1
Гонец едва стоял на ногах от горя и усталости. А князь Изяслав Ярославич не мог взглянуть ему в глаза, злился сам на себя:"Будто виноват перед ним или перед покойником… Разве я знал, что так случится? Разве хотел?"
Он вспоминал, как обрадовался когда-то, услышав, что Ростислав вторично взял Тмутаракань. И позже его радость не могли омрачить тревожные слухи о кознях тавридских греков. Очень уж надеялся на твердую руку и зоркий ум Ростислава.
"Нет на мне вины, нет на мне твоей крови", – словно заклинание твердит про себя киевский князь. Видится ему Ростислав – горбоносый и лихой, с открытым взглядом. Таким, верно, был он и на пиру, где встретился с челобитчиком от тавридских греков. Гонец рассказал, что грек вкрался в доверие к князю. Он поднял чашу за здоровье Ростислава, надпил до половины и передал допить князю. Да как бы нечаянно погрузил в вино палец и сказал:
– Хочу побрататься с тобой, храбрый муж, славный Ростислав. Многие лета тебе!
Вернувшись к своим, челобитчик объявил, что нарушитель мира и благоденствия, тмутараканский завоеватель скоро умрет.
И вот исполнилось злое пророчество. Да и какое ж пророчество это было, когда под ногтем у челобитчика имелся смертельный медленно действующий яд. В страшных муках погиб Ростислав.
– У тебя, светлый княже, хотел он просить перед смертью прощения за то, что оставил град в ненастную годину осиротевшим. Да у брата твоего Святослава – за огорчения, – сказал гонец и опустил голову. – Мало таких на свете, каким был наш Ростислав.
Видно было, что и этот гонец, как все воины Ростислава, был по-настоящему предан ему. Изяслав невольно позавидовал и подумал:"Есть ли у меня такие же верные? Разве что один – тезка и должник мой… А ведь одариваю их больше. Чем же привораживал воинов сыновец? Неужто водится меж людьми и вовсе бескорыстная преданность? Что-то не встречал такого".
Изяслава не обрадовало известие, что за злодейство херсонцы отомстили греческому посланнику – камнями забили до смерти. Никакой местью покойника уже не воротишь, содеянного не отменишь. Он знал:сейчас Святослав радуется, собирает Глеба в дорогу. Невезение киевского князя сулит удачу князю черниговскому. Хоть и братья родные, хоть и вместе выросли и одним отцом в уделы рассажены, хоть и враг главный у них один – степняки поганые, а вот ведь становит их судьба друг супротив друга и сталкивает. Пока еще не в открытую, не в бою… А что потом?
Почему все выходит вопреки тому, как он, Изяслав, замыслит? Злые силы, что ли, смеются над киевским князем? Хотел Ростиславу добро сделать – лишился его, отважного воина, который в трудную годину мог стать верным воеводой и опорой киевского князя. Хотел греков и горцев присмирить – не вышло, они еще непокорнее стали. Хотел южные границы заслонить – опять там будет Глеб, его слабой рукой границу не заслонишь. Да с одной бедой не больно хитро сладить, одну беду, как известно, можно усыпить, а то и с хлебом съесть. Но одна беда в одиночестве не живет никогда, за ней новая беда в гости жалует.
Исполнилось самое худшее опасение Изяслава. Не зря предостерегал родитель, что одна распря тянет за собой другую. Боялся киевский князь ослабить свою дружину перед лицом Всеслава, боялся его усилить и Псков отдать, а тот посмотрел не на силу дружины, а на живой пример. Страшно начать первую распрю, а там уже все идет само собой.
Ранее воины полоцкие изредка нападали на караваны. А нынче сам Всеслав Брячиславич встал во главе их, заградил путь "из варяг в греки", обижает купцов, обирает караваны, исправно взимает дань со всех. Да при этом своевольно отвечает всякому, что-де князь киевский Изяслав ему не указчик.
И снова закручинился Ярославич – что учинить? Оставить ли безнаказанно правнуку Рогнеды его хулу и прегрешения или?. . Если не наказать Всеслава, подорвется к нему, Изяславу, уважение бояр. Станут поговаривать:"Князь у нас хил да слаб". А пойти на отступника – значит раздуть огонь семейной распри, начать междоусобную войну на Русской земле.
Тогда-то уж степняки поднимутся, разгуляются. Могут и великокняжеский стол растрясти. Не усидеть Изяславу.
А пустыми словами Всеслава не улестить. Сила нужна. Такая, как раньше, когда не мог Полоцк обойтись без Киева, без ратной подмоги, без изделий подольских умельцев-оружейников. Вспомнил Изяслав, как однажды, когда в Полоцке бояре зароптали, князь Ярослав задержал обозы с изделиями киевских оружейников. И тотчас Полоцк угомонился, утихомирился, выю под ярмо склонил – ибо без мечей да кольчуг куда денешься? Нынче же Полоцк вырос, стал многолюдным, есть в нем и свои мастера, и немалая дружина – он больше не зависит от Киева. Поэтому ведун Всеслав так разошелся. И не уймется до тех пор, пока Ярослав не отдаст ему обещанный кус земли. А отдаст – не подавится Всеслав, наоборот – обнаглеет, станет требовать нового. Чем больше усилится, тем большего требовать станет.
Взбудоражатся гордые киевские бояре:"Нашего князя полоцкий злодей настращал".
Тень родителя, Ярослава, встанет и громогласно спросит:"Зачем раздаешь землю, отцами и дедами собранную? Разве не ведаешь:дороже любого богатства, что есть на земле, сама земля. Отдашь хоть кусок ее – неминуемо ослабнешь. А слабому властителю покоя не будет!"
Голова трещит от тревожных дум. Каким все казалось ясным и простым когда-то в молодости! Думалось:сильной рукой вздыбит свою страну над темной степью, будет править еще лучше отца, и слава о нем пройдет по всем землям. Будут говорить и писать о его уме и смелости, о благородстве и честности. А в жизни все по-иному обернулось. Одной смелостью ничего не сделаешь, поступаешь честно с одним – получается подло по отношению к другим, а благородным будешь – и вовсе княжеского стола лишишься.
Казалось, ума-то уж Изяславу не занимать-стать, а все хитрости заводят в ловушку.
Сердце болит, ноет рана, нанесенная смертью Ростислава, любимого сыновца, верного воина, который всегда был готов жизнь отдать за дядю.
"Невзлюбил меня Господь. А за что? Жертвы приносил ему исправно, думает князь. – Блага ближним хотел. Землю свою возвеличивал. С язычниками боролся. Нехристей бил. За что караешь меня, Господи милостивец? Отчего играешь мною, как букашкой ничтожной, и замыслы мои против меня оборачиваешь?. . "
Ответа нет. Не хочет Господь ничего объяснять властителю. Молчит. Будто нет Ему никакого дела до того, кто, как уверяли монахи, им же выбран и поставлен пастухом над простой чадью. Не подскажет, что учинить, не научит…
Одна беда другую тащит, будто связаны они судьбой. Окружают кольцом киевского князя, а он то кольцо разрубить не может.
За дверью княжьей палаты слышится осторожный стук, будто кошка скребется.
Мягко ступая на носки сапог, потупив взгляд, входит княжич Святополк. Он приближается к отцу и целует его руку, изображая на своем лице удовольствие.
Изяслав с давних пор недолюбливал это свое детище. Слишком рано Святополк научился лгать, наушничать, выпрашивать милости. Рано оценил силу золота и подружился, запанибратствовал с резоимцами. Он был труслив, жаден, настырен. Если на что нацелится, спрячет коготки и подкрадывается тихохонько к добыче. Ударь его, сбей с ног – опять поднимется. Поставь перед ним преграду – обойдет.
Братья Мстислав с Ярополком – те частенько бивали его. Мстислав грозился и вовсе забить. Но братья быстро отходили и жалели о случившемся. А Святополк, пользуясь их добротой, выпрашивал у них разные выгоды и поблажки.
За все это не любил его отец и боялся. Никогда не спрашивал у сына совета, знал:тот даст такой совет, который ему выгоден. А сегодня впервые решил посоветоваться с сыном. Конечно, Святополк останется верен себе. Но ведь Всеслав угрожает наследству, которое достанется сыновьям. Значит, то, что выгодно Святополку, выгодно и его отцу.
Князь усадил сына рядом с собой и поведал о своих огорчениях. Святополк задумался:что посоветовать? А что думает делать отец? Надо бы посоветовать то, что наиболее приятно отцу, а выгодно ему, Святополку. Наиболее ж приятно князю то, что сам задумал. Но на пользу ли замысел родителя ему, сыну?
