Лицо Кэтрин Марвелл преследовало Шекспира. Да кто она такая? Гувернантка-католичка, вероотступница из семейства, скрывающего какие-то тайны. А что, если она Томасу Вуду больше чем просто гувернантка? В его присутствии Кэтрин чувствует себя довольно свободно. Закипая от досады, Шекспир слишком сильно пришпорил лошадь — в другое время ему стало бы стыдно за проявление подобной жестокости. Нужно было избавиться от мыслей о Кэтрин.

Шекспир ехал по мосту, направляясь в Саутуорк, и продолжал беспричинно гневаться. Он злился на Томаса Вуда за его глупое вранье, злился на того, кто вломился к нему в дом и рылся в его бумагах, злился на себя, хотя и не понимал за что.

Дома его уже поджидал Слайд. Он принес очередной экземпляр «Лондонского вестника» с леденящей кровь историей о последних минутах Марии, королевы Шотландии. Шекспир медленно прочитал газетный листок. Все, о чем шла речь в этом листке, Шекспиру было уже известно: страшные подробности того, как голова Марии покатилась, выскользнув из рук палача Булла. Шекспира это не удивило, Булл и в лучшие времена не особенно хорошо справлялся со своими обязанностями. Он продолжил чтение. Описание мученического кроваво-красного одеяния Марии, сплетни о собачке, прятавшейся среди ее юбок, несколько строк о большом торжестве в Лондоне и страхах, связанных с нападением на Англию испанского флота.

— Как ему удалось это отпечатать? — взорвался Шекспир, порвав листок и швырнув обрывки на пол. — Я полагал, что люди из Компании книжных издателей сломали его пресс.

— Может, у него появился новый.

— Так найди его, Гарри, — прорычал Шекспир. — Я хочу, чтобы Валстана Глиба заковали в кандалы и держали под замком до тех пор, пока я не допрошу его.

Слайд раскланялся, заверив Шекспира, что, конечно же, сделает все, что в его силах, и что арест Глиба лишь дело времени.

— А еще я жду поимки иезуита Саутвелла. Ты говорил, что доставишь мне его. И где же он? Гарри, ты взял деньги вперед. Арестуй его! Господин секретарь голову с меня снимет, если мы в самое ближайшее время не поймаем его.

Слайд не боялся гнева Шекспира. Синяки и раны, полученные им в результате нападения, еще не зажили. Раны покрылись коростой, синяки пожелтели, а одежда была совершенно испорчена. Но он убедил Шекспира, что чувствует себя хорошо. Слайд не стал рассказывать, что потерял след Саутвелла, это уж точно не остудило бы гнев Шекспира.

— Гарри, я хочу, чтобы ты отправился в бордели. Выясни, не приходилось ли девицам из этих заведений охаживать кнутом странных клиентов и не ублажали ли они фламандцев или мужчин с голландским или немецким акцентом, а также не заметили ли они у таких клиентов необычных пристрастий. Мне срочно нужны эти сведения. Кроме того, продолжай расспрашивать о Бланш Говард. Вращалась ли она в кругах вероотступников? Не была ли она близка с каким-либо иностранцем, особенно фламандцем? Думаю, здесь есть какая-то связь. Возвращайся, когда получишь сведения, и как можно быстрее.

— Господин Шекспир, считайте, что все уже сделано.

— Еще, Гарри, что ты знаешь о Томасе Вуде? О нем ходят какие-нибудь слухи?

— Конечно, я о нем слышал. Он — богат, но не кичится достатком. По образу жизни он — пуританин, или скорее пресвитерианин. Возможно, он придерживается тех же религиозных убеждений, что и господин секретарь.

Шекспир невесело рассмеялся.

— Гарри, ты ошибаешься. Вуд исповедует католичество. Господину секретарю не понравится предположение, что у него есть что-то общее с господином Вудом.

— А…

— Тем не менее разузнай все, что сможешь, и даже больше. Что-нибудь из прошлого Томаса Вуда, о встречах с иностранными купцами. Кто его друзья? Еще у него есть гувернантка, которая присматривает за его детьми, некая Кэтрин Марвелл. Выясни о ней все, что возможно.

Слайд попытался изобразить свою обворожительную улыбку, но синяки и кровоподтеки на его лице еще не прошли и причиняли боль.

