Вилегодские байки

 

Нашли, где свистеть…

Пошли две девки в лес за грибами. Зашли далековато от деревни, да припозднились. А грибов, как назло, не попадается: один да два, с пустыми корзинками неохота возвращаться.

Решили еще походить, да боязно – в ту пору беглые из тюрем вокруг деревень шатались. Вот и договорились подружки не перекликаться, а пересвистываться. Одна-то отчаянная – свистит и свистит, как парень какой, а другая – все чего-то боится. Подошла эта боязливая и говорит:

– Давай рядом ходить, только ты лучше не свисти больше, а то накличем чего-нибудь…

Засмеялась отчаянная – да матом, мол, никого не боюсь. Тут и началось: ветер листья рвет, а уж свист поднялся – уши режет.

Упали девки на землю, не помнят, сколько лежали. Вдруг стихло все. Подхватились подружки – да бежать. От страха и корзинки, и грибы забыли, ладно, дорогу домой нашли.

Через некоторое время рассказали они про этот случай бабке, а она только руками всплеснула:

– Ште вы, ште вы, милые! Разве можно в лесу-то свистеть?! Это ведь вы его (лешака) приманивали. В лесу-то, голубушки, не свистят и не «лешакаются».

 

Не в свои сани не садись

Возвращался поздним вечером один мужичок из гостей. Идти было далековато, да и дорога шла по реке, кое-где перемело ее.

А мужик был крепко выпивши, устал, прилечь потянуло. Вот и думает: «Хотя бы кто на лошади догнал, до деревни довез бы».

Только помыслил – лошадь перед ним, а в кошевке две бабенки молодые, приветливые…

Удивился мужик, ногу занес было в сани, да раздумался: «Вроде бабы незнакомые, а величают. Да и не слыхал, как подъехали».

Подозрительно ему все это показалось, он ногу на место поставил да как завернет матом, мол, вы такие-сякие…

Засмеялись тут бабы:

– Что, догадался? Ну, молодец тогда…

И ничего не стало. Только большущая полынья у самых ног «дымится».

Хмель у мужика сразу вышибло. Выбрался он на дорогу – да бегом-бегом в деревню…

 

Особи давай…

Прибежал маленький мальчик с улицы. Вся семья в сборе, да гости еще сидят, обедают. Мать и спрашивает:

– Ты сейчас будешь исти или тебе особи дать?

А паренек лакомка был, говорит:

– Конечно, особи…

Вышли все из-за стола, мать собрала сыну поесть. А он как заревет:

– Говорила особи, а сама кашу поставила. Давай особи!

 

Крошенинок захотелось…

Пришли молодые бабенки на складыню, а вина-то совсем ничего – один «чирок» на шестерых. Как тут быть: и попеть, и поплясать охота…

Одна, побойчее, придумала:

– Я от маменьки слыхала, что, если в вино хлеба накрошить, шибко пьяно получается.

Пошли в горенку, да так и сделали: хлеба в блюдо накрошили, водочкой залили, а как есть приступать, не знают – поди, шибко горько будет…

А тут в дверь бабка сунулась, носом заводила:

– Девки, вы чево тут делаете?

– Да вот, бабушка, больно крошенинок захотелось.

– Ишь чево, на празднике – и крошенины! Ну да бывает… Так ешьте, буди, ешьте…

Хлебают молодухи тюрю с водкой, и ведь, не поморщившись, так всю и съели.

А «сычи»-то (сторонние наблюдатели) долго потом дивились:

– Каки бабы-то веселые попались: и вина не пили, а весь вечер с кругу не сошли, пели да плясали…

 

Испортил эксперимент…

Прослышал где-то мужик, что, если пить водку наперстком, валит наповал – одной бутылки на компанию хватает. Решили проверить, благо дома одни остались.

Сели вдвоем поближе к дивану (чтоб не на пол падать), выпили по одному наперстку, по второму, по третьему… опрокинулись на диван, лежат, к себе прислушиваются: берет – не берет?.. А тут сосед зашел, смотрит: друзья «в отрубе», бутылка чуть початая стоит – надо догонять!

Хватил один стакан, второй – тут мужики опомнились, заревели:

– Ты что, обнаглел?! Весь эксперимент испортил!

Да уж поздно было.

Записала Алевтина Моленова, Вилегодский район Архангельской области

 

В архангельском порту, с досками на борту…

Этот случай был в архангельском порту, в шестидесятые годы, а в каком году – точно не помню. Под погрузкой лесом стоял теплоход «Мария Ульянова». А груженое судно всегда от причала оттаскивал буксир. Назывался буксир, по-моему, «Михаил Светлов».

И вот замешкались что-то на буксире или еще там чего, но только диспетчер разозлился и заорал в «матюгальник» на всю акваторию порта:

– Эй, «Михаил Светлов», а ну-ка оттяни «Марию Ульянову»!

И на берегу, и на судах весь народ впокатушку. Все ведь знают, что в простонародье означает слово «оттяни». А диспетчер еще раз:

– «Михаил Светлов», мать твою так! Оттяни «Марию Ульянову». Оттяни, говорю!

Диспетчера в тот день к парторгу портовскому вызывали, внушение сделали и даже выговор в личное дело занесли – за то, что опозорил славное имя Марии Ульяновой.

М. Братугин, г. Архангельск

 

Как поймать волка голыми руками?

Вы знаете, очень даже просто! Наши прадеды как, например, делали?

Ведь в старину-то волков было – не то что теперь, видимо-невидимо. Вон, почитайте сказки, рассказы и басни – что ни история, то волк. Даже поэты писали:

Волки ведь по ночам к самым деревням подходили, бывало, что и по деревням шастали, собак да скотину резали. Так вот, деревенские мужики делали засаду на волков, то есть ловушку.

Сначала они ставили высокий, диаметром всего с метр, частокол. Без окон и без дверей. Внутрь сажали живую овцу или барана. А вокруг этого частокола еще один частокол ставили. И между ними оставляли узкий-узкий проход, такой, чтобы волку в самый раз было пройти.

В этом частоколе мужики оставляли калитку, чтобы она внутрь отрывалась.

И вот, представьте себе, наступала ночь. Все люди уходили в деревню еще засветло. Овца в частоколе чувствовала себя одиноко и начинала блеять. Блеяние это слышал волк.

Он приходил к частоколу, бродил вокруг него, думая, как бы достать овцу. А частокол из сосновых да ольховых кольев был высокий – не перепрыгнуть.

Наконец, волк толкал носом калитку (она оставалась открытой) и попадал внутрь, между двумя частоколами. Он шел вдоль внутреннего частокола, огибая его, и упирался лбом в тыльную часть калитки. Калитка, само собой, закрывалась…

И волк всю ночь ходил по кругу между двумя частоколами. Ему ведь не повернуться, не развернуться, не выскочить никуда.

Иногда за ночь в ловушку набивалось три, четыре, а то и пять волков.

А утром приходили из деревни мужики и брали волков голыми руками.

А перепуганную до смерти овцу доставали из частокола и возвращали хозяину.

А. Росков

 

Голова Петровича

В начале шестидесятых годов в нашей Архангельской области стали колхозы объединять.

Ну вот, слили у нас в одно место три колхоза, руководящих работников назначили. За исключением техника-строителя – о такой должности у нас и не слыхали, а по разнарядке надо было ее вводить.

Ну, сперва думали, в техники-строители самого лучшего плотника Ефимыча поставить.

Но тут главбух запротестовал: а кто, говорит, дома строить будет?

И предложил кандидатуру Александра Петровича, колхозного пожарного.

У Петровича одной руки не было – на войне потерял, и с топором он не умел обращаться. Зато всегда на виду у начальства был, всегда мог поддакнуть в нужную минуту.

Ну вот, назначили Петровича техником-строителем. И он сразу все дело в свои руки взял. Чтобы без его разрешения никто – ни-ни! – не мог строить дом там, хлев или баню. Народ потихоньку и шел к нему за разрешениями.

Как-то обратились к Петровичу два брата Епифановых – банькой захотели обзавестись. Он долго их инструктировал: чтобы с дороги баню не было видно, чтобы окошко прорубили видом на огород, а не на деревню. И еще наказал:

– Чтобы окошко не больше моей головы было!