Святополк тихо проговорил:
– Христос учил:"Блажени жаждующие правды". Молвлю без утайки, отче. Для борьбы с Всеславом тебе опора нужна. А где твои верные? Погляди вокруг. Нет их. Волки, о себе мнящие и себя ублажающие, – твои соратники. Верные слуги тебе надобны, истинные сподвижники.
Князь Изяслав кивнул.
– А верные – они вблизи обитают, да ты их не приметил. Они и верные, они и сильные.
– Жариславичи?
– Они, они, пресветлый властитель, – радостно подтвердил Святополк, будто и не расслышав неудовольствия в словах отца. – Они, терпельники кроткие, – твоя опора и мощь. В их руках – злато и меч. Да без твоего благоволения тяжко им. Без тебя они токмо оратаи, с тобой – еще и ратники. Поставь их над другими боярами – неодолимы станут твои полки. А уж они тогда за тебя в огонь да в воду. Ибо все обижали их и травили, напраслину возводили, будто злато премного любят. А хоть бы и так – в том греха большого нет. Зато всем ведомо – Жариславичи в бою спины врагам не кажут. А омилостивишь их – будут за тебя, княже, стоять до конца. Вот и случай есть… Хочет Склир Жариславич свататься к дочери боярина Пестослава. Да Мстиславушко похвалялся, будто ты ее за отрока своего сватаешь. Так ведь отрок тот – из кожемяк. Сам ведаешь:волк завсегда в лес смотрит, как его ни корми. А Склир Жариславич век тебе благодарен будет.
Слова Святополка вначале озлобили князя. Изяслав, как и отец, по достоинству оценил резоимцев. Они блюдут только свои интересы. Князя продадут за серебреник. И таких "верных" сын советует приблизить?
Однако, поразмыслив, Ярославич признал, что в словах сына есть истина. Если сочетать браком дочь Пестослава со Склиром Жариславичем, выгода будет и резоимцу, и князю. Ведь, усилившись за счет Пестослава, резоимцы запомнят, что это стало возможным лишь при одном властителе. Стало быть, он для них и самый выгодный. Ведь мало найдется властителей, которые бы не побоялись и не побрезговали приблизить Жариславичей. Но как пойти на такое дело, когда при одной мысли о сих боярах князя охватывает озноб? Это все равно что приблизить волчью стаю – берегись днем и ночью, чтоб не сожрали. Да и пообещал он Мстиславу… Однако Мстислав уже, верно, забыл, за кого просил. Мстислав такой… А хоть бы и не забыл! Здесь судьба Киева решается – что там значит какой-то отрок. Как лучше для дела великого, так и решать надобно. А отроку и поделом – не лезь в чужую клеть, не заглядывайся, куда не положено. И так достаточно обласкан!
Торопятся вразброд мысли князя, с одного на другое перескакивают. А Святополк ждет, в глаза заглядывает.
Князь нахмурился:
– О женитьбе Склира Жариславича подумаем, сыне, может, ты и прав. Но почему не отмолвил, как быть со Всеславом?
Святополк тут же привел слова евангельской заповеди:
– "Блажени миротворцы:яко тии сынове Божии нарекутся".
Князь подмечал в сыне все больше сходства с резоимцем Жариславом. И тот любит евангельские словеса вязать, ими прикрывает замыслы свои. Изяслав сам к месту употребляет Божье слово. Но произносит его со священным трепетом. Не прячет за светлым словом черных мыслей!
– Так советуешь умиротвориться? – спросил князь. Княжич исподлобья взглянул на отца:
– Кто поднимет руку на сына Божия, лишения живота достоин. А Всеслав поднял!
– Иди, сыне, – сказал он со вздохом. – Совет твой у сердца держать буду.
Он устало опустил голову. Думай не думай:придется на что-то решаться…
Короткий сильный стук в дверь палаты – и воевода Коснячко с перекошенным ртом стоит перед князем. Задыхается, торопится сказать что-то страшное. Иэяслав поднимается с кресла…
– Княже, Всеслав взял на щит Новгород! Остромир, боярин Чудин, а с ними другие знатные мужи брошены в поруб! Собирается отступник на Киев идти! Упредить его надо. Выступать без промедления!
2
Гудит подольское торжище. Сюда привезли и вынесли свои товары кузнецы и гончары, серебряники, лучники, седельники, опонники, кожемяки, усмошвецы и многие другие ремесленники, которыми славно Подолие. Тут можно купить и рукомойники в виде чудищ и дев, и блюда красной меди, и мутовки для взбивания масла, и каменные пряслица, и разные украшения:стеклянные браслеты, бронзовые зеркала, нашейные серебряные гривны, подвески ушные – лунницы, обереги, предохраняющие от любого несчастья и злодейства, серьги киевские с тремя камнями, колты, увитые серебряной проволокой. Эти украшения зачаровывали узорными извивами золотых паутинок, тонкой резьбой, а больше всего – сверканием эмали. Во всех землях славится киевская эмаль и чернь. Словно вросла она в предмет, ею же изукрашенный. А уж ее блеска – то искристо-задорного, то солнечно-светлого, то будто наитончайшей пеленой подернутого, мягкого и ласкового, не затмят века. Будь то гордовитая угорка, или ляшка, или жена франкского ярла-графа, или сама царьградская императрица – ни одна не откажется раскрыть мошну да уплатить полновесной монетой за покрытый эмалью браслет, на котором поставил свое имя-печать киевский златокузнец Максим. А затем станут хвастать перед подругами тем браслетом да тем именем, ибо всюду известно, что мало найдется на свете мастеров, равностоящих в эмалевом деле Максиму.
На торжище съехались и смерды из близлежащих сел, продают пшеницу-полбу, жито, овес, просо, чечевицу, горох, лен, воск, мак, а покупают заступы – деревянные лопаты с железными оковами, корчаги, наральники для плуга, косы, ножницы для стрижки овец и множество других вещей, необходимых в хозяйстве.
Вот боярский сын тряхнул отцовыми деньгами да купил приглянувшийся ему кожаный кафтан, усеянный серебряными бляшками. А вот тяжко вздыхает чужеземный купец, да делать нечего – вынимает из напоясного мешочка золотые динары и медленно, словно все еще раздумывая, держит их в своей хваткой руке. А другой рукой не отпускает, мнет пальцами пушистый соболий мех, отливающий на солнце рыжим подцветом.
Купец морщит лоб:платить или не платить? Поводит по сторонам сквозь узкие щелки хитрыми глазами. Вот заметил такого же дальнего гостя, как сам, – ой, как бы не перехватил товар! – со стоном сунул русичу динары и развернул пошире соболью шкурку, и сверкнул улыбкой навстречу подходящему сопернику. А тот будто бы и не видит, следует дальше, туда, где белеют меха горностаев.
И молодой воин Изяслав тоже вышел на подольское торжище. Словно присматривается к товарам, но нигде не останавливается, гуляет – только в одну сторону метит, да все искоса поглядывает на кожемякский удел. Рассказал ли уже его бывшим товарищам брат Лука о том, что скоро станет Изяслав-отрок зятем самого боярина Пестослава? Поспешит ли кто-нибудь из бывших поплечников поздравить или хотя бы почтительно поздороваться?
Вдруг увидел отрок того, о ком подумал, – боярина Пестослава, будущего тестя своего. Торгует боярин у заезжего купца седло, ощупывает бахромчатый подседельник, гладит высокую луку. Изяслав обрадовался, стал пробиваться к боярину. Вот отошел Пестослав от купца – не сторговались, видно, а отрок к нему с поклоном:
– День добрый!
Пестослав глянул на него и насупился:
– Ходи здоров.
Изяслав так и согнулся, будто от удара. Непосильная ноша навалилась на плечи. Чуял ведь недоброе – сон плохой приснился. А все же и сейчас поверить до конца в свое невезение не решается, спрашивает робко:
– Как поживает Светозара Пестославна?
– Хорошо поживает, к свадьбе готовится, – все так же хмуро отвечает боярин и внезапно улыбается весело. И отрок тут же улыбается в ответ, снова надежда вспыхивает:а может, напраслина почудилась?. .
Весело боярин говорит:
– Да, замуж собирается дщерь! Да не за тебя, а за достойника – сына боярского!
