В Грейсчерч-Эбби Олден прибыл уже затемно. Шерри давно должен быть в постели. Тем не менее он направился прямо в детскую; Он тихо переговорил с няней и удостоверился, что мальчик здоров. Потом тихо приоткрыл дверь и вошел в спальню. Ребенок спал. Его белокурые волосы оставались в тени, одна рука была откинута на подушку, куда падал лунный свет. «Цыпленок, беззащитный цыпленок», – подумал Олден.

Несколько минут он смотрел на ребенка. Если поместье перейдет во владение сэра Реджинальда Денби, что будет с Шерри? Вряд ли удастся взять его с собой, когда придется бежать в Париж. И как тогда безвестный сирота выживет в этом мире?

Олден подавил в себе порыв убрать светлый локон, упавший мальчику на лоб. Если на повестке дня встает вопрос выбора между ребенком и Джульеттой Ситон, ответ очевиден. Олден даже подумал, что, возможно, она поняла бы это, если б знала.

Он молча вышел из комнаты и спустился в свой кабинет.

Сначала он послал за главным садовником. Их беседа была короткой.

– Милорд? – Вошедший мужчина указательным пальцем притронулся к своему хохолку.

– Мистер Эпплби, мне нужен ананас.

Садовник почесал седеющую голову.

– Милорд, в этом году я не сажал ананасы в оранжерее. Ваша светлость обычно не бывает в резиденции…

– А у моей матери есть, во вдовьем домике?

Лицо мистера Эпплби просияло.

– Гм, у ее светлости? Вполне может быть, милорд. Послать кого-нибудь узнать?

– Я сам поеду. А вы пока пошлите, пожалуйста, слугу за мистером Примроузом.

Главный садовник снова притронулся к хохолку и вышел. Питер Примроуз вошел и улыбнулся.

– Лорд Грейсчерч. – Он коротко поклонился Олдену. – Надеюсь, все хорошо? Я рад вас видеть, милорд.

– Я тоже, сэр. Проходите и присаживайтесь.

Олден показал на одно из кресел, расположенных по обе стороны от камина. Кожа вокруг карих глаз домашнего учителя уже была испещрена тонкими морщинками, нажитыми за годы, которые он провел за книгами. Питер одевался скромно, но, если бы его облачить в шелк и кружева, он легко сошел бы за лорда. Учитель нравился Олдену.

– Как успехи Шерри? – спросил он.

– Мальчик очень смышленый, милорд. Он читает много лучше, чем дети вдвое старше его. И особенно любит греческий…

– Это после вашего нововведения, – заметил Олден. – С тех пор как вы перемежаете чтение Гомера с троянской войной в кустарнике. Шерри мне рассказал, когда я был здесь последний раз. Он может пересказать в диалоге каждое сражение между Ахиллом и Гектором, притом на греческом.

Однако как легко, почти без всяких усилий он вошел в роль лорда, главы усадьбы! Словно ничего не произошло, словно по его милости будущее ребенка уже не находилось под угрозой.

Питер улыбнулся.

– Нет, милорд. На мальчугана благотворно действует, когда его плеткой загоняют за книги…

Олден прошелся по комнате.

– Да будет вам, сэр! Вам нет нужды меня убеждать. Я потому и нанял вас, что во время, моих школьных занятий хватало стычек с тростью. От этого я не стал учиться сколько-нибудь лучше, – добавил он, чувствуя, как легкая дрожь пробежала у него по спине. Не задумываясь он озвучил страх, над которым никогда не приходилось размышлять прежде. – Хотя опасаюсь, что из-за нашей доброты Шерри будет не слишком хорошо подготовлен для выхода в мир.

Свет от свечи посеребрил напудренные волосы учителя, когда он повернул голову.

– Прошу простить меня, милорд, но я не согласен. У ребенка развито чувство собственного достоинства. Мальчик становится все более уверенным в себе, что позволит ему дать отпор любому забияке. Стоит выпустить его на несколько дней на свободу, как он наберет силу и будет готов к встрече с миром. Никто не посмеет ему досаждать, даже если вы отправите его в школу, когда он станет старше.

