Ударом своей терновой палки с серебряным наконечником Топклифф разбил одно из немногих оставшихся в Танахилл-Хауз оконных стекол. Стекло разлетелось вдребезги, засыпав осколками вестибюль. Он должен был подчиниться приказу королевы и покинуть дом. Ему очень не хотелось этого делать. Даже спустя четыре дня поисков он был убежден, что Роберт Саутвелл прячется где-то в доме, но Елизавета потребовала отозвать ищеек.

Он стоял напротив леди Танахилл и хмуро взирал на нее.

— Я вернусь, — произнес он, — и этот дом будет принадлежать мне. Слушайте меня внимательно, попистские шлюхи. Этот дом будет моим, а вас и ваши дома я уничтожу.

— А я буду молиться за вас Господу, господин Топклифф, чтобы Он показал вам ошибочность вашего пути.

Он плюнул в нее и ушел прочь. Энн Танахилл вытерла с воротника плевок и пошла в дом. Ей казалось, что больней ей уже невозможно сделать. Едва верилось, что это разоренное жилище когда-то было красивым домом. В более спокойные дни, когда Филипп был еще свободен, в этих стенах они с супругом проводили долгие счастливые часы; теперь, проходя по комнатам и этажам, она видела лишь осколки камня и дерева. Панели были оторваны и разбросаны, доски пола выломаны. Камины, как и буфеты и ниши, были разломаны тяжелыми молотками на мелкие кусочки. Даже изысканно отделанный потолок был разрушен.

— Как им позволили сотворить все это, миледи? — произнесла экономка Эмми Спинк, когда они закончили осмотр и вернулись в кухню, где теперь проводили большую часть времени. — Нам должны возместить ущерб.

Графиня сухо рассмеялась.

— Эмми, это также маловероятно, как и мир на всей земле. Топклифф дал ясно понять, что не успокоится, пока не заберет этот дом. Вот для чего все это. Выдвигающий обвинение забирает собственность обвиненных. Это все тщеславие.

Роуз Дауни жалась в дальнем углу у очага, баюкая чужого ребенка. Она не могла смотреть окружающим в глаза.

Эмми и слуга Джо Флетчер приставали к Роуз с расспросами, но она молчала, — ни отказа, ни признания. Каждый день они спрашивали, не она ли привела Топклиффа, и каждый раз она отказывалась отвечать, хотя они догадывались, что ей есть о чем рассказать. Они видели, что Топклифф сильно ударил ее по лицу, поэтому в их сердцах сострадание к ней боролось с сомнениями.

— Ей отвечать перед Господом, а не перед нами, — глядя на Роуз, тихо сказала леди Танахилл Эмми. — Но больше доверять ей нельзя. Не допускайте ее к тому, что касается нашей веры, — и, особенно, она не должна больше видеть священников, которые могут сюда прийти. Топклифф оставил соглядатаев, неусыпно следящих за домом.

Позже, когда все домашние, устав от уборки, уселись за стол в кухне, графиня поднялась наверх, чтобы отнести отцу Коттону еды и воды. Она боялась, что он испытывает крайнюю нужду, но решила, что ему следует побыть в укрытии еще несколько дней, а затем под покровом ночи перебраться в безопасное место. Его примут семьи Беллами и Вокс. Было у него и другое, свое собственное убежище.

Она откинула крючок, открыла потайную дверь и заглянула внутрь. В свете свечи она смогла разглядеть отца Коттона. Он сидел на каменной скамье, поджав ноги, обхватив себя руками и опустив голову на грудь. Он дрожал, и графиня слышала, как стучат его зубы.

— Святой отец, мы полагаем, что опасность миновала. Они ушли.

Он не пошевелился и ничем не показал, что слышит ее.

— Святой отец?

Единственным признаком жизни в нем была дрожь. Запах в убежище стоял отвратительный, но она спустилась к нему, оставив свечу наверху на краю потайной двери. Графиня села рядом с ним на кирпичную скамью и обняла Коттона за плечи. Его тело было холодным, словно камень, но его трясло так, словно у него лихорадка. Она погладила его по лбу, как мать гладит дитя, пальцами расправляя жидкие пряди его волос.

Графине показалось, что он что-то сказал, но так тихо, что она не разобрала его слов. Она заговорила с ним тихим, ободряющим тоном. Снова ей показалось, что Коттон едва слышно произнес: «Я видел Бога». У нее мурашки побежали по коже, и она крепче обняла его. Графиня поняла, что не оставит его здесь ни на секунду долее.

Гарри Слайд появился в доме Джона Шекспира на Ситинг-лейн, как обычно, во всей своей красе. Для довершения его величественного образа ему не хватало лишь герольда, возглашающего о его прибытии.

— Сегодня у меня для вас есть весьма срочная информация, господин Шекспир, — заявил он без предисловий. — Во-первых, похоже, наш друг Валстан Глиб, издатель «Лондонского вестника», желает кое-что сообщить в обмен на свободу.

