Я должен начать эту статью с жалобы. С жалобы на свои трудности как автора. Прием недостойный, а что делать? Я не могу придумать хороший заголовок для этой статьи!

Дело в том, что я ведь уже придумал, каким этот заголовок ДОЛЖЕН БЫТЬ. Коротким и понятным, сразу выражающим главную интригу: всего три слова! Беда в том, что это самое ТРЕТЬЕ слово у меня никак не получается найти…

Запись будет посвящена теме «стукачей» в армейской казарме. А если шире — важнейшей проблеме НЕПРОЗРАЧНОСТИ стен Казармы в том числе и для взгляда контролирующих органов, из-за чего там неостановимо цветет порой самая жестокая «дедовщина». Как показали бурные общественные дебаты вокруг этой темы, очень многие как сограждане, так и эксперты вообще уверены, что именно «непрозрачность» и есть главная причина самого наличия «дедовщины», и, сделай мы Казарму доступной контролю «органов» во всякий момент, тут же все «неуставные явления» будут побеждены!

Однако мы знаем, что процессу «просвечивания» армейской жизни сильно противятся в том числе и сами солдаты; они активно промеж себя гасят все попытки подавать какие бы то ни было сигналы «наверх» о том, что реально происходит в казарме. Подобные поползновения в армии называют «стуком», а тех, кто замечен за подобными занятиями — соответственно, «стукачами». А «стукачей» в армии, мягко говоря, не любят; жизнь человека, признанного «армейским коллективом» «стукачом» — совсем не сахар! Не надо обладать особым лингвистическим чутьем, чтобы почувствовать в самом этом названии — «стукач» — весьма негативное отношение к человеку и к действиям, которые он предпринимает.

А меж тем нас уверяют, что главное — это дать возможность солдатам беспрепятственного «стука» по всем направлениям: обозначить телефоны, адреса, поставить специальные почтовые ящики. И тогда, говорят нам, проблема решится сама собой! Люди, искренне желающие победить «дедовщину», говоря операционально, хотят, чтобы солдаты без всяких зазрений совести охотно доносили… гм! СООБЩАЛИ командованию и всем надлежащим органам о всех случаях беззакония, творимых над ними или у них на глазах.

Чудно! Об этом и стоит поговорить поподробнее, не правда ли? Вот я и решил, что самым оптимальным заголовком было бы противопоставление двух названий одного явления: позитивного и негативного. Язык-то у нас, говоря «по-научному», амбивалентен. Можно сказать «мент поганый», а можно — «страж порядка». Можно «развратник», а можно — «жизнелюб». Ну и так далее: Старый Ханжа — нет, шалишь! Хранитель Народной Мудрости! Фарисей? Нет, Святой Отец! Даже «Бандит с Большой Дороги» — не бандит, а Робин Гуд! Или, еще лучше — «Экспроприатор Экспроприаторов»!

Вот, значит, и заголовок: «Стукачи» или?..»

Или кто? Как назвать ПОЛОЖИТЕЛЬНО вот это: Солдат, Добровольно Ставящий В Известность Органы Правопорядка О Фактах Беззакония, Творящихся В Казарме? Как-то длинно, а? Да и не сказать, что очень положительно!

Где оно?! Где в русском языке СЛОВО, обозначающее «стукача», но «в положительном контексте»?!

Перебираем: конечно, первое, что приходит в голову — «доносчик». Ну, это еще хуже, чем даже «стукач». Отбрасываем. Что еще? «Информатор»? Новое словечко, свежее. Но и то — уже «с душком». Может русский человек сказать о себе С ДОСТОИНСТВОМ — «Я — информатор»? Думаю, нет.

Может, «добровольный помощник органов»? Какое знакомое словосочетание. Наверно, еще со сталинских времен. Какой, однако, у него неумолимо державный вкус, у этого словосочетания. Позитивный, говорите?

Да вы что! Ни в коем случае! Именно ЭТО солдаты и боятся, и презирают! Что кто-то из их среды, вроде «свой» — и вдруг начал помогать «органам». Человек, «помогающий органам» — это, как ни крути, Агент. «Чужой среди своих». А «чужим» в Казарме ой, как несладко… То есть мы вернулись к тому, с чего начали.