Олден спрятал подальше свое беспокойство и сознательно переключился на заботы общего характера.

– Сэр, я не могу установить над ним родительскую опеку. Он навсегда останется незаконнорожденным, с безвестным отцом.

– Как и я. – Питер сложил домиком руки, кончиками пальцев упершись в подбородок, и усмехнулся. – Мне еще посчастливилось, что я воспитывался как джентльмен. Пусть даже не виконтом, с видами на учреждение родительских прав.

Виды! Разумеется, он должен выполнять родительские обязанности. Иначе он и не мыслил!

– Вряд ли я мог поступить иначе, мистер Примроуз, – сказал Олден.

Молодой мужчина покраснел, будто спохватившись, что разговор в такой свободной манере со своим нанимателем может показаться неприличным. Хотя Олден всегда поощрял в нем откровенность.

– Милорд, вы сознаете степень своего великодушия, давая мальчику приют здесь?

Олден подавил легкое раздражение, вызванное этим вопросом. Ответ для него был совершенно ясен.

– Шерри родился здесь, – сказал он просто. – Где же еще он должен жить?

До вдовьего домика было две мили. Олден ехал по темной дороге через лес, прислушиваясь к раздававшимся звукам. Крику совы отвечали шорохи ночных тварей в подлеске. Может, и лиса в поисках добычи тоже крадется где-то? И лесные мыши замерли в тишине, выжидая, пока Рейнеке-лис протопает мимо?

Но Джульетта была скорее похожа на дикую кошку, чувствительную и свирепую, загнавшую себя в уединенное убежище. Сильная и жестокая, она сама может учинить беспорядок. Но, увы, эта кошка не может тягаться в коварстве с лисой. Будет ли эта женщина скорбеть, оказавшись покинутой заезжим развратником? Или не думая вернется к своей одинокой жизни?

Олден не был уверен, какой из двух вопросов волнует его больше.

Вдовий домик был освещен сверху донизу. Оставив свои тревожные мысли, Олден поднял глаза на фасад. «Мама продолжает жить по городскому времени, даже в деревне. Не ляжет раньше трех утра и потом будет спать до полудня». Мамина вотчина была единственной частью оставленного покойным отцом жалкого наследства, где Олден не должен был нести финансовую ответственность. Его мать имела свой независимый доход.

Слуга впустил его в ворота. Он широкими шагами прошел через дом и постучался в дверь будуара матери. Прозвучал невнятный ответ. Олден открыл дверь и вошел.

Вдова, в облаке белого шелка и кружев, возлежала в шезлонге. Ноги покоились на парчовой кушетке так что из-под кромки платья высовывались комнатные туфли на высоких каблуках. Все еще красавица, с бантиками и шелковыми букетиками в напудренных волосах, она была похожа на девушку. На ком-то это должно было выглядеть нелепо, но леди Грейсчерч этот стиль каким-то непонятным образом придавал очарование.

– Олден, – сказала она без приветствия, – зажги еще одну свечу. И подай мне плед. – Ее жалобный голос был полон обиды. – Ты не виделся со своей мамой целую вечность. Я совсем, совсем заброшена. Никого не волнует, что со мной происходит.

Олден зажег еще один канделябр и обернул плед вокруг плеч матери.

– Мама, я навещаю тебя каждую неделю. Последний раз я наслаждался твоим обществом не далее чем вечер назад. Помнишь, я еще просил тебя одолжить мне толковую горничную для леди. Ты по-прежнему вполне здорова, я надеюсь?

Она обиженно надула губы.

– Вовсе нет! Далеко не здорова! И я не помню никакой горничной.

– Кейт Уинсли. Ты наняла ее в помощь своей кастелянше, но твоя Полли сказала, что ей не нужна помощница. Поэтому Кейт грозило увольнение.

– А-а, ты об этом! В наши дни найти хорошую помощницу такая проблема! Ты привез мне гостинец из Лондона, Олден?

Он вытянул пустые ладони.

– Увы, мама. Я не из города. Я сделаю тебе подарок для ума, если хочешь.

