Вечером в четверг 27 октября 2007 года мне позвонили из Полицейской службы разведки. Я сидел в офисе и боролся с передовицей для завтрашнего номера. Дело шло туго, слова не клеились, но к моменту звонка текст был почти завершен. Мой добрый знакомый из ПСР сообщил, что ФБР арестовало в Чикаго двоих, которые планировали совершить теракты против газеты "Юлландс-Постен", причем в качестве заявленных целей фигурировали Курт Вестергор и я. Не вдаваясь в подробности, представитель спецслужбы предложил встретиться как можно скорее, чтобы он и его коллеги спокойно рассказали мне о сложившемся положении и мы вместе обсудили меры предосторожности. Мы договорились встретиться у меня дома на следующий день.

Едва я успел положить трубку, как телефон зазвонил снова. Звонили из агентства "Блумберг Ньюс" из Нью-Йорка, желая услышать комментарий к истории, которая уже разошлась по всему миру, поскольку ФБР обнародовало новость о предотвращенном теракте в Дании. В следующие дни коллеги со всех концов света буквально завалили меня SMS-сообщениями с просьбами сделать заявление или дать интервью, но мне нечего было добавить. Что можно ответить ведущему ток-шоу на вопрос о твоих ощущениях от известия, что террористы готовятся тебя убить? Ясно же, что я не вижу тут ничего смешного и не захожусь от хохота. С другой стороны, на меня не нападал разгневанный мусульманин-фанатик, размахивая топором с криками "Аллах Акбар!", что спустя два месяца произошло с Куртом Вестергором. Речь шла о гипотетической ситуации, наихудший вариант развития которой зависел в основном от силы моего воображения, которое никогда не было особенно богатым.

Я принял к размышлению информацию от ПСР, переключил телефон на беззвучный режим и продолжил работать. В связи с неожиданной помехой мне пришлось перенести встречу с коллегой, на которую я отправился чуть позже. Во время разговора в кафе я вел себя, будто у меня только что закончился "еще один день в офисе". Мне и раньше сообщали об угрозах и что кто-то планирует лишить меня жизни, но я представлял себе все это как внезапный приступ фантазии какого-нибудь недовольного парня, не имевшего ни терпения, ни умственных способностей, чтобы перерезать мне горло. Поначалу, получив угрозы в свой адрес или предупреждение, что какой-то безумец пообещал награду за мою голову, я сильно злился. Адреналин будоражил меня, но со временем я выработал более разумное и спокойное отношение к подобным ситуациям. Вовсе не потому, что меня совершенно не волновали угрозы, а потому, что я постепенно осознал: сохранять голову холодной — в интересах моих и моего окружения. Какие-то угрозы были пустым бахвальством, примитивной попыткой произвести впечатление на друзей и собратьев по вере, в то время как к другим, подкрепленным конкретными планами и намерениями, следовало относиться более серьезно.

По возвращении из кафе я позвонил своему шефу Йорну Миккельсену. Я считал, что мы не могли выпустить номер без передовой статьи о задержании в Чикаго двоих обвиняемых в терроризме. Йорн был согласен со мной, но сомневался, что в сложившейся ситуации может просить меня написать такую статью. Я предложил написать черновик и сразу же сел за компьютер. На следующий день газета обратилась к читателям с такими словами: "Террор, угрозы и запугивание — вот оружие террористов, которое они используют, чтобы заставить людей изменить свое поведение и поступать так, как хотят радикалисты… Те, кто стоит за угрозами и готовящимися акциями против "Юлландс-Постен", недовольны публикацией "карикатур на пророка Мухаммеда". Они потребовали запретить рисунки и попытались запугать датскую общественность. К нашему сожалению, многие предпочли бросить камни в наш огород именно в то время, когда необходимо найти тех, кто угрожает Дании терактами, хотя с точки зрения психологии данная позиция объяснима. Тем не менее нельзя оправдывать применение насилия и угроз против гражданского населения, которое реализует свои права, гарантированные конституцией. Сейчас от нас требуется повышенное внимание — ради свободы и безопасности".

Далее шло продолжение: "История учит тому, что, склонившись перед террором и угрозами, мы не повысим свою безопасность. Наоборот, мы столкнемся с еще большим террором и угрозами, поскольку, уступая запугиванию, индивид, средство массовой информации или общество тем самым сообщают террористам, что своими отвратительными и мерзкими деяниями они достигли своей цели. Поэтому наиболее эффективным оружием против угроз будет демонстрация того, что мы даже не подумаем склонять голову и не предадим принципы, которые являются основополагающими для нашей свободы и процветания. Таким образом, мы доводим до сведения тех, кто хочет уничтожить свободу слова, что независимо от их действий, от того, как они будут нас запугивать, мы продолжим делать то же, что и раньше, в том числе "вышучивание, высмеивание и глумление"".

Передовица заканчивалась утверждением, что многие будут не согласны с такой точкой зрения, поскольку мы живем в условиях, когда наиболее опасный фундаментализм не является ни религиозным, ни политическим. "Нет, наибольшую угрозу свободе представляет так называемый фундаментализм оскорблений. Он предполагает, что, чувствуя себя оскорбленным, человек присваивает себе право отвечать своим обидчикам насилием, и проходит красной нитью через разнообразные попытки ограничить свободу слова, которые мы наблюдаем в эти годы. Настало время отказаться от него".

Во время написания статьи я успел дать короткое интервью для газеты и позвонить своим детям. Дочь уже видела новости по каналу "ТВ-2" и заволновалась, сын воспринял известия более спокойно. Моя жена Наташа была на курсах и еще не знала, что произошло. К счастью, ее мысли были больше заняты работой, которую ей предстояло сдать в ближайшие дни.

Примерно в половине девятого я покинул издательство, успев распечатать на принтере обвинительные заключения двоих задержанных в Чикаго, американца и канадца пакистанского происхождения. После ужина я принялся изучать опубликованные ФБР материалы судебного процесса Дэвида Хедли. В 2009 году он дважды посетил Данию для подготовки теракта против "Юлландс-Постен" и уже успел купить билет для новой поездки, которая планировалась на конец октября 2009 года, когда 3 октября его арестовали в аэропорту О’Хара в Чикаго при посадке на самолет, следовавший в Филадельфию. Оттуда он собирался лететь в Пакистан на встречу с полевым командиром, известным лидером террористов, в горной провинции Вазиристан на границе с Афганистаном, которую называют штаб-квартирой международного терроризма. Пакистанское правительство никак не контролирует регион, где членов Аль-Каиды и прочих террористических организаций встречают как друзей. По всей видимости, Хедли направлялся туда, чтобы обсудить последние детали теракта в Дании.

Кто же такой — Дэвид Хедли?

Он родился в 1960 году в Вашингтоне (округ Колумбия) и при рождении получил имя Дауд Сайед Гилани. Его отцом был пакистанский музыковед, радиожурналист, дипломат и поэт. Он работал на "Радио Пакистан" больше сорока лет, был известен тем, что ввел регулярные ежечасные выпуски, и через какое-то время возглавил государственную радиостанцию. В декабре 2008 года он умер. Мать Дэвида, Серил Хедли, была родом из небольшого городка, расположенного невдалеке от Филадельфии. В 1950-х она переехала в американскую столицу и устроилась секретарем в посольство Пакистана, где и встретила своего будущего мужа. Они покинули США в 1960 году вместе с новорожденным Даудом и обосновались на родине его отца. В совершенно незнакомой ей стране Серил Хедли испытала культурный шок, ей было тяжело примириться со статусом женщины в пакистанском обществе. Брак развалился, и в начале 1970-х, потеряв в результате судебного процесса право воспитывать своих детей, Дауда и его младшую сестру, она вернулась в США, где смогла в полной мере реализовать потребность в общении и свободном образе жизни. "В Пакистане детьми владеют мужчины. У женщин нет никаких прав", — сказала она позже в интервью.

В 1973 году Серил Хедли купила бар в Филадельфии на улице Секонд, 56, назвала его "Хайбер Пасс", оформила в стиле хиппи и превратила в популярное место. В это время Дауд поступил в закрытую военную школу для детей высших слоев общества в пакистанской провинции Пенджаб. Там он подружился с Тахаввуром Раной, вместе с которым много лет спустя в Чикаго готовил нападение на "Юлландс-Постен" и теракты в Индии. Тахаввура Рану арестовали в Чикаго через две недели после задержания Дэвида Хедли. Рана хорошо учился в школе, в то время как Дауду было сложно сосредоточиться при чтении. Он часто получал неудовлетворительные оценки по математике и предпочитал урокам спортивные занятия. Летом 1977 года премьер-министр Пакистана Зульфикар Али Бхутто был смещен в результате военного переворота и затем казнен. Вместо него к власти пришел жестокий диктатор генерал Зия-уль-Хак, осуществивший всеобщую исламизацию страны. Такое развитие событий очень беспокоило мать Хедли, и ей удалось, по всей вероятности с помощью бывшего мужа, уговорить семнадцатилетнего сына переехать в Филадельфию, где его взяли в военную академию и колледж "Вэлли Фордж". Едва проучившись семестр, он был исключен. Впоследствии Дауд безуспешно пытался выучиться на налогового инспектора. По информации газеты "Филадельфия Инквайерер", молодой человек испытал культурный шок, увидев, как его мать продает алкоголь за барной стойкой и ведет себя совершенно не так, как женщины в его родном Пакистане. Впоследствии Серил Хедли передала своему сыну управление баром, где спирт и наркотики текли рекой. Она умерла в 2008 году в возрасте шестидесяти восьми лет.

Вырвавшись из общества, где культивировалась дисциплина и ограничивались контакты с противоположным полом, Хедли начал жадно глотать все, что могла ему предоставить Америка 1980-х. Он стал наркоманом и разорил бар, так что семье пришлось продать его. Когда мать переехала в Нью-Йорк, Хедли отправился вместе с ней и открыл на Манхэттене два видеосалона. Он регулярно ездил в Пакистан, используя свои контакты для организации контрабанды героина в США. В 1988 году в аэропорту Франкфурта его арестовала американская полиция по контролю над оборотом наркотиков за провоз десяти килограммов героина. Однако ему предложили сотрудничество, поэтому Хедли отделался четырьмя годами тюремного заключения, сдав полиции некоторых своих постоянных клиентов. В 1997 году его опять поймали на контрабанде героина, но он снова заключил договор с властями, сообщив имена тех, кому продавал наркотики. На сей раз его приговорили к пятнадцати месяцам тюрьмы, в то время как его подельники оказались за решеткой на десять лет. Уже через полгода Хедли выпустили с одобрения наркополиции. В конце 2001 года его адвокат и обвинительная сторона подали заявление об аннулировании испытательного срока, который истекал только в 2004 году. Судья пошел им навстречу, и меньше чем через два месяца, когда Америка еще зализывала раны после теракта 11 сентября, Хедли отправился в Пакистан, где, по его собственным словам, посещал тренировочные лагеря террористической организации "Лашкар-и-Тайба".

"Лашкар-и-Тайба" (Армия чистых) — возникла в начале 1990-х как военное крыло исламистского движения "Марказ-ад-Дава-вал-Иршад", которое в конце 1980-х набирало людей для войны против советских оккупантов в Афганистане. "Лашкар-и-Тайба" получала деньги от пакистанской службы безопасности, сотрудники которой также готовили боевиков в обмен на проведение операций в индийских провинциях Джамму и Кашмир, на территорию которых претендовал Пакистан, и обучали исламских экстремистов в самой Индии. "Лашкар-и-Тайба" взяла на себя ответственность за различные зрелищные нападения на стратегические цели в Индии. По словам пакистанского посла в США Хусейна Хаккани, бывшего члена аналитического центра при Фонде Карнеги в поддержку международного мира, расположенного в Вашингтоне, впоследствии эта террористическая организация получала деньги от Саудовской Аравии. Своей целью "Лашкар-и-Тайба" считала объединение всех стран вокруг Пакистана через создание теократического государства, исповедующего ваххабизм — радикальное исламское течение, которое вдохновило многих современных террористов и стало религиозной основой режима в Саудовской Аравии. При этом главными врагами объявлялись США, Индия и Израиль. Кроме того, "Лашкар-и-Тайба" строила школы, больницы, рынки и целые жилые кварталы, а также развивала сельское хозяйство. В 2002 году США охарактеризовали данную организацию как террористическую. В Пакистане ее запретили, но, по сообщениям экспертов по терроризму, она по-прежнему пользуется поддержкой пакистанской спецслужбы.