Да и суть термина в этом «добровольном помощнике» передана в корне неверно, если уж мы следуем логике тех, кто ратует за появление в казарме… ну, назовем их с горя «хорошие стукачи». Ведь «хороший стукач», по мысли мамы, беспокоящейся о своем сыне, не органам помогает. НАОБОРОТ, это он хочет, чтобы ОРГАНЫ ему помогли! Если терпящий бедствие посылает сигнал «SOS» — разве он становится от этого «добровольным помощником спасателей»? Едва ли…

Я сдаюсь. Я не знаю нужного слова. Наверно, я просто плохо знаю родной язык… Или такого слова в русском языке НЕТ.

Запомним это — и перейдем к собственно теме.

Вопрос отношения к «стукачам» ВНУТРИ Казармы — один из существенных в контексте «борьбы с дедовщиной». Естественно, что если хотя бы те, КОГО избивают (не говоря уж о тех, кто ВИДИТ, как других избивают) ЗАХОТЯТ и СМОГУТ всякий раз беспрепятственно и без тяжелых последствий для своей дальнейшей жизни ВНУТРИ группы «сообщать» об этих фактах «органам» и «широкой общественности» — случаев «дедовщины» станет намного меньше (хотя исчезнет ли она вовсе — вопрос крайне спорный; ведь смешно даже предположить, что органы правопорядка не борятся СЕЙЧАС с дедовщиной только потому, что НЕ ЗНАЮТ о ее наличии в войсках. В любом «Комитете солдатских матерей» хранятся ТОМА «сигналов» — но далеко не по всем ведется хотя бы следствие, не говоря уж о наказании виновных).

По сути, отношение к «стукачам» — очень интересный социально-психологический феномен. По многочисленным наблюдениям, в том числе и автора этих строк, отношение обитателей казармы к замеченным в «стукачестве» чаще всего можно определить как «презрительно-брезгливое-враждебное». Набор эмоций в данном случае аналогичен разве что похожей гамме в отношении к… пассивным гомосексуалистам.

А ведь, казалось бы — с чего так? «Стукач» никого не убивает, не лишает последнего. Однако «дед», действительно жестоко мучающий, даже порой и насилующий «молодых», для казармы все равно останется «своим», не превратится в «изгоя». В отличие от «стукача».

«Стукач» — почти всегда «пария», или «отверженный» в терминах социометрии. Казарма — та самая Группа Принудительного Членства — фактически оставляет его один на один со всей махиной Внешнего Принуждения, лишает своего «прикрытия».

Отчего так? На мой взгляд, в отношении к «стукачу» самым наилучшим образом проявляется отношение участников ГПЧ к самой Организации Принудительного Членства. То, которое они просто не имеют возможности выразить. «Презрительно-брезгливое-враждебное».

Интеллигенты, «с пониманием» рассуждающие — «да, конечно, мы знаем, что командиру жаловаться они не будут; но есть же органы! Есть прокуратура!» — на самом деле опять демонстрируют как раз непонимание психологии участника ГПЧ. Для члена ГПЧ все внешние силовые организации — это организации, осуществляющие ВНЕШНЕЕ ПРИНУЖДЕНИЕ. То есть собственно те, кто и держит его ВНУТРИ опостылевшей ГПЧ. Если участник ГПЧ захочет плюнуть на все и пойти домой (а именно этого он более всего и хочет большую часть времени) — то кто объяснит ему всю меру его неправоты? Его арестует милиционер, а зачитает обвинение прокурор. Следовательно, все эти структуры ВРАЖДЕБНЫ участнику ГПЧ. И это понимание у члена ГПЧ ГЛУБИННОЕ.

Вся жизнь участника ГПЧ — это попытка получить, «расчистить» для себя хоть какое-то личное пространство, свободное от контроля со стороны АГЕНТОВ ОПЧ. В глубине души каждый, даже совсем «темный» участник ГПЧ чувствует, что любое «попадание света» в его «обустроенный уголок» — это, в конечном счете, ПРИХОД КОНТРОЛЕРОВ из той самой ОПЧ. Тот, кто борется с «неуставными» отношениями, по логике участника ГПЧ, тем самым насаждает УСТАВНЫЕ.

А жить по Уставу обитатели Казармы не хотят. Жить по Уставу могут лишь роботы. Но они, с другой стороны, не умеют хотеть.

Обитателям Казармы не нужен свет. В темноте они чувствуют себя СВОБОДНЕЕ.