Джемали Чочуа
Родился 25 декабря 1960 г. в селе Чхороцку, Грузия. Окончил Московский химико-технологический институт им. Д.И. Менделеева. Руководитель дискуссионного клуба «Диалог» – 1985–1988 гг. (МХТИ, г. Москва).
Автор книг: «Ялтинский восход», «Мгновенья жизни».
Мастер спорта Советского Союза по гребле на каноэ, неоднократный чемпион Туркмении и Узбекистана. Лауреат международных поэтических фестивалей, председатель Литературного общества им. А.П. Чехова в 2011 г., руководитель
Ялтинского литературно-общественного Союза, председатель оргкомитета Международного Ялтинского музыкально-поэтического фестиваля «ЯЛОС», автор интернет-проекта и издатель журнала «Литературный досуг».
Ночного неба звёздные гирлянды
Загадкой веет над уснувшей Ялтой.
Вальяжно звёзды отдыхают над водой,
И над поверхностью сверкающей и гладкой
Гуляют ангелы прозрачной чередой.
Застыла ночь и паутиной сновидений
Окутала прибрежные дома,
И кипарисов растянула тени
Над городом плывущая луна.
Холодный свет зеркальным отраженьем
Смывает с горизонта миражи,
И свежий ветер призрачным виденьем,
Как заколдованный, над городом кружит.
Ночного неба звёздные гирлянды
Легли на склоны крепко спящих гор,
Под терпкий запах хвои и лаванды
Чарует души ялтинский простор.
На набережной в строе ровном пальмы.
Уснув, лежат на лавочках коты,
И памятник на Пушкинской печальный
Украсили поникшие цветы…
Льву Болдову
Пусть его душа парит над миром
И отстанут грусть, печаль и боль.
Отслужил душой ранимой лирам
Истинной поэзии король.
И в лучах мерцающего света,
На распутье золотых дорог
Может, встретит грустного поэта
В белом балахоне грустный Бог.
Всё земное будет позабыто:
Боль войны, истерзанные дни,
Толкотня у грязного корыта,
Трескотня безудержной брехни.
Он рванул в распахнутое небо,
Нет, не птицей, – яркою звездой.
На столе остались крошки хлеба
И обида с горькою слезой…
На Поляне сказок
На Поляне сказок в тёплой Ялте
Кормит кошек ялтинский поэт.
Ну, а те, устроив догонялки,
Радостно мяукают в ответ.
И избушка на куриных ножках
Вертится, увидев чудака,
А на книжных глянцевых обложках
Оживают крылья мотылька.
Здесь друзья его из разных сказок
Забавляют деток целый день,
И в узорах тёплых летних красок
То медведь возникнет, то олень.
Прилетают птицы на кормушку
Наклеваться солнечных семян,
Подразнить волшебную лягушку
Нравится пушистым воробьям.
На зелёной сказочной поляне
Кормит кошек ялтинский поэт,
И ему хвостатые дворяне
Радостно мяукают в ответ…
Пролетающий сон
Звонкий голос слетает с экрана,
Разливается струн перезвон.
Многогранна, по сути, нирвана,
Ну, а жизнь – пролетающий сон,
Где цветут белоснежные розы,
Пробирая мотивы теплом.
Я не верю в плохие прогнозы,
Но монета ложится орлом.
Пусть не хватит земных поцелуев,
Пусть не хватит надежд и любви,
Только сердце кричит: – Аллилуйя! —
Песня, грустью меня не трави.
Не дави многотонной печалью,
Не трави обречённой тоской.
Я сегодня отдался молчанью
И такой же фортуне скупой.
Звонкий голос слетает с экрана,
Разливается струн перезвон,
Тихо ноет душевная рана —
Ей за музыкой слышится стон…
Не успел
Не успел, опоздал, не увидел,
Как мой поезд ушёл второпях,
Как я друга случайно обидел
И под старость остался в долгах.
Я гуляю по прошлому часто,
По забытым проулкам пешком.
И кричит моя юность горласто,
Украшая потёртый альбом.
