следил за тем, чтобы ее кормили мясом с рынка Смит-Филда и вволю поили элем.

— Элис, забудь о нем. Выслушай меня.

— Что, сестричка, выиграла на петушиных боях?

— Еще лучше, Элис, это — несметные богатства. — Она обняла кузину. — Посмотри, что в мешке, только быстро. Я покараулю у двери.

Элис подошла к кровати и развязала мешок. Взглянув на золотые слитки, она сначала не поняла, что это. Затем сунула руку в мешок и вытащила один слиток.

— Спрячь его, Элис. Сюда могут войти.

— Старлинг, где ты это взяла?

— У Когга, только теперь он — покойник.

— Когг? Умер?

Старлинг энергично закивала головой.

— Умер, Элис, убит… — Она увидела ужас в глазах Элис. — Нет, нет, нет — это не я! — И она торопливо рассказала о событиях в доме на Кау-лейн. Полуодетая Элис в оцепенении слушала ее рассказ.

— Мне без тебя не справиться, — сказала Старлинг. — Надо спрятать тело Когга и перенести золото в безопасное место. Ты получишь половину.

— Это опасно, Старлинг. Из-за тебя нас вздернут в Тайберне.

— Это наш единственный шанс, Элис. Ты должна помочь мне.

Поднявшись по ступенькам причала, Джон Шекспир зашагал по Лондонскому мосту к Ситинг-лейн. Джону было тревожно, он то и дело оглядывался, уверенный, что за ним следят. Однако он не заметил ничего подозрительного ни в бурлящей уличной толчее из торговцев, служащих и подмастерьев, ни среди запряженных волами медленно ползущих повозок с грузом товаров из Кента.

Болтфут, пребывая в некотором замешательстве, остался с Дрейком в Гринвиче. Шекспиру тоже было не по себе от мысли, что Болтфуту предстоит нелегкая задача — сутки напролет находиться рядом со своим бывшим капитаном.

Покидая дворец, Шекспир заметил, что толпа на королевской пристани пришла в необычайное волнение. Среди придворных, собиравшихся взойти на борт королевской барки, он увидел Роберта Била. Бил служил в Тайном совете и приходился хоть и некровным, но родственником Уолсингему. Шекспир его хорошо знал.

Он махнул Билу рукой в знак приветствия.

— Какие новости, Роберт?

Затем Шекспир заметил, что Бил выглядит бледным, усталым и растерянным.

— И хорошие и плохие, Джон. Я бы рассказал подробней, но не могу.

— Она подписала?

— Не могу сказать ничего более. — С этими словами Бил шагнул на борт барки и исчез в толпе.

Сердце Шекспира глухо стучало. Похоже, королева все-таки подписала смертный приговор Марии Стюарт. Но Елизавета меняла свое решение по десять раз на дню. Если она подписала, то исполнить приговор нужно было очень быстро, пока королева снова не передумает. Что, если голова Марии падет? Ответ католического мира будет незамедлительным и кровавым. Эта отрезвляющая мысль занимала его весь долгий обратный путь вверх по реке. Лодочники гребли играя мускулами, а Шекспир откинулся под балдахином на подушки, укутался в одеяло и закрыл глаза. Он вспомнил о своем отце и его отказе посещать англиканскую церковь, и его снова охватила тревога. Действительно ли так велико влияние Топклиффа в Мидлендсе?

У дверей дома Шекспира поджидала встревоженная Джейн.

— Хозяин, пока я была на рынке, здесь кое-кто побывал.

— Мне оставили сообщение?

— Нет, хозяин. Боюсь, нас ограбили.

И тут Шекспир заметил, что замок двери сломан. Он вошел в прихожую. На первый взгляд все было на своих местах.

— У вас наверху, хозяин. Они рылись в ваших бумагах и книгах.

Шекспир поднялся к себе в комнату, где он обычно работал. Его бумаги были разбросаны по полу; шкафы и столы перевернуты. Обшивка стен тоже пострадала, а доски пола были выломаны, словно и под ними что-то искали. Топклифф. В гневе Шекспир ударил кулаком по стене.

Он повернулся и увидел Джейн.

— Прости. Принеси мне стакан вина, хорошо? — Джейн продолжала стоять в дверях с застывшим выражением ужаса и растерянности на лице. — И себе налей, если хочешь. — Ему нравилась Джейн, нравилась ее открытость, щедрые округлости ее фигуры, ее круглое, словно луна, лицо в обрамлении золотистых волос, которые постоянно выбивались из-под батистового чепца, то, как она держалась. Она приехала в Лондон из графства Эссекс, выросла в семье, где было двенадцать детей, все девочки, а Джейн — самая старшая. Она работала у Шекспира уже два года. С ней было легко ужиться, но он понимал, что у него в доме ей не самое подходящее место: Джейн давно пора замуж, а здесь ей мужа не найти. Ну разве что ей приглянется Болтфут, хотя скорее у людей вырастут крылья, чем это произойдет. Она привыкла к большому и шумному крестьянскому хозяйству, а здесь была тихая, созерцательная атмосфера и всего три жильца.

Когда-то Шекспир думал, что Джейн тешит надежду, что однажды будет принадлежать ему. Да, Джону нравилось смотреть на нее. Почему нет? Он же мужчина! Но брак основывается на большем, чем просто вожделение. Она ему надоест, и они начнут ссориться.

Джон принялся подбирать бумаги. Он подумал, уж не обнаруженный ли возле тела Бланш Говард листок искал Топклифф. Он, вероятно, решил, что один экземпляр Шекспир где-то спрятал.

Когда, наведя порядок в бумагах и расставив мебель (утром должен был прийти плотник, чтобы починить обшивку стен и пол), Шекспир сидел и потягивал вино, появился Гарри Слайд. Его одежда была растрепана и испачкана, да и проскользнул он в комнату тихо, без своих обычных фанфар.

— Все в порядке, Гарри?

— Я бы так не сказал, господин Шекспир. Так плохо мне еще не было.

— Ты болен? Садись к огню и выпей немного теплого гипокраса. — Пока Слайд, дрожа, устраивался у огня, Шекспир заметил кровоподтеки и синяки на его лице. Казалось, Гарри попался под горячую руку тяжеловесу на Варфоломеевской ярмарке. Нос расцарапан, под глазом черный синяк, его светлые волосы, обычно ухоженные и зачесанные назад, всклокочены, а аккуратная борода порыжела от запекшейся крови. — Гарри, ради всего святого, что произошло?

— На меня напали, господин Шекспир. Забрали кошелек. Он подошел сзади. Не успел я вытащить меч из ножен, как он повалил меня на лед и начал бить по лицу Взгляните на одежду. — Слайд стянул накидку, которая осталась относительно невредимой, но его прекрасный желтый камзол был порван и перепачкан грязью.

Шекспир позвал Джейн и попросил принести теплой воды и полотенца, чтобы промыть раны.

— Где ты был, Гарри?

— В Холборне. Я зашел в несколько харчевен и таверн, чтобы собрать слухи. Как глупо я попался!

Пришла Джейн и принялась промывать раны на лице Слайда. Шекспир налил ему большой бокал вина со специями.

— По крайней мере, я узнал, где найти Валстана Глиба, — сказал Слайд. — Похоже, на Флит-лейн у него стоит печатный пресс. Мне сказали, что бывает он там нечасто — у лисы много нор, — но, возможно, он появится там завтра рано утром.

— Болит сильно?

Слайд отпил вина.

— Голова гудит так, словно меня обухом по голове огрели, но жить буду.

— Ты уж, пожалуйста, живи. Переночуй здесь. Джейн постелет тебе наверху.

— Хорошо, господин Шекспир. Но мне нужно рассказать вам еще кое-что.

— Я слушаю.

— Может, это пустяк, но два дня тому назад в «Маршалси» состоялся странный обед. К двум священникам пришли четверо посетителей. Вместе они преломили хлеб и пили вино, а один из священников отслужил мессу.

Шекспир уже слышал о подобных вещах, это случалось и раньше. Режим в тюрьмах «Маршалси» и «Клинк» был довольно свободным для сидящих в них католических священников. Его это не особенно заботило.

— Ты узнал, кто были эти люди?

Слайд улыбнулся, и тут же пожалел об этом: улыбка оказалась слишком болезненной.

— Ну, — начал он, — имена священников не так важны. Это Пигготт и Пламмер. Пиггот — жалкое создание, по которому виселица плачет, а Пламмер — мой информатор. Он давно отошел от католической церкви, и ему платят за то, чтобы он оставался в тюрьме. Католики оплачивают ему еду, а я — информацию.

— А остальные?

— Три благородные дамы, все из известных католических семей — леди Френсис Браун, молодая девица по имени Энн Беллами и леди Танахилл.

Шекспир удивился.

— Леди Танахилл? Она сильно рискует, ведь ее муж в Тауэре. А эта девица, Беллами, уже потеряла двух братьев — их повесили за связь с заговорщиками из Бабингтона.

Слайд кивнул.

— Но был еще и шестой, последний член этой компании, который заинтересовал меня больше всего. Его зовут Коттон, и он — священник-иезуит.

Шекспир нахмурился.

— Еще один иезуит?

— Да, господин Шекспир. Еще один. Сомнений быть не может, если верить Пламмеру.

Как, размышлял Шекспир, этого иезуита могли не заметить люди Уолсингема? Его шпионы в Риме и других английских колледжах знали имена и перемещения всех английских иезуитов, во всяком случае, так все думали. Уолсингем получил информацию о том, что Саутвелл и Гарнет на пути в Англию, еще до того, как они подняли парус во Франции. Это была зловещая новость, ибо означало, что по Англии свободно разгуливают уже три иезуита. Уолсингема такое известие не порадует. Да и королеву тоже. Ей не понравится, что по ее королевству шастают священники-иезуиты.

— Конечно, есть и другая вероятность, — произнес Слайд уголком разбитых губ. — Мне кажется, что Коттон — не настоящее имя этого священника. Возможно, он тот, кого мы ищем. Роберт Саутвелл.

— Как он выглядел?

— Мне сказали, что он был хорошо одет. Золотистые волосы, живые серые глаза, держался уверенно. Ходят слухи, что Саутвелл — красавец. Один священник говорил мне, что в Дауэй все называли Саутвелла «Прекрасный английский юноша».

— Что ж, Гарри, нужно узнать о нем все.

Слайд, морщась от боли, встал и потер шею.

— Еще кое-что, господин Шекспир.

— Да?

— Человек, который избил меня, уходя, сказал мне кое-что на прощанье.

— Что именно?

— Трудно было разобрать. В ушах звенело, но, кажется, он произнес следующее: «Это еще не конец, Слайд». Откуда ему известно мое имя, если он всего лишь воришка?

 

Глава 12

На рассвете Шекспир и Слайд сели на лошадей, пересекли Лондон и через Нью-Гейт выехали за пределы городской стены. Они держали путь на Флит-лейн, где надеялись застать Валстана Глиба врасплох.

— Там, — наконец произнес Слайд. — Вот это место. — Падал снег, копыта лошадей бесшумно ступали по заснеженной пустынной дороге. Они остановились, и Шекспир проворно спрыгнул со своей серой кобылы. Он передал поводья Слайду, у которого все болело после вчерашнего нападения, но он настоял на том, чтобы сопровождать Шекспира.

— Останься здесь с лошадьми. Я пойду один.

— Зовите, если понадоблюсь.

— Хорошо.

Это был высокий дом с деревянными перекрытиями и с огромным нависающим вторым этажом, заслонявшим почти весь свет от занимающейся зари. Замка не было, поэтому Шекспир сразу вошел в дом. В прихожей было пусто. Он прошел в другую комнату, побольше, где обнаружил печатный пресс в окружении коробок с литерами. Стоявший у стены пресс высотой в человеческий рост был довольно хрупкой конструкцией. Шекспир прекрасно знал, как он работает; свинцовые литеры буква за буквой вставлялись вместе с гравюрами на дереве в печатные формы на специальной стойке, похожей на двухстороннюю подставку в форме буквы «А». Затем заключкой — специальными клиньями — формы стягиваются и покрываются чернилами, после чего вставляются в дно пресса, где на форму кладется бумага. В процессе печати пресс прижимали к листку бумаги. Рядом лежала стопка газетных листков. Это были отпечатанные экземпляры «Лондонского вестника», чернила уже высохли, и оставалось только распространить газету. Шекспир взглянул на листки и едва сдержал смех.

«В Темзе обнаружено невероятное морское чудовище» — гласил первый заголовок. Под ним было следующее: «Предсказатели считают чудище знамением дьявола».

Очевидно, Валстан Глиб прекрасно знал читательские вкусы своих клиентов, но упустил то, что Шекспиру показалось самой яркой новостью дня: Мария, королева Шотландии, скоро останется без головы.

Шекспир поднялся по ступенькам. На втором этаже из-за двери раздавался храп нескольких человек. Он отодвинул щеколду и вошел. В комнате стояла огромная кровать под балдахином, в которой, как ему показалось, лежала монолитная груда из человеческих тел. Пройдя в комнату, окна которой были закрыты ставнями, он увидел, что в кровати находилось трое: две женщины и один мужчина. Мужчина спал посередине и громче всех храпел, хотя его подружки от него не отставали. Шекспир наклонился и, протянув руку над лежащей на спине одной из женщин, дородной проституткой с широко открытым ртом и обрамлявшими ее лицо темными волосами, потряс мужчину за плечо.

Он приоткрыл глаза.

— Чего надо?

— Вставай. По королевскому делу.

— Какому делу?

— Королевы Елизаветы, и если не хочешь провести день у позорного столба, советую пошевеливаться. Сию же секунду!

Мужчина резко сел и осмотрелся.

— Что все это значит?

— Меня зовут Джон Шекспир, я здесь по королевскому делу. Вставай, Глиб.

Мужчина зевнул и почесал в затылке.

— Вам нужен другой. Меня зовут Фелбригг.

Шекспир наклонился, схватил мужчину за взъерошенный чуб и запрокинул ему голову. На лбу красовалась большая буква «Л».

— «Л» — означает «Лжец», Глиб. Тебя заклеймили за то, что ты присваивал плоды труда других. — Шекспир отпустил его.

Глиб пожал плечами и осклабился, словно ученик, которого застукали за тем, как он списывает у товарища.

— Ладно, дайте мне одеться.

Две женщины начали просыпаться.

— Что случилось? — спросила одна.

— Ничего. Спи.

— Милый, ты меня уже разбудил.

— Тогда одевайся и проваливай. И сестрицу не забудь. — Глиб повернулся к Шекспиру. — Простите, сэр. Тяжелая ночь, крепкий эль. — Он встал с кровати и начал натягивать рубаху и штаны. Кивнув в сторону двух женщин, он произнес: — Неплохо для холодной февральской ночи. Если хотите, могу познакомить.

У Шекспира не было настроения для фривольных шуточек.

— Спускайся вниз, Глиб. У тебя неприятности.

Глиб стоял в комнате, где находился пресс, и, опустив плечи, почесывал в паху.

— Что, последствия «французской любви»?

— Да это тут у всех, кого я знаю, господин Шекспир.

— Это многое говорит о твоих знакомых. — Шекспир указал на пресс. — Есть лицензия от Стейшнерз-Холл, выданная Тайным советом?

— Конечно, господин Шекспир.

— Тебя заклеймили как лжеца, Глиб, ты таким и остался. Если не скажешь правду, твой пресс ликвидируют, а листки уничтожат. Но это еще не все, Глиб, ты будешь отвечать по всей строгости закона за подстрекательство к мятежу, что, на мой взгляд, синоним слова «измена».

— Господин Шекспир, но это всего лишь слухи, безобидные новости для лондонцев. В них нет ничего такого. Вот, взгляните, сэр. — Глиб протянул экземпляр Шекспиру. — Всем интересно узнать об этой гигантской рыбе. Весь город только об этом и судачит. Какой от этого вред?

Шекспир вырвал листок из его руки, смял и бросил на пол.

— Меня не это интересует, Глиб. Меня интересует убийство леди Бланш Говард. Откуда ты узнал об этом? — с этими словами Шекспир вытащил листок из-за пазухи камзола.

Неожиданно Глиб забеспокоился. Он умоляюще протянул руки. Глиб был невысоким мужчиной тридцати лет, с узким лицом, заостренными зубами, умными глазами и несходящей с губ хитрой улыбочкой, почти ухмылкой. Только теперь его лоб покрылся морщинами.

— Это слухи, господин Шекспир. Во всех тавернах, постоялых дворах и харчевнях от Вестминстера до Уайтчепела только и разговоров, что о леди Бланш. Такая трагедия, сэр. Я просто подслушал и записал.

— В листке была строчка, обвиняющая иезуитского священника Саутвелла в убийстве с использованием того, что ты описал как «распятие, мощи и клинок». Что это значит и где ты это слышал?

У Глиба забегали глаза, словно ему было тяжело смотреть Шекспиру прямо в лицо.

— Сэр, это все городские сплетни о том, что этот распутный папист и есть убийца. Уверен, вы и сами это слышали.

Шекспир терял терпение.

— Я мог услышать о предположении, но не о доказательстве. Но мы отвлеклись. Что означают слова «распятие, мощи и клинок»?

Глиб мялся, словно не понимал вопроса. Он весь вспотел, несмотря на утренний холод.

— Господин Шекспир?

— Распятие, мощи. Что ты знаешь об этом?

— Ну, сэр, ничего. Я употребил их только как метафору. Это же символы дьявольских католических ритуалов. А вы что подумали, господин Шекспир?

Раздражение Шекспира росло. Он не верил ни единому слову Глиба. Этот человек был скользкий как угорь.

— А как насчет обвинений против леди Дуглас и леди Френсис в том, что они не оплакивают смерть кузины?

— Так и это — слухи.

— Хватит болтать, Глиб. Клеймо тебе уже поставили. За то, что ты собираешь подобные сплетни, ты можешь лишиться ушей. А если ты будешь их повторять, то советую выдернуть себе язык и скормить его ястребам. Хватит с меня этих бредней, Глиб. Мы продолжим нашу беседу в тюрьме. Ты арестован. Следуй за мной.

Глиб выставил руки, словно желая остановить Шекспира.

— Господин Шекспир, что вы хотите узнать? Клянусь, я расскажу вам правду.

— Разве ты еще не понял? Я хочу знать, кто сообщил тебе о мощах и распятии. Я хочу знать, кто упомянул имя Роберта Саутвелла. Или ты немедленно выкладываешь мне эти сведения, или сегодня вечером будешь делить ночлег с ворами и убийцами, а возможно, подвергнешься допросу с пристрастием.

Узкие глазки Глиба заблестели. Шекспир знал, что добился своего: Глиб был в отчаянии, он напуган.

— Господин Шекспир, все это я услышал в таверне, об этом говорили подмастерья и торговцы, сэр. Это же сама кровь Лондона — всем нужны новости. Я смог продать в два раза больше экземпляров «Лондонского вестника», сэр.

— Я тебе не верю. Ты пойдешь со мной.

— Дайте мне сначала одеться. На улице мороз.

— Возьми накидку и сапоги.

Шекспир услышал тихий свист за спиной и резко повернулся. У лестницы, менее чем в трех футах от него, демонстративно выставив свои груди, стояли две обнаженные проститутки, сестры, если верить словам Глиба. Они действительно были очень похожи, эти пышущие здоровьем девицы.

Девицы были такими соблазнительными, что уже через мгновение Шекспир ощутил возбуждение, как и любой другой мужчина, будь он на его месте. Джон обернулся, и вовремя: Глиб пытался сбежать через заднюю комнату. Шекспир хотел было погнаться за ним, но женщины обступили его с двух сторон и принялись обнимать, ласкать, пытаясь поцеловать, хватать за руки, не давая ему уйти. В гневе он оттолкнул их и бросился за Глибом, но тому удалось бежать.

Женщины расхохотались.

— За это придется заплатить, — в ярости бросил им Шекспир, и тут же почувствовал себя дураком.

— Заплатить, милый? Для тебя — бесплатно и в любое время. — Они снова расхохотались, и Шекспир понял, что дело проиграно. Позже он пришлет людей, чтобы те уничтожили пресс. Женщины, веселясь, удалились наверх, видимо, чтобы одеться, а тем временем Шекспир принялся обыскивать комнату Он нашел оттиск поэм Аретино и несколько гравюр на дереве, иллюстрирующих памфлеты. Кроме того, обнаружилась кипа сборников нелепых предсказаний французского мошенника Нострадамуса и рассказ о недавнем путешествии сэра Уолтера Рейли в Новый Свет. Шекспир взял по одному экземпляру поэм и сборника, а также — последний листок «Лондонского вестника», и понес их на улицу, где его поджидал Слайд с лошадьми.

— Он там, господин Шекспир?

— Лучше не спрашивай, Гарри.

 

Глава 13

Неподалеку от собора Святого Павла, в Стейшнерз-Холл, в зале заседаний правления в одиночестве сидел Джоб Моллинсон и через высокое окно рассматривал унылые зимние сады компании. Рукой он поддерживал подвязанную нижнюю челюсть, словно это могло облегчить зубную боль, которая мучила его с самой ночи. Обычно, когда его голова не гудела, словно наковальня, по которой бил кузнечный молот, Моллинсон почти всегда пребывал в прекрасном настроении и слыл великолепным рассказчиком. Теперь его бил озноб и хотелось, чтобы день поскорей закончился. Он пришел сюда, потому что дома жена замучила его своей заботой. Ее утоляющие боль бальзамы помогали плохо, а болтовня лишь усиливала страдания. Прогулка на свежем воздухе до Стейшнерз-Холл показалась ему лучшим способом отвлечься.

Вошел слуга в ливрее и заговорил с ним. Несколько мгновений Моллинсон раздумывал, затем кивнул, слуга исчез, а спустя минуту появился уже вместе с Джоном Шекспиром.

Моллинсон поднялся, приветствуя его, и мужчины пожали друг другу руки. Они встречались раньше, на званом обеде в ратуше в честь начала экспедиции Джона Дэвиса, отправляющейся на поиски северо-западного морского пути, затем два или три раза по государственным делам, когда были найдены документы, подтверждающие заговор мятежников.

— Сочувствую вам, господин Моллинсон, — произнес Шекспир, указывая на повязку.

— Зуб, — превозмогая боль, ответил он.

Шекспир, зная, что Моллинсону трудно разговаривать, сразу же начал с главного.

— Господин Моллинсон, мне нужны кое-какие сведения касательно обнаруженных мною оттисков. — Он протянул клочок бумаги. — Можно ли определить, на каком прессе это было отпечатано? — Он протянул экземпляр газетного листка Валстана Глиба. — Оба листка могли быть отпечатаны на одном и том же прессе?

Моллинсон внимательно осмотрел листки. Он надзирал за служащими Книжной компании и немного разбирался в книгопечатании. Слабым голосом он ответил:

— Да, это возможно, но я не смогу помочь. Вам нужен человек с большим опытом в подобных делах.

С этими словами он вздрогнул, и струйка крови потекла из уголка его рта.

— А здесь кто-нибудь может мне помочь?

Моллинсон покачал головой, затем закрыл глаза. Прежде чем ответить, он глубоко вздохнул, превозмогая боль.

— Нет, не здесь. Но есть один человек, который мог бы вам помочь. Его зовут Томас Вуд. Он книготорговец и представитель типографии Христофора Плантена из Антверпена. Вуд разбогател на печати театральных афиш и владеет монополией на этот бизнес. В Доугейте, рядом с Темзой, у него дом. Вы его сразу найдете: все здание в строительных лесах. Если кто-то и сможет помочь вам, так это Томас. Он — хороший человек.

— Спасибо, господин Моллинсон. Желаю, чтобы ваш зуб вас больше не беспокоил. Еще одно. Распорядитесь, чтобы ваши люди сломали нелегальный печатный пресс на Флит-лейн. На нем работает один грубиян по имени Глиб.

Моллинсон попытался улыбнуться, но вместо улыбки получилась гримаса.

— О да, господин Шекспир. Знаю я этого Валстана Глиба. Некоторое время тому назад мы следили за ним. Наши люди с удовольствием разобьют его пресс на тысячи кусочков.

Старлинг Дей и ее кузина Элис на широкую ногу кутили в «Бель-Саваже», пребывая в полной уверенности, что им удалось замести следы. Полчаса тому назад, в публичном доме Когга, они наговорили дерзостей Парсимони Филд и удалились, хохоча и отпуская остроты, и вот теперь охотно угощали выпивкой любую не занятую работой девушку, да и вообще любого, кто заходил в таверну.

Парсимони, лучшая проститутка Когга и по совместительству еще и управляющая его публичным домом, была просто ошарашена такой наглостью Старлинг и Элис. Еще ни одна проститутка не осмеливалась на подобное, а если и пыталась, то сильно рисковала: за длинный язык ее могли избить до полусмерти. Высокая и сильная Парсимони могла дать отпор сразу нескольким мужчинам, не говоря уже о женщинах, да и Когг не оставил бы ее в беде. Но поведение Старлинг и Элис обезоруживало. Придя в себя, Парсимони проследовала за ними в «Бель-Саваж», где эти девицы с каждой минутой становились все пьянее.

Первой ее заметила Элис.

— Давай, Арси-Парси, заходи и выпей с нами. Хочешь, куплю тебе пасленового ликеру, неудачница? — И Элис в приветствии подняла два пальца вверх.

Парсимони вдруг захотелось схватить их обеих за волосы и притащить обратно в публичный дом, но она опасалась, что не справится, да и не хотелось унижаться на глазах у остальных работниц заведения. Однако нужно было хоть что-то предпринять. Коггу не понравится, если она потеряет двух проституток.

Тем временем веселье в заведении набирало обороты. Старлинг и Элис повернулись к Парсимони задом, задрали юбки, наклонились и пукнули, после чего со смехом повалились на усыпанный опилками пол. Когда они наконец поднялись на ноги, Парсимони увидела то, чего прежде не замечала: девицы были увешаны драгоценностями, ожерельями и браслетами, похоже, что настоящими, золотыми, а не вульгарными побрякушками, которые обычно носят проститутки. Парсимони нужно было немедленно увидеться с Коггом. Он должен об этом знать. Что-то здесь нечисто, попахивает похлеще тухлой макрели. Выскользнув из таверны, она подобрала юбки и помчалась к дому Когга на Кау-лейн.

Дома его не было, но дверь была не заперта. Парсимони удивилась. Когг никогда не выходил из дома, слишком тяжело ему было носить свою тушу. Она поднялась в спальню. На столе стояла тарелка с объедками, куриными косточками или чем-то вроде того, постельное белье было смято. Парсимони села на кровать и попыталась собраться с мыслями. Когг должен быть здесь. Она не припоминала, чтобы он выходил куда-нибудь в последнее время. Когг даже до публичного дома у «Бель-Саважа» не мог дойти, поэтому проститутки приходили к нему сами. В последний год он сильно сдал. С ним что-то случилось.

Задумчиво накручивая локон своих прекрасных волос на пальцы, Парсимони сидела и вспоминала, как познакомилась с Коггом, когда ей было шестнадцать, а ее муж-каменщик сбежал, пожелав стать актером и писать пьесы. Семь лет уже прошло. Ей сразу понравилась жизнь проститутки: так легко зарабатывать себе на жизнь, отдаваясь мужчинам за деньги, а иногда даже приятно. Больше всего ей нравились моряки, которые возвращались из долгого плавания: у этих веселых с сильными, закаленными морем телами мужчин всегда водились денежки. К тому же Когг и Парсимони прекрасно понимали друг друга. В награду за работу управляющей заведения он разрешал Парсимони оставлять себе в два раза больше денег, чем остальным проституткам. По ее подсчетам выходило, что, еще до того как ей исполнится двадцать пять лет, она скопит столько денег, что хватит на собственный бордель.

Парсимони принялась искать Когга и очень скоро обнаружила его тело внизу, в огромной бочке, где прежде хранились кожи и меха из земель Балтии. Груда из кож, сваленных рядом с бочкой, походила на спящего медведя. Бочку опрокинули на бок, чтобы впихнуть огромную тушу Когга, но он туда не поместился. Бочку развернули к стене, чтобы скрыть тело, и Парсимони не сразу заметила его раздутые обнаженные ступни. Конечно, так его невозможно было долго прятать.

Выходит, эти грязные, подлые шлюхи убили Когга. Да еще и ограбили, решила Парсимони. Что ж, она поквитается с ними. И Парсимони уже придумала, как.

Но где же Когг прятал свое богатство? Все ли они нашли или что-то осталось? Несколько минут она обыскивала дом, но тщетно, посему поспешила обратно в «Бель-Саваж», опасаясь, что Старлинг и Элис улизнут.

Она распахнула дверь таверны. Ей в нос ударила смесь дыма от очага и паров эля. Старлинг Дей и Элис напились до бесчувствия и, неуклюже раскинув руки и ноги, храпели на полу. Другие проститутки пили эль, оплаченный Старлинг и Элис, и развлекались с торговцами.

Мгновение Парсимони никто не замечал. Затем одна из девушек, увидев ее, пихнула локтем соседку. Пирушка мигом прекратилась и наступила тишина. Проститутки со страхом смотрели на Парсимони, глаза которой горели гневом. Она подошла и наотмашь ударила одну из них по лицу, затем указала на Старлинг и Элис и приказала остальным:

— Оттащите их назад и не спускайте с них глаз, — произнесла она холодным тоном, которого, как она знала, не посмеют ослушаться. — Смотрите, чтоб не сбежали. Я поговорю с этими подлыми мошенницами позже, когда протрезвеют. Во дворе стоит бочка — разбейте лед и окатите их водой. Пусть остынут.

 

Глава 14

— Видел эту пьесу? — спросил Дэнис Пикет, сидя в пивной постоялого двора «Фалькон» в Фотерингее.

— Нет, — ответил Саймон Булл. — Как называется?

— «Тамерлан». Хорошая вещь, Були. Много драк, много смеха.

— А где идет?

— В «Занавесе», Булли.

— Ясно. Только зови меня господин Булл.

— Простите, господин Булл.

— О чем пьеса?

— Кажется, о турках. Много сражаются и убивают.

— Это не для меня. Не нравится мне эта мода лить в пьесах кровь рекой. — Булл огляделся и заметил, как завсегдатаи быстро отвели взгляды. Булл уже привык и не особенно обращал внимание на то, что на него вечно глазеют, но он беспокоился о своем помощнике. Пикет был молод и, если верить рекомендациям, отлично управлялся с топором и веревкой, но такой серьезной работы у него прежде еще не было. Буллу не хотелось, чтобы Пикет привлекал к себе излишнее внимание.

— Господин Булл, а где остановился Дигби?

— В Эпторпе вместе с джентри. Господин секретарь хотел, чтобы и мы отправились туда, но старина Милдмей не позволил. Думает, что мы слишком низкого происхождения. Только знаешь, Дэнис, — и здесь он перешел на шепот, — я рубил головы господам и познатней. Перед плахой все равны.

— Ну и кого тебе довелось укоротить при помощи топора, а Булли? — спросил Пикет.

Булл поднес указательный палец своей огромной правой руки к губам.

— Топор в сундуке, Дэнис, и закончим на этом. Не хочу тревожить местных. И зови меня господин Булл, последний раз напоминаю.

— Простите, господин Булл.

Днем ранее, или около того, к Саймону Буллу, проживавшему за воротами Бишоп-Гейта, приехал состоящий на службе у Уолсингема Энтони Холл с известием о том, что Булл получил новый заказ. Они поторговались немного и в конце концов остановились на десяти фунтах золотом, расходах на поездку, хорошую еду и ночлег для него и его помощника. Они принялись спорить о том, кому достанутся драгоценности и одежда с тела, Булл стоял на своем, и Холл пообещал, что в свое время они обо всем договорятся. Зачем расстраивать палача перед работой.

— Ну, Дэнис, может, выпьешь еще кварту, пока я ем? Затем отправляемся спать: надо хорошенько отдохнуть. Нам рано вставать.

— Хорошо, господин Булл.

— Молодец. Мне бы сейчас парочку голубей да кусочек говядины. Узнай, не смогут ли нам приготовить что-нибудь в этом роде, хорошо?

— Да, господин Булл.

— И еще свежего хлеба с маслом, будем макать его в жир.

— Да, господин Булл, будет исполнено.

Старлинг Дей проснулась от сильной оплеухи, которую ей отвесила Парсимони Филд. За первым ударом последовал второй, потом еще и еще.

Она попыталась уклониться.

— Пожалуйста, Парси, не надо, — слабым голосом взмолилась она.

— Сперва скажи, где золото, Старлинг Дей. — Парсимони снова ударила ее. — Ты увязла по самую свою куриную шею.

Старлинг поняла, что привязана к кровати. Голова кружилась от выпитого, а из-за жесткого деревянного основания невыносимо болела спина. Старлинг стало нехорошо, она отвернулась, и ее вырвало.

— Убью, если тебя стошнит на меня.

Старлинг закрыла глаза. В пьяном бреду ей казалось, что она снова в Стреллее, привязана к кровати, и ее избивает Эдвард. А она надеялась, что такого больше не повторится. Постепенно в сознании всплыли события прошлой ночи. Они спрятали золото и драгоценности, оставив лишь несколько ожерелий и браслетов, которые нацепили на себя, а затем вернулись, чтобы забрать пожитки Элис. Потом, куражась, они наговорили Парсимони Филд гадостей и направились в «Бель-Саваж», чтобы выпить напоследок и исчезнуть навсегда. А почему бы и нет? Арси-Парси понятия не имела, что произошло на Кау-лейн, и ей их было не остановить. Но выпивка взяла свое.

Старлинг хотела обхватить руками гудящую голову, но не могла: руки были привязаны к кровати. Еще утром мир был прекрасен, а теперь снова превратился в зловонную выгребную яму. Нужно было бежать отсюда как можно быстрей.

Парсимони снова замахнулась, целясь кулаком прямо в лицо своей жертвы. Старлинг едва успела повернуть голову в сторону, уклоняясь от удара, который сломал бы ей нос. Но все равно было больно. Парсимони била как мужчина.

— Я покажу тебе, где золото, — закричала она.

— Какое золото?

— Ты знаешь, какое. Золото Когга. Мы разделим его на три части. Тебе, мне и Элис.

Парсимони села на край кровати.

— А мне кажется, с тебя хватит и того, что я не выдам тебя, потому что иначе уже сегодня твоя куриная шея окажется в петле виселицы в Тайберне, и я первая буду приветствовать палача. Получается, ты моя должница, Старлинг Дей. Ты обязана мне жизнью, поэтому мне полагается три четверти. Остальное можете поделить с Элис.

— Но я не убивала Когга!

— Неужели? А я считаю, что убила, да и судья со мной согласится. Тело в бочке, а богатство покойного у Старлинг Дей. И что скажет судья?

— Ладно, бери половину. Но ты ничего не получишь, если выдашь или убьешь меня. Развяжи меня. Пожалуйста, Парсимони. Я не убивала Когга. Но я видела, кто это сделал.

— Я подумаю об этом, Старлинг Дей. Позже. А сейчас мне нужно позавтракать. — Парсимони встала и повернулась к двери.

Старлинг запаниковала.

— Подожди. Может, пойдем и заберем драгоценности прямо сейчас, а? Там так много, Парси, всем хватит. Когг словно испанский галеон ограбил.

— Мне надо подумать.

Старлинг почувствовала, что ее сейчас опять стошнит. Она скорчилась на кровати.

— У меня есть идея получше, — произнесла Парсимони. — Может, скажешь мне, где золото, а я пойду и заберу его? Потом вернусь и развяжу тебя.

— Парсимони, умоляю! Если оставишь меня здесь вот так, то мне — одна дорога, в Бедлам.

— Это же так просто, милая. Чем раньше ты расскажешь мне, где искать, тем раньше я освобожу тебя.

Старлинг была на грани, но понимала, что, если расскажет, где искать драгоценности Когга, Парсимони не даст ей уйти. Она или убьет ее, или сдаст констеблю, и Старлинг отправится на виселицу.

— Сначала освободи меня, Парси. Так я ничего тебе не скажу. И где моя кузина?

— О, не тревожься о ней, милая. Она спит наверху.

От этих слов у Старлинг все похолодело.

— Ты же ей ничего не сделала?

Парсимони сжала губы.

— А если и сделала? Тогда мы с тобой получим больше, ведь так?

— Знаешь, Булли…

— Господин Булл, Дэнис.

— Господин Булл, прошлым летом, когда наступила жара, мне поручили убивать собак.

— Я не знал об этом, Дэнис.

— Я ненавидел эту работу, господин Булл. Каждый день по приказу городских властей мы отлавливали их и убивали всеми известными способами, топили, душили, перерезали горло, забивали камнями. Я понимал, что это необходимо, собаки — разносчики чумы, но мне эта работа не нравилась.

— Работа есть работа, Дэнис.

— Конечно, вы правы, но наша семья всегда держала собак. Я обучал их ловить кроликов и зайцев.

Саймон Булл взглянул на юношу и покачал головой. На них сообразно обстоятельствам была черная одежда, фартуки, какие обычно носят мясники, и маски, и, как и подобает палачам, они стояли, поигрывая мускулами. Огромная рука Булла лежала на рукоятке топора. Он знал, что являет собой устрашающее зрелище; Булл много часов провел перед зеркалом, репетируя позу. Хорошо, когда осужденный не страшится того, что с ним должно произойти. А то однажды ему пришлось бегать за одним знатным молодым человеком вокруг эшафота, словно какая-нибудь селянка за курицей, пытаясь поймать его. Грязная работа, кругом куски человеческой плоти, все залито кровью. Сегодня хлопот должно было быть меньше.

Они стояли у платформы, обтянутой черным бархатом. Ее возвели наспех. Два дня в зале раздавался стук молотков: шла подготовка к кровавому ритуалу.

— Мы здесь уже больше трех часов, господин Булл. Знай я, что задержусь здесь до десяти, то позавтракал бы поплотнее.

— Не волнуйся, скоро наедимся от пуза.

Послышался приглушенный разговор, и они обернулись. В одежде из черного бархата, высоко держа голову, вошла Мария, шотландский дьявол во плоти. За ней, причитая, парами шли шестеро специально отобранных слуг, трое мужчин и три женщины.

— Так вот, господин Булл, одна из собак, мастиф, посмотрела на меня такими печальными глазами…

— Тс-с-с, Дэнис, не сейчас, — тихо произнес Булл, когда затихли голоса двух сотен людей, собравшихся в зале. Это была странная мрачная группа: кто-то неловко шаркал, другие стояли неподвижно. Из очага вырывалось жаркое пламя, согревавшее их промокшие под дождем одежды, от которых начинал подниматься пар. Взгляды присутствующих были устремлены вперед в попытке разобрать на темном фоне помоста очертания облаченной в черное женщины, которая поднималась по ступенькам. Охранявшие ее алебардщики в доспехах поддерживали Марию под локти. Она села в специально приготовленное, задрапированное черным кресло. Булл взглядом следил за ней. Он не смотрел ей в лицо, его больше интересовала ее одежда и то, что у нее было с собой. Им будет чем поживиться. В руках она держала распятие из слоновой кости, а на шее висели бусы с золотым распятием и четки на запястье. Одежда осужденной была темной и мрачной, но хорошего качества, за нее можно было выручить приличные деньги. Черное бархатное платье можно разрезать на куски, размером дюйм на дюйм, и распродать как реликвию. На голове у Марии был чепец из белого батиста с белой льняной накидкой. Это тоже можно выгодно продать. Даже за ее платок из желтого шелка, который казался яркой вспышкой в свете пламени, он выручит не меньше фунта, а то и двух. Его человеку в Чипсайде это обойдется в кругленькую сумму; паписты хорошо платят за подобные реликвии.

Господин Бил, служащий Тайного совета, который привез в Нортгемптоншир Булла, Пикета и слугу Уолсингема, Джорджа Дигби, зачитал приказ, оглашая приговор обвиняемой в государственной измене и заговоре против Ее величества. Затем граф Шрусбери принялся исполнять протокол.

— Мадам, вы слышите, что нам приказано сделать?

— Делайте, что положено, — тихим, немного дрожащим голосом ответила Мария. — Я умираю за свою религию.

У Пикета засвербило в носу. От долгого стояния болела спина, а пустое брюхо требовало еды. Ему хотелось побыстрей покончить со всем этим, как вдруг поднялся какой-то священнослужитель, может епископ, и заговорил, а осужденная принялась бормотать что-то на латыни.

Наконец Мария упала на колени, и ее вдруг ставший громким голос прервал речь декана Питерборо.

— Я умру, как и жила, в истинной и священной католической вере. Ваши молитвы мне не нужны.

Она подняла над головой распятие из слоновой кости и призвала Господа обратить Англию в истинную веру, а католиков оставаться твердыми.

Похоже, она не собиралась умолкать, продолжала молиться за Англию, за Елизавету, за Римско-католическую церковь. Булл ткнул локтем Пикета и тихо произнес ему на ухо:

— Ну все, приятель, давай-ка ускорим события.

Они сделали шаг вперед и, согласно освещенной веками традиции, преклонили колени перед Марией, затем попросили прощения за то, что они должны были сделать. Она охотно простила их.

— Прощаю вас от всего сердца, — твердо сказала она. — Ибо уповаю на то, что смерть освободит меня от всех горестей.

Булл поднялся с колен и начал снимать с нее платье. Она отшатнулась, затем с девичьим смехом произнесла:

— Позвольте, я сделаю это сама. В этом деле я понимаю больше вашего. У меня еще не было подобной камеристки.

Булл отошел назад. Неважно. Раз дама стесняется его, это ее выбор. Все равно вся одежда достанется ему. Две из трех ее служанок, дрожа и причитая, своими нежными руками расстегнули ей корсет и сняли черное платье, обнажив шелковый корсаж и нижнюю рубашку темно-красного цвета, словно кровоточащая рана. Показалось, что присутствующие в зале одновременно ахнули, хотя, возможно, это был шум ветра в трубе.

Сняв с шеи бусы с золотым распятием, она попросила у Булла позволения отдать их служанке. Она пообещала, что ему заплатят золотом, и гораздо больше стоимости распятия и бус. Он отрицательно покачал головой и, вырвав распятие из ее пальцев, для надежности спрятал его себе в башмак. Затем он взял распятие из слоновой кости и четки и передал их Пикету.

Мария больше не хотела оттягивать исполнение приговора и жестом попросила одну из своих служанок завязать ей глаза платком, узел которого оказался точно у шеи, словно мишень для топора. Она наклонилась вперед, оперлась руками о край плахи и опустила подбородок на руки. Булл кивнул Пикету, тот шагнул вперед, вытащил ее руки из-под подбородка и вытянул их вдоль тела приговоренной.

Она заговорила, снова на латыни, сначала прочитала псалом, затем, вверяя свою душу в руки Господа, несколько раз произнесла:

— «In manus tuas, Domine, commendo spiritum meuml».

Булл занес тяжелый двусторонний топор высоко над головой. Казалось, прошла вечность, прежде чем топор, описав огромную дугу, опустился на затылок Марии. Звук ломающей кость острой стали взорвал тишину, словно удар ножа мясника. Булл посмотрел через прорези маски вниз на кровавое месиво. Черт, он промахнулся. Кровь бросилась ему в лицо, он быстро взмахнул еще раз и снова ударил. На этот раз удар оказался точным, и кровь забила фонтаном.

Он опустился на колени рядом с телом, чтобы поднять отрубленную голову, но оказалось, что голова не полностью отделилась от тела и держалась на сухожилиях. Краем топора он перепилил их, затем схватил перепачканной в крови рукой голову Марии за волосы и поднял ее на всеобщее обозрение.

— Это голова Марии Стюарт, — прокричал он. Только это была не голова, а ее темно-рыжий парик. Ее выбритая голова покатилась по платформе. К счастью, благодаря маске никто не мог увидеть его лица, ибо Саймон Булл, сгорая от стыда, в этот момент закрыл глаза. Наконец он вспомнил, что должен сказать, и глубоко вздохнул:

— Господь, храни королеву, — горячо произнес он.

У Булла выдался плохой день, который становился только хуже. Когда они омыли и раздели тело, одежду у него забрали, чтобы сжечь. А еще у него отобрали распятия, четки и бусы. Позже Уолсингем решит, что с ними делать. Когда Булл, чувствуя, что его надули, возразил, заявив, что у него есть право оставить себе имущество казненного, кто-то тихо произнес, что «непозволительно делать из этой проклятой женщины мученицу и оставлять после нее какие-либо реликвии».

Когда с казненной снимали одежду, чтобы вынести во двор и сжечь, из вороха ткани вдруг выскочила перепачканная кровью маленькая собачка, терьер. Глаза Пикета сверкнули, когда он увидел животное, и его лицо под маской озарила улыбка.

— Привет, — произнес он, беря на руки собачку.

— Оставь ее, — мрачно сказал Булл. — Раз нам не разрешили оставить себе распятие, то не позволят взять и собаку.

Дэнис Пикет неохотно выпустил из рук собачку, и она, скуля, побежала к обнаженному трупу своей хозяйки. Пикет с тоской наблюдал за собачкой.

— Знаете, господин Булл, того мастифа, о котором я вам рассказывал, я так и не смог убить. Он до сих пор живет у меня, замечательный пес. Я зову его Булли в вашу честь.

— Что ж, приятель, тогда тебе нужно звать его Господин Булл, а?

— Вы правы, господин Булл, так и сделаю. С этого дня я буду звать его Господин Булл.

 

Глава 15

Костры освещали подернутое влажной дымкой ночное небо. На каждом углу и во всех тавернах менестрели наигрывали веселые мотивчики, а люди плясали, пили и радовались, не обращая внимания на дождь. Убийца и прелюбодейка, эта шотландская ведьма была мертва. Спустя долгие девятнадцать лет Англия освободилась от ее опасного присутствия. Пламя множества костров, которое к полуночи подобно огненной буре освещало угольно-черное небо, спустя несколько часов превратилось в едва тлеющие угольки, а пьяные гуляки уснули в своих кроватях.

Томаса Вуда лихорадило. Все пели, танцевали и пили, а он в одиночестве сидел за столом. А когда весь Лондон забылся глубоким сном, он продолжал бодрствовать. Он обкусал ногти почти до мяса и теперь срезал кусочки загрубевшей кожи с кончиков пальцев. В свете серого дождливого утра блики пламени от дюймовых огарков трех восковых свечей отражались от эмали его белых зубов. Пламя плясало и мерцало на сквозняке, проникавшем в его кабинет в Доугейте через щели свинцовых оконных переплетов. Порывы шквалистого ветра с дождем били в окно.

Эту ночь он провел без огня: как можно нежиться в тепле, когда холодное тело казненной Марии Стюарт брошено в ящик. Он сорвал с себя гофрированный воротник и швырнул его в дальний угол комнаты, затем взял перо, подрезал кончик перочинным ножом и макнул в чернильницу. Он торопливо принялся писать что-то на клочке пергамента, затем зачеркнул написанное. Нужно было составить деловое письмо Кристофу Плантену в особняк «Золотой Компас», знаменитому печатнику и книжнику из Антверпена, которому Вуд был обязан своим достатком. Но ни одного слова не приходило ему в голову. Он устал, да и время для мирских забот было неподходящим.

В дубовую дверь неожиданно постучали.

— Войдите.

Это была гувернантка, Кэтрин Марвелл. Вуд был богат, из тех торговцев, что в ту пору были хозяевами Лондона, однако не мог позволить себе большой дом: это было небезопасно из-за тайн, которые он был вынужден хранить. Днем приходили служанки и кухарка, плотники с каменщиками, занимавшиеся строительством, а по ночам оставались они с Кэтрин, дети и двое их постояльцев, иезуитские священники Коттон и Херрик. Постояльцы носили одежду слуг на случай, если придет кто-нибудь посторонний. Именно их присутствие ставило под удар безопасность его семьи.

Томас Вуд понимал, что все в доме находились в смертельной опасности, и не находил себе места. Укрывательство посланных из-за границы священников по закону приравнивалось к измене. Лондон кишел шпионами и предателями, они могли в любой момент обнаружить священников и сообщить персевантам об их местонахождении. Но у Томаса Вуда не было другого выхода как принять у себя в доме этих людей; последней волей его умирающей жены Маргарет была просьба воспитать детей в истинной вере. Детям были нужны наставники и регулярное посещение мессы. Еще Маргарет просила его при любой возможности оказывать содействие гонимой церкви. Он пообещал ей исполнить ее волю, так как любил ее и она умирала. С тех пор он каждый день сожалел об этом. По собственной воле он бы ни за что на это не согласился. Откровенно говоря, временами он сомневался в собственной вере в Бога.

Однако, несмотря на то что Коттон и Херрик могли приходить и уходить когда им заблагорассудится, перед уходом они одевались как торговцы или джентльмены. Находясь в доме днем, они прятались, и только ночью, когда прислуга уходила, они в одежде слуг отваживались выйти из своего укрытия, чтобы поесть и пообщаться с членами семьи.

— Кэтрин, рад тебя видеть.

— Я тоже, господин.

— Печальный день.

— Да, господин.

— Утешимся тем, что теперь она находится в лучшем месте.

Томас Вуд никогда не встречался с Марией Стюарт и все же почитал ее. Да, иногда он был нетверд в вере, но он точно знал, что если и существует религия, то это Римско-католическая церковь королевы Марии. Англиканскую церковь Елизаветы и ее священников он считал кощунствующими самозванцами, проявлением власти, а не духовности. В его воображении у Марии Шотландской было лицо его любимой покойной супруги. Он грустно улыбнулся Кэтрин.

— Плохие времена настали. Люди поют и танцуют, а порты закрыты, да и к заключенным пускают только представителей властей. Улицы кишат персевантами, готовыми обыскать и допросить любого, чей вид им не понравился. Даже простые люди пытаются им подражать, швыряя камни в любого, кто кажется иностранцем.

Темные волосы мягкими локонами обрамляли лицо Кэтрин. Она едва заметно пожала плечами.

— Что ж, будем сильными.

Странная она, думал Вуд, такой внутренний огонь, как у нее, редко встречается у девушек. Пока он скорбит о королеве, которую поносили другие, и горюет о будущем своей и всех католических семей на земле, она говорит о силе. Кэтрин действительно была сильной. Она вдохнула новую жизнь в его семью, когда настали черные дни после смерти Маргарет. Дети ее полюбили.

— Как малыш?

— Как всегда, озорничает, — ответила Кэтрин. — Лихорадка ослабла. У него всего лишь испарина.

— Это хорошо.

Она посмотрела на него, и он заметил, что ее удивительные голубые глаза сияют. В руках она держала кружку великолепного неподслащенного гасконского вина. Кэтрин поставила кружку на стол.

— Спасибо, Кэтрин.

Она глубоко вздохнула, собираясь с духом.

— Могу я говорить с вами откровенно, господин Вуд?

— Конечно, можешь. Мои двери для тебя всегда открыты. Пожалуйста, садись. О чем ты хочешь поговорить?

Неожиданно она рассмеялась. Это был смех облегчения, а не веселья.

— Вы решите, что я — сплетница, господин Вуд.

Томасу Вуду было около тридцати пяти лет, его рыжеватые волосы на висках уже были подернуты сединой. Он чувствовал, что стареет; на лбу и вокруг глаз появились морщины. И, тем не менее, он был хорошо сложенным и красивым мужчиной. Он сделал глоток живительной влаги из кружки, принесенной Кэтрин.

— Не знаю, как сказать и не обидеть вас или не показаться вам трусихой, утратившей присутствие духа, — сказала она. — За себя я не боюсь, но мне страшно при мысли, что опасность грозит Эндрю и Грейс.

Вуд поднялся, подошел и сел рядом. Он взял ее руки и осторожно сжал.

— Говори, Кэтрин. Ты моим детям как мать. Ничего из того, что ты скажешь, не покажется мне неуместным.

Несколько секунд она молчала.

— Это из-за отца Херрика, — наконец произнесла она. — У меня… сомнения. Если честно, он мне не нравится. Я не доверяю ему, господин Вуд. Я боюсь, что он не тот, за кого себя выдает.

Вуд почувствовал, как мурашки побежали у него по спине. Внезапная мысль, что в его доме находится предатель, шпион, приводила в ужас.

— Думаешь, он — один из людей Уолсингема?

Она покачала головой.

— Нет, хотя и такое возможно. — Она сжала руки.

Томас Вуд ощутил ее тепло, ее запах волновал его. Со смерти Маргарет он не испытывал подобные чувства ни к одной другой женщине.

— Говори прямо, Кэтрин. Все, что ты скажешь, останется в стенах этой комнаты.

Как она могла объяснить свои сомнения? Ей показалось, что когда Херрик в первый раз встретился с ее подругой леди Бланш Говард в доме Беллами в поместье Аксендон, где они обе посещали службу, он посмотрел на нее так, как не должен был бы смотреть целомудренный человек. Он понравился Бланш, это было очевидно. Его же чувства к ней были не настолько явными.

Херрик то появлялся, то исчезал, бросал оценивающие взгляды, которые Кэтрин иногда замечала за трапезой или во время мессы. Он откровенно рассматривал Бланш: испытывал ли он к ней плотские чувства? Она предположила, что отец Коттон, возможно, разделяет ее сомнения, хотя ничего подобного он не говорил. Теперь она хотела сообщить свои опасения господину Вуду.

— Знаю, что говорить плохо о священнике — грех, но… разрешите мне объяснить с самого начала. Когда он появился, мы оказали ему радушный прием. Вы, отец Коттон и я приложили все усилия, чтобы на него обратили внимание наши друзья-католики, и многие тепло приняли его в своих домах, просили, чтобы он отслужил у них мессу, или посещали его здесь. Мы лишь исполнили свой долг. Леди Бланш, которую к истинной вере привел отец Коттон и которая впоследствии стала моей подругой, была близка с отцом Херриком. Меня беспокоит природа этой близости. Он был с ней слишком… близок. Я не раз замечала, как он касается ее. Вы можете счесть, что я зашла слишком далеко в своих суждениях, и я признаюсь, что это так. Вы можете подумать, что мне не хватает христианского милосердия, но мне кажется, что такой интерес отца Херрика к Бланш связан с тем, что она родственница лорда Говарда Эффингемского.

— Но он был послан Обществом Иисуса. Уверен, что нам не приходится сомневаться в их намерениях.

Кэтрин улыбнулась.

— Конечно, нет. Но когда я услышала, как умерла Бланш, перед моим взором, словно в страшном сне, возникло лицо отца Херрика. От него веет тьмой, господин Вуд. Я кажусь себе деревенской дурочкой, вы, возможно, решите, что меня пора отправить в Бедлам. Я не верю снам, но это видение преследует меня, даже когда я не сплю. Почему это меня так тревожит?

— Сон? — Томас Вуд недоуменно поднял брови. Он встал и медленно прошелся по комнате. Ее грезы беспокоили его и приводили в замешательство. Из-за бессонных ночей у него не было сил, и он не мог отчетливо мыслить. Ему хотелось опустить голову на подушку и укрыться одеялом.

— Да, господин. Но дело не только в сновидении. — Она не хотела об этом говорить, словно это было ее постыдной тайной, но была обязана рассказать. Она глубоко вздохнула. — На прошлой неделе, как вы знаете, я с детьми ходила в Тауэр, в зверинец. Эндрю жаловался на боль в животе, поэтому мы пошли домой. Когда мы вернулись в Доугейт, Эндрю уже спал у меня на руках, а Грейс вела себя очень тихо. Наверху раздался какой-то шум. Я подумала, что это одна из служанок, но вспомнила, что сегодня праздник и прислуги в доме нет. Когда я поднялась в галерею, то увидела двоих, отца Херрика и женщину. Я быстро отвернулась, стараясь прикрыть Грейс глаза, но она уже увидела то, что увидела я. «Что они делают, госпожа Марвелл?» — невинно спросила меня Грейс. Я не знала, что ответить. Они были без одежды. Отец Херрик лежал на полу, лицом вниз, а его спина была красной от следов плетки. Женщина подняла правую руку. В руке у нее была плеть с узлами, и она намеревалась ударить плетью отца Херрика по спине. Она повернулась и увидела нас, ее рука повисла в воздухе, так и не нанеся удар. Она улыбнулась мне. Я потащила детей прочь и заперлась с ними в своей комнате. Позже отец Херрик пришел ко мне. «Госпожа Марвелл, — сказал он, — я не ожидал, что вы так скоро вернетесь». Я спросила его, что, ради всего святого, он делал. Он посмотрел на меня, как на дурочку. «Мир тебе, дитя, — сказал он. — Мне жаль, что ты стала свидетелем этого. Как ты, должно быть, понимаешь, я изгонял свои грехи с помощью той бедной грешницы». Я боялась, что рассмеюсь. «Отец Херрик, — сказала я, — мне жаль, но я не верю ни единому вашему слову». Его взгляд помрачнел, и у меня мелькнула мысль, что он убьет меня, поэтому я сказала: «Я, конечно, понимаю, что меня это не касается». Отец Херрик колебался, словно бы размышлял, как ему себя вести. В конце концов он поклонился: «Спасибо, Кэтрин. Надеюсь, ты не расскажешь об этом господину Вуду. Он может не понять строгости нашей иезуитской жизни». Я не стала с ним спорить. Мне только хотелось, чтобы он ушел. Я заверила, что буду молчать. Но теперь мне кажется, вы должны об этом знать.

Томас Вуд спокойно произнес:

— Я потрясен, Кэтрин, и глубоко сожалею, что тебе пришлось столкнуться с подобной мерзостью у меня в доме. Я попрошу отца Херрика сегодня же покинуть наш дом. Отец Коттон знает, где находится еще одно убежище для священников. Я попрошу его отвести туда Херрика. А сам отец Коттон покинет нас через сорок восемь часов. Ему предложили убежище в другом доме. Так ему будет удобнее, а нам — спокойней. Им обоим становится опасно оставаться здесь. Должен признать, Кэтрин, я и сам с нетерпением жду этого, из-за постоянной тревоги я почти не сплю.

Кэтрин поднялась.

— Спасибо, хозяин.

Она отодвинула засов, чтобы выйти из комнаты. Однако на душе у Кэтрин было неспокойно. Если отец Херрик просто уйдет, этого будет недостаточно. Опасный человек опасен везде.

 

Глава 16

В библиотеке особняка Уолсингема на Ситинг-лейн за длинным столом сидели четверо мужчин. Долгая и изнурительная болезнь господина секретаря наконец отступила, и он прибыл в Лондон из своей загородной резиденции Барн-Элмс, где находился последние несколько недель.

— Полагаю, что после казни королевы Шотландии у господина секретаря упал груз с п-п-п-плечей, — прошептал на ухо Джону Шекспиру Артур Грегори, помощник министра, когда они ждали появления Уолсингема. — Недомогание оказалось весьма кстати.

— Зато милорду Берли повезло меньше, — произнес услышавший их Френсис Миллс, еще один из помощников Уолсингема. — Мне говорили, что королева просто в упор его не замечает. Он скулит и хнычет, словно щенок, прося, чтобы его допустили к ней, но она игнорирует его и не читает его посланий. Он и не думал, что с ним такое может случиться.

Шекспир молчал, как и четвертый присутствующий, Томас Фелиппес. Все они прибыли по срочному вызову и теперь ожидали приема у Уолсингема. Все знали, что королева пребывает в сильнейшем гневе из-за смерти Марии Стюарт. Она винит в этом кого угодно, кроме себя, так, словно не она подписала смертный приговор. Уильям Дэвисон, один из двух ее министров, который и передал к исполнению подписанный приказ Тайному совету, теперь сидел в Тауэре, и ему грозила виселица. А что до лорда-казначея, Берли, то с ним королева, казалось, уже никогда не заговорит. Из старших членов Тайного совета только Уолсингему удалось избежать ее гнева, потому что он был болен в то время, когда приговор был приведен в исполнение.

— И, тем не менее, именно Уолсингем стоит за всем содеянным, — со смехом произнес Миллс. — Все началось благодаря его интригам. Сеньор Макиавелли мог бы им гордиться.

Комната снова погрузилась в тишину. Напряжение казалось почти осязаемым. Каждый из присутствующих за столом находился под спудом обязанностей, возложенных на него в те тяжелые дни, ибо все они были в самом сердце тайной операции, затеянной Уолсингемом.

Миллс был высоким и стройным мужчиной средних лет с маленькими острыми глазками и короткой белой бородой. Ровня Шекспиру по рангу, он, в отличие от Джона, был менее деятелен. Его талант заключался в умении вести допрос, особенно засланных из Европы и пойманных его службой священников.

У Грегори были каштановые волосы и розоватый оттенок кожи и глаз. Он говорил медленно и взвешенно, иногда заикаясь. К Уолсингему он попал благодаря своей замечательной способности обнаруживать невидимые записи на предположительно пустой бумаге, а также вскрывать запечатанные письма так, что было невозможно догадаться, что корреспонденцию просматривали. Это позволило Уолсингему читать письма, которые получали и отсылали во французском посольстве, через которое передавалась личная корреспонденция Марии Стюарт.

Фелиппес во многих смыслах был самым важным членом их группы. Знаток как минимум шести языков, он был невысоким и физически непривлекательным мужчиной. На его носу красовались толстые очки, а его тонкие желтоватые волосы обрамляли нездорового цвета изъеденное оспой лицо. Но, несмотря на отталкивающую внешность, его ум поражал работоспособностью. Фелиппес был специалистом по шифрам, именно он взломал испанские коды и расшифровал переписку между Марией, королевой Шотландии, и бабингтонскими заговорщиками. Фелиппеса ничего кроме его работы не интересовало. Он мог часами и днями изучать новый шифр, анализируя частоту символов, чтобы обнаружить то, что на самом деле является «нулями» — бессмысленными добавлениями, используемыми для обмана шифровальщиков, — а что наиболее распространенными словами и буквами, которыми пользуются участники переписки. Ни один шифр не мог ускользнуть от алхимии его необычного ума. У Фелиппеса был и еще один талант: он мог подделать любой почерк. А его способность и помогла Уолсингему узнать имена соучастников заговора Энтони Бабингтона. Фелиппес подделал почерк Марии Стюарт и в письме попросил Бабингтона назвать имена. Результатом стала кровавая расправа в Тайберне над Бабингтоном и тринадцатью другими молодыми людьми на глазах у ликующей толпы.

Открылась дверь. Уолсингем немного постоял, оглядывая собравшихся чиновников, затем нетвердой походкой подошел к столу. Он был бледен, и Шекспир подумал, что Уолсингему еще хуже, чем в тот день, когда он посещал его в Барн-Элмсе. Господин секретарь и в лучшие времена почти не улыбался, но теперь его лицо казалось неподвижным и вытянутым. Взгляд его темных глаз был устремлен вперед. Он сел на свое место во главе стола. Сплетни его не интересовали.

— Я собрал вас здесь по поводу, который касается будущего нашей королевы и английского королевства. — Он достал и продемонстрировал письмо. — Господин Фелиппес уже знает содержание этого послания. В нем заключено мощное и бесспорное свидетельство того, что этим летом испанский флот выступает с походом на Англию. По нашей информации в Сантандере в полной готовности стоят шестнадцать новых галер водоизмещением более ста тонн. Еще четырнадцать галер того же водоизмещения находятся в Гибралтарском проливе. В Ларедо стоят восемь новых патаче, я полагаю это то, что мы называем пинасами, и шесть галеонов водоизмещением триста тонн и четыре водоизмещением двести тонн в Сан-Себастьяне. В Билбао — еще шесть патаче, в Фигерасе — четыре новых барков водоизмещением сто тонн. Будут построены еще суда на реке у Фуэнтеррабиа. В устье неподалеку от Севильи стоят восемь больших галеонов водоизмещением триста тонн и четыре патаче. Джентльмены, подсчитайте и добавьте к сумме еще около двухсот кораблей, уже имеющихся в распоряжении испанцев: каракки, галеоны, галеасы, галеры, огромные халки, пинасы, вооруженные купеческие суда. Не хочу утомлять вас морскими терминами, но картина очевидна. Филипп собрал самый мощный флот, какого еще не видел свет, с одним простым намерением: вторгнуться в Англию и погубить Ее величество.

В комнате по-прежнему было тихо. Никто не смел усомниться в этих цифрах. Все присутствующие знали, что Уолсингем раскинул свою сеть по всей Европе и Малой Азии. Только в самой Испании у него по крайней мере четыре постоянные шпионские базы. К тому же Уолсингем был не из любителей преувеличить и поднимать панику; если он обеспокоен, то и им следует обеспокоиться.

— Это означает, что мы должны отправить Дрейка в плавание, дабы как можно скорее потопить испанский флот. Мы должны оттянуть вторжение Филиппа до тех пор, пока не укрепим наш собственный флот и береговую оборону. — Он многозначительно посмотрел на Шекспира. — Полагаю, я ясно выразился.

Шекспир кивнул.

— Да, господин секретарь.

— Итак, самое главное — безопасность Дрейка, недостаточно просто защитить его, хотя я уверен, что господин Купер выполнит свою работу самым искусным образом. Всем вам известно, что Мендоза послал наемника, чтобы убить сэра Френсиса. Необходимо выследить его и уничтожить, как бешеную лисицу, прежде чем он успеет причинить вред. Он не должен даже приблизиться к вице-адмиралу. Сообщников, если таковые у него есть, также придется обезвредить.

Шекспир пригладил рукой волосы. Сказать легко, господин секретарь, первое, что пришло ему на ум. Сказать легко, сложнее сделать. Лондон наводнен слухами и интригами, но засланный убийца-одиночка, о связях которого ничего не известно, был самым страшным ночным кошмаром тайного агента.

— Я знаю, о чем вы думаете, господин Шекспир, если у вас остаются сомнения в серьезности природы угрозы, с которой мы столкнулись, тогда послушайте еще доводы. — Уолсингем обратился к человеку, сидевшему слева от Шекспира. — Господин Миллс, теперь ваш отчет о голландской связи.

Все взоры устремились на Миллса. Он поклонился, словно актер, выходящий на авансцену, затем прочистил горло.

— Для этого, — начал он, — нам придется перенестись почти на три года назад, в день десятого июля 1584 года, когда в Делфте был убит Вильгельм Молчаливый, принц Оранский. Его смерть стала самым возмутительным деянием политического применения силы. Его тремя выстрелами из пистолета убил католик по имени Бальтазар Жерар, состоявший на службе у Филиппа Испанского. Жерара схватили почти немедленно и казнили так жестоко, что повешение, волочение и четвертование покажутся вам приятной утренней прогулкой. Его мучения длились четыре дня. Его вздернули на дыбе, подвесили за руки, связанные за спиной. Его пороли до тех пор, пока его тело не превратилось в сплошную рану. В его раны втирали соль. Его руки привязали к ногам и оставили так на ночь. После его снова вздернули на дыбе, привязав к ногам вес равный двум хандредвейтам, а может и больше, так что руки были выдернуты из суставов. Его жгли каленым железом, обливали алкоголем одежду, так чтобы она прилипала к ранам. Щипцами ему отрывали куски плоти, поливали кипящим жиром. Его правую руку — руку, которая совершила выстрел, — выжгли до основания каленым железом. В довершении ему выпустили кишки, вырезали сердце, четвертовали и обезглавили, что было для него долгожданным концом страданий. Эти мучения продолжались четыре дня, господа, четыре дня.

