Осадченко Оксана Владимировна. Родилась 3 августа 1990. Образование: Астраханский государственный университет, специальность – «Мировая экономика».

С 2008 года пишет стихотворения – делится своим творчеством на сайте http://www.stihi.ru/avtor/oksanaosa.

В 2009 году увлеклась прозой. Начинала с маленьких зарисовок и рассказов, пробовала передать атмосферу.

2011–2012 гг. – участие в литературной студии «Монолит». Публикации в областной газете «Волга»: от 26.08.2011 г. – рассказ «Сошедший со страниц»; № 27 от 28.02.2012 г. – рассказ «Почему я не плачу на рассвете?»; № 80 от 8.06.2012 г. – рассказ «Музыкант».

Май 2012 – проведение литературной фотовыставки «Сошедшие со страниц» вместе с фотографом Ольгой Веремчук.

2012–2014 гг. – поэтические выступления на сцене вместе с молодежной организацией «Золотой Лис», участие в литературных вечерах и различных поэтических мероприятиях.

2013 г. – сборник женских рассказов «Стихии» для КЦ «Caring».

2013 г. – серия авторских чтений рассказов и встреч с читателями.

2014 г. – создание персонального сайта oksanaosa.wordpress.com.

 

Вдохновение женщиной

На скамье под аркой, увитой плющом, куда редко заходят туристы, особенно в ранний вторник, Карлос увидел женщину. В кремовом длинном платье без рукавов, с закрытыми глазами, она словно позировала художнику, невидимому посторонним. Или замерла, прислушиваясь, как и он до встречи с ней, к шепоту парка. Карлос остановился. Очарование словно песок щекотало пальцы: так солнечные лучи вместе с тишиной витали вокруг. Нарушить их движение означало бы убить то живое, что многие люди называли душой парка. Нашлась муза. В момент, когда незнакомка нежно коснулась кованой ручки скамьи, залюбовалась цветком, обвившим ту самую ручку, он понял, для кого проектировал это место.

Последовало еще одно откровение. Ощущение грусти и пустоты – тех самых, что гнали его по творческому пути, заставляя каждый раз создавать невообразимое, где ни пустоте, ни грусти не было бы места и повода, – ощущение вдруг покинуло его. Пространство завершилось, как будто собрались элементы мозаики, как будто с ее появлением все приобрело значимость.

Вдалеке за деревьями послышался цокот копыт: должно быть, карета везла очередных влюбленных к фонтану «Трех Надежд». Карлос улыбнулся сам себе: время, проведенное с женщиной наедине, заставляет биться сердце сильнее – в предвкушении, томительном и тягостном – задолго до поездки. Он отвлекся… Когда солнце снова выглянуло из-за туч, ему предстала пустая скамья.

Будто никого и не было вовсе. Будто ничто не случилось. Все было не так… Появилась женщина. Не привиделась ли? Возможно, воображение обмануло его снова? Только имя могло сделать иллюзию реальностью. И Карлос назвал ее Мичеллой.

Был один момент, не дававший покоя: ни белый шарф, оставленный ею на скамье, ни сорванные цветы, что успели засохнуть в широком блюде на его рабочем столе, – все эти мелочи лишь напоминали о ней. Они только подтверждали ее существование, пусть и три дня спустя после их встречи. Карлос не раз возвращался к скамье под аркой, особенно по утрам. Просил ее появиться вновь. Умолял о встрече. Но чаще слышал цокот лошадей, чем чьи-то мягкие шаги по дорожке из белых камней. В одно утро он рискнул оставить ей послание вместе с розой цвета ее платья. Но даже тогда не был уверен в том, кто получил письмо.

Утром, когда в очередной раз проехала карета, мужчина расслышал мелодию. Звучала скрипка. Последний раз в парке играл музыкант год назад – в день открытия. «Три Надежды» – фонтан;

гармония, которой не было в его жизни: найдя призвание и следуя своему пути, Карлос по-прежнему не ощущал поддержки женщины, ставшей ему женой. На открытии он провел ее к фонтану и единственное, что услышал, был вздох и тихое: «Холодная вода». Во всем был ветер виноват, который осмелился каплями приветствовать их. Одиноким, безответным осталось признание женщине на одной из плит. Слова любви стали неловкими и ненужными в тот момент. Они раскрыли переполнявшие мужчину чувства и увяли в один миг. Неспешно он достал платок и промокнул лоб, нос и щеки спутницы. Позволил ей уйти. Тем же вечером они распрощались. Его жена ушла лишь с одним чемоданом, в котором не было ни одной частицы его жизни. Целиком и только она, чужая и далекая. Признание у фонтана осталось без адресата, позволяя любой женщине надеяться и считать себя той самой музой.