Запах школы, доска, мел и парта,
И с урока зовущий звонок,
Подзатыльник от старшего брата
И шампанского первый глоток.
Одноклассницы наши – принцессы,
Мы для вас сочиняли стихи,
Молодые смешные повесы,
Набивались попасть в женихи.
Старый дом и друзья у подъезда,
В три гитары распевшийся хор,
Мы за брата считали соседа,
Вот таким был когда-то наш двор.
А на станции тихо сегодня,
Равнодушно пустует перрон,
Только диктор кричит, как ворона:
– В неизвестность ушёл ваш вагон…
«Поэты – все единой крови»
Гуляет ветер над Кавказом,
Вершины снежные блестят
И цветом солнечных алмазов
Нам душу радуют и взгляд.
Твой голос радужный и светлый,
Хоть грусть куражится в строке,
Но всё же труд твой беззаветный
Сияет в русском языке.
Опять рычат цепные пушки
И грубо бьют то в лоб, то в бровь.
Простите, Лермонтов и Пушкин,
Но топчут изверги любовь.
Да, для поэтов нет преграды,
Нам ни к чему безумный пир,
Мы ценим только силу правды
И красоту звенящих лир.
Волшебный голос вещей рощи,
Где вторят музам соловьи
И, пробивая злобы толщи,
Нас призывают жить в любви.
«Поэты – все единой крови»,
Нам ни к чему пожар вражды,
Но правит горечь в нашем слове,
Когда беснуются вожди…
Две души
«Дорогая», – доносится ветром,
«Дорогой», – отвечает волна,
И Венера сияет над кедром,
Светом синим стекает луна.
«Как ты, милая?» – спрашивал ветер.
«Как ты, милый? – вздыхала волна. —
На какой ты сегодня планете?
Почему я сегодня одна?
Я ждала так упорно и долго,
Чтоб в твоих раствориться глазах,
Я рыдала ночами так горько,
Что подушка тонула в слезах.
Я молилась всевышнему Богу…»
«Я до встречи секунды считал.
Затянуло туманом дорогу
И закрыло путь гребнями скал…»
В разных странах хранят их могилы,
Разорвалась на части земля.
Только ветер блуждает наивный,
В белом пухе стоят тополя.
Две души так грустят не случайно,
Этот мир безнадёжно жесток,
Коль в истории этой печальной
Над любовью возвысился рок.
Пылают пламенные свечи
Пылают пламенные свечи
И чувства тёплые в крови,
Воспоминанья нашей встречи —
Как эхо солнечной любви.
Белеют в небе капли воска,
Прозрачных, белых облаков,
А нам казалось – будет просто,
Мы счастье вызволим из снов.
С той песней нежной у фонтана
Про твой сиреневый платок,
В начале нашего романа
Тебе подаренный цветок.
Наш Бог сроднил меня с тобою
И в жизнь пролился яркий свет,
Вдруг мир заполнился любовью
И приобрёл и смысл, и цвет.
Смотрю в глаза твои родные
И в них ныряю с головой.
Танцуйте, звёзды золотые,
Не нужно жизни мне другой.
И пусть пылают наши свечи,
Куда б с тобою мы ни шли,
В знак торжества той светлой встречи,
В которой мы судьбу нашли.
Ялтинский восход
Гуляет лето тёплое по Ялте,
И тонет небо в изумруде вод.
Наш город мал, но есть на каждой карте,
И как прекрасен ялтинский восход!
Вдыхают окна свежую прохладу,
И солнце, искупавшись в лоне волн,
Уже с утра целует Ореанду
Над морем пробегающим лучом.
И под фанфары перепевов птичьих
Из сумрака выходит горизонт.
И синим взглядом ясных глаз девичьих
Сливается над Ялтой небосвод.
Здесь берега украшены дворцами
И склонами зелёных крымских гор.
Сосновыми пахучими лесами
Укрылся ялтинский чарующий простор.
Нет светофоров в городе, поверьте,
И нет таких, наверно, городов:
Здесь по-другому как-то бьётся сердце,
Здесь по-другому чувствуешь любовь.
