Некоторые замечания

об отношениях Сталина и Кирова

Как уже отмечалось, суждений об убийстве Кирова и причастности к нему Сталина, о дружбе Сталина с Кировым, о том, что Кирова убил если не сам Сталин, то по его прямому указанию — множество. Лично мне не приходилось видеть такого документа, который бы показывал начало их знакомства друг с другом в дореволюционное время. Очевидно, его и нет, как не было и встреч. Если они друг о друге и знали, то по устным рассказам других.

Пути у них были разные. Киров после Томска безвыездно жил и работал в районе Владикавказа до самой революции 1917 года. Сталин же разъезжал по городам России, был за границей, много раз попадал в тюрьмы, ссылки, совершил несколько побегов. Надо думать, что впервые они встретились в Петрограде на II Всероссийском съезде Советов. Сталин уже в центре событий, Киров же — скромный провинциальный практик-революционер, без особых связей и знакомств. Но, находясь в районе со сложными национальными отношениями и удачно их разрешая, он не мог быть не замеченным.

Во время гражданской войны Сталин и Киров — на разных театрах военных действий: Сталин — на нескольких фронтах, Киров — в районе Астрахани — Царицына — Каспия. В это время Киров встречается и сближается с Серго, к ним обоим по ряду вопросов обращается лично Ленин. В 1920 году Киров привлекается Лениным к дипломатической работе — по заключению мира с Польшей и выполняет некоторое время обязанности полномочного представителя РСФСР при меньшевистском правительстве Грузии. Вот тут у него вполне могут быть какие-то контакты со Сталиным, но о них я ничего определенного сказать не могу. Правда, работники музея-квартиры С. М. Кирова свидетельствуют о некоторых встречах: 29 мая 1918 года Киров был в Москве у Сталина в ЦК и Наркомнаце. 23 мая 1924 года Сталин подарил свою книгу Кирову с трогательной чисто в кавказском духе надписью: «Другу моему и брату любимому».

Ленин в 1922 году, обдумывая решение национального вопроса, готовил I съезд Советов СССР, но, подкошенный болезнью, не смог принять в нем участие. На этом съезде с докладом, в духе ленинских указаний и решения ЦК, выступал 30 декабря 1922 года И. В. Сталин. Выступали и представители от республик, в том числе от кавказских — Сергей Миронович.

Будучи делегатом I съезда Советов СССР от Новгородской губернии, я впервые увидел и услышал Сергея Мироновича. Тогда уже Киров произвел на многих, в том числе и на меня, самое благоприятное впечатление темпераментностью, страстностью своего выступления.

На X съезде РКП (б) С. М. Киров избран кандидатом в члены ЦК- С июля 1924 года он — первый секретарь ЦК КП Азербайджана. И вот с этих пор стали множиться и расти контакты секретаря ЦК РКП (б) Сталина и первого секретаря ЦК КП Азербайджана Кирова. Здесь Киров развертывает большую и плодотворную работу в области подъема народного хозяйства, в первую очередь нефтедобычи, и в борьбе с Троцким и его антиленинской, антипартийной позицией. С XII съезда (апрель 1923 года) Киров неизменно избирается членом ЦК партии. Во всей этой работе он действует вместе с Серго, который был близок и к Сталину.

В 1925 году зиновьевцы стали строить планы реорганизации руководства партии; Сталин начинает выдвигать идею направления Кирова в Ленинград. В письме от 30 марта 1925 года Сталин писал в Кисловодск Орджоникидзе, спрашивая о Кирове. Особенно остро ставился вопрос о переводе Кирова осенью 1925 года, когда П. А. Залуцкий, доверившись своему другу по прошлой работе Ф. Г. Леонову, сообщил ему доверительно о критике в адрес ЦК со стороны Зиновьева и компании и о их замыслах.

В октябре 1925 года Киров выступил на Пленуме ЦК с критикой предложения группы Зиновьева о повышении заработной платы рабочим без каких-либо экономических расчетов и реальных обоснований. В ЦПА, в фонде Кирова, есть его письмо к жене Марии Львовне из Москвы в Баку. Хотя оно без даты, по содержанию легко определить, что написано в первых числах января 1926 года. Киров пишет: «Произошло то, что намечалось несколько раз, то есть меня из Баку берут и переводят в Ленинград, где теперь происходит невероятная склока» (подчеркнуто мною. — М. Р.).

«Намечалось несколько раз…» Конечно, замена секретаря в Ленинграде — это предложение, исходившее от Сталина. Но почему-то при реализации этого плана произошла осечка, и на место Залуцкого направили не Кирова, а Н. М. Шверника, который явно не мог справиться с поставленной задачей по своим способностям и мягкому характеру. Вот во время XIV съезда и произошло то, что намечалось ранее «несколько раз». Да и первая поездка Кирова в Ленинград в группе членов ЦК для разъяснения решений XIV съезда — 29–30 декабря 1925 года — показала с исчерпывающей полнотой возможности и способности Сергея Мироновича.

Встречи с ленинградцами Киров провел блестяще; его речи были полны огня, разумной аргументации, чувствовалась уверенность в правоте решений партии, правильности ее общей линии. 29 декабря 1925 года мне довелось быть в Выборгском доме культуры имени Г. В. Плеханова на активе выборгской районной организации партии. С докладом о работе съезда выступал Серго. Его слушали с огромным вниманием. Он мало касался идеологических спорных вопросов, а сосредоточил свое внимание на организационных комбинациях, выдвигавшихся зиновьевцами: «орабочивание» партии, создание внутри Политбюро тройки в составе Троцкого, Зиновьева и Сталина, склонность к сколачиванию группировок, посылка «своих» делегаций на съезд и т. п. После него выступал Г. Е. Евдокимов, былой кумир выборгских коммунистов. Выступал П. А. Алексеев — секретарь Выборгского райкома, заменивший переведенного на такую же должность в Московско-Нарвский райком И. Ф. Кодацкого (вместо Саркиса — одного из оппозиционных вожаков).

Выступила Надежда Константиновна Крупская. Она, поддерживая оппозицию, говорила в основном о необходимости смягчения обстановки дискуссии, призывала к внимательному рассмотрению спорных вопросов, считала конституционно оправданным и даже вынужденным выступление Г. Е. Зиновьева с содокладом на XIV съезде. Ее речь была короткой, тревожной; она, как я уже сказал, старалась смягчить обстановку. Печальным фактом явилось то, что в зале было много крикунов, пытавшихся мешать Г. Е. Евдокимову и Н. К- Крупской при их выступлениях. Г. Е. Евдокимова, пожалуй, это не смущало, он в свою очередь отражал нападки не всегда по-парламентски. Выкрики же в адрес Надежды Константиновны были до безобразия хулиганскими: «долой», «богородица» и т. п. Они хотя и встречали отпор со стороны небольших групп из присутствующих, но президиум собрания не навел должный порядок. По лицам Серго, Кирова и некоторых других товарищей, сидевших за столом президиума, было заметно, что они чувствуют себя неловко. Вскоре выступил и Киров. Его речь была страстной, убедительной, вдохновенной. В основном он разобрал идеологическую часть оппозиционной платформы и показал всю ее несостоятельность. Попало, конечно, и Евдокимову. В общем, Киров оставил у всех самое лучшее впечатление, и наши правоверные чекисты (Комаров, Лобов, Десов и другие) несколько дней спустя охотно признали право Кирова быть у нас секретарем и согласились с предложением ЦК.

С 7 января 1926 года Киров стал секретарем Севзапбюро ЦК и секретарем Ленинградского губкома партии. Желание Сталина исполнилось.

Сталин смело и решительно пошел на выдвижение Кирова на столь важный пост, да еще в такой напряженной обстановке. Нельзя отказать ему и в умении определять способности людей и правильно их использовать, но… только тогда и постольку — когда и поскольку ему было нужно, приемлемо для него и не могло уязвить его самолюбие и единоличные власть и авторитет. Ну а как же Киров это все воспринимал? Хотел ли он перемещения? Для ответа на этот вопрос заглянем еще раз в его письма к Марии Львовне, написанные в те дни. Вот несколько строк из уже цитированного письма: «Что было на съезде (речь идет о XIV съезде партии. — М. Р.), ты знаешь из газет. Во время съезда нас с Серго посылали туда с докладами, обстановка невозможная. Отсюда ты должна меня понять, как мне трудно ехать. Я делал все к тому, чтобы отделаться, но ничего не помогло. Удержусь я там или нет, — не знаю. Если выгонят, то вернусь в Баку» (подчеркнуто мною. — М. Р.).