Миллс сделала паузу, чтобы дать слушателям время осознать страшное описание наказания Бальтазара Жерара, затем продолжил:

— Вы, вероятно, решите, что он понес заслуженную кару за подобное гнусное преступление, и я согласился бы с вами. Но представьте состояние разума этого несчастного. Странно, но Бальтазар Жерар был по-своему храбр, он не кричал и не молил о пощаде. Власти Делфта сообщили нам, что, даже в самой страшной агонии, он был спокоен и не проронил ни звука. Однако временами он начинал бредить, говорил словно во сне. Он был без сознания, но его слова, возможно, являются ключевыми для нашего расследования. Он несколько раз повторял: «Мы уничтожили Галиафа, хвала Господу. О, друг мой, мы уничтожили Голиафа из Гефа». — Миллс замолчал и отпил из кружки эля. — Считалось, что Жерар действовал в одиночку, но теперь я с уверенностью заявляю, что у него был сообщник. Представители гражданского народного ополчения Делфта не исключают, что существовал второй убийца, видимо, оставшийся незамеченным в общей суматохе. Неужели все три пули были пущены из одного пистолета с колесцовым замком? Почему Жерар говорил «мы уничтожили Голиафа»? Почему не «я уничтожил Голиафа»?

Неожиданно раздался одновременно властный и ломкий голос Уолсингема.

— Но здесь мы бессильны. Если и существовал второй убийца, а я прихожу к мнению, что так оно, возможно, и было, то чем это может нам помочь? Как мы узнаем, кто он? И почему я должен думать, что он и есть тот самый человек, которого Мендоза подослал убить Дрейка? Господин Миллс…

Миллс снова глотнул эля, чтобы промочить горло.

— В Делфте произошло еще одно убийство, убили проститутку, не важно, как ее звали. Вы решите, что не существует связи между убийством падшей женщины и убийством принца, к слову сказать, одного из самых замечательных правителей во всем христианском мире. Но весьма веские причины заставляют нас полагать, что есть некая связь между этими двумя случаями.

Он снова сделал паузу, обведя взглядом сидящих, которые не сводили с него глаз.

— Жерар был недалеким, вспыльчивым молодым человеком, но кто-то решил, что он не сможет выполнить свою мерзкую миссию в одиночку. Позже в результате допросов стало ясно, что, планируя преступление, он поселился в Роттердаме в таверне под названием «Русалка», которой владел англичанин и которая, скорее всего, была публичным домом, исходя из ее названия. В ту пору в таверну часто захаживал посетитель, которого проститутки хорошо запомнили. Этот человек, фламандец, знал толк в услугах шлюх и щедро платил им за работу. Но у него были странные привычки. Он требовал, чтобы его били. Проститутки привыкли к необычным просьбам, включая и подобные акты насилия, но желания этого человека заходили слишком далеко. Будучи побит одной из женщин, он возбуждался, привязывал ее к кровати и начинал избивать ее сам. Проститутка испугалась, что он забьет ее до смерти. Содержатель публичного дома и хозяин «Русалки» выставил этого человека из своего заведения. В тот же день и Бальтазар Жерар покинул таверну. Спустя неделю в Делфте была обнаружена убитая проститутка. Ее забили до смерти в комнатах, которые снимали двое мужчин, один из которых подходил под описание Жерара, а другой — его компаньона-фламандца из таверны в Роттердаме. Раны той женщины были схожими с ранами проститутки из «Русалки», а руки ее были также привязаны к кровати. Согласно одному из отчетов он вырезал на ее теле религиозные символы. Больше ни одного из этих мужчин никто не видел, а менее недели спустя в Принсенхофе, резиденции Вильгельма Молчаливого, где принц был впоследствии убит, когда поднимался по ступенькам, появился вооруженный пистолетами Жерар. Мое предположение, которое, я полагаю, подтверждено вескими доказательствами, заключается в том, что Жерар был не один. Быть может, на месте преступления его и не было, но кто-то еще помогал Жерару разрабатывать план убийства. Так или иначе, Бальтазар Жерар действовал не в одиночку.

Шекспир наклонился вперед. В его воображении возникло леденящее кровь видение: труп леди Бланш Говард лежит на каменной плите в крипте собора Святого Павла, искатель мертвых Джошуа Пис переворачивает тело, и его взору предстает вырезанное на спине трупа распятие. Неужели возможно, что человек, который нанес ей эти раны, и человек, который в Делфте убил проститутку и был пособником в убийстве Вильгельма Молчаливого, одно и то же лицо? Но самое главное, просматривается связь между убийством Вильгельма и заговором против Дрейка.

— Вы полагаете, что этот фламандец может быть так называемым убийцей Дракона, наемником, посланным убить вице-адмирала?

Уолсингем сделал знак Фелиппесу.

— Томас, не могли бы вы…

Фелиппес поправил на носу очки в металлической оправе и углубился в чтение документа, лежащего перед ним на столе.

— Вот, — сказал он своим тоненьким, словно птичьим, голосом. — Я расшифровал это послание прошлой осенью, вскоре после того, как бабингтонские заговорщики предстали перед судом. В то время мы не были уверены в его важности и в том, что оно вообще означает, хотя очевидно, что в нем говорилось об испанских планах послать против нас флот. Послание было адресовано Филиппу, но на этот раз оно было от герцога Пармы, а не от посла Мендозы. Я зачитаю вам его: «Делфт помог нам в расчистке фарватера? В богоугодном деле человек, обладающий глазом сокола, может стоить сотни кораблей». Слово «Делфт», я полагаю, в данном случае относится к убийству принца Вильгельма. А слова «расчистка фарватера» — не требуют объяснений. Они хотят, чтобы их флоту ничто не препятствовала в плавании по Английскому каналу, особенно сэр Френсис Дрейк. С учетом вышесказанного, значение послания Пармы становится очевидным: «Давайте подошлем делфтского убийцу к Дрейку».

— Спасибо, Томас, — произнес Уолсингем. — Джон, — обратился он к Шекспиру, — вам понадобится описание этого человека и все, что о нем известно. Как сказал господин Миллс, он фламандец. У нас есть его описание, переданное нам властями Делфта и Роттердама. Это человек ростом шесть футов, худощавый, но сильный, обычно гладко выбрит, — хотя, возможно, с тех пор он мог отрастить бороду. У него холодный взгляд, глаза почти черные, бледная кожа, он часто ходит к проституткам. В Роттердаме он представлялся под именем Халс Хассельбейнк и говорил, что он — лютеранин. Возможно, этого недостаточно, но это все, что у нас есть. Пошлите Слайда в публичные дома, а если понадобится, отправляйтесь туда сами. У этого фламандца необычные пристрастия. Поспрашивайте. Не подверглась ли какая-нибудь женщина подобному насилию?

Он оглядел сидящих за столом.

— Обратите особое внимание на оружие, которым было совершено убийство в Делфте. Меня сильно беспокоит этот пистолет с колесцовым замком. Королева в большой тревоге. Подобное оружие легко спрятать, и оно смертельно при использовании с близкого расстояния. Если нанятый королем Филиппом убийца захочет воспользоваться таким пистолетом, он будет искать его здесь. Отправляйтесь к оружейникам. Между тем я настаиваю на том, чтобы все в этой комнате удвоили бдительность. Смерть шотландской дьяволицы все изменила и, без сомнения, вызовет ответную реакцию наших врагов как дома, так и за границей. Господа, будьте готовы к худшему и молитесь о лучшем.

Шекспир хотел сообщить Уолсингему о своих подозрениях, о возможной связи между убийством Вильгельма Молчаливого и леди Бланш Говард, но прежде чем он смог произнести хоть слово, господин секретарь уже покинул комнату. Шекспир вздохнул и сломал перо.

— Его ждут в Гринвиче, — с улыбкой произнес Миллс, — для организации официальных похорон. Наша государыня снова его призвала. Как в таких случаях говорят мусульмане: собаки лают, а караван идет.

 

Глава 17

Шекспир постучал в дверь дома в Доугейте. Ему показалось, что из-за двери доносится шум, но дверь никто не открыл. В нетерпении он принялся барабанить, и наконец ему открыли. Появившаяся в дверях молодая женщина смотрела на него, подняв брови, словно ее удивил тот факт, что кто-то мог так колотить в дверь.

— Простите, что не открыла сразу. Я укладывала детей спать.

Шекспир хмыкнул, но не извинился.

— Мне нужно увидеть господина Томаса Вуда. Вы госпожа Вуд?

— Нет, — вполголоса отчетливо произнесла она. — Здесь нет госпожи Вуд, если, конечно, вы не имеете в виду трехлетнюю дочь хозяина Грейс. Меня зовут Кэтрин Марвелл, я — гувернантка. Полагаю, господин Вуд у себя в библиотеке.

Шекспир заметил ее взгляд. Неужели она насмехается над ним? У Кэтрин были темные волосы, обрамлявшие правильный овал лица. В то время года, когда цвет лица у людей обычно бледный и серый, ее лицо светилось румянцем. Ее голубые глаза встретились с его взглядом, и она рассмеялась над его чересчур серьезным официозом. Он разозлился.

— Передайте ему, что с ним желает поговорить Джон Шекспир по делу государственной важности. — Его голос был жестким. Шекспир начинал чувствовать себя дураком. Он попытался улыбнуться, но слишком поздно и к тому же был убежден, что его улыбка выглядела как гримаса.

Она сделала реверанс, и он снова с неприязнью подумал, что она опять насмехается.

— Пожалуйста, проходите в приемную, а я узнаю, сможет ли господин Вуд принять вас.

Шекспир вошел в приемную, и его тут же окружило долгожданное тепло. Пахло свежесрубленным дубом и хорошими восковыми свечами. На стенах висели четыре или пять портретов, возможно фамильные. Один из них привлекал особое внимание: светловолосая молодая женщина в темном платье. Она выглядела очень торжественно. На ней был белый чепец, из-под которого выбивались локоны, а на груди виднелся крестик. Шекспиру она показалась очень набожной, словно монашка.

Через несколько мгновений вернулась Кэтрин. Ему вдруг очень захотелось загладить то впечатление, которое он произвел агрессивным стуком в дверь и резким тоном, но Джон словно язык проглотил. Кэтрин повела его в библиотеку. Томас Вуд немедленно встал из-за стола.

— Господин Шекспир?

Шекспир пожал руку Вуду, которая, как он отметил, дрожала.

— Да, я от господина секретаря Уолсингема. А вы, как я полагаю, Томас Вуд из Стейшнерз-Холл?

— К вашим услугам. Кэтрин передала мне, что вы пришли сюда по делу государственной важности. Не хотите чего-нибудь выпить? Кэтрин, вы не принесете нам нашего лучшего кларета?

— Конечно, хозяин. Я только хочу вам напомнить, что дети уже в кроватях и хотят пожелать вам доброй ночи.

— Я приду через несколько минут. — Когда Кэтрин ушла, он обратился к Шекспиру: — Итак, чем могу помочь?

Шекспир не стал ждать приглашения и уселся за стол Томаса Вуда. Он оглядел комнату: нижняя часть стен отделана прекрасными панелями, книжные шкафы уставлены толстыми томами, белый потолок украшали розы Тюдоров. На одной из стен висел богатый гобелен, на другой турецкий ковер. Картина итальянского мастера, изображавшая Мадонну с младенцем. Томас Вуд был богатым человеком, сомневаться в этом не приходилось. Вуд сидел в конце стола. Шекспир повернулся к нему:

— Прекрасный дом вы здесь обустроили, господин Вуд.

Вуд положил руку на стол.

— Это для детей. Я планировал такой дом десять лет тому назад, но утратил желание продолжать, когда три года тому назад Господь забрал к себе мою дорогую супругу Маргарет. Однако детям нужен хороший дом. Мне есть о чем заботиться, кроме собственной персоны.

— Сожалею о вашей жене. Это ее портрет в прихожей?

Вуд улыбнулся бесцветной печальной улыбкой.

— Я очень сильно ее любил. Мы знали друг друга с детства. Наши родители дружили. Потеряв ее, я утратил желание жить. Но кто мы такие, чтобы подвергать сомнению пути Господни? — Он замолчал, очевидно, осознав, что предался своему личному горю в присутствии незнакомца. — Упокой Господь ее душу, — быстро произнес он.

— Она была очень красивой. Пожалуйста, простите мне мою навязчивость. — Шекспир положил на стол лист бумаги и литеры из сожженного дома в Шордиче. — Джоб Маллинсон из Стейшнерз-Холл сообщил мне, что в Англии нет равного вам эксперта, который знает, где можно раздобыть литеры и бумагу. Расскажите мне все, что сможете, об этой бумаге и литерах.

Томасу Вуду не нужно было вглядываться в бумагу или литеры: он слишком хорошо их знал. Вуд почувствовал, как волосы зашевелились у него на затылке. Он повертел бумагу в свете свечи, затем вытащил ювелирную лупу из ящика и по очереди поднес к глазам бумагу и литеры, одну за другой.

Шекспир молча наблюдал. Кэтрин принесла две кружки вина. Когда она уходила, Шекспир проследил за ней взглядом. Она со спокойной грацией подошла к двери и беззвучно закрыла ее за собой. Наконец Томас Вуд отложил лупу.

Шекспир вытащил газетный листок.

— А еще вот это, — сказал он. — Это могло быть отпечатано на той же бумаге и на том же прессе?

Вуд взглянул на газету.

— Что скажете, господин Вуд?

Вуд медленно кивнул.

— Я много могу рассказать вам об этой бумаге и литерах, господин Шекспир. Можно спросить, откуда они у вас?

— Это часть расследования одного весьма тяжкого уголовного преступления. Это все, что я могу вам рассказать. А вот газетный листок был куплен у уличного торговца.

Вуд отодвинул газету в сторону.

— Что ж, связи нет. Эта газета отпечатана на плохой бумаге, но с уверенностью могу сказать, что это другая бумага и другой пресс, нежели в случае с первым обрывком и литерами.

— Тогда расскажите мне об этом обрывке бумаги.

Вуд поднял клочок так, чтобы им обоим он был хорошо виден.

— Во-первых, плохое качество бумаги и очень плохая печать. Смотрите, какой у бумаги коричневый оттенок и сколько пятен. При изготовлении этой бумаги использовали грязную воду. Я почти уверен, что ее сделали в мастерской, расположенной за городом ниже по течению. Производство бумаги нуждается в большом количестве очень чистой воды, вот почему бумажные мастерские всегда строятся до прохождения реки через город, где в воду сбрасывается много нечистот, а движение судов на реке поднимает со дна ил. Грязная вода оставляет на бумаге именно такой коричневый оттенок. Другое требование к производству бумаги — тряпье хорошего качества, которое, как вы, возможно, знаете, является сырьем для нашей индустрии. Хорошее тряпье достать трудно, вот почему многие из нас давно ищут альтернативные материалы для производства. Но пока в нашем распоряжении только тряпье. Знаете, у того, кто изготовил эту бумагу, не было возможности приобрести хорошее сырье. Конечно, это наводит на мысль, что этот производитель бумаги или плохо справляется с работой, или, что, вероятнее всего, он занимается производством бумаги незаконно, используя то, что под рукой.

Шекспир в нетерпении забарабанил пальцами по столу и строго посмотрел на Вуда. Неужели этот человек держит его за дурака? Шекспир начинал терять терпение. Сначала эта девчонка посмеялась над ним, а теперь еще и он.

— Очень может быть.

Если Вуд и заметил взгляд Шекспира, то не подал виду, и продолжил:

— Теперь рассмотрим оттиски букв на этой бумаге. Они соответствуют той подборке литер, что вы принесли. Это старые, изношенные литеры, поэтому качество печати оставляет желать лучшего. Некоторые литеры в таком ужасном состоянии, что, например, невозможно отличить «В» от «Б». Литеры делаются из мягкого металла и быстро изнашиваются, и серьезные печатники, такие как Плантен из Антверпена, представителем которого я являюсь, постоянно их меняют. Зачастую сложно достать нужное количество литер, да и стоят они недешево. Использование таких старых, изношенных литер лишь усиливает подозрение, что этот листок был напечатан незаконно. Более того, у нас здесь подборка шрифтов из литер, отливаемых в разных мастерских Европы. Видите этот прямой шрифт? Эти литеры из Руана и часто встречаются в Англии. Но они перемешаны с другими, такими как этот готический шрифт, литеры которого, я уверен, привезены из Базеля. Ни один печатник не будет использовать эти литеры в одной строчке, только в тех случаях, когда у него нет выбора. Думаете, это единственная странность, сочетание готического шрифта с романским прямым? Нет, изначально эти литеры были сделаны для шрифтов разного размера, и их пришлось подпиливать, подгоняя под размер, — весьма трудоемкая и отнимающая много времени работа. Есть здесь и другие шрифты, некоторые из Италии. Странная подборка, господин Шекспир, словно сметки с пола печатника.

Шекспир глотнул вина. Вино было великолепным. Было очевидно, что Томас Вуд обладал не только большим богатством, но и отменным вкусом. Но, к сожалению, он еще и лукавил.

— Не могли бы вы тогда предположить, кто мог отпечатать это?

Томас Вуд изящными пальцами сжал тронутые сединой виски. Казалось, он погрузился в размышления о том, кто мог сделать эту бумагу или кто отпечатал листок. Но правда была в том, что он знал ответы на эти вопросы: это он снабдил печатника литерами и прессом, а бумагу сделал старый монах Птоломей в мастерской на Темзе неподалеку от Виндзора. Кто еще мог изготовить бумагу такого плохого качества?

Наконец Вуд вздохнул и покачал головой.

— Это все, что я могу сказать с уверенностью, господин Шекспир. Печать была произведена на нелегальном станке. Я бы рискнул предположить, что это передвижной пресс, который, когда нужно, можно перемещать из одного укромного места в другое, пресс можно спрятать под стогом сена или под парусиной во время перевозки. А бумага, вероятно, была сделана рядом с городом, на Темзе или на Медуэй, — реке, расположенной неподалеку от Лондона. Вряд ли кто-то повезет такой плохой товар издалека, каким бы дурным не было бы его намерение. Это все, что я могу сказать. Эта бумага не имеет отношения ни к кому из производителей бумаги или печатников, получивших лицензию от Тайного совета через Компанию книгоиздателей. — Он вздохнул и посмотрел Шекспиру прямо в глаза. — Я приношу свои извинения за то, что не могу рассказать вам больше, но надеюсь, что мой рассказ был вам небесполезен.

Шекспир промолчал. Он сурово взглянул на Вуда. Джон не верил ни единому слову, сказанному этим человеком. Вуд лгал и делал это весьма неумело. Шекспир заговорил резким тоном.

— Вы, должно быть, встречаетесь со множеством печатников, господин Вуд.

У Вуда зашлось сердце. Он вдруг осознал, что не справился со своим заданием. Его подозревали, но в чем? Этот человек не доверял ему, и это было опасно. Он поднялся и подошел к очагу, чтобы притушить огонь.

— Господин Шекспир, я горжусь тем, что знаю всех легальных печатников в Лондоне и ближайших графствах. Уверяю вас, никто из них не имеет отношения к подобной низкопробной работе. Вы уверены, что это отпечатано здесь, в Англии, а не привезено каким-нибудь книготорговцем контрабандным способом? — Вуд почувствовал, что у него на лбу выступил пот. Не годился он на роль мученика и не хотел умирать за свою религию, как намеревались другие. Вуд был сыном успешного печатника и настолько хорошо овладел печатным делом, что даже превзошел своего отца. Если не считать католичества, то государству он был интересен не более другого такого же богатого торговца в этом многолюдном городе. Все же здесь, в этом доме, в непосредственной близости от человека Уолсингема, который мог любого допросить с пристрастием и отправить его в пыточную, прятались два католических священника. Если их найдут, то его семья разделит с ними их участь.

Сначала он всячески избегал разговора с Херриком, чтобы попросить его уйти, опасаясь его реакции. Но в конце концов этим утром после завтрака он подошел к нему для разговора. Вуд объяснил, что боится за безопасность своих детей. Херрик лишь пожал плечами, улыбнулся и согласился, что ему действительно пора уходить. Он сказал, что благодарен Вуду, что тот позволил ему пожить здесь и что завтра его здесь уже не будет. Для Коттона эта ночь в доме Вуда тоже была последней. Он нашел новое убежище у одной знатной леди, которая хотела, чтобы с ней под одной крышей постоянно проживал священник. В каком-то смысле Коттон доставлял Вуду больше беспокойства, чем Херрик; он так жаждал мученической смерти, словно земная жизнь по сравнению с загробной ничего для него не значила. Вуд не понимал этого. Он бы все отдал ради возвращения Маргарет в этот мир.

Но теперь… Что, если Шекспир прикажет обыскать дом? Найти священников не составит труда. Через несколько часов они бы покинули его дом, но за такое короткое время многое могло измениться — и не в лучшую сторону. Нужно было как-то выпроводить Шекспира.

— Господин Вуд, я ни в чем не уверен. Поэтому я и пришел к вам, — произнес Шекспир. — И все же мне кажется, что вы мне не все рассказали. Почему? Я пришел к вам лишь затем, чтобы воспользоваться вашими знаниями эксперта по печати, а теперь не могу отделаться от мысли, что вы что-то от меня скрываете. Должен вам сказать, что у меня нет привычки копаться в дебрях человеческих душ, но я не смогу вот так просто забыть об ощущении, что вы по какой бы то ни было причине что-то от меня утаиваете.

— Господин Шекспир…

— Избавьте меня от ваших протестов. Я заставлю вас подробно рассказать мне о себе и ваших обстоятельствах. Падение Антверпена под ударами армии Пармы должно было нанести урон вашему бизнесу, но мы с вами знаем, что господин Плантен пользуется благосклонностью испанского короля и что его бизнес не только выжил, но и процветает под испанской оккупацией. Как, по-вашему, почему он, в отличие от многих других антверпенских купцов, не спешит спасаться бегством при виде испанцев?

Томас Вуд достал вышитый золотом платок и промокнул пот со лба.

— Огонь в камине слишком сильно разгорелся, господин Шекспир. Конечно, я расскажу вам все, что смогу. Я не хотел скрывать что-либо от вас или от господина секретаря. Но прошу вас меня извинить, ибо сейчас мне нужно заняться камином. — Он повернулся к двери и позвал: — Кэтрин!

Кэтрин вошла в комнату, взгляд ее глаз был пронзительным.

— Кэтрин, пожалуйста, притушите огонь. Мы того гляди поджаримся.

Шекспир бросил на нее испытующий взгляд, словно бы спрашивая, неужели и она считает, что в комнате слишком жарко, затем произнес:

— Мне нравится тепло, идущее от камина, миссис Марвелл. Может, у господина Вуда потливость?

— Господин Шекспир, уверена, в следующей жизни вы насладитесь жарой в полной мере. А теперь позвольте мне немного притушить огонь. — Кэтрин подошла к камину и попыталась уменьшить пламя.

Шекспир понаблюдал за ней, затем повернулся к Вуду. Джон заметил, что он тоже не сводил с гувернантки взгляда, который, как показалось Шекспиру, мало походил на то, как хозяин смотрит на прислугу.

— Что вы говорили?

— Мне хотелось бы помочь вам.

— А теперь что касается вас. Вы числитесь в Компании книжных издателей?

— В действительности я являюсь членом совета. Да, я работаю в Стейшнерз-Холл. Я много лет трудился не покладая рук, чтобы заработать право носить одежду члена гильдии.

— И ваша католическая вера никогда вам не мешала? — Это был выстрел на удачу, основанный лишь на том, что в комнате висела картина с изображением Девы Марии, и Шекспир почувствовал, что ему неловко задавать этот вопрос, и все же он хотел получить ответ. Вуд застыл, словно ледяная статуя.

У Кэтрин душа ушла в пятки. Она повернулась от огня к ним, замерев с кочергой в руке.

— Господин Шекспир, почему вы об этом спрашиваете?

Шекспир был захвачен врасплох. Нахмурив брови, он уставился на нее.

— Миссис Марвелл?

— Вас пригласили в этот дом, поскольку вам нужна была помощь, а вы выведываете вещи, которые не связаны с тем, что вам нужно. Это так работает Уолсингем?

— В этом доме, миссис, я ищу правду. Полагаю, здесь что-то скрывают.

— Вот, значит, какова благодарность за радушный прием?

Шекспир снова обратился к Вуду.

— Ваша гувернантка остра на язык. Удивлен, что вы доверяете ей своих детей.

— Я о ней весьма высокого мнения, господин Шекспир.

— А вы не задумываетесь о своей шее, отвечая на мои вопросы? Вы бы смогли отказаться от своей веры?

Разум Вуда был в полном смятении. Неужели у этого агента Уолсингема есть какие-то сведения о его религиозных убеждениях, или он просто догадался? Может, лучше просто признаться или попытаться уйти от ответа, как учили иезуиты? Снова Кэтрин храбро вступила в беседу.

— Господин Шекспир, я бы не отказалась от своей веры. Я — католичка и горда этим. Но, тем не менее, я законопослушная верноподданная Ее величества королевы. Правда, я боюсь, что быть просто верноподданной не всегда достаточно, не так ли? Разве отец Эдмунд Кэмпион не молился за нашу королеву, когда ее люди рвали его плоть, словно дикие псы?

Ее слова жалили. Именно это противоречие в его работе не давало Джону Шекспиру спокойно выполнять свои обязанности. Он хорошо это понимал, но не мог избежать этого. Все же он знал, что огонь используют для того, чтобы запалить костер, и что эта реформация была на руку тем, кто насаждает на английских берегах пытки и кровопролитие.

— Похоже, господин Шекспир, вам нечего сказать.

— Рад слышать, что вы законопослушная верноподданная короны, миссис Марвелл. И я подразумеваю, что вы считаете Ее величество верховным главой англиканской церкви и отдадите жизнь, чтобы защитить ее от иностранных правителей или самого папы римского. Я не спрашиваю, ходите ли вы в церковь, как того требует закон, потому что считаю это вашим личным делом и делом вашего прихода. Я не собираюсь копаться у вас в душе, хотя другие, возможно, и захотели бы. Но, — и тут он обратился к Вуду, — я бы на вашем месте не стал лгать. Если вы знаете, где могли напечатать этот листок, или вам даже известно его содержание, вы мне расскажете. И уверяю вас, что лучше сделать это сейчас и мне, чем тем, кто может прийти после меня. Вы понимаете, о чем я говорю, господин Вуд?

Голос Шекспира был холоден как норвежская зима, но это было проявлением гнева пополам с яростью; он злился на то, что позволил вовлечь себя в этот дурацкий спор с Кэтрин Марвелл. Он вдруг понял, что ему симпатичны эти люди. Томас Вуд был хорошим человеком. А что до Кэтрин Марвелл, то что-то в ней волновало его. Злился он еще и потому, что они могли оказаться в руках более решительных чиновников.

Вуд заметно дрожал.

— Я очень хорошо вас понимаю, — сказал он, — но клянусь, что рассказал все, что знаю. И моя вера не стала помехой для карьеры, ибо я не кричу о ней на каждом углу. А что касается Кристофа Плантена из Антверпена, то, да, он католик, но, кроме того, он еще и великий мастер, художник и не представляет ни для кого опасности, и тем более для Англии. Он напечатал Библию на голландском. Поэтому, насколько я знаю, его не считали врагом Вильгельма Оранского, и я не понимаю, с какой стати он вдруг стал вашим врагом или врагом господина секретаря Уолсингема, да и чьим-либо врагом вообще. — Вуд сделал паузу, чтобы перевести дыхание, или, возможно, для придания большего драматизма своей речи. — А я, как и Кэтрин, законопослушный подданный королевы.

Шекспир встал, чувствуя, что ему нечем ответить на речь этого человека.

— Я покидаю вас, господин Вуд. Но я вернусь и молю только о том, чтобы вы об этом не пожалели.

Кэтрин повела Шекспира к входной двери, а Вуд смотрел ему вслед, испытывая чувство сродни ужасу.

— Позаботьтесь о своем хозяине, миссис, — произнес Шекспир, так чтобы Вуд не слышал его слов. — Как бы он не задохнулся от самодовольства.

— Это лучше, чем умереть от лицемерия.

Шекспир обернулся и посмотрел на нее.

— А у вас змеиный язык, миссис.

— Да и зубы, как у гадюки.

Томас Вуд со страхом смотрел на них. Что она говорит Шекспиру? Она понимает, насколько этот человек опасен? Больше никаких отсрочек — Коттон и Херрик должны уйти сегодня же вечером, ибо, если Шекспир вернется с персевантами, они разберут их дом до основания и спасения им ждать будет неоткуда.

 

Глава 18

Парсимони Филд взвесила в руках слиток. От его блеска и веса по ее телу пробежал холодок восхищения и страха. Но как побыстрей сбыть его и получить деньги? Она хорошо понимала, если кто-нибудь узнает, что у нее появились такие сокровища, ей будет грозить смертный приговор.

Надежно спрятать золото было не так-то легко. Старлинг Дей и так никому не скажет, а Элис захлебнулась рвотой и была теперь мертва. Времени было мало: тело Когга скоро обнаружат, и тогда наступит кромешный ад. Единственным выходом остается освободить Старлинг и заключить с ней сделку.

Затем она вернулась в комнату, где была привязана Старлинг, дыхание девушки было быстрым и отрывистым. Пока Парсимони отсутствовала, она попыталась освободиться от пут и теперь пребывала в ярости. Стоя в дверях с ножом в руках, Парсимони увидела в глазах Старлинг страх.

— Нет, милая, я не собираюсь тебя убивать. Я освобожу тебя. Но предупреждаю, одно неверное движение…

Когда Парсимони перерезала веревки, Старлинг закрыла глаза в полной уверенности, что в любой момент нож может вонзиться в нее.

— Ладно, было не так уж и больно, — наконец произнесла Парсимони. Старлинг потерла запястья, едва веря тому, что свободна, и села на кровати, удивленная, что еще жива.

— Ну?

— Спасибо, Парси. Я думала, что ты собираешься меня укокошить.

— Неужели я способна причинить вред своей лучшей девочке? Давай покончим с этим. Половина тебе, половина — мне.

— А Элис?

Парсимони поморщилась.

— Милая, твоя кузина умерла, захлебнулась во сне собственной рвотой. — Она коснулась руки Старлинг. — Это правда.

Старлинг посмотрела на нее. Что, если она убила Элис? Хотя теперь это было неважно. К худу или к добру, но они в деле и делить добычу теперь придется на двоих, а не на троих. Отныне ни при каких обстоятельствах Старлинг не повернется к Парсимони Филд спиной. Раз уж Парси запустила руку в сокровища, то и Старлинг недолго оставаться в живых, если она не будет действовать быстро.

День они провели в поисках сдаваемого внаем жилья. Из «Бель-Саважа» нужно было убираться: те, кто знал Когга, будут искать сокровища и в первую очередь заявятся сюда. Наконец они нашли жилье за рекой, в Саутуорке. Это была всего лишь комната с окном, выходившим на улицу, но зато здесь проходила одна из самых лучших и безопасных дорог, на которой их вряд ли ограбят. Когда они найдут для сокровищ надежное место, нужно будет быстро распродать их. После этого они смогут наконец расстаться. Но сначала надо забрать золото и драгоценности из тайника Старлинг.

Церковное кладбище за развалинами церкви Святого Барталомея Великого было жутковатым местом по ночам. Старлинг показывала путь. По Смит-Филду еще бродили пьяные гуляки, пьющие за смерть шотландской королевы, но празднования затянулись и караульным было приказано очистить улицы и ввести комендантский час. Если караульные обнаруживали пьяного, то его прогоняли домой дубинками; власти желали оградить город от беспорядков в это неспокойное время, когда стране грозило военное вторжение или восстание.

Старлинг и Парсимони спрятались за стеной у северной оконечности Коклейн. Они присели на корточки, держа лопаты, которые принесли сюда пару часов тому назад.

Увидев, что путь свободен, девушки со всех ног помчались через огромную, в шесть акров шириной, площадь. Караульный что-то крикнул им вслед, но они бросились наутек и бежали, пока не очутились на дальней стороне у каменной кладки, где пятьдесят лет тому назад был возведен неф старой церкви.

— Где, милая? — тяжело дыша, спросила Парсимони.

— Позади кладки.

Им нужно было выкопать сокровища и остаться незамеченными. Старлинг и Элис закопали добычу в свежей могиле, где земля была еще рыхлой, на глубине нескольких футов, — может, в паре футов от покойника. При свете луны Старлинг и Парсимони принялись за работу; они не стали зажигать смоляные фонари, боясь, что их может заметить караульный.

Они копали по очереди. Земля была тяжелой и мокрой. Лопата Старлинг чиркнула по старому камню разрушенного церковного нефа.

— Тихо! — зашипела Парсимони. — Хочешь, чтобы мы закончили жизнь на виселице?

— Осталось совсем немного, — сказала Старлинг. — Мы неглубоко закопали. — Вдруг она упала на колени и принялась разгребать землю руками. — Вот оно, — произнесла она, вцепившись в завязки мешка. Она потянула что есть мочи и вытащила мешок. Старлинг принялась счищать с него грязь. — Вот, Парси, добыча у нас.

Что-то в блеске серебристо-черных в свете луны глаз Парсимони снова насторожило Старлинг. И когда Парсимони сделала шаг вперед, Старлинг отступила в сторону и поставила ей подножку, повалив Парсимони на холодную мокрую землю.

Она бросила мешок и прыгнула на спину Парсимони, вдавливая ее голову в грязь, словно хотела удушить ее, также — она была в этом уверена — как Парсимони задушила Элис. Парсимони этого заслуживала.

Но Парсимони оказалась сильней и вывернулась из ее рук. Возясь в жирной сырой глине, они колотили друг друга, таскали за волосы, выворачивали руки и царапались. Они дрались, пока не иссякли силы. После Парсимони и Старлинг, лежа на мягкой земле, тяжело дышали, не в силах поднять руки, а их одежда была порвана и испачкана.

— Милая, я даже представить не могла, что ты способна на такое.

Старлинг — тоже. Жаль, что она не могла дать такой же отпор в Стреллее, когда ее избивал черный от угольной пыли Эдвард.

— Это мой единственный шанс, Парси, и тебе его у меня не отнять.

Так, лежа на влажной и холодной земле и тяжело дыша, они ощутили, что зауважали друг друга. Более того, они обе осознали, что нужны друг другу. Невозможно в одиночку спрятать и продать все эти ценности. Быть может, лучше им действовать сообща?

— Ну что, Парси? Попробуем вместе? Этих сокровищ хватит и на покупку дома.

Мгновение Парсимони размышляла.

— Всегда хотела собственный публичный дом. А ты, милая, похоже, самая подходящая для меня компаньонка.

— Из борделя мог бы получиться настоящий дворец.

— Устраивать приемы для знати. А еще азартные игры. Это будет лучшее место в городе. Все, что нам нужно, найти хорошего перекупщика и выручить приличные деньги. Что за дом у нас будет!

Старлинг рассмеялась.

— Можно назвать его «Королевы» — потому что мы будем как две пчелиные матки, хозяйки и лучшие девочки заведения.

Парсимони поднялась на ноги и попыталась очистить одежду от грязи.

— Или мы могли бы назвать заведение «Королевские ножки» — мы будем работать день и ночь без выходных! Жалко, милая, что ты не узнала Когга поближе. Ты бы ему понравилась. Ты в его вкусе. Кто же его убил? Ему вроде глаза выкололи.

— Его убил один страшный человек в темной одежде. От него веяло замогильным холодом. У него был такой тонкий кинжал с черной ручкой. Он ударил Когга дважды, по удару в каждый глаз, по самую рукоятку. Такому убить, что проститутку снять.

Старлинг тоже поднялась на ноги, держа в левой руке мешок с добычей. Она посмотрела на мешок и вдруг протянула его Парсимони.

Парсимони взяла мешок, вытащила два золотых слитка, взвесила их в руке, затем положила их обратно.

— Нет, ты понесешь мешок, милая.

— А еще, Парси, тот убийца, после того, как проткнул кинжалом Коггу глаза… — произнесла она и замолчала на мгновение, вспоминая, — перекрестился, как это делают католики.

 

Глава 19

Никому не было дела до Майлза Херрика с позвякивающими в заплечном мешке инструментами, который шагал по Дептфорд-Стрэнду в одежде рабочего среди суетящихся моряков, парусных дел мастеров, плотников, корабельщиков и шлюх.

Это был яркий солнечный февральский день, почти весенний. Последний снег где-то растаял, а где-то его смыл дождь, и люди ощутили новый прилив сил. Мир казался прекрасным и стоил того, чтобы вылезти из постели. Херрик оглянулся и осмотрел дома и лавки, что выстроились вдоль берега реки. Его взгляд остановился на свечной лавке, старинном, покосившемся трехэтажном здании с небольшими окнами. Снаружи висела табличка: «Сдается комната». Подойдет. Он скользнул в дверь.

В помещении висел густой удушливый табачный дым. В духоте, среди такелажа, парусной оснастки, галерных плетеных коробов, бочонков с сухарями, сушеного гороха и соленой говядины, всего того, что необходимо для путешествия, он увидел двух беседующих людей, дюжих работяг, которые спорили о чем-то над разложенном на скамье чертежом каравеллы. Когда он подошел, они прекратили разговор и посмотрели на него, не вынимая трубок изо рта и исторгая дым, словно печные трубы.

— Вы хозяин этой лавки? — спросил Херрик того, что был повыше и держался более уверенно. — Я искал жилье и увидел вашу вывеску. Комната еще свободна?

— Ну, положим, от жильцов она свободна, — ответил тот, что повыше, — но только не от арендной платы.

Херрик натужно улыбнулся над попыткой пошутить. Он достал кошель и развязал тесемку.

— Я хорошо заплачу. Я прибыл из Нижних земель и ищу работу оружейника.

Ему понравилась ирония; «оружейник» звучало правдоподобно. А еще он знал, что его никто не будет проверять.

— Что ж, работы здесь полно. Капитаны будут рады еще одному мастеру-оружейнику. Пошли, покажу тебе комнату.

Комната была на третьем этаже под самой крышей. То, что нужно. Под слоем штукатурки у карниза он услышал, как скребутся крысы или птицы. В комнате лежал лишь голый соломенный матрас, стоял небольшой стол и трехногая табуретка. Зато было небольшое створчатое окно, выходившее на реку. Херрик задержался у окна, затем повернулся и оглядел комнату. Божье дело. Да исполнится воля Твоя.

— Годится.

Хозяин потянулся, чтобы смести паутину, повисшую над низкой дверью.

— Меня зовут Боб Робертс. Я дам вам одеяла и ночной горшок. Плата — два шиллинга и шестипенсовик в неделю, но могу уступить и за полкроны.

Херрик положил мешок с инструментами на пол таким же привычным жестом, каким домохозяйка ставит корзину с бельем для стирки, и ударил по рукам с хозяином, дабы подтвердить совершение сделки.

— Хенрик ван Лейден.

— Что ж, Хенрик, не выпьешь ли с нами эля, и, кстати, можешь заплатить мне за первую неделю, — сказал хозяин и повернулся, чтобы уйти. — Если тебе нужны имена капитанов, нуждающихся в оружейниках, я с радостью посодействую.

— А как насчет Дрейка, лучшего из всех?

Хозяин рассмеялся.

— Ух ты! Хочешь на него работать? Тогда будешь работать без отдыха и без оплаты.

— Значит, он захаживает в эти места?

— Каждый день. Никогда не видел другого капитана, который бы так тщательно занимался подготовкой к походу. Если наш флот не окажется готов встретить армаду, то Дрейк тут ни при чем. Но знай, несколько дней работы на него — и участь закованного и избиваемого раба на испанской галере покажется тебе раем.

Херрик улыбнулся.

— Ясно. Но ведь это такая честь, познакомиться с Дрейком.

— Тогда, Хенрик, желаю тебе всего хорошего, и будь осторожен. Только вы ударите по рукам, тебя завалят работой.

Когда за хозяином затворилась дверь, Херрик снова подошел к окну. Подоконник находился на высоте трех футов от пола. Окно было два фута в ширину и три с половиной в высоту. Для выполнения его миссии это подходило идеально. Он перекрестился, потом преклонил колени и принялся молиться.

 

Глава 20

Лицо Кэтрин Марвелл преследовало Шекспира. Да кто она такая? Гувернантка-католичка, вероотступница из семейства, скрывающего какие-то тайны. А что, если она Томасу Вуду больше чем просто гувернантка? В его присутствии Кэтрин чувствует себя довольно свободно. Закипая от досады, Шекспир слишком сильно пришпорил лошадь — в другое время ему стало бы стыдно за проявление подобной жестокости. Нужно было избавиться от мыслей о Кэтрин.

Шекспир ехал по мосту, направляясь в Саутуорк, и продолжал беспричинно гневаться. Он злился на Томаса Вуда за его глупое вранье, злился на того, кто вломился к нему в дом и рылся в его бумагах, злился на себя, хотя и не понимал за что.

Дома его уже поджидал Слайд. Он принес очередной экземпляр «Лондонского вестника» с леденящей кровь историей о последних минутах Марии, королевы Шотландии. Шекспир медленно прочитал газетный листок. Все, о чем шла речь в этом листке, Шекспиру было уже известно: страшные подробности того, как голова Марии покатилась, выскользнув из рук палача Булла. Шекспира это не удивило, Булл и в лучшие времена не особенно хорошо справлялся со своими обязанностями. Он продолжил чтение. Описание мученического кроваво-красного одеяния Марии, сплетни о собачке, прятавшейся среди ее юбок, несколько строк о большом торжестве в Лондоне и страхах, связанных с нападением на Англию испанского флота.

— Как ему удалось это отпечатать? — взорвался Шекспир, порвав листок и швырнув обрывки на пол. — Я полагал, что люди из Компании книжных издателей сломали его пресс.

— Может, у него появился новый.

— Так найди его, Гарри, — прорычал Шекспир. — Я хочу, чтобы Валстана Глиба заковали в кандалы и держали под замком до тех пор, пока я не допрошу его.

Слайд раскланялся, заверив Шекспира, что, конечно же, сделает все, что в его силах, и что арест Глиба лишь дело времени.

— А еще я жду поимки иезуита Саутвелла. Ты говорил, что доставишь мне его. И где же он? Гарри, ты взял деньги вперед. Арестуй его! Господин секретарь голову с меня снимет, если мы в самое ближайшее время не поймаем его.

Слайд не боялся гнева Шекспира. Синяки и раны, полученные им в результате нападения, еще не зажили. Раны покрылись коростой, синяки пожелтели, а одежда была совершенно испорчена. Но он убедил Шекспира, что чувствует себя хорошо. Слайд не стал рассказывать, что потерял след Саутвелла, это уж точно не остудило бы гнев Шекспира.

— Гарри, я хочу, чтобы ты отправился в бордели. Выясни, не приходилось ли девицам из этих заведений охаживать кнутом странных клиентов и не ублажали ли они фламандцев или мужчин с голландским или немецким акцентом, а также не заметили ли они у таких клиентов необычных пристрастий. Мне срочно нужны эти сведения. Кроме того, продолжай расспрашивать о Бланш Говард. Вращалась ли она в кругах вероотступников? Не была ли она близка с каким-либо иностранцем, особенно фламандцем? Думаю, здесь есть какая-то связь. Возвращайся, когда получишь сведения, и как можно быстрее.

— Господин Шекспир, считайте, что все уже сделано.

— Еще, Гарри, что ты знаешь о Томасе Вуде? О нем ходят какие-нибудь слухи?

— Конечно, я о нем слышал. Он — богат, но не кичится достатком. По образу жизни он — пуританин, или скорее пресвитерианин. Возможно, он придерживается тех же религиозных убеждений, что и господин секретарь.

Шекспир невесело рассмеялся.

— Гарри, ты ошибаешься. Вуд исповедует католичество. Господину секретарю не понравится предположение, что у него есть что-то общее с господином Вудом.

— А…

— Тем не менее разузнай все, что сможешь, и даже больше. Что-нибудь из прошлого Томаса Вуда, о встречах с иностранными купцами. Кто его друзья? Еще у него есть гувернантка, которая присматривает за его детьми, некая Кэтрин Марвелл. Выясни о ней все, что возможно.

Слайд попытался изобразить свою обворожительную улыбку, но синяки и кровоподтеки на его лице еще не прошли и причиняли боль.

— Конечно. — Мгновение он молчал в нерешительности, затем добавил: — Простите меня, господин, за то, что завожу разговор о подобных деликатных вещах… сейчас не время для таких просьб, но я отчаянно нуждаюсь в средствах.

Шекспир хотел было возразить, но тут же понял, что пожалеет об этих словах; сейчас Слайд ему нужен, очень нужен. Без Гарри он был бы как без рук. И конечно, ему нужны деньги.

— Сколько?

— Пятнадцать марок. Если мне предстоит отправиться по публичным домам, то хозяева заведений и проститутки не станут разговаривать бесплатно. Вы должны это знать, господин Шекспир.

— В самом деле. Прости, Гарри, но я боюсь, что мои познания о традициях публичных домов скудны. Зато ты хорошо разбираешься в подобных делах, я уверен, и мог бы просветить меня как-нибудь за квартой эля. Но не сейчас.

Он развязал кошель, отсчитал монеты и без лишних церемоний вручил их Слайду.

— Все, Гарри, иди.

Спустя час после разговора со Слайдом Шекспир уже привязывал поводья лошади у тюрьмы «Маршалси». Он пообещал себе, что сегодня же вернется в Доугейт и еще раз поговорит с Томасом Вудом, а если понадобится, то и допросит его. Кроме того, ему почему-то очень хотелось увидеться с Кэтрин Марвелл. Поразмышляй он, то легко распознал бы симптомы: в двадцать восемь лет, возрасте, когда большинство мужчин уже уютно устроились в семейном гнездышке и наслаждались отцовством, Джон был еще неженат. Он никак не мог отделаться от мысли, что выглядел трусом и глупцом в глазах той девушки, с которой успел обменяться лишь парой слов. И Шекспир ничего не мог с этим поделать.

Огромного роста тюремный надзиратель из «Маршалси» занервничал, когда Шекспир объявил, что прибыл по делу государственной важности.

— Я к Джону Даути.

Надзиратель задумался.

— Я не знаю такого заключенного.

— Вспоминай, он собирался убить сэра Френсиса Дрейка и попал сюда пять лет тому назад.

Надзиратель покачал головой.

— Нет, господин. Я здесь уже три года, и не припомню заключенного под таким или похожим именем.

— Дай посмотреть твои записи.

Надзиратель озадаченно взглянул на Шекспира.

— Ты ведешь журнал заключенных?

— Конечно, господин. Только зачем он вам, если заключенного, который вам нужен, здесь нет?

— Дай взглянуть.

Каморка надзирателя была под стать мрачной атмосфере тюремных коридоров. В комнате стоял стол, два табурета, горел камин и лежали рабочие инструменты надзирателя: связки ключей, плети и палки для битья, кандалы и тяжелые цепи. Он протянул руку к пыльной полке, снял с нее пухлый том и с глухим ударом опустил его на стол, где уже стоял поднос с остатками еды.

Шекспир полистал страницы журнала, нашел записи 1582 года, когда сюда должны были привезти Даути. Вот оно: Даути, Джон, сговор с целью убийства; заключение в строгой изоляции.

— Вот тот, кто нам нужен, тюремщик.

Надзиратель нервно звякнул ключами.

— Никогда о нем не слышал. Можете заглянуть в любую камеру и поговорить с кем хотите, только под таким именем вам никого не найти.

Шекспир посмотрел надзирателю прямо в глаза. Надзиратель нервничал, но говорил правду. Так что же случилось с Даути?

— Знаешь заключенных, которые пробыли здесь пять или более лет, кого-нибудь, кто мог бы вспомнить этого человека?

— Да, это Дейви Беллард. Он здесь за подделку документов уже пятнадцать лет, или даже дольше. Беллард — самый умный из всех заключенных, да и человек неплохой.

Дейви Беллард был невысоким человеком с длинными нечесаными волосами и косматой бородой, которую, похоже, отращивал все годы заключения. Но взгляд его был живым и ясным.

— Да, господин Шекспир, я припоминаю Джона Даути, — сказал он. — Злющий, никогда таких не встречал. За то, что сделали с ним и его братом, был готов любого прикончить. Я подшутил над ним, а он меня чуть не убил. — Беллард задрал лохмотья, некогда бывшие рубашкой. — Видите этот шрам? Он ударил меня скребком, которым кузнецы подрезают лошадиные копыта. К счастью, лезвие наткнулось на ребра. После этого случая я старался не встречаться с Джоном Даути. Никогда не знаешь, чего ждать от такого типа.

Шекспир осмотрел уродливый, с рваными краями, шрам.

— Что с ним произошло?

— Удивительное дело, господин Шекспир. Мы были уверены, что его повесили. Заговор с целью убийства карается виселицей. Но если его и повесили, то мы ничего об этом не слышали. Он пробыл здесь всего несколько дней и одним прекрасным летним днем просто исчез. Может, его перевели в другую тюрьму, но точно не скажу. Вздернули его или освободили — неизвестно. Для всех нас, сидящих здесь, это было загадкой, да и по сию пору остается загадкой. Не то чтобы это занимало все наши мысли. Что до меня, то я был только рад избавиться от него.

— Спасибо, господин Беллард, — произнес Шекспир, отдавая ему шиллинг. — А на какой срок вас осудили?

Беллард оглянулся, желая убедиться, что надзирателя нет поблизости.

— Десять лет, господин Шекспир, но не говорите тюремщику, а то он меня вышвырнет. Мне здесь хорошо. Я не хочу уходить.

Впервые за этот день Шекспир с трудом, но улыбнулся.

— Не бойтесь, господин Беллард, я не выдам вашей тайны. А если вы услышите в этих стенах что-нибудь из того, что мне было бы интересно, буду рад получить от вас эти сведения, которые передам в департамент господина секретаря Уолсингема.

Беллард заговорщицки постучал пальцем по носу:

— Разведка, господин Шекспир?

— Что-то вроде того. Особенно меня интересуют сведения о фламандце, любом, о котором ты вдруг услышишь. А еще о иезуитах…

Шекспир вышел из камеры и попросил надзирателя отвести его сначала к Пламмеру, а затем к Пигготту, католическим священникам, о которых говорил ему Гарри Слайд. Шансов было немного, но Шекспира очень заинтересовали гости, присутствовавшие на мессе и ужине. Может, от них он получит больше сведений. Может, они приведут его к иезуиту Саутвеллу, тогда одной неудачей будет меньше.

Сначала он зашел к Пламмеру.

— А, господин Шекспир. Гарри Слайд говорил мне о вас.

— О вас он мне тоже рассказывал, господин Пламмер. Насколько мне известно, вы время от времени снабжаете его информацией.

— Так и есть.

— Я хочу знать подробности о мессе, которую здесь отслужили. Присутствовали, я полагаю, вы, Пигготт, три дамы — Энн Беллами, леди Френсис Браун и леди Танахилл.

— Еще иезуит по имени Коттон.

— Вы уверены, что это его настоящее имя?

Пламмер почесал в паху, словно больной сифилисом, — не исключено, что он действительно был болен, — и скорчил такую гримасу, словно испытывал сильнейшее физическое недомогание.

— Да откуда мне знать? Маловероятно, конечно: те, кого засылает сюда Английский колледж, редко называются настоящими именами.

— Понятно. А может, он быть Робертом Саутвеллом, священником?

— Говорил уже, откуда мне знать? Я слышал о Саутвелле. Он — поэт, и славился своей набожностью еще до прибытия в Англию прошлым летом. Но в Дуэ или Риме я с ним не был и не знаю его лично.

— У нас есть описание его внешности в юности. Невысокого роста, среднего телосложения, огненно-золотистые волосы, глаза зеленые или голубые. Коттон подходит?

Пламмер ответил не задумываясь:

— Очень может быть, но мне показалось, что у него серые глаза.

— А он не обмолвился, где бывает, где живет, с кем видится?

Пламмер покачал головой.

— Нет. Иезуиты не настолько глупы.

— А дамы на мессе, они его знали?

— Думаю, юная Беллами знакома с ним, но остальные — нет, мне показалось, что они были им просто очарованы. Да и я тоже. Он — необычный и приятный человек. Я видел, как люди к нему тянутся, а он обращает их в католическую веру. Господин Шекспир, он кого хочешь завлечет в свои сети.

— А твой коллега, Пигготт?

— Он мне не нравится. Я ему не доверяю, а он — мне. Он хорошо знаком с Коттоном, прижимал его к своей вонючей груди и шептал ему что-то на ухо. Если хотите больше узнать о Коттоне, лучше поговорите с Пигготтом. Но мне кажется, что он опасен.

— А те три дамы за трапезой?

— Жеманные, глупые женщины, вообразившие, что небеса — лучше благопристойной земной жизни. Боюсь, что все они на пути к погибели, и мне их жаль. Они — безобидны и не представляют опасности для государства.

На прощание Шекспир произнес:

— Пламмер, я позабочусь о том, чтобы ты получил достойную награду за труды. Будь начеку и держи ухо востро. Мне нужна информация о фламандце, который любит, когда его бьют женщины, а потом избивает их сам. И еще, когда я пришел, мне показалось, что надзиратель чем-то обеспокоен. С чего бы это?

Пламмер снова почесал в паху, затем поскреб шею.

— Блохи, сэр. Здесь ими все так и кишит. Подозреваю, что они живут на крысах, разжиревших, словно обожравшиеся коты. Да, тюремщик. Хороший человек, заведует приличной тюрьмой, если не считать блох. Но есть у него один маленький секрет. Не может он отступить от старой веры. И еще, сэр, есть еще одна вещь, которая, возможно, щекочет ему нервы. За сегодняшний день вы не единственный наш посетитель.

— Правда? Кто еще приходил сюда?

— Ричард Топклифф. Как и вы, он расспрашивал о нашей трапезе и мессе. Признаюсь вам, господин Шекспир, он меня напугал до полусмерти.

Шекспир почувствовал, как напряглись его мускулы.

— Топклифф?

— Как и вы, он, как мне показалось, очень заинтересовался дамами и Коттоном, а еще угрожал мне дыбой, если я не буду отвечать на его вопросы прямо, так что я без колебаний выложил ему все, что знал.

— Ты рассказал ему о том, что работаешь на Слайда?

— Нет, не настолько я глуп. Но я сказал ему, что от Пигготта он узнает больше. Боюсь, что теперь отец Пигготт ко мне будет не так благосклонен.

— Спасибо, господин Пламмер. Если вам будет грозить опасность или будет нужна помощь, можете сослаться на меня. Правда, на Ричарда Топклиффа мое имя вряд ли окажет какое-либо магическое воздействие.

Пламмер пожал Шекспиру руку.

— Спасибо. Надеюсь, вы не подцепили от меня блох.

В коридоре Шекспира ждал надзиратель, и вместе они прошли к камере Пигготта. Пигготт сидел в углу, сжавшись, словно воробей в лютый мороз. Когда Шекспир вошел в камеру, с лязгом захлопнув за собой дверь, он не пошевелился и не произнес ни единого звука.

— Отец Пигготт?

Пигготт не шевелился.

— Отец Пигготт, я все равно поговорю с вами, хотите вы этого или нет.

Ни малейшего движения в ответ. Шекспир схватил Пигготта за ворот его грубой шерстяной рубахи и рывком заставил подняться. Но, увидев, что вместо лица у Пигготта кровавое месиво, Шекспир в ужасе отшатнулся. В скудном свете можно было разглядеть, что нос, похоже, был сломан, а глаза заплыли. Пигготт пытался сесть прямо и застонал, ребра тоже были сломаны.

Шекспир протянул руку, чтобы помочь, но Пигготт отшатнулся, словно от удара. Он попытался произнести что-нибудь, но членораздельной речи не получилось. Шекспир подошел к двери и приказал надзирателю принести воды и тряпье, чтобы омыть раны.

Надзиратель не спешил выполнять приказ. Он молчал и топтался на месте.

— Если у тебя остались крохи здравого смысла, ты сделаешь то, что я говорю. Или, быть может, ты хочешь, чтобы я раскрыл твой маленький секрет? Уверен, господин Топклифф захочет послушать о твоих католических пристрастиях.

Уловка была подлой, но сработала. Надзиратель на мгновение остолбенел, затем, топая и гремя ключами, поспешил исполнить приказ. Он быстро вернулся с тем, что потребовал Шекспир.

— А теперь оботри заключенного.

Надзиратель посмотрел на Шекспира как на сумасшедшего. Зачем обтирать кровь с заключенного? Но, увидев нахмуренный взгляд Джона, он вздохнул и подошел к Пигготту, с ворчанием небрежно принялся обтирать с его лица запекшуюся кровь. Когда надзиратель закончил, Шекспир вручил ему двупенсовик и приказал отправиться к ближайшему аптекарю за бинтами, чтобы перевязать Пигготту грудь.

— Мне нельзя уходить с поста.

— Тогда отправь к аптекарю одного из своих тюремщиков. Или нужно напомнить, что у меня дело государственной важности? А может, рассказать господину секретарю Уолсингему о том, как вы пренебрегаете своими обязанностями?

— Да уж, все сегодня здесь по делу государственной важности, — уходя, проворчал надзиратель.

— Ну вот, мы и одни, Пигготт, — тихо произнес Шекспир, стоя над заключенным, который, и Шекспир был вынужден это признать, даже после того, как его обтер надзиратель, не выглядел лучше. Это был неприятный тип с изрытой оспой кожей и жидкими поникшими волосами. — Не вздумай мне лгать, или я сегодня же отправлю тебя в Тауэр, где тебя заточат в «Литтл-Из», а потом допросят с пристрастием. Речь о деле государственной важности, поэтому спросят с меня. — («Литтл-Из» была маленькой камерой, в которой заключенный не мог не только стоять или лежать, но даже сидеть.) — «Литтл-Из», Пигготт, причиняет такие мучения, что ты будешь умолять, чтобы тебе заменили «Литтл-Из» на адские страдания у позорного столба.

Нос Пигготта был забит запекшейся кровью, который он попытался прочистить. Этот несчастный походил на собаку, которую хотели забить до смерти. Сиплым шепотом он произнес:

— Я расскажу вам все, что рассказал Топклиффу.

Он поморщился и приложил руку к сломанной челюсти.

— Хорошо.

— Я рассказал ему, что у меня есть сообщение, которое я должен был передать. Это сообщение для священника, чьего имени я не знаю. Мне известно только то, что он живет там же, где и отец Коттон.

— А что это за сообщение?

— «Когг с Кау-лейн».

— Кто просил тебя передать это?

— Я… я не знаю.

— Пигготт, я могу без промедления отправить тебя на дыбу. Ты знаешь, что происходит с человеческим телом на дыбе?

Пигготт угрюмо кивнул. Он знал, что на дыбе у людей кости выворачиваются из суставов, а мышцы и сухожилия рвутся, так что жертва уже никогда не сможет ходить или двигать руками.

— Так ответь мне. Кто поручил тебе передать это сообщение?

— Француз. Я не знаю его имени. Он сам пришел ко мне и сказал, что его послал доктор Аллен. Может, он из французского посольства? По правде сказать, господин Шекспир, я не знаю. Мне и этого было достаточно. Он дал мне денег, две марки. В местах, вроде этой тюрьмы, столько стоит разница между жизнью и смертью.

— А что могло означать это сообщение?

Пигготт так завяз во всей этой истории, что мог думать лишь о том, как бы выжить, и ради единственного, крохотного шанса он был готов предать и папу римского, и кардинала Аллена, и Английский колледж в Реймсе. Он еще понизил голос, звук которого теперь был едва слышен:

— Думаю, там находится какое-то оружие. Возможно, это даг. Вроде тех пистолетов, из которых убивают правителей.

Ну да, подумал Шекспир, правителей убивают из пистолета с колесцовым замком. Так был застрелен Вильгельм Молчаливый, а теперь и Елизавета опасалась, что и ей грозит та же участь. Пистолет с колесцовым замком быстро заряжался и был сравнительно небольшим по размеру, так что его легко можно было спрятать под накидкой или в рукаве, поэтому такие пистолеты, или даги, было запрещено проносить на территорию королевского дворца.

— Это просто догадка? Или есть причина, по которой ты так считаешь?

Пигготт устало покачал головой.

— Догадка, господин Шекспир, только догадка. — Он отвернулся к стене, лег на пол, поджав руки и ноги, и единственным признаком жизни было его учащенное хриплое дыхание.

 

Глава 21

Двери дома Когга на Кау-лейн сторожили два обвешанных оружием охранника. Шекспир спешился и подошел.

— Топклифф здесь? — решительно произнес он.

Они подмигнули друг другу и ухмыльнулись, глядя на Шекспира.

— Прохода нет, — с напускным безразличием сказал один.

— Тебе известно, кто я?

— Да хоть король шведских обезьян, мне плевать. Прохода нет.

— Я — Джон Шекспир, помощник сэра Френсиса Уолсингема. Я здесь по государственному делу, и меня примут.

— Попытайтесь, если хотите.

Шекспир сделал шаг вперед. В тот же миг охранники сдвинулись, образовав неприступную стену. Сильные и широкоплечие, они были облачены в плотные камзолы из бычьей кожи, способные защитить от ударов ножом, за поясами у них торчали гаэльские кинжалы и пистолеты с колесцовым замком, а свои мечи в ножнах охранники были готовы обнажить в любую минуту.

— Если не дадите мне войти, будете отвечать перед главным секретарем Ее величества. Понимаете, что это значит?

— Слушайте, кем бы вы там ни были, не думайте, что мы испугаемся вас или вашего чертова Уолсингема. Мы подчиняемся господину Топклиффу, а он — самой королеве. Понимаете, что это значит? А теперь скажите, кого вы боитесь больше — Уолсингема или королевы?

В это мгновение передняя дверь открылась, и в дверном проеме показался Топклифф. Он бросил гневный взгляд на Шекспира, затем обратился к охранникам.

— Найдите тележку, — приказал он. — Нужно перевезти тело.

Разговорчивые охранники поклонились в знак подчинения и удалились исполнять приказ.

— Топклифф, — начал Шекспир, — что здесь происходит?

Топклифф хотел вернуться в дом, но передумал.

— А вам какое дело?

— Сами знаете. Я занимаюсь официальным расследованием.

— И видит бог, вы опоздали. Нашли бы вы Когга без меня? Стал бы этот вонючий Пигготт разговаривать с вами, если бы я не развязал ему язык? Да вы в борделе и шлюхи не найдете.

— Топклифф, нам нужно действовать сообща. Пусть мы и не придерживаемся одних и тех же методов в работе, но цель у нас одна — безопасность королевы и государства.

— Что это за трусливое государство должно быть, чтобы за него сражались вам подобные? Государство, где люди скорее встанут на колени и будут целовать ноги антихристу, чем омоют руки в крови врага королевы. Я готов пустить кровь всем католикам до единого, чем допустить, что с головы королевы может упасть хоть один волос. А вы, Шекспир? В какую церковь по воскресеньям ходит ваш отец? Отвечайте. — Топклифф сплюнул. — Входите, юноша. Входите и взгляните на то, что мы здесь нашли, а потом объясните вашему Уолсингему, почему вы всегда позади Топклиффа.

Сердце Шекспира клокотало от гнева, но он подавил гордыню и вошел в дом. Огромное тело лежало рядом с бочкой, запекшаяся кровь покрывала лицо словно маска. Вокруг вилась туча мух.

— Заколот через глазницы, — произнес Топклифф. — Похож на свинью, не находите? Если отправить на бойню и наделать из него начинки для пирожков — никто и не догадается.

— Кто это? Когг?

— Да, это Когг. Держатель борделя, торговец краденым, отъявленный мерзавец, любитель мяса и женщин.

— Похоже, вы его знали.

Топклифф поставил ногу в тяжелом сапоге на грудь Когга и наклонился к Шекспиру.

— Он мог достать все, что пожелаешь. Он был опасен, но свою пользу он приносил. Иногда. Он не всегда был разборчив в друзьях, как можете убедиться. Но мы же знаем, кто его убил, не так ли?

— Думаете, это был Саутвелл?

— Мне известно, что это был женоподобный юноша. И я знаю, почему это был именно он. Даг. Он купил у Когга даг, чтобы убить нашу королеву, а затем попытался замести следы, убив Когга. Мы оба знаем, что это дело рук Саутвелла, этой папистской твари, но пока вы барахтаетесь, словно рыба в тазу, я поймаю его и позабочусь о том, чтобы он покинул этот мир под страшными пытками и в муках, извиваясь словно уж, когда я выну из него кишки и помашу ими перед его вытаращенными от боли глазами. И сделаю я это прежде, чем он успеет причинить вред королеве.

Шекспиру было что ответить, но он смолчал. Он знал, что это будет лишь пустым сотрясением воздуха. С Топклиффом было невозможно разговаривать: он крепко держался своих жестоких методов. Он был словно терьер с добычей в зубах, и ничто не могло разубедить его в том, что Саутвелл вышел на тропу убийства, а Елизавета — его единственная цель. Однако Шекспир ощутил укол сомнения. Возможно, Топклифф прав. Момент упущен. Все же он должен был задать еще один вопрос.

— Топклифф, вы забрали моих свидетелей. Где они? Мне необходимо поговорить с ними.

— Каких еще свидетелей?

— Вы хорошо знаете, каких. Бродяги с Хог-лейн. Вы забрали их из тюрьмы «Брайдуэлл», куда я их поместил.

— Бродяг? Ничего не знаю ни о каких бродягах. А если бы и знал, то вздернул бы их по очереди на дыбе, а потом повесил. Я бы избавил нашу страну от этой мрази.

— То есть вы отрицаете тот факт, что перевели их в другое место?

Топклифф ничего не ответил, а лишь презрительно взглянул на Шекспира и вернулся к работе.

Больше Шекспир ничего не мог сделать. Против Топклиффа у него доказательств не было. Даже если он и перевел этих бродяг, то кому до этого было дело? Большинство жителей города сочтут исчезновение четырех бродяг хорошей новостью и благодарно пожмут Топклиффу руку.

