Одуревшие от бессонной ночи, мы мчимся через терминал аэропорта Сан-Хосе, и Ариэль с ходу ввязывается в перепалку о транспортировке нестандартного багажа, а я отправляюсь прикупить чего-нибудь съестного, так как на полётах внутри штата кормёжка не предусматривается.

Заняв места, набрасываемся на еду. Умяв свою порцию, Ариэль окидывает окружающих голодным взглядом, подзывает стюардессу и требует шоколадку, а лучше три. Нет – пять, поправляется он, кивая на меня.

– Впереди тяжёлый день, тебе нужно побольше глюкозы, – поясняет шеф, рассеянно ковыряясь в зубах выуженной из объедков зубочисткой.

Проглотив сладости, мы впадаем в блаженное оцепенение. Я опускаю спинку и прикрываю веки.

– Вот уроды! – хлёсткий возглас вырывает меня из полудрёмы. – Ты только глянь!

Шеф суёт мне лэптоп и тычет в набранный мелким шрифтом абзац.

– Это ж надо! – щелчком сворачивает окно и открывает другое. Я успеваю ухватить лишь несколько слов. – А вот это! – Ариэль переключается на следующий мейл. – Не, полюбуйся-полюбуйся! Как тебе это нравится?!

Он бухает ноутбук мне на колени.

– Ну? Каково? Знаешь, кто пишет?

– Кто? – осторожно интересуюсь я. – Может пояснишь… эм… я спросонья как-то не совсем врубаюсь.

– Это инвесторы! – взрывается Ариэль. – Инвесторы! Люди, годами вбухивающие баснословные бабки в биомедицину, при этом ни хрена в ней не смысля. – Он снова стучит по экрану. – И нет бы прислушаться к профессионалам! Или нанять консультантов, или хоть с врачами посоветоваться! Куда там! В их заплывших жиром мозгах с каждым новым просаженным миллионом крепнет иллюзия, что они сами… Понимаешь?! Сами! Становятся экспертами в медоборудовании! Да и вообще в медицине!

Захлопнув лэптоп, шеф грозно потрясает им в воздухе.

– Удивительно, что они ещё не берутся оперировать! – Ариэль принимается утрамбовывать содержимое портфеля портативным компьютером. – И, что самое парадоксальное… – из недр доносится жалобный хруст, – они даже бизнес-потенциал видеть не хотят! Их так называемого коммерческого чутья хватает ровно на один ход вперёд. И баста! На следующий, – ни здравого смысла, ни фантазии уже не достаёт!

Выпрямившись, он извлекает некую несуразную хрень.

– Что я не втолковываю, как ни бьюсь, им всё кажется, что речь о чём-то в стиле борьбы процессора поколения 4300 с поколением 3400 или, что мы тут какую-то стильную фичу для браузера разрабатываем…

На свет появляются шнуры с диковинными креплениями.

– Это что? – я вопросительно кошусь на хрень.

– А, это? Это… стимулятор тета-волновых излучений.

– Чего-чего?

– Погоди, сейчас увидишь.

С минуту он распутывает и приводит в порядок провода.

– Тета-частотные волны генерируются в пограничных состояниях сна и способствуют… – Ариэль запнулся, нахлобучивая на голову обруч с хромированными цилиндрами, – способствуют доступу к скрытым областям памяти, стимулируют креативность, мыслительные процессы и тому подобное. Кроме того, эта штука позволяет оперативно регенерировать резервы организма.

Бормоча эту околесицу, Ариэль пришпандоривает провода к цилиндрам, создавая замысловатое сооружение, смахивающее на самодельное взрывное устройство из низкосортных фильмов. Единственное отличие, пожалуй, в том, что даже в кино шахиды не нацепляют взрывчатку на головы. По вполне понятной причине подбегает всполошённая стюардесса. Не отрываясь от процесса, Ариэль втюхивает ей заранее заготовленную брошюру и повторяет всю историю, только более медленно и подробно. Дослушав, стюардесса спешно ретируется в направлении кабины пилота.