Ну вот, значит, протекло незаметно месяца три. Идет как-то вечерком Петрович по деревне – чуть навеселе, брюки – галифе, сапоги – со скрипом. Начальник, одним словом. Хотя и руководить не кем.

Идет Петрович мимо дома Епифановых и видит, что банька уже почти готова, сруб стоит, осталось крышу закрыть.

Подошел он к бане, слышит – братья внутри стаканами звенят, обмывают постройку. Ну, Петрович взял да и просунул голову-то в окошко банное (стекла-то еще не было).

Померить, наверное, решил, точно ли братовья его наказ выполнили. Туда-то голова Петровича как по маслу прошла. А обратно…

Дернул он, подернул голову назад – не идет! То ли уши мешают, то ли распухла голова. Братья ему стопку водки в рот вылили, закусить дали, стали голову выпихивать из бани. Не идет!

Братья и пугали Петровича, и за ноги его с улицы тянули, и Бога молили – ничего не помогает!

Надо разбирать баню, а неохота! А у Петровича уж все тело затекло. Ежели стамеской вокруг головы вырубать – так можно ведь нечаянно и по затылку Петровичу съездить! А он стоит, бедный, умоляет братьев освободить его.

Делать нечего, крикнули они на помощь мужиков, раскатали баню до окошка, освободили техника-строителя.

Он потом еще два десятка лет в этой должности работал.

Г. Харламов, г. Онега

 

Как беспечные деды подпалили бороды

На боровую дичь в наших краях еще и сейчас по осени охотятся силками.

В былые годы у каждой семьи были свои участки с ловушками, назывались они путиками.

Два старика – дедко Федя да дедко Митя, обоим уже под семьдесят, – собрались проверить свои ловушки. Путики у них были недалеко один от другого, большие, за один день с их здоровьем не обойти, предстояла ночевка в лесной избушке, поэтому пошли вместе. Силковая охота хоть и тихая, ружья на всякий случай взяли. Гильзы по тем временам считались дефицитом, их после выстрела не выбрасывали, а снова заряжали. Порох и другие охотничьи припасы носили с собой.

Вот пришли наши деды в лесную избушку, попили чаю. Решили патроны заряжать. Расстелили газетку на столе, высыпали порох, дробь из мешочка, достали капсюли. И решили это дело перекурить. Свернули по «козьей ножке».

Один сходил к костру, прикурил от уголька, вернулся, сел за стол. Другой сидит напротив, просит прикурить. Привстали, потянулись друг к другу цигарками.

Тут как шарахнуло! Разлетелись деды по сторонам, лежат, обгорелыми бородами трясут, глаза от дыма протирают. Не сразу дошло до них, что порох-то взорвался от искры, которая упала в тот момент, когда они «целовались» цигарками.

В деревне долго смеялись над незадачливыми дедами. От бород у них одни клочья остались. Бороды-то, может быть, и спасли их от большой беды, могли ведь и глаза подпалить.

Г. В. Федотов, с. Ценогора, Лешуконский район Архангельской области

 

Не ходите, женки, в баню – в бане моются деды…

Много лет назад это было. Мы баню новую выстроили, с осени в ней мылись. А зимой большие морозы застоялись. Два наших деда – дед Леня и дед Мамерт – решили попариться на старый Новый год, несмотря на мороз. Накочегарили они баню и ушли в первый жар.

Наша баба Рая говорит:

– Дед Мамерт может целых три часа париться и лясы точить, так что скоро стариков из бани ждать не надо.

И правда, три часа прошло – нету наших дедов. Еще через полчаса я не выдержала и побежала в баню.

Послушала у двери сначала – тишина в бане, ничего не слышно.

Дверь открываю в предбанник – там дед Леня лежит, одетый и весь синий. Пена изо рта идет, ни слова сказать не может, только мычит. Я-то ведь сама фельдшер бывший, быстренько домой побежала за лекарствами: надо ведь оказать деду Лене помощь первую да от двери банной оттащить – за дверью-то ведь еще дед Мамерт находится.

Кое-как оттащила я деда Леню от двери. А в бане дед Мамерт сидит на приступочке, ручки сложил на коленях, голову на них уложил и смотрит в окно, как дед-лесовичок, ничего не понимая, не соображая. Я спрашиваю у него:

– Ты жив?

– Жив, – говорит.

Что делать-то, с двумя ведь я не справлюсь: дед Леня в предбаннике концы отдает, а дед Мамерт – в бане.

Я – к сватам, они рядом, через дорогу живут. Стучу, открывают, но оба пьяные. Сватья-то еще кое-как шевелится, но толку от нее мало.

Побежала я дальше по деревне. А избы везде заколочены – только летом в них дачники живут. Но, слава Богу, в одну избу на старый Новый год к матери сын приехал, молодой мужик Сережа.

Сватья кое-как оклемалась, да мы с ней да с Сережей давай дедов из бани тащить домой. Дед Мамерт полегче, а дед Леня тяжелющий.

Кое-как затащили мы их в дом. Раздели, бутылками с водой обложили. Дед Мамерт плачет:

– Милые бабочки, спасите от смерти, больше никогда с дедом Леней вас ругать не будем!

Они ведь оба страсть как ругаться на нас любят – из-за любого пустяка. Дед-то Леня – наш, а дед Мамерт – сосед, но оба они были, что называется, не разлей вода.

Вот уж повозились мы с ними: в нашей деревне телефона нет, ни одной машины нет – ни «скорую» вызвать, ни за врачом съездить. Но кое-как отводились мы с дедами.

Утром я пошла посмотреть – уж не баенник ли заездил обоих дедов, что там, в бане, случилось-то? Захожу – горелым в бане пахнет.

Смотрю – на задвижке, через которую свежий воздух впускается, ошметки какие-то болтаются. Пригляделась – остатки моих рейтуз шерстяных, которые я стирать думала.

Вышла на улицу из бани, в трубу посмотрела: батюшки святы! Труба-то ведь у нас не кирпичная – железная, круглая. И оказалась она мешком обмотана да сверху на трубу еще и кастрюля надета в красный горошек.

Я побежала в дом, спрашиваю деда Леню:

– Вы зачем с Мамертом трубу-то заткнули да кастрюлю на нее навесили? Да еще моими рейтузами задвижку замотали?

Он говорит:

– Чтобы тепло из бани не уходило – мороз ведь на улице!

Вот ведь старые пни – жизнь прожили, а ума не нажили, чуть себя раньше времени на тот свет не отправили…

И вот прошло время с той бани, а деды как ругались, так и ругаются на нас.

Хоть обещали тогда, угорелые, что не будут больше. Все забыли…

Лия Михайловна Ануфриева, Республика Карелия, Сегежский район, дер. Лососий порог

 

Деньги в ружья заряжены, чтоб не знали наши жены

Однажды Виктор Петрович, работавший в леспромхозе трактористом, решил занять денег у мастера того же предприятия Ивана Васильевича, который жил в том же поселке.

Воскресным утром Петрович застал Васильевича только что вставшим с постели. Он ходил по дому в одних кальсонах.

Только Петрович рассказал мастеру о своей нужде, как тот, ни слова не говоря, стал снимать со стены ружье.

Сперва Петрович с недоумением наблюдал, как Васильевич переламывает ружье, открывая затвор. Но тут до тракториста дошел страшный смысл этого движения: сейчас человек в кальсонах вставит патрон и… Не дожидаясь, пока грянет выстрел, Петрович схватил шапку в охапку и бросился наутек.

Отбежав от дома мастера, он обернулся и увидел, что тот тоже выскочил на улицу и бросился за ним вслед. Петрович уже рванул было дальше, но тут до него дошло, что Васильевич-то вроде без ружья.

Еще раз обернувшись, он убедился, что мастер хоть и по-прежнему в кальсонах, но без ружья. Он остановился и дождался догонявшего.

Иван Васильевич, смеясь, протянул ему свернутые трубочкой деньги и объяснил, что свою заначку прячет от жены в стволе ружья.

Долго потом удивлялся Петрович изобретательности мастера.

В. В., Пудожский район, Республика Карелия

 

Как я до полковника дослужился

История эта, понятное дело, со мной в армии приключилась.