Шекспир осмотрел дом, время от времени натыкаясь на людей Топклиффа, которым нравилось чинить ему препятствия и преграждать путь. Джон не знал, что именно ищет. Спустя час Шекспир вышел из дома Когга и направился на Ситинг-лейн. Ему хотелось увидеться с Гарри Слайдом. После посещения «Маршалси» Шекспира не отпускало какое-то тревожное чувство. Как Топклифф узнал о Пигготте, Пламмере и мессе, которую отслужил иезуитский священник Коттон? Ему было больно думать об этом, но вывод напрашивался сам собой: об этом Топклиффу рассказал Слайд. Слайд ждал Шекспира, но он был не один. Вместе с ним Шекспира ждали констебль и Валстан Глиб, издатель «Лондонского вестника». Руки Глиба, которого крепко держал констебль, были связаны. Глиб попытался опротестовать свое задержание, но Шекспир не стал его слушать. Он приказал констеблю подождать с Глибом в приемной, затем пригласил Слайда в кабинет, который почти удалось привести в порядок.

— Гарри, прежде чем мы поговорим о Глибе, я должен задать один вопрос. Как Топклифф узнал о мессе в «Маршалси»?

Слайд изобразил неподдельное удивление.

— Топклифф знал?

— Да. И успел побывать там до меня. Избил Пигготта до полусмерти. У тебя с Топклиффом какие-то дела?

— Нет, господин Шекспир, что вы. У меня с ним никогда не было дел.

— Меня все же мучает вопрос, откуда у тебя эти побои…

— Богом клянусь, нет. Нет! Все было так, как я вам и рассказывал. Меня просто ограбили и избили на улице. И я не знаю кто.

— Значит, я неправ, если думаю, что это Топклифф выбил из тебя информацию, как он это обычно проделывает со всеми, когда хочет узнать то, что ему нужно?

Слайд отрицательно покачал головой.

— А как, по-твоему, он узнал?

Гарри Слайд сел. Казалось, ему нехорошо, но Шекспир знал, как Слайд умеет претворяться. Уолсингем как-то сказал, что если когда-нибудь Слайд оставит работу агента, то ему стоит наняться в актеры к господину Бербеджу в «Театр», так талантливо он мог исполнять свою роль.

— Господин Шекспир, Топклифф мог узнать об этом от кого угодно, — сказал Слайд. — От надзирателя, тюремщиков, посетителей, заключенных, которые свободно приходят и уходят из тюрьмы. «Маршалси» — не Тауэр, эта тюрьма — словно решето.

Шекспир сел рядом. Он не верил ни единому его слову, но Слайд был ему нужен.

— Хорошо. Оставим все как есть. Принимаю твои доводы. Но позволь мне сказать, что если ты начнешь водить дружбу с Топклиффом, ты наживешь врагов в моем лице и в лице господина секретаря, который ценит верность прежде всех добродетелей. А теперь расскажи мне, что знаешь о Когге с Кау-лейн.

На лиловом от синяков лице Слайда образовалась вымученная улыбка.

— Джилберт Когг! Самый жирный и жадный прохвост в Лондоне и большой весельчак.

— Мертвый весельчак. Убит. Заколот через глаза каким-то тонким лезвием.

Слайд даже бровью не повел.

— Вот беда-то. Хотя меня это не удивляет. Когг постоянно якшался с подозрительными типами. И больше всего на свете обожал драгоценности. Даже больше, чем мясо, выпивку или женщин. Его страстью были золото и редкие драгоценные камни, ради драгоценностей он был готов на все.

— Например, продать пистолет наемному испанскому убийце?

Взгляды Слайда и Шекспира встретились.

— Так вот в чем дело. А причем тут Пигготт?

— Он был посредником. Тот, кто нанял Когга, чтобы тот нашел для него пистолет, и послал сообщение убийце через Пигготта о том, что все готово. Теперь на свободе разгуливает убийца с неизвестным оружием, о котором мы можем только догадываться. Чтобы остановить убийцу, вооруженного пистолетом с колесцовым замком, нам придется постоянно держать Дрейка в каюте и никого к нему не пускать, пока он не уйдет в море. Только вряд ли это возможно. А после смерти Когга у нас нет ни одного свидетеля, который смог бы опознать его.

— А как насчет иезуита Саутвелла?

Шекспир рассмеялся.

— Саутвелл — убийца? Все, что мы о нем знаем, указывает на то, что это не так. Скажи, Гарри, если Когг был так богат, то где же его золото? Я тщательно обыскал его дом. Топклифф тоже. Никаких признаков того, что в доме вообще было что-то ценное.

— Когг был богат. Может, Топклифф нашел драгоценности и забрал себе? Или Когг хранит свои сокровища где-нибудь в другом месте. Его публичный дом к великому неудовольствию членов городского управления расположился рядом с постоялым двором «Бель-Саваж». Городские власти сочли, что бордель расположен слишком близко к заведению, хотя многие из них не прочь воспользоваться услугами девочек.

— Сводишь меня как-нибудь в это место. Просвещения ради. Иногда мне кажется, что моя жизнь излишне целомудренна. А пока отправляйся туда один и поспрашивай. Обитательницы заведения должны что-то знать. Но сначала поговорим с господином Глибом и посмотрим, удастся ли ему отвертеться от позорного столба. После допроса с пристрастием и дыбы он заговорит по-другому. Где вы его нашли?

— На Флит-лейн. Пытался разобрать и увезти свой пресс. Очевидно, ваши друзья из Стейшнерз-Холл опоздали.

Глиб сидел в приемной, угрюмо повесив голову. Пальцами связанных рук, словно расческой, он пытался начесать свою густую вьющуюся шевелюру на лоб, чтобы прикрыть выжженную букву «Л». Когда Шекспир и Слайд вошли, он поднял голову и протянул связанные руки.

— Господин Шекспир, прошу вас, развяжите меня. Я не убегу.

Шекспир кивнул, и констебль ослабил веревку. Джон позвонил в небольшой колокольчик, и в комнату вошла Джейн.

— Принесите эля, пожалуйста. — Шекспир принялся медленно вышагивать по комнате. В ожидании Глиб следил за ним взглядом. Наконец Шекспир заговорил:

— Что ж, Глиб, похоже, дни твоей испорченной репутации сочтены. Одного лишь обвинения в незаконном печатании и сопротивлении при аресте, помимо твоих прошлых «заслуг», хватит, чтобы лишить тебя руки, ушей и отправить на каторжные работы лет на десять.

— Господин Шекспир…

— Тебе есть что сообщить мне прежде, чем я отправлю тебя в «Ньюгейт» и передам в руки закона?

— Что я могу вам рассказать, господин Шекспир? Я лишь пересказал слухи, подслушанные в тавернах и пивнушках.

Джейн принесла эль. Она наполнила кружки Шекспиру, Слайду и констеблю, но не решилась налить Глибу, пока Шекспир не кивнул.

— Нет, Глиб, это не все. Ты разговаривал с человеком, который знал об убийстве леди Бланш Говард. Уверен, срок в Ньюгейтской тюрьме и мысли о своем вероятном будущем прояснят твой разум. У меня нет времени слушать твои оправдания.

Глиб скуксился, словно съел незрелую мушмулу.

— Господин Шекспир, — возразил он, — я не сделал ничего дурного. Я лишь воспользовался своими правами как свободный англичанин. Мы ведь не рабы. Или вы забыли о Великой хартии?

— Это не имеет никакого отношения к работорговле. Ты, так же как и я, прекрасно знаешь, что для любых печатных работ нужна лицензия. Ты печатал без лицензии и должен заплатить штраф. Если бы ты работал на нас, то мы закрыли бы глаза на твои дела, но убита кузина королевы, и мы должны выяснить, кто в этом виноват. Раз уж ты попался, Глиб, тебе не выпутаться. Никакой апелляции. Уверен, ты понимаешь, о чем я.

Глиб пожал своими покатыми плечами.

— Мне нечего больше сказать. Делайте, что хотите.

На мгновение Шекспир растерялся. Он ожидал, что Глиб сломается и все расскажет. Человек, который знает, как пахнет его обожженная плоть и какую боль причиняет подобное истязание, уж точно не захочет снова попасть в тюрьму и подвергнуться пыткам.

— Констебль, отвезите его в «Ньюгейт». Пусть его прикуют к полу и дают только баланду и воду. И никому не рассказывай, где он.

 

Глава 22

Промозглым утром, когда едва забрезжил рассвет, «Елизавета Бонавентура», королевский корабль водоизмещением шестьсот тонн с тридцатью четырьмя орудиями и экипажем из двухсот пятидесяти человек, дождавшись отлива, отошла от причала в Грейвсенде и подняла паруса. Порывистый бриз смело натянул корабельные снасти и растревожил серые воды Темзы.

Матросы принялись сматывать канаты и драить палубу от портовой грязи. Все дальше и дальше оставался позади Лондон. Туманная дымка над городом спиралями уходила ввысь и исчезала в небесах. Русло постепенно становилось шире, и огромный корабль грациозно продвигался в бурлящем потоке вперед навстречу морю. Свист свежего ветра в вантах и парусах рождал странное чувство, заставившее всех находящихся на борту на какое-то время погрузиться в молчание.

Опершись левой рукой о полированный дубовый фальшборт, а правой придерживая рукоять висевшей у него на ремне абордажной сабли, Болтфут Купер наблюдал за вице-адмиралом Дрейком, находившемся от него на расстоянии не более сорока футов. Наконец где-то после полудня они достигли устья реки и на всех парусах вошли в пролив.

— Купер! — заглушая ветер, грубо крикнул Дрейк. — Подойди-ка сюда!

Болтфут покорно направился к своему бывшему капитану. А ведь когда-то он дал себе зарок не подчиняться приказам Дрейка и не ступать на борт корабля под его командованием.

— Господин Купер, передайте плотнику, что нужно заняться рангоутом и бочками. Давай, займись чем-нибудь полезным. Праздные наблюдатели мне здесь не нужны.

Болтфут не двинулся с места.

— Мне приказано круглосуточно находиться подле вас. Кто поручится за то, что в команде нет испанского наемника?

— Тысяча чертей, господин Купер, ты что, не подчиняешься приказу своего капитана? Да я прикажу вздернуть тебя на нок-рее.

— Как вам известно, моим капитаном является господин Шекспир, а адмиралом — господин секретарь Уолсингем. Я держу ответ перед ними, и только перед ними, за исключением королевы и Бога.

— Ха! Купер, да ты в прекрасном расположении духа, несмотря на холод утра. Тебе не помешает глоток бренди. — Дрейк повернулся к своему помощнику: — Капитан Стенли, будьте так любезны, попросите стюарда с камбуза принести нам бутылочку аквитанской.

Болтфут заметил легкое раздражение Стенли, который, словно мальчик на побегушках, был вынужден отдавать подобные распоряжения стюарду с камбуза, особенно в присутствии Болтфута и Диего. Но, даже чувствуя пренебрежительное к себе отношение, Стенли не выказывал недовольства. Когда принесли бренди, Болтфут настоял на том, чтобы стакан Дрейка проверили, не отравлено ли содержимое. Дрейк нахмурился.

— Полагаете, господин Купер, что я — вроде испанца, такой же неженка?

Болтфут гневно взглянул на него и проворчал:

— Святая Мария, да будь на то моя воля, я бы сам подсыпал яду.

— А я с радостью заставил бы тебя выпить этот бокал!

Диего похлопал Болтфута по спине:

— Не слушай его. Мне кажется, он тебя любит. Давай выпьем за «Бонавентуру» Елизаветы!

— Разве она не прекрасна, джентльмены? — произнес Дрейк. — Господин Хокинс проделал великолепную работу. Осадка просто превосходна, а какая быстрота и маневренность! При хорошем ветре вряд ли найдется хоть один испанский галеон, который сможет сравниться с «Лизи». Капитан, пригласите командующего канонирами, а мы тем временем подготовимся к артиллерийским учениям. Наша цель — прямо по курсу.

Они двигались по широкой дуге на север, мимо песчаных отмелей бухты Свиньи, что возле мыса Шубури. Навстречу им с севера на юг прошло грузовое судно с углем, после чего медленно исчезло в устье Темзы. Шестнадцать месяцев тому назад во время Карибского рейда «Лизи» была флагманским кораблем Дрейка. К тому времени судну исполнилось уже четверть века, но Джон Хокинс придал «Лизи» большую обтекаемость и сделал из нее новый корабль. Затем под руководством Дрейка он улучшил ее скоростные качества и маневренность. Отполированная и стремительная, подобно дымке на ветру, но обладающая огневой мощью дракона, «Лизи» — настоящий кошмар испанских галеонов.

Наконец с грот-мачты юнга прокричал: «Вижу судно!» И вскоре их взорам предстало прочно застрявшее в песчаной отмели старое, — построенное в начале века, а может, и раньше, — потрепанное штормами судно, от которого остался лишь остов и скелет из рангоута и мачт.

— Мы сделаем шесть заходов. Первый — по большому радиусу в пять сотен ярдов, — объявил Дрейк. Командующий канонирами, невысокий широкоплечий человек лет тридцати, поклонился вице-адмиралу, направился прямиком к орудийной палубе и отдал приказы.

В первый заход, когда огромные пушки на четырехколесных лафетах выстрелили и откатились назад, пороховой дым, густой, словно от горящей сырой древесины, застил солнце. Болтфут смотрел на Дрейка и со странной ностальгией, которую, как ему раньше казалось, он уже никогда не испытает, вспоминал долгие дни кругосветного плавания по могучим океанам.

Перед его мысленным взором возникла безбрежность открытого моря, когда ощущается абсолютная уверенность в том, что Господь — на небесах и, одновременно, где-то совсем рядом. В солнечный день океан представал во всем своем величии. Повсюду, куда хватало взгляда — на север, юг, восток и запад, — захлестывая бушприт «Золотой Лани», перекатывались волны, беспредельные в своем великолепии. Когда «Лань» спускалась с гребня одной волны, следующая вырастала перед ними словно собор, высокий и строгий. Корабль поднимался навстречу волне, а после снова спускался по водяной стене в глубокую пенную впадину. Такие дни вселяли ужас во многих мореплавателей, но Болтфуту они нравились, он даже забыл, как сильно он любил то время.

— Что, Купер, ностальгия гложет? — прокричал Дрейк сразу после второго залпа орудий елизаветинской «Бонавентуры», словно прочел мысли Болтфута.

«Да уж, особенно, если вспомнить, как ты обманул меня, когда делил трофеи», — подумал Болтфут, но промолчал.

Величественно, на хорошей скорости и с низкой носовой осадкой корабль продолжал заход к судну по большой дуге. Раздались выстрелы из орудий разной дальности, и с невероятной точностью цель была разбита в щепки. Наконец, когда снарядов больше не осталось, а цель была полностью уничтожена, Дрейк приказал штурману вести судно домой.

— Мы направляемся в Дептфорд, там я сойду на берег, а корабль под командованием капитана Стенли отправится обратно в Грейвсенд.

Они вернулись на следующий день после восхода солнца: «Бонавентура» шла, сияя в тусклом свете зари. Болтфут провел ночь в дозоре на корме, сменяя Диего, пока тот спал в наспех сооруженном гамаке. Так ему придется охранять Дрейка в его доме на Элбоу-лейн и при дворе, если они там остановятся. Несмотря на все ограничения касательно охраны, Дрейк все же позволил Болтфуту и Диего спать у дверей своей спальни.

Они бросили якорь в Дептфорде посреди реки неподалеку от ступенек причала, ведущих на берег. Рулевой Мэттью опустил на воду капитанскую шлюпку. Гребцы заняли свои места, и Дрейк спустился по веревочной лестнице: на фоне огромного, гладкого, просмоленного дубового фальшборта и черного как смоль корпуса корабля он казался маленькой, едва различимой фигурой. Следом спустился Болтфут, а за ним — Диего.

С рассвета на ногах, Херрик наблюдал, расположившись у окна в комнате над лавкой. Он издалека заметил «Бонавентуру». Королевский корабль от кормы до носа, «Бонавентура» горделиво несла флаги с белым крестом святого Георга и длинные — тридцать или даже больше ярдов — шелковые золотые и серебряные стяги на мачтах. Когда судно подошло ближе, можно было разглядеть герб с розами Тюдоров, украшающий низкий полубак корабля, — небольшое сооружение, делавшее судно неприступным для абордажа и придававшее кораблю проворность и быстроту дикой кошки.

На миг Херрик поймал себя на мысли, что любуется линиями корабля. Это было величественное судно, и он подумал, что будь у Англии много таких кораблей, английский флот стал бы серьезным, если не равным противником любой армаде Филиппа. Когда его священная миссия будет выполнена, он отправится к Мендозе в Париж и сообщит обо всем увиденном. Его испанские хозяева должны знать правду об английском флоте.

Из мешка он достал снепхендж, состоящий из двух частей: первая — механизм и ствол, вторая — приклад. Соединить части не составляло труда. Он зарядил пистолет отличнейшим ивовым порохом и загнал в дуло пулю, которая идеально вошла в ствол. Из-под кровати Херрик достал подставку для прицеливания. Она была короткой, не длиннее двух футов. Он сам сделал ее из досок, найденных неподалеку от верфи торговца древесиной. В верхней части подставки он вырезал желоб для дула.

Херрик открыл маленькое окошко и выглянул. Внизу деловито суетились поднявшиеся ни свет ни заря люди. Никто не смотрел вверх. Херрик взял с кровати подушку и, пригнувшись, чтобы его голову не было видно с улицы, подложил подушку под колено. Он прекрасно видел ступеньки, на которых должен был появиться Дрейк.

Херрик увидел шлюпку с четырьмя слаженно гребущими матросами. Рулевой стоял, направляя гребцов. На корме шлюпки сидел капитан и беседовал с темнокожим человеком, расположившимся слева от него. Справа сидел плотного телосложения человек, сильно смахивавший на пирата. Херрик принялся разглядывать капитана. Дрейк ли это? Если его сведения верны, то Дрейк должен был сегодня сойти с «Бонавентуры» на берег. Причин сомневаться не было: это наверняка он. Херрик достал портрет и внимательно рассмотрел его. Капитан в шлюпке подходил под описания Дрейка: коренастый, горделивый, грудь колесом, торчащая острая рыжая бородка, вьющиеся огненно-рыжие волосы, высокомерный взгляд. Это Дрейк. Херрик отбросил все сомнения.

Они были примерно в двух сотнях ярдов. Херрик расположил ствол снепхенджа на временной подставке, так чтобы дуло выступало за пределы подоконника не более чем на дюйм.

Оружие было просто великолепным, и Херрик знал это. Прежде чем появиться здесь, в Дептфорде, он, спрятав пистолет в мешке, отправился в лес, что за Ислингтонскими прудами, где израсходовал три четверти из двадцати четырех специально изготовленных пуль, упражняясь в стрельбе. Пистолет бил точно в цель, как и утверждал его создатель, мастер Опель. Из него можно было легко попасть в голову человека с расстояния в сотню ярдов, возможно даже со ста пятидесяти ярдов, а то и с двух сотен. Против такого оружия не устоят ни принц, ни вице-адмирал.

Херрик навел пистолет на цель и взглянул поверх дула на Дрейка. Сейчас он мог бы без труда в него попасть, Дрейк был в буквальном смысле сидячей мишенью. Но Херрик удержался от искушения: шлюпку качало. Нужно подождать. Он шесть часов подряд провел у окна, наблюдая за Дептфорд-Стрэндом, рекой и почти ежесекундно причаливающими кораблями, практически не отвлекаясь на то, чтобы утолить голод или жажду. Нужно дождаться мгновения, когда шлюпка Дрейка подойдет к берегу, но Дрейк еще не сойдет на землю. Сообщник заверил его, что именно тогда наступит подходящий момент.

Херрик пристально следил за головой Дрейка, огромной, словно арбуз, из тех, что продают на рынке у подножия Капитолийского холма неподалеку от Английского колледжа. Он опустил дуло, целясь Дрейку в грудь. Херрик выбрал более крупную мишень, — тело, а не голову.

Шлюпка подошла совсем близко к берегу. Воды Темзы были спокойны, а между дулом пистолета Херрика и телом величайшего английского мореплавателя не было преград. Херрик крепко упер приклад в плечо, чтобы уменьшить отдачу, и спустил курок.

В маленькой комнатке раздался оглушительный взрыв. Отдача отбросила Херрика назад. Из ствола повалил дым. Херрик положил пистолет на голые доски пола, затем посмотрел в окно, пытаясь разглядеть шлюпку. Началась страшная суматоха, шлюпку сильно качало. Матросы, что были на веслах, теперь вскочили на ноги и, как казалось, сгрудились вокруг Дрейка. Он мертв? Скорее всего. Нельзя терять ни минуты. Нужно быстро уходить. Херрик не мог вернуться в Лондон на шлюпке. Передвижение по реке сразу же перекроют. В полумиле к югу отсюда, по дороге к особняку Сейерс-Корт, в платной конюшне таверны он оставил лошадь. Херрик планировал отправиться верхом в Саутуорк, где можно отсидеться в убежище, с неделю, а то и больше, пока все не утихнет. После казни Марии, королевы Шотландии, все порты и так закрыты, а вот ищеек, рыскающих повсюду в поисках иностранцев, пытающихся пересечь Английский канал, только прибавится. Нельзя терять присутствие духа, нужно затаиться и ждать.

Он разобрал снепхендж, сложил обратно в мешок и запихнул под кровать. Теперь оружие ему больше не нужно. Помимо одежды, что была на нем, из вещей у Херрика оставался лишь пистолет с колесцовым замком, который он заткнул за пояс, кинжал с тонким лезвием и шпага. Он захлопнул за собой дверь комнаты и спустился по скрипящей лестнице в лавку.

В дверях лавки стоял хозяин Боб Робертс. Он повернулся и широко улыбнулся Херрику, сжимая в руках дымящую трубку.

— Такая суматоха, господин ван Лейден, — сказал он, небрежно пуская дым в лицо Херрику.

— Что случилось, Боб?

— Трудно сказать. Похоже, кого-то ранили. — Робертс с любопытством посмотрел на Херрика. — У вас все в порядке, господин ван Лейден? Я слышал шум наверху. Решил, что вы, должно быть, свалились с кровати.

Херрик рассмеялся.

— Угадал, Боб. А теперь мне нужно идти, ибо пора приниматься за работу. Увидимся, как стемнеет. — Он вышел за порог и хотел направиться в конюшню таверны, но сперва решил смешаться с портовой толпой и убедиться, что Дрейк мертв.

Стоя на пристани, промокший насквозь Болтфут неотрывно смотрел на маленькое окно. Незадолго до выстрела в самой гуще лавок и складов на задворках Дептфорд-Стрэнда он заметил тусклый блеск в одном из окон. Блеск сменило облачко дыма, а затем раздался знакомый звук порохового выстрела. В это мгновение Мэтт, рулевой шлюпки, сдвигал в сторону швартовый крюк, чтобы притянуть шлюпку к ступенькам причала. Пуля попала ему в низ живота, и Мэтта отбросило Дрейку на колени.

Болтфут на секунду отвлекся от окна на раненого Мэтта, а когда дым рассеялся, он заметил, что из окна прямо на них смотрит человек с бледным, словно у мраморного бюста, гладко выбритым лицом. Оправившись от шока, гребцы и Диего собрались вокруг Мэтта, собираясь положить раненого на дно шлюпки, где его можно было бы осмотреть. Дрейк взял руководство в свои руки. Из шлюпки Болтфут спустился прямо в воду и прошел по дну к ступенькам, которые во время такого высокого прилива находились под водой.

Он выбрался на причал, с его одежды текла вода. Вокруг толпился народ, пытаясь разглядеть, что случилось в шлюпке. Спустя несколько секунд, отдышавшись, Болтфут принялся протискиваться сквозь толчею, не отрывая взгляда от окна, где он прежде заметил тусклый блеск, а затем дым и чье-то лицо. Лица в окне уже не было. Болтфут поспешил к лавке. Несмотря на деревянную культю, он шел на удивление быстро. Болтфут вытащил из ножен абордажную саблю и держал ее наготове. Свечная лавка, где он видел лицо в окне, была в шестидесяти-семидесяти ярдах. В дверях лавки стоял человек. У него была борода, и выглядел он как самый обыкновенный зевака. Вдруг перед ним появился другой мужчина, гладко выбритый, как и тот, кого он видел в окне. Это был тот самый человек. Болтфут ускорил шаг.

Выйдя из дверей лавки, Херрик сразу ощутил взгляд Болтфута. Он мгновенно узнал его, это был тот самый моряк, что сидел рядом с Дрейком в шлюпке. С саблей в руке, тяжелой подпрыгивающей походкой, приволакивая ногу так, словно был ранен, он шел прямо на него. Может, его ранили в суматохе, когда был застрелен Дрейк? Херрик передумал: в порт он не пойдет. Этому человеку был нужен он. Херрик быстро повернул направо и нырнул в узкий переулок, сбив с ног водоноса и опрокинув на землю его огромную конусообразную бочку, которую тот держал на плечах. Бочка оказалась хорошо скрепленной обручами и не разбилась, но вода вылилась. Водонос осыпал его проклятиями, но Херрик уже был далеко.

Болтфут появился в переулке, когда водонос снова водружал на плечи свою неуклюжую бочку.

— Куда он пошел?

Седовласый сутулый водонос указал направление и сказал, что беглец повернул направо в конце переулка.

— И двиньте от меня этому подлецу по носу!

Болтфут вытащил каливер, зарядил его и бросился вперед. В конце переулка он повернул направо и увидел спину Херрика. Между ними было примерно ярдов тридцать. Многовато для точного выстрела, но Болтфут понимал, что ему не догнать этого человека. Он остановился, опустился на колено, взял пистолет в правую руку, подставил под дуло левую, прицелился, настолько точно, насколько ему позволяло сбившееся дыхание, и выстрелил.

Херрик ощутил жгучую боль в боку, под левой подмышкой, и чуть не упал. На бегу он зажал правой рукой рану. Пальцы заливала кровь, но Херрика это не остановило. Скорее всего, пуля лишь разорвала плоть и отскочила от ребер. Ему повезло. Он побежал дальше.

Над похожими на лабиринт узкими переулками нависали эркеры домов, многие из которых так или иначе были связаны с основным занятием горожан: сдача жилья матросам, посещение пивных заведений и публичных домов, торговля в бакалейных лавках. Херрик, словно волк, спасающийся от пастуха, чьих овец он только что убил, бежал не останавливаясь. Наконец он миновал главную часть Дептфорда. Херрик пересек дорогу, затем другую, едва избегая столкновения со всадниками, вынужденными осаждать лошадей. Впереди показалась конюшня таверны, и он замедлил бег, перейдя на шаг.

Один из конюхов как раз выводил на булыжный двор его лошадь. Увидев Херрика, он поздоровался:

— Доброе утро, господин. Вы вовремя. Ваша лошадь готова для утренней прогулки.

Херрик отдышался. Он взял поводья и позволил конюху помочь ему сесть в седло. «Не спеши», — сказал он себе. Не надо вызывать подозрений. Он попытался улыбнуться конюху и вытащил из кошелька монету.

— Спасибо, господин. Похоже, вы ушиблись.

— Упал и напоролся на какую-то железяку, наверно, на старую спицу из колеса повозки.

— Немного перебрали, да?

Херрик рассмеялся.

— Возможно.

Из-за плеча конюха в отдалении он заметил приближавшегося к ним хромоногого, который только что в него стрелял; его походку он узнал бы из тысячи. Херрик ударил лошадь пятками в бока, хлестнул поводьями, развернулся и умчался прочь.

 

Глава 23

Повсюду раздавался приглушенный звук барабанов, напоминавший отдаленные раскаты пушечных выстрелов во время войны. Все дороги, ведущие через Лондон, были перекрыты. Улицы заполнили мрачные толпы, пришедшие отдать честь доблестному рыцарю и поэту сэру Филиппу Сидни.

Он умер от черной гнили, после огнестрельного ранения в бедро, когда в прошлом октябре в Голландии, неподалеку от Зютфина, он и его войска попали в засаду, устроенную испанскими силами герцога Пармы. Его тело забальзамировали и привезли в Англию на корабле под черными парусами, а после оно несколько месяцев пролежало в Миноризе, близ Тауэра, ожидая первых государственных похорон особы некоролевской крови.

И вот этот день настал. Сэр Филипп был зятем Уолсингема, и господин секретарь выложил почти целое состояние на эту весьма расточительную церемонию. Было довольно символично: хоронили поборника протестантской реформы. Семьсот государственных представителей сопровождали кортеж, медленно двигавшийся по улицам от Олдгейта до собора Святого Павла. Во главе процессии, возвышаясь над всеми, двигался катафалк, покрытый бархатом, флагами и окруженный членами семей Сидни и Уолсингема. Присутствовали сильные мира сего, включая дядю сэра Филиппа, графа Лестера, усталого и изнуренного, словно и он вместе со своим пасынком графом Эссексом тоже являлся героем Голландской войны, омывшем свою славу собственной кровью. Из правящей элиты не хватало только самой королевы, — поговаривали, что она еще гневалась из-за казни Марии Стюарт в своих уединенных покоях во дворце Гринвич.

Толпа аплодировала похоронному кортежу, слезы текли по щекам людей, их эмоции подогревали новости о попытке покушения на жизнь другого их героя — Дрейка. Одни выкрикивали слова уважения Сидни, возлюбленному сыну Англии; другие призывали отомстить Парме, королю Филиппу и Испании.

Джон Шекспир понаблюдал немного за происходящим. Лицезреть Топклиффа во главе скорбящих было уже слишком. Их взгляды встретились, и ему показалось, что Топклифф ухмыльнулся, обнажив коричневые, похожие на клыки, зубы. Шекспир отвернулся: у него и без того много дел. Нужно еще раз увидеться с Кэтрин Марвелл и Томасом Вудом, а также съездить в Дептфорд и поговорить с теми, кто видел стрелявшего в Дрейка. А еще в Дептфорде он хотел переговорить с верховным адмиралом, когда тот вернется с похорон Сидни. Нужно узнать больше о леди Бланш. Когда Шекспир шел к Доугейту, запах горячих, поджаренных на жаровне каштанов соблазнил его, и он купил пригоршню, а затем зашагал дальше. Задрапированные черным барабаны глухо отбивали похоронный марш и медленно удалялись, растворяясь в дымке.

Кэтрин была дома, чего нельзя было сказать о Вуде. Похоже, ей не слишком было приятно видеть Шекспира.

— Странно, что вы не в соборе Святого Павла на похоронах героического сэра Филиппа, — сказала она. — Там сейчас весь Лондон.

— А вы, госпожа Марвелл, разве не считаете его героем?

— О, конечно считаю. Сэр Филипп был настоящим благородным рыцарем. Просто странно, что его похороны проходят именно сейчас. Полагаю, день выбрал лично господин секретарь Уолсингем. Так странно, что они состоялись сразу после того, как на тот свет отправили королеву Шотландии.

Шекспир уже слышал недовольные разговоры по поводу выбора даты. Он и сам об этом думал. Пышные похороны сэра Филиппа Сидни были просто удобным способом отвлечь интерес публики от казни Марии. Но одно дело думать, и совсем другое открыто об этом говорить, как Кэтрин Марвелл.

— Вам следует попридержать язык, госпожа, иначе привлечете нежелательное внимание к этому дому.

— Что, уже приняли закон о том, что называть себя католиком стало государственным преступлением?

Шекспир возмутился:

— Можете называть себя как пожелаете, если вы посещаете свою приходскую церковь и не укрываете священников, прибывших сюда из-за границы. Вы должны знать, что помощь католическим священникам на территории Англии приравнивается к измене.

— Что ж, господин Шекспир, значит, мне нужно позаботиться о том, чтобы не укрывать таких священников.

— А что касается королевы Шотландии, то я удивлен, что вы оплакиваете ее. Разве она не прелюбодейка? Разве не она хладнокровно убила супруга? Вы сомневаетесь в том, что она замышляла убийство королевы Англии?

— Пусть об этом судит Господь. Я верю, что она умерла христианкой.

Плохое начало. У Шекспира не было желания скрещивать с ней шпаги. Он, словно школьник, стоял в передней, не зная, что дальше делать или говорить. Джону не хотелось строить из себя сурового представителя государственной власти.

— Простите меня, господин Шекспир, — наконец произнесла Кэтрин, и улыбка озарила ее голубые глаза. На ней было длинное платье из великолепной темно-красной шерсти с корсажем в цвет и простой гофрированный воротник. Образ дополняли решительный характер, который читался в ее взгляде, и стройность фигуры. — Уверена, что вы пришли сюда не за тем, чтобы ругаться. Непростительно держать вас в холоде на пороге. Пожалуйста, входите.

Он поблагодарил ее и вошел в дом, где его тут же окутало тепло. Откуда-то из глубины доносились детские голоса: дети смеялись и играли.

— Это дети хозяина, господина Вуда. Хотите познакомиться с ними? Вдруг они укрывают священников.

Шекспир улыбнулся.

— Ваше чувство юмора, госпожа, вас погубит.

— Что ж, я такая, какая есть. Если из-за того, что я говорю, что думаю, меня отправят в Тайберн, то уверена, это будет камушек скорее в ваш с Уолсингемом огород, чем в мой.

Шекспир медленно вздохнул, как его старый школьный учитель, когда ученик пытался оправдать свое опоздание зимним утром.

— Но, как вы понимаете, не в этом дело. И не я подставлю вашу шею под топор палача. К сожалению, встречаются еще люди… люди, которые не отдают отчет своим действиям и не заботятся о своем благополучии.

— Возможно. Но ведь вы, господин Шекспир, из тех, кто отправляет людей на плаху, и вам не удастся выйти сухим из воды и не запачкать руки чужой кровью.

— Вам тоже, госпожа. Ибо вы должны знать, что римский священник Баллард замышлял убийство нашей государыни. Вы должны знать, что даже сам папа римский простил убийцу королевы и посылает молодых бунтарей из змеиного гнезда — Английского колледжа в Риме, чтобы посеять смуту в нашем государстве. Это с ними вы с радостью разделите постель?

Взгляд Кэтрин вспыхнул.

— Я ни с кем не сплю, господин Шекспир. Я — девственница. Пойдемте к детям. Они предложат лучшую тему для разговора. — Она повела Джона в детскую. Эндрю подбежал и прыгнул Кэтрин на руки. Это был плотного телосложения карапуз лет шести со светлыми, как у отца, волосами и таким же широким лбом. Грейс показалась Шекспиру маленькой копией портрета жены Вуда, который он видел в зале. Она тоже подбежала к Кэтрин, таща за собой по полу деревянную куклу за единственную руку. Кэтрин обняла их и присела, чтобы поцеловать. В этот момент дети заметили Шекспира и прижались к Кэтрин.

— Эндрю, Грейс, это господин Шекспир. Пожалуйста, поприветствуйте его, как положено.

— Доброе утро, господин Шекспир, — заученно произнес мальчик.

Шекспир наклонился и пожал ему руку.

— Доброе утро, господин Эндрю.

Грейс робко отвернулась и промолчала.

— Уверен, что у нее есть дела и поважней, чем скучные разговоры со взрослыми, — произнес Шекспир.

Кэтрин нежно высвободила руки и погладила детей.

— Поиграйте, пока я буду разговаривать с господином Шекспиром.

Дети побежали в дальний угол комнаты, подальше от него.

— Позвольте предложить вам чего-нибудь, господин Шекспир? Быть может, горячей мальвазии со специями?

— Нет, спасибо. Не стоит беспокоиться. У меня всего лишь пара вопросов.

— А как мне следует на них ответить? Сказать правду, рискуя собственной жизнью? С юмором — и отправиться в Тайберн? Или лучше смолчать, чтобы остаться в живых?

Шекспир пропустил мимо ушей ее колкость. Он знал, что может ей ответить, — жестокость за жестокость. Он мог напомнить ей о событиях Варфоломеевской ночи, когда французские католики зверски убили тысячи протестантов-гугенотов; а еще об ужасах костров инквизиции Торквемады. Но он решил сразу перейти к делу.

— Вы знали леди Бланш Говард?

Кэтрин ответила почти без колебаний, но Шекспир все равно заметил легкую нерешительность.

— Да, господин Шекспир. Я любила ее как сестру.

Такой искренний ответ застал его врасплох.

— Почему вы не рассказали об этом раньше?

— Но я же не знала, что это имеет отношение к вашему расследованию, и вообще, вы меня о ней не спрашивали.

— Пожалуйста, расскажите, как вы познакомились с леди Бланш.

Кэтрин шагнула к двери.

— Перейдем в библиотеку, там и поговорим. И дети не будут нам мешать. Вы уверены, что не хотите выпить?

Шекспир поблагодарил ее и сказал, что не откажется от горячей мальвазии. В ожидании Кэтрин он прошелся по библиотеке, рассматривая огромное собрание разнообразных книг Вуда, многие из которых были на итальянском языке. Из другой части дома доносился стук молотков. Когда спустя несколько минут появилась Кэтрин, он поблагодарил ее за вино и спросил, откуда этот шум.

— Дом еще не достроен, господин Шекспир. В западном крыле работают плотники и каменщики.

— Странно, что в таком огромном доме так мало прислуги.

— Так будет, пока продолжаются строительные работы. Господин Вуд не хотел уезжать, чтобы не тревожить детей, поэтому мы остались и сократили количество слуг. Признаюсь, что прежде мы жили в довольно стесненном пространстве. Только недавно у нас появилось столько места. Горничные и кухарки приходят днем, а я слежу за их работой. Надеюсь, что мы наймем побольше прислуги, когда работы завершатся.

Шекспир собрался с мыслями.

— Госпожа, вы рассказывали мне о леди Бланш. Признаюсь, я удивлен, что вы знакомы. Она была придворной дамой. А вы — гувернантка детей торговца.

— Вы пытаетесь сказать, что я была ей не ровня…

Шекспир покраснел.

— Простите, я не это имел в виду.

— Неужели? А я уверена, что именно это. Но вы совершенно правы, господин Шекспир. Я дочь скромного школьного учителя из Йорка. У меня нет состояния и очень скромные перспективы. Бланш принадлежала к одной из знатнейших английских семей и могла выйти замуж за графа или герцога. Что между нами могло быть общего?

— И..?

Кэтрин наклонила голову.

— Полагаю, вы и сами догадались. Мы исповедовали одну религию. Бланш совсем недавно обратилась в католичество, и мы познакомились на мессе.

— Прошу вас, ответьте, где проводилась эта месса?

— Господин Шекспир, вы же знаете, что я вам этого не скажу. Я и так рассказала вам немало, и только потому, что желаю, чтобы виновный в этом ужасном преступлении был пойман. И…

Она отвернулась и посмотрела в окно. Небо было по-зимнему белым. Шекспир ждал. Она снова повернулась к нему.

— И еще потому, что я вам доверяю, господин Шекспир.

От ее слов у него мурашки побежали по спине. Он, как следователь, как агент на службе государства, боялся ее доверия. Меньше всего ему хотелось оказаться посвященным в секреты, сохранить которые он не сможет. Он отпил вина и ощутил его тепло и сладость.

— Госпожа, — наконец произнес он, — вы должны понимать, что я не могу обещать сохранить в секрете все, что вы мне скажете. Я подчиняюсь господину секретарю и Ее величеству королеве.

Кэтрин сухо рассмеялась.

— Я не собираюсь компрометировать вас. Я хотела сказать лишь то, что надеюсь на ваше благоразумие.

— Тогда расскажите мне о леди Бланш подробнее.

— Ну, временами она вела себя как полная жизни, веселая девчонка. А иногда становилась серьезной и набожной. Она даже хотела отправиться в Италию или Францию, чтобы уйти в монастырь, но передумала. Тогда я не поняла, почему. Но теперь я знаю. Она влюбилась.

— Это был отец ее нерожденного ребенка?

Кэтрин закрыла глаза и прижала руки к лицу, как девочка, которую привели посмотреть на травлю медведя.

— Думаю, да, — спокойно произнесла она. — Я не знала, что она ждет ребенка, пока не услышала о ее смерти. Пожалуйста, не спрашивайте меня больше. Я не смогу назвать его имя.

— Что это за человек? Он иностранец? Ваш друг? Еще один папист?

— Пожалуйста…

— Вы хотите, чтобы я нашел ее убийцу. Но я не могу бороться с тенями. Пролейте свет на это темное дело. Должен признаться, что за этой трагедией может стоять нечто гораздо большее. У меня есть причины полагать, что ее убийца послан испанцами и что он затевает антигосударственный заговор. Возможно, она узнала больше, чем ей положено, и стала для него опасной. Вы утверждаете, что являетесь законопослушной подданной короны. Пришло время доказать это. Если тот, кто убил леди Бланш, и тот, от которого она ждала ребенка, один и тот же человек, ваша обязанность, как англичанки, сообщить мне его имя. У меня нет желания пугать вас, но вы должны сознавать опасность, которая грозит вам и всему этому дому, если вы будете скрывать важные доказательства.

Она отрицательно покачала головой.

— Человек, которого она любила, и мыши не обидит. Он — добрая душа. Так жаль, что им не суждено было быть вместе.

— Значит, вы его знаете?

Она медленно кивнула.

— Да, знаю. Но вам его имени не открою.

— Откуда вам знать, что он ее не убивал? Только Господь может заглянуть в сердце человека.

— Господин Шекспир, я не дурачу вас. Я доверяю вам, насколько могу, так что, пожалуйста, и вы доверьтесь мне. Человек, которого она любила, не убивал ее.

— Вы знаете, кто это сделал?

За окном неторопливо пролетела птица: ворон или коршун в поисках добычи. До слуха доносились резкие звуки — плотники загоняли гвозди в стропила и перекладины, не утихал размеренный бой похоронных барабанов. Некоторое время она размышляла. У нее были только подозрения, а не доказательства. Она не могла рассказать о своих страхах, опасаясь, что таким образом предаст тех, кого любила.

— Нет, — тихо ответила она. — Я не знаю, кто убил ее.

— Но у вас есть предположение, не так ли?

— Если у меня и есть предположения, то им нет доказательств, так что их можно счесть безосновательными. Нет смысла говорить о них.

— Позвольте мне судить.

— Нет.

Шекспир стиснул зубы, будучи вне себя от разочарования. Теперь ее можно было бы отправить за решетку для допроса с пристрастием. Чем эта женщина лучше Валстана Глиба, который томится в Ньюгейтской тюрьме и которому грозит лишение руки и годы каторги? Возможно, Топклифф и прав: он слишком мягок для этой работы. Шекспир нахмурился.

— Хорошо, госпожа, мы еще вернемся к этому разговору. Но сейчас давайте перейдем к другому вопросу. Какое отношение имела леди Бланш Говард к публикации призывающих к мятежу трактатов? Вы с господином Вудом тоже в этом замешаны?

— Я ничего не знаю об этих публикациях и о том, была ли леди Бланш Говард вовлечена во что-либо подобное.

— Но господин Вуд кое-что знает, я в этом уверен. Я видел его выражение лица, когда беседовал с ним. Он узнал бумагу, печать или и то и другое.

— Об этом вы должны спросить самого господина Вуда. Я не могу отвечать за него.

— А что вы знаете о доме на Хог-лейн, где было обнаружено тело леди Бланш?

— Ничего. Я никогда не слышала о доме на Хог-лейн и даже не смогу сказать, где он находится.

— А есть что-нибудь, что вы хотели бы мне сообщить? Любые сведения, которые могли бы помочь нам найти этого мерзкого убийцу?

— Господин Шекспир, пожалуйста, поверьте мне. Если бы я знала убийцу, я бы без колебаний сообщила вам его или ее имя. Я хочу, чтобы преступник, виновный в этом ужасном преступлении, был передан в руки закона, и чтобы подобного больше никогда не повторилось.

Произнося спокойно и твердо эти слова, Кэтрин ощутила неприятный холодок. Стараясь не лгать, она с ужасом сознавала, что не до конца честна.

 

Глава 24

Роуз Дауни потянулась к деревянному корыту в кладовой и достала пармезан, чешир, маленькую головку овечьего сыра и мягкий пикантный руанский сыр. Там же она нашла кусочек «зеленого сыра», мягкого сыра с травами, но он покрылся плесенью, и она отложила его, чтобы позже отдать свиньям. Ей сказали, что сегодня вечером состоится важный ужин, и графиня хотела, чтобы угощение было великолепным. Она выложила сыры на большой деревянный поднос, затем принялась нарезать холодное мясо, чтобы положить его к сыру. Как и двум другим служанкам, работающим в этом огромном старом доме в Фаррингтоне, Роуз было интересно, кого ее хозяйка, леди Энн Танахилл, будет принимать этим вечером. Подобные события в эти дни были редкостью: после того как два года тому назад мужа графини, лорда Филиппа, заключили в Тауэр, она со своим маленьким ребенком вела уединенную и невеселую жизнь. Несмотря на высокий рост, светлые волосы и кожу, сияющую как у пятнадцатилетней девушки, леди Танахилл была весьма застенчивой. И все же Роуз восхищалась той грацией, которой обладала графиня.

Дом был милым, хотя и старым, нуждающимся в уходе зданием. Лет сорок тому назад, прежде чем перейти во владение графов Танахилл, это был городской дом епископов и священников прочих санов. К дому примыкал длинный и просторный сад, который спускался к Темзе, где был устроен причал со ступеньками, чтобы можно было без труда сесть в шлюпку. Дом стоял почти вплотную к особняку графа Лестера и королевскому дворцу Сомерсет-Хауз, что было не слишком удобно для семьи, придерживавшейся старой веры, когда многие из их окружения исповедовали новую.

Обычно горничные, слуги и их хозяйка отправлялись спать с наступлением сумерек, но сегодня по всему особняку Танахилл горели свечи. Экономка Эми Спинк распорядилась, чтобы на кухне запекли двух кур и крестец говядины. Был еще суп, зимние овощи и засахаренные фрукты. В семь начали прибывать гости. Сначала семейство Воксов, затем Брауны, а следом за ними Трешамы и господин Свитин Уэллс, сумрачный и сутулый. Господин Уэллс был самым частым гостем графини. Роуз знала всех гостей, и то, что все они были католиками, но ее это не заботило. Хозяева были уважительны и добры к ней. Религиозные разговоры Роуз не интересовали: сама она раз в неделю по воскресеньям ходила в англиканскую приходскую церковь, да и то лишь потому, что не делай она этого, то по закону ей пришлось бы заплатить штраф.

Последних двух прибывших гостей Роуз не знала, их представили как господина Коттона и господина Вуда. Она сделала перед ними реверанс, ибо они были хорошо одеты, как джентри. Когда три служанки — Роуз, госпожа Спинк и Беатрис Фоллоу, которой было всего лишь одиннадцать лет, — вышли из обеденной залы, наверху в комнате Роуз заплакал ребенок. Она замерла на полушаге.

— Пожалуйста, только не это, — произнесла она одними губами. Каждый мускул ее тела напрягся. Ей придется подняться к ребенку, хотя она хорошо знала, что никакое укачивание не остановит этот нечеловеческий крик. Только ее молоко могло ненадолго остановить этот, похожий на кошачий вой, плач, насытившись, ребенок наконец засыпал. Однако он уже проспал два часа и вряд ли заснет снова до полуночи.

— Эми, мне придется пойти к нему, — сказала она. — Похоже, этой ночью будет не до сна.

Эми кивнула.

— Все в порядке, Роуз, дорогая. Возвращайся, когда сможешь. Мы с Беатрис справимся.

Роуз стояла в своей маленькой комнатке на самом верху и смотрела на ребенка, лежащего в корзинке. С минуту она просто разглядывала круглую голову младенца с низко посаженными ушами. Его странные лягушачьи черные глаза, широко посаженные, непонимающе таращились на нее. Рот был широко раскрыт: ребенок заходился в плаче. Она считала его чудовищем, каким-то диковинным животным. Она могла бы задушить его подушкой, и жизнь, словно пламя затушенной свечи, покинула бы его. Временами ей казалось, что ее посетил злой дух и поместил это отродье в ее чрево, но затем она вспоминала, что это был не ее ребенок, она его не рожала, а ее настоящего сына звали Уильям Эдмунд и он был просто чудесным малышом. Кто же подменил его?

Она расстегнула рубашку и, взяв ребенка из корзинки, поднесла его к груди. Требовательно открытым ртом, как клюв у только что вылупившегося птенца, он схватил сосок и принялся жадно сосать. Она вдруг подумала, что должна как-то назвать его. Она не могла называть его Эдмунд или Уильям, потому что это было имя ее собственного ребенка. Может, ей называть его Роберт в память о ее покойном отце. Крещен ли он?

Держа сосущего грудь ребенка на руках, Роуз откинулась на подушку, позволив всем этим мыслям и вопросам блуждать в ее разуме, и задремала. Она почти заснула, когда услышала тихий стук в дверь.

— Это Эми. Миледи попросила, чтобы ты принесла ребенка.

Ребенок тут же принялся орать.

— Зачем, ведь там гости? — вздохнула Роуз. Она была многим обязана графине: мало кто взял бы на работу молодую вдову с ребенком.

Роуз спустилась вниз. Тарелки со стола уже были убраны, и гости тихо переговаривались, потягивая вино. Роуз стояла в дверном проеме, укачивая спеленатого младенца. Он голосил так, что уши закладывало. Гости обернулись к Роуз. Леди Танахилл встала и подошла к ней. Она коснулась ее и подвела к столу. Улыбаясь, она взяла из ее рук ребенка и показала присутствующим.

— Это подкидыш Роуз, — сказал она, не обращая внимания на непрекращающийся плач. — Ее собственный ребенок был украден, когда она была на рынке, а этого ей оставили вместо ее малыша. Судьи и констебль ничего не сделали, чтобы отыскать ее ребенка, Уильяма Эдмунда, но Роуз продолжает заботиться об этом малыше. Так она проявляет истинное благочестие, ибо это дитя одно из созданий Божьих, и ей воздастся за ее труды. — Она улыбнулась Роуз. — Надеюсь, мой вольный пересказ твоей трагической истории тебя не обидел. Нет ничего хуже, чем вот так потерять ребенка. Не каждая женщина согласилась бы взвалить на себя подобную обузу. — Она подняла головку ребенка, чтобы гости смогли рассмотреть его получше. — Как вы видите, этот ребенок не похож на обычных детей.

Гости с интересом и сочувствием рассматривали ребенка. Женщины поднялись со своих мест и сгрудились вокруг, чтобы увидеть его поближе и дотронуться до его лица. Роуз Дауни в изумлении смотрела на происходящее. Она и подумать не могла, что этот ребенок может вызвать такой интерес и сострадание.

— Отец Коттон, — наконец произнесла графиня, — благословите малыша.

Коттон взял ребенка из ее рук. Держа его на одной руке, другой он нежно погладил маленькое личико. Затем он произнес несколько слов на латыни и осенил его лоб крестным знамением. Ребенок прекратил плач. Коттон отдал ребенка Роуз.

— Pax vobiscum, дитя мое, — сказал он ей. — Воистину из всех женщин на тебя ниспослано благословение, ибо ты избрана Им заботиться об этом ребенке, так же как когда-то была избрана Дева Мария.

Роуз промолчала. Она не знала, что ответить. Все ей улыбались, но она чувствовала себя маленькой и ничтожной, особенно рядом с этим человеком, наделенным таким даром. Если бы она не знала, что он — католический священник, то решила, что он колдун, заклинающий детей. Она торопливо сделала реверанс перед графиней, затем вернулась в комнату. Ее встретили Эми и Беатрис, которые стояли у дверей и все видели.

— Как он это сделал? — спросила Беатрис. — Это наверняка какой-то фокус.

— Если честно, то мне показалось, что это колдовство, — сказала Эми, — но если оно позволит тебе выспаться… — Она наклонилась к Роуз и зашептала ей в ухо: — Он останется здесь, его спрячут, только никому не говори, или у нас будут большие неприятности. Я знаю, что ты не разделяешь нашей веры, но ты хороший человек. Если повезет, отец Коттон сможет успокаивать ребенка, когда тебе понадобится отдых.

Роуз было стыдно от тех ужасных мыслей, что вертелись в ее голове. Она знала, что отец Коттон был именно тем человеком, которого разыскивал Ричард Топклифф. Она подумала, что, если она выдаст его, Топклифф поможет ей найти Уильяма Эдмунда и вернет его целым и невредимым. Если ради этого ей придется ублажать его или предать не только Коттона, но и ее благодетельницу и всех домочадцев, она согласится. Любая мать сделает все ради своего дитя.

Ребенок заснул крепким сном, и Роуз поднялась наверх, чтобы положить его в кроватку. Затем взяла свою теплую шерстяную накидку и, закутавшись, неслышно скользнула вниз по черной лестнице. Зубчатые башни Танахилл-Хауз закрывали лунный свет, но ей хватало света от свечей, проникавшего через окна в свинцовых рамах в особняках на Стренде. Роуз быстро пошла сначала на запад от расположенного в нескольких сотнях ярдов перекрестка Чаринг-кросс, затем вниз через Уайтхолл к Вестминстеру.

 

Глава 25

Топклифф и его персеванты ворвались в дом перед рассветом, когда в комнате на втором этаже Коттон служил мессу для графини, ее ребенка и прислуги. Слуга Джо Флетчер бросился по небольшому каменному лестничному пролету в глубине холла вниз, к входной двери, но ее уже успели выбить стенобитным бревном. Он натолкнулся на стену из сверкающих лезвий, слепящих смоляных факелов, кожаных доспехов с гербом королевы и голов в стальных морионах.

Группу из десяти человек в темном одеянии возглавлял Топклифф, и его грозная тень плясала в свете факелов. Начальник лондонских персевантов Ньюуолл тоже был здесь. Все, кроме Топклиффа, стояли, обнажив мечи, что-то выкрикивали и топали сапогами. От факелов и трубки в зубах Топклиффа поднимался едкий дым.

Топклифф шагнул к Флетчеру так, что их лица оказались в футе друг от друга. Он был на полголовы ниже слуги, но власть, которой Топклифф был наделен, с лихвой компенсировала его низкий рост.

— Где они? — прорычал он, выдохнув клубы дыма. — Сейчас же веди меня к ним, или я прикончу тебя.

Наверху леди Танахилл трясущимися руками прятала священные сосуды. Собрав свое облачение, Коттон бросился к лестнице и через две ступеньки взлетел на третий этаж. Сердце тяжело стучало, когда он, миновав салон, вбежал в башню для хозяйственных нужд и, поднявшись еще на несколько ступенек, спрятался в тесную коморку, где находилась уборная. Видимо, трубы засорились, ибо вонь человеческих экскрементов была просто невыносимой.

Он нащупал потайной крюк, отбросил его и поднял сиденье стульчака, под которым в полу было сделано потайное укрытие. Графиня показала ему это место после ухода гостей. Размеры укрытия позволяли, чтобы в него мог поместиться человек, но не более того. Коттон спустился в укрытие сначала по пояс, затем, опуская сиденье на прежнее место, спрыгнул вниз. В то же мгновение он погрузился во тьму. Он не взял с собой свечи, хотя, будь они у него, он все равно не смог бы ими воспользоваться из-за запаха горящего воска, который мог его выдать. Коттон молился, чтобы графиня — единственная, кто еще знал об этом месте, — не забыла бы вернуть потайной крюк в прежнее положение.

Опасаясь за собственную жизнь, Джо Флетчер попятился от Топклиффа и его персевантов, но ничего не сказал. Неожиданно у подножия лестницы появилась Беатрис. Она была невысокого роста, и было видно, что она еще ребенок.

— Опустите мечи, — твердо произнесла Беатрис, демонстрируя великолепное самообладание и мужество. — Опустите, кому сказала!

Позади своей юной служанки у подножия лестницы появилась графиня.

— Ты кто? — прорычал Топклифф.

— Я — Беатрис, служанка леди Танахилл, — храбро ответила она. — А вы кто?

— Неважно, кто я, девочка. Где твоя хозяйка?

Тут Топклифф заметил у лестницы тонкий силуэт графини.

— Ах, леди Танахилл, как мило. А где Саутвелл?

— Саутвелл? — слабым голосом едва слышно переспросила она.

— Немедленно отвечайте, где он, иначе я камня на камне не оставлю от вашего дома, поскольку точно знаю, что он здесь. И я его найду, сколько бы времени мне не понадобилось.

Графиня едва дышала от страха. Топклифф уже приходил в ее дом раньше, когда ее мужа заключили в тюрьму. Он отпускал шуточки в адрес ее супруга Филиппа и искал улики в его бумагах. Топклифф ничего не нашел, хотя поиски продолжались целые сутки и еще полдня. После того визита Топклиффа она и попросила плотника, с которым ее познакомили друзья-католики, сделать то укрытие под уборной. Это невероятно сложное сооружение, верх изобретательности, было так искусно спрятано, что никто не догадался бы о его существовании. Чтобы найти укрытие, персевантам придется в буквально смысле разобрать весь дом, кирпич за кирпичом, камень за камнем, до самого основания.

Топклифф запер слуг в кухне, а леди Танахилл в ее комнате. Вокруг дома он расставил еще человек пятнадцать, которые окружили особняк со всех сторон и следили за каждой дверью и окном в лучах восходящего солнца. Он вместе со своими людьми, грохоча тяжелыми сапогами по многочисленным комнатам, начал обыск. Топклифф заглянул во все и под все сундуки, кровати и шкафы. Его люди обстучали панели обшивки стен, в надежде услышать звук, который бы отличался от остальных. В библиотеке Топклифф сбросил на пол все книги в поисках потайной двери, замаскированной под книжный шкаф. По одиночке он допросил всех слуг, угрожая им пытками и смертью.

— Скажешь, где он, сохранишь себе жизнь. Но если мы найдем его, а ты так и не скажешь, где он прячется, тебя подвесят на дыбе и казнят за предательство. — Это он пообещал даже Беатрис.

Когда настал черед Роуз Дауни, Топклифф повел себя с ней еще жестче, чем с остальными. Но, оставшись наедине, он приказал ей сесть и налить вина.

— Ты — красивая девушка, Роуз, — сказал он.

— Спасибо, господин Топклифф. — Роуз села, держа ребенка на руках.

— Трудно тебе среди этих подлых и вонючих папистов?

— Нет. Они — хорошие люди и меня не обижают.

— Но они укрывают предателей. Иезуитов. Именно иезуиты собирались убить нашу любимую королеву Елизавету. — Роуз опустила голову. — И они не помогут тебе найти твоего малыша…

Она быстро подняла взгляд, и в ее глазах блеснула надежда.

— Ну, Роуз, где этот человек?

— А мой малыш?

— Всему свое время. Сначала Саутвелл.

Роуз прижала подкидыша к груди. Она уже начала замечать странные взгляды слуг и не могла смотреть им в глаза.

— Клянусь вам, мне не известно, где он прячется. Но я знаю, что он здесь. Мне говорили, что он останется в этом доме. Молю вас, поверьте мне…

— Боже, Роуз, этого недостаточно. Поговори с остальными. Выясни, что они знают.

Вдруг он размахнулся и ударил ее кулаком в лицо. Удар опрокинул Роуз, и ребенок, выскользнув из ее рук на пол, закричал. Едва не потеряв сознание, Роуз принялась водить вокруг руками, пытаясь найти младенца, чтобы взять на руки. Наконец ей это удалось. Топклифф выбил ей передний зуб, и изо рта пошла кровь, которая теперь заливала Роуз руки и испачкала пеленки младенца.

— Это чтобы доказать остальным, что ты их не предавала, Роуз. А теперь отправляйся и выясни, где прячется этот священник.

Вонь в укрытии была непереносимой, на первых порах Коттона тошнило так, что желчь обжигала ему горло. Размером укрытие было всего пять квадратных футов и семь футов в высоту. Внутри из удобств была только холодная каменная скамья да бадья с водой и кружкой. Коттону показалось, что воздух затхлый и почти не циркулирует. Как ему здесь дышать, если придется остаться в укрытии на какое-то время? Он впервые оказался в такой кромешной темноте. Так темно не бывает даже в безлунную ночь; он открывал и закрывал глаза и не ощущал разницы. Вот как выглядит изнутри могила, подумал он. Наверное, то же испытал и Иисус, когда восстал из гроба. При этой мысли ему вдруг стало стыдно, и он постарался больше об этом не думать. Да как он смеет сравнивать собственное положение со страданиями Мессии?

Коттон попытался успокоиться, дышать реже, чтобы воздуха хватило на более долгий срок. Он выпил немного воды, принялся считать секунды, затем — минуты. Из минут сложился час, затем еще несколько часов. Отовсюду он слышал грохот и треск дерева: люди Топклиффа отдирали и разбивали обшивку стен и доски пола. Он знал, что должен сидеть тихо, как мышь. В какой-то момент персеванты оказались совсем рядом, смеясь и отпуская шуточки, изрыгая проклятия и угрозы. Неужели им не слышно, как колотится его сердце?

— Выходи, папистский пес, — кричал один. — От тебя несет, как из выгребной ямы!

Они рассмеялись, и один из персевантов, находясь всего лишь в двух футах от него, под улюлюканье остальных уселся на сиденье стульчака и принялся тужиться. Коттону показалось, что смрад удвоился. У него на языке крутились одни и те же слова, но он не произносил их вслух:

— Fiat voluntas dei, fiat voluntas dei, fiat voluntas dei… Да исполнится воля Божья.

Спустя шестнадцать часов Топклифф привел еще один отряд, а остальных отправил спать. Но сам остался. Он пробудет здесь всю ночь. Грохот и треск, звук разрезаемых гобеленов и разбиваемого стекла не утихал до рассвета. Утром Топклифф послал за двумя каменщиками. Когда они прибыли в разоренный дом, он приказал измерить все стены и перекрытия, чтобы найти потайные полости. Несколько часов они измеряли дом, спорили и чесали в затылках. Им даже показалось, что они нашли тайник. Когда люди Топклиффа ломали стену, она чуть не рухнула, и пришлось бежать за подпорками, чтобы не дать стене упасть. Наконец им удалось проломить в стене дыру, но за ней оказалась кладовая. В гневе Топклифф отослал каменщиков прочь, так и не заплатив. В ответ на их возмущение он сказал, что их счет оплатит леди Танахилл.

На вторую ночь Топклифф отослал своих людей, оставив нескольких охранников снаружи и одного в большой зале.

— Я вернусь на рассвете, — сказал он графине. — Даже не пытайтесь вывести его из дома.

Коттон забылся беспокойным сном. Часы шли, и он не знал, день сейчас или ночь. Сидя на скамье, он прислонился к стене, опасаясь, что захрапит или заговорит во сне. Коттон дрожал от холода, но это его не особенно волновало, ибо в иезуитских колледжах его научили терпеть лишения. Голод разъедал ему внутренности, но и это было не в новинку, ибо он часто постился. Проведя не один час в молитвах, Коттон в подробностях представил себе то, что с ним произойдет, если его поймают. Выдержит ли он мученическую смерть? Многие сдавались и называли имена своих друзей. Были и те, кто и на дыбе не молил о пощаде и ничего не говорил своим мучителям, но большинство не выдерживало. К какой группе примкнет он? Легко и приятно жаждать мученической кончины, когда тебе это не грозит, и совсем другое дело, когда вероятность такого исхода слишком велика.

Пребывание в полной темноте обострило его слух и осязание. Ему казалось, что он слышит в доме каждый звук. Скоро он научился бесшумно передвигаться по своему тесному укрытию, ощупывая кирпичи. Слава богу, его обоняние притупилось, и он больше не ощущал зловония, проникающего из уборной, или от своих собственных экскрементов, место которым он отвел в одном из углов убежища.

В эти бесконечные часы ему больше всего хотелось увидеть свет и чего-нибудь почитать. Он утешался мысленным чтением Библии.

А потом Коттон начал составлять письмо. Это было бескомпромиссное письмо к воображаемому заключенному. Быть может, к Филиппу, графу Танахилл, с которым он не был знаком и который сейчас томился в Тауэре, приговоренный к смерти за измену; или к другим святым братьям из ордена иезуитов, таким как Кэмпион, который был здесь до него и претерпел жестокие страдания, или к тем, кто еще придет; возможно, к своему другу и спутнику в этом путешествии, Генри Гарнету, который теперь находился на свободе где-то за пределами Лондона; или, быть может, к самому себе, чтобы убедиться еще раз, что на все воля Божья и что Господь поможет ему все преодолеть.

«Пусть ни гнев, ни вымысел, ни меч, ни великолепие пышного одеяния, ни взятки, ни мольбы, ни какое другое принуждение не отвратит тебя от милости Христа. Ты рожден Божьим. Благодаря Господу ты появился на свет, и ради Него ты умрешь. Именно смерть укрепит сомневающегося и сделает сильного еще сильнее. Господь — всему причина, борьба — коротка, а награда — вечность. Покаяние смиренного сердца через пролитие собственной крови ради этого благого дела искупит все грехи, как при крещении, вот как велика привилегия мученичества».

Мученичество. Само слово заставляло содрогнуться. Крайнее смирение плоти должно было приблизить его к Божьей любви настолько близко, насколько это возможно. Мечтал ли он долгими ночами в колледже о мученичестве?

После почти двух дней, проведенных в укрытии, Коттон вдруг услышал шепот и подумал, уж не голос ли это пришедшего за ним Господа или ангела. Голос был женский, приятный, словно звук церковных колоколов летним днем. А затем он увидел наверху узкую полоску света — никогда прежде он не видел такого слепящего света — и прикрыл глаза руками.

— Отец Коттон, это Энн. — Ее голос был едва слышен.

— Можно выходить?

— Нет, они все еще здесь. Правда, уже поздно, и они играют в карты в большой зале, пока Топклиффа нет. Я принесла вам еды.

— Я не могу смотреть на свет. Он слишком ярок.

Графиня отшатнулась от ударившего в нос зловония.

— Святой отец, мне так жаль, что вам приходится сидеть здесь.

— Fiat voluntas dei, моя дорогая Энн.

У нее был узелок с едой: хлеб, сыр, кусочки холодного мяса и вино — всего понемножку, так как люди Топклиффа внимательно следили за лестницей. Они с Эми спешно собрали ему еды в кухне, или, вернее, в том, что от нее осталось, пока Роуз Дауни была наверху в своей комнате с ребенком. Им не верилось, что Роуз способна на предательство, но она при встрече каждый раз отводила взгляд.

— Спасибо вам за еду. Она очень кстати. И, пожалуйста, не тревожьтесь за меня. Если будет на то Божья воля, меня не тронут. Но если вы чувствуете, что кому-то в этом доме угрожает опасность из-за моего присутствия, скажите персевантам, где я. Благополучие ваших домочадцев главнее моей безопасности.