В письме от 7 января 1926 года Киров пишет: «Приехали позавчера в Ленинград, встретили нас здесь весьма и весьма холодно. Положение здесь очень тяжелое». Из письма от 16 января: «Пишу тебе второе письмо… Не обижайся, что пишу мало, очень я занят, работаю, минуты нет свободной. Положение здесь отчаянное, такого я не видел никогда». В конце этого письма мы слышим уже слова бодрости, оптимизма, уверенности. Киров заканчивает его так: «Живу в гостинице, вместе с членами ЦК, которых здесь достаточно много. Каждый день на собраниях. Ну и собрания здесь! Есть ячейки в 1500–2000 человек! Это одна ячейка. Сплошь, конечно, рабочие и работницы». И еще несколько строк из письма, написанного в конце января того же 1926 года: «[дела] складываются так, что я здесь, видимо, застряну месяцев на шесть. Ты знаешь, что я очень не хотел сюда ехать, послан вопреки моим желаниям. Говорили, что я поеду месяца на три, теперь выходит, что едва ли удастся. В середине февраля созываем здесь губернскую конференцию. Это подытожит всю теперешнюю работу нашу…» И в конце кировский оптимизм: «Зима здесь крепкая, думаю, что понравится и город. Лучше Дербента, во всяком случае».

Эти строки из писем Кирова полностью раскрывают его состояние, настроение. Как его встречали в Ленинграде? Конечно, по-разному. Кирова мало кто знал здесь. Руководящая группа оппозиции отнеслась к нему явно недружелюбно, злопыхательски. Тогда в этой среде родились словечки в адрес Кирова: «карзубный», «рябой» и главное — «Кир-р-ова победа» как оценка первых шагов Сергея Мироновича.

Противостоящая оппозиции группа старых питерцев — Н. П. Комаров, И. М. Москвин, И. И. Кондратьев, Г. А. Десов, К. Е. Юносов и другие, считавшие себя исконными питерскими патриотами, приняли Кирова как «терпимое зло» в обстановке острой политической борьбы. Они видели в нем «варяга», хотя и прониклись лично к нему уважением за его качества политического бойца. Но они все же оставались на своих позициях: Киров — варяг, приехал на время, помочь установить порядок, а потом уже мы сами будем руководить своей родной организацией.

Это не какое-либо злопыхательство, а «квасной» патриотизм, свойственный людям примитивным, хотя и очень заслуженным, преданным и честным; это не вина их, это — беда. Именно такие товарищи в 1929 году явились прообразами лиц, к которым относился термин «правый уклон на практике». Но в 1926 году они лояльно приняли Кирова. К ним именно обратился с интересным «рекомендательным» письмом Серго. Вот оно:

«Комарову, Москвину, Швернику. Киров — мужик бесподобно хороший, только, кроме вас, он никого не знает. — Ребята, вы нашего Кирыча устройте как следует, а то он будет шататься без квартиры и без еды» [57] .

Киров осваивался в питерской партийной организации. Его многочисленные выступления на предприятиях не только правдой ленинского слова, но и личным обаянием отрывали честных, но заблудившихся партийцев из-под влияния местных и центральных руководителей оппозиции, вселяли им уверенность в свои силы. Генералы остались без армии. Это, конечно, создало огромный авторитет Кирову, а методы разъяснительной работы принесли ему симпатии и уважение масс. Да и сравнения с его предшественником — Г. Е. Зиновьевым — всегда были в пользу Кирова. И в самом деле, Киров прост, доступен, доброжелателен, приветлив, массовик. Зиновьев — мрачен, чрезмерно сосредоточен в себе, нелюдим даже с близкими по работе. В выступлениях истеричен. Зиновьев своей речью назидает, поучает. Киров — убеждает, разъясняет.

Приехав из Баку, Сергей Миронович не привез с собой никого; приехал, как говорили, без «хвоста». (Потом, спустя время, поодиночке появились немногие бакинцы: И. С. Каспаров, П. И. Чагин, Г. Н. Илларионов и другие.)

Зиновьев своего отца, типичного местечкового еврея-ремесленника, устроил заведовать крупной молочной фермой, принадлежавшей Бенуа, в Лесном. Брата устроил по коммерческой части в одной из организаций Внешторга. Зиновьев не проявил себя во время отражения наступления войск Юденича и особенно во время событий в Кронштадте.

Киров — герой защиты Астрахани.

Эти сопоставления можно продолжать, но и сказанного достаточно, чтобы понять: Киров ближе, более приемлем, чем Зиновьев. С годами же Киров стал настолько своим в Ленинграде, что сделался подлинным любимцем трудящихся.

10 февраля 1926 года собралась ХХШ чрезвычайная Ленинградская губернская конференция ВКП(б). Мне не довелось участвовать в ней, так как меня вызвал Н. М. Шверник — секретарь Севзапбюро ЦК и предложил выехать в Новгород для участия, в качестве представителя Севзапбюро ЦК, на очередном губернском съезде Советов Новгородской губернии. На выраженное мною сомнение, смогу ли быть представителем такого высокого учреждения, Николай Михайлович сказал: «Вас товарищи хорошо знают, Иван Михайлович Москвин рекомендует именно вас, и мы это согласовали с Кировым. Вы там должны выступить от Севзапбюро ЦК» — и выдал мне уже подписанное командировочное удостоверение. Оно чудом уцелело у меня, несмотря на испытания, и сослужило добрую службу при моей реабилитации в 1956 году.

Хотя я на конференции не был, но знал, что она прошла хорошо. Кирова встречали и провожали восторженно. Вскоре после конференции Н. М. Шверник выбыл из Ленинграда для работы в ЦК. Но нас удивило другое обстоятельство: Ивана Михайловича Москвина неожиданно перевели в ЦК на заведование орготделом. Как это понимать? И. М. Москвин — как заведующий орготделом Севзапбюро ЦК. — провел огромную работу в борьбе с оппозицией начиная еще с осени 1925 года, когда она только что стала выявляться. Во время работы съезда и в первые январские дни 1926 года Иван Михайлович был организатором информации, работы по подбору и перестановке кадров. В чем же дело?

Иван Михаилович Москвин — старый большевик, подпольщик, активный участник революции, член партии с 1911 года, большой мастер подпольной техники, активный борец с троцкистской оппозицией, один из тех, кто по праву вошел в книгу «Герои Октября», изданную в двух томах Институтом истории партии Ленинградского обкома КПСС в 1967 году. Годы подпольной конспирации, лишений, нажитая болезнь — туберкулез легких — сделали Москвина человеком тяжелого характера: молчалив, неулыбчив, сух в обращении с людьми, педант в делах, вел аскетический образ жизни, без друзей и товарищей. Но на работе горел, был твердым, принципиальным большевиком, видел гораздо дальше и глубже многих.

Возможно, назначение Кирова секретарем несколько озадачило Москвина. Он, конечно, больше думал о кандидатурах из Ленинграда, а не со стороны, ревниво, как и многие старые питерцы, считал себя хранителем питерских традиций, некой самостийности и вольности, которые справедливо подмечал Владимир Ильич. Еще в 1921 году в предисловии к брошюре «К вопросу о новой экономической политике (две старые статьи и одно еще более старое послесловие)» он добродушно писал: «Как водится, питерцы чрезвычайно любят показывать свою самостоятельность и независимость». «Как водится, питерцы, во главе с тов. Зиновьевым, как бы это помягче выразиться, — меня „провели"».

Сталин понимал смятение Кирова, когда тот вступал в руководство Ленинградской организацией. Он понимал всю сложность условий, в которых оказался Сергей Миронович. Понимал и всю свою ответственность за смелое выдвижение еще мало известного Кирова на столь ответственный и почетный пост — руководить Ленинградской партийной организацией, заслуженно любимой Лениным. Надо помочь Кирову, но как? У Кирова не складывается с Москвиным, надо подыскать вне Ленинграда другого, но известного ленинградцам товарища, — находят и рекомендуют Николая Кирилловича Антипова из Свердловска, в предреволюционные годы подполья активного работника Петрограда.

