Родился в Ленинградской области, окончил Ленинградский государственный университет, живет в Санкт-Петербурге, женат, двое детей. В 2012 году в издательстве МГО СПР опубликовал трехтомник стихов и прозы «Миграция души» (первый том – 252 с., второй – 200 с., третий – 212 с.). В мае-июне 2013 года в составе делегации Продюсерского центра Александра Гриценко принимал участие в работе Всемирной книжной выставки в Нью-Йорке.

 

Разоблачение фокуса

В 18 веке был в моде философский спиритизм, духи вызывались заклинанием шаманов: «Мир существует только в твоей голове, существует только то, что ты видишь». Как и любая ахинея, эта была разбита простой фразой: «Если ты не видишь в моем кармане шиллинг, это не значит, что его там нет». В 21 веке этот пыльный мешок вытащили из чулана, и политиканы показывают миру фокусы: рисуют в головах виртуальный мир и потом предъявляют его, вытаскивая из цилиндра уши кролика. 21-й пещерный век…

12.02.15.

 

Литерный по графику. Комплексоида

В 4 часа ночи перетыкнул в телевизор, там, как всегда, секретное ток-шоу с Соловьевым. Шла схватка зомби на зомби. Приглашенный хохол, я так понял, пытался перекачивать программу из своих мозгов в мозги москалей и обратно. Включил в тот момент, когда Соловьев сказал: «Ваш погибший дедушка из советской армии не одобрил бы фашистские шествия героев Бандеры». Я аж замер. Подумал, что Соловьев сейчас скажет: «Поэтому на Украине и привели к власти унитарников-бандеровцев, чтобы в Москве коммунисты встали в полный рост из-под ковра, а то им никак не закончить НЭП второго большого периода». Но нет, начался гвалт, и я, выключая телевизор, подумал: «Мой бы дядя, люто ненавидящий коммуняк, просек бы, в чем дело, с тремя медалями «За отвагу», пройдя с Курской дуги до

Берлина через окопы, он так бы не подумал. Он бы сказал: «Взяли хохлов на дешевый понт прыщавых пэтэушников подпрыгивать перед москалями, потому что в этом и есть весь хохол исторический, перемалывать надо было и украинцам коммунистов НЭПом и вместе с москалями готовить Московский суд над коммунизмом, но вырастили кабанчика и погнали России на таран – она цель, ее кушать не могут, пока не превратят бывший СССР опять в рабов, а не торговцев своего труда, как все. Хозяева на Уолл-стрит поднимают их армию российских коммунистов – надсмотрщиков над рабами здесь, для этого и эксплуатируют в Обаме комплекс раба, ставшего господином Мира. Так бесы и правят Планетой людей – по комплексоиде». И выключил телевизор.

16.02.15.

 

Пять поворотов

…Он стоял и читал надпись: «Городской суд». Так вот что это за дом, а я еще удивился тогда, проезжая мимо: «Что это такое построили в имперском стиле?». И он повернулся. В сторону соседнего пятиэтажного старого дома из советского белого кирпича, что стоял напротив нового сверкающего здания. Когда-то на месте нового здания был облагороженный пустырь. Весной таял снег и пустырь заливало водой по щиколотку, ходить по этому пустырю было невозможно. А в остальное время это был очень уютный пустырек, с дорожками, посыпанными песком; по краям этих дорожек росли аккуратно подстриженные кубиком кустарники из городского паркового хозяйства.

Он проснулся в их однокомнатной квартирке, которую они снимали уже пять лет в ожидании своего первого кооператива. Они начали снимать здесь еще студентами. Он просыпался и шел по этому пустырю в гастроном за молоком и хлебом. В этой квартире была спроектирована их старшая дочь, сюда ее привезли из роддома. По этому пустырю он вез ее в коляске на прогулку. Эту квартиру начала снимать еще его будущая жена, которая училась с ним на одном факультете, только на год младше. Сначала она с подружкой снимала квартиру недалеко от факультета. Они проучились три года вместе и ни разу не видели друг друга, но факультет в университете был большой, ему видней, осенью на третьем курсе, только он приехал из стройотряда, его ангел-хранительница, секретарь декана, вызвала его и умоляла поехать в колхоз. Он после стройотряда в колхоз на картошку имел право не ехать, но секретарша его просто умоляла помочь ребятам, у них грузчиков не хватает. И в колхозе, в столовой, он первым же утром увидел в окно раздачи огромные глаза. И они познакомились. Стали встречаться.

Он приходил к своей невесте на ее предыдущую съемную квартиру с подружкой, и в один вечер она исчезла. Он нашел ее новый адрес и в тот же день приехал сюда, к этому пустырю. Вышел из метро и вспомнил сон, который приснился ему накануне: он стоит с прыжковыми лыжами на плече, а мимо него летит пожарная машина… Ему часто снились сны, которые сбываются, и часто снилось, как он летит на лыжах с трамплина и снова ощущает это непередаваемое чувство свободного полета, поэтому он не удивился и, перебегая перекресток без светофоров, вспоминая этот сон накануне, только подумал: «Опасный перекресток… Ладно я, спортсмен с детства, быстро бегаю, а как же его переходят не то что молодые, – престарелые? Хорошо, что машин не так много». Перебежав на другую сторону, он спросил, где дом по такому адресу, и пошел. Сзади послышался громкий до перепонок, непрерывный вой сирены. Он шел, вой за спиной продолжался. И он повернулся.

На перекресток выезжал грузовик с длинным, широким пустым прицепом, такая платформа сразу над колесами, на такие прицепы ставят контейнеры. Или три-четыре маленьких, или один-два больших. Недалеко был порт, понятно, почему там оказался тот прицеп. Он медленно поворачивал. Слева навстречу прицепу неслась пожарная машина. Она и выла, предупреждая весь перекресток, чтобы никто не выходил и никто не проезжал – пожарные несутся на пожар. Но грузовик по-прежнему медленно поворачивал. Все это он увидел в течение секунды… В следующую секунду раздался страшный удар. Пожарная, выступом между кабиной и кабинкой сзади, в которой сидят, прижавшись друг к другу четыре пожарника, кабинкой, за которой цистерна с водой и пожарной складной лестницей,

выступом шириной сантиметров тридцать, въехала в выступ прицепа, который появляется при повороте грузовика и который тоже сантиметров тридцать. Игра судьбы в сантиметры. И это на скорости пожарной машины – километров сто в час. Он эти два выступа, замкнувшиеся в одну смерть, отчетливо увидел в течение секунды. Пожарная машина, как в замедленном кино, поднялась в воздух на высоту метров двух, не меньше, и плавно летела по ходу ее движения, медленно переворачиваясь. Она пролетела так весь перекресток, это метров двадцать, и со страшным грохотом приземлилась. Мужики с перекрестка подбежали, двери в кабинку заклинило, они залезли наверх и отодрали люк в крыше кабинки и начали вытаскивать одного пожарного. Лицо его было все в крови, голова неестественно болталась на сломанной шее. От услышанного воя сирены до этого момента прошло не больше минуты.

Он пошел дальше. Нашел новый адрес, дверь открыла она, лицо ее засияло, и она тихо сказала: «Как хорошо, что ты меня нашел». И они прожили в этой квартире пять счастливых лет. Он закончил на год раньше и распределился на завод, хотя академик, только что вернувшийся из ЮНЕСКО, у которого он писал диплом, предлагал распределиться к нему в НИИ, но квартиру можно было получить только на заводе, и то на таком крупном, на который он распределился. А им нужно было жилье: она приезжая, он хоть и местный, но приводить жену было некуда. И он и она любили уютную жизнь, не хотели стеснять его родителей, у которых был просторный дом, но это был их дом. Так они прожили там пять счастливых лет, денег после стройотрядов и родительской помощи хватило на первый вступительный взнос в трехкомнатный кооператив. Он старался ни о чем плохом не думать после того случая с пожарной машиной, и они жили безбедно. У жены была даже своя портниха.

Во время беременности она поехала к ней сшить просторное платье для беременных. Он ждал ее на улице, прохаживался возле дома, разглядывал стены, они были все в крупных трещинах. «Бедные люди, кто живет в «хрущевках», – они же разваливаются, скоро начнут падать на головы», – непроизвольно подумал он, отвернулся и тут же услышал сзади характерный шелест бетона, съезжающего по жести подоконника. Обернулся и в тот же момент увидел, как прямо перед ножками маленькой девочки с бантиком, бегущей прямо под стеной, плашмя упал огромный кусок бетона, отвалившегося от стены. Прямо под ноги. Он был такой огромный, что земля содрогнулась даже под его ногами, хотя он стоял метрах в двадцати. Девчушка на секунду встала как вкопанная. Посмотрела на упавший ей под ноги с третьего этажа кусок бетона размером, наверное, с один квадратный метр, и через секунду побежала дальше как ни в чем не бывало. «И что меня заставило отвернуться?» – подумал он. И тут же из подъезда вышла жена, сияющая, со свертком в руках; дома сразу примерила просторное платье в шоколадную крупную клетку; спереди, во всю ширину ее огромного живота на девятом месяце, спадала планка с большими пуговицами по краям, от шеи до колена. Они пришли домой и им позвонила хозяйка, потребовав в грубой форме выметаться. Уговоры не помогли, упросили ее только подождать, пока не родится ребенок, и они тут же съедут с ее квартиры. Как потом он выяснил, хозяйка опасалась, что они отберут у нее ту однокомнатную квартирку – тогда по закону можно было, если квартиросъемщик докажет, что прожил в квартире больше пяти лет. Хозяйка не знала их психологию, что им бы и в голову не пришло такое, даже если бы они и не стояли на очереди на свой трехкомнатный кооператив. Сразу после того разговора с хозяйкой жену увезли в роддом, у них родилась здоровенная, как и они, девочка, пять триста весом, и жена через неделю с ребенком улетела к матери в другой город на полгода, пока достраивали их кооператив.

Накануне отъезда он шел по их уже такой родной улице, где они прожили пять счастливых лет, вспоминал, улыбался. Вдруг что-то заставило его повернуться. И в эту же секунду он увидел, как на той стороне дороги по пустырю несется малыш лет трех-четырех. За ним, далеко позади, бежит мамаша с искаженным лицом. Наперерез малышу несется легковая машина. С момента, как он повернулся, прошла секунда. «Стой!» – гаркнул он тут же, машинально, как только это увидел. Автоматически гаркнул, сработал спортивный рефлекс принятия моментального решения, не думая, как во время полета в юности. Малыш встал как вкопанный у края кустов. Прямо перед его носиком промчалась машина. Подбежала мамаша, схватила малыша на руки, вертит головой. От него до горе-мамаши было метров сто, она его не видела, он стоял за кустами, только голова торчит, но гаркнул он так громко и ветер был с моря, в их сторону, что не только ребенок, но и мамаша его крик слышала. «Так, наверное, до сих пор и думает, что это бог с неба крикнул «Стой!», – улыбаясь, подумал он, глядя но новое здание Городского суда. А ведь выезжая на следующий день после того случая со съемной квартиры, он загадал, глядя на тот пустырь, что на этом месте когда-нибудь поставят церковь, ведь спальный район и церквей нет здесь нигде, а народу тьма.

Они уже жили в своем кооперативе, уже начался капитализм, он пару раз проезжал мимо того пустыря и теперь загадывал, что если разбогатеет, то сам построит здесь церковь. Вспомнил он об этом и перед получением своей личной первой квартиры. За полгода до собрания жильцов ему приснился сон: бирка с тремя циферками на дверях. Проснувшись, он понял, что ему приснился номер их будущей квартиры. Сходил в правление ЖСК, посмотрел план дома: квартира с таким номером была так себе – трехкомнатная с двумя смежными комнатами. И он решил обыграть судьбу хоть раз. Подъехал к председателю ЖСК с вопросом, как бы получить какую он хочет, но не со смежными. Бесполезно. Правление, пока дом строился, по честнаку контролировало строителей, днями и ночами лазило по стройке, за это члены правления открыто сами себе выбрали квартиры, все жители с этим согласились и на собрании путем честной лотереи вытягивали из шапки свернутые бумажки с номерами квартир. Он вытащил свою бумажку и не разворачивая уже знал, что сейчас увидит. Так и есть. На бумажке были нарисованы те три циферки, которые ему приснились полгода назад. Но квартира оказалась очень уютной и добротно сделанной.

Ночью, перед тем как переехать из нее в новую, которую они себе построили уже при капитализме, совсем большую и совсем просторную, после того как обе их дочки, уже взрослые, переехали в свои квартиры, ему приснился сон, как будто на землю падает булыжник с неба. За ним второй. За ним третий, и этот фрагмент сна был уже подробнее ему показан: он увидел надпись как на платформе электричек, успел прочитать три буквы – «с», «р», «т» и увидел удар огромного булыжника об землю и как начала с холмистой местности их пригородного пейзажа сползать земля, как со стекла сползала.

За третьим по Планете начался кометный град, как обычный град, только из булыжников величиной со стадион каждый. Он проснулся и первое, что подумал, – третий будет в пригород. Или в Сортавалу, этот городок рядом, он там был в юности на соревнованиях, пейзаж там такой же и буквы есть «с, р, т». Но когда после Вены вспомнил тот сон, он понял что это очень похоже, и лесной пейзаж такой же и городской такой же, и буквы есть «с, р, т» – Австрия. И он полез в карту, поскольку через три года после того сна уже прилетел первый, Челябинский, в общем, все точно как в том его сне. И застыл в удивлении, увидев на карте координаты Челябинска – 61 градус широты, Вены – 16 градусов…

Так он стоял перед новым зданием Городского суда, вспоминал свою жизнь и думал и про номер квартиры, который не переделать, и что же его заставило тогда повернуться и моментально крикнуть «Стой!»… Он понимал, что это у политиканов армия профессиональных экстрасенсов и они знают все, а ему, как и миллионам других, снятся обрывки, сны, которые сбываются, он вспоминал военную кафедру в университете, как на военных сборах, после того как он на стрельбище выбил из «Макарова» пять из пяти в десятку, к нему подошел мужик и предложил распределиться тогда еще в КГБ, и он сразу спросил: «А квартиры у вас выдают?» – «Нет». – «Значит не судьба». И он повернулся.

09.02.15.

 

Светлана Князева. Член Российского Союза писателей. Номинирована на соискание национальных литературных премий – «Писатель года 2014», «Писатель года 2015» (pisatelgoda. ru), «Наследие 2015» (prennianasledie.ru).

Ее новеллы и миниатюры опубликованы в 19 томе альманаха «Писатель года 2014», в 4 томе альманаха «Романтика», публикуются в 1 томе Российского Союза писателей «РСП. Проза 2015», в мартовском томе альманаха «Наследие 2015».

Роман «Воронка бесконечности» вышел в августе 2013 г., находится в продаже в книжных, в т. ч. интернет-магазинах. – М.: Издательский дом «Сказочная дорога», 2013. © Роман – о страсти, искренней, горячей, пылкой. О достоинстве и свободе, за которую человек несет ответственность. О живом Времени: оно то сладко зевает, засыпает, то вдруг падает и разбивается на мелкие кусочки. И устремляется в бесконечность.

Можно ли потеряться во Времени? Оказывается, можно. В Воронке бесконечности заблудились и главная героиня, и страстно влюбленная пара, и даже… целая страна. Время для них течет в ином ритме, часы тикают неестественно громко, и стрелки гнутся, ломаются… Но что это за циферблат, на котором нет часовой стрелки? И что это за Воронка, поглотившая влюбленных, которые не хотят потерять друг друга во времени и пространстве?..

Сейчас Лана Аллина заканчивает роман «В кругах сновидений».

Предлагаемая на ваш суд миниатюра – из нового романа автора.

 

Снов очарованья аромат

Вера просыпается, откидывает мягкое одеяло. Толчок – она парит… тесно!.. Стены раздвигаются… заря… сотни протуберанцев… Странно… ведь ночь?

Зеленая лужайка, гладкая травка, точно гладью на пяльцах шелком зеленым вышита. Рыжее солнышко, сочно-зеленая лужайка, ярко-белый двухэтажный дом с колоннами.

И Natalie…

Портниха Татушка все-то пришивала оборочки да кружева к новому платью. Молочно-белое платьице-то – чисто молочко топлено, и оборочки темно-зеленые.

Нянюшка Платоновна сказывала: «Я чай, ты милушка-лапушка ужотко ладнЕнька да милЕнька!».

Вот она шляпку наденет с ленточками, да с томиком стихов – в беседку… Там, в увитой плющом да диким виноградом ротонде, томик чуточек полистать, жужжанью заблудившейся в полете пчелы внимать. Бабочки – диво, новую бы какую для ее не больно-то богатой коллекции приглядеть!

Крылышки лимонные трепещут, дрожат…

А в зеркало поглядеться? Одна беда: зеркало-то в зале больно замутненное, точно паутинкой легкою покрытое – размытым пятном личико ее глядится. Отчего ж маменька новое повесить не повелит?

Natalie в сад чрез отворенные двери выходит. Малиновый перезвон часов напольных дерева красного, удары гулкие слышатся.

Б-бимм-м!!! Б-бомм-м!!!

Сколько пробьют? И за ближним лесом колокол сельской церквушки запел заливисто.

Где ж альбом с гербарием? Небось за старым фикусом забылся?.. Бог с ним совсем – нянюшке искать его повелеть надобно.

Живописная ротонда – вид романический на осокой да кувшинками пруд заросший… любимое ее место в усадьбе. Как высоко-то солнышко поднялось, да слепит, аж глазонькам больно! Рыжее, и волосы от солнышка рыжие, я чай, враз стали. А глаза у нее цвета неба лазурного летнего – нянюшка родимая сказывала.

Жарко… знойно… гравий да песочек под шагами легкими хрустят, шелестят… платьице-то стелется, полощется, шуршит по дорожке – шурк-шурк, нежно, чуть слышно колышется, краешком касаясь…

Ротонда – что за прелесть! Тихо здесь и прохлада! Вот и альбом на скамеечке позабытый да работа – гладью зеленой шелковой на пяльцах вышиванье. Вид на пруд… диво…

Две ивы-подруженьки над водой склонились, косы длинны распустили, вишь, негодницы девки, точно волосы свои длинные перепутанные в воде моют-полощут, прелестницы, да об женихах шепчутся, печалятся. А пруд глубок, вода черна, лист упавший, стрекозы полет…

Сонно… пчела залетела – жужжит… знойно… Птички петь утомились. Не то утром: щебет их сквозь окошко спаленки, в сад отворенное, доносился.

Вон и ребятишки дворовые шустрые! Рубашонки серенькие, пятки черные – ишь-ко припустились! Повесничают, чисто бесенята…

Однако ж шибко Natalie замечталась, в хороводе мысли глупые закружили! Шмеля жужжанью внимает, об женихах кручинится.

Лучистое счастливое солнце. Огневые сполохи в синем небе, в его коричневых с прожилками глазах…

Ярко-синяя небесная твердь полилась на землю слепящими лучами сотен солнц.

То не его ль шаги стремительные по дорожке спешат-шуршат? Сердце трепещет, точно бабочка в сачок поймана, крылышки складывая, распрямляя…

Превеликий Господи! Отец всеблагий, владыко Ты наш небесный! Надоумь, защити, – молит Natalie. – Пусть Michael придет! Дерзание одно…

Смятенный взгляд завихрился, заметелился… Свежим вишневым соком брызнули щеки – кипящее в небесах солнышко их, видать, крепко приласкало.

Скрип рессор, шуршание, шелест, шепот гравия…

И струился день, и сияла ночь. Шорох ночи, шелест грез, шепот снов.

С восторгом, переливающимся через край, внимала Natalie, как пела для нее одной оглушительно счастливая, пьяная от восторга луна, разгоравшаяся на разогретом закатом аквамариновом плюше неба. Спелый сочный диск луны с умопомрачительной высоты глядел. Горело, полыхало головокружительной страстью антрацитовое небо. Смеялись, млея от первозданного счастья, нелепо юные звезды. Полетели во все концы Вселенной неистовые брызги счастья, рассыпаясь раскаленным звездопадом. Плавясь от восторга, катилась по черному, точно смола в бездонной бочке, небу закипевшая, упоительно сверкающая луна. Мерцающие светлячки высверкивали радостью и, догорая, ликовали на вельветовом небе. Светили первозданные звезды от сотворения мира – и так будут светить они до конца веков. А навстречу звездам кружили в светлеющем, цвета берлинской лазури, небе – ночь летняя быстра! – крылышками кружевными трепеща, веселели, тучковали облака.

Точно две свечки вспыхнули в его глазах, заструились ручейками нежности, завихрились – и вмиг погасли, будто кто-то задул их.

И плыли легкие воздушные облака, похожие на…

«А-а – облака-а, белогривые лошадки», – зазвучала смешливая советская мелодия. Советская?! Ну да, «Белогривые лошадки» – они родом из последней трети двадцатого столетия. Эту хихикающую песенку так солнечно пела Клара Румянова. Но она-то, Natalie, живет в девятнадцатом веке…

Молнией пронзает мысль: отчего ж татап зовет ее Natalie?\ Она Вера!

* * *

Снова сон? Второй, третий сон Веры НеПавловны?

Вера садится в постели. Рядом уютно посапывает муж Валерка, за окном просыпается день. А Там – старинный дом с бельведером, в тяжелых подсвечниках свечи горят, в заплесневелой мути зеркала отраженные; вечерами, уютно дрему навевая, дрова в камине потрескивают, головешки огневыми очами подмигивают… Обстановка старинная, пруд, парк с вековыми дубами… А речь-то в поместье диковинная – неграмотная, народная… Юная дворяночка Natalie носит изысканные шуршащие платья, грезит в ротонде, в нежных ручках работа…

Вот наваждение! Вера крепко зажмуривается, затем смотрит на привычную обстановку: кровать, стул, джинсы… А Там она Natalie, и окружают ее чужие – или не вполне чужие? – люди.

Сон снов старомодного очарованья аромат источает.

Вера стоит у окна, вглядывается в привычный, до боли знакомый унылый пейзаж.

И вдруг…

Что это было?

Сон?

Явь?

Когда это было?..

Голубоглазое облако дождя.

Сизое марево.

Ярко-синие брызги.

И косые прохладные струйки.

Нежное тихое пение зашумевшего вдруг дождя…

Ее глаза корчились от обиды и боли, но взгляд струился, растекаясь по всему окружающему ее миру.

И был он чистым и светлым, лучистым и жизнеутверждающим.

И в глазах его отражался ее дождь, и капал дождь из ее глаз, и пахло дождем и свежестью.

А глаза их сияют, и сверкающие дождинки – или слезинки? – мерцают и медленно капают с ресниц.

Он.

Она.

И шепот дождя.

Тише…

Слышишь?

А косой дождь все струится, поливает их из огромной небесной лейки, и маленькие горошки-оспинки дождя в лужах то надуваются, то лопаются, точно мыльные пузыри.

Кипит, дымится земля под дождем.

Дождик распустил длинные тонкие волосы, а легкий ветерок растрепал их – полощет тихонько.

Все замирает вокруг, соединяется в безмолвном объятии. Только он и она – одни во всем мире. Его куртка становится им шалашом. Губы их сливаются в бесконечном прозрачном поцелуе дождя, и струится дождь ручьями по их лицам, лаская, омывая.

И глаза ее вливаются в его глаза, а капли дождя обтекают их сомкнутые губы, а они жадно пьют из этих чистых ручейков свежую воду дождя – пьют друг друга.

Острый свежий аромат дождя, юности, счастья вливается в нос, рот, глаза…

Упоение дождем.

Он смотрит на нее такими лучистыми карими глазами – смотрит, не отрываясь. А потом тихо-тихо шепчет:

– Господи, не дай мне утонуть в этих глазах!

Тихая струящаяся по земле тишина.

И музыка дождя.

Беззвучный шелест счастья.

Это дождь что-то шепчет, шелестит, шелком струится, стелется по земле?

Разговорился наш друг шелковый дождь.

Только они.

Двое.

Одни на всем белом свете.

Он.

Она.

А еще дождь.

Смеющиеся юные брызги счастья.

Пение дождя.

Тише…

Слышишь?

Оглушительно счастливый дождь.

Прозрачное призрачное счастье.

И обезумевшая шалая ночь.

А потом, взявшись за руки, смеясь, они бегут под дождем к подъезду, и струи дождя секут их волосы, лица, руки, и, падая на землю, водяные потоки закипают под их ногами.

В ту ослепительную ночь было зачато дитя, девочка. Печаль – так нарекли они ее.

Когда это было?

Когда?

Давно, очень давно.

В начале их летоисчисления.

И не повторится никогда больше.

А потом – пузырилось волнение, дождило беспокойство.

И проступал лишь робкий отпечаток надежды.

Куда все ушло?

Ведь счастье долгим не бывает.