— Святой отец, я не смогу этого сделать. Нас уже ничто не спасет от гнева Топклиффа.

— Топклифф? Я слышал о нем.

— Это жестокий человек. Он не прекратит поиски, пока не разрушит этот дом до основания, ибо он знает, что вы здесь. Нам повезло, что это укрытие оказалось таким надежным, но было нелегко пробраться сюда, чтобы закрыть вас на потайные крючки и замаскировать их. Вас бы уже нашли, если бы я этого не сделала.

Ее голос звучал слабо, казалось, она задыхается. Коттон боялся, что ей еще хуже, чем ему.

— Молю вас, Энн, держитесь, все скоро закончится. — Он попытался открыть глаз, но глаз тут же заслезился, и Коттон снова закрыл его. Он перекрестил ее и благословил, после чего она заперла потайную дверь и спрятала крючки.

Свежий воздух и еда вернули Коттону присутствие духа, надежда снова посетила его. Воспользовавшись принесенным вином и хлебом, он отслужил мессу, затем вознес благодарственные молитвы и принялся медленно есть и пить.

Топклифф снова вызвал Роуз Дауни.

— Расскажи мне об этом сборище. Иезуит пришел один?

Губы Роуз распухли от удара. На щеках виднелись следы грязи и слез.

— С ним был еще один человек, его звали Томас Вуд. Мы раньше никогда не видели его, поэтому его нам представили.

Томас Вуд? Это имя было ему знакомо.

— Что еще ты можешь рассказать? Как он выглядел? Что говорил? — не унимался Топклифф.

Роуз, как смогла, описала его, но добавила, что Вуд мало говорил. Затем осторожно спросила:

— Господин Топклифф, а как же мой малыш?

— Твой малыш в безопасности и здравии, Роуз. Пока это все, что я могу тебе рассказать. Когда Саутвелл, живой или мертвый, окажется в моих руках, ты воссоединишься со своим Уильямом Эдмундом. Ты понимаешь меня, Роуз?

— Но я сделала все, что вы просили! Я знаю, что он здесь. Он служил мессу, когда появились вы и ваши люди. Он должен быть в этом доме, если только… — Она замолкла, увидев, как кровь бросилась Топклиффу в лицо.

— Что — если только?

Она хотела сказать: «если только вы не упустили его» — но одумалась.

— Если только ему не удалось как-нибудь улизнуть, господин Топклифф. Возможно, из подвала на улицу ведут подземные ходы. Я выполнила свою часть сделки. Пожалуйста, верните моего малыша.

— Всему свое время, Роуз. Всему свое время.

 

Глава 26

Лорда Говарда Эффингемского — лорда-адмирала и приемного отца леди Бланш Говард — не было дома.

Его дворецкий, Робин Джонсон, проводил Джона Шекспира в большой вестибюль огромного особняка, который в ту пору часто служил Говарду домом. Возвышающийся на краю Дептфорд-Грина, неподалеку от того места, где было совершено покушение на Дрейка, этот особняк идеально подходил Говарду, когда ему приходилось заниматься подготовкой флота на случай, если испанцы спустят на воду свой ненавистный военный флот, а также из-за частых визитов в Гринвичский дворец, располагавшийся меньше чем в миле на восток, на другой стороне Дептфордской бухты. Джонсон оказался любезным и простым в общении. Он предложил Шекспиру встретиться с его светлостью в Королевском доке, где тот следил за поставками провизии. Беседуя, они прогуливались по лужайке.

— Для вашего хозяина, Джонсон, настали нелегкие времена.

— О да. Весь дом скорбит о леди Бланш.

С востока, с Темзы, подул свежий бриз. На ветру играли чайки, паря против воздушного потока так, что казалось, они неподвижно висят в воздухе.

— У вас есть какие-нибудь предположения о том, кто мог совершить с ней такое?

— Боюсь, что нет, господин Шекспир. Я лишь хочу, чтобы, кем бы ни был этот человек, он как можно скорее предстал перед судом. — Джонсон остановился. — Вот мы и пришли. Вон там его светлость. — Он указал на барк, на юте которого собралось несколько человек. Центром группы была высокая фигура Говарда Эффингемского — его копну снежно-белых волос невозможно было не узнать.

Шекспир решительным шагом направился к кораблю. Рядом с Говардом стоял Диего, капитан Стенли и еще три человека, пока на палубе Дрейк, стоя на коленях, чертил на пергаменте план нападения. Шекспир предпочел, чтобы он занимался подобными вещами в трюме, где был бы недосягаем для мушкетного прицела. Стоя на некотором отдалении, за группой наблюдал Болтфут Купер, одновременно внимательно просматривая заполненную народом пристань. Он сразу же заметил Шекспира и поднял голову в знак того, что узнал его. По крайней мере, Болтфут, как и положено, был начеку. Но Дрейк был уязвим и беспечен. Недавнее покушение на его жизнь ни капли его не встревожило.

Дрейк оторвал взгляд от пергамента.

— А, господин Шекспир, как поживаете? — пророкотал он. — Пришли посмотреть, жив ли я? Ну что ж, я жив, черт возьми. К сожалению, этот проклятый Купер тоже.

— Сэр Френсис, мне действительно приятно видеть вас живым и в добром здравии. Как ваш рулевой?

— Не очень хорошо, но врач говорит, что, возможно, выживет. Но на все воля Божья. Вам что-то от меня нужно?

— Я хочу задать вам вопрос, сэр Френсис. Как ваш несостоявшийся убийца узнал, когда и где вы сойдете на землю?

Дрейк парировал:

— Мне кажется, он просто наблюдал и ждал. Я всегда где-нибудь поблизости. Я же флотоводец, а здесь мои корабли.

Шекспира его объяснения не удовлетворили, но он не подал виду. Он знал, что возражать сэру Френсису Дрейку бессмысленно. Он поблагодарил его и обратился к лорду Говарду Эффингемскому. Их предыдущая встреча не принесла желаемого результата, и на этот раз он все-таки поговорит с ним. Говард должен знать больше о своей приемной дочери.

— Могу ли я переговорить с вами наедине, милорд?

Говард повел Шекспира в трюм в большую каюту и прикрыл дверь. На капитанском столе стояла бутыль бренди, и Говард налил два бокала.

— Как ваше расследование?

— Милорд, мы продвинулись вперед.

— Но вы еще не задержали убийцу?

— Нет, милорд. — Шекспир засомневался. Все ли новости сможет выдержать Говард.

И, словно бы читая его мысли, Говард слабо улыбнулся:

— Пожалуйста, господин Шекспир, не надо меня беречь. Она и так уже мертва.

Шекспир сдался.

— Боюсь, вынужден сообщить вам, что, возможно, в деле убийства леди Бланш появились неприятные подробности. Я узнал, что последнее время среди ее друзей были католики. Она исповедовала старую веру, милорд.

Говард рассмеялся. Его короткий и отрывистый смех походил на лай маленькой собачки.

— Господин Шекспир, для меня это не новость. Это беда семьи Говардов. Я говорил вам раньше, что она связалась с людьми, которых я не одобрял.

— Но есть еще сведения. У нее были характерные повреждения…

— Что?

— У нее на спине вырезали распятие… уже после смерти. Я не заметил его во время первого осмотра. И к тому же ее привязывали, так как на запястьях у нее остались следы веревки.

Говарда объял ужас.

— Я упомянул это только потому, что, возможно, ее смерть была каким-то религиозным ритуалом, и хотел знать, нет ли у вас каких-либо мыслей на этот счет. Милорд, боюсь, что ее убийца и наемник, присланный испанцами убить сэра Френсиса, один и тот же человек.

Говард с недоверием отнесся к этому предположению.

— Какая связь может быть между Бланш и заговором против Дрейка? Вам изменяет рассудок, господин Шекспир?

— Существуют определенные странные связи, которые привели меня к этому выводу. — Шекспир обрисовал свою теорию, включая извращенные пристрастия преступника, о которых рассказывали проститутки в Делфте и Роттердаме.

Говард бросил на Шекспира гневный взгляд, словно пытаясь понять, правильно ли он его расслышал.

— Вы сказали «проститутки», господин Шекспир? — наконец произнес он. — Вы полагаете, что моя дочь была проституткой?

Шекспир поднял руку, словно защищаясь.

— Милорд, конечно, нет.

— Да как вы смеете приходить ко мне с подобными оскорбительными фантазиями?

— Милорд, вы неправильно меня поняли. Леди Бланш была благочестивой молодой женщиной, в этом я не сомневаюсь. У меня нет даже слабого предположения, что она могла быть проституткой. Но я считаю, что она могла знать этого человека. И если этот человек в Лондоне, то вряд ли он изменил свое извращенное отношение к женщинам. Ко всем женщинам, не только к проституткам. Природа повреждений леди Бланш и тот факт, что она была вовлечена в католические круги, среди которых убийца мог искать убежища, все это привело меня к мысли о том, что эти факты связаны. Вероятность невелика, но я не могу не принимать ее в расчет. Возможно, она что-то узнала, и он убил ее, чтобы заставить замолчать.

Лицо Говарда по-прежнему было объято гневом, но его эмоции утихали.

— Значит, вы полагаете, что человек, убивший Бланш, возможно, тот, кто стрелял в Дрейка и ранил его рулевого?

— Возможно, это так. У меня нет более веских подтверждений. — Шекспир залпом допил бренди. — Теперь я должен спросить вас, милорд, знаете ли вы имя мужчины, с которым у леди Бланш были близкие отношения, от кого она ждала ребенка.

Говард продолжал гневно смотреть на Шекспира.

— Мне не нравится то, куда вы клоните. Это… непристойно. Бедняжку Бланш еще не похоронили, а вы распространяете о ней слухи.

— Нет, милорд, это не так. Я никому о ней не рассказывал.

— Но кто-то это сделал. Мне показывали газетные листки с непристойными историями.

— Я расследую это. Я уже арестовал зачинщика, некоего Валстана Глиба, он сидит в «Ньюгейте» в ожидании суда по множеству обвинений. Ему грозит потеря свободы, ушей и правой руки.

— Тогда оставим все, как есть. Господин Шекспир, я буду вам признателен, если вы найдете убийцу Бланш и распорядитесь, чтобы его повесили в Тайберне. Хорошего дня.

Шекспир хотел надавить на него, чтобы получить больше сведений об окружении леди Бланш, хоть словечко о ее друзьях и знакомых, но Говард ясно дал понять, что беседа окончена. Шекспир слишком хорошо знал, что давить на таких влиятельных людей бессмысленно. Он поклонился и поблагодарил Говарда, после чего они вышли из каюты.

На палубе стоял Дрейк, тыча пальцем в пергамент и бормоча что-то о барометре. Шекспир подошел к Болтфуту Куперу.

— Надеюсь, у вас все в порядке.

Болтфут неопределенно хмыкнул.

— Похоже, мы чуть не потеряли нашего вице-адмирала. В Королевском Арсенале, изучив оружие, которые вы нашли, сказали, что никогда не видели ничего подобного. Невероятно аккуратное исполнение. Сделано на заказ баварцем по имени Опель для Джилберта Когга, оружие предназначалось для выстрела в единственную цель, после чего должно было попасть к нам в руки. У господина Опеля теперь только два выбора: ссылка или работа на Арсенал.

Болтфут поднял голову и посмотрел в направлении Дептфорд-Стрэнда.

— Сэр, вам следует поговорить с обитателями лавки Робертса, вон там. С Бобом Робертсом. А еще с конюхом, Перкинсом, из платной конюшни в таверне «Орел» у Сейерс-Корт. Они смогут больше рассказать о человеке, который сделал этот выстрел. Они видели его и говорили с ним.

— По пути сюда я уже встретился с ними. От них я получил подробное описание нашего незнакомца, но ни одной зацепки, где его искать. Полагаю, ты попал в него, Болтфут?

Болтфут покачал головой.

— Да так, слегка продырявил ему бок. Он был слишком далеко. Надо было стрелять в спину, но он оказался проворнее меня.

— Молодец, что вообще в него попал. Ты хорошо его рассмотрел?

— Нет. Но, быть может, я узнаю его по манере бежать. Могу сказать лишь, что у него нет бороды, он высокий, стройный и быстро передвигается.

— Будь начеку. Я велел предупредить хирургов, врачей и аптекарей на случай, если он будет искать лекаря или лекарства.

Шекспир покинул переполненный людьми Королевский док и, продираясь через толпу, направился в Дептфорд-Стрэнд, чтобы сесть в лодку, которая отвезет его в Лондон, но остановился, — вместо этого Шекспир повернул к дому Говарда Эффингемского.

Дверь открыл дворецкий Робин Джонсон. Похоже, он не удивился, снова увидев Шекспира.

— Надеюсь, лорд-адмирал был не слишком суров с вами, господин Шекспир.

— Нет-нет.

— Уверен, он, как и любой другой человек, хочет, чтобы дело было расследовано, но беспокоится о репутации своей семьи. Для Говардов сейчас не лучшие времена, как вы, я уверен, понимаете.

Шекспир все понимал. За последние полвека на пиках у входа на Лондонский мост слишком часто появлялись головы казненных Говардов.

— Конечно. Но я хотел поговорить с вами, Джонсон. Мы могли бы побеседовать в каком-нибудь тихом месте? Недолго.

Джонсон провел Шекспира через зал, затем по боковому коридору и вниз, в свою комнату в той части дома, где жили слуги. По сравнению с роскошной залой хозяина комната дворецкого была просто убогой, но в ней горел камин, стояли кресла и небольшой дубовый стол.

— Это мое убежище, — сказал Джонсон, — здесь я прячусь от дневных забот и планирую работу слуг.

На Джонсоне была соответствующая его положению дворецкого одного из самых влиятельных людей Англии ливрея: белый шелковый камзол с золотой отделкой и черные лосины. Он был красивым мужчиной лет тридцати или чуть старше, среднего роста, с темными волосами и подстриженной бородкой. Его приятная внешность и обаяние заставили Шекспира задуматься. Он вспомнил, что Кэтрин Марвелл мимоходом обронила, что леди Бланш и ее любимый не могли быть вместе. Женщина благородного происхождение не может сочетаться браком со слугой.

— Итак, господин Шекспир, чем могу помочь?

— Я хотел бы узнать больше о леди Бланш.

— Как я уже говорил вам, мы все скорбим об этой утрате.

— Как давно вы служите у лорда Говарда?

Джонсон был непреклонен.

— С детства. Моя мать работала на кухне его светлости. Я был воспитан в этом доме и дослужился до дворецкого.

— Уверен, что вы усердно трудились. Вы жизнерадостный человек. Наверняка, все вас очень любят.

— Надеюсь.

— А леди Бланш вы нравились?

— Господин Шекспир, что вы хотите этим сказать?

— Вы были ее любовником?

Джонсон погрузился в молчание. Затем произнес:

— Скажите, господин Шекспир, если я буду говорить с вами откровенно, вы не передадите мои слова его светлости?

Шекспир внимательно посмотрел Джонсону в глаза, и ему показалось, что он не лжет, но этого было недостаточно.

— Как вы понимаете, Джонсон, я не могу этого обещать. Но я могу заставить вас говорить правду. Так что лучше начинайте первым. Я уважаю честность. Иначе вас допросят с пристрастием, чего бы мне очень не хотелось.

Джонсон кивнул. Слабая улыбка скользнула по его губам.

— Надеюсь, что понимаю, о чем вы. Да, господин Шекспир, я был ее любовником. Нет, больше, мы любили друг друга. Ее смерть разбила мне сердце.

— Будь она жива, вы должны были стать отцом ее ребенка?

Казалось, еще немного и Джонсон расплачется, но он сдержался.

— Да. Но нам было бы нелегко. Его светлость ни за что не позволил бы ей связать свою жизнь с простолюдином. Мы хотели бежать во Францию или еще куда, но, боюсь, это было бы невозможно. Как бы мы там жили?

— Это под вашим влиянием она приняла католичество?

Джонсон отвернулся, чтобы Шекспир не видел его страданий.

— Не совсем так. Мы много беседовали. Долгое время она была одинока, большинство членов семьи ее не принимало, за исключением его светлости. Она приходила ко мне, и мы часами разговаривали обо всем: о религии, музыке, науке, о серьезных вещах для нас, молодых людей, но нам был очень интересен и окружающий нас мир. У нас было много общего, поскольку в этом доме мы оба были чужаками. Однажды она спросила меня, не католик ли я. Наверно, у нее были какие-то догадки на этот счет. Я признался, что католик. Ее это очень заинтересовало, и я согласился взять ее с собой на мессу. Там она и познакомилась с Кэтрин Марвелл, с которой, как я понимаю, вы знакомы, как и со многими другими.

— Но в то время вы еще не были любовниками?

— Нет. Это случилось в конце прошлого лета. Какое-то время Бланш хотела отправиться послушницей в итальянский монастырь. Но передумала. Между нами вспыхнуло чувство, и вскоре мы стали любовниками. — Он помолчал, затем уже тише произнес: — Молю вас, не судите нас строго.

— Все зависит от того, насколько вы мне поможете. Расскажите мне об этих тайных мессах. Кто на них присутствовал? Среди присутствующих был фламандец? Какие священники служили мессу?

— Я не могу вам этого сказать, господин Шекспир.

— Мне нужно это знать. Вы должны мне это сказать.

— Господин Шекспир, я не могу. Вы хотите, чтобы я предал тех, кто мне доверился?

— Да, Джонсон, хочу. Это дело государственной важности. Я считаю, что фламандец представляет опасность для государства. Я должен узнать его имя и местонахождение, а вы можете мне в этом помочь.

— Простите, но больше я вам ничего не скажу.

— Тогда, господин Джонсон, я буду считать вас своим главным подозреваемым в деле убийства леди Бланш Говард. У вас был мотив. В следующий раз мы увидимся в «Ньюгейте», где я допрошу вас по всей строгости именем Ее величества королевы. У меня нет времени для деликатностей.

— Господин Шекспир, пожалуйста…

— Ордер будет выписан к концу дня, и за вами придут шериф или его констебли. А пока не покидайте этого дома, или, и я вам это обещаю, когда вас арестуют, вы поплатитесь за это. — Шекспир направился к двери.

— Господин Шекспир, подождите…

Он остановился и повернулся.

— Да?

Джонсон хотел что-то сказать, но передумал и в отчаянии покачал головой.

Шекспир развернулся, словно взбешенный бык, и пошел прочь. Он был зол: зол на Джонсона за то, что тот поставил его в такое положение, зол на себя за то, что пригрозил насилием человеку, который заслуживал лучшей доли. Но убийца уже совершил одно покушение на Дрейка. Когда ждать следующего?

 

Глава 27

Томас Вуд проснулся едва дыша от ужаса. Чьи-то пальцы сжимали ему горло, а руки были крепко прижаты к кровати. Он изо всех сил пытался освободиться, но не мог даже пошевелиться.

Была глухая ночь. Он услышал, как где-то вдалеке ночной сторож отсчитал час. Еще минуту назад ему снились приятные сны, а в следующее мгновение наяву его ждал кошмар. Он пытался дышать, но чья-то рука все сильней сжимала ему горло.

— Вуд? Томас Вуд? — Голос был грубый и резкий. Рука сжала Вуду горло и подняла его с подушки. Второй незваный гость заломил ему руки за спину и связал. Наконец рука, сжимавшая горло, ослабила захват, и Вуд принялся судорожно хватать ртом воздух, словно попавшийся на крючок и вытащенный из воды линь.

Вуд сидел на своей роскошной, покрытой малиновым с золотом покрывалом кровати с пологом из богатой камчатой ткани. Просторная спальня была отделана великолепными деревянными панелями. На Вуде была ночная рубашка из белого батиста и колпак. Однако теперь эту красивую комнату заливал свет смоляных факелов, которые принесли с собой шесть грубых мужчин. Один из них, тот, что стоял ближе остальных и говорил с Вудом, с презрением рассматривал его с ног до головы. Вуд попытался возмутиться, но издал лишь сип.

— Томас Вуд?

Вуд кивнул, пытаясь произнести «да».

— Томас Вуд, вы арестованы по обвинению в тяжком преступлении. Вас отвезут на допрос, затем вы предстанете перед Судом равных, который признает вас виновным и приговорит к повешению.

— Что? Какое преступление? — прохрипел Вуд.

— Кража, Вуд, кража древесины, предназначенной для кораблей Ее величества. Мы знаем, как вы построили этот особняк.

— Что вы такое говорите?

Человек сделал шаг назад. На нем была накидка из черного меха.

— Вуд, вы прекрасно знаете, о чем я. Для строительства этого дома вы использовали корабельный лес. Материал опознан, без сомнений. Вы построили прекрасный дом, а испанцы могут спокойно посылать свои корабли к нашим берегам.

— Это ложь!

— О, вы обрели голос.

— Говорю вам, эту древесину привезли мои плотники, уважаемые мастера своего дела. Я ничего не крал, господин… Кто вы?

— Топклифф. Суду решать, кто говорит правду, Вуд. Вы пойдете с нами. — Он повернулся к своим людям. — Уведите.

Спустя три дня пребывания в зловонной норе у отца Коттона начались видения. Он видел странные вещи: ангелов с крыльями из паутины, демонов с ногами о семи когтях и красные тушки освежеванных петухов, от которых, словно от клинков, отражался свет. Перед его взором возникали лежащие на белых простынях обнаженные женщины с розовой кожей. Он видел вкушение запретного плода и мяса, от которого веяло тлением, подобно осенним яблокам, провисевшим на дереве слишком долго.

Когда его посещали эти видения, Коттон закрывал глаза и молился. Но видения его не отпускали. Спустя некоторое время он уже не понимал, открыты его глаза или закрыты.

Время от времени он ощупывал себя под одеянием, чтобы убедиться, что тело его на месте. Иногда Коттону казалось, что он умер, а временами он даже был уверен, что умер. Когда подводят чувства, как определить, умер ты или еще жив?

Еда быстро кончилась, но у Коттона оставался заплесневелый кусочек сыра, который он разрезал пополам каждый раз, когда ел. Это приносило успокоение: его тело продолжало существовать, оно переваривало пишу. Он размышлял: сколько раз можно разрезать кусок сыра пополам, прежде чем тот исчезнет? Голод был еще не самым страшным мучением. Он знал, чтобы не умереть, ему нужна вода, поэтому он постоянно пил и часто ходил по малой нужде в уголке своего укрытия.

Шум за пределами его зловонной норы постепенно затихал, возникая все реже. Теперь он понимал, что не умрет от нехватки воздуха. Ему отчаянно не хватало свежего уличного воздуха, но было ясно, что тот, кто придумал и построил это потайное убежище, все продумал и включил вентиляцию в свой проект.

Временами Коттон задумывался, а есть ли кто-нибудь в доме. Здесь ли еще люди Топклиффа? Если нет, то почему графиня до сих пор не выпустила его? Может, ее саму арестовали. Когда у него в голове появлялись подобные мысли, он начинал задыхаться от страха. Быть может, этому месту суждено стать его могилой. Если его не освободит графиня, он здесь умрет, и никто об этом не узнает. Коттон часто молился, чаще всего он произносил: «Боже, моя миссия здесь еще не выполнена. Освободи своего покорного слугу, чтобы я мог выйти в мир и, подобно пастуху среди волков, вернуть Твое стадо домой».

Коттон пытался писать стихи, как он уже делал все восемь лет в Риме. Словно во сне он вспоминал те дни, вспоминал о своем безмятежном детстве в Норфолке, как он плавал на лодке в кристально прозрачных водах Хора, потока, чье извилистое русло бежит через деревни к северу от Норвича. Коттон всегда был тихим, задумчивым ребенком, никогда не предавался грубым играм своих сверстников. За склонность к меланхолии отец с детства звал его «отец Роберт». Да, он был серьезным, возможно, слишком много думал о промыслах Божьих и о мире, когда следовало бы гонять по полям мяч из свиного пузыря или охотиться на кроликов, как его старшие братья.

Ему вспомнились мрачные руины монастыря Святой Фе. Он полжизни провел в его тени. Дед Коттона, сэр Ричард, по приказу Генриха Великого разрушил этот старый бенедиктинский монастырь. За это семью щедро наградили церковными землями и собственностью. Сэр Ричард построил прекрасное поместье, но камни старого монастыря постоянно напоминали о том, откуда взялось их богатство. За достаток, обретенный ценою истинной веры, придет расплата. Коттон всегда знал, что однажды ему придется принять на себя эту ношу, и он будет искать искупления, чтобы заслужить прощение грехов своей семьи.

Спина и плечи нестерпимо ныли, ноги дрожали и подкашивались. Ему приходилось постоянно терпеть холод. Сколько он уже здесь? Ночь и день слились в одну длинную ночь. Прежде чем умереть, он сойдет с ума.

Коттон снова упал на колени, сложил руки и начал молиться.

Днем констебль из Дептфорда передал Шекспиру сообщение о том, что Робин Джонсон исчез из дома Говарда Эффингемского. Шекспир проклинал Джонсона за то, что тот одурачил его. Он отправил посыльного назад в Дептфорд с приказом сделать все возможное, чтобы доставить дворецкого в «Ньюгейт», закованного в кандалы.

Когда посыльный ушел, он уселся в кресло у себя в кабинете, наслаждаясь последним часом дневного света. Ему нужно было многое обдумать.

Главный вопрос заключался в том, существует ли связь между убийством Бланш Говард и попыткой покушения на жизнь сэра Френсиса Дрейка, или это лишь фантазия его перегруженного воображения. Кроме того, нужно было выяснить все о бумагах, найденных в сожженном доме на Хоглейн. Имеют ли они отношение к нелегальным печатным станкам, и какова, в таком случае, роль Томаса Вуда во всем этом? Он знал, что гувернантка Вуда, Кэтрин Марвелл, была знакома с леди Бланш и дворецким Говарда Эффингемского, Робином Джонсоном, который, как оказалось, был любовником леди Бланш. Неясным было лишь одно, причастен ли кто-либо из них к смерти Бланш. Мог Джонсон быть ее убийцей? Интуиция подсказывала Шекспиру, что нет. Тогда кто же? Раны, нанесенные Бланш и голландским проституткам, были схожи. Значит ли это, что наемник испанского короля, который, как выяснил Шекспир, останавливался в Дептфорде под именем ван Лейдена, и есть убийца леди Бланш? Если так, то почему он убил ее? Зачем привлек к себе внимание?

Пока он размышлял, в дверь кабинета постучали, и вошла Джейн.

— Пришла госпожа Кэтрин Марвелл. Я сказала ей, что вы заняты, но она говорит, что это срочно и что вы захотите с ней увидеться. — Она пристально посмотрела на него, и Шекспир почувствовал, что покраснел.

— Да, Джейн, — ответил он. — Проводи ее.

Шекспир сразу понял, — что-то случилось. Кэтрин тяжело дышала, словно ей пришлось бежать весь путь от Доугейта до его дома. Волосы были растрепаны, а глаза горели.

— Госпожа Марвелл…

— Зачем вы это сделали?

Шекспир удивился.

— Что сделал?

— Я вам доверяла!

— Госпожа, в чем дело? Я не понимаю, о чем вы? Что, по-вашему, я сделал?

Она подошла, гневно глядя ему в глаза, и вдруг с удивительной силой принялась колотить его в грудь. Он покачнулся. Позади, в дверном проеме, он заметил Джейн. На ее лице мелькнула понимающая улыбка женщины, которая видит то, чего не видят мужчины. Наконец Шекспир схватил Кэтрин за запястья и усадил. Она обхватила голову руками.

— Начните с самого начала. Уверен, что я не совершил ничего, что могло вас обидеть. — Он кивнул горничной. — Джейн, пожалуйста, принесите нам вина покрепче или бренди.

Кэтрин посмотрела на Шекспира.

— Вы говорите, что ничего не знаете о персевантах, которые пришли за господином Вудом? Они силой увели его, обвинив бог знает в чем.

Шекспир сжал губы.

— Это был Топклифф?

— Конечно, это был мерзкий Топклифф. И его приспешники, Янг и Ньюуолл. Вам должно быть это хорошо известно, ибо вы их и подослали.

— Нет, Топклифф мне не друг.

— Значит, вы рассказали все Уолсингему, а он послал их.

— Нет.

— Они пришли в полночь, как воры или взломщики, и забрали его прямо из постели. Они разбудили детей, чтобы те увидели, как их отец уходит со связанными руками в сопровождении людей с мечами и кинжалами. Вот на какое государство вы работаете, господин Шекспир, и с кем водите дружбу.

— Они сказали, куда его забирают?

— Нет.

— Они вам что-нибудь сказали?

— Они насмехались надо мной и осыпали проклятиями. Топклифф попытался дотронуться до меня, но я оттолкнула его. Назвал меня попистской шлюхой и пообещал мне геенну огненную. Сказал, что отдаст детей в «Брайдуэлл», где им найдут подходящее занятие.

— Но он этого не сделал?

— Нет.

— Вы говорили об этом с кем-нибудь еще?

— Я весь день провела в Линкольнс-Инн с адвокатом Корнелиусом Блайем. Он — старый друг господина Вуда. Блай попытался получить предписание о передаче задержанного в суд, чтобы выяснить законность ареста, а также узнать, где Томаса — господина Вуда — держат, но пока ничего не выяснилось.

— А где дети?

— Они здесь, у вас в прихожей. Не хочу оставлять их одних.

— Я попрошу Джейн привести их сюда — они наверняка напуганы, поэтому им нужно быть с вами. Джейн покормит их пирогом и даст им что-нибудь попить.

— Кажется, она уже это сделала.

Шекспир вернулся к своему столу, чтобы между ним и Кэтрин было некоторое расстояние. Он должен действовать осторожно. Любое вмешательство может только ухудшить положение, особенно если речь идет об интересах Топклиффа. Для этого человека не существует законов, он подчиняется только королеве, и ни Уолсингем, ни лорд казначей Берли, да и, пожалуй, никто при дворе не в силах контролировать его.

— Давайте подумаем хорошенько. Господин Вуд прежде сталкивался с Топклиффом?

— Я не знаю. Я сразу решила, что это ваших рук дело. Но если нет, тогда единственное, что приходит мне на ум, так это общение моего хозяина с леди Танахилл. Они старые друзья. Он приходил к ней на ужин в тот вечер, когда к леди Танахилл ворвались люди Топклиффа.

— Да, я слышал. Весь Лондон только об этом и говорит. Значит, Вуд был там?

Кэтрин покачала головой.

— Раньше, до прихода Топклиффа. Думаю, Топклифф ищет священника и сейчас, насколько мне известно, по кирпичику разбирает дом.

— Он, как и я, ищет иезуита Роберта Саутвелла. Полагаю, все же королева захочет вмешаться. Даже она не станет терпеть разрушения до основания одного из великолепнейших домов Лондона.

— Думаю, кто-то сообщил Топклиффу, что господин Вуд был там.

— Похоже на то. И боюсь, что его допросят с пристрастием, выясняя у него местонахождение Саутвелла. Таков уж Топклифф…

— Даже представить страшно.

— Госпожа, если у вас есть сведения о местонахождении иезуитских священников в Англии, вы должны передать их мне, и немедленно. Чем скорее мы найдем их, тем скорее закончатся мучения господина Вуда и несчастья леди Танахилл. Да, я ищу Саутвелла, но помимо него мне нужен другой иезуит или человек, связанный с иезуитским орденом. Я не знаю его настоящего имени, он представлялся именем ван Лейден. Этот человек — фламандец, но он не тот, за кого себя выдает. Есть вероятность, что Саутвелл его знает, ибо иезуиты прибывают в Англию по двое и помогают друг другу. — Говоря это, Шекспир внимательно следил за Кэтрин, но появилась Джейн с вином, и он попросил ее привести детей и принести пирог.

— Итак, госпожа Кэтрин, — произнес Шекспир после ухода Джейн, — вы знакомы с кем-нибудь из иезуитов?

— Я не знакома. — Это были три самых трудных слова, которые Кэтрин когда-либо доводилось произносить. Это была ложь. И никакие уловки не помогали избавиться от осознания этого. Ее родители были бы в ужасе, узнай они, что она опустилась до такого. Но иначе она бы предала всех знакомых ей католиков. Ее друзей.

Шекспир не поверил ей, но лишь кивнул.

— Хорошо. Что ж, первое, что нужно сделать, это выяснить, где держат Вуда. Я разузнаю. А каковы будут ваши действия?

— Я с детьми вернусь в дом в Доугейте.

— Вам там будет безопасно?

— Об этом я могу только молиться, если мне будет позволено.

 

Глава 28

Ударом своей терновой палки с серебряным наконечником Топклифф разбил одно из немногих оставшихся в Танахилл-Хауз оконных стекол. Стекло разлетелось вдребезги, засыпав осколками вестибюль. Он должен был подчиниться приказу королевы и покинуть дом. Ему очень не хотелось этого делать. Даже спустя четыре дня поисков он был убежден, что Роберт Саутвелл прячется где-то в доме, но Елизавета потребовала отозвать ищеек.

Он стоял напротив леди Танахилл и хмуро взирал на нее.

— Я вернусь, — произнес он, — и этот дом будет принадлежать мне. Слушайте меня внимательно, попистские шлюхи. Этот дом будет моим, а вас и ваши дома я уничтожу.

— А я буду молиться за вас Господу, господин Топклифф, чтобы Он показал вам ошибочность вашего пути.

Он плюнул в нее и ушел прочь. Энн Танахилл вытерла с воротника плевок и пошла в дом. Ей казалось, что больней ей уже невозможно сделать. Едва верилось, что это разоренное жилище когда-то было красивым домом. В более спокойные дни, когда Филипп был еще свободен, в этих стенах они с супругом проводили долгие счастливые часы; теперь, проходя по комнатам и этажам, она видела лишь осколки камня и дерева. Панели были оторваны и разбросаны, доски пола выломаны. Камины, как и буфеты и ниши, были разломаны тяжелыми молотками на мелкие кусочки. Даже изысканно отделанный потолок был разрушен.

— Как им позволили сотворить все это, миледи? — произнесла экономка Эмми Спинк, когда они закончили осмотр и вернулись в кухню, где теперь проводили большую часть времени. — Нам должны возместить ущерб.

Графиня сухо рассмеялась.

— Эмми, это также маловероятно, как и мир на всей земле. Топклифф дал ясно понять, что не успокоится, пока не заберет этот дом. Вот для чего все это. Выдвигающий обвинение забирает собственность обвиненных. Это все тщеславие.

Роуз Дауни жалась в дальнем углу у очага, баюкая чужого ребенка. Она не могла смотреть окружающим в глаза.

Эмми и слуга Джо Флетчер приставали к Роуз с расспросами, но она молчала, — ни отказа, ни признания. Каждый день они спрашивали, не она ли привела Топклиффа, и каждый раз она отказывалась отвечать, хотя они догадывались, что ей есть о чем рассказать. Они видели, что Топклифф сильно ударил ее по лицу, поэтому в их сердцах сострадание к ней боролось с сомнениями.

— Ей отвечать перед Господом, а не перед нами, — глядя на Роуз, тихо сказала леди Танахилл Эмми. — Но больше доверять ей нельзя. Не допускайте ее к тому, что касается нашей веры, — и, особенно, она не должна больше видеть священников, которые могут сюда прийти. Топклифф оставил соглядатаев, неусыпно следящих за домом.

Позже, когда все домашние, устав от уборки, уселись за стол в кухне, графиня поднялась наверх, чтобы отнести отцу Коттону еды и воды. Она боялась, что он испытывает крайнюю нужду, но решила, что ему следует побыть в укрытии еще несколько дней, а затем под покровом ночи перебраться в безопасное место. Его примут семьи Беллами и Вокс. Было у него и другое, свое собственное убежище.

Она откинула крючок, открыла потайную дверь и заглянула внутрь. В свете свечи она смогла разглядеть отца Коттона. Он сидел на каменной скамье, поджав ноги, обхватив себя руками и опустив голову на грудь. Он дрожал, и графиня слышала, как стучат его зубы.

— Святой отец, мы полагаем, что опасность миновала. Они ушли.

Он не пошевелился и ничем не показал, что слышит ее.

— Святой отец?

Единственным признаком жизни в нем была дрожь. Запах в убежище стоял отвратительный, но она спустилась к нему, оставив свечу наверху на краю потайной двери. Графиня села рядом с ним на кирпичную скамью и обняла Коттона за плечи. Его тело было холодным, словно камень, но его трясло так, словно у него лихорадка. Она погладила его по лбу, как мать гладит дитя, пальцами расправляя жидкие пряди его волос.

Графине показалось, что он что-то сказал, но так тихо, что она не разобрала его слов. Она заговорила с ним тихим, ободряющим тоном. Снова ей показалось, что Коттон едва слышно произнес: «Я видел Бога». У нее мурашки побежали по коже, и она крепче обняла его. Графиня поняла, что не оставит его здесь ни на секунду долее.

Гарри Слайд появился в доме Джона Шекспира на Ситинг-лейн, как обычно, во всей своей красе. Для довершения его величественного образа ему не хватало лишь герольда, возглашающего о его прибытии.

— Сегодня у меня для вас есть весьма срочная информация, господин Шекспир, — заявил он без предисловий. — Во-первых, похоже, наш друг Валстан Глиб, издатель «Лондонского вестника», желает кое-что сообщить в обмен на свободу.

— Что ж, этого мы и хотели. — Шекспир поднялся из-за стола, за которым он писал отчет Уолсингему о своем расследовании, и пожал Слайду руку. — Но я не позволю ему покинуть тюрьму, пока не услышу, что именно он собирается нам рассказать. Мы посетим его в «Ньюгейте». А другие новости?

— Две винчестерские гусыни, обитавшие в борделе Когга, упорхнули из гнезда, а третья — мертва.

— Так, это интересно. Расскажи подробнее.

— Покойную звали Элис Хаммонд. В ее смерти нет ничего дурного. Она напилась до потери сознания и захлебнулась рвотой. Однако странно то, что ее кузина, Старлинг Дей, и смотрительница публичного дома Парсимони Филд исчезли. Конечно, девушки, им подобные, постоянно пропадают, но мне сообщили, что Парсимони с Коггом были близки, как два горностая в норе. Если кто и посвящен в тайны Когга больше остальных, так это она.

— Известно, где они?

— Боюсь, что нет. След уже остыл. Но я распустил слух о том, что они объявлены в розыск и что любая информация будет хорошо вознаграждена. К сожалению, мы не одни их ищем. Топклифф тоже за ними охотится.

Шекспир закрыл глаза и мысленно простонал. Он не удивился, поскольку знал, что Топклифф тоже расследует убийство Когга. Но с чего бы Топклиффу беспокоиться о здоровье сэра Френсиса Дрейка? Его интересуют лишь пытки папистских священников и личное обогащение.

— Что ж, нужно узнать, что случилось с этими двумя молодыми женщинами. Возможно, они убили Когга. Гарри, нельзя терять из виду наши цели. Надо найти убийцу леди Бланш, выяснить, кто этот несостоявшийся убийца сэра Френсиса Дрейка, и уничтожить его. Не более, но и не менее. Однако меня интересует еще вот что: ты слышал что-нибудь о том, где держат Томаса Вуда?

Слайд пребывал в приподнятом настроении.

— Могу разузнать. Сколько бы вы за это заплатили, господин Шекспир?

Шекспир вздрогнул.

— А сколько это может стоить?

— Четыре марки. И еще две за новости о Валстане Глибе и Когге. Я поиздержался. Проституткам надо платить за беседы.

— А за что еще? Три марки за все твои сведения. Я бы и так узнал о том, что Глиб передумал и хочет поговорить. И еще полкроны на проституток.

— Вы — тяжелый человек, но я милостиво приму ваше предложение. Кстати, о милости, я рассказывал вам то, что слышал о его милости архиепископе Кентерберийском?

— Да, Гарри, ты говорил, что его застукали за тем, как он сношался с одной овечкой из своей паствы, которую на следующий день ему подали под мятным соусом на обед. Хорошая шутка, но старая.

— Нет, господин Шекспир, эта шутка лучше. Говорят, он ее так и не съел, а отправил ее в сады Ламбетского дворца. Ходят слухи, что он, как честный человек, обещал на ней жениться, но, полагаю, он всем девушкам это обещает.

— Гарри Слайд, если ты будешь распространять подобные клеветнические россказни, не успеешь и глазом моргнуть, как окажешься на Паддингтонской ярмарке. Следи за тем, кому рассказываешь подобные истории. Итак, куда Топклифф отправил Томаса Вуда?

— Домой, господин Шекспир. Он отправил его домой.

— Обратно в Доугейт? Я не слышал…

— Нет-нет, к себе домой. В Вестминстер.

— Гарри, у меня нет времени для твоих шуточек.

— Я говорю правду. Он отвез его к себе домой. Тайный совет разрешает ему держать заключенного у себя для допроса. Он построил дома настоящую тюремную камеру с дыбой.

Шекспир был ошеломлен.

— Как ты думаешь, королева об этом знает?

По лицу Слайда скользнула странная улыбка.

— Господин Шекспир, Топклиффа называют цепным псом королевы. К этому мне больше нечего добавить.

— Но это не означает, что он — выше закона. Как исполнить предписание о представлении арестованного в суд, если он держит арестованного дома? Кому позволено вершить правосудие в таком месте?

— Я не адвокат, господин Шекспир. Я мало что знаю о подобных вещах.

Шекспир был в ужасе. Услышанное от Слайда не укладывалось у него в голове. Если Тайный совет одобрил, то Уолсингем должен знать — но зачем им все это?

— Это — необходимость, — как-то сказал ему Уолсингем. — Необходимость теперь, когда мы стоим на пороге войны и вторжения.

Значило ли это, что в борьбе против Рима и Эскориала хороши любые методы?

— Боже мой, Гарри, настают тяжелые времена. Едем в «Ньюгейт».

Не считая Тауэра, «Ньюгейт» была еще одной и самой страшной тюрьмой Лондона. Именно там приговоренные попадали в вонючую дыру под названием Лимб, ожидая отправки в последний путь на эшафот, обычно в Тайберн неподалеку от деревни Паддингтон, а еще в самом Лондоне на Смит-Филд, Холборн и Флит-стрит.

Валстана Глиба держали в камере с теми, кто еще только ожидал суда. Их было человек сорок или пятьдесят, в основном мужчины, но было и несколько женщин. Прикованные к полу или стенам, они томились среди зловония залитой испражнениями соломы. Глиб был в ужасном состоянии. Его голова была обвязана грязной тряпкой, а один глаз не открывался. Одежда кишела блохами и прочими насекомыми. Крысы свободно носились среди заключенных, пока одну из них не ловили и не забивали, чтобы было чем приправить обед.

— Ты что, Глиб, сам себя так изувечил? — произнес Шекспир вместо приветствия.

— Помощник шерифа решил поиграть моей головой в теннис дубинкой вместо ракетки.

— Надеюсь, тебя хорошо кормят.

— Еще бы, господин Шекспир. Особенно мне по вкусу сырые крысы. А что касается баланды, то, что на входе в мой организм, что на выходе, она не слишком меняет свой запах и цвет.

Шекспир повернулся к Слайду.

— Гарри, господин Глиб считает свое пребывание здесь вполне приятным. Он сохранил чувство юмора. Может, стоит отправить его в «Литтл-Из», что в Тауэре…

Слайд хихикнул.

— Я слышал, что в это время года сидеть в тюрьме на Вуд-стрит особенно неприятно.

Шекспир повернулся к заключенному.

— Итак, Глиб, мне донесли, что ты желаешь что-то сообщить. Надеюсь, я не напрасно потратил время, проделав сюда путь, ибо если это не так, пеняй на себя.

Глиб запустил пальцы в свою кишащую вшами шевелюру, из которой выпало несколько личинок. Он подобрал одну и съел. Когда Шекспир удивленно поднял бровь, Глиб застенчиво улыбнулся.

— Это же еда, господин Шекспир. На том, что нам здесь дают, даже мышь долго не продержится.

— Итак, что ты хотел мне рассказать?

— Вы даете слово, что меня освободят, когда услышите, что хотели?

— Только все тщательно проверив.

— А можно мне забрать свой пресс?

— Нет, Глиб. Думаю, его уже разрубили на дрова. Но если мне понравится то, что ты расскажешь, я оставлю немного монет, чтобы тебя кормили.

Глиб беспомощно пожал плечами.

— Тогда мне остается только принять ваши условия. Вы хотели знать, где я услышал о смерти леди Бланш Говард. Я расскажу. О кусочке кости и серебряном распятии, найденным в теле той леди, мне рассказала сама мамаша Дэвис. Мне думается, что вам хотелось бы это узнать.

— Мамаша Дэвис? Что за мамаша Дэвис?

— Та самая мамаша Дэвис, а что есть другая? Знаменитая колдунья, которая приготовила приворотное зелье для графа Лестера.

— Хочешь сказать, что эта женщина существует? — Шекспир был раздражен. Ему были нужны сведения, а не слухи.

— Конечно, господин Шекспир. Она — источник большинства моих сплетен.

— Я считал, что это плод воспаленного воображения какого-нибудь паписта.

— Нет, что вы. Она существует. Знаменитая ведьма, которая может приворожить достаток или порочность, любовь или убийство, что пожелаете. Но плата за ее услуги велика, вроде той, что сейчас плачу я.

— Ты полагаешь, что в неприятностях, что с тобой приключились, виновата эта мамаша Дэвис?

— Еще бы. Я не смог выплатить ей полную сумму. Больше такой ошибки я не совершу, господин Шекспир…

— Где можно найти эту ведьму?

Глиб уныло хохотнул.

— Вы ее не найдете. Она сама вас найдет.

— Но как, скажи на милость, она узнает, что я ее ищу?

— Она же ведьма. Ей известно то, о чем другие даже не догадываются.

Шекспир обернулся к Слайду.

— Ты слышал об этой женщине?

Слайд неспешно кивнул.

— Не хотел бы я попасть к ней в немилость.

Чутье подсказывало Шекспиру, что подобным россказням нельзя верить. Однако, ведьма она или нет, она что-то знала об убийстве леди Бланш.

— Глиб, когда она меня найдет?

— Очень скоро.

— А где она живет?

— Витает в воздухе.

— Что за чушь ты несешь! Как выглядит эта женщина?

— Она может оказаться и грязной старой каргой, которой место в «Ньюгейте», или прекрасной и соблазнительной девицей.

— А когда ты с ней встречался, как она выглядела?

— По правде сказать, она очень походила на мою мать. Но я знаю, что иногда она принимает облик кошки, это ей проще всего.

При этих словах Шекспир рассмеялся так громко, что заключенные обернулись, чтобы посмотреть, кому так весело в этой отвратительной тюрьме.

— Кошка! Тогда, видимо, ты ее съел. Ты останешься здесь, Глиб. Единственной твоей надеждой на освобождение остается эта мамаша Дэвис, — хотя я сильно сомневаюсь, что она вообще существует, — которая найдет меня и все прояснит. Хорошего дня. Я оставлю шиллинг тюремщику, чтобы тот купил тебе еды, хотя ты этого и не заслуживаешь.

 

Глава 29

Дома на Ситинг-лейн Шекспира в дверях встретила Джейн.

— К вам снова заходила госпожа Марвелл. Она хотела поговорить с вами по очень срочному делу.

— Еще что-нибудь?

— Да, еще вот это. — Джейн вручила ему запечатанное письмо. — Посыльный принес это час тому назад.

Шекспир сломал печать. Внутри было короткое послание:

«Если желаете узнать правду об интересующем вас деле, приходите в три часа. Вас встретят в „Медвежьем саду“, у главного входа в загон для травли.

М.Д.»

М.Д. Мамаша Дэвис. У него мурашки побежали по спине. Конечно, ему придется пойти, хотя чутье подсказывало немедленно отправиться в Доугейт к Кэтрин Марвелл. Но визит придется отложить. Если эта ведьма действительно что-то знает, то она — ключ к убийству леди Бланш, а если его предположение верно, то и к попытке покушения на Дрейка. Только убийца или тот, кто хорошо с ним знаком, мог знать о предметах, найденных при осмотре тела леди Бланш.

— Хозяин, это еще не все. Здесь ваш брат Уильям.

Шекспир нахмурился.

— Уильям?

— Он приехал в Лондон вместе с актерской труппой «Слуги королевы».

— Понятно. Что ж, я повидаюсь с ним, но позже.

Появление младшего брата было некстати.

Он сел на лошадь, пересек мост, миновав Большие каменные ворота, повернул направо и поехал дальше по лабиринту из множества узких улочек и домов для бедняков, населявших Стьюз-Бэнк района Саутуорк. На ступени церкви Спасителя, мимо которой он проезжал, радостно высыпала скромная свадебная процессия, и Джон поднял шляпу, приветствуя пышнотелую невесту. Приятно увидеть что-то обыденное в эти нелегкие времена; это напомнило ему о том, ради чего он сражался в войне секретов Уолсингема. На мгновение в его воображении возникла картина: Кэтрин Марвелл в шелковом, отделанном золотом и соболями платье цвета слоновой кости и чернослива, а ее темные волосы каскадом спускаются по плечам. Но Шекспир прогнал видение и поехал дальше. Подобным мыслям сейчас не время.

Загон для травли медведей был закрыт. Голые ветви деревьев сада создавали унылое впечатление, но уже через несколько недель наступит весна, печаль отступит, и сад снова наполнится весельем, как и любимцы горожан, медведи Гарри Ханк, Болд Таркин, которые каждую среду и воскресенье будут давать представления. В день медвежьей травли сад заполнится людьми, торговцы, нараспев выкрикивая названия своих товаров, будут предлагать орехи, фрукты и пирожки с шафраном, а менестрели будут петь и играть, ожидая, что кто-нибудь бросит им фартинг.

У ворот, как и было указано в письме, его ждали. Это была женщина. Несмотря на длинную накидку, в которую она была закутана с головы до пят, женщина поражала своей внешностью. Шекспир решил, что она африканских кровей, ибо кожа ее была темной. Оставаясь в седле, он наклонился к ней:

— Как я понимаю, госпожа, вы не мамаша Дэвис?

Она улыбнулась. Ее улыбка завораживала.

— Mais non. Меня зовут Изабелла Клермон, но здесь я от имени мамаши Дэвис. Будьте так любезны, следуйте за мной, и вы встретитесь с ней.

Акцент был явно французский. Шекспир поклонился в знак согласия, затем слез с лошади, взял ее под уздцы и направился за женщиной обратно в Лонг-Саутуорк, затем вдоль Бермондсей-стрит, на север, в лабиринт бесчисленных закоулков, расположенных ниже по течению за мостом.

По дороге он думал о мамаше Дэвис. Шекспир постарался вспомнить все, что читал в бунтарском трактате под названием «Государство Лестера», незаконно опубликованном два года тому назад. Это была попытка опорочить Лестера — Роберта Дадли — знаменитого придворного фаворита королевы и, как некоторые утверждали, ее тайного возлюбленного.

Трактат был запрещен, но, похоже, весь Лондон знал, о чем он. Ходили слухи, что мамаша Дэвис готовила Лестеру по его просьбе любовное зелье для соблазнения молодой замужней женщины. Сплетничали, что этой женщиной была красавица леди Дуглас Шеффилд. Компонентами зелья были птенцы ласточек, которых Лестер должен был лично достать из гнезда, а также его собственное семя.

Мамаша Дэвис приготовила эссенцию из птиц и его семени с добавлением трав. Получилось сильнодействующее зелье, которое Лестер подмешал леди Дуглас в вино. Когда зелье подействовало, она охотно уступила его ухаживаниям. Поговаривали, что ее супруг, Джон Шеффилд, застал любовников прямо на супружеском ложе. Также ходили слухи, что позже Лестер отравил лорда Шеффилда. Но с другой стороны, кого, если не Лестера, обвинять в отравлении? Кое-кто предполагал, что Лестер и Дуглас, дабы не вызвать приступ ревности королевы, тайно обвенчались. Со временем она, конечно, узнала правду и разразилась неистовым гневом. Но Лестер скоро устал от Дуглас и с жестоким безразличием бросил ее. Теперь она ненавидит Лестера, пребывая в парижской ссылке вместе со своим новым мужем, английским послом сэром Эдвардом Стаффордом, который питает к Лестеру не меньшее отвращение, что и его супруга. Однако простых людей эта история здорово повеселила. И когда Лестер участвует в процессии, проходящей через город, подмастерья принимаются выкрикивать: «Свежие ласточки! Ваша светлость, купите у нас свежих ласточек!», после чего заходятся в хохоте. Лестер мог бы и не обращать внимание на подобные шуточки, но когда он видит, как равные ему по положению прыскают от смеха в свои горностаевые воротники, он старается запомнить каждого, чтобы однажды отомстить. Правда, чтобы отомстить всем, кто посмеивался над ним, понадобится несколько жизней.

Касательно мамаши Дэвис в трактате было сказано лишь то, что она — знаменитая колдунья и живет напротив собора Святого Павла на противоположном берегу Темзы. Шекспир не придал значения этому памфлету; он не верил ни в существование мамаши Дэвис, ни в историю с ласточками. Ему показался смехотворным тот факт, что сперма мужчины, смешанная с экстрактом из птенцов ласточки, может заставить женщину поддаться ухаживаниям мужчины. Если бы в подобных суевериях была хоть толика правды, это стало бы настоящей насмешкой над всем христианством и праведностью.

Через пятнадцать минут Шекспир и француженка оказались у большого старого здания, в котором, видимо, когда-то располагался публичный дом. Следуя за Изабеллой, которая за все время путешествия не произнесла ни слова, он завел лошадь на вымощенный булыжником внутренний двор, где конюх взял у него поводья и привязал лошадь к поилке.

Грациозно взмахнув рукой, Изабелла сделала знак.

— Пожалуйста, месье, идемте со мной.

Она провела его через заднюю дверь. Откуда-то из глубины здания доносились музыка и смех. Они поднялись по узкой лестнице на третий этаж. Изабелла толкнула дверь, и они вошли в небольшую комнату, где жарко горел камин и мерцала дюжина, а то и больше, свечей.

— Месье, пожалуйста, немного подождите. Мадам задерживается. Хотите чего-нибудь выпить?

Шекспира все это начинало раздражать. Ему хотелось оказаться совсем в другом месте, а если точно, то в Доугейте с Кэтрин Марвелл. И уж точно он не желал сидеть тут в ожидании этой странной мамаши Дэвис и ее языческих причуд.

— Я подожду, — коротко произнес он. — И принесите мне немного бренди.

Она кивнула и вышла, а он сел поближе к потрескивающему в камине огню и осмотрелся. Стены были украшены роскошными соблазнительными гобеленами. Над камином он заметил несколько маленьких картин в рамках, развешанных в два ряда по восемь в каждом. Он поднялся, чтобы разглядеть их получше, и замер, пораженный их содержанием. Он уже видел картинки, на которых были изображены совокупляющиеся мужчины и женщины, но эти разительно отличались от тех смехотворных изображений, что приобретались за крону у торговцев, толпящихся вокруг собора Святого Павла. Это были оригиналы, нарисованные чернилами, а не дешевая ксилография. Искусное исполнение лишь подчеркивало их волнительное эротическое содержание. Шекспир ощутил неловкость и сел на место.

Дверь открылась и вошла женщина с подносом, на котором стоял бокал подогретого вина. В изумлении Шекспир уставился на нее. Она была стройна, белокура и совершенно обнажена. Он не мог оторвать взгляда от ее груди. Она подала бокал Шекспиру. Словно в каком-то забытьи, он взял вино и выпил.

— Господин желает еще чего-нибудь? — спросила она. С этими словами она коснулась его рук.

— Нет, — ответил он. — Это все.

— Вы уверены? — Она провела его рукой по своим бедрам. На Шекспира это произвело такое сильное впечатление, что он отдернул руку. Но ему вдруг вспомнились все неудачи и разочарования прошедших дней, и он снова потянулся рукой к ее бедрам. Она прижалась к нему. Шекспиру хотелось коснуться каждого дюйма ее гладкой кожи.

Он закрыл глаза, утопая в чувственности, но затем отстранился, хотя далось ему это с большим трудом.

— Нет. Уходите.

Она замешкалась на мгновение и снова потянулась за его рукой, но на этот раз он сдержался. Она поклонилась и вышла из комнаты. Шекспир осушил остатки бренди, и у него перехватило дыхание — до того крепким оказался напиток. К чему все это? Джон запаниковал. Он принял неверное решение, явившись сюда, особенно в одиночку. Надо было взять с собой Слайда.

Что теперь делать? Он не мог вот так сидеть и ждать, когда мамаша Дэвис снизойдет и наконец появится. Сколько пройдет времени, пять минут, пять часов? Он поставил бокал на каминную полку, ему показалось, что огонь разгорелся еще ярче. В комнате было слишком жарко, у Шекспира со лба потек пот, скатываясь по щекам за воротник.

Он направился к двери и, отодвинув засов, приоткрыл ее, а затем распахнул. Дверь выходила в коридор, освещенный канделябрами с широкими свечами. Шекспир пошел по коридору, в конце которого была еще одна дверь. Из-за двери доносилась музыка, странные звуки, смех и стоны.

Дверь легко открылась. Шекспир стоял на пороге, глядя на сцену, которая, как ему показалось, могла возникнуть только в каком-то отвратительном, адском воображении. Девять лет тому назад, в возрасте двадцати лет, он, в ту пору младший адвокат, ездил в Венецию и Верону, где видел множество гравюр и картин, содержание которых основывалось на описаниях ада величайшего поэта Данте Алигьери. В этих поездках, и даже в Лондоне, Шекспир уже видел картины, изображающие оргии, и он не был девственником, но все же ему не доводилось лицезреть подобные сцены воочию. Дюжина обнаженных женщин всех оттенков кожи и волос переплелись друг с другом на кровати королевских размеров. Кровать была укрыта красным пологом и застелена таким же красным бельем, которое переливалось, словно кровь, в мерцании свечей. Благовония наполняли воздух сладким ароматом. Девушки извивались, словно змеи на майском солнце. Они стонали, выкрикивая непристойности, и, казалось, даже не замечали его. В углу две обнаженные женщины играли на лире и арфе. Ни один мужчина не смог бы спокойно наблюдать за подобным зрелищем. Пока Шекспир стоял, не в силах пошевелиться, он вдруг осознал, что все это подстроено для него.

С огромным усилием он захлопнул дверь. Его трясло. Он закрыл глаза, но кровать, полная обнаженных женщин, не отпускала его мысли. Он быстро повернулся и наткнулся на соблазнительно улыбающуюся Изабеллу Клермон.

— Вам понравилось, не так ли?

— Госпожа, вы слишком многого хотите от моего воздержания.

Она притворно удивилась.

— Мне жаль, месье.

— Я скажу вам, чего бы мне хотелось: закрыть это место, а его обитателей отправить в «Брайдуэлл», включая вас и вашу мамашу Дэвис. Уж я бы позаботился о том, чтобы ежедневный каторжный труд очистил вас от безнравственности.

— Прошу прощения, но большинству мужчин это по вкусу. Им нравится наблюдать, как прекрасные женщины наслаждаются друг другом. Быть может, вы предпочитаете юношей. Можно устроить и это.

— Я ухожу и вернусь с шерифом и констеблями.

— Но, месье, мамаша Дэвис уже здесь и примет вас. Разве не этого вы хотели?

— И сколько времени мне еще ждать?

— Нисколько, пожалуйста, идемте со мной. — Она взяла его за руку, но Шекспир отдернул руку, однако пошел за ней, прочь от приемной и спальни с обнаженными женщинами. Вскоре они очутились в другой комнате, где у камина в одиночестве сидела, сложив руки на коленях, невысокая пухлая женщина с седыми волосами и в скромной одежде. Если это была мамаша Дэвис, то, как описывал ее Валстан Глиб, она и впрямь походила на чью-нибудь мать.

— Месье, разрешите представить вам мамашу Дэвис. — Изабелла ладонью указала на женщину.

— Господин Шекспир, я так хотела встретиться с вами, — произнесла мамаша Дэвис. — Я столько слышала о вас и о вашей великолепной работе по охране жизни и здоровья нашей любимой королевы и Англии, страны, которую мы любим всем сердцем. Пожалуйста, проходите и садитесь. — Она похлопала ладонью по мягкой обивке кушетки.

Шекспир подошел поближе, но не сел. Он начал сухо:

— Госпожа, я не имею никакого представления о том, что это за дом, но я сделаю все возможное, чтобы прикрыть это заведение. Между тем, я знаю, вам есть что сообщить мне касательно этого гнусного преступления, и требую, чтобы вы немедленно передали мне эти сведения, в противном случае вам придется это сделать под давлением закона.

Она заговорила теплым воркующим голосом.

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам, но я — лишь бедная старая женщина, и не уверена, что буду вам полезна. Присаживайтесь, пожалуйста, господин Шекспир. Неудобно вот так стоять.

— Я постою. — Он понимал, что не слишком убедителен, но ему было все равно. Поговаривали, что мамаша нападает на спящих мужчин, чтобы совокупиться, нельзя, чтобы он попался на эту уловку. — Вы сообщите мне о том, что вы рассказали Валстану Глибу касательно убийства Бланш Говард? Откуда у вас эти сведения?

— Всему свое время. Уверена, нам и помимо этого есть о чем поговорить.

— Нам не о чем разговаривать. У вас есть сведения, которые нужны мне.

Пожилая женщина покачала головой.

— Боюсь, что разочарую вас. Простите меня, господин Шекспир, но ваше неудовлетворенное желание может разорвать вас, словно снаряд пушку. Жаль, что вам пришлись не по душе мои девочки. Они такие милые и ласковые, уверена, что одна из них могла бы помочь вам. Ну хотя бы выпейте со мной. Изабелла, пожалуйста, принеси нам мальвазии.

Шекспир прошелся по комнате, чувствуя, что старуха следит за каждым его движением.

— Вы расскажете мне или нет? — снова спросил он. — Или привести персевантов?

Вошла Изабелла с мальвазией и тарелкой засахаренных фруктов. Она предложила угощение Шекспиру, но он отмахнулся.

Он утратил остатки терпения и заговорил резко.

— Мамаша Девис, вы заставили меня прийти сюда. Если вам есть что сказать, говорите сейчас.

— Я расскажу вам, господин Шекспир. Существует заговор и контрзаговор. Тот, кто сговорился с одним человеком, затеял заговор с другим против первого. А первый сговорился с третьим против второго. Человек, которого вы ищете, жестоко обошелся с моей Изабеллой, девушкой, что привела вас сюда. В нем сидит сам дьявол с демонами, и вы должны узнать его имя.

— Тогда назовите его. Мне не интересны ваши загадки, снадобья и нечестивые делишки. Мне нужно только имя.

Мамаша Дэвис сделала знак Изабелле. Она хлопнула в ладоши, и появились две служанки, которые тут же принялись снимать с Изабеллы ее богатое голубое платье из шелка и атласа.

— Надеюсь, господин Шекспир, это не причинит вам беспокойства, — сказала мамаша Дэвис, бросив на него резкий взгляд, — но это необходимо.

Темная кожа обнаженной Изабеллы переливалась роскошным золотисто-коричневым оттенком в свете камина и свечей. Изабелла встала, вытянув руки в стороны в форме креста.

Взгляд Шекспира невольно скользнул по ее фигуре. Затем он осмотрел ее запястья. Хотя кожа Изабеллы была темной, ему все же удалось разглядеть припухшие пурпурные полосы вокруг запястий, такие же, какие были у Бланш Говард. Он посмотрел на мамашу Дэвис. Она улыбнулась и кивнула Изабелле, чтобы та повернулась. У нее на спине был вырезан крест. Было трудно сказать, насколько глубоко ей нанесли эти порезы, но, без сомнения, они очень походили на распятие, вырезанное на мертвом теле Бланш.

— Достаточно! — бросил Шекспир Изабелле. — Прикройтесь.

Мамаша Дэвис сделала знак служанкам, которые начали одевать Изабеллу.

— Ну, господин Шекспир, вам есть о чем подумать?

Шекспир больше не испытывал неудобства, он был в ярости.

— Госпожа, вы не сказали мне того, что мне было нужно. Валстан Глиб получил от вас сведения. Где вы их услышали? И как звали человека, который изрезал Изабеллу?

— Эти сведения передала мне сама Изабелла. Изабелла, покажи господину Шекспиру.

Изабелла подошла к каминной полке, с которой она взяла серебряное распятие и кусочек кости. Она передала их Шекспиру. Он повертел их в руках. Сами по себе эти предметы ничего не значили.

— Откуда они у вас?

Мамаша Дэвис перестала улыбаться и пристально смотрела Джону Шекспиру в глаза.

— Из тела Изабеллы. Их запихнул в нее человек, который назвался Саутвеллом.

— Священник-иезуит?

— Полагаем, что да. Тогда мы о нем ничего не знали, но позже слышали, что его и других священников разыскивает господин секретарь. Поэтому мы и говорим сейчас с вами. Эти сведения наверняка важны для безопасности королевства.

— Но при чем здесь убийство леди Бланш? Глиб получил от вас сведения, что распятие и кость имеют отношение к убийству леди Бланш Говард.

Теперь мамаша Дэвис улыбнулась.

— Господин Шекспир, я сделала это по одной и весьма веской причине, которую я не могу вам назвать. Но прежде чем вы углубитесь в расследование, позвольте Изабелле рассказать вам свою историю. Изабелла, прошу…

К тому времени Изабелла была почти одета. Служанки хлопотали вокруг ее корсета, застегивая крючки.

— Месье, он пришел ко мне два дня тому назад. Сначала попросил, чтобы я его избила. В этом нет ничего необычного. Многие мужчины — особенно те, что обладают религиозным складом ума, — просят об этом. — Она пожала плечами. — Если они платят, то я охотно исполняю такую просьбу. Этот Саутвелл попросил привязать его, а потом я его выпорола. Я била его несильно, так как не хотела причинить ему серьезные ранения. Он, похоже, остался доволен, по крайней мере, мне показалось, что ему понравилось. Но когда я освободила его, он схватил меня и повалил на кровать, где только что лежал сам, крепко привязав веревкой мои запястья. А потом он засунул в меня эти предметы и порезал мне спину кинжалом. Я боялась, что он меня убьет.

— Но не сделал этого. А теперь ответьте, почему он не прикончил вас, как он убил леди Бланш? Почему?

— Из-за меня, господин Шекспир, — произнесла мамаша Дэвис. — Я присматриваю за своими девочками. Услышав крики Изабеллы, я вошла в комнату, когда эта скотина проделывал свои папистские штучки. Я позвала на помощь, а он сбежал, и больше мы его не видели.

