— Знаешь, в чем преимущество собственной квартиры? — спросила Иванна.

От нее пахло любовью, и она была удивительно хороша со своей новой прической — короткие пряди волос облепили голову, словно купальная шапочка. Пётр покрепче прижал Иванну к себе, но она высвободилась и села на кровати, несколько раздраженно отыскивая вокруг себя нужные вещи. Отказавшись от линз, теперь Иванна носила затемненные очки, скрывающие тяжелый взгляд Медузы, но вот беда, постоянно забывала, где же оставила их накануне.

— В чем же? — сонно спросил Пётр, откидывая назад длинные, слипшиеся от пота волосы, которые прятали лоб.

Он подал очки, которые всё это время лежали на тумбочке, куда Пётр сам же и положил их после того, как бережно освободил её лицо. Все остальное Иванна по-прежнему снимала с себя сама, потому-то в этой игре с очками Пётр находил столько нежности. Прозрев, Иванна принялась натягивать джинсы, которые всё это время висели на спинке кровати, только руку протяни.

— В том, что можно не надевать штаны, когда идёшь в туалет. Не замечал?

Она смотрела на Петра вполоборота и застегивала пуговицы, а Пётр, как всегда, не мог понять, когда Иванна шутит, а когда говорит всерьёз. Природа отрегулировала её ощущение смешного под таким углом, чтобы видеть и подмечать в окружающих людях исключительно глупые, нелепые и пошлые черты. В таких случаях Пётр предпочитал маскировать улыбкой растерянность, когда речь шла о симпатичных ему людях или о важных для него вещах. Сама Иванна отказывала ему в чувстве юмора: его шутки казались ей лишенными глубины наблюдательности и яда. В общем, они смеялись только над собственными остротами.

«Ну вот, она снова завела свою любимую пластинку», — вяло подумал Пётр и тоже натянул штаны, но Иванна вернулась в хорошем настроении.

— Кстати, — она достала из рюкзачка градусник на липучках. — Я тебе купила, как ты и просил.

— Завернись в одеяло, — улыбнулся Пётр. — Будет немного холодно.

За окном, в самом деле, оказалось морозно. Дворники с лицами приговоренных расчищали от сугробов тротуар. Под самым домом водитель троллейбуса с папиросой, как будто растущей прямо изо рта, злобно ставил на место слетевшую штангу. Иванна вернулась на кровать, сбросила домашние туфли и послушно завернулась в одеяло.

Эти туфли Иванна привезла в своей безразмерной сумке уже через день после того, как впервые осталась в этой комнате: ей потребовались, ни много ни мало, сутки на понимание того, стоит их покупать или нет. Когда решение было принято, Иванна принялась обживать его комнату с присущей бесцеремонностью. В том углу, где раньше стоял родительский стерео-проигрыватель пластинок, появился музыкальный центр, похожий на аппарат для исследования иных планет (слушать её любимый инди-рок), а в нише для телевизора вместо книжных стопок — японская видео-двойка: почти каждый вечер Иванна смотрела новый фильм. Пётр постоянно натыкался на её бельё, юбки и пуловеры в шкафу, когда искал свои рубашки: она часто одаривала его новыми сорочками в хрустящей упаковке из целлофана, а он даже не догадывался о цене.

Теперь Иванна смотрела, как Пётр прикрепляет градусник на стекло распахнутого окна, а крупные хлопья снега (как позже выяснилось, последнего снегопада этой зимы) опускаются на его плечи, и думала о том, сможет ли сказать ему сегодня, или подарит себе ещё один день либо два.

— Ты так и не сказал, зачем тебе градусник.

Пётр присел на край кровати и обнял Иванну.

— Буду предсказывать погоду.

— Круто, — усмехнулась. — Вот так ты и заработаешь свой первый миллион. А как же ты собираешься предсказывать погоду с помощью градусника?

Пётр улыбнулся, наученный месяцами её дурного настроения, долгими, словно скучная лекция, не обращать внимания на выпады. Прилёг рядом и задумался ненадолго.