Детям войны
Дышит болью поле ратное,
Эхом взрыв летит в сердцах.
На граните все стандартное:
Очень скупо о бойцах.
Сын войны стоит пред глыбою,
Слёзы льются по щекам.
Он пришел сюда с обидою
К нынешним временщикам.
Канонады, запах пороха,
Бой гремит из прошлых лет.
В бронзе буквы веют холодом,
Отражая солнца свет.
Не затмят любви к Отечеству
Лицемерья голоса.
Не закрыть им человечеству
Ложью чёрною глаза.
Ветер гладит грань гранитную,
А душа болит в груди
За отцов и кровь пролитую,
Что не смоют здесь дожди.
На смычке душа висит…
Вновь играет в зале скрипка,
Режет душу голос струн,
Жизни тоненькая нитка
Под смычком рождает звук.
Звёздам слышен зов печали,
Что срывается сквозь тьму.
Струны скрипки зазвучали,
Разрывая тишину.
Облака накрыли крыши,
Слякоть, холод, дождь идёт,
Видно, Бог её как слышит —
Ненароком слёзы льёт.
Всё, что пережито нами,
Слышно в музыке такой,
Не рисуется словами
Скрипки голос неземной.
Утопивши сердце в небе,
На смычке душа висит,
Забывая всё на свете,
За мелодией летит.
То кружит над головами,
То взлетает к потолку,
А потом опять кругами —
Вальс танцуя на ходу.
Уймитесь, ангелы и черти…
Мы вечно плачем об ушедших,
Детей лелеем и растим,
Жалеем бедных, сумасшедших,
А жизни миг необратим.
Уходят близкие, родные,
И наша очередь грядёт.
Постойте, кони вороные,
Судьба сама свой путь найдёт.
Опять душа бунтует в теле
И пьёт, и курит, и грешит.
Всей жизни мало, в самом деле,
Как много лет в ней ни прожить.
Цветы у каменной могилы,
На камне выбит скромный крест.
И шепчет поп свои молитвы:
«Христос воистину воскрес…»
Не знаю, что там после смерти,
Какое царство и кого.
Уймитесь, ангелы и черти,
Нам там не надо ничего…
Дама с собачкой
На Пушкинской нежно платаны
Сплетают прохладную тень,
Изящно танцуя, фонтаны
Сливаются в солнечный день.
И памятник вечно печальный
Стоит у ворчливой реки,
И слышит прохожий случайный,
Как в небо взлетают стихи.
Волнуется Чёрное море,
Вновь чеховский вспомнив рассказ,
И слышатся юной синьоре
Обрывки заманчивых фраз.
Вуалью прикрытые плечи,
Смеются открыто глаза…
Коль даму с собачкою встретишь,
Поверишь, что есть чудеса.
И если сольются вдруг взгляды,
А в сердце зажжётся звезда,
То тёплой и солнечной Ялты
Уже не забыть никогда.
Молчит скорбящая гитара…
Молчит скорбящая гитара,
Её покинул верный друг.
Душа весёлого гусара
Не тронет больше звонких струн.
Не будут петь они дуэтом
Под светом тёплых летних звёзд.
Он не считал себя поэтом,
Но песни трогали до слёз.
Луганский ветер пахнет дымом,
Зло, кровью светится закат.
Как зонт, печаль висит над Крымом.
И кто же в этом виноват?
Последний взгляд души невинной
Оставил в памяти печать.
Как жаль, пути назад не видно,
Чтоб песню новую начать.
И в шуме жизни проходящей
Звучит мелодия не та,
Висит с гитарою скорбящей
Его неспетая мечта…
Праздник
Красное знамя алеет над памятью,
Семьдесят лет пролетело, как день.
Светит звезда над церковною папертью,
Майский рассвет украшает сирень.
Много сменилось за годы прошедшие.
Скорбно колышется Вечный огонь.
Хоть и гуляют ветра сумасшедшие,
Память святую раздором не тронь.
Можно простить все нелепости с глупостью —
Хитрость, нахальство, коварную ложь,
Даже невежество с пошлостью, с грубостью, —
Только лишь память враньём не тревожь.
