Бася!..

Сегодня ночью я прочел твой дневник.

День за днем — твое постепенное умирание, одиночество, твои страдания — я переживал вместе с тобой. В который раз? Сколько уже было таких, как ты, тех, кто молчаливо, как бы незаметно оказывался на моем пути? Сдавшись, ты написала в своем дневнике: «Все — фикция, и я тоже». Когда ты написала эти слова? Тогда, когда ты решила, что все потеряно? Или, может быть, когда почувствовала, что окружающая действительность стала для тебя чудовищным, неправдоподобным кошмаром? А может быть, еще раньше, когда вокруг все твердили, что таких, как ты, просто не существует. Да, было время, когда считалось, что вас якобы вообще нет. Однако наперекор всем и вся, как бы в насмешку над официальными статистическими данными и отчетами, вы — молодые наркоманы и наркоманки — начали стекаться к нам. Я и раньше, вопреки всем этим данным, знал, что вы есть. Все больше и больше народу проходило через лечебницу, и я видел вас, беспомощно наблюдая за тем, как вы появляетесь и потом исчезаете, такие молодые и уже неизлечимо больные.

Тебя я тоже помню. Ты была одной из первых в моем новом, тяжелейшем испытании, именуемом наркоманией. Если бы я тогда знал все то, что знаю теперь!

Десять лет минуло с тех пор, как начал я постепенно выстраивать для себя ваш (и твой, Бася!) образ. Теперь передо мной твой дневник и новые стороны правды.

Ты рассказала о себе. Нам всем. И мне тоже. По-настоящему я только сейчас нашел подтверждение тому, к чему должен был идти столько лет, зачастую на ощупь, от догадки к догадке. Ты ведь сама знаешь, какие вы недоверчивые, как трудно докопаться до вашего нутра. Я оказался рядом с вами, желая всей душой помочь вам, но вскоре сам убедился, как это тяжело. Вы приходили, укладывались в больничную койку и ждали — без надежды, без веры в кого бы то ни было и во что бы то ни было, безучастные и сгоревшие дотла. Такие молодые и уже такие состарившиеся изнутри.

В ваших глазах стояла немая мольба: «Помоги нам!» Я пытался что-то сделать, хотел создать атмосферу тепла, взаимопонимания, открытости, а главное — пробудить в вас оптимизм и веру в самих себя, прибавить вам сил жить. Сейчас я вижу, как я был тогда беспомощен и наивен. Я еще не понимал вас и вашей болезни, которая порождает бессилие. Я верил вам, когда вы говорили: «Пан Марек, все в порядке, я больше не буду колоться, я хочу жить нормально».

Эта коварная болезнь обманывала вас, а вы обманывали сами себя и меня заодно. Вы выписывались, полные благих желаний и обещаний, которым я верил, а через какое-то время вновь возвращались, в еще худшем состоянии. По кругу мелькали одни и те же лица. А потом для многих начиналось медленное умирание, и мне приходило известие: умер.

Тогда я думал про себя: «Боже мой, ведь этого не может быть, я старался изо всех сил, я им столько рассказал и объяснил, ведь они же не хотели больше колоться!»

На самом же деле, и теперь я это точно знаю, больше всех вас, этого не хотел я сам! Мне казалось, что вложенный труд непременно должен принести плоды, на меня наваливалось все больше работы, в то время как вы не делали ничего, абсолютно ничего. Здесь-то и коренилась главная ошибка.

Постепенно я начал понимать, что в психиатрической лечебнице у меня ничего не получится, что это такая болезнь, где традиционные схемы и методы не помогут.

Тогда у меня было горькое чувство. Я постоянно убеждался в несостоятельности собственных усилий. Вы обманывали меня, кололись прямо в отделении и во время увольнительных. Но приходили новые и новые пациенты, и у меня вновь зарождалась надежда, что уж они-то наверняка по-настоящему хотят бросить наркотики, что они не такие, как их предшественники.

Но, к сожалению, они были точно такими же. Да и могли ли они быть другими? Все они очень быстро избавлялись от иллюзий. «Прочистка» — это дезинтоксикация, суррогат лечения, а что дальше?

Теперь я знаю, что у вас просто не было никаких шансов. Я помню, как однажды вы в очередной раз меня обманули. Спрятавшись, я подслушал ваши разговоры. Обещания, принятое решение, добрая воля, искренность, дружба, лояльность, честность и открытость — все оказалось иллюзией. Тогда я понял, что вы способны в один миг растоптать все это, отдать за порцию «компота». Я был сломлен.

Ты знаешь, Бася, я тогда даже не был на вас в обиде.

Я подумал: «А чего, собственно, я от вас добиваюсь? Чтобы вы отблагодарили меня за мои благие стремления и доброе сердце? Но с какой стати вы обязаны были это делать?»

Я почувствовал, как эгоистически поступаю, как много возлагаю надежд на одни добрые устремления, не учитывая при этом ваши возможности, а вернее, отсутствие у вас всяких возможностей.

Потом приходили другие мысли, о том, что нужно не воздействие, а взаимодействие, что — не мы для вас, а вы сами для себя, что нужна не психушка, а свой собственный, сообща построенный дом. Так начался новый этап — этап деятельности МОНАРа.

Бася!.. Сегодня я прочел твой дневник…

Что мне сказать тебе? Я тебе не помог, хотя очень этого хотел. Не знал, как, не сумел. Способен ли я сейчас на большее? Думаю, что теперь я могу работать иначе. За все эти годы общения с вами я многому научился методом проб и ошибок, а вернее сказать, это вы учили меня и не раз подсказывали, как надлежит поступать.

Я стал другим. Вы научили меня прежде всего терпимости по отношению к другому человеку, осмотрительности в оценках, умению признавать свои ошибки и исправлять их. И я стараюсь передавать другим взрослым то, чему научили меня вы. Я знаю, сколько зла и мучений возникает от того, что люди мало общаются друг с другом, неохотно признают собственные ошибки, от того, что многие воспринимают отступление от привычных убеждений как личное поражение. Около двух лет я сопоставлял свои взгляды с тем, что предлагала мне молодежь. Теперь подошло время серьезного анализа..

Трудно говорить о молодых в моем возрасте. Имея за плечами сорок лет жизни, человек начинает чувствовать, что выпал из их мира.

Точнее, он, как и раньше, все понимает, по-прежнему ощущает в себе легкость и силы, и все же… Как правило, взгляды таких зрелых мужей, вроде меня, начинают расходиться с той истиной, которая живет в мышлении и поведении молодых людей.

Я взял на себя почти непосильную, как мне кажется, задачу: попытаться поговорить с вами уже после того, как прочитал дневник Баси. Я раздумывал, в какой форме мне следует преподнести вам все то, что я чувствую. Как-никак я для вас все-таки по ту сторону, в далеком мире взрослых. С одной стороны, я как будто бы являюсь специалистом в области наркомании, но с другой, — для восемнадцатилетних я — «предок».

Меня всегда мучила неестественная и искусственная манера взрослых объяснять себе поведение молодежи. Сколько в ней всезнайства, менторства и самоуверенности, выражающейся в известном утверждении «уж мы-то знаем»!

Судя по всему, на самом-то деле мы з. наем очень немного и столько же понимаем, а если среди нас и случаются исключения, то они, собственно, ничего не меняют в этой ситуации. Я многократно пытался проверить, как на практике выглядят наши отношения с молодежью, и почти всегда не мог избавиться от ощущения, что мы с ней неискренни. Как правило, мы признаем за молодыми правоту лишь до того момента, пока они не подрывают наш авторитет, наши знания, самооценки, наш способ жизни. Стоит только кому-то из молодых высунуться за рамки общепринятой схемы мышления или манеры разговаривать, как сразу ответным ударом взрослые пускают в ход свой арсенал средств призыва к порядку. Мы становимся самозабвенны в своем гневе, агрессивности и в унижении других. Формы этих проявлений не играют существенной роли: одни прямо говорят вам «нет», другие с насмешкой загоняют в угол вопросами. Сразу куда-то улетучивается наша пресловутая терпимость, товарищество, доброжелательность, и начинается неравная война, исход которой, к сожалению, известен заранее.

Недавно мне написала одна учительница, что я нападаю на взрослых, не видя, как жестоки молодые, что я несправедлив в оценках, натравливаю одних на других вместо того, чтобы взять на себя роль посредника между ними.

Думаю, подобное мнение разделяют многие взрослые, с которыми я встречаюсь и которым прямо указываю на их толстокожесть, на то, что они очень часто чудовищно обращаются со своими и чужими детьми. Быть может, такая атака с моей стороны слишком агрессивна и беспощадна, несдержанна по форме и неразборчива в средствах. Возможно, что и так. Но давайте подумаем, не является ли терапия психологической встряски более действенной, чем попытки псевдопримирения. Мы освоили практику культурного обмена расхожими мыслями, приглаженными фразами и красивыми словами. В таком климате нам никогда — не найти общего языка. Нам не хватает независимости и смелости суждений, мы боимся разворошить муравейник, не любим лишних осложнений и не хотим браться за те задачи, которые требуют от нас нового, свежего подхода. Мы засиделись на своих позициях, потому что это для нас, конечно же, безопасно и удобно. Сталкиваясь с чем-то новым, мы чувствуем себя в опасности, теряем привычные ориентиры. Зачем нам отклоняться от них, если все равно ничего изменить нельзя? Вот наша избитая формула, наш стиль жизни. Особенно досадно, когда такая позиция исходит от людей, еще способных на подлинно юношеский энтузиазм, которым еще есть что сказать. Такими методами мы не выработаем общего языка, понятного всем — и молодым, и тем, кто постарше, у кого и различные взгляды, и разное прошлое. Мы не достигнем взаимопонимания, и пропасть между поколениями будет расти. Вроде бы все мы знаем об этом, но что толку?