Служить я пошел весной 1975 года. Отец на прощанье сказал:

– Ну, сын, чтобы генералом вернулся.

Я тоже пошутил:

– За два года генералом-то, может, и не стану, а до полковника дотяну. Ну, и ты, батя, к моему приходу домой, чтобы не кочегаром работал, а директором совхоза.

Служить я попал в связисты, в город Электросталь. «Учебку» окончил, через полгода кинули мне две «сопли», то есть лычки, на погоны, и в звании младшего сержанта, в должности кабель-монтажника 3-го класса, пришел в свое подразделение.

Год служу, полтора, вот и последние полгода стали к концу подходить.

В ночь с 1 на 2 апреля получил я наряд на обслуживание коммутатора на КП.

А надо сказать, что у нас в роте служил ефрейтор по фамилии Шейгер. Замкнутый он был какой-то, с народом не общался, все в одиночку да в одиночку. Мы шутили над ним: «Лучше иметь дочь проститутку, чем сына ефрейтора», и он выслуживался перед начальством на вторую лычку.

В ночь, когда я дежурил на КП, Шейгер пошел в наряд на пеленгатор. Ну, и решил я над ним подшутить. Ставлю коммутатор на линию КП и звоню на пеленгатор, представляюсь полковником таким-то (голос изменил на командный), спрашиваю:

– Кто дежурный?

– Ефрейтор Шейгер.

– А, ну-ка, ефрейтор, наберите мне КП.

А сам – р-раз – и отключился.

Через пять минут звоню:

– Ну что, ефрейтор?

– Товарищ полковник, КП не отвечает.

– Набирайте еще! – а сам опять отключаюсь.

Так мы с ним час в кошки-мышки играли. А потом я позвонил и говорю своим голосом:

– Шейгер, сегодня первое апреля, а пошутил над тобой.

Он помолчал там и говорит:

– Первое-то первое, но я уже начальству доложил, и мы запасную радиостанцию разворачиваем. К тому же уже второй час ночи, второе апреля началось.

Тут у меня, как говорится, и «сердце биться перестало».

Утром меня снимают с наряда и прямиком – к командиру части.

Он такого трепака задал – у меня аж кальсоны к заду прилипли. А потом десять суток ареста объявил. На «губе» я и день рождения встретил.

В казарму возвращаюсь, дневальный кричит:

– Здравия желаю, товарищ полковник!

Так все меня полковником и стали звать. Иначе никто и не обращался. Мой призыв стал на «дембель» уходить, меня же, как «офицера», до самого последнего дня оставили. Болтался по гарнизону, как навоз в проруби. Земляк мой домой ушел, все ребята уехали…

В самый последний день по сроку отвел меня старшина на вокзал, в поезд посадил и долго-долго вслед рукой махал. Наверное, рад был, что избавился наконец-то от этого бестолкового «полковника».

Ну, вернулся я в свою деревню, в клуб прихожу… Ребята кричат:

– Полковник Демин из армии пришел!

Отец-то мне в первый вечер ничего не сказал, а утром посмеялся:

– Молодец, сын, что слово сдержал, дослужился до полковника. А я вот все в кочегарах маюсь.

Это, оказывается, землячок мой, тот, что раньше домой вернулся, рассказал всем про мою первоапрельскую шутку.

Так до сих пор и зовут меня «полковник Демин».

Петр Алексеевич Демин, пос. Лахома Верхнетоемского района Архангельской области

 

Золотая лихорадка, или что представляют из себя пинежские мужики

Около деревни Веркола (это Пинежский район Архангельской области) есть в лесу озеро с названием Красный Окунь, точнее два озера: одно – небольшое, но глубокое, другое – широкое, но мелкое. Озера соединены между собой небольшой протокой. По весне во время нереста по этой протоке из одного в другое озеро начинают идти окунь или щука. И тут стоит бригада рыбаков из пинежских мужиков и ловит их.

Мы, несколько горожан, попали как-то в конце апреля с бригадой этих мужиков на Красный Окунь. Снег в лесу еще был. Нас туда на тракторе отвезли, на санях. Тракторист дня через четыре обещал вернуться за нами.

Жили мы в просторной рыбацкой избе. А неподалеку от нее, метрах в ста – ста пятидесяти, стоял монашеский скит – в этот скит из Веркольского монастыря провинившихся монахов ссылали на некоторое время. Они жили тут, постились и молились.

Скит хорошо еще сохранился: крыша и стены, все, как положено.

Ну вот, наскучило нам в избе сидеть – рыба на нерест еще не идет, я подмигнул своему приятелю-горожанину, взяли мы с ним втихаря бутылочку, встали на лыжи (а снегу в лесу на полметра в высоту) и поехали в этот скит – выпить да поговорить по душам.

Сидим там, а кто-нибудь из мужиков нет-нет да и выйдет из избы, крикнет:

– Вы чего там делаете?

Ну, мы и решили разыграть их: я взял палку и начал стучать по стене скита, минут пять стучал. Потом снял с себя рубаху, скатал ее в комок и сунул в пазуху – под фуфайку, как будто бы несу чего-то.

Вернулись мы в избу, – я потом из нее один отлучился минут на двадцать, – как будто бы прятать чего-то пошел. Обратно вернулся с пустой пазухой.

Мужики это заметили и давай нас пытать, что мы там, в скиту, делали?

Мы сначала отговаривались, как могли, а потом признались.

Я говорю:

– Мы ведь там, мужики, золото нашли!

И мужики поверили, да еще как поверили! Мы потом уже и сами не рады были. Они пошушукались-пошушукались – и к нам с претензиями: дескать, раз нашли – делитесь, это ведь мы вас сюда привезли, и места кругом – наши.

На следующий день они все рванули в скит, всю землю там перерыли. И опять к нам: делитесь!

Мы говорим: вот приедем в Архангельск, сдадим это золото куда надо, и на деньги, вырученные за него, заасфальтируем дорогу от Карпогор до Верколы (а это километров около сотни).

Нет, мужикам не надо асфальта – им золото подавай! Короче, последние двое суток пребывания на озерах мы убеждали мужиков, что никакого золота в скиту не было. Так и не убедили…

Рассказ архангелогородца Евгения Гурьева записал Александр Росков

 

Капкан для воришки – это уж слишком!

Предвоенные тридцатые годы голодные были. В деревнях люди жили хоть и небогато, но питались нормально, потому что своим трудом пропитание от земли добывали. Но были и там свои голодающие – старые, одинокие люди.

В дом моего будущего свекра повадился некий таинственный «гость». Днем, когда взрослые были в поле или на пожне, а дети в садике, кто-то однажды достал из печи кашу и съел. В другой раз мясо из щей было выловлено и съедено. А то оказывалось, что часть пирогов съедена неизвестно кем, молоко выпито и сметана с него слизана.

Дома в деревне в те годы не запирали на замки. Уходя, приставляли к двери батожок или веник-скребец в знак того, что в избе никого нет. А еще через специальную дырку в низу двери или в пороге, просунув руку внутрь, поворачивали завертку – и все, дверь заперта. Чтобы ее открыть, достаточно было просунуть руку в ту же дырку и отвернуть завертку.

Хозяин, мой будущий свекор, был охотником, имел «на вооружении» много разных капканов. Вот он и придумал перед уходом из дома поставить капкан, чтобы нежеланный «гость», повадившийся лакомиться в его доме без его ведома, попался бы при попытке открыть дверь. А домашним строго-настрого наказал, чтобы никто из них без его разрешения не пытался в этот день дверь открывать.

Работал он в тот день в поле, метрах в пятистах от дома. Не прошло и двух часов, как проходивший мимо бригадир сообщил ему:

– Афанасий, у твоих дверей тебя лиса Патрикеевна дожидается!

– Ловко! – обрадовался будущий мой свекор. – С первого захода попалась! Пусть до обеда подождет, тогда я с ней разберусь.

Но когда бригадир сообщил настоящее имя «лисы», Афанасий, не дожидаясь обеда, побежал к дому. У дверей с просунутой в дырку рукой стояла бабушка-соседка и плакала. Хозяин залез в дом через сарай и высвободил руку старушки из капкана.

Никак не думал Афанасий, что воришкой окажется престарелая бедная соседка. Порадовался он только тому, что рука старушки почти не пострадала. Отделалась старушка легким ушибом.