А за окном, держась за поясницу и кряхтя от боли, вышивает крестиком на пяльцах старенький дождь. Грязно-серый городской пейзаж. И утро встало не с той ноги, тапочки перепутало, ни разу не улыбнулось. Простуженное, оно бурчало под душем, громогласно чихало, сморкалось, мерзко хлюпая дождем или снегом.

Тоже мне зима называется. Сиротский, нелепый вид у дождя.

 

Родился 16.07.1960 г. в с. Коломенское Ленинского р-на Московской области, вместе с которым в 1961 году перебрался в Москву, где окончил школу, техникум и институт. Инженер-системотехник. Работает в строительной отрасли. Первые опыты в области литературы состоялись несколько лет назад. Член Российского Союза писателей – секция поэзии.

 

Орхидея и Одуванчик

(вспоминая сказки Андерсена)

Давным-давно в одном большом и очень старом ботаническом саду, в одной из его оранжерей, росла Орхидея. Обыкновенная, ничем не выделяющаяся среди прочих, простая прекрасная Орхидея. Росла она в компании таких же прекрасных орхидей, почти во всем похожих на нее. Но все-таки эта Орхидея отличалась от своих подруг – она умела немного мечтать. Правда, мечты ее были совсем простые. Она мечтала увидеть большое широкое поле, которое простиралось от ботанического сада до большой полноводной реки, или побывать на лужайке, в роще у высокой горы. Ей очень хотелось увидеть цветы, которые там растут, хотелось похвастаться перед ними своей красотой. Она представляла себя королевой, вокруг которой простые полевые цветы преклоняли бы свои такие невзрачные головы.

Вы спросите, откуда Орхидея знала о поле, лужайке и о цветах, росших на них? Конечно же, от птиц! Она много раз слышала разговоры вездесущих неугомонных воробьев, которые часто залетали к ним в оранжерею, о том, что за пределами сада есть совсем другой мир, мир, в котором все другое – и деревья, и цветы, и плоды. Но в отличие от ее, как ей казалось, огромного сада, этот мир очень большой, опасный и суровый. Орхидея пыталась придумать, как она смогла бы попасть на поле, увидеть лужайку, но у нее ничего не получалось. Она знала, что время от времени приходил старый ворчливый садовник, внимательно осматривал каждую орхидею, росшую в их оранжерее, и некоторые из них он увозил с собой на старой скрипучей тележке. Обратно орхидеи не возвращались и узнать их судьбу было невозможно, так как воробьи ничего про это не говорили, а бабочек, пчел и всевозможных мух привлекал только нектар орхидей, да и говорить они не умели.

И вот как-то утром Орхидея заметила возле себя какое-то другое растение, совсем не похожее на нее. Листья этого растения были резными и такими тонкими, что орхидея подумала: не больно ли оно и как могло появиться в их оранжерее? А растение все росло и росло. Старый садовник, увидев его, только всплеснул руками и покачал головой. Затем он достал из своей скрипучей тележки длинный металлический штырь и, глубоко воткнув его почти в центр этого странного растения, вскрикнул. Орхидея все это видела и с любопытством ждала: что дальше сделает садовник и что означал его крик? Но старый садовник стоял, согнувшись, возле странного растения, держась одной рукой за металлический штырь, а другую руку прижав к груди. Смуглое лицо садовника, все изрезанное морщинами, стало серым, он выпустил из руки штырь, за который держался, отшатнулся и упал на бок возле своей тележки. Посетители сада, увидев это, стали громко кричать. Прибежали работники, положили старого садовника на его скрипучую тележку и увезли. Больше Орхидея его не видела. А растение росло и через два дня из его центра потянулась стрелка, на конце которой была круглая зеленая головка. Эта стрелка тянулась к ней, Орхидее.

Проснувшись утром, она увидела перед собой вместо маленькой зеленой головки ярко-желтую шапку из мелких цветов, смотревших на нее. «Кто ты?» – спросила Орхидея. «Я – Одуванчик», – ответило растение. «Одуванчик? Какое странное имя, – сказала Орхидея. —

А где ты живешь, почему раньше тебя не было видно в нашем саду?

И что с тобой хотел сделать старый садовник?». Ей явно был симпатичен этот Одуванчик, такой яркий, такой круглый, и по его мелким цветочкам с явным удовольствием ползала пчела, собирая пыльцу и нектар. Он так отличался от всех обитателей оранжереи, что и другие орхидеи обратили на него внимание, даже те, кому он не был виден, но до которых доносился исходивший от него такой незнакомый и интригующий аромат. Одуванчик молчал и с явным интересом смотрел на Орхидею, такую изысканно красивую, с упругими плотными листьями, с таким изящно согнутым стеблем, украшенным изумительной красоты цветами. Конечно, у Орхидеи цветов было несравнимо меньше, чем в его шапке, но они были такие большие и такой необычной формы и расцветки, источающие еле уловимый незнакомый аромат, что он был просто очарован…

Орхидея видела, что Одуванчик любуется ею, и ей было это приятно, хоть и немного смущало. Она его уже успела рассмотреть, и в нем явно не было никакой болезненности, как ей показалось вначале, просто он был совсем другой. Молчание продолжалось долго, но все же Одуванчик ответил Орхидее: «Мы, одуванчики, живем везде: и в поле, и в саду, и в огороде. Мы можем расти возле пыльной дороги и на лесной поляне, на каменистом склоне и в песчаных дюнах и совсем неплохо чувствуем себя даже в оранжерее! Правда, нас мало кто любит, разве только пчелы и другая мошкара, пьющая наш нектар и собирающая пыльцу, да девушки и дети, что плетут нарядные венки из наших цветов. Другие же норовят истребить нас, говорят, что мы сорняки. Но мы не сорняки, мы просто любим жизнь и стремимся выжить во что бы то ни стало там, куда нас забрасывает судьба. Мы запросто перебираемся через большие реки и перелетаем через высокие горы, пробиваемся на самых ухоженных английских газонах. Мы очень упорные. Ты спросила, что хотел сделать со мной старый садовник? Он просто хотел меня убить!». «Ах!» – вырвалось у Орхидеи. «Он глубоко вогнал стержень в грунт, —

продолжал говорить Одуванчик, – глубже, чем добрался мой корень. Ему осталось только сделать одно движение и вытащить меня вместе с корнем из земли. Потом вместе с другой травой и мелкими ветками меня измельчили бы и скормили скоту, или просто бросили в компостную яму. Но садовнику не хватило нескольких секунд – он был очень стар и умер раньше меня. И теперь никто не помешает мне любоваться тобой, прекрасная, изумительная и чарующая незнакомка. Ведь я не знаю, как тебя зовут». «Меня зовут Орхидея, так же, как и всех моих подруг, живущих в этой оранжерее», – ответила она. «Ор-хи-де-я… – вымолвил по слогам Одуванчик. – Я почему-то подумал, что у такого прекрасного цветка обязательно должно быть прекрасное, певучее имя. Ор-хи-де-я…» – повторил он.

Одуванчик наклонил свою мохнатую, ярко желтую голову к Орхидее и, немного волнуясь сказал: «Скоро моя желтая голова превратится в белый пушистый шар. Это мои семена, прикрепленные к легким пушинкам. Этот шар разлетится при первом дуновении ветра на множество маленьких парашютиков, которые, подхваченные ветром, прорастут везде, куда он их доставит, и там узнают о тебе, прекрасная Орхидея». «Ветер? Я слышала о ветре от воробьев, когда они, все взъерошенные, прилетали к нам в оранжерею переждать непогоду, как говорили они. Но у нас ветра не бывает», – сказала Орхидея. «Не бывает ветра… – задумчиво произнес Одуванчик. – Ничего, тогда в оранжерее появится много одуванчиков. Ведь я тебе нравлюсь?» – спросил он. Орхидея смущенно отвела взгляд своих прекрасных цветов и сказала: «Да!».

У Одуванчика голова пошла кругом, он был весь поглощен этим «Да!». Прекрасная, обворожительная Орхидея сказала «Да!» простому одуванчику! Одуванчик был в таком восторге, что не сразу услышал скрип тележки старого садовника. А когда обернулся на скрип, то весь восторг пропал. Он увидел, что тележку прикатил молодой работник и, оглядевшись, первым делом провернул штырь, воткнутый старым садовником, вокруг Одуванчика и, ухватившись за начало корня, полностью выдернул его из земли. Потом молодой работник стряхнул приставшую к корню землю и бросил Одуванчик на дно тележки. Это произошло так быстро, что Орхидея даже не успела вскрикнуть. Ее любимый лежал на дне тележки такой беспомощный, с мятыми, сломанными листьями, с обнаженным корнем. Его желтая голова была подвернута вниз и он не видел весь ужас, охвативший Орхидею. Работник осмотрел внимательно все растения в оранжерее и, отобрав несколько орхидей, укатил тележку.

Время остановилось для Орхидеи, не стало ни дня, ни ночи, она только видела распластавшегося на дне тележки Одуванчика и слышала ужасный скрип – скрип смерти. Орхидея даже не помнила, как очутилась в цветочной лавке, и только там стала приходить в себя. Это произошло, наверное, оттого, что в лавку заходило много народа, громко говорившего и просившего показать цветы. Страшные видения и звуки все реже мучили Орхидею, она понимала, что что-то новое ждет ее впереди. И вот однажды в цветочную лавку зашла молодая дама. Ей был нужен подарок для своей знакомой, и ее выбор пал на Орхидею. Так Орхидея оказалась на подоконнике двадцать первого этажа большого дома. Мечты ее частично сбылись: из окна ей был виден край поля у излучины реки, высокий берег, поросший лесом, и большой город, сверкающий ночью разноцветными огнями. Только она больше не мечтала и не цвела.

Вы, наверное, хотите знать, что стало с Одуванчиком? Его не измельчили и не скормили скоту, его не бросили в компостную яму. Его просто кинули на мусорную кучу, где ему предстояло умереть, высушенным солнцем или заваленным всевозможным хламом. Так все и произошло, но только Одуванчик, даже выдернутый с корнем из земли, продолжает бороться за жизнь. Его желтая голова побелела и стала пушистой, и, когда он совсем высох, налетевший перед грозой ветер разметал мусорную кучу, и вместе с клочками бумаги и старыми пакетами в воздух поднялись маленькие пушистые семена-па-рашютики. Ветер их унес далеко в поле, унес за реку и лес, и только начавшийся дождь прибил семена Одуванчика к земле. Хорошо промокшие, влипшие в землю, семена проросли, и из них получились настоящие одуванчики. Но они никому не рассказали о прекрасной Орхидее, так как и сами ничего не знали о ней, ведь Одуванчик успел передать им только одно – жизнь.

12.02.2014 г.

 

Надежда Бек-Назарова. До средней школы провела свое детство в считанных километрах от Волги, оставив сердце навсегда в этом глухом краю. И хотя книг в местной библиотеке не хватало, многое знал наизусть отец и, цитируя, развивал литературный вкус у детей.

Повзрослев, поступила в МГУ. Работала в качестве молодого специалиста в Подмосковье и Москве. С тех пор начала писать стихи, сначала без рифм, затем в классической традиции. Одновременно писала фантастический роман «Шалунья», где «шалуньей» была планета. По личным причинам этот роман не закончила.

После длительного перерыва вновь взялась за перо. Опубликовала книгу стихов «Мост», выпустила книгу «ЭлектроСталин и Иван Царевич», печаталась в журналах и альманахах. Кандидат в члены ИСП.

 

Зло

– Она далеко не младенец, – прогнусавил неприятный на вид дядька.

Люцифер усмехнулся:

– По сравнению со мной она, ты знаешь, даже еще не молекула…

– У нее IQ… – начал было снова Черт – а это, видимо, он был собственной персоной. – Впрочем, я знаю, что ты мне ответишь… Но… она смертная…

– …но мне она нужна! – неожиданно для меня ввернул Люцифер, самозабвенно шаманствуя джойстиком у экрана.

– Я должен предупредить… – прошамкал удаляющийся Черт.

С этой минуты для меня началась спокойная жизнь – внешне, по крайней мере. Меня будто никто не замечал, на меня не косились, не плевались, не присвистывали, не пришлепывали вслед губами – все делали свои дела, а лучше сказать – обделывали свои делишки, не стесняясь моим присутствием.

Постепенно я начинала понимать, что происходит здесь. Эта часть Ада была интерфейсом, откуда управляла миром всякая нечисть. Причем, ее образцы не всегда имели вид того мерзопакостного дядьки, который возник передо мной вначале. Иногда это были подлинные красавцы, каких редко встретишь на Земле. Люцифер принадлежал к их числу.

Надо сказать, что работенка у него была та еще. Очень напряженная, очень нервная, требующая большого внимания: он работал в секторе научных изысканий. А там все время что-нибудь происходило, вылезало за рамки ординарного. Практически ежесекундно надо было принимать решения, и я видела, каким измочаленным сдавал свою смену Люцифер.

Особенно донимали физики-экспериментаторы. На теоретиков не обращали внимания, поскольку на Земле в науке пока еще господствовал закон, что практика – критерий истины, и это во многом снимало ответственность с работников Ада. Когда где-то на Земле начинался глобальный эксперимент в области ядерной физики, Люциферу приходилось туго, но он предпочитал обходиться без посторонней помощи, хотя раза два я видела все же, как он усаживал за пульты бесят, надевал им на головы наушники, инструктировал, когда и в какой момент нажимать кнопки. И тогда появлялись казусы, вошедшие анекдотами в историю науки: восьминогие мухи, зависимость падения от веса, лохнесское чудовище…

Он никогда не улыбался, не смеялся, не гоготал, подобно чертям, которыми были напичканы все рабочие площадки. Мне трудно было понять его эмоции, когда он ломал коллайдеры и судьбы. И все же, когда я была на полигоне, что-то меня тянуло к его рабочему месту. Мне казалось, что именно за его спиной я задерживаюсь дольше всего. Это было понятно: некогда я относилась к когорте этих самых ученых и мне не все равно, что происходит сейчас в сфере науки.

Боже мой! – побыли б на моем месте все эти сегодняшние корифеи хоть пару минут! Многие из них, самых честных, клянусь, предпочли бы карьеру управдома… а свои нобелевские и государственные премии сдали б в дома сирот и престарелых…

Все дело в том, что Люцифер изменял данные их экспериментов!!!

Если бы Эйнштейн был захоронен нормальным христианским образом, он содрогнулся бы в могиле, увидев истинные результаты опытных доказательств своей теории. Макс Планк поседел бы в одночасье, а Шредингер выгнал бы из дома кота Тибблса ловить мышей!

Я видела, как на виске Люцифера билась синяя жилка, когда физики определяли хронотраектории своих микрочастиц. А когда кто-то на Земле из этих гениев, которым все верят, рассчитывал какие-то среднестатистические величины по Стьюденту или методу хи-квадрат или строил распределение Пуассона по программе наобум лазаря, а точнее, скинутой с небес Люцифером – я видела, как черти радостно потирали руки.

Однажды я не выдержала и сказала из-за его плеча:

– Так что, значит, случайности нет?

Не оборачиваясь, как всегда, Люцифер подтвердил словами Эйнштейна:

– Бог не играет в кости.

– Значит, Эйнштейн прав? – уцепилась я за любезно предоставленную палочку-выручалочку.

– Да, – согласился Люцифер, и тут же безжалостно добавил: – И это единственное, в чем он был прав…

…«Материальные законы, – говорил один из священнослужителей на Земле, – придуманы после грехопадения Адама и Евы, и они просуществуют недолго». «Как недолго?» – спросила я. «До конца света». «Когда наступит конец света?» «Когда на Земле не останется ни одного человека, который верит в Бога». «Разве это возможно?» «Это будет» – отвечал отец Владимир.

«Неужели ничего нельзя сделать?» «Нет, все предопределено».

И я вспомнила Лао-Цзы, который считал, что мира не станет в тот момент, когда человек поймет, что такое движение…

Когда либо Религия, либо Наука – наступает Армагеддон…

– Я поняла, – сказала я Люциферу. – Вы продлеваете существование нашего мира!

Он обернулся ко мне в полупрофиль и холодно сказал:

– Нет. Мы просто сеем зло.

Я улыбнулась:

– Ищи дурака! Ваше зло, при всем вашем нежелании обратного, держит на плаву науку, которая, противостоя религии, ввергает мир в состояние равновесия и дает ему тем самым возможность существовать сколь угодно долго. И пока ты тут доводишь себя до изнеможения, заставляя мир балансировать на лезвии неопределенности, все новые и новые гейзенберги будут получать премии, и мир будет убежден, что это не зазря. Вот истинная цена вашему злу. Вам не обжулить мироздание!

Я расхохоталась ему в затылок, а затем и в лицо, поскольку он наконец повернулся ко мне; его глаза метали молнии – их огонь трудно было выдержать. Поневоле я отвела взгляд, но все же продолжила:

– А если бы вы не лезли со своим злом, мир давно бы схлопнулся: люди либо перестали бы верить в Бога, либо – в науку…

– Мир обрушился бы, – согласился он, казалось, совершенно спокойно, но я видела, каких усилий ему это стоило. – И людей бы не стало. Вы перешли бы в новое состояние, стали бы другими, более совершенными, где нашей армии зла, кто знает, не осталось бы места.

«Логично, – подумала я обескураженно. – Неужели все так просто…». А вслух сказала:

– Теперь я понимаю, почему ты защитил меня: хотел, чтобы я помучилась подольше!

Его глаза снова блеснули, и он не сразу ответил:

– Да, именно так, – и не без ехидства добавил: —Я вижу, ты и без Божьего суда уверена, что избежишь Ада – одного его круга, ты знаешь.

Так он обвинял меня в гордыне. Я и сама чувствовала, что не все так гладко, как кажется. А быть в Аду не на правах экскурсанта, как я сейчас, а будучи осужденной – это, как говорится, две большие разницы. Я видела этих мучеников, они отнюдь не блаженствовали, а выли так, что кровь стыла в жилах.

– Ты не обыграешь Бога!.. – упрямо сказала я.

Само смирение отразилось в его ответном взоре.

Я ушла раздавленная увиденным и услышанным. Я ожидала лишь оказии, чтобы вернуться на Землю. Я тут была никому не нужна. Да и там, на Земле, что ждало меня? Кому и зачем пригодилось бы мое знание? Да и кто поверил бы мне? Один-два человека… А весь мир как мчался под откос – так и будет мчаться, очарованный логикой повторяемого эксперимента, гармонии практики с теорией, ни на йоту не заинтересованный в штучной истине… Расчет Люцифера был точен – я абсолютно безвредна, а потому, кроме душевных мук, ничего здесь не обрету. А ему принесу только дополнительный бонус, необходимый для «адской» карьеры. Я связалась с Землей, чтобы лишний раз напомнить о себе. Мне ответили, что ракета уже на подлете…

Сегодня я последний раз посещаю полигон.

…Люцифер стоял перед большим экраном и, по-факирски дирижируя руками, повелевал событиям вливаться в назначенное им русло, для чего искажал опытные данные для восхождения на Олимп очередной группы фанатов, сражающихся на переднем фронте квантовой механики. Вот он округлым жестом левой ладони выделил какой-то сектор изображения и переместил его себе на планшет. На некоторое время замер в позе мыслителя и, вдруг решив что-то, дважды хлопнул в ладоши. На экране возникло счастливое лицо молодого человека. Он прыгал в восторге на одной ноге, дергаясь в тике и одновременно показывая кому-то язык. Ему подносили выигранные деньги.

Лишить разума – распространенный сюжет вмешательства «черной магии» в судьбу человека. Зачем это нужно было «Армии зла», я до сих пор отчетливо не разумела. Возможно, для развлечения: позабавиться вместе с жалким «счастливчиком», а иной раз и над ним самим – как карта ляжет.

Но что-то в лице выигравшего мне показалось знакомым… Да, определенно, я его уже видела. Перед внутренним взором мелькнула газетная полоса с фотографией всемирно известного номинанта… Так вот откуда растут ноги у подобных забав! Или нобелевских ритуалов? Что первее?

– А сделай-ка его пророком, – хихикнул мелкий бес с физиономией прохвоста.

Люцифер щелкнул пальцами. На экране возник отшельничий скит; сам отшельник в веригах и рубище, с безумным блеском в очах; костлявая дрожащая рука грозит внимающей толпе. Люди готовы ко всему: подхватить пророка на руки и – нести, куда покажет он, или же – в праведном гневе сбросить его в ко всем чертям с отвесной скалы.

«Непогрешимы, неуязвимы… Все просчитано… даже сама неопределенность дозирована… Никто мне не поверит на Земле…А ежели буду чересчур активной в своих доказательствах, то мне уготована роль городской сумасшедшей, в лучшем случае – Жозефины Кроуфорд, сорвавшей десятимиллионный джек-пот на склоне лет – в качестве утешительного приза», – думала я.

«Неужели ничего нельзя сделать?» «Нет, все предопределено»…

«Она мне нужна»…

Для чего? Для баллов, рейтинга, для будущего ранга Сатаны? «Она моя», – так, кажется, сказал «дух изгнанья» о царице Тамаре. Есть сходство и есть разница… А что если… он брякнул, не осознавая?..

Мои мысли прервала пошловатая ажитация бесов-зрителей: пророк на экране уже спекся – лежал как труп в пустыне.

Люцифер нажимал клавишу «Божьего гласа», когда я спросила довольно громко:

– Это твоих рук дело?

Он посмотрел на свои руки, прежде чем обернуться.

– Я слышал, ты заказала корабль?

Также не отвечая, я подошла к нему и обхватила его шею руками. Главное, выдержать взгляд… Глаза жгли, но в них застыл ужас… Значит, правильно… Краешком уха я услышала страшное шипение, это изо всех уголков поднимали головы и ползли к нам гады… Я приблизила свои губы к его губам. «Прощай», – сказал он, прежде чем поцеловать.

Из котла донесся зубовный скрежет и проклятия. Из облака – всхлип, хохот… вспышка, грохот.

Тишина.

Я почувствовала, что мир снова не конкретен, не предопределен, не просчитан…

…Снова?!

Это длилось всего мгновение.

Нас не стало.

 

Родился 20.09.1937 на станции Алмазная в Донбассе. В том же году родители переехали жить на родину мамы – в село Жабенка Лысянского района тогдашней Киевской области. Работали на полях местного колхоза. После войны отец устроился работать на сахарный завод в соседнем селе Бужанка. Виктор закончил 7 классов местной школы и поступил в техникум пищевой промышленности в г. Смела, который закончил в 1957 году. Работал вместе с отцом на Бужанском заводе теплотехником. В 1962 поступил в СТИ (теперь СибГТУ) в Красноярске, в 1967 закончил с отличием и был оставлен на год для изучения английского языка. Потом работал инженером-конструктором на заводе, руководителем бригады в институте «Гипрохиммонтаж», потом начальником проектно сметной группы в системе треста «Сибтехмонтаж» до выхода на пенсию в 2003 году. Принимал участие в разработке проектов производства работ по монтажу оборудования Красноярского завода тяжелых экскаваторов и на других строящихся объектах СССР. С 1992 на общественных началах является президентом английского разговорного клуба для начинающих при краевой библиотеке имени В.И. Ленина.

 

Письмо к брату в Украину

Так вот, братишка, вообрази себе, что перед тобой стоит черный ящик. С кнопкой «Нажми меня – получишь доллар». А ниже большими буквами: «И ОДНА ДУША ПЕРЕЙДЕТ В МИР ИНОЙ» – больше ничего. Я не знаю, правда это или нет. Но я от природы – любопытен. Увидев такой ящик, я нажму кнопку… и, получив доллар, задумаюсь: если про доллар – правда, то, может быть, и про душу правда? Вдруг звонит мобильник и высвечивается страница интернета… мало ли какая. И в ней сообщение: «Скоропостижно помер…»

До меня доходит – все правда. Проверяю еще раз. Эффект – тот же! Померла… Все! Больше я эту кнопку нажимать не буду! Да, я бедный. Не всегда могу позволить себе, что хочу. Но зарабатывать доллары или рубли на чужих несчастьях я не стану. Хотя иногда, при нынешнем строе, в лозунге которого провозглашено «Прибыль любой ценой!», возникает мысль прикарманить найденный кошелек. Но кнопку я нажимать не стану. Нет.

А ведь существует в реальности этот ящик! Я имею в виду заводы, предприятия, производящие оружие в реальности. Хозяева их получают прибыль – долларами или рублями. Государства – тоже. За это производство земная цивилизация платит душами. И очень много душ погибло. Только во II Мировой – 20 миллионов! Эта цифра высвечивалась на экране в дни моего детства в документальном киножурнале.

А вот теперь – самое главное. Я не сомневаюсь, что ты не будешь жать эту кнопку сознательно. Но тебя используют те, которым некуда девать произведенное оружие. Склады полны, магазины на реализацию не берут. Люди живут в мире и дружбе. Оружие никому не надо. А деньги и труд на его производство затрачены. Как вернуть затраченные деньги?

