Несмотря на то, что Иванна родилась, как сказала бы её бабушка, с золотой ложкой во рту (точнее будет написать, с платиновой), она самым парадоксальным образом предпочитала одеваться на барахолках, выискивая на центральной толкучке, захлестнувшей петлёй здание Сенного рынка, платья и джинсы, которыми легко могла бы разжиться в Париже или Берлине, причем новёхонькими.

В пяти метрах, стараясь не улыбаться кривой ухмылкой, следовал водитель, приставленный отцом. От охраны Иванна отказаться не могла, это была единственная уступка требованиям семьи, да и машиной передвигаться по городу существенно удобнее, нежели скрипучим киевским троллейбусом. Но все же она просила высадить её либо возле зоопарка, либо через дорогу от станции метро «Политех»: ей не хотелось, чтобы институтские преподаватели и друзья видели, как она выходит из дорогой иномарки с водителем. Охраннику не оставалось иного выбора, кроме как запереть «Мерседес» и идти следом через подземный переход и парк.

Мать Иванны считала, что нежелание общаться с людьми из круга знакомств семьи и предпочтение, отданное сомнительной (на её взгляд) компании богемных оборванцев, что все эти обноски, дикарские украшения, скрипучая музыка и прочие чудачества — например, вместо стрижки у парикмахера Иванна сама обрезала волосы, стоя перед зеркалом в ванной комнате — всё это ничто иное, как желание досадить ей, матери. Более умный отец полагал, что Иванна не желает выделяться среди сверстников, ведь семьи многих из них практически бедствовали, так что отцу весьма импонировало желание Иванны держать себя скромно, но не настолько же. По-своему неправы были оба родителя, хотя Иванна, характером удавшаяся в отца, легко предугадывала логику отцовских мыслей, в то время как взаимопонимание с матерью не сложилось очень давно и как-то сразу.

Иванна прекрасно понимала, что ей не по силам изменить правила, согласно которым живет семья К. Мало того, что это невозможно, ещё и лишено всякого смысла, поскольку эти правила являлись единственной разумной и незыблемой опорой посреди окружавшего её мира, который изначально был устроен неправильно и абсурдно. Когда наступит время, Иванна без пререканий примет правила семьи как свод законов своей жизни, чтобы больше никогда от них не отступать. Но пока этот момент не настал, ей хотелось проживать свои дни только так, как она полагала интересным на данный момент. А здесь и сейчас не было ничего интереснее концертов рок-музыки и сквотов, где жили, работали и выставлялись художники, о которых вскоре узнает и Америка, и Европа. Но в этом мирке точно также действовали свои правила, и точно также приходилось им следовать.

На утро, следующее за встречей в парке Политехнического института, Иванна поднялась через чердачный ход на крышу самой высокой высотки по улице Янгеля. Отсюда подробно просматривался муравейник институтского городка между проспектом Победы и сдвоенной стрелой скоростного трамвая и железнодорожных путей. Иванна примостилась на тёплую крышу и закурила длинную коричневую сигарету с запахом зубной пасты. Покуривая короткими затяжками, смотрела на потоки студентов, перетекавшие ртутью из одного корпуса в другой корпус. Это была её любимая игра: Иванна стремилась угадать, где в этом потоке движутся знакомые ей люди, и часто угадывала. Оставалось только проверить.

Теперь Иванна сама двигалась в потоке студентов, маленькая и гибкая, с большой сумкой на плече. Её окликали знакомые, она отвечала кивком и лёгкой улыбкой, которая так странно сочеталась с неприятным взглядом, создавая ауру магнетического, почти змеиного обаяния.

Той теплой осенью новый курс только начался, и так приятно было лежать в душистой траве, с конспектом в руках и бутылкой вина в рюкзаке, вот только то здесь, то там пытались играть на гитаре и не очень умело петь, но если выпить немного вина, неумелые песни начинали казаться по-своему даже забавными. Иванна не останавливалась, только один раз ненадолго присоединилась к компании, развалившейся на газоне за седьмым корпусом, опустилась на корточки и перебросилась несколькими словами с длинноволосым красавцем. Её неподвижные глаза теперь едко смеялись, она взяла из рук длинноволосого вино, сделала долгий глоток, помахала рукой и ушла с бутылкой в руке. Уязвленный красавец теперь ей был не интересен.

Пётр действительно оказался в столовой, за столиком в дальнем углу: наморщив большой лоб, читал какую-то книгу, обернутую в бумагу.

(На страницах книги Иванна заметила какие-то графики и схемы, очень похожие на те, что раньше уже встречались ей на обложках пластинок в стиле хэви-метал.)

Усевшись напротив, поставила на стол бутылку вина и достала из сумки бутерброды.

— Я выиграла.

Пётр убрал книгу в потрепанный рюкзачок. Не без удовольствия Иванна отметила, как на его лице проступила досада, но Пётр тотчас же стер её, как ластиком, снова нацепив свою маску бесстрастности. Вот только взгляд несколько дольше задержался на пакете с едой.

— И что именно я проиграл? Напомни.

Иванна усмехнулась, развернула пакет и подвинула ближе.

— Ешь, я не хочу. Вино будешь?

Пётр покачал головой: он никогда ещё не пил вина и не собирался.

— Как мы вчера договаривались. Если я выигрываю, мы пойдем на концерт.

— В оперный? — улыбнулся Пётр.

Иванна тоже улыбнулась, но не выдержала и рассмеялась, показав ему все свои ровные, белые зубы. От этого бесстыдного белозубого смеха Пётр сперва почему-то покраснел, а потом тоже рассмеялся.