— Конечно. — Мгновение он молчал в нерешительности, затем добавил: — Простите меня, господин, за то, что завожу разговор о подобных деликатных вещах… сейчас не время для таких просьб, но я отчаянно нуждаюсь в средствах.

Шекспир хотел было возразить, но тут же понял, что пожалеет об этих словах; сейчас Слайд ему нужен, очень нужен. Без Гарри он был бы как без рук. И конечно, ему нужны деньги.

— Сколько?

— Пятнадцать марок. Если мне предстоит отправиться по публичным домам, то хозяева заведений и проститутки не станут разговаривать бесплатно. Вы должны это знать, господин Шекспир.

— В самом деле. Прости, Гарри, но я боюсь, что мои познания о традициях публичных домов скудны. Зато ты хорошо разбираешься в подобных делах, я уверен, и мог бы просветить меня как-нибудь за квартой эля. Но не сейчас.

Он развязал кошель, отсчитал монеты и без лишних церемоний вручил их Слайду.

— Все, Гарри, иди.

Спустя час после разговора со Слайдом Шекспир уже привязывал поводья лошади у тюрьмы «Маршалси». Он пообещал себе, что сегодня же вернется в Доугейт и еще раз поговорит с Томасом Вудом, а если понадобится, то и допросит его. Кроме того, ему почему-то очень хотелось увидеться с Кэтрин Марвелл. Поразмышляй он, то легко распознал бы симптомы: в двадцать восемь лет, возрасте, когда большинство мужчин уже уютно устроились в семейном гнездышке и наслаждались отцовством, Джон был еще неженат. Он никак не мог отделаться от мысли, что выглядел трусом и глупцом в глазах той девушки, с которой успел обменяться лишь парой слов. И Шекспир ничего не мог с этим поделать.

Огромного роста тюремный надзиратель из «Маршалси» занервничал, когда Шекспир объявил, что прибыл по делу государственной важности.

— Я к Джону Даути.

Надзиратель задумался.

— Я не знаю такого заключенного.

— Вспоминай, он собирался убить сэра Френсиса Дрейка и попал сюда пять лет тому назад.

Надзиратель покачал головой.

— Нет, господин. Я здесь уже три года, и не припомню заключенного под таким или похожим именем.

— Дай посмотреть твои записи.

Надзиратель озадаченно взглянул на Шекспира.

— Ты ведешь журнал заключенных?

— Конечно, господин. Только зачем он вам, если заключенного, который вам нужен, здесь нет?

— Дай взглянуть.

Каморка надзирателя была под стать мрачной атмосфере тюремных коридоров. В комнате стоял стол, два табурета, горел камин и лежали рабочие инструменты надзирателя: связки ключей, плети и палки для битья, кандалы и тяжелые цепи. Он протянул руку к пыльной полке, снял с нее пухлый том и с глухим ударом опустил его на стол, где уже стоял поднос с остатками еды.

Шекспир полистал страницы журнала, нашел записи 1582 года, когда сюда должны были привезти Даути. Вот оно: Даути, Джон, сговор с целью убийства; заключение в строгой изоляции.

— Вот тот, кто нам нужен, тюремщик.

Надзиратель нервно звякнул ключами.

— Никогда о нем не слышал. Можете заглянуть в любую камеру и поговорить с кем хотите, только под таким именем вам никого не найти.

Шекспир посмотрел надзирателю прямо в глаза. Надзиратель нервничал, но говорил правду. Так что же случилось с Даути?

— Знаешь заключенных, которые пробыли здесь пять или более лет, кого-нибудь, кто мог бы вспомнить этого человека?

— Да, это Дейви Беллард. Он здесь за подделку документов уже пятнадцать лет, или даже дольше. Беллард — самый умный из всех заключенных, да и человек неплохой.

Дейви Беллард был невысоким человеком с длинными нечесаными волосами и косматой бородой, которую, похоже, отращивал все годы заключения. Но взгляд его был живым и ясным.