У Изяслава в глазах потемнело. Как же это? Значит, не помогло заступничество Турволода. Значит, опять обманула подлая надежда! Вот почему Светозара вчера не вышла к нему, больной сказалась…
Множество людей ходит вокруг, толкает его, и он движется в толпе безвольно, словно щенка в водовороте. Куда толкнут, туда и подвинется. И снова оказался он у кожемякского ряда. Невольно вспомнилось, как раньше выходил на торжище с ватагой захребетников, как приценивались и перешучивались, мечтали о том, что в руки не давалось, – а мечта-то давалась, – и на сердце было радостно. Теперь он здесь сам по себе – ни боярин, ни простая чадь, ни купец, ни захребетник, княжьим именем лишь меченный, а своего лишенный по собственному недомыслию, княжьей лаской возвеличенный, да не обласканный. Нельзя всю жизнь быть отроком, а в бояре как выйти? Как за мечтой угнаться? Как сделать, чтобы надежда не обманывала, чтоб судьба не насмешничала?
Кто же он на самом деле? Куда ему идти, с кем быть?
Внезапно среди людей на торжище началось смятение. Откуда-то доносился невнятный гомон, нарастал. И прежде чем Изяслав-отрок расслышал, о чем кричат люди, он увидел высоко поднятую вить – знак войны…
3
Покачивается в седле великий князь Изяслав Ярославич, думает невеселую думу… Вот и пришлось ему ввязаться в распрю, пойти против своих, русичей. Плохо это. А что делать? Отступник осуществил свою угрозу, Брячиславич выступил против Ярославича. "Видит Бог, я всеми силами пытался избежать распри, – убеждал себя князь. – Никогда не делал я того, что могло бы разжечь ее. Прощал ограбления караванов, разбой, даже покушения на свой живот. Но, видно, ближняя собака скорее кусает. Всеслав никак не угомонится. Киевский стол ему спать не дает. Нет, этого злодею не видать! Всеслав посмел протянуть хищную руку к Киеву, посмел замахнуться на власть старшего – пусть же он погибнет!"
Изяслав снова и снова вспоминает оскорбления, стрелу головника на охоте. Не толкни тогда отрок – и мог бы погибнуть. Злоба наполняет грудь князя. Пусть сгинет Брячиславич, начавший самое страшное злодейство для земли Русской – распрю.
"Не за себя мщу, а за родную землю, – думает князь. – Самая страшная месть справедлива, самая лютая казнь для Всеслава и его ближних – по заслугам. Ибо хотели землю нашу ослабить. Нет, не удастся злодейство твое, Брячиславич!"
Рядом – конь в конь – едут трое Ярославичей, трое братьев-князей. Нет преграды, которую бы они не смогли одолеть, пока действуют воедино.
Позвякивают серебряные украшения, подвешенные к сбруе, горят смарагды и бирюза на рукоятях мечей, тускло переливаются меха и шелка на княжьих шубах.
А спереди и сзади, сколько охватит око, блестят боевые секиры и окованные дубины, колышется море высоких меховых шапок-клобуков, месят снег тысячи сапог. Когда проходят дружины, вместо пушистого белого снега остается синеватый, скользкий, твердый шлях.
Святослав, князь черниговский, в меховой шапке-треухе и синем плаще на меху любуется войском. Сколько тут бесстрашных воинов! О таких мечтает и царьградский властелин. Если бы все эти дружины соединить под сильной рукой его, Святослава, если бы он, а не Изяслав правил Киевом и Новгородом! Уж у него-то не посмел бы отнять города какой-то Брячиславич!
Никогда раньше не думал он так о старшем брате. Но обида за сына, как червь, точила его сердце. Ведь полоцкие бояре не солгали. Не пошел бы Ростислав вторично на Тмутаракань без благословения киевского князя.
"Заботился Изяслав о своем спокойствии, да прогадал. Завет отца нарушил, посеял семена распри. И что же получилось? Коварство ему боком вышло. Глеб опять в Тмутаракани, а Ростислава нет на белом свете, – думает Святослав. – Прав был родитель:мудрец должен знать, что было и что есть, пророк – что будет, а мудрый властитель – что было, что есть и что будет. Токмо тогда его решения и деяния благу послужат, власть его укрепят. А тут и вперед глядеть не приходилось. Надо было лишь помнить завет отцовский:"Нет горше горя для земли и властителя, чем распря. Зажечь ее легко потушить трудно". И еще не раз говорил нам отец и завещал:"Если будете в любви между собой, Бог будет с вами, и покорите вы ворога, и будете мирно жить. Если же будете ненавидеть друг друга, то погибнете сами и погубите землю отцов своих и дедов своих, собранную трудом великим". Отшибло память у брата. А может, хотел меня ослабить? Как молвил Стефан, боярин из Полоцка:"Ведает брат твой, кто был бы самым могучим володарем Киева, знает силу твою и мудрость, Святославе, оттого и опасается тебя и сына твоего…" Не поверил я тогда боярину, а гляди ж ты – слова его сами на ум идут".
Черниговский князь и виду не кажет, что обиду на брата держит, хотел бы он заглушить ее, да не может, не властен в этом над собой…
И отрок Изяслав тоже глядит на господина своего, киевского князя, а в голове – десятки вопросов. Турволод сказал, что князь обещал слово замолвить Пестославу. И похоже было, что обещание он сдержал. Отчего же сызнова переменился боярин? Спросить князя нельзя, у него сейчас своих забот хватает. Видно, проклятый Жарислав все сумел переиначить. С Жариславом бороться в одиночку бесполезно. Да и Светозара хороша. Не захотела свидеться:боярский сын ей милей. Что ж, она еще пожалеет, поймет, что счастье упустила. И Турволод так говорит. Вот он едет рядом, добрый и отважный богатырь, сзади – дерзкий умелец Верникрай. Сколько подобных им в этом воинстве! Сколько под высокими шапками разумных голов да под кольчугами – честных сердец. И ведь зацветут сады и заколосятся поля, когда сотни и тысячи этих удальцов полягут на поле битвы. Сгрудят их в кучи – древосечцев и кузнецов, градоделов и шерстобитов – и зароют в мать-сыру землю. И все это из-за полоцкого князя, который во что бы то ни стало хочет отнять стол у милосердного Ярославича. Изяслав-отрок не сомневается, что и князь сейчас горюет о тех, кто погибнет в бою. Десятки и сотни лет должны будут прошуметь, прежде чем вырастет им замена. Великий урон Русской земле…
Войско Ярославичей вступило в полоцкие земли, перешло по льду реки и озера и обложило город Минск. Минчане ожидали нападения. Много часов тому назад начали гудеть замурованные в крепостные стены пустые кувшины. Усиливая далекий топот многочисленной рати, они возвещали о приближении противника. Предупрежденные об опасности, минчане успели расширить ров, находящийся перед городом. Его дно было остроугольным, выложенным камнями и деревом. Защитники города обильно полили стенки рва водой. Нападающий мог легко съехать по льду в ров, но не так-то просто было выбраться оттуда.
За рвом находился вал, сооруженный из камней и песка – первое оборонительное кольцо. На гребне вала возвышались деревянные прикрытия для лучников. Вслед за валом начинался второй ров, с перекидными мостами, которые можно было убрать в любую минуту. Затем на пути штурмующих вставала главная преграда – городская стена, составленная из дубовых клетей, многоярусных, заполненных необожженным кирпичом, и тристенных срубов, засыпанных землей и глиной. На городской стене была пристроена другая, деревянная стена – заборало. В ней проделаны бойницы.
На въездах в Минск возвышались деревянные вежи. С них открывались окрестности. Стража ведала, кто подходит к городу. Вежи были расположены чуть поодаль от стены, оставляя с двух сторон проходы до трех локтей в ширину – достаточные, чтобы могла проехать колымага.
Перед боем Ярославичи созвали думу. Кутаясь в меховые охабни, похлопывая руками о бока, дуя в ладони, бояре сошлись в огромный шатер, подаренный князю Изяславу польским королем.
Киевский князь обратился к собравшимся:
– Подумаем вместе, за одно сердце, братья мои и бояре мои. Во град сей вступить тяжко и многокровно. Как мыслите – где и в чем слабость врага и наша сила?
Бояре молчали. Каждый боялся попасть со своим советом впросак, показаться смешным, каждый хотел вначале послушать, что скажут воеводы и князья, а уж потом решать, кому из них поддакнуть. Видя, что бояре не решаются говорить, Изяслав сказал:
– Не дашь ли своего совета, хитроумный и прославленный воеводо?