Гениальная и простая мысль родилась вдруг в голове директора, производящего патроны. Надо поссорить людей. Не наших, а чужих. Русских и украинцев, например. Или украинцев между собой. СССР выступает с мирными инициативами? Долой его! Россия стала выступать за мир? Пусть повыступает пока, накопит оружия – изменит политику. Видно, директор-то не сидел со своей мыслью на месте, а раскрутился: где надо – подмазал, где надо – рассказал, в правящих кругах был принят… Патроны ящиками пошли в вагоны. А деньги – в карманы владельцев. Нет, ребята, я за мир между народами. Святое дело.

 

Береза. Сибирь, г. Назарово. Выставка картин

В зале много картин. Мое внимание привлекла именно эта. На ней изображено исконно русское дерево – береза. Да, засохшая, стоящая береза. И засохшая, и стоящая на корню береза. Не старая, а засохшая. А на заднем плане – озеро или пруд, строятся дачи, где-то недалеко замок олигарха, должно быть.

Почему засохла эта береза? Она выросла здесь, на этом месте. Ее никто не сажал. Ветром занесло маленькое семечко. Оно, попав в эти условия, проросло! Был грунт, была вода. Природа взяла свое – семечко проросло. Береза выросла в борьбе за свое существование. Развилась, стала настоящим деревом. Смогла устоять против ветров и гроз. И засохла на корню… Не так ли ты, Россия, засыхаешь на корню, когда есть все – и недра, и земли, и тайга?..

Сергей Валерьевич Смирнов, автор картины, очень тонко все подметил. На картине, если присмотреться, видно маленькую березку. Пробивается росток сквозь сухие ветки и травку. Вырастает, растет новая береза! Возродится СССР в новом обличье. Я в это верю. Человечество не допустит, чтобы страна, первым декретом провозгласившая МИР и ДРУЖБУ между всеми народами Земли, была забыта.

 

Автор романа «Горячие тени», семи повестей: «Фрося-Ефросинья», «Дед Игнат», «На дальнем зимовье», «Медвежий угол», «Исцеление любовью», «Плач рябины», «Таежные были», и трех поэтических сборников – «Моя планета», «Дорога жизни всей», «Убегающая в века».

Член Союза писателей России, кандидат в члены Интернационального Союза писателей, член Международной гильдии писателей.

Награждена двумя международными золотыми медалями им. К. Симонова за книги «Фрося-Ефросинья» (2007) и «Тропой Любви» (2012); лауреат всероссийского конкурса с вручением «Серебряного пера» в номинации «Лучшая проза года» (2008), награждена медалью «Золотой Пегас» Хорватской Академии российской литературы и искусства и Знаком МГП за повесть «Плач рябины» (2013); неоднократно получала звание лауреата и в других всероссийских и международных конкурсах.

Международная гильдия писателей объявила Т.А. Булевич «Личностью-2013».

 

Вовкино горе

18 +

В Ивановке, заброшенной деревеньке на сто дворов, селяне жили бедно, но дружно, как в далекие добрые времена. Завидовать некому и нечему: каждый кормился тайгой, рекой да огородом по своим силам и умению. Беда, и та была на всех одна: неудержимое, беспросветное пьянство. С вечера взрослое население до одури ублажалось доступным зельем из огородного сырья, а поутру, по новому веянию, шли в церковь грехи замаливать. До обеда каялись, замаливали. Придя домой и перекусив, что Бог послал, принимались за неотложные, бесконечные «надо» ради прокорма семьи и домашней живности. В сумерках, только бабы подоят коров, садились за длинный скобленый стол ужинать. И пошла-поехала новая гульба разгульная. Бал правил самогон…

Так-то жили приличные хозяева. Большинство же мужиков любимому занятию, как приятной повинности, отдавали себя без остатка времени на хоть какие-то полезные дела. Настоящей работы, за которую деньги платят, – никакой. Колхоз разворовали крутые ребята. Оставалась одна ферма. Ее мужики по очереди охраняли. Да не устерегли. Сгорела ферма-кормилица вместе с колхозными коровами и народившимися телятами. То ли те же вражьи дети по злобе спалили, то ли дед Кузьма со своей вечной самокруткой во рту где-то искру сронил.

Что тогда вокруг фермы творилось – страшно вспомнить. Коровий и бабий рев всю ночь разрывал в клочья ивановские сердца и души. Животину всякую жалко, а ту особенно: породистая, голландская, пятнистая. Миллионы за нее колхозниками плачено. Зато и молока было – залейся, и мяса – ешь, не хочу.

Бабы неделю воем выли. Как не выть-то?! Жаркие, непобедимые языки пламени слизали в одночасье семейный достаток селян.

До обрушения крыши успели-таки с десяток-другой молодняка выгнать. Из спасенных телят маленькая коровка досталась и сироте Машеньке Кукушкиной. Так колхозный сход решил. Два года назад ее молодые родители Клавдия и Владимир, работающие на подвозе сена, погибли под тяжелым трактором-«кировцем», слетевшим с дороги по непогоде в глубокий кювет.

Жила теперь скромная красавица Машенька одна-одинешенька у самой околицы. После восьми классов дальше учиться стало не на что. И поселковый совет временно определил ее подменной дояркой, чтобы руки набивала, на завтрашний день силенок набиралась, коих хватило бы на дойку десяти коров.

Девушка относилась к обязанностям рьяно, ответственно. После короткой по малолетству смены домой не спешила. Допоздна возилась с приплодом, который с любовью называла «пятнашками». Усердно кормила шустрых телят, не по разу меняла им в клетях быстро мокнущую соломенную подстилку. И в ту ужасную ночь сильно убивалась по задохнувшимся в дыму питомцам. Даже в огонь бросалась, слыша их отчаянный зов о помощи. Два мужика за руки удерживали Машу, а не то бы и ей погибели не миновать.

Оставшись не у дел и с детства переняв от матери швейное мастерство, Маша стала честно зарабатывать себе на пропитание шитьем. Ловко это у нее получалось. Обшивала и ребятишек, и взрослых. Огонек в доме у околицы светился далеко за полночь. Была и радость душе – подрастающая Буренка. Умудрилась сама стог душистого клевера для нее накосить. Основной Буренкин прокорм на зиму помогли добыть селяне. У заботливой хозяйки телочка росла здоровой, ухоженной. Позже Маша и кур завела с горластым петухом, чтобы по утрам будил на выгон Буренки в табун.

Неизбалованный благами властей всех времен ивановский народ шибко тосковал по настоящей работе. Сверху кто-то в одночасье порушил колхозную жизнь Ивановки до основанья. Заново отстраивать другую никто не собирался. Председатель поссовета Таисия Тимофеевна Самгина, бывая у районного начальства, требовала сжалиться над умирающим селом, найти ему наконец доброго хозяина. Но нынешние гонористые олигархи объезжали неказистую, небогатую деревеньку стороной. Либо, приехав, и часу здесь не задерживались.

Однажды погожим летним днем село мигом облетела весть: какой-то господин в соломенной шляпе да при здоровенном черном «Лэнд-крузере», напомнившем некоторым старожилам печально известного «воронка», остановился у прежней колхозной конторы. Вроде хочет колхоз возродить. Народ, от мала до велика, обступил его. Затихли, рты раскрыли, когда заговорил. Обрадовались: о людях радеет. Работа – она каждого уважаемым человеком делает. Самгина, после толково высказанных народу олигархом задумок, даже в ноги поклонилась:

– Давайте, господин Трахов, действуйте. Всем миром поможем. Пить бросим. Пупки, как бывало раньше, надорвем, но Ивановку опять в люди выведем.

Сам он умно хмурил брови, поддакивал. Наобещал перемен – выше конторской крыши и неожиданно предложил:

– У кого есть ваучерные залежные земли? Готов выкупить их для нового колхоза. Не стану торговаться. Не поскуплюсь. Смело называйте цену. Конечно, в разумных пределах, – и без конца вскидывая черные вразлет, густющие брови, тряс перед владельцами собственной земли тугими пачками денег. С зеленым отливом. Да ивановцам до них ли?! И русские давно позабыли, какие теперь в ходу деньги-то. А Трахов при разговоре успевал откровенно до неприличности разглядывать Машеньку Кукушкину. От таких поглядов неловко делалось каждой стыдливой деревенской душе. Девушка не знала, куда глаза отвести. Лицо скромницы то заливалось лунным светом, то зарей вспыхивало. Такого позора Маша не выдержала и убежала домой.

Господин олигарх подозвал и представил своего юриста:

– Куплю-продажу земель чин чином оформи. И сейчас же.

Тот без промедления приступил к исполнению прямых обязанностей, достав из кейса готовые бланки договоров и прочих бумаг. Пока хозяин строил планы про чудное преобразование Ивановки, юрист успешно завершил сделки. В них, ради нового колхоза, поручителем Трахова выступил поселковый совет. Таисия Тимофеевна и печать в договорах поставила. Только нужной суммы для расчета у покупателя при себе не оказалось: закончилась рублевая наличность.

– Вот мой залог, – и вновь предъявил народу объемистый сверток с пачками валюты в банковской обертке. – Прошу поссовет принять его, пока на днях полностью со всеми не рассчитаюсь.

Председатель, не глядя, положила залоговые доллары вместе с гербовой печатью в переносной сейф.

Селянам такой жест хозяина показался убедительным. Они громко захлопали, как им показалось, порядочному, честному человеку.

– Кто сомневается, можем завтра утром все вместе встретиться у главы районной администрации, – предложил в заключение Трахов и пожал на прощание каждому присутствующему на сходке ивановцу руку.

– Да где там! На какие шиши им ехать-то? Зарплату который год в руках не держали, – сокрушалась радетельница о селянах Таисия Тимофеевна.

Багряный закат весело и беззаботно раскачивался на богатой кроне крутобоких, раскидистых берез околицы, когда огромный «Лэнд-крузер» вплотную прижался к покосившимся воротам подворья Маши Кукушкиной.

И когда ранним утром бабы выгоняли коров в табун, стоял там же. А уж домой возвращались – жутковатой машины не обнаружилось. Тогда многим показалось, что Ивановка как-то сразу посветлела. Больно уж черный он, крузер-то… С ним исчезла и любимица Машенька. Заперла дом на замок, и все тут.

Вечером Буренку встречала ближайшая соседка и подруга Машиной матери Клавдии Прасковья Никитична Соломина. Всю жизнь прожила она напротив Кукушкиных в большом почете, коим в русских селах испокон одаривали умелых бабушек-повитух.

– Чо, небось, увез хозяин-то нашу Машеньку в барские хоромы? Повезло девке, ай-ай, повезло, – словно сговорившись, пытали Проню об одном и том же нетерпячие, любопытные бабы, по правде, сердечно радуясь за сироту.

Новый светлый день и другие последующие дни не принесли селу добрых новостей.

Прошли недели, месяц минул, но господин Трахов не объявлялся. Пропал бесследно. Первыми забеспокоились несостоявшиеся землевладельцы: «Не мошенник ли?!». Собрались в поссовете.

Федор Тулупкин, по жизни язвенник, не преминул подлить масла в огонь жадноватому Петру Давыдову:

– Ну, влип ты, батенька, в историю! Лопухнулся! Плакали твои дармовые гектары да сотки. Не жил богато, чо в гору попер-то?!

Простоватый и доверчивый Прохор Сухов принялся защищать Трахова:

– Мало ли чего с человеком стряслось! А не знамши, уж клянете в хвост-гриву. Знамо, плохой бы человек не стал нашему брату подмогу делать, на свой страх и риск колхоз сызнова создавать. Этот же, вишь, толково задумал, решился.

За время ожидания заблудшего где-то хозяина сошедшая с лица на нет Самгина от их речей все громче ерзала в кресле.

– Что бы хоть одному из вас, продавцов-то, в крузер попроситься. Наутро в районе и прояснилось бы, кто он есть таков. Так нет! Пьете-попиваете без продыху! Никак, окаянные, не напьетесь!

Решено было разузнать о месте нахождения Трахова, для чего его поручительница Таисия Тимофеевна отправилась в районную администрацию.

Вернувшись к вечеру она вновь обнадежила:

– Приезжал наш богатей к самому главе. В тот же день ваши договора по закону оформили. Теперь Трахов стал хозяином купленных у вас земель. Начальство заверил: мол, как вернется с Кипра, тотчас приедет к вам для расчета. Сказывают, очень спешил он за границу. Там жена сына ему родила. Первенца. А они, сыновья-то, на самом деле, отцам – счастье и гордость несказанные.

– Какая жена?! Какой первенец?! Тогда… где же Маша? – захлебнулись вопросами ивановцы. И Самгина о том же переживала. Раныие-то у Машенькиной матери лучшей подругой считалась. Но о девушке ничего узнать ей не удалось. Никто в райцентре их вместе с Траховым, либо ее одну, не видел.

…Маша Кукушкина вернулась в село перед самыми родами. Совсем другая, вроде вовсе и не она. От прежней красавицы половины не осталось. Разве что куда-то далеко провалившиеся глаза светились теми же необыкновенно бархатистыми васильковыми огоньками. Но селяне сразу приметили: не в себе она, не в себе… Помогали, чем могли. Кем-то замученная, истерзанная, до дна злодейски испитая, Кукушкина молчала, боясь смотреть на своих ивановцев. Из дома не выходила, а случайно через забор взглядом с кем пересечется, тому вежливо кланялась и быстро пряталась в сенцах. Общались с больной Марией только Таисия Самгина да Проня. Так уж повелось у селян: как прилипнет к человеку имя либо прозвище с детства, так и тянется за ним до погоста. Прасковью Никитичну иначе никто и не называл: Проня да Проня. Только школьная детвора и подворная мелкота, с помощью Прониных рук на белый свет без единой родовой травмы выскользнувшая, ласково величала ее бабулькой. Она и Машеньку на свои руки приняла. Тяжелые были роды у подруженьки. Долго дитя спасала, чуть живую вытащила. Потом Клавдию едва выходила.

А Машенькин первенец сам торопливо в мир выскочил, прямо на повитухин белый фартук. Крепенький, хорошенький. Отчего-то долго плакал, словно на кого-то жаловался бабульке, которая с того дня стала жить у Кукушкиных. В свой дом уходила на час-другой, чтобы с коровой управиться да печи протопить. Апрель то оттепелями баловал, то нешуточные морозы засылал. Внимательно, день за днем, присматривалась она к Марии, но той вроде после родов хуже не стало. Хотя и здоровья не добавилось. Лицо оставалось болезненно бледным, неулыбчивым. Лишь когда кормила и пеленала сына, делалась необыкновенно радостной, счастливой и по-прежнему красивой.

– Видела бы Клавдия доченьку с младенцем… Вот что материнство с бабами совершает, – частенько говорила Машеньке в такие минуты Прасковья, смахивая быструю слезу. Учила молодую маму разным проверенным хитрушкам да мелочам, чтобы малыш рос здоровым да смекалистым.

Вовке исполнилось три месяца, и председатель поссовета принародно выписала малышу свидетельство о рождении: Владимир Семенович Кукушкин. Так Маша попросила, чтобы дать сыну имя своего отца, а отчество – деда. Крестной матерью определили Проню, крестным отцом – Прохора Сухова, который гордо и торжественно держал кроху на жилистых рабочих руках.

– Высказать не могу, как рад! Первый сынок-крестник объявился. Стало быть, не совсем уж падшим грешником у Господа числюсь. Благодарю за честь и обещаю стать Вовке, Машенькиной кровинке, настоящим, добрым отцом.

– И вправду, малой Вовка – роса к росинке, ее копия, только с писуном. В остальном – один к одному похож. И личиком, и тельцем. Солидный народился малыш. Наш, ивановский, – подтвердила Проня, а слово ее, что печать Самгиной, топором не вырубишь.

Рядом стоящая с мужем бездетная Нюся тут же не преминула хлестнуть Прохора худой ладонью по затылку.

– Я те покажу, старый дурак! Ишь, чего захотел… отцом настоящим… Маша-то тебе, черту лысому, во внучки годится. Ну, кобелина, ну, стервец!..

– Да успокойся ты! – грубо оборвала Нюсю Самгина. – Место и время понимать надо. Прохор младенца-ангелочка на руках держит, а у тебя дурь на уме. Вот же бабьё! Все одной думкой живете. Да наша Машенька не из тех… чтоб чужими мужиками тешиться. Запомните слова мои! И мужики, и бабы! Не то со мною сквитаетесь. Худого с Кукушкиными не дозволю! Не дам в обиду, поняли, оглашенные?!

Ивановцы давно знали: с Таисией шутки плохи. В гневе – зверь баба. От грозно рычащего голоса председателя мухи по углам забивались. Мужа и того не щадила, если, бывало, провинится перед ней. Бедный, прятался по соседям до той поры, пока сама не разыщет. Но такое у Самгиных случалось редко, и селяне плохого не помнили. Ценили своего председателя за радение, справедливость, способность драться до победного конца за каждого, кто попадал в беду.

Мужики первыми поддержали Самгину, тоже приструнив ревнивицу Нюсю. А Таисия Тимофеевна, справившись с собой, достала из сейфа две бутылки шампанского с коробкой конфет в красивой целлофановой обертке, подаренные ей районным начальством к 8 Марта.

– Расти, Вовка, богатырским мужиком да будь нам сыном желанным, – прослезилась с комком в горле Таисия Тимофеевна. – Вот бы, Маша, твои мать с отцом порадовались. Теперь, дева, зря времени не теряй. Берись-ка вновь за свое ремесло, матерью нареченное. Совсем мы без тебя обносились. Покупать-то обновы не на что. Времена не те.

Так и вошел в большое ивановское семейство желанным сынком Вовка Кукушкин. Владимир Семенович, внук уважаемых Кукушкиных, а не сын какого-то там Трахова, который надеждами разбередил ивановцам душу и сунул залогом за купленную землю валютную «куклу». Договорились они, чтоб и духу его тут не было.

Мария вновь села за швейную машинку. Головы не поднимала. За неделю ворох новых вещей нашивала: рубах, штанов да юбок с кофтами.

Ошалелое время пролетало незамеченным. Вот и ее сынишке исполнилось четыре годика, но по виду все пять дашь. Рослый малыш, ласковый и смышленый, сам находил себе занятия. Любил рисовать самолеты.

– Бабуля, а куда папка мой уехал? – Прасковья Никитична вовсе не ожидала такого услышать. Маша в это время доила Буренку.

– Дак, это… где-то с врагами воюет. Не скоро повидаться вам придется, сынок.

– А ты мне, бабуля, нарисуй папку-то. И самолет тоже.

– Смогу ли? – не на шутку испугалась Вовкиного задания престарелая крестная мать, после окончания начальной школы в тридцатых годах не державшая в руках карандаша.

– Сможешь, сможешь. Я помогу. В моей книжке видел и самолет, и папку.

Распластавшись по чисто выскобленным половицам, они вдвоем принялись создавать задуманный рисунок. За этим усердным художеством и застала их Маша.

– Чего по полу-то катаетесь? Стола мало? – нарочито строго спросила она.

– Мамочка! Мы папку в самолете рисуем. На войне он. Врагов наших… тыр-тыр-тыр… из пулемета бьет.

Маша от неожиданно прозвучавшей, но давно мучавшей ее темы растерялась.

– Вот оно что… на войне, значит…

И опять весь вечер сосредоточенно обшивала малых и взрослых селян.

– Тебе с малолетства не привыкать работать-то. Но ты, Маша, и об малом не забывай. Вишь, глазенки с мамки не сводит. Только и зыркает. Поласкайся с ним. Завтра, чай, Вовкин день рождения. Устрой парнишке праздник, сама передохни малость. По селу прогуляйтесь. К Таисии Тимофеевне не позабудьте заглянуть да к Прохору. Люба ты им. И дитя твое в радость людям пришлось. Не раз слышала: «Наш Вовка! Наш Вовка!». Вот и покажи, как он подрос, бутуз наш краснощекий.

Прасковья Никитична сильно привязалась к мальчонке и опять принялась целовать любимого крестника, «ненаглядного кукушонка», которого давно прописала в своем пожизненном одиночестве дорогим и бесконечно любимым человечком.

Поутру Маша нарядила сына, сама приоделась, причесалась. Красавица. Но глаза оставались грустными-грустными. Оба нарядные, пригожие, вскоре уж здоровались с селянами на подворьях.

Тетя Тая подарила имениннику голубой самолет с красными звездами на крыльях.

– Кем станешь, когда в школе выучишься? – спросила она у любимца, гладя белобрысые завитушки.

– Летчиком. Всех вас над тайгой прокачу.

Маша заметно заволновалась: только бы про «доблестного» папашу чего не нафантазировал! Но сын уже бойко читал Самгиной детский стих: «Идет бычок, качается, вздыхает на ходу…».

Обрадовались их приходу и крестный Прохор с Нюсей. За стол усадили, накормили пирогами. Вовке к чаю подали припасенные три шоколадные конфеты «Мишка на севере».

Вернулись Кукушкины домой к ужину. Да не одни. С Прохором, который сзади на тележке вез в их дом непонятный груз. Вовка светился от счастья, хвастаясь бабуле самолетом и конфетами.

Прохор тем временем начал собирать смастеренную для Вовки из мореной листвянки широкую кровать. Снизу кровати приладил плетеную решетку в резной рамке. Для игрушек. В угол поставил небольшой комод для одежды. Но очень уж обрадовался крестник аккуратно сбитому из струганых досок ящику с крышкой. Чего там только не было! И маленький молоточек, и брезентовая сумка с гвоздями, и старая пилка с ручкой. Да премного других, крайне нужных смекалистому мальчугану «взрослых игрушек».

– Хватит, сынок, с бабулей на печи нежиться, – наставлял крестный отец Прохор. – Один спи. Мужик уж какой, ёлы-палы! Четыре года! Это тебе не баран чихнул. Жениться, правда, еще рановато, но давно пора собственным хозяйством обзаводиться. К ящику-то особливо баб своих не допущай. Больно ценные в нем для мужицкой жизни штуки хранятся. Вмиг растащат. Опосля ищи-свищи. А тебе, ёлы-палы, надо за домом смотреть. Где чего приколотить либо спилить понадобится. Так действуй, сынок, не зевай.

Малыш вытянулся перед Прохором в струнку и преданно смотрел на своего понятливого и щедрого крестного.

– Смело прибегай ко мне, Вовка, коль чем помочь потребуется. Большой уж. Мало ли забот у взрослого ребенка… Смастерить, к примеру, табуретки надумаешь либо скамеечку матери под корову садиться. Две головы, оно завсегда лучше.

Давно Прасковья Никитична приметила, что Маша не притрагивается к сыну с ласками да поцелуями. Не моет его. Все бабуля за нее восполняет, ежедневно купая и беспрестанно тиская крестника в объятьях. Вот и сейчас не удержалась. Но тот привычно стер рукавом с пухлых щек ее поцелуи.

– Ну, что ты, бабуля! Слышала ведь от крестного: я – большой. Стыдно мне с бабами чмокаться.

– Дак, это… я за себя и за мамку. Она-то не жалует нежностями, разве только словами. Сто раз ей говорено: мальчонке ласка нужна, а она все отмалчивается, знай жмет педаль швейке. Понежить ребенка недосуг. Сидит белым-белехонька, словно с креста снятая, за спину от усталости хватается да губы кусает.

Через неделю Мария совсем разболелась.

– Надо ли тебе, дочка, денно-нощно хлестаться с шитьем-то! Всех заработков не загребешь. Об малом подумай, понянькайся с ним. А то вовсе сына не касаешься. Хотя, вижу, души в нем не чаешь. Скоро он от наших женских приставушек сам отворотится. На то парнишка. Захочешь помиловаться, да не дастся.

Мария после ее упреков в голос разревелась.

– Чо ты, дочка, Господь с тобой! Хотела на добро, любя, наставить, а ты вона… из-за ничего растрогалась.

– Нет, тетя Проня. О другом плачу. Давно надо повиниться перед тобой, душу излить. Не чужая мне.

Прасковья Никитична подошла к ней и, прижавшись к худенькому Машенькиному телу, дотронулась губами до пылающего лба.

– Нет-нет!.. – и отстранилась испуганно. – Не прикасайся! Я грязная…

– Чего удумала-то, красавица? За четыре года, чай, родной дочкой стала. Какая еще… «грязная»?! Опомнись. Девичий грех твой давно селом прощен. Я и вовсе не судья.

– Умираю я, тетя Проня… умираю.

– Не дури, дева! В твои-то годы?! Ну, уж нет! Чахотка? Или по-женски? Давай посмотрю. Скольким бабам помогла да по сей день помогаю, будь они во веки веков здоровы. И тебя выхожу. Пойдем, милая, в мой дом. На кресле с лупой гляну.