Олден чувствовал запах ее духов.

– Что за подарок? Какой-нибудь новый сорт цукатов?

Он уже не в первый раз недоумевал: как только при такой пустоголовой матери в его собственной голове были хоть какие-то мозги?

– Не беспокойся, мама. Я привезу тебе гостинец в следующий раз.

Леди Грейсчерч откинулась назад.

– Все, что ты можешь сделать для твоей бедной матери, – сказала она. – Это был несчастнейший день в моей жизни, когда обнаружила, что беременна тобой.

Проклятие! Олден совсем не хотел обсуждать это снова.

– Сожалею, что причинил тебе беспокойство. Но то зачатие было не моих рук дело, мама.

К счастью, разговор сменился по ее же инициативе. Леди Грейсчерч встала и наставила палец в грудь Олдену:

– Ты приехал сюда прямо от того мальчика, не так ли? Клянусь, ты разобьешь мне сердце!

– Мама, мы уже говорили об этом раньше. – Олден беспокойно зашагал по комнате. – Ты не изменишь мое мнение. Я понимаю твои чувства. Присутствие мальчика в аббатстве болезненно для тебя, но Шерри – невинный ребенок.

– Болезненно! – Леди Грейсчерч приложила изящную ладонь ко рту и закрыла глаза. – Сознание одного его существования раздирает меня на части, подобно шипам терновника. Теперь этот ребенок стоит между нами, матерью и сыном!

– Это твой выбор, мама. Возможно, если бы ты позволила привести его, ты увидела бы, что…

– Следующее, что ты скажешь, – какой он очаровательный ребенок. Вылитый… – Мать Олдена, как в сцене обморока из мелодрамы, повалилась на кушетку. – О, я не могу заставить себя выговорить ее имя! Миссис Шервуд! Этого было достаточно, чтобы довести меня до сумасшествия, полного сумасшествия. И тогда твой папа смог упрятать меня под замок как умалишенную. Это то, что он всегда замышлял. Герцог Джесхэм сделал то же со своей женой. Это с герцогиней-то! Так и меня с разбитым сердцем отправили бы в клетку, как дикого зверя!

Олден протянул матери кружевной носовой платок, когда она принялась рыдать.

– Я не сомневаюсь, это было очень тяжело, мама. Но отец никогда не упрятал бы тебя под замок.

– Ты не представляешь, что я пережила. И все из-за этой женщины! Все те годы, что ты находился в Италии, я должна была каждое утро за завтраком сидеть напротив любовницы собственного мужа.

С этим не поспоришь, хотя Олден всячески сочувствовал отцу. Он помнил миссис Шервуд. Спокойная привлекательная вдова, компаньонка его матери. Она появилась в их доме как раз перед его отъездом из Англии. Без сомнения, она почти сразу стала любовницей отца и оставалась ею в течение пяти лет. Потом, по какой-то таинственной причине, во время визита в Лондон она завела второго, никому не известного любовника и зачала от него ребенка. Она скрывала этот факт от лорда Грейсчерча, пока не стало слишком поздно.

– Мама, как ты можешь не испытывать сострадания к ее осиротевшему ребенку? Он никогда не узнает даже имени своего отца.

Это заявление только вызвало поток слез.

– Мужчины все одинаковы! Даже мой собственный сын! Никто не заботится обо мне. Меня гнетет бремя, наложенное той испорченной, порочной женщиной. О, я совсем, совсем нездорова!

Олден позвонил в колокольчик, стоявший на столе. Разумный разговор с матерью на эту тему был невозможен. Она, казалось, получала наслаждение от всей этой истории, как ребенок от известного ему одному секрета.

Служанка открыла дверь и сделала книксен.

– Чай для ее светлости, – сказал Олден. – С апельсиновым печеньем.

Мама внезапно заулыбалась во весь рот, промокая глаза платком.

– Дорогой мой мальчик! Как ты узнал, что это мое любимое печенье?

Олден наклонился, взял ее руку и поцеловал.

– Ты всегда любила апельсиновое печенье, – сказал он. – Сколько я себя помню, мама.