Для поддержки Кирова Сталин сам приезжает в Ленинград, 12 апреля 1926 года выступает с докладом о работе объединенного апрельского (1926 г.) Пленума ЦК и ЦКК ВКП(б). На пленуме губкома я не присутствовал, а 13 апреля, на следующий день, на городском партийном активе был. Здесь Сталин выступал с докладом на ту же тему. После непродолжительных прений, в обстановке единодушия, он, выйдя на трибуну Таврического (тогда имени Урицкого) дворца, заявил, что ему нет нужды брать заключительное слово, так как выступления показали понимание задач и методов их выполнения. Он сказал, что поступило несколько записок и во многих его спрашивают, наряду с международными делами, и о причинах перевода И. М. Москвина, куда он назначен. Сталин, улыбнувшись многозначительно, сказал, что он не знал, что вопрос о Москвине представляет такой же интерес, как и международные дела, и в обычной манере говорить — во-первых, во-вторых, — сообщил следующее, воспроизводимое мною по памяти.

Во-первых, товарищи из Ленинграда заявляли, что им трудно работать с Москвиным, и просят дать другого; во-вторых, в ЦК нужны такие люди, как Москвин, хорошо знающий конспиративную подпольную работу, что может и пригодиться в ЦК.

Сталин таким ответом, во-первых, бросил камушек в адрес ленинградцев (кого именно?) и, во-вторых, как-то по-особому оценил Москвина с позиций, о которых мы меньше всего могли думать на девятом году революции — «мастер конспиративной работы».

На состоявшемся 14–23 июля того же 1926 года объединенном Пленуме ЦК и ЦКК по инициативе Сталина, продолжавшего линию на поддержку Кирова, Сергея Мироновича избирают кандидатом в члены Политбюро. Ленинградцам, все более проникавшимся любовью и уважением к Сергею Мироновичу, вполне импонировала такая высокая оценка деятельности Кирова и доверие возглавляемой им организации. В этом мы также видим линию Сталина, продолжающего всяческую поддержку Кирова.

Выступления Кирова на XV и XVI съездах партии снискали ему огромные симпатии их делегатов. Его речи на Пленумах ЦК, особенно при вскрытии оппозиционных корней, возвели его в ранг лучших ораторов в стране.

15—20 октября 1927 года в Ленинграде проводилась юбилейная сессия. Центрального Исполнительного Комитета СССР (ЦИК СССР), посвященная 10-летию Великого Октября. Я бывал в те дни в зале Таврического дворца, но в памяти сохранилось почему-то немного. Помню, что на утренних заседаниях было мало народа, сидел я внизу, с одной стороны от меня сидела жена Н. К. Антипова — Клавдия Каганерова, с другой — Александр Безыменский. Они все время разговаривали между собой и мешали слушать ораторов. Сталин почему-то не был на сессии, возможно, был болен. Сессия проходила без помпы, политическая обстановка в стране была неспокойной. В сессии принимали участие Калинин, Петровский, Енукидзе, Киров, Луначарский и другие руководящие товарищи, выступавшие на предприятиях города перед рабочими.

В конце декабря Серго пишет Ворошилову письмо, в котором предлагает включить в список награждаемых боевыми орденами и Сергея Мироновича Кирова — за активное участие в защите Астрахани в годы гражданской войны, приводя и факты личного героизма Сергея Мироновича. Документ хранится в фондах музея-квартиры Кирова в Ленинграде. 20 февраля 1928 года Президиум ЦИК СССР наградил С. М. Кирова орденом Красного Знамени за руководство боевыми операциями и личное участие в них в годы гражданской войны.

Заметим по пути и такой факт: в 1925 году, когда Киров еще работал секретарем ЦК Азербайджана, все руководство Баку за восстановление нефтяной промышленности было награждено орденами Трудового Красного Знамени Азербайджана. Киров же не был награжден. И только 3 апреля 1931 года «за исключительные заслуги в деле реконструкции нефтяной промышленности Азербайджана» Киров награждается орденом Ленина.

С окончанием гражданской войны, вернее, с 1919 года Сталин в Ленинграде не бывал, и первый его приезд, как уже говорилось, состоялся в апреле 1926 года. В июле 1928 года Сталин вновь посетил Ленинград. В письме жене, находившейся вне Ленинграда, Киров 17 июля 1928 года пишет: «Был у меня 2–3 дня тов. Сталин. Ездил с ним на Волхов, позавчера т. Ст. уехал». Сергей Миронович с удовлетворением воспринял визит редко куда выезжавшего Сталина, он понимал, и справедливо, это посещение как поддержку его, Кирова, руководителем партии, весьма скупым на знаки внимания. Сталин не только посетил Волховстрой, но выступил перед ленинградским активом с докладом о только что прошедшем июльском Пленуме ЦК.

Во второй половине 1929 года Кирову пришлось особенно здорово поработать, да и понервничать довольно крепко. Еще летом 1928 года — 3 июня — ЦК обратился ко всем членам партии, ко всем рабочим с призывом развернуть критику и самокритику масс, оживить с ее помощью деятельность всех партийных, профсоюзных и других организаций. Киров активно пропагандирует эти решения ЦК.

В связи с этим полезно воспроизвести страничку кировского блокнота того года. Сергей Миронович, готовясь к очередному докладу, как всегда, набросал в блокнот основные мысли. К примеру:

«Почему самокр. теперь

Кадры. Массы

Темп».

Самокритика не вообще, не беспредметно. Принята первая пятилетка. Необходимо организовать ее выполнение. Главное — борьба за темпы, за освобождение от технической и экономической зависимости от стран капитализма. Надо активизировать кадры, повысить их способность решать новые задачи; поднять активность масс и тем самым обеспечить выполнение принимаемых темпов. Так, и только так можно расшифровать тезисы, сделанные рукой Кирова в приведенной записке. Он всегда пользовался подготовленными тезисами, которые в процессе выступления обогащал жестами, изменениями голоса, улыбкой и другими средствами из арсенала своего замечательного ораторского искусства.

16—24 ноября 1928 года Пленум ЦК ВКП(б), в работе которого Киров активно участвовал, осудил предложения правых во главе с Н. И. Бухариным о замедлении темпов социалистического строительства и поставил задачу борьбы против правого уклона, как главной опасности в партии на данном этапе.

Но если сравнительно легко разругать «теоретиков» правого уклона, то гораздо труднее было преодолевать настроения и действия товарищей, которые в теоретическом плане осуждают группу Бухарина, а в жизни, на практике идут по сути дела у нее на поводу, то есть независимо от своей воли и желания являются носителями правого уклона на практике. Такие товарищи скептически относятся к заложенным в пятилетке темпам, ищут решения на других путях, считают, что самокритику вообще-то надо развивать, но не в их адрес. Своеобразие таких взглядов хорошо продемонстрировал член КПСС с 1919 года Михаил Федорович Адуевский, бывший в 1928 году заведующим облздравотделом. Шло партийное собрание, обсуждали обращение ЦК о самокритике, языки развязались, кое-кто бросил укоры и в адрес начальства. Адуевский в конце собрания выступил и пояснил: «Конечно, самокритику развивать надо, но надо знать как. Вот вы критикуете меня, а я член обкома, значит, вы уже куда замахиваетесь — на обком, а это — нельзя».

Вот с такими настроениями и их носителями и боролись ЦК, Киров, ленинградские большевики. Далекие от теоретических заблуждений руководящих деятелей правого уклона, эти товарищи, вчера активные, преданные, заслуженные революционеры, в большинстве рабочие в прошлом, вследствие явно недостаточной грамотности пренебрегавшие теорией, оказались в плену правых и стали, сами того не желая, а порой и не понимая, носителями правого уклона на практике. Такие люди уже не могли стоять у руководства, их надо было передвигать на другую работу, выдвигая на их место других, с правильным пониманием существа линии партии, умно сочетающих теорию и практику.