Музыкант прервал игру, подмигнул Карлосу, будто знакомы они были несколько лет, затем направился к выходу, закинув скрипку на плечо. Были в его появлении те же самые ноты таинственности, что и во встрече с Мичеллой.

Если бы женщина захотела изменить мир, думал Карлос, она изменила бы самое незначительное, что в нем было. Это стало бы началом совершенной истории. Улыбка сошла с его лица, едва мужчина оказался за поворотом. Кусты, аккуратно постриженные в форму шара, изменились! Кто-то осмелился испортить их! Остричь!

И все же они – чтобы напоминать каждый раз о былом – сохранили прежнюю форму шара. Над серединой одного куста словно руки гончара постарались, сотворив подобие восьмерки. Карлос неохотно отметил мастерство садовника и оригинальность решений: рядом теперь рос куст с выстриженным насквозь центром в виде цилиндра. В отверстии лишь веточки виднелись. Он поразился, насколько разнообразными могли получиться формы, насколько твердым должно было быть намерение изменить все семьдесят шесть растений. В одиночестве, близком к помешательству, Карлос добрался почти до середины аллеи, когда увидел нетронутый куст. Внутри него запестрела зелеными красками любовь к растению, каждой хрупкой веточке и нежному листочку. Обойдя его, он не обнаружил ни единого изменения в форме – идеальное создание, не тронутое воображением неизвестного садовника. Сколько времени понадобилось кому-то, чтобы все изменить? Сутки? Двое? Или одной ночи хватило бы ради… А ради чего происходят все изменения?

Иной раз Карлос считал парк своей душой, огражденной железным забором. Ему хватало тех редких посетителей, что приходили сюда отдохнуть, что находили здесь тень для романтических встреч. Место не пользовалось особенной популярностью. Возможно, он никого не хотел пускать в свою душу с уходом жены, даже несмотря на то, что брак не принес ему счастья. И это место полностью соответствовало его внутреннему миру.

Послышался детский крик. На дорожку выкатился мяч. За ним с протянутыми руками бежал мальчишка с гвоздем в руке. Схватив мяч, он радостно его проткнул, и… мяч взорвался ярко-оранжевым, запачкав кусты, дорожку, архитектора, и в большей степени гадкого мальчишку. Мичелла, пронеслось у него в голове. Карлос снял очки – они защитили глаза от попадания краски – и уставился на хаос, образовавшийся в парке. Из-за кустов раздался еще чей-то смех. Это дело рук женщины, впустившей в парк детей с мячами, полными красок. На очках оставались разводы, как бы усердно он ни старался тереть их. Мичелла…

– Лови следующий!

Еще один! Мальчишка, весь в оранжевом, скрылся за кустами. Архитектор метнулся за ним.

– Вы испортили мой газон! – закричал он, едва его взгляд охватил картину приключений целиком. Дети замерли. Тот, что был в ярко-оранжевом, провел пальцами по волосам, размазав краску. Его друг довольствовался синим и желтым. Трава вокруг них приобрела те же цвета. С минуту они втроем переглядывались друг с другом, пока сине-желтый не набрался смелости проткнуть последний шар… фиолетовый, оказалось мгновение спустя.

– Бежим! – крикнул кто-то из них, пока Карлос вновь не принялся вытирать краску со стекол своих очков. На газоне остались следы ботинок, и мужчина, следуя необъяснимому порыву, побрел в их направлении. Именно побрел, потому что бежать не оставалось желания. Перед его глазами, в разводах оранжевого и фиолетового, тянулись липы. Любимые деревья, они встречали его нежным шепотом и ароматом. В какой-то момент ему попалась на глаза табличка: «Под этим деревом – лучший отдых». Карлос замер. Раскидистая крона липы образовывала уютную полутень. Рядом с деревом стоял шкафчик. Заглянув внутрь, архитектор обнаружил там книги. Он пробежался взглядом по корешкам: Гарсиа Маркес, Сервантес, Амаду… Пока он рассматривал корешки книг, к дереву приблизилась девушка лет двадцати на вид. Тонкая и изящная, она напоминала одну из танцующих фламенко, которыми Карлос всегда любовался.

