Родился 1 августа 1996 года в городе Штефан Водэ, Р. Молдова. С малых лет проявились незаурядные способности. В 3 года читал на румынском и русском языках. Так начался «процесс» самообразования.

Писал иногда для детских журналов и для выступлений на различного рода мероприятиях местного уровня. Писал сам, но писал так, что, к примеру, его эмоциональное и в то же время структурированное выступление (выступление 8-летнего мальчика) на форуме «Дети Европы» центральная пресса опубликовала слово в слово.

Во время обучения в лицее его эссе по литературе становились предметом бурных дискуссий в учебном заведении, а лицеисты изучали эти сочинения как наглядное пособие.

Высокая эрудиция юноши позволяла брать многие позиции «с марша». Так, будучи капитаном местного клуба знатоков «Что? Где? Когда?», в любой момент мог набирать команду и «прямо с автобуса» выйти на сцену и вступать в бой с именитыми столичными командами, побеждать их и неуклонно подбираться к лидерам – завсегдатаям такого рода соревнований.

Отличная физическая подготовка, спортсмен с большой волей и самоотдачей для достижения победы. И тоже «с марша, с ходу». Так, становится на подиум среди лучших спринтеров страны – в рамках соревнования будущих призывников Национальной армии, вступая в соперничество с подготовленными бегунами спортивных школ республики.

Безусловно, это кажущаяся легкость. За всем стоит упорный труд, педантичность и стремление получить от каждой минуты наибольший КПД: будь то в области познаний, креативности, будь то в сфере физической подготовки. Да и по Толстому: «В здоровом теле – здоровый дух».

В настоящее время Дориан – студент университета, изучает экономику. Его родной язык– румынский. История и литература – любимые увлечения, а русский язык – покорил его. По его мнению, он один из немногих языков, а быть может, и единственный, на котором можно перевести любой язык слово в слово.

«Если судить по многим качественным переводам и сравнивать их с оригиналом, то создается впечатление, что на русском написано даже лучше, подобраны именно те слова, которые хотел написать сам автор произведения (судя по контексту, по тональности), но не нашел их в лексиконе родного языка. Поэтому я намерен писать, в основном, на русском», – так говорит о своих творческих намерениях Дориан Арделяну.

В свои 19 лет он полон энергии и творческих планов, однако реалии времени вынуждают идти к желанному занятию, увлечению, призванию окольным путем: сначала – образование, с очень приземленной профессией, а затем, или параллельно – литературное творчество. Но, дай Бог, и окольный путь укоротится…

 

Друг

(рассказ)

г. Штефан Водэ, август 2015

Встреча

– Стой, стрелять буду!

– Не убивай безоружного. Прошу.

Молодой французский солдат упал на колени и заговорил на чистом русском, хотя и с превеликим акцентом. Тот, что перед ним, русский крестьянин лет двадцати, недоуменно смотрел прямо в рот своему врагу-полиглоту, но стрелять не стал, ведь удивленный человек не склонен принимать каких-либо поспешных решений. Поэтому иностранец продолжил:

– Меня зовут Поль. Поль де Гюльбер. Мой дед был российским послом в Париже, а под конец службы принял французское подданство. Я – солдат армии Наполеона, но пришел я в нее поневоле, по возрасту. Не желаю ни убивать, ни калечить. Посему прошу твоей милости, добрый человек.

Петр был человеком простым, но душевным. Его голубые глаза сияли добротой, но уже успела в них вселиться ненависть, настоящее отвращение к войне. Ведь кроме Бога он боялся еще одного – убивать. Ему понравился иностранец, его красивая униформа, белые панталоны (правда, сильно запачканные) и ровные белые зубы. Он казался человеком голубой крови и, по правде, таким и являлся. До этого такие высокопоставленные персоны были горазды лишь орать да бить его, а сейчас жизнь одного из них зависит от его решения. Но не стал Петр пользоваться своим положением, проявив тем самым благороднейшую милость.

– Поневоле, говоришь? Ну ладно, вставай давай, собака ты заморская.