— Да, господин Шекспир, я припоминаю Джона Даути, — сказал он. — Злющий, никогда таких не встречал. За то, что сделали с ним и его братом, был готов любого прикончить. Я подшутил над ним, а он меня чуть не убил. — Беллард задрал лохмотья, некогда бывшие рубашкой. — Видите этот шрам? Он ударил меня скребком, которым кузнецы подрезают лошадиные копыта. К счастью, лезвие наткнулось на ребра. После этого случая я старался не встречаться с Джоном Даути. Никогда не знаешь, чего ждать от такого типа.

Шекспир осмотрел уродливый, с рваными краями, шрам.

— Что с ним произошло?

— Удивительное дело, господин Шекспир. Мы были уверены, что его повесили. Заговор с целью убийства карается виселицей. Но если его и повесили, то мы ничего об этом не слышали. Он пробыл здесь всего несколько дней и одним прекрасным летним днем просто исчез. Может, его перевели в другую тюрьму, но точно не скажу. Вздернули его или освободили — неизвестно. Для всех нас, сидящих здесь, это было загадкой, да и по сию пору остается загадкой. Не то чтобы это занимало все наши мысли. Что до меня, то я был только рад избавиться от него.

— Спасибо, господин Беллард, — произнес Шекспир, отдавая ему шиллинг. — А на какой срок вас осудили?

Беллард оглянулся, желая убедиться, что надзирателя нет поблизости.

— Десять лет, господин Шекспир, но не говорите тюремщику, а то он меня вышвырнет. Мне здесь хорошо. Я не хочу уходить.

Впервые за этот день Шекспир с трудом, но улыбнулся.

— Не бойтесь, господин Беллард, я не выдам вашей тайны. А если вы услышите в этих стенах что-нибудь из того, что мне было бы интересно, буду рад получить от вас эти сведения, которые передам в департамент господина секретаря Уолсингема.

Беллард заговорщицки постучал пальцем по носу:

— Разведка, господин Шекспир?

— Что-то вроде того. Особенно меня интересуют сведения о фламандце, любом, о котором ты вдруг услышишь. А еще о иезуитах…

Шекспир вышел из камеры и попросил надзирателя отвести его сначала к Пламмеру, а затем к Пигготту, католическим священникам, о которых говорил ему Гарри Слайд. Шансов было немного, но Шекспира очень заинтересовали гости, присутствовавшие на мессе и ужине. Может, от них он получит больше сведений. Может, они приведут его к иезуиту Саутвеллу, тогда одной неудачей будет меньше.

Сначала он зашел к Пламмеру.

— А, господин Шекспир. Гарри Слайд говорил мне о вас.

— О вас он мне тоже рассказывал, господин Пламмер. Насколько мне известно, вы время от времени снабжаете его информацией.

— Так и есть.

— Я хочу знать подробности о мессе, которую здесь отслужили. Присутствовали, я полагаю, вы, Пигготт, три дамы — Энн Беллами, леди Френсис Браун и леди Танахилл.

— Еще иезуит по имени Коттон.

— Вы уверены, что это его настоящее имя?

Пламмер почесал в паху, словно больной сифилисом, — не исключено, что он действительно был болен, — и скорчил такую гримасу, словно испытывал сильнейшее физическое недомогание.

— Да откуда мне знать? Маловероятно, конечно: те, кого засылает сюда Английский колледж, редко называются настоящими именами.

— Понятно. А может, он быть Робертом Саутвеллом, священником?

— Говорил уже, откуда мне знать? Я слышал о Саутвелле. Он — поэт, и славился своей набожностью еще до прибытия в Англию прошлым летом. Но в Дуэ или Риме я с ним не был и не знаю его лично.

— У нас есть описание его внешности в юности. Невысокого роста, среднего телосложения, огненно-золотистые волосы, глаза зеленые или голубые. Коттон подходит?

Пламмер ответил не задумываясь:

— Очень может быть, но мне показалось, что у него серые глаза.

— А он не обмолвился, где бывает, где живет, с кем видится?

Пламмер покачал головой.

— Нет. Иезуиты не настолько глупы.

— А дамы на мессе, они его знали?

— Думаю, юная Беллами знакома с ним, но остальные — нет, мне показалось, что они были им просто очарованы. Да и я тоже. Он — необычный и приятный человек. Я видел, как люди к нему тянутся, а он обращает их в католическую веру. Господин Шекспир, он кого хочешь завлечет в свои сети.