– Исполать тебе, господине, за сладкие слова! – откликнулся Коснячко. Он был многоопытен, участвовал во многих больших и малых сражениях. Главной чертой старшего воеводы была осторожность, а поэтому хоть громких побед он и не стяжал, но и в особом проигрыше не был. Коснячко проговорил:
– Мыслю так учинить. Нужно узнать о тайных лазах. Они в укреплениях имеются во множестве. Через те лазы можно в город проникнуть с малыми потерями. А до той поры, покуда откроем лазы, пресечем нашим врагам путь к реке. Не пропустим в город ни воду, ни еду. Возьмем их измором.
Святослав Ярославич возразил Коснячко:
– Пошел по масло, а в печи погасло. Сколько придется ожидать? Минчане будут в тепле сидеть, мы – на морозе. Воины возропщут. Часом опоздал, годом не наверстаешь.
Быстрый на решение, безжалостный и к вражьим воинам и к своим, княжич Мстислав предложил ударить со стороны главного въезда, разметать стену между башнями и прорваться к крепости – детинцу.
– Зря воинов погубим, – ответил варяг Симон, боярин Всеволода. – Если ж разметаем вал, то гражане стрелять будут в нас со всех сторон. Сбоку стены, позади – вежи.
Симон вздохнул, опустил голову, наморщил лоб.
Тогда снова возвысил голос черниговский князь Святослав:
– В двух местах на крылах надо пройти лесом к первому рву, перебраться через вал и по второму рву окружить град. Отрежем обороняющихся, что стоят на первом валу. А когда будем во втором рву, приметим выходы из тайных лазов. Через них ворвемся во град. Чтобы нас со стен не постреляли, сплетем из лозы большие щиты и накроем ров. А пойдем на взятие града – щиты нам сгодятся вместо лестниц. Смелый приступ половина победы.
Возгласами одобрения встретили бояре это предложение.
На том и окончилась дума…
Бояре расходились переговариваясь. Резоимец Жарислав собрал сыновей на свою, малую думу, Жариславичи решали, кому из них где находиться в бою.
Щиты были сделаны быстро – подгонял мороз. Через два дня после думы начался штурм. Одновременно справа и слева к первому рву бросились нападающие. Защитники встретили их стрелами. На снегу остались сотни неподвижных разноцветных пятен. Но князья не печалились, знали:то полегли не дружинники, не бояре и отроки, а всего-навсего вои-ополченцы, которых кинули первыми под стрелы минчан. Ополченцы, как живые щиты, прикрывали следовавших за ними дружинников, и те, прорвав оборону первого вала, дохлынули до второго рва.
Склир Жариславич, начальствующий над сотней воинов, в одном из самых глубоких мест рва заметил ровную площадку. Ему достаточно было одного взгляда, чтобы понять – площадка предназначена для незаметного накапливания войска во рву. Значит, где-то здесь и должны быть выходы из тайных лазов. Он постарался лично доложить о замеченном князю Изяславу, чтобы снискать его расположение. Воевода Коснячко пошел со Склиром к площадке. Внимательно осмотрели стены. В одном месте камни слегка шатались. Воины налегли сильнее, сдвинули их. Открылось узкое отверстие. Воевода приказал воинам бесшумно проходить через лаз в город и ждать сигнала.
Одним из первых в подземный ход нырнул Склир. Теперь идти первым было выгодно – меньше опасность, ведь враг вначале растеряется, а надежда захватить добычу – большая, если побеспокоиться об этом как следует.
Впереди Жариславича маячила в темноте какая-то знакомая фигура. Но кто это, резоимец никак не мог определить. Лишь выйдя за городскую стену на полукруглую площадь, он узнал Изяслава-отрока.
Изяслав-отрок был подавлен и молчалив. Он никак не мог опомниться от известия о страшной смерти Ростислава, от черных слухов. Говорили бояре, что князь Изяслав Ярославич виноват в смерти племянника. Снова и снова вспоминал отрок, как передал Ростиславу княжий меч со словами Ярославича:"Мечом этим охраняй границы от врагов наших". Может быть, бояре правы? Не князь ли толкнул сыновца на распрю?
"Но князь не хотел смерти сыновца, – думает отрок. – Злая судьба поглумилась над обоими, а злые языки сплели молву… И ведь в том черном деле есть и моя вина. Это ведь я передал меч, хоть и сам был только мечом в чужой руке. А в чьей? Князя? Коснячко? Может, и они – оружие в чьих-то руках. Так и каждый человек, как говорил Иннокентий, лишь соринка, лишь стрела, а иногда меч – в деснице господней или сатанинской. Но как узнать, что угодно Богу, а что – дьяволу, как разобраться в том хитросплетении, когда достаточно сделать шаг вправо или влево от праведной тропы, а дальше над судьбой своей ты уже не властен. Несет тебя неведомая сила, не позволяет вернуться, изменить путь. Не зря говорено предками:семь раз отмерь, один отрежь. Не семь, а семью семь раз примериться надлежит, если воля наша короче веревки, на которой бычка ведут на убой…"
Его раздумья прервал неистовый рев. Это затрубили рога. Неожиданно для защитников города им в спину ударили киевляне и черниговцы.
Многие минчане побежали и были перебиты переяславльцами, притаившимися во рву. Часть защитников города затворилась в крепости.
Перекрывая шум боя, прогремел голос Турволода:
– Великий князь Изяслав повелевает сложить оружие! Кто сложит – воля! Кто ратиться будет – смерть!
И уже прислушались многие из защитников города. Замерли на взлете их руки с мечами и топорами. Глаза заволоклись раздумьем.
Тогда поднялся на стене в полный рост безвестный и бесшабашный минский удалец, к тому же наученный боярином Стефаном, и крикнул так громко, что услышали все:и свои, и нападающие, и сам князь Изяслав:
– Слабосильный и худоумный киевский князь! Не чтим его! Пусть убирается отсель, покуда голову на плечах носит! Великий князь! – он захохотал. – Что у наших смердов в… то у вашего князя в голове!
Изяслав Ярославич слышал дерзкие слова. Гнев ударил в голову, как хмельное вино, затмил разум. Князь поднес к губам маленький рог на серебряной цепочке и затрубил. Тотчас же откликнулись десятки рогов и труб. Киевляне снова ринулись на приступ. А князь, издали глядя на побоище, пришептывал:
– Так… Так… Да сгинете вы, Всеславовы челядины… – В этот миг в каждом минчанине он видел ненавистного Всеслава:– Пусть сгинут мужи, а жен да чад мои воины заберут…
Битва полыхала все жарче.
Не дремли, Изяслав-отрок! Разгневанные минчане отрезали тебя от своих, окружают. А издали настороженным глазом следит за тобой Жариславич.
Но Изяслав уже во вражьем кольце. Сухопарый минчанин занес над ним зазубренный меч. Сейчас погасит свет в глазах отрока.
Верный друг Турволод приметил опасность. Закружился в смертельной пляске боевой топор, прихваченный паворузом к его руке, и пошел крушить шлемы, а заодно и головы.
Склир встревожился:ненавистный Изяслав сейчас будет спасен. Резоимец нагнулся, выхватил из руки убитого топор и метнул в отрока. Но на этот раз промахнулся Жариславич. Топор попал в Турволода. Зарычав от боли, богатырь упал.
Изяслав оглянулся по сторонам, он искал убийцу взглядом. Склир уже скрылся. Глаза Изяслава стали безумными, злобными. Он забыл о своем решении не поднимать руку на братьев. Он был опьянен ненавистью. О, он покажет этим проклятым Всеславовым прихвостням, убившим его друга! Изяслав сжал в руке меч я бросился в битву…
На узких улочках города со звоном сшибалось оружие, взлетали и падали дубины, кружились боевые цепи, стонали раненые, рычали живые.
– За Полоцк! За святую Софию Полоцкую! – орали минчане.
– За Киев! За святую Софию Киевскую! – хрипло горланили киевляне.
С обеих сторон слышался громогласный крик:
– За отечество!
– За отечество! – твердит сквозь бойницу крепости минский воевода.
– За отечество! – откликается минчанин, вонзая копье в живот киевлянина.
Бьются русичи, уничтожают друг друга. И над всем этим кровавым, гудящим, горестным городом реет крик:
– За князя!
4
Битва окончилась. К Изяславу Ярославичу подбежал Коснячко и сообщил, что детинец взят. Он спросил, как поступить с пленными. Боярин Пестослав подступил к князю и, желая выпросить жизнь пленным, сказал:
– Много лиха познали они, несчастные. Уразумели, сколь пагубен путь, начатый Всеславом. Слышно – минчане сами проклинают князя-отступника. Замахнись, пресветлый, да не ударь. Не все ж хлыстом, ведь можно и свистом.