Первый раз Дэвид Хедли пробыл в тренировочном лагере "Лашкар-и-Тайба" три недели, за которые он прошел идеологическую подготовку, узнав, что хорошему мусульманину нужно вести священную войну против "неверных". В течение следующих десяти лет он еще четырежды посещал тренировочные лагеря, проводя в них от трех недель до трех месяцев. Там его учили обращению со стрелковым оружием и гранатами, тактике ведения ближнего боя, а также выживанию, наблюдению за объектом террора и контршпионажу.

Примерно в 2005 году, уже будучи членом "Лашкар-и-Тайба", Хедли переехал в Чикаго со своей семьей — пакистанской супругой и четырьмя детьми. Он поселился в квартире умершего члена организации, взяв его имя, чтобы скрыть свою деятельность. Так же Хедли поступил и с телефонным номером. Он говорил на американском английском и урду без акцента, знал культуры обеих стран, легко и непринужденно держался в обоих обществах, что делало его привлекательным для исламских террористических организаций. Но внутри у него произошел раскол.

""Неверные". Он говорил именно так, — сказала его первая американская жена осенью 2009 года в интервью газете "Филадельфия Инквайерер". — При встрече на улице с индусом он обычно плевал на тротуар, чтобы подчеркнуть свое отношение. Думаю, внутри него произошел раскол между двумя культурами. Думаю, что он любил обе, но не знал, как их объединить". Несмотря на то что Хедли уже в 2002 году решил присоединиться к "Лашкар-и-Тайба", где проповедовался строгий стиль жизни по канонам ислама, он продолжал встречаться со своей любовницей-немусульманкой из Нью-Йорка.

Во время ареста Хедли 3 октября 2009 года в его чемодане нашли ксерокопию передовицы номера "Юлландс-Постен" от 1 августа 2009 года, в которой новый генеральный секретарь НАТО Андерс Фог Расмуссен призывал западные страны — члены Альянса укреплять сплоченность, а также справочник по улицам Копенгагена с картой, список телефонных номеров и книгу "Молиться, как еврей". Хедли взял ее с собой, поскольку "Лашкар-и-Тайба" получила ошибочные сведения о том, что я еврей. По той же причине Хедли, посещая Данию, следил за синагогой на улице Кристалгаде в Копенгагене. Также в его багаже сотрудники ФБР нашли флеш-карту с тринадцатью видеозаписями определенных мест Копенгагена: площади Конгенс Нюторв, где раньше располагался офис "Юлландс-Постен", синагоги, главного вокзала Копенгагена, Ратушной площади, куда "Юлландс-Постен" переехала в сентябре 2009 года, и Росенборгских казарм, где располагалась королевская гвардия, — Хедли думал, что она может принять участие в перестрелке с террористами во время нападения на газету.

По информации ФБР, впервые Хедли побывал в Дании в январе 2009 года. Ему удалось посетить офисы "Юлландс-Постен" в Копенгагене и Орхусе, где он встретился с сотрудниками отдела рекламы. Хедли представился бизнесменом и сказал, что его фирма "Ферст Уорлд Иммигрейшн Сервис" намерена разместить рекламное объявление в газете в связи с открытием своего офиса в Дании. Для такого случая он даже изготовил фальшивые визитные карточки. В конце января 2009 года Хедли, который тремя годами ранее сменил имя Дауд Сайед Гилани на Дэвид Колман Хедли, чтобы иметь возможность ездить по миру, как западный человек, не привлекая внимания своим мусульманско-пакистанским происхождением, уже летел в Объединенные Арабские Эмираты через Франкфурт и далее в Пакистан. Там он встретился с представителями "Лашкар-и-Тайба" и полевым командиром Ильясом Кашмири — легендарным вождем террористов, проживающим в северном Вазиристане.

Впервые Хедли обсудил террористическую атаку на "Юл-ландс-Постен" в октябре 2008 года с членом "Лашкар-и-Тайба", который призвал его как можно скорее начать подготовку. Примерно тогда же Хедли, общаясь в чате с бывшими учениками "Хасан Абдал" — закрытой военной школы в провинции Пенджаб, где он учился в 1970-х, — впервые излил свой гнев на "карикатуры на пророка Мухаммеда". "Вы можете назвать меня "старомодным", — написал он 29 октября 2008 года, — но я хочу уничтожить тех, кто оскорбил пророка". Теракты, планируемые в Дании, получили два кодовых названия: "Проект "Микки Маус"" и "Северный проект".

Второй раз Хедли посетил Данию в июле 2009 года, проделав путь через многие европейские страны. По сведениям ФБР, он встречался с британской ячейкой Аль-Каиды, с которой его свел Кашмири. Предполагалось, что теракт совершат представители ячейки. На седьмой странице отчета агентов ФБР написано: "Хедли заявил, что он предложил свести операцию против газеты с нападения на целый город к ликвидации редактора отдела культуры Флемминга Росе и художника Курта Вестергора, нарисовавшего пророка Мухаммеда с бомбой в тюрбане, поскольку именно их Хедли считал ответственными за карикатуры". Таково было мнение Хедли. Кашмири предложил два других варианта: направить в здание "Юлландс-Постен" набитый взрывчаткой грузовик или напасть группой "священных воинов" на офис газеты, перебить как можно больше человек, отрезать и выбросить их головы из окон, чтобы произвести соответствующее впечатление на датское общество. Кашмири был убежден, что ответственность за оскорбление мусульманского пророка несут все датчане.

Дело Хедли сильно отличалось от других датских судебных процессов над террористами. Во-первых, в нем фигурировали люди, не проживавшие в стране, что фактически снижало до нуля шансы Полицейской службы разведки раскрыть их замыслы, пока они не начнут работать со своими датскими "коллегами" или не будет получена соответствующая информация от иностранных органов безопасности — как, собственно, и произошло в данном случае. Во-вторых, организаторами преступления оказались зрелые семейные мужчины, давно пережившие безумства юности и стремление обрести свою групповую идентичность. Они вовсе не были вырванными из общественной жизни молодыми парнями с их игрой гормонов и тоской по революционным свершениям и сильным ощущениям. В-третьих, в деле присутствовал разветвленный международный заговор, нити которого тянулись через три континента — Америку, Европу и Азию. В нем принимали участие два североамериканца пакистанского происхождения, проживавшие в Чикаго. Один из них, Дэвид Хедли, ездил по Европе, Индии и Пакистану и под прикрытием коммерческой деятельности планировал теракты с помощью другого участника, своего старого школьного приятеля из Пакистана, который управлял несколькими предприятиями дома, в Чикаго. Все это происходило в тесном сотрудничестве с "Лашкар-и-Тайба" и "Бригадой 313" Ильяса Кашмири, располагавшихся в приграничных районах между Афганистаном и Пакистаном и сотрудничавших с АльКаидой. У всех террористических организаций были представители в Европе, которые должны были осуществить теракты. В-четвертых, это был фактически первый известный случай "экспорта террора" из США в Европу. После 2001 года Америка рассматривала Старый Свет как потенциальную террористическую угрозу, поскольку теракты в США были спланированы именно европейскими мусульманами-радикалистами, в том числе теракт 11 сентября и ряд других акций, которые удалось предотвратить. А сейчас имел место противоположный случай.

О чем я думал?

Я не был слишком удивлен или напуган. Время приучило меня к тому, что есть люди, готовые убивать из-за "карикатур на пророка Мухаммеда", и что я могу оказаться их целью. Мне было неприятно это ощущать, но я должен был научиться жить в таких условиях, хотя и подумать не мог, что когда-нибудь мне придется вести себя в Дании, как в зоне боевых действий или какой-нибудь враждебной стране. С другой стороны, я испытал некоторое облегчение, поскольку Хедли в качестве своей цели выбрал именно меня, а не всех датчан, совершенно непричастных к истории с рисунками. Таким образом, я оказал некоторое влияние на ход событий. Мы с Куртом Вестергором решили вступить в общественную дискуссию о рисунках и в тот момент совершенно четко представляли себе возможные последствия. Хотя многим может показаться странным, что редактор и художник-иллюстратор вынуждены считаться с риском подвергнуться насилию или даже погибнуть, если скажут что-то, что не понравится другим.

Самым кошмарным сценарием мести за рисунки могло стать похищение или убийство первых попавшихся сотрудников, работавших в здании, где располагались "Юлландс-Постен" и "Политикен", или посторонних датчан. Ведь СМИ и общественность непременно возложили бы ответственность за смерть или увечья абсолютно непричастных людей на руководство газеты. Сам бы я с таким выводом никогда не согласился, но в датском обществе бытует мнение, что мы получили по заслугам. Это, а также ощущение близкой и конкретной террористической угрозы так повлияло на нас, что газета после раскрытия планов террористов и покушения на Курта Вестергора в январе 2010 года отказалась повторно публиковать его рисунок. Наши оправдания — что люди уже видели карикатуру, так что необязательно публиковать ее всякий раз, когда мы пишем о карикатурном скандале, — оказались не такими уж убедительными.

Как отмечали критики, мы публиковали фотографии президента Обамы, а также других политиков и известных личностей каждый раз, когда писали о них, хотя наши читатели прекрасно знали, как они выглядят. Когда мы освещали теракт 11 сентября, наши статьи постоянно сопровождались драматичными изображениями нью-йоркских башен-близнецов. Их фотографии люди знали гораздо лучше, чем рисунок Вестергора. Очевидно, правда состояла в том, что в качестве реакции на рисунки уже было совершено нападение на датское посольство в Исламабаде в июне 2008 года, когда погибли шесть человек, и аналогичная беда могла произойти в Дании. Ведь Хедли и его сообщники поддерживали контакты с кругами, которые спровоцировали нападение на посольство.

Когда карикатурный скандал в феврале 2006 года достиг своего пика, представители "Радиогазеты" на "Датском радио", одном из ведущих СМИ страны, по телефону задали мне вопрос: "Сколько бомб должно взорваться, прежде чем "Юлландс-Постен" решит принести извинения?" — полагая, что я и газета ответственны за действия совершенно незнакомых нам людей, которым вздумалось совершить теракт. Я не мог смириться со столь извращенной логикой— мечтой каждого террориста — и потому наорал на журналиста на другом конце провода, однако такая точка зрения оказалась довольно распространенной. Читатели в письмах и участники общественных дискуссий спрашивали меня, как мог я спокойно спать ночью, зная, что на мне лежит ответственность за смерть невинных людей. Желая обеспечить мир в датском обществе и сохранить репутацию страны, многие даже призывали меня уйти с поста редактора культурного отдела.

Датские и зарубежные СМИ привыкли утверждать, что это рисунки привели к беспорядкам и гибели людей. В сентябре 2007 года газета "Нью-Йорк Таймс" написала, что "карикатуры призывали к массовым акциям протеста насильственного характера в других странах". В демократическом обществе любые призывы к насилию являются преступлением, в связи с чем многие усматривали причинно-следственную связь между террором и рисунками, не пытаясь каким-либо образом ее объяснить. При этом СМИ забывали, что своими действиями устанавливают в сознании читателя невидимый знак равенства между рисунками, которые воспринимаются как оскорбление, и насилием.