Семьдесят лет отмечается городом,
Семьдесят лет отмечает страна.
Знаю, на мраморе солнечным золотом
В праздник проснутся бойцов имена.
Красное знамя алеет над памятью,
Помнит блокаду родной Ленинград.
Хоть упрекают пришедшею старостью,
Наши герои идут на парад.
Пусть озаряется праздник величием,
С гордостью бьются людские сердца.
Наши глаза не закрыть безразличием,
Правда возвысится силой Творца…
Отец солдата
Чёрные глаза, седая чёлка,
За спиной увесистый рюкзак.
К сыну едет с горного посёлка
С искренним радушием смельчак.
Кто не помнит славного грузина
С добротой родительской в глазах,
Как Отец солдата до Берлина
Отшагал в солдатских сапогах.
Сладкое вино из винограда,
Вкусный сыр и жменя табака,
На груди солдатская награда,
А в душе отцовская тоска.
«Здравствуй, сын, любимый мой Годердзи!» —
«Здравствуй, дорогой, родной отец!»
Пробивались в этой круговерти
Переливы солнечных сердец.
И казалось, будем жить все в мире,
Что война забудется, как сон.
Будем поклоняться только лире
И святым с родительских икон…
Чёрные глаза, седая чёлка,
На ресницах горькая слеза.
И у дома горного посёлка
Зреет виноградная лоза…
Солнце село, в сердце потемнело,
Но за ночью тёмной жмётся день —
И вернётся утро в платье белом,
И в саду распустится сирень.
Пусть нельзя понять души открытой,
Отболит, забудется беда —
И зажжется искренней молитвой
Над церковным куполом звезда…
Мы с тобою из разных миров
Мы с тобою из разных миров,
Разделяют нас времени стены,
А за искрами звёздных костров
Поднимается голос со сцены.
Мы с тобою из разных миров,
Зашифрованы Ванги катрены,
С пролетающим шумом ветров
Не минуют земли перемены.
Замыкается жизненный круг,
И его нам никак не нарушить,
Только солнечный голоса звук —
Порывается сердце послушать.
И, поднявшись за птицами ввысь,
Я раскрою закрытые тайны,
Как же песни твои родились,
Что живыми иконами стали.
Хоть с тобой мы из разных миров,
Параллельных не может быть линий,
И по небу в потоках ветров
Пролетает клин журавлиный…
Крым
Высокий берег омывают волны,
Сжигает солнце крымские поля,
Летящий ветер, радостный и вольный,
Разносит терпкий запах миндаля.
Лежит в руинах древняя столица,
Дух Херсонеса ходит по камням,
Парит под небом гордая орлица,
Слетая тенью к древним алтарям.
А там внизу, где Красные пещеры,
Из щелей бьют целебных два ключа,
С водой живой и мёртвой есть примеры,
Что лечат лучше всякого врача.
Здесь пирамиды спрятали под землю
Свои секреты от сторонних глаз,
И там они себе спокойно дремлют,
Не выставляя тайны напоказ.
Тропою царской бродят ротозеи,
Всё изучают ялтинский ландшафт,
В дворцах давно открыли им музеи,
Они туда, наверное, спешат.
Таврида наши восхищает взгляды,
И янтарём сверкает виноград,
Одеты горы в яркие наряды
Под дружный стрекот полчища цикад…
Золотая рыбка
Невод в море дед забросил,
Молвил рыбке золотой,
Что старушка очень просит
Дом с Ай-Петри высотой.
Надоело, мол, на лавке,
Словно нищенке, сидеть,
Ей на набережной в Ялте
Замок хочется иметь.
Пригласить детишек в гости,
Чаем сладким напоить,
Всем раздать конфет по горсти
И подарков надарить.
Может, так оно и будет,
Может, сбудутся мечты,
Если дед наш не забудет
Вынуть невод из воды…
Константин Комаров
Родился в 1988 году в Свердловске. Поэт, литературный критик, литературовед. Выпускник филологического факультета Уральского федерального университета им. Б.Н. Ельцина. Кандидат филологических наук (тема диссертации «Тек-стуализация телесности в послереволюционных поэмах В.В. Маяковского»).