Хрущевская формула — ухода с ярмарки, им выдвинутая, но к себе не примененная, вообще-то говоря, — есть естественный, неизбежный, прогрессивный процесс смены кадров, в соответствии с изменяющейся обстановкой. Но… к сожалению, часто мы, философствуя о других, не замечаем, что ведь и самому-то пора понять. Французская поговорка: «Любовь подобно балу, надо уметь уйти, пока не гаснут свечи» — вполне применима и к политическим, научным и всем вообще кадрам. Но люди, не понимающие этого, когда их потревожили, задели, вместо того чтобы самим себя критически осмотреть, впадают в обиду, находят какие-то козни, ищут виновников, считают людей, их поправляющих, за недоброжелателей и т. п. Вспоминают все свои былые заслуги, в которых никто и не сомневается, но «в карете прошлого далеко не уедешь».

Это довольно длинное вступительное пояснение необходимо для того, чтобы правильно понять и оценить немаловажное событие в жизни Кирова и роль Сталина в ситуации, именуемой тогда «сентябрьской самокритикой».

1 сентября 1929 года, когда Киров находился в отпуске вне Ленинграда, центральная «Правда» в разделе «Партийное строительство» поместила ряд статей, изобличающих зажим самокритики в некоторых учреждениях Ленинграда, — о Севзапторге, где рабкор Мигуш покончил жизнь самоубийством, о братьях Васильевых из Откомхоза, незадолго до того арестованных органами ГПУ, о сигналах «Красной газеты» и своеобразной реакции ОблКК и т. д.

2 сентября было воскресенье, и по тогдашнему порядку газеты не выходили. 3 сентября «Ленинградская правда» опубликовала передовицу «Исправить ошибки» и перепечатала статью из центральной «Правды» от 1 сентября «Важнейшее оружие рабочего класса в борьбе за социализм». Знал ли Киров о подготовке выступления центральной «Правды»? Некоторые толкуют так, что в центре воспользовались отсутствием Кирова в Ленинграде и по сути дела ударили по нему. Нет, это, конечно, не так. Киров, кандидат в члены Политбюро, отпуск проводит под Ленинградом и безусловно связан с ЦК, и вряд ли он не информирован о материале, хотя, возможно, он не представлял всей его остроты. Газета приурочена к возвращению Кирова из отпуска, бьет по явлениям и лицам, критикуемым им, но эта критика не всегда встречает поддержку и понимание близких к нему по духу и многим годам совместной работы людей.

Киров поспешил вернуться в Ленинград, и 3 сентября состоялось решение обкома об организации проверки опубликованных фактов, были созданы три комиссии. Их возглавили: по Севзапторгу — Ф. Ф. Царьков, секретарь Володарского РК партии, по Откомхозу— зав. облфо Е. Н. Пылаев. Третью комиссию — специально по рабкорам — возглавил А. И. Угаров, заместитель заведующего отделом агитации и пропаганды. Среди разоблачительных статей с правильной и правдивой постановкой вопроса появились в ленинградских газетах и явно бьющие на сенсационность, а названия некоторых из них, особенно в «Красной газете», выделялись крикливостью в расчете на обывательскую часть населения города. Особенно не повезло председателю ОблКК РКИ Г. А. Десову.

Чрезмерно звонкими и далекими от истины были статьи: «Единый фронт помещицы и пред. ОблКК РКИ», «Классовая слепота тов. Десова». Десова не было в Ленинграде, в эти дни он возвращался из Сочи. Ознакомившись с газетными материалами, он был крепко раздосадован, резко протестовал, допустив при этом запальчивость. У каждого есть недостатки в работе, ему на них и указали справедливо, одновременно осудили вздорные, сенсационные выкрики ретивых газетчиков. Десов все же крайне обиделся и подал заявление об освобождении его от работы в ОблКК РКИ. Пленум ОблКК РКИ просьбу Г. А. Десова удовлетворил.

На созванном 7 сентября пленуме обкома партии заслушаны материалы комиссий, расследовавших статьи. Особенно много было укоров в адрес отдела коммунального хозяйства и персонально бывшего до конца 1927 года заведующим Откомхозом Н. И. Иванова и его заместителя В. Е. Алексина. Н. И. Иванова, занимавшего с ноября 1927 года уже пост заместителя председателя областного исполкома, пленум освободил от должности и направил на работу к станку, а В. Е. Алексина решил не только снять с работы, но и отдать под суд за проявления бюрократизма и волокиты.

Киров с первого дня возвращения из отпуска взял бразды правления в свои руки и не допустил увлечений в этом сложном процессе. Финалом этой, как тогда назвали, волны самокритики вновь была статья в центральной «Правде», перепечатанная 15 сентября «Ленинградской правдой», «Ленинградская печать и самокритика». Толчок, сделанный в первые дни сентября, благодаря правильным и умелым действиям со стороны руководимого Кировым обкома партии создал благоприятную почву для развития целенаправленной критики и самокритики и способствовал реализации больших темпов труда.

Увы, не все по-партийному правильно поняли важность проведенных мероприятий. Нашлись среди руководящих работников товарищи, которые и само мероприятие и роль в нем лично Кирова обсуждали. Они усмотрели в этом «поход» Кирова против старых питерских кадров, тогда как речь шла не о старых кадрах, а о людях с устаревшими методами труда, работающих по «унутреннему наитию», а не со знанием и пониманием всей обстановки и сложности условий. Хорошие сами по себе коммунисты, заслуженные революционеры, ценные люди, не поняв существа дела, встали на путь сведения счетов и поисков изъянов в других. Г. А. Десов, Н. П. Комаров, И. И. Кондратьев, К. Е. Юносов написали в ЦК записку, в которой пытались доказать, что Киров — «варяг», что он, работая до революции во Владикавказе в либеральной газете «Терек», не отражал будто бы партийных взглядов, а в 1913 году, в дни празднования 300-летия дома Романовых, даже поместил в газете «патриотическую» статью.

Как мне рассказывала впоследствии жена Десова, Стефанида Ивановна, самым активным был ее муж Георгий Александрович. Он посидел 2–3 дня в Публичке, познакомился с материалами «Терека» и написал письмо в ЦК, дав его подписать названным товарищам. Я хорошо знал Г. А. Десова, мы до революции были даже соседями, живя в Лесном; у меня закралось сомнение, мог ли Десов написать столь ответственное политическое письмо, так как он не обладал достаточно высокой грамотностью, и я спросил Стефаниду Ивановну — не помогал ли кто? Она сказала, что Десов ей об этом не говорил прямо, а спустя некоторое время сетовал, что «дружки из Москвы ему помогали в этом». Можно думать, что речь шла о Н. К. Антипове, который в бытность его секретарем Ленинградского губкома имел осложнения с Кировым, в результате чего в начале 1929 года был переведен на работу в Москву наркомом почт и телеграфа (Наркомпочтель).

С получением записки уважаемых, но заблудившихся товарищей Сталин созвал в Москве в ЦК заседание, на которое были приглашены авторы записки и почти все члены бюро Ленинградского обкома партии. Заседание длилось два дня, велась стенограмма. Спустя некоторое время, когда участники заседания в Москве вернулись в Ленинград, был созван пленум обкома. Я на нем присутствовал как работник аппарата Смольного. Выступил М. С. Чудов. Он сообщил, что на заседании после двухдневного обсуждения заявления ленинградских товарищей выступил Сталин и внес предложение из двух пунктов: «Киров допускал ошибки при работе в газете «Терек», он их признает, но право сотрудничать в либеральной газете он имел. Товарищи, выступившие со своей запиской, неправильно подошли к оценке Кирова в его полезной работе по Ленинграду. ЦК считает целесообразным этих товарищей перевести на другую работу вне Ленинграда».