– Поздно, тетя Проня, поздно. И рук твоих святых марать не хочу. Нутро из меня истекло уж. Заразная я. Недолго терпеть осталось.

Рыдая, она упала перед ней на колени:

– Вовочку, моего сынка ненаглядного, не бросай. При тебе он как при родной матери. В сиротский дом не отдавай, заклинаю и Христом-богом прошу. Коль объявится… тот… по случайности, ему – ни за что!

Вовка насторожился и подошел к матери.

– А ты, сынок, во всем слушайся крестную маму, помогай по дому. Живите здесь, в нашем. Долго и дружно. С твоей помощью, тетя Проня, стен родных, вырастет мой сынок честным да добрым.

– Маша, детка, чего говоришь-то?! Обязательно поправишься. Из любой беды вызволю, лишь сама того захоти… выжить-то. Сын ведь у тебя совсем малой, – теперь запричитала и Прасковья.

Маша подошла к материному комоду, выдвинула ящики:

– Тетя Проня, они полны Вовочкиной одежды на разные годы. Кое-что и в старших классах пригодится. А в льняном мешочке… на дне – деньги. От деда Вовы с бабой Клавой, от меня… Не бедствуйте, – ив изнеможении упала на кровать.

Прасковья Никитична онемела от свалившегося на ее седую голову горя. Сидела под божничкой, потерянная, пунцовая, и терла зареванные глаза.

Немного успокоившись, Маша начала исповедоваться о своей жизни у Трахова, бандитского главаря.

– Три месяца держал на третьем этаже загородного коттеджа. Под запорами. Связку ключей после своих ночевок охранникам отдавал, чтобы еду в комнату носили и в туалет водили. Говорил: «Шибко клевая, красивая, чтоб в лесу дремучем вольной оставаться». Им злодей тоже не доверял. А когда узнал, что ношу его ребенка, озверел от ярости и в тот же день бандитам, псам бешеным, бросил на растерзание. Кто-то из них и опаскудил меня…

– Чо ли соседей поблизости никого не было, криком-то на помощь призвать?

– Какие соседи?! Тайга на десятки километров. В комнате той, где жила, – ни одного окна. Лишь в потолке поблескивало цветное оконце. До него и высокому мужику не допрыгнуть.

Прасковья Никитична подсела к Маше и теплой рукой стала гладить ей холодные ноги, понимая, сколько бедняжке пережить пришлось и почему она своего первенца никогда на руки не брала, не целовала, лишь нежно, трогательно и любовно разговаривала с ним. Заразить боялась.

– Сама сбежала-то от извергов, ни дна им, ни покрышки?

– Обманула. Сказала, схватки начались. Кричала, умоляла бандитов отвезти в больницу. Сначала не обращали никакого внимания, потом по телефону поговорили с хозяином, после накинули на голову мешок и повезли к шоссе. Дальше ничего не помню. Видно, ударили по голове и бросили на обочине. Подобрал меня, рассказывала медсестра, какой-то пожилой мужчина, привез в больницу. Очнулась на больничной койке. Врачи начали лечить сотрясение мозга, брали анализы. Когда стало легче, объявили… срамной приговор. Лучше бы бандиты убили…

– Да опомнись, Маша! Малыш-то смотри какой! – не сдержавшись, перебила Проня. – Прости, милая. Говори, продолжай, продолжай!

– Хотели перевезти в какой-то… плохой… диспансер, но я ночью сбежала. Хорошо, документы сохранились в одежде, но не осталось ни копейки денег. Показала водителю автобуса свою прописку. Удалось уговорить его довезти до райцентра. В Ивановку на попутке добиралась.

– Машенька, детка, я постараюсь вылечить…

– Нет-нет, тетя Проня, не позволю твои чистые руки об меня пачкать. Да и чувствую, вот-вот будет конец мукам моим.

– Почему ж ты тогда, при родах, не открылась? Вылечила бы, обязательно вылечила… Вот не заразила ли мальчонку?

– Плохо знала тебя, боялась, ославишь. Мне-то одна дорога… на погост, а сыночку в родном селе жить. Теперь уверена: сохранишь мою тайну. И напоследок, тетя Проня… Сними хоть один грех с моей смертной души. У края могилы прошу. Свози Вовочку в район к врачам. Пусть хорошенько посмотрят, проверят, возьмут анализы. Сошлись на причину, что с плохими, мол, приезжими людьми общался. Сама для верности докторам покажись. Денег ни на что не жалей. Купи лекарства, если пропишут. Я же с нетерпением, страхом и надеждой постараюсь дождаться вас… Теперь ты, тетя Проня, и есть Вовочкина мать. А я не жилица, нет, не жилица…

Всю неделю, показавшуюся Марии вечностью, пробыли Прасковья Никитична с Вовочкой в райцентре. Пока врачам показались, пока дождались анализов. Маша, едва живая, здоровалась с ними уже в постели.

– Сказали, Машенька, крепыш наш Вовочка. Совершенно здоров. Бог, значится, уберег. И меня тоже.

– А ты, тетя Проня, не жалеешь? Ничего не скрываешь? – допытывалась несказанно обрадованная Маша, целуя через глаженый платок пухлые ручонки ненаглядного сынули. Но едва говорила затухающим голосом. Без слез. Все до капельки выплакала.

– Клянусь, детка, Богом и светлой памятью Клавдии. Ни пятнышка на нашем ангелочке. Чист. Таким и дальше растить станем. А ты, дева, за соломинку держись, но живи, слышишь, живи!

…Мария лежала молодая, спокойная, красивая.

У передней стены горницы стояли венок от селян и несколько ведер тополиных веток с набухшими почками. Во всем доме занавешены зеркала, полно народу.

Проня рыдала над Машенькой молча, чтобы поберечь малыша, и без того настрадавшегося за последние дни. Вовка ходил вокруг матери с красными глазами, которые неистово тер и тер кулачками. Без конца перекладывал на белом саване искусственные розочки. А то вновь принимался причитать со всхлипами осипшим голоском:

– Не уходи от меня, мамочка… Я маленький… Как жить без тебя стану… Я боюсь…

Бабы не выдерживали, начинали воем выть, а мужики выскакивали на улицу.

– Хватит плакать, сынок, хватит. Твоей маме и так тяжело с тобой расставаться…

Прасковья взяла мальчика на руки и умыла с ладони святой водой его не в меру раскрасневшееся личико. Вовка затих, прижавшись к ее груди.

Потом еще долго Прасковья Никитична качала его у гроба и отнесла уснувшего малыша в спальню. «Спи, сынок. Не по твоим силенкам видеть похороны матери».

На следующий день Вовка и Проня пришли на кладбище с миской блинов да двумя вкрутую сваренными яйцами.

В березовой роще громко гомонили птицы. Малыш растерянно смотрел на вздыбившийся перед ним невероятной высоты холм.

– Моя мама будет здесь жить… под землей? Всегда?!! – испуганно, в отчаянии спросил он и принялся быстро-быстро рвать повсюду растущие подснежники, торопливо втыкая их между комьями сырой земли.

– Бабуля! Я больше не хочу летать летчиком. Лучше стану лечить мам. Всех-всех… Чтобы мамы и ты, баба Проня, никогда-никогда не умирали.

Он расстегнул куртку, задрал рубашонку. Достав из-за пояса свой любимый самолет, воткнул его в могилу матери… повыше, насколько смог дотянуться.

Прасковья Никитична подошла к малышу и крепко стиснула испачканную глиной, дрожащую ручонку в своей руке.

Вовка доверчиво и взросло посмотрел на нее. Умные Вовкины глазенки говорили ей, что никого роднее у него теперь нет.

– Верь мне, сынок. Я сделаю все… Ты обязательно выучишься на врача.

1993

 

Первые новеллы – «Алжирский ноктюрн» и «Музыка севера» о ярких воспоминаниях юности опубликованы в 2004 году издательством «Книжная находка». В этом же году этим же издательством напечатана пьеса на современную тему «Белые начнут вновь».

В 2005 году издательством «АПБ» выпущен роман «Купола» о судьбе провинциальной семьи в 19 и 20 веках. В романе автор делает сравнительную оценку современности и прошлого.

В 2006 году опубликован мистический роман «Третий глаз». Человек, потусторонние силы, психология, эстетика и любовь на страницах этого произведения. В 2013 году роман в сокращении напечатан в 4–8 номерах литературного журнала «Чешская звезда» в Карловых Варах.

В 2009 году написана новелла «Портрет» об истории портретов последнего императора России, выполненных Валентином Серовым. В 2013 году новелла напечатана во 2-м номере журнала «Чешская звезда».

В 2013 году издательством «Чешская звезда» выпущен роман «Время иллюзий» о современном молодом человеке. Роман о незримом разложении российского общества. В 2015 году роман опубликован в России издательством «У Никитских ворот».

В 2014 году издан роман «Солнце, сердце и любовь» о связи человека с прошлыми философскими воззрениями, в частности с Египетской цивилизацией, и современностью. В 2015 году роман напечатан в России издательством «Эра».

В основе произведений Дмитрия Вощинина всегда присутствуют философия, религия и современная наука.

 

Портрет

Привычным движением Валентин Александрович укрепляет подрамник с холстом на мольберте, берет в руку уголь и мысленно представляет возможные варианты композиции портрета. По его просьбе Николай Александрович проходится по кабинету делает несколько поворотов головы, садится в кресло.

– Все-таки стоя, – утвердительно заключает Валентин Александрович.

Николай Александрович покорно встает, отходит назад, поворачивается и теперь смотрит на Валентина Александровича своим загадочно-приятным и сдержанным взглядом.

Художник и заказчик портрета почти ровесники и по характеру очень похожи. Они знают друг о друге, но вот так воочию видятся впервые.

Валентин Александрович известный художник, много и не без успеха работает, уже имеет немало талантливых учеников, но всегда скромен, независим, ему совершенно чужды меркантильность и заносчивость. В шумных компаниях богемы предпочитает больше слушать и от этого иногда кажется застенчивым. Одни называют его «молчальником», другие – «трудягой».

Николай Александрович, будучи высокообразованным человеком и являясь первым лицом государства, всегда остается очень деликатным, сдержанным, немногословным, говорит обычно тихо, как бы внутренне отвергая насилие, и, если этого не требуют обстоятельства, старается не навязывать своего мнения.

Через несколько минут работы Валентин Александрович, недовольный первым наброском, кладет на холст картон и размашисто продолжает делать зарисовку. Размеры портрета, одежда и строгий стиль исполнения оговорены заранее. Художник в данную минуту с сожалением думает об этом. Он старается найти точку свободы и гармонии «натуры», которые бы сливались в композиции как можно достовернее. Но все сейчас невыносимо сковывает: шотландский мундир с вычурными клиновыми сборками, напоминающими рюшки, необычные для русского глаза погоны, узковатые брюки, которые явно не соотносятся со строгим стилем портрета. Для сглаживания этих деталей художник про себя отмечает необходимость увеличения гаммы темных тонов: яркие краски обманчивы и мешают выразительности. Несмотря на сосредоточенный поиск, лицо Валентина Александровича все это время остается внешне спокойным и уверенным.

Николай Александрович с любопытством рассматривает художника. Плотный, низкого роста блондин, скромно одетый, будто с чужого плеча, сутуловатый, кряжистый крепыш, большая голова крепко приставлена к ровным плечам, лицо с крупным носом. Колючий и немного резкий взгляд. За кажущимся безразличием глаз скрывается глубокая внутренняя работа. Он чувствует творческое напряжение художника и что он чем-то недоволен.

Когда жена попросила заказать портрет, Николай Александрович сам выбрал художника. Он слышал о его бескорыстии, независимости, смелости в поиске образов и неординарной способности выражения внешне срытых черт характера. Многие даже побаивались его творческой проницательности. Видимо, поэтому и он не всегда соглашался выполнять портреты, несмотря на весьма выгодные предложения.

И вот теперь Николай Александрович видит художника в работе. Уже с первых минут общения он ощущает приятное чувство восхищения этим необычным и, как ему кажется, очень чистым и искренним человеком. Он любит находиться в обществе таких людей, и это бывает далеко не часто. Он не испытывает ни малейшего напряжения позирования. Ему нравится эта сдержанность, внутренняя напористость и даже этот колючий взгляд.

Давая согласие на выполнение портрета, Валентин Александрович не был очень обрадован заказом. Скорее, отказ казался ему вызывающе неудобным. Его всегда привлекала неординарность, а в данном случае он мало знал достоверного об этом человеке. Слухам же и сплетням не доверял. Но, начав работу, Валентин Александрович даже ощущает положительный импульс поиска и вдохновения: ему импонирует выражение лица государя, его открытый взгляд, деликатная сдержанность, мягкая походка. Он ищет и пока не находит желанную композицию. Как всегда в таких случаях, этот поиск настойчиво требует понимания внутренних ощущений «натуры»: как воспринял пробуждение, о чем думал за завтраком, с кем говорил перед сеансом, о чем, наконец, размышляет в данный момент.

Николай Александрович, как бы проникаясь мыслями художника, решает заговорить:

– Я понимаю, что мое предложение было несколько неожиданно для вас…

Не прерывая работы, Валентин Александрович ожившим взглядом и небольшим наклоном головы как бы произносит: «Пожалуй!» И тут же добавляет:

– Но мои портреты, ваше величество, не совсем соответствуют придворным нравам и могут вовсе не понравиться.

– Вы очень точно употребили слово «нравы»… Откровенность сейчас – редкое качество… По правде, эти придворные нравы мне тоже не по вкусу… Можете быть со мной раскованным…

Художник опять жестом дает понять, что он вовсе не собирается зажиматься.

После непродолжительного молчания Николай Александрович сам пытается раскрыться:

– Обо мне много ходит всяких слухов, но, поверьте, каждое мнение – это прежде всего сопоставление своего собственного внутреннего рассудка… Что касается меня… я хочу быть просто честным христианином…

После непродолжительной паузы он продолжает:

– Скажу прямо: наш двор, в том числе моя мать, считает, что я не достоин своего положения из-за того, что слишком мало делаю для укрепления власти… Она все время напоминает мне фразу одного из первых средневековых теоретиков власти: «Правитель должен удерживать власть всеми способами, невзирая на нормы христианской морали».

Художник молча продолжает делать штрихи, внимательно смотря в глаза государя.

– Вы, я знаю, много пишете пейзажей и портретов в пленэре, как сейчас говорят… Ваша знаменитая «Девочка с персиками» прекрасна… И мне нравятся «Дети» на берегу Финского залива… Уж не ваши ли это дети?

У художника так же, как и у государя, в это время уже трое детей.

– Да, это Саша и Юра.

– Дети ближе к Богу, чем мы… взрослые… А окружающая природа помогает проникнуть в душу… Да и сама природа – это совершенство Божие.

– Она, как музыка, ваше величество… Моцарт – просто живая вода! – не удерживается Валентин Александрович. Он унаследовал интерес к музыке от отца, профессионального музыканта.

Удовлетворенный ответом, Николай Александрович каким-то внутренним чувством радостно ощущает перед собой чистую душу, перед которой ему хочется открываться:

– Да, в истинной музыке дух божества… А в человеке пока совершенства нет… Бог создал его, но не объяснил разницу добра и зла… Отсюда все наши беды и заблуждения…

Через некоторое время Николай Александрович продолжает свою мысль:

– Знаете, Валентин Александрович, я пришел к выводу, что ничто нельзя трогать грязными руками и вообще меньше вторгаться в то, что уже создано… Как сейчас говорят, революционировать жизнь… Это только кажется, что она будет от этого лучше… Пока власть не способна обеспечить благосостояние всем… И власть предержащие его получают за счет угнетения других… Это же несправедливо и не по-христиански!..

Взглянув в глаза художника, Николай Александрович понимает, что собеседник внимательно вслушивается в каждое его слово:

– Я, например, хочу позволить народу участвовать в управлении государством, но моя матушка и брат категорически против… Даже

слышать не хотят… Говорят, что это будет равносильно разрушению империи…

После небольшой паузы он задает риторический вопрос:

– А вы знаете любимую фразу Фридриха Великого?

Художник вопросительно смотрит на государя, продолжая свою работу.

– Дипломатия без оружия подобна музыке без инструментов…

По лицу Валентина Александровича скользит улыбка. Государь продолжает:

– Матушка мне все твердит, что большой почитатель Фридриха – Павел I – пренебрег этой важной мыслью.

Николай Александрович в раздумье смотрит в сторону, как бы наедине сам с собой.

– Я чувствую, что мне уготованы жестокие испытания… Одновременно понимаю, что все от Бога… Хочется объяснения… Грешно, но… иногда влечет к пониманию сверхъестественного… Вы были, Валентин Александрович, на спиритических сеансах?

– Нет, не приходилось, ваше величество.

– Вы знаете, производит впечатление… Хотя, скорее, приносит беспокойство и вызывает больше вопросов…

Эта свобода общения, спокойствие, размышления Николая Александровича сейчас открывают художнику едва заметную противоречивость характера государя. С каждой его фразой открывается человек, ушедший, возможно, далеко вперед в своих воззрениях. Мысли его кажутся чистыми, открытыми и близкими. К сожалению, от всего этого строгая композиция рушится на глазах и портрет остается безликим. Не оставляя надежды на сегодняшний успех, Валентин Александрович надеется более плодотворно поработать дома и прийти во второй раз с каким-то решением.

– Ваше величество, я полагаю, на сегодня достаточно. Да и вы, наверно, устали с непривычки.

– Нисколько, Валентин Александрович… Но… как вам угодно, – доброжелательно соглашается государь.

– Тогда до встречи на следующей неделе… Ну, скажем, во вторник, как сегодня, в 10 утра?

– Хорошо! До встречи…

На следующем сеансе Николай Александрович встречает художника стоя почти в той же позе, которую оставил несколько дней назад. Валентин Александрович тут же понимает, что государь ждал этой встречи, ждал очередного общения с ним.

Хотя решения по композиции портрета не найдено, художник тоже пришел на второй сеанс в хорошем настроении и с желанием работать. Совершенно неожиданно для самого себя он вдруг улыбается и говорит государю о произошедшем случае с ним накануне.

– Иду намедни домой. Вдруг вижу интересное русское лицо: мужик яркий такой, лет сорока, уверенный «бычий» взгляд, рыжие густые волосы, нос орлиный… Остановил его и говорю: «Пойдешь ко мне в натурщики?»

– Отчего, барин, не пойти, коли заплатишь хорошо, – отвечает.

– Обрадовался я: «Экий ты молодец!»

– Я что… Вот у коня под животом настоящий молодец!

– Каков, шельма! Ваше величество… Все тут при нем: ни прибавить, ни отнять…

– Да… русский мужик иногда скажет так, что ни от одного мудреца не услышишь…

– Неужели, государь, вам известен русский мужик?

– Я молюсь за него… Хотя лукав, но… многогранен и интересен…

В нем есть что-то от Христа… Терпение прежде всего… Он ведь взял на себя тяготы холопства при Иване Грозном, невероятное напряжение строительства и продолжительных войн при Петре, только Екатерина Великая начала думать о нем как о человеке… Он как-то по-своему понимает жестокость… Видимо, через истинную справедливость… И при этом крепости ему не занимать… А главное – самодостаточен… Сколько в нем прозорливости… ясновидения…

– Такого о мужике, ваше величество, я никогда не слышал.

Николаю Александровичу это по вкусу:

– Я полагаю, что именно из простого русского народа появится светоч новой философии, который глубоко осмыслит жизнь и отбросит все мелкое… Помните у Достоевского: «Россия сама спасется и весь мир спасет».

Художник молчит, не возражая.

– Валентин Александрович, скажите по правде, много ли вы писали мужиков?

– Каюсь, ваше величество, серьезно до него не добрался… После Сурикова, Перова и Репина… даже боязно.

– Мужик под силу не каждому… Но… у вас все впереди… Я, грешным делом, увлекаюсь фотографией и втайне от моей семьи люблю делать портреты простолюдинов…

После небольшой паузы Николай Александрович продолжает:

– Мы, русские, не видим всего того хорошего, что рядом. Все хотим быть похожими на Запад, а ведь культура западная – захватническая… Вот Византия, основанная на уважении к труду и самопожертвовании ради общественного развития… Так она же тем Западом и уничтожена… Не видим мы мелочности интересов этого самого Запада… Там только с виду все красиво и привлекательно, а внутри… А когда мы им уподобляемся, становимся рабами.

Через минуту Николай Александрович в раздумье добавляет:

– Примечательны размышления и наблюдения за иностранцами Ивана Александровича Гончарова в романе «Фрегат «Паллада»… Сколько юмора и знания жизни…

– При всем согласии с этим романом о кругосветном путешествии я, ваше величество, как-то легко и свободно себя чувствую в Париже… Риме… С интересом приглядываюсь к новым художественным формам, самобытным художникам…

– По-моему, ничто так быстро не устаревает, как новые формы… Радость туземца клочку цветной материи тоже олицетворяет интерес к красоте.

Валентин Александрович искренне удивлен этой реакцией, для него художественная форма – часть профессии:

– Пустоту не скроешь никакой формой и стилем… А новые формы, государь, в том смысле, что быстро меняющаяся жизнь приносит новые чувства. В этом своя свобода… обновление.

– Интересная мысль!.. Здесь я, пожалуй, не вправе вам возражать… А что касается свободы, вопрос это непростой… Только тогда начинаешь понимать цену свободы, когда у тебя уйма власти… Это как запретное яблоко на Древе Жизни…

Художник вопросительно поднимает глаза.

– Как это ни странно звучит, но только узник понимает цену свободы и знает, за что страдает… Чувство же воображаемой несвободы каждый человек понимает по-своему: одним ненавистны оковы власти, конкретных вышестоящих людей, другим – консервативные устои, порядки или законы. Это как в семье: главный кажется угнетателем, а убери его – все развалится. Он не только доминирует, но и помогает и защищает. Если его не понимают, то такой устой долго не продержится… Нам не дано проникнуть в душу каждого, и человек далеко не ангел… а посему у такого рода свободы есть оборотная сторона – она освобождает и порок.

– Несвобода даже в мыслях всегда угнетает, ваше величество…

Николая Александровича понимали нечасто и, как правило, только тогда, когда он был готов соглашаться с навязываемыми ему чужими мыслями. Искренность же требовала особого понимания.

– По-вашему, свобода независима от времени и условий… А мне кажется, глубокое понимание этой самой свободы зависит… от состояния внутренней гармонии человека.

Почувствовав, что выразился слишком пространно, государь поясняет:

– Мне постоянно подают прошения и часто спрашивают: «Будет ли освобождение евреев в России?». Но ведь ответ очевиден. Неужели люди не понимают сами?

Валентин Александрович внимательно вопросительно смотрит на государя. Среди художников евреев было не так много, но были среди них друзья, знакомые.

– Да, ваше величество, об этом часто можно услышать в богемных кругах.

– Ну, то, что этот вопрос зудит в богемных кругах, мне понятно.

Николай Александрович, повернув голову, смотрит в окно и продолжает:

– А почему простые русские мужики не просят так настойчиво подобного?.. Видимо, понимают, что не пришло время… Эти несвободы для еврейского населения, или, скорее, ограничения оседлости ввела Екатерина Великая… Вы знаете, Валентин Александрович, что это за ограничения?

– Конкретно… не знаю.

– Они не строгие: не допускать к власти, не селить без разрешения в крупных городах, освободить от службы в армии, но на этом они сами настаивали… Вот практически все.

– Не так много.

– Даже очень немного… Терпеть-то они не хотят, как русский мужик… Потому как иудейская вера не признает жертвы Христа… Екатерина была очень мудра… Эти ограничения совпадают с назиданиями Моисея… Она верила, что страданиям русского простого народа наступит конец, и он с его способностями станет обогащаться… Они, по крайней мере, этого достойны!.. Именно эти наши православные русские мужики, которые защищают, кормят страну, сеют и пашут, наконец!

– Но, ваше величество, из числа еврейской национальности люди весьма интересные и производят благоприятное впечатление.

– Это так, – улыбается государь. – Мне не хочется так думать о всех людях этой национальности, но вот, к примеру, один еврей-ювелир доставляет Александре Федоровне бриллианты… почти в два раза дешевле, чем в петербургских магазинах… и моя жена, как человек практичный, ему, естественно, благоволит… Но мне-то докладывают, что это благородство оплачивается богачами диаспоры… Известны мне и цели всего этого.

– Несмотря ни на что, ваше величество, все граждане страны должны быть равноправны.

– Я согласен, что это должно произойти… но не сейчас.

– Вы твердо так думаете, государь?

Николай Александрович молча продолжает смотреть в окно, будто не слышит. Этот вопрос – предмет больших споров с матушкой и братом. После паузы он поворачивает лицо к художнику и тихо произносит:

– Крестьяне безграмотны и малоразвиты…Когда русский мужик станет образован и будет жить в достатке, как евреи, то они, конечно, получат равные права со всеми жителями России.