– Здрассьте… – улыбнулась она. В руках у нее был плед и термос. Карлос почувствовал себя лишним в этой картине.

– Вы здесь часто бываете? – поинтересовался он. Незнакомка пожала плечами.

– Второй раз… Милое местечко…

Она улыбнулась, обнажив передние зубы со щелкой.

Карлос что-то пробормотал по поводу приятного отдыха и поспешил оставить девушку наедине со временем и деревом. Он все больше удивлялся изменениям, произошедшим в парке. Продолжая следовать разноцветным отпечаткам ботинок, он дошел до следующего дерева: «Место для первых поцелуев». Не обнаружив ни одной парочки поблизости, архитектор облегченно вздохнул. И снова вспомнил о Мичелле. Интересно, она ли вешала эту табличку? И что представляла при этом? Вполне вероятно, подумал Карлос, что за всеми изменениями стоит женщина. Никто иначе – кто-то, тонко чувствующий настроение весны, – подхватил ее дни, и теперь вдохновение движет этой женщиной… Мичелла. Незнакомка в кремовом платье поистине казалась самой весной.

«Здесь можно загадать желание!»– при первом взгляде на табличку Карлос не смог сдержать улыбки. Теперь он точно знал, что больше всего хочет встретиться с той вдохновительницей.

Он снова вышел на асфальтовую дорожку. Следы мальчишек внезапно прекратились – будто кто-то из них додумался снять обувь. Вздохнув, архитектор присел на ближайшую скамью. Бежать за хулиганами не было смысла. И в этой части парка больше не наблюдалось изменений… Карлос все еще не мог определить, нравится ему происходящее или лучше бы все оставалось как есть.

Щелк. Щелк. Щелк… Назойливый звук прервал его мысли. Сначала Карлос увидел объектив, и только затем фотоаппарат и человека. Находясь словно под прицелом, архитектор в первое мгновение испугался, что именно камере откроются его мысли и переживания. Щелк. Щелк. Ведь именно фотограф способен поймать самый трепетный момент, когда через эмоции открывается душа. Карлос вскочил. И все же не спешил убегать. Так и остался стоять, не зная, что делать.

– Кто вы?

Парень опустил камеру и усмехнулся.

– Считайте меня приглашенным зрителем.

– Что, простите?

– Я фотографирую. Вас, кого-то еще – не важно. Любого, кто здесь отдыхает.

– Приглашенный? Кем?

– Она не представилась.

Карлос вопросительно взглянул на парнишку. Тот продолжил:

– Я согласился только благодаря ей. Знаете, почему? Чтобы вернуть к жизни всех, кто здесь находится. Теперь здесь не скучно, правда?

Фотограф щелкнул удивленного Карлоса еще пару раз.

– Ищите фото у входа! – салютовал он и направился снимать пару с коляской. Карлос видел, как понравилось женщине позировать с сыном на руках и какую радость доставляло мужчине рядом с ней видеть жену счастливой. Сколь незначительны поводы, столь же редки они в жизни многих людей. Архитектор вздохнул. Он никогда не планировал детей. Никогда не задумывался о чем-то большем, чем был он сам.

– Кем бы ты ни была, появись, прошу… – прошептал Карлос. – Или мне самому прикажешь тебя искать?

Ответа ни от кого не приходилось ждать, он отправился в сторону дома. Там его ждала привычная атмосфера: одиночество и чашка крепкого чая вместе с проектными материалами. Больше всего ему захотелось вернуться в день встречи с ней.

Чтобы случайно не встретить ее на скамье под аркой плюща…

Чтобы оставить как есть его жизнь, работу и чувства.

Чтобы позволить ему дальше цепляться за прошлое всеми мыслями, привычками и желаниями.

Чтобы не жить настоящим.