– Где мы были? – Ариэль застывает с проводом в руке. – А, вот! Смотри, чисто с финансовой точки зрения, сегодня в каждом нормальном государстве человеческая жизнь является наиболее ценным ресурсом. Эта простая истина постепенно становится ясна и в развивающихся странах. А потому любой перспективный медицинский аппарат широкого назначения имеет колоссальный рыночный потенциал. Непонимание столь базисных вещей – коммерческая близорукость. – Он осторожно ощупывает получившийся агрегат. – На первый взгляд, сверхзадача нашей компании проста, даже банальна. Создать сенсор, включающий основные атрибуты существующих на рынке прототипов, но действующий на основе простых технологий и, соответственно, стоящий значительно дешевле.

Это я уже слышал, но монолог Ариэля адресуется не мне. Ему не терпится выговориться, а я, сдерживая улыбку, слежу за его манипуляциями. Несуразно смотрящееся на массивном черепе приспособление чем-то отдалённо напоминает гипертрофированные бигуди, на которые вывернули кастрюлю спагетти. "Я – тётушка Чарли из Бразилии, где много-много диких обезьян", – вспоминается невпопад, и, чуть не прыснув со смеху, я спешно нахмуриваю брови, изображая предельною сосредоточенность.

– И дело даже не в цене самого сенсора, – шеф взял пульт и повозился, что-то конфигурируя, – стоимость процедуры состоит из расходов на сопутствующую аппаратуру, квалификации врачей, обработки и интерпретации результатов. А в нашем случае всё значительно проще, быстрее и, соответственно, дешевле в десятки раз уже сегодня, а завтра, войдя в массовое производство, станет дешевле в сотни и тысячи.

Речь Ариэля наполняется внутренним магнетизмом, и я, позабыв шуточки, слушаю уже не отвлекаясь.

– В настоящее время, вся операция может стоить от двадцати до пятидесяти тысяч долларов в зависимости от страны, зарплат персонала, налогов и множества других факторов. Подобные процедуры даже в Америке проводятся меньше, чем в пяти процентах клиник, и то исключительно частным образом. Ни одна доступная простому смертному страховка таких издержек не покрывает. В Западной Европе ситуация гораздо хуже. О Восточной Европе, Южной Америке, Азии и Африке – вообще молчу. То есть, даже в самых развитых странах…

– Погоди, а какие альтернативы?

– А никаких, – отрезал Ариэль. – Похороны куда как дешевле.

Он стиснул кулак. Костяшки пальцев побелели.

– Ну ничего, – покатав желваками, Ариэль глянул в иллюминатор и сдавленно процедил, – мы ещё посмотрим…

Он помолчал, поправил обруч и продолжил более сдержанно:

– А теперь прикинь масштабы: население США и Канады около 350 миллионов, Западной Европы – 400, то есть всего около 750. Из них, в лучшем случае, два-три процента могут позволить себе такие операции. A население планеты более семи миллиардов. Итого – меньше двух десятых процента. И то при наличии квалифицированных специалистов, оборудования и тому подобного…

Ариэль потыкал в пульт, рассматривая объёмные графики. Конструкция заискрилась цветными ледами. Соседи, опасливо следившие за этими манипуляциями ещё вначале, при монтаже чудо-шлема, снова оглядываются, смотрят на Ариэля, потом на меня и обратно на него. На удивление, намертво вбитое в сознание американских обывателей понятие "прайвеси" в очередной раз побеждает любопытство, и спустя несколько секунд все, как ни в чём ни бывало, утыкаются в свои журналы.

– Завершающая стадия – гамма-индуцирование. Расширение восприятия и повышение эфирного тонуса, – комментирует Ариэль, заметив вопросительный взгляд. – Ты слушай, не отвлекайся, мы подбираемся к самой сути. Я уже второй год делаю этот стартап, ещё полтора ушло на сборы средств, обивание порогов, инвесторов, презентации и подобную чехарду. Плюс несколько лет я вынашивал эти идеи, сперва один, потом с партнёром… Так вот, моя мечта – сделать наше оборудование доступным не только кучке богачей с Уолл-стрит и их прыщавым отпрыскам. Мы понесём свет надежды в каждый заброшенный уголок земного шара. Я хочу видеть наш логотип в каждом богом забытом городке Индии и Африки. Наши сенсоры должны стать так же доступны, как Кока-Кола. И так же просты в использовании.

Ариэль воинственно взмахнул пультом.

– Но это не Кока-Кола! Не шипучая дрянь сомнительного состава, которую сама фирма-производитель использует для чистки двигателей.

Я приподнимаю банку, словно чокаясь, и делаю большой глоток.