Подобная опасная логика популярна у диктаторов и религиозных фанатиков, желающих уравнять террор и богохульство, что является распространенной практикой в Пакистане, Иране и Саудовской Аравии, где за оба вида преступления приговаривают к смертной казни. Есть и обратная логика, когда высказывание оценивается по реакции, которую оно вызвало. При этом не принимается в расчет, является ли реакция прямым следствием высказывания, или же его смысл находится в рамках закона. Таким образом, те, кто отреагировал на публикацию карикатур, получили своего рода карт-бланш на решение дилеммы, призывает высказывание к насилию или нет. Чем агрессивнее общественность реагировала на высказывание, которое она не желала слышать, тем больше оказывалась вероятность того, что это высказывание будет воспринято как ненужная провокация или призыв к разжиганию насилия.

Кенан Малик, написавший блестящую книгу о последствиях дела Рушди, предпочел дистанцироваться от тех, кто считал автора "Сатанинских стихов" виновным в гибели людей из-за беспорядков, вызванных публикацией его романа. Рассуждения Малика справедливы и в отношении массовых протестных акций, спровоцированных "карикатурами на пророка Мухаммеда". Он утверждал, что "у Рушди не было намерения совершить насилие, а инициаторы беспорядков и преступники реагировали на его роман в соответствии со своими убеждениями, а не из-за слов Рушди".

По мнению Малика, никто не может контролировать резонанс, вызванный его словами. Мы не властны над реакцией других на то, что мы говорим или рисуем. Реакция каждого индивида на сказанное или нарисованное зависит только от него самого. Каждый из нас несет ответственность за свою интерпретацию сказанного, переводя ее в действие. Между словом и делом стоит человек со своим сознанием и своей способностью оценивать, что правильно и что неправильно. "Сами по себе слово или картина, — говорит Малик, — не могут заставить произойти какие-либо события или вынудить людей отреагировать определенным образом — это может сделать только наше собственное восприятие ценности и правдивости какого-либо высказывания". Слова имеют последствия, только если мы решим для себя, что они должны их иметь. "Люди — не роботы, — утверждает Малик, — они думают, рассуждают и действуют, если им это нужно".

По словам Малика, фанатики и расисты находятся под влиянием фанатичных и расистских высказываний, так же как социалисты — под влиянием социалистических высказываний, но они лично отвечают за перевод слов в дело. Законодательство против "языка вражды", вводящее юридическую ответственность за разжигание розни, по мнению Малика, скрывает от нас различие между словом и делом, искажая понимание причин человеческого поведения и моральной ответственности.

Порочная привычка стрелять в гонца в демократических обществах представлялась одним из методов борьбы с тоталитарными движениями. Во время холодной войны диссидентов клеймили как опасных и безответственных провокаторов, поскольку своей критикой и призывами к Западу оказать давление на правительство по ту сторону железного занавеса они препятствовали миру и разрядке в международных отношениях. Их иронично называли холодными воителями, явно не вкладывая в это словосочетание положительный смысл. Их обвиняли в попытках дестабилизировать отношения между Востоком и Западом, хотя без особых усилий можно было понять, что правительства, ведущие войну с собственным населением, никогда не смогли бы стать надежным партнером в процессах мирного урегулирования. По словам главного редактора одного издания, какой-то датский дипломат в 1980-х заявил ему, что для Европы будет катастрофой, если в странах Восточного блока появится слишком много типов вроде польского профсоюзного лидера Леха Валенсы, который сыграл главную роль в мирном и цивилизованном переходе к демократическому обществу в Польше, вынудив правительство сесть за стол переговоров. Между тем Валенса и возглавляемое им движение "Солидарность" долгое время воспринимались как угроза миру и стабильности в Европе из-за выдвигаемых ими требований свободы и права на самоопределение для угнетенного населения. Сейчас это воспринимается как шутка, но такое мнение действительно существовало у правящих элит мира. То же самое произошло с критиками Гитлера и нацизма в 1930-х. Их также преподносили как совершенно ненужных провокаторов, пытаясь заткнуть им рот.

Помимо вопроса, разумно ли считать "Юлландс-Постен" ответственной за насилие и беспорядки, возникшие спустя четыре месяца или четыре года после публикации рисунков, можно поставить под сомнение взаимосвязь между карикатурами и убийствами мирных жителей в Ливии, Афганистане, Ливане, Пакистане и Нигерии. Во многих случаях руководство газеты слишком легко соглашалось с такой логикой, хотя его действия можно объяснить и общественным давлением на издание. Поэтому мы, как правило, отвечали отказом, если нам предлагали опубликовать рисунки, которые однозначно привели бы к насилию. Таким образом, фанатики и террористы за тысячу километров фактически получили право редактировать содержание газеты.

В этой связи очень важно обратить внимание на то, что во время карикатурного скандала насилие, разрушения и гибель людей произошли в странах, где отсутствует свобода слова и вероисповедания. В таких государствах, как правило, право выражать свои мысли сильно ограничено законом. Во многих из них предусмотрена смертная казнь за богохульство. Публикацию "карикатур на пророка Мухаммеда" население таких стран восприняло как серьезное преступление, хотя в обществах с широкой свободой слова и вероисповедания конфликт протекал вполне мирно и цивилизованно. Поэтому заведомо безнадежно было реагировать на развернувшуюся вокруг рисунков борьбу, выдвинув требование об ужесточении законодательства, чтобы заведомо поставить подобные формы самовыражения вне закона. Таким образом, сторонники указанной меры фактически внесли свой вклад в легитимизацию насилия.

Наиболее жестокие беспорядки во время карикатурного скандала выпали на долю Нигерии, страны с населением почти в сто пятьдесят миллионов, где мусульмане имеют небольшой численный перевес над христианами. В государстве прошли демонстрации против рисунков, которые затем вылились в уличные столкновения и расправы без суда и следствия. В штате Борно в субботу 18 февраля 2006 года католического священника и его прихожан разгневанные фанатики сожгли заживо, а три дня спустя уже христиане мстили жителям соседнего штата за их смерть. Число погибших варьировалось, по информации местных источников, от ста пятидесяти до ста шестидесяти пяти человек, однако многие считали, что потерь было значительно больше. При более внимательном изучении ситуации оказалось, что "карикатуры на пророка Мухаммеда" едва ли были непосредственной причиной насилия. Так, нигерийские газеты "Дейли Индепендент", "Дей", "Венгард" и "Дейли Чемпион" в своих репортажах о столкновениях, убийствах, насилии, грабежах и актах мести ни разу не упомянули их. Очевидно, что беспорядки и насилие во имя религии являются частью внутриполитической действительности Нигерии, а вовсе не каким-нибудь чужеродным элементом, появление которого можно было бы объяснить публикацией карикатур в датских СМИ. В связи с этим газета "Вашингтон пост" сделала в обзорной статье одного из номеров, вышедших в конце февраля 2006 года, такой вывод: "Датские рисунки в меньшей степени являются причиной недавних беспорядков, чем история напряженных взаимоотношений между христианами и мусульманами, начавшаяся задолго до того, как европейские художники-иллюстраторы принялись рисовать карикатуры на пророка Мухаммеда".

В Нигерии, разделенной на мусульманский север и христианский юг, есть регионы с доминирующим радикальным исламизмом, где с 1999 года одновременно со светской правовой системой действуют шариатские суды. Возникла ситуация, когда политика этноконфессиональной идентичности стала широко применяться для вовлечения в религиозные сети молодых людей, которые, несмотря на полученное образование, столкнулись с трудностями при поиске работы. В результате резко обострились противоречия между двумя религиями. В то время как христианские миссионеры рапортовали об успехах, достигнутых в распространении своего послания, мусульмане чувствовали себя все хуже и хуже, поскольку все больше людей принимали христианство. Кроме того, количество штатов с момента обретения независимости в 1960 году выросло с двенадцати (1967) до тридцати шести (1996). За указанный период неоднократно происходило перераспределение сил между религиозными сообществами. Наряду с угрозой дальнейшего территориального дробления государства данный процесс стал восприниматься как угроза благополучию этноконфессиональных меньшинств. Невозможность гарантировать их безопасность в перспективе могла дать дополнительный толчок сепаратистским движениям.

С 2000 года уровень религиозного насилия лишь увеличивался. В феврале того же года христианские организации крупного города Кадуна, население которого разделено на южное христианское меньшинство и северное мусульманское большинство, провели мирную демонстрацию против ввода шариата в уголовный кодекс. Они выражали опасение, что изменения в законодательстве низведут их до положения граждан второго сорта. В результате произошли столкновения с теми, кто не принимал участия в демонстрации, и за последующие четыре дня город превратился в зону боевых действий с массовыми убийствами, поджогами церквей и мечетей и разрушенными жилыми кварталами. Беспорядки повторились в мае 2000 года. Число погибших превысило две тысячи человек, около десяти тысяч получили ранения. Шестидесяти пяти тысячам человек пришлось оставить свои дома, больше ста семидесяти мечетей и церквей превратились в руины.

Волнения возникали в других городах и штатах по мере того, как местные органы власти вводили шариатское право. В сентябре 2001 года в городе Джое в межрелигиозных столкновениях, возникших в результате назначения мусульманина на должность координатора программы по борьбе с бедностью, а также нападения приверженцев ислама на женщину, машина которой врезалась в мечеть во время молитвы, погибло больше тысячи человек. В феврале 2002 года около сотни человек погибло в массовой драке между христианами и мусульманами в городемиллионере Лагосе. В 2004 году больше двухсот мусульман были убиты христианским ополчением в городе Йелва, после чего мусульмане провели акции возмездия в соседнем крупном населенном пункте. В 2008 году повторились беспорядки в Джосе, когда результаты выборов в местные органы власти настолько накалили общественную атмосферу, что христиане и мусульмане начали воевать друг с другом. Результат — четыреста жертв. В июле 2009 года вооруженные исламисты напали на полицейский участок в северной части страны с намерением отомстить за арест своих лидеров. Борьба между правительственными силами и исламистами длилась четыре дня и унесла почти семьсот человеческих жизней. В январе и марте 2010 года несколько сотен человек погибло в столкновениях между христианами и мусульманами в пригородах Джоса и в нем самом.

"Многое из случившегося стало следствием некомпетентности, коррумпированности и страха, вызванного необходимостью противостоять хорошо вооруженным бунтовщикам, что характерно для слишком большого количества армий третьего мира. Однако в Нигерии свою роль сыграл и другой фактор: опасение вооруженных сил, что общественность подумает, будто они приняли какую-либо сторону в конфликте между христианами и мусульманами, что привело бы к расколу страны, — писал Джозеф Боттум, редактор христианского журнала "Ферст Фингс", после массовой резни в марте 2010 года. — Не ошибитесь! События в Нигерии — битва религий. Возможно, она уходит корнями в древний конфликт между пастухами и земледельцами. Возможно, это эхо давней вражды между племенами… И возможно, она усиливается из-за географических проблем страны, разделенной на бедный, но политически сильный север и богатый нефтью, но слабый юг. Каким-то образом все без исключения различия оказались переведены на язык религий. Именно поэтому кровь проливается во имя Бога".

Событие 2002 года наглядно показало, как мало нужно для того, чтобы напряжения вылились в кровавое неистовство и разгул насилия. В том же году в Нигерии должен был пройти конкурс "Мисс мира". Однако это мероприятие вызвало резкое недовольство мусульман, которые потребовали, чтобы прелестным участницам запретили въезд в страну. Буквально перед началом конкурса женщину-мусульманку за супружескую неверность приговорили к смерти через побиение камнями, в результате многие участницы бойкотировали мероприятие. В связи с этим редактор газеты "Дей" попросил журналистку из отдела моды прокомментировать предстоящее мероприятие и протесты мусульман. Двадцатиоднолетняя Исиома Дэниел только что вернулась домой в Нигерию после учебы в Великобритании. "Мусульмане находят аморальным привозить девяносто две женщины в страну, где они будут проводить время в тщеславии. Что бы подумал Мухаммед? Скорее всего, он бы выбрал среди них жену!" — написала она в своей колонке 16 ноября.