Комарову была предоставлена сначала должность председателя правления Всесоюзного объединения стройиндустрии Союзстроя ВСНХ СССР, а в июле 1931 года, когда был создан Наркомат коммунального хозяйства РСФСР, его назначили наркомом, где он и пребывал до ареста и гибели. Десов был очень болен, нуждался в оперативном вмешательстве. Киров помог ему поехать в Германию, там ему была сделана операция, и почти год он не работал по состоянию здоровья. Потом обратился к Кирову с просьбой дать ему работу в Ленинграде, мотивируя семейным положением и состоянием здоровья. Десов был назначен директором завода пишущих машин, тогда имени М. Гельца. И, встречаясь со мной, Десов говорил самые добрые слова о Кирове: «Ведь какой человек, я ему причинил зло, а он, видишь, оставил меня в Ленинграде, помог подлечиться. Спасибо ему. Да, попутали меня». Но кто его попутал — сам он не говорил, а я считал бестактным задавать вопросы, о чем сейчас, конечно, сожалею.

Кондратьева И. И. из исполкома перевели на ответственную хозяйственную работу.

И. Ф. Кодацкий рассказывал об этом заседании в ЦК — шло оно поначалу довольно остро. Киров проявил огромную выдержку, Сталин почти не говорил, только задавал вопросы и в конце внес приведенное здесь предложение. Признание ошибочности позиции Кирова в некоторых статьях в «Тереке» он сделал в мягкой, но безусловной форме. П. И. Смородин говорил, что перелом в ходе заседания наступил после очень умного выступления Кодацкого, что было отмечено и Сталиным. На заседании пленума Ленинградского обкома, о котором шла сейчас речь, у Кирова настроение было, пожалуй, невеселое, неспокойное, но он не проронил ни слова. Резюме мое по этому поводу такое: Сталин защитил Кирова от нападок, одновременно бросив на всякий случай камушек в его адрес по поводу некоторых статей в газете «Терек». Участие же большевиков в условиях подполья в либеральных газетах допускалось с ограничением — не быть редактором, не писать за своей подписью политических передовых (редакционных) статей, что Киров полностью и выдерживал.

В 1930 году состоялся XVI съезд ВКП(б). Киров на нем выступил с большой речью против правых. Она была насыщена интересными сравнениями и шутками в адрес лидеров оппозиции. На пленуме ЦК, избранного на этом съезде, Кирова вводят в состав Политбюро ЦК.

В середине ноября Киров по заданию ЦК ВКП(б) выезжает в Тбилиси и Баку; 19–28 ноября он участвует в собраниях партактива и пленумах ЦК КП Грузии и Азербайджана и выступает на них с докладами о внутрипартийном положении.

* * *

В марте 1931 года ЦК ВКП(б) созвал в Москве в помещении Центрального Комитета совещание руководящих работников промышленности и финансов. По указанию С. М. Кирова я, уже будучи в должности заведующего облфо, также принимал участие в этом совещании, где имел возможность в течение трех часов видеть Сталина, наблюдать за ним, и сейчас, по ходу изложения своего материала, хочу поделиться несколько своими впечатлениями о нем. Сталина я видел и слышал и раньше, видел его и позднее, но хорошо сохранилась в памяти и запечатлелась именно эта встреча.

Заседание происходило в помещении ЦК на Старой площади. Комната сравнительно небольшая. Присутствовало человек 35–40, председательствовал В. М. Молотов. Среди присутствовавших — И. В. Сталин, Г. К. Орджоникидзе, А. И. Микоян, Г. Ф. Гринько, М. И. Калманович, Л. Е. Марьясин, З. Г. Зангвиль, К. К. Аболин, И. П. Жуков, С. С. Лобов, Н. М. Луйкер, С. С. Горелик и другие.

Разрабатывался вопрос о поправках к кредитной реформе, принятой 30 января 1930 года. При положительной оценке реформы, способствовавшей внедрению хозяйственного расчета, ускорению товарооборота, жизнь выдвинула новые вопросы, и в первую очередь вопрос о состоянии расчетов между промышленными предприятиями и торговлей, о необходимости значительного улучшения качества поставляемых товаров, особенно народного потребления.

Основным недостатком в практике проведения кредитной реформы, принятой 30 января 1930 года, являлась подмена кредитования реальных сделок огульным кредитованием под намеченный план, приводившая к автоматическому покрытию банком прорывов в промфинпланах хозяйственных органов.

Здесь, в этом повествовании, где главной задачей поставлено показать Сталина, нет необходимости и возможности рассказывать о дискуссии. Как экономист я понимал точки зрения руководителей ведомств, понимал и то, что как будто разговор идет больше по поводу, а не по существу: производственники толкуют о своих бедах, торгующие работники — о своих. Более объективную точку зрения занимали финансисты, особенно банковцы (Калманович, Марьясин). Серго кипятился, часто бросал реплики в адрес инакомыслящих, но чувствовалось, что он не улавливает главного. Молотов, как председательствующий, не выражал своего мнения (если даже он его и имел), но отпускал исподволь желчные реплики ораторам. Сталин, одетый в свой обычный костюм полувоенного образца, в сапогах, почти все время ходил на небольшом пространстве зала заседания. Трубка была то во рту, то в руках, но впечатление такое, что он ни на минуту не переставал ею пользоваться. Он иногда казался рассеянным, но потом вдруг останавливался и вслушивался в слова очередного оратора. Чувствовалось, что он поглощен обсуждаемым вопросом, не отвлекается, бросает то вопрос, то реплику, особенно когда говорит Серго. По ходу совещания было заметно, что Сталин как бы изучает вопрос, у него еще нет своего мнения. Но для того и собрано совещание, чтобы послушать людей, их разные точки зрения.

А кто будет решать вопрос? Участники совещания? Конечно, нет — идет подготовка решения ЦК и СНК. Совещание началось в 19.00, время близится к полночи, а Сталин не покидал заседания и, я бы сказал, вел себя очень активно, пытливо. Потом он берет слово. Сталин очень тонко уловил суть вопроса, освободив его от излишне привнесенных слов и понятий.

Он говорит: «Акцепт или аккредитив? Аккредитив — предприятие отпускает торговле товар, и банк механически списывает со счета торгующей организации в уплату за полученный товар. Говорят, есть срок в 10 дней, когда торг может опротестовать счет, но этого мало. За качество товара, его ассортимент надо бороться всем, и торгующим организациям в первую очередь, а для этого им надо дать право акцепта, то есть при расчетах должно быть подтверждение счета и принятия товара получателем, установив какой-то срок времени на акцепт для того, чтобы разобраться и в качестве и в ассортименте поставки».

Примерно так Сталин сказал, оголив, упростив и в то же время поставив вопрос с головы на ноги. Серго пытался возразить, Сталин спокойно, но твердо заметил, что надо так сделать, чтобы был организованный контроль потребителя над продукцией производственников. Молотов, выразив согласие со Сталиным, на этом закрыл совещание, и на основе предложения Сталина поручено межведомственной комиссии составить окончательный проект решения ЦК и СНК.

На меня как вся обстановка совещания, так и лично Сталин произвели самое хорошее впечатление деловитостью, острой, но товарищеской атмосферой. Главное, что это было не какое-то очередное мероприятие, а желание руководителей перед принятием решения послушать специалистов, знатоков дела, и совместно выработать решение. Выделялся ли Сталин среди других? Да, конечно, чувствовалось, что последнее, решающее слово принадлежит ему; оно так и было, но тогда это действительно было самое разумное, нужное, правильное слово, а не диктат. Когда мы с И. П. Жуковым ехали с совещания на вокзал, я ему и сказал вот это мое впечатление, а он мне заметил: «Ну, у Сталина по-разному бывает, тебе повезло увидеть его таким».

* * *

В июне 1931 года Пленум ЦК партии принял большое постановление о реконструкции городского хозяйства Москвы. Ленинградцы были несколько обижены, что наше хозяйство осталось как бы в стороне. Киров поставил этот вопрос в ЦК, и Политбюро создало специальную комиссию для разработки мероприятий по реконструкции городского хозяйства Ленинграда. Комиссия работала под председательством М. И. Калинина; в нее вошли: В. В. Куйбышев, В. М. Молотов, Г. К. Орджоникидзе, К. Е. Ворошилов, В. И. Межлаук, Г. Ф. Гринько, Н. П. Комаров, Д. Е. Сулимов. От нас: С. М. Киров, И. Ф. Кодацкий, П. А. Алексеев. В комиссии для работы кроме специалистов Госплана и НКФ были привлечены И. Г. Рудаков, заведующий отделом коммунального хозяйства Ленинграда, и я. На меня были возложены функции секретаря комиссии, собирание всех материалов и первый набросок проекта решения ЦК и СНК (в окончательном виде оно известно как обращение ЦК ВКП(б) и СНК СССР ко всем партийным, советским, профессиональным и комсомольским организациям Ленинграда «О жилищно-коммунальном хозяйстве Ленинграда»).