– Мы будем исцелять людей, которые и по сей день умирают, при том что наука способна их спасти. Избавление – вот оно: на расстоянии вытянутой руки. Мы с тобой способны сделать эту мечту реальностью за год-полтора. В цивилизованных странах болезни сердца являются причиной смертности номер один, а с развитием…

– Да, это-то понятно. Можешь не…

– Вот именно, – приободряется Ариэль, – речь даже не о миллионах, на кону миллиарды человеческих жизней! А наши инвесторы… впрочем, ну их в жопу. Прорвёмся. Пусть себе хмыкают и пожимают плечами… Они настолько не верят в то, к чему мы стремимся, что в отчётах приходится занижать предполагаемую прибыль, чтобы у них голова не кружилась. Это абсурд! Но ничего не попишешь. Иначе они и слушать не готовы.

Ариэль принимается стаскивать прекратившую мигать штуковину. Отсоединяет и бережно складывает провода.

– А теперь поговорим о других цифрах. – Он потёр виски в местах соприкосновения с обручем. – Помнишь, я обещал, что как только произойдёт существенный сдвиг, мы вернёмся к вопросу опционов?

Я кивнул и навострил уши.

– Пришло время объяснить, почему откладывался этот разговор. Ты наверняка думаешь, что мне надо, чтобы ты что-то доказал? Проявил себя?

– Ну, это вполне логично… – уклончиво ответил я.

– Так вот – нет. Это не тебе надо доказать мне, это мне надо доказать им, – он криво усмехнулся. – Смотри: на всех работников, и теперешних, и будущих, отведено пять процентов. Всё про всё, включая внешних консультантов и двух-трёх передовых кардиологов, которые будут пиарить продукт, как только появится, что пиарить. Как бы то ни было, ты уже ключевой игрок в нашей команде, хотя сегодня это понимаю только я. Но когда мы продемонстрируем новые результаты и станет очевидно, что то, о чём я толкую, – возможно, состоится очередной инвестиционный раунд. И вот тогда, с этой позиции, я смогу диктовать условия. Представив тебя виновником торжества, потребую не те крохи, какие достались остальным, а где-то около одного процента.

Ариэль оценивающе взглянул на меня.

– Я, конечно, не мастак предсказывать будущее, но, по самым скромным прогнозам, после создания первого прототипа мы за годик-другой раскрутимся до пятидесяти, а, того и гляди, до нескольких сотен миллионов. – Ариэль прищёлкнул пальцами. – Вот и прикинь.

Я прикинул. Надо признать – семизначные числа имеют неотразимый шарм. Да что там, числа били наотмашь.

– И, пойми правильно, здесь никто тебе одолжений не делает. Нам необходимо тебя мотивировать. Мне нужен не подчинённый, а соратник. Я хочу, чтобы это была не лично моя война, а наша общая.

Зажглись посадочные огни, но было не до того.

– Кстати, – обретая дар речи, поинтересовался я, – если уж на то пошло… Какой кусок пирога имеешь ты?

– Нас два основателя, и на пару у нас – те же пять, – без промедления выложил Ариэль. – Плюс договор о неразводнении доли. У меня – три процента, у партнёра – два, так как он участвовал только в формировании концепции и первом круге инвестиций. При случае надо вас познакомить.

Шасси спружинили, самолёт встряхнуло.

– Наш выход. – Шеф хлопнул меня по колену. – Я в тебя верю.

* * *

Галопом проносимся сквозь больничный холл. Не дожидаясь лифта, Ариэль ввинчивается по лестнице на третий этаж, спеша убедиться, что всё готово. Когда эта железная коробка вместе со мной и аппаратурой доползает наверх, шеф уже у дверей. Оказавшись в операционной, он с ходу бросается распаковывать вещи. Я тестирую каждый прибор. Яркий свет заливает помещение, нещадно выжирая пространство. Предметы не отбрасывают теней.

Спустя полчаса система собрана и проверена. Мы наскоро облачаемся в бордовые рубашки, бордовые штаны и одеваем на обувь клеёнчатые бахилы. Нам выдают свинцовые халаты и воротнички. Я смутно припоминаю, что щитовидные железы особенно чувствительны к радиоактивному облучению.

– Так, ну что? Ввозим тело? – заглядывает медбрат.

– Давайте-давайте! – вскидывается Ариэль. – Нечего тянуть.