— Ну, конечно же, не с помощью градусника, — он снова мягко улыбнулся. — А с помощью эфемерид. Это такие таблицы движения планет. Я заметил, что погода меняется на фазах Луны. В полнолуние, например, или на лунных четвертях. И вот я подумал, что если следить за положениями Меркурия относительно Луны, как второй по скорости планеты, то можно очень достоверно спрогнозировать, как именно изменится погода. Закономерность я нашёл, теперь мне нужен градусник. Чтобы уточнить свои расчеты и описать.

Это была целая речь. Только с Иванной он разговаривал подолгу.

Разумеется, она задержалась в этой комнате с общими для всех квартирантов сортиром и душевой не только потому, что Пётр был таким чутким к каждому её движению и выносливым — в её окружении хороших любовников насчитывалось достаточное количество для того, чтобы превратить личную жизнь в латиноамериканский сериал. Здесь всё было иначе: Пётр был другим, из иного теста и совершенно особого образа мыслей, это было его достоинством и в то же время их совместным проклятием. Увы, все попытки вписать Петю в иные ландшафты и декорации, на фоне которых побулькивал привычный бульон её круга, где варились в различных, никогда не сообщающихся между собой котлах друзья, подруги и бывшие любовники Иванны, заканчивались ничем. Даже в богемной компании Пётр смотрелся пришельцем с другой планеты — в самом деле, упавшим с Меркурия, второй по скорости планеты.

В этой комнате, которая временами казалась Иванне подземельями башни из слоновой кости, тоже всё было по-другому, словно в параллельном мире фантастического фильма, когда знакомые предметы обретают иные значения и смыслы. С одной стороны, Иванне хотелось разрушить этот мир, чтобы заставить Петра выйти из пещеры отшельника. Но в то же время Иванна боялась этого, потому что догадывалась: походя можно было разрушить и самого Петра.

— Значит, ты веришь в астрологию?

— Я молодой учёный, — строгий Пётр поднял назидательно палец. — Восходящая звезда своего курса. Так, по крайней мере, я слышал, обо мне говорят на кафедре. Так вот. Я верю только в то, что можно измерить и посчитать.

— До сих пор не понимаю, как всё это в тебе уживается, — засмеялась Иванна.

— Ива, должен же я как-то переключать мозги? Вино я не пью, футбол не смотрю, мне это скучно. Играть в карты и ловить рыбу мне тоже не нравится. Хотя преферанс — это интересно, — поправил он себя, всегда и во всём стараясь быть точным. — Романов не читаю и тоже не люблю. Всё, что мне нужно знать о людях, я вижу и так. И не сказал бы, что меня это так уж сильно радует.

— Но ведь фильмы тебе нравятся?

Пётр покраснел. Когда они вместе смотрели ненастными вечерами видеокассеты, Иванна погружалась в кино с головой и не терпела, когда её отвлекали. Она знала имена и фамилии режиссёров, актёров и актрис, и в компании, особенно если выпивала достаточно вина, умела долго спорить и доказывала таким же знатокам видеофильмов, отчего тот или иной хорош либо плох. Правда, все её аргументы Пётр уже слышал раньше от других друзей Иванны, в иных компаниях, которые никогда не пересекались между собой, — но всякий раз удивлялся и радовался её бесстыдству и ловкости. Самому Петру не удавалось вспомнить ни словечка, ни кадрика из увиденной кинокартины сразу же после того, как экран видеодвойки вновь засыпал. Зато эти полтора-два часа позволяли ему передохнуть от разговоров, напоминающих игру в пинг-понг, дарили возможность додумать мысли, брошенные в ящик ожидания в тот самый момент, когда скрипели петли входных дверей, и он слышал знакомые шаги в коридоре.

(У Иванны был свой ключ, что нервировало соседей, которые и так её недолюбливали.)

Заметив, что Пётр покраснел и замолчал, она поспешила сменить тему, пока он не ушёл в себя, как уже бывало не раз. Сбросив с плеч одеяло, Иванна спрыгнула с кровати и уселась за письменный стол.

— Бог с ними, с фильмами. Предскажи-ка мне, какая будет завтра погода?

— Ты это серьёзно? — оживился Пётр. — Тогда подвинься.

Всегда готовый и работать, и любить, он присел к столу, взял калькулятор, раскрыл большую книгу в потрёпанном переплете — те самые таблицы движения звёзд, и принялся черкать ручкой по листу бумаги, вырисовывая астрологические значки и россыпи цифр, ничего не говорившие Иванне. На другом листе Пётр нарисовал неровный круг и принялся переносить внутрь круга получившиеся цифры и перерисовал значки. Затем прикрыл один глаз и посмотрел на получившийся чертёж.