Комиссия была разбита на разные вспомогательные группы и продолжала работу с 20 ноября по 3 декабря 1931 года. По указанию Кирова Кодацкий, Рудаков и я были как бы лишены права уезжать в Ленинград, и более двух недель пришлось жить и работать в Москве, чтобы не потерять темпов и влиять все время на ход работы. Сам же Киров, принимая в работе активное участие, в эти дни больше бывал в Москве, а находясь в Ленинграде, ежедневно звонил нам в гостиницу «Метрополь». Он расспрашивал, как идет дело, какие возникают трудности, интересовался, чем он может помочь в успешном ходе работы.

Для характеристики отношений Кирова с некоторыми членами Политбюро ЦК расскажу один памятный и симптоматичный эпизод. В 1932 или 1933 году, когда В. В. Куйбышев был еще в должности председателя Госплана СССР, в Политбюро по просьбе С. М. Кирова разбирали наш вопрос, касающийся расчетов по бюджету Ленинграда с центром. По ряду доходных статей в местный бюджет отчислялись некоторые поступления по центральным доходам: налог с оборота, отчисления от подоходных налогов, размещение займов и т. д. Объем бюджета Ленинграда утверждался правительством, а определенные лимитами излишки переводились поквартально в госбюджет.

Мы выполняли свои обязанности честно, аккуратно, но… появлялись либо новые потребности, либо сверхплановые поступления, и возникали, скажем, споры между нами и НКФ. Киров всегда внимательно следил за точностью соблюдений обязательств, но вместе с тем и не давал в обиду местные интересы, когда можно было несколько повысить наш бюджет. Если не удавалось отрегулировать вопрос по линии ведомства финансов или по линии советских органов, Киров охотно шел на постановку вопроса в Политбюро для окончательного решения. Так было и в этот раз.

Политбюро не приняло решения, а поручило Кагановичу, Куйбышеву, Кирову, Сулимову и Гринько решить этот вопрос в комиссионном порядке. В назначенный день и час мы с И. Ф. Кодацким явились в ЦК, в здание на Старой площади. Киров не мог приехать в Москву. Перед началом заседания комиссии в кабинете Л. М. Кагановича мы узнаем, что нет В. В. Куйбышева, а Киров нам наказывал, что без Куйбышева нельзя надеяться на успех.

Видя ситуацию, И. Ф. Кодацкий говорит мне: «Иди в соседний кабинет и звони по кремлевской (иногда называемой серебряной) вертушке Кирову, в Ленинград, проси мобилизовать Куйбышева, а я пока что подзатяну с началом». Звоню Кирову, докладываю. Он говорит: «Сейчас позвоню Валериану и скажу, чтобы он шел». А Госплан тогда находился на Карунинской площади — в 150–200 метрах от ЦК. Я жду у аппарата. Буквально через минуту-две Сергей Миронович вызывает меня и говорит: «Все в порядке». Иду в кабинет Кагановича. Там, как условились, Кодацкий завел какой-то отвлеченный разговор. Началось обсуждение нашей просьбы, и в самый разгар открывает дверь В. В. Куйбышев. Он на ходу, улыбаясь, довольный «оперативностью» Кирова, заявляет: «Вот Сергей прислал меня на помощь ленинградцам». Его участие склонило чашу весов в нашу пользу, вопреки стараниям Кагановича ущемить интересы Ленинграда.

3 декабря 1931 года решение ЦК партии и Совнаркома опубликовано во всех газетах. Киров был очень доволен результатами нашей работы и принятыми решениями. 12 декабря проведена первая Ленинградская городская партийная конференция, избран городской комитет во главе с С. М. Кировым (он же и секретарь областного комитета).

Известно, что Л. М. Каганович, будучи секретарем ЦК, одновременно в те годы был и секретарем Московского городского комитета партии, и наркомом путей сообщения (НКПС). Этим совместительством Каганович усиленно пользовался для ускорения строительства Московского метрополитена. Ночами он объезжал с группой работников НКПС сортировочные пути железнодорожного узла Москвы, отцеплял из составов вагоны со строительными материалами, идущими в другие местности страны, в том числе и в Ленинград, и направлял их на строительство метро. «Железному наркому», как тогда называли Л. М. Кагановича, все сходило с рук. Не раз Киров обращал внимание Сталина и Молотова на самоуправство Кагановича, но тот продолжал применять свои вылазки на дороги московского узла.

Вспоминается еще один эпизод. После районирования, проведенного в Ленинградской области, было организовано 9 округов, в том числе Великолукский. В 1929 же году задумано было организовать Западную область с областным центром в Смоленске. Для придания экономической мощности вновь создаваемой Западной области Госплан предложил включить в ее состав Великолукский округ, изъяв его из Ленинградской области.

Великолукский окружком и его секретарь Глушенков крепко возражали, доказывая и экономическое тяготение к Ленинграду, и единство псковского льняного массива. Наши обком и облисполком поддержали работников Великих Лук. Когда был поставлен вопрос в ЦК, на Политбюро, Киров вызвал меня и сказал: «Поезжайте в Москву вместе с Глушенковым и на заседании Политбюро как представитель обкома отстаивайте оставление Великолукского округа в составе нашей области».

В ожидании, когда будет рассматриваться наш вопрос, мы с Глушенковым в приемной ЦК увидели С. С. Лобова. Он поинтересовался у меня, с каким вопросом мы приехали. Ожидание затягивалось. Спустя некоторое время вижу, Лобов вновь выходит из комнаты заседаний (а члены ЦК имели право присутствовать на заседаниях Политбюро, за исключением вопросов «особой папки»). Подхожу к нему и спрашиваю — что слышно, когда наш вопрос будет обсуждаться, а он, смеясь, говорит мне: «Чудак ты, Росляков, Киров ведь знает, что вопрос уже раньше решен, и потому не поехал сам, а послал тебя». Так оно и было. Когда нас вызвали на заседание, то едва мы вошли в комнату Политбюро, как председатель (не помню кто именно) объявил: «Ну, вопрос о Великих Луках решен, и вы свободны». Лобов оказался прав.

* * *

Мне кажется, что трещинка в отношениях Сталина и Кирова появилась и, пожалуй, обнаружилась в конце 1932 года, с момента трагической гибели Надежды Сергеевны Аллилуевой. С матерью Надежды Сергеевны я работал в 1915–1918 годах в одном госпитале Петрограда, имел встречи с Анной и Надеждой. Версий о смерти Надежды Сергеевны было три. Официальная, но истине не соответствующая — умерла от острого аппендицита. Вторая — самоубийство. Третья — убил Сталин. Лично я в первые же часы после гибели Надежды Сергеевны от товарищей, близких к органам НКВД (Б. О. Лившиц, М. И. Лифшиц), слышал о второй. В обкоме тоже говорили — самоубийство. Киров тоже так считал. Первая версия — смерть от болезни — сложилась лишь под давлением обстоятельств, необходимости извещения населения. Н. С. Аллилуева, измученная деспотическим и коварным характером Сталина, ушла из жизни, находясь в состоянии раздраженности и обиды на вызывающее поведение Сталина 8 ноября 1932 года, когда она была с ним у Ворошиловых в гостях. Ушла из жизни, оставив ему двоих детей — Василия (11 лет) и Светлану (6 лет).

Об оставлении какой-либо предсмертной записки разговора не было. Сталин, узнав о случившемся, страшно растерялся. Главное не в том, что потерял жену, друга и мать его детей. Нет, главное в том, что Надежда своей смертью подрывала его престиж. Главное — отклики в стране и за рубежом. Это не моя интуиция, это не мой домысел, об этом прямо говорили люди, знавшие натуру Сталина, знавшие его отношение к жене. Это сквозило в словах Кирова. Прямо говорил об этом С. С. Лобов.