Больше суток он боялся выходить из дома. Продолжал работать, искать привычное в ненадежном, давшем трещину доме его души – единственном, который строился вопреки его расчетам. Пару раз к нему стучались в дверь, спрашивали что-то об интервью, сообщали о фейерверке – где-то готовился праздник. Он никому не открывал. Боялся, что снаружи увидит полностью измененный мир. Новый мир. Прятался там, где каждое утро было привычным и знакомым. Предсказуемым. Однообразным. Мир, в котором не было отпечатков чужих рук.

Его разбудил шум снаружи. Среди ночи Карлос выскочил на улицу в чем был – в халате, накинутом на пижаму – желтый свет фонарей сменился на фиолетовый. Он хотел убедиться хотя бы в том, что не сошел с ума. Но получалось обратное.

Навстречу шли люди с шарами, хлопушками, светящимися гирляндами. Живые. Новые. Играла музыка, раздавался голос ведущего: говорил он что-то о первой годовщине со дня открытия парка. Люди проходили мимо него, спешили навстречу веселью, не замечали его.

И в этой суете он почувствовал чье-то нежное прикосновение. Карлос обернулся.

– Идем, – улыбнулась Мичелла.

– Зачем ты делаешь все это?

– Затем, чтобы все те, кто проходит сейчас мимо, узнавали в тебе счастливого создателя, а не потерявшегося в жизни романтика. Пора жить. Пойдем.

 

Играющий с ветром

«Море во льдах – застывшая вечность. Шаг вперед, и сердце чаще стучит от страха: вдруг время снова проснется, снесет, унесет, поглотит тебя всего без остатка, не позволив насладиться… хрустом, тонким и чувственным, пронизывающим душу до дрожи в пальцах, до мысленного пика наслаждения. Именно так ты будешь совершать шаги навстречу другому берегу не боясь поскользнуться или заблудиться.

Если бы Балтийское море застыло, ты бы отправился в путешествие до России, через ледяную границу, пешком, на снегоходе, с упряжью собак – не важно! Зимы хватило бы на все… Конечно, рациональный ум требует планов, графиков, точных дат… Когда мороз коснется щек, ты забудешь о цифрах, поверь. Огонь внутри разгорится сильнее, согревая бескрайние дни вкусом свободы, а ночи под открытым небом – чувством свершений…

Когда море застынет, ты найдешь меня…»

Олли закончил читать семилетнему сыну буклет туристической фирмы и зевнул. Зачарованный, Рикки устремил взгляд мимо отца, не видя его, а представляя путешествие по льдам… Мужчина усмехнулся и потрепал малыша, вернув того в реальность:

– Море соленое… Даже зимой волнуется…

– А Россия? Мама там… – Рикки потянулся за рекламной листовкой. Уже два месяца – со времени отъезда жены – Олли вместо сказок читал ему статьи, рецензии фильмов, выдержки из журналов – все, что могло подготовить Рикки к реальной жизни. Мальчик внимательно прочитал каждую подпись под фотографиями.

– А Хельсинки далеко от России?

– Всего лишь за Финским заливом…

– Там много солнца… И мама там.

Олли нахмурился: этот буклет ему вручил какой-то паренек на торговой площади Кауппатори. Текст, похожий на отрывок из приключенческого романа, мгновенно привлек внимание мужчины, поэтому он не выкинул листовку. И теперь Рикки вспомнил о матери…

– Не волнуйся, она скоро вернется…

– И Рождество скоро?

– Да. – За окном ветер играл со снежинками, катая их на воздушной карусели. Было почти десять вечера, но малышу не хотелось спать, даже после чтения на ночь.

– А мама будет с нами?

– Она не сказала, когда вернется, – вымученно улыбнулся Олли. Рейс 1973 Москва – Хельсинки стал последним перелетом его жены. Месяц назад ему сообщили о катастрофе. Отказ двигателей. Одна причина, несколько слов, десятки человеческих жизней… Самолет упал в море. Еще до посадки они разговаривали по телефону, Хельга рассказывала о подписанном контракте, радовалась, что скоро увидит сына… Олли почувствовал щемящую тоску по женщине, которой сказал на прощание всего лишь «Я буду ждать тебя в аэропорту». И не нашлось сил признаться Рикки в смерти матери.