Эти доспехи весят килограмм по пятнадцать, и мы не спешим надевать их. Я гоняю тесты, раз за разом убеждаясь, что всё функционирует как надо. Ариэль, изводясь от бездействия, поминутно оглядывается на меня. В его глазах немой вопрос: "Ну как, работает?" и, завершив очередной контрольный блок, я энергично киваю.

Кроме нас, в комнате хлопочут двое представителей больницы. Их движения точны и лаконичны. Медсестра раскладывает на передвижном подносе скальпели, зажимы, шприцы и пакеты инфузии. Распахивается дверь, санитары ввозят пациента, накрытого зелёными простынями и подсоединённого к машине жизнеобеспечения. Следом появляется целая толпа. Наскоро представляются. Врачи, ассистенты, медбратья. Их фамилии, титулы и должности моментально выветриваются из моей головы, запоминается только имя главного хирурга – Уолтер. Один из вошедших – анестезиолог. Можно подумать, здесь действительно кому-то понадобится наркоз. Эта деталь, царапнув сознание, на миг выбивает меня из ритма.

Ассистент откидывает простыню. Я мельком оглядываю туловище невысокого парня и механически отмечаю, что он сходного со мной телосложения, только немного покрепче. Волос на груди почти нет. На плече татуировка из переплетения зазубренных линий. Голова прикрыта отдельной в несколько раз сложенной тканью. Я, так же, как он, когда-то подписал бумажку о том, что завещаю тело науке.

Хирург делает надрез в области паха, где проходят большие артерии, устанавливает фиксатор и вводит катетер. Начинается showtime, и посторонние мысли мгновенно улетучиваются. Тактовая частота происходящего возрастает до предела. Ассистент придерживает фиксатор, и Уолтер виртуозно, в два приёма доводит катетер до сердца. Чувствуется работа мастера. Пока он проделывает этот манёвр, все замирают, следя за картинкой на мониторе дублирующем флюороскоп.

– Мы там. Берём образцы? – бросает Уолтер.

– Да, – выдыхаем мы в один голос.

Ариэль нависает надо мной, заглядывая через плечо. На некоторое время я руковожу происходящим. Всё проделывается чётко и деловито, будто пациент жив, но настоящая причина в том, что мы можем потерять его в любой момент. Каждая секунда на вес золота. Что-то не ладится с калибровкой, и я прошу повторить первичные замеры. Хирург понимает нас с полуслова и ловко устанавливает катетер в нужной точке.

– Вы в своём уме?! – орёт Уолтер, оглянувшись, в паузе между манипуляциями. – Седьмая минута облучения пошла!

Мы кидаемся к халатам, наскоро натягиваем, помогая друг другу застегнуть их на спине. Напяливаем воротнички. Халаты громоздкие, ниже колен, и в них мгновенно становится жарко. Воротнички жмут и, чтобы посмотреть в сторону, приходится поворачиваться всем телом. После минутной заминки действие возобновляется с удвоенной интенсивностью.

Мы проходим по характерным сценариям, и Ариэль настаивает на неоднократном повторении ключевых ситуаций. Вскоре наши требования даже мне начинают казаться чрезмерными. Спустя два часа все уже на пределе, но никто не подаёт признаков недовольства, и работа продолжается в прежнем темпе.

В кратких передышках, пока врачи реконструируют очередной клинический сценарий, ко мне возвращаются воспоминания. Я с тревогой жду, когда пациента будут усыплять. Само это выражение всегда коробило меня округлой политкорректностью. Вроде как речь и не идёт об умерщвлении. Это мой первый опыт на человеке, но прежде не раз доводилось участвовать в экспериментах на животных, преимущественно свиньях, так как анатомия и физиология их внутренних органов, и в частности сердца, сходны с человеческими. После окончания опыта зверюшка могла бы преспокойно жить дальше, но, как правило, необходимо сверить результаты с оригиналом. То есть вынуть сердце, разрезать и сравнить. Самое парадоксальное, что даже в тех случаях, когда извлекать сердце не обязательно, зверей всё равно "усыпляют", иначе наше мероприятие граничило бы с издевательством над животными. И поэтому их неизменно убивают из якобы гуманных соображений, а на самом деле – чтобы не подпасть под соответствующую статью.

