Лев Яковлевич Лапкин (псевдоним Саша Кругосветов) – детский писатель, публицист, лауреат литературной премии «Алиса» имени Кира Булычева, сопредседатель Центрального офиса ИСП, координатор офиса ИСП в Санкт-Петербурге.

Лев Лапкин не только поэт и прозаик, обладающий ярчайшим талантом, но и крайне разносторонний человек с интересной биографией.

Так, будучи студентом, он выступал в КВН, участвовал в агитбригадах. И в то же время в 27 лет стал кандидатом технических наук, а его графические работы представлялись на выставке художественного творчества молодых ученых Академии наук СССР.

В студенческие годы стал чемпионом Ленинграда по академической гребле. Более 35 лет занимался боевыми единоборствами. И такая увлеченность спортом ничуть не помешала Льву Лапкину написать три докторские диссертации, опубликовать более ста научных трудов в области математики и электроники и стать заслуженным изобретателем СССР, у которого 27 авторских свидетельств. Причем все его разработки были внедрены. А сам Лев Яковлевич Лапкин руководил подразделениями, занимающимися исследованием и проектированием в области ракетостроения. Позднее руководил подразделением в Академии наук СССР. Был руководителем ряда опытно-конструкторских и научно-исследовательских работ и параллельно преподавал в Институте повышения квалификации руководящих работников.

В 1991 году Лапкин ушел из Академии в связи с закрытием направления. В настоящее время предприниматель, руководитель предприятия. Ветеран труда. Награжден медалью «За доблестный труд».

Главный герой многих произведений Льва Лапкина или, точнее, Саши Кругосветова, поскольку именно под этим псевдонимом он выступает в печати, – капитан Александр, живший во второй половине XIX – начале XX века, который ходил на деревянных парусных кораблях и не изменял парусникам даже тогда, когда появились первые железные корабли с паровым двигателем.

Рассказы о приключениях капитана Александра у Кругосветова получаются удивительно живыми и увлекательными, возможно, как раз потому, что сам автор много путешествовал и далеко не понаслышке знает о том, какими интересными могут быть далекие уголки нашей планеты и люди, живущие там.

Помимо детской литературы Саша Кругосветов известен также своей публицистикой, он написал три книги в жанре «нон-фикшн». В печати появились и рассказы для взрослой аудитории. Один из таких рассказов мы и предлагаем вашему вниманию.

Дипломы и премии

Диплом победителя «Школы Букеровских лауреатов» по классу прозы (руководитель – В.В. Ерофеев) с вручением медали им. А.С. Грибоедова (Милан, 2012).

Дипломант Франкфуртской книжной ярмарки (2012).

Дипломант Фестиваля славянской поэзии в Варшаве (2012).

Дипломант Book Fair в Лондоне (2013).

Победитель конкурса Продюсерского центра А. Гриценко при информационной поддержке МГО СПР, Союза писателей-переводчиков, Международного общества им. А.П. Чехова «Лучшая книга года» (2012) в номинации «Сатира. Пародия. Ирония. Юмор» за книгу «Остров Дадо».

Победитель конкурса Продюсерского центра А. Гриценко при информационной поддержке Союза писателей-переводчиков, МГО СПР и Международного общества им. А.П. Чехова альманаха «Российский колокол» (2012) в номинации «Лучший писатель России».

Победитель конкурса Продюсерского центра А. Гриценко при информационной поддержке Союза писателей-переводчиков, МГО СПР и Международного общества им. А.П. Чехова «Лучшее перо России» (2012) с вручением наградной статуэтки.

Премия Интернационального Союза писателей, Литературной конференции по вопросам фантастики «Роскон», Крымского открытого фестиваля фантастики «Созвездие Аю-Даг», Литературно-практической конференции «Басткон»: Гран-при с присуждением звания «Лауреат литературной премии «Новое имя в фантастике» – в номинации «Фантастика для детей».

Лауреат премии «Алиса» имени Кира Булычева (2014).

Книги

«Остров Дадо. Суеверная демократия». М.: Московская городская организация Союза писателей России (2012).

«Большие дети моря» (+СД). М.: Интернациональный Союз писателей. Продюсерский центр Александра Гриценко (2013).

«Архипелаг Блуждающих Огней». М.: Интернациональный Союз писателей. Продюсерский центр Александра Гриценко (2013).

«Остров Дадо. Суеверная демократия». Электронная книга. М.: Московская городская организация Союза писателей России (2013).

Dado Island. The Superstitious Democracy. Электронная книга на английском языке. М.: Московская городская организация Союза писателей России (2013).

«Сто лет в России» (ИСП, 2014).

«А рыпаться все равно надо» (ИСП, 2014). «Живите в России» (ИСП, 2014).

«Киты и люди» (ИСП, 2014).

 

Марта

(почти пьеса)

Действующие лица:

Марта Кржелина, невысокая, хорошенькая, ухоженная, точеная, словно статуэтка. Рыжеватые короткой стрижки волосы, пшеничные брови и ресницы, атласно-белая кожа, лилейная шея. Глаза темно-синие. Движения точные, быстрые и решительные. Муж зовет ее Ритой. Марта не работает. Дочери Марине шесть лет.

Максим (Макс) Кржелин, ее муж. Мягкий, добрый, круглолицый, чуть полноват. Движения легкие, округлые. Работает в НИИ. В свободное время занимается стрельбой по тарелочкам, мастер спорта. Заядлый охотник. Семью Кржелиных называют иногда МММ, не вкладывая, конечно, в название известный нам теперь смысл финансовой пирамиды. В семидесятые годы даже слов таких еще не знали.

Юлий (Юл) Степанов. Друзья зовут Степой, чаще – Стивой. Теплый, дружелюбный, умеет слушать собеседника. Знакомые, иногда и не очень знакомые, тянутся к нему, любят поплакаться в жилетку. Педант. Одевается скромно, но аккуратно. Ухоженные руки. Среднего роста, ловкий, подтянутый. Крупные черты лица: большие глаза немного навыкате, чувственный рот, полные губы, узкий удлиненный нос. Изрядно облысел в свои тридцать с небольшим. Стрижется редко, поэтому волосы сзади слишком отрастают и загибаются вверх. Выглядит это неаккуратно и контрастирует с его в целом ухоженной внешностью и опрятной одеждой.

Боб, рослый, спортивный, атлетичный, веселый. Успешный человек. Любимец женщин.

Леонид (Лео) Меклин. Бородатый, косматый, рыжий. Зовут Миклухо-Маклаем. Доброжелательный, общительный, недалекий. Увлекается фотографией.

Валентина (Валя), жена Лео. Фигура с неясно выраженными формами, лицо смазанное, глаза маленькие, довольно злые.

Сестра Вали.

Хачатур. Восточный человек, мажор.

Проводница.

Действие первое

Картина первая

Семидесятые. Ленинград. Квартира Макса и Марты в панельном доме, шикарная жилплощадь по тем временам. Макс накануне вернулся с охоты. Супруги пригласили на вечеринку друзей.

Кухня. Пластиковая светло-серая мебель польского производства – вершина достижений мебельной промышленности стран народной демократии, вкусивших в полной мере блага развитого социализма. На полу – утепленный линолеум с пятнами под шкуру леопарда. Полосатые сине-фиолетовые шторы, блестящие темно-синие венские стулья. При входе на нитях позванивают стеклянные синие обереги в виде сердечек. Стол накрыт в соседней «большой» комнате. Оттуда доносятся звуки музыки, разговоры, смех. Гости едят, пьют, танцуют. Марта снует между плитой и гостями, носит блюда с закуской, чистую посуду, приборы, салфетки, да мало ли что нужно за столом, уносит грязную посуду. В течение всей картины периодически появляется и исчезает, лицо серьезное, Марта ни на кого не обращает внимания: она – хозяйка, занята гостями и столом в большой комнате.

За маленьким кухонным столом в задумчивости сидит Стива. Курит, в пепельнице – гора окурков. Входит Макс, он сильно навеселе.

– Ну как тебе глухарь, Стива?

– Честно говоря, ничего особенного не почувствовал. Суховато, жестковато. Не обижайся, Макс, я в этом плохо разбираюсь. Остальное, то, что Марта наготовила, – как всегда, на высоте. Ты ведь железкой ехал чуть ли не с Дальнего Востока. Как дичь-то удалось довезти?

– Ну не с самого… Три дня ехал. Мясо дикой птицы, что глухарь, что тетерев, если спустить кровь, долго не портится. Дай сигаретку.

– Ты же не куришь. Что-то случилось?

– Риточка опять уезжает. Когда я отправлялся на охоту, ничего об этом не говорила.

– Куда?

– Говорит, что в Крым.

– Ты что, ничего не знал?

– Да говорю же тебе – ни сном ни духом. Вчера приехал, и словно обухом по голове… Сегодня в ночь и уезжает.

– Почему без тебя?

– Рита вообще со мной не считается. Звоню с работы, она сообщает: «Меня сегодня не будет. – А где Маринка? – Маме отдала. – И куда ты? – На девичник».

– Чего это она вдруг решила так неожиданно в Крым поехать?

– Какая-то Клара, ее подружка, уже там, в Коктебеле. Сняла комнату, позвонила, что ждет. Погода хорошая, вода теплая, не то, что у вас здесь – дожди, дожди, дожди… Грех, мол, пропускать. Давай, ноги в руки… В прошлом году тоже ездила без меня…

– Да-а-а… Коктебель, тепло, красота! Ну и что тебя так взволновало? Марта – женщина разумная, не беспокойся, все будет в порядке.

– А как она будет добираться, одна, с чемоданом?

– Проводи ее на вокзал.

– А там? Троллейбус, потом автобус.

– Мир не без добрых людей. Кто-нибудь поможет молодой женщине чемодан донести.

– То-то и оно. Здесь помогут, там помогут. Я весь издергался. Ее никогда нет, где Рита, что Рита? Она как мужик – встала и пошла. Одной подруге помочь, другой…

– Вот видишь, она хороший, отзывчивый человек.

– Как же, отзывчивый. У меня температура – 38 с лишним. В холодильнике пусто. Она – Маринку к маме. Сама – на пластику. Пластикой занимается. Даже не знаю, что это – то ли танцы, то ли лепка. «Марта, – говорю ей, – сготовила бы хоть что-то». – «Ты продукты принес? Нет!» И смотрит на меня: вот, мол, сам делай выводы. А я-то – дурак полный. Она потом звонит: «Вернусь поздно. На последнем метро». Думаю: бедная Риточка, – одна, ночью. С температурой тридцать восемь вскакиваю, бегу встречать, чтобы одна не возвращалась. А ей – хоть бы что, все – как должное, температура – не температура… Боюсь домой возвращаться днем. Вдруг кого застану… Как ты думаешь, может, у нее кто есть?

– Зря ты дергаешься. Марта – не из таких. Не производит впечатления легкомысленной женщины.

– Из таких, не из таких… Уже почти год у нас с ней ничего. Я – в одной комнате, она – в другой, с Маринкой. Все отговорки. То, видишь, ребенок болеет. «Ты знаешь, – говорит, – сегодня я так устала на пластике. Ну, не лезь с объятиями. Не сейчас, не сейчас. Не хочу я, ты понял? Не до тебя. У Светки, моей подружки, муж ушел. Пойду, навещу. Останусь у нее. Надо же подруге помочь»…

– Да не психуй ты, Макс, видишь – она друзьям помогает, что в этом плохого?

– Обо всех думает. Только не обо мне. У нее кто-то есть. Она сказала, что собирается разводиться со мной.

– Даже так? Это серьезно?

– Черт ее разберет… Вроде сказано между прочим. Может, и в шутку… А я так думаю – неспроста. Она меня ни в грош не ставит. От нее только и слышишь: «Поди сделай, поди принеси. Ухожу, Маринку покорми, поиграй с ней в развивающие игры, почитай, принеси продукты, дай денег, встретишь меня у метро».

– Современная женщина! У нее свои интересы. А ты хотел бы, чтоб она была домашней курицей? Чтобы была толстой, опустившейся, обрюзгшей? Ты этого хочешь? Она у тебя стройная, подтянутая, в тонусе. Просто «моделька». Женщина с Запада. И ножки, и шея, и глаза…

– Выглядит-то она неплохо, все, что надо, есть – да не про мою честь.

– Ты, наверное, ее часто попрекаешь.

– Нет, пожалуй. Иногда, правда, говорю: «Может быть, ты дома побудешь? Или – давай сходим куда-нибудь». А вот на это она всегда готова – в гости, потанцевать. И у нас принять, как сейчас. С удовольствием. И наготовит, и стол накроет. И все легко, как бы между прочим.

– Это так, Марта очень быстрая. И в доме порядок. Ты всегда накормлен, обстиран, отглажен…

– Да нет, какое там. Она считает, что мужчина должен сам и постирать, и погладить, и вещи себе купить.

– Макс, ты неправ. Все-таки у тебя теплый дом, в доме – обед, ребенок накормлен. Уют. Вон, новые стулья в кухню прикупила.

– Какие новые? Это бабушкины венские стулья. Марта… она их ошкурила и покрыла темно-синим блестящим автомобильным лаком.

– Шикарно получилось. Так и сияют. Неправ ты, неправ относительно Марты. Смотри – мы тут сидим, а она так и снует – взад, вперед.

– Где же я неправ? Она меня ни в грош не ставит. Что бы я ни сказал. Она даже не спорит – промолчит и сделает по-своему.

– Знаешь что, Максик, я тебе удивляюсь! Чуткий, тонкий, интеллигентный, а в семейной жизни ведешь себя нетактично. Нетактично и недальновидно. Упрекаешь жену – не туда пошла, не то сделала, а этого – наоборот, не сделала. А сам-то ты как? Раз – и укатил на охоту.

– Да не защищай ты ее. Это не женщина, мужик в юбке. Холодный, грубый мужик в юбке. Ни тепла от нее, ни ласки.

– Значит, где-то есть твой промах, где-то сам и виноват.

– Ты не представляешь, как мне плохо… Я ведь на все для нее готов. У нас же ребенок. А я чувствую себя чужим в этом доме. И, между прочим, это квартира моих родителей. Да, да, это они нам подарили, и давно. Ну, не подарили… Одним словом, разрешили Марту прописать. Надоел я тебе этими разговорами? Иди, потанцуй.

– Отчего ж, давай поговорим. Тебе надо успокоиться. И не видеть все в дурном свете.

– Мне ничего не хочется. Жить не хочется… Может, я бесхарактерный?

– Конечно, ты слишком мягкий. Иногда необходимо и характер проявлять.

– Сколько раз решал: надо расходиться, пора расходиться – а не могу. Ей нужен не такой, как я. Ей нужен бесчувственный, примитивный мужлан, чтобы и поколотить мог в случае чего. Говорила же матушка: жениться надо на девушке своего круга. К черту эту семейную жизнь, к черту Марту! Хочется уйти на охоту и не вернуться…

– Что ты имеешь в виду – остаться в лесу?

– Остаться где-нибудь между Хабаровском и Владивостоком и никогда не возвращаться. Си-хо-тх-А-линьскхий к-х-хр-ребет. Там живут одни только кх-х-меры. Какие кхмеры? – ханты-манси, вот кто там живет. Черт, я уже ничего не помню. Как же назывался этот чертов кхрребет, который я пересекал по пояс в снегу всего несколько… Несколько… чего? А – дней назад. Вот там бы и остаться. И никогда не возвращаться.

– Покинуть сей бренный мир?

– Что угодно. Уйти, чтобы этого всего больше уже не видеть.

– Успокойся, Макс. Выпей что-нибудь для разрядки.

– Какой выпить? Я уже, наверное, бутылку коньяка вылакал. Какая разрядка? Р-р-мянский коньяк Гранд Сргис, Мштосцсц. Чтобы не лцзреть…

– Зря ты нагнетаешь. Проводишь Марту на вокзал. Вернешься домой. Отоспишься. Она отдохнет в Коктебеле. Приедет отдохнувшей. Уже было год назад… И все у вас наладится. Забудешь о мрачных мыслях. Иди-ка лучше к гостям.

– Нет, ты скажи мне, Стива. Я ведь только тебя спросить могу. Ведь это кто-то из наших. Конечно – не официант какой-то, не водопроводчик, Марта слишком брезгливая… Кто-то из наших. Откуда еще взяться человеку? Кто, кто? Это, наверное, Боб.

– Что за глупость? С чего ты взял?

– Ну не Мклухо же Мклай! Рыжий – он никакой. А Боб – высокий, стильный. При деньгах. Это Боб.

– Вряд ли. У Боба же с Лариской роман. У них очень серьезно.

– А Боб такой, он и с Лариской, он и с кем-то другим запррст может. Легко! Если женщине из наших выбирать – так только Боба!

– Ты перепил, Макс. Иди закуси. И потанцуй.

Картина вторая

«Большая» комната в квартире Макса и Марты. Совковый шик – паркетный пол, полированная мебель. Тоже, скорее всего, импорт из Восточной Европы. В глаза бросаются необычные сине-фиолетовые бумажные салфетки на столе – не очень аппетитно, но Марта почему-то не любит белые. Боб танцует с Валей. Лео – за столом с сестрой жены.

Входит Макс. Подходит к танцующим. Довольно бесцеремонно отодвигает Валю («Макс, как ты себя ведешь?»)… и, не обращая на нее внимания, поворачивается к Бобу.

– Ты отчего один пришел, супермен, мы же приглашали тебя с Лариской?

– Лариска не смогла. Ребенок приболел. Просила передать всем привет.

– Ах, да, у нее же сын пятилетний. Заболел, заболела – свежо предание, а верится… с тррудом.

Макс достает из шкафа две пары боксерских перчаток. Надевает одну пару на руки Боба, шнурует, Боб смотрит на него с удивлением, вторую пару – на свои руки:

– Валюшка, не дуйся, иди-ка лучше сюда, зашнуруй перчатки мастеру спорта по тарелочкам. Ну что, ты готов, красивый, спортивный, успешный Боб?

– Вообще-то сейчас не момент, то есть не самый удачный момент. Может, в другой раз?

– Боишься, что ли? Меня, простого кх-х-мера, боишься…

– По-моему, ты немного не в себе, Макс. Но раз настаиваешь… Давай попробуем.

Макс без подготовки бросается в атаку. Старается попасть в лицо Бобу. Бьет изо всех сил.

– Ты чего, Макс, будто с цепи сорвался… Потише, потише, а то, чего доброго, сам наткнешься на мой кулак.

Спортивный Боб без труда уклоняется от яростных атак Макса. Выбившись из сил, мокрый и встрепанный Макс порывисто обнимает Боба, бросает голову ему на грудь. Валя и ее сестра хлопают в ладоши:

– Браво, мальчики, браво! Ничья! Победила дружба!

– Боб, Боб! – всхлипывает Макс. – Почему у одного все, у другого – ничего? Ты красивый, успешный, умный. Тебя Лариска любит. А меня, кто меня любит? Меня никто не любит…

Марта наблюдает эту сцену. Останавливается, испытующе смотрит на Макса синим глазом. Боб обнимает Макса. Миклухо-Маклай достает огромный фотоаппарат, чтобы запечатлеть забавную сценку.

– Ну что ты, Макс, успокойся. Все у тебя в порядке. Посиди, переведи дух, возьми запивку, – говорит Боб.

Отводит Макса к дивану, снимает перчатки. Вытирает его вспотевший лоб, наливает в фужер клюквенного морса – пей, Макс.

– Да что вы меня все успокаиваете? Я со-вер-шен-но спокоен. Я в полном порядке. Кто вы такие? Зачем вы все пришли? Вы – никто. Ограниченные, жалкие, тупые, ничего не понимающие люди. Кх-х-мерры. Кхмеры-химеры… Если бы не Марта, я никого бы из вас не пригласил. Но Марта! Моя Риточка, как она скажет, так и будет! Ты не расстраивайся из-за меня, Боб. Ты – хороший парень. Вот – я дарю тебе крылышко. Это тетерев. Очень красивая птичка. Как и ты,

Боб. Ну, пожалуйста, возьми это крылышко. Не отказывайся, прошу тебя. Когда ты решишь полететь, оно очень тебе пригодится. Вместо пр-р-пелле-ра-ра. Не держите меня, я хочу говорить только со Стивой. Вот человек. Ему все можно сказать. Потому что он понимает…

Картина третья

Опять кухня. Стива пьет чай. Входит Макс.

– Стива, душа болит, дай сигаретку. Конечно, тебе надоели мои пьяные разговоры. Только скажи, сразу уйду.

– Да что ты, Макс, с удовольствием поговорю с тобой.

– Наверное, ты прав. Надо проще ко всему относиться. Марта отдохнет с подругой, и все у нас наладится. Может, мне поехать с ней? Пойду на вокзал провожать, куплю билет и поеду. Из наших дождей, сырости. А там тепло, солнышко, розы цветут. Рядом с любимой женой. Как ты думаешь?

Марта, проходит мимо, слышит их разговор. Останавливается, встает у стола, закуривает сигарету, ждет, что скажет Стива.

– Неплохая идея. Но вряд ли получится. Клара, как я понял, сняла комнату, заплатила за двоих. Вы приезжаете вдвоем, как она должна реагировать? Думаю, Марта эту идею тоже не одобрит, – смотрит на синеглазую Марту, та молчит. – Только еще больше перессоритесь. Давай лучше переменим тему. Как дела на работе?

Марта уходит. Макс вытирает слезы рукавом.