– О! – Она захихикала, потом снова надула губы. – Хорошо. Но ты, несомненно, знаешь все, что любит этот мальчик? «Свежую черешню, мороженое и кекс с изюмом».

– Вообще-то нет, – дипломатично ответил Олден. – Этим занимаются его няня и учитель.

– Этот ребенок никогда не должен был появляться на свет. Тебе нужно отправить его в приют.

Олден вдохнул поглубже.

– Когда я вернулся из Италии, мне сообщили, что отец умер. Ты была в таком состоянии, что не могла разговаривать. Я узнал о смерти миссис Шервуд от дворецкого. Через две недели, когда ты уже переехала сюда, во вдовий домик, как ты сама пожелала, я обнаружил в детской младенца. Служанки боялись мне сказать, чтобы я не отдал его на попечение прихода – младенца, мама!

– В мире полно младенцев. Тысячи!

– Но этот достался мне. Он на моей ответственности.

– Миссис Шервуд была неверна твоему отцу. А я еще считала ее своей подругой. Как понять эту неблагодарность?

Олден вполне понимал эту логику.

– Мама, ты предпочла бы, чтобы они оставались верны друг другу? Почему?

Стук в дверь возвестил о прибытии чая в сопровождении сладостей – тонких вафель из прессованных апельсинов и сахара. Это был тот самый приторный сорт вафель, которые Олден терпеть не мог. Он заставил себя съесть две, пока его мать уничтожала остальные.

– О, лучше бы я вообще не родилась! Неудивительно, что ты не женишься, имея перед собой такой пример!

– Вполне возможно, мама. Могу я теперь поцеловать тебя и пожелать спокойной ночи?

– Ты уже уезжаешь, Олден? О, возьми что-нибудь с собой! Все, что тебе хочется!

Он встал и наклонился к ее руке – руке любящей его матери.

– Спасибо, мама. Ты очень добра. Я намерен, с твоего почтения, совершить рейд по твоей оранжерее.

Она махнула рукой и прикрыла глаза.

– Бери что тебе нравится. Право, я никогда не любила младенцев…

Олден поспешил ускользнуть из комнаты.

На следующее утро Джульетта проснулась от шума. Она снова видела сон. Золотистый мужчина протянул к ней обе руки, баюкая в ладонях что-то таинственное и драгоценное. Что-то такое, что она всегда жаждала. Она заглядывала ему в ладони в томительном ожидании, предвкушая…

Рядом с кроватью стояла Кейт с кувшином в руках.

– Я надеюсь, вы хорошо спали, мэм.

Все-таки что он держал? Неуловимые образы постепенно померкли.

Джульетта посмотрела на окно. Кейт уже раздвинула створки. День был в полном разгаре. Она долго спала, чего за ней никогда не водилось. Но сегодня – спасибо ему! – это не имело значения. У нее были еще три служанки.

– Я принесла теплой воды, мэм. – Кейт сделала короткий книксен. – И завтрак. – Горничная кивнула на маленький столик у двери. – Замечательное утро. Похоже, сегодня опять будет довольно жарко.

Джульетта села и обхватила руками колени. Теплый бриз приносил снаружи запах сада и далеких лесов. На секунду она вообразила себя снова в доме отца. Все еще окутанная теплой атмосферой своих грез, она позволила горничной налить воду, чтобы умыть лицо и руки. Потом Кейт установила у нее над коленями столик на коротких ножках с полным подносом – совсем как в детстве.

Поднос был накрыт тонкой льняной салфеткой с монограммой в каждом углу. Джульетта взглянула на вышитый белыми нитками незнакомый герб и единственную букву «Г».

Кейт убрала салфетку.

На одном конце подноса стояли две шахматные фигуры – белый король и красный ферзь, с открыткой между ними. Когда Джульетта вынула ее, ферзь опрокинулся.

На открытке уверенным почерком, выдававшим твердую мужскую руку, было написано:

«Мадам, слушаю и повинуюсь.

Г.».