Шекспир вдруг начал ни с того ни с сего странно хихикать. Женщину чуть не убили, а я смеюсь, удивлялся он. Но от этой мысли он рассмеялся еще сильней. Он прикрыл рукой рот, пытаясь сосредоточиться.

— Вы можете описать этого Саутвелла?

Мамаша Дэвис посмотрела на него.

— Мы обе его видели. Это был симпатичный юноша, — сказала она. — Словно наполовину мужчина, наполовину девушка, с золотистыми волосами и редкой бородкой. Не высокий и не коротышка. Его речь была правильной, быть может, слишком правильной. Без сомнения, мы обе его узнаем, если увидим. Поймайте его, и мы опознаем негодяя, а потом будем свидетельствовать против него в суде.

— А как вы, госпожа, опишите этого человека? — Его голос звучал странно, он был высоким и ломким. Ему нужно было присесть. Ноги дрожали, словно он перебрал крепкого эля. Его качало.

— Так же, как и мамаша Дэвис. Я бы еще добавила, что у него зеленые глаза, хотя трудно с уверенностью судить о подобных вещах. Это могла быть игра света. Для священника у него были слишком сильные руки. Я не могла освободиться от него.

Шекспир хихикнул и сел рядом с мамашей Дэвис. Он наклонился вперед, обхватив голову руками, и закрыл глаза. Она погладила его по волосам.

— Господин Шекспир, что с вами?

— Я… я не в себе. Я прилягу на пару минут.

— Конечно. Изабелла, сходи за кем-нибудь. Пусть немедленно приготовят постель.

Ему показалось, что комната расширяется, а он уменьшается, съеживаясь до размеров кошки. Он смутно понимал, что его разум больше ему не подчинялся. Где он? Кто эти люди? Затем он погрузился во тьму и больше ничего не помнил.

 

Глава 30

Он очнулся под малиновым пологом на кровати, застеленной кроваво-красными простынями. Во всем теле была слабость. Из-за необычайной усталости он не мог пошевелиться. Сквозь затуманенное сознание он догадался, что это та самая кровать, в которой женщины мамаши Дэвис устроили в его присутствии грязную оргию. Но сейчас их не было. Нужно немедленно уйти отсюда, но тело его не слушалось. Приподняв голову с подушек, Шекспир понял, что в комнате он не один. В углу комнаты в деревянном кресле тихо сидела Изабелла Клермон. Его голова бессильно упала на подушки.

— Вы проснулись, месье.

Шекспир попытался ответить, но не смог. Словно рыба, он беззвучно открывал рот. Он ощущал какую-то странную радость, его ничто не волновало. Было приятно слушать собственное дыхание, словно успокаивающий шум волн на морском побережье. Оставалось только закрыть глаза и погрузиться в сон.

— Схожу за мамашей Дэвис.

Да, подумал он. Приведи ее. Перед его мысленным взором возник образ его матери. Она улыбалась ему блаженной улыбкой, а он снова был маленьким мальчиком, был летний день, и все двери и окна в их чудесном доме поросли цветами.

Открыв глаза, рядом с Изабеллой он увидел мамашу Дэвис.

— Как вы себя чувствуете, господин Шекспир?

Он заметил, что она улыбается одним ртом. Глаза ее скрывали тайны и темные дела, о которых он не хотел знать.

В левой руке она держала небольшой стеклянный пузырек.

— Здесь ваша эссенция, господин Шекспир. Изабелла добыла мне ее. Думаю, что вам пошло на пользу это избавление. То, что распирало вас изнутри, взорвалось, словно пушечный заряд. Уверена, теперь вы почувствуете себя гораздо лучше. Такое в себе лучше не держать.

Сквозь затуманенное сознание до Шекспира дошло, что в пузырьке находится его семя. Но зачем? И словно прочитав его мысли, она добавила:

— Это вместо оплаты, господин Шекспир. Такова цена. Запомните это хорошенько.

Пока он смотрел на нее, не в состоянии произнести хоть слово, мамаша Дэвис закрыла глаза, и ее голос вдруг стал странно высоким, каким-то неземным:

— Несмотря на замысел Творца и тщету людскую, всадник по имени Смерть уже в пути. Уясните себе это, Джон Шекспир, или молитесь. Ибо такова цена, даже если она вам не нравится. И ваша плата за любовь — гибель.

Она погладила его по руке.

— Ну-ну, будьте умницей. Теперь у меня ваше семя. Семя Лестера тоже у меня, поэтому он навечно в моей власти. Не забывайте о цене. Валстан Глиб забыл и теперь погибает от холода и жажды в «Ньюгейте». Взамен вы получите имя убийцы. Вам останется лишь найти его. Ключ — у вас. Если желаете, вы можете открыть дверь, но не смейте предавать того, кто вам назовет имя. Не вздумайте причинить вред мамаше Дэвис.

Шекспир погрузился в сон, а когда снова проснулся, в комнате было холодно, догорала свеча, от которой оставался огарок размером в дюйм. На этот раз он был один. Он смог подняться с кровати, только болела голова, но паралич прошел.

Он был без одежды. Его вещи лежали в кресле, где прежде сидела и наблюдала за ним Изабелла. Одевшись, он вспомнил, что у мамаши Дэвис его семя. Шекспир прислушался, но не услышал ни звука. Он взял свечу и подошел к двери. На стене висело зеркало. Он посмотрел на свое отражение, и у него перехватило дыхание: его правая бровь была сбрита. Что за колдовство задумала эта ведьма Дэвис?

В коридоре было темно, единственным источником света была его быстро догорающая свеча. Ее хватило лишь на то, чтобы добраться до приемной, где он ждал мамашу Дэвис и видел на стенах картины, изображающие прелюбодеяние. В камине тлели угли, в неверном свете которых Шекспир обнаружил еще одну наполовину сгоревшую свечу. Он зажег свечу от углей и направился назад по коридору в комнату, где встретил мамашу Дэвис. Везде было пусто и темно. Сколько сейчас времени? Если в камин дров не подкладывали, то Шекспир предположил, что только что наступил вечер.

Он вспомнил о Кэтрин. Она хотела увидеться с ним. Чувство вины накрыло его, словно волна, когда в его мозгу всплыл смутный образ ласкающей его Изабеллы Клермон.

И он так и не узнал, откуда у Валстана Глиба сведения о ранах на теле леди Бланш Говард.

Когда Шекспир добрался до Ситинг-лейн, он едва стоял на ногах. По мосту он ехал медленно, опасаясь вывалиться из седла. По прибытии Шекспир отвел лошадь на конюшню, где передал поводья конюху, затем нетвердой походкой направился к входной двери.

Вдруг из тени появилась фигура в капюшоне. Рука Шекспира потянулась к рукоятке меча, но с облегчением выдохнув, он вложил меч обратно в ножны: это была Кэтрин.

— Госпожа, я собирался идти к вам.

— Я не могла больше ждать. Вы ничего не сообщили мне о господине Вуде. Я в таком отчаянии.

— Входите.

Джейн приняла у них плащи, предложила им перекусить и чего-нибудь выпить.

— Что с вашей бровью, хозяин?

Шекспир бросил на нее сердитый взгляд.

— Простите, госпожа, — сказал он, когда Джейн ушла. — Я не мог приехать в Доугейт. Но для вас здесь всегда открыта дверь.

При виде Кэтрин мысли Шекспира вернулись к событиям в Саутуорке. Он чувствовал себя жалким и грязным. Ему хотелось немедленно вымыться с головы до ног. Он ужасно устал, голова трещала, и ему не терпелось поскорей забраться в постель.

Он проводил Кэтрин в небольшую библиотеку. Эта комната была местом уединения, где он мог поразмышлять или помолиться, когда пребывал в соответствующем расположении духа. Усталость как рукой сняло, когда он понял, что Кэтрин в расстроенных чувствах. Волосы были растрепаны, вокруг глаз легли темные тени. И все равно она была прекрасна.

— Мы должны спасти господина Вуда из лап этого монстра, — произнесла она. — Где Топклифф его держит? Жив ли он?

Шекспир впервые видел ее такой. Обычно она была вспыльчивой и дерзкой, а теперь Кэтрин почти умоляла, хотя и не за себя.

— Госпожа, — мягко начал он, — я знаю, где господин Вуд, но эта новость вас вряд ли утешит. Он — в доме Топклиффа в Вестминстере. У Топклиффа в доме камера с дыбой. Забрать вашего хозяина оттуда невозможно. Остается только ждать, когда его привезут в суд по обвинению, выдвинутому Топклиффом, и просить адвоката господина Вуда сделать все возможное. Дела плохи, но я должен быть с вами откровенным.

Он думал, что Кэтрин разрыдается или рухнет без чувств, но она посмотрела ему прямо в глаза.

— Я не верю в то, что ничего нельзя сделать. Мы должны вытащить его из этого места. У меня к вам предложение. Я расскажу вам кое-что, уповая на вашу христианскую добродетель и мое доверие, которое — и я молюсь об этом — вы не предадите.

Несколько секунд он смотрел ей в глаза, затем кивнул.

— Садитесь и говорите. Я вас слушаю.

Кэтрин опустилась на скамеечку у окна, где он любил сидеть и читать. Она сжала кулаки и твердо произнесла:

— Господин Шекспир, я не была с вами откровенной. Я говорила, что мне ничего не известно о священнике-иезуите, но это была ложь. Я знаю двух священников, и один из них внушает мне опасения. Мне больно говорить такие вещи, ибо я предаю того, кто мне доверился, но сейчас мне кажется, что всем будет только лучше, если его арестуют. Этот человек способен на страшные преступления, которые скорее посеют раздор, чем создадут гармонию. Еще я боюсь, что именно он виновен в убийстве Бланш.

— У вас есть доказательства?

— Только один случай, свидетелем которого я стала, а также моя интуиция, которая меня никогда не подводила. Предлагаю сделку: я устрою вам встречу со священником, в котором я не сомневаюсь, вы переговорите с ним и, полагаю, получите от него сведения, которые помогут расследовать это преступление. Но встреча состоится при одном условии — вы его не арестуете. Однако прежде вы должны сделать все, что в ваших силах — и насколько мне известно, вы обладаете достаточной властью, — для освобождения господина Вуда. Даже если для этого вам придется пасть ниц перед господином секретарем или подать прошение королеве. Мой хозяин — добропорядочный человек и не заслуживает такого обращения. На кону его жизнь и будущее его двух маленьких детей.

Сознание Шекспира быстро прояснялось. Он злился на Кэтрин из-за ее лжи, хотя он и раньше подозревал, что ей известно, где скрываются разыскиваемые им иезуиты, и, возможно, она даже укрывала их. Но если она решила пожертвовать одним из них ради жизни своего хозяина, значит, у Кэтрин есть на то веские причины. Ему вдруг пришла в голову мысль: что, если она испытывает глубокие чувства к Томасу Вуду. Как далеко зашли их отношения? Они любовники? Если нет, то хотела бы она, чтобы это было так? Во время короткого приступа малодушия Шекспир вдруг подумал, что если он позволит Вуду умереть, то добьется своей цели: путь к сердцу Кэтрин будет открыт. Но, смутившись при этой мысли, он вспомнил ветхозаветную притчу о Давиде и Вирсавии. Неужели он, подобно Давиду, желает другому смерти ради собственного счастья? Он вспомнил слова мамаши Дэвис: «Ценой, которую ты заплатишь за любовь, будет гибель». Он вздрогнул.

— Да, — сказал он, — я сделаю все, что в моих силах, чтобы вытащить вашего хозяина из дома Топклиффа. Но если против него выдвинуты обвинения, то от закона я не смогу его защитить. За укрывательство предателей господин Вуд должен понести наказание.

— Я понимаю.

— Скажите, связан ли господин Вуд как-либо с тем трактатом, что мы нашли у тела леди Бланш? Он наверняка узнал печать или литеры.

— Господин Шекспир, спросите его сами, когда представится возможность. Уверена, он расскажет вам все, что вы хотите знать, ибо он любит меня и сделает то, что я попрошу. Просто скажите ему: «Господин Вуд, я вас утешу».

 

Глава 31

Уолсингему не хотелось выписывать Шекспиру ордер, который тот у него просил. Он с любопытством посмотрел на своего главного тайного агента, но не счел уместным расспрашивать его о сбритой брови; его мысли занимали более важные дела.

— Джон, я не хотел бы переходить дорогу господину Топклиффу. Сейчас не время для подобного политиканства в нашем кругу. Боритесь с врагом, а не друг с другом. Если у Вуда есть сведения, Топклифф их добудет.

Шекспиру пришлось привести серьезные доводы. Он сказал, что ему исключительно важно увидеться с Вудом, ибо может статься так, что у него есть ключ к поиску убийцы леди Бланш и наемнику, подосланному к Дрейку. Шекспир не стал раскрывать источник сведений или роль Саутвелла во всем этом; он не хотел впутывать Кэтрин Марвелл. Но он объяснил Уолсингему свою теорию о связи между двумя преступлениями и его предположением, что Вуд может рассказать ему то, чего не скажет Топклиффу.

Уолсингема это не убедило, но, видя решимость Шекспира, он уступил.

— Этот ордер дает вам право лишь поговорить с Вудом, а не увозить его от Топклиффа. Отправляйтесь к нему сегодня, а я прослежу, чтобы Топклифф вас принял и подчинился приказу. И еще, Джон, ведите себя вежливо.

— Думаете, Топклифф тоже будет вежлив со мной?

Уолсингем не ответил.

Спрятав ордер под камзол, Шекспир ехал по промозглым улицам. Он не думал, что Топклифф пустит его в свой дом, но попытаться стоило.

Топклифф ждал его и, что было для него нетипично, пребывал в хорошем расположении духа.

— Господин Шекспир, добро пожаловать в мое скромное жилище. — Он придержал огромную дубовую дверь, чтобы позволить Шекспиру войти. — Могу ли я предложить вам согреться? Может, стаканчик бренди?

Шекспир подумал, что уж лучше он разделит трапезу с самим дьяволом, чем с Топклиффом, и вежливо отказался.

— Я здесь, чтобы увидеться с господином Томасом Вудом, — быстро перешел он к делу.

— Да, я с превеликим удовольствием провожу вас к нему. Быть может, вы желаете полюбоваться на мою камеру? Она великолепна. Тауэр по сравнению с ней — ничто.

— Он здесь? Вы пытали его?

— Идемте.

Топклифф повел Шекспира по короткому коридору к двери с тяжелыми железными петлями и щеколдами, от которых возникало ощущение неприступности. Он распахнул дверь в комнату, мрак которой нарушал лишь мерцающий свет смоляных факелов и маленькое грязное окошко в потолке. Окна, выходящие на улицу, были закрыты ставнями.

— Входите, господин Шекспир, не бойтесь. Я вас не съем.

— Уж будьте уверены, Топклифф, чего-чего, а страха я по отношению к вам не испытываю.

Топклифф хохотнул, издав похожий на лай звук. Шекспир вошел внутрь и вгляделся во мрак. Большую часть комнаты занимала напоминающая кровать дыба — причудливая конструкция размером десять футов на четыре и сооруженная из свежеструганой древесины. По обеим сторонам располагались валики с толстыми веревками, чтобы привязывать запястья и лодыжки.

— Совершенно новая, господин Шекспир. Вам нравится? Заплатил за нее из собственного кармана, — произнес Топклифф, — двадцать один фунт, пятнадцать шиллингов. А сколько вы отдали денег ради защиты королевства?

В углу находилась жаровня с потухшими углями и пеплом. На стене, накрепко прикрученная под самым потолком на двух железных кольцах, висела балка. Топклифф увидел, что Шекспир рассматривает балку:

— А это, господин Шекспир, моя гордость и отрада. Все, что вам нужно сделать, это одеть на допрашиваемого пару кандалов с металлическими штырями внутри, так чтобы они врезались в плоть, затем подвесить его за руки на этой балке. Когда у меня нет времени, то просто подвешиваю его на балке, но обычно я позволяю ему касаться спиной стены или мысками пола. Тогда он не так быстро умирает. Боль, которую доставляет такое простое приспособление, нелегко вынести. Допрашиваемого это сводит с ума, и он становится точь-в-точь как безумец из Бедлама. Нестерпимая боль охватывает все тело, грудь и живот. Ему кажется, что кровь, словно пот, стекает по рукам и пальцам, но это не так. Но допрашиваемому нелегко говорить, пока он находится там, наверху, поэтому трудно сказать, хочет ли он рассказать мне то, что я от него требую. Поэтому время от времени я спускаю его вниз, чтобы узнать, не желает ли он поговорить. Обычно он не отказывается от беседы.

— Я здесь, чтобы повидаться с господином Вудом, а не для того, чтобы обсуждать достоинства ваших чудовищных приспособлений.

Казалось, Топклифф был удовлетворен тем впечатлением, которое произвела на посетителя эта комната.

— О да, Вуд. Этот джентльмен оказался весьма труслив. И любитель поговорить. Он рассказал мне все, что я хотел знать, и даже больше. Теперь мне известна даже кличка лучшей молочной коровы его тетушки Агнес. И конечно, он поведал мне о священниках, которых прятал в своем доме. Вуд во всем признался, выдал имена, даты, описания и настоящее местонахождение. Он сообщил мне, что среди них был Роберт Саутвелл и что он находился в Танахилл-Хауз, пока я обыскивал дом. Это доказывает, что я был прав и что ее светлость в союзе с папистским антихристом и помогает ему в его дьявольских деяниях. Надеюсь, Саутвелл умер с голоду в своей дыре, и вонь его гниющего трупа пропитала весь дом.

— У меня приказ, разрешающий мне поговорить с господином Вудом.

Топклифф взял из жаровни холодное железное тавро для клеймения преступников и лениво хлопнул им по ладони.

— Шекспир, в этом нет нужды. Вуд мне все рассказал, словно на исповеди, раскрыл все тайны. Да что там, он даже признался в том, что украл строительный лес из Королевских доков. А еще в том, что я — голландский осел, хотя за это его сложно будет обвинить в предательстве.

— Под пытками человек будет утверждать, что черное — это белое. А теперь отведите меня к Вуду, или будете держать ответ перед господином секретарем.

Топклифф презрительно осклабился. Он швырнул тавро в жаровню.

— Отлично, следуйте за мной, юноша.

Топклифф подошел к двери в кирпичной стене пыточной и, отодвинув засов, распахнул ее. Внутри света не было, он проникал только от тусклых фонарей из комнаты пыток. Шекспир сначала ничего не мог разглядеть, но, когда глаза привыкли к темноте, в дальнем углу он увидел нечто похожее на мешок со свеклой. В нос ударила привычная тюремная вонь, но он не отшатнулся и вошел в устеленную соломой комнату.

— Господин Вуд?

Ответа не последовало. До его слуха донеслось чье-то прерывистое дыхание.

— Господин Вуд, это Джон Шекспир. Я хочу поговорить с вами, — Шекспир повернулся к Топклиффу. — Вы не принесете этому человеку воды?

— У него есть вода. Если она ему не нравится, то пусть пьет собственную мочу.

— Я хочу поговорить с ним.

— Ну так говорите.

— Наедине.

— Как пожелаете.

Топклифф сделал шаг назад, собираясь захлопнуть дверь, но Шекспир вставил ногу в проем.

— Мне нужен свет. И принесите ему хорошую еду и немного эля, или я напишу королеве о том, как вы заботитесь о тех, кого допрашиваете от ее имени.

— Плевать я хотел на ваши угрозы. Королева знает, чем я ради нее занимаюсь, и весьма этим довольна.

— Какой бред вы несете.

— Уверяю вас, Шекспир, это правда. Я обо всем рассказываю королеве, когда предаюсь с ней любовным утехам, и она, обезумев, кричит от наслаждения.

Топклифф рассмеялся, но Шекспир не поддался на эту уловку. Он знал, что Топклифф постарался наступить на больную мозоль, описывая свои отношения с королевой таким вульгарным образом. Елизавета ни за что не позволила бы запятнать себя подобными отношениями со своим наймитом.

— Желаете, чтобы я передал ей ваши слова?

— Желаете, чтобы вам проломили голову? Желаете, чтобы я донес господину секретарю о ваших постельных утехах? Скажите, Шекспир, что случилось с вашей правой бровью? Ха! Я все о вас знаю. Да вы такой же, как и все эти папистские женоподобные мальчики. Боже, будет вам ваша чертова свеча и еда. Но, возможно, заключенный возжелает свежеиспеченного пирога с угрями и дроздами, а затем изысканных марципанов…

Шекспир покраснел. Откуда Топклифф узнал о мамаше Дэвис и Изабелле Клермон? Он следил за ним? Она рассказала ему? А если и так, то зачем?

Пока Топклифф приказывал одному из своих слуг принести объедки со стола, Шекспир, глубоко вздохнув, подошел к съежившейся фигуре в углу. На заключенном все еще была одежда джентльмена, но она была в пыли и грязи этой адской камеры. Шекспир обнял его одной рукой.

— Господин Вуд, вы можете говорить?

Глаза Вуда блеснули в темноте.

— Да, но я ничего не скажу.

Его голос был сиплым.

— Я здесь, чтобы помочь вам.

— Полагаю, это очередная уловка Уолсингема.

— Кэтрин — госпожа Марвелл — сказала, что вы невиновны.

— А какая разница? Я весь переломан. Вот, значит, как работает английский закон: он калечит невиновных до тех пор, пока они не признаются в том, чего не делали. Что ж, сэр, я не буду говорить ни с вами, ни с этим животным Топклиффом. Что бы он ни говорил вам, я ничего ему не сказал.

Вуд привалился к стене.

— Доверьтесь мне, господин Вуд. Во имя Христа — вашего Христа и моего — я клянусь, что пришел сюда, чтобы помочь вам, а не навредить. Прошу вас, доверяйте мне. Это наша единственная надежда…

В комнату вошел слуга Топклиффа, коренастый юноша с лоснящимися волосами и первой, похожей на дымку, бородкой. Он принес кувшин эля, немного хлеба и подсвечник. Слуга сунул свечу Шекспиру, демонстративно плюнул в кувшин с элем, затем поставил кувшин на пол, расплескав добрую половину его содержимого, потом швырнул хлеб, поддав кусок ногой.

— Надеюсь, это тебя прикончит, — произнес слуга с деланой мрачностью.

— Спасибо, юноша. А теперь иди.

— Оставляю вас с этой грудой дерьма. А меня зовут Николас Джонс, и я вам не какой-то там «юноша».

Шекспир закрыл дверь и дал Вуду напиться эля. В свете свечи он осмотрел заключенного, который вскрикивал от боли, когда к нему прикасались, но никакого сопротивления не выказывал. Вуд едва мог двигаться. Его руки безвольно свисали вдоль тела. На запястьях остались следы кандалов, красные полосы в местах, где была повреждена кожа, но это были единственные внешние следы пыток. Взгляд его широко открытых блестящих глаз был тревожен.

— Он долго держал вас подвешенным к балке на стене?

— Мне показалось, что прошло несколько часов, хотя, возможно, только несколько минут. Не знаю. Я даже не представлял, какие непереносимые мучения может доставить эта балка на стене. Не думаю, что вытерплю это еще раз и не умру.

Шекспир приблизился к Вуду и тихо произнес ему на ухо.

— Господин Вуд, я вас утешу. — Затем он отодвинулся. — Кэтрин говорила с вашим адвокатом Корнелиусом Блайем. Он попытается добыть предписание о представлении арестованного в суд, но Топклифф сделает все возможное, чтобы этому воспрепятствовать.

Вуд тяжело вздохнул. Слова «Господин Вуд, я вас утешу» произнес отец Коттон в их первую встречу. Только еще один человек мог знать о них: Кэтрин.

— Слишком поздно. Я умру раньше, чем смогу покинуть эту мрачную дыру.

— Не говорите так. Постарайтесь быть сильным.

— Топклифф меня не отпустит. Он не позволит мне появиться в суде, ибо у него нет оснований. Он ни за что не даст мне выйти отсюда живым. Быстрая смерть — моя единственная надежда. Вы не поможете мне?

— Господин Вуд, я не стану убивать вас, но и освободить вас я тоже не смогу. Чтобы увидеться с вами, я был вынужден получить специальное разрешение. Вы — в распоряжении Топклиффа.

— Вы с ним заодно. Под покровительством Уолсингема, Лестера и Берли вы будете давить и душить всех, кто придерживается старой веры, и не успокоитесь до тех пор, пока ни одного из нас не останется.

Шекспир еще раз поднес эль к губам Вуда, и тот жадно отпил из кувшина.

— Что ж, господин Шекспир, вы этого не отрицаете. Вы говорите, что пришли ко мне как друг, но это ложь. На чьей вы стороне?

— На стороне правды. Если вы виновны в измене, я ничего не стану для вас делать, вас будет ждать смерть предателя.

— Я не предатель.

— Но вы ступили на скользкий путь. Мне не интересны эти россказни об украденном строительном лесе, но вы водите дружбу с иезуитами. А они — мятежники и лжецы. Они сеют раздор, а некоторые из них не упустят случая покуситься на жизнь самой королевы. Но давайте прекратим этот разговор. У нас не так много времени. Госпожа Марвелл попросила меня передать вам, что дети чувствуют себя хорошо и она — тоже. Она просила, чтобы вы о них не беспокоились, и высказала надежду, что вы мне поможете…

Вуд казался на десять лет старше, чем в тот день, когда Шекспир впервые увидел его. Его глаза блестели, но в них было смирение.

— Мои дети. Кто позаботится о них и о Кэтрин? Может, вы, господин Шекспир?

— У вас есть родственники? Брат или сестра, которые могли бы позаботиться о них, пока вы здесь?

Он устало покачал головой и ничего не ответил.

— О них позаботятся.

— Поклянитесь именем Господа.

— Клянусь именем Господа.

— Теперь я должен помочь вам и положиться на Божью волю в том, что вы не предадите меня. — Его слабый голос стал еще тише. — Вы показали мне бумагу с отпечатанным на ней текстом…

— Да, и печать показалась вам знакомой.

Вуд вздрогнул от боли, которая пронзала его тело при малейшей попытке пошевелиться.

— Боюсь, что я плохой лжец. Я знаю пресс, на котором это было отпечатано, потому что когда-то он принадлежал мне. Когда пресс стал мне не нужен, я отдал его священникам. Они хотели напечатать какие-то религиозные трактаты. Никакой клеветы или призыва к мятежу. Все намного невинней и чище того, что можно найти у любого книготорговца у собора Святого Павла.

— Но найденный мной листок был совсем другого рода. В нем не было ничего невинного, чистого или даже религиозного. Это был мятежный пасквиль, направленный против Ее величества и некоторых граждан. Он был сожжен, как и положено в таких случаях.

— Тогда ничем помочь не могу. Птолемей, мой старинный друг, на подобное не способен.

— Птолемей?

— Старый католический священник, еще со времен Марии Стюарт. Он живет подаянием на древней мельнице в деревне Раймсфорд, что вверх по течению Темзы за Виндзором. Птолемей сам делает бумагу, поэтому она такого плохого качества, и печатает для священников, прибывающих в Англию из Франции и Рима. Господин Шекспир, он совершенно безобиден, благочестивая душа. Он никогда бы не позволил себе опубликовать подобный пасквиль. Умоляю вас, не причиняйте ему вреда…

Хриплое дыхание Вуда начало слабеть, и Шекспир понял, что продолжение беседы бессмысленно. Он коснулся его лица. Подняв свечу, Шекспир увидел, что глаза заключенного закрыты, а губы сжаты от боли. Шекспир поднялся, чтобы покинуть это страшное место. Прежде чем открыть дверь, он еще раз взглянул на когда-то сильного человека, превратившегося в бесформенную груду.

— Обещаю, господин Вуд, что бы ни случилось, госпожа Марвелл и дети будут под моим покровительством.

Слова, сошедшие с губ изувеченного заключенного, звучали слабо, тише шепота, но Шекспир хорошо их расслышал.

— Я знаю, вы ее любите.

Ричард Топклифф отошел от тонкой переборки стены, у которой он подслушивал разговор между Вудом и Шекспиром. Он закурил трубку и затянулся, выдыхая клубы густого ароматного дыма. Ему было весело. Там, где дыба и кандалы бессильны, на помощь приходит человеческая глупость.

 

Глава 32

Тем же вечером Кэтрин Марвелл, взяв все необходимое, привела детей на Ситинг-лейн. Когда Шекспир передал ей, что такова воля Вуда, она с радостью согласилась. Дом на Ситинг-лейн был небольшим, в нем имелась лишь одна свободная комната, которую она и заняла вместе с Эндрю и Грейс. Джейн была рада тому, что у нее появились новые едоки, и дети ее сразу же полюбили. В тот вечер Кэтрин и Шекспир проговорили за бокалом вина до девяти часов. Он рассказал ей о встрече с Вудом, опустив страшные подробности. Но он понимал, что она прекрасно осведомлена о серьезности положения ее хозяина.

— Он опасается, что его дети попадут в приют?

Ответить на это было нечего.

— Мы сделаем все, что в наших силах — и точка.

— Утром я выполню свои обязательства по нашей сделке.

Шекспиру не спалось. Он лежал без сна, его мысли занимала темноволосая девушка, которая спала совсем рядом, в каких-то десяти ярдах от него. Он думал о ее теплом теле под ночной сорочкой. Но он не подозревал, что и она не сомкнула глаз.

Они позавтракали на рассвете, наблюдая, как дети бегают вокруг стола. Затем Джон и Кэтрин отправились в путь пешком, оставив Эндрю и Грей с Джейн.

— Куда мы?

— Вы очень скоро узнаете. Единственное, о чем я вас прошу, убедитесь, что за нами не следят.

Было холодное туманное утро. Ветер пригнал клубы тумана с реки, и, когда они направились на север вдоль Ситинг-лейн, время от времени казалось, что они идут в облаке.

— Откуда вы, господин Шекспир? У вас странный акцент, в Лондоне так не говорят.

— Из Уорикшира. Из городка под названием Стратфорд. Я хотел заняться юриспруденцией, но попал к господину секретарю, и мне пришлось поступить к нему на службу. — Шекспир рассмеялся. — Думаю, заниматься юриспруденцией было бы спокойней.

— И почетней?

Шекспир надулся.

— Полагаю, госпожа, что защита государства не менее достойное занятие. Если честно, ничего более почетного мне даже в голову не приходит.

— И, тем не менее, вы оказались по одну сторону с Топклиффом.

— Топклифф держится особняком. Он — позорное пятно. Некоторые из целей у нас общие, но вместе мы не работаем. Топклифф — над законом. Я работаю на господина секретаря, который держит ответ перед королевой и Тайным советом и действует сообразно законам. Не существует идеальной формы человеческой власти. А если вспомнить Рим и Мадрид, то сколько таких топклиффов служат инквизиции? Топклифф перенял свои методы у испанцев. Англия достойна того, чтобы за нее сражаться, даже если такой пес, как Топклифф, нанят для борьбы против подобных ему, но враждебных стране сил.

Они повернули налево на Харт-стрит. Некоторое время они шли молча, а затем Кэтрин заговорила так, словно ее прорвало.

— Нет, господин Шекспир, вы — пес королевы. Это вы создаете вокруг нее дух чести и благопристойности. Вы тот, кто подчищает грязь за Берли, Уолсингемом, Лестером и Топклиффом. Они ведут себя словно скоты, отрывая людям руки и ноги и бросая куски их тел в котел, словно кости цыплят, ибо имеют смелость почитать Бога так, как им диктует их совесть. А вы, вы, будучи рассудительным и наивным, смываете кровь с рук тех, кто творит подобные злодеяния.

Шекспир остановился.

— Полагаете, госпожа, с вашей стороны мудро разговаривать со мной подобным образом, ведь это вы призвали меня на помощь?

Кэтрин тоже остановилась. Она покраснела.

— Простите меня, если я обидела вас, но мне сложно сдержать гнев. Даже сейчас этот зверь крушит тело и разум хорошего человека. Насколько можно судить, Топклифф, вероятно, уже его убил. Сколькие из его пленников так и не взошли на эшафот? Одна дыба может убить человека или навсегда искалечить его. Я говорю это, потому что это правда. Я знаю, что вы — хороший человек. Поэтому я и пришла к вам. И все же у меня нет сил смотреть, как другие, менее достойные, используют вас и злоупотребляют вашей добродетелью…

Шекспир поднял ладонь.

— Госпожа, я не стану этого слушать. Я не являюсь чьим-либо псом. Я служу королеве и своей стране, защищая их от безжалостного врага. И я буду защищать честь своей суверенной госпожи. Она ясно дала понять, что желает спасти людские души. Нам известно, что иезуиты приезжают не только для того, чтобы утешить свою паству, но и затем, чтобы разрушить наше государство. Вы и сами это знаете, ибо именно вы сами мне об этом рассказывали.

На мгновение показалось, что они уже никуда не пойдут. Между ними выросла стена из льда и огня одновременно, преодолеть которую, казалось, нет никакой возможности. Затем Кэтрин медленно кивнула.

— Моя речь была не к месту, господин Шекспир. Это было непростительно. Я просто хотела сказать, как высоко я ценю вас за вашу честность и порядочность и за то, что вы повидались с господином Вудом. Простите меня.

Шекспира терзала гордыня. Но разве он мог ее не простить?

— Я тоже прошу у вас прощения, госпожа, не за свои поступки, а за то, что вам и тем, кого вы любите, причинили такие страдания.

— Может, будете называть меня по имени?

— Почту за честь. А вы можете называть меня Джон.

Они шли, окутанные туманом, поворачивая направо на Марк-лейн. Кэтрин коснулась его руки.

— Давайте постоим немного, чтобы убедиться, что за нами не следят.

Они встали под навесом лавки портного, оглядывая улицу. Убедившись, что за ними не следят, они снова отправились в путь на запад к Ист-Чип, ускорив шаг по лабиринту улиц. Несмотря на ранний час улицы вокруг мясного рынка были оживлены. С бойни доносилось зловоние и рев пригнанного на убой скота: городу требовалось свежее мясо. Дороги были щедро посыпаны опилками, быстро впитывавшими кровь с мясных туш.

— Не отставайте, — сказала Кэтрин. — Нам нужно поторопиться.

Она скользнула в боковой переулок, такой узкий, что в него, рискуя ободрать плечи, едва мог протиснуться взрослый человек. Они миновали переулок почти бегом, затем повернули на другую улочку рядом со стойлом для скота и остановились. Проверив, нет ли слежки, они продолжили свой путь по лабиринту улочек с нависающими над ними выступами домов. Наконец, миновав деревянный фахверковый дом, они остановились у кирпичной стены с деревянными воротами. Осмотревшись по сторонам и убедившись, что поблизости никого нет, Кэтрин постучала. Ворота быстро открылись. Они с Шекспиром вошли и очутились в маленьком саду с окаймленными кустарником самшита геометрически правильными клумбами, на которых летом будут цвести травы, наполняя воздух пьянящим ароматом лаванды и чабреца. Шекспиру сад показался маленьким лабиринтом, в котором легко мог бы заблудиться, к примеру, ежик.

Дверь, через которую они вошли, закрылась, и возле нее они увидели человека. Он был ниже Шекспира, быть может, дюймов на пять или шесть, сильно исхудавший, что говорило о том, что ему следовало бы получше питаться. Золотистая борода мужчины была всклокочена, словно ее не расчесывали несколько недель, а серо-голубые глаза лучились светом. Шекспир тотчас догадался, что перед ним Саутвелл, и понял, что этот человек не может быть ни убийцей женщин, ни наемником, посланным уничтожить Дрейка.

— Господин Шекспир, — сказала Кэтрин, — вот человек, о котором я вам рассказывала. Я не раскрою вам его имени из страха скомпрометировать вас.

Мужчины пожали друг другу руки.

— Доброго вам дня, — произнес Шекспир.

— И вам, господин Шекспир. Уверен, что вы прекрасно знаете, кто я, но давайте не будем это обсуждать. У нас общая цель: освобождение господина Вуда в обмен на заключение в тюрьму человека, который, я полагаю, не должен оставаться на свободе. Давайте присядем. — Священник указал на скамью у стены.

Шекспиру было важно, чтобы отношения между ними были с самого начала ясными.

— Святой отец, мы поговорим здесь и сегодня, после чего я оставлю вас в покое. Но должен вас предупредить, что охота за вами продолжится и после моего визита, и если вас поймают, закон обрушится на вас со всей своей силой. Я не смогу заступиться или уклониться от своих обязанностей.

— Я понимаю, господин Шекспир, и благодарю вас за то, что вы согласились встретиться со мной в подобных обстоятельствах. Но на все Божья воля.

Кэтрин стояла поодаль, прислонившись спиной к сводчатой деревянной двери, через которую они вошли в сад. Она наблюдала за двумя мужчинами, но все происходящее ее уже не касалось.

— Я сообщу вам не более того, что вам необходимо знать, господин Шекспир, ибо я не желаю навлечь страдания на тех, кто помогал мне. В Лондоне находится некто, предположительно член ордена иезуитов, чьим намерениям я не доверяю. У каждого дерева бывает подгнивший плод: сначала я старался не обращать внимания на тот факт, что этот человек может оказаться тем самым червивым яблоком. Но теперь я должен заявить прямо. Я знал леди Бланш Говард. Она стала членом нашей паствы и была возлюбленной дочерью Христовой. Тот, другой священник, хотя мне бы не хотелось удостаивать его чести называться священником, видимо, хотел сблизиться с ней. Я бы сказал, что временами его интерес к ней переходил все дозволенные границы. Она была чудесной молодой женщиной, как физически, так и духовно. Я видел, как он смотрит на нее, касается ее, и мне это не понравилось. Но она, казалось, не замечала в этом непристойности. В то время она хотела отправиться за границу, чтобы уйти в монастырь. Но затем она поняла, что влюбилась…

— В Робина Джонсона, управляющего лорда-адмирала?

Священник кивнул.

— Я бы не выдал его имени, если бы не знал, что он вам сам все рассказал. Теперь он в безопасности, за пределами страны, и скоро поступит в один из английских колледжей. Леди Бланш все больше времени проводила с ним и стала избегать того священника. Словно бы нашла против него защиту. Что-то произошло, что-то, что ей не понравилось. И я ощутил нечто схожее с ее чувствами. Мне показалось, что его послали сюда вовсе не души спасать, у него были иные цели. Это человек может быть не только обаятельным, но и вселяющим страх. — Он взглянул на Кэтрин. — Он испугал не только леди Бланш, другие женщины нашей паствы тоже начали избегать его. Но что я мог сделать? В ордене иезуитов учат покорности. Я должен был ему помогать.

— Почему вы передумали?

— Из-за убийства леди Бланш. Этот человек исчезал на несколько ночей и не считал должным объяснять мне, где он пропадал. Дом на Хог-лейн, в котором было найдено тело леди Бланш, был нашим убежищем, которое этот человек часто использовал для различных целей, хотя не могу вам этого с уверенностью подтвердить. Мы арендовали его под вымышленным именем, чтобы никто нам не мешал. Я даже подумать не мог, что дом используют для подобного чудовищного преступления.

— Как вы думаете, почему он это сделал?

— Думаю, он боялся, что она слишком много знает. Вероятно, он доверился ей, а когда она отстранилась от него, решил, что небезопасно оставлять ее в живых.

— А отпечатанные листки?

— Я об этом ничего не знаю, но из уличных газетных листков я узнал, что человек по имени Джилберт Когг был убит в своем доме на Кау-лейн. Мне было известно имя Когга, по приказу от своих руководителей я передал это имя тому священнику. Признаюсь, я сомневался, правильно ли я сделал, а теперь вижу, что мои сомнения были небезосновательны, так как, полагаю, что именно он убил Когга, хотя и не понимаю, по какой причине.

— Вы можете сообщить мне имя или описать этого священника?

Он рассмеялся.

— Не уверен, что имя вам поможет. Господин Шекспир, мы не пользуемся настоящими именами. Однако пока мы жили вместе, он представлялся как Херрик.

— Он называл имя «ван Лейден»?

— Не знаю, но это все равно ничего не значит.

— Опишите, как он выглядит.

— Он — фламандец, высокий, возможно шесть футов ростом или выше, гладко выбрит, короткие волосы. Всегда скромно одевался, почти как пресвитерианин. И хотя он говорил на безупречном английском, у него был голландский акцент.

— Спасибо. Он очень походит на человека, которого я разыскиваю. Где я его могу найти?

— Существует еще одно убежище, и у меня есть причины полагать, что он отправился туда. Это небольшой дом над рекой, на западной стороне Хорсли-Даун. Дом старый, полагаю, построен еще во времена Джона Гонта. Дом в плохом состоянии, возможно даже разрушается, но нам подходит. По крайней мере, пока. Дом стоит особняком в небольшой рощице на краю общественной земли. Вы легко его найдете.

— Там может оказаться кто-нибудь еще?

— Нет. И это последний вопрос, на который я отвечаю, господин Шекспир. Но я скажу вам еще кое-что. В тот день, когда я последний раз видел Херрика, как я его тогда называл, он сказал мне нечто, от чего кровь застыла в моих жилах.

— Я вас слушаю.

— Он сказал: «Ваша слабость, святой отец, в том, что вы всего лишь хотите умереть за Господа, но не убить ради Него».

 

Глава 33

Взглянув на свое отражение в небольшом зеркале, он остался доволен увиденным и, ловко сложив руки чашечкой вокруг бороды, принялся разглаживать ее, пока кончик не заострился. Если он и питал какие-либо сомнения в правильности своих решений и действий, то в зеркале это не отражалось. Он, как всегда, выглядел уверенным и сильным человеком.

Поправляя круглый накрахмаленный воротник, он повернул зеркало к стене — старое суеверие, — затем взял с кровати портупею с ножнами, надел и вышел из комнаты.

Завернувшись в подбитую мехом накидку, он надел свою любимую шляпу из меха бобра и вышел на улицу. Его ждала встреча с Херриком, и нервы его были напряжены до предела. До сегодняшнего дня он избегал Херрика, общаясь с ним через посредничество французского посольства, но теперь, после провала попытки покушения на Дрейка, у него не было выбора. До этого дня у него все было под жестким контролем: он достал оружие через Когга и посылал сообщения Херрику о том, где и с какого корабля Дрейк сойдет на берег. Вряд ли им выпадет еще один шанс прежде, чем вице-адмирал отправится в плавание.

Дрейк получал приказы непосредственно от королевы, поэтому сняться с якоря они могли в любой день. По плану Дрейк и его молодая жена, Элизабет Сайденхэм, должны были отправиться в Дувр, затем, дождавшись попутного ветра, двинуться по Каналу в Плимут. Уже стоявшие на Темзе корабли — четыре королевских галеона и несколько торговых кораблей в военной оснастке, взяв на борт остальных членов команды, должны были отправиться на запад. А дальше, кто знает? Вернее всего, они будут держать курс на Панаму, чтобы напасть на испанский флот. Но в любом случае король Испании и его министры хотели остановить Дрейка и желали ему смерти.

Нужно было действовать, и быстро. Задачи у них с Херриком были одни, однако мотивы разные. Что до него, то ему была знакома вонь сальных свечей. За сопротивление королевской власти его семья подверглась жестоким оскорблениям и была обречена на серьезные финансовые трудности. Хуже всего им пришлось, когда его отец сложил голову на плахе, и им приходилось освещать свое бедное жилище сальными свечами из овечьего жира. Он помнил, как горько плакала его мать, как от свечей исходил едкий дым, и как однажды она зажгла в большой зале восковые свечи. Если Дрейк умрет, он получит обещанные королем Филиппом семьдесят тысяч дукатов, этого хватит, чтобы восстановить достаток семьи и положение в обществе.

Он скрывал свое настоящее имя. Его звали Перси, младший, позабытый всеми родственник гордого католического рода Перси из Приграничья. После провалившегося мятежа в 1569 году, эта семья, из которой происходил величайший воин Хотспур, пережила жестокие времена: многих повесили или обезглавили, среди них был и глава клана Томас Перси, у которого отобрали имущество, лишили прав и казнили. Потеря земель, богатства и репутации стали катастрофой. Но на этом беды семьи не закончились: с тех пор все ее члены подвергались безжалостному преследованию. Не прошло и двух лет как Генри, восьмой эрл, умер в Тауэре, обвиняемый в соучастии в заговоре Трокмортона с целью возвести Марию, королеву Шотландии, на английский престол. Разве могла эта семья после стольких преследований не затаить злобы? И все же этот представитель фамилии Перси не годился для мученической участи. Немало членов этой семьи уже сложили головы во имя Рима; он же хотел, чтобы умерли другие — их враги.

Было сложно притворяться все эти годы. Вначале было особенно тяжело, учиться маскироваться, прикидываться верным слугой короны в борьбе с испанцами, но это было необходимо для его долгосрочной цели. Постепенно, благодаря Мендозе, бывшему испанскому послу в Лондоне, а теперь — в Париже, он убедил короля Филиппа в том, что сможет выполнить это задание, но за достойную плату. Семьдесят тысяч дукатов — такова была цена. Ему был нужен лишь профессиональный наемный убийца, и тогда он, позабытый всеми представитель рода Перси, найдет возможность разделаться с Дрейком. Его собственные руки не должны быть запачканы кровью, по крайней мере пока не высадится армада. Его орудием будет Херрик: он — прирожденный мученик и не страшится смерти. Первая попытка провалилась благодаря чертову рулевому, который встал на пути предназначавшейся Дрейку мушкетной пули.

Теперь Перси и Херрик вынуждены встретиться, что весьма рискованно, ибо быть увиденным в компании подобного человека равносильно предательству, а Перси не прельщала смерть предателя.

Херрик поджидал его в «Быке» за отгороженным от остальных посетителей столиком в углу. Он так жадно поедал говядину со свининой, словно не ел неделю. Перси несколько минут наблюдал за ним, дабы убедиться, что это тот, кто ему нужен. Убедившись, что это не ловушка, он подошел. Херрик поднес пивную кружку с водой к губам и залпом осушил ее. К вину он прикасался только во время мессы. Вино было Кровью Христовой. Католики верили, что во рту причастника гостия становилась Телом Христовым, а вино — Его Кровью, протестанты же считали это ложью.

— Пьешь воду, чтобы уморить себя, — произнес Перси вместо приветствия. — Лучше промочи глотку пивом.

Херрик мрачно посмотрел на него.

— Твои соотечественники пьют слишком много крепких напитков. В простой воде, что дает нам Господь, нет ничего плохого.

— Что ж, если ты умрешь прежде отпущенного тебе срока, пеняй на себя, Херрик. Или как там тебя…

— Зови меня Херрик.

Перси поднял голову, сделав знак девице, разносящей еду.

— Как тебя угораздило промахнуться? — спросил он Херрика.

— Вы знаете, что произошло.

Перси покачал головой, искусно изобразив беспокойство.

— Да уж знаю. Это твоя вина, Херрик, ты должен исправить ошибку.

— Где теперь Дрейк? Как мне к нему подобраться? У меня больше нет дальнобойного оружия: после выстрела я решил, что в нем больше нет нужды.

— Теперь будет труднее. Он уже получил назначение и собирается отплыть в западном направлении, в Плимут, чтобы в течение дня собрать флот. У него четыре королевских военных судна и еще как минимум десять кораблей. Ты не поверишь, но они могут причинить немало вреда.

Внезапно Херрика охватила злоба. Он ударил ладонями по дубовой столешнице, да так сильно, что деревянный поднос с едой подбросило в воздух. Он ощутил резкую боль в боку, где его зацепило пулей, и поморщился от боли.

— Тогда вы должны выполнить свою часть работы. Будьте рядом с ним и сделайте то, чего избегали так долго.

Вернулась разносчица еды. Ее испугал их напряженный разговор, хотя она понятия не имела, что их так разозлило. Это была миловидная девушка, ее пухлая грудь выпирала из лифа платья. Перси улыбнулся ей и подкрутил усы.

— Милая, принеси-ка мне пинту вашего самого крепкого эля и мясо. Не экономь, ибо мой друг платит.

Когда она ушла, Херрик схватил Перси за запястье.

— Вы меня слышали? — напряженно прошептал он. — Вы увязли во всем этом, и ваше положение пострашней бурного западного моря. Я знаю, как вы старательно разрабатывали этот план, но этого больше недостаточно. Вы будете на борту корабля вместе с Дрейком, когда он отправится в Плимут?

Перси попытался высвободить руку, но не смог ослабить железную хватку Херрика.

— Вы меня слышите?

— Да! Я тебя слышу. И да, я буду с Дрейком. Но я лишь точильный камень, Херрик. Я не срезаю ячмень. Я лишь точу лезвие, которое это сделает.

— Боже, этого недостаточно. Вы будете там. Сбросите его за борт. Или же пусть пираты разделаются с ним надлежащим образом.

Перси медленно качнул головой.

— Я постараюсь. Поищу возможности. Но теперь он под усиленной защитой. Рядом с ним этот черномазый, Диего, да и человек Уолсингема не отходит от него ни на шаг. Не представляю, как можно подобраться к Дрейку, чтобы исполнить задуманное.

— Придумайте. — Херрик сильней сжал запястье Перси, затем неожиданно хватка ослабла, словно его руку ужалила змея. Херрик театрально отнял руку и задержал ее в воздухе на несколько мгновений.

Перси вздохнул.

— Если подвернется возможность, я ею воспользуюсь. Я хочу этого еще сильней, чем ты. От этого зависит положение моей семьи и моя жизнь.

Херрик пренебрежительно хмыкнул.

— Презираю ваше малодушие. Вы и вам подобные — вроде Саутвелла или Коттона — только и умеют, что языком болтать. Не думаете ли вы, что в Судный день Господь поблагодарит вас за вашу трусость?

— Господин Херрик, я не церковник, и не собираюсь принимать духовный сан, так что нечего меня поучать. Мученичество — ваша стезя, а не моя. И плевать я хотел на ваше высокомерие. Я-то заметил, как вы посмотрели на эту служанку, и могу поставить десять марок против вашей одной, что вы без колебаний овладели бы ею. Или, может, снизить вашу ставку?

Херрик отшвырнул стоявший перед ним поднос. Деревянный поднос прогрохотал по столешнице и упал на пол.

— Итак, вы считаете, что мы упустили наш шанс, и вы сдаетесь. Вот что я вам скажу, Перси: я — не сдамся. Если Дрейк отправляется в Плимут, значит, и я отправлюсь туда же. Но если вас хоть немного заботит ваша смертная плоть или бессмертная душа, то, полагаю, вы сознаете, что мое путешествие напрасно. Если Дрейку удастся выжить и он повергнет в хаос военный флот испанского короля, я наложу на себя руки, но прежде выпущу вам кишки. И это только начало. Дальше будет только хуже, уж будьте уверены.

Шекспир с отрядом из двадцати персевантов направился в Хорсли-Даун.

В квартал, расположенный в миле от его дома, они прибыли, когда стемнело. Он натянул вожжи, придерживая свою серую кобылу, и поднял руку, останавливая отряд, затем знаком приказал всем спешиться. Своих лошадей люди Шекспира привязали в небольшой рощице неподалеку. Ночь была безлунной, но они взяли с собой смоляные факелы. Он приказал задуть все факелы, кроме двух.

С ним был Ньюуолл, который, как всегда, насмехался над ним. Его присутствие было неизбежностью: у Шекспира не было собственного отряда персевантов, и Уолсингем настоял, чтобы Ньюуолл пошел с ним. Во время их короткой встречи на Ситинг-лейн, после которой не прошло и двух часов, он приказал провести этот рейд, а также передал Шекспиру сведения о ближайших передвижениях Дрейка.

— Скоро его жизнь будет вне опасности: он выйдет в море. Вот тогда Дрейк и поджарит испанцев. Но до этого ему нужно дожить, Джон. Охраняйте его жизнь, пока его флот не выйдет в море.

Шекспир холодно взглянул на Ньюуолла. Он не потерпит нарушения субординации, хотя Ньюуолл был командиром отряда персевантов.

— Господин Ньюуолл, вы и еще четверо отправитесь за дом. И будьте осторожны: этот человек — наемный убийца, он без колебаний нападет на вас, используя любой предмет как оружие. К тому же он ранен. Как и раненый зверь, он может решить, что ему нечего терять, и попытается напасть на вас, чтобы сбежать.

Ньюуолл хмыкнул. Он был вынужден исполнять приказы своего хлипкого зануды-начальника, несмотря на все свое презрение к нему. Будь его воля, он бы просто поджег дом со всем, что внутри, сэкономив на суде и казни.

С минуту Шекспир ждал, пока Ньюуолл и его люди пробирались сквозь заросли к задней части дома. В доме было темно. Он направил остальных к входной двери с тараном, и когда они заняли позицию, он опустил свой меч, давая сигнал к началу штурма. Хорошенько раскачав, персеванты ударили тяжелым бревном в дверь, с первого раза разбив ее в щепы. Люди, занявшие позицию у входной двери, с криками ворвались внутрь, а пробравшиеся в дом с тыла зажгли факелы и двинулись вперед, перекрывая все выходы через окна и чердак. Шекспир направился за головным отрядом, пригибаясь под низким потолком прихожей. Помещение создавало впечатление заброшенной фермы с грязными полами и неровными стенами, с которых давно отвалилась штукатурка, обнажив прутья, на которых она крепилась.

— Наверх. Не давайте ему времени спрятаться!

Головной отряд с криками и грохотом бросился по шатким ступеням лестницы наверх. В считаные секунды они прочесали все комнаты. В доме никого не было.

— Продолжайте, — сказал Шекспир сержанту. — Рассредоточьтесь. Сначала займитесь комнатами внизу. Обыщите все шкафы, все щели, вскройте всю панельную обшивку стен, переверните все кровати. Если он здесь, то найдите его.

Через три часа стало ясно, что Херрика им не найти. Но в главной спальне они обнаружили запачканную кровью тряпицу, которую, как предположил Шекспир, Херрик использовал для того, чтобы перевязать рану, полученную после выстрела Болтфута. Но самое главное, он нашел полотняный сверток, закатившийся под кровать. Шекспир подобрал его и развернул. В нем оказался вполне узнаваемый, хотя и неважно исполненный, портрет сэра Френсиса Дрейка, — одно из многочисленных изображений, продаваемых по всей Англии и Европе после того, как вице-адмирал предпринял кругосветное путешествие.

— Значит, Херрик был здесь, — едва слышно проговорил он, — и мы его упустили. Боже праведный, мы его упустили.

Проклиная свое невезение, Шекспир покинул дом поздно вечером, оставив охрану из трех человек.

Стоя в тени на противоположной стороне дороги, Херрик некоторое время наблюдал за тем, что происходило в доме. Он пришел, когда обыск уже начался. Шекспир даже не подозревал, как близко он находился от своей добычи.

Херрик бесшумно двинулся по аллеям к Саутуорку. Сегодня ночью ему нужно найти постоялый двор, а утром — лошадь. Херрику не давал покоя один вопрос: как они обнаружили его дом? То ли местные жители стали слишком недоверчивыми, или, может, кто-то донес? Он надеялся на то, что ему удастся проследить за Дрейком прежде, чем он успеет собрать флот и покинуть Плимут. Время для убийства настало… и время это бежало очень быстро.

Старлинг Дей наслаждалась жизнью. Теперь у нее было все, чего ей хотелось: сокровища, прекрасный новый дом и собственное дело в самом сердце Саутуорка, а еще самая лучшая еда и одежда, достойная придворной дамы. Но за всем этим счастьем таилась тревога, которую разделяла с ней и Парсимони Филд, — девушки, которых они переманили к себе на работу из «Бель-Саважа», рассказали, что их ищет Ричард Топклифф, и Парсимони со Старлинг боялись, что для него найти их лишь дело времени.

Они изменили имена. Старлинг теперь звалась Литтл Бёд, что означало «маленькая пташка», а Парсимони теперь была Куини. Их дом назывался «Королевы» и находился в самом выгодном месте по сравнению с остальными публичными домами Саутуорка. Цены были высоки, как и подобает для подобного заведения с симпатичными молодыми девушками и уютными комнатами, но отбоя от клиентов не было. Сюда захаживали богатые мужчины с противоположного берега, а также иностранцы, чьи жены остались во Франции и других странах, корабельные офицеры и моряки, которые были счастливы отдать годичное жалованье и добычу за пару ночей блаженства.

Парсимони была в своей стихии. Она могла потакать своей страсти, которая заключалась в искусстве любви, с тем, с кем пожелает. Старлинг же решила, что с нее хватит, и вышла из игры, ограничив свою роль тем, что оказывала прием посетителям-джентльменам.

У них даже был собственный здоровяк-охранник, Джек Батлер, который присматривал за домом, а еще повара, чтобы у гостей не было недостатка в цукатах и напитках. Но они поднялись слишком высоко. Кто-нибудь узнает их и доложит Топклиффу.

— Может, нам следует отправиться в Бристоль или Норидж, — время от времени предлагала Старлинг. Но они лишь обсуждали отъезд, каждый раз откладывая решение. А их бизнес тем временем продолжал процветать и развиваться, не оставляя им возможности быстро сняться с места.

В эту ночь Старлинг сдавала карты посетителям-джентльменам. Заведение, как и всегда, было в выигрыше, но ни один из мужчин этого, казалось, не замечал.

— Прежде чем ты разделаешься со мной, Литтл Бёд, я окажусь в «Клинке». Я по уши в долгах! — произнес старший сын епископа с севера, который, похоже, решил избавиться от своего наследства, не дожидаясь того, когда унаследует его. Он засмеялся.

— Не переживай, Эдди. Я попрошу одну из своих девушек, чтобы время от времени она носила тебе похлебку и одаривала ласками.

— Черт возьми! По рукам, Литтл Бёд, по рукам!

Настроение у Парсимони было отвратительное. Как и любой девушке из ее заведения, ей нравилось заниматься любовью — даже больше, чем любой девушке, если на то пошло, — но подобное ей было не по вкусу.

Она стояла, прислонившись спиной к стене, в легкой тунике и хлыстом в правой руке и смотрела на лежащего на кровати мужчину. Это был странный человек. Он заявился в их заведение, сыпля деньгами, словно золотой фонтан, затем потребовал номер и девушку на ночь. Взглянув на Парсимони, он произнес:

— Вы, госпожа, подойдете. Вы мне нравитесь.

Парсимони мужчина показался вполне приличным, так что она с готовностью согласилась. Но затем он пожелал, чтобы Парсимони отхлестала его, да так, чтобы ему было больно. Странно, ведь он и так был ранен: в боку у него зияла ужасная гноящаяся рана. Она предложила перевязать ее, но тот требовал, чтобы его отхлестали.

— Давайте, госпожа, начинайте.

— Послушайте, я не против того, чтобы ударить вас легонько пару раз, но сильней я бить не стану.

— Сколько вы хотите?

— Мне не нужны ваши деньги. У меня серьезный бизнес, и мертвецы мне здесь не нужны.

— Тогда позовите другую девушку, которая сделает это вместо вас.

Парсимони пожала плечами. Задача была не из легких.

— Подожди здесь, милый.

Она оставила его лежать на кровати и медленно спустилась вниз. Старлинг знает, что надо делать. Иногда она проявляла большую сообразительность. Парсимони подошла к карточному столу и коснулась ее руки.

— Литтл Бёд, на два слова, если можно.

Они удалились в комнату.

— У меня наверху один парень, который хочет, чтобы я его отхлестала так, как приговоренных к порке в Брайдуэлле. У него хорошие деньги. Обидно будет дать ему от ворот поворот.

— Ну, тогда сделай для него то, чего он хочет.

— Старлинг, мне это не нравится.

— Что ж, я с радостью выпорю любого мужчину. Просто закрою глаза и вспомню своего муженька.

— Может, сделаешь это вместо меня?

— Конечно. Иди, сдавай карты, да позаботься о сыне епископа, пусть немного выиграет. В нашем деле вредно драть с клиентов три шкуры.

 

Глава 34

Каждый мускул Шекспира был словно натянутая тетива лука. Как близко он подобрался к Херрику? Он был там. Он точно был в доме неподалеку от Хорсли-Даун, и совсем недавно. Теперь Херрика нет, затерялся в море разношерстной людской толпы, населявшей этот жестокий город.

Сидя у камина, Шекспир потягивал вино. Утром он отправится в Виндзор и отыщет там Птолемея. Но большого желания делать это у него не было. Да и зачем? Как старый и немощный священник поможет ему найти убийцу леди Бланш Говард или предотвратить убийство сэра Френсиса Дрейка?

Хорошо, что Дрейк скоро морем отправится в Плимут. Разум подсказывал Шекспиру, что еще немного — и Дрейк будет вне опасности, но тревога терзала сердце. Что-то пошло не так. Впервые в жизни Шекспир боялся, что проиграет эту битву.

А затем его осенило. Он знал, как выглядит посланный убить Дрейка человек, хотя его настоящее имя ему было не известно. Если в Делфте убийца был не один, он и теперь не будет работать в одиночку. Кто его сообщник? Его охватил холодок дурного предчувствия. Он вспомнил историю Бальтазара Жерара, который застрелил Вильгельма Молчаливого. Жерар неделями, даже месяцами, внедрялся в окружение принца. Что, если сообщник Херрика здесь, в Англии, поступил также? Ужас льдом сковал его сердце: «…человек по имени Смерть уже в пути…»

— Джон, вы меня слышите?

Кэтрин с тревогой смотрела на него. Она, как и он, держала в руках бокал кларета. Кэтрин сидела на скамье рядом с его креслом. Дети уже спали, Джейн — тоже. Он протянул руку и коснулся ее темных волос.

Когда Шекспир вернулся с обыска из Хорсли-Даун, Кэтрин еще не спала и встретила его. То, как она открыла ему дверь, показалось ему таким естественным, словно она была для него кем-то большим, чем просто гостья в его доме, находившаяся под его защитой. Образ мамаши Дэвис и ее проститутки, Изабеллы Клермон, снова возник в его воображении: старуха, половина головы которой была черепом, подгоняла сидевшую на нем верхом, словно на коне Апокалипсиса, обнаженную Изабеллу. Шекспир отогнал видение. Он не желал иметь ничего общего с чарами и заклятьями. Подобные вещи не для христианина.

Кэтрин не отстранилась от его прикосновения. Она коснулась своей рукой его руки и задержала ее на своем лице, теплом от жара огня в очаге. Их пальцы переплелись, запутавшись в ее волосах. Они сблизились и поцеловались. Шекспир опустился на скамью рядом с ней. Правой рукой он гладил ее волосы и лицо, а левая скользнула вниз по ее стройному телу. Кэтрин не сопротивлялась, хотя еще никто не прикасался к ней подобным образом.

Поцелуи становились все более страстными. Он обнял ее, пытаясь уложить на скамью, продолжая жадно целовать. Кэтрин оттолкнула его.

— Нельзя оставаться здесь, — сказала она. — Вдруг дети проснутся. И Джейн может войти.

— Ты придешь ко мне?

Она улыбнулась и быстро поцеловала его губы.

— Приду.

Когда они встали, он снова обнял ее и поцеловал одновременно нежно и неистово. С минуту они стояли, словно единое целое, не в состоянии оторваться друг от друга.

Наконец они разомкнули объятья и молча разошлись по своим спальням. Шекспир зажег свечи и встал у зеркала в рубашке и бриджах, не зная, что делать. Придет ли она к нему? Или он останется один, словно умирающий, которому предложили глотнуть воды и тут же унесли сосуд с живительной влагой?

Дверь открылась, перед ним стояла Кэтрин. Ее кожа светилась золотом в свете свечей, волосы сияли, словно черный шелк. Он подошел к ней и неловкими пальцами попытался развязать и снять корсет. Она засмеялась и принялась помогать ему. Вскоре ее нижние юбки были сброшены, и она предстала перед ним совершенно обнаженная, но нисколько этим не смущенная.

Джон едва сдерживался. Кэтрин приблизилась к нему, чтобы помочь раздеться. Близость ее обнаженной кожи сковала его. Она прошептала ему на ухо:

— Похоже, у вас пропал дар речи.

Он поцеловал ее, поцелуй был долгим, затем сорвал с себя одежду, повалил Кэтрин на кровать и, обуреваемый страстным желанием, стремительно овладел ею. Она закричала от боли, и он замер.

— Не останавливайся, — тихо произнесла она. — Пожалуйста, не останавливайся.

Старая деревянная кровать скрипела под ними. Прежде он ничем подобным на своей кровати не занимался. Она целовала его ладони, он покрывал поцелуями ее грудь. Джон двигался, словно во сне. Кэтрин переполняло чувство. В свете свечей их тени плясали на потолке и стенах его скромной комнаты. Единственными звуками были скрип дерева и их дыхание.

Он приподнялся, чтобы видеть ее. Ее глаза были закрыты, тело изгибалось, словно полумесяц. Его руки скользнули по ее телу вниз, к нежной плоти, что так манит мужчин.

Она не чувствовала вины, если она и согрешила, то подумает над этим в другой раз. Не сейчас. Сейчас она была поглощена мгновением и ощущала то волнующее чувство, о котором она слышала от подружек, будучи совсем юной девушкой.

Кэтрин беззастенчиво метнулась к Джону, чтобы разделить с ним учащающуюся пульсацию его тела. Они были настолько поглощены друг другом, настолько безумны в своей страсти, что удовольствие и боль слились воедино.

Кэтрин вскрикнула, и у Джона перехватило дыхание. По его телу пробежала судорога, и он без сил опустился на ее грудь.

Они лежали без движения, молча, находясь на грани сна, пока их желание не вспыхнуло снова. На этот раз они были более нежными и неторопливыми. В свете свечей он заметил кровь на простынях, в его сознании смутно пронеслось: что подумает Джейн, увидев кровь, когда понесет простыни прачке. Конечно, она все поймет. А как же иначе? Но ему не было до этого никакого дела. Во всяком случае, сейчас.

Старлинг Дей и Парсимони Филд долго говорили о том человеке наверху. Когда Старлинг увидела на кровати мужчину, то не узнала его. Он лежал лицом вниз в ожидании порки, как он того просил. И она принялась хлестать его все сильней и сильней, представляя, что он — ее муж, Эдвард, получает то, что заслужил за всю ту боль, которую причинил ей. Она остановилась, когда он произнес:

— Достаточно!

Превозмогая боль, он повернулся и сел. Но и теперь она видела только его затылок.

Медленно он повернулся к ней лицом и снисходительно поклонился ей. Потрясенная Старлинг сделала два шага назад. Это было лицо, которое навсегда отпечаталось в ее памяти, подобно эпитафии на камне, лицо человека, который воткнул тонкий кинжал Джилберту Коггу в глаза, пронзив мозг. Его вопль до сих пор стоял у нее в ушах, а перед глазами — поток его крови.

— Парси, я покраснела, словно задница после порки, когда поняла, кто это. Он, конечно же, ничего не понял. Он же не знает, что кто-то видел, как он расправился с Коггом.