Те слова – бальзам на сердце Ярославича. Его лицо уже стало расплываться в доброжелательной улыбке, но вдруг дернулось и застыло. Изяслав вспомнил слова бесшабашного воина:"Слабосильный и худоумный киевский князь…"
В этот миг, как молодой ястреб, выскочил княжич Мстислав:
– Князь уже изъявил волю. Мужи города должны быть перебиты, жены и чада отданы воинам. Так будет! Кто злым попускает, сам зло творит!
Князь Изяслав не мог ни на что решиться. В пылу гнева изъявил он волю, на которую ссылается Мстислав. Тяжко виновата Всеславова челядь перед киевским князем, но все же кара слишком велика… А если помиловать, молодцы Мстиславовы скажут:князь у нас слишком мягок. Ему в лицо плюют, а он лишь утирается. "Княжья власть держится на страхе подданных, – думает Изяслав. – А где нет страха – нет и власти. Что же делать?"
Мстислав помнил слова минчанина крепче, чем отец. Они оскорбили и его. Если отец не может отомстить за себя, отомстит сын. Он уверен, что прощать нельзя. Сегодня так говорят об отце – завтра так скажут обо всех Ярославичах. Мстислав встретился взглядом с глазами отца. Ему показалось, он видит в них поощрение. Не ожидая подтверждения своему домыслу, он вскочил в седло.
Изяслав Ярославич все еще раздумывал…
5
Из-за домов появляются двое:Верникрай и Гром. Они спешат к кучке воинов, жгущих чей-то дом. Отрок Изяслав машет им рукой, зовет, торопит. В его зеленых глазах – искры гнева и мести. Он мстит за своего друга Турволода. За доброго и бесстрашного – другого такого не будет. Кто посмеет обвинить его в неправоте?
Но Верникрай хватает отрока за плечи, крепко встряхивает и в самое ухо своему хозяину кричит:
– Что делаешь?!
Он снова и снова встряхивает отрока. Голова Изяслава мотается из стороны в сторону, в глазах гаснут огоньки безумия. Он трезвеет. Отрок закрывает голову руками и бросается прочь, подальше от этого места, где только что собирался совершить еще одно злодейство. Ох, хоть бы забыть все, что было в этом городе! Он ведь не хотел ни убивать, ни жечь. Как это все случилось? Если бы только они не убили Турволода…
А Верникрай и Гром уже врезались в толпу. Они расшвыривают воинов. Гром молча молотит длинными руками направо и налево. Верникрай кричит:
– Скоты! То ж братья ваши! Над своими надругаетесь! Ироды! Тати!
И люди:одни – от слов, другие – от ударов, приходят в себя. Понимают, что натворили. Ужасаются самих себя, останавливают других своих товарищей, что в разных концах города творят то же самое.
Лишь к ночи стих в городе крик. Усталые от бесчинств, воины заснули где попало. Многие не проснулись, замерзли. Снег валил всю ночь и заносил раненых, умирающих и замерзших.
Утро наступило морозное, ясное. Блестел под солнцем снег, синел вдали лес. Город был молчалив и суров.
Воины не глядели в глаза друг другу. Бывалые дружинники, поседевшие в битвах и зачерствевшие сердцами, и те бродили с опущенными головами. И князь, проезжая по улицам Минска, не слышал приветственных возгласов. Воины провожали его угрюмыми, полными укоризны взглядами:он толкнул нас на лиходейство. А кто чужих не помиловал, не помилует и своих.
И ученик Славяты Гром сказал Верникраю так зычно, чтобы все вокруг слышали:
– Не ищи врага в бору – ищи в своем дому. Земля нынче принимает муку не от чужинца, а от своего князя!
6
Сразу же после взятия Минска дружина черниговского князя и несколько сот киевлян под водительством Святослава отправились отвоевывать Новгород. Остановились в одном перестреле от города, в лесу. Черниговский князь созвал малую думу. Он сказал:
– В Новгороде много полоцких воинов. Они заставят и новгородцев биться с нами. Как войдем во град?
Первым откликнулся княжич Мстислав:
– Они нас не ожидают. Дай две сотни конных, я выберу миг, проскочу с ними в ворота. А там и вы все нагрянете.
– Река крови прольется напрасно, – возразил ему старый воевода Гарлов. – Надо по-иному деять. Подадим новгородцам знак, что мы подошли, пусть сами на полочан поднимутся, освободят из поруба посадников и ближних его. А мы поможем.
– Разумно! – похвалил его Святослав. – Зверя бьют – поры ждут. Вначале надобно из поруба посадника выпустить. А там уж он со своими боярами люд поднимет, ворота нам откроет. Лазутчиков пошлем во град… Допроси бояр и гридней, воеводо, кто из них был в Новгороде, кто знает град. Умелый лазутчик – успеху попутчик.
И вот уже Изяслав-отрок с двумя десятками дружинников собрался в опасный путь. Переодетые в купцов, они должны были проникнуть в город, перебить стражу у поруба и выпустить оттуда Остромира, Вышату, боярина Чудина и других знатных мужей, а затем под их началом поднимать люд.
Стража у ворот ничего подозрительного не заметила, не услышала бряцания кольчуг и мечей под плащами новоявленных купцов, пристроившихся к немецкому обозу. Дождавшись темноты, Изяслав повел воинов к порубу, находившемуся у посадничьего дворца. Они неслышно убрали сторожей, выпустили из поруба пленников. Остромир узнал отрока. Даже он, рассудительный, хладнокровный, слегка расчувствовался:
– Яко сын мне будешь, заместо брата Вышате.
И русоволосый Вышата обнял отрока:
– Здрав будь, брате!
Вновь уголек давней, покрывшейся пеплом надежды вспыхнул в сердце отрока. Он вспомнил печальные глаза и покорное нежное тело Селии. Теперь-то Вышата не откажет ему, отдаст рабыню. Хорошо тому добро делать, кто помнит…
Той же ночью Святославовы посланцы постучали в дома, указанные Остромиром. А на рассвете, как только войско черниговского князя показалось у городских стен, несколько сот новгородцев изрубили полоцких дозорцев и открыли ворота. Конники Мстислава беспрепятственно проскакали ко дворцу, пленили нового посадника и его ближних.
Князь Святослав торжественно въехал в город под восторженно приветственные крики новгородцев, вышедших его встречать. Умельцы звонари показывали свое умение:громом бухали и гудели била, рассыпали малиновый звон колокола.
Радость вызванивала в сердце Изяслава-отрока. Он узнал, что Селия при новом посаднике была плясуньей и по сей день живет во дворце. Отрок вошел в покои терема, разыскал Вышату. Тот обрадовался, увидев его:
– Сегодня у нас пир, брате. Красное место – для князя и для тебя.
– У меня есть просьба к тебе, брате, – поклонившись, молвил отрок.
– Говори. Все сделаю, – ответил Вышата. – Кто мне резан, тому я гривну.
– Отдай мне рабыню твою, Селию…
Отрок увидел, как вспыхнуло, налилось румянцем лицо боярина. Вышата быстро наклонил голову, его голос дрогнул:
– Проси все, что хочешь, но иное. Селию сейчас отдать не могу. Измаялся я без нее, истосковался… Оторвать ее от себя – все одно, что свою десницу отрезать или око выколоть. Не могу…
Изяслав резко повернулся, не слушая дальнейших слов Вышаты, побежал из светлицы. Значит, вот чего стоят уверения в братской любви, благодарность за спасение из поруба! Ну, ладно… Просьбами ничего не добьешься, надо действовать иначе. Все равно Селия будет с ним!
Гнев и отчаяние совсем опьянили отрока. Слишком велика была его. надежда, слишком горьким явилось разочарование. Неудачи следовали одна за другой, сколько же можно? Не много ли для одного? Он слышал за спиной шаги Вышаты, его голос, но не оборачивался.
Внезапно Изяслав остановился, оперся о стену. Навстречу ему по узкому коридору шла Селия. Он уже издали узнал ее. Такая же, как когда-то, робкая и быстрая, словно вспугнутая птица.
Отрок медлил недолго. Бросился к ней, схватил за руку:
– Селия!
Она не прильнула к нему, а наоборот – слегка отстранилась.
– Это я, Изяслав! Не помнишь?
Она кивнула головой:помню, ее взгляд на миг коснулся его глаз и вильнул в сторону, туда, откуда спешил к ним Вышата. Отрок тоже услышал его шаги.
– Не бойся, – сказал он, и его рука легла на рукоять меча. – Пойдем отсюда!