Даже в постели? Джульетта засмеялась и отложила открытку. Она чувствовала себя подобно приколотой бабочке. Внезапный головокружительный восторг странно смешивался с легкой горечью от ощущения утраты. Мысли кружились словно в водовороте. «Слушаю и повинуюсь». Выражение джинна из собрания арабских сказок? Книга стояла где-то на полках. Знаменитая «Тысяча и одна ночь». Одну тысячу и одну ночь Шахразада ткала колдовскую паутину сказок, чтобы избегнуть казни на рассвете.

Поднос серебряный. Массивный. Ложки с ножами тоже серебряные, с золотой инкрустацией на ручках. Джульетта взяла одну ложку. На золоте витыми буквами было выгравировано: «Г. Олден Грэнвилл».

И салфетка, и столовые приборы – все это так красноречиво говорило о нем самом. О его непомерном упоении красотой и потворстве чувственному наслаждению. Даже эта маленькая шутка с двумя шахматными фигурами напоминала легкое соблазнительное подмигивание. Джульетта чувствовала, как в крови всколыхнулось знакомое волнение, почти головокружительное. Было такое ощущение, как будто он находится рядом, пробуждая ее от долгого сна крошечным выразительным жестом.

«Слушаю и повинуюсь».

Этому вторил герб в углу салфетки. С одной стороны подноса, в плоской хрустальной вазе среди белого душистого горошка благоухала распустившаяся красная роза. Джульетта извлекла ее из букета и вдохнула густой аромат. Где Олден Грэнвилл добыл такой цветок в начале лета? Эти хлопоты говорили об исключительном внимании к ней.

Ей подали завтрак в постель. У нее были три служанки. Это была непомерная роскошь, презираемая ею! Но почему не воспользоваться случаем?

Джульетта заложила розу за ухо.

На другой стороне подноса, под боком у сине-белого китайского сервиза с золотой каймой, попыхивали горлышками серебряные чайники. Рядом, в еще более тонком фарфоре, были поданы клубничный джем и сливочное масло. Слоеное печенье, казалось, раскрошится только от одного прикосновения. Другие кушанья стояли отдельно, под серебряными крышками. Джульетта приподняла одну – свежеиспеченные сдобные булочки со смородиной. Она подняла другую – яйца. Когда она наклонилась вдохнуть ароматы, роза выскочила из волос, и осыпавшиеся лепестки упали в масло.

Джульетта прыснула и закрыла обеими руками лицо, сдерживая хохот. Напряжение, накопившееся за месяцы… годы, искало выход. Горничная шагнула вперед убрать проштрафившийся цветок. Загоняя назад свое веселье, Джульетта замахала рукой, чтобы служанка остановилась.

– Розы съедобны, Кейт. В самом деле, их хорошо есть со сливочным маслом. – Джульетта усмехнулась и взяла в рот лепесток. – Разве ты не знаешь?

Горничная смотрела на нее с нескрываемым удивлением.

– Нет, мэм. – Она сделала книксен. – Да, мэм.

– Так же как яйца очень хорошо есть с джемом, – продолжала Джульетта. – Спасибо, Кейт. Можешь идти.

Круглое лицо служанки приняло чопорное выражение. Она снова сделала книксен и попятилась из комнаты.

Джульетта издала громкий ликующий крик и вновь засмеялась. Она так хохотала, что тряска поставила под угрозу роскошный завтрак.

«О, мистер Грэнвилл, а не попросить ли мне у вас луну? Не могли бы вы доставить ее мне, убранную серебром и розами? Не достанете ли вы для меня мое прошлое – заново и целиком? А может, заодно и новое будущее?»

В центре подноса стояло еще одно блюдо, тоже под крышкой. Как только утих безумный смех, Джульетта подняла крышку, прекрасно зная, что под ней.

Она села поудобнее и с минуту глядела на то, что находится внутри. Тем временем она откусывала кусочки печенья. Амброзия! Пряные сливочные хлопья, приправленные сладостью клубники, таяли на языке. Продолжая изучать блюдо в центре подноса, Джульетта отложила печенье и налила чай.