– На работе… все бы ничего. Да вот, Стасик Турчинский, мой товарищ… Мой очень, очень хороший товарищ. Наши столы рядом… Серьезно заболел… Стасик. Ты даже не представляешь, насколько это серьезно. Опухоль, трепанация черепа… Тяжел-л-лейшая операция, ему предстоит тяжел-л-лейшая операция! Неизвестно даже, что дальше, восстановится ли он полностью. Вчемпричина? В-чем-при-чи-на? Да очень простая при-чи-на: за стеной – макет радиолокатора. СВЧе-че излуче… Всем – срочно проверяться. Я сам не свой хожу, сам-не-свой… Что по-ка-жет рентген? Если у него так, почему не может быть у меня? Мне страшно, Стива; как вспомню Стасика, так и бьет… лихорадка… Конец Максиму, конец МММ…

– Да не расстраивайся ты, Макс. И не нагнетай понапрасну страхи. Нет у тебя ничего. Если хочешь, сделай рентген. Чтобы не думать. Надо еще проверить излучение макета, не исключено, что там вообще все в пределах нормы. А у твоего Турчинского это произошло по какой-то другой причине. Мало ли что может быть. Плохая экология, врожденный дефект, генетика…

– Никто с этим не станет разбираться. Никому ничего не известно, а начальству – пофиг. И самое главное – это может проявиться не сейчас. Сейчас – нормально. Все хорошо, все тип-топ… А через три года – тю-тю – и вперед ногами. И Маринка растет без отца. Бедный ребенок, бедный ребенок, она живет и ничего не знает. Моя Маринка может очень скоро остаться сиротой. И Марту тоже жаль. Она ведь неплохая. Я ей когда-то стихи писал.

Лилейная шея Лилит. Вот уж точно – Лилит, дьявольская женщина, дьявол ее побери! Тогда были лилии, а в душе лотосы цвели… Какая, к черту, сейчас может быть лазурь, вокруг – темно-фиолетовые сумерки… В Марте много хорошего. Она туфли мне всегда покупает. Говорит: «Не люблю, когда ты на работу в спортивной обуви ходишь, ты еще кеды надень…»

– Лилейная Лили, Лилечка, интересно… Вот видишь, все не так плохо. Помоги Марте убрать со стола и собраться в дорогу. Она ведь сегодня уезжает? Значит, времени осталось немного. А я попрощаюсь со всеми и пойду. Чтобы вам не мешать.

Картина четвертая

Большая комната, где только что принимали гостей. Марта отводит перепившего Макса в спальню, уговаривает, чтобы тот вздремнул, пока она уберет со стола и помоет посуду. Лео со спутницами собираются уходить – надевают в прихожей обувь, плащи, шляпки и шапки, кто что, готовятся основательно, на улице ветер и дождь как из ведра. Потом Лео, одетый уже по-уличному, пробегает зачем-то в комнату к Максу. Боб тоже собирается уходить. Звонит телефон. Боб снимает трубку.

– А, это ты, Стива? Чего ты звонишь, кто нужен, Макс? Да он немного не в себе. Думаю, кемарит где-то в уголке. Ах, ты за него беспокоишься… Не волнуйся, похоже, что он утихомирился. Все спокойно в доме Облонских. В доме МММ, Кржелиных, I mean. Интересная фамилия у них. Если к Марте применять, получается – кружевница. И действительно – она такая, узор ведет красивый, причудливый, идеально узлы вяжет твердой расчетливой рукой. А если к Максу применить, все кружит он и кружит, будто слепой, никак не найдет свою дорогу. Ты говоришь, у них в семье плохо?.. Никогда бы не подумал. Макс, мне кажется, бесконечно предан семье, и Марте тоже. А Марта, конечно, железный рулевой. Разводиться собираются?.. Все к этому идет, ты так думаешь? Во дела… Ну, если Макс уйдет, я за Марту не беспокоюсь. Она правильная женщина и жизнь свою устроит. Макс считает, что у нее кто-то есть?.. Вряд ли. Моя Лариска дружит с ней, она бы знала. Да и не такая она, Марта эта, чтобы бегать налево. Ну, если разойдутся, все бывает… Кстати, если уж разойдутся… Тебе, Стива, давно пора обзавестись семьей. Вот для тебя была бы прекрасная партия. Умная, рачительная хозяйка, аккуратная, ты это ценишь. К тому же – красотка, не кррркодил какой-нибудь. Ну что за шейка, что за глазки! Рассказывать, так, право, сказки! Какие ножки, а какой носок… И, верно, ангельский быть должен голосок! А кожа, вах-вах, сахарной бэлызны…

– Все бы тебе шутить да подсмеиваться, Боб. У меня Стелла есть.

– Кто это Стелла? Не та ли дантистка, к которой Лариска ходит? Ну, ты даешь, Стив! Поздравляю. Сама Стелла Пархатская! Классная тетка. Высший класс. Как у тебя с ней, серьезно?

– Знаешь, Боб, сам не могу понять. Временами все очень хорошо. Вчера круглые сутки, от утра и до утра провели в постели в ее квартире. Лямур, passion. Лежим, курим, она прижалась и говорит: «Знаешь, отчего я тебя люблю? Ты очень красивый!». Это я-то красивый. Обычная женская болтовня, а слышать приятно. Утром звонит муж. Говорит: «Сегодня прилетаю». Кто у нее муж? Знаешь, Боря, ничего об этом не могу сказать. Какой-то советский работник, наверное. При деньгах. И подолгу в разъездах. Она как вскинется: «Давай, давай, мой красавец. Нечего разлеживаться, быстренько собирайся». Я говорю: «Когда встретимся, Стеллочка?». «Не знаю, не знаю» – говорит. «Может, завтра ко мне подъедешь или вначале на вэрр-ни-сажжж, а потом ко мне?» – это я предлагаю. «Вернисаж тебе нужен, крррасавэц, как же… койка тебе нужна! Знаешь, Стива, кроме шуток, ты не звони и не надоедай, законный супруг мне во сто крат важнее». «Может, мне вообще не звонить и не приходить?». «Как хочешь, твое дело. Хоть и совсем не появляйся. Вначале научись бабло зарабатывать. Что такое бабло? Маней, манюхи, бабки, капуста». Вот ведь чертовка. И что я могу ей на это ответить?

– А я уже подумал, что у вас серьезно. Даже удивился вначале. Оказывается, вовсе нет – просто так, покувыркались и разошлись. Лариска мне о Стелле говорила не очень уважительно. Вернее, человек она хороший, но молва об ее нравах – не очень. Да ты не обижайся, что я так говорю – люди говорят, может и ошибаются. На каждый роток не накинешь платок. Послушай меня, Стива. Ты же умный, образованный, душевный, зачем тебе такие, как Стелла Пархатская? Присмотрись к Марте. Вы подходите друг другу – Лилия с Юлием…

– Хватит высмеивать меня, Боб. Марта замужем, Макс – мой друг, наш общий друг…

– Не вешай мне лапшу на уши, Стива. Будто я не знаю тебя. Ты человек современный, тебе принципы-то не особенно мешают. С виду – мягкий, пушистый, а на деле – супергибкий, отстраненный и беспринципный. Мне-то не рассказывай, у тебя свое понимание дружбы, любви, совести, тем более угрызений совести. Угрызениями себя не обременяешь. Ты человек легкий, родился под знаком Близнецов, ничего в голову не берешь. Вечный Юл, одним словом. Уж что-что, а в старомодности тебя никак не упрекнешь. Ну, хорошо, оставим эту тему, я не священник, а ты не на исповеди. Да не трепыхайся ты, не кипятись, мы тебя принимаем таким, каков ты есть. Вернемся к моему вопросу. Давай предположим, – условно, конечно, – что ты свободен, что у тебя нет Стеллы (а ее и так у тебя нет), а у Марты, предположим, нет Макса (а он, как я понял, и так ей не нужен). Ты мог бы заинтересоваться такой женщиной, как Марта? Море достоинств для будущей спутницы жизни. Ну, скажи мне, скажи, очень интересно, что ты думаешь об этом?

– Вот сам и предположи, хотел бы ты быть с Мартой?

– Не актуально. У меня и так все хорошо. От добра добра не ищут. А вот тебе стоит призадуматься…

– Ну, хорошо, постараюсь ответить максимально честно. Я, может быть, странный человек, но в женщинах неплохо разбираюсь, и для меня очень часто решающее значение имеют какие-то с виду незначительные нюансы. Вот сейчас я абстрагируюсь от конкретной ситуации, представляю себе, делаю пассы руками, и го-во-рю тебе абсолютно откровенно: на Марте – (делает паузу) – я никогда бы не женился. Все хорошо, умница, с характером, сильная, хорошенькая… Тысяча достоинств. И еще одно можно было бы наверняка найти, если покопаться. Чтобы были тысяча и одно… А что-то меня абсолютно не устроило бы.

– Да что же это? Заинтриговал…

– Талия у нее широкая…

– Совсем оборзел, талия широкая… Какая, блин, широкая, балбес? Живот плоский, подтянутый…

– А талия – ши-ро-кая, и еще кое-что, очень важное для личной жизни, не совсем так… Нет, на Марте я точно не женился бы. Никогда в жизни я с этим не смог бы примириться.

– Кое-что… Очень важное… Не совсем так… Ты, Стива, особенно-то не задавайся, мол, «мне такая, как Марта…»

– Этой проблемы вообще не существует. Обсуждаем, обсуждаем… неизвестно что, для эмоциональной, так сказать, разминки. И зачем только я дал втянуть себя в этот разговор? Ну ладно, пока, Боб, до встречи. Лариске привет.

Боб вешает трубку, направляется к прихожей. Из комнаты Макса выходит Миклухо-Маклай. Суетливо подбегает к Бобу, придерживает его за рукав. Говорит тихо, страстно и скороговорочкой, приблизив рот к уху Боба:

– Ты разговаривал сейчас по телефону. А Марта – в комнате Макса… Боб, она сняла трубку параллельного аппарата и слышала весь разговор!

– А, ерунда, Лео. Не бери в голову. Я со Стивой трепался, ничего особенного. О том, о сем. О Марте тоже говорили, мы ее очень хвалили, оба. Так что она не должна обидеться. Хотя…

Боб с Лео уходят.

Действие второе

Картина первая

Поздний вечер того же дня. Двухместное купе скорого поезда. Входят Макс и Марта. Макс заметно протрезвел. Он осматривает купе.

– Похоже, что ты одна в купе, Риточка. Ну что же, это неплохо. Никто мешать не будет. Снимай плащ. Так… Плащ на вешалку. Вот тебе шлепки, скинь туфельки. Погода ужасная… Давай я напихаю газеты в туфли, пусть просохнут, наутро уже будут сухими. Переоденешься? Пока нет? Ну ладно, поставим чемодан под сиденье. Береги документы, деньги. Приедешь, устроишься – дай телеграмму. Ни о чем не беспокойся. За Маринкой прослежу, в доме все будет в порядке. Встречу, когда вернешься. Отдыхай, ни о чем не думай. Вот уже объявляют: «Провожающих просим покинуть…» Сейчас ту-ту-у… Ну целую тебя…

Выходит. Поезд отправляется.

Картина вторая

То же купе через десять минут. За окном темно-синяя ночь, в купе чуть горит ночничок. Марта света не зажигает, сидит неподвижно в той же позе, что и раньше. Беспрерывно курит. В пепельнице – недокуренные, погашенные окурки. Входит мужчина в дорожной одежде, лица не разглядеть. В руке чемодан. За спиной рюкзак.

– Вот мы, наконец, и одни, Марта. Я приехал пораньше, показал билет проводнице, а сам – в тамбур. Дождался, пока поезд отойдет, и вот я здесь. Пришлось взять рюкзак. Ласты, маска с трубкой, линь для ныряния, подводный бокс для фотоаппарата. Ух, наныряюсь всласть! Мне сказали, где в Коктебеле отмель, на которой затонула греческая трирема, может, и галера, там, на дне – амфор видимо-невидимо.

Укладывает рюкзак на верхнюю полку. Переодевается, путь-то не короткий – мягкие тапки, темно-синие треники, фиолетовая футболка. Достает коньяк, батон за 13 копеек, масло, колбасу с чернильной надписью на шкурке: «Докторская», артикул, потом неясная надпись, заканчивающаяся «под управлением А.И. Микояна». Куда ж без Анастаса Ивановича? Аккуратно раскладывает на столе эти лучшие образцы советского продуктового ассортимента. Смотрит, ровно ли сложил. Удостоверившись, что все ровно, достает складной ножик, салфетки.

В купе заглядывает проводница:

– У вас все в порядке?

– Да, да, спасибо. Чай пока не надо, попозже. Перекусим, отметим отправление в теплые края. Коктебель, Коктебель, чудный край. Моя родина, моя любовь, край моей мечты. Райский уголок. Испортил немного настроение разговор с твоим мужем, ну никак я этого не ожидал. К сожалению, я, видимо, не сумел успокоить его в должной мере, не смог развеять его сомнения. Как ты думаешь, Лили?

– Лили – это что-то новенькое… Я всегда восхищалась тобой, Стива, – произнесла, наконец, Марта. – И на этот раз ты опять был великолепен. Что-что, а «дружить» ты умеешь, и с Максом, и со мной, и с Бобом, и к его Лариске под юбку пытался залезть, да не получилось. С Валей тоже «дружил» бы, будь она посимпатичней, и с Хачатуром, мужем Стеллы… Не юли, я все знаю, он – твой школьный друг, не разлей вода. Кстати, это я вчера Стелле звонила, вовсе не Хачатур, сказала, что ты намылился со мной в Крым.

Пауза.

– Ищешь, где обломится на дармовщинку, любитель полакомиться втихаря за чужим столом… Интересно, Стива, какое же еще укромное такое местечко, кроме талии, у меня настолько хуже, чем у всеобщей подстилки Стеллочки Пархатской? Настолько хуже, что ты с этим НИКОГДА В ЖИЗНИ не смог бы примириться…

Немая сцена. Стива хочет сказать: «Грубо, Марта, грубо и неинтеллигентно…», но слова застревают в горле. Откашливается, закуривает. «Им обеим нужен на самом деле хамоватый, нахрапистый мужик с деньгами. Одна уже нашла такого, другая – еще нет». Марта словно читает его мысли, она думает о том же.

Стива не допущен… Ни до разговора, ни до чего другого.

Картина третья

То же купе. Поезд прибывает в Крым. Крым на месте.

– Что притих, Стива? Дело сделано… Поздно пить боржоми. Бери чемодан, и свой тоже бери, пошли… Или забыл, зачем приехал, любовничек?

Картина четвертая

Марта одна в купе, спит, облокотившись на стол и положив голову на руки. Просыпается… Сколько сейчас времени? Час уже, как поезд в пути. Что это мне вдруг Стива приснился? Наверное, я к нему еще неровно дышу… Может, задело его высказывание обо мне? Или то, что он Стелку посещает? Что вспоминать об этом? – проскочили станцию, обратного хода нет. Просился, хотел и сейчас со мной поехать…

В двери появляется Хачатур.

– Выходыл покурить. Нэ хотэл беспокоыть тебя, Марточка. Ты устала, день непростой выдался. Да и у меня тоже. Вначале – Стелла… Потом, по дороге к вокзалу встрэтыл Стиву, как бы случайно… Как же, случайно… Полчаса заговаривал ему зубы, водыл кругами, чтобы нэ догадался…

Картина пятая

Марта одна в купе. Хачатур опять вышел курить. Марта размышляет.

«Все считают меня неважной женщиной. Одни – распущенной, другие – корыстной. А что я должна делать, как я должна поступить?

С Максом мы поженились, нам было по 19. Я ни в чем не разбиралась. Что он за мужчина? Всю жизнь сопли ему подтирать? Он хороший, но не мужик. Мне не нужен подкаблучник.

Стива – умный, тонкий, образованный, ироничный. Но он – центр Вселенной. Только о себе думает. Даже во время близости. Таблетки не принимай, это вредно. Что принимай, что не принимай – все равно доверия нет. Презерватив – это ему не надо, он, блин, удовольствия не получает. А вот выплеснуть мне на ягодицы – это пожалуйста. Получила я свое, не получила – это его не интересует. Иди, подмывайся, по спине течет, а еще думай, чтобы туда не попало.

А Хачатур… Зверь и только. Он считает себя лучше всех. А ему только бы сильнее да быстрее. Ничего в любви не понимает. Вряд ли я захочу еще быть с ним. А поездку пусть оплачивает. Сам вызвался. Пусть и почитает за счастье провести со мной несколько дней.

Никто из них ничего не может дать женщине. Себе, только себе. Не только в смысле близости. Вообще, по жизни. И в смысле близости тоже. Кажется, один только Боб меня ценит и понимает. Он – сильный, умный, ответственный. Да еще и красавец какой! Жаль, что на меня ноль внимания. Не по зубам он мне. Да и Лариске, наверное, тоже. Что мне-то делать? Ну, ничего. Я своего Боба еще дождусь. А пока я и так неплохо живу. Пока мне и со Стеллой неплохо».

Занавес

 

Родилась 12 декабря 1974 года, живет в Москве. Замужем, воспитывает двоих сыновей.

Закончила МГЮА им. Кутафина. Впоследствии вступила в Адвокатскую палату города Москвы. В течение 11 лет была управляющим партнером адвокатского бюро.

Рождение сына изменило ее жизненные цели и ценности. В 2012 году Ольга оставила адвокатуру, сейчас занимается семьей и детьми, много путешествует. Литература, описание интересных сюжетов всегда были ее хобби. Узкий круг читателей высоко оценивал ее литературные способности и с нетерпением ждал нового эссе.

В 2013 году Ольга решила написать несколько юмористических рассказов и издать сборник.

 

Крепкое поколение

рассказ-эссе

Утро началось с не самого приятного открытия: на Кутузовском запретили парковку. Совсем. Теперь от моста до Триумфальной арки нигде нельзя останавливаться ни справа, ни слева. Вообще-то там и раньше не особо разрешалось стоять, но хоть не эвакуировали через три с половиной секунды, как сейчас. У нарушителя в запасе было хотя бы минут сорок. А больше мне сегодня и не нужно.

«Спецтрасса, и без того оборудованная для «специальных людей», стала совсем неудобной для всех, у кого нет мигалки. Хорошо еще, не все местные жители отгородились от временных гостей шлагбаумами и воротами, но недолго осталось», – размышляла я, широким шагом проходя через тихий чистенький двор сталинского дома, в дальнем углу которого мне удалось-таки приткнуть машину. Я приехала чуть раньше назначенной встречи, и было даже приятно немного пройтись в этот солнечный майский день.

– А-яй! – пискнуло нечто, больно врезаясь мне в бедро и чуть не сбив с ног. Раздался треск разрываемой ткани, как будто кто-то попытался сорвать с меня брюки.

Вздрогнув от неожиданности, я остановилась и посмотрела вниз. Передо мной стоял белобрысый малыш и испуганно таращил на меня голубые глазенки с неестественно длинными черными ресницами. Ресницы часто хлопали – столкновение было явно незапланированным. В ногах у меня валялся перевернутый самокат, о который я чуть не споткнулась. Аккуратно отцепив маленькую ручонку от моей штанины, которую парень только что использовал как страховочный трос, я смогла оценить объем ущерба.

Начинался явно не лучший день в моей жизни. «Молния» брюк разошлась, ее зубчики расплелись в подобие пружинки, на которой покачивался замок; карман повис, вырванный из бокового шва. «Слава богу, хоть не «с мясом», – попыталась я себя успокоить. Сам шов, кстати, тоже не выдержал, образуя прореху, в которую без труда помещалась ладонь.

– Я как энгЛи бёЛд! – пояснил розовощекий террорист. – Взял и влетел!

– «Энгри» сейчас я, – процедила я сквозь зубы. – Лучше отойди отсюда, – позаботилась я о безопасности ребенка.

– Мишенька!! – гаркнули мне в ухо.

К нам подскочила крепко сбитая женщина далеко за пятьдесят, в обтягивающей футболке с ярким рисунком, такая же светловолосая и розовощекая, как и малыш. Да откуда они все появляются-то? Я огляделась, никакой другой дорожки, кроме той, по которой я шла, не было. Справа только поросший одуванчиками пригорок, кстати, довольно крутой, а наверху детская площадка. Неужели с площадки скатываются? Тогда мне еще повезло, что стою на ногах…

Тетенька взволнованно ощупывала свое чадо.

– Мишенька, ты не ударился? Не упал?

Она осеклась, увидев мое каменное выражение лица наемника перед выстрелом.

– Ой, ты что же, порвал девушке брюки? – наигранно начала она пенять Мишеньке, полностью успокоившись: у ребенка нет ни царапины. – Вот тоже, одежду делают, не дотронуться! Чуть что, сразу рвется, – попыталась она перевести стрелки на дизайнеров Брунел-ло Кучинелли, которые, по ее мнению, не предусмотрели самого важного: по-настоящему хорошая одежда должна выдерживать вес трехлетнего пацана, родители которого не экономят на еде! Иначе за что же деньги платить?

– Как энгЛи бёЛд! – еще раз обозначил Мишенька свою миссию.

Я постаралась вдохнуть поглубже и сосчитать до десяти. «Удовольствие представить Мишеньку с его бабушкой снарядами в игре «Энгри Бёрде» я доставлю себе позже, – подумала я. – А сейчас надо срочно что-то делать». В голове носилось множество мыслей, одна другой негативнее.

У меня через полчаса встреча с очень важным чиновником. Явиться в драной одежде – нонсенс. Переодеться нет времени, а опаздывать нельзя. Хотя… он и сам опоздает, никогда не приходит вовремя, но и не задерживается больше чем на пятнадцать минут. Отменить? Нет, это глупейшая идея, ведь пять минут назад я отправила смс, что подъезжаю, а за сутки до этого просила его о немедленной встрече. Человека, который с сегодняшнего дня в отпуске. Понятно, что все мои просьбы, которые, к слову, входят в его повседневные служебные обязанности, выполняются за отдельный гонорар (будем его так именовать). Но гонорар – не решающий фактор. Этим людям деньги несут всегда, и в рабочее время. Поэтому обсуждать дела в праздники, отпуска и выходные – большое с его стороны одолжение. Если отменю, повторной аудиенции может и не случиться. Что же делать, имея в запасе полчаса? Что?!