Выглядит это так: анестезиолог окидывает собравшихся вопросительным взглядом и, убедившись, что к свинке больше претензий не имеется, вводит раствор. Сигнал электрокардиограммы быстро затухает, но он, сверяясь с часами, выжидает отведённые протоколом пять минут. Потом записывает точное время смерти, накидывает на бездыханную тушу простыню и уходит.

Следом приходит другой мужик, откидывает простыню, примеривается и делает глубокий надрез поперёк груди. Затем ещё и ещё. Впервые это увидев, я почувствовал, как у меня внутри что-то треснуло. Это нарушение святости кожного покрова шокировало сильнее всего. В этот момент свинья превращалась из животного в груду мяса. Далее этот тип засовывал руку в кровоточащую щель, погружая её чуть ли не по локоть, и с чавкающим хрустом кромсал внутренности грудной клетки, а я стоял рядом, держа наготове банку с физраствором.

Как сейчас вижу – мужик достаёт сердце с ошмётками коронарных сосудов, из которых сочится густая тёмная кровь, и запихивает в подставленную ёмкость. Усмехаясь, берёт из моей одеревеневшей руки крышку, привычным движением запечатывает и рывком сдирает окровавленные перчатки.

Эти образы вспыхивают в сознании, но голос Уолтера раз за разом выдёргивает меня оттуда. И вот три последних сценария, изначально входивших в категорию "если успеем", – завершены. Мы с Ариэлем синхронно бросаем взгляд на часы – четыре часа пролетели словно четыре минуты. Всё закончено, наиболее важные этапы повторены по несколько раз.

– Ну что? – проронил через плечо Уолтер.

– Всё, – выдохнул я.

– Всё, – осоловевшим голосом пробормотал Ариэль.

– Точно? – он оглянулся. – Можно ещё разок успеть, решайтесь…

– Да-да, действительно всё, – кивнул Ариэль. – Всем спасибо.

Уолтер извлёк катетер, выключил флюороскоп, пожал нам руки и удалился. Мы принялись упаковывать оборудование. Вошёл анестезиолог. Я внутренне напрягся, но он лишь бегло осмотрел тело, сверился с приборами и попросил ждать его в холле.

Санитары вывезли койку. Медсестра – машину жизнеобеспечения. Я с облегчением выдохнул. Со сборами управились на удивление быстро, и я даже успел наспех высмолить две сигареты, начхав на запрет курения на территории больничного кампуса.

– Держите, – анестезиолог вручил мне до боли знакомую пластиковую ёмкость. – Постарайтесь поскорее в заморозку.

– Спасибо, – прочувствованно промолвил Ариэль. – Прямо по приезде – в лабораторию на гистологию, всё уже оговорено.

Анестезиолог кивнул.

– А что с остальным? – не удержался я от дурацкого вопроса.

– Разбираем, желающих предостаточно, – буднично отозвался врач. – Органы разойдутся ещё сегодня, разве что конечности останутся, да и то не все.

* * *

По пути в аэропорт, я обнаруживаю четыре пропущенных звонка. Улучив момент, отхожу в сторону и набираю номер.

– Ир, привет.

– Где ты? Всё о'кей?

– Да, я был на опыте…

– Почему ты не отвечаешь?

– Ир…

– Сложно найти минуту перезвонить?

Я не нахожу слов. Явственно чувствуется нарастающее напряжение.

– Ир… – просительно повторяю я.

Она молчит.

– Ира…

Мой тон становится заискивающим, и от этого я начинаю закипать, а она не отвечает, нагнетая невыносимость происходящего.

– Ира! – говорю я требовательно.

– Что?

– Ира, пойми… – делая над собой усилие, начинаю я.

– Не трудись, – тускло откликается она. – Я уже всё поняла.

И действительно, я не в состоянии сейчас что-либо объяснять.

– Ир, я прилечу в Сан-Хосе и позвоню тебе.

Она снова молчит.

– Ира, пока. Прилечу и позвоню.

Выждав несколько секунд, я вешаю трубку. Так… если сегодня я её продинамлю…

Возвращаясь к стойке регистрации, где уже началась посадка, судорожно потираю виски, пытаясь сосредоточиться. Как ни крути, добраться до Лос-Анджелеса к мало-мальски приемлемому времени никак не удастся. Пока долетим до Сан-Хосе, пока закинем вещи, пока то-сё, а езды до LA часов пять в лучшем случае. От усталости и морального переутомления ситуация с каждой секундой кажется всё более нестерпимой и безвыходной.