Но сказал это русский солдат с широкой улыбкой на лице. Сейчас, к счастью, обойдутся без кровопролития. Француз, удивленный своему спасению, ведь сам он давно бы расправился со своим врагом, встал с колен и, набравшись смелости, протянул руку стоявшему напротив. Как это часто (а то и всегда) бывает, крестьянин без особых раздумий решился на этот дружеский поступок. Они пожали друг другу руки.

Невезение

– Ну, солдат, что ты видишь?

– Поле, отец.

– Здесь армия, сын, поэтому я твой командир, и называть ты должен меня по званию. Понятно?

– Так точно, Ваше благородие, – ответил ему удивленный десятилетний сын, которого отец уже начал обучать азам военного дела.

– А здесь что ты видишь? Опиши мне всю местность.

Полковник чуть не выколол ребенку глаз моноклем.

– Вижу поле, вдали – лес, а на входе в его чащу вижу двух человек.

– Ну, это наши солдаты? Что они там делают?

– Ну, один наш точно, а другой грязный весь, так сразу и не разберешь. Но они поздоровались за руки, так что, должно быть, другой тоже из этого полка.

– Дай мне посмотреть.

Окуляр перешел к более опытному глазу, который и выявил несоответствие.

– Француз?

Друг

– Ну, теперь что будешь делать? – Петр казался обеспокоенным будущим своего знакомого. Он проводил его до тропинки, ведущей к ближайшей деревне. Вся она была усыпана опавшими желтыми листьями, а мягкий осенний свет озарял дорогу аж до линии горизонта. А прямо над ними высилась одинокая зеленая акация, словно последний вздох лета в середине холодного сентября.

– Пойду в село. Попрошу помощи, ведь есть на русской земле такие добродушные люди, вроде тебя. Спасибо тебе, друг!

Петр подумал было обнять его, но быстро нахмурился, пожал ему руку и повелел:

– Ступай, ступай, да побыстрее, а то наши тебя заметят.

Тот ушел, то и дело оборачиваясь. А когда фигура пропала вдали, он добавил, чуток посмеиваясь:

– Друг…

 

Возвращение

Вернулся солдат в лагерь ближе к полуночи. Ему разрешили в тот день отлучиться к родителям, которые жили неподалеку от деревни Бородино. Все уже спали. И в этой тишине еще сильнее был слышен голос пьяного полковника Серова, играющего со своим сыном в шахматы.

– Опять конем. Ладьей надо было ходить, неуч!

Петр доложил ему о своем прибытии.

– Ваше благородие, так это же тот самый солдат! – вдруг неожиданно для него самого вступил в разговор мальчик. – Мы его видели в поле с французом.

– Ты уверен, Алешка? Это очень серьезное заявление, – икающим тоном объявил отец.

Мальчик кивнул, не понимая, что только что угробил человеческую жизнь.

Выбор

– Стража! Стража!

Полковник с утра был не в духе. Он вырвал ключи у часового и открыл дверь камеры, в которую упрятал Петра. Без лишних слов и эмоций он ударил того ногой в живот, уставил лицом в землю и принялся душить. «Убить, прикончить предателя!» – в его теле кровь вскипела, но тщеславный разум подсказал – если найдет француза, то сразу взлетит в чину. Поэтому, отпустив уже захлебывающегося солдата, он принялся говорить:

– Жить хочешь? Хочешь. И ходить, и любить, и детей, небось, тоже хочешь. Так зачем же ты предаешь Родину свою? Императору почему в спину стреляешь, а?

Он орал прямо в ухо Петру, орал так, чтобы эхо его слов осталось навсегда в голове «собеседника». Ведь любят же люди становиться вершителями судеб. Любят осознавать, что именно их решение, именно их слово может изменить человеческую жизнь.

Полковник продолжил более человеческим тоном:

– Но спасение есть. Никто не узнает о твоей маленькой ошибке, если ты…

Но можно было не продолжать. Уже было понятно – чтобы скрыть предательство, нужно пойти на другое предательство. В этот чудовищный круговорот попал маленький человек, обычный крестьянин, который никогда не мечтал о деньгах или славе, а лишь о хорошей семье да о жизни порядочной. И вот теперь, когда его жизнь могут оборвать, да еще из-за одного глупого поступка, ему не остается ничего, кроме как сдаться. Именно это он и сделал.

