— Ну и влипли, уж лучше под батоги, — сокрушался на ходу Томилка, сказавшейся во время присяги Евсейкой Стуковым.

— Не скули, брат. Эта беда не беда, лишь бы больше не была… Сюда нам, в проулок. Как на грех: встречных нет, спросить не у кого…

— Баженко, слышишь ли?

Теперь уже не только Васка, но и остальные услышали, как кто-то невдалеке играет, завираясь безбожно, на гудке плясовую. Звуки доносились из-за ветхих ворот рядом с низким, в землю вросшим домом, обмазанным глиной и побеленным.

Бажен постучал. В калитке сразу же показалась высокая девка, смерила скоморохов голубыми глазами и закричала:

— Вот и они, слава богу! Живо забирайте свои бесовские орудия, и чтобы я их больше…

— А есть ли, любезнейшая девица, в доме человек мужского полу, отец либо брат твой, с кем поговорить можно было бы? — вопросил, сдвинув свои будто нарисованные брови, Бажен.

— Заходите, заходите, гости дорогие, — раздалось за спиной девки, и она исчезла, словно выдернутая из калитки. На её месте явилась фигура в харе Смехуна, в потешном кафтане Бажена и со смычком в руке. Васка, всмотревшись, узнал Андрюшку Бубениста.

— Вот, молодость вспомнил. Заходите, мою дурку не слушайте. Что, обошлось?

— Как сказать. Тебя, дядя, воевода кличет. Мы же, коли позволишь, во дворе обождём.

— Чудно это вы — из воров да к воеводе в посыльные. Бегу, только переоболокусь… А меринка вашего я у хлева привязал.

В дом Бубенист забыл их пригласить, исторопился. Уселись на телегу. Атаман поглядел на солнце, вынул из мешка сухари и по луковице на брата. Потом крикнул:

— Хозяюшка! Хоть кваском бы угостила!

Вместо угощения из сеней донеслось пискляво:

— Вот несчастье-то, — громко пожалел певицу Томилка, — сначала батьке, а потом дочке медведь на ухо наступил!

В сенях что-то стукнуло.

Васка пошел искать Голуба. Меринок тоже решил уже, наверное, что там, у приказной избы, они расстались надолго. Он радостно встретил Васку, положил другу на плечо умную голову. Малый скормил ему корочку и зашептал в теплое мохнатое ухо:

— Вот видишь, Голубок, мы таки идём на Украину: может, и найдем кого из родичей… И окажется у нас богатый дядя, одарит меня золотою казной. Я тебя пущу тогда на самый лучший зелёный луг отдыхать, Бажену справлю новый обьяринной кафтан, голубой с золотою нитью, а себе… себе накуплю книг и пряников.

Он закрыл глаза и попробовал представить себе этого доброго, богатого дядю, но лицо дяди получалось слишком похожим то на отцово, то на лицо Бажена, а то и совсем расплывалось… А вот тётю он увидел, как живую: красивая, как хозяйка Райгородки, в такой же парчевой кике на голове, только ещё добреё она была, душевнее…

— Васка, дуй к нам!

Там, у телеги, Бажен и Томилка склонили повинные головы перед расстроенным Бубенистом.

— Из-за вас, чертей, снова в эту кашу попал… Да что я тут, на дворе, ляпаю языком? Идите в избу!

В избе расселись на лавках. За занавескою у печи кто-то возился.

— Матрёна, не береди ты мне душу, исчезни с глаз! Про дело нам беседа.

Девка хотела, уходя, хлопнуть дверью — не вышло, та закрывалась с трудом.

— Что смотрите? Так и живу, Служба не доходная, куда уж… Своих больше потратишь, а потом попробуй из казны выбить: только через Москву, по челобитной. Эх, снова ехать!

Бетон рассмеялся и спросил:

— Что ж ты нам, дядя, в Зыбкове пули-то отливал, что с литавры служишь, что в походы на воинских татар ходил?

— Служил и ходил — да только лет десять тому назад пробил меня татарин стрелою. Еле покойница моя Степанида, она у меня в травах знала толк, отчитала, выходила. Вот и нашёл тогдашний воевода мне новую, по силам, службу — а ну её совсем!

— А на ярмарке той зачем отирался?

— На Зыбковской? Были там купцы из Вильно и один старый мой знакомец, львовский…

— Нам в твою службу не вступаться, — отрезал Томилка. — Прижал нас воевода — ладно, сходим разок, сделаем. Атаман, ты передай ему, чего там воевода требовал, ты ведь запоминал.

— Ты, дядя, сам про всё, небось, ведаешь.