Ответ производит на Валентина Александровича впечатление.

В глазах государя художник улавливает глубокое внутреннее переживание и какие-то только ему доступные мысли. Николай Александрович делается молчаливым и через некоторое время тихо, как бы про себя, произносит из Евангелия (от Луки):

– «Ибо сказываю вам, что многие пророки и цари желали видеть, что вы видите, и не видели, и слышать, что вы слышите, и не слышали…»

Художник с интересом слушает государя, но не забывает о работе. Композиция портрета и характер «натуры» по-прежнему не находят общего.

И он, как и в прошлый раз, предлагает закончить сеанс.

На третьем сеансе Валентин Александрович решается открыться:

– Ваше величество, к сожалению, портрет, который вы заказали, никак не выходит.

– Вы пишете меня, Валентин Александрович, и я с интересом и даже с восхищением наблюдаю за вами. Не сочтите это за лукавство, но все-таки хотелось бы знать – почему вы считаете вашу работу неудачной? Вас же считают первым портретистом в России.

– Поверьте, ваше величество, таким, как я вас вижу – изобразить в этих рамках не могу.

– Что же вам мешает?

– Ваше величество, этот официальный костюм. По крайней мере, вы на этом портрете… не русский император.

– Возможно, вы правы, Валентин Александрович…

– Так иногда случается у художников, ваше величество.

– Что же мы скажем Александре Федоровне? Ведь идея этого костюма и этого портрета принадлежит ей…

– Я этого не знал.

– Вы не будете возражать, если мы пригласим ее на сеанс?

– Извольте, ваше величество, – слегка напряженно произносит художник.

Николай Александрович спокойно поднимает трубку телефона.

– Дорогая, как вы себя чувствуете?.. Не могли бы вы зайти в мой верхний кабинет? Я познакомлю вас с Валентином Александровичем… Спасибо, мы ждем.

Кабинет, где работает художник, находится в верхних этажах дворца, куда из внутренних покоев императрицы надо подниматься по крутой железной лестнице, что весьма непросто. Но интерес к работе над портретом, «как дело идет», Александру Федоровну, несомненно, привлекает. Она в свое время проявляла интерес к живописи и брала уроки рисования у немецкого художника Каульбаха.

Войдя в кабинет, императрица сухо здоровается, обводит взором портрет и неожиданно для Валентина Александровича говорит с небольшим акцентом:

– Надо ярче мундир и лицо строже.

Видно, что художника эти замечания коробят, но он старается оставаться невозмутимым.

Николай Александрович улыбается. Валентин Александрович молча отворачивается от полотна, подчеркивая, что он вовсе не придворный художник.

Понимая, что ее замечание осталось без внимания, императрица прощается и уходит.

Уход императрицы погружает кабинет в молчание. Пытаясь сгладить замешательство и продолжить налаженный контакт, Валентин Александрович произносит:

– Я, конечно, постараюсь закончить этот портрет… даже выдержу просьбы ее величества, но мне он все равно не нравится.

– Вы полагаете?

– Мне бы хотелось сделать второй ваш портрет, немного поменьше по размеру… Именно для вашей жены.

– Интересное предложение.

– Мне кажется, ваше величество, этот второй портрет поможет ей… вас глубже понять.

– Вы так думаете?

– Осмелюсь заметить, что Александра Федоровна, как многие женщины, очень категорична… Она, видимо, не представляет, что художник отдает своей картине душу…

– Я вас прекрасно понимаю, Валентин Александрович.

– Ведь если не услышишь что-то сверху, картина будет пуста…

– Это вы прекрасно сказали… В творчестве должно быть что-то божественное…

– Помните, ваше величество, я уже говорил, что картину делают чувства, а это всегда что-то новое…

– Да, я согласен… В некоторых картинах настолько яркие чувства, что видится даже… невообразимое… Меня поразил у Третьякова «Демон»… Это, кажется, художник Врубель?

– Да, ваше величество. Мы вместе начинали учиться живописи. Это художник от бога.

– Я слышал, что он и скульптор оригинальный?..

– Оригинален во всем, ваше величество… Крупные мазки, немного небрежно, неясно, а в целом – полная гамма оттенков чувств…

– Да, неповторимая красота…

– У нас, как вы правильно заметили, все больше на слуху западные импрессионисты: Матисс, Моне, Ренуар… А Врубель, пожалуй, посильней.

– Вот видите…

– Только яркие чувства сжигают здоровье этого художника.

– А что, он болен?

– Одолевают нервные приступы… Видимо, частое проявление чувств… тоже непросто.

После непродолжительного молчания Валентин Александрович произносит:

– Я думал, что у нас сегодня последний сеанс, но если вы согласитесь на второй портрет, который я буду использовать в качестве этюда… будем продолжать.

– Я согласен… Вы сказали, что этот меньший портрет будет написан для Александры Федоровны?

– Я буду стараться, чтобы он понравился вашей супруге.

– Надеюсь на вашу проницательность… Хотя немного прямолинейный характер Александры Федоровны вам не пришелся по душе…

– Ваше величество, мне приходилось знать и писать многих женщин… Наши мужские души слишком грубы, чтобы понять эти тонкие, нежные создания, и в то же время они могут быть всякими.

– На самом деле в женщине намного больше любви… и они мудрее по жизни… и достойны большей власти над нами…

– Нам, ваше величество, трудно их понять и что они в большей степени любят в нас.

– Да, это загадка… Они могут возвысить или погубить, причем совершенно не осознавая этого… А что вам кажется, как художнику, на этот счет?

– Мой глаз подсказывает, что они больше всего любят состояние мужского восхищения собственной красотой… И обожают эту власть… А если пойти еще глубже… они обожают власть и в нас в ее любых проявлениях…

– Это интересно… Они мудрее во власти… Ведь недаром Екатерину величают Великою.

– По-моему, ваше величество, Екатерина скорее исключение… Она любила и воспитывала сильных мужчин, которые помогали ей оставаться истинной женщиной в реализации власти. А женское начало, действительно, более стойкое и уверенное в жизни…

Николай Александрович уловил упрек и, видимо, внутренне с ним согласился. Художнику от этих слов остается лишь невинная улыбка.

Именно с этой улыбкой Николай Александрович заканчивает сеанс, снимает шотландский китель и накидывает на себя легкую тужурку Преображенского полка, садится в раздумье с едва заметной грустью за стол и кладет на него руки.

Молниеносно в этом жесте государя Валентин Александрович ловит все то настоящее, что так долго искал. Он быстро берет в руки карандаш и легким росчерком набрасывает на бумагу этот целостный облик с сомкнутыми руками и необыкновенным взглядом царя. Долгий кропотливый поиск не пропал даром: портрет вобрал в себя черты предельной гармонии.

На следующий сеанс Валентин Александрович приходит с новым небольшим полотном и по рисунку маслом быстро пишет небольшой портрет императора в тужурке.

Написанный удивительно легкой и свободной кистью, маленький портрет царю очень нравится. Валентину Александровичу он тоже импонирует. По проявлению чувств он сильный и насыщенный. Несомненно, этот этюд можно считать отдельной работой.

Поскольку царица иногда заходит в мастерскую и пытается давать советы по ходу исполнения «дела», художник получает согласие государя не показывать его Александре Федоровне до поры до времени, как бы готовя сюрприз императрице.

Доброжелательная атмосфера на сеансах продолжается и раскрепощает обоих. Николай Александрович чувствует, что художник уже не так критичен к строгому заказному портрету и с интересом спрашивает:

– А каково все-таки отношение к главному портрету… Вы же поставите свое имя под ним?

– Среди классических портретов хотелось бы быть ближе к Карлу Брюллову.

Произведя несколько мазков, Валентин Александрович с улыбкой добавляет:

– Если бы, ваше величество, он был жив, только он бы сделал все так, как желает Александра Федоровна.

– Брюллов, действительно, велик и привлекает своей яркостью…

– У него необыкновенно живые краски… просто зависть берет.

– А что же у вас?

– Мои серы или коричневы, государь, как сапоги, – внося последние детали в портрет, шутит художник.

Оба доброжелательно глядят друг на друга.

И вот уже закончен основной портрет Николая II в форме полковника шотландских Серых Драгун, но сеансы продолжаются. Александра Федоровна, всерьез заинтересовавшись этим обстоятельством, поднимается в верхний кабинет, когда ее совсем не ждали.

Мужчины чувствуют себя застигнутыми врасплох. В этот момент Валентин Александрович наносил последний мазок на маленький портрет государя.

Императрица с целью разрядить неудобство появления доброжелательно произносит:

– Хорош шотландский портрет.

– А по-моему, плох… Вот посмотрите, какой прекрасный портрет мы написали для вас, – показывая на маленький портрет, произносит художник.

Александра Федоровна подходит к портрету ближе, внимательно смотрит, молчит и, наконец, произносит:

– Вы нарисовали то, что губит. Он здесь в мире каких-то своих фантазий… Ник, пожалуйста, посмотри на меня…

Она берет из ящика с красками кисть и обращается к художнику:

– Прежде всего, уберите руки, зачем они здесь… взгляд слишком усталый… давайте поднимем выше брови и взгляд в сторону…

При всем спокойствии Валентина Александровича кровь ударяет ему в лицо:

– Так вы, государыня, лучше сами уж и пишите… а я… готов отказаться от авторства…

Валентин Александрович кладет в руки Александры Федоровны палитру, как бы предлагая сделать поправки, и жестом показывает, что собственно он теперь ни при чем.

Николай Александрович по-детски смеется, что крайне возмущает императрицу, которая была уже готова топнуть ногой, но, спохватившись, недовольная сценой, твердым шагом резко удаляется из мастерской. Николай Александрович быстро выходит следом за ней, но вскоре возвращается и закуривает. Ему были бы приятны извинения от художника в отношении императрицы, но он понимает Валентина Александровича и воздерживается от замечаний.

Валентин Александрович в силу своего характера не видит оснований для каких-либо извинений. Он уверен, что скорее благоволил и даже сочувствовал государю. Художник быстро запаковывает малый портрет, чтобы унести с собой и вставить в раму.

Несмотря ни на что, прощаясь, они пожимают друг другу руки, как друзья.

Николай II с 1894 года является покровителем шотландских Серых Драгун, и его законченный портрет кисти Валентина Серова в форме полковника Royal Scots Greys в качестве дара был отправлен в Великобританию, в штаб полка, и помещен в Эдинбургский замок, где он находится по сей день и остается воинской святыней. Этот портрет закрыт для публичных показов и не упоминается ни в одном из художественных каталогов.

Меньший портрет государя в тужурке Преображенского полка был поставлен в покоях императрицы, и в октябре 17-го года во время захвата Зимнего дворца толпа матросов уничтожила полотно, оставив на месте глаз пропоротые штыком дыры.

Опасаясь, что императрица захочет «поправить» меньший портрет, художник сделал сразу же его авторскую копию, которая

3

уцелела до наших дней и, находясь в частном собрании, выставляется на международных и национальных выставках.

Этот небольшой портрет является шедевром Серова и отличается необыкновенной схожестью и лучшим изображением последнего Романова. Существуют суждения, что художник якобы польстил государю, но это неправда, так как Валентин Александрович был прежде всего мастером своего дела и очень искренним человеком.

Константин Коровин позднее напишет: «Серов первый из художников уловил и запечатлел на полотне мягкость, интеллигентность и вместе с тем слабость императора…»

P.S.

Портрет Николая II написан в 1900 году, в начале нового века и периода огромных надежд для России.

Но спустя пять лет Российская империя содрогнется от неожиданных событий, которые после 12-летнего цикла приведут ее к краху: в январе император послушает своего брата Николая Николаевича и отдаст приказ о расстреле мирной демонстрации (одной из причин этого события будет появление при дворе Григория Распутина), в мае этого же года после разгрома русской эскадры в Цусимском сражении будет подписано унизительное соглашение с Японией, потом в 1914-м начнется Первая мировая, неудачи в которой через три года подтолкнут страну к буржуазной революции, отречению Николая II от престола и, наконец, после переворота приведут к трагической гибели всей его семьи в 1918-м.

Личность Распутина удивительно органично впишется в судьбу Николая II.

Русский малообразованный мужик, видящий и понимающий мелочность интриг приближенных министров и царского двора, в одночасье станет политиком. О нем написано много, и в том числе – немало откровенного вранья. Факты говорят о том, что Распутин стал жертвой зависти несостоятельных высокопоставленных особ, ненавидящих простой русский народ. Хотя в его поведении присутствова-

ли элементы авантюризма и самонадеянности, Распутин всегда оставался настоящим христианином, не злобным, умеющим прощать, открытым для любого человека и беспокоящимся за судьбу России.

Николай II будет потрясен его убийством. Трагически царь воспримет и завещание Распутина, основные положения которого окажутся глубоко пророческими:

«…Если меня убьют нанятые убийцы, русские крестьяне, мои братья, то тебе, русский царь, некого опасаться… Если же меня убьют бояре и дворяне, твои родственники, то они не смогут отмыть свои руки. Они оставят Россию. Братья восстанут против братьев, и будут убивать друг друга и не будет больше в стране дворянства… и ни один из твоей семьи не проживет дольше двух лет…»

Валентин Александрович Серов еще десятилетие будет покорять современников своими полотнами. Истинный искатель новых форм в живописи, мастер театральных образов, костюмов, композиций, он будет увлеченным сподвижником Дягилева в реализации неожиданных по художественному мастерству русских спектаклей в Европе и до конца своих дней останется человеком хрустально чистой души.

Художник скоропостижно скончается от сердечного приступа в 1911 году в расцвете творческих сил и будет похоронен в присутствии огромного числа сподвижников, друзей и многочисленных поклонников на кладбище Донского монастыря рядом с Николаем Васильевичем Гоголем.

 

Кандидат экономических наук, доцент кафедры менеджмента и экономики образования МордГПИ им. М.Е. Евсевьева. В свободное от работы время занимается творчеством.

 

Разрешение

1. Строили дом

Строили деревянный дом. Обычный сруб начали строить обычные мужики. Была деревня небольшого размера. Одна улица, весьма длинная, но одна. Когда стоишь у одного конца улицы, не видно было другого. Казалось, что все нормально.

Место было самым обычным. Жить там собирались четверо человек. Ничего не было на первый взгляд необычного. Самым настоящим было место. На нем росла серая трава, и была осень. Казалось, что все будет нормально.

Когда выбираешь, где дом строить, на место нужно тоже обращать внимание.

Здесь же жители деревни были весьма молоды. Так получилось. Никто не имел никакого понятия о доме, кто его строит, а о месте тем более никто ничего не знал, да и не мог знать.

А было вот что. Много лет назад на территории, где затевалась стройка, стояла ветхая избушка. Она была довольно крепкой когда-то. Но со временем подряхлела и разрушилась.

Там последние 25 лет жила женщина весьма почтенного возраста. Как ее не стало, так и избушка стала потихоньку рушиться. Наследников не было, а может, и были. Дела до этого домика никому не было.

Старая хозяйка этой территории и строения была местной знахаркой. Их еще называют ворожеями. Она не приносила зла, лечила, гадала. Но зла не было, по крайней мере, явного не было. Скрытое – конечно, было. У всех, кто этим занимается, есть скрытое зло, потому что сама магия, даже белая – это не добро в целом.

Итак, начиналась весна и начиналась стройка. Все шло вперед. Казалось, ничего не намечается.

Есть такое поверье, что на территорию или в дом, где жили люди, занимающиеся магией, попытаться поселиться или что-то построить без их разрешения – вряд ли что получится. Маги не отпускают свое место земной жизни, они к нему привязаны так крепко, что порой даже сами не понимают, до какой степени.

Но здесь никто ничего такого не делал, не пытался делать. Просто хотелось скорее закончить стройку и начать жить. Никто из участников этого мероприятия не знал, что надо просить разрешения у прошлого хозяина.

2. Началась жизнь

Когда много людей разом что-то делают, то дело движется быстро. Это был как раз тот случай. К постройке дома то или иное отношение имела почти вся деревня. Строили всем миром. И вот дело закончилось. Дом был готов. Въехали, началась жизнь. Новая семья, новые дела. Все вроде бы как обычно, только все было как обычно с первого взгляда.

Семейная пара довольно молодых людей свила здесь гнездышко, на этой территории.

Итак, началась жизнь. Самая обычная. Так прошло полгода. А потом вот что началось. Ночью стали сниться кошмары. Жителям дома казалось, что их выгоняют, скрипят полы, потолки, стучат двери, звенят окна.

Хозяин с хозяйкой были в ужасе после двух месяцев этого всего. Они были надломлены морально. Морально и физически были сломлены.

– Что делать? – говорила она ему вечером.

– Что-то не то происходит. Совсем не то, – отвечал ей он.

– Таня, надо что-то делать, – как-то вечером сказал Слава (так звали новых обитателей дома).

– Что делать? Как убрать кошмары? Может уехать, а? – говорила Таня.

– Ладно, не стоит поддаваться панике. Не стоит.

С такими мыслями они уснули. Опять были кошмары, все шумело, гремело. Что делать, было точно непонятно.

Так прошло много времени, почти полгода. Ничего не менялось, все было как обычно, кошмары не проходили и не могли пройти. Бывшая хозяйка дома не хотела отпускать свою территорию, даже с построенным новым домом.

3. Решение проблемы

Решение пришло не сразу. Пришло оттуда, откуда никто и не ждал, что оно оттуда придет. Вот как все произошло.

К одному из жителей деревни приехала дальняя родственница издалека. Она была весьма почтенного возраста, но была еще довольно крепкой и, как говорят, «в силе».

В нашей стране встречают гостей всегда как в последний раз. С душой, с размахом. Ее встречали точно так же. Стол, гулянка. Так прошло два дня, а потом Слава оказался у них дома. Он проходил мимо и зашел.

Зайдя, увидел сидящую за столом женщину. Она была довольно высокого роста, с черными вьющимися волосами. Волосы ее развевались в разные стороны. Было видно, что, несмотря на свой почтенный возраст, женщина была очень властной.

– Здравствуйте, – сказала она, обернувшись к пришедшему гостю.

– Здравствуйте, – ответил Слава.

– Это моя тетя. Ее зовут тетя Даша, – сказал хозяин дома. – Она хочет с тобой поговорить о твоей проблеме. Согласен?

– Да.

И тут в Слава довольно подробно рассказал ей обо всем: о кошмарах, о наваждении, о поселившемся в их доме страхе.

Выслушав его, тетя Даша довольно сухо сказала:

– Ясно. Теперь сделай две вещи. Прекрати паниковать и разузнай каким-либо образом о том, кто до вас жил на этом месте. Тогда будет понятно, как решать вашу проблему.

– Яне знаю. В этой деревне я родился, но уже тогда на этом месте никто не жил.

– Узнай, – вдруг довольно жестко сказала тетя Даша, – иначе не решишь проблему. Понимаешь, я думаю, дело в прошлых хозяевах, – уже мягче сказала она.

Вскоре Слава ушел домой. Он был немного в шоке от всего происходящего в доме односельчанина.

Придя домой, он рассказал обо всем Тане.

– А может, попробуем, Слав? Давай найдем где-нибудь в архиве, или еще где. Так жить уже невыносимо.

На том и решили. Наступила ночь, как ни странно, почти без кошмаров, только окна дребезжали опять.

4. Помощь

Наступил следующий день. У Славы был выходной. Он решился, встал утром и направился в город. В его планы входило побывать в архиве, посмотреть, вдруг найдет что-нибудь.

Прибыв в город, Слава отправился в местный архив. Это было серое, ничем не примечательное здание с вывеской и надписью на ней. Слава зашел, представился и достал паспорт.

– Что хотели? – спросила подошедшая к нему сотрудница архива.

– Я живу в деревне N… Я хочу знать с адресами старых жителей деревни. Интересуюсь.

– Хорошо. Вы не первый интересуетесь этой деревней. Хорошо. – Она ушла в дальний зал, заставленный шкафами и старыми томами с информацией о «делах давно минувших дней».

Вскоре она вернулась с одним небольшим документом.

– Вот смотрите, все, что удалось найти.

Слава стал разглядывать документ, серые, почти выцветшие от времени буквы. Там было написано, что в почтенном семействе по адресу… деревни N… родилась дочка Глаша.

– Да, негусто, – сказал Слава администратору архива.

– Негусто, но ничего больше нет. А что вы хотели узнать, придя сюда?

И тут Слава не выдержал, он рассказал малознакомому человеку о том, что с ними происходит, о стройке, о кошмарах, обо всем другом.

– Да, интересно, – протяжно сказала архивариус. – Я понимаю, что вам там совсем не просто.

– Непросто, – согласился Слава. – Что делать?

– Знаете, моя бабка рассказывала, что семья, жившая в этом доме, а особенно их дочка Глаша, занимались белой магией. Может, в этом проблема?

– Но ведь они уже давно умерли. Даже нет их дома. Мы свой строили на заброшенной территории.

– Это не важно, молодой человек, – сказала архивариус. – Слышала я, что в мире есть то, что для всех, может, непонятно, а оно ведь существует, и не важно, понятно или непонятно.

– Может быть, вы и правы, – ответил Слава. – Может, и правы…

Слава приехал в деревню под вечер. Его голова немного кружилась от всего произошедшего с ним. Никак он не мог понять, как это все так, что это такое.

Слава направился к соседу и рассказал тете Даше обо всем.

– Я так и думала, – равнодушно сказала та. – Надо провести обряд «разрешения».

– Что это значит?

– Значит, что надо попросить у прошлой хозяйки разрешения на житье в этом доме, иначе жить в этом доме вы не сможете никогда.

Вскоре после этих слов Слава к себе домой пошел. Придя, он рассказал все жене, та была ошарашена, но сказала:

– Ладно, пусть проводят обряд.

На том и решили. После договоров было определено, что обряд будет проведен назавтра.

5. Разрешение

Наступило завтра. Утро было довольно прохладным и ясным. Тетя Даша с сумочкой появилась довольно рано. Когда была открыта дверь, она сказала:

– Не переживайте. Давайте одеваться и выходите за ворота.

Таня со Славой оделись и отправились за ворота. Таня почувствовала, что по ее спине пробежал холодок.

Тетя Даша открыла свою сумку, вынула оттуда бутылку воды, кисточку и ладан.

Слава с Таней с нескрываемым интересом наблюдали за ее действиями. Закончив все это, она обернулась к ним и сказала:

– Сейчас я начну, вы должны будете встать сзади меня и продвигаться вслед за мной.

Тетя Даша начала делать следующее. Она обмакнула кисточку в воду и начала говорить примерно следующие слова:

– Именем Господа, дозволь, матушка, в ворота войти, дозволь в дом войти, дозволь остаться, дозволь их оставить…

Этот шепот длился примерно около часа. Тетя Даша продвигалась по саду, потом по дому с этими словами. Это длилось довольно долго. Когда закончилось все это, она обернулась и сказала:

– Все, ребята, теперь разрешение получено.

После этих слов тетя Даша ушла, а Слава с Таней зашли в дом. Атмосфера внутри была вроде та же и не та одновременно. Им легче стало там находиться. Кошмаров ночью больше не было.

Зато было чувство, что как будто открылась перед ними дверь, и стало легче. Они поняли, что в жизни не надо никого недооценивать, неизвестно, кто будет скрываться за обычным внешним видом. Неизвестно.

 

Светлана Иванова. Родилась и выросла в Приморском крае на Дальнем Востоке. Много времени проводила в Ярославле и Ташкенте, откуда родом родители. В 1999 году, после окончания средней школы, поступила на факультет клинической психологии во Владивостокский государственный медицинский университет, который успешно окончила в 2004 году. С 2004 года по настоящее время является сотрудником МВД РФ, медицинским психологом Центра психодиагностики. Замужем. Воспитывает двух дочерей.

 

Лиона

Ее детство было серым, без особой любви и нежности. Все воспоминания и рассказы о детстве сводились к тому, как упала она в открытый люк городской канализации… Благо, осталась цела и невредима, но что сказала ей мать… Нет, не приголубила и не пожалела, лишь уточнила, в кого она такая уродилась безмозглая и очкастая…

Так и жила бедная, обделенная лаской и добром девочка, по иронии судьбы нареченная необычным и даже диковинным для СССР именем Лиона!

Имя это придумал ее безвременно ушедший отец, любивший безмерно свою маленькую дочку. И эта любовь на долгое время была единственным положительным чувством, которое испытывал к ней окружающий мир.