Реакция на богохульное высказывание последовала четыре дня спустя. Разгневанная толпа сожгла дотла офис газеты в городе Кадуна с преобладающим мусульманским населением, а еще через день начались массовые убийства христиан, которые в спешном порядке стали покидать регион. Газета опубликовала длинное извинение на передовице, Исиома Дэниел уволилась, хотя один из руководителей газеты, мусульманин по вероисповеданию, просил ее остаться. Исламское руководство одного северного штата, где незадолго до беспорядков вору отрубили руку, а жертве насилия нанесли сто ударов плетью за половой акт, совершенный вне брака, издало фетву против молодой журналистки. "Дозволяется пролить кровь Исиомы Дэниел, как и Салмана Рушди. Каждому мусульманину, независимо от его местоположения, следует воспринимать убийство журналистки как свою религиозную обязанность", — вещал вице-губернатор по местному радио. По прошествии недели, когда страсти улеглись, потери составили больше двухсот убитых, тысячу раненых и одиннадцать тысяч, оставшихся без крова.

Дэниел бежала в соседний Бенин, где чувство стыда впервые уступило место гневу. Она отказалась извиняться за произошедшее, поскольку, по ее собственному признанию, никого не убила, а всего лишь пошутила. "Я почувствовала, как во мне поднимается волна возмущения и негодования, думаю, другие нигерийцы испытали то же самое. Нельзя оправдывать убийства, совершаемые религиозной группой, только потому, что они восприняли мое замечание как оскорбление. Кем они себя возомнили? Богами? Господь может сам постоять за себя, — написала она впоследствии. — Во время беспорядков постоянно звучала мантра о "безответственной журналистике". Казалось очевидным, что исламское духовенство призывало к беспорядкам по политическим причинам". В итоге Дэниел получила политическое убежище в Норвегии, где устроилась на работу в газету "Ставангер Афтенблад".

Были и другие примеры.

20 февраля 2006 года вскоре после начала урока английского языка в христианской школе в городе Баучи на северо-востоке Нигерии Флоренс Чукву заметила, что одна из учениц читает книгу и не слушает, что она говорит. "Как ты смеешь читать книгу, когда я веду урок?" — попыталась Чукву вразумить девочку. Согласно одному из сообщений, ученица рассмеялась и продолжила чтение, после чего Чукву отобрала книгу и передала классному руководителю, попросив вернуть ее девочке по окончании урока. Книга оказалась Кораном. Рассерженные мусульманские ученики обвинили учительницу в том, что она, "неверная", запятнала их священную книгу, после чего начались волнения. К концу дня было убито больше двадцати христиан и сожжено несколько церквей.

И так можно продолжать без конца, перелистывая страницу за страницей современную историю самой многонаселенной африканской страны, однако в этом нет особого смысла, поскольку картина очевидна: религиозные конфликты раздирали Нигерию еще до того, как разразился карикатурный скандал. Во многих нигерийских СМИ "карикатуры на пророка Мухаммеда", как я уже говорил, вообще не упоминались в репортажах о столкновениях между христианами и мусульманами. Утверждать, что датские "карикатуры" привели к гибели людей в Нигерии, — значит обвинять копенгагенский ветер в пожаре, устроенном пироманом где-нибудь в Калькутте.

То же касается жертв беспорядков. Насилие в отдельных странах стало следствием особенностей внутриполитических отношений. 17 февраля 2006 года в ливийском городе Бенгази, расположенном на побережье Средиземного моря, демонстранты взяли курс на итальянское консульство, которое разрушили и подожгли. Полиция открыла огонь, в результате погибло одиннадцать человек и около пятидесяти были ранены. Трагедию объясняли по-разному. За два дня до инцидента итальянский министр публично выступил в футболке с рисунком Курта Вестергора, изображающим пророка с бомбой в тюрбане, и призвал установить диалог с исламским миром по поводу "дела о рисунках". С исторической точки зрения гнев демонстрантов мог быть связан с тем, что с 1911 по 1943 год Ливия была итальянской колонией и воспоминания о том периоде до сих пор причиняют боль жителям страны. По словам ливийского лидера Муаммара Каддафи, нападение на итальянское консульство спровоцировала ненависть к бывшим колонистам, а вовсе не рисунки, при этом один из молодых демонстрантов написал в своем блоге, что виновником протестов был сам Каддафи. "Для нас, молодежи города Бенгази, такие протесты являются шансом восстать против этого Фараона… Демонстрации должны привлечь внимание к ситуации, в которой мы оказались, — без образования, без работы, без денег, без возможностей".

Никакой рисунок, разумеется, не стоит человеческой жизни, однако нашлись мусульмане, посчитавшие, что Вестергор и я должны умереть. Видимо, они придерживались мнения, что карикатуры оправдывают убийство. Датский юморист Андерс Маттесен почти согласился с такой логикой в феврале 2006 года, когда многие художники были вынуждены скрываться, получив угрозы в свой адрес, а из зданий "Юлландс-Постен" в Копенгагене и Орхусе был эвакуирован персонал из-за возможного заминирования. Комик считал, что газета и художники сами виноваты в сложившейся ситуации, поскольку насилие является естественной и ожидаемой реакцией на оскорбление. "Выйди на улицу, найди какого-нибудь рокера и назови его жирной свиньей! — сказал юморист газете "Палитикен" 4 февраля 2006 года. — Ты, конечно, имеешь на это право, но на самом деле получишь за такое хорошую взбучку. Те, кто нарисовал рисунки, поступили чертовски глупо". Красиво звучит, не правда ли? Особенно если вспомнить, что юморист сам неплохо зарабатывал, высмеивая разных людей и то, во что они верили. Речь даже не о том, что он сравнил мусульман с хулиганами-рокерам и.

Между тем комик и те, кто придерживается того же мнения, игнорируют тот факт, что люди вроде Дэвида Хедли, членов "Лашкар-и-Тайба" и Аль-Каиды, а также миллионы их сторонников, полагают, что "Юлландс-Постен" и художники оскорбили ислам и Мухаммеда, а не самих приверженцев ислама, что они все время и повторяют. Рисунки были богохульством, поскольку оскорбляли не религиозные чувства верующих, а именно пророка мусульман — а это преступление, которое наказывается смертью. Исламисты сделали крайними не только меня, Вестер-гора и "Юлландс-Постен". Парламентскую демократию они воспринимали как богохульство, считая, что верующие мусульмане никогда не должны принимать разделение церкви и государства, свободу слова и вероисповедания, гендерное равноправие и право гомосексуалистов на жизнь. Дело в том, что все это идет вразрез со словами Аллаха и рассматривается как оскорбление их веры. Тоталитарные режимы и движения определяли своих врагов не по их действиям, а по тому, кем они являлись. Так было с коммунистами, фашистами и нацистами в XX веке и с исламистами — в XXI веке.

До встречи с представителями ПСР в первой половине дня 28 октября 2009 года я успел пораньше встать и пробежать почти двадцать километров, чтобы снизить уровень адреналина в крови. Больше всего меня волновало, узнал ли Дэвид Хедли, где я живу. Сотрудники спецслужбы так не думали, несмотря на предпринятые злоумышленником усилия. Для меня это было облегчением.

Боялся ли я? Нет. Злился ли я? Нет. Я привык следить за своим окружением, обращать внимание на того, кто садится рядом со мной в автобусе или наблюдает, как я выхожу из здания. В кафе и ресторанах я всегда устраиваюсь лицом ко входу. Я наблюдаю за теми, кто ведет себя странно или не вписывается в общую картину улицы, и при этом стараюсь быть как можно спокойней. Я говорю себе: "Если ты позволишь всему этому оставить на тебе след и прекратишь делать то, что тебе нравится, считай, что они уже победили".

Поначалу специалисты в области терроризма не принимали всерьез Дэвида Хедли и его планы по совершению терактов в Дании. Своими высказываниями в открытых чатах о намерении отомстить тем, кто оскорбляет ислам, он привлек к себе ненужное внимание. Сначала предполагалось, что Хедли всего лишь любитель, однако данное мнение менялось по мере поступления все новых сведений. Оказалось, что он играл главную роль в планировании теракта в Мумбай в ноябре 2008 года, когда минимум сто шестьдесят шесть человек погибли и больше трехсот получили ранения. На многих трупах были обнаружены следы пыток и нанесенные увечья. Двое суток десяток террористов "Лашкар-и-Тайба" удерживал южную часть центра Мумбай в состоянии войны.

Вечером 26 ноября они прибыли из города Карачи, расположенного на северном побережье Персидского залива, а перестрелка с индийскими спецслужбами прекратилась только утром 29 ноября. В ходе операции террористы захватили рыболовное судно, убили четырех членов экипажа и вынудили капитана доставить их в Мумбай. Когда показался город, они убили капитана и оставшееся расстояние преодолели на резиновых лодках. Они атаковали главный вокзал, расположенный у побережья, больницу, популярный ресторан и бар "Леопольд Кафе", отели "Тадж Махал" и "Оберой Трайдент", а также центр еврейской культуры. Все террористы, за исключением одного, были убиты. Выживший впоследствии признался, что за терактом стояла организация "Лашкар-и-Тайба".

Начиная с лета 2006 года Хедли два года вел тщательную разведку в Мумбай в интересах "Лашкар-и-Тайба". Многомесячное пребывание в городе без привлечения внимания властей стало возможным благодаря его американскому имени и открытию в Мумбай отделения фирмы его сообщника Тахаввура Раны "Ферст Уорлд Иммигрейшн Сервис". За отведенное ему время Хедли пять раз посещал Мумбай. Затем он возвращался в Пакистан, чтобы передать "Лашкар-и-Тайба" сделанные записи о целях нападения. Хедли наведался в "Тадж Махал", где попытался достать список проводимых в нем конференций, сфотографировал конференц-зал и актовый зал на третьем этаже, а также изучил все входы и выходы из здания. Он также обошел все закоулки в гавани с GPS-навигатором, что позволило ему узнать самые удобные места для высадки на берег во время предстоящего нападения и передать исполнителям точные указания. За два года Хедли настолько скрупулезно изучил местность для предстоящего теракта, что его никак нельзя считать любителем. Он действовал как хладнокровный и профессиональный террорист.

Завершив приготовления к нападению на Мумбай, Хедли обратил свое внимание к "Юлландс-Постен". Методы были те же, что и в Индии. Он шпионил за газетой под прикрытием фирмы своего друга Тахаввура Раны, которая якобы направила его в Данию. Хедли делал видеозаписи и собирал сведения, отправляя их тем, кто должен был совершить теракт. Его интересовало все: места, где могли бы остановиться террористы, кафе, маршруты, расстояния между объектами, чтобы незнакомые с Копенгагеном люди знали, как выглядят здания, и смогли ориентироваться без карты. Покинув Данию, Хедли отправился к своим "работодателям" в Пакистан, где на основе собранной информации были спланированы последующие действия. Весной 2009 года, по словам Хедли, лидеры "Лашкар-и-Тайба" постепенно утратили интерес к датской операции, которую было решено отложить. Вместо нее предполагалось осуществить новые теракты в Индии, однако Хедли был одержим идеей осуществить акцию именно против "Юлландс-Постен". Поэтому он продолжил подготовку к ней вместе со своим старым знакомым по военной школе в Пенджабе отставным майором пакистанской армии Абдуром Рехманом Хашимом Сюйедом, связанным с "Лашкар-и-Тайба", и Ильясом Кашмири, который в 2005 году объединился с Аль-Каидой. Для исламских боевиков и террористов Пакистана и Афганистана последний был легендой.