— А как же. Это я к Настасу ходил зимою, не застал, он ещё в Варшаве был…

Дверь распахнулась. Молодая хозяйка стала в ней, подбоченившись.

— Батя, эти вот гости поселятся у нас, или как? Кашу и на них ставить прикажешь?

— Или как… Ты вот что, Матрёна, собери мне мешок в дорогу. Денег добыл сегодня, тебе оставлю… И не реветь мне там! Утром съедем со двора.

— Дождешься ты у меня, реветь, — на этот раз ей удалось-таки хлопнуть дверью.

Андрюша нагнул седую голову к столу и зашептал:

— Бесится, что опять ухожу. Болеет за батьку… Ей эти проведывания — нож острый!

— Боится одна оставаться, — поддакнул Бажен.

— Чего ей бояться? Грабить у нас нечего. Караульные почитай рядом. Да и самопал я ей всегда набитым оставляю.

Вслед за ним и весёлые поглядели на стену, где висело ружье, безбожно исцарапанное и потертое, однако знавшее, по всему видно, хозяина и познатнее, и побогаче… Даже Васка догадался, что самопал был турецкой работы.

— А отчего с собою не берешь?

Бубенист только отмахнулся от атамана.

— Ну, дядя, ты как хочешь, а я с голыми руками идти не согласен, — Бажен оглянулся на своих. Томилка угрюмо кивнул, Васка восторженно вытаращился. — Возьми вот два рубля, пойди, челом бью, достань две пищали малые, покороче, но чтоб злые были, свинца к ним, пороховницу с зельем… Все простое, без завитушек этих, — показал на стену, — однако понадежнее чтоб…

— Не разумеешь, что ли? — покосился на него Бубенист. — В нашем деле сподручнее без огненного боя. Станут досматривать, найдут — а зачем весёлым пистоли?

— Я, дядя, их в телеге спрятал бы, так в грядке заделал бы, что не найти. Долото да пилка ведь найдутся?

Хозяин подумал, кивнул, поднялся со скамьи, подошел к стоявшему в темном углу сундучку, нагнулся над ним, заслоняя. Спина его неуловимо напряглась. Весёлые дружно отвернулись.

Скрипнуло, легко прозвенело, потом хлопнула крышка. Бубенист осторожно положил на столешницу две малые пищали, пороховницу из бычьего рога, украшенную нехитрою резьбой, кусок свинца и кусок большой кости с высверленными в ней неглубокими ямками — в чем пули отливать.

— Набитые. Годятся?

— Испробовать можно ли? — спросил Бажен, взводя пружину у одного из пистолей.

— Зажди, приволоку полено.

Березовое полено поставлено было на край стола. Атаман прищурил левый глаз. Томилка отшатнулся. Огнивная пластина щелкнула о кремень, на полке пыхнуло. Бажен немного ещё подождал и с опаскою положил пистоль на прежнее место.

— Дай-ка сюда, — Бубенист поковырял желтым ногтем на полке, ловко натрусил туда зелья из пороховницы и снова скрипнул пружиной. — Валялись в сундуке долго.

— Дяденька, мне дай, мне, — сам не веря, что ему разрешат, вскочил Васка. Хозяин переглянулся с Баженом и важевато, рукоятью вперед, протянул малому оружие.

Снова вспыхнуло на полке, потом, через мгновенье оглушительно бахнуло. Горницу заволокло дымом. Васка закашлялся и опустил пистоль.

Бажен поднял с полу полено.

— Попал, молодец. И пулька глубоко сидит. Ну, спасибо, дядя!

— Баженко, можно я теперь сам заряжу?

— Подожди немного, — атаман пододвинул к хозяину горстку серебра. Тот отправил её на прежнее место.

— Как, ребята, принимаете в ватагу?

— Что ж, если сам государь воевода за тебя просит, куда нам деться? Только ты, дядя, лучше литавры с собою прихвати. С гудком у тебя того… — желчно заметил Томилка.

— Подучусь, ребятки, подучусь, — безмятежно отвечал хозяин и вдруг замер, вслушиваясь.

— Что ж это, люди добрые, в доме делается? Уже в горнице палят! О Небесный Владыко, отчего не свернешь ты им, шпыням, шеи на сторону?! — причитала в дверях запыхавшаяся Матрёна.

Утреннее солнце застало ватагу уже за городом. Умный Голубок подкатил вновь телегу к стрелецкой заставе, и всё тот же мрачный дядя Иван указал скоморохам тайный, поляками не охраняемый брод. На той стороне им не встретилось ни одной живой души до самых Ромен.