– Но сегодня уже двадцать третье декабря! – воскликнул мальчик, сжав кулачки: будто хотел защититься от подступивших теней страдания. Олли вспомнил тот день: бесконечные звонки, суета, репортажи по всем каналам. Ему пришлось на неделю увезти сына к своей матери… Скоро Рождество… Как же он ненавидел эти семейные традиции теперь, когда ее не было! Праздник без Хельги. Скоро Рождество…

– Да.

– Может быть, завтра… Мама знает, какие сказки мне читать… – вздохнул Рикки.

Олли закрыл глаза, боясь, что сын прочитает в них правду.

– Она хочет устроить сюрприз для нас…

– Правда?! А давай тоже сделаем сюрприз для нее!

– Лучше… лучше постарайся заснуть. – Крепко обняв сына, мужчина вышел из детской.

В эту ночь Рикки долго лежал без сна. За окном металась метель. Где-то там, за зимним морем, наверное, улыбалась мама… А между ними кружились ветра. Ветер очень много путешествует, подумалось ребенку. Мальчик вылез из-под одеяла и пробрался к окну.

– Ветер?.. Ветееер?.. – он потер нос и потянулся к ручке, чтобы поздороваться с новым другом. Щеколда с трудом поддалась. – Привет… Меня зовут Рикки… Можно мне с тобой полететь к маме? Она в России… Это далеко, я знаю… За морем… Ты ведь знаешь дорогу?

Снежинки ворвались в комнату, осели на лице и пижаме ребенка. Он смущенно улыбнулся:

– Спасибо за подарок…

Рикки протянул ручки навстречу ветру: поймать его за хвост. Нечаянно поскользнувшись, он ухватился за пустоту, от страха зажмурился и… с криком выпал из окна. Воздушные объятия подхватили мальчика, забравшись тому под одежду.

– Я лечу! Я умею летать! – задыхаясь от восторга, кричал Рикки. Ночные улицы сияли фонарями, освещая путь. Совсем не чувствовалось холода, как будто летел он во сне, сказочном и счастливом. И окружали его белые перья вместо снежинок, которые щедро разбрасывала ночь.

– Мы летим к морю, правда?

Ответом стало приближение к площади Кауппатори, выходившей к морю. Но привычных звуков прибоя Рикки не услышал. Море замерло в ледяной ловушке. Мальчик вздрогнул, коснувшись ногой льда.

– Море умерло?..

Ветер бережно опустил его на лед и унесся прочь. Нахмурившись, Рикки долго всматривался вдаль. Позади него мигал покореженный, свесившийся за перила набережной фонарь. Желто-серый свет странным образом превращал лед в сцену, но игра Рикки была за ее пределами – в темноте, где не будет посторонних глаз. Где не нужно исполнять чужие роли… Мальчик смело зашагал по льду, представляя себя странником, о котором говорилось в листовке.

– Сколько шагов до другого берега?

Его догнал ветер с листом картона. Сани путешественника были готовы. Заряженные волшебством ночи, они ждали, когда маленький странник будет готов к путешествию.

– Море и правда замерзло, – не верилось Рикки…

Радужные всполохи света пронизывали лед до самого горизонта, будто показывая дорогу мальчику. С замиранием сердца он уселся на картон и кивнул ветру: подобно оленям в упряжке Сайты, тот понес сани Рикки вдаль…

Все удивляло мальчика: и разноцветные огоньки на льду сопровождавшие его, и ветер, неизвестным образом понимавший его, и ночь, помощница всех начинающих странников. В приливе смелости Рикки попросил у ветра лететь быстрее, радуясь новым открытиям и ощущению свободы.

«Сколько дней до России? А как мама узнает, что я приехал к ней? Может, ветер знает, где мама, и несет меня туда? Наверное, он знает… А папа? Вдруг подумает, что я пропал? Испугается… Ничего… Мама скажет, что я с ней».

Почувствовав усталость, Рикки свернулся на кусочке картона и закрыл глаза. Это был сон без сновидений, потому что сновидения были вокруг него…

Ветер постепенно замедлял полет… Рикки очнулся и осмотрелся: надо льдом клубился туман, словно что-то изнутри согревало поверхность…

– Где мы?

– Рикки…

– Мама?!