Наконец он услышал ее голос – милый голос, который так часто звучал в его памяти, не давая уснуть. А когда отрок засыпал, голос звучал опять, произносил самые заветные слова, которые говорят любимым.
– Нет, – сказала Селия. – Не пойду с тобой. Вот идет мой господин. С ним останусь.
Она указала на Вышату.
Отрок оцепенел. Смотрел то на нее, то на боярина. Он не понимал, что случилось. Неужели она так боится Вышаты? Или полюбила боярина? А его, Изяслава, разлюбила? Значит, он напрасно так стремился к ней, так тосковал. Все напрасно…
И никто, даже Селия, не мог бы ему рассказать, что с ней случилось. Ибо и она сама не понимала, почему предпочитает боярина Вышату отроку Изяславу. Нет, она не любила боярина. Просто он стал ее господином. Сильным господином. А она, дочь Хорезм-шаха, успела за это время стать настоящей рабыней, и в ее душе покорность и преклонение заняли место любви. Она преклонялась перед тем, кто богаче и сильнее, – это и была любовь рабыни…
Отрок отпустил ее руку, отстранил Селию и пошел к выходу. Ему казалось, что потолок дворца навис совсем низко, и он нагнул голову, чтобы не ушибиться.
Через три дня Святослав повел свое войско к берегам Немана на соединение с головными силами. На правом крыле дружины скакал Изяслав-отрок. Он ни разу не оглянулся на Новгород, думал свою горькую думу. Вот и еще один человек ушел вслед за Турволодом из его жизни. Ему казалось, что Селия умерла, исчезла навсегда, и, конечно, он не мог знать, что им еще суждено встретиться.
7
На берегах Немана зажглись костры, заржали кони, забряцало оружие. На холмах раскинулись шатры. На одном берегу – три шатра Ярославичей, на противоположном – один, Всеславов. Еще совсем недавно все четыре шатра стояли рядом в битвах, и торки, только услышав о приближении соединенного русского воинства, бежали. А нынче степнякам нечего бояться – русичи заняты распрей, сражаются между собой.
Невеселые мысли иссушают Всеслава. Битва будет тяжкой. У него сил вдвое меньше, чем у Ярославичей. И отступить нельзя – некуда. Расплата ожидает полоцкого князя. Думая о ней, он вбирает голову в плечи.
Если бы победил он, Всеслав, тогда вся вина за распрю пала бы на голову Ярославича. Люд бы вспомнил, как князь Изяслав тайно благословил сыновца на взятие Тмутаракани, как обещал присоединить к Полоцку Псков, да обманул князя Всеслава, как жег Минск. А если победят Ярославичи, люди вспомнят, как он, Всеслав, грабил караваны, как взял на щит Новгород.
И ведь так удачно полоцкий князь начал поход. Оповестил о коварстве Изяслава Ярославича всех, кого только мог. Через своих лазутчиков и приспешников распустил слух, что хочет править вместе с боярами, что как только сядет на киевский престол, каждый боярин получит такие права, о которых и не мечтал при Ярославиче. Тайно откликнулись на этот призыв многие киевские бояре, затаили в душе измену.
Все так удачно складывалось. Казалось, уже близок великокняжеский стол, незаконно отнятый у его деда, старшего сына Владимира Красно Солнышко. Сядет Всеслав в киевском теремном дворце, начнет править, и все убедятся, что он – мудрый правитель, и забудут о злодеяниях. Быть может, забудут и о страшней язве на его челе, и о легенде, связанной с этим уродством. Может быть, сияние власти прикроет язву лучше и надежнее, чем неснимаемая повязка?
Всеславу казалось, что характеры людей во многом зависят от состояния их тела, от их здоровья и недугов. И сами люди не властны ни над своей злобностью, ни над своей добротой. Может быть, он, Всеслав, был бы добрей и доверчивей, если бы не эта язва.
Он изучил труды греческих и арабских историков и мудрецов. Он знает шесть языков. Он мудро управлял Полоцком, сумеет так же управлять и Киевом. Но для этого нужно в первую очередь победить Ярославичей. Да и слишком далеко зашел полоцкий князь, чтобы теперь остановиться.
Исполненный мрачной и отчаянной решимости, Всеслав зовет воеводу:
– Зачинай рать!
…А лучше бы не начинать Брячиславичу битвы. Легли полочане на лед, в снег, окрашивая белое алым. По их телам проскакали кони Ярославичей.
Только чудом удалось спастись самому Всеславу. Уже окружили его киевские дружинники, уже воевода Коснячко указал на него пальцем верным воинам своим, как примчался с десятком всадников боярин Стефан на вороном коне, разомкнул мечом смертельное кольцо и увел Всеслава.
Новгородец Верникрай, преградивший дорогу всаднику, упал на снег с разрубленным шеломом.
8
Войско полоцкого князя было разбито. Но сам Всеслав Брячиславич еще представлял угрозу для киевского князя. Приходилось опасаться, что он отсидится в Полоцке, соберет новые дружины и двинет их на Киев. Изяслав узнал также о шептании нескольких недовольных киевских бояр:князь Всеслав обещал-де нам милости, когда овладеет столом.
Важно было обезвредить Всеслава.
Князь Изяслав собрал боярскую думу. Мужи думающие высказывались по-разному. Одни предлагали идти на Полоцк, другие – снарядить к Всеславу послов, теперь-то он согласится на любые условия, не надо и битвы начинать.
Брат Святослав советовал киевскому князю пригласить отступника к себе, пожалеть, отдать обещанный Псков. Тогда Всеслав, убедившись на горьком опыте в силе Ярославичей, смирится навсегда и станет верным союзником киевского князя. Не все ж таской, иной раз и лаской. А господин гневу своему – господин всему.
Изяслав уловил во взгляде брата насмешку, а в его словах заподозрил тайный умысел. Отчего это черниговский князь усердствует ради злодея, что замышляет? Изяслав обычно держался с братом смиренно, а тут, задетый за живое, вспылил. Отдать Псков? Усилить Всеслава и ослабить свое княжество? Как бы не так! Да ведь Брячиславичу это и нужно. Он крикнул Святославу:
– Отчего ты не отдашь ему кус своей земли?
Черниговский князь обиделся, пожал плечами, вышел из шатра. А за ним – и Всеволод…
Изяслав Ярославич остался один. Неужели придется вступить в переговоры с Всеславом? Изяслав догадывается, чем это кончилось бы. Те бояре, которые предлагают идти на Полоцк, стали бы насмехаться над киевским князем:побоялся, дескать. Святослав был бы доволен:раз Всеслав остался полоцким князем, Изяславу придется его опасаться, теснее дружить с братьями и быть по отношению к ним более уступчивым.
Но пойти на Полоцк – значит затянуть междоусобицу надолго. Полоцк хорошо укреплен, его в одночасье не возьмешь… А степняки только и ждут удобного времени…
В эти иссушающие ум часы раздумий кто же придет на помощь киевскому князю, как не родной сын? Святополк появился в шатре как обычно – тихо, кошачьей походкой, смиренно потупя глаза. Изяслав обрадовался приходу сына. Ведь дело идет о наследстве, что достанется сыновьям после смерти князя, о киевском столе. Большим будет наследство – большой будет и доля каждого из сыновей. Тут задеты кровные интересы Святополка. Он должен дать дельный совет.
Княжич долго не отвечал на слова отца. Потом придвинулся ближе и произнес полушепотом:
– Господь говорит:"И беру его к себе, и оставлю ему грехи и прегрешения". Хорошо, если бы Господь прибрал Всеслава. А лучше всего, чтобы Брячиславич добровольно отдался в твои руки. Тогда надо его посадить в поруб. "И лев станет котом, и враг твой станет забавой в доме твоем…"
Князь удивленно посмотрел на сына. Что он говорит? Это же все несбыточно!
А Святополк, догадываясь о мыслях отца, продолжал:
– Святослав и Всеволод говорят:"Зови Всеслава". Ты и зови. Требуют:"Клянись". Ты поклянись – не подниму руку на Брячиславича, если сам придет. "Да не ослушаешься братьев своих". А Всеслава тихонько да ласково посади в темный поруб. И пусть там сгинет!
Ярославич даже приподнялся в кресле. Сын предлагает преступить клятву. Это ужасно! Он, Изяслав, всегда предпочитал благо, честность и христианское прощение. И если он выступил, чтобы покарать злодея, то заботится не только о себе, но обо всем люде, которому несет благоденствие. Изяславу вспомнилась его молодость, благородные мечты, благие порывы. Немало кровавого пота он утер за Русскую землю. И не он ли дописал отцову "Правду" "Правдой Ярославичей"? Он заботился о народе, о том, чтоб не отнимали напрасно жизнь у боярина и челядина. Чем-то пьянящим, как аромат весенних цветов, пахнуло из прошедшей юности на Ярославича, что-то светлое встало в памяти, но его заслонила тень полоцкого князя, грозящего отобрать власть.