В юности к чувству ненужности, неполноценности и серости будней прибавилась способность оценивать свои природные недостатки. И даже были попытки «приодеться» и «сделать макияж», как рекомендовал один из западных женских журналов, привезенных отцом из командировки. После долгих экспериментов отражение в зеркале стало нравиться больше. И радовало оно Лиону, пока не вернулась с работы уставшая, поскандалившая с завотделением мать. С порога их маленькой, чисто убранной квартирки повеяло холодом, гневом и гнетущим предчувствием бури…

Буря разразилась очень скоро… Поток оскорблений, упреков, насмешек и нелицеприятных сравнений пригнул расправившиеся было плечики, оборвал начавшие проступать крылья, вернул на маленький носик огромные очки, на фигурку – нелепое ситцевое платье, доставшееся от соседских детей. И миниатюрная миловидная девушка, причесанная на французский манер, с аккуратным, едва заметным макияжем, в мгновение ока опять стала мешковато-угловатым человечком неопределенного возраста.

Шли месяцы, годы. Маленькое сердечко тосковало и болело от несправедливости и отчуждения. Маленькой Лионе, которую теперь с «легкой руки» матери называли просто, «по-нашему» – «Ленка», очень хотелось внимания. Хотелось прижаться к матери, услышать несколько ласковых слов, почувствовать теплоту ее рук…

Отношения с матерью были токсичными, отравляющими эту маленькую жизнь. Ежедневное искоренение зачатков оптимизма и «битие» неустойчивой или даже негативной самооценки не давало роста личности и самодостаточности.

Чувства и отношение к себе нуждались, как бы это назвали сейчас, в плановой перезагрузке, в позитивной терапии «материнского» начала и дочернего «плато».

К сожалению, Ленка не могла тогда и подумать о психотерапевтах, «семейных» докторах и всем том, что стало модно сейчас…

Она думала о другом, много думала и для своего возраста, и своей миниатюрной головки.

Были в ее жизни две «отдушины», благодаря которым она не потеряла рассудок. Музыка и литература, по мнению Ленки, были дарами небес, восторгом, излитым в нотах и словах! Читать ей приходилось по ночам, втайне от матери. А играть, после ухода отца, – только когда мать была на даче или дежурстве.

Однажды отец привез ей из Германии великолепный аккордеон, сам играл и дочку научил. Два класса музыкальной школы Ленке удалось закончить, но после того как отца не стало, ей запретили заниматься тем, чем на хлеб не заработаешь.

В своих снах Ленка была и Клеопатрой, и царицей Тамарой. В мечтах выступала она в огромном зале, залитом светом софитов, а действительность была больше похожа на начало истории про Золушку.

Еще у Ленки было любимое место для прогулок в городском саду и любимая лавочка для «мечтаний», окруженная вековыми деревьями. Гуляя однажды там, Лена увидела группу людей, с интересом обсуждающих что то. Не испытывая особого любопытства, она прохаживалась туда и обратно по саду.

К группе людей подъехала машина, и из нее вышла – нет, даже выпорхнула, – необыкновенно очаровательная женщина!

«Не наша!» – подумала Ленка, она стояла как вкопанная посреди тротуара, вытянув шею, так, что прохожим приходилось обходить ее, и зачарованно смотрела на незнакомку. От женщины ее отделял большой куст, но всегда скромную Ленку сейчас это не смущало.

С трепетом и восхищением рассматривала Ленка эту женщину.

В ее облике, казалось бы, не было ничего необычного, однако даже на расстоянии чувствовалась уверенность в себе, харизматичность и твердость характера. При всем этом она излучала доброту, легкость и неуловимое положительное «свечение», которое шло изнутри.

Именно такой хотела быть Ленка – легкой в общении, остроумной, веселой; хотелось всем нравиться, быть нужной, и в то же время независимой, умной и уверенной в себе. Завороженно выглядывая из кустов, Ленка и не представляла, как недалека она от своей мечты…

Минут десять прошло с того момента, как приехала незнакомка. Ленка гадала: кто же это?! Говорила она на французском, а переводчик переводил на русский.

Увлеченная своими размышлениями, Ленка вдруг почувствовала сильный удар в плечо.

– Что ты уставилась, дай пройти! – прикрикнула на нее толстая тетка с огромными сумками в руках.

Ленка вскрикнула от боли и этим привлекла внимание заинтересовавших ее людей.

Обернулась и незнакомка. Переводчик сказал ей, что прохожие столкнулись, но заморская гостья и без того поняла по Ленкиному лицу, что произошло. Она обратилась к ней на французском:

– Привет! Очень больно? Тебе нужна помощь? – спросила она с улыбкой.

В Ленкиной голове пронеслись все фразы на этом великолепном языке, которым ее учил отец.

– Добрый день! Немного больно, но вы не беспокойтесь… – пролепетала она быстрее, чем переводчик перевел слова женщины.

– Ты неплохо говоришь на французском, молодец! Как зовут тебя!?

– Отец назвал меня Лионой, но после того, как его не стало, все зовут Ленкой, – с трудом подобрала слова Ленка.

– Очень красивое имя! Мне жаль, что твоего отца уже нет. Но не грусти! Ты будешь счастлива, очень счастлива! Вот держи, это тебе! – незнакомка протянула ей маленькую брошь в виде Эйфелевой башни.

– Спасибо. Вы так любезны! – ответила Ленка, у которой из глаз катились слезы – не то от боли, не то от счастья.

– Не грусти! Ты будешь счастлива! Очень счастлива!

Ноты ее бархатного голоса заворожили Ленку еще больше, а ее улыбка была настолько лучезарна, что, казалось, затмевает яркое весеннее солнце. Успокоившись, Ленка поблагодарила незнакомку еще раз.

Сопровождающие с удивлением наблюдали за происходящим, переводчик стоял без дела, а все остальные ровным счетом ничего не понимали. Послав Ленке воздушный поцелуй, гостья направилась к автомобилю, поджидавшему ее в тени.

Ленка простояла без движения еще некоторое время, рассматривая подарок, а потом, прихрамывая, направилась в овощной.

 

Питер. Ложь во спасение

После последнего экзамена весь класс отправился на последнюю совместную экскурсию. Ленка решила «попытать счастья» и, вместо экскурсий по городу на Неве, совершить экскурсию в консерваторию.

Весь класс шумно ввалился в гостиницу.

– Через час сбор на этом месте, поедем в Зимний, – скомандовала бодрая классная.

– Елизавета Матвеевна, я что-то плохо себя чувствую. Разрешите мне побыть в номере? – жалобно спросила Ленка.

– Да уж, приехать в Северную столицу, чтоб побыть в номере…

Через час Ленка, благодаря прохожим, уже стояла у дверей директора будущей alma mater. Так ее коленки не дрожали никогда…

– Здрасте, Василий Васильевич, я к вам!..

– Ну-ну, слушаю, слушаю. ОН говорил, со слухом у тебя плохо, но отказать ЕМУ не могу!

– Можно, я сыграю вам?

– Приходи в день экзамена, найдешь меня пораньше. Куда катится мир, все по блату, все, даже музыка… Печально!

– Нет! Вы должны меня послушать! – проявила невиданную раньше настойчивость Ленка.

– Да уж! Слуха нет, а наглости вагон! Ладно, пойдем в зал! Инструмент-то какой?

– Вы забыли? – все больше входила в роль Ленка. – Аккордеон.

– Ох! Память, память, пора на пенсию! Как устал я от этих звонков, от бездарности, от обязательств…

Тем временем Ленка уже сидела на стуле с аккордеоном на коленях, он был таким же, как ей привез отец. Для разминки сыграла гамму.

– Похвально. Это все, что ты знаешь? – усмехнулся директор.

Слова застыли у него на губах. Он весь обратился в слух. Дивная музыка неизвестного ему автора. Он даже встал от волнения и удивления. Ленка же старалась изо всех сил, про себя молилась. Закончив, боялась поднять глаза на директора. Стояла такая тишина, что был слышен ход директорского «Зенита».

– Талантище! Талантище! Золотая ты моя! Чья это музыка, не узнал?.. Но ты-то, ты-то молодец! Где училась? А ОН говорит, слуха нет!

– Музыка моя, а учусь дома сама. Два класса «музыкалки» только. Я очень хочу учиться у вас, это мечта всей моей жизни!

– Можешь считать, что ты уже учишься! Сейчас перезвоню ЕМУ, доложусь!

– Ой, не звоните! Я обманула вас, я сама приехала, и никто вам не звонил, – пролепетала пунцовая от стыда Ленка.

– Так это же замечательно! Ну, обманщиков я не жалую, конечно. Замечательно, что сама приехала, замечательно! Вот, девочка моя, считай, что твоя мечта сбывается! Главное – учись! Ты моя надежда на старости лет, такой подарок, такая ученица!

Счастливая Ленка побежала звонить матери.

– Мам, привет, это я!

– Слышу. Что названиваешь, деньги тратишь! Работы полно на даче, а ты путешествуешь, да и экзамены в училище скоро!

– Мамочка, я поступила, поступила! В консерваторию, как папка мечтал!

Повисла минутная пауза, а потом… Ленка даже не смогла дослушать весь поток ругани в свой адрес. Повесив трубку, хмуро пошла в гостиницу – забирать вещи и копилку, которую взяла с собой на свое счастье…

Так завертелась и закрутилась Ленкина новая питерская жизнь! Учеба, выступления, концерты! Ею восторгались, восторгались ее талантом! Все каникулы она работала в Питерской филармонии, там готовы были носить ее на руках. Было даже несколько выступлений перед городским руководством! Ей прочили великое будущее…

В свой день рождения Ленка бродила по городу, думала, мечтала, вспоминала отца. Так, сама не зная почему, она очутилась на Финляндском вокзале. Долго смотрела на поезда, одни прибывали, другие отправлялись в путь…

В ее мечтания буквально ворвался заразительно-очаровательный смех. В стороне стояла компания стильных ребят и девчонок, самая симпатичная из которых рассказывала что то смешное.

– Давайте, давайте, садитесь в свой вагон, а то опять без вас уйдет! Возвращайтесь поскорей, привет родителям! – девушка провожала друзей.

– Да, мне бы такую подругу… – подумала Ленка вслух, как раз когда веселая девушка поравнялась с ней. Модная прическа «сессун», залихватский берет, обалденные сапоги на платформе, но самое главное – это ее веселые, красиво подведенные карие глаза…

– Вы ко мне обращаетесь?

– Да нет! Простите, случайно вырвалось, – и Ленка разразилась громкими рыданьями.

– Успокойся, что случилось-то – на поезд опоздала, сумку украли?

– Да нет. Тоскливо так, вроде все есть, а ничего нет… ни друзей, ни родных! Мать и та из дома выгнала…

– Да пойдем ка со мной! Рядом с моим домом, на Невском, есть пельменная отменная, без пельменей тут не разберешься!

Несколько часов Ленка повествовала своей новой подруге о своей жизни. Та была не только обаятельной и задорной, но чуткой и понимающей. Девушки подружились. Так в Ленкиной серой жизни стали происходить яркие чудеса!

Галина, а именно так величали новую, а вернее, единственную подругу Ленки, училась и работала одновременно. Девушка успевала не только отлично выглядеть, кружить головы, разбивать сердца, дружить и веселиться, но и очень много работать, помогать матери и обеспечивать себя саму. И благодаря своему трудолюбию имела много «нужных» людей. И парикмахеров, и врачей, и много кого еще.

А каким дизайнерским талантом обладала Ленкина спасительница, какие «бренды» и «тренды» по тем временам изготавливала она на стареньком «зингере». Ив Сен-Лоран вместе с Версаче очень нервничали, а бедная Коко Шанель рвала на себе короткое черное платье…

– Лен, а давай-ка тебя преобразим! Я в «Бурде» фасончик видела обалденный, давай-ка сарафанчики сошьем и к моему мастеру сходим, она из тебя такую красотку сделает, сама закачаешься!

Так Ленка из куколки стала превращаться в бабочку, да еще какую красивую! Модные наряды сменяли один другой, прическа

всегда была «на высоте», но главное – глаза заблестели жизнью! – Галя, я так тебе благодарна, и как я раньше жила без тебя, – не уставала благодарить Ленка свою спасительницу и имиджмейкера в одном лице…

 

Встреча

Через полгода от консерватории Ленке предложили выступление во Франции. От восторга Ленка просто порхала. Начали готовить новые наряды «от кутюр», чемодан готов был лопнуть.

В ее голове прекрасные виды Парижа перемежались необыкновенно красивыми мелодиями, нотный блокнотик пестрил записями и пометками. Перед отъездом Ленка показала, что у нее получилось, Василию.

– Василий Василии, можно это мне там сыграть после официальной программы? По-моему, неплохо?

– Леночка, да это восхитительно, прекрасно! Гениальная ты моя! Как бы тебя не переманили…

– Да что вы, вернусь я, вернусь! Я ж Родину люблю!

Концерт в самом лучшем зале Парижа. Официальная часть прошла «на ура». Вся сцена была завалена цветами. Публика и не ожидала продолжения…

Ленка исполнила первые аккорды, те, что наболели в ее бедной, измученной душе… Стояла такая тишина, что на мгновение она испугалась, что не поймут, не воспримут ее музыку. Закрыв глаза, она продолжала…

Зал, замерший от восторга и неожиданной красоты переходов звучания, встал и аплодировал стоя… Это был ошеломляющий успех. Сбывались ее детские мечты…

После приема Ленка отправилась смотреть те красоты, о которых читала много раз, представляя себя парижанкой. Вот и Елисейские поля…

– «О, шанзе лизе… О, шанзе лизе…» – услышала Ленка в метре от себя. – Вы так же прекрасны, как ваша музыка!

Ленке показалось, что этот бархатистый, приятный и очень уверенный голос она слышала, более того – он показался ей родным… Медленно повернув голову, Ленка увидела очень красивого, мужественного молодого человека с букетом роз в руке.

– Это вам! Елисейские поля, сады Тюильри – все меркнет перед вами… Меня зовут Стефан, а вас Елена?

– Точнее, Лиона. Степка, это же ты!!!

– Ленка, Лиона с букетом пионов?! Да тебя же не узнать, подружка детства моего! Я целый день за тобой хожу, даже и подумать не мог, что это ты! Вот это встреча!

Действительно сбывались слова «французской пророчицы»: Ленка – нет, теперь все-таки Лиона, – становилась счастливой…

Как грустила она без своего закадычного друга Степки! Все дразнили их за диковинные заморские имена, не хотели дружить, а им было так весело в детстве! Каждое лето привозили Степку из Польши, где его отец работал в посольстве, к бабушке Вере, соседке по лестничной клетке. И зимняя разлука казалась тогда огромным горем.

До самого вечера бродили они по самому романтичному городу. Стефан жил тут третий год, знал каждый закоулок и устроил Лионе замечательную экскурсию. Побывали они и на Марсовом поле, и на площади Трокадеро, и, конечно же, на Эйфелевой башне.

– Эйфель шутил, что Франция станет единственной страной с трехсотметровым флагштоком, – рассказывал родной Степка, крепко держа Лиону за руку. – Больше мы с тобой не потеряемся, никогда! Я приглашаю тебя поужинать в любимом ресторане Виктора Гюго, который находится прямо в башне. Он ходил туда каждый день, потому что это единственное место, откуда не видно «ненавистную колонну из железа и винтов».

– Я согласна. У Гюго, наверное, был хороший вкус.

Неделя пролетела как один день. Как грустно было расставаться! Сколько было не сказано…

– Ты и не думай, что избавишься от меня, я так долго искал свою Ленку-Лиону… Я приеду, как будут готовы документы!

– Я буду ждать тебя…

Лиона вернулась в Питер, где ее встречала подруга.

– Галь, я там встретила ЕГО!!!

– Кого – его?

– Стефана!

– Ну хоть не Цвейга?!

– Ой, тебе бы все шутить!

– Тут звонил твой дирехтор! Просил зайти сегодня же, через месяц тебя Австрия ждет!!!!

 

Австрия. Вена. 25 декабря

Добрая половина западного мира готовилась к своему Рождеству.

Вена очаровала Лиону. Да-да, не Ленку, а именно Лиону.

Запахи глинтвейна и марципанов окутывали и завораживали. Казалось, что она не идет, а легко парит мимо «волшебного» дерева, увитого красными сердечками-фонариками, под которым собиралось множество влюбленных; парила мимо ратуши с ажурными башнями; по яркой, празднично-разноцветной ярмарке.

Спустившись «с небес», она приобрела засахаренные фиалки. В вечернем сияющем воздухе они были очаровательны и немного беззащитны.

А вот и знаменитая Венская Опера. У Лионы захватило дух от величественности этого произведения архитектуры и значимости самого события для нее.

У входа ее уже ждал Стефан. Поприветствовав друг друга, они отправились наслаждаться великолепием голосов и звуков. Под Новый год сбывалась еще одна мечта детства!

 

Возвращение

Долгие годы не была она в Своем городе. Многое изменилось. Во многих районах и на окраинах развернулось строительство. В Сахарной долине виднелся гигантский горнолыжный спуск.

Но атмосфера родного города, его воздух – не изменились. Взяв такси, так было спокойнее и проще, Лиона отправилась в дом своего детства. Как пройдет встреча с матерью, она даже не представляла, но беспокойство и волнение заставили ее сделать этот непростой шаг.

Во дворе не было уже привычных, почти родных старушек. Все заставлено автомобилями. Подняв голову на свои окна, Лиона увидела давно не крашенные рамы, еще те, которые она мыла и красила сама в детстве. Волнение переполняло ее. С тяжелым сердцем поднималась она по лестнице. Дверь, звонок, все прежнее – такое далекое, но родное. Трясущимися руками позвонила она в дверь – раз, другой, третий…

– Какая же я дура! Знаменитая, красивая дура-а-а! Мама, мама, открой! – последние слова Лионы потонули в рыданиях.

Из соседней квартиры вышла старушка в халате и до боли знакомых тапочках.

– Ой, теть Вера, миленькая вы моя! Здравствуйте! Что с мамой?! Неужели я не успела-а-а?!!

– А вы кто? – недоверчиво спросила старушка.

– Да это же я, Ленка, Лиона! Теть Вер, что с ней?!

– Здравствуй, Леночка! Не плачь, не плачь! Она дождалась тебя, дождалась! – теперь уже обе женщины рыдали навзрыд.

– Девочка моя, тебя совсем не узнать! Молодец, что приехала! Ждет тебя, да не верил никто, что ты вернешься, после всего, что тут было! У меня ключи есть, я за ней уж пять лет ухаживаю, не выходит сама-то!

Старушка вынесла ключи и трясущимися руками открыла дверь. Знакомый скрип, порог… Пугал полумрак и необычный запах.

– А чем это так пахнет? – спросила Лиона.

– Да свечами, каждый день ставит за тебя да молится!

– Она же в церкви ни разу не была!

– Покрестилась пять лет назад! Я давно говорила – бесы в ней были!

– Вера Ивановна! Вы простите, но можно я сама войду, вы понимаете…

– Да, да, девочка! С Богом!

На негнущихся ногах прошла Лиона по своей квартире. Матери не было ни на кухне, ни в зале, ни в спальне. Дверь в детскую, ее бывшую комнату, была закрыта. Очень странно.

Лиона позвала мать:

– Мама, где ты? Это я!

Отворив дверь, Лиона очень удивилась. Вся комната, где она раньше жила, была уставлена иконами, горели свечи и лампады, а мать стояла на коленях и шептала молитвы.

Всю ночь провели они вместе, на своей родной старенькой кухне, в обнимку, рыдая и целуя друг друга.

 

Россия. 6 января. Сочельник

Удивительный, загадочный вечер. Ожидание чуда и Первой звезды! Все как в детстве! Только теперь она любима матерью и спокойна. Такого прилива радости Лиона не чувствовала давно.

Вроде все «по графику», впереди прием в мэрии и приезд Стефана. Но нет, не это так волновало, наверное, просто день Сочельника сам по себе волшебен и таинственен!

Легкая шубка спадала красивым каскадом. Высокий каблук элегантных сапог подчеркивал красивую фигуру. Укладка безумно шла ей. Легкий, но теперь умелый макияж с акцентом на глаза делал их настолько выразительными и красивыми, что в них хотелось утонуть.

Лиона стала очень популярна, известна. Теперь ее знал весь мир. Она была уверенна в себе, харизматична и остроумна. Но главным для нее было совсем не это. Теперь она была просто счастлива и любима!

Она стояла на том же месте, где когда-то давно стояла «пророчица» из Франции. Родной город, Рождество, далекие воспоминания детства… Из состояния завороженности ее вывел детский голос:

– Тетенька, а вы настоящая? – из кустов вылезла коротко подстриженная чумазая девочка.

– Я-то настоящая, а вот ты почему такая чумазая и без шапки? Родители очень расстроятся, увидев тебя такой!

– А у меня их нет! Я же детдомовская!

На минуту повисла неловкая тишина.

– Давай я помогу тебе умыться и повяжу свой шарф на голову, а то так и заболеть недолго! Как тебя зовут?

– Ленка меня зовут, Перова! А тебя?

– Меня Лио… И меня Ленка! Вот так совпадение! Пойдем, я помогу тебе умыться, и, может, немного погуляем вместе, если ты, конечно, не против?

– Я не против! Вы такая классная! – мечтательно сказала новая знакомая Лионы.

Умытая Лена оказалась очень симпатичной голубоглазой девчонкой, с очень хорошим аппетитом. Этот факт выяснился в ближайшем Макдоналдсе, куда Большая Ленка пригласила Маленькую.

– О! Я обожаю все эти «чиккены» с «наггетсами» и гамбургерами! Вот в нашей столовке бы так кормили!

– Если бы вас так кормили, то вы бы стали колобками, – рассмеялась Лиона. – Лучше расскажи мне о себе, если можно! Как ты оказалась в детском доме?

– Нянечка Валя говорит, что от меня отказались еще в роддоме, вроде мать моя была сильно молодой… И я решила, что, когда стану взрослой, то буду врачом и работать пойду в этот роддом, и всем мамашам буду рассказывать про жизнь в детском доме, тогда они точно никогда никого не оставят там! А еще у меня будут дочка и сын!

– Прости, что стала тебя расспрашивать. Сама уже плачу. Бедная ты моя девочка, какая история печальная! Давай мы будем дружить с тобой?

– Да ничего, я привыкла и себя не жалею. Судьба так судьба!

Они сидели и болтали обо всем на свете, как давние знакомые, не чувствуя разницы в возрасте. Им было легко и весело. День клонился к вечеру, и Ленка-младшая стала собираться в детский дом.

– Эх, мне пора! А то Зинка опять кричать будет. Спасибо тебе за этот день, мне так хорошо никогда не было!

– А кто эта Зинка?

– Наша воспитательница. Вообще она не злая, но покричать любит.

В сердце Лионы вдруг появился необычный трепет и волнение. Не хотелось расставаться с этой маленькой девочкой.

– Разреши мне сделать тебе небольшой подарок. Сегодня Рождественский сочельник. Вон уже и звезда первая появилась! – Лиона сняла с шеи маленькую серебряную ладанку, привезенную из последней поездки в Палестину. – Это тебе! Она будет хранить тебя!

– Спасибо! Вот это сказка! Буду носить с крестиком и всегда помнить о тебе!

Лиона проводила девочку до детского дома и отправилась в гостиницу. Ночь она провела без сна, обдумывая прошедший день. Но ее волновала не встреча в мэрии и не завтрашний приезд Стефана.

Удивительно, как легко было ей с этим чужим ребенком, нет, даже не с чужим – ас ничьим… Ужасно! Ничей ребенок! Даже звучит плохо!

Утром позвонил Стефан. Как приятно было Лионе слышать его голос! Он уловил усталость в ее голосе на расстоянии тысячи километров.

– Ты не заболела? Что-то случилось?

– Нет, просто не спала. Вчера встретила одного человечка, который теперь не выходит у меня из головы.

– Он настолько хорош собой? Буду драться с ним на шпагах!

– Да! Устраивать дуэль с ребенком, еще и с девочкой, – это очень достойное занятие! – рассмеялась Лиона.

– Ах! Тогда я спокоен! Приеду, и ты мне все расскажешь. Хорошо?

В восемь утра Лиона уже сидела в кабинете директора детского дома.

– Лена – ребенок сложный, хотя и очень одаренный. Вы слышали, как она поет?.. Судьба тяжелая, сложная, но любовь и нежность могли бы все исправить… Ваше решение не должно быть поспешным!

– Я уверена в своем решении. Но Лена еще ничего не знает, все зависит от нее!

– Я согласна-а-а-а!!! – услышали они счастливый крик Ленки-младшей. – Простите меня! Я все подслушала! Увидела тебя в окно и сюда побежала! Я всю ночь не спала, просила Боженьку, чтоб дал мне такую маму, как ты! Я люблю тебя! Спасибо!!! – подняв глаза к потолку, шепотом проговорила Ленка-младшая и бросилась в объятия Лионы.

– Готовьте документы! – сказала директриса секретарю. – Леночке очень повезло! Очень!