Автор литературно-критических статей в журналах «Новый мир», «Урал», «Вопросы литературы», «Знамя», «Октябрь» и др. Лауреат премии журнала «Урал» за литературную критику (2010). Лонг-листер (2010) и финалист (2013, 2014) премии «Дебют» в номинации «Эссеистика». Лонг-листер поэтических премий «Белла» (2014, 2015), «Новый звук» (2014), призёр поэтических конкурсов «Критерии свободы» (2014), «Мыслящий тростник» (2014). Участник Форума молодых писателей России и стран СНГ в Липках (2010, 2011, 2012,2014).
Стихи публиковались в журналах «Звезда», «Урал», «Гвидеон», «Нева», «Новая Юность», «Волга», «Бельские просторы», «День и ночь», различных сборниках и альманахах, на сетевом портале «Мегалит», в антологии «Современная уральская поэзия» и др. Автор нескольких книг стихов. Участник и лауреат нескольких поэтических фестивалей. Живёт и работает в Екатеринбурге.
Наплевать, что слова наплывают друг на друга в усталом мозгу. Обо мне ничего не узнают, если я рассказать не смогу.
Но не в этом ирония злая задыхания строк на бегу: о тебе ничего не узнают, если я рассказать не смогу.
Снова рифмы морскими узлами я в бессонные строфы вяжу.
Ни о чём ничего не узнают, если я обо всём не скажу.
«Наплевать, что слова наплывают…»
Наплевать, что слова наплывают
друг на друга в усталом мозгу.
Обо мне ничего не узнают,
если я рассказать не смогу.
Но не в этом ирония злая
задыхания строк на бегу:
о тебе ничего не узнают,
если я рассказать не смогу.
Снова рифмы морскими узлами
я в бессонные строфы вяжу.
Ни о чём ничего не узнают,
если я обо всём не скажу.
«Пространство сумерек кромсая…»
Пространство сумерек кромсая,
сквозь плотную густую сталь
с небес идёт дождя косая
прозрачная диагональ.
И ей навстречу – световая —
из неопределённых мест
идёт диагональ другая
и образует с нею крест.
А ты гадаешь всё: при чём тут —
подкожную гоняя ртуть —
не те, кто ими перечёркнут,
а Тот, кого не зачеркнуть.
И засыпаешь ненароком,
размалывая все мосты,
а тело чует за порогом
уже нездешние кресты.
«Словес обмыленная пена…»
Словес обмыленная пена.
Картон. Кретины. Карантин.
И Антуана Рокантена
я вижу в зеркале один.
По амальгамной гулкой гальке
течёт бескостная вода,
и одинокий Гарри Галлер
его сменяет иногда.
Прекрасней всяческих Версалей,
там лето плавится в огне,
за ним иной Артюр мерцает,
не посторонний только мне!
Всё, что не модернизм – репейник,
всё – майонез, гламур и глум.
Но – мёртвые без погребения!
Но – в Дублине пропавший Блум!
О зеркало, ты – вопль команчей.
Ты духа нервного редут!
Не бредь по людям, книжный мальчик:
к тебе другие не придут!
«Смотрели и не моргали…»
Смотрели и не моргали,
и видели свет и боль,
так режут по амальгаме
своё отраженье вдоль
и делают поперечный
контрольный святой разрез,
и волчьей и птичьей речью
напичкан кирпичный лес.
Да кто я, стихи диктуя
себе самому впотьмах?
Так первого поцелуя
боится последний страх.
Так плавится мозг наш костный,
на крик раздирая рот,
так правится високосный,
вконец окосевший год.
Так ночью безлунно-сиплой,
когда не видать стиха,
бесшумно на землю сыплет
небесная требуха.
По скользкому патефону
скребётся игла зимы.
И в зеркале потихоньку
опять проступаем мы.
«Слово лежит во рту…»
Слово лежит во рту,
будто бы лазурит.
Пламенем на спирту
не говорит – горит.