Афоня, Царство ему Небесное, погиб во время Великой Отечественной войны.

А. А. Филинская, Нюксенский район Вологодской области

 

Кастро прилетел!

А эту историю я услышал от каргополки Анны Лебедевой. В начале шестидесятых она работала поваром в столовой лесозаготовителей в лесном поселке Солза, на границе Архангельской и Вологодской областей. И вот что рассказала…

– Тогда только все про Кубу говорили. «Куба – да! Да Куба – да!» Все газеты про Кубу писали, радио тоже вовсю про нее шумело.

И кто-то пустил по нашему поселку слух, что в Солзу в скором времени прилетит Фидель Кастро – на охоту. И все в это верили, и все ждали его прилета.

И однажды посередке дня – мужиков была полная столовая, обедали все – над поселком вертолет пролетел. Раз да и другой. Вертолеты-то мы видали, не в первый раз, а тут кому-то в голову взбрело:

– Да ведь это Кастро!

Мужики из столовой на улицу ломанулись. И понеслось по Солзе:

– Кастро! Кастро прилетел!

Вертолет покружился над поселком да и стал приземляться на окраине. Все туда побежали, от мала до велика – Кастро встречать.

Я в свой барак заскочила и Володьку, сына пятилетнего, на плечи посадила, чтобы Кастру показать, и тоже – бегом туда. Володька подпрыгивает у меня на плечах – бежу-то быстро – да и спрашивает:

– Дак сево, мам, уз и Кастла пилител?

Вертолет сел, мы со всех сторон его окружили и ждем, когда Фидель вылезет. А двери у вертолета все не открываются и не открываются. Минут десять так прошло. Потом летчик из кабины голову высунул и спрашивает испуганно так:

– Вы чо, люди, вертолета не видали?

А мы как закричали:

– Кастру давай! Летчик кабину захлопнул.

А оказывается, и не было никакого Кастры. Это геологи прилетели. Нас, весь поселок, они за сумасшедших приняли, потому и не вылезали долго из кабины. Вот потом смеху-то было…

А Кастро в это время у себя на Кубе сидел.

Народ мы темный, вот и верили всяким глупостям. Любили все Кубу, вот и ждали, что к нам Кастро прилетит…

Записал Александр Росков

 

Космонавт из Кричевки

Вспоминаю я год 1961-й, когда у всех на устах было светлое имя Юрия Гагарина.

Братишке, родившемуся в мае того года, имя было предопределено историей, как и миллионам пацанов во всем мире.

А вот дядька мой, Александр Алексеевич Громов, гордился даже тем, что имел одно с первым космонавтом отчество.

Тогда он приехал впервые в Северодвинск из глухой онежской деревеньки. Решив справить костюм, отправился в универмаг.

Мы, племянники, вызвались сопровождать – чтоб не заблудился дядя Саша.

Присмотрел дядька костюм, зашел в примерочную, мы остались в зале.

Вдруг через пару минут вылетает наш дядя Саша через боковую матерчатую стенку кабинки и приземляется благополучно на полу торгового зала в одних трусах (оказалось, он облокотился, снимая брюки, на боковушку). В зале – хохот, шутки, подначки.

– Это еще что за космонавт? Откуда? – нарочито строго спрашивает неудачливого покупателя подошедшая на шум дородная продавщица.

Растерявшийся, сконфуженный дядя Саша тихо и застенчиво с «гагаринской» улыбкой отвечает:

– Дык вот, из Кричевки я, вот вылетел… «Космонавт из Кричевки» – кличка эта накрепко прилепилась к Александру Алексеевичу, как только прознали про случай в магазине деревенские – односельчане.

Так в маленькой онежской деревушке появился свой космонавт.

Л. Уткин, г. Северодвинск

 

Вот чего я отмочила: в тундре матюги учила

Двадцать лет назад я, молоденькая учительница немецкого языка, попала по распределению в одно из сел Ненецкого округа. Тяжко приходилось мне, горожанке, избалованной маминой дочке, в этой глуши среди тундры! Но ничего, постепенно привыкла. Ненцы-то всякие попадались. Иные вели себя точь-в-точь, как герои анекдотов (правда, что про ненцев говорить: среди нас, русских, «чудики» и похлеще бывают, только про собственную дурь анекдоты сочинять никому неохота). Ну, это я так, к слову.

А в остальном, как писал Евтушенко, «народ был хороший, он хороший везде, в основном». Вот и я людей из этого села добром вспоминаю. Были они очень стойкие (иначе как в тундре выжить), трудолюбивые, не жадные и главное – приветливые: как могли, помогали мне здесь освоиться. Только вот какой случай однажды вышел… Квартировала я в одном доме вместе с юными хорошенькими неночками, тоже молодыми специалистами – двумя учительницами и ветеринаром. Весело нам с ними вместе было – и в клуб на танцы бегали, и кавалеров привечали. Девчата очень тактичными оказались. Любили меж собой по-ненецки «побалакать», но как только я в комнату заходила, сразу же на русский переходили, поскольку я их языка не знала. И вот однажды я решила, что хоть немного, но должна выучить язык народа, среди которого живу. И попросила Тоню, ветеринара, для начала научить меня по-ненецки здороваться и прощаться. Та, «добрая душа», сразу же сказала, как на их языке будет «здравствуйте» и «до свидания» и прочее. И даже в блокнотик мне все эти слова записала.

Я тотчас решила применить свои знания на практике. Заглянула в соседнюю комнату, где учительницы перед сном чаи гоняли, и сразу же по-ненецки выдала им:

– Добрый вечер!

А в ответ мне молчание. Девчата с блюдцами в руках так и застыли, рты разинули и на меня уставились.

«Во, – думаю, – как я их своими знаниями поразила!» И страшно этим загордилась. Так на следующий день гордая по школе и по деревне ходила, со всеми представителями северной народности на их родном языке здоровалась и прощалась. И остальные ненцы, как и мои подруги, тоже были поражены в самое сердце такими познаниями. От изумления застывали на месте, ничего в ответ не говорили, только вслед удивленно смотрели. Так продолжалось, пока девчата за мной не прибежали.

– Ты что, – спрашивают, – отмочила? Полдеревни матюгами покрыла, уже директор школы к нам приходил, твоим здоровьем интересовался!

Ну и хохоту потом было! Те слова, которым меня Антонина озорства ради научила, оказались самыми распоследними ненецкими матюгами. У этого народа не только девушки, но и уважающие себя и других мужчины вслух их говорить стыдятся. А тут русская учительница, трезвая, средь бела дня и детей, и взрослых без разбору матюгает!

Выяснили все потом, Тоне за хулиганство хороший нагоняй дали, я же за нее и заступалась. И перед людьми извинились мы с ней, объяснили, как дело было!

А по-ненецки я все-таки здороваться и прощаться научилась. Только не очень-то эти знания мне пригодились, потому что вскоре я уехала из деревни.

Вера Ивановна Т., преподаватель, г. Архангельск

 

Как была баба Тася медведевой невестой

В деревне у нас бабуську одну «медведевой невестой» или Тасей Медвежихой до самой смерти звали. И вот из-за чего. Совсем еще молоденькой пошла она как-то раз с другими девушками в лес за малиной. Девки ягоду-то брали, а языки чесать да хаханьки-хиханьки за этим делом тоже не забывали.

Вот и проворонили медведя. Он тоже пришел на опушку леса малинкой угоститься.

Другие-то девки хоть спрятаться успели, а Таиска посреди полянки оказалась. Деваться-то уже некуда было, ну и легла девка на землю ничком и притворилась мертвой. В деревне-то считается, что медведь покойников не уважает.

Походил вокруг нее косолапый, понюхал. А потом вдруг, как настоящий мужик, взял да и по самым деликатным женским местам тихонечко прошелся лапой. И сразу же в лес подался.

Девки-то все это из-за кустов наблюдали, а потом всей деревне рассказали. Смеху-то было!

Таисья тогда была девушкой видной, в самом соку. Многие деревенские ухажеры были бы не прочь на месте того медведя оказаться, да только девка себя в строгости блюла и близко их не подпускала.

А косолапому позволила себя облапить. Вот «медведевой невестой» и стала.