— Что ж, этого мы и хотели. — Шекспир поднялся из-за стола, за которым он писал отчет Уолсингему о своем расследовании, и пожал Слайду руку. — Но я не позволю ему покинуть тюрьму, пока не услышу, что именно он собирается нам рассказать. Мы посетим его в «Ньюгейте». А другие новости?

— Две винчестерские гусыни, обитавшие в борделе Когга, упорхнули из гнезда, а третья — мертва.

— Так, это интересно. Расскажи подробнее.

— Покойную звали Элис Хаммонд. В ее смерти нет ничего дурного. Она напилась до потери сознания и захлебнулась рвотой. Однако странно то, что ее кузина, Старлинг Дей, и смотрительница публичного дома Парсимони Филд исчезли. Конечно, девушки, им подобные, постоянно пропадают, но мне сообщили, что Парсимони с Коггом были близки, как два горностая в норе. Если кто и посвящен в тайны Когга больше остальных, так это она.

— Известно, где они?

— Боюсь, что нет. След уже остыл. Но я распустил слух о том, что они объявлены в розыск и что любая информация будет хорошо вознаграждена. К сожалению, мы не одни их ищем. Топклифф тоже за ними охотится.

Шекспир закрыл глаза и мысленно простонал. Он не удивился, поскольку знал, что Топклифф тоже расследует убийство Когга. Но с чего бы Топклиффу беспокоиться о здоровье сэра Френсиса Дрейка? Его интересуют лишь пытки папистских священников и личное обогащение.

— Что ж, нужно узнать, что случилось с этими двумя молодыми женщинами. Возможно, они убили Когга. Гарри, нельзя терять из виду наши цели. Надо найти убийцу леди Бланш, выяснить, кто этот несостоявшийся убийца сэра Френсиса Дрейка, и уничтожить его. Не более, но и не менее. Однако меня интересует еще вот что: ты слышал что-нибудь о том, где держат Томаса Вуда?

Слайд пребывал в приподнятом настроении.

— Могу разузнать. Сколько бы вы за это заплатили, господин Шекспир?

Шекспир вздрогнул.

— А сколько это может стоить?

— Четыре марки. И еще две за новости о Валстане Глибе и Когге. Я поиздержался. Проституткам надо платить за беседы.

— А за что еще? Три марки за все твои сведения. Я бы и так узнал о том, что Глиб передумал и хочет поговорить. И еще полкроны на проституток.

— Вы — тяжелый человек, но я милостиво приму ваше предложение. Кстати, о милости, я рассказывал вам то, что слышал о его милости архиепископе Кентерберийском?

— Да, Гарри, ты говорил, что его застукали за тем, как он сношался с одной овечкой из своей паствы, которую на следующий день ему подали под мятным соусом на обед. Хорошая шутка, но старая.

— Нет, господин Шекспир, эта шутка лучше. Говорят, он ее так и не съел, а отправил ее в сады Ламбетского дворца. Ходят слухи, что он, как честный человек, обещал на ней жениться, но, полагаю, он всем девушкам это обещает.

— Гарри Слайд, если ты будешь распространять подобные клеветнические россказни, не успеешь и глазом моргнуть, как окажешься на Паддингтонской ярмарке. Следи за тем, кому рассказываешь подобные истории. Итак, куда Топклифф отправил Томаса Вуда?

— Домой, господин Шекспир. Он отправил его домой.

— Обратно в Доугейт? Я не слышал…

— Нет-нет, к себе домой. В Вестминстер.

— Гарри, у меня нет времени для твоих шуточек.

— Я говорю правду. Он отвез его к себе домой. Тайный совет разрешает ему держать заключенного у себя для допроса. Он построил дома настоящую тюремную камеру с дыбой.

Шекспир был ошеломлен.

— Как ты думаешь, королева об этом знает?

По лицу Слайда скользнула странная улыбка.

— Господин Шекспир, Топклиффа называют цепным псом королевы. К этому мне больше нечего добавить.

— Но это не означает, что он — выше закона. Как исполнить предписание о представлении арестованного в суд, если он держит арестованного дома? Кому позволено вершить правосудие в таком месте?

— Я не адвокат, господин Шекспир. Я мало что знаю о подобных вещах.

Шекспир был в ужасе. Услышанное от Слайда не укладывалось у него в голове. Если Тайный совет одобрил, то Уолсингем должен знать — но зачем им все это?

— Это — необходимость, — как-то сказал ему Уолсингем. — Необходимость теперь, когда мы стоим на пороге войны и вторжения.

Значило ли это, что в борьбе против Рима и Эскориала хороши любые методы?

— Боже мой, Гарри, настают тяжелые времена. Едем в «Ньюгейт».

Не считая Тауэра, «Ньюгейт» была еще одной и самой страшной тюрьмой Лондона. Именно там приговоренные попадали в вонючую дыру под названием Лимб, ожидая отправки в последний путь на эшафот, обычно в Тайберн неподалеку от деревни Паддингтон, а еще в самом Лондоне на Смит-Филд, Холборн и Флит-стрит.