Мир молодежи становится все более герметичным. Он отгорожен от нас циничным лозунгом: «Без прошлого и будущего».

Связи разорваны, контакты отсутствуют, каши достижения отвергнуты, а взамен — недоверие и скрытность. Этого мы хотели? И в этом отгороженном от нас мире происходит своего рода специализация. Одни специализируются в равнодушии и инертности, другие — в потребительстве и стремлении побольше урвать для себя. Некоторые только притворяются, что что-то делают, потихоньку интересуясь, что почем и какая им от этого выгода. Еще одна категория лицемерно молится, а потом поступает наперекор всем канонам веры. И наконец, есть такие, кто, долго блуждая и кидаясь из стороны в сторону, так и не находит выхода и убегает в мир «химического» счастья, которое им обещает дать наркотик. Это самая трагическая страна в мире молодых. Такой ценой платим мы чаще всего за наше непонимание молодого поколения.

Эти молодые люди делают свой выбор, который часто бьет по ним же самим, потому что они не могут согласиться на то, что предлагаем им мы — на низкопробный, тухлый, третьесортный товар.

Второй дом, каким должна быть школа, лишь отдаленно напоминает дом. Прежде всего там не хватает тепла и терпимости к ошибкам молодых, которые еще только учатся жизни, учатся единственно возможным способом — путем проб и неминуемых ошибок. Нам, взрослым, недостает умения радоваться успехам молодых, недостает общности стремлений и объединяющего эти стремления дела. Не найдя нужного климата в семье и в школе, молодежь все больше утверждается на позициях равнодушия, порождающих зачастую уродливые проявления.

Мы прочитали дневник Баси, наркоманки, которая не испугалась того, как на это посмотрят, и чистосердечно раскрыла перед нами свой кошмарный мир.

Бася, о чем я должен написать? Я, специалист по наркомании? О нашем взрослом мире? О наших мерзостях и дрязгах, о холодном расчете, обмане и о молодежи, о ее неприспособленности, которая, если не целиком, то все-равно наша вина — пап и мам? Если задаться целью, то, конечно, можно найти ряд аргументов в свою пользу, что, дескать, молодежь часто так распоряжается своей жизнью и так ее запутывает, что без участия взрослых может натворить много зла. Кто-то может на это возразить, что нет дыма без огня и что всегда существуют причины, коренящиеся во взаимозависимости «мать — отец». В свою очередь, на это следующий оппонент скажет… И так можно продолжать до бесконечности. Но мне представляется, что более существенным здесь становится вопрос о том, как воспитывать и что принимать за образец.

Думаю, мы опасно заблудились, усложнили многие понятия, такие, как дом, работа, отдых, дети. Старые добрые времена, когда проповедовалось тепло домашнего очага, когда школа, с ее увлекательными занятиями, была открыта всем проблемам, кажутся нам безвозвратно ушедшими в прошлое. Мы не ценим собственные достижения и начинаем сомневаться еще до того, как попытаемся что-то сделать. Мы признаем свою психологическую инвалидность, потому что этим можно оправдать наше бессилие в деле воспитания детей. Занятые только собой, собственными проблемами и амбициями, мы в какой-то момент начинаем терять наших детей, отступаемся от них, а у них не хватает сил крикнуть: «Не оставляйте нас!» Впрочем, даже если бы они сумели это крикнуть, мы бы все равно раздраженно отмахнулись: «Не морочьте нам голову, у нас есть дела поважнее».

И они это чувствуют, они знают нас.

Как же беспомощны слезы ребенка, затерявшегося в чаще взрослых проблем, где ни одна из тропинок не ведет к выходу! Он должен сам протаптывать себе свою тропинку. Именно так поступила Бася и тысячи других детей, которые стали наркоманами, потому что у них не было выбора. Да, это прозвучит чудовищно, но это мы толкнули их на опасный путь, не научившись давать выход своему напряжению иначе, как через скандалы, мы компенсировали свои неудачи, отыгрываясь на более слабых, набивая себе цену с помощью обмана и клеветы. Наша собственная неудавшаяся жизнь всегда отражается на психике ребенка. Но мы, несмотря ни на ч-fo, игнорируем это, лишь бы только нам самим было легче. Нам кажется, что, пока ребенок еще мал, он ничего не понимает, а если уже подрос — тогда пускай учится.

Именно так мы поступаем и такой ценой расплачиваемся — ценой жизни наших детей. Давайте, наконец, посмотрим правде в глаза теперь, когда мы прочли дневник Баси. Ведь когда-то это был ваш ребенок, смысл всей жизни, самое дорогое, что только есть на свете. Почему она стала наркоманкой? Разве наркоманом человек становится сам?

Нет. Наркоманом делают — дома, в школе, во дворе и в лагере — словом, везде. Его лепят из чудесного материала — из детской наивности, из желания познать мир, из повышенной восприимчивости, из порывов детских чувств, из самых потаенных секретов и неподдельных слез. Это невероятно, но мы, которые еще совсем недавно сами были молодыми, вдруг начисто забываем свое прошлое и начинаем играть странную для себя роль — отца, матери, учителя. И играем ее как бы в отрыве от собственного детского и юношеского опыта, как будто всего этого у нас вообще никогда не было.

Неужели мы стыдимся своего прошлого?

У меня складывается впечатление, что свою взрослую жизнь мы начинаем как бы с нуля, вне всякой связи с прошлым. Мы создаем ее без фундамента, каким мог бы быть наш опыт, вынесенный из детства и юности.

Неужели мы забыли о нем?

О наших маленьких детских драмах, о том, как у нас колотилось сердце в школе, о страхе перед родителями и, наконец, о наших мечтах, желаниях и надеждах, когда нам требовалось так мало, а может быть, наоборот, очень много, чтобы ощутить радость и почувствовать себя счастливым? Какова родословная, каковы первоосновы нашей личности? Сколько в ней правды, а сколько закамуфлированной слабости и комплексов? Мы ни за что не хотим это признавать, и в этом наша ошибка. Кто, спрашиваю я, дал нам право считать себя лучше? Откуда в нас это неоправданное высокомерие? Мы начинаем воспитание детей со лжи, потому что не способны быть искренними с самими собой. Мы старательно заметаем все следы, как преступник, скрывающий от чужих глаз свое черное дело.

Разве можно на таком фундаменте страха, фальшивых нравоучений с высоты собственного превосходства построить здание доверия и воспитания?

«А король-то голый», — не преминули бы сказать сами наши» воспитанники. И мы боимся этого. Ведь они все видят и смеются над нами за нашей же спиной. Чем мы более фальшивы, искусственны и не свободны, тем больше подвергаем себя суровой критике с их стороны. Многие из нас прекрасно изучили правила игры в искренность — как нужно «открывать душу и сердце», «признаваться в своих ошибках», но все это лишь удобные в обращении, но столь же легко разоблачаемые молодежью манипуляции. Лучше вообще отказаться от мнимых поступков, чем содействовать сооружению двойного фасада неискренности.

Давайте будем просто самими собой, такими, какие мы есть на самом деле, в нашей повседневной жизни, и в особенности тогда, когда нас никто не видит. Эту свободу нужно проявлять на каждом шагу, ибо именно она должна быть примером для молодых. Примером должно служить все, что естественно, что исходит от сердца. Точно так же и наши ошибки, неуверенность, страх и сомнения при выборе чего-то лучшего, боязнь перед неизвестным, — все это неотъемлемые свойства человека, далекого от непогрешимости и геройства. Образец — это любая правда, которая заключена в нас самих и которую мы должны научиться раскрывать друг перед другом.

Что же это за правда? Наше лицемерие — правда? Да.

Наша изнурительная работа и будничная серая жизнь? Да.

Так давайте научимся говорить об этой жизни и соотносить ее с жизнью наших детей.

Известно, что на протяжении многих лет учителями и воспитателями становились люди, которым не повезло где-то на другом поприще. И я опасаюсь, что такое положение дел может продолжаться и дальше.

Неужели ситуация настолько безнадежна?

Но если бы педагоги умели прислушиваться к молодежи, не воспринимать враждебно ее ошибки, прощать даже постыдные поступки, мы бы имели прекрасных воспитателей.

Как это сделать в системе сегодняшней школы, возлагающей на учителя прежде всего обязанность прохождения «материала», когда о воспитании, как таковом даже, и мечтать не приходится? Бытует тезис о том, что учитель воспитывает ежеминутно и постоянно, но я полагаю, это всего лишь демагогия. Необходимо — и другого выхода нет — создать в школе иной, отличный от нынешнего климат взаимоотношений. Нужно уничтожить систему принудительного усваивания громадного дидактического материала. Каким образом все это может уместиться в головах наших детей? Время, отведенное для дискуссий с молодежью, должно быть важнее уроков математики или грамматики. Но для такой дискуссии необходимо спуститься с кафедры и по-настоящему влиться в среду учеников, причем не только на время одного урока. Здесь-то и начинаются трудности.

Мы боимся пошатнуть свой авторитет, опирающийся, как правило, на наши теоретические познания. Как?! Подорвать его простыми рассуждениями о жизни?! Нет! Этим нельзя рисковать.

Чтобы говорить с кем-то о жизни, нужно самому видеть жизнь, такой, какая она есть на самом деле. Но на этом круг замыкается. Потому что нам самим не хватает смелости оценивать наш собственный, личный опыт и мы не любим говорить об этом вслух.