Даже на свадьбе ее настоящему суженому Ивану подвыпившие гости советовали покрепче обнимать невесту, чтобы ночью в лес не убегла. А утром красную от смущения молодую донимали вопросом: кто лучше любить умеет – Иван или медведь?

Прозвище-то прозвищем да только Таисью у нас в деревне любили и крепко уважали.

Жизнь она прожила нелегкую, а к людям всегда доброй была.

И никогда не обижалась, когда над этой историей смеялись.

Р. И. Титова, г. Каргополь

 

Баба Маша и медведь

Ох, и наделала же в Коряжме переполоху телеграмма от бабы Маши.

«Приезжайте срочно» – это от восьмидесятидвухлетней старушки, живущей за много верст отсюда – в Тимасовой Горе Рябовского сельсовета. Бестелефонный сын, получив такое послание, галопом рванул к брату, телефон имеющему. Выяснять, что там, в Ленском районе, стряслось, здорова ли матушка, жива ли…

– Медведь, – услыхали в ответ.

– Медведь? – почти дуэтом прокричали в трубку мужики, ничегошеньки не понимая.

…Дом у Марии Григорьевны Малковой – прежней постройки, на две избы поделенный. Одна половина летняя, другая – зимняя. Так вот в ту, нежилую, и пожаловал гость незваный. Средь ночи услыхала Мария Григорьевна шум, на возню похожий.

«Опять кошки резвятся, – подумала, – шугануть бы их, попужать, да вставать с постели неохота. Сами угомонятся».

А поутру – глядь, а там – окошко настежь, продукты, хранившиеся в пакетах, банках, рассыпаны да попорчены. Будто злодей-хулиган нарочно прошелся. И сахара, сахарочка нет! С чем чай пить?! Досада взяла бабульку.

К людям с новостью поспешила. А тех будто оглушили.

– Какой зверь?! Ты что, Григорьевна? Какой, к лешакам, в деревне мишка!

Не верят, стало быть. Но окно все же сосед Александр Васильевич хорошенько заколотил. И поперечину для пущей убедительности и надежности прибил. Живи, дескать, спокойно, без своих фантазий-сказочек.

Да какое там спокойствие! Ночь настала – не спится, не лежится старой. Ближе к утреннему, часа эдак в два, чует – ходит кто-то под окнами. Без опаски ходит, не крадучись. Вот по крылечку тяжело поднялся, вот в окошко глянул. Дзынь – и стекло в раме вдребезги. Покряхтел-покряхтел пострел, да влезть в него не сумел. Не той комплектации. Повертел, покрутил – и ходу к прежней лазейке. Сковырнул соседскую плотницкую работу, как семечки сплюнул. Забрался в горенку и давай по-новому шуровать, разбойничать. Шумно так!

Вот тут-то терпение Марии Григорьевны и лопнуло.

– Проучу мерзавца!

Шлеп-шлеп, топ-топ – засеменила беде и медведю навстречу.

Свет включила. Батюшки-свят, Топтыгин персоной собственной! Как ни в чем не бывало, сидит, пофыркивает, последние остатки малковского провианта уплетает. Ни стыда, ни совести.

Рявкнула тогда Мария Григорьевна не своим голосом. Да так гулко, что у самой аж в ушах задребезжало. Михайло Иванович вздрогнул, сконфузился, обмерив хозяйку недоуменным взглядом, и, опустив низко морду, не спеша закосолапил в ее сторону. Но даже когтем женщину не затронул. Мимо прошмыгнул.

А Мария Григорьевна знай орет. А глазами на михлюдку косит: шерстка-то у него коричневая, бархатистая, с отливом… Мягонькая, знать. Шубенкой бы такой обзавестись…

А медведь метнулся туда, дернулся сюда. Сервант с места сдвинул, зеркало большое опрокинул, разбил… покряхтел-посопел – и в окно напролом полез. Да зад у пришельца широк в костях оказался, проходит в отверстие худо.

Пока мишка ворочался, старушка в себя приходила. Опомнившись, схватила в руки не то веник, не то ухват – и давай вражину по сидячему месту колотить-хлестать. Чтоб неповадно было ему, пакостнику, впредь в чужие дома вламываться. Откуда и смелости хватило у бабуси.

…Вдругоряд к соседям заторопилась Малкова с новостью:

– Правду сказывала, не верили!

Пошли деревенские гамазом убеждаться. Зачесали затылки мужики. Бабы заохали. Ведь вся стена когтями звериными мечена, вся земля лапами умесена…

Теперича Мария Григорьевна не прочь сменить место жительства и поскорее перебраться из Тимасовой Горы в Коряжму. К сынам – Николаю Ивановичу и Виталию Ивановичу. Их город, сказывают, отнюдь не медвежий угол…

Владимир Ноговицын, г. Коряжма Архангельской области

 

Небеса обетованные…

История эта случилась в феврале 1999 года в моей родной деревне, на юге Архангельской области. Деревня, как и вся российская глубинка, живет трудно: богатый когда-то совхоз захирел, три четверти молочного стада пущено под нож, фермы давно требуют ремонта, техники новой нет, половина полей не засевается…

Отсюда – полдеревни мужского населения официально нигде не числится, то есть считается безработной. А жить-то как-то надо, семьи кормить надо, и вот мужики правдами и неправдами рубят лес, а перекупщики по проторенным дорожкам гонят его в Москву, в Питер, в Скандинавию.

А мужчины и женщины, которые продолжают работать в захиревшем совхозе, зарплату не получают годами, пенсионеры (а каждый третий в деревне – пенсионер) скудное свое «жалованье» также не видят месяцами. В какой дом ни зайди, почти в каждом – безденежье, голод, безысходность…

Безысходность, по всей видимости, заставила удариться моих земляков (а в особенности пожилых землячек) в религию. Да не в православную – в одном доме собираются и читают Евангелие «католики», не признающие ни икон, ни крестиков на шее, в другой же избе читают «иеговисты» «Башню стражи», невесть откуда взявшуюся в деревне.

Я взял эти слова в кавычки потому, что мои земляки не знают всех тонкостей данных течений, да они и не вдаются в эти тонкости. А книжки эти читают от безысходности. Да еще «католики» с «иеговистами» и враждуют между собой.

Но – ближе к делу. К одной пожилой «иеговистке» (имени-фамилии я называть не буду) и во сне, и наяву стал являться «бог». Какой это бог – Иегова, Саваоф или Будда, мне неизвестно, но только «бог» этот по ночам стал диктовать ей свои послания, а она по простоте своей стала эти послания записывать и читать их «единомышленникам».

И вот как-то этот «бог» явился к ней и сказал, что в такой-то день и час за жителями деревни прилетит корабль и все желающие могут улететь на нем на другую планету. На планете той – всегда лето, и все люди там здоровы и счастливы. А лететь до нее две недели, и в дорогу каждому, кто хочет покинуть Землю, желательно захватить узелок с чистым бельем и сухим пайком.

И ведомая этим «богом» пенсионерка пошла по всей деревне агитировать народ лететь на другую планету. И – представьте себе! – почти треть деревни согласилась покинуть ее. И к назначенному часу в назначенный день люди (а это были и старые, и малые) начали подтягиваться с узелками в руках к избе, где собираются «иеговисты». Народ оделся по-праздничному – в то лучшее, что сохранилось от застойных времен, мужчины по такому случаю даже галстуки надели.

Корабль, как вы понимаете, за ними не прилетел. И бедные люди, померзнув пару часов на морозе (а мороз в этот день стоял лютый, градусов под 35), начали расходиться, «разводя безнадежно руками», как сказал поэт Некрасов.

Две трети деревни, не поверившие в прилет корабля, до сих пор смеются над теми, кто поверил. Сквозь слезы смеются. А «иеговисты» по-прежнему собираются в избе и читают «Башню стражи». И «бог» также является той пенсионерке и во сне, и наяву. Что он внушит ей в следующий раз? Может, деревню поджечь?

И все это, повторюсь, происходит от безысходности, в коей пребывает большая часть населения нашей несчастной страны.

Такая вот история случилась в моей родной деревне. Скажи, дорогой читатель: а если тебе предложили бы завтра улететь на другую планету, ты бы согласился?..

Александр Росков

 

Ни фига себе шуточки!