Слова сына вызвали у князя возмущение. Не кроется ли в них предательство, на которое Святополк горазд?
Княжич глядел на отца широко раскрытыми ясными глазами и мысленно молился:"Преступи клятву, преступи клятву. Тогда Всеслав, враг твой и мой, сядет в поруб. А вина за клятвопреступление падет только на тебя. Бояре, монахи, да и весь люд ополчатся на князя. И прогонят. А Всеслава уже нет. И кто же взамен тебя в князи киевские? Я, грешный". А вслух:
– Клятва глупому страшна, умному – смешна.
Глядя в чистые глаза сына, Изяслав смягчился. Что ни говори, а слова его разумные. Ведь он предлагает действовать на пользу родимой земле одержать полную победу малой кровью. Если сначала люди и осудят князя, то затем все же поймут, что он прав, вспомнят, что Всеслав первый нарушил свое слово. Только как это осуществить? Где взять верных людей для выполнения такого поручения? Князь обратился к сыну:
– Какие же воины полонят Всеслава после моей клятвы? Кто осмелится?
Святополк приободрился. Ответил отцу уверенно:
– Есть такие воины. Прикажешь – сделают. А и ты после не забудешь их.
Ярославич понимал:сын имеет в виду Жариславичей. Но он не возразил Святополку. Ибо кто возьмет на себя такое черное дело, как не Жариславичи? Кто поддержит князя-клятвопреступника, как не они?
Князь опять нахмурился и спросил:
– Знаешь ли, как тяжко осудят меня люди?
Святополк глянул на отца ясными глазами:
– Мудрые говорят:"Победителя не судят!"
9
Изяслав-отрок возвращался вместе с дружиной из полоцкой земли. Он ехал рядом с колымагой, на которой метался в бреду раненый Верникрай. Коснячко хотел оставить новгородского древосечца умирать на поле, но Изяслав выпросил разрешение везти Верникрая в Киев.
Как не помочь в беде, которая и тебя может ожидать за первым поворотом дороги?
Отрок огляделся. Леса на окоеме… Снега… Воины с обветренными лицами. Верникрай мечется на колымаге.
10
Всеслав Брячиславич с небольшой дружиной переправлялся через Днепр вблизи Смоленска. Он сидел на корме лодьи и глядел затуманенными глазами на воду. Кто знает, доведется ли вернуться живым от дяди? Он вспомнил, как по спине прошел холодок, когда посол сказал:"Великий князь киевский Изяслав Ярославич кличе в гости сыновца, князя полоцкого Всеслава Брячиславича, призывае на думу родовичей, на яденье веселое, на пир. Великий князь киевский отпустил тебе все обиды и поношения и с тобой мира желает. И просит, дабы и ты оставил обиды свои и злые умыслы. С раскрытой душой к нему, княже, прииди".
Всеслав ничего не ответил послам Ярославича, созвал думу из немногих верных своих. На думе говорилось разное. Спор решил боярин Стефан:
– Истребуй с Ярославича крестное целование и клятву на мече, что не причинит тебе зла, – говорил Стефан. – А там и поезжай.
Если бы знал Всеслав, что, говоря это, Стефан думал:"Хорошо бы князю Изяславу сломать клятву. Тогда даже печерские монахи отвернутся от него, и папа сможет сказать:потому и не принял он католичества, что погряз в безбожии, клятвопреступник! А Всеслав, обезглавленный или заключенный в поруб, стал бы мучеником. Его имя освятилось бы. И взяв это священное имя на хоругвь, по костям павших папа пришел бы на Русь".
Но Всеслав не разгадал замысла Стефана, хоть и настораживал его этот боярин. Стефан явился в Полоцк из земли ляхов, но Брячиславич мог присягнуть, что боярин не поляк. Стефан говорил, что служил лишь франкскому и польскому королям, но Всеслав подозревал, что у боярина совсем другой повелитель. Стефан утверждал, что связан с Римом лишь как ревностный католик, но все говорило о том, что он выполняет важные поручения папы. Это последнее обстоятельство и заставляло Всеслава относиться к боярину с особым уважением, чутко прислушиваться к его словам и всегда быть настороже.
Не поостерегся на этот раз. Лодья несет Всеслава все ближе к человеку, который его боится и ненавидит.
Бояре Ярославича встретили полоцкого князя с почетом. Прямо под его ноги на берег бросили и вмиг разостлали длинный ковер. По нему навстречу гостю пошел Ярославич. Они обнялись на виду у бояр и троекратно облобызались. Бояре грянули:"Слава!" Звенели гусли, пели свирели.
А Изяслав-отрок, глядя на целующихся князей, думал, что не увидят этого целования воины, сложившие головы под Минском и на берегах Немана…
Облобызавшись, князья направились к шатру. У самого входа Всеслав остановился в нерешительности. Увидя это, Ярославич выхватил меч и осенил им себя, словно крестом:
– Да оборотит Господь сей меч против меня, если содею тебе лихо! сказал он.
Произнося эти слова, Ярославич дрожал от страха. Что он говорит? Что делает? Вот решающий миг, черта, которую надо преступить! Сейчас он для всех окружающих – правдивый, богобоязненный, а перешагнет черту – станет клятвопреступником.
Муки нерешительности были нестерпимыми. Чтобы они поскорее закончились, князь Изяслав, опережая своего дружинника, сам отдернул золоченый полог, закрывавший вход в шатер. И как только Всеслав туда вошел, чьи-то руки сдавили ему шею, закрыли рот. Его глаза налились кровью. Он отыскивал взглядом Ярославича. Но тот, не в силах вынести зрелища, выбежал из шатра, сел на коня и ускакал.
Связав князя по рукам и ногам, Жариславичи отошли от него и о чем-то заговорили между собой.
Всеслав попытался двинуть руками, но веревки крепко держали его, врезаясь в тело. К полоцкому князю подошел младший из Жариславичей, Ярволод, ослабил путы, заговорщицки подмигнул. Всеслав ответил ему благодарным взглядом.
Жариславичи ликовали. Теперь-то князь Изяслав будет вынужден приблизить их к себе. Но на всякий случай надо ладить и с побежденным. Неизвестно, что будет завтра. Но что бы ни было, кто бы ни победил, Жариславичи разделят с победителями добычу и останутся в выигрыше.
11
Красный праздничный звон плывет над Киевом. Огромными ступенями возносится к небу гранитно-мраморная церковь Пречистой Богородицы, прозванная Десятинной. Слышится нежное протяжное пение. Христиане празднуют победу князя Изяслава над полоцким злодеем.
Церковь набита битком. Каждому хочется посмотреть богослужение, совершаемое самим архиереем. Архиерей одет в раззолоченный саккос с короткими рукавами. Поверх саккоса через плечо перекинут длинный широкий плат, украшенный крестами, сложенными из крупных яхонтов. На груди, пониже креста, висит золотая панагия – круглый образок Божьей матери. Главное украшение архиерея – митра. Она сверкает драгоценными камнями, и мирянам кажется, будто служителя окружает ореол святости.
Роскошное облачение гармонирует с великолепием церкви. Пол сложен из разноцветного мрамора и муравленых плит. Стены украшены мозаикой, фресками. А стены алтаря испещрены мусией – мозаикой из четырехугольных разноцветных стеклянных камешков. Искуснейшие мастера выкладывали мусию четыре года.
Посредине церкви стоят мраморные гробы Владимира Святого и его супруги Анны, а вокруг них навалены сосуды, одежды, шкатулки, чаши, свезенные из разных концов земли.
Недалеко от Десятинной церкви, в храме Софии, также полно людей. И здесь истово крестятся, бьются лбами об пол, жарко шепчут молитвы. И здесь молятся за здоровье Ярославича, благодарят Бога за дарованную победу. И здесь блестит золото и драгоценные камни.
Нет великолепия лишь в тесной деревянной недостроенной церквушке печерских монахов, Феодосий смиренно стоит вместе с другими монахами в такой же, как у них, простой черной рясе и молится.
Блестят его огромные глаза на иссушенном желтом лице, шевелятся бледные тонкие губы. Феодосий опьянен радостью:зачинатель распри разбит! Это послужит уроком другим князьям. Да будет Русская земля великой и единой, недоступной диким ордам кочевников, несокрушимой! И на той великой Руси да будет единый князь Изяслав Ярославич и единый духовный пастырь!