В результате мы становимся строгими и неприступными. Лекции о воспитании оборачиваются обычно пустой болтовней, банальными фразами. А пробовали ли вы когда-нибудь читать ученикам лекции о своей жизни? Я этим занимаюсь постоянно, всякий раз, когда встречаюсь с новыми пациентами. И они видят, что я обыкновенный, нормальный человек, с массой собственных проблем, нереализованных желаний и комплексов. После этого им становится легче раскрыться передо мной. Да, сойти с кафедры — это единственный путь стать воспитателем-человеком, таким, которого запомнят до конца жизни, примером скромности, простоты и сердечности, строгости и снисходительности в мелочах.

Я понимаю, что легко написать, труднее взять и немедленно все это реализовать. Часто авторитет учителя серьезно подрывают сами родители, которые при ребенке высказывают о нем много плохих и несправедливых оценок. Да, учителем быть трудно. Это необходимо принимать в расчет, говоря о профессии педагога. Но без трудностей нет удовлетворения.

Взаимоотношения учителей и родителей — это предмет отдельного разговора. Всем хорошо знакомы родительские собрания, на которых обычно зачитываются отметки и произносятся извечные стереотипные формулировки типа: «лодырь, но все-таки способный». Не о таких встречах идет речь. Куда канули встречи, на которых бы шел разговор об общих взаимных трудностях, бедах и радостях? Мы боимся и стесняемся друг друга, мы неискренни и скованны. Родители боятся поделиться своими трудностями с учительницей (мало ли что она подумает, а вдруг это навредит ребенку?). Учитель, в свою очередь, думает: «С какой стати мне открывать им свои проблемы, они еще решет, что я жалуюсь и не справляюсь с работой, что чего-то от них требую». У нас нет друг к другу даже элементарного доверия, а уж о сотрудничестве и мечтать не приходится.

Как же все-таки воспитывать ребенка, стоящего между домом и родителями, с одной стороны, и между школой и учителями, — с другой? Обе стороны подозрительны и лицемерны по отношению друг к другу. Как же формировать молодое поколение, наше «светлое будущее»? Ребенок прекрасно чувствует эту взаимную пропасть и умеет повернуть в свою пользу подобную игру, часто напуская родителей на учителей, и наоборот. А мы легко попадаемся на эту удочку. Молодой человек знает наши слабости и умеет их использовать. Например, он заявляет: «В школе опять ко мне придираются, то ли дело Юрек, у него родители шишки». Сколько было подобных разговоров?!

«Куда же податься? — думает наш ребенок. — Старики не а счет, и школа тоже, никто меня не понимает и даже не пытается это сделать. Значит, нужно самому что-то придумать». Ребенок, который никому и ни во что не верит, который по инерции ходит в костел и не по своей воле должен беседовать с каким-нибудь дедушкой-фронтовиком, такой ребенок, в силу обстоятельств, сделает неверный и легкомысленный выбор. Ведь никто не научил его различать глубинные ценности, до которых нужно докапываться кропотливо, преодолевая и поднимая множество далеко не самых привлекательных пластов жизни. Все, что сейчас получает от нас молодое поколение, низкопробно и поверхностно по своей сути: «рефлексии» в песнях молодежных ансамблей, кашица пережеванных фраз по радио и на телевидении, невразумительные сентенции научных работников, фальшивый энтузиазм молодежных организаций. По-прежнему недостает нравственных авторитетов, которые бы соответствовали запросам молодых.

У нас не хватает смелости дать им возможность сотрудничать с нами на принципах равноправия. Мы боимся трудных вопросов и бескомпромиссных поступков.

Мы боимся, потому что тогда нам, возможно, пришлось бы встать перед необходимостью пересмотра истинности наших позиций, пережить отречение и отступление от мечтаний и идеалов, за которые мы когда-то боролись. Это не по нашим силам и нервам.

Мы рожаем детей, воспитываем их, а вернее, растим … и не более.

Однако не все люди одинаковы, и можно предположить, что среди нас есть много и таких, кто умеет общаться с молодежью на основе подлинного партнерства.

Как этого человека воспринимают другие его коллеги? Здесь смело можно сказать, что жизнь такого человека не из легких. Как правило, он по своей натуре — общественник, фанатик какой-либо идеи, отличающийся от остальных удивительным свойством «неприспособленчества». Ярлык, который навешивают на этого беднягу, в быту, в лучшем случае, звучит в форме мягкосердечного эпитета — «ненормальный», а если пользоваться более наукообразными формулировками, то этого человека следовало бы назвать социально неадаптированным.

Неужели прошли те времена, когда люди, мыслившие нестандартно, могли надеяться на успех и увлечь за собой других, воплотить смелые передовые идеи, ставшие затем вехами в истории наших педагогических достижений?

Если во главе педагогических коллективов не встанут светлые личности, готовые признать чужую правоту, отважные и честные люди, то нам нечего и мечтать о переменах в деле воспитания молодежи. Школа должна учить самостоятельному мышлению, смелости высказываний и одновременно готовности отвечать за последствия неизбежных ошибок. Школа, по-моему, должна быть образцом партнерства молодежи и взрослых, тем местом, где обучают искусству компромиссов и самоотверженности, помощи более слабым, местом, где формируется самолюбие, скромность, искренность и открытость. Учим ли мы всему этому в наших школах?

Как практик, занимающийся молодежью, я хотел бы изложить свой взгляд на это. Меня беспокоит каша педагогическая беспомощность дома и в школе. После нашей неудачной обработки молодые люди выходят непригодными к нормальной жизни. Басю тоже неправильна сформировали, и о последствиях такого воспитания мы узнали из ее дневника.

Невозможно говорить о наркомании, как о чем-то оторванном от реальной действительности. Я считаю, что наркомания — это результат наших собственных убеждений, взглядов и поступков. Я о многом передумал за все эти годы и все больше склоняюсь к мысли, что если все и дальше так будет продолжаться, если в нас самих и в наших отношениях дома и в школе не изменится ничего или изменится немного, то у нас не останется никаких шансов победить это угрожающее явление. Скажу больше: нам грозит мания иного рода — мания инерции со стороны молодежи, мания пассивности, наплевательства и бесконечного недовольства.

Попав на благоприятную почву, все эти симптомы развиваются в болезни типа наркомании, алкоголизма, преступности. Будучи взрослыми, мы обязаны до конца отдавать себе отчет в той ответственности, которая на нас ложится. Наркомания — это итог просчетов воспитания в школе и дома. Для молодежи наркотики становятся средством восполнения, а иногда и просто заполнения пустоты в их жизни.

Хотите знать, почему многие молодые люди так мечтают испытать что-то необыкновенное, захватывающее, как им представляется в их наивном воображении, что-то, что даст им возможность вырваться из повседневности?

Тогда прочтите еще раз дневник Баси. Прочтите все, что скрыто методу строк, и попытайтесь воссоздать картину той реальности, которая окружала эту девочку. Ведь у Баси был дом, родители, о которых она пишет с достаточной теплотой, она исправно ходила в школу и «даже не хватала двойки». Но что из того?

Эта девочка, прекрасно чувствуя фальшивую игру, не без иронии напишет в своем дневнике: «И для» них это, наверное, означает, что все в порядке. Смешно».

Бася в течение нескольких лет одурманивает себя наркотиками. Ее жизнь как бы делится на две части. Внешне она соблюдает минимум правил добропорядочного поведения послушной дочки и школьницы, внутри же у нее с каждым днем остается все меньше того, что связывает ее с окружающим миром. Ее одиночество все нарастает.

Она не ведала, что наркотики окажутся для нее западней. Ни один наркоман этого никогда не знает заранее. Начинается у всех одинаково — ради забавы, из любопытства. Часто это происходит из-за упрямого неприятия того, что предлагаем им мы. Мы кажемся им скучными и неинтересными, уныло и мрачно отбывающими жизнь как повинность, да и мы сами преподносим им эту жизнь как череду бесконечных мучений и жертв. Они не хотят этого и любой ценой стремятся не копировать нас. Они хотят быть другими.

Движение хиппи, которое стало форпостом наркомании, придя к нам, вызвало целую бурю эмоций как среди молодежи так и среди взрослых. Поначалу многие молодые люди видят в этом движении возможность осуществления своих мечтаний. Они свято верят в то, что его символы — любовь, равенство, открытость могут быть реализованы лишь в сообществах хиппи и только через них возможно воплотить в жизнь, кстати сказать, вполне прекрасные лозунги.

Молодые слетаются на них, как бабочки на огонь и… обжигают крылышки, потому что движение это давно уже выродилось.

Я знаю, что в этом пункте я рискую навлечь на себя негодование и возмущение многих молодых людей, которые начнут бурно опровергать мои слова, утверждая, что все это неправда, что хиппизм жив, что это бунт и вполне обоснованный бунт против потребительской позиции взрослых. Согласен — среди молодых людей есть много таких (и я их знаю), кто бунтует против законов взрослых, но при этом хорошо учится и не употребляет наркотики. Однако, к сожалению, это лишь исключение из правила. Правда оказывается намного прозаичнее: польские хиппи в огромном своем большинстве в очень скором времени попадают в ловушку наркомании. И Бася об этом тоже пишет, вспоминая Беату, свою молоденькую шестнадцатилетнюю подругу, с которой они вместе лечились: «Она на самом деле еще не знает, в какое болото ее затягивает. Липнет к старым наркоманам, бродягам. Ей нравится с ними вместе колоться. Обожает хиппов. Когда-нибудь у нее это пройдет, но, наверное, будет уже поздно».