Сталин растерялся настолько, что поставил вопрос об отставке, но как поставил — лукаво: «Могу ли я оставаться на этом посту? Как отнесутся к этой семейной драме люди, товарищи?» Немедленно было обсуждено в Политбюро положение дела, и вновь — честные до наивности люди подумали-подумали и решили уговорить Сталина не уходить в отставку. И Кирову тоже пришлось уговаривать Сталина. Об этом он сообщил в узком кругу членов бюро, а у многих возникало сомнение: можно ли в действительности оставаться Сталину на столь высоком посту? Решено было сообщить, что Н. С. Аллилуева умерла от болезни.

10 ноября в «Правде» и других газетах был помещен портрет Н. С. Аллилуевой в траурной рамке и сообщение от ЦК ВКП(б), которое кончалось следующими словами: «…в ночь на 9 ноября внезапно скончалась активный и преданный член партии тов. Надежда Сергеевна Аллилуева». Помещено также письмо ЦК ВКП(б) — членов Политбюро, секретарей ЦК и их жен. В нем говорится: «Память о Надежде Сергеевне как о преданнейшей большевичке, жене, близком друге и верной помощнице тов. Сталина будет всегда нам дорога». Подписи: Екатерина Ворошилова, Полина Жемчужина, Зинаида Орджоникидзе, Дора Хазан, Мария Каганович, Татьяна Постышева, Ашхен Микоян, Ворошилов, Молотов, Орджоникидзе, Куйбышев, Калинин, Каганович, Постышев, Андреев, Киров, Микоян, Енукидзе. Обращает на себя внимание отсутствие подписи жен Кирова и Куйбышева.

В этом же номере газеты помещены скорбные сообщения от друзей и товарищей, которые «с глубоким прискорбием извещают о преждевременной смерти слушательницы отделения искусственного волокна химического факультета Всесоюзной промакадемии Надежды Сергеевны Аллилуевой».

В последующем газеты печатают соболезнования Сталину от лиц и организаций. О похоронах есть информация и фотоснимок. Не были опубликованы причины смерти молодой женщины, не было никакого медицинского акта, а был пущен слух, что Надежда Сергеевна скончалась от приступа острого аппендицита. Так в угоду Сталину и ради сохранения его престижа родилась эта версия, далекая от истины.

Сильный, волевой, самолюбивый Сталин проявил слабость, растерялся перед финалом большой трагедии, которую видели другие. Искренне или неискренне он отказывался от должности — это дело темное, но эта растерянность замечена. Ему пошли навстречу, его простили и дали возможность оправдаться перед народом. Ну, Каганович — не в счет, он подхалим, он вскоре направит свою родную сестру в экономки Сталину. Молотов? Он дважды безропотно прощался со своей женой Полиной Семеновной Жемчужиной, высылаемой позднее Сталиным из Москвы. Их Сталин знал хорошо, держал в руках и не боялся. А вот эта тройка — Серго, Куйбышев, Киров, особенно Киров — они пошли на компромисс со своей совестью, но они — свидетели его слабости, они знают тайну, он от них в какой-то зависимости. Да ведь они не одиноки, за ними есть и такие, как Постышев, Эйхе, Енукидзе, Рудзутак, Косиор и многие другие видные деятели партии. Вот и получилась трещинка в, казалось, непререкаемом, абсолютном авторитете. Задуматься есть о чем. Надо прибирать к рукам, пока еще не поздно. Так или примерно так думал тогда Сталин — сейчас мы можем говорить твердо, зная, как пошли события после трагических дней 8 ноября 1932 года.

Свою слабость, свою зависимость от других не мог простить тем, кто о ней знал, — такова иррациональная логика самолюбца, лукавого и нетерпимого к людям.

При рассмотрении вопроса об отношениях Сталина и Кирова нельзя проходить и мимо писем Сергея Яковлевича Аллилуева, старейшего большевика, тестя Сталина. Он глубоко уважал Кирова (к слову, и у самой Надежды Аллилуевой были дружественные отношения с Кировым). Известны два письма. Одно написано С. Я. Аллилуевым в 1928 году Кирову в Ленинград из Москвы по поводу волокиты с назначением ему пенсии. Письмо хранится в ЛПА, в деле С. Я. Аллилуева. Второе письмо Кирову — тоже из Москвы, написано в 1931 году. В нем Сергей Яковлевич, совсем больной, пишет Сергею Мироновичу о своем горе, высказывая глубокое сожаление о трудном положении своей, как он говорил, «бедной Нади». Оно хранится в ЦПА, мне о нем подробно говорил А. К. Вихров, дававший пояснения в моем присутствии работникам ЦК, проводившим в 1961 году в Ленинграде расследование обстоятельств убийства Кирова. В описи обнаруженных документов, находившихся у Кирова и переданных через М. Орахелашвили в ЦПА после смерти Кирова, имеется еще одно письмо С. Я. Аллилуева от ноября 1934 года, с которым мне пока не удалось познакомиться и местонахождение которого мне неизвестно.

Знал ли Сталин об этих письмах, говорил ли ему о них Киров — неизвестно, но безусловно Сталину были известны настроения Надежды Сергеевны и ее отца, когда-то очень близкого Сталину партийца и хозяина конспиративной квартиры ЦК в Петербурге и Петрограде.

И еще один маленький штришок. Мы были, кажется, в 1933 году в Москве — Киров, Кодацкий и я. Киров, как обычно, остановился у Серго, Кодацкий — в «Национале». Нам предстояло встретиться у Кодацкого для ознакомления по одному из экономических вопросов. Сидим с Иваном Федоровичем, поджидаем Сергея Мироновича. (При частых совместных поездках в Москву в центральные органы по финансовым и плановым вопросам Киров назначал нам свидания, встречи, редко в ЦК, иногда на квартире у Серго, где он останавливался, а чаще всего он приходил сам, предварительно условившись, в номер гостиницы. Так было и в этом случае.) Ждем прихода Кирова. Он открывает дверь, у него широкая улыбка, веселые глаза. Едва войдя в номер, со смехом рассказывает: «Иду я сейчас со Сталиным по Кремлю, нам навстречу идет Иванов-Кавказский и, улыбаясь, приветствует нас и в адрес Сталина бросает: «Здорово, хозяин!» Сталин никак ему не ответил, но, заметно раздраженный, сказал мне: «Хозяин — это что-то байское. Дурак!» Киров рассказывал это, смеясь, подражая сталинскому акценту и изображая его раздраженность. И в этой сценке больше казалось иронии Кирова в адрес Сталина, а не бедняги Иванова-Кавказского, вызвавшего гнев Сталина.

В июле 1933 года Сталин вновь приезжает в Ленинград вместе с К. Е. Ворошиловым. Сталин, Ворошилов, Киров ознакомились с работой Беломорско-Балтийского канала, посетили Мурманский порт. Извещение в газетах об этом событии было напечатано лишь после их отъезда. Никаких собраний или встреч на этот раз Сталин не проводил. Об этом посещении мы, ответственные работники, знали до опубликования только друг от друга. Информацию я имел еще из одного источника. Мой заместитель по облфинотделу Евгений Андреевич Гайлит был в служебной командировке. Ночевал в Крестцах. Встав рано утром, он увидел поток правительственных машин, а от местных жителей получил разъяснение — это приехал Сталин. Машины, по словам Гайлита, промчались на предельно высокой скорости. И Сталин и Киров любили быструю езду. У Сталина, возможно, это было по соображениям безопасности, у Кирова же в основном вызывалось спортивным интересом; в этом он, в частности, видел один из способов снятия усталости. Объезжая же город, его стройки, улицы, Киров ехал достаточно медленно, чтобы получить больше впечатлений.

В названной совместной трехдневной поездке руководителей партии некоторые товарищи, уже после гибели Кирова, видели какой-то особый смысл; мне же кажется, что это вызывалось деловыми соображениями — ознакомиться с нашими северными границами, надежностью их состояния и возможностями использования в стратегических целях только что построенного канала.

И наконец, последнее — о развитии отношений Сталина и Кирова за годы совместной работы.