— Ну-у-у… Погода завтра точно переменится.

— Ну, нет! — Засмеялась Иванна. — Так тебе никогда не заработать миллион! Погоду нужно предсказывать точно. Завтра похолодает или потеплеет? Снег и дальше будет идти? Или перестанет?

Пётр помолчал, что-то прикидывая, касаясь шариком ручки разных точек чертежа, как будто осторожно расталкивал спящего.

— Снег перестанет идти уже ночью. Похолодает. Так что завтра днём будет холодная погода, — он ещё немного подумал, как будто взвешивая. — И да, будет солнечно.

Это было неожиданно: в машине она слышала прогноз погоды для Киева на завтрашний день, но Пётр не слушал радио и не включал подаренный ей телевизор.

(Иванна даже не была уверена в том, подключен ли он к антенне.)

Хорошее настроение скукоживалось, похоже, что безвозвратно.

«Интересно, а он в курсе ситуации с Сергиенко? — спросила себя Иванна, усевшись с ногами на стул и обхватив колени. — Что Сергиенко украл Петину курсовую работу, открыл свою фирму и торгует его изобретением? Хотя… Если весь Политех об этом только и говорит, то Петя как раз может и не знать».

Фамилия Сергиенко принадлежала научному руководителю Петра. Иванна понимала, что не стоит снова поднимать навязшую тему, что этим ненужным и болезненным для обоих разговором испортит вечер и себе, и Пете — вполне возможно, последний их вечер, проведенный вместе. Тем более, что этим разговором ничего уже не изменить.

— Петя, ты столько всего умеешь и знаешь, — осторожно начала Иванна. — При желании ты мог бы легко найти работу в Германии или даже в Америке. Вот почему ты не хочешь в Америку?

Он промолчал, непогоду следовало переждать: бессмысленно сердиться на дождь за то, что начался не вовремя. Счастливый здесь и сейчас, когда впервые за долгое время в его жизни появилось подобие стабильности, Пётр ничего не хотел менять в ней. Рядом была любимая женщина, а после окончания курса его ждала аспирантура, это был решённый вопрос, а затем работа преподавателем, которая непременно станет любимой работой. Сейчас он репетиторствовал по вечерам: готовил абитуриентов к поступлению. И хотя занятия давали доход небольшой и не всегда стабильный (зарплаты на предприятиях могли задерживать месяцами, и Петру ничего не оставалось, как ждать, когда же с ним рассчитаются), все же на книги, еду и оплату счетов за электричество и газ ему хватало и без подарков Иванны.

— В институте ты будешь получать, в лучшем случае, двадцать долларов, — Иванна знала, о чем он думает. — Я думаю, что ты достоин большего. И заслуживаешь лучшей судьбы.

Пётр промолчал.

— Ладно, ты меня все равно не слушаешь, — Иванна как будто приняла наконец-то какое-то решение, не дававшее ей покоя. — Пошли куда-нибудь перекусим. Мне хочется жареного мяса. Я сейчас съела бы слона! И вина. Я выпью бочку вина.

— Со мной пока что не рассчитались за уроки, — сухо ответил Пётр. — Обещали только на следующей неделе.

— Ничего страшного, я угощаю. А потом мы вернемся к тебе. Только не забывай подливать мне вина. Я хочу сегодня напиться, — внезапно Иванна рассмеялась. — Послушай-ка, а давай будем делать ЛСД! Ты будешь готовить кислоту, а я познакомлю тебя со своими друзьями, которые помогут продавать. Тебе же это как раз плюнуть. И ты никогда больше не будешь думать о деньгах.

Она опустила ноги в туфли, достала из рюкзачка сигареты и открыла окно. Разговор был окончен, отвечать было не обязательно, да Пётр и не знал, что ответить. Он достал из шкафа свежую рубашку и вышел. Иванна курила, выдувая дым за окно. Снежинки продолжали вальсировать на расстоянии вытянутой руки, на душе было мерзко, как будто она провела бесконечную ночь, накачивая себя химикатами — а после такой ночи всё, к чему ты не прикоснёшься, кажется нечистым и липким. Сейчас точно также неприятно было касаться пальцами собственных губ, когда она подносила к лицу сигарету. А тут ещё эта история с Сергиенко. Поможет ли вино? Ведь всё может быть только хуже.