Я питаю огромное уважение к молодым за то, что они умеют выразить, причем нередко прекрасным и необычным образом, свой бунт, но я никогда в жизни не соглашусь санкционировать употребление наркотиков в какой бы то ни было форме. Тяга к наркотикам не свидетельствует об ограниченном воображении. Начинается все с разговоров о том, что они, молодые, с поисков того, что они могли бы сделать самостоятельно, но заканчивается это долгими и бесплодными спорами, полными жалоб и претензий. Несколько пустых фраз, яркие пестрые тряпки и повязка на лбу, и вот им уже кажется, что они настоящие хиппи. А через какое-то время наступает скука, идеи исчерпаны, вот тогда в дело, как правило, вступает наркотик. Это уже конечный этап посвящения в «таинство», некий «ключ к постижению абсолютной истины, к познанию жизни». Первое знакомство с наркотиками — это, как правило, своего рода ритуал. А как же иначе? Хорошая музыка, ненавязчивые уговоры, философия под наркотик — и ты попадаешь как кур в ощип, или, как говорят по-польски, как слива в компот, причем почти буквально, потому что «компот», он же польская «гера», почти всегда и оказывается тем самым первым уколом в жизни.

Это первое знакомство отчасти напоминает первую связь с женщиной — неудачный, но все-таки зачтенный опыт. Второй раз ты делаешь это как бы через силу, третий — тоже, но в четвертый раз, а это случается обычно через пару недель, тебе уже может быть хорошо. Ты принят группой, потому что стал одним из них, таким же, как они. Ты колешься, и, к собственному удивлению, перестаешь принимать близко к сердцу все остальное. Даже если выгонят из школы, даже если умрет кто-то из твоих близких, — все это отступает на задний план, кажется таким мелким и незначительным.

Такая потеря чувствительности наступает постепенно, наркотик воздействует на центральную нервную систему, то есть на мозг, и парализует центры, управляющие высшей эмоциональной деятельностью. Никто из нормальных людей не в состоянии постичь поведение молодого человека, ставшего наркоманом, и никто, тем более взрослые, не в силах его от этого отговорить.

Страсть к наркотикам/ настолько сильна, что нередко должны пройти годи, прежде чем их жертва увязнет в ней до такой степени, что сама захочет от нее спастись, излечиться.

Но, как правило, тогда бывает уже слишком поздно. Пагубная страсть образует настолько сложную систему переплетений! в психике, что преобразование ее в систему нормальных причинно-следственных связей нередки превосходит возможности того, кто хочет помочь больному.

Я должен признаться, что бесконечное число раз меня охватывало отчаяние. Море пациентов было столь безбрежно, а работать надо было с каждым в отдельности и не один год. А как можно посвятить себя целиком кому-то в такой ситуации, когда сотни и тысячи дожидаются в очереди хоть какой-то помощи. Надо рассчитывать на. то, что наркоман сам сумет отыскать смысл жизни без наркотиков. Мы можем только создать ему благоприятные условия, в которых он смог бы реализовать свое решение. Создать атмосферу домашнего тепла, которого когда-то не хватило каждому из них. И это уже само по себе очень много. Может показаться, что здесь нет ничего сложного. Однако в Польше очень мало таких мест, где заблудшая молодежь могла бы учиться нормально жить. В большинстве случаев взрослые лишь делают вид, что предоставляют молодежи свободу выбора. На самом деле по-настоящему мы бы на это никогда не отважились по целому ряду причин, например, из соображений материальной ответственности или правовых предписаний. Хотя в действующем законодательстве и содержится много обоснований этому, но существуют ситуации, когда необходимо проявить смелость, дав молодым реальную возможность испытать себя,

Трудно, к примеру, пытаться воспитать в них честность, не давая им денег на самостоятельные, неподконтрольные покупки. Риск здесь немалый, но без этого нам не удастся изменить наших подопечных.

Когда я начинал работать с наркоманами, тогдашние методы терапии являли собой лишь продолжение системы отношений, господствующих и за пределами больницы. При таком положении и речи быть не могло о приобщении больного к процессу лечения. Он вписывался в установленную систему отношений, а его контакты с теми, кто его лечит и ему помогает, не выходили за рамки шаблонной модели — «пациент — персонал». Этот климат очень точно выведен в дневнике Баси, частой «клиентки» подобных учреждений, приспособленных в те годы для помощи молодым людям, употребляющим наркотики. К сожалению, принимавшиеся меры не давали результате. В жизни самого наркомана в таких условиях практически ничего не менялось, не считая того, что он должен был отказаться от наркотиков, но и это, как мы поняли из дневника, тоже было весьма относительно. От него ровным счетом ничего не зависело, ему все гарантировалось, исходя из принципа «только бы лечился». И он продолжал пребывать в бездействии, апатии, с ощущением собственного бессилия и несостоятельности. Я чувствовал, что так не должно быть, что этих людей необходимо пробудить к действию. Я попытался это сделать, но на меня не переставали давить узкие рамки общепринятых схем. Тогда я решился преодолеть магические границы больничных стен. Это потребовало от меня смелости решиться на такие меры, как самостоятельность, совместное с пациентами управление и обсуждение всех вопросов, но в первую очередь — решиться на доверие к молодым.

Я знаю, как непросто отважиться на такие шаги в отношениях с нормальной молодежью, а ведь здесь речь шла о больных, не ведающих об элементарных жизненных принципах, не имеющих ни малейших организаторских и практических навыков. Многие из них преступники. Я не мог знать заранее, чем это закончится, но все же пошел на риск, веря в то, что это единственный возможный путь.

Так появился первый Дом МОНАРа в Глоскове — небольшое помещение с хозяйственными пристройками и несколькими гектарами земли вокруг. Начало было очень трудным. Мы вдруг оказались предоставлены сами себе. Стали вылезать один за другим все пороки этих ребят, главные изъяны их воспитания. Недоверие вокруг нас сгущалось, все подозрительно и настороженно наблюдали за тем, что там «фанатик Котаньский» делает с молодежью.

Согласно теоретичским обоснованиям широко применявшейся и пропагандировавшейся у нас педагогики, все наше предприятие должно было провалиться уже на следующий день. Однако не провалилось! Вопреки всему, а может быть поэтому, дело пошло. В комнатах появились первые, сделанные своими руками, необходимые для быта предметы, вечерами окна освещались светом уютных домашних ламп. По дому и во дворе стали мелькать хлопочущие по хозяйству, поначалу неумело, первые его обитатели. Кропотливо, день за днем возводился фундамент монаровского сообщества людей, вставших на путь возвращения к нормальной жизни.

Приходилось организовывать и решать буквально все, начиная с того, кто должен идти доить корову, а кто мыть посуду, и заканчивая выработкой правил о лишении права пребывания в нашем доме. Тогда я обнаружил, какие огромные пласты нереализованных возможностей таятся в этих отпетых наркоманах и какие чудеса может творить свобода самостоятельной деятельности. Мы начали с труда, и труд стал основой всей системы. Именно труд, потому что нужно было работать — не за вознаграждение, а просто для того, чтобы была еда, чтобы огород приносил урожай, чтобы было тепло и чисто в доме. Честный труд для всех и одновременно для себя давал человеку право быть среди нас. Включившись с первого дня в общий труд, каждый приобретал право стать членом нашего сообщества. Постепенно складывался облик нашего дома, его климат, человеческие взаимоотношения. Мы повернулись лицом ко всему здоровому и естественному в жизни, к тому, что для многих сегодня — утопия.

Мы, взрослые, пошли с молодыми на полное партнерство, разделяя с ними все хорошее и плохое, выполняя роль советчиков, не навязывая им своего мнения и вмешиваясь только тогда, когда видели, что они совершают ошибку. И делаем мы это не с позиции более сильного, а с позиции того, кто движим желанием помочь. Они это чувствуют, ибо все, что здесь происходит, делается в атмосфере домашнего тепла и доброжелательности. Мы вернули первоначальный смысл таким словам, как дружба, любовь, смелость, честность, искренность, терпимость, альтруизм, уважение к другому человеку. Мы жестоко осудили все, что определяет личность наркомана: нечестность, лень, лживость, безделие. Разумеется, в основу созидания новой личности — не наркомана — было положено обязательное и полное наркотическое и алкогольное воздержание.

Все вопросы, связанные с нашим домом и сообществом, обсуждались вместе, и каждый имел право свободно высказать свое мнение. Конечно, произошло естественное размежевание позиций, на осуждающие и более одобрительные. Были опредены условия, необходимые для успешного лечения, а также последствия в случае их невыполнения. Конечно, все это звучит громко, однако достижение намеченных целей было, как вы, вероятно, догадываетесь, отнюдь не легким делом.

Сегодня действует четырнадцать Домов МОНАРа, эксперимент стал системой.

Мог ли я ожидать этого?

Несомненно одно: я никогда не думал, что все это приобретет такой размах.

Когда от нас стали выходить первые выздоровевшие пациенты, я увидел, что целые толпы новых наркоманов тоже ждут помощи. К нам стали приходить письма от многих беспомощных и отчаявшихся молодых людей, которые поверили, что здесь они обретут свой единственный шанс.

В очередной раз я оказался перед необходимостью сделать нелегкий выбор: или продолжать узкую деятельность в одном «элитарном» центре или же выйти за его рамки и попытаться помочь также и другим, предлагая им свой опыт.

Реальность торопила. И я решился. Мы обратились ко всем людям доброй воли, к тем, кто хотел бы помогать наркоманам. Мы отвоевывали все новые и новые помещения, на которые прибивалась вывеска: «МОНАР». Для меня тоже наступили новые времена, времена долгих, иногда по целым неделям, разъездов из центра в центр затягивающиеся на всю ночь бурные сеансы психотерапии и не менее долгие разговоры с работниками этих центров. Тысячи километров на спидометре сотни новых лиц и сотни проблем.