Впереди, в тумане, вырисовывались очертания самолета – большой птицы, тревожно мигающей множеством глаз. Рикки подумал, что голос матери всего лишь послышался ему. Показалась фигура женщины. Мальчик соскочил с картона и побежал ей навстречу, но с каждым шагом лед все больше таял под его ступнями и местами казался обжигающей лавой.

– Мама! Мы в России?

Женщина лишь улыбнулась и покачала головой. Это была не та улыбка, с которой она встречала его раньше… Ее будто изменили. Искривленные губы напоминали цветок, увядающий или даже уже засохший. В глазах сочетались радость встречи и боль, которую мальчик не мог понять. Даже одежда, всегда чистая, местами обгорела и висела лоскутами ткани на ней. Но это была его мама. Рикки неосторожно провалился по колено в рыхлый лед, вскрикнул, но быстро справился с испугом. Как же маме удавалось стоять на льду? – спрашивал он себя. Женщина приближалась, протягивая ему руки. И Рикки разглядел то, что мама парила в воздухе.

– Рикки, сынок… Обними меня…

– Мама, поедем сейчас домой! Нас отвезет ветер…

Женщина гладила его по волосам, целовала пухлые щеки. Но ничего не могла ответить: мешали слезы. А мальчик взахлеб говорил про захватывающее путешествие по льдам, про папу, как он рассказал ему о замерзшем море, про нового друга – ветра, и как они вместе летали над городом…

– Я просто хотел, чтобы на Рождество ты была с нами, мама… Поедем домой? Лед скоро растает… – он снова стоял по колено во льду, лишь мама и ветер удерживали его.

– Ты езжай, – произнесла Хельга, поправляя пижаму сына.

– А ты?

– Малыш, я люблю тебя… И папу. Поцелуй его за меня.

– Но ведь море скоро растает!

– Не раньше, чем ты вернешься домой, Рикки… Оно замерзло ради нас двоих…

– Правда? – он чихнул: запах гари и маминых духов щекотал ему нос.

– Конечно… Мне нужно остаться здесь, не переживай.

– Хорошо. Я буду ждать тебя дома, – он поцеловал ее в щеку на прощание…

 

Школьный автобус

Папа остановил машину на обочине. Я не вытерпел и попросил его об этом. Вокруг шелестит озябшая степь. И повсюду выгоревшая трава. Я выскочил из машины и побежал. Топчу всю эту траву, эти цветы – бегу что есть силы, толком не разбирая дороги – то спотыкаюсь, то проваливаюсь в ямки. Меня влечет к себе то, что впереди. Я не слышу криков ни мамы, ни папы. Оно впереди, приближается, уже можно разглядеть выгоревшую надпись «Школьный автобус». Он больше не желтый. Он – обуглившаяся груда металла.

– Макс! Вернись! Опоздаешь в школу!

Наверное, за мной бегут все следом. Я даже боюсь обернуться – не могу оторваться от автобуса. Сожжен. Сожжен дотла. И мы должны были быть сожжены вместе с ним. Еще каких-то пять метров! Я скинул портфель прямо на землю, у подножия монстра. Так. Нога на колесо. Чуть подтянуться – и можно схватиться за зеркало. Залез на капот. Руки и куртка все в саже. Да мне плевать на это, честно. В голове снова повторяются картины…

Вот – водитель съезжает с дороги. Это старый добрый Филя, мы его знаем еще с первого класса. Все подумали – долой школу! Он устроит нам сейчас выходной! А выходной с приключением – вдвойне круто! Мы все кричали, радовались. Помню, он тоже улыбался, глядя на нас в свое зеркало. Он остановился между двумя холмами. Вышел. Кто-то слышал, что двери защелкнулись. Я не слышал. Никто из нас не понимал, что происходит на самом деле…

– Макс! Макс! Осторожнее! – кричит мама. Я карабкаюсь дальше.

– …Макс… – шепчет из воспоминаний Анна. Мы с ней подружились с неделю назад, она подсаживалась ко мне в автобусе и всю дорогу мы болтали о чем угодно. Только учились мы с ней в разных классах – ив школе я ее не встречал.

Я снова чувствую, как она вцепилась мне в руку от страха. Чего бояться-то? Выходной ведь! Кто-то уже начал бросаться ранцами. Кто-то – прыгать через сиденья. Мы с ней выглянули в окно. Дядя Филя брызгал из канистры какую-то жидкость на землю. – …Макс, мне страшно…

А мальчишкам-то бояться нельзя! Нельзя! И показывать свой страх нельзя! Хотя внутри уже все сжималось.