По словам источника, близкого к американским органам власти в Чикаго, которые цитировала газета "Политикен", Хедли арестовали, когда подготовка к нападению на "Юлландс-Постен" вошла в завершающую фазу. Через день после того, как ФБР и ПСР раскрыли планы террористов, я получил электронное письмо от главного редактора немецкой газеты "Вельт" с просьбой написать комментарий под заголовком "War es das wert?" (Стоило ли оно того?). "Сожалею ли я, что "Юлландс-Постен" опубликовала "карикатуры на пророка Мухаммеда"? — начал я. — Признаюсь, говорить о ставках в этой игре не совсем корректно. Точно так же можно спросить жертву насилия, сожалеет ли она, что вечером в пятницу надела короткую юбку и в ней пошла на дискотеку. В Дании откровенная одежда не воспринимается как приглашение к изнасилованию. Соответственно публикация рисунков, высмеивающих тех, кто во имя религии взрывает самолеты, поезда и города, не является призывом к насилию и террору. Религиозная сатира— законное и совершенно нормальное явление. В какую же мы, европейцы, превратились цивилизацию, если у нас иссякло чувство юмора и мы не можем посмеяться над террористами?"

Прошло уже больше четырех лет с момента публикации рисунков, однако они по-прежнему вызывают споры как внутри самой Дании, так и на международном уровне, став значительной частью моей жизни. Есть несколько причин, по которым "дело о рисунках" долго не уходило из общественной жизни. С одной стороны, появлялись новые угрозы, планировались убийства как месть за рисунки и происходили покушения. С другой — повсюду в мире возникали новые карикатурные скандалы. Многие из них вошли в повестку дня Совета ООН по правам человека, где исламские страны и их союзники пытаются с помощью новых фактов добиться внесения изменений в конвенции о политических и гражданских правах и против расизма. Они требуют приравнять оскорбление чести и достоинства религии к оскорблению чести и достоинства личности. Они настаивают на том, чтобы члены ООН осуждали критику религии так же, как и расизм, в связи с чем "карикатуры на пророка Мухаммеда" можно было бы запретить как проявление ненависти к другим нациям.

Стало очевидным, что возникшие в результате публикации "карикатур" вопросы, корни которых уходили в общественные отношения внутри самой Дании, приобрели глобальный масштаб, и людям, проживающим на огромном пространстве от Копенгагена до Карачи, пришлось определять свою позицию исходя из собственного опыта и условий в каждой конкретной стране. Дискуссия о фундаментальном конфликте между свободой слова и самоцензурой вкупе с более внимательным отношением к религиозным чувствам имела прямое отношение к глобализованному миру с постоянно растущим религиозным, культурным и этническим многообразием. Обсуждение затронуло всех, будь то атеисты в Иране, копты в Египте или мусульмане в Великобритании, критики системы от Ближнего Востока до Китая или правительства от Польши до Пакистана. Карикатурный скандал в начале XXI века стал самой популярной темой в дискуссии о духовных ценностях.

Обсуждалась также проблема идентичности: что сделало людей именно такими, какими они стали, каким пережитым событиям они придавали наибольшее значение при формировании образа самих себя и своего отношения к миру, как полученный ими опыт влиял на их выбор и поведение. Определение позиции относительно "карикатур" — стоит ли их осудить или, напротив, поддержать — основывалось не только на трезвых логических рассуждениях, но и на чувствах. Что скажут о человеке, который одобрил публикацию рисунков или же негативно ее воспринял, — что о нем подумают семья, друзья и коллеги? Одних "карикатуры" так возмутили, что они были готовы совершить насилие, а другие рыдали в прямом эфире.

Карикатурный скандал вынудил Курта Вестергора задуматься о своем детстве, проведенном среди представителей протестантской религиозной организации "Внутренняя миссия", и о более поздних своих попытках справиться с душевной травмой, которую нанесла ему встреча с христианскими фундаменталистами. Получив возможность взглянуть на религию глазами художника-сатирика, он вздохнул с большим облегчением, однако изображение пророка Мухаммеда едва не стоило ему жизни. Оно ограничило его свободу передвижения, а коллеги по творческому цеху начали косо посматривать на художника.

В то же время карикатурный скандал сделал его знаменитым. Курт Вестергор стал частью датской истории. Известность и вся шумиха вокруг него оказались для художника своеобразной проверкой на способность справиться с нахлынувшими эмоциями, в битве с которыми он, скорее всего, далеко не всегда выходил победителем.

Карикатурный скандал еще больше запутал Карима Серен-сена, пытавшегося обрести себя и начать управлять своей жизнью. Он принял несколько судьбоносных решений, чрезвычайно затруднивших реализацию надежд, с которыми Карим приехал в Данию.

Карикатурный скандал также заставил меня задаться вопросом, кто я такой, что сделало меня именно такой личностью и какие пережитые события определили направление моей жизни, оставив на мне свой отпечаток.

Я вырос в городке Каструп на острове Амагер, недалеко от аэропорта. Мои родители были еще очень молоды, когда я появился на свет. Отец работал шофером, водил молочные цистерны и такси, а мать, сдав профессиональный экзамен, получила должность офисного работника. Мой самый младший брат едва успел родиться, когда отец бросил нас, переехав к молоденькой любовнице, впоследствии они поженились и завели детей. После этого нам не раз пришлось переезжать, часто не зная, удастся ли найти на следующей неделе место, чтобы переночевать. Помню, что мы ежегодно шесть-семь раз меняли крышу над головой и жили то у друзей, то у родственников, то в пансионатах, то в съемных квартирах, то в летних лагерях, пока мать тщетно обивала пороги муниципальных контор в надежде получить жилье. В конце концов меня и одного из моих братьев отправили в Фреденсборг на попечение семьи, где мы большую часть времени были предоставлены самим себе. Самого младшего из нас поместили в детский дом. Матери нужно было сосредоточиться на работе, при этом она не прекращала поиски жилья. Жизнь не стала легче, после того как ее отец перестал нам помогать. В августе 1963 года все это надоело братьям моей матери, которые обратились в редакцию газеты "Экстра Бладет" с просьбой помочь достучаться до властей.

Незадолго до того главным редактором издания стал легендарный Виктор Андреасен, перед которым встала задача спасти газету от банкротства. Тираж и бюджет были на краю катастрофы. Виктор Андреасен, один из крупнейших редакторов Дании XX века, считал, что датские газеты утратили связь с простыми людьми. Он искал тему, которая увлекла бы человека с улицы, стремился узнать, о чем люди говорят по вечерам за чашкой кофе в своих небольших домах или в обеденный перерыв в столовой. Газета получила информацию, что проблема с жильем в стране стоит еще острее, чем можно было бы подумать, почитав датскую прессу. Ведь устами разных изданий политики без устали вещали об экономических успехах и о том, что люди живут все лучше и лучше по сравнению с 1960-ми. Вскоре после вступления в должность Виктор Андреасен вызвал к себе в офис бывшего редактора отдела культуры Ракель Беклунд, чтобы поручить ей разработку темы о жилищных проблемах в стране. Он хотел, чтобы она написала историю из жизни простых людей, а другие провели бы тем временем журналистское расследование.

Так состоялось знакомство двух младших братьев моей матери с Ракель Беклунд, которое дало начало журналистской кампании, ставшей своего рода торговой маркой газеты "Экстра Бладет". Журналистка приехала на главный вокзал Копенгагена, где ее ждала моя мать. Я и мой младший брат только что вернулись из летнего лагеря и находились поблизости. Беклунд поговорила с матерью, сделала несколько фотографий. В какой-то момент она ощутила всю странность ситуации, что мы стоим в толпе, ведя разговор о таких серьезных вещах, и предложила моей матери поехать к себе домой. "Меня глубоко тронуло положение, в котором вы находились. Твоя мать не знала, куда идти. Вы, дети, за последние месяцы столько раз переезжали! Я все думала, что же, черт возьми, можно сделать", — сказала мне Ракель Беклунд во время нашей встречи весной 2010 года. Ей исполнился девяносто один год, но она была в здравом уме и помнила все, словно это было вчера: "Та история, о которой все только и говорили, стала большим прорывом в моей журналистской карьере".

В понедельник 2 сентября 1963 года "Экстра Бладет" начала серию публикаций под общим заголовком "Хорошо ли Вам спится, господин министр жилищной политики?" — цитатой из статьи Ракель Беклунд о бездомной матери-одиночке с тремя детьми. Большую часть передовицы занимала большая фотография — я и мой младший брат — с надписью "Мама, когда мы получим квартиру?". Ниже было написано: "Вы видите пятилетнего Флемминга и трехлетнего Эрика. Они сидят на чужой кровати. Эрик спал на ней две ночи. Их собственные кровати сданы в комиссионный магазин. В течение полугола они жили в шести разных местах, потому что у их матери нет больше квартиры".

Свой рассказ Ракель Беклунд оформила в виде открытого письма к датскому министру жилищной политики, представителю Социал-демократической партии. Она писала статью ночью. В гневе. В предисловии было написано: "Я не могу заснуть, так что могу начать свой рассказ прямо сейчас. Это письмо адресовано Вам, господин министр жилищной политики, поскольку Вам должно быть стыдно. Вам и другим политикам. Вы много раз слышали эту историю. Но я все же расскажу Вам ее снова — новую вариацию. Когда-нибудь она должна произвести впечатление в нужном месте".

Затем начиналась сама история.

"Мне все-таки удалось заснуть, но я вдруг проснулась от чьего-то крика. Чуть позже он повторился.

Я лежу в своем рабочем кабинете и через открытую дверь вижу гостиную. Там на диване лежит Флемминг, ему пять лет. Я знаю его лишь со вчерашнего дня. Я иду в гостиную и шепчу ему, что он не должен бояться: "Твоя мама и брат Эрик рядом, они спят в соседней комнате…" "Ну да", — отвечает мальчик, заворачивается покрепче в одеяло и засыпает. Он кричал, потому что не знал, где находится. В этом нет ничего странного, ведь за полгода он сменил шесть мест".

История привлекла внимание общественности. Министр жилищной политики обиделся на Ракель Беклунд. Он жаловался, что его супруга, идя к своему парикмахеру, столкнулась с негативным отношением людей. Заголовок "Хорошо ли Вам спится, господин министр жилищной политики?" превратился в лозунг, который отныне использовался в рекламе в кинотеатрах. Много лет спустя газета "Информашон" опубликовала эту историю в серии о классиках журналистики. Следующие полгода Ракель Беклунд поддерживала мою мать, которая все это время жила у нее дома. Они вместе ездили в жилконтору коммуны города Торнбю, где сидели в очереди, чтобы узнать последние новости о перспективах получения жилья. В результате через пол года мы получили двухкомнатную квартиру в Каструпе, где прожили следующие десять лет. Я хорошо помню наш переезд. Я буквально прыгал от радости, потому что снова был вместе с мамой и братьями. Это был великий день. Спустя какое-то время я пошел в первый класс, и теперь могла начаться новая, более стабильная жизнь.

В нашей семье никогда не говорили об отце. Для матери эта тема была слишком болезненной. Я хорошо понимал, что она не хочет вспоминать все то, что ей пришлось пережить. Она не зарабатывала столько денег, чтобы сорить ими направо и налево, но я никогда не считал нас бедными, поскольку мы всегда были одеты и обуты, а на столе была еда. Я неплохо учился в школе, прижился в коллективе, но в переходном возрасте начал "спотыкаться" и почти перестал делать домашние задания. Большую часть времени я проводил на улице, играл в футбол и гулял с товарищами. Я записался в футбольный клуб города Торнбю, и игра заполняла большую часть моей жизни до поступления в университет в 1979 году, где я начал изучать русский язык. Именно благодаря футболу я стал мечтать о карьере и стремиться к успеху. Когда взрослые спрашивали меня, кем я хочу стать, когда вырасту, их ждал готовый ответ: "Профессиональным футболистом". Это желание не было откровенным бегством от действительности или пустым мечтанием. В шестнадцать лет меня пригласили участвовать в юношеском чемпионате страны в Вайле, где собрались самые талантливые футболисты Дании, чтобы целую неделю тренироваться и соревноваться. Я был нападающим в команде от Копенгагена, где играл вместе с Кеннетом Брюлле, который потом уехал в Бельгию, стал профессиональным футболистом и был приглашен в сборную страны, и Хенриком Йенсеном, который, начав карьеру в Ванлесе, провел сотни матчей за Видовре и Брондбю.