По-своему расценив мое тоскливое молчание, женщина решила действовать. Порывшись в сумке, она извлекла оттуда огромную английскую булавку, украшенную синим оком «от сглаза». Видели, наверное, такой круглый, яркий, аляповатый глаз – любимый нашими туристами сувенир из Турции.

– Вот! Слава богу, с собой было! – она живо начала пихать мне в руки булавку.

– И куда мне это?

– Так вы «молнию» заколете, а сбоку шов блузочкой закроете. И, если будете идти слегка наклонившись, то и не видно ничего! Никто даже внимания не обратит! – полностью довольная собой, заулыбалась любительница ярких маек-бандаж.

– То есть, вы считаете, что человек, скрюченный на правую сторону, как при застарелом люмбаго, да еще и с огромным синим глазом на причинном месте выглядит настолько банально, что его никто не заметит? Даже не взглянет в его сторону! Практически идеальный агент наружного наблюдения… – раскипятилась я.

Ее безоблачное настроение вводило меня в бешенство.

– Ну что вы так сердитесь, – тетенька с сожалением посмотрела на свой аксессуар и запихнула его обратно в сумку. – Ничего же страшного не произошло. «Молнию» можно поменять, карман – зашить, – рассудила она и отвернулась, высматривая Мишеньку, который носился по двору в поисках новой жертвы.

«Я ее сейчас убью», – оценила я свое внутреннее состояние. Неужели эту женщину не научила ни жизнь, ни родители, что только пострадавший имеет право подвести итог: «ничего страшного», «все хорошо», «все исправим, будет лучше прежнего», а задача виновника – проявлять участие и сопереживать. И чем активнее он будет сокрушаться, тем быстрее он услышит от пострадавшего: «Ерунда, забудь». И не надо быть дипломированным психологом, чтобы уяснить это простое правило. Всё очень просто. Прищемил ему палец дверью? Кидайся вызывать «скорую»! И ни у кого язык не повернется назвать тебя мудаком. Наоборот, оставшимися девятью он будет отнимать телефон и успокаивать такого душевного, пусть и немного неуклюжего тебя. Но перебарщивать, конечно, тоже не стоит. Помню, как, невольно следуя этому правилу, я отпустила бесспорного виновника моей первой в жизни аварии. Не смогла вынести его переживаний.

Было это много лет назад, но человек настолько меня впечатлил, что забыть этот случай вряд ли удастся. Помню, как из сильно подержанных «Жигулей» вышел сорокалетний дядька с таким же, как и «Жигули», не по годам «подержанным» лицом. С первого же взгляда стало понятно, что его пренебрежение дорожной разметкой стоило фары моей новенькой БМВ. Я позвонила в дилерский центр и без лишних слов сразу передала дядечке трубку. Выяснив приблизительную стоимость ремонта, он сильно расстроился. Постоял, подумал – и вдруг как зарыдает! Его манера переживать привела в тихий ужас меня и собравшихся вокруг зевак. Рыдал дядя с размахом: долго, трубно и надрывно, как младенец, страдающий метеоризмом. Он широко разевал рот, в котором отсутствовало добрых две трети зубов, размазывал по лицу настоящие слезы, и с воплем: «Землю жрать буду! Простите Христа ради!» кидался на газон, рвал траву, лютики и колючки. Все собранное дядечка старательно запихивал в рот и быстро-быстро пережевывал, восхищая собравшихся работоспособностью своего скудного инструментария. Народ прибывал. Уже ни один прохожий не захотел просто так пройти мимо. Конечно, где еще такое шоу увидишь? И что характерно – все как один сочувствовали ему, а меня призывали к гуманности.

Справившись с приступом оцепенения и не дожидаясь, пока общественность потребует от меня купить бедолаге новый авто или хотя бы просто дать побольше денег (всё к тому шло), я прыгнула в машину и ударила по газам.

Такое театральное раскаяние – это, конечно, сильный перебор. Тем не менее, против фактов не попрешь: машину я чинила за свой счет. Так что схема вполне рабочая…

…Из воспоминаний меня вернула мысль, которая уже минуту пыталась пробиться сквозь мой пессимизм. Зашить! Как же мне это сразу не пришло в голову?

В юности я прожила много лет в этом районе и сейчас вспомнила, что в двух шагах, на первом этаже соседнего дома, находится старое-старое ателье, ведущее свою историю еще со времен постройки этих домов. Туда я и побежала искать спасение.

Бывшее ведомственное предприятие, раньше оно обслуживало исключительно узкий круг номенклатурных работников, их жен и детей. Сейчас перешли на коммерческую основу, но кое-кто из «того самого» персонала еще остался. Работали очень качественно и, по старой привычке, проявляли высшую степень учтивости к посетителям.

Надеясь, что за последние годы они не закрылись и не набрали на работу гастарбайтеров, я побежала умолять их о срочной услуге.

В ателье ничего не изменилось: те же высоченные потолки с лепниной, пыльная хрустальная люстра в холле и огромные окна. На низких деревянных столиках – потрепанные журналы мод. Оказывается, их еще издают.

За кассой все та же, теперь уже совсем пожилая женщина. Длинные, крашенные в жгучий черный цвет волосы собраны в замысловатую вечернюю укладку. На лице излишне яркий для ее возраста макияж, руки – с безупречным маникюром. А по большому количеству золотых украшений старого советского дизайна видно, что работа ее в те времена оплачивалась неплохо.

В креслах у окна сидели несколько чистеньких, со вкусом одетых бабушек. Их, кстати, и раньше часто можно было там обнаружить в количестве не меньше трех человек. Всегда очень ухоженные, с прямой осанкой, они заходили, перебирали образцы тканей, ассортимент которых не менялся годами, перекладывали одни и те же журналы и рассаживались в кресла. Это жительницы соседних домов. Настоящие старожилы, они сами или их родители получили свои квартиры еще в пятидесятые, по распределению, с количеством комнат согласно статусу. Они знали друг друга с юности и старались почаще видеться. Какая нужда тянула их заходить в ателье по пять раз в неделю – непонятно. Вряд ли они так интенсивно обновляли свой гардероб…

Посулив тройные чаевые, я усадила портниху за работу, а сама, облачившись в импровизированное парео из какой-то безнадежно невостребованной ткани, приготовилась ждать.

Холл ателье небольшой, и даже негромкий разговор старушек был слышен отчетливо. Сначала они неторопливо обсуждали поведение своих внуков и точки продажи качественного репчатого лука, потом разговор перешел на ценообразование прочих товаров, а дальше – я не поверила своим ушам!

– Я так нервничаю, сил нет! – пожаловалась статная старушка с седыми кудрями, тонированными в нежно-фиолетовый оттенок, – Слышали, на Филипповском кладбище-то места освободились! – разъяснила она причину своих переживаний.

Кровь застыла у меня в жилах. Как? Как места на кладбище могут «освободиться»? Кто-то из покойников переехал, улучшив свои жилищные условия? Прочие объяснения, которые пришли в голову, казались еще более жуткими. «Наверное, у бабушки дача недалеко от кладбища, это же с ума можно сойти», – мне вспомнилась сцена из известного триллера, где главные герои с утра находят раскопанные могилы и следы, ведущие в лес. Я перестала дышать и обратилась в слух.

– Вот директор и решил побыстрее их продать тем, кто успеет, – сообщила женщина. Она положила в рот леденец и мимикой добавила восклицательный знак к сказанному.

Надо же, какой предприимчивый и хладнокровный директор! Я бы на его месте не рискнула так легкомысленно пользоваться моментом. А ну как вояжеры захотят вернуться, а «парковочные места» уже проданы?

Как ни странно, эта новость только у меня вызвала суеверный ужас. Бабушкины собеседницы оживились и наперебой начали выяснять существенные условия сделки: почём торгуют, дают ли удостоверения, скидки и бонусы?

– По пять тысяч евро, – охотно делилась бабушка, – Если брать сразу два, то 20 % скидка.

Обсудив стоимость аналогичных землевладений в других районах, собеседницы пришли к выводу, что цена вполне божеская, надо брать! Судьбой предыдущих собственников объекта недвижимости никто из них так и не заинтересовался.

– Конечно, я, как узнала, кинулась к зятю, – продолжила свою историю бабушка в голубых кудрях. – Решила: начну издалека. Деньги-то немалые, с бухты-барахты не попросишь. Пришла к ним (к зятю с дочкой) и говорю: так, мол, и так, я не молодею, давайте обсудим похороны. Зять смеется: «Живите, говорит, мама, триста лет, мы потом разберемся». А как он потом разберется? Да и что это за разговор про триста лет? Я ему что, попугай что ли, триста лет жить? Решила, на днях еще раз зайду. Пришла вновь и говорю ему, как бы между прочим: «Встретила сегодня Наташеньку Кольцову, расспросила: как дела? Что нового? Сколько похороны обошлись в прошлом году, когда соседа хоронили? Сколько, спрашиваю, за место заплатили?» Ну, чтобы зять мой понимал реальное положение вещей. Так он на полуслове меня перебил: «Вам что, больше не о чем спросить человека, которого вы год не видели?! Лучше бы о детях ее спросили. Что вы, ей-богу?!» И ушел к себе в комнату…

Старушка покрутила в руках фантик от карамельки, разгладила его на коленях, свернула уголком и, под одобрительные кивки подруг, высоко ценивших ее бытовую смекалку, продолжила свой рассказ:

– Через пару дней я опять у них, пришла к ужину. Сейчас-то, думаю, выслушает, не будет же из-за стола убегать. Сели кушать. Он сердитый какой-то, в тарелку смотрит и не разговаривает. Я сижу, как будто ничего не происходит, с дочкой общаюсь, и невзначай вынимаю из сумки журнал ритуального дела, «Пантеон» называется. Мне его на Филипповском подарили. Красивый такой, бумага глянцевая. «Вот, – говорю, – дочка, почитай, как мошенники обманывают, наживаются, мерзавцы, на людях, кто не успел подготовиться к похоронам». Тут он как заорет: «Марина!! Накапай мне корвалол, не могу я больше это слушать!» Псих какой-то! Больной человек, честное слово! Я тут, конечно, не выдержала, накричала на него. Что за осёл? Я ему про Фому, а он мне про Ерему: «Ищите, – говорит, – какие-нибудь позитивные стороны в жизни!» – и журнал в помойку пытается запихнуть, еле отбила. В общем, со скандалом кое-как объяснились. Он молча убежал в кабинет, выносит всю сумму: «Этого, – говорит, – достаточно, чтобы закрыть вопрос раз и навсегда?» – а сам бледный, потный какой-то. От жадности, наверное, трясется. Я даже брать не захотела сначала. «Для вас же, – говорю, – в первую очередь стараюсь, вам же это надо!» А он мне: «Вот это верно подмечено.

Ваши визиты, мама, меня очень скоро в могилу сведут. Так что бегите быстрее, покупайте!» Что за человек?.. – старушка поджала губы и замолчала.

Бедный мужик, подумала я. Каждый день приходит теща и заводит разговоры про погребение. Это ж какая психика выдержит? А он ничего так, держится. С корвалолом, правда. Ну, не без того! Где же взять энергию прошлого поколения? Нам до них далеко, из этих людей «гвозди делали». Трижды в неделю сбегать на кладбище, а вечерами поглумиться над зятем – это так, кровь разогнать…

Но самое забавное, что на этом история не закончилась. Бабуля поведала вторую ее часть:

– Съездили мы с дедом, купили место, а через три дня его как осенило: «А как же мы с тобой это место делить-то будем? Надо же было два покупать! Все по два брали, со скидкой, и только мы как дураки». Ну что, пришлось опять к зятю идти…

Мое настроение стремительно поднималось.

Какая чудесная история про человека с конским терпением! Зятю надо памятник ставить. В хорошем смысле этого слова.

Потому как выяснилось, что и очередной транш задачу не решает: скидка на зловещий товар действует только при единовременной покупке, а при покупке с разницей в несколько дней скидку ушлый директор не дает. Так что выделенной суммы опять не хватило. Как ни скандалила бабуля, ни угрожала, директор остался непреклонен.

Пришлось обращаться к зятю в третий раз.

Получив от заикающегося спонсора конверт, теща красочно изложила все, что она думает о его жадности и неуживчивости характера.

Помогла ли в тот вечер зятю двойная доза сердечных капель, я не знаю, потому что вышла портниха и вынесла мой заказ. Надеюсь, зятю вскоре полегчает, ведь бабуля твердо решила больше с ним не знаться!

По дороге я прикидывала, насколько уместно поделиться этой забавной историей с Андреем Михайловичем, с которым я сейчас увижусь. Решила, что, наверное, воздержусь. Он человек уже немолодой, шестьдесят шесть лет, может примерить эту ситуацию на себя и расстроиться, что жить осталось явно меньше, чем уже прожил… Скорее всего, рассказ будет выглядеть неделикатно.

С первых же минут нашего разговора я поняла, как сильно ошибалась. И вышеописанная история с кладбищем коснется быстрее меня, чем его. Энергии и жизнелюбия этому пожилому мужчине оказалось не занимать.

– А я ведь, Олечка, сегодня в свадебное путешествие уезжаю! – поделился планами Андрей Михайлович.

– М-м-м-м… – промычала я, отпивая чай. Наверное, он оговорился. Какое «свадебное»? Я помню, у него давно уже жена есть. Он еще хвастался, как много времени она уделяет спорту: и бегает, и плавает, в отличие от него, кабинетного работника.

– А вы с женой раньше не были официально женаты? Или у вас годовщина? – надо, думаю, разъяснить человеку значение терминов.

– Да нет, был. Но тут такая история… Вам не рассказывали? – Андрей Михайлович покраснел и заерзал на стуле.

– Я не в курсе. Да и общих знакомых у нас с вами очень мало, кто же мне, кроме вас, расскажет?

– Мы с Ларисой развелись. Как-то лишились мы общих интересов… Или надоели друг другу?..

– Сочувствую! – искренне сказала я – Развод – это всегда очень печально, даже если он по обоюдному согласию.

– А недавно я женился. Как документы получил, так и расписались, – Андрей Михайлович продолжал краснеть и крутился на стуле теперь уже всем телом. Взгляд его исследовал пол, не поднимаясь на меня. – Нет, свадьбы не было! Просто расписались, – начал он оправдываться и махать рукой, как будто бы я обиделась на то, что обошли приглашением.

– Это хорошо, поздравляю! – произнесла я, глядя на него во все глаза. – Вот уж, действительно, неожиданная новость.

А что он так ерзает? Стыдится, что ли?

– Я бы не стал жениться ни в коем случае. Зачем мне это? – будто услышал мои мысли Андрей Михайлович. – Но она беременна, куда ж деваться?

Наконец-то посмотрев мне в глаза, которые размером уже начали конкурировать с кофейным блюдцем, Андрей Михайлович еще больше смутился.

– А сколько ей лет? – вырвался у меня бестактный вопрос.

Это я, конечно, зря спросила, потому что в ответ скорость и амплитуда волнообразных телодвижений собеседника увеличились в несколько раз, и только чудо удерживало его от падения под стол.

– Да тридцать будет в этом году… – промямлил молодожен. – Потому я и женился. Молодая девочка, замужем не была, родители не поймут…

– Поздравляю! Поздравляю от души, – выдохнула я и горячо затрясла ему руку, что несколько погасило его телесные колебания, видимо, попав в противоход.

Вот ведь крепкое поколение! В шестьдесят шесть жениться на женщине, которая ему во внучки годится, да еще и по залёту! Гусар, нет слов.

– А у вас какие новости? А то что мы все обо мне… – поинтересовался мой собеседник.

Какие у меня новости? По сравнению с новостями в жизни Андрея Михайловича я уже умерла от обострения хандры и занудства. Я начала перебирать в памяти последние события, но они только подтверждали все вышесказанное. Например, месяц назад моя сестра купила медицинские страховки всей семье – нам, родителям и девяностолетней бабушке. Решила поддержать стариков качественным лечением. По итогам первичной диспансеризации выяснилось, что самым здоровым человеком в семье, вообще не нуждающимся ни в каких медикаментах, оказалась пережившая оккупацию бабушка. Родители тоже, в общем-то, могут при желании в космос слетать, проветриться. А целый мешок лекарств выписали – догадайтесь с первого раза, кому.

Домой я добиралась по заполненной дороге. Справа ехал «Мерседес», лавируя среди машин, в попытке не терять хотя бы двадцатикилометровую скорость. За ним, вплотную залипнув на хвосте, ехала старенькая «Волга». За рулем сидел дедушка крепко под восемьдесят. «Волга» держала дистанцию не больше трех-четырех сантиметров от заднего бампера «Мерседеса», в лучших традициях машины сопровождения, и не уступала «Мерседесу» ни в скорости реакции, ни в маневренности. С правой стороны в этот дуэт уже битый час пытался вклиниться джип. Он объехал препятствие по обочине и теперь желал пристроиться между «Волгой» и «Мерседесом». Дед свысока поглядывал на водителя джипа и не пускал. Ни призывы из окна, ни попытки, вплотную притираясь, оставить «Волгу» позади, не дали результата. Дед сидел как в танке. Закупорив окна и не отвлекаясь на пустяки, он пёр за «Мерседесом» на единой скорости и с одинаковой дистанцией. Со стороны казалось, что едут они на жесткой сцепке, и это сердобольный «Мерседес» отвозит в ремонт сломанную «Волгу». Но это была только видимость, а на деле дед нуждался не в помощи, а в аплодисментах. На заднем сиденье «Волги» среди ящиков с рассадой и объемных пакетов разместилась миниатюрная бабуля в ситцевом платочке. Она спокойно и безмятежно поглядывала в окно и смачно хрустела огромным яблоком. Как я ее понимаю! С таким дедом я бы тоже чувствовала себя как за каменной стеной.

Крепкое поколение!

 

Родился 20 апреля 1970 года в семье геологов. В 1987–1989 г.г. проходил службу на Краснознаменном Тихоокеанском флоте, на подводной лодке, специальность – гидроакустик.

В 1996 году закончил экологический факультет Казанского Государственного Университета им. В.И. Ульянова-Ленина с присвоением квалификации – эколог.

С 1995 г. по настоящее время работает геологом в ОАО «Татнефть».

Принимает участие в работах по изучению геоэкологической ситуации территории Республики Татарстан.

Обучается на литературных курсах ИСП.

 

Апокалипсис

юмористический рассказ

Ночью я проснулся в холодном поту от ужаса. Даже не знаю, что такого страшного было в приснившемся мне сне. Никаких ярких картин. Только какой-то стук. Или нет. Скорее это напоминало шаги. Тяжелые шаги. Словно приближалось какое-то ужасное, огромное, смертельно опасное существо. И еще было предчувствие беды. Проснувшись, я начал успокаиваться. И правда, что плохого могло случиться? Ведь все так хорошо… Только теперь, вспоминая обо всем произошедшем, я понимаю, что это постучалась к нам реальная жизнь. А тогда мы были молоды и счастливы. Я учился в аспирантуре биолого-почвенного факультета, моя жена недавно закончила филологический. Жизнь была прекрасна. Впереди были только победы и достижения.

Я проснулся не от звука будильника, а от того, что меня отчаянно трясли за плечо.

– Митенька! Вставай, у нас несчастье! – сказала мне жена, как только я открыл глаза.

Стараясь не выдать возникшего вдруг волнения, я как можно спокойнее спросил:

– Что случилось, лапушка?

– У нас колонка не зажигается! – сказала жена. Носик ее чуть-чуть наморщился. Мне показалось, что она вот-вот заплачет.

Я вышел на кухню и попытался зажечь колонку. Колонка не зажигалась.

– Ну, ты же умный. И ты же мужчина. Сделай же что-нибудь! – умоляюще произнесла жена.

– Сейчас я нагрею воды в кастрюле и тебе полью. Ничего страшного. Дело житейское, – попытался я успокоить жену.

Я открыл кран, он захрюкал, выплевывая остатки воды, потом зашипел и, наконец, затих. Мы молча переглянулись.

– Нужно же звонить куда-нибудь… – сказала жена, взяла телефонную трубку, поднесла ее к уху и с ошарашенным взглядом протянула ее мне. Я взял у нее трубку. Гудков не было.

– Мне все это не нравится! – сказала жена. Потом подумала и добавила: – Очень! – и, наконец, заплакала.

Этот день прошел у меня в хождениях по кабинетам ЖЭКа и ожидании его работников. Сантехник сказал, что где-то что-то прорвало, и он сделать ничего не может. И попросил на бутылку. Газовщик подробно рассказал, какие прокладки нам нужно купить для нашей колонки и как их поменять.

Свет погас сразу в половине квартиры – в коридоре, кухне, туалете, спальне и ванной. Когда пришел электрик, мы расступились, пропустили его в коридор и, закрыв входную дверь, встали около нее.

Электрик снял ботинки в коридоре и обернулся на нас с женой. Мы стояли около входной двери грудью, как Александр Матросов перед амбразурой.

– Вы дверь за мной закрыли, чтобы я не сбежал? – спросил электрик.

Мы посмотрели друг на друга – ив самом деле глупость. Но напряжение последних двух дней начало сказываться. Два образованных интеллигентных человека начинают совершать идиотские поступки. Нам как-то сразу стало стыдно. И пока электрик начал ковыряться в электрическом щитке в коридоре, жена пошла на кухню, а я сел за свой рабочий стол и попытался сконцентрироваться на мыслях о реферате.

– Иди, посмотри, – прервала меня жена. Я встал и вышел вместе с ней в коридор. Куртки электрика и его ботинок не было. Как не было и самого электрика.

– Сбежал! – сказал я.

– Да, сбежал, – подтвердила жена и снова заплакала.

Холодильник загудел, вздрогнул всем своим телом и замолк.

Когда-то давно я видел, как мастер чинил холодильник бабушки. Он чинил, а я стоял рядом. Я еще был маленький и не понимал, что он делает, но было интересно, когда то, что казалось таким целым, неожиданно было разобрано на множество разных интересных вещей.