Потягивая ароматный напиток, она наклонила голову набок, чтобы лучше оценить работу мастера. Верхушка с остроконечными зелеными листьями была разрезана на ломтики, уложенные кругом. Диковинное заморское чудо, перевитое оранжерейными цветами, обещало райское наслаждение. Сам рай находился внутри естественной чаши, образованной кожурой фрукта. Мякоть его предварительно была аккуратно удалена и разрезана на кусочки. Перед тем как их поместили обратно, каждому была придана форма того или иного цветка. Рукотворные растения переливались на солнце подобно янтарной жидкости.

Джульетта отставила чай и взяла вилку. Подцепила кусочек золотистого фрукта и, прежде чем вкусить божественное лакомство, прикрыла глаза.

Нет, то была не луна. Свежий ананас.

Кейт оказалась права. День выдался такой же душный. Жара свела на нет утреннюю прохладу. После быстрого обхода сада Джульетта удалилась в свою гостиную. Доносившиеся время от времени разговоры и лязг домашней утвари ее не тревожили. Тилли с новыми служанками выполнили всю работу, которая у Джульетты обычно занимала целый день. Теперь она могла устроить себе каникулы. Могла читать, отдыхать в шезлонге у окна и предаваться полной праздности. Так почему не насладиться, если появилась возможность?

Джульетта пробежала пальцем по корешкам книг и вытащила томик с арабскими сказками. Там был экзотический мир с магией и захватывающими приключениями. Там была девушка, которая вышла замуж за султана. По неразумности? Джульетта мрачно улыбнулась. Несомненно, у арабских леди был очень ограниченный выбор, и они научились использовать его самым выгодным образом. Шахразада, вынужденная занимать султана очередной чудесной сказкой, каждый раз рисковала умереть на рассвете. Конечно, Джульетта понимала несопоставимость той опасности со своим собственным необдуманным замужеством. В отличие от вымысла в жизни все происходит менее драматично, хотя подчас так же болезненно.

Мисах, Седрах и Авденаго терлись вокруг нее, недовольные, что она никак не усядется. Она посмотрела на котов, единственных компаньонов: наследство, доставшееся ей от мисс Паррет вместе с этим домом. Вообще-то еще ни одна кошка никогда не являлась собственностью своего хозяина. Во всяком случае, не принадлежала ему так, как Шахразада султану. И как жена своему мужу.

«Так-то оно так, но здесь – другое дело. – Джульетта почти повторила это вслух. – Жена принадлежит своему мужу».

Сквозь открытое окно ветер доносил голоса служанок. В воздухе плыло гудение пчел. Издалека приглушенно слышалось карканье грачей, устроивших свои гнездовья в Милл-Спинни.

Мистер Олден Грэнвилл думал, что она вдова. Здесь тоже все так думали. Это было залогом ее безопасного существования в будущем. Но она не была вдовой. Она была мужняя жена.

Пять лет назад, после разыгравшейся трагедии, Джордж уехал, оставив ее без всяких средств. Но она по-прежнему оставалась замужней женщиной. И останется ею, пока смерть не разлучит их. Если он найдет ее здесь, он может заявить все свои права на ее собственность, ее внимание, ее личность. Ее собственное тело – и то не принадлежало ей.

«Жена принадлежит своему мужу».

Она не должна это забывать. И даже на минуту не должна думать, что этот короткий эпизод с очаровательным странником что-то изменит в ее положении. Даже просто развлекать его шахматами – все равно что играть с огнем. Это полное безумие, если она думает, что может согреться в пламени, не сгорев. Если она заведет любовника, ей никуда не спрятаться. Рано или поздно это станет известно, и она будет изобличена. К тому же она давала обет и дорого за него заплатила. И чем бы в итоге ни обернулось то поспешное бракосочетание, это не то, к чему можно относиться с легкостью. И все же… и все же…

Когда прибыл экипаж, было по-прежнему жарко, хоть и вечерело. Ливрейный лакей внес три коробки и протянул Джульетте письмо. Убирая волосы с влажного лба, она в течение нескольких минут пребывала в крайнем замешательстве. В глаза бросалось ее имя, написанное на лицевой стороне той же рукой, что и утренняя открытка. Вероятно, он не сможет приехать вечером на их шахматный матч и приносит извинения! На какую-то долю секунды Джульетту пронзило разочарование. О Боже, как глупо!