На футбольном поле я имел возможность самоутвердиться, реализовать свои амбиции и цели. Я ненавидел проигрывать. Но вне футбола мое внимание рассеивалось, я ленился и больше интересовался противоположным полом, чем хорошими оценками, хотя порой бывал стеснителен и меня было легко задеть. Обычно я предпочитал слушать других и не слишком выделяться, что помогало мне скрыть большую внутреннюю неуверенность, причиной которой была тоска по отцу и чувство, что я не такой, как все. Мне было стыдно и тяжело говорить об этом. Когда учителя или товарищи задавали мне вопросы, я выдумывал для них всякие истории или называл своим отцом какого-нибудь знакомого моей матери. Далеко не всегда мне удавалось справиться со своими чувствами.

На меня повлияла культура хиппи. Я отпустил волосы до плеч, ходил в "афганке" — длинном меховом пальто, индийских хлопковых рубашках и ковбойских ботинках. Одно время курил гашиш, верил в честность и открытость, презирая тех, кто был ориентирован на материальные ценности и почитал государственные символы, в то время ставшие чуть ли не синонимом ругательства. Религия не играла для меня никакой роли ни в школе, ни дома. Как и у всех, одним из предметов было христианство, и в седьмом классе я ходил на подготовку к конфирмации, которую вел далекий от действительности полубезумный пастор. То, что он рассказывал, меня совершенно не впечатлило, даже истории из Библии. Религия как социальный институт была для меня совершенно чуждой и неспособной к переменам. Свое представление о священниках я почерпнул из фильмов Ингмара Бергмана и датских телесериалов, где слуги Господа изображались лицемерами с двойной моралью. В их основные задачи входило осуждение окружающего мира, порицание любой радости в жизни и отклонений от "нормального" поведения. В то же время они колотили своих детей, спали с чужими женами и пили в одиночестве. Позже я осознал, что сформировавшийся у меня образ религии был довольно однобок, но так ни разу и не почувствовал, что протестантизм имеет хоть какое-то отношение к моей жизни.

В то же время я пытался наполнить свое существование духовным содержанием. Где-то внутри я ощущал необходимость лучше понять самого себя, структурировать хаотичный и ранимый внутренний мир, найти свое место в мире внешнем и задать направление своей жизни. В связи с этим, получив в 1978 году посредственные оценки на выпускных экзаменах, я начал изучать трансцендентальную медитацию по методу Махариши Ма-хеш Йоги — восточную мистику и одну из форм альтернативной культуры. "ТМ", как обычно называли эту технику медитации, привлекала таких поп-идолов, как "Битлз", "Бич Бойз", Донован и Миа Фэрроу, с которой гуру после личного инструктажа в индийской пещере, вероятно, занимался сексом. Их отношения вдохновили Джона Леннона на создание песни "Секси Сейди" с такими строчками: "Что ты наделал? Ты одурачил всех!" Какое-то мгновение я испытывал радость от медитации, но вокруг нее царила аура фанатизма и сектантства, а также упрощенные рассуждения о спонтанных потоках креативности, которым нужно было лишь дать свободно течь и все такое, а остальное бы произошло само собой. Однако все пошло по-другому. Через два месяца я перестал испытывать чувство свободы, которое ощущал в самом начале. Моя натура воспротивилась этому, и я решил прекратить занятия.

Год спустя я начал практиковать новую форму медитации, так называемую асем-медитацию, в которой не было никакой мистики. Готовые ответы на все вопросы заменило понимание сложности протекающих внутри человека психологических процессов; не было веры в "легкие" решения и представлений об "экзистенциальной честности" и порядочности в отношениях как основе духовного роста. Постепенно я понял, что есть взаимосвязь между моей способностью к медитации, предполагавшей тесное соприкосновение с частью моей натуры, подверженной чувству стыда, дискомфорта и несвободы, и тем, как я боролся с ними на протяжении всей своей сложной, полной конфликтов жизни. При этом требовалась определенная толерантность, чтобы соприкоснуться с теми качествами личности, которые делали ее беспокойной, подавленной и агрессивной. Эта медитация стала для меня своего рода экзистенциальной лабораторией, техникой расслабления, от которой я получал большое удовольствие. Теперь меня гораздо больше занимала внутренняя свобода, работа над своими психологическими ограничениями и тем, как они препятствовали раскрытию моей жизни, и, наконец, борьба за политическую революцию, а также экономические и социальные преобразования, которые приобрели большое значение в жизни моего поколения.

Когда я учился в гимназии, леворадикальная террористическая организация "Фракция Красной Армии" фактически обладала героическим статусом, а ее лидер Ульрика Майнхоф воспринималась как мученица. Все верили, что она не совершала самоубийство в тюрьме "Штаммхайм" в Штутгарте, а была убита. Меня тоже захватила эта волна, которая, впрочем, никогда не отнимала все мое время и силы. Любовь и работа стали именно теми сферами, которые получили наибольшее значение для моей самореализации — еще одно популярное слово из нашей эпохи. Я отдавал большее предпочтение Фрейду, чем Марксу. Как я полагал, изменение общества следовало начать с изменения самого себя. В понимании этого тоже прослеживалась связь между большой и маленькой историей. Мой более поздний интерес к общественно-политическим темам вырос из моих попыток понять, как соотносятся между собой внутренняя и внешняя свобода.

В 1982 году, продолжая изучать русский язык, я начал работать переводчиком русского в Датской организации помощи беженцам, где через два года получил должность преподавателя языка, которую занимал до 1990 года, когда стал первым московским корреспондентом "Берлинске Тидене". Языковая школа была просто фантастической работой, где собралась разношерстная толпа учащихся и людей с высшим образованием, живших в кильватере эпохи молодежных протестов. Я прекрасно чувствовал себя в этом обществе, где регулярно встречался с культурами далеких стран, слушал рассказы о ситуации в Иране и Ираке, Румынии и Турции, Эритрее и Ливане. В результате я осознал, что отсутствие свободы слова, которое я наблюдал в Советском Союзе, характерно и для других мест. Сам я был женат на иммигрантке, и мне были понятны многие проблемы, возникавшие у беженцев по прибытии в Данию — страну, которая на первый взгляд кажется открытой и дружелюбной по отношению к иностранцам. Однако при более тесном знакомстве люди чувствовали себя как бы вне общества, поскольку его культура и население были настолько однородны, что любой, кто говорил по-датски с едва заметным акцентом или имел чуть экзотическую внешность, автоматически попадал в категорию "чужих". Датчане вовсе не враждебны к иностранцам, просто они не привыкли к соседству с представителями других культур. Им приходилось осознавать, что человек с арабской или турецкой внешностью, который одевается совершенно по-другому и говорит по-датски с акцентом, — такой же датчанин, как те, чей род жил в Дании на протяжении нескольких сотен лет.

В Датской организации помощи беженцам я познакомился с эмигрантами из Советского Союза. Впоследствии мой интерес к общению с ними приобрел политический оттенок. Я стал придерживаться антитоталитарных и вдобавок либеральных взглядов. Я пришел к такой позиции не через опыт, полученный внутри Дании, а благодаря знакомству с мужественными людьми, которые отказывались подчиниться лжи и "тирании молчания", насаждаемой советской диктатурой.

Борцы за права человека в СССР были идеалистами, в основном настроенными либерально, но их идеализм вовсе не казался чем-то далеким от действительности или каким-то абстрактным понятием. Когда того требовала ситуация, он насквозь пропитывался реализмом, заставлявшим режим бояться диссидентов больше, чем иностранных армий, оснащенных самым современным оружием. Для движения по защите прав человека так называемая реальная политика, проводимая Западом в отношении Советского Союза, фактически означала предательство тех принципов, на которых основывается либеральнодемократическое общество. Эти принципы, закрепленные во Всеобщей декларации прав человека ООН, принятой в 1948 году, рассматриваются западными странами как идеальная форма согласия между государством и каждым его отдельным гражданином, для которой не существует границ. Критики системы, их несгибаемость, стали для меня примером. Они шли в тюрьму с высоко поднятой головой. Их чувство собственного достоинства и верность своим убеждениям были важнее приспособленности к преступному режиму, который они глубоко презирали. Диссиденты жили в соответствии с тем, что говорили в своих речах. В их случае не существовало никакого раскола между словом и делом. Как выразился один из критиков системы, они "счастливые политические пленники".

В первые годы у меня сформировалось одностороннее романтическое представление о диссидентах, независимо от их убеждений, будь они демократическими, националистическими или же либеральными. Я безгранично восхищался всеми, кому хватило мужества выступить против советской диктатуры, рискнув своим благополучием. Мое отношение к ним со временем не изменилось, но их образ в моих глазах стал более многогранным. Они ведь были такими же людьми из плоти и крови, как и мы, со своими сильными и слабыми сторонами. Среди диссидентов встречались тщеславные и эгоцентричные люди, которые изменяли своим женам и злоупотребляли алкоголем, но в своей основе они обладали нравственной чистотой и стремились вести себя как свободные люди в несвободном обществе, за что платили высокую цену. Иногда настолько высокую, что им приходилось жертвовать жизнью, как это случилось с Анатолием Марченко, который, проведя большую часть своей взрослой жизни политическим заключенным ГУЛАГа, в 1988 году посмертно стал первым лауреатом вручаемой Европарламентом Премии "За свободу мысли" имени Андрея Сахарова.

Когда карикатурный скандал достиг апогея, когда на всех, кто был к нему причастен, потоком сыпались угрозы и когда "Юлландс-Постен" подверглась массивной критике, я не мог не думать о диссидентах, ставших для меня примером. Я вовсе не сравнивал свою ситуацию с их борьбой за права человека. Существовали очевидные принципиальные различия. "Юлландс-Постен" — крупная датская газета, определяющая общественное настроение, статьи которой не подвергались цензуре деспотичных органов власти. Здесь никто не рисковал угодить в тюрьму или быть высланным из страны, что бы он ни сказал и ни нарисовал. Ситуация, в которой оказались диссиденты, была прямо противоположной. Авторитарная государственная власть целенаправленно выдавливала их из общественной жизни, лишала работы, и они постоянно жили с ощущением, что в любой момент могут стать жертвами злоупотребления властью.

Нет, я думал о том, как твердо диссиденты отстаивали свои убеждения независимо от обстоятельств и цены, которую должны были заплатить. Цена, которую пришлось заплатить мне, не шла ни в какое сравнение с теми жертвами, на которые пришлось пойти им, но именно у диссидентов я научился защищать то, во что верил и что считал правильным. Худшее, что я мог себе представить, — это что давление со стороны политкорректных кругов, стремящихся заклеймить меня как расиста и ксенофоба, или угрозы фанатиков, назначивших награду за мою жизнь, заставят меня опуститься на колени и выражать совершенно иные взгляды. Для себя я выстроил весьма логичную аргументацию причин публикации "карикатур на пророка Мухаммеда", согласованную с моими ценностями и верой, которую никто не мог опровергнуть без достаточных на то оснований. Поэтому я должен был твердо стоять на своем, даже если большинство придерживалось других взглядов. Так поступали диссиденты, и именно это меня в них восхищало. Подобные мысли облегчали мне жизнь под защитой ПСР, и я никогда всерьез не задумывался о возможности изменить убеждениям, формирующим образ, которому я хотел соответствовать.