– Тэн сгорел, – произнес я неожиданно для себя всплывшую из подсознания фразу.

Жена посмотрела на меня. В ее заплаканных глазах мелькнул лучик надежды. И тут меня прорвало. Как же так? Мы, люди с высшим образованием, не сможем с этим справиться? Мы столько учились, только для того, чтобы спасовать перед реальностью? Ну, нет! Я говорил и говорил. Надежда в глазах моей жены сменилась уверенностью. Да, мы знаем, что делать. Мы будем бороться. Мы не опустим рук. Мы выживем.

Теперь я вспоминаю об этой минуте с большой теплотой. Кем бы я был? Обычным биологом, который изучает ареал распространения орхидных в северо-гумидной климатической зоне? Таких множество. Зато теперь я слесарь, сварщик и радиомеханик. Моя жена – электрик высшего разряда, и в ее сумочке рядом с милыми женскими вещицами всегда лежат плоскогубцы, отвертка и моток изоленты, похожий на хоккейную шайбу. А совсем недавно она научилась водить большегрузный автомобиль с прицепом. Кто знает, что еще может пригодиться в жизни.

Об особенностям сна и пробуждения б условиям военно-морской службы

В юности довелось мне служить в военно-морском флоте. И не просто во флоте, а на боевом корабле. И не просто на корабле, а на подводной лодке. Это было время незадолго до начала светлой эпохи свободы и демократии, когда Россия впервые на протяжении своей тысячелетней истории наконец-то стала независимой.

Субмарина наша представляла собою старое ржавое корыто. Со времени спуска на воду она прослужила примерно в полтора раза больше, чем было мне в ту пору лет от роду. Корабли редко столько живут. Но ее и еще несколько лодок этого проекта все еще держали в строю. Все дело было в том, что эти старые дизелюхи несли по три баллистические ракеты с ядреными зарядами и предназначались, как говорили офицеры, для сдерживания агрессивных устремлений Китая. Бухта, в которой дислоцировалась бригада этих, с позволения сказать, кораблей, была расположена таким образом, что даже с учетом небольшой дальности полета стареньких ракет сдерживать устремления Китая можно было не отходя от пирса. На это, видимо, и делался расчет.

Из-за того, что лодка была ракетной и вроде как стратегической, она считалась первого ранга. Соответственно и командир ее был целый капитан первого ранга. Это был крепкий, коренастый, широкоплечий мужчина около пятидесяти лет. Так же как и командир подводной лодки из небезызвестного фильма о подводниках, он, конечно, не без основания, считал, что прошел долгий и трудный жизненный путь от сперматозоида до капитана первого ранга. Трудно себе представить, какую тоску наверное, нагоняло на него командование таким старым кораблем.

Служба была размеренная, и я бы даже сказал, нудная. В море не ходили. Куда там! Да, видно, и не предполагалось. На завтрак, обед и ужин ходили строем за километр на базу. В промежутках на лодке драили до блеска металлические предметы. Вот и вся служба. Но вдруг однажды вышел приказ отправить нас на ремонт в док. Зачем? Ума не приложу. Если боялись, что лодка затонет прямо посреди бухты, то проще и дешевле было бы приварить ее к пирсу.

Тем не менее, до завода несколько миль морем дошли, как ни странно, своим ходом. И началась совсем другая жизнь. Работать приходилось много. Кроме того, утром и вечером около десяти километров от дока до базы ходили пешком.

Матросы, как водится, кто как мог старались откосить от работ, зашкериться куда-нибудь, благо на корабле много укромных уголков, и вздремнуть. Так же при любом удобном случае поступал и я. Да что говорить! Все, кто служил срочную, не дадут мне соврать: после пожрать для любого рядового солдата или матроса первейшее дело – поспать.

И вот однажды уснул я в своем родном втором отсеке, к которому был приписан. Надо сказать, что отсек этот был командирский. В нем и каюта капитана, и каюта старшего помощника, и радиорубка, и кают-компания. Но в тот момент, когда я засыпал, прислонившись к кормовой переборке, в отсеке никого не было.

Проснулся я от не то чтобы сильного, но уверенного тычка в голову. Встал, спросонок хлопая глазами. Передо мной стоял незнакомый капитан первого ранга.

– Ну, почему молчишь? – спросил он.

Я молчал.

– Когда в помещение входит старший по званию, ты должен отдать команду «Смирно!» всем, кто находится в этом помещении. Конечно, если здесь нет кого-то равного или старше меня по званию.

Капитан первого ранга был вполне уверен в себе. Он не мог предположить, что на старой дизельной подводной лодке может встретить кого-то равного себе по званию.

То ли я что-то почувствовал, то ли как следует не проснулся, то ли дружеский подзатыльник сыграл свою отрицательную роль, но я продолжал молчать. Офицерское терпение, понятное дело, тоже не безгранично, и, постепенно наливаясь багровым цветом, капитан начал на меня орать.

Мне уже приходилось такое видеть. Однажды на построении перед заступлением в наряд один майор с базы, от которого на полкилометра несло перегаром, полчаса, брызгая слюной, материл матросов за то, что они плохо подготовлены к службе. Помню, тогда из этой речи мне больше всего понравилась его мысль о том, что нестриженые ногти есть признак неинтеллигентного человека.

А этот кап-раз орал, что я не знаю устав и за это он сгноит меня на киче. Что на этой лодке расхлябанные матросы. Что он сейчас устроит построение всей команде и всех высушит, включая командира.

Неожиданно дверь командирской каюты открылась и в коридоре появилась крепкая коренастая фигура моего командира. Товарищ капитан первого ранга был слегка помят и заспан и не нес на себе никаких знаков различия. Он был в сером толстой вязки водолазном свитере, трениках, шерстяных носках и домашних тапочках.

Ах, товарищ капитан первого ранга! Получается, он прошел мимо меня в свою каюту, решив не тревожить мой крепкий молодой сон.

– Ты чего тут разорался? – спросил он приблудного капитана первого ранга. – Больше поорать, что ли, негде? Я здесь командир, и я тоже капитан первого ранга.

Тут необходимо сделать маленькое лирическое отступление. Все моряки, которые служат на кораблях, – это так называемый плавсостав. Они, как правило, презирают «сухопутных» моряков, проходящих свою службу на берегу, на заводах, базах, но носят при этом такую же форму. Кроме того, офицеры, служившие на нашей лодке, не без основания считали, что дальше этого старого корыта их не сошлют. Вполне вероятно, что в числе других причин это тоже стало предпосылкой к развитию событий.

– Почему вы со мной так разговариваете? – перешел с мата на литературный русский незнакомый офицер. – Я тоже капитан первого ранга, и по мне, в отличие от вас, это по крайней мере видно.

– А не пошел бы ты, капитан первого ранга, на хер отсюда?! – закричал на него мой кэп.

Побагровев еще больше, незнакомец нырнул через переборку в соседний отсек – к выходу. Больше я его никогда не видел.

Наблюдая за схваткой титанов, я подумал: «Кажись, пронесло». Поговорка про панов и холопьи чубы в этот раз, к моему счастью, не сработала.

– Что же ты, сынок? – повернулся ко мне командир. – Меня проспал, наблюдающего с завода тоже…

– Виноват, товарищ капитан первого ранга! – наконец прорезался у меня голос.

– Сам знаю, что виноват. Хорошо хоть догадался командира своего не построить по стойке «смирно». Вот за это спасибо. Иди, служи дальше, матрос.

И, повернувшись, пошел в свою каюту.

Со временем я научился спать совсем по-другому. Отслужив уже порядочно, я умел засыпать в самых различных положениях и условиях, и при этом, как бы крепко ни спал, просыпаться моментально в случае чего-либо непредвиденного. Сам не знаю как.

Да и капитанов первого ранга я повидал достаточно. А вот чин старше за все время службы я видел вблизи только один раз.

Дело было так. К тому времени из пяти лодок бригады три были выведены на консервацию. На них оставили команды по десять человек. Личный состав бригады сократился втрое, но количество нарядов не изменилось. Мы стояли в нарядах на своей лодке, на базе и даже охраняли банк в поселке. Но самая лучшая служба была – дневальным в штабе бригады.

Штаб бригады располагался на втором этаже кирпичного здания. Туда вела широкая лестница в два пролета. На втором этаже была площадка. За площадкой арка, и далее собственно штаб. На площадке стоял письменный стол и стул. Вот за этим столом и сидел, вернее, спал дневальный штаба бригады.

Все руководство знало, что из-за малого количества личного состава матросы стоят в нарядах практически каждый день, что, кстати, является нарушением устава, и поэтому никто не обращал внимания на спящих дневальных. И я уже давно перестал обращать внимание на любые движения в штабе у себя за спиной.

В один прекрасный день… Хотя почему прекрасный? В обычный день. Я так же дрых за этим столом, положив голову на руки. В штабе была тишина. Ни одного движения. И вдруг ни с того ни с сего я поднял голову и увидел, что по лестнице ко мне поднимается человек. Он поднимался медленно и очень тихо. Это был небольшого роста старичок. Когда я поднял голову и встретился с ним глазами, он добродушно так улыбнулся. Его смеющиеся глаза и улыбка выражали полную доброжелательность. А под этой улыбкой я увидел черный погон с золотой окантовкой и одной большой, очень характерной, с промежуточными лучами звездой.

Прежде чем старичок успел замахать руками и произнести: «Не надо – не кричи!», мои колени выпрямились так резко, что стул, на котором я сидел, отлетел в стену, и громогласное «Смирно!» прокатилось по пустым коридорам мирно дремлющего штаба.

У меня за спиной началась всеобщая беготня. В проеме арки появился начальник штаба, капитан первого ранга, с ошалевшими от сна глазами. Одним словом, старенький контр-адмирал оказался пенсионером. Он просто зашел в гости в свою бригаду, которой когда-то командовал. А заодно, получается так, проверил боеспособность. Я слышал, как в штабе офицеры стали шумно беседовать, поить старичка чаем. Штаб проснулся.

Мне с этого времени офицеры стали улыбаться, когда проходили мимо. Заместитель начальника штаба, капитан второго ранга, подошел ко мне и дружески похлопал по плечу: «Молодец! Служишь!», – похоже, что на это никто особо не рассчитывал.

Вот так и получилось, что меня два раза разбудили и один раз я не крикнул «Смирно!», когда это вроде бы надо было сделать, а второй раз крикнул «Смирно!», хотя, как оказалось, этого можно было и не делать. Но оба раза получилось, что я поступил правильно. Ну что тут скажешь… Солдат спит, а служба идет.

Улыбка

Три десятка человек толпились в середине арены, стараясь быть ближе к ее центру. Императору со своего места все они были хорошо видны. Это были горожане разного достатка, от довольно обеспеченных до почти нищих. Ни у кого не было с собою ничего, что могло бы быть оружием. Только один старик опирался на палку, видимо, служившую ему посохом. Среди этих людей были и мужчины, и женщины. Одна женщина держала на руках грудного младенца. Кто-то плакал, кто-то молился, стоя на коленях. Кто-то застыл неподвижно, ошарашенный гулом трибун и неотвратимостью того, что должно было сейчас произойти. К удивлению императора, старик держался прямо, спокойно и, пожалуй, даже уверенно.

Шум нарастал. Вскоре отдельные выкрики слились во всеобщий гул. На трибунах встали и начали скандировать: «Убей, убей, убей!»

Сидевшая в кресле по левую руку императора прекрасная девушка в расшитых золотом одеждах повернулась к нему и произнесла тихо, так, чтобы слышал только он:

– Император считает, что они настолько виноваты?

Он тоже думал об этом, взвешивая все за и против.

Толпа на трибунах неистовствовала в своей жажде крови. Но он видел, что не все принимали в этом участие. Многие не кричали и оставались сидеть на местах. Некоторые из них смотрели в его сторону. Богатая горожанка, опершись пышной грудью на край каменного парапета, протягивала руки вниз в сторону арены и, обращаясь к женщине с грудным младенцем, пыталась перекричать ревущие трибуны:

– Ребенка! Бросай мне ребенка!

Но та ничего не слышала. Она смотрела в одну точку окаменевшим от ужаса взглядом. Ребенок на ее руках кричал и извивался, но она только крепко сжимала его.

Император испытывал жалость к этим людям. Несмотря на то, что строгий приговор был вынесен сенатом, он понимал, что в его власти в любой момент прекратить все это. Может быть, они преступники, но и милосердие возможно. И есть ли необходимость быть настолько суровым? Возможно, супруга права, и тогда, остановив казнь, он поступит разумно и обоснованно.

В это время восточные ворота открылись, и, слегка приподняв голову, втягивая ноздрями воздух, на арену медленно вышел первый лев. За ним второй и третий. Львы не обращали внимания на своих жертв. Они были ошарашены ревом трибун, вращали оскаленными мордами из стороны в сторону, приседали на задние лапы и сами сбивались в кучу. Они были напуганы. Было понятно, что они впервые видят людей в таком количестве. Это были львы, недавно отловленные и привезенные в столицу. Они еще ни разу не участвовали в боях на арене.

Вышло уже восемь львов. Некоторые пытались повернуться и убежать обратно. Но это у них не получалось. По узкому коридору из железных решеток их гнали вперед уколы копий. Пытаясь как-то укрыться от пугавшего их шума, львы крутились на месте и сталкивались друг с другом. Две львицы затеяли драку.

Император поморщился. Вся его жалость к тем, кто должен был подвергнуться казни, улетучилась. Он был недоволен устроителями казни. Одно дело проявить милосердие, другое дело – когда казнь не удалась. Он не любил, когда что-то происходит помимо или вопреки его воле. Такое бывало крайне редко и всегда вызывало его недовольство. Вот и приговор сената ему не вполне нравился, ведь он окончательно еще не решил. Но и казнь не состоялась. Все произошло не по его приказу.

– Прекратите это! – бросил он, вставая.

Тут же один из приближенных побежал выполнять его приказ. Уже через минуту на арену высыпали люди. Они были вооружены щитами и копьями с широкими лезвиями. Быстро образовав полукруг из щитов и плотно ощетинившись копьями, они стали наступать на львов. Позади шли люди с трещотками. Второго приглашения львам было не нужно. Они поворачивались и убегали в спасительную темноту коридора.

Прежде чем уйти, император еще раз посмотрел на людей на арене. На какое-то мгновение его взгляд встретился со взглядом старика. Но что это? Показалось ли императору или он действительно увидел, как на губах плебея мелькнула улыбка? Император резко повернулся и широкими шагами пошел к выходу.

Гнев охватил его. Это было уже слишком! Мало того, что распорядители сорвали казнь, он еще и стал посмешищем! И для кого? Для тех, кто только что чудом избежал смерти, которая полагалась им по закону! Для преступников!

Когда император вышел из театра и подходил к своим носилкам, его мысли и чувства вполне оформились. «Это преступники! Без сомнения, это преступники! – думал он в ярости. – Это бунт!». Сев в носилки, он слегка отодвинул полог и сказал подбежавшему офицеру гвардии:

– Выяснить, кто занимался устроением казни. Виновных распять!

 

Мост

В конце шестидесятых я окончил училище и был направлен на работу в Мостстрой. Наша бригада занималась покраской мостовых переходов. Мосты вообще красят редко, но долго. Чтобы покрасить целиком один большой мост, раньше требовалось не менее трех лет. Так было и со старым мостом через Волгу. В канун юбилейного для всей страны года нас кинули на ремонт и покраску этого моста, окончить работу по плану требовалось в кратчайшие сроки. Ремонтники еще не окончили свое дело, как уже мы, маляры, приступили к своему. Наша бригада занималась покраской нижней части моста. Это очень трудоемкая и опасная работа. Тебя, зацепив страховкой, подвешивают на «качели» и только два раза – перед обедом и в конце рабочего дня – поднимают наверх.

Для меня тогда, в самом начале, это было нечто вроде развлечения. Я иногда, как бы невзначай, капал краской на проходящие под мостом суда. За это баловство капитаны щедро «награждали» оглушающим ревом гудка. В эти моменты я смотрел на старого Евгеньича, болтавшегося на «качелях» рядом, который орал на меня, исказив лицо в жуткой гримасе. Из-за гудка я его, конечно же, не слышал, но смеялись все, кто видел это представление. Я понимал, что меня неминуемо в обед ожидает беседа с инженером по технике безопасности, но тогда я был молод, и это казалось совершенным пустяком.

Прежде чем начать покрытие, нужно убедиться в отсутствии коррозии, а если имеется наличие таковой – обработать ее, а уж после красить. Я хорошо помню, как однажды в разгар рабочего дня, зависнув в десятках метров над Волгой, увидел, что краска в одном месте «пустила пузырь». Сковырнув ее, я обомлел. На металле была грубо выгравирована надпись на немецком языке. Я снял рукавицу, потер пальцем холодный металл. «Гот мит унс», – прочитал негромко вслух, а потом быстро посмотрел по сторонам. Из рассказа своего отца-фронтовика я слышал, что такой девиз был на пряжке у немецких солдат, но почему здесь, в Астрахани… Слева метрах в пяти «висел» Олег, а справа, в тюбетейке из газеты на седой голове, кряхтел Евгеньич.

– Ты что-то хотел? – спросил меня он, поймав мой взгляд. Я растерялся и выпалил первое, что пришло на ум: краска, мол, заканчивается.

– Не замай, через час все равно обед! – ответил он. Этот час длился, кажется, вечность.

В обед, как и полагается, нас подняли. Обычно минут пять мы все просто сидим на земле, руками растираем ноги, так как за четыре часа невесомости те отказывались слушаться. Час обеда пролетел незаметно, и вот опять внизу Волга, в руках краска. У меня из головы не выходила надпись. Но с каждым часом я все дальше и дальше удалялся от своей находки. Бригадир нас сверху подгонял, кричал, что мы лентяи и бездельники и вечером не получим свою «зряплату». В ответ Олег кричал, что сегодня, как только получит зарплату, напьется и возьмет бюллетень на целый месяц. Слушая их перепалку, мы все смеялись, а бригадир стоял на мосту, обещал спуститься на «качели» и выдрать нас как Сидоровых коз. Так завелось, что если зарплата выпадала на пятницу, то в этот день нас поднимали раньше, так как до шести вечера касса закрывалась, а деньги не могли храниться в выходные дни в конторе.

Нас, как и обещали, подняли на час раньше. Отстояв в очереди, я получил свои сорок три с копейками. На выходе из конторы ко мне подошел комсорг Толик и напомнил о комсомольском собрании после работы. Проторчав час с небольшим в «красном уголке», я двинулся в пивную в надежде, что хоть кто-нибудь там еще и остался из наших. В «Ромашке» народу было много. Завидев Евгеньича и прикупив пару кружек, я пристроился к нему.

– Привет, пропащая душа! Ты чё сегодня шуганый как будто, без обеда, да и сюда опоздал? Хотя лучше поздно, чем никогда! – произнес он и улыбнулся своей доброй и мягкой улыбкой. Я поставил пару своих кружек на высокий круглый стол. Тут Евгеньич достал из сумки бутылку водки и бухнул добрую порцию себе в кружку. – Тебе не наливаю, рано еще. А что пришел – правильно: традиции трудового человека надо чтить. Пятница, зарплата – имеешь право! – он торжественно похлопал меня по плечу.

Евгеньич – это первый человек, с которым я познакомился в бригаде. Отношения у нас с ним сразу сложились дружественные. Он часто делился со мной принесенным с собой обедом, да и полтинник, а то и трешку до аванса занимал. Он был простым рабочим, но имел авторитет не меньший, чем руководство. Про него ходили слухи, что, дескать, раньше был большим начальником где-то, потом проворовался или убил кого-то и теперь работает тут. Его многие называли «Отец», и он не обижался, а вот однажды кто-то назвал его «Дедом» и получил от него ведро с краской на голову. Он мог запросто послать куда подальше любого, от бригадира до прораба, отчего те его побаивались и иногда даже советовались. А на «качели» он спускался вместе с нами, потому что каждый раз доказывал, что еще есть порох в пороховницах, да и потому как нам, высотникам, платили немного больше.

Я, жадно испив половину кружки разбодяженного с водой и димедролом зелья, негромко произнес:

– Я, Евгеньич, это… давеча там, наверху, увидел надпись на немецком языке!

Евгеньич поставил кружку на столик и медленно посмотрел по сторонам. Мужики пили пиво и каждый трещал о своем, и до нас Евгеньичем им не было дела.

– Чё за надпись?

– «Гот мит унс». Бог с нами, значит! – ответил я.

– Сам знаю, не дурак, в школе тоже учился! Что видел, помалкивай, а то придем утром на работу, а тебя нет… А ты в это время далеко на Севере, лес лобзиком валишь. На вот лучше, махалку погрызи!

Он положил передо мной хвост сухой рыбы. Я отломил кусочек воблы и запил ее пивом.

– Евгеньич, а ты ведь что-то про это знаешь?

Евгеньич достал папиросы, выбил одну из пачки и прикурил. Через мгновение послышался окрик продавщицы:

– Евгеньич, ну сколько можно говорить: тут не курят, иди вон на улицу!

– А и правда, пойдем-ка со мной на улицу, там и курить можно, и ушей свободных меньше…

Взяв в руки недопитые кружки пива и сняв свои сумки с крючков, мы вышли на улицу, где также стояли столики, пустые по такой жарище. Разложив на столе остатки недоеденной рыбы, мы продолжили свой разговор.

– Ты, Сашок, вижу, парень смышленый, далеко пойдешь, если не остановят. Думаю, что тебе можно рассказать, хотя я не вижу в этом ничего такого… Ну, слушай.

Эта история началась в сорок третьем году, а вообще-то немного раньше, когда армия генерала Паулюса была окружена и сдалась под Сталинградом. Тысячи немецких военнопленных находились в фильтрационных лагерях. Сотни колонн двигались в разных направлениях по степным пыльным дорогам. Как правило, до места назначения доходил только каждый десятый, остальные оставались лежать вдоль дорог, так и не увидев свое арийское солнце.