Валстана Глиба держали в камере с теми, кто еще только ожидал суда. Их было человек сорок или пятьдесят, в основном мужчины, но было и несколько женщин. Прикованные к полу или стенам, они томились среди зловония залитой испражнениями соломы. Глиб был в ужасном состоянии. Его голова была обвязана грязной тряпкой, а один глаз не открывался. Одежда кишела блохами и прочими насекомыми. Крысы свободно носились среди заключенных, пока одну из них не ловили и не забивали, чтобы было чем приправить обед.

— Ты что, Глиб, сам себя так изувечил? — произнес Шекспир вместо приветствия.

— Помощник шерифа решил поиграть моей головой в теннис дубинкой вместо ракетки.

— Надеюсь, тебя хорошо кормят.

— Еще бы, господин Шекспир. Особенно мне по вкусу сырые крысы. А что касается баланды, то, что на входе в мой организм, что на выходе, она не слишком меняет свой запах и цвет.

Шекспир повернулся к Слайду.

— Гарри, господин Глиб считает свое пребывание здесь вполне приятным. Он сохранил чувство юмора. Может, стоит отправить его в «Литтл-Из», что в Тауэре…

Слайд хихикнул.

— Я слышал, что в это время года сидеть в тюрьме на Вуд-стрит особенно неприятно.

Шекспир повернулся к заключенному.

— Итак, Глиб, мне донесли, что ты желаешь что-то сообщить. Надеюсь, я не напрасно потратил время, проделав сюда путь, ибо если это не так, пеняй на себя.

Глиб запустил пальцы в свою кишащую вшами шевелюру, из которой выпало несколько личинок. Он подобрал одну и съел. Когда Шекспир удивленно поднял бровь, Глиб застенчиво улыбнулся.

— Это же еда, господин Шекспир. На том, что нам здесь дают, даже мышь долго не продержится.

— Итак, что ты хотел мне рассказать?

— Вы даете слово, что меня освободят, когда услышите, что хотели?

— Только все тщательно проверив.

— А можно мне забрать свой пресс?

— Нет, Глиб. Думаю, его уже разрубили на дрова. Но если мне понравится то, что ты расскажешь, я оставлю немного монет, чтобы тебя кормили.

Глиб беспомощно пожал плечами.

— Тогда мне остается только принять ваши условия. Вы хотели знать, где я услышал о смерти леди Бланш Говард. Я расскажу. О кусочке кости и серебряном распятии, найденным в теле той леди, мне рассказала сама мамаша Дэвис. Мне думается, что вам хотелось бы это узнать.

— Мамаша Дэвис? Что за мамаша Дэвис?

— Та самая мамаша Дэвис, а что есть другая? Знаменитая колдунья, которая приготовила приворотное зелье для графа Лестера.

— Хочешь сказать, что эта женщина существует? — Шекспир был раздражен. Ему были нужны сведения, а не слухи.

— Конечно, господин Шекспир. Она — источник большинства моих сплетен.

— Я считал, что это плод воспаленного воображения какого-нибудь паписта.

— Нет, что вы. Она существует. Знаменитая ведьма, которая может приворожить достаток или порочность, любовь или убийство, что пожелаете. Но плата за ее услуги велика, вроде той, что сейчас плачу я.

— Ты полагаешь, что в неприятностях, что с тобой приключились, виновата эта мамаша Дэвис?

— Еще бы. Я не смог выплатить ей полную сумму. Больше такой ошибки я не совершу, господин Шекспир…

— Где можно найти эту ведьму?

Глиб уныло хохотнул.

— Вы ее не найдете. Она сама вас найдет.

— Но как, скажи на милость, она узнает, что я ее ищу?

— Она же ведьма. Ей известно то, о чем другие даже не догадываются.

Шекспир обернулся к Слайду.

— Ты слышал об этой женщине?

Слайд неспешно кивнул.

— Не хотел бы я попасть к ней в немилость.

Чутье подсказывало Шекспиру, что подобным россказням нельзя верить. Однако, ведьма она или нет, она что-то знала об убийстве леди Бланш.

— Глиб, когда она меня найдет?

— Очень скоро.

— А где она живет?

— Витает в воздухе.

— Что за чушь ты несешь! Как выглядит эта женщина?

— Она может оказаться и грязной старой каргой, которой место в «Ньюгейте», или прекрасной и соблазнительной девицей.

— А когда ты с ней встречался, как она выглядела?

— По правде сказать, она очень походила на мою мать. Но я знаю, что иногда она принимает облик кошки, это ей проще всего.

При этих словах Шекспир рассмеялся так громко, что заключенные обернулись, чтобы посмотреть, кому так весело в этой отвратительной тюрьме.

— Кошка! Тогда, видимо, ты ее съел. Ты останешься здесь, Глиб. Единственной твоей надеждой на освобождение остается эта мамаша Дэвис, — хотя я сильно сомневаюсь, что она вообще существует, — которая найдет меня и все прояснит. Хорошего дня. Я оставлю шиллинг тюремщику, чтобы тот купил тебе еды, хотя ты этого и не заслуживаешь.