В период с момента публикации рисунков 30 сентября 2005 года до выхода скандала на международную арену в конце января — начале февраля 2006 года мне приходилось совмещать две работы: редактора отдела культуры и своего рода защитника карикатур в общественной дискуссии в Дании и за рубежом. Шли недели, месяцы, и второе амплуа постепенно занимало все больше моего времени. Осенью стало заметно больше тех, кто требовал изъять рисунки из печати и принести извинения, что означало бы полный отказ от права публиковать похожие иллюстрации в будущем. Проводились демонстрации, собирались подписи в знак протеста против рисунков, писались различные читательские письма и очерки, высказывались различные мнения в ходе радио- и теледебатов. Королевский прокурор инициировал экспертизу, чтобы выяснить, можно ли возбудить дело в отношении газеты по факту богохульства или расизма.

В середине октября я впервые заметил, что скандал вышел на международный уровень, когда СМИ сообщили, что послы одиннадцати исламских государств подготовили обращение к премьер-министру Андерсу Фогу Расмуссену с просьбой о встрече для обсуждения рисунков. Они требовали принять меры в отношении "Юлландс-Постен". Чуть позже к обсуждению подключилась Организация Исламская конференция, заявившая датскому правительству о своей обеспокоенности преследованиями мусульман в Дании, а в ноябре вопрос об оскорбительных рисунках был поднят на встрече с Верховным комиссаром ООН по правам человека Луизой Арбур, которая с пониманием отнеслась к недовольству мусульман.

В адрес художников и редакторов посыпались угрозы, и я впервые встретился с сотрудниками службы разведки, с которым мы обсудили, как обеспечивать мою безопасность. Одновременно в Дании начали свою работу первые иностранные СМИ, стремившиеся донести своим читателям свежую информацию о карикатурном скандале. Давление на "Юлландс-Постен" нарастало, как и необходимость объясниться. Критики сеяли сомнения вокруг наших мотивов. Утверждалось, что мы проводили антимусульманскую кампанию с целью создать впечатление, будто я ем мусульман на завтрак, а газету сравнивали со "Штюрмер" немецкого нациста Юлиуса Штрайхера с той лишь разницей, что козлами отпущения на сей раз стали мусульмане, а не евреи. Критика пестрела примерами непонимания, полуправды и откровенной лжи, что очень нас разочаровывало и вместе с тем имело поучительный характер.

Помимо дискуссии с мусульманами в СМИ и различных общественных мероприятий мне довелось провести встречу за закрытыми дверями с представителями Исламского религиозного сообщества. 8 декабря 2005 года у меня состоялся долгий разговор с имамом Ахмедом Абу Лабаном и его официальным представителем Ахмедом Кассемом. Я познакомился с Абу Лабаном несколько лет назад, еще работая корреспондентом в Москве, когда писал статью об одном мусульманском беженце, который во время Чеченской войны уехал из Дании в Россию, чтобы сражаться на стороне восставших против российской центральной власти. Беженец прибыл в мечеть Абу Лабана, в связи с чем я взял интервью у имама. Непосредственно перед беседой он вручил мне книгу "Свобода выражения в исламе", где было написано, что богохульство, в соответствии с мусульманским законодательством, наказывается смертью. Все как будто встало на свои места.

Я даже не подозревал, что Абу Лабан к тому моменту уже направил делегацию в Египет, чтобы мобилизовать исламский мир для участия в кампании против "Юлландс-Постен" и Дании. Непосредственно передо мной он озвучил мнения, которые вряд ли добавили бы ему популярности у собратьев по вере. Абу Лабан охарактеризовал рисунки как пример "возможной ошибочной оценки", сказав, что их публикация все же имела смысл, поскольку они вызвали в обществе дискуссию о религиозных ценностях, к которым он в течение долгих лет безуспешно пытался привлечь внимание властей. Имам утверждал, что пришло время посмотреть вперед, и предложил, чтобы "Юлландс-Постен", один из датских университетов и Исламское религиозное сообщество совместно организовали посвященный Мухаммеду фестиваль, на котором пророк рассматривался бы в положительном свете.

По словам Абу Лабана, европейцы сильно устали от иммигрантов из мусульманских стран, поскольку они дорого обходятся налогоплательщикам. Он также сообщил, что мусульмане, его прихожане, чувствуют себя униженными и ущемленными в правах и буквально кипят от возмущения.

Когда Абу Лабан закончил говорить, я положил газету с рисунками на стол и объяснил ему, почему мы решили опубликовать их. Я рассказал, что в наши намерения не входило оскорбить кого-то, что мы всего лишь хотели обратить внимание общественности на самоцензуру. Я выразил мнение, что диалог и толерантность, к которым я призывал, предполагали не только обмен вежливыми словами, но и конфронтации между людьми, порой достаточно эмоциональные. Именно в таких случаях зачастую происходят изменения в восприятии людей. Я рассказал ему о том, как сам столкнулся с "конфликтом культур" в своей многонациональной семье.

Мне казалось, что Абу Лабан стремится найти выход из кризиса, но ему нужно было представить мусульманским странам какие-нибудь результаты. Я предложил ему организовать открытую официальную встречу, где мы могли бы в диалоге с его прихожанами обсудить возникшие проблемы. Он получал возможность говорить об уважении к религиозным чувствам, а я бы рассказывал о свободе слова. Я объяснил бы всем, что деятельность "Юлландс-Постен" вовсе не направлена против мусульман. Абу Лабан пообещал вернуться к идее совместной конференции чуть позже, но ответа от него я так и не услышал. В следующий раз мы увиделись только через два месяца на телеканале Би-би-си во время съемок программы "Жесткий разговор", в которой Абу Лабан подверг Данию критике за обращение с мусульманами как со школьниками. И не без иронии добавил, что во время карикатурного скандала датчане не проявили необходимую для учителя ответственность. К тому моменту события, связанные с публикацией рисунков, уже приняли глобальный размах, и нельзя было, включив какой-нибудь телеканал, не наткнуться на сюжет о карикатурном скандале.

Первая неделя февраля 2006 года в моем сознании расплывается. Зрелище горящих посольств, разъяренных полчищ людей и датских торговых представителей с мокрыми от слез глазами, потерявших рабочие места и рынки, никого не могло оставить равнодушным. Я осознавал, что не в силах повлиять на эти события. Я мог лишь объяснить мотивы газеты, которые подвигли нас на публикацию карикатур, встать на их защиту, вступить в дискуссию о самоцензуре и религиозных чувствах, об интеграции и обращении с меньшинствами в демократическом обществе, о либеральных принципах, о глобализации и границах свободы слова, чем я, собственно, и занимался на протяжении четырех месяцев. И все же я потерял контроль над собой и сделал пару глупых ошибок.

Гром грянул 8 февраля — дата, ставшая драматичным днем для "Юлландс-Постен". Ответственный редактор Карстен Юсте впоследствии признался, что пережил поистине апокалиптические ощущения, почувствовав, как под ним буквально разверзлась земля, когда вечером на электронную почту газеты потоком шли сотни отказов читателей от подписки в качестве протеста против моих высказываний.

Где-то около полуночи, после богатого на события дня, я сидел в рабочем кабинете на полу, упершись спиной в книжную полку, и смотрел прямо перед собой. Я поздно поужинал в отеле "Конг Фредерик" со своим старым другом и коллегой из Москвы, приехавшим в Данию, чтобы освещать карикатурный скандал. В полном изнеможении я поговорил по телефону с парой коллег, и случившиеся события предстали передо мной в сюрреалистическом свете. Мир сошел с ума из-за двенадцати рисунков. Я чувствовал, как по моим щекам катятся слезы — так спонтанно отреагировал организм на накопившийся стресс. В то же время признание того, что я совершил ошибку, стало для меня облегчением. Можно было просто распластаться на полу и сказать: "Пожалуйста. Бейте меня! Делайте все, что хотите! Я в вашем распоряжении". Это было не проявление мазохизма, а реакция на жестокую критику, обрушившуюся на меня и "Юлландс-Постен". Я отказывался брать на себя ответственность за гибель невинных людей, преследование мусульман и преднамеренную провокацию с помощью рисунков. Нас обзывали кучкой праворадикальных бумагомарателей, что вызывало ассоциации с Европой 1930-х и фашизмом. Много месяцев я слышал самые невероятные высказывания от совершенно незнакомых мне людей, которые понятия не имели о ценностях, на которых основана наша газета. Такую критику я или игнорировал, или пытался опровергать аргументами и фактами, однако теперь сложилась ситуация, когда я мог отдать критикам должное: я совершил глупость. Какое облегчение!

В первой половине дня я писал дома текст для своей колонки о сущности и значении лжи, вдохновленный одной статьей в "Нью-Йорк Таймс Санди Мэгезин". Затем отправился в студию канала "ТВ-2", где должен был дать интервью для программы "Утро Америки" на Си-эн-эн. Поводом послужили нападки на мою газету со стороны других СМИ и критиков, которые обвиняли нас в антиисламской политике. В британской газете "Гардиан" всплыла история о том, как редактор воскресного выпуска "Юлландс-Постен" в 2003 году отказал в публикации сатирических изображений Иисуса Христа, предложенных художником-фрилансером. "Не думаю, что эти рисунки понравятся читателям "Юлландс-Постен", скорее они вызовут вопль негодования. Поэтом я не хочу публиковать их", — написал редактор в ответ на письмо художника.

"Юлландс-Постен" обвинили в двойной морали и лицемерии, и редактору пришлось объяснять арабской газете, что рисунки действительно были плохими. Но он совершил ошибку, не сказав этого художнику прямо и мотивировав свой отказ публиковать рисунки нежеланием задеть кого-то из читателей.

Может показаться, что моя аргументация в пользу публикации рисунков, предполагающая готовность каждого члена демократического общества стать объектом высмеивания и вышучивания, идет вразрез с объяснениями редактора воскресного выпуска, однако между двумя ситуациями есть ощутимая разница. "Юлландс-Постен", как и любая другая газета, ежедневно получает множество предложений от фрилансеров, желающих опубликовать свои статьи или рисунки. Только весьма параноидальным типам может прийти в голову расценить отказ как цензуру. "Карикатуры на пророка Мухаммеда" мы заказали в рамках журналистского проекта, осуществляемого редакцией. Однако такие нюансы легко забываются. Поэтому, услышав, что редактор воскресного выпуска "Юлландс-Постен" планирует выделить в следующем номере целую страницу для рисунков, высмеивающих и христиан, и иудеев, опубликованных газетой в разные годы, я распечатал три из них и принес в студию "ТВ-2". Я хотел продемонстрировать их, если встанет вопрос о приписываемых "Юлландс-Постен" двойных стандартах. Все три рисунка подготовил Курт Вестер-гор, автор знаменитого изображения Мухаммеда с бомбой в тюрбане. На одном из них можно было увидеть Иисуса, висящего на кресте, с символами доллара на глазах, другой изображал звезду Давида и бомбу, а третий — истощенного палестинца, застрявшего в изгороди из колючей проволоки в форме звезды Давида.

Когда Си-эн-эн спросила меня о причинах отказа в публикации карикатур на Христа, я объяснил, что идея с рисунками Мухаммеда возникла из обычной новостной истории о само-цензуре на высказывания об исламе, и, показав всем старые работы Вестергора, сказал: "Христиане и иудеи могут воспринять эти рисунки как оскорбительные, и они подготовлены тем же художником, который изобразил пророка с бомбой в тюрбане. Моя позиция такова, что мы не стремимся каким-то образом специально ущемить мусульман". Эта часть интервью произвела эффект разорвавшейся бомбы после того, как его показали в новостях на датском телеканале "ТВ-2". Дело в том, что у общественности возникло впечатление, что рисунки, которые я продемонстрировал Си-эн-эн и "ТВ-2", были новыми, заказанными мною и "Юлландс-Постен" в продолжение карикатурного скандала, а вовсе не старыми, извлеченными из архива, которые газета хотела напечатать еще раз, чтобы документально подтвердить отсутствие антимусульманской линии в своей деятельности. В результате зрители восприняли сюжет как доказательство злого умысла "Юлландс-Постен", которая сначала вызвала гнев мусульман всего мира и теперь решила уравновесить чашу весов, сделав то же самое в отношении христиан и иудеев. Это была неправда, но газета не смогла доказать обратное.