Повезло тем, кого грузили в эшелоны и увозили в разные части необъятной страны восстанавливать разрушенное войной хозяйство. В основном это были специалисты, высококвалифицированные рабочие, инженеры, некогда служившие фатерланду.

Однажды летом сорок третьего в наш город на вокзал, в отстойник, пришли товарные вагоны с наглухо заколоченными окнами. Милиция, военные плотным кольцом окружили теплушки. Через некоторое время двери с лязгом открылись, и из вагонов потоком вылилась людская масса. Это были пленные солдаты, среди них были и немцы, и румыны, и австрийцы, венгры и даже итальянцы. Через некоторое время длинная серая змея ползла по городу в окружении вооруженной охраны и под лай овчарок. Пленные выглядели ужасно: выгоревшая от солнца, в пятнах крови и пота летняя полевая форма без каких-либо знаков различия и обожженные сорокаградусным морозом нордические лица. Колонна шла молча.

Горожане высыпали на улицу поглазеть на сверхлюдей. Многие видели немецких солдат впервые, для нетронутой войной Астрахани это было в диковинку. Женщины суровым взглядом окидывали каждое лицо проходящего, словно искали глазами того, кто безжалостно спустил курок, забрав у них отца, мужа, брата или сына. Они смотрели в глаза этим людям, и им ни сколько-нибудь не было страшно. Это наша земля, наша Родина, и никто сюда этих вояк не звал. Мальчишки, словно воробьи, кружились стайками; иногда, внезапно выскочив из подворотни, кидали камнями в немцев и снова растворялись в толпе зевак. Конвой шел молча, будто не замечая этих шалостей. И лишь овчарки, лениво перебирая лапами, высунув языки от нестерпимой жары, иногда подавали голос, и то, как казалось, для пущей важности их собачьего дела. Пленные, шаркая ногами, шли тихо, никто из них не переговаривался между собой. Уставшие и изможденные лица были опущены вниз. Возможно, от усталости, от голода, а скорее – от чувства вины за совершенные свои злодеяния.

Некоторых отправили подальше от города, остальных поселили в лагере военнопленных на «десятке». Пленные немцы возводили новые дома, строили дороги. Так шли месяцы, годы. В сорок шестом году из пленных стали формировать бригады на постройку железнодорожного моста через Волгу. В качестве контрибуции из Германии были привезены составные части моста, вот и потребовались специалисты, которым были знакомы привезенные в Астрахань инженерные устройства…

Евгеньич, допив остатки, вошел в пивную, а через мгновение вышел, держа в руке пару кружек.

– На, угощаю!

– А ты, Евгеньич, видел их в тот день?

– Эх, брат, я в это время брюхом свою борозду пропахивал от Волги до Вены. Когда война началась, я уже год как служил. Жил я тогда в Иркутске, охотником был знатным. Служил на границе. Как война началась, мы японца держали. А потом стало туго, нас и бросили в бой под Москвой. Через месяц меня ранило. Два месяца в госпитале, а потом снова передовая. Потом опять ранение, госпиталь… В свою часть я так и не попал. Победу встретил в Вене. До Иркутска и не доехал. А кто меня там ждал? Отца у меня не было, один брат погиб в сорок втором, второй сгинул в степях Украины. Мать от горя умерла. Нашел я медсестричку, которая меня, раненого, вытащила. С ней и остался в Воронеже. Там работал на заводе. Начинал простым рабочим, а через три года стал начальником смены. Своих в обиду не давал. Однажды пришел главный инженер и стал давить план, требовал работу в ночную смену, сверхурочные. Мои стали жаловаться, я к нему, он меня послал. Меня, солдата, какая-то тыловая крыса! Ну, я сгоряча ключом гаечным его и отоварил по голове. Директор хороший мужик оказался, тоже бывший фронтовик, шум не стал поднимать, с этим инженером потолковал, а потом говорит мне: давай-ка ты, мол, Евгеньич, вали с завода. Съест он тебя. Посидели с женой, подумали да и решили к ее тетке в Астрахань уехать. Вот так я тут и оказался. Это было в срок восьмом, кажется. А теткин муж, Григорий, работал на стройке, он меня к себе и устроил. Строили мы мост через Волгу, тот самый, который сейчас красим. Тогда был тоже предъюбилейный год. В сорок девятом был юбилей товарища Сталина, начальство должно было сдать мост в аккурат к юбилею…

Евгеньич отхлебнул пива, затянулся папиросой и закрыл глаза, то ли от удовольствия, то ли, может, просто погрузился в свое далекое прошлое. Потом, словно очнувшись, продолжил:

– Согнали пленных на «десятку» и стали достраивать мост. Я работал водителем начальника строительного треста и невольно был в курсе всех происходящих событий. Некоторые немцы в память о своем участии в строительстве ставили клейма на конструкциях, выбивали свои имена, знаки своих родов войск. Лагерная охрана боролась с этим, но кто уследит, что там делает человек в десятках метров над водой. Некоторые выбивали молотком и зубилом, но таких вычисляли быстро и потом жестоко наказывали, и только единицы могли выжечь сваркой, как в твоем случае. Потом, годы спустя, кто-то с проходящего под мостом судна в бинокль разглядел какую-то надпись. Была проведена проверка, и нашли сотни подобных! Их зачищали, шпаклевали, закрашивали. Ну, ты сам видел. Рано или поздно, все равно в этом месте «запузырит»…

– Слушай, Евгеньич, а они потом куда все делись?

– Кто, пленные? А бог их знает, многие вернулись на родину, некоторые остались и живут тут по сей день.

– Что, и женились, и семьи завели?

– Ну да. Нашего мужика-то побило, да и из их числа не все сволочи были. Уж кто-кто, а я их видел и на войне, в бою, да и тут сколько пообщался…

– А наши мужики как смотрели на то, что бабы с немцами гуляют, пусть даже с пленными?

– Экий ты шустрый малый, однако все ты хочешь знать! – улыбнулся старик. – С пленными не гуляли, потому как они в лагере жили, а вот случай я тебе один расскажу…

В лагере для военнопленных был разный народ. Еще в фильтрационном лагере отсеивали эсэсовцев, офицеров. Правда, нужно сказать, многих и здесь выявляли. При мне, помню, одного даже нашли. Ну так вот… был один немец. Как его фамилия, не помню, а звали его Хайнц. Был высокого роста, светловолосый, на левой стороне тела были рубцы от сильного ожога. В лагере была читальня, вот там он все свое свободное время проводил, изучал русский язык. В лагерь попал в сорок четвертом, и за четыре года уже мог сносно говорить по-русски. У начальства он был на хорошем счету. По документам Хайнц был сапером. В Вермахте саперы не только мины обезвреживали, но и выполняли все необходимые инженерные работы. Работал старательно, замечаний к нему не было. А вот слух ходил, что никакой он не сапер, а оберштурмфюрер СС, а левую сторону подпалил специально, чтобы скрыть татуировку эсэсовца подмышкой. Раз как-то был шмон, и нашли у него блокнот. Хайнц объяснил, что это записи для изучения русского языка. Переводчик посмотрел записи в блокноте и согласился с ним.

Был у нас такой парторг Загидуллин. Учитывая свою значимость, он мнил себя фигурой важной. Жил он неподалеку от лагеря. Загидуллин был небольшого роста, с редкими черными волосами и с небольшой залысиной на затылке, с солидным животом. Он все время ходил с желтым затертым портфелем, в белом костюме и коричневых туфлях с облупленными носами. Чем он занимался, никто не знал. У него был отдельный кабинет, большой серый сейф и черный телефон. Когда приезжал Константинов – начальник стройки или другое большое начальство, а бывало, какая-нибудь комиссия, он выбегал из здания конторы, услужливо открывая перед гостями двери. Лагерное руководство его недолюбливало, но терпело, так как работали все же вместе.

Однажды в лагере объявилась новая библиотекарша, а через некоторое время все узнали, что это жена парторга Загидуллина. Хайнц два раза в неделю ходил в библиотеку читать советские газеты. На его родине происходили большие изменения. Вся карта Германии была перекроена союзниками – странами-победителями. Из газет он узнал, что небольшие партии пленных отправляют домой. Настанет ли его час, и когда? Из газет он пытался почерпнуть больше информации о доме. Однако те земли, откуда он был родом, находились в протекторате американцев. Однажды, войдя в библиотеку, он увидел, что вместо Галины Петровны за столом сидит новая сотрудница. Увидев, что вошел военнопленный, девушка встала и произнесла. «Guten Tag. Daft ihr wiinschen, zu durchlesen?» («Добрый день. Что вы желаете прочитать?»). Хайнц будто замер, услышав знакомый швабский диалект, а спустя некоторое время произнес:

– Со мной можно по-русски разговаривать.

Это обстоятельство приятно удивило новую библиотекаршу. Она вышла из-за стола и протянула руку незнакомцу.

– Мария Владимировна, – произнесла она.

Хайнц взял ее ладонь и сразу почувствовал ее тепло и мягкость. На вид Марии Владимировне было лет двадцать пять, а может, и меньше. Одета она была скромно. Узкая черная юбка и белоснежная кофта с жабо. Длинные белые, шикарные, пышные и немного завитые волосы роскошно ниспадали с плеч.

– Хайнц, – ответил он и нежно отпустил ее ладонь.

– Что будете читать?

– Если можно, свежие газеты за последние четыре дня.

Выложив пачку на стол, хозяйка библиотеки спросила:

– Вы что-то ищете конкретное?

– Нет, только интересуюсь общей обстановкой.

Взяв пачку газет, он сел за крайний стол и стал перелистывать страницу за страницей. В отличие от своих прежних посещений, сегодня он сидел дольше обычного. Иногда, перелистывая страницу, он как бы невзначай рассматривал библиотекаршу. Та сидела за столом и что-то писала. Она тоже иногда смотрела на Хайнца. Этот немец ей напоминал учителя немецкого языка из далекого школьного детства, в нем было что-то, отличающее его от других пленных в лагере. Хайнц был чисто выбрит, его рубашка была не только выстирана, но и аккуратно выглажена.

– Мы скоро закрываемся! – громко объявила Мария. В библиотеке, кроме Хайнца, из читателей никого не было. Он встал, аккуратно сложил газеты в стопку и передал их Марии.

– Можно я завтра приду?

– Конечно, можно!

– Ну, тогда до завтра, – улыбнулся Хайнц и вышел из комнаты.

Весь следующий день Хайнц только и ждал того момента, когда

вновь пойдет в библиотеку. Вот он опять стоит у знакомой двери. Постояв немного, он постучался и вошел. Внутри никого, кроме Марии, не было.

– Добрый день. Что будете читать сегодня?

– Пушкина. Если можно.

Мария ушла и через некоторое время вынесла томик Пушкина. Держа книгу в руках, она спросила:

– Вы любите Пушкина?

Хайнц взял книгу руками с другой стороны, и его пальцы коснулись ладони Марии.

– «Я вас любил. Любовь еще, быть может, в душе моей угасла не совсем…» – процитировал он ей.

– «Но пусть она Вас больше не тревожит, я не хочу печалить Вас ничем», – ответила она на немецком.

– Браво! – воскликнул Хайнц.

Мария смутилась и отпустила книгу в его руки.

– Вам нравится русская литература? – спросила она.

– О да, за те годы, которые я провел в России, я прочитал много книг и понял, почему говорят, что русский язык – великий и могучий. А хотите, я вам свои почитаю?

– Свои?!

Хайнц сложил руки на груди и начал:

– Ночь! Луна на небе блещет, словно дьявольское око, ветер жалобней все свищет, звезды с неба смотрят робко. Где-то там, за горизонтом, белый парус плыл вдали. То ли прячется от ночи, то ль встречает корабли…

– И это вы!.. – восторженно произнесла Мария.

– Да, год назад написал.

– Как красиво!

В это время в библиотеку вошел один из рабочих. Мария твердым голосом спросила Хайнца:

– Вы книгу брать будете?

– Нет. Спасибо, в другой раз! – ответил он ей и, попрощавшись, вышел.

Прошел месяц. Хайнц теперь после работы всегда торопился в библиотеку, где проводил время до самого ее закрытия, иногда помогал Марии до ворот лагеря нести книги, которым она дома подклеивала выпавшие страницы.

Как-то раз Мария попросила мужа помочь организовать ей в лагере оркестр из числа военнопленных. Загидуллин подумал и решил, что это правильно, что показатель культурно-просветительской работы налицо. Через две недели в лагерь привезли пианино, два баяна, балалайки, и еще чего-то ненужного. Это был для Марии всего лишь предлог чаще видеться с Хайнцем. В разговоре с ним она узнала, что он играет на пианино. И вот теперь есть такая возможность чаще с ним общаться. Однажды она себя поймала на такой мысли, что общение с ним доставляет ей огромное удовольствие. Она давно не видела такого интересного человека. С раннего детства отец прививал ей любовь к искусству, музыке, литературе. Он был музыкантом в театре, а до революции – главным дирижером театра. Возможно, отсиживание в оркестровой яме спасло старого еврея от репрессий.

Мать Марии была по происхождению немка, но это начиная с четырнадцатого года тщательно скрывалось. Работала она в гимназии, а затем в школе учителем немецкого языка. Она умерла еще до войны, и Мария жила с отцом. Загидуллин в то время работал в горкоме, проводил различные инспекции общественных учреждений. С отцом Марии он водил определенную дружбу, потому как старый еврей частенько доставал билеты на премьеры. Однажды появление Загидуллина в доме отца Марии предопределило ее дальнейшую судьбу. Несмотря на большую разницу в возрасте, отец Марии не был против ее брака с Загидуллиным. А спустя месяц после смерти отца она поняла, что это ее надежда выжить. Загидуллин ее устраивал, он не был мужланом, деньги у него водились, устроил Марию на работу. Ее тяготило всего одно: он не понимал ее тонкой душевной натуры, порой даже не о чем с ним было поговорить. И тут появился голубоглазый светловолосый Хайнц… Да, она влюбилась в него, но как она может его любить, он же враг, фашист! Она еще раз недавно перечитала «Сорок первый» Лавренева и понимает, что поступает неправильно. Но чувства, как прикажешь им?..

Оркестр собрался из пяти человек. Три балалайки, гармонь, баян и аккордеон. Хайнц помогал Марии в составлении репертуара, настраивал инструменты. А после того, как все расходились, удивлял ее своей игрой на пианино.

Как-то в один из вечеров внезапно по всему лагерю погас свет. В это время Хайнц находился в библиотеке.

– Хайнц, – послышался голос Марии из темноты.

– Да, Мария… – ответил он ей.

– Хайнц, мне страшно!

В это время сильные руки немца прижали хрупкое тело девушки себе. Хайнц стал целовать ее, прижимая все сильнее и сильнее.

– Хайнц, не отпускай меня!..

Лето, окончившееся в конце октября, пролетело незаметно. Наступили длинные осенние дни, с тяжелым туманом и заунывным дождем. О том, что Хайнц из Швабии, не знал никто. По документам он был из Дрездена. К празднику Великого Октября была сформирована группа немцев, родина которых в Восточной Германии. В эту труппу попал и Хайнц. Узнав об этом, Мария сильно огорчилась, ведь она могла навсегда потерять единственного любимого человека.

Однажды Загидуллин уехал в округ, в Сталинград. В сером ЗИМе на переднем сиденье сидел Сорокин, начальник особого отдела. На заднем, среди разбросанных папок с планами и отчетами, трясся Загидуллин, держа подмышкой свой желтый портфель. Неожиданно к нему повернулся Сорокин:

– А что, парторг, не боишься свою молодую жену оставлять одну? А может, сейчас, в это время, ее кто-то пользует? А?

Загидуллин, не ожидавший такого, просто оторопел.

– Да что вы такое говорите, товарищ Сорокин! Мария че-честная и п-порядочная жена! —

Загидуллин от волнения начал заикаться.

– А ты вот это видел? – с этими словами Сорокин откуда-то достал пачку рукописных листов. – Смотри, сколько «шкурок»!

Он ткнул пачку в испуганное лицо парторга. Загидуллин пытался в темноте разобрать чей-то корявый подчерк. В этих доносах на имя начальника лагеря сообщалось о том, что жена парторга Загидуллина открыто встречается с немецким пленным.

– Это все наговоры! – визжал Загидуллин.

– Ты везешь доклады про художественную самодеятельность, а мне ответ держать, как такое допустил, чтобы жена парторга с эсэсовцем шуры-муры наводила! Знаешь, чем это пахнет! – заорал в ответ Сорокин, притянув его за ворот плаща.

Загидуллин вырвался:

– Остановите машину! Мне надо обратно!

– Ну-ну, – усмехнулся Сорокин, а потом властно бросил водителю: – Разворачивай!..

Загидуллин тихо вошел в свою квартиру. Кровать была разобрана, Марии дома не было. «Значит, это правда!» – злая мысль словно обожгла его. Парторг выбежал из квартиры и направился в лагерь. Войдя в барак военнопленных, он сразу нашел кровать Хайнца.

– Эй, вставай! Ком, ком! – бормотал он, боясь разбудить остальных, и показывал своим толстым указательным пальцем на входную дверь. Хайнц, надев брюки и накинув китель, вышел на улицу. Моросил дождь. На улице, подняв капюшон от плаща, ожидал его Загидуллин.

– Что случилось? – спросил Хайнц.

Загидуллин после недолгого молчания ответил:

– Давай скорее за мной!

Они прошли через проходную конторы, вышли на стройплощадку. Зайдя за высокий забор и спустившись с насыпи, Загидуллин остановился.

– Слушай, ты, фриц, я тебя в порошок сотру! – шипел он.

– Я вас не понимаю!

– Ас чужой женой спать ферштейн, сволочь! – он ударил кулаком Хайнца в лицо. Немец попытался увернуться. Но все же удар пришелся ему в бровь.

– Я с чужой женой не сплю! Она меня любит, меня, и только! Это ты спишь с моей женщиной! – Хайнц схватил Загидуллина за рукав и резко отшвырнул его в сторону. Тот не удержался и упал в грязь. Немец вытер рукавом рассеченную бровь, развернулся и направился прочь.

– Стой! – крикнул Загидуллин. Но противник, не слушая его, стал подниматься по насыпи. Парторг сидел на коленях в грязи и шарил руками по карманам. Нащупав пистолет, вытащил его и направил в сторону уходящего от него немца: – Ну, сволочь фашистская, смотри!

В темноте из дула пистолета вырвались две короткие вспышки. Хайнц на мгновение остановился, а потом рухнул на землю. А еще через несколько секунд его мертвое тело скатилось к ногам парторга. Загидуллин быстро спрятал в карман плаща пистолет. Оглядевшись, он схватил тело пленного за ноги и поволок его к гнезду опоры. Подтащив к краю, он столкнул его ногой в глубокую яму.

Через пять минут Загидуллин стоял под окнами библиотеки. В ее окне горел свет. Заглянув в окно, он увидел, что его жена, положив руки под голову, спит, сидя за рабочим столом. Он тихо открыл дверь, но та предательски скрипнула.

Мария подняла голову:

– Хайнц? Прошу не пугай меня!

Неожиданно из дверного проема в полумраке показалось лицо ее мужа. Мария прибавила огня в керосиновой лампе. Муж стоял перед ней с грязным лицом, в испачканном глиной плаще.

– Что, не ждала? Значит, это правда? Про немца твоего, а?

Мария закрыла лицо руками.

– Ты знаешь, что теперь будет? Допросы, расследования! Позор на всю жизнь!

Мария взяла его за рукав плаща и тихо произнесла:

– Отпусти меня, прошу! – она опустилась на колени и зарыдала.

– Отпустить? Тебя? С кем… с этим немцем? С этим гадом?

Загидуллин сел на стул и оскалился.

– Хочешь к нему? Прямо сейчас? Пожалуйста! – зловещий план расправы с неверной возник в голове парторга мгновенно. Он схватил ее за руку и прошипел ей в ухо: – Ну пошли, пошли со мной!

Мария, не успев накинуть что-то поверх легкого платья, выбежала из библиотеки, ведомая своим мужем куда-то в темноту. Преодолевая лужи и липкую грязь, они наконец добрались до котлована, в который совсем недавно было сброшено тело убитого немца.

– Ты хотела видеть Хайнца? Так смотри, вот он!

Мария подошла к краю ямы. В свете луны на дне увидела бездыханное тело. Она упала на колени и зарыдала.

В это время из темноты вышел начальник особого отдела Сорокин.

– Сорокин, это ты? – испугался парторг. Тот подошел ближе.

– Разбираетесь? Ну-ну, мешать не буду! – сказал он и сделал вид, будто собрался уходить.

– Нет, стой! – крикнул Загидуллин. – Мария, скажи, что это не так, ну скажи ему, прошу тебя!

Но Мария молчала.

– Завтра ко мне на допрос! – Сорокин двинулся к насыпи.

Неожиданно он услышал за спиной выстрел, потом еще один.

Обернувшись, он увидел, как Мария стоит на краю котлована. Она хватала ртом воздух, большие карие глаза смотрели в небо, откуда падали капли дождя и хлестали ее красивое и уже спокойное лицо…

– Прости меня! – кричал Загидуллин. – Прости меня, Мария!

Он отпустил ее руку, и шум дождя заглушил звук удара ее тела

о дно глубокой ямы. Сорокин вновь спустился вниз.

– Ну, что, Николай Иванович, я искупил свою вину? – спросил парторг особиста. – Завтра рано утром завезут бетон. Думаю, утром в тумане, в темноте никто не заметит, что на дне два тела.

– А ты проверил, она точно мертва?

Загидуллин подошел к краю ямы. Последнее, что он увидел в этой жизни, была яркая вспышка…

– Ну вот, нет человека – нет проблемы! – Сорокин спокойно спрятал пистолет в карман шинели. После этого он старательно скинул в яму щиты опалубки и куски рубероида и, убедившись, что сверху тел не видно, вновь растворился в темноте…

Вот и вся история.