Вплавлена в плексиглас
сонная немота.
Тонущий в плеске глаз
не различит цвета
каменных мотыльков,
дымчатых облаков,
радужных угольков
и золотых песков.
Но стрекотанье звёзд
радует дурачка
до закипанья слёз
на глубине зрачка.
Он подносил ко рту
карту кривых зеркал
и целовал их ртуть —
плакал, не умолкал.
Но, наконец, умолк…
И показалось мне
в страшной, как серый волк,
сказочной тишине
звоном пустых кольчуг,
каплею на ноже —
что я ещё молчу,
но говорю – уже.
«Переключить рычаг…»
Переключить рычаг,
покинуть календарь.
И можно не кричать,
раз подошёл январь.
Случаются раз в век
такие январи,
не жди, не падай вверх
и букв не говори.
Здесь птицы языком
царапают металл,
не я ль тебе тайком
об этом нашептал?
А памяти костёр
сжигает имена,
щетиною растёт,
но тщетно – тишина:
Харонова весла
не страшен взмах немой,
коль веришь, что весна
приходит за зимой.
«Выбивая, как пыль из ковра…»
Выбивая, как пыль из ковра,
исковерканный голос из горла,
я ничем не могу рисковать,
кроме речи, и это прискорбно.
Одинаково звук искажён
при грудной тишине и при оре,
и поэтому лезть на рожон
бесполезно уже априори.
Но пока пика звука остра,
между строчек не может остаться
языку посторонний экстракт
из бесстрастных и мёртвых абстракций.
И когда, как пожарный рукав,
размотается стих в разговоре,
я впадаю в него, как река в
голубое крахмальное море,
чтоб уже утонуть без обид
в этой мягкой и призрачной каше,
и помехами в горле рябит
неизвестный божественный кашель.
«Всё то, что мне ещё не спелось…»
Всё то, что мне ещё не спелось,
всё, что на языке горчит,
я вижу на пустом дисплее
апрельской пиксельной ночи.
Пока трясёт глухие грани
моя неверная рука,
на небе, словно на экране,
плывут, как титры, облака.
Дорога стелется скатёркой
всё в деревянную кровать,
а что метафоры затёрты,
мне с января ещё плевать.
На скромные запросы птичьи
у словаря беру взаймы.
И вновь моя весна почти что
неотличима от зимы.
Я наблюдаю, полумёртвый,
очередную смену вех.
И дворники бегут, и мётлы,
как флаги, поднимают вверх.
Но я живу лишь вечерами
и, набросавши стих вчерне,
смотрю, как луны-ветераны
сияют о своей войне.
Страницы мудрые, как старцы,
листаю в тишине ночной
и сочиняю эти стансы,
не претендуя ни на что.
«Среди равнин всё реже взгорья…»
Среди равнин всё реже взгорья,
мне эта местность не нова,
беспечно зреют в подмозговье
провинциальные слова.
И мил мне, как резной наличник,
их тихоструйный перешёпт,
когда сижу я без наличных
и никуда не перешёл —
ни через Рубикон, ни через
ребристый времени порог,
и чёртовы скрипят качели
(раскачиванье – не порок,
нет, лишь невинная забава
для одинокого ума).
Мне жаль, что раньше я взаправду
считал, что мир – это тюрьма.
Нет, мир – это свердловский дворик,
его обычен колорит.
Здесь пьет палёнку алкоголик
и с небесами говорит,
здесь по заведомым дорожкам
идут неведомо куда
сплошные люди. И нарочно —
висит. Не падает звезда.
«Когда ты в чистую страницу…»
Когда ты в чистую страницу
вворачиваешь слова винт,
местоименья прячут лица
и делают глаголы вид
столь глупый и несовершенный,
что совершенней не найти,
и каждой строчки завершенье —
начало нового пути
туда, откуда нет возврата —
никак, ни под какой залог —
и это небольшая плата
за то, что ты сейчас замолк
и окунулся в безглагольность,
как будто в прорубь головой,
чтоб, наконец, расслышать голос —
уже практически не твой.