Служанки смотрели на нее с нескрываемым любопытством. Она распрямила спину и пошла в гостиную. Послание было запечатано воском с таким же гербом, как на ложках.

Джульетта распечатала письмо.

«Мадам, представьте итальянский вечер. Очень душный вечер после очень жаркого дня. В бархатном небе скоро зажгутся звезды. Белокаменные дома поблескивают, словно зажженные лампы. Сама земля пышет жаром. Но может налететь прохладный бриз, чтобы унести раскаленный воздух за выжженные холмы. Возможно, зефир принесет нам спокойное дыхание от холодной луны. Не повеет ли в нашем дворике пряным ароматом чужеземных цветов и духом истории? И не устроить ли нам легкий ужин с вином? Я отправил Вам платье в итальянском стиле. Думаю, оно может вам понравиться.

Г.».

Джульетта с минуту тупо смотрела на бумагу. Затем пошла обратно в прихожую, где служанки по-прежнему суетились около коробок.

– О, мэм! – Веснушчатое лицо Тилли сияло, как восходящее солнце. – На одной коробке был ярлык – «для кухни», Бетти смотрит, что там. А та коробка с пометкой «для ванной» – для Кейт. На всех остальных написано не по-нашему.

Джульетта прочитала на самой большой коробке – «Vesti-menti di confidenza».

Она не знала итальянского, но могла догадаться, что это значит.

– Это для меня, – сказала она. – Оставьте это здесь.

– Мэм, вы не собираетесь ее открывать? – Тилли не скрывала уныния.

Джульетта покачала головой. «Платье в итальянском стиле».

– Мэм, здесь приколота еще одна записка. – Кейт передала ей сложенную бумагу.

«Мне будет чрезвычайно приятно, если вы наденете это. Я же надену свое.

Г.».

К концу вечера Джульетта напоминала дерганую барышню. Зной не спадал, воздух сгустился, напитанный испарениями. Она вздрагивала и вскакивала каждый раз при малейших звуках. Она воображала, как отчитывает его и отправляет прочь. Или, как безумная, просит, чтобы он целовал ее. Итальянский ужин она не рискнула вообразить.

Почему нет дождя?

Почему не едет он?

Она так перенервничала, что у нее пропал аппетит. После того как она проходила целый день в своем отсыревшем платье, ее тело горело, как будто этот мужчина уже вдохнул в нее страсть.

«Я не вдова, – говорила себе Джульетта. – Я замужняя женщина».

Она мерила шагами маленькую гостиную. Несколько раз поднималась наверх и возвращалась вниз. Ходила по коридорам и по своей тесной спальне. Она должна выиграть этот матч, вот и все!

«Вы действительно хотите остаться здесь навсегда? Жить замурованной подобно мушке в янтаре, пока мир тем временем шумит и веселится без вас?»

Мимо окна пролетела летучая мышь. Джульетта подбежала к распахнутым створкам и перегнулась через подоконник. Солнце почти скрылось за лесом. Мистер Грэнвилл должен скоро приехать.

«…встречайте меня завтра после захода солнца».

– Мэм, – сказала у нее за спиной Кейт, – я наполнила ванну.

Джульетта резко повернулась.

– В предбаннике кухни, – добавила служанка. – Ванну доставили около часа назад.

– Ванну?

– Да, мэм. И еще одну записку. – Кейт протянула послание.

«В Италии переодевание в самые что ни на есть небрежные одежды и приятные посиделки в патио с друзьями – это просто вежливый, цивилизованный способ проводить летние вечера. И хочу вас заверить – наш итальянский ужин не начнется, пока вы не прибудете в беседку.

Г.».

Значит, он не станет врываться сюда, пока она купается! Эротический смысл этого умозаключения заставил Джульетту густо покраснеть. Что с ней происходит? Естественно, ни один джентльмен не позволит себе столь скандальной выходки.

Ее нижние юбки липли к разгоряченной коже.