Суммируя сказанное и зная, что людские отношения развиваются в зависимости от условий и времени, считаю необходимым сказать свое мнение об изменениях в отношениях Сталина и Кирова на протяжении почти девяти лет— 1925–1934 годы — период работы Кирова в Ленинграде.

В 1925–1926 годах Сталин с помощью Зиновьева, Каменева, Бухарина, Рыкова, Томского и многих других убрал с руководящих постов в партии и государстве главного соперника — Троцкого, не допустив и признаков раскола внутри партии. В 1925–1927 годах Сталин опять же в союзе с Бухариным, Рыковым, Томским и другими устраняет от руководящей роли в партии и государстве Зиновьева, Каменева и их единомышленников. И в том и в другом случае среди тех, кто ему помогает, кто вместе с ним, — и Киров, и Орджоникидзе.

Но если в борьбе с Троцким, против его меньшевистских и эгоцентристских вожделений Киров выступает как местный деятель, в основном действующий в пределах Азербайджана и частично Кавказа, то в борьбе с линией Зиновьева, Каменева он играет уже ведущую роль. К тридцатым годам Киров — член Политбюро ЦК, основной боец против оппозиций в теории и на практике. Киров — руководитель крупнейшей и наиболее старой организации большевиков.

За эти девять лет должностное, партийное положение Сталина остается на достигнутом ранее уровне, но с ростом авторитета все больше и чаще проявляются отрицательные черты в его характере, отмеченные Лениным. Сталин замкнут, редко куда-либо выезжает, еще реже выступает, почти не общается с трудящимися массами. Растет число недовольных его окриками, резкими выпадами, насмешливой иронией, нерасположением к людям, растущей самоизоляцией, его капризными поворотами в симпатиях и антипатиях…

Авторитет же Кирова как на дрожжах поднимается все выше и выше, он располагает к себе людей, привлекает простотой, обаянием; он вырастает в центральную фигуру партии и государства; разрыв в положении между Сталиным и Кировым все уменьшается. Сергей Миронович — массовик по складу характера и мышлению, постоянно находится в гуще масс, общается с ними, умеет слушать людей, доброжелателен, без раздражения и осложнений. Киров — оратор, подлинный народный трибун. Да и в Политбюро все более повышается его активность. Его поддерживают Серго, Куйбышев, с ним вынужденно считаются Молотов, Каганович, ревниво оберегая при этом свои связи со Сталиным.

Словом, отношения Сталина и Кирова с 1926 по 1934 год резко видоизменились, и Сталин увидел в Кирове возможного преемника, а он ведь — Сталин — незаменим, отсюда настороженность, напряженность. И если в ноябрьские дни 1932 года — трещинка, то в феврале 1934 года почти конфликт. Несостоявшаяся попытка прибрать Кирова к рукам означала провал предложения Сталина в Политбюро. Это непостижимо. А что делать?

Возьмем еще один аспект отношений Сталина и Кирова. В учебнике «История КПСС», вышедшем под руководством Б. Н. Пономарева вторым, дополненным изданием после XVII съезда ВКП(б), есть следующая запись: «Многие делегаты съезда, прежде всего те из них, кто был знаком с завещанием В. И. Ленина, считали, что наступило время переместить Сталина с поста генсека на другую работу».

В третьем же издании, вышедшем в 1969 году, при том же руководителе авторского коллектива, приведенная фраза опущена. Что это может означать? Результат нового исследования не подтвердил ранее сделанных выводов? Появились новые варианты? Мне кажется, что категоричность первого утверждения (о делегатах) создала много дополнительных недоумений. Озадачены даже сами делегаты XVII съезда. К примеру,

А. Г. Слинько, которая в 1967 году, будучи вызванной к приехавшему из Москвы Г. С. Климову — сотруднику КПК, занимавшемуся в 1960–1962 годах расследованием убийства Кирова, говорила мне: «Я не помню, чтобы на съезде обсуждался (?!) вопрос о замене Сталина на посту генерального секретаря». Да, конечно, на заседаниях съезда этот вопрос и не обсуждался, да и не мог и не должен был обсуждаться, так как избрание генерального секретаря — дело ЦК, избранного на съезде, и по тогдашнему, и по теперешнему Уставу партии.

Конечно, формулировка во втором издании учебника — о делегатских разговорах — неосторожна и бездоказательна, стоило ли ее давать? Вместе с тем в руководящих кругах партии, среди активистов разговоры о замещении Сталина бесспорно были, но в другой плоскости. В 1923 году не было очевидной кандидатуры, чтобы заменить Сталина на посту генсека, да и обстановка не была благоприятной для этого шага. Е. Я. Драбкина в рукописном варианте своего произведения «Зимний перевал», ссылаясь на авторитет своих родителей, утверждает, что в кругах партии в 1923 году называли только одну кандидатуру — М. В. Фрунзе. Так ли? Не знаю. Но как делегат I съезда СССР (декабрь 1922 года) хорошо помню, с каким энтузиазмом делегаты съезда встречали М. В. Фрунзе, его горячее выступление на съезде. Вспоминаю и то, как в предшествующие декабрьские дни на X Всероссийском съезде Советов М. И. Калинин назвал Фрунзе «победителем Врангеля» и какую восторженную реакцию делегатов это вызвало.

В том же 1934 году имя Кирова вполне могло фигурировать как возможный и удачный вариант замены генсека, особенно под впечатлением его триумфа на самом съезде. Да и сам Сталин, пуская пробные шары о здоровье, приближении старости и в связи с гибелью Н. С. Аллилуевой, в какой-то мере намекал на Кирова, что рельефно выделилось при обсуждении вопроса 10 февраля 1934 года — о переводе Кирова в Москву. Да и в Политбюро стало другое соотношение сил, чем это было в 1922–1924 годах. Ни Троцкий, ни Зиновьев, ни Каменев, ни Бухарин уже не могли реально котироваться на пост руководителя ЦК — особенно в свете замечаний Ленина.

К 1934 году подавляющая группа членов Политбюро ЦК — Орджоникидзе, Куйбышев, Киров, Косиор познали горечь вздорного, самолюбивого характера Сталина, многому научились. Сложилось крепкое, мудрое ядро партии. В их среде Сталин уже не мог безраздельно доминировать, если… не применять своих качеств лукавого, хитрого властолюбца. Терпелось многое, подобно тому как в семьях, где имеется устрашающее, своенравное дитя. Но ведь оно свое и потому терпимо.

Годы борьбы с уклонистами, оппозиционерами за ленинскую линию создали авторитет не только Сталину, но и другим руководителям партии. Огромная работа по руководству хозяйством и крупнейшими организациями партии (Ленинград, Украина) также поднимала таких товарищей, как Серго, Куйбышев, Киров, Косиор, в глазах партии, народа. А личные качества этих товарищей— их обаяние, доступность — способствовали укреплению их роли в партии. Естественно, что многие руководящие члены партии, активисты — а они и были в большинстве своем делегатами съезда, — не раз между собой толковали по многим вопросам, в том числе и о генсеке.

В беседах с некоторыми товарищами мы также касались этой темы; ведь это естественно для членов партии — задумываться над вопросами жизни и деятельности партии, положения дел в ее рядах, в какой-то мере оценивать своих руководителей. Этот интерес вполне закономерен до тех пор, пока он не превращается в сплетни или катализатор закулисных интриг. Да, по совести говоря, в разговорах на тему о замещениях никогда не предполагалось немедленной или насильственной замены Сталина; обычно речь шла о том, что партия выросла, окрепла, что сейчас в Политбюро есть люди, способные заменить и Сталина, если в этом возникнет необходимость.

Конечно, мы, ленинградцы, гордясь Миронычем, с радостью встречали и поддерживали высказывания работников других областей и районов, когда они тепло и восторженно отзывались о Кирове, а таких было много, и в искренности их мы не сомневались. Повторяю, особенно это было заметно на съезде и после него, так что разговоры о Сталине и Кирове, конечно, были среди делегатов так же, как и не в их среде.

Не знаю, удалось ли мне доказательно и убедительно показать сложность изменения, развитие отношений Сталина и Кирова, но я попытался это сделать в интересах понимания проблемы и устранения ложных, придуманных версий, уводящих в сторону от истины.