— А твой коллега, Пигготт?

— Он мне не нравится. Я ему не доверяю, а он — мне. Он хорошо знаком с Коттоном, прижимал его к своей вонючей груди и шептал ему что-то на ухо. Если хотите больше узнать о Коттоне, лучше поговорите с Пигготтом. Но мне кажется, что он опасен.

— А те три дамы за трапезой?

— Жеманные, глупые женщины, вообразившие, что небеса — лучше благопристойной земной жизни. Боюсь, что все они на пути к погибели, и мне их жаль. Они — безобидны и не представляют опасности для государства.

На прощание Шекспир произнес:

— Пламмер, я позабочусь о том, чтобы ты получил достойную награду за труды. Будь начеку и держи ухо востро. Мне нужна информация о фламандце, который любит, когда его бьют женщины, а потом избивает их сам. И еще, когда я пришел, мне показалось, что надзиратель чем-то обеспокоен. С чего бы это?

Пламмер снова почесал в паху, затем поскреб шею.

— Блохи, сэр. Здесь ими все так и кишит. Подозреваю, что они живут на крысах, разжиревших, словно обожравшиеся коты. Да, тюремщик. Хороший человек, заведует приличной тюрьмой, если не считать блох. Но есть у него один маленький секрет. Не может он отступить от старой веры. И еще, сэр, есть еще одна вещь, которая, возможно, щекочет ему нервы. За сегодняшний день вы не единственный наш посетитель.

— Правда? Кто еще приходил сюда?

— Ричард Топклифф. Как и вы, он расспрашивал о нашей трапезе и мессе. Признаюсь вам, господин Шекспир, он меня напугал до полусмерти.

Шекспир почувствовал, как напряглись его мускулы.

— Топклифф?

— Как и вы, он, как мне показалось, очень заинтересовался дамами и Коттоном, а еще угрожал мне дыбой, если я не буду отвечать на его вопросы прямо, так что я без колебаний выложил ему все, что знал.

— Ты рассказал ему о том, что работаешь на Слайда?

— Нет, не настолько я глуп. Но я сказал ему, что от Пигготта он узнает больше. Боюсь, что теперь отец Пигготт ко мне будет не так благосклонен.

— Спасибо, господин Пламмер. Если вам будет грозить опасность или будет нужна помощь, можете сослаться на меня. Правда, на Ричарда Топклиффа мое имя вряд ли окажет какое-либо магическое воздействие.

Пламмер пожал Шекспиру руку.

— Спасибо. Надеюсь, вы не подцепили от меня блох.

В коридоре Шекспира ждал надзиратель, и вместе они прошли к камере Пигготта. Пигготт сидел в углу, сжавшись, словно воробей в лютый мороз. Когда Шекспир вошел в камеру, с лязгом захлопнув за собой дверь, он не пошевелился и не произнес ни единого звука.

— Отец Пигготт?

Пигготт не шевелился.

— Отец Пигготт, я все равно поговорю с вами, хотите вы этого или нет.

Ни малейшего движения в ответ. Шекспир схватил Пигготта за ворот его грубой шерстяной рубахи и рывком заставил подняться. Но, увидев, что вместо лица у Пигготта кровавое месиво, Шекспир в ужасе отшатнулся. В скудном свете можно было разглядеть, что нос, похоже, был сломан, а глаза заплыли. Пигготт пытался сесть прямо и застонал, ребра тоже были сломаны.

Шекспир протянул руку, чтобы помочь, но Пигготт отшатнулся, словно от удара. Он попытался произнести что-нибудь, но членораздельной речи не получилось. Шекспир подошел к двери и приказал надзирателю принести воды и тряпье, чтобы омыть раны.

Надзиратель не спешил выполнять приказ. Он молчал и топтался на месте.

— Если у тебя остались крохи здравого смысла, ты сделаешь то, что я говорю. Или, быть может, ты хочешь, чтобы я раскрыл твой маленький секрет? Уверен, господин Топклифф захочет послушать о твоих католических пристрастиях.

Уловка была подлой, но сработала. Надзиратель на мгновение остолбенел, затем, топая и гремя ключами, поспешил исполнить приказ. Он быстро вернулся с тем, что потребовал Шекспир.