– Да. Я с удовольствием искупаюсь.

Джульетта уже много лет не принимала ванну. Кипятить столько воды, одной наполнять ванну и потом выливать из нее воду требовало слишком большого труда. Поэтому она довольствовалась ежедневными обтираниями.

Он прислал мыло, пышные белые полотенца и льняной купальный халат. Ужасно неприличные подарки. Ни одна леди не должна их принимать.

Какое это было блаженство – лежать в тепловатой, как парное молоко, воде, позволяя горничной смывать то, что осталось от жаркого дня. Кейт отмывала каждый кусочек кожи, и он выныривал из ее рук ослепительно белым.

Кейт отошла в сторону за какой-то мелочью. Небольшой шум заставил Джульетту поднять глаза. Вокруг было пусто. Никакого золотоволосого мужчины, ухмыляющегося над открытым оконцем предбанника. Ничего, кроме тихого летнего вечера. Ничего, что могло причинить ей беспокойство.

Если он ворвется к ней, что он может увидеть?

Джульетта оглядела себя. Грудь под влажной тканью отсвечивала розовым, и на этом фоне резко выделялись темные соски. По жилам пробежало тепло. Если он ворвется к ней…

Но Джульетта знала, что он этого не сделает. Знала даже без его заверений. Олден Грэнвилл не тот человек, кто может себе это позволить. Он гораздо умнее и тоньше.

Кейт вымыла ей волосы смесью мыльной пены с настоем трав и сполоснула чистой водой. Потом помогла выбраться из ванны и вытереться. После теплой ванны Джульетту разморило. Неужели опять влезать в нижнее белье, тугой корсет, юбки на кринолинах и подпихивать за декольте кружевную косынку?

– Я принесу итальянское платье, – сказала Кейт. – Я взяла на себя смелость распаковать его для вас. Здесь еще одна записка.

Стоя посреди комнаты, Джульетта прочитала строки, написанные витиеватым почерком:

«Партнер целиком сбросил с себя официальный костюм дня. Наши правила предписывают, чтобы леди были в комнатной обуви вместо туфель. Никакой тяжелой, лишней одежды или чопорности, подчеркнутой корсетами. Никаких шляп и фижм. Только муслиновые рукава, перехваченные лентами, а также – простая нижняя юбка из люстрина.

Неприлично? Лишь слегка.

Чувственно? Неимоверно.

И очень либерально.

Г.».

Джульетта почти видела, как он улыбается.

– А как одет джентльмен? – спросила она.

– Когда? – Кейт встала в дверях. – В Италии? По правде сказать, не знаю, мэм. Там, за границей, у них наверняка совсем другие вкусы и фасоны, – добавила горничная.

На руке у нее висели белые подвязки, легкие и заманчивые. Темно-синий муслин спадал изящными пышными складками, трепетали ленты. Vestimenti di confidenza.

Неужели он подумал, что у Джульетты Ситон не хватит духа это надеть?

Конечно же, нет. Он надеялся на обратное.

Сначала Джульетта надела корсет и одну из своих сорочек. Все-таки без этих вещей даже итальянские леди, наверное, не принимают гостей. Потом она позволила Кейт расчесать ей волосы и перевязать сзади лентой. Почти как в полусне она скользнула в прозрачный пеньюар с ленточками на рукавах и надела сверху тонкую муслиновую тунику синего цвета. Индиго. Море и темное вино. И все такое воздушное, невесомое, как перышко!

Кейт подала ей пару домашних туфель. Простых, без каблуков. Джульетта просунула босые ступни в прохладную кожу. Тонкий, как паутина, хлопок при движении ласкал ее голые руки и ноги.

Она прошла в кухню и встала перед окном. Начинало смеркаться, и в стекле все отражалось, как в зеркале. Оттуда на нее смотрела незнакомая женщина в свободной одежде, с рассыпавшимися по спине влажными волосами, с раскрасневшейся после купания кожей и трепещущими ленточками. Вырез туники позволял видеть часть шеи. В этой одежде не было ничего нескромного.

Она только воспринималась такой.