Очередной скандал неизбежен. Хотя нет, в том-то и дело, она не станет скандалить, она будет молчать. Уж лучше бы пошумела, пошвырялась чем-нибудь, в конце концов. Всё легче пытки тихой истерикой. Сегодня мне этого не вынести.

Что же делать? Что делать? Мрачное отчаяние вызывает жгучее желание выплеснуть напряжение на кого-то. Бешено озираюсь кругом. Так и подмывает позвонить ей и с ходу начать орать. Зачем она так? Разве она не понимает?! Хочется докричаться. Хочется, чтобы она услышала. Чтобы поняла. Или хотя бы сама начала кричать в ответ. Я до боли стискиваю в кулаке мобильник. Но звонить нельзя. Этого не будет. Она не услышит и, тем более, не примется орать. Она дождётся пока я выдохнусь, скажет что-нибудь бесцветным голосом или молча повесит трубку, а мне лишь станет ещё хуже.

– Эй, где тебя носит? – шутливо треплет меня по плечу Арик. – Мы пока ещё не купили этот самолёт.

"Самолёт… Самолёт!" – врубаюсь я. Поистине, всё гениальное просто. Полечу на самолёте. Я заново прокручиваю расчёт времени и понимаю, что, если поднапрячься, успею на последний рейс. Впритык, но успею. Значит придётся бросить машину в Сан-Хосе. Ну и фиг с ней. Можно взять что-нибудь напрокат прямо в аэропорту. Почему бы себя не побаловать? И я, позабыв о давешних терзаниях, перебираю в уме марки крутых тачек, на которых хотелось бы погонять.

Заняв своё место, Ариэль мгновенно отрубается, свесив голову набок. Я тоже прикрываю глаза, но сон не идёт. Беспорядочно мелькают сцены последних суток – безмятежный вечер, кровавый ужин с Ариэлем, безумная ночь, Стив, явившийся в последний момент, тета-волновой излучатель и спич о спасении человечества. Беспощадный свет операционной, непередаваемый больничный запах, умелые пальцы, сжимающие скальпель, и бурое пятно на хромированной поверхности.

Чтобы отвлечься, я начинаю ворошить в уме выкладки Ариэля. На самом деле, в порыве вдохновения он несколько приукрасил. Во-первых, наше оборудование применимо далеко не для всех кардиохирургических операций, однако вполне пригодно для диагностики и лечения некоторых видов рака. А во-вторых, катетеризация – не единственное решение, всегда остаётся опция открытой операции на сердце. Вскрытие грудной клетки, распиливание рёбер… бррр. Не говоря уж о реабилитации и цене столь сомнительного удовольствия.

Я зябко поёжился, развивать эту мысленную траекторию не хотелось. Тем не менее, упомянутые Ариэлем цифры вполне реальны, возьмись мы лечить всё связанное с кардиологией, компания стоила бы уже не миллиарды… На мыслях о миллиардах долларов, я задремал и провалился в глухой душный сон. Даже не сон, а анабиоз, из которого меня выдрал Ариэль, нещадно тормоша обеими руками. Я ошалело обозрел опустевший салон, с трудом поднялся и потащился к выходу.

По дороге позвонил Ире, успевшей сменить гнев на милость, и условился, что еду прямиком к ней. Подкатив к зданию офиса, мы припарковались поперёк тротуара, заблокировали лифт, перетащили коробки и, не распаковывая, свалили их в лаборатории. И вот мы снова в машине, Ариэль в третий раз гонит к аэропорту, покинутому менее часа назад. Подбросив до входа в терминал, он глушит мотор и оборачивается.

– Спасибо, сегодня ты сделал большое дело.

– Тебе спасибо, – я жму его широкую сильную ладонь. – Теперь это наша общая война.

* * *

Продираясь сквозь слизистые оболочки, выныриваю из муторного забытья. Ошмётки болезненного сновидения вспыхивают перед замутнённым взором. Там, в операционной, я, путаясь в проводах, вырываю из вздутых вен инфузионные иглы. Выдираю одну за одной и не могу от них избавиться. Кто это? Женское лицо, рука на моём плече, кругом ряды кресел. Это дежавю или пустые самолёты становятся моим проклятием? Вскакиваю, извиняюсь, сбивчиво благодарю перепуганную стюардессу и бросаюсь к выходу.