— А теперь оботри заключенного.

Надзиратель посмотрел на Шекспира как на сумасшедшего. Зачем обтирать кровь с заключенного? Но, увидев нахмуренный взгляд Джона, он вздохнул и подошел к Пигготту, с ворчанием небрежно принялся обтирать с его лица запекшуюся кровь. Когда надзиратель закончил, Шекспир вручил ему двупенсовик и приказал отправиться к ближайшему аптекарю за бинтами, чтобы перевязать Пигготту грудь.

— Мне нельзя уходить с поста.

— Тогда отправь к аптекарю одного из своих тюремщиков. Или нужно напомнить, что у меня дело государственной важности? А может, рассказать господину секретарю Уолсингему о том, как вы пренебрегаете своими обязанностями?

— Да уж, все сегодня здесь по делу государственной важности, — уходя, проворчал надзиратель.

— Ну вот, мы и одни, Пигготт, — тихо произнес Шекспир, стоя над заключенным, который, и Шекспир был вынужден это признать, даже после того, как его обтер надзиратель, не выглядел лучше. Это был неприятный тип с изрытой оспой кожей и жидкими поникшими волосами. — Не вздумай мне лгать, или я сегодня же отправлю тебя в Тауэр, где тебя заточат в «Литтл-Из», а потом допросят с пристрастием. Речь о деле государственной важности, поэтому спросят с меня. — («Литтл-Из» была маленькой камерой, в которой заключенный не мог не только стоять или лежать, но даже сидеть.) — «Литтл-Из», Пигготт, причиняет такие мучения, что ты будешь умолять, чтобы тебе заменили «Литтл-Из» на адские страдания у позорного столба.

Нос Пигготта был забит запекшейся кровью, который он попытался прочистить. Этот несчастный походил на собаку, которую хотели забить до смерти. Сиплым шепотом он произнес:

— Я расскажу вам все, что рассказал Топклиффу.

Он поморщился и приложил руку к сломанной челюсти.

— Хорошо.

— Я рассказал ему, что у меня есть сообщение, которое я должен был передать. Это сообщение для священника, чьего имени я не знаю. Мне известно только то, что он живет там же, где и отец Коттон.

— А что это за сообщение?

— «Когг с Кау-лейн».

— Кто просил тебя передать это?

— Я… я не знаю.

— Пигготт, я могу без промедления отправить тебя на дыбу. Ты знаешь, что происходит с человеческим телом на дыбе?

Пигготт угрюмо кивнул. Он знал, что на дыбе у людей кости выворачиваются из суставов, а мышцы и сухожилия рвутся, так что жертва уже никогда не сможет ходить или двигать руками.

— Так ответь мне. Кто поручил тебе передать это сообщение?

— Француз. Я не знаю его имени. Он сам пришел ко мне и сказал, что его послал доктор Аллен. Может, он из французского посольства? По правде сказать, господин Шекспир, я не знаю. Мне и этого было достаточно. Он дал мне денег, две марки. В местах, вроде этой тюрьмы, столько стоит разница между жизнью и смертью.

— А что могло означать это сообщение?

Пигготт так завяз во всей этой истории, что мог думать лишь о том, как бы выжить, и ради единственного, крохотного шанса он был готов предать и папу римского, и кардинала Аллена, и Английский колледж в Реймсе. Он еще понизил голос, звук которого теперь был едва слышен:

— Думаю, там находится какое-то оружие. Возможно, это даг. Вроде тех пистолетов, из которых убивают правителей.

Ну да, подумал Шекспир, правителей убивают из пистолета с колесцовым замком. Так был застрелен Вильгельм Молчаливый, а теперь и Елизавета опасалась, что и ей грозит та же участь. Пистолет с колесцовым замком быстро заряжался и был сравнительно небольшим по размеру, так что его легко можно было спрятать под накидкой или в рукаве, поэтому такие пистолеты, или даги, было запрещено проносить на территорию королевского дворца.

— Это просто догадка? Или есть причина, по которой ты так считаешь?

Пигготт устало покачал головой.

— Догадка, господин Шекспир, только догадка. — Он отвернулся к стене, лег на пол, поджав руки и ноги, и единственным признаком жизни было его учащенное хриплое дыхание.