— Так что же нам делать?

— Ничего. Я и виду не подала, что узнала его, зато он дал мне два фунта золотом! Можно подумать, деньги для него ничего не значат. Послушай, пусть он поспит, мы накормим его, и пускай отправляется восвояси, словно ничего не случилось.

— Мы должны с этого что-то поиметь. Мне Когг нравился. Он заботился обо мне.

— А как же Топклифф? Он охотится за нами. Они с Коггом были дружками, он считает, что это мы прикончили Джилберта и забрали его богатство. Не тревожь гнездо шершней, Парси.

Парсимони допила бренди и намазала масло на ломоть подсохшего хлеба. Ей хотелось есть. Была уже поздняя ночь, но до рассвета еще было далеко. Когг заслуживал того, чтобы за него отомстили. Но самое главное, они могли использовать эти сведения, чтобы защититься от Топклиффа. Они должны действовать быстро: через несколько часов убийцы здесь уже не будет. Такой шанс нельзя было упускать.

— Литтл Бёд, у меня появилась мысль, — произнесла она с набитым ртом. — Один мой старинный приятель, Гарри Слайд, время от времени работает на Уолсингема. Гарри знает, что делать и как получить наибольшую выгоду из всего этого. Я пошлю за ним.

— Не знаю, Парси.

— Я пошлю за ним прямо сейчас. По слухам, он уедет утром. Я знаю, где Гарри обитает. Пошлем за ним Джека Батлера на кобыле. Верь мне, Литтл Бёд. Гарри знает, что нужно делать.

Шекспир спал, когда еще до рассвета Кэтрин покинула его комнату и тихо вернулась в спальню к детям. Перед уходом она его поцеловала.

Насытившись друг другом, они еще долго беседовали. О детстве Шекспира в Уорикшире, о синем небе и мечтах, друзьях и родственниках с их странностями и эксцентричностью, об акценте Кэтрин, непохожем ни на один акцент, который он слышал прежде. Он передразнил ее, имитируя то, как она произносит звуки, а она пихнула его локтем, правда сильней, чем хотела. Он ответил щекоткой, она попыталась уклониться, и все закончилось новыми объятиями и поцелуями, хотя им едва хватало на это сил.

Кэтрин Марвелл рассказала, что приехала в Лондон из Йоркшира, где ее отец работал учителем.

— Старшая сестра Томаса Вуда, Агнес, вышла замуж за сквайра из Йорка. Она умерла в прошлом году, в ноябре. Ее муж знал мою семью, потому что трое их сыновей учились у моего отца. Когда супруга господина Вуда умерла от чахотки, Агнес спросила меня, не хотела бы я отправиться в Лондон и стать гувернанткой Эндрю и Грейс. Она знала, что я католичка. Так что в возрасте восемнадцати лет я проделала долгий путь на юг верхом на лошади в сопровождении одного из слуг Агнес. По правде говоря, я была этому только рада. Я ненавидела свой маленький город. Лондон же был для меня целым миром.

— А теперь?

Она рассмеялась.

— У Лондона есть свои преимущества. — Она вспомнила, как впервые встретилась с Томасом Вудом и детьми. В их семье царила невыносимо мрачная атмосфера. — У Грейс была кормилица. Она заискивающе улыбалась, когда хозяин находился рядом, но я ей не доверяла. Однажды я застала ее за тем, как она бьет малышку, хотя та была еще младенцем. Когда я рассказала господину Вуду, ее уволили. Мальчик тоже был несчастен, он целыми днями сидел в углу, скучая по маме. Да и сам господин Вуд был погружен в меланхолию и постоянно находился в одиночестве в своем кабинете, планируя строительство дома. Но его планы, казалось, навсегда останутся лишь чертежами на пергаменте. Я убедила его начать строительство. Джон, это было удивительное современное здание из великолепной древесины и кирпича. Днем из окон открывался прекрасный вид на Стальной двор, реку и мост.

Она немного помолчала, думая о господине Вуде и пытках, которым он подвергался. Она не стала рассказывать Шекспиру больше — о своих чувствах к Томасу Вуду, как она день ото дня привязывалась к нему, пока жила в его семье, ибо Кэтрин не хотела возбуждать в Джоне ревность. А еще она не стала упоминать о решении дать приют иезуитским священникам.

Ей не хотелось обсуждать все это в постели Джона. Они ни словом не обмолвились о положении Вуда, угрозы, исходящей от Топклиффа, смерти леди Бланш, надвигающемся испанском вторжении или о казни Марии Стюарт. Они избегали разговоров о том, что могло разделить их, и сосредоточились на объединяющих их темах.

Когда Шекспир проснулся, уже рассвело. Он сначала запаниковал, когда обнаружил, что Кэтрин рядом нет. Джон до сих пор ощущал ее запах, а на простыне остался знак потерянной ею девственности.

Джейн была уже внизу, готовила завтрак, дети бегали вокруг, но Кэтрин с ними не было. Если Джейн и подозревала что-либо о том, что произошло ночью, то она ничем не выдала своих подозрений, — ни словом, ни взглядом. Зато у нее были новости.

— Часа в четыре утра к вам заходил Гарри Слайд. Он разбудил меня грохотом в дверь, да таким настойчивым, что пришлось спуститься и посмотреть, кто там.

— Чего ему было нужно?

— Он оставил вам записку. Сказал, что нашел Старлинг и Парсимони. Вот их адрес в Саутуорке. Он отправился туда и сказал, что позже у него для вас будут важные новости.

 

Глава 35

Шекспир не стал ждать завтрака. Он накинул свою медвежью накидку и поехал в Саутуорк. Резкие порывы ветра с реки вздымали полы накидки словно черные крылья. Он осадил кобылу под раскачивающейся на завывающем ветру вывеской. Это была черно-белая свежевыкрашенная табличка с изображением двух женщин в коронах и надписью «Королевы». Публичный дом, хотя и выглядел он довольно прилично для подобного заведения. Он спешился и постучал в огромную дверь. Почти мгновенно дверь распахнулась. Перед Шекспиром стоял громила лет сорока, который был выше Джона дюймов на шесть, не меньше. Он выглядел одновременно недовольным и немного испуганным.

Шекспир сразу начал с главного:

— Я здесь по делу государственной важности. Где твой хозяин?

— У меня нет хозяина.

— Значит, это твой притон? Ты кто?

— Я — Джек Батлер, господин. Этот дом — не мой. Хозяина у меня нет, но есть две хозяйки.

— Отведи меня к ним.

Парсимони и Старлинг не спали. Они метались по дому, складывая все, что могли найти из своих вещей, в мешки или ящики. Большую часть сокровищ они уже распродали по дешевке, чтобы оплатить аренду публичного дома и обстановку. Когда Шекспир вошел, они были в гостиной и отчаянно спорили. Девицы слишком много выпили и плохо соображали. Единственное, с чем они обе были согласны, что должны молчать и уехать в какой-нибудь крупный город, такой как Бристоль или Норидж, прихватив остатки сокровищ.

Батлер распахнул дверь и отступил, пропуская Шекспира внутрь, затем вошел следом.

Парсимони злобно взглянула на Шекспира, затем на Батлера.

— Джек, кто это? Мы не принимаем посетителей. Избавься от него.

Батлер надменно поднял бровь.

— Пусть он сам вам все и расскажет.

— Следи за языком, Батлер, или останешься без работы.

— Засуньте вашу работу себе в задницы. Я сыт вами по горло. Слыхал я ваш разговор. Бристоль! Норидж! Мерзкие шлюхи! Вас выкурили из норы и скоро повесят!

Шекспир шагнул вперед. Женщины попятились.

— Я — Джон Шекспир, я здесь от имени сэра Френсиса Уолсингема и по делу государственной важности.

— Нам нечего вам рассказать, — выпалила Парсимони.

— Господин Шекспир, спросите их о том, что произошло наверху, — вставил Батлер. — Потому-то они и решили сбежать из Саутуорка.

Шекспир понятия не имел, о чем он толкует. Эти женщины, должно быть, и есть Старлинг Дей и Парсимони Филд, а где же Гарри?

— Вы никуда не поедете. Один из моих людей, Гарри Слайд, был здесь. Где он?

Парсимони и Старлинг переглянулись, и в их взглядах мелькнула паника. Они одновременно встали и попытались броситься к двери, но, будучи сильно пьяны, едва держались на ногах. Шекспир с Батлером легко удержали их.

— Меня послали за господином Слайдом, — начал Батлер, — а эти две сифилички закололи его, едва увидев, вот бедняга. Там повсюду кровь. Когда вы приехали, я собирался идти за констеблем. Слайд был таким обходительным джентльменом.

— Гарри мертв? — произнес Шекспир. — Гарри Слайд?

— Мы его не убивали! — крикнула Парсимони. — Он был другом. Потому я и позвала его. Мой красавчик Гарри. Этот тот флагеллант разделался с ним, а не мы.

— Какой еще «флагеллант»?

— Тот, что убил Джилберта Когга. А теперь он заколол Гарри в шею и сбежал.

— Где Гарри? Отведите меня к нему.

Батлер кивком головы указал на лестницу.

— Он в комнате наверху. Я провожу.

Он подтолкнул Парсимони и Старлинг к лестнице, Шекспир последовал за ними. Сцена в спальне ужасала. Шекспир опустился на одно колено у тела Слайда. Было ясно, что он уже час или два мертв: тело было холодным.

На горле у Гарри зияла хоть и глубокая, но не шире дюйма рана. Кровь залила пол до самых ножек кровати. Шекспир коснулся лица Слайда и отдернул руку, ощутив холод кожи. Его глаза были широко раскрыты от ужаса, а прекрасная одежда забрызгана кровью.

Шекспир был вне себя. Как беднягу Гарри угораздило попасть в такой переплет? Он сложил руки и произнес молитву за упокой души Гарри, но это не помогло побороть боль и гнев. Объятый яростью, он повернулся к женщинам.

— Еще раз расскажите мне, кто с ним это сделал.

Парсимони посмотрела на Старлинг.

— Надо все ему рассказать.

Старлинг кивнула, и Парсимони попросила:

— Только защитите нас от Топклиффа. Он объяснений слушать не станет, и нас вздернут на тайбернской виселице еще до слушаний дела.

— Я ничего не могу обещать, но если вы не расскажете мне правду, вам же хуже будет. А ты, — он кивнул Батлеру, — считай себя моим представителем. Сейчас же отправляйся за констеблем, затем проследи за тем, чтобы тело господина Слайда было передано коронеру. — Он снова повернулся к женщинам. — В доме есть кто-нибудь еще?

— Шлюхи, — сказал Батлер. — Трахаются или спят.

— Они — хорошие девушки, — вставила Старлинг. — И ничего об этом не знают.

— Хорошо, вот ты все мне и расскажешь.

Они спустились вниз. Джек Батлер отправился за констеблем, а Старлинг начала рассказывать о событиях этой ночи.

— Расскажи об убийце, — потребовал Шекспир.

Старлинг подробно описала Херрика и сказала, что, засунув тело Когга в бочку, он забрал у него какой-то мешок с инструментом. Рассказала она и о ране, которую видела у Херрика, и о следах порки.

— Его спина была красной от рубцов. Он точно из этих религиозных безумцев. Волосы у него были короткие, но бороды не было — мне кажется, она у него вообще не растет. Даже щетины не было. А еще он был такой надменный, — продолжала она. — Платил хорошие деньги, но смотрел на меня так, словно я собачье дерьмо. Он был высокий и мускулистый, не смеялся, даже не улыбался, не говорил ничего — ни хорошего, ни плохого.

— У него были какие-нибудь религиозные символы? Распятия, четки, что-то вроде этого?

— Если и были, то я их не заметила.

— А о чем он говорил?

Старлинг начинало это надоедать. К тому же хмель постепенно проходил.

— О том, о сем. Задавал мне вопросы.

— Например?

— Откуда я родом. Я сказала, что из Стреллея, этой вонючей деревни, полной мужиков, вроде моего муженька. Он спросил меня, знаю ли я Девоншир и Плимут. Я ответила, что нет, на кой мне сдался какой-то чертов Плимут?

— Вероятно, он собирался отправиться туда?

— Ну а вы-то сами что думаете? Вы тут самый умный. Он все время спрашивал о почтовых лошадях и тому подобном.

— И что ты ему ответила?

— А что я знаю о почтовых лошадях? С какой стати? Я в жизни не сидела на лошади. Я в Лондон пешком пришла.

Значит, Херрик собрался в Плимут. И очень скоро туда отправится. Но поедет ли он на лошади или попытается добраться туда, как и Дрейк, на лошади до Дувра, а затем на корабле? Путь через Дувр быстрее, но все зависит от ветра. Если погода испортится, то он застрянет в Дувре на несколько дней. Шекспир решил, что Херрик воспользуется более надежным путем по суше. Однако, какой бы путь он ни избрал, большинство дорог в это время года больше походят на болота. Шекспир решил преследовать его верхом по сельским угодьям. Нужно было отправляться немедленно; времени заезжать домой не было. Херрик, возможно, опережает его часа на два-три, но если повезет, его можно будет догнать.

Появился Джек Батлер с констеблем, неуклюжим олухом с глазами, словно у мертвой трески.

— Закройте это заведение, — сказал Шекспир. — Эти две женщины будут задержаны до тех пор, пока я не решу, что с ними делать. Отвезите их в «Клинк», но не говорите никому, что они там. Никому. Будете держать ответ перед самим господином секретарем Уолсингемом, и понесете наказание, если пророните хоть слово. Когда повезете тело господина Слайда к коронеру, обращайтесь с ним с почтением. Понятно? Вы, господин Батлер, найдите мне перо, чернила и бумагу, чтобы я мог написать срочные послания, которое вы доставите лично. Первое — господину секретарю к нему домой на Ситинг-лейн, другое ко мне домой на той же улице. Без промедления.

 

Глава 36

Рано утром переполняемый энергией Дрейк и его небольшая компания сели в барку у дворца Гринвич и направились в Грейвсенд. В приемной зале дворца во время их короткой встречи наедине королева пожелала Дрейку удачи. И теперь он, грозно крикнув, словно они поднимали якорь, направляясь в Индию, размахивал своей шляпой, подгоняя гребцов, как рыцарь, пришпоривающий своего боевого коня перед схваткой.

В Грейвсенде они взяли лошадей и хорошей рысцой направились по наезженной дороге, которая должна была привести их сначала на юг, затем на восток через Кент к порту Дувр на берегу Канала. Впереди на своем гнедом ехал Диего, за ним остальная группа, в которой были Дрейк, его супруга Элизабет — в дамском седле на прекрасной верховой лошади серой масти, ее служанка Мей Уиллоу, капитан Харпер Стенли, двое слуг Дрейка и помощник лорда-наместника Девона, сэр Уильям Кортни, возвращающийся домой в замок Паудерхэм. Группу сопровождали два самых верных Дрейку моряка, люди, которые отлично управлялись как с ружьем, так и с мечом. В арьергарде ехал Болтфут Купер с каливером наизготовку и рукой на рукояти сабли.

Дрейк ехал в середине группы, с супругой по правую руку, а по левую — с Кортни, который, как было известно Дрейку, был католиком.

— Ну что, — произнес Дрейк, обращаясь к Кортни, — покаялись сегодня в своих многочисленных грехах?

Кортни устало рассмеялся. Он привык к насмешкам над религией, которую он исповедовал.

— Боюсь, сэр Френсис, их слишком много, чтобы священник мог отпустить их за один раз. У меня все распределено на семь недель: для похоти — одна неделя, для чревоугодия — следующая, затем — жадность, леность, гнев, зависть и гордыня. В таком порядке.

— А сейчас какая неделя? Для похоти?

— Конечно, сэр Френсис. Я бы не смог путешествовать без вожделенной помощи похоти для поддержки моего духа. — Кортни был темноволосым мужчиной тридцати пяти лет, необычайно хорош собой, прекрасно сложен и силен. Отпуская ответные шуточки по поводу собственных грехов, он, тем не менее, обладал репутацией одного из пылких дамских угодников при дворе. Поговаривали, что Кортни успел обрюхатить двух служанок еще подростком, и в Девоне с той поры проживало еще несколько его бастардов.

— Ха! Как вы думаете, миледи? Сэр Уильям отправится на небеса или в ад?

Элизабет посмотрела на Кортни и улыбнулась ему милой и скромной улыбкой, зардевшись под модным французским капюшоном из черного бархата, который защищал ее прическу от порывов сильного ветра.

— Возможно, в ад, и уж совершенно точно в Девон. Я бы не рискнула поставить золото на то, что он попадет на небеса.

— Клянусь Господом, сэр Уильям, мне следует присматривать за супругой, пока она в вашей компании. Боюсь, что она приберегла для вас кусочек своего сердца.

— Ваша правда, сэр Френсис. Но как вы оградите ее от меня, когда будете в море? И скажите мне, сухопутной крысе, как вашим морякам удовлетворять ваши нужды посреди океана, без дам, без шлюх, без всяких утех?

Дрейк нахмурился. Он раздраженно посмотрел на свою супругу, затем на Кортни.

— Существуют и другие удовольствия, и самое приятное из них — предать католика мечу. Своей подлой жестокостью паписты это заслужили. А в вашем списке грехов, сэр Уильям, на каком месте жестокость? Или ваша церковь не требует от вас каяться в подобных грехах? Может, жестокость считается у вас добродетелью папского антихриста? Нет сомнений, вы принадлежите к самой жестокой религии в мире.

Обмен шутками, порой насмешливый, порой жестокий, продолжался всю дорогу до Кента. Временами Дрейк уезжал в конец процессии, чтобы обсудить с капитаном Стенли снабжение продовольствием и морскую стратегию, затем молча наблюдал, как его супруга развлекает Кортни беседой.

Болтфут неотрывно следил за происходящим вокруг, одну секунду он наблюдал за Дрейком, а в следующую уже осматривал окрестности в поисках опасности. На этой дороге на путешественников часто нападали, хотя он не мог представить, что кто-нибудь отважится атаковать такой хорошо вооруженный отряд. Но голод порой толкает людей на отчаянные поступки.

В Грейвсенде, перед тем, как отправиться в путь, они рано встали, поели и теперь ехали без остановки, пока около шести часов вечера не спешились у постоялого двора неподалеку от Рочестера. Болтфут остался с сэром Френсисом и леди Дрейк, а слуги отправились размещать лошадей в конюшне. Капитан Стенли и Диего заказали для всех ужин и вино в отдельной комнате.

Еда была отменной, а Дрейк развлекал компанию россказнями о своих детских приключениях в пору, когда он ребенком проживал в двух-трех милях от этого постоялого двора. Семья приехала сюда из Девона, потому что его отец, протестантский проповедник, подвергался преследованиям во времена правления королевы Марии, когда протестантов сжигали на кострах. Дошло до того, что Дрейкам пришлось жить в ужасной бедности в прогнившей посудине, выброшенной на отмель реки Медуэй.

— Мне приходилось добывать устриц и собирать ежевику, чтобы не умереть с голоду. И взгляните на меня теперь, богат как халиф, и весь мир с морями у моих ног! А все благодаря золоту, которое поставляет нам тот самый король Филипп, который делил постель с Марией Кровавой.

Болтфут Купер фыркнул. Он не верил ни единому слову о религиозных гонениях, которым подвергся отец Дрейка, впрочем, как и все в их родном городе Тависток. Правда заключалась в том, что отец Дрейка, Эдмунд, поспешно бежал от семьи, осужденный за конокрадство и грабеж на дороге.

— Что с вашим носом, господин Купер? Может, кто-нибудь одолжит ему платок? — хлопнул в ладоши Дрейк, затем с глухим звуком ударил ими по столу. — А теперь выпьем за то, чтобы Господь даровал здоровье и долголетие Ее величеству королеве Елизавете. Многие лета королеве!

Они много ели и пили, как и положено путешественникам. Когда обслуга убрала последние тарелки и принесла еще бутыли с вином, Дрейк взял книгу, которая лежала на столе рядом с ним.

— Наполняйте кружки, ибо я собираюсь читать вам, как я обычно читал своим офицерам и джентльменам на борту корабля долгими ночами, находясь в плавании по великому Тихому океану, океану с самым неподходящим для него названием из всех существующих, ибо в этом океане не было ничего тихого или мирного, ни на поверхности, ни в его глубинах. Целыми неделями без продыха нас трепали шторма. Однако на любой воде возможен шторм. Скоро мы снова окажемся в море, и я опять почувствую соленые брызги на лице, а под ногами у меня будут шестьсот тонн английского дуба и сияющие пушки.

Он постучал по книге и продолжил:

— Так что будет весьма кстати, если я зачитаю «Рассказ морехода» Джеффри Чосера, ибо нам предстоит паломнический путь через Кентербери, после чего мы выйдем в море. И на случай, если кто-то из вас не поймет, я сначала объясню, ибо мой любимый господин Чосер не писал на том английском, на котором разговариваем мы. Этот рассказ я зачитаю для моей доброй леди, моей супруги Элизабет, только ради ее удовольствия и ничего более, ибо она не имеет ничего общего с вероломной женой из рассказа господина Чосера. И я полагаю, что все здесь присутствующие считают ее моей целомудренной спутницей, и никак иначе.

Дрейк поднял подбородок с рыжей заостренной бородкой и повернулся к супруге.

Она улыбнулась ему бесхитростной улыбкой.

— Ну что вы, я не думаю, что есть нужда так рьяно меня защищать. Уверена, что все здесь считают меня верной и любящей новобрачной.

— Именно так, клянусь Господом. Но сэр Уильям Кортни, возможно, узнает себя в этой грустной истории. Этот рассказ о неверной супруге и коварном монахе, который прикинулся приятелем ее мужа, а затем забрался к ней в постель. Вам это ничего не напоминает, сэр Уильям?

Болтфут Купер не слушал. Его взгляд был прикован к лицу сэра Уильяма Кортни, которое пылало яростью.

— Но хватит! — продолжил Дрейк. — Это всего лишь рассказ. Я не могу поверить, что один человек может предать другого подобным образом, ибо за подобные мерзкие деяния надо кастрировать, а потом заколоть прямо в сердце. Так поступит любой муж, вы согласны со мной, сэр Уильям? Вы женатый человек, я полагаю?

Кортни колебался. Он посмотрел на Элизабет, затем снова на Дрейка.

— Вам ли этого не знать, сэр Френсис, — ответил он без толики юмора.

— Вы же не позволите кому-то сделать из вас рогоносца, не так ли?

Неожиданно Кортни поднялся из-за стола, наполовину вытащив меч из ножен.

— В чем вы меня обвиняете? — Он ринулся вперед, сметая на своем пути кубки и бутыли, и отбросил огромный стол в сторону. — Сначала вы оскорбили мою религию, а теперь и меня.

Поднялся страшный шум. Вооруженные моряки бросились вперед, но замешкались. Болтфут с одной стороны и Диего с другой в одно мгновение оказались рядом с Кортни. Болтфут приставил свою саблю к горлу Кортни. Диего — лезвие кинжала Кортни под ребра, готовый в любую секунду вонзить клинок ему прямо в сердце. Кортни окинул диким взглядом всех присутствующих.

— И что, никто не примет мою сторону? Меня оклеветали. — Он снова посмотрел на Элизабет Дрейк. — Мадам, вы не призовете своего мужа к порядку? Он обвиняет нас в некой связи, о которой мне ничего не известно.

Элизабет тихо рассмеялась.

— О, сэр Уильям, он всегда такой. Не обращайте внимания. Он любит забавляться с людской уязвимостью. Это помогает проводить долгие дни и ночи в море, когда стихает ветер и повисают паруса.

Диего и Болтфут взяли Кортни под руки и усадили на место.

— За сэра Уильяма Кортни! — пророкотал Дрейк. Он ни на дюйм не отступил перед угрозой нападения, и его широкая грудь вздымалась словно у бойцовского петуха.

— Господь Всемогущий, умягчи этого человека, пока он нас всех не зарезал. — Он сунул руку в карман камзола и вытащил сверток голубого бархата. — Мадам, — сказал он, картинно передавая его своей супруге, — золотое ожерелье с жемчугами и рубинами, все камни добыты на разных континентах, а жемчуга из разных океанов. Окажите мне честь и примите сие скромное подношение в знак моего уважения вашей верности и добродетели.

Элизабет прикрыла рот рукой, изображая удивление, словно бы она прежде уже не получила сотни подобных безделушек от своего ослепленного любовью супруга.

— Что ж, один из способов не дать ей сбежать с каким-нибудь беспутным монахом, — прошептал Диего на ухо Болтфуту.

Болтфут зловеще улыбнулся. Но он заметил и кое-что интересное: кто из собравшихся во время ссоры вскочил, чтобы защитить Дрейка, а кто — нет.

С самого начала пути на запад Шекспира преследовали неудачи. Двигаясь по дороге, изрытой ямами, в которые мог провалиться человек, и залитой грязью, в которой можно было утонуть, его серая кобыла, проехав десять миль по графству Суррей, охромела. Он оставил лошадь у крестьянина, пообещав ему шестипенсовик, если тот хорошенько о ней позаботится, и отправился пешком к ближайшей деревне, чтобы добыть другую лошадь. На нем была та же одежда, в которой он вышел из дома утром: накидка из медвежьей шкуры, камзол, бриджи, чулки и меховая шляпа. У него не было багажа или мешка, лишь кошель с монетами, которых с лихвой должно было хватить для путешествия. Отправляясь в одиночестве, он понимал, что может стать легкой добычей для бандитов с большой дороги. Прекрасный крой его одежды невозможно было скрыть даже под брызгами грязи. В этой бедной местности повсюду скитались банды грабителей или просто бродяги.

Дорога к деревне заняла два часа. Промокшие насквозь сапоги облепила грязь. Завывал ветер, и ему то и дело приходилось перелезать через поваленные на дорогу деревья. Ко времени, когда он подошел к броду, расположенному на востоке от деревни, Шекспир был голоден, вымотан, терял терпение и понимал, что время уходит.

Паром оказался немногим лучше обычного крепкого плота из старого дуба, который переправлялся через реку при помощи толстых пеньковых канатов, прикрепленных к вкопанным по обеим сторонам реки столбам. На пароме могли разместиться тяжелая подвода, полдюжины фермерских лошадей и скот. Но сейчас из пассажиров был лишь Шекспир, которому паромщик предложил утолить голод тушеной бараниной. Пока они пересекали реку, Шекспир с аппетитом уплетал баранину: он целый день ничего не ел. Закончив, он поблагодарил паромщика и спросил, не пересекал ли недавно реку одинокий всадник.

— Ваша правда, господин. Был здесь всадник, часов пять тому назад. Он не стал спешиваться и из седла показался мне очень высоким, а еще у него не было бороды. Он почти не разговаривал, так что я мало что о нем могу сказать. Думаю, этот человек сменил коня в конюшне Бена, моего брата, быть может, он ему что-нибудь рассказал. Спросите его.

— Спрошу. Полагаю, вы повстречались с человеком, который собирается убить сэра Френсиса Дрейка. Мне нельзя терять ни секунды.

 

Глава 37

Когда Дрейк и его команда достигли Дувра, ветер начал ослабевать. Причал был забит кораблями, которые укрывались от штормов, разыгравшихся в Канале, их мачты и такелаж представляли собой сплошной спутанный клубок, который, появись поблизости испанское судно, мог превратиться в пылающий костер.

Если Болтфут и устал после долгой поездки, то не подавал виду. Его взгляд по-прежнему напряженно следил за местностью; бывалый моряк не позволит усталости помешать его дозору. Группа остановилась на мощеной булыжником пристани. Внизу волны бились о галечный берег. С расстояния Канал казался испещренным белыми пятнами. Ни одно судно не смогло бы пересечь его в такой шторм.

Капитан Стенли наклонился к Дрейку.

— Найти гостиницу, сэр? — спросил он, желая устроиться с комфортом.

Дрейк посмотрел на него, как на безумца.

— Нет, клянусь Богом! Вы что, так ослабли, что вам понадобился постоялый двор и мягкая постель, вас не устраивают каюты и гамаки? Отправляйтесь на борт, сэр, и освободите капитанскую каюту для миледи. Украсьте все цветами и проследите, чтобы ей подавали деликатесы на самой лучшей посуде. Сегодня вечером за ужином должна быть музыка. Виолы подойдут. — Он взглянул на сэра Уильяма Кортни, который ехал в двадцати ярдах позади них в дурном настроении и с ненавистью во взгляде. — Вы любите музыку, сэр Уильям? Или это тоже грех согласно вашей религии? Сэр, отужинайте с нами сегодня, а после у вас будет шанс исповедоваться кардиналу-епископу.

— Уж лучше я буду голодать, чем отужинаю с вами, Дрейк. Этой ночью я остановлюсь в гостинице, как предлагал капитан Стенли.

Дрейк разозлился.

— Марш на борт моего корабля, Кортни, я — здесь главный и держу ответ лишь перед Богом. Если желаете путешествовать со мной и если вы — джентльмен, вы отужинаете со мной. А если нет, оставайтесь здесь, в Дувре, и ждите, когда вас подберет груженая оловом посудина, направляющаяся на запад к оловянным рудникам.

У Кортни не осталось выбора.

— Вы знаете, что я не могу ждать. Если таковы ваши условия, я вынужден принять их. Но придет день, и я отплачу вам той же монетой. Однажды все, что принадлежит вам, станет моим.

Дрейк беззаботно рассмеялся.

— Сэр Уильям, будь я бледным юношей, внимающим папистским страшилкам, я бы всю жизнь прятался бы дома под одеялом.

Неожиданно Кортни резко осадил свою лошадь и выпалил прямо в лицо Дрейку:

— Я — преданный короне патриот. Моя вера не мешает мне любить Англию и королеву! — прорычал он.

Болтфут и Диего тут же подъехали поближе, но Дрейк рассмеялся.

— Так на чьей же стороне вы будете, сэр Уильям, когда начнется вторжение? Когда папа римский прикажет вам восстать против нашей королевы? Разве он не отлучил ее от церкви и не объявил, что убить ее — не грех, а наоборот, богоугодный поступок? Чьему приказу вы подчинитесь: вашего папы или вашей королевы?

— Будьте вы прокляты. Теперь мне понятно, почему люди так часто восстают против вас или отказываются путешествовать на ваших кораблях.

Ричард Топклифф ополоснул руки в придорожной поилке для лошадей. Ньюуолл, командир персевантов, с почтением наблюдал за ним. Магистрат Ричард Янг стоял, небрежно опершись локтем о деревянную подпорку загородки, построенной для того, чтобы сдерживать зевак. Большая и шумная толпа расходилась по своим делам, ибо пляска смерти, на которую они пришли поглазеть, уже закончилась. На виселице у церкви Святого Джайлса безжизненно покачивалось на ветру тело приговоренного.

— Неплохо для начала хорошего дня, — произнес Топклифф, вытирая руки о фартук мясника, который он только что снял. Во время казни он не прикрывал лица, а фартук надевал лишь для того, чтобы не запачкаться в рвоте, крови и экскрементах приговоренного. Палачу почти не оставалось работы, ибо Топклифф, подобно актеру-распорядителю, который ставит пьесу на сцене, руководил казнью. Он выступал с обличительной речью, требовал, чтобы приговоренный отрекся от папистской ереси и признался в измене. Когда же человек, которого вот-вот казнят, просил привести священника, Топклифф кричал в толпу: «Есть ли среди вас священник? Выйди, я и тебя повешу!» Потом он со смехом выбивал лестницу из-под ног приговоренного, и тот начинал корчиться в судорогах, словно тряпичная кукла, пока веревка не задушит его до смерти. Толпа хохотала, а Топклифф отвешивал поклоны.

— Одним папистским священником меньше, — сказал Топклифф Янгу. — Отвратительное животное, не так ли? Уже по его сифиличному лицу было понятно, насколько прогнила его душонка. Мир был только рад избавиться от него. — Он удовлетворенно хмыкнул. — Однако у нас осталась еще работа. Жестокие паписты не остановятся и, словно черви, будут грызть тело Англии, так что у нас нет времени на отдых. Сегодня мы должны арестовать одну такую папистку. Когда-то она проживала в Доугейте, а теперь переехала в гнездо порока, в дом Джона Шекспира, на Ситинг-лейн. Молодая дьяволица по имени Кэтрин Марвелл. У нее лицо ангела, но не дайте ей себя обмануть, ибо она — рассадник порока и греха. Уверен, эта девица одержима демонами. Инкуб вселился в нее и по ночам наполняет ее холодом из своих чресел. Дик, мы должны арестовать ее ради нашей прекрасной Англии.

— Ситинг-лейн? Дом Шекспира? Слишком близко к дому господина секретаря, тебе не кажется?

Топклифф подозвал палача, который собирался срезать тело повешенного с веревки.

— Господин Пикет, пусть повесит с недельку. Прибейте к нему табличку. — Он снова обернулся к Янгу. — Дик, что мы на ней напишем? Что-нибудь предостерегающее, а?

— За измену и помощь иноземным врагам? — предложил Янг.

— Точно. «За измену и помощь иноземным врагам». А теперь к дьяволице. Ты прав насчет Ситинг-лейн. Мы не можем ворваться туда силой с отрядом персевантов. Господин секретарь будет недоволен. Мы должны взять ее тихо.

— Как ты это сделаешь? Если она под защитой Шекспира, то он поднимет такой шум, что тебе никогда ее не арестовать.

Уголки губ Топклиффа опустились. Он сунул руки в карманы бридж.

— Шекспир отправился по следу фламандца, чтобы попытаться спасти Дрейка. В доме только она и отродья предателя. Мы отвезем ее в мою вестминстерскую гостиницу, а дети получат образование в Брайдуэлле. Пусть господин Вуд посмотрит, как ее вздернут на моей дыбе. Это развяжет ему язык. А привезешь ее ты, Дик Янг. Как магистрат Лондона, ты обладаешь властью закона Ее величества. У тебя власть, и ты — самый подходящий для этого человек.

Из толпы за их разговором наблюдал некий хорошо одетый господин. Стараясь оставаться незамеченным, он попытался подобраться поближе, чтобы услышать, о чем говорят Топклифф и Янг. Этот человек пришел попрощаться с приговоренным священником Пигготтом. Он не симпатизировал ему и не любил его, но он принял постриг в одной с ним вере, и в том, что Пигготта казнили, не было его вины. Перед самой казнью Коттон произнес молитвы соборования одними губами так, чтобы Пигготт их видел, и перекрестил Пигготта рукой под плащом. Потом из-под ног Пигготта выбили лестницу.

Он подобрался довольно близко к загородке, что сдерживала толпу, но ему не удавалось расслышать, о чем говорят Топклифф и Янг. Проклиная судьбу, он смешался с толпой. Однако события дня лишь укрепили его в вере. Казнь собрата по убеждениям сильнее разожгла в его сердце желание мученичества. Теперь он точно знал, что однажды тоже взойдет на эшафот.

Дальше ходу не было. Солнце давно исчезло за горизонтом, и унылую местность из перепаханных полей и дремучих лесов окутал плотный зимний туман. Дорога была такой разбитой, что Шекспир не был уверен, что это та самая дорога, что вела на запад в Девон.

Когда Шекспир увидел хоть захудалый, но постоялый двор, то воспрял духом. Низенькое строение с обмазанными глиной стенами и соломенной крышей больше походило на хижину фермера, если бы не вывеска с изображением белой собаки. Однако в окнах отражался свет очага и сальных светильников. У двери вдоль стены стоял ряд из наточенных кос и пахотных инструментов, говорящий о том, что завсегдатаями здесь были фермеры.

Шекспир продрог до костей. Ему было холодно, хотелось есть и пить. Его тело молило о пинте эля. Он слез с мощной черной кобылы, которую взял у брата паромщика, и привязал ее к железному кольцу в стене.

Только он вошел внутрь, как сидящие за столом семь или восемь человек тут же замолкли. Он кивнул им и под их внимательными взглядами решительно направился к длинному прилавку. Шекспир не обратил внимания на настороженность местных жителей при его появлении, этого следовало ожидать. Видимо, он был сильно испачкан, но все заметили, что на нем дорогая одежда, какую фермеры прежде никогда не видели. Скорее всего, это был не придорожный постоялый двор, а деревенская таверна.

Жар очага манил. Огонь потрескивал, вкусно пахло дымом. Хозяйка таверны встретила его радушно. Шекспир заказал хлеба и мяса и небольшую кружку пива. Он не стал пить более крепких напитков, так как хотел рано проснуться. Хозяйка нацедила ему из стоявшего поблизости бочонка пинту эля. Шекспир осушил пинту, затем шумно выдохнул в знак удовлетворения.

— Откуда путь держите, сэр?

— Из Лондона.

Шекспир протянул кружку за добавкой.

— У вас найдется комната на ночь, а еще стойло и еда для моей лошади?

— Попрошу сына присмотреть за вашей лошадью, сэр. Мы не сдаем комнат, я постелю вам в общей.

— Благодарю. Но прежде ответьте, не проезжал ли сегодня мимо вас другой путешественник? Высокий безбородый мужчина.

Своими плотными руками с розовыми ладонями хозяйка смахнула опилки с огромного деревянного прилавка.

— Заходил к нам один такой. Поужинал, но уже уехал, часа три тому назад, быть может. Я сказала, что сегодня ночью будет сильный туман, но он ответил, что Господь бережет его, ибо он выполняет богоугодное дело. Вы с ним знакомы?

— Да, госпожа, знаком, и хочу поговорить с ним.

— Но сегодня вы его уже не догоните. Пойду принесу вам еду.

Шекспир был измотан. Поездка оказалась нелегкой, спина болела. Однако он решал, ехать ли ему дальше сейчас: если Херрик рискнул отправиться в путь в темноте и тумане, то почему он не сможет? Нет, лучше, если он отдохнет. Херрик может заблудиться в тумане. Если повезет, то он утонет в болоте или его прикончит бродячая банда грабителей, и поминай как звали. Так или иначе, на путешествие по такой отвратительной дороге понадобится два дня, не меньше, так что у него будет время догнать Херрика. Рано или поздно Херрику придется поспать. Поэтому будет лучше выспаться сейчас и отправиться в путь пораньше.

Он поел с большим аппетитом. Говядина оказалась недурна, тонко нарезанная, щедро приправленная соусом, с обжаренным пастернаком, горошком и толстым ломтем черного хлеба. Отужинав, Шекспир попросил проводить его туда, где ему постелили. Выходя из комнаты с хозяйкой, он знал, что взгляды нескольких посетителей прикованы к его затылку, но ему было все равно. Он так устал, что мог бы упасть на землю и заснуть хоть в опилках.

Как хозяйка и предупреждала, это оказалось действительно лишь общей комнатой, но на полу для него расстелили соломенный матрац, укрытый грубым одеялом. Шекспир попросил разбудить его засветло и, не раздеваясь, забрался под одеяло. Через пару минут он уже спал. Сон его был таким крепким, что когда спустя полчаса кто-то отодвинул засов на двери, он ничего не услышал и продолжал спать, грезя о той, что осталась дома.

 

Глава 38

Корабль Дрейка отчалил вместе с отливом в четыре утра. Ветер немного поутих, но ему хватало силы быстро нести их на запад к выходу в море.

На рассвете, стоя у каюты Дрейка на корме, Болтфут вглядывался через небольшой проем в береговую линию. Он не спал всю ночь: свеча да многолетний опыт длительных дозоров были его единственной поддержкой. По правому борту стремительно уходил назад окутанный туманом сине-серый берег Суссекса. Бодрящий бриз выбеливал верхушки серых волн Канала. Огромный корабль стремительно мчался на всех парусах точно по курсу. По его расчетам, они прибудут в Плимут через день или около того.

Он взглянул на Диего, — тот спал неподалеку на палубе. Вместе они пережили немало приключений, и вот они снова на борту корабля, на который, как поклялся Болтфут, не ступит его нога. Ему стало смешно. Правда была в том, что ему все это нравилось. Невозможно расстаться с морем и невозможно расстаться с сэром Френсисом Дрейком. Попав однажды под его обаяние, моряк навсегда становится членом команды вице-адмирала. Да и Диего был подходящей компанией. Он всегда мог посмеяться над уготовленными ему судьбой превратностями, коих было немало. Ему много пришлось потерять: дом где-то в Африке, семью и друзей, свободу. Но он приспособился к этой странной новой жизни, да так, словно был рожден для нее, ибо рассказывал истории о своем прошлом без малейшего намека на затаенную обиду на судьбу.

Капитан Стенли появился в полном обмундировании, готовый к новому дню.

— Господин Купер, отправляйтесь в галерею и позавтракайте. Я подменю вас в дозоре.

— Я поем, когда проснется Диего.

— Да ладно, господин Купер, вы отлично справились со своими обязанностями. В море мы в безопасности. Что может здесь грозить вице-адмиралу?

— Мне были даны четкие распоряжения, сэр. Я должен все время охранять сэра Френсиса.

— Как пожелаете, но не ждите благодарности от сэра Френсиса за вашу заботу. Он лишь осыплет вас проклятиями и назовет трусом.

— Он много раз обзывал меня словами похуже, чем эти, капитан. Это не страшнее, чем намочить ванты.

Стенли быстро кивнул.

— Что ж, хорошего дня, господин Купер. — Он развернулся на каблуках и пошел вдоль сходни, а затем поднялся по соединяющей палубы лестнице на квартердек.

Диего проснулся, когда дверь каюты Дрейка приоткрылась на пару дюймов. Из-за двери выглянула Элизабет. Она была в ночной сорочке. Элизабет обворожительно улыбнулась.

— Болтфут, Диего, не принесет ли мне кто-нибудь из вас чего-нибудь поесть? От морского воздуха у меня разыгрался аппетит. Моему супругу тоже принесите, уверена, он скоро проснется.

— Конечно, миледи.

В каюте Элизабет вернулась в свою узкую кровать. Ее муж спал в гамаке, натянутом между левым бортом и кормовыми фальшбортами. Гамак величественно раскачивался, когда судно то поднималось, то опускалось, легко двигаясь по волнам на запад. Дрейк умиротворенно храпел. Кровать Элизабет еще не остыла, и она свернулась под одеялом калачиком, глядя на супруга. Дрейк был вдвое старше ее. Он обошел вокруг света, но многого не знал. В особенности, похоже, он ничего не знал о женщинах, у него не было детей, ни от нее, ни от его покойной супруги Мэри. Элизабет уже начала сомневаться в том, что у них вообще когда-нибудь будут дети. Она слушала скрип дерева. Иногда ей приходила в голову мысль, уж не из-за женщин ли, что оставались дома, он так надолго уходил в море?

Ричард Янг, лондонский магистрат, тихонько постучался в дверь жилища Джона Шекспира на Ситинг-лейн. Он опасался, что, услышав сильные удары в дверь, обитатели дома спрячутся, а этого он не хотел. Янг не мог себе позволить обыскать этот дом так, как они обыскивали особняк леди Танахилл. В тот раз Топклифф перешел все границы и разозлил королеву. Этого не должно было повториться, и уж точно не в доме одного из офицеров Уолсингема.

Город погрузился в сменившую вечерние сумерки темноту, на улицах было тихо. Именно так он все и планировал. Никакой суеты. Нужно просто забрать эту девицу с детьми Томаса Вуда и увезти их. Ни господин секретарь в своем огромном особняке, расположенном всего лишь в тридцати ярдах вниз по улице, ни вообще кто-либо ничего не узнают. Пока господин Топклифф не вынесет дело об измене этой женщины на суд.

Джейн открыла дверь. Она была в ночной сорочке и собиралась ложиться спать. Этот долгий тревожный день начался рано утром, когда ее разбудил Гарри Слайд, потом пришла депеша от господина Шекспира госпоже Марвелл, в которой сообщалось, что он отправляется на запад и не знает когда вернется. Джейн с беспокойством посмотрела на Янга и сопровождающих его людей. Все в Лондоне знали Ричарда Янга. Поговаривали, что Топклифф перенял от него всю свою порочность и добавил к ней свою извращенность. Эти два человека были дьявольскими орудиями, отлитыми в одной мрачной кузне.

Не дожидаясь приглашения, Янг и его помощник вломились в дом и прошли в прихожую. Они осмотрелись.

— Вы кто? — спросил Янг. — Кэтрин Марвелл?

Джейн покачала головой. Она никак не могла унять охватившую ее дрожь.

— Сэр, меня зовут Джейн Костон. Я служанка господина Шекспира.

— А я — судья Янг, и у меня ордер. Госпожа Костон, приведите Кэтрин Марвелл, и немедленно.

Джейн едва могла что-либо сообразить. Она лишь произнесла:

— Я не могу, сэр.

— Не можете? Что это значит?

Теперь Янг заговорил громко. Джейн молилась, что бы Кэтрин услышала ее из своей комнаты и спряталась.

— Ее здесь нет, сэр. Она была здесь, но отправилась домой в Йорк, откуда она родом и где живет ее семья.

— Вы лжете, госпожа.

— Нет, сэр. Смотрите сами, если хотите.

Янг взглянул на сопровождавшего его персеванта. Это был невысокий человек с рыхлым брюхом и застывшим некрасивым лицом. Янг снова посмотрел на Джейн.

— А дети?

— Спят, сэр. Они остались на моем попечении.

— Тогда приведите их. Они поедут с нами. Они представляют опасность для государства и должны содержаться под стражей.

Джейн в ужасе открыла рот. Она двинулась прямо на Янга. Весь ее страх улетучился как дым. Она продолжала дрожать, но уже от гнева, а не от страха.

— Им всего четыре и шесть лет от роду. Они ни для кого не представляют опасности, и вы их не заберете.

Янг сделал шаг вперед и попытался оттолкнуть ее.

— Уйди с дороги, женщина. Я заберу их. Сам лорд-казначей, лорд Берли, распорядился, чтобы папистское отродье получало должное образование, чтобы оградить их от порочности нечестивых священников.

Джейн была дородной и сильной женщиной и снова загородила путь Янгу. Теперь и она заговорила в голос. Она умела сделать так, чтобы ее услышали. А теперь ей нужно было устроить столько шума, сколько она могла, чтобы задержать Янга и предупредить Кэтрин.

— Сначала вам придется убить меня. И что об этом подумают господин секретарь и королева, когда узнают? Или вы и меня обвините в измене? Может, вы за государственную измену повесите, выпустите внутренности и четвертуете мальчика шести лет? Ордер покажите!

В возбуждении магистрат вытащил свой меч. Ему было под пятьдесят, жестокость и шторма оставили на его лице немало глубоких морщин, но он не обладал той животной физической силой, как его приятель Топклифф. Магистрат был худым, сутулым человеком. Он легко обрекал на мучения мужчин или женщин, когда те представали перед ним в кандалах. Но сейчас все было иначе. Он отчаянно сознавал, что ему необходимо больше хитрости, а еще самоуверенность Топклиффа. Из-за этой служанки выполнение его миссии становилось сложной задачей, если вообще возможной. Он снова обернулся на своего персеванта, ища поддержки, но тщетно. Этот человек сделает то, что ему скажут, но ждать от него идей о том, как поступить в сложившихся обстоятельствах, бессмысленно, к тому же, сообразив, что придется вытаскивать силой из дома кричащих детей, он может отказаться.

— Госпожа Костон, вы сейчас же приведете детей, или я вернусь с вооруженным отрядом и заберу не только детей, но и вас. Я наделен властью не только арестовывать, но и предъявлять обвинение. Вас отправят на каторжные работы в Брайдуэлле. Я за этим сам прослежу.

— Что ж, сэр, заберите меня, если сможете. Но пока я жива, детей вы не тронете.

Судья Янг выпрямился во весь свой долговязый рост. Джейн видела, что его просто трясло от ярости, как и ее. Но она понимала, что он не сможет убить ее. Не здесь и не сегодня. В этом деле была замешана политика, и он опасался последствий такого грубого ареста. А еще, он, возможно, боялся господина Шекспира или господина секретаря.

— Будь ты проклята! — в ярости воскликнул он. — Ты поплатишься за это, я обещаю.

— А я обещаю вам, что наш сосед, господин секретарь, узнает все о ваших делишках.

Даже произнеся эти слова, она понимала, что ее угроза тщетна: вряд ли она пойдет к главному секретарю королевы и все ему расскажет; но судья Янг этого не знал.

Янг прошел к двери, размахивая мечом, нанося удары по гобеленам и сшибая вазы. У выхода он обернулся и грозно посмотрел на Джейн. Не произнося ни слова, он убрал меч в ножны и вышел, а его помощник поспешил за ним следом.

Шекспир проснулся среди ночи в ужасе. Он был уверен, что в комнате кто-то есть. Ночь была темной, а окно закрывали занавески. Темень была такой, что можно было подумать, что он ослеп. Вскочив с матраца, он попытался осмотреться. Смутно припоминая, где находится дверь, он метнулся к ней и распахнул настежь. От настенного подсвечника из дальнего угла коридора в комнату проник свет.

Он повернулся и осмотрел комнату. Ничего. Только его матрац и немного мебели, которую сдвинули в сторону, чтобы освободить место. Ему стало холодно, и он обхватил себя руками. Оставив дверь открытой, он вернулся к матрацу и забрался под одеяло. Шекспир достал кинжал из ножен и сжал правой рукой рукоятку. Это дало ему чувство защищенности. На полу рядом с матрацем лежала его портупея. Что-то не так, или ему кажется?

Лежа в мерцающем тусклом свете, он не мог заснуть, хотя все его тело молило об отдыхе. Мысли стремительно проносились в голове, мешаясь с образами Кэтрин Марвелл и Изабеллы Клермон. Их лица слились в одно, и его охватило вожделение. Ему не терпелось снова увидеть Кэтрин, увлечь ее в свою постель, но он не мог забыть о ведьме Дэвис и ее французской проститутке. Зачем понадобилось сбривать бровь? Что за чары могла наслать эта ведьма с помощью сбритой мужской брови?

Должно быть, он снова заснул, ибо его разбудила хозяйка.

— Господин Шекспир, скоро рассвет. Вы будете завтракать?

На секунду Шекспира охватила паника. Ему снился его дом в Стратфорде и мама, которая пекла пирожки с малиной. И вдруг он осознал, где находится. Хозяйка отдернула занавески на окне, и стекло тронул первый блик дневного света. Он встал и потянулся.

— Госпожа, немного теплого молока, если позволите. И я буду вам весьма признателен, если вы дадите мне немного хлеба и холодного мяса с собой в дорогу.

Спустя десять минут Шекспир был готов расплатиться с хозяйкой и отправиться в путь. Через окно он видел, что местность вокруг затянута плотным туманом. Он не мог ждать, пока туман рассеется. Херрик, наверное, уже здорово его опередил. Шекспир потянулся за кошельком, что висел у него на поясе, но не обнаружил его. Так вот что встревожило его ночью. Незваный гость срезал его кошель, пока он спал. Все деньги пропали. Он в смятении посмотрел на хозяйку.

Она мгновенно поняла, что случилось.

— Вас ограбили.

— Стащили все мое золото и серебро.

Хозяйка нахмурилась. Похоже, она была потрясена не меньше него.

— Вы уверены?

— Если только кошель не отстегнулся, пока я спал. Должно быть, он затерялся в одеяле.

Они вернулись в комнату и все обыскали, но тщетно.

— Боюсь, что не смогу заплатить вам, госпожа, — наконец произнес он. Он быстро сообразил, в какое непростое положение он попал. Что, если она попросит что-нибудь взамен денег? Его плащ или меч, например? Или позовет констебля? Любая задержка может оказаться роковой.

Хозяйка покраснела от досады.

— Сэр, не думайте об оплате. Ну надо же! Как такое могло произойти в моем доме?

— Вы знаете, кто мог это сделать?

— Здесь живем только я и мой сын, Джейк. Но могу поклясться на Библии, что Джейк ни при чем. Он — хороший мальчик. Должно быть, это один из моих посетителей. Позвать констебля?

— Я не могу ждать. Время — не на моей стороне. Но если вы отпустите меня, то я расплачусь с вами сразу, как только у меня появится такая возможность. Клянусь. Я еще раз проеду этой дорогой и выплачу все, что вам причитается.

Хозяйка улыбнулась и покачала головой.

— Я этого не слышала, господин Шекспир. Вот ваша еда и немного денег — это все, что я могу вам дать, — и да поможет вам Господь.

 

Глава 39

Томимый нерешительностью Харпер Стенли лежал на кровати в своей каюте. Херрик его подвел. Если ему и придется убить Дрейка, то он должен сделать это сейчас, на корабле, прежде чем судно достигнет Плимута. Другой возможности может не быть, ибо, когда флот отправится в плавание, он встанет во главе собственных команды и корабля и будет далеко от флагмана Дрейка. Здесь, на этом судне, можно было бы расправиться с вице-адмиралом, пока тот спит. Но Болтфут Купер и Диего должны умереть первыми. Мечом в сердце того, что в дозоре, и ножом по горлу того, что спит. В каюте он перережет горло Дрейку, а потом заколет и леди Дрейк. Ему не составит труда прикончить женщину, пусть даже такую красивую, как она. Семьдесят тысяч дукатов были весьма заманчивым вознаграждением.

Но хватит ли ему духу сделать это? Если его раскроют, тогда конец всему. Если бы Херрик не промахнулся! Испанский посол в Париже Мендоза уверял Стенли, что Херрик — лучший. Но и он потерпел неудачу.

Несмотря на холодную ночь, Стенли обливался потом. Его каюта находилась неподалеку от каюты Дрейка. Это было решающим обстоятельством, ибо после убийства он будет весь в крови, и его быстро раскроют, если он не успеет помыться, прежде чем все узнают о случившемся. Нельзя было пачкать кровью свою одежду: на убийство он отправится голым.

Он сжал зубы. Отступать было поздно, он зашел слишком далеко. Его отец, его мать, все члены семьи Перси, и живые, и мертвые, призывали его к этому акту возмездия, дабы восстановить семью в прежних правах. Стенли быстро разделся. Он подготовил кадку с водой, чтобы помыться после того, как все будет кончено. Он сделает это. Он должен. И необходим виновник, один из моряков, тот, кто первым окажется на месте преступления и кого он сразу же убьет, чтобы все его заверения в невиновности умерли вместе с ним.

Наступила полночь. На главных палубах дозорные осматривали горизонт в поисках огней других кораблей. Но здесь, внизу, почти все спали, многие под воздействием хорошей порции бренди. Пора действовать.

Обнаженный и покрытый волосами, словно обезьяна, он, наклонившись вперед, ступил на сходной трап. Впереди в свете свечей он увидел знакомое лицо Диего, который сторожил у огромной каюты, где спали Дрейк и его супруга. Диего проснулся и уставился на него. Это было ему только на руку: значит, Болтфут спит. Стенли улыбнулся ему и левой рукой похлопал себя по объемистому животу и почесал в паху, словно просто так вышел посреди ночи из своей каюты.

Он одними губами произнес: «Помочиться», — и решительно направился к Диего, держа за спиной в правой руке меч и кинжал, так чтобы их не было видно.

Диего сидел на корточках, опершись спиной о дверь каюты. Увидев приближающегося Стенли, он с широкой улыбкой поднялся.

— Капитан Стенли, — понизив голос, произнес он.

Цель была в трех шагах от Стенли. Он сжал покрепче рукоятки меча и кинжала.

— Как ночь, Диего? Мне приспичило помочиться, но у меня не оказалось ночного горшка.

Диего рассмеялся. В этот момент Стенли отвел назад локоть правой руки. В свете свечей блеснули лезвия. Диего удивленно раскрыл глаза и, защищаясь, попытался закрыться руками. Стенли сделал выпад вперед, направив острые, как бритва, лезвия Диего в грудь и сердце. Диего легко увернулся в сторону, продолжая смеяться. Меч воткнулся в тяжелую дубовую дверь каюты, кинжал со звоном упал на пол, а Диего схватил Стенли за затылок, сильно толкнул его за голову вперед, после чего Стенли, лишившись равновесия, наткнулся прямо на рукоятку своего же меча.

Болтфут был уже рядом, он поставил Стенли подножку, толкнул его, а когда тот упал, заломил ему руки и воткнул свой тонкий кинжал Стенли в живот, так же как он однажды убил морское чудовище, выброшенное на отмели Темзы. Только сейчас ему было проще. С тем чудовищем он чувствовал какое-то родство; но с предателем у него ничего общего не было, и его смерть не вызвала у него никакой жалости.

Харпер Стенли захрипел, глотая ртом воздух. Болтфут глубоко вонзил лезвие в тело Стенли, кончик кинжала проткнул ему сердце, точно так, как сам Стенли хотел расправиться с ними.

— Ну что ж, капитан Стенли, — прошептал Болтфут ему в ухо, — похоже, вы ошиблись. Океанские волны не такие уж безопасные и вице-адмиралу нужна защита.

Стенли был уже мертв. Струйка крови сочилась из маленькой ранки на животе, там, где оставалось лезвие кинжала. Крови было совсем немного, это было чистое убийство.

— Что теперь, Болтфут? Разбудить сэра Френсиса?

— Диего, не думаю, что вице-адмирал захочет тревожить свою супругу. Давай отправим капитана Стенли в морскую могилу моряка. Все решат, что он сам убился. Такое случается довольно часто. В панике шагнул за борт, испугавшись испанского судна. Если, конечно, это вообще кому-то будет интересно, в чем я лично сомневаюсь.

Болтфут вытащил кинжал и вытер кровь о носовой платок.

— Давай-ка, Диего, пошевеливайся. Хватай его за ноги, а я за руки.

Стенли был тяжелый, но им хватило сил, чтобы без особого труда оттащить его на палубу. Диего отпустил ноги Стенли, и они с глухим стуком упали на деревянную палубу. Он огляделся. Дозорного поблизости не было. Диего сделал знак Болтфуту, затем снова схватил Стенли за ноги. Они быстро подняли его и перебросили за кормовой фальшборт. Наконец, они столкнули его в волны, словно камень. Плеска почти не было слышно.

— На корм рыбам, — произнес Диего.

— Боюсь, Диего, застрянет он у них в глотке. Из предателя аппетитного блюда не получится.

Из-за густого тумана Джон Шекспир продвигался очень медленно, но все же он ехал вперед, едва нащупывая то, что он считал дорогой. Только когда на короткое время туман рассеивался, он пускал лошадь рысью. Время от времени мимо него на восток в сторону Лондона проезжали повозки или всадники. Значит, дорогу он выбрал верно. Это ободряло. Но никто из опрашиваемых им не видел высокого всадника с приметами Херрика. След остывал.

Ориентируясь по мильным камням, что попадались ему на дороге, Джон подсчитал, что к полудню окажется на полпути к Плимуту. Спина болела, а бедра стерлись в кровь о седло, но на отдых он не останавливался. Ему необходимо наверстать упущенное время. Цель ускользала от него, словно привидение или несбыточная мечта.

Но Шекспир двигался вперед. С наступлением ночи он намеревался продолжать путь, но не смог. Дороги было не видно. Уж лучше он восстановит силы. Незадолго до этого Шекспир проехал мимо большой таверны и повернул к ней. Окна таверны были ярко освещены, маня усталого путника. Денег, которые одолжила ему хозяйка «Белого Пса», как раз хватало на одну ночь.

Отужинав жареной дичью и овощами, он заперся в предложенной ему хозяевами небольшой комнатке, помолился, после чего закрыл глаза и проспал до рассвета.

Открыв глаза, Шекспир увидел, что туман рассеялся. Был ясный день, в небе плыли лишь несколько белых облаков. С наступлением ночи он должен быть в Плимуте. Если на то будет Божья воля, он прибудет вовремя.

Томас Вуд смирился со смертью. В минуты затишья, между пытками, он обращался к Господу и молился о детях.

Топклифф так ничего у него и не выведал. Вуд всегда думал, что он не рожден для мученичества, но все же его не сломили ни дыба, ни кандалы. Да и что он мог рассказать? Что иезуитский священник по имени Коттон и другой, которого звали Херрик, проживали в его доме в Доугейте? Больше он ничего не мог рассказать, поскольку не знал, куда они направились. Пытки были теперь бессмысленны, и поводом к ним была лишь злоба. Когда Топклифф или его ученик, Джонс, насмехались над ним или угрожали смертью, он воспринимал это с хладнокровием на грани радости. Все, что могло прекратить эти муки, было для него благом.

Он всегда представлял себе, что дыба — это самая страшная пытка, которую придумал человек, но ее было легче вынести, чем кандалы. Ему казалось, что боль от кандалов, когда его подвешивали, сродни той боли, что испытал Христос, но потом он ругал себя за такие недостойные мысли: кто он такой, чтобы уподоблять свои мучения тому, что испытал Сын Божий?

Он умрет здесь, но это его не волновало. Он боялся за судьбу Грейс и Эндрю. Как они будут без него? В своем завещании он указал, что дети остаются под опекой Кэтрин Марвелл. Но что, если все, что ему принадлежит, будет конфисковано в пользу уплаты штрафа и попадет в руки такого, как Топклифф? Только ради этого он должен молчать. Никаких признаний, какой бы мучительной ни была боль.

Вуд почти не чувствовал зловония камеры. Он лежал на грязной соломе не в состоянии пошевелиться. Он не мог поднять рук, чтобы поесть, так что почти не ел и не пил. Ноги тоже его не слушались, и в туалет ему приходилось ходить под себя.

Однажды ему, словно во сне, явилась Маргарет. Он не знал, был ли это день или ночь, ибо ничего из внешнего мира не проникало в узкую камеру в доме смерти Топклиффа. Она была с ним, ярко светилась в тонкой дымке, легкая, как пушинка. Маргарет намочила ткань холодной водой и промокнула его лоб. Она поцеловала его в губы, и, хотя она не произнесла ни звука, ему казалось, она говорит, чтобы он потерпел и все будет хорошо. Спи, Томас, спи, и все будет хорошо. Скоро мы будем вместе.

Топклифф расхаживал взад-вперед. Он только что вернулся из частных апартаментов королевы, и она как бы невзначай спросила его об иезуитах.

— Господин Топклифф, я полагала, что увижу их в Тауэре еще до этой встречи, особенно кузена лорда Берли Саутвелла. Вы еще месяц тому назад говорили мне, и я хорошо это помню, что он почти у вас в руках.

Ниточкой к этим иезуитам, и он это знал, были Кэтрин Марвелл и дети Вуда. Если Вуду пригрозить пыткой или смертью его детей или Кэтрин Марвелл, он заговорит не хуже кумушек, что болтают у церкви по воскресеньям. Вуд хорошо знал Саутвелла; он приведет его к этому осиному гнезду папистов.

— Дик, скажи мне еще раз, ты действительно поверил, что ее там нет, что она уехала в Йорк?

Ричард Янг сидел у окна в прихожей дома Топклиффа. В комнате нечем было дышать от дыма трубки, которую курил Топклифф.

— Тогда мне казалось, что это правда. Но сейчас я не так в этом уверен. Служанка могла и соврать.

— Может, привезти ее сюда?

— По какому обвинению? У меня нет доказательств, что она хотя бы папистка. В приходе все считают ее прилежной прихожанкой нашей церкви.

Топклифф глубоко затянулся и продолжил вышагивать взад-вперед. Королева говорила с ним как бы в шутку, но ее шутливый тон означал: «Я глубоко разочарована вашей неудачей, господин Топклифф. Я теряю терпение».

— За домом наблюдают?

Янг кивнул.

— Я оставил там своего сержанта и послал другого ему на смену. Это небольшой дом, он хорошо просматривается, и его будет легко обыскать. Если девица Марвелл решится выйти, ее сразу же арестуют.

— Хорошо. — Топклифф должен найти этого иезуита. И поэтому нужно заставить Томаса Вуда говорить. Когда он увидит Кэтрин Марвелл на дыбе, с искаженным страхом лицом, услышит, как трещат ее суставы, то расскажет все, что знает. Сведения польются рекой. — Тысяча смертей папе и его приспешникам! Дик, нам нужно туда вернуться. С вооруженным отрядом и быстро. Если эта женщина там — а я полагаю, что так оно и есть, — мы должны забрать ее прежде, чем поднимется шум, и прежде, чем вмешается Уолсингем или кто-нибудь еще. Это наш единственный путь. Как только она окажется у нас в руках, ничто в этом мире не сможет вырвать ее у нас, пока мы не добьемся того, чего нам нужно, обещаю тебе. Мы должны это сделать, Дик, и успеть до возвращения Шекспира. Уолсингем, без сомнения, будет в бешенстве. Он сочтет, что мы перешли ему дорогу, наложили кучу ему под дверь. Но уж лучше я поссорюсь с ним, чем с нашей Золотой Девой. Собери отряд персевантов, десятерых наших лучших людей. Выступаем до рассвета.

 

Глава 40

Миновав Эксетер, Шекспир заметил, что местность резко изменилась. Вскоре он очутился в непроходимом болоте. Куда бы он ни взглянул, — всюду только трясина и камни. Вокруг паслись дикие лошади. Он проехал мимо цыганского табора, где над костром висел котелок.

Теперь Шекспир был уверен, что двигается в нужном направлении. Он знал, что это юго-восточная окраина Дартмура, да и по наезженной дороге легче ехать, чем по лесной местности, в которой легко заблудиться. У южной оконечности болот растительности стало больше, и Шекспир обнаружил, что спускается в лесистую долину. У него был выбор: отправиться прямо в Плимут или сначала в Баклэнд-Эбби, на случай, если вице-адмирал направился прямо туда.

Где Дрейк наиболее уязвимым? В Баклэнд-Эбби наверняка большой и постоянный штат слуг, которые сразу же заметят незнакомца, но там невозможно обеспечить абсолютную защиту и днем и ночью. Херрик мог наблюдать с расстояния и выбрать время и место для нападения.

С другой стороны, именно в Плимуте Дрейк должен был провести большую часть времени. Там, на Лу-стрит, у него тоже был дом, к тому же Дрейку нужно находиться поблизости, чтобы присматривать за снабжением продовольствием и последними приготовлениями его военного корабля. Если Дрейку нужно выйти в море через два-три дня, то у Херрика почти не оставалось времени.

Шекспир решил сначала направиться в бывшее аббатство и предупредить слуг об опасности, затем — в Плимут, где он объединит свои усилия с Болтфутом.

Поговорив с протестантским священником, которого он встретил, когда тот шел куда-то по берегу реки, он повернул на северо-запад к Баклэнд-Эбби, к великолепному старинному дому Дрейка, который он купил у своего приятеля, адмирала сэра Ричарда Гренвиля вместе с внушительной добычей с захваченной в Тихом океане испанской каракки «Какафуэго». Элизабет Дрейк находилась в своем кабинете, вышивала гобелен и, когда прибыл Шекспир, немедленно попросила пригласить его. Когда он вошел, то поразился ее бледной красоте; она сидела, залитая светом, проникавшим через высокое арочное окно с каменными стойками.