У нас в плотницкой бригаде мужик работал – Васька Стряпухин. Что скажи поперек, сразу за топор хватался, такой нервный был. Потому никто и не говорил ему ничего поперек. Он еще и в тюрьме сидел четыре года.

Первого апреля плотник Венька Востряков зашел в контору, в кабинет к прорабу Аркадию Ивановичу и говорит:

– Иваныч, там на стройке Стряпухин шумит. Голову, говорит, Аркаше отрублю – наряды худо закрыл.

Прораб отмахнулся от Вострякова, как от мухи. А тот пришел на стройку и – к Стряпухину.

– Васька, тебя Иваныч в контору зовет. Двери у него в кабинете не закрываются. Возьми топор да сходи подтеши, подколоти, где надо.

Стряпухин без всякой задней мысли пришел в контору. Иваныч как увидел его у себя на пороге с топором – в окошко выскочил. Две рамы вышиб и даже не порезался. Контора-то – одно название – изба деревянная, одноэтажная.

Потом, узнав, что это шутка была, сказал: – Хреновые шутки – огнем в задницу тыкать. А рамы в кабинете ему Стряпухин вставил. В тот же день. Новые.

А. Рябов, г. Каргополь

 

Осторожно: дедушка!

Кто в больницах лежал, тот знает, что там все передачи, все продукты, которые из дома родственники приносят, надо в холодильнике хранить.

Холодильник такой стоит на каждом этаже в областной глазной больнице, где я лежал с подозрением на глаукому.

И вот у нас один полуслепой дед из соседней палаты отчудил. Он вообще попал в больницу в первый раз, порядков этих не знает.

А сам-то он из деревни какой-то приморской был, куда из Архангельска можно было по прямому телефону из больницы позвонить.

И вот этот дед почти каждый день бабке своей звонил – телефон-то в коридоре на нашем этаже был. Вот один раз дед говорит с бабкой. А голос-то у него громкий. На том конце провода, видно, бабка спрашивает его, чего из продуктов привезти.

А он кричит в трубку:

– Да ничего не привози! Я и тут не голодую! Тут в конце коридора холодильник стоит, так там все есть: и колбаса, и масло, и яйца вареные, даже иногда семужка бывает. Я середки ночи есть захочу, встану да и поем!

Вот ведь какое дело-то! А больные все жаловались, что кто-то продукты у них из холодильника ворует. А тут вор сам себя открыл! Но дед-то думал, что это холодильник специально для больных стоит. Так что он не воровать туда лазал…

П. Бобков, г. Архангельск

 

Перевозчик-переносчик

Помните, в брежневские времена в деревни шефов городских на уборку урожая отправляли? Вот как-то летом в Устьянский район приехали шефы из Архангельска. Понятно, что с радости – от жен оторвались, на свободу да на природу выехали – накупили мужики вина. И повезли их на автобусе со станции Костылево по худому проселку аж за сто километров – в деревню Бесстужево. Там им общежитие было приготовлено, ждали уже их.

Мужики по дороге напились. К переправе (а Бесстужево на той стороне реки было) подъехали поздно, паром уже не ходил. Автобус остался на этой стороне, а шофер по подвесному мосту (мост пешеходный на тросах через реку был подвешен) домой уканал.

А пьяные мужики пока с багажом разбирались, пока то да се – гроза началась. Гром! Молния! Ветер! Ветром подвесной-то мост раскачивает, а они – горожане, по таким мостам век не хаживали. Вот и стоят на берегу, мокнут под дождиком. Хмель из них быстро вышибло! Один – самый смелый – попробовал было пройти по мосту, десять метров прошел и обратно на карачках вернулся. Ну, а тут шел с поля домой, на тот берег, местный тракторист Борис Нецветаев. Он бугай здоровый, ему по мосту ходить тоже не привыкать. Да и все местные в любой ветер могут запросто по мосту ходить.

Борис быстро оценил обстановку. И гаркнул:

– Ну чо, мужики, давайте каждый по рублю – всех на ту сторону перенесу!

Горожане обрадовались (а их человек двадцать), скинулись по рублю. Ну, он их всех быстро по мосту на ту сторону на закорках перетаскал. Один только мужик остался, самый пьяный.

Борис понес его, до середины моста дошел, и тут ка-а-к молния врезала, как гром шибанул! Мост из-под ног Бориса стал уходить. Он решил спасать себя, крикнул:

– Хрен с ним, с рублем! – и скинул этого горожанина с плеч в реку.

Хорошо, что река Устья в этом месте была не очень глубокая – выволокли мужика из реки на первом же повороте.

К Борису Нецветаеву с тех пор прозвище в деревне приклеилось: «Хрен с ним, с рублем!»

Г. Алексеев, г. Северодвинск

 

Рукавицы Степаныча

У нас в совхозе все мужики мастаки выпить. С получки-то да авансу запьянствуют и пьют, пока жены деньги у них не заарестуют. А как заарестуют – все, сухой закон начинается. И рады бы мужики на «каменку плеснуть», да ресурсу нету.

Пробовал кое-кто к совхозному главбуху Петру Петровичу подкатиться, чтобы тот десяточку в счет будущей получки выписал, да не тот человек был главбух. Сам пил дома под одеялом, водку на хлеб намазывал вместо масла, а мужиков не понимал, потому как у денег сидел. Уставится на просителя сквозь очки и не говорит ничего, а тот постоит-постоит у порога и уйдет ни с чем.

Только одному мужику не отказывал Петр Петрович в денежке в счет зарплаты – Василию Степановичу Худякову. Худяков ассенизатором работал, уборные да помойки на центральной усадьбе совхоза чистил. Чистил, грузил в деревянный короб, поставленный на конные сани, и вывозил на лошадке на поля.

Степаныч тоже выпить был не дурак, потому как после выпитой водки он не чувствовал запаха нечистот из короба.

А зарабатывал Степаныч много, потому и ходил к Петру Петровичу за десяточками. Придет в кабинет, положит главбуху под нос свои рукавицы, пропахшие уборными и помойками, и скажет:

– Выпиши в счет получки.

Главбух подмахивал ему бумагу не глядя – правой рукой. А левой нос зажимал. Не выносил он запаха степанычевых рукавиц…

А. Воронин

 

Сапоги электрика Николы

Случай этот произошел на птицефабрике «Северодвинская», что в Рикасихе, в середине семидесятых годов. В то советское время люди жили хорошо, зарплату вовремя получали. Хотя заработать много не давали: экономистов да нормировщиков-табельщиков было на птицефабрике хоть пруд пруди. И, что называется, «заедало» чиновников, если у простого мужика начинал заработок расти. Сразу же начальство меры принимало: посылало нормировщика, тот составлял соответствующую документацию, и, как правило, зарплату срезали.

И вот показалось начальству, что электрики на фабрике много зарабатывают. И решили проконтролировать их. Взяли одного электрика Николая (попросту – Николу), чтобы на нем проверить производительность труда.

А электрики – не дураки, не зря их называли хитрыми. Пронюхали они про проверку и накануне вывели из строя один из сорока вентиляторов. Ну, вот пришел в цех Николай с нормировщицей – он должен отремонтировать вентилятор, а она – время засечь, за сколько времени будет это сделано.

А в цехе запах – хоть нос зажимай, куриный-то помет не цветочками пахнет. Нормировщица села подальше от источника запаха, так, чтобы ей было видно немножко Колькино рабочее место. А Колька, не будь дурак, выставил свои сапоги на трубу так, чтобы их подошвы нормировщице было видно. Как будто стоит он на коленях на другой трубе, которая пониже, и вентилятор ремонтирует.

А сам Колька в одних носках отошел в укромное местечко, чтобы ему нормировщицу было видно. Сидит и курит.

А нормировщица – девчонка молодая – что-то в блокноте чиркает, наверное, минуты считает. Ей сапоги видно, а больше ничего и не надо.

Так и просидели… часа три. Потом Колька решил: не до конца же рабочего дня вентилятор «ремонтировать», вернулся на место, снял с трубы сапоги, надел. Тут и нормировщица подошла. Колька при ней присоединил концы проводов, разъединенных вчера, нажал на кнопку – и вентилятор заработал.