Откровенно говоря, охваченный собственным энтузиазмом, я и не предполагал, что будет так мучительно трудно. Я не ожидал, что помимо работы с наркоманами на мою долю выпадает еще и необходимость формирования взглядов их воспитателей, которым, при всем их желании работать в МОНАРе, приходится преодолевать в самих себе множество бартеров.

Все, кому хотелось бы насаждать у нас избитые лозунги и схемы, строить из себя идолов и непогрешимых гуру, иными словами, заниматься педагогической халтурой, все эти люди не вправе находиться среди особо чувствительней к лицемерию и ханженству молодежи.

Как объяснить это сейчас тем взрослым, кто пришел в МОНАР помотать, кто, по их же словам, хочет лечить не себя, а только других. Многие среди них — прекрасные люди, увлеченные делом, но вместе с тем нередко и сами не менее искалечены отягощающим их жизненным опытом и привитыми моделями воспитания.

К сожалению, одних благих намерений недостаточно. Нужно еще обладать такими качествами, как способность воспринимать новую информацию, смелость перед неизвестным, готовность человека самому меняться по мере открытия новых сторон правды об окружающей жизни.

Поэтому я так страстно осуждаю ошибки в существующей системе воспитания и обучения. Я просто боюсь, что вряд ли найдется много людей, желающих помочь молодежи и готовых при этом отказаться от собственных амбиций, мелочности, не всегда честных игр, имеющих целью угодить своему тщеславию или успокоить совесть.

Посещая отдельные центры, я вижу, как многие теряют веру в свои силы, разочаровываются, потому что они не ждали таких трудностей, и уже никакие заработки и социальные ассигнования их не привлекают. Глядя на них, я чувствую себя бессильным и начинаю бояться, что все, что мы с таким трудом создали, может рухнуть, потому что просто некому будет воплощать и продолжать начатое.

Система МОНАРа предъявляет высокие требования к тем, кто занимается нашим делом. Эти требования касаются не только их профессиональных познаний, но и их человеческих качеств. Трудно охватить все эти проблемы, учитывая объемы обязанностей сотрудников МОНАРа.

Система, которую мы создали, это не система административно-приказного типа, когда, оценивая любого работника, можно руководствоваться одним четким критерием — выполнил приказ или не выполнил.

Мы исходим в своих действиях из велений сердца и стремлений души, опираясь на самостоятельность и творчество, на умение понять потребности другого человека. Это свидетельство нашего доверия к людям, нашей веры в добро и альтруизм.

Возможно, многие сочтут подобные идеи проявлением наивности и незнания действительности. Но мне представляется, что все это элементарные требования, которые обязан выполнять каждый, кто решился на такое огромное дело, как воспитание.

На практике это выглядит по-разному.

Встречаются люди, еще не созревшие, для которых все, что происходит в МОНАРе, не более чем игра, и они стараются устроиться поудобнее, чтобы отдавать этому как можно меньше сил. Другие воспринимают далеко зашедшую самостоятельность и самоуправление молодежи буквально и говорят так: «Они лечатся, вот пускай и работают». А есть и такие, которые уже заранее делят пациентов на излечимых и неизлечимых, подобно тому, как некоторые учителя избавляются от трудных учеников, отсылая их в специальные школы.

Временами я чувствую себя виноватым в том, что мы слишком поспешно понаоткрывали столько центров, а я, несу ответственность за них и за все, что в них происходит.

Но с другой стороны, я в то же самое время знаю о сотнях наркоманов, жаждущих попасть в МОНАР и еще о тысячах других, кто погибает и требует немедленного лечения. Такова цена, которую мы теперь, платим за многолетнее игнорирование этой проблемы. Я знаю, что а настоящий момент МОНАР не имеет возможности удовлетворить все надежды общества в борьбе с наркоманией, и неизвестно, когда у него появится такая возможность. Впрочем, мы не претендуем на монополию в деле искоренения наркомании. Практика других стран в этой области показывает, что временные меры не приносят результатов. Только система быстрых и продуманных действий может привести к успеху, и то не сразу. Необходимо осознать, что данная проблема касается вопросов управления социальными процессами, а это требует времени и больших затрат сил и средств. Что мы сможем сделать, если вдруг сейчас тысяча наркоманов — а это лишь незначительная их часть — изъявила бы желание лечиться? Ответ драматичен — мы были бы бессильны, потому что у нас нет такой возможности.

Каждый, кто хоть раз видел погибающего от наркомании молодого человека, не может остаться равнодушным к этому вопросу. Многие уже умерли, и будут умирать все новые и новые. А однажды может случиться так, что им окажется ваш ребенок. Возможно, я слишком жесток, но, честно говоря, я уже не знаю, что говорить и в какой форме апеллировать ко всем, кто мог бы что-то сделать.

В какой-то момент я вышел за пределы исключительно терапевтических методов и стал встречаться с молодежью; учителями, родителями, священнослужителями — со всеми, кого заботит дальнейшая судьба наших детей. Я встречаюсь с разными людьми и имею возможность наблюдать весь спектр мнений: от полнейшего равнодушия до ужаса в глазах и желания серьезно задуматься. Есть и такие, которые относятся к этим вопросам как к чему-то экзотическому. В некоторых школах учителя с удовольствием констатируют, что у них, на счастье, все в порядке, но, наверное, нужно Котаньского послушать, потому что сегодня все об этом говорят.

Подобную позицию занимают и многие родители.

Дорогие родители!.. Вы нередко заблуждаетесь, когда думаете, что все в порядке. О том, как у ваших детей обстоят дела в школе, лучше всего знают сами дети, при этом вы бы многое могли узнать, если бы такие сведения могли к вам просочиться. К сожалению, вы плохо осведомлены в этих вопросах, так как ваши дети тщательно скрывают от вас такого рода информацию. Наша практика и сведения, полученные от самих наркоманов, показывают, что значительная часть родителей ничего не ведала о проблемах своих детей, а правда открывалась часто лишь спустя несколько лет, когда их сын или дочь попадали в больницу. К сожалению, многие остаются глухи к подобным аргументам. Что ж, ведь всегда можо утешить себя тем, что «меня это не касается».

Но я все же продолжаю упрямо верить в желание энтузиастов что-то делать. Верю также и в тех, кто редко меня обманывает — в саму молодежь. Я видел много замечательных молодых людей, которые страстно хотят жить и познать мир, чутких, восприимчивых к проблемам своих друзей. Я верю в них, потому что всегда находил среди них доброжелательный отклик и понимание, и к ним в первую очередь мне бы и хотелось обратиться.

Дорогие мои!..

Я знаю, что вы с большой тревогой наблюдаете за своими сверстниками, которые ищут в наркотиках радость и смысл жизни. Вы знаете и тех, кто только и ждет случая попробовать наркотики. Наверняка вы часто думаете о том, нельзя ли им помочь.

Мне хочется вам сказать, что необычайно трудно помочь тем, кого дурная страсть уже превратила в рабов шприца или таблеток. Поэтому задумайтесь над тем, что вы в силах сделать: помогите самим себе и тем, кто уже стоит на краю пропасти. Я могу лишь указать вам симптомы приближающейся болезни. Это безделие и праздность, скука, цинизм, позерство и недостаток доброжелательности, эгоизм, нежелание считаться ни с кем и ни с чем.

Распространенные среди молодежи потребительские и конформистские позиции приводят к тому, что в своем отношении и к миру и к действительности они чрезмерно озабочены тем, чтобы обеспечить себе удобную, беспроблемную жизнь, требуя от взрослых гарантий всего того, что им, как они говорят, «причитается».

Это неверный взгляд, ибо в его поле главенствующее место отводится вещизму, и меньше всего — людям.

Дорогие мои, сейчас я обращаюсь ко всем молодым.:.

Сколько среди вaс тех, кто отдает предпочтение голубому экрану или же механической стереомузыке, а не откровенным беседам друг с другом, если это не ваш поклонник или девушка, а просто приятель по дому или классу?

Сколько из вас тех, кто обожает концерты оглушающей музыки, где от вас не требуется усилий для общения друг с другом? Вы заглушаете свою неспособность общаться с другим человеком, а отсутствие общих тем прячете за разговорами ни о чем, пустым трепом о шмотках или кассетах.

Я ничего не имею против моды или пусть даже самой оглушительной музыки. Я не против ничего, но при условии, что смысл жизни не сводится только к этому.

Каждый человек, даже с отпугивающей физиономией и тремя английскими булавками в ухе, и тот жаждет общения. А потребность эту можно удовлетворить, только умея замечать других людей и отдавая им частичку самого себя. Иначе в один прекрасный день вы очнетесь в ужасающей тишине, в четырех стенах, ослепленные металлическим блеском вашей прекрасной стереоаппаратуры. Так выглядит одиночество. Можно окружить себя сотней людей, но что толку, если все эти люди для вас — анонимны.

Я много времени провел среди молодежи к встречал одиноких, застенчивых и закомплексованных ребят, которых видно невооруженным глазом на фоне всего остального класса. Как вы могли их не заметить?

Вы жалуетесь на взрослых, говорите, что они не понимают вас, что у них не хватает для вас времени, что они не способны душевно с вами поговорить. А разве вы сами друг с другом не такие?

Вы бессмысленно подражаете причудливым позам и моде, прикидываетесь холодными, суровыми и циничными. Неужели вы уже стыдитесь таких слов, как дружба, любовь, самопожертвование?

Многие из вас, отказавшись участвовать в фальшивой игре, начинают искать в жизни что-то иное, пока не сталкиваются с наркоманами — «такими чуткими, все понимающими». Но, к сожалению, это будет очередная игра, правда, гораздо более опасная, ибо ставка в ней — сама жизнь.