(Иванна невесело усмехнулась, вспомнив первую ночь, проведенную в Петиной комнате.)

Впрочем, на какое-то время вино заглушит отвращение к самой себе.

Вопрос с отъездом был давно закрыт: последние два года она доучится в Германии. Пришло время соблюсти уговор и принять решение отца, каким бы оно ни было, а отец решился продавать в Киеве всё, что только можно было продать за зелёные деньги, и сосредоточиться на бизнесе, который за последние полтора года более-менее успешно удалось развить в Чехии. Уже был куплен и обжит матерью Иванны дом в Бероуне, пряничном городке под Прагой.

(В Украине они оставили только квартиру с видом на Днепр на Оболонской набережной, которую только-только начинали застраивать — мало ли, никогда не помешает иметь запасной плацдарм на случай неудачи и стратегического отхода.)

Отец Иванны не видел смысла ни для себя, ни для семейства К. оставаться в Киеве, и теперь Иванна тоже это понимала, разглядев окружающий её город и людей, обживающих этот город, глазами отца. Она увидела мир, где в бесконечной борьбе за ускользающее благополучие можно только стареть, с каждым годом умирая и плотью, и духом точно так же, как стремительно дряхлеют и осыпаются ставшие никому не нужными особняки Сикорских или Мурашко.

Иванна разглядела наконец-то людей, которые пришли на эти руины, словно вступившие в Рим варвары, и принесли с собой весь свой Фастов, чтобы со временем воссоздать его на дымящихся развалинах Сенного рынка, Тюремного замка, Табачной фабрики, домика, в котором жил и творил Шолом-Алейхем — всего того антуража, который всё ещё составлял декорации счастливых дней, наполненных музыкой и картинами, беззаботными встречами и прогулками, пьянством и дуракавалянием. Эти дни теперь подходили к концу, и грядущие перемены не обещали почти ничего взамен горечи разочарований. Но Иванне не хотелось осваивать скорбное искусство потерь — слишком многое уже было утрачено. Она не желала оставлять позади себя пустоту чёрной, бесконечной дыры в прошлое, которое с годами будет казаться всё более счастливым.

(Отрезая, на самом деле, с каждым днем все большие куски настоящего).

Иванна закурила новую сигарету и поняла, что не сможет объяснить это Пете. Он упрямо желал оставаться частью киевского пейзажа, как мастерские художников на улице Парижской Коммуны или лестница, змеящаяся от Пейзажной аллеи к урочищу Кожемяки, с её деревянными ступенями, пропитанными портвейном и дымом конопляных шишек. Петю можно было забрать с собой только в воспоминаниях — либо стряхнуть с себя наваждение его любви, как она избавилась уже от многих иллюзий. Ведь по своей сути Петя оставался живым воплощением всего того, что она оставляет за спиной и постарается как можно быстрее забыть. Очередной гениальный чудак, который состарится в ещё одного, коими славен Киев, городского сумасшедшего, и с этим решительно ничего нельзя сделать — ни исправить не выйдет, ни отменить.

Иванна не ожидала, что будет так больно. А ведь она догадывалась о том, что не нужно трогать этого странного наполовину мальчика, наполовину мужчину. Ну что же, отец был прав, за всё приходится платить, и за это тоже.

Но вот вернулся Петя в свежей рубашке, озабоченно поглядывая на нее из-под челки, Иванна собрала себя в кулачок и беспечно улыбнулась. Счастливый, Петя улыбнулся в ответ. Ночью, как он и говорил, температура за окном опустилась до минус десяти, но в натопленной комнате было жарко. Словно в последний раз накануне конца света, Иванна долго не давала ему заснуть — только под утро они провалились, наконец-то, в тёмные озёра сна, каждый в своё, не обращая внимания на сбившиеся комом мокрые от пота простыни. Прогноз погоды не обманул: утром снег уже не вальсировал за стеклом. Зато вся Большая Житомирская оказалась залитой ярким солнечным светом, как будто сгущённым молоком — да так, что на обоях до самого обеда блики играли наперегонки.