Встреча

Уже через полчаса весь Пятый Стрелковый взвод шаркал по избам указанной деревни. Ожидаемо, самым активным в поисках был наш солдат – видимо, чтобы окончательно снять с себя все подозрения. Именно он нашел старую избу, в которой ждал его француз:

– Двенадцать часов прошло от нашего расставания. Долго же ты держался, видимо, соскучился?

И Поль начал горько смеяться.

Пока Петр думал, что же ответить, как объяснить свой поступок, в дом ворвались несколько его сослуживцев, которые с криками «Петька, молодец» вывели обоих на улицу.

Полковник решил не творить суд посреди деревни, а отложил экзекуцию до вечера того же дня. Среди солдат даже пошла шутка, что иностранца убьют его же словом – экзекуцией!

Весь день Поль глазами искал своего косвенного убийцу. Но тот никак не появлялся. Пропал. Некоторые говорили, что девушку в селе нашел, другие – что командование отпустило домой на неделю, так сказать, «за зоркий глаз и отличную находку». Вскоре о нем забыли, ведь закат солнца оповестил о чем-то более трепещущем – о предстоящей казни.

Друг

Когда тело его возвысили над собравшейся толпой, губы приговоренного начали медленно, но уверенно молиться. Не было страха на его лице, казалось, что лишь глаза осознают весь ужас и бессмыслие близкой смерти.

Когда полковник разрешил открыть глаза своему сыну а ель чуть наклонилась под тяжестью человека, стало ясно – Франция потеряла еще одного солдата. И тогда, поднявшись на табуретке, что только что держала покойного, Серов принялся рассуждать вслух:

– Смерть – это всегда боль. Но смерть врага нашего – это еще один шаг к победе. Хотелось бы отметить особую смелость и находчивость рядового Алексеева, который сегодня поймал лиходея.

Петр, услышав свое имя, быстро поднялся к полковнику под общую поддержку соратников. Он старался не смотреть на покойника рядом и с максимально довольным и невозмутимым лицом принял похвалу.

А на следующее утро… тело, повешенное принудительно, висело рядом с повешенным добровольно. От этого груза осина обвисла еще сильнее, опустив почивших прямо в свою желтую листву, как напоминание об их вчерашнем задушевном разговоре на том же самом месте.

Алешка так пристально смотрел в их открытые глаза, что с трудом ощутил отцовскую руку на собственном плече. Тот стоял позади и молчал, но дрожащая рука говорила сама за своего хозяина «Я виноват, но я невиновен».

Вдруг сын быстро обернулся к полковнику и спросил, еле сдерживая слезы:

– Пап, а у Родины есть друзья?

 

Почтовый ящик восемнадцать

(рассказ)

г. Штефан Водэ, август 2015

Письмо первое. Селим

«Никогда не думал, что покойникам разрешено посылать письма на этот свет. Не думал, что буду это делать так скоро – в двадцать четыре года. Меня зовут Селим, и я был наместником маленького селения в одной гяурской стране, которая покорно платила дань нашему Султану.

Не знаю, кто это сейчас читает, но, пожалуйста, позаботьтесь о моей бедной маленькой сестре. Она сирота, живет в еврейском квартале Стамбула. Нет, вы не подумайте, она не еврейка и ничего вам не будет, если чуток поможете ей. Чтобы найти Ширин, ищите самую красивую продавщицу мехов на базаре, обязательно найдете. Спасибо вам, добрый человек. Если выполните эту мою просьбу, то можете взять ее в жены, она будет безмерно рада. А пока, если у вас есть время и свеча ваша еще не догорела, можете прочитать мою историю.