Дорогие мои, вы ищете радость и смысл, но не там, где их можно найти. Вы слишком требовательны к окружающему вас миру, забывая о том, что сами немногого сможете достичь без вашего же собственного участия и собственных усилий. Вы ведь сидите безразличные, с понурыми лицами и тоскливо выдаете фразы вроде того, что это можно было бы сделать, но нету того-то и того-то, что опять про вас кто-то забыл и чего-то не выполнил. Милости просим, если хотите, можете продолжать в том же духе и дальше, я не собираюсь вас поучать.

Но мне жаль тех, кто раньше или позже не выдержит и станет искать острых ощущений в наркотиках. Я обращаюсь прежде всего к людям, которые хотели бы жить по-другому и которые не могут оставаться равнодушными.

Дорогие мои, я мечтаю, чтобы вы начали наконец что-то делать. Я не знаю конкретно, что. Вы сами должны это решить. Главное же заключается в том, чтобы, в конце концов, сломить эту всеобщую инертность и попытаться создать такую реальность и такие отношения с семьей, школой, со взрослыми, которых вы бы сами желали. Вы первые должны сделать шаг навстречу родителям, учителям, воспитателям.

Если у тебя возникает какая-то проблема, не дожидайся и не требуй, чтобы кто-то обратил на нее внимание, нe думай, что кто-то другой за это в ответе. Расскажи обо всем сам и сделай так, чтобы и другие не боялись рассказать тебе о своих проблемах.

Не беги от людей и от своих «стариков» тоже. Несмотря ни на что, партнерские взаимоотношения возможны, и понять другого человека тоже можно, но только тогда, когда ты что-то о нем знаешь.

Вам нужно чаще и больше рассказывать о себе и разговаривать друг с другом. Узнавать мотивы поступков другого человека, понять существо мучающих его проблем и попытаться их разрешить. В МОНАРе нам это удается. Мы просто садимся вечерами вместе и говорим друг другу правду, анализируем произошедшие события и наши поступки, и плохие и хорошие, потому что человек не может обойтись без ошибок, зачастую даже очень серьезных, причиняющих боль другим. И здесь важно, умеет ли он признаваться в них и хочет ли их исправить.

Непростительно думать только о себе и полагать, что твои проблемы и несчастья — самые «большие. Очень часто вокруг вас оказываются люди заблудившиеся, переживающие драмы от неудач, непонимания, отвергнутости. Оки пытаются обратиться к вам, но это не всегда у них получается, а вы их или не замечаете или не хотите замечать.

Я все время обращаюсь к вам, молодым, потому что надеюсь, что вы поможете МОНАРу своими усилиями и идеями. Ведь МОНАР — это Молодежное Движение по борьбе с наркоманией. Мне бы хотелось, чтобы все, кто желает нам помочь, объединялись вокруг нашего Движения, знакомились с принципами нашей системы, суть которой состоит в том, чтобы помогать наиболее нуждающимся.

В основе своей наше содружество опирается на людей доброй воли, которые хотят что-то сделать для молодежи. Но для того, чтобы чего-то добиться, необходимо сначала изменить взгляды, низвергнуть мифы и предрассудки, преодолеть взаимную неприязнь и сопротивление, которые демонстрируют по отношению друг к другу молодые и взрослые. Это трудные задачи, но их можно решить. Прежде всего нужно захотеть возвыситься над эгоизмом, мелочностью, взаимными обидами.

Я адресую это в равной степени и старшему поколению, хотя меня часто упрекают в том, что я защищаю и обеляю молодежь, настраивая ее против взрослых.

Я не хочу никого подстрекать к бунту против кого бы то ни было. Мне бы только хотелось, чтобы мы научились Понимать друг друга, признавая свои ошибки с обеих сторон. Сам я пытаюсь это делать на своих встречах с молодежью и педагогами.

Вместо заключения позволю себе привести стенограмму одной из первых таких встреч, которые были попыткой сопоставить взгляды и взаимные ожидания.

«Большой неуютный зал. Сдвинутые столики, впереди несколько рядов стульев. В зале холодно. На стене обычная школьная доска, на ней мелом выведен лозунг: «Главная трагедия школы — не в крике плохих людей, а в пронзительном молчании честных людей». На эстраде тоже стулья, над ними другой лозунг: «Меньше иметь — больше быть».

Девушка в очках:

— Ну хорошо, я-то пришла по собственной воле, а большинство из присутствующих обязали сюда явиться. Сейчас в отделах просвещения стали модными дискуссии об алкоголизме и наркомании, бесконечно обсуждается и то и другое. А вот у меня — я работаю в женской школе — соответственно больше случаев беременности, а не наркомании.

Четверть седьмого; зал заполнен наполовину, заняты только последние ряды, слышится первый шумок недовольства:

— Извините, ну и пунктуальность!

— Добрый вечер, друзья. Наверное, больше ждать не будем, — говорит Котаньский, — я приветствую вас на первой встрече, посвященной профилактике наркомании. Я страшно рад, что вы пришли. Мы пригласили на эту встречу людей, которые лечатся в центрах МОНАРа, и тех, кто работает в МОНАРе. Они сидят перед вами на этой эстраде. Вы здесь видите вполне типичную польскую молодежь, тех, кто заразился наркоманией, и тех, кто хочет помогать своим больным товарищам. С такой молодежью вам и придется разговаривать.

Дело обстоит более чем трагически! Нет такой школы, где бы не было молодых людей, употребляющих наркотики. Вы, конечно, скажете: у нас этого нет, потому что мы этого не видели. Так вот, должен вам сообщить, что употребляют наркотики и те, кто не вызывает никаких подозрений … И даже у меня, старого практика, это вызывает удивление. Вот уже два года, как проблема наркомании стала обсуждаться в ее истинных масштабах, о ней много говорят. Другое дело, качество поступающей информации, которая нередко смахивает на инструкцию о том, как начинать принимать наркотики.

Вы сидите с такими безучастными и выжидающими лицами, мол, что этот тип нам сейчас скажет? Мне даже хочется сойти со сцены и никогда больше ничего подобного не затевать …

Голос из зала:

— Смотря что вы нам намерены’ предложить…

Котаньский:

— Что я предлагаю? То же, что предлагал до сих пор: нормальную, будничную, честную жизнь… Почему здесь сидят эти молодые люди со своей иной, чем у нас, жизнью? Им вовсе не хотелось забираться на эту эстраду. Неправда, что им хорошо живется с наркотиками. Но я подозреваю, даже почти уверен, что вы тоже предпочитаете покой в вашей школе и милых неконфликтных учеников проблемам со строптивыми и совсем не милыми учениками.

Голос из зала:

— Вы обвиняете нас в том, что мы хотим сохранить мир в школе? Я столько лет там работаю и буквально мечтаю, чтобы хоть что-то наконец сдвинулось с места!

Голос из зала:

— Я прошу ничего нам не инкриминировать! Говорите о своем.

Котаньский:

— Хорошо, отлично. Я говорю только о том, что касается наркомании. У меня есть одно подозрение: так же, как антиалкогольный закон никого еще не воспитал в духе трезвости, так и закон против наркомании никого не отвадит от наркотиков. Польская школа не имеет антхнаркотической программы, а ее бы следовало разработать. Поэтому МОНАР предлагает пока свою программу: формирование у человека взглядов и позиций, пробуждение сочувствия друг к другу, обучение умению пользоваться универсальными общечеловеческими ценностями, такими, как открытость, смелость, любовь, труд. Мы проповедуем честную жизнь. И мне бы хотелось с вашей помощью создать лигу учителей, это даст возможность в каждой школе иметь человека, хорошо разбирающегося в проблеме наркомании, способного дискутировать с молодежью. Мы можем предложить вам десятидневную и более длительную стажировку в одном из центров МОНАРа. Что вы на это скажете? Давайте обсудим, решим что-нибудь!

Мужчина с бородой:

— Может, разрешим курить в зале?

Возмущенная женщина:

— Нет уж! Давайте договоримся, если мы собираемся помогать другим, то нам самим нужно по бороть свои дурные привычки!

Котаньский:

— Петрек, может быть, ты расскажешь собравшимся, как обстоят дела в школах? Смелей!

Петрек:

— Слов не хватает! В разговорах с глазу на глаз клянутся, нто они за индивидуальность, за нешаблонные формы. Но на уроках действует один принцип: кто высовывается — того давить!

Мужчина в очках:

— Я тоже, с позволения сказать, учитель. Был у нас один ученик, не дотянул до аттестата. Его исключили из школы перед самыми экзаменами за то, что от него были одни беспокойства, он был не такой, как другие, и всех раздражал. Например, заявлялся в школу в пижаме. Все у него было наперекосяк, да и дома типичная ситуация — родители в разводе. В шиколе тоже все не клеилось. Парень озлобился, сел на наркотики. Еще не стал безнадежным наркоманом, но к тому шло. А произошло это из-за недостатка заботы, нежелания переждать, задуматься о том, почему этот молодой человек не такой, как все\ почему отстает в учебе, почему всем стал в тягость.

Котаньский:

— Если у мальчика или девочки что-то не ладится, прежде всего нужно проявить терпимость и протянуть им руку. Это не потребует от вас многого, достаточно сделать один душевный жест, повести себя иначе, чем он мог от вас ожидать. В Голоскове лечился один паренек, которого выставили из школы накануне выпускных экзаменов за то, что он пропускал занятия. Ситуация сходная: развод родителей, непонимание, безотцовщина.