Евгеньич выпил остатки пива и поставил кружку на стол.

– Слушай, я думаю, что это так просто не окончилось. Как это так – пропал парторг, его жена, немец, и никто не стал искать?

– Оно-то так. Но особист был настолько хитер, что все обставил красиво. Парторг уехал с ним в Сталинград, но никто не видел, как он вернулся с ним обратно в лагерь. Все подумали, что он возвращался обратно и стал жертвой бандитов, орудовавших в то время на дорогах. Его искали, но так и не нашли. А жена, что жена… была и нет. Ее тоже, кажется, искали, но кто-то пустил слух, что она сбежала с каким-то летчиком в Пятигорск, а через две недели появилась новая библиотекарша. Что касается пленного, думаю, особист принял все меры к тому, чтобы его посчитали умершим. Знаешь, сколько их лежит на Старом русском кладбище? Возможно, кто-то и лежит под его именем. Наутро пришли машины с бетоном, и рабочие залили котлован, а потом и поставили опору под мост.

С той поры прошло много лет, от лагеря не осталось и следа, все пленные и вертухаи растворились во времени жизни, и только рассказывают, когда через мост идет груженый товарный состав, в одной из опор слышен человеческий стон. А еще до сих пор некоторые суда замедляют ход перед мостом, думаю, кто-то пытается в бинокль найти и рассмотреть надписи, сделанные много лет назад…

 

Таинственное письмо

В районе старейшего Астраханского рынка Большие Исады располагается средняя школа номер пять. Во время войны здесь находился госпиталь. Одну из медсестер в этом госпитале звали Машей. Девушке было всего девятнадцать лет, она недавно окончила школу и сразу пошла на курсы медсестер.

Бои тогда шли ожесточенные. В один из дней было привезено много раненых солдат и офицеров. Среди них особенно выделялся молодой лейтенант. В ходе вражеской атаки он был ранен осколком в грудь и доставлен в госпиталь по Волге, на барже. Придя в сознание после операции, он увидел Машу, которая сидела возле него и аккуратно вытирала его лицо холодной салфеткой. Лейтенант взял тонкую ладошку девушки и поднес к своим сухим губам. Они посмотрели друг на друга, и девушка в ответ ему улыбнулась, погладив лейтенанта по голове.

Вскоре лейтенант пошел на поправку. Его дружба с Машей продолжалась. Однажды, посмотрев в окно, лейтенант увидел ее, одиноко сидящую перед входом в госпиталь. Он с трудом спустился вниз и подошел к медсестре. Девушка, завидев его, стесняясь, поправила косынку.

– Здравствуйте, Машенька! – с трудом произнес лейтенант.

– Здравствуйте. Я тут машину с ранеными ожидаю, – стала оправдываться девушка.

Не обращая внимания на ее слова, раненый продолжал:

– Маша, мне необходимо срочно с вами поговорить.

– О чем? – спросила медсестра, посмотрев ему в глаза.

– Знаете, Маша, можно я попрошу вас?..

– О какой просьбе вы говорите?

– Понимаете, Машенька… Сегодня ночью я умру…

– Нет! Что вы! Вы не умрете, – прервала его взволнованная медсестра.

– Не перебивайте меня, прошу вас! Я знаю, что сегодня ночью умру. Вот вам адрес моей матери, пожалуйста, отправьте ей письмо и сообщите, что я… – офицер на секунду задумался. – …пропал без вести. Кроме матери, у меня никого нет. Она живет в Минске, сейчас там немцы и письма туда не дойдут, я знаю. Но, Маша, поверьте мне: через два года мы освободим и Белоруссию, и всю нашу страну от немцев. Вот тогда и отправьте ей это письмо. Договорились?

Лейтенант достал из кармана белый конверт и передал его девушке. Маша не хотела его брать, как бы предчувствуя что-то, но лейтенант настаивал:

– Я знаю, что это все вам кажется нелепым, но я уверяю вас, что все будет хорошо! Дайте свои ладони…

Девушка нерешительно протянула лейтенанту свои руки. Он взял ладони медсестры и прижал их к своим глазам. Через минуту он разжал свои руки и освободил ладони девушки.

– Маша, – твердо произнес лейтенант, – для вас война закончится через полтора года. Вы выйдете замуж и будете счастливы. У вас будут детки: мальчики – двойня и одна девочка. Муж ваш будет военный, и вскоре после войны вы уедете с ним жить в Москву. Проживете с ним долго и счастливо. Маша, очень прошу вас отправить мое письмо. Если вы не сделаете этого, в вашей жизни начнутся перемены. Ваш муж погибнет! Один из сыновей попадет в очень неприятную историю, и его будет ждать тюрьма, где он умрет! Второй сын уедет далеко и забудет про вас навсегда! Но и это еще не все. Ваша дочь заболеет… и тоже покинет вас…

– Да что вы говорите такое?! – Маша вскочила со скамейки. – О чем это вы?!

– У меня мало времени, Машенька! Сохраните, пожалуйста, мое письмо и через полтора года, запомните – полтора года, отправьте его адресату… – лейтенант обессиленно опустил голову.

Мария подумала, что лейтенант бредит, но все же взяла письмо и, не рассматривая, положила в карман своего халата.

Вскоре прибыла машина с ранеными бойцами. Маша вышла им навстречу, готовясь принять носилки. Из госпиталя выбежали и стали суетиться медсестры и санитары. Лейтенант в это время тихо ушел.

Утром девушка пришла в госпиталь очень рано.

– Ну как, Лидия Гавриловна, прошла ночь? – обратилась она к ночной сиделке, надевая белый халат.

Ночная дежурная повернулась в сторону девушки, сняла очки и грустно произнесла:

– Лейтенантик твой…. Умер сегодня ночью.

– Как умер… – Маша присела на кушетку.

– Доктор сказал, что в нем еще один осколок был, у сердца, не углядели его. Он-то его и сгубил. Ты, Мария, брось расстраиваться! Нам расстраиваться нельзя! Сколько той войны еще? На всех слез не наберешься! – пожилая женщина крепко прижимала к себе рыдающую девушку.

Вскоре медсестра вышла из кабинета и приступила к своей работе. Но голубые глаза и белокурые волосы лейтенанта стояли перед ее глазами еще очень долго. То и дело Маша нащупывала в кармане письмо лейтенанта. «Не забыть бы его отправить!» – думала она.

Прошло два месяца. Раненых стали привозить еще больше. Каждый день повторялось все сначала. Смерть, кровь, перевязки, ночные дежурства… Так прошло еще полгода, и вскоре Маша забыла лейтенанта.

Однажды в госпиталь привезли раненого солдата. Покалеченную руку спасли, но его комиссовали. За время лечения Маша сблизилась с ним. После выписки он остался в Астрахани, и его взяли на работу в милицию. Вскоре они поженились, и через год у них родилась двойня – два мальчика. Петр и Павел.

Однажды, сидя у окна родильного отделения, Маша вдруг вспомнила лейтенанта и его письмо. Но она никак не могла припомнить, куда она его положила. Через несколько дней ее выписали. Радость семейного счастья переполняла ее сердце. Как-то вечером она снова вспомнила и стала искать пропавшее письмо, но так и не нашла. Оправдывая себя, Мария подумала, что все, что ей сказал лейтенант, – просто бред.

Вскоре закончилась война. Машиного мужа перевели на повышение – работать в Москву. Через год у них родилась дочь. Но вскоре при задержании опасного преступника муж Маши погиб…

Прошло сорок дней с момента его гибели, и в эту ночь ей приснился лейтенант. Он был все так же молод и красив. Он смотрел Маше в глаза и молчал. Молодая женщина во сне плакала и кричала: «Я не помню, где письмо! Прости меня, пожалуйста! Прости!» Потом она резко проснулась. Включила свет. Ее дети тихо посапывали. «Неужели он говорил правду?» – Мария стала перебирать в голове произошедшие в ее жизни события: смерть лейтенанта, замужество, рождение двойни, переезд в Москву, появление дочки и… смерть мужа. «Что же следующее?.. – она посмотрела на сыновей. Мальчики спали. – Не может быть! Ни за что!»

Продав квартиру в Москве, женщина с детьми вернулась в Астрахань. Прошло пятнадцать лет, но она так больше и не вышла замуж. Мальчики выросли и ушли в армию, дочь училась в старшей школе.

В один из вечеров в окно дома постучали, Мария Петровна открыла дверь. На пороге стоял один из ее сыновей. Она знала, что они оба должны были вернуться из армии, но сегодня почему-то не ждала.

– Петенька! – бросилась она к сыну. – А где Павлушка?

– Тут такое дело, мать… В общем, он сразу из части уехал на целину, по комсомольской путевке, – ответил Петр.

– Как же так, Петенька? – всплакнула мать. – Он даже домой не заехал?

– Нас, в общем, агитировали, и многие ребята поехали, в том числе и Пашка, – сухо ответил сын.

– Ну, что же ты стоишь! Проходи, садись, сейчас Таня придет, – причитала Мария. – Отмечать будем!..

Прошел год. В жизни Марии Петровны не происходило изменений. Правда, от сына Павла писем так и не было, ни одного. Она думала, что сын забыл про нее, и это очень ее расстраивало.

Однажды в полдень в дом пришли сотрудники милиции и поинтересовались, где ее сын Петр.

– Утром на работу ушел, а сейчас я не знаю, где он, – занервничала мать. – А что случилось?..

Побеседовав с женщиной, милиционеры ушли. Как оказалось впоследствии, ее сын Петр был причастен к ряду страшных преступлений в городе. Он был пойман, осужден и приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение.

Ночами женщина плакала, вспоминая потерянных сыновей. Ее дочь Татьяна в то время уже окончила школу и работала ветврачом. В один из февральских дней она уехала в степь на чабанскую точку, осматривать новорожденных телят. Там девушка заболела воспалением легких, а через некоторое время тихо, не приходя в себя, скончалась в районной больнице.

Мария долго не могла смириться с ударами судьбы. Однажды вечером, перебирая старые вещи, она случайно наткнулась на потерянное письмо. Оно лежало меж страниц старого фотоальбома ее матери. Она не могла его спутать, это было то самое письмо лейтенанта. Долгое время бывшая медсестра искала его, порой письмо снилось ей, но, видно, по воле судьбы она не могла найти его раньше. Мария повертела его в руках. К удивлению, письмо было адресовано ей – на конверте стоял астраханский адрес. Женщина быстро открыла письмо и стала читать:

«Здравствуй, милая Маша! Как и сказал, я покинул тебя этой ночью. Знаю, ты мне не поверила, как не поверила и во все остальное, что я тебе говорил. Если бы ты отправила это письмо, то не случилось бы всего того, что я и предвещал… но, увы, Маша, ты достала мое письмо из маминого фотоальбома. Ты выбрала другой путь. Письмо ты не отправила. Вернуть что-то уже поздно… Прощай!»

В порыве гнева Мария бросила письмо на пол. Она упала и стала бить руками по полу, затем раскидывать по квартире вещи, разбивать посуду и смахивать все содержимое с полок. Через час в ее квартире царил хаос. На раздававшийся в квартире крик и звон битого стекла прибежали соседи. Несчастная женщина достала нож и хотела свести счеты с жизнью. Ей помешали. Приехали санитары и, скрутив бедную женщину отвезли в психиатрическую клинику. Возможно, и сейчас пожилая Мария Петровна Сычева находится там и с горечью сожалеет о своем поступке…

 

Таинственный незнакомец

Издавна город Астрахань разделен на несколько частей водными каналами, за что местные жители иногда называют его второй Венецией. Раньше эти каналы были судоходными, сотни рыбацких лодок швартовались здесь днем и ночью. Тонны рыбы перекладывали с них на подводы и увозили к рыбным рынкам города. Некоторые берега заросли камышом, их украшали толстокорые ветвистые ивы, склонявшиеся до самой воды.

Летом, в начале июня, когда часто идут проливные дожди, почти никто из астраханцев не выходит из дому, и лишь нечастые прохожие изредка пробегают, укрываясь от дождя зонтами, да пролетки со скрипом проносятся мимо, высоко разбрызгивая воду из луж.

Однажды после такого проливного дождя, который шел почти трое суток, жители окрестностей увидели, что на берегу канала стоит прекрасный дом с мезонином. У «местных» сразу возникли вопросы: «Как это могло быть, и кто его построил? Кто является хозяином этого прекрасного дома?» Но очевидных ответов не было…

Утром в полицейской управе было неспокойно, в коридоре толпился народ. У самых дверей громко причитала бабка с мертвым гусем, возле нее истерично плакала дама в белой шляпке. В углу стояли два молодых человека, по внешнему виду которых было понятно, что недавно им задали хорошей трепки. На пороге стояли три крестьянки в сарафанах из грубой ткани. Они грызли семечки и о чем-то тихо сплетничали.

Полицмейстер Жихарев соскочил с двуколки и быстрым шагом направился в управу. Своей сильной рукой он тащил за ухо какого-то мальчишку. Последний уже не орал, чувствуя, что это бесполезно, и покорно следовал за обидчиком.

Завидев Жихарева, народ всполошился. Когда он проходил по коридору, люди что-то громко объясняли ему, плакали и возмущались.

– А ну, кончай галдеть! – выкрикнул полицмейстер и втолкнул в кабинет задержанного пацана.

Войдя внутрь, Жихарев сел на стул. Юный преступник стоял рядом и тихо плакал.

– Ну-с, милок, рассказывай! – грозно сказал полицмейстер.

– Что говорить-то? – захныкал мальчик.

– А то ты не знаешь? Где твои дружки беспризорные, Колька Хряк и Санька Дринь?

– Не знаю, – всхлипывал малой.

– Как это не знаешь, а на лодке кто с тобой был? – напирал Жихарев.

– Я… Мы…. Ну, я только подвез их, – путаясь в словах, ответил напуганный пацан. – И высадил на берег у нового дома!

– Ты знаешь, куда они потом пошли?

– Не знаю, дяденька Жихарев, ну взаправду не знаю! – мальчишка утирал слезы.

Жихарев снял фуражку и вытер выступивший на лысой голове пот. Вот уже третий день, как пропали два мальчика – Коля Морозов по кличке «Хряк» и Саша Дринев, известный как «Дринь». Их поиски не давали никаких результатов. Кто-то в участке предположил, что они катались на лодке и, может быть, перевернулись и утонули. Версию проверяли, дважды прочесывали канал – безрезультатно…

Но не тут-то было – через два дня после их пропажи у купца Шевелева потерялась дочь Аня, семи лет от роду, а вот вчера бесследно исчез сын почтальона Леонтьева – шестилетний Андрей. «Это неспроста, – думал Жихарев. – Что-то тут не так!»

Его размышления прервал кассир артели «Нарыкин и сыновья»:

– Господин Жихарев! Господин Жихарев! – закричал он, протиснувшись в кабинет.

– Ну, что там еще? – раздраженно произнес толстый полицмейстер.

– Господин полицмейстер! Извольте доложить? – произнес взволнованный кассир и косо посмотрел на пацана. Босой хулиган стоял с оттопыренным красным ухом и грязными кулаками натирал мокрые от слез глаза. Полицмейстер и кассир переглянулись.

– Ну давай быстрее, чего там у тебя? Опять небось собака укусила за срамное место?

Услышав это, мальчишка громко рассмеялся своим черным от тутовника ртом.

– А ты чего лыбишься, а ну, бегом к матери! – прикрикнул Жихарев, отвесив малому подзатыльник. Тот подтянул штаны и выбежал прочь.

– Господин Жихарев, там, на канале, за ночь вырос дом, – удивленно сказал кассир.

– Что значит – вырос за ночь? Он что, гриб, что ли? – полицмейстер достал пригоршню семечек из верхней полки стола.

– Так вот и я говорю – не гриб! А вырос! – не унимался его собеседник.

– Да слышал я уже… – Жихарев задумчиво посмотрел в окно. – Вот и пацан тоже сейчас про него говорил. Надо проверить!

Через полчаса делегация во главе с полицмейстером важно направлялась к дому с мезонином. Дом «вырос» на самом берегу канала. Он был деревянный, с резными вставками и мозаикой. На окнах были резные решетки в восточном стиле. Тяжелые багровые шторы закрывали окна от постороннего взгляда.

Дернув звонок на двери, полицмейстер немного отступил назад. Через некоторое время дверь открыла красивая девушка в полупрозрачной тунике. Обалдевший Жихарев хотел было спросить ее, но девушка, улыбнувшись, поклонилась и молча, грациозным движением руки, пригласила его в дом. Полицмейстер осторожно переступил через порог. Его спутники остались снаружи. Пройдя немного вперед вслед за восточной красавицей, он увидел перед собой человека, сидящего в массивном кресле, украшенном восточным орнаментом и иноземной росписью. Гость только открыл рот, чтобы поздороваться, но сидящий человек опередил его:

– Господин Жихарев? Не так ли? Здравствуйте… – произнес он без акцента.

Поправив саблю, слуга закона прошел на середину комнаты и представился. При этом он разглядел, что в кресле сидел мужчина лет пятидесяти. Смуглокожий. Тоненькие усики, шелковый халат с толстым воротником и зелено-красная чалма на голове напоминали Жихареву факира, увиденного однажды в цирковом балагане.

– С кем изволю говорить, сударь? – обратился к незнакомцу полицмейстер.

– Вам будет сложно запомнить мое полное имя, поэтому зовите меня просто Абу-аль-Рахим и присаживайтесь, наконец, – гость позволил полицмейстеру сесть.

Жихарев опустился в кресло напротив.

– Я догадываюсь, с какой целью вы пришли ко мне. Вы хотите знать, кто и когда построил этот дом? И кто его хозяин? Отвечу вам сразу: его построили мои слуги. Их сейчас нет, они намедни отбыли в Индию. Я же, его хозяин, простой купец, остался в Астрахани по делам торговой компании. Наш товар – хороший индийский чай!

После этих слов очаровательная восточная девушка внесла на подносе кувшин и две чашечки. Поставив поднос на маленький столик, она аккуратно разлила по чашечкам содержимое кувшина. По комнате разнесся приятный запах экзотических фруктов.

– Попробуйте, это особенный и очень вкусный чай, – предложил незнакомец.

– Отчего же не попробовать! Конечно, попробую, – гость потянулся за чашкой.

Отхлебнув глоток, полицмейстер почувствовал небольшое головокружение и легкость во всем теле. Заметив это, «факир» одобрительно покачал головой:

– Я же говорил, отменный чай! – и тут же добавил: – У вас есть еще вопросы?..

Так и не задав ни одного, Жихарев встал, поправил белый мундир и направился к выходу. Подойдя к двери, он обернулся и, не контролируя себя, громко произнес:

– И чтоб без фокусов у меня тут!

За его спиной раздался громкий смех хозяина дома.

Выйдя на улицу Жихарев сразу остановился. Глова его гудела. Мысли путались. Он с усилием двинулся вперед. Толпа, стоявшая на улице, расступилась, пропуская проходящего полицмейстера.

Вечером того же дня Митя Солдатов сидел на берегу Волги и рассказывал о своих приключениях в полицейской управе. Вокруг стояли ребята и слушали, с завистью посматривая на красное ухо «героя».

Стало темнеть. Красное солнце уже наполовину ушло за горизонт. Яркие его лучи вместе с волнами прибивались к берегу. Над рекой с криком летала большая чайка, изредка камнем падая вниз, за мальком. Рыбаки швартовали свои суденышки к берегу.

– А что, ребята, давайте махнем к новому дому, посмотрим, кто там живет? – предложил Митька. – Ну, что, айда?

Через некоторое время горстка ребят тихо подкралась к нужному месту.

– Ну и окна! Что так высоко? – недовольно произнес мальчишеский голос в темноте.

– Тихо, не бухти, – прервал его другой.

Ребята обошли дом по кругу. Кроме двери, другого входа не было.

– А ну, Колян, подкинь меня на закорки, – тихо приказал Митя.

Коля из ребят был самым старшим, и к тому же выше других на

две головы. Посадив Митьку на шею, он начал приподниматься. Вот глаза Митьки достигли окна… Он заглянул внутрь. В доме был полумрак. Только из одной комнаты сбоку бил свет.

– Колька, опусти меня землю, – попросил Митька, а когда слез пояснил: – Айда за мной, ребята, вот в это окно надо глянуть, из него свет падает.

Ребята прошли несколько метров, и Митька снова оказался на шее старшего товарища.

Окно было зашторено плотными занавесками. Однако мальчик нашел небольшую щелку и, держась руками за решетку, стал разглядывать комнату. Ее освещали свечи, стоявшие на полу. Посреди комнаты стоял стол. Митя не видел всего происходящего, но мог разглядеть небольшую часть стола, на которой лежал человек, вернее, только его видимая часть – от колен и до ступней. Вокруг него ходил другой. Это был мужчина, одетый в черный балахон. Он медленно перемещался вокруг стола и в руках держал черную книгу. По движущимся на стене теням Митька понял, что в комнате находится еще кто-то, на стене отражалась тень значительно больших размеров, чем человек с книгой. Она была высокой, с длинными руками до пола…

Внезапно мальчик осознал, что увиденные им на столе ноги принадлежат ребенку, который, по всей вероятности, был привязан…

Вдруг Митя увидел, что в руке человека в балахоне блеснул кинжал, которым он несколько раз ударил тело, лежащее на столе. На противоположную от окна стену брызнула кровь и тут же впиталась без следа. Ужасная тень в это время начала расти. Ребенок на столе стал судорожно биться.

Митька оттолкнулся руками от решетки, упал с Колькиной шеи и с криком бросился наутек. Его дружки, почувствовав что-то неладное, помчались вслед за товарищем. Митька бежал по улице и не мог поверить в происходящее. Пробегая мимо трактира, он увидел стоящих на улице мужиков. Подбежав к ним, он закричал:

– Там… там! – ему не хватало воздуха. – Там ребенка зарезали! В новом доме! Там на стене тень ужасная!..