С тех пор, как наша доблестная армия победила эту маленькую, но очень сильную и смелую страну, прошло десять лет. Ну как победила – сами бояре предали своего правителя, отдав без боя ключи от крепости. Таким образом, наши владения пополнились величайшим бастионом – Аккерманской крепостью. Небольшие земли вокруг нее тоже стали частью Османской Империи, и именно туда меня направили из столицы нашего государства два года тому назад».

Письмо второе. Богдан

«Добрый день, меня зовут Богдан, и я умер. Да, вот так получилось, ведь человеческая жизнь коротка и непредсказуема. Я не знаю грамоты, поэтому попросил одного каллиграфа из Самарканда помочь мне. Хороший парень, кстати, оказался. Вы не обижайтесь, что он тоже все узнает из моих уст. Иначе вы бы никогда не узнали, что же со мной произошло.

Здесь, где я нахожусь уже более недели, очень хорошо. Нас кормят и неплохо одевают. Вы за меня не волнуйтесь. Хотя хоть кто-то беспокоится обо мне? Если и есть такие люди, то они раньше меня постигли все радости потусторонней жизни.

Но нет, все же есть тот, кто принесет цветы на мою могилу – это мой отец. Ох, как же он опечалится, когда узнает, что же с нами со всеми произошло! И так как здесь принято просить позаботиться о ком-то, то я выберу его.

Хотя я не видел отца пятнадцать лет, но я чувствую, что он жив. И находится где-нибудь неподалеку. Иногда я замечал мельком и в дальности его силуэт, бегал как угорелый за этим наваждением, но никогда не мог догнать его. Хотя странно, ведь у отца нет ног, а значит, быстро передвигаться не в его силах. В следующем письме я расскажу историю своего отца, и мы вместе с вами поплачем. А пока найдите его и скажите, что Богдан умер. И Анна тоже. Если попросит, отведите его к нашей могиле, пусть хоть знает, что похоронили нас по-христиански. Это моя единственная просьба. Спасибо и дай вам Бог здоровья!»

Письмо третье. Селим

«Как сейчас помню свое отбытие из Стамбула. Дул прохладный мартовский воздух, время близилось к вечернему азану. Несмотря на это, провожали меня всей улицей, даже самые завистливые соседи вышли, чтобы сказать мне пару ласковых слов. Как же была счастлива моя сестренка в тот миг! Она вправду гордилась мной, и эта радость вылилась в легкий румянец на ее щеках. Ширин улыбнулась мне и пожелала удачи в моей нелегкой работе. Еще она упомянула о вере в Аллаха, которая, считала она, поможет мне в чужой стране. Я поцеловал ее и обнял крепко-крепко, будто понимал, что делаю это в последний раз.

Мой арабский конь скакал быстро, даже быстрее, чем мне хотелось бы. Когда я поднялся на вершину холма, то вдруг остановился и решительно посмотрел на город. Моему взору открылся весь Стамбул, его внушительные мечети, огромные базары и такие же площади. Неподалеку был словно нарисован кистью старых мастеров Золотой Рог, в воде которого, под свет уходящего солнца, отражалась мечеть Арапджами. Кстати, она еще совсем недавно была доминиканской церковью.

Говорили, что я буду жить в очень бедной стране, что ее людям не до красоты домов, не до картин или музыки, что они готовы работать на одну лишь еду. Поэтому мне захотелось сполна насытиться красотой моих родных краев, взять частичку этого великолепия с собой и подарить ее этим иноверцам.

Город быстро ушел за горизонт ровно, как и солнце. Все вокруг затихло, были слышны лишь конские копыта, которые везли меня к краю этой огромной империи. Лишь тогда я понял, что являюсь частью необозримого мира, меня охватила гордость за державу, интересы которой буду защищать, и я поклялся, что никогда не забуду мест, откуда я родом».

Письмо четвертое. Богдан

«Помнится, я обещал рассказать вам о своем отце. Он был воином, да, именно таким, каким вы его себе представили – высокий, смелый, невероятно сильный. О нем ходят легенды – будто однажды, после очередного кровопролитного сражения, его коня ранили, и отец, не желая оставлять животное умирать, взвалил его на плечи и нес так аж до Днестра. Там он напоил коня и перевязал ему ногу. После этого тот прослужил ему еще не в одной битве и не раз спасал отцу жизнь. Хотя это всего лишь легенда, которую придумали люди, восхищенные им.