Лавина стремительно набирала ход, и мы уже не могли ее остановить. Сам я не видел репортажа, ставшего самым популярным сюжетом в семичасовой новостной программе на канале "ТВ-2", поскольку сидел в офисе на площади Конгенс Нюторв и отвечал на вопросы американской телестанции Эй-би-си. Но я заметил, что мой телефон звонит не переставая. На автоответчике уже накопилось больше сотни сообщений от СМИ, которые хотели поговорить со мной. Я почти совсем расклеился, недостаток сна вместе с давлением на меня и газету постепенно начинали действовать. Мне не следовало посвящать Си-эн-эн и "ТВ-2" в воскресный проект издания, предполагавший повторную публикацию старых рисунков из архива. Я даже не осознавал, как другие СМИ могли злоупотребить этим. Лучшим решением было сохранять спокойствие, хотя уже запахло обвинением газеты в антимусульманской деятельности.

Другой ошибкой, которую я допустил во время интервью Си-эн-эн, стали мои слова о конкурсе на лучший рисунок о Холокосте, который иранское правительство решило провести в ответ на публикацию "карикатур на пророка Мухаммеда". Ведущий передачи сказал:

— У меня есть для тебя, Флемминг Росе, последний вопрос. Иран хочет провести конкурс на лучший рисунок на тему Холокоста, чтобы удостовериться, будет ли Запад соблюдать те же принципы свободы слова в отношении нацистского геноцида других народов, что и в случае с "карикатурами на пророка Мухаммеда". Они говорят, что этот конкурс — прямой ответ на твое решение о публикации. Я хотел бы знать, что ты думаешь об этом?

Я ответил:

— Могу сказать, что моя газета пытается установить контакт с иранским изданием, и мы опубликуем рисунки в тот день, когда это сделают они.

Моя ошибка заключалась не в том, что "Юлландс-Постен" собиралась опубликовать рисунки о Холокосте. Газета уже сделала нечто подобное четырьмя днями ранее в пятницу 4 февраля 2006 года, когда мы поместили на целую страницу тринадцать примеров антисемитских рисунков, появившихся в арабской прессе. Мы не считали их смешными и уместными или сравнимыми с религиозной сатирой, однако многие в исламском мире были возмущены рисунками пророка Мухаммеда, в связи с чем имело смысл продемонстрировать читателям примеры сатиры из арабской прессы, чтобы они могли выработать свое отношение к проблеме.

Публикация какого-либо материала вовсе не предполагает его поддержку. В ином случае "Юлландс-Постен" ничем не отличалась бы от какого-нибудь религиозного приходского печатного издания. На странице нового номера мы поместили рисунок из иорданской газеты "Ад-Дустур", где был изображен нацистский концлагерь Освенцим, но вместо свастики над башней развевался израильский флаг, сопровождаемый надписью: "Сектор Газа, или израильский лагерь смерти". На другом, присланном "Араб Ньюз" из Саудовской Аравии, можно было увидеть, как премьер-министр Израиля Ариэль Шарон топором в форме фашистского креста рубит на куски палестинских детей. На третьем рисунке из оманской газеты "Аль-Ватан" изображен еврей со свастикой на спине, который протыкает мечом, украшенным звездой Давида, палестинца, из которого хлещет кровь. В короткой редакторской статье, сопровождающей рисунки арабской прессы, было написано: "Сейчас откровенно антисемитские рисунки не так характерны для арабских газет, как несколько лет назад. Однако редкими их назвать тоже нельзя. Карикатуры на Моисея или Иисуса никогда не публикуются, поскольку мусульмане их тоже воспринимают как пророков, которые выше любой критики. При этом нередко появляются рисунки с антиеврейскими и, в порядке исключения, антихристианскими мотивами. Многие мусульмане утверждают, что "Моргенависен Юлландс-Постен" никогда не осмелилась бы публиковать антисемитские рисунки". Так пусть это будет сделано!

Так что не иранские рисунки Холокоста как таковые были проблемой, хотя главный редактор Карстен Юсте дистанцировался от моих высказываний и позже сказал, что в тот вечер ему показалось, что газета рухнет, когда многие читатели в знак протеста завалили электронную почту отказами от подписки. Он поступил так, поскольку Си-эн-эн в новостном выпуске преподнесла историю под заголовком",Юлландс-Постен" собирается сотрудничать с иранской правительственной газетой", о чем я вообще не говорил. Моим промахом было то, что я посвятил зрителей Си-эн-эн в особенности рабочего процесса своей газеты, чего делать совершенно не следовало. За два дня до интервью мы обсуждали иранский конкурс с главным редактором Йорном Миккельсеном, и он предложил достать антисемитские рисунки для публикации наиболее интересных работ в "Юлландс-Постен", то есть поступить так же, как в случае с карикатурами из арабской прессы. Такая мысль возникла спонтанно и требовала обсуждения. Я считал, что общественность резко осудит публикацию таких рисунков. Конечно, было глупо раскрывать перед широкой аудиторией мысли главного редактора даже в ситуации, когда меня стали обвинять в проведении антимусульманской кампании. И я уже не справлялся с волной просьб об интервью, которые получал от СМИ со всего мира, то есть на меня больше нельзя было рассчитывать.

Я много раз давал интервью, в ходе которых порой возникали необычные ситуации. 29 января 2006 года я принял участие в программе на телеканале "Аль-Джазира", но мне не удалось переговорить с ведущим до выпуска, то есть я понятия не имел, в связи с чем меня пригласили выступить. Внезапно я оказался в прямом эфире из студии в Копенгагене. В первые минуты выступления я сказал, что сожалею, если кого-то могли оскорбить опубликованные карикатуры, подчеркнув, что в наши намерения это не входило и что для Дании ничего необычного в подобных рисунках нет. Но моя примирительная речь почему-то осталась без перевода — он начался, только когда я принялся объяснять, почему газета не может извиняться за рисунки и почему она должна сохранить право на публикацию иллюстраций, которые могут быть восприняты как оскорбительные. В результате мои слова носили более вызывающий характер, чем мне того хотелось.

Спустя два дня я оказался в норвежской сатирической программе. Я отбивал ритм на бубне, в то время как ведущий играл на гитаре и пел.

Поздно вечером в пятницу к нам в офис пришли представители крупного арабского телеканала. Само интервью заняло пять минут. При этом больше получаса было потрачено на спор: репортер и его ассистентка пытались объяснить мне, почему так ужасно то, что совершила "Юлландс-Постен". Они говорили, что любят пророка больше, чем детей, супругов и близких родственников, так что мы с газетой совершили немыслимое, с их точки зрения, святотатство. В ответ я рассказал им о своих ассоциациях со сталинскими временами, когда гражданам Советского Союза промывали мозги, заставляя любить Сталина и государство превыше всего. Люди, которые любят религиозные символы больше, чем своих ближайших родственников, могут во имя веры совершать преступления против детей, супругов и родителей. Я высказал мнение, что мои гости руководствовались извращенной логикой.

Я также рассказал историю о русском подростке Павлике Морозове, который, согласно советским пропагандистским источникам, в 1933 году доложил властям, что его отец — противник сталинской принудительной коллективизации. Когда мальчик на суде свидетельствовал против своего отца, порицая его действия, последовал такой обмен фразами: "Так ведь это же я, твой отец!" — закричал Трофим Морозов, на что сын, повернувшись к судье, ответил: "Да, он когда-то был моим отцом, но я больше его таковым не считаю. Я действую не как сын, а как коммунист". Павлика Морозова провозгласили героем и сделали примером для всех советских детей. О нем писали книги и сочиняли песни, ставили пьесы в театре и воздвигали ему памятники. Самоотверженного ребенка, предавшего отца ради государства и Сталина, возвели в культ. Считалось, что дети должны любить партию и вождя больше, чем своих родителей. Подобная искаженная мораль негативно повлияла на многие поколения советских детей. Пока я рассказывал историю, египтяне бросали на меня унылые взгляды. В помещении царила не атмосфера межкультурного взаимопонимания, а усталость, поскольку час был уже поздний.

Покинув сцену после четырех месяцев, которые я провел в свете софитов, допустив два серьезных просчета, я почувствовал облегчение, получил возможность подумать над всем случившимся и немного дистанцироваться от происходящего. Я был физически и духовно истощен и поэтому согласился отдохнуть от работы, хотя меня удивило, что главный редактор Карстен Юсте говорил всем, что меня отправили в бессрочный отпуск, — формулировка, которая для многих звучала, будто я уволился и больше в газету не вернусь.

Почему я давал все эти интервью?

Я считал, что публикация рисунков была достаточно обоснованной. "Юлландс-Постен" нечего было скрывать, поэтому я охотно рассказывал собеседникам о причинах и мотивах проекта, не в последнюю очередь затем, чтобы разрешить или исправить многочисленные ошибки, недопонимания и искажения, допускаемые СМИ. Я наивно полагал, что чем больше буду объяснять и аргументировать свою позицию, тем скорее все поймут истинную подоплеку дела. Но так получалось далеко не всегда. У некоторых СМИ были свои задачи, ради которых они отбрасывали факты или добавляли неподтвержденную информацию. С другой стороны, в некоторых случаях имело смысл встретиться лицом к лицу с журналистами или вступить в дискуссию на телестудии, поэтому мои интервью оказались не совсем напрасными.

За прошедшее время я узнал много нового о СМИ и о самом себе. Оказаться в центре внимания широкой общественности стало для меня настоящим испытанием, раньше я с этим не сталкивался. С одной стороны, это меня мобилизовало. Газета вела общественную войну и могла из-за меня или выиграть, или проиграть ее. Нужно было сражаться за свое дело. Боевые качества я приобрел на футбольном поле и впоследствии укрепил, будучи корреспондентом. Я мог работать до изнеможения, если мне нужно было победить. Кто привел лучшие аргументы, что можно было сказать "за" и "против", как выглядело столкновение различных точек зрения? Я чувствовал себя гладиатором, которого публика или восхваляет, или освистывает. Я не мог устоять перед возможностью привлечь столько внимания, от которого периодически возникала эйфория.

С другой стороны, мне было очень сложно справиться с ситуацией, поскольку в деле оказались замешаны иррациональные чувства, не имевшие к нему никакого отношения. Было нелегко признать, что я стал жертвой обычно неприятного мне нарциссизма, словно звезда реалити-шоу, которая надеется, что выступление по телевидению позволит ей быстро обрести славу и получить роль в фильме. Оказавшись в центре внимания, я ощутил некоторое головокружение, но мне не хотелось, чтобы именно это заставляло меня продолжать выступать в СМИ всего мира. Здесь нет ничего достойного восхищения, скорее такое желание свидетельствует об эгоизме и незрелости. Поэтому предпочтительнее было говорить, что идет борьба за общественное мнение, что для "Юлландс-Постен" очень важно как можно шире распространить свою историю. Это, разумеется, тоже правда, но мне было лестно, что влиятельнейшие мировые СМИ выстраивались в очередь, чтобы взять у меня интервью. В то же время другая сторона моей личности была напугана всем этим шумом, и я замечал, что из последних сил стараюсь преодолеть свое внутреннее сопротивление. Я одновременно испытывал и удовольствие, и сильное отвращение, как это, вероятно, бывает у пиромана, игромана или неверного супруга. Он позволяет себе поддаться тщеславию, инстинктам или возбуждению. Он прекрасно знает, что совершает ошибку, но не в силах побороть соблазн.