Норму электрикам тогда не повысили, зарплату, естественно, не срезали. И все благодаря Колькиным сапогам…

С. Третьяков, г. Архангельск

 

Диагноз значил: «Восторг телячий»

Эту историю рассказывал нам преподаватель нашей альма матер, где я учился на ветеринарного врача…

В одном колхозе работал молоденький ветфельдшер. В случаях падежа крупного рогатого скота в актах он указывал только два диагноза, то есть причины, от чего приключилась смерть: диспепсия и бронхопневмония.

И вот как-то четырехмесячных телят стали переводить на пастбищное содержание. День был погожий, вовсю светило солнышко, зеленела молодая травка. Телята в первый раз узнали, какое это счастье – дышать свежим воздухом и греться на солнце.

Но к обеду одного теленка обнаружили мертвым и вызвали ветфельдшера. При вскрытии теленка ничего подозрительного он не обнаружил, но ведь акт-то о падеже все равно писать надо.

И он написал: «Теленок первый раз увидел солнышко, травку, стал бегать и прыгать. И на радостях умер. Диагноз: остановка сердца. Заключение: умер от радости».

Е. Ладугина

 

Попотело молодое мое тело!

Я вам сейчас такую историю расскажу, вы упадете все, честное слово…

Дело в том, что помотало меня по белому свету. Сейчас живу в Архангельске, 70 лет мне. Родилась я в Ленинграде, в семье рабочих.

Началась война, отец на фронт ушел, а нам с мамой удалось эвакуироваться. Эвакуация загнала нас в диковинное место – город Ургенч, который в Узбекистане находится.

Тогда, в войну, в Узбекистане много эвакуированных было, кто половчее – те в Ташкенте жили, а мы, которые попроще, – в других городах.

В Ургенче был заводик: что-то для фронта производили. Мама устроилась туда работать, а я в госпиталь – санитаркой. В 17 годиков. Там вонь, кровь, гной, стоны, смерти каждый день. Но ничего, попривыкла.

Так-то ведь кругом узбеки, а в госпиталь своих, русских, привозили. С нашими ранеными и душу можно было отвести, о родине поговорить.

…То, что выше, – предисловие было, а сейчас – главная суть. Жили мы с мамой на окраине Ургенча в узбекском домике-мазанке. Домик был на три комнаты как бы разделен, одну нам и отдали. А в одной из комнат лежал хозяин – узбек, годов 50–60 мужчина, точного его возраста я не помню. Жена его – узбечка – ухаживала за мужем, как за ребенком.

В узбеке была какая-то слабость, немочь. Вставал он только в уборную да поесть, а так все лежал, хворал. Я его боялась и в ту комнату не заходила.

Узбечка с мамой общий язык нашла, хоть по-русски и плохо говорила.

Хозяйка к нам относилась хорошо (у них два сына на фронте были), подкармливала нас ихними лепешками да фруктами. Да я в госпитале паек получала. Так что мы с мамой не голодовали.

Вот раз мама и говорит:

– Нина, у меня к тебе серьезный разговор есть.

Я после этого разговора в обморок чуть не упала.

Оказывается, немочь того узбека лечили разными способами – ничего не помогало. Остался один способ: на ночь к нему под одеяло должна была ложиться девушка, настоящая, мужиком нетронутая, – для того, чтобы он мог дышать запахом молодого девичьего тела и пота – это нужно для излечения.

Хозяйка сказала маме, что если бы у них была дочь – та ложилась бы в постель к отцу. А чужим девушкам-узбечкам, по восточному закону, это было нельзя делать.

Вы поняли, наверное, о чем со мной говорила мама?

Я сначала никак не соглашалась – уж больно боялась того узбека. Но мама упросила, уговорила: раз мы живем у людей, которые нам помогают, так и мы должны помочь.

– А тронуть, – говорит, – узбек тебя не тронет, потому как мужиковая сила из него ушла.

Война ведь была кругом, горе людское, и у каждого – свое. Но в отличие от теперешнего времени люди тогда были сплоченнее, во всем помогали друг другу, если могли.

Что делать? Стала я к тому узбеку в постель ложиться. Голая. Да еще перед тем, как лечь, в узбекском ватном халате по двору кругом мазанки бегала – чтоб вспотеть. У них там заборы глухие, ничего со стороны не видно. Набегаюсь я до седьмого пота, в мазанке разденусь, вся нагая – и под одеяло к узбеку. Да не под одно – на нас несколько одеял накидают.

Я лежу: у меня голова на подушке, а все тело – там. Узбек с головой прятался под одеяла и дышал мной. Всю ночь. Я распаренная вся, потная: ему запах пота полезный. А потом мы ведь, бабы, в девках и так хорошо пахнем, как цветочки.

Ко мне узбек и пальцем не прикасался. Я сперва спать боялась, а потом ничего, засну – и до утра.

И не поверите: стал узбек поправляться. Через месяц он уже ходил по своей мазанке. Я, правда, не каждую ночь с ним спала, а в те дни, когда в госпитале не дежурила. Сейчас я не помню, сколько времени спала с узбеком, у них там все лето да лето. Может, так месяца через 3–4 он и выправился.

В последние ночи я уже почувствовала, что в нем мужик проснулся, но – ни-ни! Он меня пальчиком не тронул. Встал он на ноги, когда уже наши немцев далеко отогнали и наш госпиталь в Россию перевели, в Саратов. И меня вместе с ним, как хорошую санитарку. Я маму с собой взяла, и мы уехали из Ургенча.

На прощание и в знак благодарности тот узбек подарил мне золотой перстень с драгоценным камнем. Я его уже после войны проела, когда осталась с маленькой дочкой на руках. Дочку в госпитале нажила: любовь там с одним капитаном закрутила. Он поправился, уехал и – с концами. А сейчас я живу в Архангельске. Дочь в Ленинграде, в Питере то есть. Сын от законного мужа – в Москве. А муж мой знает про эту историю с узбеком.

Нина Андреевна Соловьева, г. Архангельск

 

Выгнало тесто с теплого места

Я еще парнем молодым гостил в одной деревне у дружка под Новый год. Спать меня положили на полатях рядом с печью.

И вот проснулся я среди ночи от каких-то странных звуков. В Архангельске-то (сам я городской) таких звуков никогда не слыхал. Такие вот они, типа «бу-бу-пук!», «бу-бу-пук-пух!» И громкие такие.

И чего-то страшно стало мне на полатях. И закричал я благим матом, с полатей спрыгнул.

Когда хозяева разобрались, в чем дело, оказалось, что это тесто в квашне ходило, такие дикие звуки издавало и напугало меня.

В. Тарасов, г. Архангельск

 

Ё-моё… фамилиё!

Каких только фамилий, смешных и странных, на Руси не бывает! Из-за этого порой и случаются истории самые забавные и невероятные.

Одну из них я бы почти по-чеховски назвала. У Антона Павловича, помните, был рассказ «Толстый и Тонкий». Так вот, мою историю с полной уверенностью можно озаглавить «Толстый и Тонкий», потому как главные ее действующие лица – мастер Иван Петрович Толстый и диспетчер Верочка Тонкая.

Работала тогда я инженером в Воркуте на угольной шахте. Представляете, конец месяца на производстве. Штурмовщина! Аврал! Упорная борьба за выполнение плана! Разгоряченный и взмыленный, как скаковой конь, мастер Иван Петрович в запале хватает телефонную трубку и рычит:

– Сообщаю, что в горячий цех послано десять вагонеток с углем! Телефонограмму передал мастер Толстый.

А на другом конце провода тонюсенький, писклявый девичий голосочек спокойненько и с издевкой (как показалось мастеру) отвечает:

– Телефонограмму приняла диспетчер Тонкая.

Ох и разъярился же Иван Петрович. Как медведь, зарычал в трубку:

– Девушка, перестаньте хулиганить! Не время сейчас для глупых шуточек. Повторяю, срочную телефонограмму передал мастер Толстый. Фамилия, фамилия, понимаете, у меня такая.

А «хулиганку» ничем не проймешь. Видать, девка на производстве уже ко всему привычная. Все таким же издевательским тоненьким голосочком передразнивает мастера:

– Принята ваша срочная телефонограмма. И ничего я не шучу. Тонкая приняла. Фамилия у меня, фамилия, понимаете, такая…

Долго длилась эта телефонная перепалка Толстого и Тонкой на потеху всему рабочему классу. Кончилось тем, что взбешенный мастер в ярости швырнул телефонную трубку и побежал жаловаться начальнику горячего цеха. И тот охладил его пыл, сказав, что у девушки и впрямь такая фамилия.

