— Арсений Семенович? Этот вам наговорит. Он Толе завидовал всю жизнь. И когда Толюшу избирали председателем месткома, и когда награждали. Толюша всегда с людьми и для людей. А Бурундук — всегда один. Самоуверенный, хлебом не корми — дай гусей подразнить. А с самого — как с гуся вода. Ни с чьим мнением не считается. Вот хоть у людей спросите.

— Он сказал мне о себе почти то же самое.

— Вот как? Ну, да что ему, вечно с вызовом, потому и другие его невзлюбили.

— Значит, не ладил он с вашим покойным мужем?

— Он со всеми не ладил.

— В данном случае меня интересуют не все, а ваш муж.

— И с Толюшей тоже. Арсений Семенович как устроен? Главное для него — сделать по-своему, не так, как другие. И этим глаза поколоть людям: вот вы не сможете, один я такой умный. А если другого уважали больше, ценили, он аж из себя выходил. Выдумывал всякую всячину, обвинял во всех смертных грехах. Из тех, знаете, что в чужом глазу соринку видят, а в своем не видят и бревна.

— А в чем конкретно он обвинял вашего супруга?

— Да чепуховина всякая. Своего, видите ди, мнения не имеет, приспособленец...

— И только-то?..

Их взгляды встречаются, скрещиваются. Следователь замечает, что глаза у вдовы с легкой косинкой, что скорбные морщины у глаз почему-то противоречат осуждающе поджатым губам, а гордый постав головы не может скрыть возрастную усталость и тревожное ожидание в глубине глаз. И вдова что-то увидела новое в лице следователя и спешит добавить:

— Он придумал, будто Толюшенька включал в свои книги работы учеников.

— Это неправда, сговор?

— Только Бурундук и утверждал.

— А вот этого он мне о вашем муже не говорил.

У Сукачевой медленно, как на фотобумаге, проступает на лице выражение растерянности, и, пока оно не прошло, следователь спрашивает:

— Зачем ваш супруг держал дома спортивный пистолет?

— Он когда-то стрелковым спортом занимался. Да и потом, не глядя, что профессор, завкафедрой, выступал на соревнованиях за институтскую сборную. Ну и спортивный пистолет у себя держал.

— А он никого не опасался?

— Опасаться, говорят, надо и кошки. А то ведь исцарапает.

И снова следователь понимает, что это не ее слова. Но говорят они ему о многом.