В терминале притормаживаю у ряда зазывно светящихся вывесок агентств по аренде автомобилей и выбираю то, в котором нет посетителей. Достаю телефон, смотрю на время и по инерции открываю дверь. Молодая девушка поднимает голову и с готовностью улыбается. Не успею… Прикинув, сколько займёт оформление бланков, я понимаю, что крутые тачки отменяются. Состроив забавную рожицу, отпускаю ручку и бросаюсь прочь – ловить такси.

– Ну, наконец-то. – Ира распахивает объятия, и я зарываюсь лицом в её волосы.

– Ира, – шепчу ей на ухо, – Ира…

Я чувствую, как её тепло по капле проникает в меня. Как жадно откликается каждая клетка моего тела. Как расслабляются сведённые мускулы, и обволакивает сладким пологом усталость. Нежно провожу у неё за ухом, и ниже к ключицам, пропуская между пальцами шелковистые пряди… И тут соображаю, что уже два дня не мылся, и осторожно высвобождаюсь из объятий.

– Ир, я только в душ и к тебе, – наклоняюсь и целую её в шею.

Она тихо улыбается, тыльной стороной ладони поглаживая мою щёку.

…Опоясавшись полотенцем, выхожу из ванной, посвежевший и готовый к подвигам, и браво направляюсь в спальню. Приняв гордую позу и слегка сдерживая блудливую улыбку, я останавливаюсь на пороге, словно в ожидании взрыва бурных оваций. В комнате тихо, и царит полумрак. Ира лежит на кровати спиной ко мне. По белой простыне красиво растекаются её волосы. В пепельнице мерцает тлеющий огонёк. До меня доходит не сразу, но действительность не изменить ослиным упрямством, – она спит.

Я растерянно потоптался на месте. Ничего не изменилось. Моя поза как-то сама собой растеряла всё донжуанство. Улыбка скукожилась. Я ещё некоторое время постоял в дверях, тешась надеждой, что она вот-вот повернётся и позовёт меня. Но этого не произошло. Я подавил гадковатый прилив жалости к себе, поправил сползающее полотенце и поплёлся в гостиную.

Страшно захотелось курить. Травы нет. Пошатавшись из угла в угол, я обнаруживаю на балконе пачку ментоловых сигарет. Распечатываю. Закуриваю. Как бы это выразить… разница, как между сексом и мастурбацией. Пара затяжек, и я ломаю сигарету в пепельнице, обжигая пальцы и не чувствуя боли.

Вернувшись в ванную, я напяливаю штаны, с отвращением набрасываю мятую, пропахшую несвежим потом рубашку и, застыв перед зеркалом, несколько долгих минут тупо пялюсь на своё отражение. Близко-близко, в красные, пустые глаза. Потом, проходя мимо спальни, останавливаюсь и гляжу на безмятежно посапывающую Иру. Переборов себя, вхожу в комнату и аккуратно накрываю мою спящую красавицу одеялом. Она сладко потягивается и что-то мурлычет, укутываясь поплотнее. Я смотрю на неё, такую близкую и далёкую, смотрю со смешанным чувством нежности и отчаяния, отчаяния непонятости и безмерного одиночества. Затем, стряхнув оцепенение, выхожу, гашу свет в гостиной, миную прихожую и тихо закрываю за собой дверь.

* * *

Дома я первым делом хорошенько накуриваюсь. Не жуя, проглатываю купленные по пути бутерброды и, едва отдышавшись, забиваю новый косяк. Отголоски пережитых эмоций, отражаясь и наслаиваясь, гулким эхом резонируют в опустошённом сознании. Зная, что в таком состоянии всё равно не уснуть, я решаю глянуть на результаты нашей сумасшедшей поездки.

Включив комп, запускаю простенький анализ первой контрольной точки. На экране высвечивается график, и у меня перехватывает дыхание. Ноль информативных данных. Опомнившись, запускаю анализ второй. То же дерьмо. Третья точка. У меня постепенно темнеет в глазах. Четвертая. Пятая. Догоревший окурок обжигает пальцы, и я отшвыриваю его на пол. Шестая, седьмая… Я прогоняю точку за точкой, не в силах остановиться.

…Через полтора часа, окончательно отчаявшись, я оторвался от экрана, окинул невидящим взглядом свою берлогу, сгрёб остатки травы, дотащился до спальни и рухнул в постель.