Героиней другой истории стала токарь по фамилии Шиш. Тут уж, как кур в ощип, другой мастер попался. Ему на участок для выполнения плана позарез еще один токарь нужен был. И когда он обратился к начальнику с просьбой выделить ему «кадр», тот сразу же отреагировал:

– Шиш вам будет.

И как ни умолял мастер, упрямый шеф твердил одно и то же:

– Я же сказал – Шиш вам будет.

Выяснилось все, когда на тот участок и в самом деле Марина Шиш явилась. Такие вот чудеса на нашем предприятии бывали. Ну, как тут не скажешь: «Ё-моё… фамилиё!..»

Марина С.

 

Получил молодца за четыре огурца…

В советские времена работал я прорабом на строительстве животноводческого комплекса в большом селе Конево Плесецкого района Архангельской области. Основной рабочей силой у меня были досрочно освобожденные зеки, находящиеся на вольном поселении, так называемые «химики».

Заработки у них были невелики, да и те они пропивали. А кушать-то ведь каждый день надо.

Повадился один из них, Лешка Сидоренко, лазить к одному местному мужику в теплицу за огурцами. Хозяин теплицы смотрит: огурцы все убывают и убывают. Ну, и устроил он засаду ночью. Поймал Лешку, привел пленника в дом и заставил его написать расписку: я, такой-то, совершил такое-то преступление.

После этого накормил Лешку и дал ему наказ каждый вечер приходить на расколку дров к нему домой, иначе он заявит в милицию и Лешка за кражу огурцов опять загремит на нары – «химикам» ведь нельзя было даже малейший проступок совершить.

Дров у хозяина было заготовлено кубов тридцать. Работы вечерами Лешке хватило до глубокой осени. Хозяин, правда, кормил его. Дрова все были расколоты – он отдал Лешке расписку. Но дело-то этим не кончилось. Пока Лешка дрова колол, хозяйская дочка вокруг него увивалась. И он на нее глаз положил.

По окончании строительства комплекса Лешка остался в Коневе и женился на хозяйской дочке. Он и теперь там живет – мужик хороший, не пьет, дело свое знает, один из лучших шоферов в селе. Трое детей у них.

А тесть не нахвалится своим зятем и любит вспоминать историю, как задержал его в теплице с четырьмя огурцами в карманах…

Ю.К. Булычев, пос. Савинский Архангельской области

 

Лежа на полу, был как на посту

В командировки раньше районный начальственный люд часто ездил. Ночевать же доводилось там, где придется. И случались разные истории…

Работника управления сельского хозяйства назначили ответственным за проведение колхозного собрания в одном из хозяйств. Провел. Председатель правления отчитался, ревизионная комиссия – тоже, колхозники, как подобает случаю, пошумели, но потом, устав от долгого сидения, дружно проголосовали за прежний состав правления и председателя того же оставили.

«Новое-старое» правление и весь остальной колхозный актив собрались в конторе, чтобы обмыть успешный отчет. А в той же конторе временно две молодые учительницы квартировали. Пригласили для компании и их…

Хорошо посидели, но к полуночи все по домам стали расходиться. Председатель запоздало спохватился, что командировочного так на ночлег и не определил, и попросил учительниц приютить его до утра – не коротать же ему ночь на стульях в прокуренном кабинете.

Те согласились, благо, что постельное белье, колхозом данное, у них было. Уступили гостю единственную кровать в комнатке, сами на полу себе постелили.

Свет выключили. Задремал уполномоченный, хмелем убаюканный, только сквозь сон слышит, как соседки перешептываются да хихикают. А потом вдруг почувствовал, как взяли его девушки за плечи да за ноги и к себе в постель переносят, а сами с боков у него располагаются.

Так ли было на самом деле дальше – не берусь судить, но, по словам того командировочного, он ту ночь так и пролежал «по стойке смирно и руки по швам», боясь пошевелиться. Времена-то тогда в отношении нравственности строгие были. Девушки же, активных действий от мужика не дождавшись, к утру задремали, чем и воспользовался ночлежник. Тихонечко вылез из-под одеяла да и утянулся в председателев кабинет.

В. Фокин, Верхнетоемский район, Архангельская область

 

Лучше деда Пантелея никто плавать не умеет

Жил в нашей деревне дед Пантелей – это такое было у него прозвище. А вообще-то его звали Сергеем Ивановичем. Большая жизнь была у него за плечами: прошел три войны – Гражданскую, финскую, Великую Отечественную. Много знал всяких историй, мужики помоложе слушали его, всегда раскрыв рты. Но дед любил и пошутить, поозорничать. Вот как-то летом собралась компания мужичков и молодых ребят на берегу реки около дома деда Пантелея, слушают его очередные рассказы. По реке плыли буксирные катера, тянувшие плоты с лесом. Дед как бы между прочим и говорит:

– Вот когда я служил в Средней Азии, то Сыр-Дарью переплывал, а нашу реку переплыть – раз плюнуть!

Тут кто-то из парней воскликнул:

– Сергей Иванович, дед Пантелей, покажи класс! Всем обществом просим!

Дед как будто сконфузился, отвечает:

– Да вы что, ребятки? У меня же ни трусов, ни плавок нету! А так сплавал бы, силенка еще есть, хоть и семьдесят годочков стукнуло.

На берегу в это время находилась бабка Мотя – жена Сергея Ивановича. Она и говорит:

– Да вон на огороде висят мои голубые панталоны, надевай, дедко, да плыви!

Она тоже была, под стать муженьку, веселой старушкой. Дед Пантелей натянул бабкины панталоны до самых подмышек, так как бабуси своей был тоньше раза в три. Вышел на лавинку и щучкой нырнул в воду. А оставшиеся на берегу с любопытством смотрели на речную гладь: где же дед вынырнет? И вдруг на воде появились голубые панталоны. Первой закричала бабка Мотя:

– Ай-ай, беда! Утонул дедушка! Утонул!

Мужики бросились в воду спасать старика. Они долго ныряли, спустившись вниз по течению. А бабка Мотя кричала:

– Да ловите вы мои штаны, ведь утонут!

А дед Пантелей в это время прятался за лодкой, которая стояла у берега. Когда ему это надоело, он выбрел из воды, спокойно оделся, присел на бережок вместе с бабкой и стал наблюдать за действиями «спасателей».

Окончилась эта «комедия» благополучно. Увидев на берегу реки «утопшего», ныряльщики с веселой руганью выбрались из воды в мокрой одежде, ведь никто из них с перепугу не успел раздеться. А дед Пантелей, хохоча над молодыми дураками, пригласил их к чаю и пошел ставить самовар.

Алейса Голованова, г. Сегежа, Республика Карелия

 

Милый Вася, я снялася…

Этот случай произошел давно, когда люди годами, живя в деревнях, не бывали в городе – денег на дорогу не было, семьи ведь у всех были большие. А потом построили мост через Двину, и мимо нас стал ходить поезд «Архангельск – Котлас». И народ стал потихоньку ездить в Котлас, узнавать городскую жизнь.

У наших соседей в семье были девочки-двойняшки, одну звали Маня, другую – Валя. Одевались они зимой по-модному – в валенки с калошами. Вот как-то Маня выпросила у матери денег – съездить в город и сходить к фотографу – на карточку сняться. Съездила Маня, снялась на карточку, а через неделю и карточки привезла… Фото всей деревне понравилось – во весь рост, и калоши видно! Но Валя от зависти горючими слезами залилась, стала просить мать, чтобы дала ей тоже денег на фотографии. Ну, мать сдобрилась. Приехала Валюша в город, нашла того фотографа, зашла в мастерскую. А как разговор начать, заказ сделать – не знает. Деревенская ведь.

Фотограф спрашивает у нее:

– Чего тебе, девушка, надо?

А Валюша и говорит:

– Ой, дяденька фотограф, отделай меня встоячку, как нашу Маньку, и чтобы калоши было видно!

Александра Б., г. Котлас