Через несколько дней Лиона улетала в Австрию со Стефаном. Все документы на усыновление были собраны. Оставалось дождаться официального разрешения. Лену решили оставить у бабушки, которая сияла от счастья и гордости, что ей доверили ребенка.

А Ленка рыдала навзрыд и просила новоиспеченных родителей не оставлять ее.

– Возьмите меня с собой в свою Австралию, я буду как мышка!

Я не буду хулиганить! – упрашивала она то Стефана, то Лиону. – Ну бабулечка, скажи им, что детей нельзя оставлять!

Лионе тоже было грустно расставаться, хоть и на несколько дней. Да и Стефан уже был готов взять с собой всех, лишь бы никто не плакал…

– Так! Тишина! Во-первых, не в Австралию, а в Австрию, точнее, в Вену! Во-вторых, я иду делать Лене паспорт, а вы идите к Зинаиде и упрашивайте ее, чтоб отпустила! Марципанов пообещайте! – насмешливо-строго сказал он.

– Ой! Может, и мне поканючить немного? – спросила мама Лионы, улыбаясь.

– Нет! Вам вредно так часто отдыхать, вы только из санатория приехали! Только у меня условие: ты, Елена-младшая, нам споешь…

В Вене!

– Ой! Ура-а-а! Я для вас еще и станцую! Только у меня тоже условие: сцена должна быть большой, а мое платье – очень блестящим!

– Договорились. Мы как раз знаем там одну большую сцену. Да, Лиона? Все я побежал!

– Да и мы к Зиночке собираемся!

Неделя в Австрии пошла всем на пользу. У Ленки-младшей появилась масса игрушек, а от сладостей стали чесаться руки. Лиона была спокойна, так как Ленка была рядом.

– Степа, мы к Галочке съездим, пока ты работаешь? Так давно не виделись с ней!

– Да, конечно, только не пропадайте, как вы это умеете…

Подруга Лионы давно обосновалась в предместьях Вены, в небольшом уютном доме с огромным садом и розарием. У нее было несколько фирменных магазинов во Франции и Австрии. Наряды от Галины пользовались огромным успехом у местных модниц.

Лиона была рада встрече с Галиной, им нужно было многое рассказать друг другу. Чем они и занимались до позднего вечера.

Две Ленки вернулись в гостиницу. Лиона жаловалась на усталость.

– Вернемся домой, отведу тебя к доктору! – строго сказала Ленка-младшая.

На следующий день Ленки выступали вместе: старшая играла, а младшая танцевала и пела. Многие экзальтированные венские дамочки плакали от умиления.

Теперь знаменитостей в их маленькой семье стало две!

– Ой, что-то голова закружилась, так мы с тобой, Лена, постарались! Ты просто молодец, так пела и танцевала красиво! Вена теперь твоя!

Приехав в город своего детства, Лиона навестила доктора Петрова, который теперь вел всю их семью.

– Так, анализы у вас хорошие, а вот узи очень и очень информативное…

– Доктор, а что с моей мамой? Я только ее нашла! Так переживаю!

– Скажу вам первой, юная леди, так сказать, по секрету! У вас будет братик… вернее, два братика!

– Ур-р-р а-а-а! Мама, спасибо!

– Доктор, а вы уверены? А как же диагноз, а ученый совет, вы же помните?

– Я удивлен не меньше вашего! Это дар Божий!

 

Родился 5 апреля 1952 года в поселке Никель Мурманской области. В 1977 году окончил юрфак ЛГУ, работает и живет в Мурманске. В 1995 году вступил в члены Союза российских писателей. Автор шести сборников стихов.

 

Поцелуй росомахи

1

Женился Трофим сразу после окончания войны. Родились дети, два мальчика. Но тоска от одиночества и собственной никчемности не отпускала, не покидала его… Хотелось продолжения войны. Не хватало воздуха. Так бывает… Он желал войны, он желал врага и свободы… как одинокий гордый воин. Пьянки и постоянная смена работы не помогали. В отпуск ездить было не к кому и некуда. Из родственников почти никого не осталось: кто-то почил, кого-то расстреляли при Сталине, кто-то потерялся на необъятных просторах Родины. Как у многих, если не у всех…

Для сжигания грядущей тоски и одиночества Трофим очередной отпуск брал постоянно в феврале. Загодя собирал рюкзак, ступу для льда, лыжи. Ружье и собак не брал, а брал с собою именной пистолет «Вальтер», подаренный ему лично за боевые заслуги маршалом Рокоссовским. Мешочек с крупой, картошку и другие продукты поглотил большой рюкзак, десять маленьких, каждая емкостью двести пятьдесят граммов «Столичной» дополняли груз.

Собравшись, уходил по маршруту Никель – Кандалакша. Дорога лежала через бывшую финскую территорию, Зеленые и Хрустальные озера, озеро Хуто. Возвращался из Кандалакши в Никель поездом. Приезжал усталым, успокоенным, профильтрованным февральскими ветрами и зимой…

Вот и в этот раз, положив в уже собранный рюкзак коробку новых блесен, выкованных лично, потрепав по загривку любимую собаку Ингуса, он один вышел за дверь в пургу.

Снег и снег… Сопки огородом кружили вокруг. Трофим хорошо знал этот край, он был его частью.

Остановка. Озеро. Затишье. Расчистив снег до льда, с помощью ручной ступы он сделал лунку. Распустил уже готовую удочку. Поклевка… Красноперый окунь взял почти мгновенно. Полчаса – и улов в несколько килограммов застыл рядом с Трофимом.

Разделав улов, вырезав «филе» на обед, он направился к виднеющемуся недалеко мысу. Там были дрова. Сосна качалась мачтой над мысом.

Разведя костер, Трофим приготовил жареную рыбу. Вкусно, с аппетитом поел. Выпил маленькую в несколько присестов. Перекусив, задремал. Очнулся. Взгляд упал на горизонт: две точки слева, а метров триста от них – черное пятно. Слева два северных волка, а справа – неожиданность для встречи с человеком – росомаха. В природе люди редко их встречают.

Ни те, ни другие на здорового человека не нападают, но Трофим насторожился, сжав в кармане пистолет.

Росомаха, перекатываясь и косолапя, двинулась к лунке, а волки растворились во мгле…

Трофим наблюдал за росомахой, которая, доев остатки рыбы, скрылась за гребнем сопки. Трофим ловил теперь уже больше, а росомаха регулярно доедала за ним. Все негласно были довольны. И росомаха, и Трофим. Завязалась «продуктовая» дружба. Трофим неожиданно быстро привык к росомахе. Вытаскивая очередную рыбину, он искал взглядом росомаху… и она появлялась из сероватой зимней дымки, с каждым разом все ближе и ближе.

Через несколько дней он добрался до конечного пункта – города Кандалакши. Росомаха километров за пять до этого растворилась за горизонтом.

Купив билет на поезд, Трофим вернулся в Никель. Очередной отпуск закончился. Продутый ветрами и пахнущий дымом костров, он вернулся домой спокойным и отдохнувшим.

2

Следующий год подошел незаметно. Обычная повседневная суета. Работа. Праздники. Наступил очередной февраль. Отпускной. Трофим засобирался в дорогу. Собаки и дети с удивлением подсматривали за ним. За окном выл ветер. Пурга накрыла город. Собрав наскоро рюкзак, Трофим ранним утром растворился в утренней мгле.

И снова долгая дорога по сопкам. Озера. Привалы. Росомаха появилась неожиданно… и с каждой рыбалкой подходила ближе к Трофиму. По-прежнему подбирала остатки пойманной им рыбы, плотно следуя за ним.

На очередном привале он решил побаловать себя, сварить кашу. Каша на костре вышла душистая и наваристая. После еды Трофима потянуло в сон. Очнулся неожиданно от прикосновения к лицу чего-то шершавого и теплого. Глаза не открывал. Не делая резких движений, сантиметр за сантиметром двинул руку к карману – там был именной «Вальтер». Через некоторое время прикосновения прекратились. Трофим открыл глаза и приподнялся на руке. Перевернутый котелок был вылизан до зеркального блеска. Росомаха, а это была она, неуклюже улепетывала через озеро.

Трофим улыбнулся. Нервное ушло куда-то вниз. Он был спокоен и сосредоточен. В душе появилось что-то новое… И снова они продолжили свой путь. Он ловил, она подбирала… И так до самой Кандалакши.

Больше он ее не видел, но, всматриваясь во вьюжную пелену, Трофим с улыбкой вспоминал… поцелуй росомахи.

 

27 лет. Родился в Воронеже. Два высших юридических образования, не женат. Увлекается кино и музыкой. Есть публикации в журнале «Современная литература России» и журнале «Автограф».

 

На кладбище

Кладбище – это особенное место. Здесь не слышен жуткий шорох холодных крыльев смерти, и каждой частичкой существа не улавливается тяжесть ауры распада и тлена. Над прямыми и ровными рядами надгробий мягко порхает умиротворяющее и гипнотизирующее безмолвие, мягкая и мистическая тишина, сгущающая размышления о тленности мира, зыбкости людского бытия. Свет радости и флюиды счастья никогда не заглядывают в пределы кладбища, не тревожат неподвижный покой, что незримым куполом накрывает его, и не иссушают потоки скорби и печали, текущие по переплетающимся у могил дорожкам и тропинкам. Кажется, что даже само время на погосте перестает бежать куда-то сломя голову. В других местах жизнь ни на секунду не прерывает своего жаркого торжества, поет на разные голоса и мотивы, шумит и грохочет; зато тут, в последнем пристанище для мертвых, все погружено в вечный сон, и никакая птица или зверь не смеют нарушать его. Каждый новый день здесь похож на предыдущий.

На центральной аллее появились два человека.

Первый – шестидесятилетний мужчина, высокий, с пышными усами, сухим морщинистым лицом, одетый в брюки и белую рубашку. Второй – двадцатипятилетний парень с широкими плечами, кудрявыми рыжими волосами, зелеными глазами и выступающими скулами. На нем – темно-синий свитер, джинсы и черные ботинки.

– Давно ли ты работаешь сторожем на кладбище? – спросил парень.

– Уже где-то шесть лет, – ответил мужчина.

– А тебе бывает страшно? – поинтересовался парень. – Ведь ты вынужден проводить тут ночи в полном одиночестве.

– Нет, – вздохнул мужчина. – И потом, кого или чего мне бояться – мертвых? Так они не в силах причинить вреда живым. А вот от самих живых стоит ждать подлости, предательства и безответных чувств. Например, я знаю могилу одной девушки, которая убила себя из-за несчастной любви. Более глупой причины для смерти, чем любовь, и не придумаешь.

– Ну да! А кто рассказал о погибшей?

– Ее родители. Им надо было выплеснуть наболевшее. А я – прекрасный слушатель.

– Но самоубийц, по-моему, не отпевают в церкви.

– Верно, однако ты даже не представляешь, сколько вопросов и проблем можно решить с помощью денег. А если в игру вступает непомерная человеческая жадность, то тогда даже самые высокие горы покажутся равниной и самый глубокий океан – мелкой лужей. Как оказалось, родители девушки – богатые люди, и они легко сумели найти священника, который за кругленькую сумму и в обход всех церковных правил провел панихиду по усопшей.

– Хм, вот как. Ясно, – задумчиво буркнул парень.

– Запомни, сынок: если тебе разобьют сердце, не беги резать себе вены. Всякой любви в мире много, а жизнь – всего одна. Береги ее!

– Хорошо, – кивнул парень.

Мужчина по-отцовски похлопал собеседника по плечу.

 

Родилась в Москве, имеет 2 высших образования – лингвистическое (Московский государственный лингвистический университет) и экономическое (Финансовый университет при Правительстве РФ). Владеет французским и испанским языками. Первый рассказ написала летом 2013 года.

 

Наваждение

Выключив компьютер, она стала быстро собираться. Приятная дрожь от предстоящего свидания пронзала все ее тело. Еще три дня назад она даже и не подозревала о его существовании. А теперь? Теперь все ее мысли и желания были сконцентрированы на одном. Встреча. Какая она будет? В ее голове проносились всевозможные варианты.

Зазвонил телефон.

– Оль, ты как там? Когда договорились? – выпытывала Ирина.

Оля рассказала подруге о виртуальном знакомстве и теперь злилась на себя. Ей так не хотелось это обсуждать! Самое сокровенное, что таилось у нее в глубине души, вдруг всплыло наружу и заполнило ее целиком. Ей даже было страшно, она боялась расплескать все то, что копилось годами внутри. Нерастраченная любовь, нежность. Как хотелось донести все это до него и отдать ему, в его надежные руки.

Внутренний голос подсказывал ей: «Не торопись! Присмотрись к нему получше!» Но куда там! Олю невозможно было остановить.

В запасе у нее было два часа. Она надела свое самое красивое платье и подошла к зеркалу. В отражении она увидела женщину с безумными глазами… Нет, платье не пойдет, лучше голубой костюм. Он больше подходит к глазам.

А вот и его дом. Дом в Замоскворечье. Маленький дворик. Все было именно так. Оля закрыла глаза и представила, как бежит по лестнице к нему на этаж. А он уже ждет ее с открытыми объятьями. Открыв глаза, она увидела его. Конечно, это был он. Высокий, загорелый, с легкой сединой. Он стоял около дома, улыбаясь, и ждал ее. Ольга смотрела на него и чувствовала какое-то внутренне отторжение. Что со мной? Все же хорошо, он именно такой, каким я его себе и представляла. Но почему у нее возникло чувство тревоги? Ольга не могла понять. Взяв себя в руки, она направилась в его сторону.

– Марина? Добрый день, – приятным голосом произнес он.

– Добрый день, Александр, – смущаясь, проговорила Оля. На сайте знакомств она зарегистрировала себя под ником «Марина».

Он взял ее за руку. Она почувствовала, что он сразу попытается ее завоевать, и не знала, как себя с ним вести.

– Здесь рядом, в Индонезийском посольстве, небольшой праздник. Может, прогуляемся? – предложил Александр.

– Конечно, – ответила Оля и отпустила его руку.

Шли молча. Александр приобнял Ольгу за талию.

Атмосфера праздника разрядила напряжение, создавшееся в их отношениях. Александр прекрасно понимал, что только в непринужденной обстановке они смогут расслабиться и пообщаться. Ольга с удовольствием пустилась в пляс с индонезийками, одетыми в национальные костюмы. Потом они весело уплетали какие-то экзотические угощения из одной тарелки. Александр немного удивился, когда узнал, что перед ним не Марина. Оказывается, его первая любовь носила это имя, и он решил, что это знак. Но, с другой стороны, имя Ольга тоже очень красивое и всегда ему нравилось.

Между ними уже возникало какое-то родство. Они оба ощущали это. Александр предложил зайти к нему на кофе. Ольга не стала возражать. Ей было легко и хорошо с ним. Она уже сама держала его руку на обратном пути. Ей не хотелось расставаться с ним.

Войдя в подъезд, он на минуту остановился и пристально посмотрел на Ольгу:

– Девушка, а вы не боитесь идти в гости к малознакомому немолодому мужчине?

Ольга улыбнулась. Единственное, чего она сейчас боялась, так это потерять голову…

Квартира находилась на последнем, пятом этаже, лифта в доме не было. Они поднимались по лестнице, как вдруг Ольга почувствовала, как кто-то коснулся ее руки. Александр уже поднялся на этаж и ждал ее. Она оглянулась по сторонам. Странно, что же это могло быть? Ольга преодолела последний лестничный пролет. Вот и его дверь. «Ну все, пропала…» – промелькнуло у нее в голове.

Огонь, мерцающий в камине, освещал комнату. Как тепло и уютно лежать перед камином и смотреть на него! Языки пламени завораживали взгляд. Александр закурил и посмотрел на Ольгу. Она не смутилась от его взгляда, а приняла его и растворилась в нем. Ощущение нереальности было во всем.

– Мне надо тебе кое-что рассказать, но для начала посмотри вот это, – проговорил Александр и поставил какой-то диск.

– Что это?

На экране появилось изображение. Это был фильм о его проекте, который не имел аналогов в мире. Красивые картинки сменялись выступлениями каких-то заслуженных деятелей искусств. Ольга напряженно смотрела на экран, боясь что-то пропустить. В конце был рассказ о создателе проекта. Стоп…

Сначала она подумала, что ей показалось… Нет, не может быть. Создателю проекта было более ста лет, и он жил в Индии. Оля смотрела на экран и не могла вымолвить ни слова. Это ошибка. Сейчас он все объяснит… Она подняла глаза на Александра и поняла, что это правда. Но как?.. Как это может быть? Только что она занималась любовью со столетним стариком? Но на вид ему нельзя было дать больше пятидесяти…

– Понимаешь, давным-давно я жил и работал в Индии. Мне это было необходимо для моей книги. Однажды я сильно простудился и заболел, мне наши врачи ставили неутешительный диагноз. Тогда один мой друг посоветовал мне местного целителя. Тот осмотрел меня и сказал, что поможет мне. В свою очередь, он предложил мне испытать на себе действие его нового эликсира. Я, даже не задумываясь, согласился, ведь тогда мне казалось, что дни мои сочтены. Через неделю я совершенно выздоровел, через месяц у меня пропала

одышка и я стал отлично видеть. И так каждый месяц в течение полу-года я поражался переменам, происходящим со мной. Да, я забыл добавить, что во время эксперимента я не мог ни с кем общаться. А все мои дела вел все тот же врач. Спустя полгода я изменился полностью и выглядел как двадцатилетний юноша. Ты понимаешь, что я не мог показаться никому в таком виде. Врач просил оставить это в тайне. Ты второй человек, который об этом знает. Моих друзей давно уже нет. С детьми я общаюсь по скайпу, якобы из Индии, причем мне приходится облачаться в индийские одежды, чтобы не было видно моего лица. Идя на это, я не знал тогда, как мне будет тяжело и одиноко. Теперь ты знаешь все…

– А почему ты решил все это мне рассказать? – растеряно спросила Оля.

– Я видел тебя во сне. Не сейчас. Давно, в детстве. Это было видение. Ты пришла в облике ангела, обняла меня, и все мои детские обиды прошли. А потом я увидел твое фото…

Оля не могла произнести ни слова. Ее охватило чувство невероятной нежности и любви к этому практически незнакомому человеку. У нее полились слезы из глаз. Ей так захотелось его обнять и защитить от всех! Ей было все равно, что ожидает их впереди. Сейчас они были вместе, и это главное.

В окно билась ночная бабочка, Ольга лежала на кровати и смотрела на возлюбленного. Александр открыл глаза и, поймав ее взгляд, состроил страдальческую физиономию. Ольга засмеялась, обняла его и задала волнующий ее с вечера вопрос:

– А кто был первым?

Александр рассмеялся и шепотом произнес:

– Моя мама.

 

Родился в Орле в 1972 году. Живет и работает в Нижнем Тагиле. Директор историкотехнического музея «Дом Черепановых». Лауреат премии О.Е. Клера – высшей музейной премии Свердловской области (2005 г.). Автор более 30 научных и научно-популярных статей и очерков по истории, этнографии и краеведению. В начале трудовой деятельности работал школьным учителем, художником, тележурналистом.

Женат, воспитывает двоих детей.

 

Встреча под радугой

Еще минуту назад по железной крыше сарая барабанил дождь, а деревья, раскачиваемые ветром, стучались ветвями в оконные стекла, словно просились пустить их в дом. А теперь из-за туч выглянуло солнце, и все кругом – листья на деревьях, трава, капли, свисающие с крыш, – заискрились и засверкали, как тысячи маленьких фонариков. Воздух быстро заполнился птичьими разговорами, началась беспорядочная воробьиная возня в кронах деревьев. Мимо окон, шлепая по лужам, прошла вымокшая соседка, за которой послушно бежала взъерошенная от дождя собака.

Но, несмотря на это пробуждающееся после грозы веселье, несмотря на этот замечательный летний вечер, Тимке было грустно. Он сидел у окна и что-то лепил из пластилина. Время от времени Тимка поднимал голову, чтобы взглянуть, что происходит на улице, и снова погружался в творческий процесс лепки. Когда какая-нибудь машина проезжала мимо его дома, Тимка вскакивал с места и кидался к окну, чтобы лучше рассмотреть машину. Но, обнаружив, что машина не та, он возвращался на прежнее место и продолжал лепить.

По всей видимости, Тимка кого-то ждал. Ждал того, кто должен приехать на машине. Должен приехать, но не приезжает. А Тимка ждет его вот уже третий день. Этот кто-то, кого так упорно ждет Тимка, его друг – друг в самом полном смысле этого слова – и зовут его Андрей. Он живет в городской квартире, но на все летние каникулы приезжает сюда, в поселок, погостить у своей бабушки. У его родителей есть легковой автомобиль – оранжевый «Москвич», имеющий характерный шум мотора, не похожий на звуки других автомобилей. Бабушка Андрея живет в доме, находящемся в глубине улицы, а дом Тимки – один из первых, поэтому все машины, въезжающие на улицу, обязательно проезжают мимо окон, в одно из которых смотрит Тимка. И не каждая машина привлекает его внимание, а лишь легковая, у которой мотор работает, как у оранжевого «Москвича».

Друзья не виделись целый год. За это время они повзрослели, закончили четвертый класс, прочитали новые книги, посмотрели новые фильмы, накопили много интересных идей, которыми хотелось поделиться. Более того, Тимка набросал на бумаге целый план разных интересных дел, которые им предстоит сделать в течение этого лета. Их так много, что, может быть, и лета не хватит – каждый день на счету. А Андрея все нет.

«Может быть, ему не сообщили, что я уже три дня как приехал? – думал Тимка. – И «морская болезнь» закончилась после поезда – меня больше не качает, как в первый день после приезда. Пора бы уже делом заняться…»

Тимку и Андрея разделяло не только время длиною в год, но и расстояние протяженностью в две тысячи километров. Тимка живет и учится далеко от этой мокрой и солнечной улицы, он приехал на летние каникулы к своей бабушке с Урала, из большого промышленного города, окруженного скалистыми горами и таежными лесами. В этом городе много заводов и дымящих заводских труб. Каждый год в начале лета Тимку привозили к бабушке Зое – как говорила его мама, «чтобы набраться сил, подышать свежим воздухом и поесть витаминов». Весь год друзья писали друг другу письма, в которых мечтали, что наступит лето, и они осуществят массу интересных дел, сделают много новых открытий, а может быть, даже совершат подвиги.

Отложив пластилин в сторону, Тимка натянул сапоги, накинул сверху ветровку и вышел на крыльцо.

Дворик, залитый солнечным светом и птичьими разговорами, буквально пыхтел паром, как вскипевший самовар. От деревянных досок крыльца, от бревенчатых ворот, от мокрых стволов деревьев поднимались прозрачные столбики пара. Это вода испрялась на солнце.

– Наконец-то вышел, – сказала бабушка Зоя, увидев на крыльце внука. – Тимофей, возьми ведерко в сарае и вычерпай воду из бочек.

А то, смотри, стоят переполненные – вода через края переливается.

Тимка знал: чтобы избавиться от грусти или плохого настроения, нужно заняться каким-нибудь делом. По-видимому, это знала и его бабушка. Поэтому он взял ведерко и принялся отчерпывать воду из бочки. Эта работа пришлась по душе Тимке. Он представил себя матросом на корабле, которому поручили вычерпать морскую воду из трюмов…

Сквозь плеск воды Тимка прислушивался к шуму проезжающих по улице машин, а если он слышал шум «Москвича», то выскакивал за ворота и смотрел – не та ли оранжевая машина проезжает мимо. Затем он, разочарованный, возвращался обратно во двор «спасать свой корабль от затопления».

Тимка уже не надеялся, что сегодня увидит своего друга. Он зачерпнул очередное ведерко воды и хотел уже было пойти к баку для полива, куда переливал лишнюю воду, как вдруг за воротами послышался знакомый шум автомобильного мотора. Боясь в который раз обмануться, Тимка остановился посреди двора и стал прислушиваться. Ему показалось, что автомобиль резко остановился где-то в центре улицы, где-то там, где находился дом Андрюшкиной бабушки – бабы Шуры, как ее все называли.

– Ты чего встал как вкопанный? Случилось что? – спросила Тимку бабушка Зоя, выходящая из сарая и увидевшая застывшую фигуру внука.

Тимка ничего не ответил, а развернулся и с ведром в руках медленно и даже с какой-то опаской вышел за ворота.

Возле дома бабы Шуры стоял оранжевый «Москвич». От него по улице в сторону Тимкиного дома быстро шел белокурый щуплый мальчишка в темной куртке. Сомнений не было – это был Андрей. Узнав в мальчишке своего долгожданного друга, Тимка даже подпрыгнул от радости.

– Андрей! – откуда-то изнутри громко вырвалось у Тимки.

Мальчик в темной куртке подпрыгнул от неожиданности и пустился бежать. Тимка, не помня себя от счастья, бросил ведро с водой на землю и, шлепая сапогами по лужам, кинулся навстречу.