Она улыбнулась, приветствуя его.

— Господин Шекспир, как приятно вас видеть. Но почему вы в Девоне?

Шекспир сильно устал и знал, что выглядит ужасно. Одежда порвана и испачкана, словно он свинопас. Промокшие сапоги залеплены землей.

— Леди Дрейк, я ищу сэра Френсиса. Я должен предупредить его. Убийца, посланный испанцами, уже здесь. Опасность очень велика. — Он говорил, задыхаясь, измотанный долгой поездкой.

— Мы пошлем к нему гонца, а вам не позволим умереть от английской потницы. Пожалуйста, сядьте к огню и согрейтесь. У вас есть во что переодеться? Если нет, мы что-нибудь вам подберем.

Шекспир быстро поел, ибо хотел успеть в Плимут до захода солнца. Пока он поглощал еду, Элизабет рассказала ему о смерти капитана Стенли на пути из Дувра.

— Полагают, что он покончил с собой, мучимый меланхолией, никто не верит, что он упал случайно. Такая трагедия.

Шекспир был потрясен и встревожен этими новостями. Ему нравился Стенли, и он не мог себе представить, что капитан мог покончить с собой.

— Это так печально, миледи. Я хорошо его знал. — Что, если эта смерть неспроста? Шекспир должен был срочно переговорить с Болтфутом.

— Но жизнь продолжается, господин Шекспир. Погода и ветер благоприятные, и завтра с отливом сэр Френсис отправляется в плавание. Он говорит, что должен выйти в море, прежде чем королева изменит свое решение, что, как обычно, непременно произойдет. Сегодня вечером в городе устраивают торжественный ужин в его честь, на котором вам нужно присутствовать, если будете в силах.

— Ужин? Сегодня?

— Да, а что? Торжества, музыка, танцы. Что в этом удивительного? Завтра они отправляются в море, чтобы сразиться с испанцами.

Мысль о подобном увеселении привела Шекспира в ужас. Туда мог проникнуть любой. Дрейку смертельно опасно находиться в толпе.

— Могу ли я спросить, миледи, кто будет присутствовать на ужине?

— Все знаменитые семейства Девона. Гренвили, все Дрейки, которых немало, семейство Хокин, мои родственники Сайденхэмы, Рейли, Кэрью, Джилберты, сэр Уильям Кортни и его родня. Еще там будут капитаны и офицеры флота и, конечно же, городские власти Плимута, а также корабельные плотники и поставщики снабжения.

— Значит, все друг с другом знакомы?

— Конечно. У нас будет еще один молодой гость, очаровательный джентльмен-гугенот из Ла-Рошели, он собирается присоединиться к нам и горит желанием расквасить нос королю Испании.

Шекспира охватил озноб.

— Что еще за гугенот, миледи?

— Господин Шекспир, я знаю, что вы боитесь за жизнь моего супруга, но он в состоянии сам о себе позаботиться, и за последние двадцать лет он не раз доказал это. Молодого человека зовут Паскаль, Анри Паскаль, я считаю, он тот, кем и представляется: гугенот, беглец из Франции, который желает сражаться за протестантизм. А самое главное, — моряк, так что он нам очень пригодится. Я попросила его прийти сегодня вечером на ужин в ратушу, где я представлю его сэру Френсису, чтобы завтра он отправится с ним в плавание. Уверена, вы не найдете в этом ничего предосудительного. Должна сообщить, что у него есть рекомендательные письма от лорда Говарда Эффингемского. Лучшей рекомендация и быть не может.

— Могу ли я увидеть эти письма?

— Увы, их у меня нет. Он забрал письма.

— Как выглядит этот человек? Безбородый, высокий?

Элизабет Дрейк была озадачена.

— Да, так и есть.

— А акцент? У него французский акцент?

— Нет, у него безупречный английский выговор. Быть может, есть небольшой акцент, но не более того.

— Миледи, я должен немедленно ехать в Плимут. Боюсь, что у вас побывал человек, который должен убить вашего супруга.

Дрейк не поверил в то, что Харпер Стенли покончил с собой.

— Ну-ка, Диего, давай начистоту.

Вице-адмирал был в своей каюте с Диего и Болтфутом на борту «Бонавентуры», корабля Ее величества, который стоял на якоре в Плимутском заливе, одной из самых защищенных и глубоководных гаваней Европы. В отдалении виднелся Плимут, город приземистых домишек, моряков и шумных верфей, с каждым днем разраставшихся все больше, так же как и морские походы Англии становились все смелее. Дрейк переговорил со своими капитанами и отослал их обратно на суда готовиться к назначенному на следующий день отплытию к Иберийскому полуострову.

— Нельзя терять ни часа, джентльмены, — сказал он. — Возможно, уже сейчас сюда из Гринвича скачет посыльный с королевским приказом, отменяющим наш поход. Ее величество может изменить решение четыре раза за пять дней. Нужно выйти в море, чтобы приказ нас не застал.

Пока его супруга находилась в безопасности в Баклэнд-Эбби и не могла их слышать, Дрейк мог спокойно говорить о судьбе Харпера Стенли; он не хотел беспокоить Элизабет больше, чем нужно.

— Он шел, чтобы убить вас, сэр Френсис. Вообще-то он шел, чтобы убить всех нас. Стенли был голым, чтобы кровь не забрызгала его одежду. Но мы знали, что рано или поздно он придет.

Диего бросил взгляд на шагнувшего вперед Болтфута.

— Я подозревал его. Когда на пути в Дувр сэр Уильям Кортни бросился на вас с оружием, во взгляде Стенли что-то промелькнуло. Он не поспешил вам на помощь, но это еще не все. Я понял, что он желает вашей смерти, сэр. Думаю, он был не тем, за кого выдавал себя.

— Понятия не имею, с чего бы ему желать мне смерти. Я всегда помогал ему и предоставил ему великолепную возможность добыть богатство и славу. Думаете, Стенли был папистом? Видимо, мы этого никогда не узнаем. Он был хорошим моряком. Мне хотелось, чтобы он был рядом со мной в нашем походе. — Дрейк сердито глянул на Болтфута. — Но уверен, мы найдем ему замену. Как вы считаете, господин Купер, вы сможете командовать кораблем?

— Возможно, сэр Френсис, только уж лучше с меня живого сдерут кожу, чем я соглашусь.

— Ха! Все тот же уличный грубиян без роду и племени, а? И не вздумайте бахвалиться, что спасли мне жизнь. Если Харперу Стенли удалось как-то пробраться в мою каюту с мечом, я бы разделался с ним, не просыпаясь. Никому не одолеть Дрейка, и уж точно не такому расфуфыренному павлину, как Стенли. А теперь я хотел бы выслушать, что ты об этом думаешь, Диего. Взгляни на карту. — Дрейк три раза ткнул пальцем в берег Португалии и Испании. — Мы нападем на корабли антихриста здесь и здесь.

Затем в каюту постучали, и помощник капитана открыл дверь. Дрейк, раздраженный тем, что его прервали, оглянулся.

— Что еще?

— Вице-адмирал, вас желает видеть господин Джон Шекспир, — произнес помощник.

Дрейк удивленно посмотрел в дверной проем.

— Шекспир, бог мой, вы-то что тут делаете?

Шекспир поклонился, затем выпрямился в полный рост, хотя его мышцы еще ныли после поездки. Он был на добрых шесть дюймов выше Дрейка.

— Сэр Френсис, вслед за вами в Плимут приехал убийца.

Дрейк посмотрел на Диего и Болтфута, затем снова обернулся к Шекспиру и рассмеялся.

— Вы опоздали, Шекспир! Ваш Болтфут и мой друг Диего уже с ним расправились. Он лежит на дне Канала, и угри заплывают в дыру, которую Болтфут проделал в его брюхе.

— Вы убили Херрика? Но как?

— Они не убивали никого по имени Херрик. Они разделались с капитаном Харпером Стенли, господин Шекспир. Он пришел за мной посреди ночи, словно вор. Диего и господин Купер избавили меня от необходимости убивать его, насадив Стенли на свои клинки, а затем выбросили его за борт. Всем было объявлено, что он покончил с собой. Забавно, вы не находите?

Шекспир был ошеломлен.

— Стенли собирался вас убить?

— Вернее и быть не может.

— Это тревожный поворот событий, сэр Френсис, но я искал не его. Есть еще один человек, и он гораздо опаснее. Его прислали из Эскориала, и за вашу голову назначена награда. У него нет ни страха, ни жалости, он уже убил одного из моих лучших людей, Гарри Слайда. Именно он стрелял в вас в Дептфорде. Стенли, видимо, не мог этого сделать, ибо находился на корабле, а не на берегу.

— Значит, у нас есть два предателя. Или мне следует говорить «было»? Ведь теперь остался один, который не представляет большой опасности, поскольку завтра мы выйдем в море.

Шекспир вздохнул.

— А как насчет сегодняшнего вечера, сэр Френсис? Как насчет званого ужина? Вынужден предупредить вас, что этот Херрик будет там. Лучше бы вам на этом ужине не появляться.

— Что? Пропустить ужин в мою честь? Вы шутите, сэр! Испанцы будут смеяться надо мной, и я умру от стыда. Нет, сэр, приведите мне этого убийцу, и я с радостью разделаюсь с ним. Да, умоляю, расскажите мне, что случилось с вашей бровью? Вы так странно выглядите без нее.

Напряжение на Ситинг-лейн выросло до предела. С наступлением темноты Джейн закрыла окна ставнями, все в доме разговаривали тихо, боясь, что их подслушают. Они чувствовали себя так, словно находились в засаде.

Стычка с Ричардом Янгом до глубины души потрясла Джейн.

— У меня все валится из рук, Кэтрин, а нужно еще творог сделать, белье починить, чулки заштопать, варенье залить в банки и убрать на хранение…

— Джейн, успокойся.

— Если бы здесь был господин Шекспир! Я глаз не сомкну всю ночь от беспокойства. Что, если магистрат снова явится? И приведет Топклиффа?

Кэтрин обняла Джейн за плечи и усадила на скамью за стол.

— Они придут, Джейн, и поэтому ты должна остановить их. Нам надо подумать.

Джейн глубоко вздохнула. Это не помогло. Она беспокоилась даже не о себе, а о Кэтрин и детях.

— Вы с Грейс и Эндрю должны уйти.

— Сегодня ночью они вернутся с вооруженным подкреплением, и жалости от них ждать нечего. Знай, Джейн, они настолько пропитались кровью, что, не задумываясь, убьют нас всех. Господин Вуд, возможно, уже мертв. Но даже это их не остановит. Они безжалостны. Их жажду мщения не утолит даже его смерть. Они заберут его детей и отправят их в Брайдуэлл на каторжные работы в назидание остальным.

— А как вы выйдете из дома? Уверена, что за домом следят. Тайного хода нет. Если попытаетесь выйти, вас тут же поймают, и все будет кончено.

— Но мы не можем сидеть и ждать. Говоришь, тайного укрытия нет?

— Они легко вас найдут, куда бы вы не спрятались.

Две женщины сидели в маленькой кухне. Джейн делала свечи, воск с фитилями лежали перед ними на столе. Повисла беспомощная тишина. Наверху, не подозревая о поджидавшей их судьбе, спали дети.

— Думаю, я могла бы поговорить с господином секретарем.

— И что он сделает? Он же покровительствует Топклиффу. Он же выдаст нас.

Они не знали, что делать. Кэтрин стало дурно от ужаса. Эти дни должны были стать самыми счастливыми в ее жизни, медовый месяц с мужчиной, которого она любила, но его не было рядом, и неизвестно, когда он вернется и вернется ли вообще. В сообщении, которое получила от него Джейн, говорилось, что он вынужден немедленно отправиться на запад и на путешествие уйдет несколько дней. Внутри этой записки была другая, поспешно написанная на небольшом клочке бумаги, адресованном Кэтрин. В записке говорилось: «Хотел бы я быть поэтом. Все, что я могу сказать, так это то, что ты — моя любовь. Держись, я скоро вернусь». Эти слова приводили ее в волнение, а грудь наполнялась теплом. Она свернула записку и спрятала ее в лиф платья.

Вдруг Джейн резко подняла голову, словно ее посетила неожиданная мысль.

— Придумала!

 

Глава 41

В ратуше зажгли тысячи свечей: скоро начнут прибывать гости. Шекспир мерил шагами главную залу. Он тщательно обследовал здание в поисках входов, лестниц и окон, через которые можно было выстрелить из огнестрельного оружия или арбалета. Они с Болтфутом опросили и обыскали всех лакеев, поваров, церемониймейстеров, музыкантов и предупредили их на случай, если те заметят что-то подозрительное.

Дрейк, которого охранял Диего, должен был появиться последним. А Болтфут прибыл раньше, пробравшись вдоль доков по холодным, продуваемым всеми ветрами улицам и волоча свою тяжелую левую ногу. Он встал у огромной входной двери, через которую будут проходить разодетые гости. Шекспир еще раз расспросил Болтфута о той стычке с Херриком, после его выстрела в Дрейка через чердачное окно дома лавочника из Дептфорта. Джон лихорадочно искал как можно больше сведений об этом наемном убийце и его внешности.

— Болтфут, самое главное, чтобы ты смог его опознать.

— Не знаю, господин Шекспир, я не смог близко к нему подобраться.

— Но хоть что-то ты помнишь. Призови на помощь свой инстинкт, Болтфут. Другой возможности не будет. Внимательно вглядывайся в лица. Нам известно, что Херрик высок и гладко выбрит. Обрати особое внимание на любого похожего мужчину. Он может приклеить фальшивую бороду или прикинуться сутулым, чтобы скрыть рост. Если у тебя возникнут хоть малейшие сомнения, действуй. Останови и обыщи. Херрик придет. Это его последняя надежда.

У дворецкого из Баклэнд-Эбби Шекспир попросил на время униформу, чтобы, когда прибудут гости, он мог оставаться в толпе, не привлекая внимания.

Небольшую приемную залу с высоким потолком, гладко оштукатуренными стенами и огромными окнами с цветными стеклами гости быстро заполнили до отказа. Весь вечер кларет и мальвазия лились рекой, и становилось все трудней и трудней определить, кто приходит, а кто уходит, у кого есть оружие, и не приближается ли кто к Дрейку. В такой толчее легко можно пронести хоть кинжал, хоть пистолет с колесцовым замком.

Гости начали прибывать в семь часов, когда прозвонили колокола расположенной неподалеку церкви. Шекспир глубоко вздохнул.

— Болтфут, нам известно, что он придет и что он ничего не боится. То обстоятельство, что он побывал в Баклэнд-Эбби, тому доказательство. Хорошо, если бы леди Дрейк могла постоять рядом с тобой у двери, ибо она узнает его скорее, чем кто-либо. Она угощала его вином у себя дома. Но боюсь, ее мысли и внимание будут отвлечены чем-то еще.

Болтфут казался безучастным. Он был убежден, что Дрейк бессмертен, что он подписал договор с дьяволом. Он видел, как Дрейк участвовал в перестрелке с лучшими воинами Испании, как в разных странах в него летели стрелы и пики местных аборигенов, как посреди океана он оставался несгибаемым и сильным, когда остальную команду косила болезнь. Что бы ни случилось, он всегда был непобедим, неприкасаем. Как может простой смертный, какой-то подосланный Филиппом Испанским наемник с пистолетом причинить ему вред? Болтфут полагал, что не может.

Одежда гостей сверкала от драгоценностей. Это, конечно, не королевский двор с изобилием платьев изысканного кроя, но украшения на присутствующих, без сомнения, были весьма дорогими. Плимут был богатым городом и вторым по величине, после Лондона, центром торговли Англии с остальным миром. Здесь жили суровые, лишенные сентиментальности мужчины — Хокинс, Дрейк и их огромные семейства, все приходились друг другу родственниками — кто-то грабил испанские суда, кто-то похищал мужчин и женщин в Западной Африке и продавал их в рабство в Индии, привозил из дальних стран специи, ткани и драгоценности для продажи в европейских столицах. Их богатство, пусть и нажитое неправедным путем, сияло в этой зале не хуже звезд в ночном небе. Шекспир был почти уверен, что за все эти драгоценности заплачено кровью.

Столы, составленные в форме большой латинской буквой «U», украшали свечи и серебряные блюда. После трапезы гости столпились в центре залы в ожидании танцев. В углу музыканты наигрывали мелодии старой Англии, пронесенные через столетия не одним поколением Девона. Для унылых баллад время еще не настало.

Последними под гром аплодисментов прибыли Дрейк и его супруга. На вице-адмирале был камзол шафранового цвета с огромным круглым воротником из тонкого кружева и накидкой, крепившейся у плеч. Он поклонился, взмахнув накидкой, а леди Дрейк, в прекрасном платье из голубого бархата с золотыми нитями, со скромной улыбкой присела в реверансе. Их сопровождал Диего. Дрейк заметил Шекспира в ливрее прислуги.

— Ну-ка, принеси мне бренди, — со смехом обратился к нему Дрейк. Затем он с супругой степенно прошествовал к местам во главе основного стола, выражая благодарность аплодисментам и приветственным возгласам гостей, сопровождавших каждый их шаг. С проворством человека вдвое моложе его сорока шести лет Дрейк одним прыжком очутился у стола, выпятил колесом свою широкую грудь и хлопнул в ладоши.

Толпа замолчала. Дрейк, расставив ноги и уперев в бока руки, встал, словно на палубе королевского галеона. Его испещренная сединой рыжая шевелюра непокорно топорщилась, а глаза сияли. У него были слушатели, его люди, и там, где они были ему нужны.

— Всем, всем — добро пожаловать! Ешьте, пейте, веселитесь, ибо завтра наш флот направляет свои паруса в море в пасть самого короля Испании, мы вышибем ему мозги и вырвем сердце из его трусливой груди. Пусть Филипп и Санта-Круз дрожат от страха, ибо я найду их, скулящих и забившихся в свои норы, и отправлю их корабли на спички. Но сначала позвольте рассказать мне немного о манерах этого трусливого правителя: чтобы разделаться со мной, он подослал фламандца, бесчестного человека, который убивает исподтишка, ибо страшится открытой битвы. Мне сказали, что сегодня он будет здесь. Что ж, господин фламандец, вот он я! Поднимайте пистолет, цельтесь и стреляйте. — Дрейк ударил себя в грудь. — Здесь мое сердце. Прострелите его, если на то будет Божья воля.

Он сделал шаг назад и оглядел залу. Стояла мертвая тишина. Все взгляды были прикованы к вице-адмиралу. Дрейк приложил руку к уху.

— Слышите, кто-то взводит затвор? Только подойди поближе, мы не хотим, чтобы ты промахнулся, как раньше.

Взрыв разорвал тишину. Гости как один нагнулись при звуке выстрела. Все медленно обернулись в глубину залы, где с дымящимся пистолетом в руках стоял человек. Дрейк остался там же, где и был, вызывающе уперев руки в бока, его грудь раздувалась так, что, казалось, еще немного и камзол Дрейка треснет, а на лице играла презрительная ухмылка.

Расталкивая толпу, Шекспир бросился к стрелку. Он уже был готов прыгнуть на него и схватить, как вдруг остановился. Стрелок стоял с такой же, как у Дрейка, ухмылкой, его рыжие волосы и плечи были обсыпаны штукатуркой с потолка, в который он и выстрелил. Шекспир оглянулся на Дрейка, который теперь хохотал во весь голос.

— Господин Шекспир, это же мой младший брат Томас. Он лишь пальнул в потолок. Хотите арестовать его и запереть в плимутской тюрьме?

В смятении Шекспир покачал головой. К этому моменту весь зал уже покатывался со смеху, который эхом отражался от стен.

Дрейк снова хлопнул в ладоши.

— Простите меня, господин Шекспир. Это всего лишь шутка, от которой нам было трудно удержаться. А теперь позвольте вознести молитвы и поблагодарить Господа за трапезу. — Он вышел из-за стола и позвал епископа, чтобы тот прочитал молитву.

Пиршество проходило весьма неорганизованно. Смех и разговоры были такими громкими, что их не заглушили бы и два десятка работающих наковален. Тревога не отпускала Шекспира. Он предложил проверить еду, подаваемую Дрейку, на наличие яда, но Дрейк не позволил. Плохо, если убийца был где-то поблизости, когда выстрелил Томас Дрейк. В суматохе он мог пробраться в зал, и тогда все планы приглядеться к прибывающим на торжество улетучились вместе с дымом этого выстрела.

Веселье нарастало. Между столами устроили шутейную битву на мечах, а пьяные гости, словно пираты, принялись швыряться едой, столовым серебром и подсвечниками. Время от времени Дрейк хлопал в ладоши, когда решал, что пора рассказать очередную историю. В какой-то момент он попросил тишины и потребовал помолиться о его кузене Джоне, капитане, которого на реке Плейт захватили в плен сначала аборигены, а затем испанцы.

— Помните, пока мы едим и пьем, он гниет где-то в испанской дыре в Перу. Если бы он мог слышать меня сейчас, я бы сказал: «Будь сильным, Джон, держись нашей веры и наплюй на их святых и реликвии!»

Начались танцы, необузданные вольты и гальярды: собравшимся здесь бражникам не подходило степенное изящество паваны. Мужчины высоко подбрасывали своих дам и время от времени роняли их, образуя груду из пьяных тел.

Шекспир пришел в ужас.

Подошел Диего и хлопнул его по спине.

— Простите сэру Френсису эту маленькую шутку, Джон. Он очень вас просит.

— Диего, Дрейк шутит, но этот человек, этот фламандец, появится сегодня вечером. Быть может, он прячется где-нибудь в тени снаружи, или он уже здесь. Но поверь мне, он приехал сюда в надежде использовать свою последнюю возможность. Полагаю, за собственную жизнь он не страшится.

В Шекспира врезалась пьяная парочка. На мужчине была цепь мэра, руками он сжимал грудь своей дамы, целуя ее в шею; а ее руки цепко держались за его бриджи в области паха. Они чуть не опрокинули Шекспира, но Диего его удержал.

Шекспир оттолкнул танцующих, отправив их неуклюже кружить в этом странном танце.

— Боюсь, господин секретарь этого не одобрит.

— Конечно, не одобрит. Но не ему стоять на палубе военного судна под пушками врага, — сказал Диего. — Пусть наслаждаются жизнью, пока она у них есть. Завтра мы отправляемся в море. Быть может, некоторых из нас вы видите сегодня в последний раз.

За столами царил настоящий хаос. Прекрасно сервированными блюдами гости перебрасывались через столы, мужчины и женщины пили эль прямо из кувшинов, заливая свои дорогие одежды. В отчаянии Шекспир наблюдал за происходящим. Все, что ему оставалось теперь, это находиться рядом с Дрейком и просматривать зал, дабы не пропустить чего-нибудь подозрительного, пока Диего и Болтфут следили за дверьми, через которые то входили, то выходили гости.

Дрейк прервал возбужденный разговор с молодым Ричардом Хокинсом, сыном своего старого приятеля Джона.

— Господин Шекспир, вы сегодня такой хмурый. — Он повернулся к супруге. — Что скажете, миледи?

— Я бы сказала, сэр Френсис, что вы должны быть благодарны господину Шекспиру за заботу, которую он проявляет, чтобы сохранить вам жизнь. Будьте с ним повежливей!

— Ха! Черта с два. Уж лучше попасть под испанскую алебарду, чем на женский язычок.

Вдруг раздался крик:

— Пожар!

Это слово сковало страхом сердца храбрых мужчин. Даже те, кто едва мог передвигаться из-за выпитого, замерли.

— Пожар! Пожар! — закричал другой голос.

С криками гости, толкаясь, устремились к главным дверям залы.

Шекспир тут же начал действовать. Он схватил Дрейка за руку, прижав ее к спине его супруги.

— За мной, я знаю, как выбраться отсюда. Этот пожар устроил убийца. В суматохе он попытается организовать новое покушение…

Языки пламени охватили золотые с красным французские гобелены на боковой стене. Огонь перекинулся на занавеси, затем наверх, на потолочные балки. Черный дым заполнял залу. Вокруг царила паника. Женщины и мужчины кашляли и кричали, толкаясь и топча друг друга.

Дрейк вырвал свою руку из руки Шекспира. Он схватил со стола серебряный поднос и сильно ударил им несколько раз.

— Послушайте меня! Послушайте! — крикнул он. — Джентльмены, дайте дорогу дамам. Мы все выйдем отсюда, если будем соблюдать порядок!

Неожиданно суматоха у дверей затихла. Несмотря на жар огня, люди не могли ослушаться сэра Френсиса Дрейка. Большинство мужчин отступили и оттащили тех немногих, кто этого не сделал. Затем через дверь быстро проследовали дамы.

Пожар быстро распространялся. Повара и служанки бежали в зал с ведрами воды. Шекспир понимал, что этого недостаточно. Остановить такой огонь будет нелегко. Болтфут и Диего выбрались из толчеи и теперь находились рядом с Шекспиром и Дрейками.

— Сэр Френсис, нам надо идти.

— Господин Шекспир, мы — в ваших руках. Пожалуйста, выведите нас отсюда вашим потайным путем.

Они двинулись вперед. Однако Шекспир обнаружил, что путь, которым он собирался их провести через кухню, объят пламенем. Он повернул к западной части здания, к залу заседаний городского совета. Там должен быть проход. Дым становился все гуще; люди кашляли и задыхались. Как только они оказались в зале заседаний, Шекспир закрыл дверь, чтобы перекрыть дорогу пламени и удушающему дыму. Они постояли мгновение, чтобы отдышаться. Лица почетных граждан Плимута взирали на них с развешанных по стенам портретов.

— Как вы, миледи? — спросил Дрейк супругу, нежно коснувшись ее руки.

— Это так волнительно, сэр Френсис. Я начинаю понимать, почему вы, мужчины, так охотно отправляетесь на войну.

— Да вы отлично держитесь! Только подумайте, какими храбрыми будут наши сыновья.

— И дочери тоже, сэр.

Шекспир распахнул дверь в прихожую и прошел первым. В дальнем конце комнаты он заметил ведущую на улицу боковую дверь. У двери стояли мужчины, слуги и конюхи.

— Здесь можно пройти? — спросил Шекспир.

— Ага, сэр, — последовал ответ. — Проходите, мы тут по цепочке ведра с водой передаем.

«Если бы я был убийцей, — думал Шекспир, — то начал действовать именно здесь. Здесь я бы поджидал Дрейка и напал бы сейчас». Он вытащил меч из ножен и дал знак Дрейку последовать его примеру.

— Будьте настороже, сэр. Он где-то поблизости. Болтфут держи свой каливер наготове.

Дрейк решительно пошел вперед, пренебрегая предупреждениями Шекспира.

— Домой, леди Дрейк, спать. Я сыт по горло всем этим вздором. Я люблю Уолсингема как друга, но няньки его мне не нужны.

Они вышли на улицу. Теперь было видно, что пламя охватило крышу. У ратуши собралась огромная, возбужденная огнем толпа. Казалось, что весь город повылезал из постелей, чтобы поглазеть на этот спектакль или помочь таскать воду.

— Это что, вот увидите, какой фейерверк я устрою, когда подожгу галеоны Филиппа, — ни к кому не обращаясь, произнес Дрейк, шагая сквозь морозную ночь.

Дорога до Лу-стрит, где находился городской дом Дрейка, заняла чуть более пяти минут. Парочка гуляк-моряков, явно перебравших бренди в свой последний вечер на берегу, засвистели и закричали им:

— Сюда, милашки, бросайте эти дряхлых стариков и идите к нам. У нас для вас кое-что имеется! — Затем они заметили вице-адмирала и бросились наутек в переулок.

— Я знаю этот голос, — сказал Дрейк. — Это боцман с «Дредноута». Утром прикажу его выпороть за похоть.

 

Глава 42

Дом Дрейка на Лу-стрит располагался на вершине крутого уклона. Это было удивительно скромное жилище по сравнению с его роскошными особняками и поместьями в Девоне и в Лондоне: высокое крепкое каменное строение, способное выдержать ветра морских штормов. Над первым этажом здание образовывало выступ, нависающий над узкой улочкой. Было очевидно, что решающим обстоятельством для вице-адмирала было удобное расположение дома, а именно соседство с устьем реки Плим и верфи, где он проводил так много времени, руководя починкой и оснасткой своих кораблей.

Дрейк остановился на ступенях дома.

— Ну что ж, господин Шекспир, вы проводили нас домой. Думаю, теперь можете сообщить господину секретарю, что вы выполнили свое задание, как и положено истинному и преданному слуге. Доброй ночи, сэр.

Дрейк собрался было открыть входную дверь, но Шекспир преградил ему путь. Он обратился к Элизабет:

— Могу ли я спросить вас, миледи, вы рассказывали тому гугеноту, Паскалю, об этом доме?

Беспокойство промелькнуло на лице Элизабет Дрейк.

— Возможно… Я могла упомянуть об этом. Точно не помню.

Шекспир отодвинул задвижку.

— С вашего позволения, сэр Френсис, я пойду первым. Болтфут, за мной.

Неожиданно прекрасное расположение духа Дрейка исчезло. Он гневно оттолкнул Шекспира со своего пути.

— Шекспир, приказы мне отдает только королева. Прочь с дороги. Миледи, идемте в дом. — Он открыл дверь, пропуская супругу. Она колебалась, но, слишком хорошо зная прихоти своего мужа, понимала, что сейчас не время перечить ему. Ласково улыбнувшись и одними губами прошептав «Спасибо, господин Шекспир», она вошла в дом.

Дрейк последовал за ней и с удивлением обнаружил, что в передней пусто и темно.

— Полагаю, сэр Френсис, слуги отправились поглазеть на пожар, — сказала она. — Быть может, нам стоит попросить наших спутников помочь зажечь свет в доме.

— Боже мой, что же это за слуги, которые способны бросить свои дела, чтобы поглазеть на какой-то пожар, мадам? Вам следует навести порядок среди наших слуг, пока я буду в отъезде.

Шекспир и Болтфут поняли ее намек. Болтфут извлек трутницу и начал зажигать свечи. Шекспир решительно пошел вглубь дома. Он был убежден, что Херрик атакует Дрейка на торжественном ужине. А что теперь? Если гугенот по имени Анри Паскаль, который появился в Баклэнд-Эбби, действительно существует, то почему он не появился на торжестве, чтобы представиться Дрейку?

Когда Шекспир вошел в личный кабинет Дрейка на втором этаже, на него обрушился удар. От этого удара, нанесенного из темноты по затылку, Шекспир неуклюже рухнул на пол, ударившись головой о подножие кровати. Он почувствовал, что теряет сознание, но из последних сил размахивал все еще зажатым в руке мечом. Словно в тумане, он услышал звук, похожий на хрип или крик. Шекспир откатился в сторону и ощутил, как тяжелое лезвие воткнулось в доски, где секундами ранее лежал он.

Шекспир попытался уползти от своего противника к противоположной стороне большой дубовой кровати. Во мраке он увидел мерцающий огонек свечи и услышал, как кто-то ахнул. В комнату вошла Элизабет. В тусклом неровном свете мелькнуло лицо: Херрик! Это был определенно Херрик. С ужасом он увидел, как Херрик обхватил своей сильной рукой Элизабет за шею и увлек ее в угол комнаты. Свеча выпала у нее из рук, и комната снова погрузилась в темноту.

Шекспир вскочил на ноги. Голова болела так, словно кто-то устроил в ней пороховой взрыв. Он ощутил, как струйки крови потекли за воротник, но продолжал крепко сжимать рукоять меча.

В дверях снова замерцал свет. Дрейк.

— Что происходит? — А затем он увидел, что к горлу его супруги приставлен кинжал. Кончик лезвия поранил ей кожу, и кровь капала на ее бархатное платье. — Миледи?

В одно мгновение Шекспир очутился рядом с Дрейком.

— Прочь, — тихо произнес Херрик. Он был в пяти футах от Дрейка. — Прочь, или она умрет. Ты, Дрейк, останься. А ты, — обратился он к Шекспиру, — уходи, или увидишь такой поток крови из горла этой женщины, что хватит затопить все ваши галеоны.

Дрейк кивнул Шекспиру.

— Уходите, немедленно, господин Шекспир.

Шекспир был непреклонен.

— Я никуда не уйду. Мне дан приказ защищать вас.

Одним молниеносным движением Херрик швырнул Элизабет через комнату. В то же мгновение он, словно бык на арене, бросился на Дрейка с кинжалом наизготовку. Нанося удар, он прошипел:

— Смерть еретикам!

Дрейк не отступил. Кинжал Херрика рассек плоть и отскочил от кости, но удар пришелся в левое предплечье Шекспира, лезвие не задело Дрейка. Мечом, зажатым в правой руке, Шекспир нанес Херрику сокрушительный удар по затылку и свалил его к ногам Дрейка, а затем поставил ногу Херрику на шею. Он поднял залитый собственной кровью меч и приставил его к спине убийцы.

— Нет, господин Шекспир, — сказал Дрейк, — оставьте это удовольствие палачу.

Корабли флотилии Дрейка отчалили с отливом. Елизаветинскую «Бонавентуру», на борту которой находился Дрейк, сопровождали три королевских галеона — «Золотой Лев», «Дредноут», «Радуга» — и еще двадцать кораблей. Суда были укомплектованы тремя тысячами матросов и солдат, основательно вооруженных и жаждущих боя, а также тоннами пушек и ядер. Прежде чем поднять якорь, Дрейк с неохотой поблагодарил Шекспира за его «усердие», затем написал послание Уолсингему и передал Шекспиру, чтобы тот вручил его господину секретарю: «Ветер торопит нас в путь. Наш корабль — под парусами. Быть может, Господь в Своем гневе дарует нам жизнь, чтобы у врагов не было повода говорить, что Господь не на стороне Ее величества, как дома, так и за его пределами».

Времени не оставалось. Последние донесения, полученные Уолсингемом, говорили о том, что испанский адмирал, Санта Круз, планирует поднять паруса своей армады этой весной или в начале лета. Дрейк должен был уничтожить врага в его же порту или в море и захватить испанский флот, перевозящий ценности из Индии.

Шекспир стоял на берегу с Элизабет Дрейк, Болтфутом и тысячами горожан, которые кричали и подбрасывали в воздух шляпы, видя, как неумолимый бриз развевает бравые флаги на мачтах кораблей. Леди Дрейк коснулась его руки.

— Наверняка мой супруг не поблагодарил вас должным образом, господин Шекспир, прошу вас принять мою искреннюю благодарность. Прошлым вечером вы спасли нас.

Он много размышлял о том, что произошло. Несмотря на смертельную усталость, он так и не сомкнул глаз: так сильно билось его сердце, и невыносимо болела раненая рука. Он мог бы убить Херрика, когда тот лежал на полу под его ногой. Как и каждый ребенок, он убивал раненых птиц и стрелял из лука по белкам ради их рыжего меха. Но человека ему убивать не приходилось, и Шекспир временами думал, а хватит ли ему духу на это. Теперь же он знал.

Раненая левая рука покоилась на перевязи у груди. Рана болела, но порез оказался чистым, и не было причины беспокоиться о возможных последствиях. Врач обработал рану травяной настойкой, чтобы предотвратить гангрену, и посоветовал пить бренди, дабы восполнить потерю крови. Поездка обратно в Лондон доставит определенные неудобства, но она вполне осуществима.

Херрика связали, погрузили на телегу, чтобы предъявить его суду. Он будет размышлять о своей судьбе в плимутской тюрьме до суда, который случится через два-три дня, после чего незамедлительно последует казнь. Шекспир понимал, что лучше, если и суд и казнь пройдут в Плимуте: господину секретарю не понравится, если еще один папист-мученик прошествует по улицам города, ибо со смерти Марии Стюарт прошло совсем немного времени. Как бы то ни было, плимутские мясники выпустят кишки и четвертуют Херрика не хуже лондонского палача.

Несколько часов Шекспир пытался заставить Херрика заговорить. Но добился от него немногого, и это не было признанием или отрицанием вины. Когда Шекспир упомянул об убийстве леди Бланш Говард, Херрик зло рассмеялся.

— Уж не думаете ли вы, господин Шекспир, что это был я? Ищите среди своих… ищите среди своих.

Шекспир не отступал, но Херрик ответил:

— Моя вина очевидна. Зачем тратить то немногое время, что мне осталось, на разговоры с вами? — Затем он повернулся спиной к Шекспиру и перетащил свои оковы так, чтобы принять положение поудобней. На мгновение Шекспиру пришла в голову мысль, а не применить ли к нему пытки; господин секретарь, без сомнения, одобрил бы это. Но у него, как и у большинства англичан, пытки вызывали отвращение.

После отплытия флотилии Дрейка, Шекспир и Болтфут отправились верхом в Лондон. По пути они остановились в «Белой Собаке», чтобы вернуть долг хозяйке, которая помогла Шекспиру, когда у того украли кошель. Деньги ему вручил Дрейк со словами: «Это ссуда, а не подарок, господин Шекспир, чтобы вы смогли добраться домой». Болтфут тихо засмеялся.

Дни становились длиннее. Миновало лишь сорок восемь часов, и туман уступил место весеннему солнцу и безоблачным ночам. Весь путь мысли Шекспира занимала Кэтрин, которая с каждой милей становилась все ближе. Он вспоминал ту ночь, что они провели вместе, и молил Бога, чтобы эта ночь также много значила для нее, как и для него. Он, конечно же, попросит ее руки. Но его не отпускало чувство страха. Уолсингем не придет в восторг оттого, что один из его старших офицеров собирается жениться на католичке; возможно, он даже уволит Шекспира. Что ж, так тому и быть. Главным для него была любовь к Кэтрин.

Они ехали довольно быстро, и Шекспир решился на небольшой крюк к Темзе возле Виндзора, где он спросил дорогу к деревне Раймсфорд.

Монах, о котором ему говорил Томас Вуд, лежал, сжавшись в углу в развалинах сушильной камеры старой мельницы. Это было ветхое, полуразрушенное строение из старых прогнивших бревен, которое грозило рухнуть в реку. На стропилах и балках мельницы свили гнезда сотни птиц, и их голоса сливались в одну сплошную какофонию. Старый монах был под стать развалинам. Его желтая кожа напоминала пергамент, глаза — словно пустые впадины. Висевшее на худых плечах и подпоясанное потертой веревкой ветхое облачение больше походило на тряпье и выглядело так, словно он носил его еще во времена роспуска монастырей пятидесятилетней давности.

— Вы — Птолемей?

При звуках голоса слепой монах отпрянул в сторону, словно побитый пес.

Легкий ветерок, проникнув через зияющие проемы, где когда-то были окна, подхватил листок бумаги. Шекспир поймал листок. На нем ничего не было отпечатано, но выделка бумаги была точно такая же, как и у тех листков, которые он обнаружил в доме на Хог-лейн в Шордиче у обезображенного тела леди Бланш Говард.

— Птолемей, я не причиню вам вреда. Я пришел поговорить.

Борода монаха была длинной и почти седой, как и волосы. Он был весь в саже. Старик сидел на полу, рядом с изношенным, старым точильным камнем и деревянным подносом, на котором еще оставалось несколько хлебных крошек.

— Болтфут, дайте ему еды.

Хромая, Болтфут пошел обратно к своей лошади, которую привязал у входа на мельницу, и достал из подседельных сумок хлеб и мясо. Он принес еду и коснулся плеча слепого монаха.

— Вот, — сказал он, стараясь говорить мягче обычного. — Это еда. Берите.

Монах высвободил руки из складок своего одеяния и вытянул их. Обе кисти были отрублены по самые запястья, и произошло это не так давно, ибо шрамы были еще свежие. Болтфут положил еду монаху прямо на обрубки рук.

— Я принесу вам эля, — сказал он.

— Кто с вами сделал это, Птолемей?

— Закон, сэр, закон. — У него был старческий голос, но звучал он удивительно твердо.

— Какое преступление вы совершили?

— Клеветал, подстрекал к мятежу, печатал, делал бумагу без лицензии. Какая разница? Моя жизнь кончена. Мне осталось лишь слушать пение птиц и питаться объедками, что приносят местные жители. По крайней мере, они меня не осуждают. Пусть меня судит Господь.

— Я прав, вы сделали эту бумагу?

— Я не вижу ее, сэр. Мне выкололи глаза. Но если вы нашли бумагу здесь, то рискну предположить, что это моя работа, плохая выделка, это вам скажет любой понимающий толк в этих вещах. Все из-за местной воды. Слишком грязная. Да и тряпье гнилое. Старьевщики знают ему цену. — Он сухо рассмеялся.

Шекспир немного постоял, осматривая окружавшую его разруху и сидящего посреди нее, словно в эпицентре урагана, старика. Когда вы потеряли все, и у вас ничего не осталось, кроме жизни, чего бояться? Птолемей поел немного из того, что дал ему Болтфут, сутуля плечи, чтобы обхватить обрубками рук хлеб и мясо и направить еду в рот. Было заметно, что боль еще мучает его, ибо его тело напрягалось от каждого движения, а на лице застыла гримаса страдания.

Большая часть инструментов для изготовления бумаги находилась на мельнице. Главный вал мельничного механизма был соединен рычагами с молоточками, измельчавшими мокрое тряпье в однородную массу. Неподалеку стояли деревянные рамы с тонкой основой наподобие сита, через которые стекала вода, оставляя тонкий слой тряпичной массы. После массу сушили, и она превращалась в бумагу. Неподалеку стоял пресс, чтобы отжимать воду из листков, но печатного пресса не было. Где же он?

— Томас Вуд говорил, что отдал вам старый пресс, чтобы вы могли печатать папистские трактаты для семинарских священников. Где он?

— Там же, где и мои руки.

— Господин Вуд говорил, что вы никогда не печатали ничего из того, что могло подстрекать к мятежу.

— И это правда. Или мне так казалось. Другие с этим не согласились и заявили, что все, что я печатал, незаконно. Звездная палата считает противозаконным печатать что-либо без лицензии.

— Тогда расскажите, кто с вами это сделал? Это был городской магистрат?

Болтфут поднес кружку эля к губам старика. Он жадно выпил, затем отер рот грязным рукавом.

— Вкусно, сэр. Спасибо. Нет, это был не магистрат, но тот, о ком вы могли слышать. Его зовут Топклифф, а я считаю его сатаной в человеческом обличии.

— Топклифф?

— Он убил моего друга монаха, брата Хамфри. Топклифф разрезал его на куски у меня на глазах и выбросил в реку. Затем он выколол мне глаза и отрезал кисти рук. Привязал мои руки к бревну и отрубил кисти одним ударом топора. Топклифф оставил меня истекать кровью, но Господь Своей милостью позволил мне прожить немного дольше.

Шекспир посмотрел на Болтфута и увидел в его лице отражение собственного ужаса. Мало что могло тронуть Болтфута, но холодная жестокость рассказа этого старика его потрясла.

— Вы молчите, сэр? Вас удивляют деяния этого демона?

— Нет… нет, не удивляют.

— Одна женщина из Раймсфорда ухаживала за моими ранами и приносила поесть. Она до сих пор помогает мне, как и остальные. Знаете, Берли и ему подобным не уничтожить нашу веру.

Шекспир коснулся плеча монаха. Птолемей даже не вздрогнул.

— Мы оставим вам денег, — сказал Шекспир, — но вы должны рассказать нам, что случилось с вашим печатным прессом.

— За деньги спасибо, сэр, вы так добры. А что касается пресса, то его забрал господин Ричард Топклифф. Сказал, что он ему пригодится. Я слышал его смех, когда он увозил пресс на моей тележке.

 

Глава 43

Джон Шекспир и Болтфут Купер ехали в полном молчании. Они миновали огромный Виндзорский замок и были уже неподалеку от Лондона. Деревни, которые снабжали город овощами, домашним скотом, древесиной и изделиями из железа становились все многочисленней и богаче. Шекспиру казалось, что Лондон был центром огромного колеса и что ведущие в город дороги с большим количеством деревушек и городков были его спицами. Едва вы поворачивали за угол, как натыкались на очередной церковный шпиль на фоне неба.

Поля тоже стали другими: более ухоженные и лучше огороженные, чем те, которые он видел по дороге на запад. Они ехали через Суррей, и Шекспир забрал свою серую кобылу, которая охромела по пути в Плимут; она была здорова и бодра, и он заплатил крестьянину, который заботился о ней, полкроны за его труды. Это было справедливо по сравнению с обещанным шестипенсовиком.

Молчание Шекспира и Болтфута выдавало их мысли. Они оба знали, о чем думают. Шекспир первым нарушил тишину.

— Это может означать только одно, Болтфут, — наконец произнес он.

Болтфут кивнул.

— Это значит, что Топклифф сам напечатал тот трактат, обнаруженный на Хог-лейн. Но зачем ему это?

— В оправдание, господин Шекспир. Чтобы выставить католиков предателями.

— Неужели он зашел так далеко? — Однако Шекспир знал ответ: Топклифф готов на все, чтобы выполнить свою миссию и уничтожить всех католических священников и приверженцев старой веры. Человек, который установил у себя дома дыбу и устроил пыточную, способен напечатать такой трактат, чтобы оправдать другие аресты. — Да, — продолжал Шекспир, — он на это способен. Трактат оказался плохим подобием «Государства Лестера». Он был бессмысленным и имел лишь одно предназначение — ввести в заблуждение.

Некоторое время они ехали молча. Затем Шекспир снова обратился к Болтфуту.

— И это приводит нас к следующему несомненному факту…

— Он убил леди Бланш.

Шекспир вздрогнул при этих словах, затем произнес их сам, но тише.

— Топклифф убил леди Бланш Говард.

Болтфут шумно выдохнул, словно корова на ферме.

— Но зачем? — спросил Шекспир. — Зачем убивать Говард, зная, что за этим могут последовать определенные сложности? Она могла быть обращенной католичкой, ведь даже Ее величество была против убийства ее кузины.

— Думаю, он убил ее по ошибке, сэр, а затем попытался замести следы. Должно быть, он пытал ее, чтобы выведать сведения, и она умерла. Мощи и распятие появились позже, как и разрезы на ее шее и животе.

Шекспир покачал головой.

— Это произошло не по ошибке. Он планировал убить ее. Он знал, что не может оставить ее в живых, после того как подверг ее пыткам: если бы он отпустил ее, гнев Говардов уничтожил бы его. Он планировал убить ее и переложить вину на католиков, осквернив ее тело мощами и распятием, чтобы казалось, что это какой-то страшный папистский ритуал. Это соответствует тому, что обнаружил искатель мертвых. Он сказал, что Говард была мертва уже три дня, и убили ее в другом месте: раны, от которых предположительно наступила смерть, почти не кровоточили.

А еще следы на ее запястьях. Они могли появиться от веревки. Он видел такие же следы у Томаса Вуда, после того как Топклифф подвешивал его к крюку на стене. Но какие сведения Топклифф пытался добыть у леди Бланш?

Ответ был прост: те же, что и у Томаса Вуда, — где находится Роберт Саутвелл. Должно быть, он знал о некой связи между ней и иезуитскими священниками; возможно, слуга дома Говарда Эффингемского передал ему эти сведения, или среди католиков был предатель. Топклифф становился одержимым в поисках иезуитского священника. Он хотел найти Саутвелла, и ему было плевать, кого придется ради этого искалечить или убить. Шекспир пришпорил коня. Слишком долго он находился в разлуке с Кэтрин.

Под покровом темноты за полчаса до рассвета Топклифф, Янг, Ньюуолл и вооруженный отряд из десяти самых жестоких персевантов пришли к дому Шекспира на Ситинг-лейн.

Они привязали лошадей на соседней улице, а затем неслышно подошли к старинному дому, чтобы ничто не разбудило и не встревожило проживавшего по соседству Уолсингема. Никакого шума. Все должно быть исполнено точно и тихо, так, чтобы, когда на рассвете или чуть позже господин секретарь проснется, он даже не заподозрил, что по соседству что-то произошло.

Они должны были стремительно ворваться в дом. Распахнуть дверь одним ударом стенобитного орудия, затем войти в дом тихо, без криков, каждый боец отряда должен занять по комнате, чтобы ни один жилец не смог сбежать. Топклифф осмотрелся. Улица была пуста.

— Дик, а где твой караульный? Кто следит за домом? — произнес он грозным шепотом.

Янг поглядел вокруг.

— Этот ленивый дурак, должно быть, ушел домой. Ох и достанется ему от меня.

— Боже правый, Дик, выпори его до полусмерти. Пошли.

Шестеро человек взяли тяжелое деревянное бревно, качнули его взад-вперед разок, потом еще раз назад и обрушили на закрытую на замок дверь, выбив ее с одного удара.

Топклифф вошел первым, следом за ним Янг. И вдруг они остановились, раскрыв рты при виде представшей их глазам картины.

Прихожая была освещена факелами и свечами и заполнена людьми, человек двадцать или около того. Некоторые стояли, опираясь на мечи или луки. Другие сидели, прислонившись к стенам. Один или двое курили трубки. На них была военная одежда, толстые кожаные камзолы, как у персевантов, и они смотрели на Топклиффа и Янга с бесстрастным презрением.

В мерцающем свете это зрелище казалось жутковатым. Словно два готовых к схватке вооруженных отряда столкнулись лицом к лицу, но один из отрядов, тот, что уже находился в доме, даже не собирался вступать в битву. Наконец к Топклиффу вернулся дар речи.

— Вы кто такие? — прорычал он.

Один из воинов поднялся и вразвалочку двинулся по направлению к Топклиффу, пока не оказался с ним лицом к лицу. Это был молодой человек, возможно, ему едва минуло двадцать лет, с короткой, аккуратно подстриженной бородой и темными зачесанными назад волосами.

— Ну уж нет, сэр, это вы кто такие? И что вы делаете в доме моего брата?

Топклифф пришел в смятение.

— Вы брат Шекспира? Что вы здесь делаете? Я вас здесь не ждал!

— Мы с друзьями остановились в этом доме благодаря любезности моего брата. Нас набрали в Уорикшире для лондонского ополчения. Нас скоро отправят в Тилбури защищать государство, но, впрочем, это не ваше дело. Однако, будьте так любезны, поведайте нам, по какому делу вы здесь? Похоже, вас не ждали, к тому же вы незаконно сломали дверь моего брата. Вы что, занимаетесь сносом домов? Если так, то вас за это следует повесить. Подумайте хорошенько: ведь мой брат — старший офицер сэра Френсиса Уолсингема.

На лбу Топклиффа запульсировала жилка. С плохо скрываемой яростью он уставился на молодого человека, затем на Ричарда Янга, который выглядел весьма удивленным.

— Боже правый, Дик! Почему твой караульный нам ничего об этом не сказал?

Янг, покраснев, в замешательстве воздел руки.

— Я не знаю. Может, испугался этих солдат.

Топклифф осмотрел комнату. Людей у него было раза в два меньше. Нет смысла надеяться на то, что ему со своим отрядом удастся одолеть эту компанию хорошо вооруженных и тренированных воинов. Это была какая-то уловка Шекспира, стратегия, чтобы победить его.

— Не знаю, как так вышло, но обещаю вам, Шекспир, — вам и вашему братцу, — я вернусь, и вы оба заплатите за это. Я обрушу на ваши головы Божий гнев и гнев Ее величества. И получу то, чего хотел.

Брат Шекспира оказался человеком не робкого десятка, с блестящим взором и широким лбом, меньше ростом, но более крепкого телосложения, чем Джон. Он скривил рот в подобие улыбки:

— Думаю, сэр, не по чину вам взывать к божественному и нашей блистательной государыне. Полагаю, прежде чем всех вас раздавят, вы забьетесь в свою вонючую нору вместе со своими слизняками.

Топклифф был вне себя от гнева. Он отвел назад руку, намереваясь ударить этот дерзкого щенка по лицу, но передумал.

Переполняемый яростью, он развернулся на каблуках и направился к зияющему проему двери.

— Пойдем, Дик, — произнес он. — Выдернем твоего так называемого караульного из объятий его женушки и отдубасим его так, чтобы надолго запомнил.

Один из людей Шекспира поднялся и вытащил за загривок сжавшегося в комок человека. Пинком под зад он швырнул его к Топклиффу.

— Ваш караульный? Забирайте.

 

Глава 44

По прибытии в Лондон Шекспир вместе с Болтфутом отправился прямиком на Ситинг-лейн, но не домой, а к Уолсингему, чтобы доложить о двух неудавшихся попытках покушения на жизнь Дрейка и, наконец, о его успешном отплытии к берегам Испании.

Угрюмое лицо Уолсингема немного просветлело. Он несколько раз кивнул.

— Хорошо. Вы говорите, что он во здравии и совершенно точно покинул эти берега со своим флотом?

— Да, господин секретарь. Все идет своим чередом.

Уолсингем усмехнулся.

— Знаете, а она послала вслед за ним гонца с приказом остановить миссию. Уверены, что он не получил его вовремя?

— Что ж, если Дрейк и получил этот приказ, то не подчинился ему. Еще он просил передать вам это письмо.

Уолсингем ножом аккуратно срезал печать и прочитал короткое послание. Затем свернул и положил его на стол.

— Хорошо, Джон. Именно это мне и было нужно. Слава Господу, что посланник королевы не прибыл вовремя. Хорошая работа, ваша и господина Купера.

Но Шекспир нежился в лучах похвалы недолго.

— Однако в остальном ваши дела не так хороши. На вас поступила жалоба с серьезными обвинениями. — Господин секретарь осуждающе взглянул на своего главного тайного агента.

Шекспир почувствовал, как кровь прилила к лицу. Образы мамаши Дэвис и Изабеллы Клермон, а затем и Кэтрин Марвелл пронеслись в его мозгу.

— Обвинения в похоти и колдовстве. Возможно, против вас выдвинут официальное обвинение.

Шекспир нахмурился, словно в замешательстве.

— О каких обвинениях вы говорите, господин секретарь? И от кого они исходят?

— Вы уверены, что не знаете?

— Мне на ум приходит только Топклифф.

Уолсингем сурово кивнул. Он подошел к окну и выглянул на улицу. В окно Уолсингем видел только скромное жилище Шекспира. Теперь там было тихо, но до него дошли слухи о беспорядках в доме. Он повернулся к Шекспиру.

— Конечно, Топклифф. Я предупреждал вас, Джон, не позволяйте вашей личной вражде мешать нашей общей цели. Я даже выдал вам приказ, разрешающий допросить свидетеля в доме Топклиффа, разве нет?

— Да.

— И он позволил вам это сделать?

— Да. Я бы сказал, что он с удовольствием показал мне свои пыточные машины. Похоже, он горд тем, что изувечил Томаса Вуда. Ни в чем не виновного человека, который даже не предстал перед судом.

Уолсингем никогда не впадал в гнев. Ему это было не нужно. Его шепот пугал больше, чем медвежий рев или рык тигра.

— Джон, сейчас не время обсуждать подобные вещи. Есть более срочные дела, требующие нашего внимания. Топклифф выдвигает против вас следующее обвинение: вы посещали колдунью и распутницу мамашу Дэвис, а она сбрила вам бровь и забрала ваше семя, чтобы приготовить любовный напиток, с помощью которого вы одурманили молодую женщину по имени Кэтрин Марвелл, отъявленную папистку. Это серьезные обвинения, и Топклифф утверждает, что может предъявить ингредиенты, которые колдунья использовала для напитка. — Уолсингем взглянул на сбритую бровь Шекспира. — Если все это неправда, то как вы объясните то обстоятельство, что у вас сбрита бровь, а у мамаши Дэвис были обнаружены точно такие же волосы, которые теперь находятся у Топклиффа? Невозможно доказать, что семя принадлежит вам, но вместе с вашей бровью суд посчитает это неоспоримым доказательством. Вам должно быть известно, что грозит обвиняемым в колдовстве. Как записано в «Исходе»: «Ворожеи не оставляй в живых…»

На мгновение Шекспир утратил дар речи. Затем он взорвался, словно забытый в печи котелок.

— Это безумие, господин секретарь. Это все интриги Топклиффа. Я действительно разговаривал с мамашей Дэвис, но это было частью расследования. Находящийся под арестом Валстан Глиб, который печатал газетные листки, сообщил, что мамаша Дэвис знает подробности убийства и хочет поговорить со мной, поэтому я отправился к ней. Меня встретила проститутка-француженка, которая отвела меня к Дэвис. Она принесла напитки, но, очевидно, в них подмешали какое-то колдовское зелье, ибо после я помню только, как меня соблазняла та проститутка. Я не мог пошевелиться. Не чувствовал ни рук ни ног. Мамаша Дэвис показала мне пузырек и сказала, что в нем мое семя, теперь я в ее власти и мне от нее не уйти. Я потерял сознание, а когда очнулся, то снова мог двигаться, но в доме было темно и пусто. Я обнаружил, что мне сбрили бровь, но когда это произошло, я не помнил. Это все, что мне известно. Да еще то, что Топклифф обо всем знал, ибо он сам хвастался мне в своем доме в Вестминстере. Боюсь, что он и мамаша Дэвис — сообщники, господин секретарь. Скажу больше, я уверен, что это так. Вся эта шарада была задумана для того, чтобы заманить меня. Проститутка-француженка жаловалась, что на нее напал Саутвелл, но это неправда. Ее раны были неглубокими. Это была часть плана Топклиффа, чтобы спасти собственную шкуру и обвинить иезуитского священника.

Уолсингем внимательно наблюдал за лицом Шекспира, когда тот говорил. Наконец он вздохнул.

— Это серьезные сведения, Джон. Вы повели себя как глупец, хотя и ради благородной цели. Но хочу сказать, — несмотря на то, что ваша история кажется абсурдной, в ней есть отблеск истины.

— Более того, — продолжал Шекспир, — преступник, которого мы ищем, убийца леди Бланш Говард — не кто иной, как сам Топклифф.

Уолсингем развернулся на каблуках.

— Топклифф убил Бланш Говард?

— Сомнений быть не может, господин секретарь.

Уолсингем покачал головой.

— Нет, Джон, не следует произносить подобное. Будьте осторожны, очень, очень осторожны. Вы уже превратили его в своего врага. Я пытаюсь отклонить эти обвинения, но если вы начнете делать такие заявления, Топклифф наверняка подаст на вас в суд за колдовство и прелюбодеяние. И мне будет очень сложно защищать вас, ибо он приведет свидетелей, и вы предстанете перед судьей Янгом. Уж поверьте мне.

— Значит, меня осудят по оговору проституток и душегубов, а жестокий убийца будет разгуливать на свободе — так? Разве это та Англия, за которую вы сражаетесь, сэр Френсис? — Уже произнося эти слова, он понял, что совершил ошибку. Преданность Уолсингема королеве и государству была вне всяких сомнений. Подобное оскорбление не может остаться безнаказанным.

Однако Уолсингем не выгнал его и даже не пришел в ярость. Вместо этого он позвонил в колокольчик и вызвал слугу. Затем спокойным голосом произнес: «Принесите нам бренди», — а когда слуга с поклоном удалился, Уолсингем знаками показал Шекспиру, чтобы тот сел за стол, затем сам сел на соседний стул.

— Успокойтесь, Джон, — начал он, — вы слишком возбуждены и устали после долгого путешествия, и вы уже сослужили своей стране и королеве огромную службу. Я забуду то, что вы мне только что наговорили, и выслушаю вас. Если у вас есть доказательства против Топклиффа, расскажите мне. Но после вы спокойно выслушаете то, что я должен вам сказать.

Шекспир рассказал ему все: о найденных в теле леди Бланш распятии и мощах, о которых Валстан Глиб сообщил, пусть и косвенно, в своем «Лондонском вестнике»; грязные подробности своего визита в дом мамаши Дэвис и ее проституток; историю слепого монаха Птолемея и о том, как Топклифф забрал у него печатный пресс; о своей уверенности в том, что подстрекающий к бунту трактат, найденный в сгоревшем доме на Хог-лейн, был отпечатан именно на этом прессе и на бумаге, сделанной на мельнице, что в деревушке Раймсфорд.

— И последнее, господин секретарь, есть и мотив. Топклифф, словно безумный из Бедлама, одержим желанием схватить иезуита Роберта Саутвелла. Он сделает все, чтобы найти его и казнить. Могу поспорить, он полагал, что леди Бланш, новообращенная католичка, знает, где прячется этот священник. А Топклифф знает только один способ добычи сведений: пытки. Но он зашел слишком далеко и убил ее, поэтому ему пришлось скрыть преступление. Если у вас есть сомнения, господин секретарь, тогда поговорите с искателем мертвых. Все, что я описал, совпадает с выводами, которые сделал после осмотра тела Джошуа Пис.

Наступила тишина. Уолсингем пригладил свою темную бороду Казалось, он всецело поглощен услышанным, как охотничья собака запахом. Наконец он произнес:

— Джон, теперь выслушайте меня. Вы высказали, что хотели, но я должен сообщить вам, что у вас слишком мало доказательств. Подумайте, Ричард Топклифф — фаворит королевы. Он руководит всеми допросами в Тауэре. За свою преданность Топклифф даже получил разрешение от Тайного совета оборудовать в собственном доме дыбу. Он — член парламента от Солсбери и по-своему сражается за Англию. Все это факты. А у вас только слова слепого немощного монаха и собственные предположения. У вас нет доказательств.

— Но…

— Я же сказал, послушайте. У вас нет доказательств, Джон, и на этом вам следует закончить это дело. Однако вы проделали огромную работу для меня и для Англии. Вы спасли жизнь Дрейку, отправив его к берегам Испании. Я не стану обращать внимания на грязные слухи о вас и некой католичке Марвелл, ибо я уверен, что вы не настолько глупы, чтобы спутаться с подобной персоной. Я даю вам свободу действий. Можете использовать эти сведения против Топклиффа, чтобы защитить собственное будущее. Кому-то это покажется шантажом. Я бы назвал это сделкой. Дайте Топклиффу понять, что, если он не откажется от всех обвинений против вас, то вы будете вынуждены передать все, что знаете, лорду Говарду Эффингемскому. Это заставит Топклиффа задуматься. Он знает, что Говард, в свою очередь, передаст ваши словам Ее величеству, а этого ему хочется меньше всего.

— Почему мне сразу не пойти к Говарду?

Уолсингем немного повысил голос, что мог заметить только тот, кто хорошо его знал.

— Потому, Джон, что вы рискуете сплясать под Тайберновским деревом, а уязвленный Топклифф всего лишь будет сослан в свое имение. А это не устроит ни меня, ни вас. Вы мне нужны, Джон. Но и Топклифф мне тоже нужен.

Дома, в прихожей, Джон Шекспир лицом к лицу столкнулся с братом. Он в изумлении огляделся.

— Уильям! Ты что здесь делаешь? И объясни, ради всего святого, кто эти солдаты?

— Это актеры труппы «Королевская рать», они взяли меня к себе, потому что им не хватало людей. Скоро наше выступление в «Театре» в Шордиче, однако мы уже устроили прекрасный спектакль.

— Тебе придется объясниться.

Пребывая в расстроенных чувствах, Шекспир мог думать только о разговоре с Уолсингемом и о том, как ему теперь поступить.

— Мы сыграли солдат. Разве мы не похожи?

— Действительно, похожи. — Шекспир слабо улыбнулся и наконец обнял брата здоровой рукой. Он сделал шаг назад и внимательно оглядел его. Они не виделись два года.

Уильям хлопнул в ладоши и, словно ожидая его сигнала, по лестнице спустились Джейн и Кэтрин, держа за руки детей Томаса Вуда. Джейн и дети улыбались.

— Джон, за ними приходил Топклифф. Джейн сделала вид, что отправилась на рынок и нашла меня в «Театре». Я пришел с друзьями, которые нарядились солдатами. Топклифф вышиб дверь, чтобы забрать госпожу Марвелл и детей, но наткнулся на нас. Мы уже репетировали батальные сцены, поэтому мы пробрались в костюмерную, чтобы раздобыть все это облачение, и опустошили ящик с бутафорским оружием. К счастью, оно нам не понадобилось, ибо лезвия мечей не острее овечьих зубов. Знай Топклифф, что мы всего лишь актеры, вряд ли он ретировался так охотно. Итак, мы неплохо провели время и выпроводили его и его банду. Но боюсь, что мы поиздержались. Пьеса должна быть сыграна сегодня.

Шекспир не слушал. Его взгляд был прикован к Кэтрин, и он медленно, словно во сне, двинулся к ней через прихожую. Ему хотелось заключить ее в объятия, но он вспомнил, что они не одни. Кэтрин выпустила руку малышки Грейс и коснулась его руки. Она увидела перевязь, что поддерживала его поврежденную руку, но промолчала. Она была бледна, скована напряжением и тревогой.

— Кэтрин, я так мечтал тебя увидеть.

— А я — тебя, Джон, но все мои мысли о господине Вуде. Что с ним?

Томас Вуд был причиной вторжения Топклиффа в его дом. Но как Джону теперь относиться к господину Вуду, после того, что он узнал? Вуд подарил нелегальный пресс священнику-вероотступнику, укрывал иезуитов. Этого было достаточно, чтобы дважды повесить его, и Шекспир мог бы свидетельствовать против него. Но он не станет этого делать, ибо Кэтрин тоже в этом замешана. Возможно, есть и еще одна причина: несправедливо заставлять Вуда страдать после того, что он перенес в пыточной Топклиффа.

— Я сегодня же отправлюсь к Топклиффу. Сделаю все, что смогу. — Даже произнося эти слова, он понимал, что рискует дать ей тщетную надежду. Весьма вероятно, что Вуд уже мертв. Он шагнул вперед, но она вздрогнула и отшатнулась. Не время, да и вокруг слишком много посторонних.

Брат Шекспира прервал его мрачные мысли.

— Брат, нам надо уходить. Нужно представить публике пьесу. Но у нас есть к тебе дело.

— Какое дело?

— Речь о четырех членах нашей труппы, которых нам очень не хватает. Они прибыли в Лондон раньше, чтобы подготовить «Театр» к нашему приезду. Пустившись на поиски, мы узнали, что их арестовал ты, когда они спали в сарае.

Шекспир был озадачен. Он не арестовывал актеров.

— Как они выглядели?

— Ты счел их жалкими бродягами и отправил в «Брайдуэлл». Мне сообщили, что они оказались рядом с местом того жестокого убийства, и ты решил, что они могли что-то видеть. А теперь они исчезли.

Шекспир ощутил прилив стыда.

— Боже мой! Конечно, я их помню. Из-под моего надзора их забрали люди Топклиффа. Я пытался найти их, но не смог. Я не знал, что они актеры.