Вот – и мы в автобусе, а за окном – огонь! Дядя Филя! Мы кричим, мы зовем его! Мы трясем в панике весь автобус!..

– Макс, да что ты там делаешь? Слезай!

Лобового стекла нет: мы его выбили ногами.

Вот – огонь набрал силу. Нужно было выбираться! Но куда? Я бросился к Анне. Увидел молоточек над ее головой. Такой маленький!

Я думал – не получится. Получилось… И руки у меня в крови от осколков, зато стекло полностью выбил! Огонь еще чуть-чуть – и оближет лицо, одежду. Все толкаются. Кричат. Помню – везде дым. Кто-то выхватил у меня из рук молоточек – новые звоны стекла. Нужно прыгать. Прыгать! Через огонь! А там – неизвестно что!..

– Макс!

Я уже на крыше. Я помню, как горел весь автобус.

Вот – я закрыл голову курткой. Прыгнул. Кто-то сзади еще на меня навалился. Подальше от огня! Мы ползли – земля скользкая, утренняя. Мы все карабкались по грязи. Анна! Она плакала и боялась прыгать. Я обернулся и увидел ее через пламя огня.

– Прыгай! Анна, прыгай!

Глаза у нее – большие, испуганные. Она смелая. Она прыгнула. Уже почти все выбрались…

– Макс! Слезай! – теперь кричит папа.

А я плачу. Мне стыдно.

Вот – мы все убегаем дальше. Спасаемся. Вдруг будет взрыв? А Лени – он трус! Он один так и остался в автобусе – боялся прыгнуть, боялся высоты! Автобус весь горел. Он звал нас.

– Прыгай, – кричим мы ему. – Прыгай!

Что-то шипело, громыхало. Наконец, он прыгнул…

Всю неделю я думал: можно ли сгинуть в огне? Я не знал. А все повторяют: невозможно! Как это невозможно? Как? Если все мы видели этого труса Лени. Мы видели, как он прыгнул. Нас всех отбросило потом волной. И больше я ничего не помнил…

– Где ты, где ты, Лени? Слышишь? Куда ты пропал? Трус! – кричу я, топаю по крыше железяки. И пусть, если провалюсь!..

– Макс, перестань! – мама, мамочка, тебя не было с нами! Ты не видела ничего! И ты бы не верила своим глазам так же, как не верили мы.

Вот – мы в больнице, мальчики в одной большой комнате. Тихо. На соседней кровати Алекс, тоже проснулся. Мы поняли друг друга с одного взгляда. Он тоже не знал, где Лени…

– …Куда ты пропал? – я осматриваю долину. Смотрю вниз, куда он хотел прыгать. Я решил повторить его трюк…

– Макс! Даже не думай! Не прыгай! Макс!!!

Я спрыгнул. Упал. Снова лицо, руки, одежда в грязи. И в пепле. И запах забился в нос. Запах страха и огня. Папа поднимает меня с земли. Где Лени? Где же он?..

– Макс, забудь. Он пропал.

Никто его так и не нашел. Ни тела, ничего.

– Не может такого быть! – кричу я и брыкаюсь.

– Макс…

Я начал плакать. Мальчишки не плачут. Но мне все равно. Этот трус сбежал и оставил всех в дураках.

Вот – нас пятеро. Мы сбежали с уроков два дня назад. Мы обыскали весь автобус. Мы обшарили всю округу. Мы даже нюхали этот воздух…

Он исчез.

– Нет Лени. Его больше нет. – Кто-то из нас, наконец, произнес те самые слова вслух. Все боялись это признать. Мы впервые столкнулись с мистикой. Мы не могли это объяснить. Мы даже боялись это объяснить хоть какими-то словами.

– Идем, малыш, – шептала мама. – Забудь об этом…

Ага… Забудь. А как забыть, что Анна прыгнула вслед за ним в огонь и тоже исчезла? Про нее никто не вспоминал. Ни родители, ни учителя. Этих двоих я больше не видел в школе. И самое страшное… Никто не помнил, чтобы она прыгала вслед. Никто ее вообще не помнит и не знает! Никто, кроме меня…