Таким, как он, наркотики приносят обманчивое ощущение психологического комфорта. Это следствие мучающей пустоты, страхов, стрессов. Как члены общества, мы заботимся о том, чтобы у ребенка были еда, одежда, развлечения. А как же быть с потребностью в общении, в рассеивании страхов, неуверенности?

Наркоманы — отчасти наши жертвы, жертвы общества, системы. Петрек — тоже ваша жертва! У него тридцать восемь двоек, он ничего не хочет делать, у него одно желание — умереть! Ему не хочется жить, как мы, понимаете? Он стоит на краю пропасти. А что делает школа? Влепляет ему двойку за двойкой!

Белокурая женщина:

— Такова система образования, ничего не поделаешь.

Мужчина в очках:

— Между системой образования и учеником стоит живой человек, учитель!

Женщина в берете:

— Кому выгодны заявления, будто во всем виноват учитель, который не хочет протянуть руку? Петрек не один в классе, кроме него еще тридцать человек, и с каждым мы пытаемся найти общий язык.

Котаньский:

— А вы уверены, что говорите им именно то, что чувствуете?

Женщина в берете:

— Мне действует на нервы подобное словоблудие.

Женщина лет сорока:

— Вы говорите, виноваты учителя, а что сам Петрек сделал, чтобы не получать двоек?

Котаньский:

— Извините, но ему всего шестнадцать лет!

Женщина в красной жилетке:

— Я школьный психолог. И должна вам сказать, что работать с учителями крайне сложно. Приходится из кожи вон лезть, чтобы выклянчить этинесчастные тройки для какого-то ученика, попавшего в беду.

Экзальтированная дама:

— Ученик — это не тот партнер, с которого можно спрашивать: «А что ты сделал?» Такому партнеру выдается кредит, который никогда не будет возвращен!

Петрек:

— Я не хочу в кредит!

Женщина в берете:

— Скажи лучше, что ты дал другим людям?

Невзрачная женщина:

— Мы часто рассуждаем, что такое сила воли. Люди, а что это такое? Чего, например, стоит бросить курить? Разговаривать с молодым человеком в духе: «Если захочешь, сможешь, бросишь, вылезешь из двоек» — это фальшь!

Девушка в очках:

— Нужен человек, который будет бороться за молодежь — школьный педагог. Но педагог работа ет в школе, где учится более 600 учеников.

Экзальтированная дама:

— Не будем терять надежды, давайте бороться! Я вижу, когда после четырех лет безделья парень вдруг получает Аятерку, класс ему аплодирует. Значит, надо бороться! — Петреку: — Если тебе не поможет один учитель, ищи другого!

Невзрачная женщина:

— У учителя свои доводы. Он говорит: «Я не могу быть мягким, «Человечным», иначе они сядут мне на голову. Как я буду выглядеть перед классом?» К счастью, есть такие учителя, которые способны в каждом увидеть хоть незаметное, но доброе начало.

Котаньский:

— Это позорно, что нас здесь так мало. Неужели все во всем так хорошо разбираются? А может быть, никому уже ни до чего нет дела? Я в ужасе… Вы хоть отдаете себе отчет в том, что они курят травку и употребляют гораздо более сильные наркотики? Чего мы ждем? Марихуана для них все равно что хлеб, а хлеб принято раздавать ближним. Один дает другому! Что же будет?

Пожилая женщина в очках:

— Если вы хотите привлечь людей к какому-то делу, им нельзя говорить, что они ничего не понимают и ничего не хотят. С ними не надо воевать, путем войны мы ни к чему не придем. Нельзя этим людям вдалбливать, что они ничего не знают. Тогда они просто замкнутся в себе и не пойдут ни на какое сотрудничество;

Котаньский:

— Я не хочу ни с кем воевать, я хочу создать в школах фронт профилактики! Кто из вас хочет пойти на обучение в МОНАР? Поднимите руки! Вот видите, всего несколько человек.

Мальчик с эстрады:

— Вы говорите, что хотите помочь молодым наркоманам. Я не употребляю наркотики, но работаю в МОНАРе. Когда по ошибке на мою фамилию в школу пришло письмо с печатью МОНАРа, результат был простой — меня вычеркнули из списка учеников. На всякий случай. Со мной даже не стали разговаривать. А знаете, почему я для них был подозрительным? Потому что у меня был необычный вид: я носил на ремне трубку, ходил в высоких сапогах и залатанных джинсах. Для школы такой костюм означает одно: — что от меня ничего хорошего ждать не приходится.

Девушка в очках:

— Мы говорим о борьбе с наркоманией, о распознавании ее симптомов. А кто и когда будет говорить о профилактике, об изучении и оздоровлении сложившейся ситуации, об условиях, которые приводят к болезни? Эта проблема заняла сейчас такое место, что по распоряжению отделов просвещения мы начинаем разыскивать наркоманов. А изменится ли хоть что-то от этого в польской семье?

Котаньский:

— Антинрркотическая пропаганда — это прежде всего атмосфера теплоты в школе, доверительные разговоры на кухне за чашкой чая с яблочным пирогом, это конец одиночества, возвращение надежды…

Экзальтированная дама:

— У меня есть предложение. Может быть, нам прямо сейчас, с сегодняшнего дня начать все по — другому? Начать воспитывать в себе положительные эмоции? (Аплодисменты)… Может, у нас появится вера. В себя, в этих молодых людей!

Котаньский:

— Надо не повторять слова «не принимай наркотики», а реально помогать тем, кому грозит эта опасная привычка. Пьяницам помогают, потому что они больные люди. А кто должен защищать молодежь?

Голос с эстрады:

— Она сама должна себя защищать …

Тщедушный мужчина:

— Я бы хотел обратить ваше внимание на проблемы более общие, хотя тоже связанные с наркоманией.

Какая у нас, учителей, подготовка для того, чтобы формировать качества высшего порядка: патриотизм, честность, альтруизм? Кто и когда поднимал вопрос об этике молодых учителей? На протяжении многих лет поощрений удостаивались прихвостни начальства. А разве сейчас по другому? Я пережил стольких директоров школы, но только один из них, женщина, сама из довоенных харцеров, говорила и ученикаи и учителям: «Будьте честными». А что говорит у нас большинство? «Будь умницей». И это у нас означает то же самое, что сказать «будь хитрым, смотри в оба».

Петрек:

— Так что же мы должны делать?

Женщина в летах:

— Нужно научить молодого человека понимать, что жизнь очень нелегка. Надо поработать, принести пользу. Я в вашем возрасте уже работала. Молодежь в школе недовольна, видите ли, учителя плохие. Но; дорогие мои, даже если бы это была правда, то неужели все люди плохие?

Тщедушный мужчина:

— Те, у кого была по-настоящему тяжелая юность, гораздо веселее нас. Сегодня молодежь тоскливая, понурая. Может, они боятся дела, работы? Как же они могут помочь другим, которые гораздо больше нуждаются?

Петрек:

— Я не хочу, чтобы всякие свиньи решали за меня мою жизнь.

Эстрада:

— Петрек, успокойся!

Женщина в меховой накидке:

— Существует столько прекрасных образцов для подражания. Почему мы к ним не прибегаем в диалоге с молодежью? Давайте искать их в книжках, в истории!

Экзальтированная дама:

— Сколько лет мы занимались воспитанием с помощью личных примеров наших героев?! Я преисполнена к ним уважения, но, бога ради, нельзя все время оглядываться назад!

Тщедушный мужчина:

— Что мы можем им предложить? Переполненные до отказа школы, клубы-склады. Выхода нет…

Женщина в белом свитере:

— Уважаемые коллеги, мы все это знаем. Давайте дадим слово молодежи …

Девушка с эстрады:

— Вот я слушаю вас, и меня просто бесит! Нас тут пичкают лозунгами, будто школе нас учит, воспитывает … Дайте нам хоть что-нибудь! Убедите нас в том, что нужно читать книжки, что это для нас важно, но только не травите нас!

Голос с эстрады:

— До сих пор все было очень красиво: лозунги, политика, только вот о нас забыли.

Котаньский:

— Вот, полюбуйтесь, какая она, эта молодежь. Они просто обозлены на нас.

Экзальтированная дама:

— Давайте будет людьми! Отбросим все устаревшие цифры и эти самые книжки столетней давности! Пусть каждый из нас будет человеком! Все наши взаимные страхи — это сейчас не главное. Не учителя становятся наркоманами, а только ученики!

Девушка с косой:

— Я стараюсь быть открытой, искренней, пытаюсь разговаривать с ними. И что же? С одним классом у меня очень хороший контакт, а с другим никто из учителей не может договориться… Признайтесь, ведь вы сами отталкиваете нашу протянутую руку.

Аська:

— В последнее время я училась в вечерней школе в Радоме. Там очень много наркоманов. Но только в этой школе, предназначенной для заведомо плохих учеников, я встретила наконец настоящих людей. Директор и учителя там организовали группу опеки над наркоманами. Они хотели за них бороться. А в нормальных школах? Об этом лучше и не говорить.

Голос из зала:

— А что мы можем для вас сделать?

Петрек:

— Этого вопроса я ждал десять лет назад, теперь уж обойдусь!

Эстрада:

— Успокойся! Тебе это, может быть, и не нужно, а другим нужно.

Девушка с косой:

— Признайтесь, что существуют группы молодежи, настроенной против нас. И что бы учитель ни сделал, они все будут принимать в штыки. Почему вы не обвиняете самих себя в том, что сами воздвигаете стену и видите в нас только жалких учителишек?! Многие из нас хотят на самом деле договориться с вами!