Где-то в центре улицы мальчики буквально врезались друг в друга. Сцепившись в крепкие объятия, они стояли посреди дороги и смеялись от того, что они снова вместе, что они снова видят друг друга. Они ничего не говорили, а просто молча смотрели друг на друга и не могли нарадоваться своему детскому счастью. А в это время у оранжевого «Москвича» стоял и смеялся усатый мужчина – папа Андрея, а на другом конце улицы с пустым ведром стояла Тимкина бабушка и, тайком утирая слезу, улыбалась, наблюдая трогательную сцену встречи двух неразлучных друзей.

– Я только сегодня узнал, что ты приехал. Баба Шура сообщила. Она была у нас сегодня на квартире, – сказал Андрей.

– Да ладно, – улыбаясь, ответил Тимка и, немного помолчав, спросил: – Ты надолго?

– На все лето. Пока ты не уедешь.

– Вот здорово! А я пока ждал, вылепил тебя из пластилина.

– Покажешь? – спросил Андрей.

– Конечно. Ты в костюме индейца…

– Ух ты! Смотри! – Андрей вдруг поднял руку и указал наверх.

Тимка обернулся.

Над крышами домов, пронзая нерассеявшиеся остатки грозовых туч, откуда-то из огромной кучи белых облаков вырастала разноцветная радуга. Где-то высоко в небе, почти под самым сводом радужного моста, кружились ласточки, предвещая хорошую погоду. А мальчики стояли посреди улицы и радовались, что наконец-то встретились и, более того, встретились под радугой, что предвещало хорошее начало хороших дел.

20 января 2014 г.

Н. Тагил

 

Государственная итоговая аттестация

ГИА в 9 классах – напряженные лица, нежные молодые пальчики аккуратно перебирают бланки с заданиями – КИМы. Немой вопрос, молящий взгляд о помощи свыше.

Некоторые ученики уходят в работу с головой, не делая ни единого лишнего движения; кажется, не дышат вовсе, сконцентрированы на листах перед собой, для них время летит незаметно и его катастрофически не хватает. Встречаются и блуждающие взгляды по стенам, из стороны в сторону, на присутствующих. Через час знаешь – мысли закончились, багаж знаний исчерпан. Временами открывающаяся перед проверяющими дверь вносит некоторые корректировки и оживление, но через мгновенье напряжение нарастает со все новой силой.

Ученики 9 классов еще имеют запас времени, фору в два года.

Другое дело выпускники школ, сдающие ЕГЭ. Эти «приперты к стенке». Пока ждут пакеты с заданиями после инструктажей, в аудитории возникает гробовая тишина, как перед расстрелом. Сверхнапряжение, трансформаторная будка! Если и встречаются ребята с деланно боевым духом, пытающиеся всю процедуру экзамена поднять на смех, – их хватает не более чем на пару минут, и до них доходит, что все серьезно. «Каждый за себя! Выживает умнейший! Здесь не забалуешь!» Перед глазами родители и их немой вопрос: «Ну как? Хоть что-то удалось выполнить?» Слабая надежда не тянуть долговую лямку за учебу ребенка, не сокращать бюджета семьи на питание и одежду: «Тут либо пан, либо пропал». Желание попасть в хороший вуз, получить востребованную профессию и самоопределиться в жизни – такова нелегкая доля начинающих взрослую жизнь.

До конца экзамена остается горстка самых настойчивых, старательных и серьезных ребят. Глаза умные, взгляд сосредоточен. Смотришь на них и думаешь: это будущие хорошие, а может быть, самые лучшие специалисты: врачи, ученые, ответственные руководители предприятий, которые выложатся по полной и сделают много полезного для развития своей страны! В нелегкие, но интересные времена нам приходится жить!

 

Какие бывают дожди

Дождь холодный, с порывами ветра, коробящий душу, вызывающий дрожь, оцепенение, желание поднять высоко ворот, запахнуться покрепче.

Дождик крупный, пахнущий летом, пылью, ласкающий, нежный, игривый, солнечный, руки распахнуты в стороны, приятное головокружение и нега во всем теле.

Мелкий, моросящий, колючий, состояние апатии, депрессии и тоски, желание залезть под теплое одеяло, выпить чашку горячего чая с молоком и малиновым вареньем, посмотреть хороший фильм, положить голову на плечо любимого человека и насладиться ароматом его тела, вобрать в себя все то, из чего он состоит.

Грибной дождь наполнен запахами леса, природы, жизни, продолжением ее, биоценоз, биосинтез, связь с Космосом и Вселенной, в нем научное объяснение существования экосистемы в целом.

Дождь вперемежку со снегом, запахи сырой одежды и старого меха на воротниках пальто, мокрые ноги и озябшее тело – удручающая картина незащищенности организма перед силами природы и собственная беспомощность.

Ливень – мощные потоки воды с неба, тонны влаги, очищение души, растений, зданий, площадей, воздуха, освобождение от грязи, освящение души, возрождение, переосмысление ценностей, смысла существования человека на земле, желание стать лучше, что-то оставить после себя хорошего, сберечь, передать потомкам, исправить ошибки.

 

DocStenboo (Александр Михайлович Стенченко) – ученый-биолог, этнограф (шаманизм), прозаик, поэт, фотограф, художник в стиле неоимпрессионизм, творческий кочевник Сибири. Излюбленное место творчества – Северный Байкал. Излюбленная тема творчества – красоты дикой природы и жизнь шаманов Сибири.

Шаманизм – это не религия. Шаманизм – это жизненная реальность многих народов Земли, феномен мировой цивилизации. Это стиль жизни в гармонии с природой, сверхъестественные способности перевоплощений, левитации, гипноза, экстрасенсорных проявлений – аномальное явление человеческого общества, до конца не изученное учеными.

 

Таежная быль

Давно это было. Сорокаградусные морозы сковали Енисейский край. По рекам Сибири открылась главная зимняя дорога жизни. На оленьих и на собачьих упряжках лесной народ стал разъезжать туда-сюда по своим таежным делам.

Стояла чудесная морозная солнечная погода. Тепло одевшись, я зашел до деда Тыманча, попросил пару крепких ездовых собак. На реке снег был плотный, и по ровной ледяной дороге на лыжах, да в упряжи двух мощных ездовых собак, ничего не стоило пробежать 30 километров до ближайшего стойбища аборигенов. Эвенк Тыманча предупредил: «Собаки знают это стойбище и сами тебя к нему привезут, только зацепи покрепче потяг за пояс и не отпускай их, да остерегайся промоин у берегов».

Первые километры собаки шли галопом. Потом они поуспокоились и побежали рысью. Не видя никаких особых опасностей, я свернул собак к берегу, чтобы сфотографировать виды. Но неожиданно собаки и я провалились в запорошенную снегом полынью. Две сильные собаки выбрались из воды и рывком вытащили меня на лед. Мокрые руки моментально окоченели на тридцатиградусном морозе. Собаки отряхнулись от воды и, как ни в чем не бывало, рвались бежать дальше. Когда они меня тянули из полыньи, то шкотовый узел потяга на поясе развязался и обратно его связать окоченевшими пальцами

я уже не смог. Собаки яростно рвались вперед, я упал, а потяг упряжи выскользнул из пояса, и они, почувствовав свободу, во всю прыть умчались галопом по реке.

Мое положение в данной ситуации становилось критическим. До стойбища оставалось еще километров двадцать, одежда мокрая, тело колотилось в ознобе. Поняга с топором, берестой и спичками осталась в полынье. Нужно было для разогрева двигаться и бежать. Но мокрая одежда дубела и превращалась в твердый ледяной панцирь, сковывая и затрудняя любые движения. Оказавшись в этой ледяной ловушке, я окончательно выбился из сил и свалился в снег. Стал терять сознание, забываться, засыпать от сильной усталости и холода, в снегу показалось очень тепло и уютно… Это был конец?!

А в то время шаман Тобяку в своем чуме почувствовал что-то неладное, спешно собрался и на оленьей упряжке быстро покатил по боковой речушке к Енисею. Только он появился на льду большой реки, как мимо него галопом пролетела спаренная собачья упряжка с отвязанным потягом. «Случилась беда!» – подумал Тобяку и быстро погнал оленей по собачьему следу.

Обо всем происходящем я уже ничего не знал. Меня «не было в живых».

Шаман привез молодого обледеневшего путника в чум. Освободил от затвердевшей одежды. Интенсивно растирал его тело и заливал в рот какие-то травяные настои, что-то бормотал. Потом засунул совершенно голого безжизненного молодого мужчину в олений кукуль (спальник) и велел своей повзрослевшей дочери Кималь тоже раздеться, обнаженной забраться в кукуль к мужчине и согревать его своим телом. Дочь беспрекословно повиновалась отцу. А сам шаман уехал на стойбище.

Находясь еще в полуобморочном сонном бреду и медленно приходя в себя, первое, что смутно я почувствовал, – это обнаженное горячее женское тело. Подумалось, что я вообще свихнул с ума и уже ничего не соображаю. Но нежные ласковые движения теплых рук и соприкосновения тела с твердыми сосочками женских маленьких грудок возвращали «утопленника» к жизни. Меня охватил какой-то ужас. Где я нахожусь, что со мной происходит? Я боялся открыть глаза. Таинственная женщина целовала мое лицо, губы, и я не в состоянии был сопротивляться этим магически животворным ласкам. Кималь возвращала меня к реальности. Она лечила, возрождала меня и наделяла энергией новой жизни.

Вся моя прошлая жизнь осталась в енисейской полынье. Я родился заново уже другим человеком. Со мной происходило что-то непонятное – другой взгляд на жизнь, иное восприятие окружающего мира… Тобяку сказал, что во мне родился Большой Шаман. Духи тайги благосклонны ко мне и дали шанс на новую жизнь.

Тобяку был простым и добрым эвенком – умным, одаренным самородком природы. Он показывал поистине энциклопедические знания таежной жизни, истории культуры и обычаев эвенкийского народа.

Приезжали из дальних уголков сибирской тайги другие шаманы. Все они такие же простодушные люди с уникальными природными дарованиями – служители своего народа. Они лечат болезни, предсказывают и предчувствуют изменения в природе, охраняют свой народ от бед и стихий. Приближение Тунгусского метеорита они знали уже за месяц. Предупредили всех охотников, что к земле приближается огненная птица «Агды», люди ушли с места падения метеорита и никто не погиб.

Потом был большой праздник. На стойбище собралось много сибирского народу. Зимняя охота на пушного зверя закончилась, а весенние заботы еще не начинались. Лесной народ веселился на тридцатиградусном морозе и радовался жизни.

Шаманы на своем Большом Совете обратились к молодому ученому, чтобы он стал сибирским шаманом.

– Мы дадим тебе оленей, – говорили они, – новый чум, на дальних и ближних стойбищах ты можешь выбрать в жены самую красивую девушку.

– Не могу я быть шаманом, – отвечал молодой человек. – Я ученый-исследователь и должен идти дальше по миру.

Тогда держал речь шаман Тобяку:

– Этот человек уже Шаман, его избрали таежные Духи. Пусть он будет Большим Ученым Шаманом, нашим посланником к другим народам Земли. Пусть идет по странам и призывает все народы к дружбе, миру и согласию. – Он подошел к молодому ученому и надел ему на шею амулет – зеркальце в металлической окантовке с позолотой и с подвешенным медвежьим когтем: – Этот амулет будет помогать и оберегать тебя по жизни. В трудную минуту обращайся к Великому и Могучему Духу он всегда внутри тебя!

Прошли годы. Постарел наш Ученый Шаман. Много добрых дел он сделал для людей Земли. Амулет всюду был с ним и всегда ему помогал в трудных ситуациях. В тайге ученый ходил без оружия. Медведи, волки, росомахи, совы, орлы были его друзьями и духами-помощниками.

Потянуло его как-то повидать места времен прошедших. Плыл он не торопясь на байдаре по Енисею в тех местах, где в молодости шаманы дали ему вторую жизнь. На пустынном берегу увидел одинокого пожилого охотника-эвенка. Причалил к берегу, уселись они у костра, и старый эвенк рассказал ему историю про Ученого Шамана. Как его спас от смерти шаман Тобяку, а дочь шамана Кималь родила мальчика, похожего на того ученого. Мальчик был умным – выучился на Большой земле, вернулся к своему народу и тоже стал шаманом.

– Я хорошо помню тот большой праздник, – говорил эвенк. – Мы все под шаманские бубны скакали и в камлании наполняли большой силой жизни амулет, который шаман Тобяку потом повесил Ученому Шаману на шею.

Собеседник молча слушал старого охотника-эвенка, и у него слезы текли по щекам.

– Ты зачем плачешь, добрый человек? – спросил эвенк.

– Да больно трогательную и душевную историю ты, охотник, мне рассказал, – смахивая со щеки текущую слезу, ответил путник. А тот амулет висел у него на груди под курткой…

 

Восьмое марта

День был замечательный. Настоящая Весна – со звоном капели, ручейками, бегущими вдоль шоссе и тротуаров, солнечными бликами на окнах домов и какими-то невероятными запахами, присущими только этому времени года. Природа просыпалась и благоухала. Было просто невероятно подумать, что в этот день – 6 марта, кто-то мог чувствовать себя не на все сто. Однако такие люди существовали.

Марина вышла из дома в ужасном расположении духа. Буквально вчера она побывала на свадьбе одной из своих приятельниц.

– Боже, – рассуждала вслух Марина, – эта двадцатипятилетняя толстуха умудрилась отхватить себе такого парня!..

Высокий, просто красавец, перспективный, со своим бизнесом, да еще и по уши влюбленный в эту пышку Верку, которая считает такое отношение к своей персоне само собой разумеющимся. В то время как сама Маринка – умница, красавица, выпускница факультета иностранных языков – в свои уже двадцать восемь лет была совершенно никому не нужна. Ни одного кавалера на километр вокруг. Ближайший Женский праздник, а также скорый день рождения Маринки – 10 марта – только усугубляли положение вещей…

Маринка торопилась на свою работу, в бюро переводов, где работала уже довольно долго, где был почти абсолютно женский коллектив, если не считать пятидесятипятилетнего дяденьку-вахтера, который годился Маринке в отцы, и где у нее не было никаких перспектив ни на карьерный рост, ни тем более на встречу своей судьбы. Мрачные мысли застилали Маринкино сознание, когда она переходила улицу, чтобы попасть на автобусную остановку.

Неожиданно из-за поворота вылетела красная спортивная иномарка и, на полном ходу въехав в огромную лужу, обдала Маринку грязевым потоком с ног до головы. Это было уже последней каплей. Марине захотелось сесть в эту мутную жижу и разрыдаться. Вдруг иномарка так же стремительно остановилась, как и секунду назад

вылетела на дорогу. Марина ничего не замечала, слезы градом катились по ее щекам, и она размазывала их по перепачканному лицу грязными руками. Да, вид у Марины в тот момент был еще тот… Никто бы не признал в ней великолепную красотку.

Марина все продолжала свои стенания, в то время как из иномарки вышел темноволосый плечистый молодой человек в красной куртке, как раз под цвет машины. Молодой человек был хорош собой, и весь его внешний вид выдавал в нем человека весьма недурного во всех отношениях. Парень направился прямиком к безутешной Маринке и попытался с ней заговорить, принося свои извинения и спрашивая, как бы он мог загладить свою вину. Марина же пребывала в таком смятении, что не могла выговорить ни слова, к тому же весь ее внешний вид в данный момент совсем не прибавлял ей очков. Сквозь слезы Маринка, однако, успела заметить, что парень был весьма недурен. Этот факт, правда, еще больше привел ее в отчаяние, и вдруг, совершенно обезумев, она бросилась со всех ног назад, к своему дому.

Наскоро умывшись и переодевшись, Марина поспешила в свое злосчастное бюро переводов. Естественно, она опоздала, за что получила замечание от начальства и дополнительную порцию статей для перевода в качестве бонуса. День был окончательно испорчен.

Вечером она выходила из бюро самой последней, работа весь день не клеилась, и ей пришлось засидеться за переводами допоздна. Пожелав вахтеру дяде Паше доброй ночи, Маринка наконец-то покинула душное помещение и вырвалась на улицу вдохнуть глоток свежего воздуха.

Весна делала свое дело! Вечер был просто потрясающий, в воздухе стоял запах свежести и первых весенних цветов. Внезапно перед Мариной возникла фигура незнакомца с огромным букетом белых тюльпанов в руках. На пару секунд Маринкино сознание отключилось, но затем она признала в молодом человеке того самого парня из красной спортивной иномарки, которая обдала ее грязью с ног до головы сегодня утром. Только теперь на нем вместо красной кожанки был черный плащ.

– Вадим, – поспешил представиться молодой человек и протянул Маринке тюльпаны. – А это вам, хочу загладить сегодняшнее утреннее недоразумение. К сожалению, не смог сделать этого

ОЛЁНА РОСТОВА

раньше, вы так внезапно убежали, что не оставили мне никаких шансов. К счастью, ваши соседи были столь любезны, что дали мне ваш рабочий адрес, и вот я здесь… А что, ваш начальник такой тиран, что держит девушек на рабочем месте до такого времени суток? Я жду вас уже довольно долго… Ах, извините, я, наверное, задаю слишком много вопросов сходу. Возьмите же цветы, мне, право, неловко, еще раз прошу у вас прощения. Надеюсь, вы позволите вас проводить до дома? Сейчас уже поздно, и мне бы совсем не хотелось, чтобы вы снова попали в какую-нибудь неприятную историю…

Вадим все продолжал свой нескончаемый монолог, а Маринка только смотрела на него в упор и моргала длинными черными ресницами своих зеленых глаз. Она до сих пор не могла понять, явь это или сон, а может, после тяжелого дня у нее просто помутилось сознание?

Тем временем Вадим взял Марину под локоть и зашагал рядом с ней по тротуару. Прикосновение немного привело ее в чувство, она осознала, что точно не спит и что рядом с ней бойко вышагивает тот самый широкоплечий красавец.

– А где ваша машина? – больше ничего не нашлась спросить Маринка в этот момент, мысли путались у нее в голове.

– А, это красное чудовище, которое доставило вам утром столько неприятностей? Оно наказано и стоит в гараже под домашним арестом, – засмеялся Вадим.

Маринка едва улыбнулась в ответ и закрыла лицо букетом тюльпанов, вдохнув пьянящий аромат этих цветов, вестников весны и прекрасных теплых дней.

– А вообще, в такой чудесный вечер просто грех не прогуляться пешком и не насладиться в полной мере этим ароматом весны, этим мартом, месяцем пробуждения природы от долгого зимнего сна, – продолжал Вадим.

«Неисправимый романтик», – подумала Маринка. Она считала, что таких в нашем мире бешеных скоростей и постоянных инноваций уже не существует. Тем более, в представлении Марины, все это совсем не вязалось с его модным прикидом и уж тем более с красным монстром, который, как уверял ее Вадим, сейчас мирно стоял где-то в гараже. Романтики на таких машинах не ездят, это нонсенс. Но тем не менее…

Так, за разговорами, они дошли до Маринкиного дома, только говорил Вадим, а Маринка все больше кивала в ответ и улыбалась, прикрывая улыбку огромным белым букетом, запах которого ее просто опьянял. Честно признаться, она была под впечатлением от обаяния, интеллекта и манер этого писаного красавца. Да, есть же еще Принцы на нашей планете, размышляла Маринка. Вот только вряд ли она, Маринка, сможет его заинтересовать по-настоящему. Наверняка у него уже есть своя Принцесса, такие парни на дороге не валяются – молодой, образованный, культурный, воспитанный… Вадим профессионально занимался хоккеем, а Маринка была просто помешана на этом виде спорта. Еще в детстве дедушка Марины, страстный хоккейный болельщик, привил ей одержимость этим видом спорта. Они часами просиживали перед экраном, наблюдая за ходом борьбы во время различных чемпионатов, розыгрышами кубков… Маринка знала по именам весь состав нашей хоккейной сборной.

Да, продолжала размышлять Маринка, она, конечно же, умница и красавица, но сегодняшняя их прогулка и этот прекрасный весенний букет – всего лишь знаки вежливости и внимания, Вадим всего лишь хотел загладить свою вину, ту случайную ошибку, которая произошла сегодня утром…

Когда подошли к Маринкиному подъезду, Вадим галантно поцеловал ей руку и поблагодарил за приятный вечер, проведенный в ее компании. На прощанье он попросил номер Марининого мобильного телефона и сразу же сделал дозвон, оставив ей, на всякий случай, и свой номер. Вадим обещал позвонить на следующий день.

Марина удалилась к себе домой в приподнятом расположении духа, хотя и терзаемая смутными сомнениями: а не взял ли он ее телефон просто так, что называется, для коллекции, будет потом хвастаться перед друзьями… Сколько раз уже случалось такое в жизни Маринки, когда парень брал у нее номер телефона, а потом от него не было ни слуха, ни духа.

Дома Маринка поставила букет в самую красивую вазу из венецианского стекла, которую она привезла из поездки по Италии.

В ту ночь ей никак не спалось, она все думала о Вадиме, представляла его образ, вспоминала все, что он ей сказал в тот вечер по дороге к ее дому. «Позвонит или нет?» – терзалась мыслями Марина

ОЛЁНА РОСТОВА

и сверлила взглядом великолепный букет тюльпанов, который наполнил ароматом ее комнату. Кстати, Марина обожала белые цветы, и как он догадался?! Заснула она только под утро, и в своем коротком сне видела Вадима и его улыбающиеся глаза…

На следующее утро Маринка, как обычно, отправилась на свою работу, в бюро переводов. На сей раз никаких происшествий по дороге с ней не произошло. Было 7 марта, предпраздничный день, поэтому они работали по сокращенному графику, а вечером у них был запланирован девичник в кафе.

Маринка весь день не выпускала телефон из рук, но кроме дежурных рассылок от различных фирм и магазинов, а также СМС-ок от приятельниц и пары звонков от мамы и подруги – ничего не было. Чем ближе становился вечер, тем больше ухудшалось Маринкино настроение. Она ничего и никого не замечала вокруг, отвечала невпопад, а когда пришло время идти в кафе, вообще хотела отправиться домой, сославшись на головную боль. Ее еле-еле уговорили, однако совсем скоро она с вечеринки просто сбежала.

Настроение было на нуле, а телефон все так же предательски молчал. Она теперь уже практически на сто процентов была убеждена в том, что телефон он у нее взял просто так, и скорее всего он – пикапер, конечно, с такой-то внешностью…

Прибежав домой, Маринка рухнула на диван и разрыдалась в подушку. Опять одна на праздник, вот уже который год, а ничего не меняется. Нет, конечно, можно было пойти в гости к подруге Алене, она позвонила сегодня днем, поздравила с наступающим и предложила завтра посидеть у нее и отметить в узком, так сказать, кругу, или вырваться куда-нибудь посидеть в приятном местечке с душевной живой музыкой.

Под узким кругом, помимо Маринки, подразумевался еще и Аленин муж Никита. Он был добрым парнем и очень хорошо относился к Маринке, но ей не нужен был Никита, ведь Никита был Аленин. Ей был нужен кто-то другой, и ей совсем не хотелось теплых домашних посиделок и душевной живой музыки, ей хотелось драйва, полета… Маринка была безутешна. Вадим в этот день так и не позвонил. Марина уснула прямо на диване, не раздеваясь и не смыв макияж, подушка была мокра от слез и черна от размазанной по лицу туши.

Вымотанная, она проспала довольно долго и спала бы еще, если бы не разбудивший ее звонок мобильника. На том конце был Вадим, Маринка сразу же узнала его бархатный голос.

– Мариночка, с праздником тебя! Счастья, любви и исполнения твоих самых заветных желаний! – почти кричал в трубку Вадим. – Ты прости меня, ради бога, что не позвонил тебе вчера, как обещал. У моего близкого друга на трассе сломалась машина, ездил выручать. Долго провозились, потом забыл в его машине свой телефон, а когда забрал его – было уже поздно, не хотел тебя беспокоить. Мой друг Алексей – вот такой парень, думаю, ты очень скоро познакомишься с ним и его женой Олей, они тебе обязательно понравятся, и ты им тоже, не сомневайся, моя девушка будет нравиться всем без исключения. А сейчас поторопись: я – твой верный рыцарь и мой красный мустанг ждем тебя возле твоего дома! Не переживай, железный монстрик больше не причинит тебе никакого вреда, с него взята подписка о том, что с этого самого момента он будет тебя холить и лелеять и не допустит, чтобы хотя бы маленькая пылинка коснулась носика твоих изящных туфелек. А иначе его постигнет жуткая кара – я сдам его на металлолом, без объяснений. Собирайся скорей, тебя ждет СЮРПРИЗ!

Маринка была СЧАСТЛИВА!!!