— А какая разница для нашей храброй Англии, Джон? Разве закон не должен охранять всех, даже нищего? Или у актера больше шансов на справедливость, чем у бродяги, а рыцарь имеет больше преимуществ перед судом, чем сын перчаточника?

— Уильям, мне очень жаль. Я сделаю все, что смогу.

 

Глава 45

Встреча не задалась с самого начала. Они стояли лицом к лицу у неприступного входа в дом Топклиффа в Вестминстере: Шекспир с Болтфутом снаружи, а в дверях полные решимости, словно бульдоги, Топклифф и его молодой слуга Джонс.

Когда Топклифф заговорил, казалось, что он рычит.

— Господин секретарь сообщил мне, что ты можешь прийти сюда, Шекспир. Как поживает эта шлюха, эта твоя католичка? А она знает, что ты был дружком соблазнительной мадемуазель Клермон? Я просто обязан сообщить ей это.

Рука Шекспира потянулась к мечу, но Болтфут с каливером в руке удержал его.

— Ха, Болтфут! Это не спасет жизнь твоего хозяина. Он полностью в моей власти, и еще до конца недели я буду любоваться тем, как его вздернут на виселице.

— Нет, Топклифф, — произнес Шекспир. — Это тебя повесят. Мне все известно о твоих преступлениях, и у меня есть свидетели. Ты арестовал леди Бланш Говард и подверг пыткам, потому что считал, что она сможет привести тебя к Роберту Саутвеллу, иезуитскому священнику. Ты убил ее. — Николас Джонс, ученик Топклиффа хихикнул. Топклифф с размаху ударил Джонса по лицу. Тот отлетел назад, кровь потоком хлынула из носа Джонса. — Прекрати, Ник. — Джонс, втянув голову в плечи, словно побитая собака, отер замызганным рукавом лицо.

— У меня есть все необходимые доказательства, — продолжил Шекспир. — Только ты мог напечатать тот трактат, найденный на Хог-лейн, потому что именно у тебя находится пресс, на котором делали оттиски.

— Это не доказательство! Кто будет слушать мертвого монаха?

— Птолемей жив.

Топклифф рассмеялся и хлопнул Джонса по спине, обхватив его за плечи.

— Неужели? Что ты мне рассказывал, Николас?

Джонс выдавил из себя очередной смешок, брызгая кровью. Он медленно провел пальцем по горлу, затем театрально поднес его к уху.

— Он вопил, как резаная свинья. Вот уж не думал, хозяин, что в этом папистском дьяволе столько крови. — Он снова промокнул рукавом нос, вытирая кровь.

Шекспир ощутил прилив всепоглощающей вины. Нельзя было оставлять старого монаха на произвол судьбы. Но откуда ему знать, что Топклифф вернется? И что в тех обстоятельствах он мог сделать? Единственным утешением было то, что Птолемей действительно желал смерти; но печально было сознавать то, как он ее встретил.

— Того, что рассказал мне Птолемей, достаточно. А я передам его слова человеку, который захочет меня выслушать, — Говарду Эффингемскому.

Улыбка застыла на губах Топклиффа. Он поднял руку, но остановился, словно хотел сказать что-то в ответ, но внезапно потерял мысль. Шекспир понял, что попал точно в цель. Топклифф мгновенно понял, что подобный поворот событий не просто усложнит ему жизнь, ему не будет оправдания. Королева, возможно, и могла бы сделать вид и не заметить то, что он сделал ради нее, но она не сможет игнорировать своего кузена, Чарльза Говарда, особенно, если речь зайдет о смерти леди Бланш.

— Вижу, Топклифф, ты утратил дар речи. Ну и кто в чьей власти на этот раз, а?

— Я убью тебя!

— Можешь попытаться, только сомневаюсь, что тебе это удастся. Тебе должно быть известно, что господин Купер прекрасно обращается с абордажной саблей и каливером.

На секунду Топклифф застыл с презрительным выражением на лице. Затем он с усмешкой заговорил:

— Твоя беда, Шекспир, в том, что ты молод. Ты не знал запаха горящей протестантской плоти. Тебя здесь не было в пятидесятых, когда Кровавая Мэри и ее испанский глупец во имя антихриста жгли добропорядочных англичан и англичанок. Единственное, что они уважают — это жестокость, так что, если тебе выкалывают один глаз, ты должен выколоть оба, а также глаза их близких.

— Значит, твои методы лучше?

— Это Божья воля, Шекспир. И этим все сказано. Божья воля и воля Ее величества. Этого достаточно. Чего ты хочешь? Зачем вы пришли?

То, чего хотел Шекспир, сильно отличалось от того, на что он получил разрешение от господина секретаря. Он хотел избавить улицы города от Топклиффа, самое лучшее, если его повесят, или, на крайний случай, посадят под замок туда, откуда он никогда не сможет причинить кому-либо хоть малейший вред. Но ему придется довольствоваться малым. Слова застряли у него в горле, и, глубоко вздохнув, он выложил свои условия:

— Ты вернешь то, что принадлежит мне, то, что было забрано у меня самым грязным способом твоей подружкой, ведьмой Дэвис. Ты больше никогда не побеспокоишь госпожу Марвелл, а также детей, вверенных ее заботе, и мою служанку. Ты отпустишь господина Вуда сегодня же и расскажешь, куда ты отправил тех четверых бродяг с Хог-лейн, чтобы я мог освободить их. Взамен семья леди Бланш Говард не узнает о том, что ты замучил ее до смерти. Я оставлю письменные показания у адвоката, который передаст их лорду Говарду Эффингемскому, если со мной что-нибудь случится. Все ясно?

— Что б тебя, Шекспир, ничтожество, католический приспешник! Ты связал мне руки.

— А разве не так?

Неожиданно Топклифф расхохотался.

— Что думаешь, Николас? — обратился он к своему подмастерью. — Как считаешь, меня можно так легко запугать? — Затем снова обратился к Шекспиру: — А что тебе нужно от этих четверых ирландских попрошаек? Может, решил позабавиться с одним из них? Теперь, когда ты познал вкус папизма и проституток…

— Они — королевские свидетели и заключены под стражу незаконно.

Топклифф медленно покачал головой.

— Все законно. У меня предписание от господина судьи Янга, магистрата Лондона. Они гниют в одной из самых вонючих дыр Лондона. Если сможешь найти их, забирай. А что касается предателя Вуда, то от него мало что осталось, так что я придержу его у себя еще немного. Насколько я помню, согласно предписанию, полученному от господина судьи Янга, я могу задержать его еще на семь дней, прежде чем он предстанет перед судом.

— Тогда у меня нет выбора. Я немедленно отправляюсь в Дептфорд, чтобы посоветоваться с адмиралом, лордом Говардом Эффингемским.

— Давай, Шекспир! У тебя нет никаких доказательств, даже малейших, но еще раньше тебя обвинят в блуде и колдовстве. Обещаю помочиться на твой висящий в петле труп!

Дверь захлопнулась. Шекспир стоял на улице, и его трясло. Над ним возвышалось Вестминстерское аббатство. Казалось, в воздухе еще парит надежда, но на булыжной мостовой от нее не осталось и следа. Убийца будет разгуливать на свободе по всему Лондону, арестовывая людей и предавая их пыткам, когда вздумается, а его, Шекспира, ждет весьма туманное будущее.

Болтфут Купер забросил свой каливер за плечо.

— Господин, пора ответить огнем на огонь.

Его слова выбили Шекспира из мрачного оцепенения.

— Ты о чем, Болтфут?

— Я найду тех бродяг. Если будет нужно, я побываю в каждой из четырнадцати лондонских тюрем и снесу все замки, чтобы найти их. А вы должны найти ведьму Дэвис и ее шлюху.

— Спасибо, Болтфут. Хорошо, что хоть один из нас может сегодня мыслить ясно.

Когда под ярким весенним солнцем они отправились прочь, Шекспир заметил, что к двери дома Топклиффа подошла молодая женщина с миловидным лицом и светлыми волосами. У нее в руках был сверток, похожий на младенца в пеленках.

Шекспир взял шлюпку от пристани Вестминстера и направился вниз по течению к причалу Сэнт-Мэри-Оувери, затем прошел полмили к улице, куда его заманила мамаша Дэвис и Изабелла Клермон. Он знал, что за ним следит подмастерье Топклиффа, Джонс, и еще один человек, более крепкого телосложения. Шекспир понимал, что времени у него мало: Топклифф заставит магистрата Янга как можно скорее выписать ордер на его арест. Из Ньюгейтской тюрьмы Шекспир ничего не сможет сделать для Кэтрин или Томаса Вуда.

В доме, где он встретился с мамашей Дэвис и ее проституткой, было темно и безлюдно, окна были закрыты ставнями, а двери заперты. На закрытой на засов двери висело объявление, что здание сдается внаем. Когда Шекспир взглянул на пустые окна, Джонс и его спутник принялись насмехаться над ним.

— Что, Шекспир, шлюха нужна? А как насчет той сочной чернокожей бабенки? Или можешь развлечься с моей сестрой за полкроны. Уж она тебя оседлает, будь уверен.

Мимо шел торговец, толкая перед собой тележку, доверху наполненную пухлыми тюками из рогожи. Шекспир остановил его и дал ему пенни.

— Чей это дом?

Человек выпустил из рук тележку и, взглянув на Джонса и его спутника, спросил:

— Друзья?

— Никоим образом.

— Хорошо. Видал я здесь того, что помладше с разбитым носом, он мне сразу не понравился. Это прекрасное здание принадлежало одному испанскому дворянину. Он привозил вина из Португалии и других стран. Я иногда помогал ему, когда прибывал корабль. Но, как оказалось, он помогал католическим священникам, и его отправили из страны туда, откуда он приехал.

— А теперь?

— А теперь, сэр, дом пустует в ожидании новых жильцов.

— В доме кто-нибудь появлялся в последнее время?

— Это не моего ума дело. Дом конфискован по суду.

— У кого ключи?

— Должно быть, у нового владельца. Некто Ричард Топклифф из Вестминстера, знаменитый охотник за священниками, который, как поговаривают, нажил несметные сокровища, пуская кишки молодым католикам. — Торговец рассмеялся.

Это был тупик. Топклифф дал мамаше Дэвис ключи от дома, чтобы та устроила для Шекспира западню. Оставалась только одна надежда. Быстро шагая вдоль берега Темзы в западном направлении, неотступно преследуемый Джонсом и его спутником, он направлялся в «Клинк», длинное двухэтажное каменное строение, располагавшееся через улицу от реки по соседству с лондонской резиденцией епископа Винчестерского.

Уличные продавцы с корзинами пирожков и пирогов, хлеба и жареной дичи торговались с заключенными, сгрудившимися у зарешеченных окон и протягивающими через узкие щели между решетками руки с монетами, чтобы заплатить за еду. Повсюду раздавались крики. Шекспир заколотил в тяжелую дверь. Надзиратель, невысокий человек с нездоровой бледностью на щеках и постоянно облизывающий губы, словно змея, с подозрением оглядел Джона. Именем королевы Шекспир потребовал привести Старлинг Дей и Парсимони Филд.

Тюремщик косо посмотрел на него.

— Они здесь, молодой человек, но их компания обойдется в два шиллинга. Они назначат ту цену, которую захотят, а я свои два шиллинга хочу получить сейчас.

— Ты что, тюремщик, не слышал, что я сказал? Я сказал, что пришел по делу государственной важности.

— Заплатите мне два шиллинга, и они исполнят любые ваши желания, выудив у вас все до последнего гроута. — В гневе Шекспир сунул ему в руку монеты. Джонс следовал по пятам, и Шекспир хотел избавиться от соглядатая. Другой его преследователь куда-то исчез, возможно, чтобы сообщить что-нибудь Топклиффу и Янгу. — Тюремщик, ты хотя бы понимаешь, что можешь лишиться работы за то, что требуешь с посетителей деньги и превращаешь тюрьму в публичный дом? Я не прочь похлопотать о том, чтобы ты предстал перед епископом Винчестерским.

— Как вам будет угодно, сэр. Думаете, что они сделают хоть что-нибудь, что может помешать им получить свои денежки? — Он взглянул поверх плеча Шекспира на Джонса. — А ваш юный друг пойдет с вами? Тогда давайте мне еще шиллинг, и я и его впущу.

Шекспир вручил тюремщику еще два шиллинга.

— Это не за то, чтобы пропустить и его, а за то, чтобы он ни за что сюда не вошел.

— Как пожелаете, господин. — Он схватил Шекспира за рукав камзола и втащил его внутрь, и только Джонс просунул следом правую ногу в проем, тюремщик закрыл за собой крепкую, в четыре дюйма толщиной, дверь. Джонс завопил от боли, когда тяжелая деревянная дверь зажала ему колено.

К удивлению Шекспира Старлинг и Парсимони устроились в лучших камерах тюрьмы «Клинк» не хуже жен купцов. Они расположились в двух больших комнатах с перинами на кроватях и не испытывали недостатка ни в вине, ни в еде.

— Ах, господин Шекспир, — начала Старлинг, — чего изволите в этот прекрасный день? Мы здесь отлично устроились, словно две пчелки в меду.

Шекспир в некотором изумлении оглядел камеру. Она походила на комнату в дорогой гостинице или на постоялом дворе. Камеру освещало множество восковых свечей, а кровать была застелена изысканным бельем. На щеках Старлинг играл румянец, она явно хорошо питалась.

— Вижу, что для заключенной тебя снабжают слишком хорошо. Я пришел освободить тебя при одном условии: ты расскажешь мне, где находится проститутка по имени Изабелла Клермон и сводня мамаша Дэвис.

— Никогда о них не слышала. Попробуйте спросить у Парси. Она знает всех девочек.

Дверь Парсимони была закрыта. У нее был очередной клиент. Две минуты спустя дверь открылась, и из нее вышел краснолицый, упитанный мужчина. На нем была дорогая одежда придворного, которую он спешно приводил в порядок. Он мельком встретился взглядом с Шекспиром и быстро отвел глаза. Парсимони оставила дверь открытой.

— Входите, господин Шекспир. Вы разместили нас в таком прекрасном доме. Чудесное место, здесь полно благородных джентльменов.

Комната ни в чем не уступала комнате Старлинг.

— Госпожа Филд, я пришел, чтобы предложить вам обменять информацию на свободу.

Она рассмеялась.

— Да я прекрасно устроилась. И простила вас за то, что вы упекли нас сюда. Наше знакомство было невеселым. Тот день омрачила гибель Гарри Слайда, упокой Господь его душу. Уж он-то знал, как доставить девушке удовольствие. Всегда заботливый, как к нам, так и к себе, такое редко встречается среди мужчин, какого бы происхождения они ни были. Он был хорошим другом.

Старлинг заметила нетерпение Шекспира.

— Парси, господин Шекспир разыскивает одну парочку из Винчестера, и он торопится.

— Я ищу мамашу Дэвис и Изабеллу Клермон. Вы о них что-нибудь знаете?

Парсимони побледнела.

— О них? Я знаю колдунью, господин Шекспир. Держитесь от нее подальше. Эта женщина совокупляется с демонами и самим сатаной. Она и суккуб и инкуб, это адский червь с острыми зубами и отравленными когтями.

— У тебя с ней были какие-то дела?

— О да. Она увела двух наших лучших девушек, когда я была с Джилбертом Коггом. Забрала при белом свете и заставила работать среди своих шлюх. Когда мы выяснили, где они, девушки уже успели заразиться сифилисом, их груди сморщились из-за плохого питания, а на руках и ногах красовались следы крысиных укусов. Для мужчин они уже не представляли никакого интереса, все равно что мешок с протухшими костями. Нам от них не было никакой пользы.

— Мне нужно найти ее.

— А что я получу взамен?

— Свободу и… отомстишь Дэвис.

— А как насчет выкупа аренды нашего дома развлечений?

— Вряд ли это возможно. Я не могу дать вам денег.

— Просто поручитесь за нас, господин Шекспир.

Шекспир сомневался, но выбора не было.

— Хорошо, — сказал он. — Если приведете меня к ней, я сделаю что смогу.

Парсимони улыбнулась. У нее были красивые белые зубы.

— Сэр, эта ведьма — словно дым, — сказала она. — Но я скажу, где ее можно найти…

 

Глава 46

Тюремщик отпер заднюю дверь, через которую можно было попасть во внутренний двор, а затем двери, ведущие через надворные постройки. Он проводил Шекспира в длинный грязный сад, где деловито копошилась парочка свиней.

Сад заканчивался стеной футов восемь высотой. Тюремщик вручил Джону деревянную лестницу. Шекспир с легкостью взобрался на стену. Джонса нигде не было. Размашистым шагом он направился от «Клинка» на восток, прочь. Шекспир шел к Лондонскому мосту, чтобы перебраться на северный берег. По дороге к мосту ему казалось, что он чувствует взгляды голов предателей, устремленные на него с пик на крыше сторожки у ворот.

Парсимони упомянула дом на Билитер-лейн, неподалеку от его дома на Ситинг-лейн. В этом месте мало кому придет в голову разыскивать ведьм и их проституток, ибо это был центр города, где проживали купцы и их щеголяющие в мехах жены. Возможно, именно этим Билитер-лейн и привлекала мамашу Дэвис: она могла прикинуться состоятельной женщиной и остаться неузнанной.

Миновав церковь Фэнчерч, он двинулся вдоль раскинувшихся широким веером владений Бланш-Эпплтон. Его сердце сильно билось, он судорожно глотал воздух. Слева он заметил, что в здании гильдии торговцев скобяными изделиями ведутся обширные работы. Над каркасом постройки возвышались огромные подъемные краны из дуба и вяза со свисающими веревками и блоками.

Он повернул налево на Билитер-лейн и замер на месте. Перед ним, словно стена из стали и черной кожи, стояли двадцать персевантов, с мечами наготове и нацеленными на него пистолетами с колесцовыми замками.

Мгновение он стоял, едва понимая, что за сцена предстала его взору. Он повернул, чтобы пройти другим путем, но получил сокрушительный удар кулаком в лицо от командира персевантов Ньюуолла. У Шекспира подкосились ноги, и он рухнул посреди улицы в грязную канаву. Затем последовал удар тростью с серебряным наконечником в левый висок, и Шекспир потерял сознание.

Когда Шекспир очнулся, вокруг было темно. Голова нестерпимо болела, казалось, что уж лучше смерть, чем эта непрекращающаяся пульсирующая боль. Он попытался пошевелиться, но не смог: его ноги были закованы в прикрепленные к полу кандалы. Он находился в камере, освещенной лишь сальной свечой в черном железном подсвечнике на стене. Николас Джонс, подмастерье Топклиффа, с усмешкой произнес:

— Думал, тебе удастся уйти от меня? — Во рту он держал трубку, извергая клубы дыма при разговоре. — Мы припасли для тебя кое-какое развлечение, Джон Шекспир. Жди здесь, а я передам господину Топклиффу, что ты очнулся. Теперь ты никуда не денешься…

Он вытащил трубку изо рта и постучал ею по голове Шекспира, вытряхивая горящий табак и пепел.

Джон хотел потрясти головой, чтобы сбросить тлеющий пепел, но у него не было сил. Перед глазами все поплыло, и он снова погрузился в небытие.

Очнувшись в очередной раз, Шекспир решил, что грезит. Над ним были дубовые балки потолка его спальни. Кровать, на которой он лежал, была залита солнечным светом, проникавшим через окно. Он повернул голову. Рядом с ним на треногом табурете сидела Джейн, его служанка.

— Господин Шекспир?

— Джейн? Это правда ты?

— Наконец-то вы очнулись.

Он закрыл глаза. Его окутала непреодолимая слабость. Неужели ему приснилось, что он находится в камере с Джонсом? Какой-то странный ночной кошмар, словно им овладели демоны.

— Джейн, сколько времени я здесь?

— Три дня и три ночи, господин. Слава богу вы с нами. Я боялась, что вы никогда не проснетесь. Вас так сильно ударили по голове…

— Как я сюда пришел?

Джейн взяла его за руку.

— Вас привезли сюда на телеге люди господина секретаря Уолсингема. Помолчите. Сейчас я принесу вам что-нибудь поесть и попить.

Постепенно к нему возвращалась способность чувствовать: кое-где ощущалась тупая боль, болела раненная Херриком рука, лицо, голова.

— Меня сюда привезли люди Уолсингема? Я думал, что нахожусь в камере, куда меня бросил Ричард Топклифф.

Джейн встала с табурета и засуетилась вокруг него, разглаживая простыни и поправляя подушки.

— Вы не ели три дня, если не больше. Врач сказал, что, когда вы очнетесь, вам нужен покой и немного пищи и питья.

Шекспир приподнялся на локте.

— Джейн, я не младенец, с которым надо нянчиться. Расскажи то, что мне нужно знать.

— Господин, Топклифф запер вас у себя в камере. Мы боялись худшего. Но Болтфут отправился к господину секретарю Уолсингему, и он тут же послал своих людей с предписанием освободить вас. Когда вас привезли сюда, вы были едва живы, весь в крови и грязи, а дыхание было таким слабым, что я едва его слышала.

Шекспир попытался собраться с мыслями. Он вспомнил, как помчался из «Клинка» на Билитер-лейн, столкнулся лицом к лицу с персевантами, затем последовал страшный удар в лицо и по голове. Дальше он ничего не помнил, кроме отблесков свечи в пыточной Топклиффа и Николаса Джонса, его мерзкого подмастерья.

— Кэтрин здесь?

Джейн деловито принялась отпирать створку окна.

— Сейчас ее здесь нет.

— Где она?

Джейн отвела взгляд. Она посмотрела в окно на маленький садик в глубине внутреннего двора. Через открытое окно доносилось пение птиц.

— Она в доме своего хозяина в Доугейте. Кэтрин оставила вам письмо.

Она передала Шекспиру письмо, после чего поторопилась к двери.

— Джейн, подожди.

Шекспир осторожно срезал печать ножом, который всегда лежал на столике рядом с его кроватью. Письмо, написанное четким почерком, было недлинным, но казалось, ему понадобится вечность, чтобы прочитать его.

«Джон!

В любви Христовой, твоя Кэтрин».

Если ты читаешь это письмо, значит, ты пришел в себя, за что я благодарю Господа, который услышал наши молитвы. Но у этой истории нет счастливого конца. Мне не хватает слов, чтобы рассказать, как печально мне писать тебе это письмо. Мой хозяин, Томас Вуд, теперь дома в Доугейте, и я должна отправиться к нему с детьми. Он изувечен, не может ходить, даже руку поднять, чтобы поесть, не в состоянии. Он находился на грани смерти и уже никогда не выздоровеет. Мне придется стать его сиделкой, а также матерью и гувернанткой для Эндрю и Грейс. Это мой христианский долг.

Ты знаешь, как я люблю тебя, Джон. Не сомневайся. Несколько коротких часов мы были единым целым, и я всегда будут помнить ту ночь. Но я не могу быть твоей, ибо им я нужна больше. Не сердись на меня, и не приходи за мной в Доугейт. Слишком больно снова говорить тебе „прощай“.

Джон, ты помог освободить моего хозяина, и я благодарна тебе за это. Я сожалею о том, что наговорила тебе, и знаю, что ты — хороший человек. Я также должна поблагодарить Джейн, твоего брата и его актеров. Я напишу им всем, ибо они спасли меня и детей от ужасной судьбы. Прости меня, Джон.

Спустя некоторое время Шекспир поднял взгляд. Он глубоко вздохнул.

— Ты знаешь, что в этом письме, Джейн?

— Да, господин. — У нее перехватило дыхание, она продолжала отводить взгляд. Джейн отерла слезу со щеки.

— Думаешь, можно надеяться на то, что она изменит решение?

Джейн покачала головой. Слезы потекли у нее по лицу, и она уже не могла говорить.

— Никакой надежды?

Она снова покачала головой.

— Спасибо, Джейн. Иди.

Она выбежала из комнаты. Шекспир услышал рыдания удаляющейся Джейн. Он смял письмо и бросил на пол. Через несколько секунд Шекспир, пошатываясь, встал. Равновесие держать было трудно, но он смог пересечь комнату и подобрал скомканный листок. Он поднес его к окну, разгладил бумагу и перечитал.

 

Глава 47

— Есть новости от Дрейка? — спросил Уолсингем.

— Пока никаких, ни хороших, ни плохих, — ответил Джон Хокинс. — Он так и хотел.

Уолсингема это не убедило.

— Но я желал бы иначе, господин Хокинс. Я хочу, чтобы он направил ваши корабли к Лиссабону и поджег испанский флот, прежде чем испанцы успеют покинуть порт, ибо мы не в состоянии противостоять им в открытом море.

В комнате повисла тишина. Все, сидевшие за длинным столом в библиотеке дома Уолсингема на Ситинг-лейн, знали, о чем он говорит. Оборона Англии была к всеобщему прискорбию весьма недостаточной. Если закаленные в боях испанские войска высадятся в Суссексе, Кенте или Эссексе, они сметут недавно сформированное королевское ополчение и двинутся к Лондону, словно стая львов. Испанцы устроят такую кровавую резню на полях и в городах Англии, какой еще не бывало в стране за последние пять сотен лет.

За столом сидел Хокинс, создававший новый флот, сам Уолсингем, его секретари Артур Грегори и Френсис Миллз, специалист по шифрам Томас Фелиппес и Джон Шекспир.

— По крайней мере, нам удалось отправить его в море, — нарушив наконец тишину, произнес Уолсингем, — за это мы должны благодарить господина Шекспира.

Все, кто был за столом, кивнули Шекспиру. Миллз сложил ладони, словно желая поаплодировать.

— Господин Миллз, больше, чем о чем-либо, я беспокоюсь о ваших тайных агентах.

Миллз покраснел.

— Господин секретарь?

— Да, когда в последний раз вы устраивали собрание агентов — без господина Хокинса, вы доложили о событиях вокруг убийства Уильяма Молчаливого в Делфте. В основном ваш доклад был полезным и верным, но в нем была одна деталь, в описании которой вы допустили, как я теперь понимаю, роковую неточность. По правде говоря, я бы даже назвал ее ошибочной и вводящей в заблуждение. Я искренне надеюсь, что это произошло неумышленно. Вы сказали, что у того убийцы, Балтазара Жерара, был сообщник и что у вас есть сведения, предположительно из Голландии, что этот человек, имени которого вы не назвали, известен тем, что избивает проституток, а одну забил до смерти, изувечив ее тело религиозными символами. Прошу вас, сообщите, где вы добыли эту информацию?

Миллз принялся что-то бессвязно бормотать, очевидно, не зная, что ответить. Его острые маленькие глазки в панике расширились, когда на него устремились взгляды остальных присутствующих.

— Эти сведения я добыл через своих голландских информаторов, господин секретарь.

Уолсингем покачал головой.

— Я воспользовался возможностью и поговорил с властями Делфта и Роттердама. Они не подтверждают ваши сведения. Да, они уверены, что у Балтазара Жерара был сообщник, но не считают, что он имеет отношение к убийству той женщины. Зато им известно, что этот сообщник Жерара был флагеллантом и нанимал проституток, чтобы те пороли его. Но их он никогда не трогал и не вырезал религиозных символов на теле той убитой женщины.

— Я… я не понимаю. Мои сведения…

— Вы уверены, господин Миллз, что не получали эти сведения здесь, дома? Например, от господина Топклиффа или его помощников?

Миллз был загнан в угол. Шекспир наблюдал за ним. Зрелище обладало той же жестокой притягательностью, как и травля медведей, когда один из медведей, Сакерсон или Ханкс, хватал собаку и сокрушительной силой своих лап ломал ей хребет. Миллз признал поражение и обреченно кивнул.

— Он сказал, что сведения ему передали его информаторы в Голландии. Признаюсь, мне следовало все проверить.

— Следовало, господин Миллз, а еще подумать, почему господин Топклифф именно вас выбрал для того, чтобы сообщить эти сведения. Сомневаюсь, что подобное лежит в сфере его полномочий. — Уолсингем обратился к Шекспиру. — Вы не согласны со мной, Джон? Полагаю, вам пришлось бы немного легче без этого ложного следа.

— Простите меня, — произнес Миллз. Он встал. — Господин Топклифф сообщил, что у него есть сведения по этому делу от священника, которого он допросил, и что я не должен разглашать, откуда они у меня. Не стоило полагаться на эти сведения без проверки или, по крайней мере, выяснения их источника. Прошу принять мою отставку, господин секретарь. Я подвел вас и заслуживаю вашего осмеяния.

— Нет, господин Миллз, я не приму вашу отставку. Но я принимаю ваши извинения и полагаю, что господин Шекспир тоже. Пусть это послужит уроком всем нам. Точность наших сведений — превыше всего. Мы обязаны подвергать сомнению любые сведения и выяснять мотивы тех, от кого они поступают. Вы должны всегда сообщать мне о ваших источниках. Пусть каждый из вас сделает собственные выводы о мотивах господина Топклиффа относительно этого дела. А сейчас рассмотрим другие, связанные с этим, вопросы. Во-первых, Джон Даути, брат Томаса Даути, который много лет тому назад был казнен Дрейком где-то на далеком побережье. Мы знаем, что несколько лет тому назад Джон Даути замышлял заговор против Дрейка, так как хотел отомстить за смерть брата, не говоря уже о двадцати тысячах дукатов, обещанных ему в награду от Филиппа Испанского. Джон Даути был пойман и отправлен в «Маршалси». Но, похоже, никто не знает, что с ним случилось потом, и я, полагаю, господину Шекспиру интересно знать, не могли он оказаться на свободе и участвовать в недавнем заговоре. Что ж, теперь мы можем сосредоточиться на том, чтобы расследовать это дело. Господин Грегори, прошу вас…

Артур Грегори встал, после того как Миллз снова сел на место, радуясь обстоятельству, что взгляды остальных присутствующих направлены не на него. Грегори улыбнулся и медленно заговорил, изо всех сил стараясь скрыть свое заикание.

— Я провел дальнейшее расследование. П-п-похоже, Джона Даути перевели из «Марш-ш-шалси» в «Ньюгейт» дожидаться казни года ч-ч-четыре тому назад. Ес-с-стественно, это должно было быть отмечено в черном списке «Маршалси», но этого не сделали. Даути обманул палача и умер от кровавого поноса. Простая кончина для ничт-т-т-тожного обиженного человека. П-п-похоже, что никто не знал и не беспокоился о том, что с ним стало. Единственное, что мы знаем, так это то, что он не участвовал в недавнем деле.

Уолсингем произнес:

— Итак, остаются два человека: фламандец, появляющийся под разными именами, включая имя Херрик, и изменник, капитан по имени Харпер Стенли. Первый из них, Херрик, соответствует описанию сообщника Балтазара Жерара из Делфта. Я убежден, что он и являлся тем самым «убийцей дракона», посланным Мендозой и Филиппом, чтобы убить вице-адмирала, и по крайней мере дважды он был близок к успеху. Я полагаю, что мы никогда не узнаем о нем больше, но меня это не тревожит. Я не желаю делать из него мученика, вот почему я считаю, что господин Шекспир поступил правильно, оставив его в Плимуте, где его будут судить и казнят. Насколько мне известно, немногие знают подробности этого покушения на жизнь Дрейка. Мы хотим, чтобы в умах людей наш вице-адмирал был непобедимым и героическим. Его сила и нам придает сил.

— А капитан Стенли? — вставил Шекспир. — О нем что-нибудь известно?

Уолсингем посмотрел на своего шифровальщика.

— Господин Шекспир, я воспользовался возможностью и попросил господина Фелиппеса провести дальнейшее расследование, пока вы выздоравливали.

Фелиппес подышал на очки и вытер их о рукав. Стекла очков были исцарапаны, и из-за постоянной протирки сквозь них почти ничего не было видно. Фелиппес не стал вставать.

— Да, я кое-что выяснил. Он сменил имя Перси на Стенли. Он давно был у нас на примете. Я поговорил кое с кем из его сослуживцев офицеров и узнал, что он был завсегдатаем французского посольства. Он рассказывал друзьям, что у него есть любовница, одна дама, француженка. Он приходил в посольство и уходил когда ему вздумается. Потом я вспомнил о перехваченных письмах из посольства к Мендозе, в которых описывались передвижения кораблей. Мы не могли выяснить, кто их посылал. Они могли нанести огромный вред Англии, раскрыв расположение и мощь нашего флота. Когда Дрейк или господин Хокинс выходили в море, Мендоза сразу же узнавал об этом. Я сравнил почерк, которым были написаны эти послания, с почерком в бумагах капитана Стенли. Они идентичны. Мы полагаем, что он продавал наши тайны, желая отомстить за наказание и бесчестье его семьи после Северного мятежа восемнадцать лет тому назад. Я также полагаю, что, вероятно, он был связан с человеком, которого мы называем Херриком. Мое предположение — и это больше, чем просто предположение, — заключается в следующем: четыре или пять месяцев тому назад Стенли сообщил испанцам, что, если Мендоза пришлет наемного убийцу, он поможет ему с оружием и возможностью подобраться к вице-адмиралу. В итоге, когда казалось, что заговор на грани провала, он взял все в свои руки. К счастью, спутники Дрейка, Диего и господин Болтфут Купер, встали между ним и его целью.

Уолсингем откашлялся.

— Итак, все ясно. Дрейк в безопасности. Пока в безопасности. Но будьте бдительны и усердно работайте над раскрытием интриг, что плетутся по зловонным углам Лондона. Это не последний заговор Мендозы и его принца. Джентльмены, будем молиться каждое утро и вечер, а также днем, ибо воистину судьба Англии в руках Господа, и Ему решать, жить ли ей или погибнуть. — Когда собравшиеся поднялись со своих мест, чтобы уйти, Уолсингем указал пальцем на Шекспира. — Останьтесь, господин Шекспир.

Когда все ушли, Уолсингем попросил принести Шекспиру еду и напитки, затем принялся прохаживаться по комнате, заложив руки за спину. Шекспир молча наблюдал за ним. Наконец господин секретарь заговорил.

— Осталось одно дело, Джон, и поговорить о нем я хочу только с вами. Дело Роберта Саутвелла, иезуитского священника. Вы же не нашли его… так?

— Нет, сэр Френсис, — быстро ответил Шекспир. Он уже мысленно отрепетировал этот ответ. Возможно, он и встречался с Саутвеллом, но он не мог быть в этом уверен, ибо священник ему не назвался.

— А Топклифф полагает, что вы с ним встречались. Он считает, что священника прятал Томас Вуд и наставница его детей, Кэтрин Марвелл, а вы с ними в сговоре.

— Это неправда. Я ни с кем не сговаривался.

— И, тем не менее, если бы вы действительно встречались с ним, вы бы рассказали мне, не так ли?

— Да, господин секретарь.

— Если вы считали, что этот Вуд или госпожа Марвелл укрывали иезуитских священников, вы бы мне тоже это сообщили?

— Господин секретарь, я уверен, что они не укрывают иезуитских священников.

Уолсингем поднял брови.

— Как забавно, Джон. Вы говорите в настоящем времени. Вряд ли вы изучаете католическое искусство увиливания.

— Господин секретарь?

Уолсингем взял со стола листок.

— Я не буду обращать внимание на это. На сей раз. Но не стоит так легкомысленно идти на сделку с иезуитами, Джон. Этот Саутвелл — наш враг. — Он показал листок Шекспиру. — Видите эти стихи. Их написал Саутвелл. Прочтите их, Джон, хотя вас может от них стошнить. Видите, он называет Марию Шотландскую святой, мученицей и розой. А ведь это та самая женщина, которая делала все, чтобы убить нашу любимую государыню.

Шекспир прочитал стихи. Был ли автор стихов тем человеком в саду? Как он только осмелился сочинить такое? Все католики знают, что она замышляла убийство.

Уолсингем забрал у него листок.

— Достаточно. Я просто скажу вам, что Томаса Вуда знают мои тайные агенты в Риме, где Вуд покровительствовал Английскому колледжу. Но давайте поговорим о другом. Скажите, Джон, я полагаю, что между вами и госпожой Марвелл существует любовная связь. Я прав?

Шекспир глубоко вздохнул. Он кивнул, собираясь с мыслями.

— Была связь.

— Все кончено?

Шекспир снова кивнул. Он не мог говорить.

Голос Уолсингема стал мягче.

— Мне жаль. Я понимаю ваше горе, Джон, но это к лучшему. Поверьте мне, подобные привязанности не выживут в нашем политическом климате, пока у вас такая важная работа, а подозрения и подстрекательства к мятежу прячутся по темным углам…

Шекспиру хотелось крикнуть, что это не к лучшему, что его сердце разбито. Что лучше он станет школьным учителем и женится на Кэтрин, чем будет заниматься этой работой и останется в одиночестве. Но Шекспир не проронил ни звука.

Уолсингем видел, как ему горько, и налил вина.

— Не будем больше об этом говорить. Отдохните пару дней от ваших трудов, Джон. Ваш брат наверняка уже приехал. Если желаете, проведите с ним какое-то время. Вы были ранены, подлечитесь. Но прежде чем наслаждаться заслуженным отдыхом, ибо ваша поездка в Плимут и все, что за этим последовало, было просто великолепно и вызвало восхищение Ее величества, у меня для вас есть еще одно поручение. Я хочу, чтобы вы отправились к лорду Говарду Эффингемскому и сообщили ему, что раскрыли убийство его дочери. Вы должны сказать ему, что убийцей является человек по имени Херрик, который уже казнен за это, а также за покушение на сэра Френсиса Дрейка.

Наконец к Шекспиру вернулся дар речи.

— Господин секретарь, вы просите меня сообщить ему то, что, как мы оба знаем, является ложью? Мы же знаем, кто убил леди Бланш Говард.

Лицо Уолсингема напряглось.

— Сделайте это для меня, Джон. Я пошел против фаворита нашей королевы, спасая вас от меча правосудия. Иногда нам приходится делать неприятные вещи, чтобы защититься от значительно большего зла. Кого из нас пожалела бы инквизиция, одержи испанцы победу? Никого. Мы ищем только тех, кто сеет вражду. Так что вы сделаете это для меня, а я обещаю, что Ричард Топклифф больше не станет угрожать или докучать господину Томасу Вуду и госпоже Марвелл. Вы все поняли?

Шекспир кивнул.

— Тогда сделайте это сегодня, Джон. И да пребудет с вами Господь.

 

Глава 48

Болтфут Купер выглядел странно, словно ему было неловко. В своих грубых руках он сжимал шляпу и непрестанно скручивал ее, как будто сворачивал шею птице.

Шекспир вопросительно посмотрел на него.

— Болтфут, как продвигается расследование о местонахождении тех четырех бродяг с Хог-лейн?

— Я нашел и освободил их.

— Правда? Прекрасные новости. Так расскажи, где же они были?

— В «Брайдуэлле», господин.

— В «Брайдуэлле»?!

— В других тюрьмах их не было, поэтому я вернулся в «Брайдуэлл». Когда я допрашивал тюремщика, мне показалось, что он ведет себя так, словно виноват в чем-то. В конце концов, я пригрозил ему могуществом господина секретаря и вашим, конечно. Он сдался, испугался и признался, что бродяги по-прежнему здесь. Ньюуолл приказал ему сказать, что их перевели. Думаю, что в этом замешан кто-то третий, хотя тюремщик все отрицает.

— Что? Я позабочусь о том, чтобы этот лживый тюремщик предстал перед ольдерменом. Он уверял меня, что их перевели в другую тюрьму. Но что с ними? Как они себя чувствуют?

— Плохо, господин. Их били, заставляли обчесывать лен и делать паклю и держали на голодном пайке. Но все живы и приходят в себя после всех испытаний. Я их накормил и отвез в труппу.

— А ты спросил их о том, что они видели в ночь пожара?

— Да, но они ответили, что только пожар. Главарь этой четверки сообщил, что когда они увидели, что дом горит, то побежали за помощью. Они таскали ведра два часа, пока не залили пламя. А после, утомившись, уснули в конюшне. Говорят, что в конюшне было теплее, чем в «Театре».

— Значит, они не видели, как в дом на Хог-лейн принесли тело?

— Нет, господин.

— И они ничего не знают о леди Говард?

Болтфут покачал головой.

— И ничего подозрительного они не заметили.

Шекспир принялся обдумывать полученные сведения. Конечно, Топклифф не был уверен, видела ли эта четверка что-нибудь, но когда он узнал, что они спали неподалеку, то решил, что будет безопаснее держать их там, где Шекспир не сможет допросить их. А самое лучшее место — под самым носом у Шекспира!

— Отличная работа, Болтфут. Ты — молодец.

— Спасибо, господин, — произнес довольный Болтфут, но уходить не спешил. Он еще сильнее принялся мять свою шляпу. Петух или каплун, попадись он сейчас в его руки, был бы давно мертв. — Господин Шекспир, — произнес он, отводя взгляд, — я хочу просить вашего одолжения, покровительства, если можно.

Шекспир вздохнул.

— Ближе к делу. Я прекрасно знаю, что ты хочешь, чтобы я разрешил тебе ухаживать за Джейн. Да?

Болтфут робко кивнул.

— Да, господин.

— С чего бы такой симпатичной молодой девице, как Джейн Костон, желать ухаживаний грубого, седеющего и коренастого мужчины лет тридцати, а то и старше, вроде тебя, Болтфут?

Лицо Болтфута осунулось. Казалось, он не на шутку обиделся.

— Простите, господин. Вы, конечно же, правы.

Шекспир обнял Болтфута за плечи.

— Ты — дурак, Болтфут. Я же шучу! Ты можешь ухаживать за Джейн. Рад за вас обоих. Ты счастливчик, а она удачливая молодая женщина. Вот вам мое благословение. Я буду молиться, чтобы ваши дети больше походили на нее, чем на тебя!

Болтфут усмехнулся.

— Я тоже буду об этом молиться, господин Шекспир. Спасибо вам.

Шекспир улыбнулся ему в ответ. Радость Болтфута внезапно облегчила его собственное горе, да и как можно было не порадоваться за такого человека. Болтфут, как никто, был достоин счастья. Жизнь жестоко обошлась с ним, и он заслужил лучшей доли.

— Идем, Болтфут, зайдем к Джейн и выпьем по стакану сладкого вина в знак торжества. В последние несколько дней мне редко приходилось испытывать радость…

Беседа с лордом Говардом Эффингемским оказалась натянутой с самого начала. Говард был не слишком рад видеть Шекспира и не выдал ни единой эмоции, когда слушал новости о том, что предполагаемый убийца его приемной дочери арестован и казнен. Он быстро кивнул. Они стояли в прихожей его дома в Дептфорде, пройти в дом Шекспира не пригласили.

— Значит, именно эти сведения будут официально оглашены, не так ли, господин Шекспир?

— Милорд, убийца, фламандец по имени Херрик, был казнен в Плимуте. Он пытался убить вице-адмирала Дрейка. Возможно, он полагал, что сможет подобраться к Дрейку через вас. Боюсь, что именно по этой причине он сначала пытался подружиться с вашей дочерью. Возможно, она узнала о нем слишком много, и он заставил ее замолчать.

— Да, да. Все это я уже слышал. Прекрасная работа, Шекспир, но я не настолько глуп, сэр, у меня есть собственное мнение касательно убийства Бланш, и я уверен, у вас тоже. Но все мы — подданные Ее величества, и наша обязанность соглашаться с подобными вещами.

— Да, милорд.

— Что ж, желаю вам хорошего дня. — Он говорил резко и держал дверь открытой, не оставляя Шекспиру другого пути, кроме как покинуть его дом.

На пристани Шекспиру пришла в голову мысль, что он предал Говарда. Убийца разгуливает на свободе и может убивать, когда захочет. Говард тоже это знал. Просто это было удобное для всех решение и скрывало пятно на репутации страны. Им обоим придется проглотить горечь желчи.

Томас Вуд ощущал телом прохладные льняные простыни. Ему казалось, что он плывет. Когда он лежал неподвижно, то не чувствовал боли, но даже легкое движение вызывало муки.

Рядом с его кроватью стояла Кэтрин. Она нежно промокнула его лоб смоченной в воде муслиновой тканью.

— Спасибо, — сказал он, едва двигая губами.

Вуд уже две недели находился дома. Выздоровление шло медленно. Они не знали, будет ли он снова ходить или двигать руками, так сильно он был изувечен. Лицо было измождено, а волосы поседели, но в его глазах еще оставался свет.

— Я смирился со смертью, — сказал он, затем поморщился от боли из-за того, что ему пришлось говорить.

— Вы теперь в безопасности. Мы все в безопасности.

Он закрыл глаза, и лицо Маргарет снова всплыло в его памяти. Да, теперь он был в безопасности. Ничто не причинит ему боли. И все же он понимал, что-то не так. Слишком много жизней уже принесено в жертву. Важно, чтобы больше этого не было…

— Это он, Роуз? Твой ребенок?

Роуз Дауни взяла малыша на руки. Он очень вырос, но она сразу узнала своего Уильяма Эдмунда, своего Мунда. Его голубые глаза смотрели на нее и не узнавали. Два месяца он находился у другой матери, у женщины, которая украла его на рынке, когда Роуз на минутку выпустила сына из рук из-за спора с лавочником.

— Он здоров, с ним все в порядке, а, Роуз?

Слезы потекли по ее щекам.

— Да, господин Топклифф. Я забыла, какие у него голубые глаза. И он такой большой, больше, чем раньше.

— Хорошо. А тот, другой ребенок, если, конечно, того монстра можно так называть, теперь со своей настоящей матерью. Но Роуз, ты должна помнить, что еще не донесла мне на того мерзкого священника Саутвелла.

— Простите, господин Топклифф, но он был там. Умоляю вас поверить мне.

— Я верю, Роуз, но этого недостаточно. Ты должна оставаться в доме предателей, пока он не вернется, а потом сразу же сообщить об этом мне. Он вернется, понимаешь?

Роуз не могла оторвать взгляда от лица Мунда. Она поцеловала его мягкие розовые щеки и веки. Малыш был залит ее слезами.

— Да, сэр, но леди Танахилл больше мне не доверяет. И слуги тоже. Думаю, они знают, что я приходила к вам доносить на священника.

— А были ли в доме со дня нашего последнего разговора какие-нибудь гости?

Роуз покачала головой, всхлипывая и улыбаясь малышу.

— Нет, сэр.

Топклифф подошел к ней и сжал ее груди.

— У тебя много молока, маленькая корова. Я чувствую, что твои тяжелые груди полны. Твой ребенок будет хорошо питаться.

— Да, сэр.

— Продолжай искать священника, Роуз. И берегись, если я узнаю, что ты мне чего-то не сказала. Я смог вернуть тебе ребенка, я же могу и забрать его. Помни, Роуз, отныне ты — в моей власти. Не пытайся сбежать от меня.

Топклифф отпустил ее грудь. Роуз еще крепче прижала к себе ребенка.

— Я всегда буду говорить вам все, что знаю, господин Топклифф. Я клянусь всем святым.

— Хорошо. Тебе разве не интересно, где был твой ребенок?

— Да, сэр, но, похоже, о нем хорошо заботились, слава богу.

— Он был у жены одного городского купца. Это богатые люди. Я не стану разглашать их фамилию. Жена купца потеряла рассудок, когда родила этого монстра, и обезумела от горя. Она не знала тебя. Она случайно увидела тебя с ребенком и пошла следом. Когда ты выпустила его из рук, она воспользовалась этим и быстро подменила детей. К несчастью для нее, кормилица заметила разницу и пустила слух, а когда слух разошелся, я тоже узнал об этом. Ты правильно поступила, когда пришла ко мне, Роуз. Топклифф — тот человек, который тебе нужен.

Он запустил руки ей под юбку. Она не отстранилась от него. Он мог делать все, что захочет, потому что больше ничего не имело значения. Ее малыш был у нее.

— Спасибо вам за все, господин Топклифф. Я всем расскажу о вашей доброте, сэр. — Но в глубине сознания она вдруг вспомнила о ребенке, о котором заботилась в последние недели, и у нее защемило сердце. Она помолилась о том, чтобы тот малыш и дальше ни в чем не нуждался.

— Конечно, расскажешь, Роуз.

 

Глава 49

Джон Шекспир натянул поводья лошади у северного окончания Ситинг-лейн и спешился. Несколько дней он провел в Стратфорде, и от долгой поездки верхом домой в Лондон болели ноги и спина. Зато, по крайней мере, прежние раны его не беспокоили. Левая рука зажила, а с лица сошли синяки. Шекспир завел свою серую лошадь на мощеный двор конюшни и передал поводья конюху. Он похлопал лошадь по спине, почесал у нее за ухом, затем приказал слуге принести подседельную сумку и прошел еще двадцать ярдов до входной двери дома.

Не успел он коснуться двери, как она распахнулась и на пороге он увидел Джейн.

— О, хозяин, слава богу, вы благополучно добрались до дома.

Шекспир улыбнулся, но в глазах у него была тревога.

— Что-то случилось?

— Ничего, господин Шекспир. Но столько всего произошло с тех пор, как вы уехали, что не знаю, с чего и начать.

— Для начала помоги мне стянуть сапоги. Боюсь, они приклеились к ногам. И немного эля не помешает.

Лицо Джейн озарила улыбка, но следом она вдруг расплакалась, подобрала юбки и убежала в другую комнату. Шекспир озадаченно наблюдал за ней, затем снял шляпу и сел на табурет в прихожей, чтобы попытаться снять сапоги самостоятельно.

Ему удалось, после немалых усилий, стянуть правый сапог, и он принялся за левый, когда услышал, что открылась дверь, и поднял глаза. Их взгляды встретились и замерли.

— Кэтрин, — почти шепотом произнес он.

Кэтрин стояла в дверном проеме.

— Здравствуй, Джон. — Она протянула ему лист бумаги. — Я принесла тебе приглашение. От Литтл Бёд и Куини. В нем говорится, что они открывают невероятно роскошный дом удовольствий и сочтут за честь принять тебя в качестве гостя.

Шекспир оторвал взгляд от ее глаз и нетерпеливо стянул сапог. Он не знал, что сказать.

— Они помогли мне в расследовании, указав мне на Плимут, — пробормотал он.

— Что ж, тогда нужно принять их приглашение. — И, глядя на его мучения, добавила: — Помощь нужна?

Он рассмеялся, и слезы выступили у него на глазах.

— Еще как.

Она опустилась перед ним на колени, стянула сапог и подняла его вверх. — Похоже, тебе следует уволить свою бесполезную служанку и нанять меня.

— Кэтрин?

— Да, это я.

— Слава богу, ты здесь.

— Иначе бы ты никогда не снял левый сапог.

Кэтрин поднялась с колен. Она была прекрасна. Ее темные волосы сияли, и он не смог удержаться и протянул руку, чтобы потрогать их.

— Если хочешь, можешь поцеловать меня.

Джон заключил ее в объятия, и их губы встретились. Она уронила его сапог на пол, затем обняла его и прижалась.

— Вот вы и попались, господин Шекспир.

— Разве я собирался сбежать от вас, госпожа?

— Быть может, и нет, но я все равно тебя поймала.

— А я тебя, надеюсь. Вы выйдете за меня замуж, госпожа?

— Настаиваю на этом, сэр, ибо полагаю, что вы уже украли у меня девственность, а подобное преступление не должно оставаться безнаказанным.

— Насколько я помню, это преступление произошло не без сговора с вами.

— Раз уж мы сообщники, то и наказание понесем вместе. Наш приговор — свадьба.

— И все из-за девственности. — Шекспир прижал ее, и они снова поцеловались.

Наконец Кэтрин сделала шаг назад.

— Что ж, сэр, вижу, что вы, как всегда, торопитесь. Я предложила вам лишь поцелуй.

Он рассмеялся.

— Кэтрин, как это все произошло? Я думал, что твой долг перед господином Вудом — препятствие нашему браку. Он выздоровел?

Она вдруг стала очень серьезной.

— Нет. — Она покачала головой. — Он никогда до конца не поправится, но у нас есть план. Господин Вуд настоял на этом, а я не вижу препятствий. Хотя, быть может, у тебя, Джон, будут возражения.

— Что за план?

— Я не должна была приносить эти новости, их должны были сообщить Болтфут и Джейн. Они хотели получить от тебя разрешение пожениться. Отец Джейн уже благословил их союз.

— Конечно, я разрешу им пожениться. Но мы-то здесь при чем?

— Господин Вуд искалечен и ему нужна большая помощь, чем та, что могу предложить я. Он — крупный мужчина, а я недостаточно сильна, чтобы поднимать его в одиночку и удовлетворять все его нужды. Джейн вместе с Болтфутом хотят поступить к нему на работу. К тому же она прекрасно ладит с детьми.

Шекспир рассмеялся. Все это казалось невероятным.

— Значит, мы совершим обмен. Джейн и Болтфут отправятся к Томасу Вуду, а взамен я получу тебя.

— Не слишком равноценный, да? Теряешь двух, а получаешь одну.

— Если рассматривать именно так, то это не такая уж и плохая сделка. Велика вероятность, что мне придется стать школьным учителем, ибо я наверняка испорчу отношения с господином секретарем.

— Мы оба будем учителями, ибо я продолжу обучать детей господина Вуда в Доугейте. В конце концов, я же их гувернантка.

— Значит, двое с половиной господину Вуду, а мне только половину?

— Ну что, по рукам, сэр?

— Да, Кэтрин, по рукам. Но Болтфут будет работать и на меня, когда он мне понадобится.

— Тогда пожмем руки, как купцы, в знак удачной сделки.

— Нет, — сказал Шекспир, снова потянувшись к ней, — мы скрепим нашу сделку поцелуем.

Отец Роберт Саутвелл, также известный под именем Коттон, шел по еще темным утренним улицам из своего нового пристанища в Холборне к мосту. Он шел в «Маршалси», чтобы снова отслужить мессу и утешить томящихся там верующих. Когда он подошел к реке, от воды поднялись клубы серого тумана.

На Нью-Фиш-стрит его обогнала сутулая фигура женщины в длинной накидке с капюшоном. Саутвелл продолжил путь, глядя, как впереди спешит куда-то эта женщина. Она так съежилась, словно хотела стать маленькой, как муравей, чтобы ее никто не увидел. Неровной походкой женщина направлялась к Лондонскому мосту. Она медленно двигалась по центральной аллее мимо огромных строений, расположенных почти по всей длине моста. Саутвелл держался позади и наблюдал за ней. Она преодолела чуть больше половины моста, остановившись прямо перед Дробридж-Гейт. Она подошла к перилам моста и посмотрела на восточную сторону. Под ней стремительно неслись неспокойные воды Темзы.

Под накидкой женщина прятала ребенка с лицом уродца, издававшего странные крики. Она взглянула на него, а затем вложила огромный камень в мешок, в который был завернут ребенок, и завязала его шнурком. Крик младенца походил на кошачий вой.

Саутвелл замер. Этот крик он уже раньше слышал, но в другом месте. Он направился к женщине, но она уже занесла мешок с ребенком и камнем над перилами. Без колебаний она бросила мешок в поток. На какое-то мгновение показалось, что мешок плывет, вздымаясь над водой, но затем он намок и утонул. Слезы текли по лицу женщины. Она повернулась, увидела приближающегося к ней человека и бросилась бежать. Не оглядываясь, она спешила по мосту обратно, в свой большой дом, к своим гобеленам, расшитой золотом и серебром одежде, многочисленным слугам и мужу, богатому купцу.

«Лондонский вестник», 21 мая 1587 года.

БЛАГОСЛОВЕННАЯ ПОБЕДА

Валстан Глиб, издатель

ОТВАЖНОГО СЭРА ФРЕНСИСА

Прости нас, дорогой читатель, за недавнее отсутствие любимого чтива, оно было вынужденным. Но все счастливо закончилось, благодаря милостивым хлопотам самого верного и честного слуги короны господина Ричарда Топклиффа, члена парламента от Старого Сарума. Теперь мы можем свободно заниматься нашей приятной обязанностью в качестве передового поставщика новостей и сообщить о счастливом событии. Так ударим же в церковные колокола ликуя и зажжем костры на улицах.

На этой неделе в порт Плимута прибыл полубаркас из флота сэра Френсиса Дрейка с новостями о том, что наш обожаемый адмирал одержал победу, стоящую того, чтобы быть занесенной в анналы истории Англии вместе с битвой при Азенкуре, Креси и Пуатье. Дрейк, наш величайший английский моряк и совершивший кругосветное плавание герой, спас Англию от нападения, мастерски проявив отвагу и искусство мореплавания. Мы узнали, что вечером 29 апреля, адмирал храбро напал на флот Кадиса и бесстрашно вступил в бой с прославленными галеонами короля Испании, уничтожив тридцать одно судно, и увел шесть, не потеряв ни одного английского корабля. Трусливые испанцы не выказали большого сопротивления. Большей частью они пытались ускользнуть от человека, которого они называют Драконом, так сильно они боялись его, но все было тщетно.

Еще три дня сэр Френсис отважно провел в заливе, собирая трофеи и сжигая корабли сеньора Фелиппе. А солдаты короля в изумлении смотрели с берега на все это и не осмеливались на контратаку.

Флот сэра Френсиса находится вдали от берегов Португалии, поджидая испанские корабли с ценным грузом, и готовится нанести еще больший урон испанским портам и флоту. «Лондонский вестник» с превеликим удовольствием и уверенностью предсказывает, что Дрейк ударил в похоронный колокол по армаде Филиппа и его так называемой Английской кампании. Милорды, миледи и джентльмены! Армада никогда не подойдет к берегам Англии. Однако напомним, сэр Френсис Дрейк предупредил действия врага, чтобы мы все могли спокойно спать, не тревожась за безопасность нашей государыни и ее народа. Боже, храни королеву.

 

Благодарности

Я обязан трудам многих великолепных историков, но несколько книг заслуживают особого упоминания за ту помощь, которую они оказали мне в изучении позднего периода правления Елизаветы.

В первую очередь я бы хотел отдать дань работе Кристофера Девлина под названием «Жизнь Роберта Саутвелла» (Christopher Devlin «The Life of Robert Southwell»), впервые опубликованной в 1956 году. Кажется, что описанные в ней события произошли вчера. А вот список остальных книг, которые я бы особенно рекомендовал к прочтению:

«The Defeat of the Spanish Armada», Garrett Mattingly

«The Confident Hope of a Miracle», Neil Hanson

«Elizabeth's Spy Master», Robert Hutchinson

«God's Secret Agents», Alice Hogge

«The Awful End of Prince William the Silent», Lisa Jardine

«The Secret Voyage of Sir Francis Drake», Samuel Bawlf

«А Brief History of the Tudor Age», Jasper Ridley

«The Reckoning», Charles Nicholl

«The Elizabethan Underworld», Gamini Salgado

«The A to Z of Elizabethan London», Adrian Prockter, Robert Taylor

«Elizabeth's London», Liza Picard

«Shakespeare», Bill Bryson

«The Master Mariner», Nicholas Monsarrat

«The Coming of the Book», Lucien Febvre, Henri-Jean Martin

«The Englishman's Food», J. C. Drummond, Anne Wilbraham

«Invisible Power», Alan Haynes

«Palaces & Progresses of Elizabeth I», Ian Dunlop

«Entertaining Elizabeth I», June Osborne

А еще хочу поблагодарить свою жену, Наоми, брата Брайана и преподобного Селвина Тиллетта за их неоценимую помощь.

 

Примечания

Персеванты

Нанятые государством служащие, обладающие властью исполнять ордер на обыск и арест. Это были разношерстные отряды вооруженных наемников, часто спешно сформированные из местного населения, прихлебателей при дворе, судебных чиновников и даже отбывающих заключение, законность их действиям придавало ношение щита с королевским гербом. Чаще всего их использовали для преследования католических священников и тех, кто их укрывал. Кристофер Девлин в работе «Жизнь Роберта Саутвелла» описывает их как «гончих, которым проще и милей атаковать женщин, чем охотиться на оленя».

Убежища священников

Тайные укрытия, построенные в стенах домов католиков. Одним из величайших представителей этого ремесла был Николас Оуэн из Оксфорда, плотник и монах-иезуит в миру, который успел построить множество подобных убежищ, прежде чем его взяли измором в одном из таких укрытий, после чего он скончался под пытками в Тауэре в 1606 году, до самого конца не проронив ни слова. В двадцатом веке Оуэна, известного как «Маленький Джон», канонизировали и причислили к лику блаженных. Одно из самых искусных примеров его работы, сохранившееся до наших дней и доступное для посещения, находится под охраной Национального треста и является собственностью Оксбург-Холла, Норфолк.

Тайные агенты

Агенты, состоящие на разведслужбе у главного секретаря, сэра Френсиса Уолсингема, которого считают отцом современной разведслужбы Великобритании. Его сеть агентов и информаторов раскинулась по Европе и Ближнему Востоку. Примечательно, что Уолсингем сам финансировал операции и на момент своей смерти к 1590 году оказался так беден, что его похоронили тайно, под покровом ночи, чтобы избежать расходов на пышные похороны, положенные по штату такой важной персоне.

Иезуиты

Члены Иезуитского общества, религиозного ордена с жесткой дисциплиной, основанного в 1534 году испанцем Игнатиусом Лойолой с целью обращения язычников в христианство. Иезуиты давали обет бедности, целомудрия и паломничества в Иерусалим (хотя в то время это было невозможным). Они были знамениты своим абсолютным подчинением папе римскому и заботой о больных и обездоленных. Иезуиты быстро превратились в «ударные части контрреформации» (так считали протестанты), посылая подобных Роберту Саутвеллу и Эдмунду Кампиону в Англию на мученичество. Елизавета I и ее министры считали иезуитов предателями, готовыми на убийство, чтобы восстановить власть папы. В 1606 году за участие в «Пороховом заговоре» иезуитский священник Генри Гарнет (прибывший в Англию с Саутвеллом в 1586 году) был казнен через повешение, после чего ему выпустили кишки и четвертовали.

Вооружение

Огнестрельное оружие в то время быстро вытесняло средневековые арбалеты и луки. Но больше всего монархов пугал пистолет с колесцовым замком, который заменил оружие с фитильным замком. Колесцовый замок обладал механизмом, проворачивавшим зубчатый стальной край на кусочке железного колчедана. Высеченные искры поджигали порох, который взрывался и выстреливал пулю. У оружия с фитильным замком (включая старые громоздкие аркебузы) порох воспламенялся предварительно зажженным фитилем. Огромное преимущество оружия с колесцовым замком заключалось в том, что его можно было держать в одной руке, заранее зарядить и привести в боевую готовность, к тому же размеры позволяли спрятать такое оружие под накидкой или в рукаве. Богато украшенное оружие с колесцовым замком стало обязательным аксессуаром состоятельных мужчин. Бойцы из кавалерийских эскадронов брали такое оружие в бой, причем у каждого бойца в руках и за поясом было по два, а то и больше, пистолета в боевой готовности. Солдаты, как правило, были вооружены мечами и кинжалами (стилет — это маленький кинжал). У гвардейцев были пики и алебарды. Пика мало чем отличалась от простой жерди с наконечником, а у алебарды было целых три наконечника: топор, пика и крюк.

Проститутки

Это любопытная и постыдная сторона жизни процветала во времена великого религиозного рвения. Саутуорк был знаменит своими публичными домами, с которыми лондонские власти ничего не могли поделать, поскольку эти дома находились за пределами городских стен. Проституция была вне закона, но среди констеблей широко распространилось взяточничество. Проституток часто называли «винчестерскими гусынями», поскольку большая часть Саутуорка перешла под контроль епископа Винчестерского. Среди прочих прозвищ — шлюшка, лошадка, блудница. Хозяйку публичного дома называли «госпожа любовных утех», а ее клиентов — «любителями покататься на лошадке». Болезни, передававшиеся сексуальным путем — «французское гостеприимство», встречались повсеместно и до изобретения антибиотиков были практически неизлечимыми (хотя это и не мешало распространению шарлатанских методов лечения и продажи так называемых снадобий).

Армия и флот

В отличие от профессиональных войск испанцев, у Англии не было регулярной армии. В неспокойные времена, такие как грядущее вторжение Армады, знать собирала в ополчение людей, проживавших на их землях, формированием ополчения занимались и крупные ремесленные гильдии. Флот тоже не был постоянным, но благодаря энтузиазму Дрейка, Хокинса и остальных, с которым они занимались каперством, англичане превратились в величайших военных моряков. Их корабли были легче и быстрее высоких испанских галеонов, имевших преимущество в ближнем бою, но англичане легко брали их на абордаж и обстреливали с далекого расстояния.

Тайный совет

Нечто подобное современному Кабинету министров. Во время правления королевы Елизаветы количество состоящих в совете варьировалось от десяти до двадцати человек. Королева не посещала заседаний, но ей прилежно передавали все, что на них происходило, и, когда дело доходило до вынесения решений по делам политики, последнее слово оставалось за королевой. Министры, как правило, управляли ежедневными государственными делами. Являясь исполнительным органом, Тайный совет действовал и в качестве суда, когда заседал в Звездной палате (старая палата совета в Вестминстере). Почти весь период правления Елизаветы в Тайном совете председательствовали лорд Берли и сэр Френсис Уолсингем.

Тюрьма

В Лондоне было четырнадцать тюрем. Люди попадали туда за самые разнообразные проступки — от бродяжничества, долгов или ворожбы до самых суровых преступлений. Условия содержания заключенных зависели от суммы взятки, которую они могли дать тюремщику. Удивительно, но тюрьмы были открытыми заведениями, и их беспрепятственно посещали Роберт Саутвелл и прочие священники, чтобы отслужить мессу для заключенных. Тюрьмы «Маршалси» и «Клинк» в Саутуорке были «мягкой» альтернативой тюрьмам в Сити, таким как «Ньюгейт», «Брайдуэлл», «Каунтер» на Вуд-стрит и «Флит». Товарищ Саутвелла, брат Генри Карнет, писал, что во время посещения тюрьмы у него появилось неожиданное ощущение безопасности.

Табак

Табак в Англию привез вовсе не сэр Уолтер Рейли. Хотя он и финансировал рискованные начинания в Вирджинии в восьмидесятых годах XVI века, но сам никогда там не был. Возможно, табак был привезен в Европу моряками — испанцами, португальцами и англичанами — еще в шестидесятых годах XVI века, когда Рейли был ребенком.

Зверь

Ричард Топклифф и остальные использовали это слово по отношению к папе римскому, иезуитам и вообще католической церкви, потому что считали, что они принадлежат антихристу — «зверю Апокалипсиса», из Откровения Иоанна Богослова, глава 13.

Печать и газеты

Некоторые историки полагают, что к концу XVI века половина населения Англии умела читать. Лондонцы особенно были охочи до новостей и раскупали так называемые информационные листки сразу же по выходу их из печати. Проиллюстрированные гравюрами и часто написанные в форме баллады, они сильно отличались от современных газет.