Подвыпившие мужики не совсем понимали, о чем речь, и молча продолжали стоять у фонарного столба. В это время подбежали остальные ребята. Они только сейчас догнали своего друга, который не преставая орал:

– Дяденьки, там, в новом доме, ребенка убили! Ножом зарезали! Я все видел!

В это время на крик мальчика из трактира выскочили остальные посетители заведения. Толпа быстро возбудилась. Послышались недовольные крики.

– Давай к дому! – послышался чей-то вопль. – Сейчас разберемся!

Через несколько минут озверевшая толпа пыталась ворваться в дом и разобраться с его хозяевами. Но тяжелая дубовая дверь прочно защищала его от непрошеных гостей. Не сумев попасть внутрь, люди подперли входную дверь лодочным веслом. В окна полетели булыжники и горящие смоляные палки. Через пару минут весь дом полыхал в огне. К утру от него не осталось и следа. Только пепел и металлические решетки с восточными узорами напоминали о странном жилище. По пепелищу ходил полицмейстер Жихарев и, вздыхая, утирал потную лысину.

Как сообщали очевидцы, во время происшествия в доме было тихо. И даже когда дом горел, никто из присутствующих не услышал криков о помощи. Пропавших детей тоже не нашли. А спустя много лет на месте загадочного дома… был построен Астраханский планетарий. Удивительно то, что только в этом месте из канала в жаркие летние дни выползают погреться на солнышке ядовитые змеи…

 

Родился в Астрахани в 1982 году в семье художников. Свой творческий путь начинал с юношеской литературной студии Дины Немировской «Подснежник». Был лауреатом областного фестиваля «Золотой ключик» и поэтического конкурса «С Тредиаковским – в 21 веке!». Публиковался в коллективных сборниках и газетах. В 2014 году вышла его первая самостоятельная книга «Свобода и цепь».

 

Свобода и цепь

Повесть

Недалеко от торгового центра находится дом, который я охраняю. С виду обычное одноэтажное строение из камня и досок, затерявшееся среди величественных многоэтажек. Однако стоит заглянуть внутрь, и станет ясно, что хозяин не бедствует. На самом деле он, как и многие его друзья – торговцы западной одеждой, поднялся с низов. Обзавёлся влиятельными друзьями, стал вращаться в светских кругах и теперь тщательно обустраивает своё гнёздышко.

Да… Всего этого великолепия мне не увидеть. Рассказывали, что пол у хозяина из дубового паркета. Потолки из лепнины – под старый стиль зажиточных господ, а мебель – подлинный антиквариат. А впрочем, не нужно мне всего этого видеть, а то проснётся неутомимое желание сделать ему какую-нибудь гадость. Для себя старается, а с теми, кто ему помогает, обращается строго. Слишком уж строго. Вчера только получил по морде за то, что уснул днём. И покормить забыли – что за жестокость? Подумаешь, уснул…

Я лениво перевёл взгляд на массивные железные ворота, то и дело окатываемые грязью. Собачий оскал превратился в улыбку. Это он переборщил, самовольно расширив границы своего двора. Теперь ворота примыкают непосредственно к дороге. Выглядываешь за них, и сразу машины обдают тебя угарным газом и воем тормозов. Чёртовы гонщики, день и ночь летают по дорогам как сумасшедшие.

Ничего не боятся. А вот когда врезаются и их зажимает внутри машин, в глазах появляется осмысленность. Всегда говорю им, что поздно идти на попятную, поздно! Я таких видел много – всё-таки каждый день бьются. В последний раз водитель скончался. Стало страшно переходить на другую сторону – чего доброго, собьют.

А знаете, гладкая поверхность дороги чем-то напоминает взлётную полосу. Только не самолёты здесь приземляются, а машины, находящие своё пристанище на узком отрезке «взлётной полосы в рай». Сразу за ней высится огромный торговый центр. Взгляд монотонно блуждает по снующим, словно муравьи, людям. Мне понравилось наблюдать за ними три года назад…

Воспоминания просочились сквозь время и прильнули к глазам. В сознании появился пухлый календарь, раскачиваемый ветром. Его листки с шуршанием отрывались и уносились в открытое окно. Даты на серой бумаге сменяли друг друга. Декабрь две тысячи третьего, как давно это было… Тогда я всё свободное время слонялся по базару, на котором продавали животных. Меня буравили жадными взглядами.

– Продай вон того!

– Того?

– Ага! Он напоминает мне зятя. Я его буду морить голодом, бить и держать на морозе. Он у меня попляшет!

– Но ведь животные не пляшут.

– Ничего, он у меня шустро научится.

В голосе, произнёсшем эти слова, было не больше человеческого, чем в собачьем лае.

– Так сколько?

– Двадцать четыре.

– Отлично.

Толстая грубая рука вытягивает из-под тёплого тулупа горсть смятых бумажек. Небрежно бросает их замерзающему продавцу.

Господи, разве можно после таких слов продавать нас?! Люди, да вы в своём уме? Но продавец злобно посмотрел на меня и сверкнул отточенной финкой, которой он любил резать тухлое мясо и скармливать животным. Ага! Как же! Нашёл дурака! Я сбежал от тебя не для того, чтобы снова попадаться в расставленные сети. Ты сначала поймай меня, а потом издевайся, мучай, делай всё, что подсказывает тебе сердце. А оно ещё есть у тебя? Или ты давно продал его за деньги, как сейчас моего брата? О, ты недорого запросил за него. Подумаешь, сердце! А в чулане висит среди вещей забытая душонка. Ты её ещё не продал? Так поспеши! Знаешь что? Ты жалок, мучитель! В тебе деньги, словно крысы, прогрызли огромную дыру. И из неё вылезает слежавшаяся вата. Игрушечный человек, тряпка!

– Су-у-у-ка-а!!!

Лай, словно вопль отчаянья, проносится над рынком. Вопль с такой болью и скорбью, что многие люди невольно поворачивают головы.

Горе животного, у которого продали или убили родственника, несравнимо ни с каким другим страданием. Горе переполняет, вырывается наружу и душит, заставляя сгибаться пополам и закрывать морду лапами. Только легче от этого не становится. Тогда ты разгибаешься, как сейчас я, и с надеждой всматриваешься в клетку с животными. И снова видишь, что все собаки на месте, а братика нет!

Жизнь теряет смысл. Краски на её пергаменте тускнеют, а потом исчезают. Мир превращается в склеп, в котором похоронены лучшие чувства. Для кого теперь жить, да и зачем?

Хотелось поскорее покинуть это враждебное место, не смотреть на продолжение трагедии, но это было невозможно. Оставалось ещё два брата. Эти постарше. Уже понимают, что творится вокруг, и злобным лаем пытаются отпугнуть покупателей, старающихся погладить животных. Сами они животные, живодёры чёртовы. Не люблю быть проданным, а особенно не люблю наблюдать за тем, как это происходит. Уууу…Гады! Уйти – нельзя, смотреть – противно, что остаётся? Жалобно выть и метаться в поисках понимания. Жаль, что в собачьем языке так мало слов. Пока объяснишь проходящей мимо дворняге, в чём дело, язык отвалится. Так, ну где же хоть кто-нибудь, мать вашу?!

Надежда на спасение таяла с каждой минутой, на рынке начинало темнеть, и я, гонимый страхом, вернулся к клетке. Чёрт! Она была уже пуста. И продавец испарился. Так хотелось его покусать напоследок, но теперь уже поздно. Всё тщетно. Никто не помог и не поддержал. Всем было всё равно. Продавать людей закон запрещает, животных – пожалуйста. Над ними даже опыты делают. А когда их собирается в одном из дворов слишком много, начинают отстреливать. Есть в этом что-то неестественное для природы. Нарушение всех мысленных законов – моральных, религиозных и писаных. Годами трудились. День и ночь корпели, стараясь соблюсти справедливость, ну и где теперь она, а? Продули вы всё своё человеческое, милые мои! Да поди объясни им…

Итак, через пару часов их продали. Не дворняг, но и не чистых породистых собак. Продавец лукавил, подсунув покупателям липовые паспорта. Жулик. И не стыдно ему? Надеюсь, старшие братья попали в хорошие руки, чего не скажешь о младшем. Его унёс тщедушный казах с бутылкой водки за отворотом потёртой кожанки. Делать нечего, побрёл по узкому проходу мимо бесконечных клеток. На выход.

Сколько печальных и обездоленных животных! Они с тоской смотрят на меня. Ругаются, воют, поют странные песни. Наверное, сходят с ума. Некоторые прижимаются к клетке и умоляют спасти, но я прохожу мимо, понимая, что ничем не могу им помочь. Им суждено гнить в этой сырой клетке и терпеть надругательства людей. Вот один мужчина бьёт породистую сучку. Я знаю, что у неё вторую неделю болит зуб и она воет, но хозяин не внемлет её просьбам, он не понимает её и знай лупит день ото дня. А вон тот поросёнок в дальней правой клетке – он давно простыл и скоро умрёт. Кашляет и мочится под себя. Хозяина рядом нет. Ему наплевать на умирающего. И таких тут полным-полно, если на месте животных представить людей….

Я закрываю глаза.

Люди в клетках. Они похожи на бездомных, истекающих кровью, кашляющих и справляющих нужду под себя. Тут всё провоняло мочой и запахом смерти. Страшные лица, страшное место. На лицах скорбь умершего чувства. Отчаянье. В глазах – осколки битого стекла, на теле – следы от ушибов. Они чешутся и кричат. Сумасшедшие.

Снова открываю глаза. Животные, животные, кругом животные в клетках, взаперти, в заточении. Кто-то дал право лишать животных свободы. Они даже не задумываются, прежде чем посадить кого-то на цепь. Так правильно – думают люди. Ошибаются? Ну конечно. Ни одно животное не терпит неволи. Некоторые свыкаются, но в каждом животном внутри всегда остаётся первозданный инстинкт, исключающий всяческие ограды и решётки.

Не важно, куда идти. Главное, двигаться – в этом кроется глубокий смысл собачьей жизни. Если идти несколько часов подряд и не останавливаться, можно обрести внутри себя особый покой. Взгляд должен уходить в пространство. Это как желание пройти через туман, нащупать опору, которой нет и никогда не будет. Ты вытягиваешь лапу и подаёшься всем телом вперёд, стараясь нащупать её. Идти, зная, что где-то за этим туманом тебя ждут. Ты нужен. Братья твои не распроданы и есть хоть кто-то, кто любит тебя и не желает скорой смерти.

Движение наполняет жизнью уставшие ноги. Или лапы – у кого как. Я посмотрел на свои. Исцарапанные и опухшие, они едва подчинялись мне. В желудке было пусто. Вот тебе и долгожданная свобода! В соседних дворах сидят откормленные и довольные своей жизнью псы. Мне мимо них не пройти. Разорвут к чертям собачьим. Нет уж! Что же остаётся – голодать? Я оглянулся в поисках мусорных баков.

Вокруг все люди без умолку пытались доказать друг другу, что они ещё живы. Не физически – это и так понятно, а в другом – совершенно другом смысле. Их глаза, повадки говорили о многом. С уверенностью можно было бы назвать их страшным словом «зомби». Может, так оно и есть, кто знает? А может, я всё это выдумал, а виной всему мороз, который сковывает и обездвиживает. У меня-то кровь бегает лучше. Поэтому я не хожу, как они, а бегаю словно ненормальный, у которого только одно на уме. Еда. Мне очень хотелось что-нибудь съесть.

И вот останавливается передо мной упитанный мужчина в дорогом пальто, но с авоськой. Интересно, где он её достал? Времена СССР, по слухам, давно кончились. Может быть, раскопал в чулане, нашёл на улице или отобрал у сердобольной бабули? Не важно. Мужчина, чуть прихрамывая, остановился рядом. Склонился и протянул мне тёплый кусок мяса. Я впился в него зубами без промедления, стараясь удерживать благодетеля в поле зрения. Кто его знает, может, он решит пнуть исподтишка?

Думаю, многим знаком такой взгляд, когда кормишь кого-то. Животное питается в страхе. Оно давится, кашляет и старается поскорее разделаться с пищей. Ожидание подвоха нарастает с каждой секундой. Во взгляде животного читается сумятица чувств. А человек смотрит так на него и протягивает руку, пытаясь погладить. И тогда животное дёргается, вырывается и бежит с куском мяса прочь. То же самое случилось и со мной. Отбежав на несколько метров, я отправил остатки курицы в судорожно сжимающийся желудок и затравленно посмотрел на мужчину. Чего тебе надо? Решил накормить? Спасибо, конечно. Ты меня здорово выручил, а теперь чего тянешь руку? Я непроизвольно оскалился и гавкнул на него. Мужчина отпрянул.

– Тупое животное.

Извини. У меня это получается на уровне инстинктов. Я не понимаю твоих слов, не врубаюсь, как говорил мой младший братец. Звали его, кстати, Шарик. Хотелось бы, чтобы он вырвался из рук этого пройдохи. Вдвоём было бы легче.

Отпив из зелёной бутылки мутноватой жидкости, мужчина выругался и стал говорить о своём доме.

– Там тепло. Там мои детишки, жена, понимаешь? Их всех надо охранять. Ты, я вижу, породистый. Как тебя – Полкан?

«Сам ты Полкан» – хотел прорычать я в ответ, но вовремя вспомнил, что не знаю его языка. На самом деле понять их несложно. Не то чтобы я разбирался в его тарабарщине, скорее догадывался. Мужчина хотел меня превратить в раба – настоящего, общепринятого. Я должен был лаять на всех и вся и проявлять себя героем, а он меня по негласному договору должен кормить. Я знал, как это бывает, от своих соплеменников. Сначала присваивают кличку, потом накидывают удавку и наливают в миску супа. И вот ты сторожевой пёс. Конечно, мне хотелось разорвать этот порочный круг и сказать мужчине гордое «Нет», но вместо этого я завилял хвостом и согласился.

Кормили меня три раза в день, как на убой. Я наедался, словно последний раз в жизни, и потом частенько икал, разгуливая вокруг будки. Цепь оказалась длинной. К примеру, мне можно было выйти к железным воротам, поднырнуть под них и оказаться на улице. Лаять на прохожих мне не нравилось. Так обычно делают дураки или кого мучают головные боли. У меня же ничего не болело. Если не считать огромного пуза, которое я набивал едой. Бездомные псы, не имеющие хозяина, с опаской и завистью пробегали мимо. Я им ничего не говорил. Не кричал, не злился. Зачем? Я сам был таким же, как они, и отлично понимал их душевное состояние.

Да-да, у нас, как и у людей, имеется душа, мы видим сны и столь же морально ранимы, как люди. Это только неграмотные считают нас недалёкими, на самом деле некоторые собаки блещут таким умом и чувствами, которым могли бы позавидовать многие двуногие. Но, думаю, хватит хвастовства. На самом деле среди собак тоже есть «зомби» – этакие роботы без души и всего прочего. Лают, кусают и злятся на всё на свете. Да, я с такими был знаком и не раз улепётывал. Разговаривать с ними бесполезно. Кстати, их часто сажают за свой буйный нрав на короткую цепь. И если приглядеться, можно увидеть парочку таких собак за дорогой.

Остановившись в чуть приоткрытых воротах, я вгляделся в толпу. У торгового центра кого только не увидишь, здесь были все:

дети – шустрые, крикливые, с излишне громкими вопросами, адресованными своим родителям. Последние обычно говорили им всякую детскую чушь;

дамочки в лопающихся на бёдрах мини-юбках, высоких сапожках и маленьких курточках, которые скорее не закрывали, а открывали их голые животики;

нетрезвые школьники, поливающие матом друг друга, сбежавшие с уроков, чтобы отведать «взрослой жизни», школьники, пытающиеся вести деловые споры о тех вещах, в которых ещё не разбираются;

уличные кидалы с печатью скорой смерти или тюрьмы на бледных исступлённых лицах, выпрашивающие у прохожих мелочь и выискивающие пьяных субъектов, которых можно было бы обобрать до нитки;

пёстрые компании попсовых девчонок и мальчишек, у которых кончились деньги на продолжение вечеринки в клубе и которые решили взять горячительного в ближайшем торговом центре;

ну и все остальные: военные с голодными взглядами, полицейские с дубинками и автоматами наперевес, охранники, согнувшиеся под тяжестью вечностояния, дети в разбитых тележках, заносчивые малолетки на санках, громко спорящие о своих проблемах на людях, влюблённые пары, которым всё по барабану, торговцы законным и незаконным товаром, то и дело открывающие капоты своих дешёвых машин для покупателей, гитарист с вокалистом в обнимку с полупустой пластиковой бутылкой пива… А! Чуть не забыл своих коллег. Я насчитал восьмерых. Трое из них бегали за смазливой сучкой, остальные выпрашивали у людей еду. Как же я понимал последних!

– Полкан, привет!

Меня выводит из задумчивости детский весёлый голосок. Говорит, кажется, девочка. Ух, и непоседа же она! Подняв тяжёлую голову и склонив её набок, наблюдаю за малышами, замершими около меня. Их всего двое – мальчик и девочка. Зато проблем и крику, как от десятка взрослых. Хозяин злится, когда те без спросу выходят из дома. Что ж, делать нечего. Приподнявшись, задумчиво иду к ним, скалюсь и, пару раз гавкнув, смотрю, как отреагируют.

– Фу, какой злой, мы же хотели просто поиграть!

Поиграть? После этого слова меня обычно начинали дёргать за хвост, уши, кидаться палками и всячески издеваться. Что значит поиграть? Помучить? Тогда я против! Играйте сами с собой, если уж так хочется насилия. Меня в детстве достаточно помучили в клетке. Я, знаете ли, устал от этого. И теперь на каждый пинок непроизвольно отвечаю лаем, а то и стараюсь укусить обидчика. Нет, конечно, детей хозяина я люблю и понимаю, но вот самого хозяина – нет. Он любит учить. Даст еды, объяснит, что от меня хочет, ткнув куда-нибудь мордой, и ждёт, когда я соображу, что надо делать. Всё бы ничего, в голове у меня не опилки, да вот только за каждое недопонимание – пинок под зад или лишение пайки. От горя поневоле начинаешь выть и напрашиваешься на очередной пинок. Незаслуженно, конечно. А по вечерам от бессилия подгибаются лапы, и я валюсь на чуть растаявший снег и чувствую, как слёзы начинают скатываться с глаз. Всё почти как и у людей. Главное тут, чтоб никто не увидел. Я ведь сторожевой пёс, а потому должен быть сильным. Сильные не плачут!

Совсем забыл про детей. Задумался малость. Со мной такое бывает в последнее время. Как только потерял свободу стал мечтать о том, чего лишился вместе с ней. Конечно, я потерял своё детство. Дети, дети, дети… Как им втолковать, что мне сейчас не до игр? У меня нет настроения, желания и всего остального. Паршивцы в предвкушении насилия потирают руки. Снова сверкнув в их сторону недружелюбным взглядом, гавкаю и угрожающе приближаюсь к ним.

– He-а, он сегодня не в настроении, пойдём в дом.

Надо же, угадали!

– А я хочу поиграть!

Смотрите, настырный какой. У меня антипатия на злость, я вообще по натуре добрый, ну если только доведут…

Приходится снова лаять. Вся надежда на хозяина или на его жену. Ну же, выйдите кто-нибудь, помогите мне! Мне не хватает рук, чтобы справиться с этими сорванцами, а лапы и зубы пускать в ход не хочется.

В дверях дома наконец-то появился хозяин. Слава полному желудку! В руках у него, правда, початая бутылка водки. Жаль, что не косточка. Впрочем, сегодня можно и напиться. Ровно три года прошло с тех пор, как я сбежал из клетки.

– О-о-о, сторожишь моих деточек? И правильно! Молодец, Полкан. У нас сегодня день рождения, гуляем. Полкан! Хочешь косточку?

Почувствовав в глазах хозяина излишнюю доброту, дважды гавкаю. Он уходит в дом и через минуту возвращается без бутылки. В руках покачивается барская кость.

– Лови!

Он бросает её прямо в будку. Я прыгаю от ворот в сторону своей будки и жадно хватаю кость зубами. Начинается славное пиршество. Дети, увидев меня за более важным делом, отходят к отцу.

– Пойдёмте, пойдёмте все в дом, скоро принесут торт!

Радостные возгласы детей прошивают пространство. Я остаюсь

один на один с костью. Хозяин меня редко гладит, но кормит отменно. Порой ночью становится так грустно, что начинаешь чесаться о забор. Не оттого, что на теле появились блохи, а оттого, что не хватает любви. Да, грустно всё это….Выплюнув обглоданную кость, я падаю на истлевшие доски и молча прислушиваюсь к радостным крикам, доносящимся из дома. И чего они там устроили? Орут как резаные. Психи хреновы. От волнения или оттого, что давно не мылся, зачесался правый бок. Ну вот, приехали. Приподняв зад, потёрся о будку. Сладко зевнул и, снова растянувшись, провалился в сладкую дрёму.

Мне снилось детство. Мне было меньше месяца. Молодой человек, которого многие называли почему-то «Дедушка», взял меня в свой дом. Поначалу я никак не мог привыкнуть к просторной трёхкомнатной квартире на пятом этаже многоэтажного дома. А потом освоился. С радостным лаем носился по комнатам и вместе с его мамой смотрел телевизор. В основном мне нравились телепередачи о животных или юмор. В последних люди так забавно кривлялись, что походили на малышей, у которых отобрали соску или утащили игрушечный автомобиль.