Звали его Ион. Родился он в Сучаве в семье бедного ремесленника. Бедного настолько, что тот продал своего двенадцатилетнего сына одному старому еврею, чтобы обеспечить больную жену. Еврей тот был набожным, но в то же время очень похотливым человеком. Когда он, опьяненный вином, захотел обесчестить мальчика, тот схватил лежащий подсвечник и размозжил обольстителю голову. В городе быстро прознали об этом, никто не стал обвинять убийцу, а наоборот, радовались еще одному мертвому жиду. Отец быстро стал всеобщим любимцем. Слухи о нем дошли и до государя, который как раз создавал свое знаменитое Малое Войско. Таким образом, Ион Вултуре начал свою военную карьеру, которой был верен до тех пор, пока мог самостоятельно взбираться на коня. А это – целых восемнадцать лет, полных крови и смертей. Все они закончились только при ужасной битве у Рэзбоень. Историю того лета 1476 года от Рождества Христова мне рассказал отец перед своим исчезновением. Именно ее я собираюсь поведать вам.

Была холодная майская ночь. Молдавское войско праздновало блестящую победу над татарами. Все танцевали, пели веселые песни и хвалились своими трофеями. Они выиграли настолько легко, что казалось, весь мир падет у их ног, стоит только захотеть это полководцу. Одурманенные женщинами и дешевым пойлом, солдаты просили Стефана тотчас атаковать ослабших восточных обидчиков и отобрать у них добрую часть государства. Но тот, к счастью, осознавал как никто другой силу всех своих соседей, желая всего лишь сохранить независимость нашей державы. Знал он также, что татары, хоть и были разгромлены, успели нанести огромный урон стране.

Это была чистая правда. Деревни были сожжены, старики убиты, женщины и дети взяты в рабство. Услышав это, все Большое Войско, которое создавалось из обычных крестьян, попросило вернуться домой, дабы защитить свои семьи от отступающих злопыхателей. Стефан разрешил им уйти, а сам остался с десятитысячной армией настоящих бойцов. Именно им предстояло принять удар османцев.

Так они ждали добрых три месяца. За это время сотня тысяч турецких пехотинцев строем прошла половину наших территорий. Они не убивали, не крали ничего, дабы прослыть более освободителями, чем захватчиками и вообще вели себя по-хозяйски. За ними янычары, элитные войска Мехмеда Завоевателя.

Государь наш успел продумать сотни методов разбить врага. Все он запланировал блестяще, убедив солдат в победе, каких было не счесть до этого. Но увидев воочию всю мощь османов, каждый сильно засомневался в успехе.

На каждого защищающегося приходилось двенадцать османов. Но воины не думали об этом. Перед врагом вообще думать запрещено. Они забыли все, кроме наставлений государя. Не слышали ничего, кроме его сильно охрипшего голоса, и не видели ничего, кроме противников. Солдаты не знали, что делают и зачем. Кто-то послушно ждал в засаде, другие же нападали с флангов. Лишь Стефан да пара бояр понимали суть происходящего, да и то я бы не был в этом так уверен.

Отец убил девять турок и потом всю жизнь себя корит за то, что, значит, на плечи другого пришлись целых пятнадцать. Он помнит все их злые смелые лица, всю слабость чужой пехоты против его доблестного коня. Меч пронизал их тела, словно красная нить проникает сквозь белую ткань. Молдавские войска проходили все дальше и дальше, в самую глубь османского низама. Тысячи врагов полегли за ними, но, казалось, воскрешали и сражались вновь. Но не вражеская сила, а усталость настигла подданных Стефана похлеще османского ятагана. И тут в самый центр битвы включились свежие, прежде отдыхавшие янычары. Хорошо подготовленные, опытные и свирепые всадники принялись смело снимать с плеч православные головы. Все вокруг превратилось в кровавое месиво, через которое все же услышан был Стефан: «Отступаем!» Но отступать было некуда. Оставшийся отряд был окружен, государь тяжело ранен в плечо, а силы – на исходе. Отец потерял щит, но защищался как мог, пока раненый конь не сбросил его с седла…