Женщина в жакете:

— Вы можете только предъявлять претензии: «Дайте нам, заботьтесь о нас!» А наша жизнь тоже непроста. Вот я — прожила свою жизнь честно, у меня нет большой квартиры, шубы, машины. И ни какой трагедии: живу себе без всяких дурных страстей. Вы еще ничего не дали людям, а уже так много требуете! Кто должен выполнять ваши требования? Я или такие, как я? А кто удовлетворит мои требования? Или я уже не имею права на жизнь, а должна только выслушивать вашу критику? Вы осуждаете всех взрослых. Я с этим не согласна, я этого не заслужила!

Котаньский:

— Прошу прощения, но я имею дело с молодежью и не могу согласиться с тем, что она ни на что не годная. Они учатся и работают по пятнадцать часов в сутки. В наших центрах существуют нормальные школы с общепринятыми требованиями, но там царит атмосфера тепла, желание разделять с этими молодыми людьми и хорошее, и плохое.

Мужчина в очках:

— А что такого особенного есть в вашем МОНАРе, что вам там так хорошо?

Яцек:

Благодаря МОНАРу я внутренне раскрылся. Там была атмосфера искренности и не было лжи. Раньше я нигде этого не видел. Всегда и повсюду сталкивался только с лицемерием. В МОНАРе нас признали, нам дали самостоятельность, право выбора. И при этом никаких нравоучений, а только партнерство, дискуссии.

Павел:

— Я учился в стоматологическом техникуме. Потом начал принимать наркотики, стал все больше замыкаться в себе. И в один прекрасный день после очередного скандала директор пригласил меня к себе в кабинет и рассказал мне всю свою жизнь. Без морализаторства, без демагогии, как по-настоящему близкому человеку. Этого было достаточно. Я полюбил этого человека. Поверил ему. Что же главное? Умение найти душевный контакт с другим человеком. Я не знаю, можно ли этому научиться.

Кася:

— Мне пятнадцать лет. Извините, но мне смешно все это слушать. Так много учителей захотело вдруг нам помочь! Может, в варшавских школах и получше. Но когда я только начинала принимать наркотики, еще в средней школе, об этом знали все учителя. Помощь была: один раз мне вызвали «скорую», один раз послали за мамой. Вот и все. В школе я была посмешищем, пустым местом. Я не могу поверить, когда вы говорите, что хотите помочь.

Мужчина в очках:

— По отношению к наркоманам применяется особый метод. Их не выгоняют из школы за их дурную привычку. Куда там! Из школы выгоняют, когда, у ученика растет количество неудовлетворительных отметок либо если он пропускает уроки. Таким образом, статистики о тех, кого выгоняют за наркоманию, не существует, поэтому у нас нет полной картины.

Котаньский:

— Я приведу вам еще один пример такого «спасительного» вмешательства школы. Вон там сидит Марта. У нее были проблемы, и она решила себе помочь. Не очень внимательно посмотрев репортаж по телевидению, она вместо того, чтобы нанюхаться бутапрена, взяла его и выпила, в результате потеряла голос. Что же сделала школа? Упекла Марту в исправительно-трудовую колонию, где эту девочку многому научили, не только воровать. Общество бросило ее, она была никем, полным нулем. Хотите дальше?

Рафал:

— Когда я стал прогуливать уроки, из школы начались звонки. Маму, и без того не очень счастливую, вызывали к определенному часу, чтобы сообщить ей, какой я негодяй. Она уходила из школы вся в слезах. Никто никогда не пытался со мной просто, поговорить. Учитель спрашивает: «Почему тебя опять не было». Я молчу. А что тут скажешь? И через секунду уже вижу только спину этого учителя. Вы не способны даже подождать, подойти к ученику еще раз, чтобы все-таки был хоть какой-то результат. Пусть на десятый, сотый раз, но он это оценит.

Женщина в меховой шляпе:

— Если в МОНАРе вам создали такую замечательную атмосферу, то почему же вы продолжаете принимать наркотики?

Котаньский:

— Потому что они, извините, наркоманы. А кроме того, те, кто стал наркоманом с семи — десяти лет, еще не знает, что такое человеческое тепло. Месяца нормальной жизни недостаточно, человек еще не научился это ценить.

Анка:

— Директриса обзывала меня накроманкой еще до того, как я начала принимать наркотики. Она гораздо раньше начала меня запугивать. Я боялась школы! Училась, готовила уроки, но умирала от страха, что меня вызовут отвечать. Почему вы строите свой авторитет на страхе?

Женщина в берете:

— Нас никто никогда не учил умению ставить себя, хоть ненадолго, на место другого человека, чтобы понять его …

Котаньский:

— Но ведь все мы были молодыми и все боялись! Мы совершали и продолжаем совершать ошибки.

Экзальтированная дама:

— Это так, но нам в те годы было легче, крепкая семья — это было нормой, а теперь? Уже второе поколение вырастает с ключом на шее, так сказать, лишенное тепла. Неправда, что человек, рождается с высокими ценностями и понятиями, этому тоже нужно учить.

Женщина, до сих пор молчавшая:

— Моя старая мама, глядя на своих дочерей-учительниц, не может надивиться: они ставят своим ученикам так много отметок, но так мало о них знают. Учитель, поставленный на роль исключительно аттестующего, перестает заниматься формированием человека. Сколько раз на педсоветах мне приходилось просить учительницу, которая жалуется на ученика: «Похвалите его». А она мне на это: «Мне не за что его хвалить!»

Экзальтированная дама:

— Давайте начнем с этой минуты! Там, дома, нас уже несколько часов дожидаются дети и разъяренные мужья. Но мы все равно скажем своим ученикам: «Вы нам очень нужны, мы любим вас!»

Котаньский:

— Предложение красивое, но это сплошной идеализм, который ничего не изменит. Нужна конкретная программа воспитания чуткости у всех нас.

Экзальтированная дама:

— А разве принять все это близко к сердцу — не программа?

Роберт:

— Вот этого отношения маленький ребенок ждет от своих учителей еще в начальной школе. В старших классах нам нужно взаимопонимание, одобрение, но без лишних восторгов. Хотя могу поспорить, что учитель никогда не спросит меня, о чем я думаю, а только скажет, какой я плохой.

Женщина в жакете:

— Вы, молодые, не имеете права судить наше поколение. Кто вам дал такие права? Ваша программа — это программа отрицания!

Невзрачная женщина:

— На нас тут кричат, оскорбляют. Нельзя кричать на людей, если хочешь от них чего-то добиться.

Котаньский:

— Люди, о чем вы говорите! Мы собрались здесь затем, чтобы рассыпаться друг другу в комплиментах или чтобы решать что-то конкретное? Вот дама считает, что я хам и веду себя недостаточно учтиво. А я вам отвечу! Я пришел сюда ради этих молодых ребят, они меня волнуют, вместе с ними хочу найти выход. А вы? Чего вы хотите?! Отсидеть положенное и отправиться домой! У меня уже не хватает на вас сил! Посмотрите, сколько человек осталось в зале. Больше половины ушло!

Голос из зала:

— Но нам с утра на работу… У нас семьи, свои обязанности!

Котаньский:

— Эта встреча — еще одно фиаско, и я вряд ли когда-нибудь решусь на подобное мероприятие!

Девушка в очках:

— Окружные отделы просвещения с пониманием отнеслись к проблеме накромании, были приняты обращения на эту тему. Большинство думает, что этого достаточно…

Женщина в берете:

— Почему Котаньский все время увиливает? А что он сам предложил конструктивного?

Блондинка с кудряшками:

— Я молодая учительница и хочу всем вам сказать, что я растеряна, я в отчаянии! Да, именно в отчаянии! Я пришла сюда, потому что надеялась встретить здесь людей, которых хоть что-то волнует, которые чем-то увлечены. Я работаю в Союзе польских харцеров, и мои коллеги по школе смеются надо мной, они окрестили меня придурошной. За что? За то, что я хожу с детишками в походы, остаюсь с ними заниматься после обеда, За то, что я все праздники провожу с теми из них, которые иначе даже в Сочельник сидели бы в полном одиночестве. Коллеги считают меня глупой. Мне всего лишь 23 года, у меня еще не все получается, но я ни от кого не вижу помощи! Что мне делать дальше?

Эстрада:

— Мы с вами, все о’кей!

Мужчина в очках:

— У меня конкретное предложение: давайте издадим лигу энтузиастов!

Блондинка с кудряшками:

— Я знаю, о чем думают мои коллеги-женщины: да, ей легко, у нее нету семьи. Да, но у меня тоже хватает дел и-обязанностей! f‹

Женщина в красном жилете:

— Я не разделяю вашего негодования по отношению к ведущему. Он умеет понимать молодежь и говорит с ней на ее Языке. Допустим, найдется другой председатель собрания, который окажется большим конформистом и покравится вам. Но будет ли от этого лучше самим наркоманам?

Женщина в жакете:

— Учителя тоже люди.

Котаньский:

— Значит ли это, что к учителям не следует от носиться всерьез?

Девушка в очках:

— Давайте помиримся и, невзирая на личные антипатии, создадим общий фронт. До сих пор я делала в жизни то, что умела и как умела. Я верю, что с вами мне будет легче. Даже если нас наберется всего десять человек, все равно — давайте объединимся! Это нельзя так оставлять!

Женщина в жакете:

— Ничего подобного мне даже в страшном сне не могло присниться. Столько унижения я еще в жизни не испытывала!

Павел:

— Но …

Женщина в жакете:

— Молчи, не перебивай! Где культура, где воспитание?! У нас разный уровень знаний, интеллекта, разный опыт. Меня судят молодые люди, которые ничего не делают, которым нечего предложить. Их засосала наркомания, но это результат их лени, бездействия, глупости, а теперь нас заставляют им помогать. Это ужасно!»

Марок Котаньский