Потом меня научили стойко выносить водные процедуры и справлять нужду только на улице. «У нас дома и так неприятные запахи. Превратили квартиру в чёртов склад! Ну, куда нам столько еды? Мы что, готовимся к концу света?» – любила повторять его мама, уперев руки в бока. Её сын раньше занимался торговлей. Потом его бизнес прогорел. Магазин пришлось закрыть, а все остатки еды затащить в дом. По ночам мне нравилось подкрадываться к огромной куче провизии и вслушиваться в странные шорохи, доносящиеся из самого центра. Привидения там живут или обычные мыши – я не знал, но был твёрд в стремлении когда-нибудь во всём разобраться.

И вот, когда Максим ушёл на поиски новой работы, а тётя Наташа заперлась в зале, чтобы насладиться изощрёнными историями Малахова, я, виляя хвостом, уверенно направился в сторону лоджии. Сначала я, как обычно, прислушался, но, не услышав ничего подозрительного, принялся разгребать завалы. Чего здесь только не было: крупы, соки, чипсы, пиво, консервы, печенье, сушёная рыба, всяческие сладости… От разрозненных запахов мой нос превратился в наркомана, словившего кайф. Да, запахи были манящие и в то же время неизведанные. Они тянули и тянули меня в самую глубь припасов. Так, что там за большой коробкой? Да это же… И тут огромная куча продуктов покачнулась и медленно, но уверенно стала падать. Я вовремя отскочил в сторону и стал свидетелем того, как раскрываются от удара пакеты с мучными изделиями и сахаром, вываливается из банок консервированная селёдка, растекаются коробки лопнувшего сока… И пока я в замешательстве бегал вокруг, появилась тётя Наташа. Поджав уши, я был готов к худшему, но она просто схватила меня за шиворот и выкинула за дверь.

Там я с час, если не больше, скулил. А потом появился сосед с заспанной физиономией и забрал меня к себе. Дома у него стоял похожий кавардак. К тому же у него было очень грязно и воняло помоями. В огромных клетках прямо в зале, в нарушение всех санитарных норм, сидели животные. В основном тут были собаки и кошки. Из дальнего же угла, правда, изредка доносилось хрюканье. Поросёнок? Я подошёл к смердящей клетке и поздоровался лаем с розовым созданием, на мордочке которого царила неописуемая грусть.

– Эй, ты как? – спросил я его.

Поросёнок в ответ лишь невнятно что-то прохрюкал и уткнулся носом в грязные прутья клетки.

– Тебя вообще тут кормят или как?

– Пло-хо…

– Не понял?

– Пло-хо… – повторила худосочная сучка того же окраса, что ия – серого с чёрным вкраплением. И хотя моя порода никак не относилась к пуделям, я её почему-то принял за свою. Нет, слов как таковых в общепринятом смысле я не слышал. Только лай, но в моей голове он преображался в так называемую английскую речь. У них тоже одно слово могло много что значить. К примеру, их fack. Это могло значить и то, что всё, мол, хреново, и то, что голова болит, или, скажем, я удивлён и тому подобное. У нас же всё построено на однотипном гавканье. Только оно бывает протяжным и коротким. Короткое – это утвердительное, а длинное – отрицательное. Так вот, прежде чем гавкнуть, надо ещё прочувствовать то, что хочешь сказать, вложить в это душу, так сказать. А потом произнести. Обычно собаки понимают друг друга плохо. Это происходит от несвязного гавканья. Не хотят они чувствовать, и всё тут. Ну и шут с ними.

Короче, поросёнка я не понял, но пуделиха рассказала всё о его несладкой жизни, а заодно о своей и всех окружающих. Чрез пять минут я был готов уже с боем вырываться из «страшного места», как назвала его пуделиха, но было уже слишком поздно. Меня пинком загнали в клетку с незнакомой сукой и сказали зловещее fack. Что в данной ситуации я воспринял как призыв к размножению. Ну, что делать? Я зевнул и, поджав хвост, подошёл к сучке. На вид она была ничего – длинные стройные лапы, пушистый хвост, упитанная задница, да и мордашка тоже вроде бы ничего. Я обрадованно завилял хвостом и подошёл поближе. Через секунду получил смачную оплеуху. Но вскоре мы подружились и через неделю среди ночи устроили «затяжные качели». Так у меня появились новые братья. К сожалению, смешанной породы, но всё лучше, чем ничего. Самка оказалась девственницей. У неё, конечно, были возможности закрутить роман с другими собаками, но она решила спариваться только со мной, отдавая дань моим знатным корням и особому положению. А может, ей нравилось моё хозяйство? Кто его знает…

На рынок я попал примерно через год. Туда попадали все без исключения. Просто у моего нового хозяина была привычка периодически уходить в запой. Находясь под влиянием алкоголя, небритый черноволосый мужчина с загорелой кожей любил пинать ногами клетки и материться. Иногда приходили его черномазые дружки и в шутку предлагали трахнуть всем вместе бедного поросёнка. Последний от страха забивался в дальний угол и делал лужу. Впечатлительный. Так проходили дни и недели. Пока хозяин, наконец, не трезвел и не относил нас на рынок. Там и начиналось самое противное. Смотреть на страшных убогих людей, заглядывать им в глаза и мысленно спрашивать: ты мой новый хозяин, или ты? Неведение. Когда не знаешь, какому козлу ты достанешься, начинаешь терзаться бесконечными вопросами. В конечном счёте, они здорово угнетают.

Конечно, всё свободное время я не сидел сложа лапы, а долго и упорно грыз зубами ветхую клетку, которая в нескольких местах изрядно проржавела и уже через неделю стала поддаваться. Пару зубов я, конечно, сломал, не спорю, но зато выбрался на свободу. Эх, свобода, свобода… От таких мыслей сон быстро заканчивается.

Обычно сон у меня чуткий. Чуть заслышав шорох, сразу же просыпаюсь, но сегодня всё не как всегда. Шершавая грубая ладонь легла мне на голову. Сначала она ощупала мою шерсть. Позволила ощутить её тепло, прочувствовать доброту владельца ладони. А потом меня стали гладить. Ох, как давно меня никто не жалел! Все только били и издевались. И вот момент счастья настал, обескуражил, застал врасплох в счастливое время между сном и явью. Когда есть возможность думать, но нет возможности шевелиться. Что-то внутри меня приказывало немедленно вскочить и вцепиться в руку. Ведь она чужая – я понял это по запаху и по многим другим факторам. Я осознал это даже во сне. Но мне не хотелось наносить вред тому, кто меня гладил. Ведь я так долго ждал этого…

Мне хотелось проснуться у благодетеля на руках. Ощутить его любовь всем телом. От этих мыслей щёки вдруг порозовели. Или это только мне показалось? Не важно. Я начинал просыпаться. Веки медленно поползли вверх, и я увидел его – уставшего, сгорбленного и небритого. Мученический взгляд незнакомого мужчины задержался на моих ушибах и ссадинах. Он гладил каждую лапу, что-то тихо, ласково шептал, а потом тяжело вздохнул и грустно посмотрел в сторону дома. И только теперь до меня дошло. Он ведь находился у нас во дворе, он прошёл внутрь и сейчас гладил меня – сторожевого пса, который обязан предотвращать всяческие такие попытки. О ужас! Мне показалось, что шерсть на спине встала дыбом. Липкий страх прокрался в уставшее собачье сердце и неожиданно взорвался.

Я подскочил как ужаленный и изо всех сил разразился лаем на незнакомца. Это был всего лишь инстинкт, я не желал ему зла. Нет. Конечно, нет. Потом осторожно посмотрел в сторону дома. В дверях стоял хозяин и сверлил меня злобным взглядом. Значит, он всё видел. Всё, что происходило, от начала до конца. Новая волна ужаса окатила меня. Сердце защемило. Пульс подскочил, и всё, что я мог сделать, – это продолжать лаять на незнакомца. Тот уходил не спеша. Он меня совсем не боялся. И это плохо. Хозяин понял, что мне грош цена и все прошедшие годы он зря меня кормил и тратил на меня время.

Сначала он казался вполне спокойным и адекватным, но вскоре обезумел. Бросив бутылку водки на заснеженный двор, хозяин сбежал по ступеням вниз и стал бить ногами прогнившую будку. Я вжался в самый дальний её конец и вцепился зубами в торчащий из-под земли корень дерева. Так я и знал! Вскоре он схватился за цепь и стал пытаться силой вытащить меня наружу. Я держался как мог, зная, что и без того строгий хозяин в пьяном угаре может зашибить.

– Давай вылезай! Вылезай, падла! – кричал он как ненормальный. – Ну, чего упираешься? Думаешь, я тебя буду жалеть? Этот вор стащил у нас фамильные драгоценности, понимаешь? Да ни шиша ты не понимаешь, ты же безмозглая скотина! Охранять, понимаешь?! Ох-ра-нять! Вот и всё, что должен был делать, а ты впустил его во двор. Пока он нас грабил, мирно похрапывал, сволочь! Зачем я, по-твоему, кормил тебя всё это время?!

Из всех его слов я понял лишь «охранять», «кормить», да, пожалуй, «безмозглая». Эти слова он часто употреблял в своём лексиконе. Сложить всё это воедино оказалось несложно.

Когда он при очередном рывке не удержался на ногах и рухнул в снег, на улицу выбежали дети и его женщина. Последняя, казалось, не была удивлена происходящим. Она сочувственно посмотрела в темноту будки и помогла мужу подняться. Тот с пьяным матом, отмахиваясь от жены, побрёл в сторону дома.

В голове, словно пчёлы, роились всевозможные мысли. Они раздирали меня на части. Из них самыми важными были: «Кто приходил ко мне?» и «Почему я его не покусал?». Эти два вопроса особенно терзали меня.

Жизнь превратилась в кошмар. Кормить меня перестали, участились побои. Будку сломали, и теперь я спал на улице, ощущая, как моё тело медленно отдаёт остатки тепла мокрой от снега земле. Я перестал быть востребованным и нужным. Меня не отпускали, но и рады тоже не были. Держали по старой любви или нелюбви. В общем, хозяин дома сильно запил, и жена его собрала вещи и вместе с детьми уехала к родственникам. Остался я да вечно пьяный хозяин, от которого разило всякой гадостью. Меня он не замечал. Иногда, проходя мимо, даже наступал. О чём, конечно, жалел. Я его нещадно кусал, но мужчина, казалось, не чувствовал боли. Он был каким-то отстраненным, будто высадился на другой планете и сейчас проходит адаптацию к новому месту жительства. А впрочем, видя, как он спивается, мне стало отчётливо ясно, что жить он не собирается. А мне вот хотелось, и даже очень.

Морозы крепчали, и помощи ждать было не от кого. Уйти мешала мне длинная цепь. Предстояло перейти дорогу, а ведь она будет волочиться сзади, что делать? Собрав лапами цепь в одну кучу, я широко разинул пасть и постарался взять её зубами. Данный финт получился не сразу. С десятой или одиннадцатой попытки. Уж больно широко пришлось разинуть пасть. Потом, приоткрыв массивную дверь, я проскользнул на улицу.

Стояла тихая ночь. Звёзды высыпали наружу, словно светлячки. Подняв морду, я посмотрел на них и тихо заплакал. Слёзы катились по саднящей шее. Пасть тряслась. Лапы ныли от побоев и хотелось неудержимо есть. Делать нечего. Стал осторожно переходить дорогу. Меня тут же чуть не сбила машина. Чёртов лихач! Я хотел разразиться лаем, но вовремя вспомнил про цепь. Собирать её на дороге совсем не хотелось. Конечно, я направился к торговому центру. Он был круглосуточный и по ночам там кто-то запускал фейерверки. По крайней мере, хлопки, что я слышал, очень походили на те, что раздавались под Новый год.

Мне было холодно. Враки это всё, что собаки не мёрзнут. Мёрзнут, ещё как! Из пасти сочится слюна и падает под лапы. Те давно окоченели. Породистых собак иногда одевают. Меня же грела весьма пощипанная шерсть, но толку от неё было мало. Мне пришлось прибавить темп в сторону центральных дверей. Наверняка тот мужчина, что меня гладил, ошивается поблизости. Надо бы его найти и во всём разобраться. Пока трусцой бежал к дверям, совершенно забыл про собак. Я ведь нездешний, чёрт! Это при хозяине можно быть храбрым и ничего не бояться, а тут я на чужой территории, а за это кусают, а порой и вовсе убивают. Что же это я? Оглядевшись по сторонам, ничего подозрительного не заметил и тут вдруг столкнулся с ними нос к носу. Их было шестеро. Огромные и откормленные псы. Видать, их кто-то прикармливал из служащих торгового центра. Тишина опустилась на нас словно туман. Сладковатый запах моей крови из ран так и намекал на предстоящую расплату…

– Гав!

– Здорово! – говорю им в ответ с дрожью в голосе. Цепь при этом вывалилась из замёрзшей пасти. Теперь будет легче общаться. Псы попались не безмозглые. Кусают не сразу – уже хорошо.

– Га-а-ав?! – что означало: «Как здесь оказался?!»

– Хозяин выгнал.

Одна из собак, стоящих чуть впереди, – наверное, вожак, – понимающе кивнула. Или это мне показалось? Собаки ведь не кивают. Это прерогатива людей. Да и ладно! Ситуация тем временем накалялась. Мы все понимали, что я на чужой территории. Есть ведь нейтральная полоса. По ней и надо продвигаться, наталкиваясь то и дело на отголоски запахов собачьей мочи – это были своего рода ориентиры. Я же хамски решил пройти по их земле. Вожак выжидающе оскалился и сделал решительный шаг вперёд.

– Постойте, постойте, ну нельзя же просто так…

И тут мне в зад вцепилась одна из собак, которая незаметно подкралась сзади и которую я слишком поздно заметил. Потом налетели ещё две. Стали рвать. Невыносимая боль пронзила замёрзшее тело. Я всеми силами старался вырваться, но все попытки были тщетны – мешала пресловутая цепь. Одна из собак удерживала меня за неё, остальные рвали. Когда в глазах потемнело, я услышал фейерверк. Потом одна из собак упала замертво. Из головы её хлынула кровь. Собачьи ангелы! Да её убили! Меня тут же отпустили. Псы в растерянности озирались. Я и сам заметил чёрный фургончик не сразу. Трое мужчин в серой форме выскочили из него и нацелили на нас какие-то приспособления. Чуяло моё собачье сердце, что это никакие не фейерверки. Тут по ночам, оказывается, отстреливали собак, и теперь я попал в один из таких рейдов. Подобрав живо цепь, я первым ринулся в сторону. Выстрел перебил мне правое ухо. Слёзы брызнули из глаз. Я, петляя, бежал прочь – к заднему двору торгового центра. Сзади слышались бесконечные выстрелы и задыхающийся скулёж раненых псов…

Я бежал без оглядки, стиснув зубы и поджав хвост. Преследователи приближались. С каждым их криком страх подстёгивал меня словно плетью. Задыхаясь, я скулил и надеялся только на свои лапы. Люди, дороги и машины слились воедино. Страх вытеснил из головы все мысли. Остались только инстинкты. И они повелевали мне бежать и бежать. Лапы подкашивались. Меня мотало из стороны в сторону, но я упорно продолжал отрываться от своих преследователей. Свора собак была уверена, что это моих рук дело. Что я на них накликал беду. И теперь они бежали за мной, всё так же надеясь разорвать меня на куски в ближайшей подворотне. А ещё эти люди на фургоне! Судя по визгу шин, они ринулись прямо за нами. Ну и в переплёт я попал! Неужели всё и вправду из-за меня? Собаки были уверены, что вскоре настигнут свою жертву. Предвкушая расправу, они громко лаяли вслед.

Я давно перестал оглядываться и сосредоточился только на своей цели. Ей оказалась брешь в заборе, опоясывающем торговый центр. Я поднажал. Случайная проезжающая машина чуть не сбила меня, когда я пробегал перекрёсток. Визг шин и громкий сигнал пробили с головы до лап. Редкие прохожие шарахались в стороны. Малолетняя ребятня из тех, что любит гулять по ночам, подобрав камни и палки, стала швырять в меня. Покой их мирного существования был нарушен, и они мстили за это. Миром правит зло. Везде и повсеместно – в каждой душе человека. Однако в животном мире насилия было не меньше, а даже больше. И знание это угнетало меня. И всё же я не отчаивался. Через несколько секунд стрелой ворвался в брешь в заборе. Поцарапал лапы, пузо и шею. И всё же я вырвался на свободу! Как пушечное ядро, влетел в незнакомый двор и, сделав ещё несколько судорожных шагов, обессиленно упал в торце пятиэтажного дома. Однако перевести дух мне не дали.

– Смотри, какой пёсик, – грубый мальчишеский голос ворвался жалящим импульсом. Он говорил, нет скандировал: «Слышишь? Нет, ты слышишь? Твою мать! Да тебя же убьют! А ну, подымайся!». «Оставь меня!» – сказал я мысленно голосу и почти отключился. Оставил инстинкты охранять израненное тело.

– Слушай, да он с цепью прибежал. Видал, какая длинная? – другой, более писклявый голосок попытался ворваться в сознание. Однако был варварски блокирован. Да идите вы!

– А давайте схватим его за цепь и…

– Но он же болен, – попытался возразить владелец первого голоса.

– Ты что, доктор, блин?! Он же издохнет к утру. Всю ночь будет скулить под окнами, а потом от него будет разить, как от мешка с дерьмом. Ты этого хочешь? Я не хочу! Я так уже один раз промаялся, когда собаки скулили под окнами…

– Ладно, уговорил…

Я с ужасом ощутил, что меня куда-то тащат за цепь.

– И куда мы его денем?

– На стройку. Оттащим туда и бросим подыхать.

– Но так негуманно.

– Эй, доктор, тогда добьём этого гада там же, идёт?

До меня вдруг дошло, что ещё немного – и мне уже ничто не поможет. Разлепил сначала веки. Увидел ночное небо, проплывающие мимо деревья. Потом скосил взгляд на троих мальчишек. Им было лет по семь, не больше. И откуда у них столько злости? Тут подо мной кончился асфальт. Я понял это по ощутимым ударам. Тащили по битому камню. Что, уже стройка? Я увидел огромный мрачный недостроенный дом и склонившийся над ним кран. Внутри всё похолодело.

– Всё, бросай его!

Мальчишки обступили меня. Двое. А где третий? Он появился сверху с большим булыжником в руке.

– Ну, как я и предложил, добьём мразь!

Он замахнулся, и у меня перед глазами промелькнула вся собачья жизнь. Я не успел испугаться и что-либо сделать. Была только мысль, что вот оно – избавление. Рука с камнем полетела ко мне… Моя голова, израненная в нескольких местах, ещё одного удара не перенесёт. Что ж, умирать, так с боем! И я дёрнулся в сторону. Удар пришёлся по цепи. Она звякнула и разъединилась прямо рядом с шеей. Почти свободен! Уже кое-что. Я неуверенно поднялся. В голове всё кружилось.

– Смотри, он уходит, бей его! – завопили ребята, и я припустил. Спотыкаясь и припадая на передние лапы, побежал подальше от этого дома и окружающих. Лишь бы не слышать их голосов, лишь бы не

видеть людей. Они уже все представлялись мне тиранами, убийцами, палачами. В длинных капюшонах и красно-чёрной одежде. У палачей хоть были отточенные топоры, и своё дело они знали – лишали жизни быстро и почти без боли. По крайней мере, так рассказывали собаки. А эти малолетки…. О ужас, куда катится мир? С трудом я перебрался через переезд и, минуя железную дорогу, вышел в глухие места. Шёл я всю ночь, а под утро не выдержал и упал без сознания.

Очнулся оттого, что меня клевали вороны. Подумали, что уже труп, сволочи! Я рявкнул на них и попытался подняться. Это мне далось с трудом. Вороны отстранились, но бросать свою жертву не спешили. Солнце уже палило нещадно. Кое-где стал таять снег. Добрый знак. Поплёлся мимо гор мусора. Где я, на свалке? Что ж, это то место, где частенько оказываются такие, как я. Но пока есть силы, буду идти. Вперёд. Только вперёд. Вороны, которые, кстати, куда-то исчезли, ждут моей смерти. Но я буду идти. Буду! Где они? Я неуверенно поднял голову к ясному небу и обнаружил парящих надо мной тварей. Так, главное – их не бояться и не останавливаться. Ох, как хочется есть! Живот судорожно сжался. Всё бы отдал за косточку, хоть самую маленькую. Малюсенькую!

И тут я остановился. В одной из куч мусора лежала собака. Мёртвая. Её глаза были закрыты, а в груди зияла дыра. Парочка ворон терзала тело. Падальщики. Чёртовы падальщики! Я зашёлся лаем и побежал к ним. Отогнал от тела и грустно посмотрел на собаку. Это была та самая пуделиха из дома, где меня держали. О, собачьи ангелы! За что же это? Я взвыл и издал стонущий звук. На большее меня не хватило. Я снова взглянул на неё, и в голове помутилось. Я представил себя на её месте и отшатнулся. Попятился назад и натолкнулся на ворону. Стерва клюнула меня в бок. Я, как ошпаренный, побежал в сторону. Потом, обессилев, пошёл…

Я возвращался. Назад – куда же ещё? Теперь моя цель – добраться снова до торгового центра. Дойти любой ценой. Я понимал, что через дворы мне не пройти. Так хоть дойти куда-нибудь. Дойти. Как мне это знакомо… Я снова шёл, и лапы отваливались от усталости. Во рту пересохло до такой степени, что язык с трудом проворачивался в глотке. Голова кружилась, и желудок прилип к брюху. Конец близок? «Ещё немного, ковбой!». Кто это сказал? Кто, вашу мать?! Я обернулся, но никого не увидел. Похоже, одолевают галлюцинации. Это от обезвоживания. Наверно.

Через дорогу я уже полз. Идти попросту не мог. И там, на обочине, я понял, что умираю. По-настоящему и навсегда. Глаза стали медленно закрываться, и я снова почувствовал тепло знакомых рук. Собачьи ангелы! Да что же это? Это те самые руки, но кто это? Я изо всех разлепил веки и увидел своего первого хозяина. Ну, вот и всё. Теперь можно умирать счастливым…