Ион Вултуре очнулся через пару дней после этого. Тогда ему показалось, что он попал в ад, ведь вокруг были тысячи мертвых, уже сгнивающих тел. Но потом он понял, что жив, а еще он понял, что все же находится в аду. От этого ему стало смешно, он попытался подняться, но не смог. Ног не было. Их просто не было, будто он всегда справлялся без них. Недалеко он увидел молодых воришек, жадно шарящих по карманам мертвых солдат, и понял, что те его в живых не оставят. Поэтому, сквозь боль и стыд, отец впервые в жизни попытался убежать от кого-то. И вот беда – когда он был силен и смел, когда его меча боялись все враги княжества, вот тогда у него были ноги, чтобы удрать в случае чего. Но тогда ему не хотелось этого. Он хотел драться и калечить, убивать и побеждать. А сейчас, когда сил нет даже кричать, когда он не ел и не пил два дня, именно сейчас ему жизненно необходимы были ноги, чтобы убежать от двух подростков. И поэтому ему было обидно, но не настолько из-за отсутствия ног, сколько из-за того, что это произошло так некстати.

Но жажда жизни оказалась сильнее, и отец начал тащить остатки своего тела по красному полю да по телам убитых им же двумя днями ранее. Весь его нелегкий путь за ним следовали две тонкие кровавые струи, похожие как две капли воды и текшие из его ран. По ним же нашли его у ближайшего ручья те воры. Но не стали они его убивать, более того, взяли его с собой, накормили и приютили бедолагу.

После двух лет те же грабители привезли живого отца домой. Ему было очень стыдно за то, что он худо о них подумал. Но отец понял и навсегда запомнил одну важную вещь – ив аду есть место добродетели».

Письмо пятое. Селим

«Приехал я сюда ранним утром 29 марта 1492 года. Осмелюсь признать, что поначалу мне эти места показались убогим захолустьем, и я сильно жалел об этом назначении. Но затем, осев здесь окончательно, мне удалось познать вкус такой жизни – терпкий, горько-сладкий вкус.

Да, Буджакская степь скудна, особенно ранней весной. Да, люди бедны, порой даже очень. Но плодовитее земли, что дарила огромные урожаи зерна и овощей, что кормила от души нас весь год, я отродясь не видел. Поэтому человек здесь небогатый, но всегда сытый. А чаще всего другого и не надобно.

После взятия нами Аккерманской крепости, или, как ее гяуры величают, Белой, все близлежащие территории оказались разграблены, люди обескровлены и потеряны. Моя цель была помочь людям одной деревни, чтобы они зажили по-человечески: построили каменные дома, купили себе лошадей и коров да научились торговать похлеще венецианцев. И тогда они были бы благодарны Османской Империи и перешли бы добровольно в исламскую веру. Эта была, в конце концов, главная скрытая цель Султана – вербовать как можно больше иноверцев. Ради нее Великий Баязид был готов многим пожертвовать.

По приезде сюда меня встретил один старик, который был в османском плену и знал наш язык. Мы прогулялись с ним по главной и единственной улице села, в котором было, как я посчитал, тридцать два дома. Все они были земляные, без окон и оград, сделанные на скорую руку. Увидев их, я поклялся, что построю всем новые жилища, точь-в-точь как у меня дома.

Старик что-то бормотал на ломаном турецком, но я его не особо слушал. Смотрел я на людей, они настолько трудолюбивы, что даже головы не поднимают, чтобы поглазеть на чужака. На всю деревню была одна лошадь, и людям приходилось самим тянуть за собой старую деревянную соху. Они надрывались и беспощадно гробили свое здоровье каждый день на протяжении многих лет. Увидев уже немолодого мужчину, что пил воду у колодца, я спросил старика о нем. «О, он в возрасте. Ему 26. Старый холостяк!»