В это время в церквушку вошел монах в изорванной рясе, с клюкой в руке. Он протиснулся к Феодосию.
– Новые вести, брате, – заговорил он. – Всеслава полонили.
На худых щеках игумена появился слабый румянец. То, что сообщил странствующий черноризец, – великое благо и для земли, и для веры православной. Теперь Феодосий сможет сказать верующим:Бог внял нашим молитвам и покарал начинателя распри.
Игумен приосанился и громко сказал:
– С Божьей помощью полонили князя.
– Не с Божьей, а дьявольским умыслом, – возразил странник.
Феодосил отступил от него:
– Неподобное глаголешь!
– Услышь недостойного, труба Господня, – быстро и подобострастно проговорил монах. – Преславный князь Изяслав Ярославич вначале поклялся Божьим именем на мече не тронуть и волоса с главы Брячиславича, звал его в гости. Всеслав доверился и приехал. А князь Изяслав Ярославич свою клятву преступил.
– Поклялся именем Божьим? – переспросил грозным голосом игумен.
Странник подтвердил свои слова.
Феодосий словно стал меньше ростом. Его худые плечи еще больше ссутулились. И раньше не верил он властолюбцам. Много разных клятв они давали, но преступали их неизменно, когда это было им выгодно. И лишь одна-единственная клятва – на мече – была пока нерушимой. В ней соединялись святость имени сына Божьего и сила оружия. Не хлеб – его можно забрать у пахаря, не Бог – вместо него можно позвать на помощь дьявола были главной святыней. Но что стоит князь без оружия?
А теперь и этот предел перейден. Не осталось больше клятвы, на которую можно положиться.
"Господи, всесильный и всеблагий, зачем сие допускаешь? – спрашивал Феодосий мысленно. – Если князь преступил клятву, освященную Твоим именем, кто же соблюдет клятву отныне и кто будет почитать Тебя? Кому верить? Кто будет славословить имя Твое и веру? Кто не усомнится в силе и святости Бога и Божьих слуг?"
12
Князь Изяслав въезжал в Киев под колокольный звон. Но был угрюм. Во взглядах бояр, обращенных на него, он читал осуждение и страх. Князь знал:кого боятся, того и ненавидят. Чтобы заглушить укоры совести, он раздувал в себе обиду, думал:"Разве для себя совершил я лиходейство? Неужели лучше было бы затянуть войну, а тем временем степняки с другой стороны ударили бы? Нет, пусть уж лучше я прослыву клятвопреступником, но землю свою не отдам на поругание!"
И уже видел он себя безымянным героем, мучеником за землю свою, жертвы которого никто не понял. Не он был виноват – другие были пред ним виноваты – от этой мысли горько и сладостно становилось на душе.
А бояре думали по-своему:князь преступил священную клятву, ему теперь верить нельзя ни в чем. И уж если он так поступил со своим сыновцом, то с любым из нас разделается еще проще. Кто зря поклялся мечом, все тому нипочем.
Князь Святослав не доехал до Киева. Он отговорился болезнью и свернул в сторону Чернигова. И Всеволоду советовал поостеречься:"Не знал я раньше за братом коварства и пронырства византийского. А в последнее время приметил в нем и властолюбство чрезмерное. Как бы это не обернулось против нас. Опасайся, брате, за свой удел".
Гордо переступал тонкими ногами белый конь под князем Изяславом. Позванивали украшения и оружие, Ярославича окружали Жариславичи. Они улыбались, глядели на князя с благоговением. Но Изяслав не доверял им, как, впрочем, не доверял теперь никому.
И Феодосий, игумен печерский, вглядывающийся из-за спин встречающих в хмурое лицо князя, думал:"Воистину устами людей говорит Бог:властителя-лиходея люд боится, да и лиходей всех страшится".
13
Темный горячий туман висел над огромной бугорчатой поляной. Голосил ветер, как на кладбище, – ему раздолье. Кое-где из-под снега чернели развалины, дотлевали балки. На этом месте стоял город Минск, блестели кровли теремов, жарко пылал огонь в кузницах, девушки пели песни. Теперь по ночам тут страшно ухает и хохочет филин, словно высмеивая людскую глупость. Загораются угольки волчьих глаз.
Один снежный бугорок зашевелился. Сытый ворон, лениво взмахивая крыльями, отлетел в сторону. Из-под снега показалась рука человека. Медленно, отряхивая снег, человек встал на четвереньки. Огляделся по сторонам. Белая муть. Холмы. В глазах человека – безумие. Из потрескавшихся губ вырвался хриплый крик:
– Люди-и-и!
Из лесу появились какие-то причудливые тени. Они двигались боязливо, останавливались, прислушивались. Многократное эхо повторяло одинокий крик.
Люди вышли на поляну. Их шестеро. Одежда висит клочьями, в прорехах видно окровавленное тело. Они идут к тому, кто кричал.
Прошло немного времени, и на поляне запылал костер. Завидя пламя, из лесу подошли новые беглецы. Отогревшись, они начали раскапывать снежные холмы, доставать балки, щепки, подбрасывать в костер. Кто-то обнаружил трупы родных… Люди старались не смотреть на плачущего. Каждый потерял близких. Их трупы – рядом, под снегом. Только копни.
Копать нужно. Нужно доставать все, что может пригодиться для постройки жилищ.
А вот люди наткнулись на раненого киевского воина. Рядом с ним лежали два мертвых минчанина. Раненый застонал и распрямил согнутую ногу. К нему бросились погорельцы с искаженными лицами:
– Ворог! Убить!
Им преградил путь длиннобородый старик:
– Погодите!
Старика поддержало еще несколько человек. Провожаемые недовольными взглядами, они подняли раненого и перенесли под дерево.
– Кто будешь?
– Дубонос я, градодел, – прошептал раненый.
Старик громко сказал:
– Не боярин он. Градник. Пособит нам город подымать. – Он обвел взглядом земляков и укоризненно добавил:– А вы убить хотели. Убить легко, да душе каково? Пускай градник живет с нами.
Все сильнее задувал ветер. Казалось, колючие снежинки не падают на землю, а носятся в воздухе.
Старик задумчиво проговорил:
– Земля наша… Кому ее хитить, а нам – подымать…
Минуло несколько дней, и удивленный ворон услышал, как на мертвом поле застучали молотки. Недовольно каркнув, он улетел прочь.
Откопаны и очищены колодцы. Поднимаются крыши землянок. Хлопочет киевский градодел Дубонос. На него все еще косятся, но общая работа сближает всех. И вот – за две недели сложена часть городской стены. Через полтора месяца возвышается небольшой детинец. Но кто украсит дома нового Минска? Кто вырежет из дерева петуха или медведя? Где они – минские древосечцы, известные своим умением на весь свет? Где богатырь Величко? Все помнят, как низко кланялись ему немецкие послы, приглашая в свою землю отделывать суровые храмы. А где умелец Дятел? За петухов, вырезанных им из дуба, варяжские купцы давали неслыханную плату. И Величко, и Дятел, и десятки других умельцев лежат под снегом. Их руки никогда уже не возьмут струга.
Новоселы стоят молча. Снежинки тают на строгих лицах.
И тогда к старшему из новоселов подходит тоненький, бледный, как свечечка, большеглазый мальчик.
– Я вырежу кочета.
Люди с сомнением смотрят на него. Но пусть попробует. Все-таки этот малец – младший сын Дятла.
Мальчик принимается за работу. За ним некоторое время наблюдают, потом расходятся, чтоб не мешать. Тонко поет дерево под пальцами. Оно бывает неподатливым, а бывает мягким как воск – смотря кто к нему притрагивается. Мальчик всматривается в наслоения, постукивая, прислушивается. Отец говорил:"Каждое дерево имеет свой голос и свою душу. Узнаешь ее – и дерево покорится тебе". Отец все знал…
Мальчик закусывает губу и опять строгает. Он вспоминает отцовские руки, шероховатые, с набухшими жилами. Эти руки мертвы. А вещи, сделанные ими, живы и служат людям в разных землях – и в полоцкой Софии, и в варяжских городах… Он не посрамит отцова имени.
И когда взошло солнце, люди увидели на крыше детинца деревянного петуха. Он был похож на птиц, которых делал старый Дятел, только у этого кочета клюв был длиннее и острее и крылья распростерты в воздухе.
Новоселы глядели на петуха, и хмурые лица прояснялись. На Руси издавна любили эту голосистую птицу. Ведь она возвещала людям о восходе солнца.