Я был настолько растроган человеческим самопожертвованием ради собственного выживания, что чуть не заплакал. «О Аллах, пусть эти люди в тебя не веруют, но подари же им хоть каплю Твоей огромной милости!» Я всматривался все сильнее в их смуглые, исхудалые лица. Когда я подошел ближе к ним, то понял, почему они не поднимают гордо своей головы. Им стыдно. Стыдно за бедность, стыдно за веру, стыдно даже за сестер своих и братьев. Казалось бы, они не хотят жить. Но нет, этого они как раз хотят. Они не хотят, чтобы кто-то другой видел, как они живут.

Среди этих несчастных, беспрестанно борющихся за жизнь, я увидел её. Остановились мои слезы и прильнули обратно к глазам, чтобы я смог лучше разглядеть прекраснейшую из прекрасных, единственную из всех крестьян, что прервала работу и смотрела прямо в мои очи. В ней не было ничего особенного – невысокий рост, не самая тонкая талия, маленькая круглая грудь, скрытая от любопытных глаз поношенной рабочей рубашкой. Но все это лишь раззадоривало меня, так как я не мог понять, отчего же она так привлекательна. Честно говоря, я до сих пор не знаю. Но абсолютно уверен в том, что тогда я влюбился, но не в фигуру, не в лицо, даже не в глаза, а в ее смелость».

Письмо шестое. Богдан

«Отец не смог вытерпеть своей беспомощности и ушел из дому, когда мне было девять. Тогда нам было сложно, мы горбатились весь день ради куска хлеба, но выжили, потому что заботились друг о друге. Кстати, я вам еще ничего не поведал о своей семье.

Мать моя, пусть земля ей будет пухом, была очень верующей женщиной. Она молила Господа о победе наших воинов, о здоровье и о счастье своих детей. Сколько ее помню, мама занималась двумя лишь вещами – преклонялась Богу и работала словно пчелка.

А работала она и за отца, вечно отсутствующего, а затем калеку. Она подняла дом, пахала, сеяла, собирала урожай, готовила. Да так выкормила нас, что мы с сестрой выросли здоровыми и счастливыми. Работала она не покладая рук день и ночь. Спящей я ее не видел и, когда был маленьким, говорил, что мама моя не спит никогда. Видимо, поэтому умерла мать от переутомления прямо посреди поля, в тридцатитрехлетнем возрасте, ровно десять лет тому назад. В день смерти я проклял ее из-за того, что оставила нас еще детьми, слабыми и беспомощными.

Последующие годы мы едва сводили концы с концами, выбирались как могли, без единой помощи. Поэтому соскучиться по матери я как-то не успел. И лица ее не помню, одни лишь сухие, исхудалые руки. Знаете, я искал ее здесь и нашел сразу же, хотя не сильно хотел. А сестру никак не могу найти, как же она без меня, моя любимая сестренка?

Она на год младше меня. Все наше детство мы прожили бок о бок, как настоящие братья. Не ссорились, не дрались, всегда помогали друг другу и нашей бедной матери. До тех пор, пока сестра не вышла замуж. Не хотелось ей вовсе, но пошла, ведь ей было целых девятнадцать лет и она боялась остаться старой девой. Таковой не стала, но уже через три месяца овдовела. Мужа ее нашли задушенным у колодца. Вернувшись в родной дом, она с ужасом рассказала, что сама убила его, когда защищалась от пьяных мужских кулаков. Я никому не рассказывал об этом, хотя очень хотелось похвастаться своей смелой сестрой.

Звали ее Анной».

Письмо седьмое. Селим

«До чего же она была прекрасна! И, уже войдя в свой новый дом, я по-прежнему чувствовал эти живые черные глаза, что игриво, но пристально взирали на меня. Захотелось мне увидеть все ее тело, познать с этой девушкой все прелести земной жизни, и я пообещал себе, что когда-то сделаю ее своей женой. Эта радость от любви смела всю боль от увиденного бездолья, как иной раз одно горе способно смести все человеческое счастье.

На следующий день, выйдя из своего маленького жилища, я отыскал старика и вместе с ним собрал всех людей на одном пшеничном поле, что рядом с селением. Благо, уставшие люди были не против чуть отдохнуть и пришли быстро да слушали внимательно. Начал я с того, что посчитал собравшихся, чтобы узнать, с кем имею дело. Получилось у меня вот что:

– 34 мужчины в возрасте от 16 до 45 лет, способные держать меч и взбираться на коня

– 12 стариков и старух, которые доживают свое

– 49 женщин, способных к рождению

– 55 детей, и у каждого есть крыша над головой и еда на обед

– 16 больных и немощных, которым Аллах оставил от силы пару месяцев.

Итого получилось 166 человек. Я сказал, что очень рад тому, что теперь живу здесь, хотя и сильно преувеличил. Не знаю, что перевел тот старик, но на лицах присутствующих не произошло никаких изменений. Тогда я решил, что непременно выучу их язык, да как можно быстрее.

После этого я взял с собой старика, и мы пошли смотреть овец. Стадо было маленьким, и пастух сказал, что ему нужны два барана. Я записал эту просьбу и пообещал ее выполнить. Затем мы остановились у колодца, и одна молодая, но сильно сгорбившаяся женщина пожаловалась на грязную воду. Я обязался найти новые питьевые источники. К концу дня, показывая мне посев, старик указал на один амбар, построенный прямо в поле. Он был полон зерна, и в нем неистово шастали крысы. Я спросил его, почему пшеницу не продать куда-то или обменять в городе. Оказалось, им не разрешают приносить зерно в город местные бояре, у которых тоже полно этого добра для продажи.

Тот день помог мне убедиться в том, что судьба этих людей целиком и полностью зависит от меня».

Письмо восьмое. Богдан

«Мы с сестрой жили и работали вместе, без чьей-либо помощи уже полтора года. Нам удалось собрать вполне неплохой урожай и мы отдали его на хранение в нашу общую житницу. Оттуда брали зерно всю зиму, а весной его уже съедали крысы, и нам приходилось есть оставшихся кур. Помню день, когда Селим впервые зашел в наш дом, в начале апреля. Была Страстная Пятница, но Анна накормила его мясом, и он сказал, что мы хоть и живем бедно, но питаемся отменно. Откуда ему было знать, что курица та была последняя, а на Пасху мы с ней голодали? Он не знал.

Та весна многое изменила в нашей жизни. Благодаря этому турку мы действительно зажили лучше и стали, быть может, чуточку счастливей. Теперь у нас была свежая холодная вода, много лошадей и овец. Он помог нам подняться с колен, за это я ему благодарен. Но его взгляды в сторону моей сестры были очень смелыми, и это мне не особо нравилось.

К моему сожалению, Анна тоже с лаской смотрела на Селима, хотя думала, что я такой дурак и этого не замечаю. Честно говоря, я уже начал побаиваться того, что она может стать женой иноверца. Сильнее же я боялся только того, что ей это может понравиться, и она будет получать наслаждение от такой жизни. Но я, стиснув зубы, молчал, ведь дальше мимолетных взглядов они не пошли».

Письмо девятое. Селим

«Чтобы произвести впечатление на людей, я на следующий же день поехал в город и купил там двух баранов. Затем я потратил свои последние сбережения на четырех молодых лошадей. Их я отдавал по очереди каждому, а баранов подарил пастуху. Тот весь день кричал от счастья, обнял и расцеловал меня. Его грустные дойны сменились радостными песнями, благодаря которым все селение узнало о пастушьем счастье. И та девушка тоже, видимо, узнала о моем подарке, а произвести впечатление на нее было мое главное сокровенное желание.

Как-то раз я пришел к ним домой, под предлогом будущей дружбы с ее братом. Весь вечер я пытался связать два нормальных слова на их языке, но у меня, видимо, не особо получалось. Они улыбались и кормили меня. И да, я был прав, когда говорил, что питаются они очень хорошо.

Анна (так ее звали) вела себя очень осторожно, в отличие от меня. Она то и дело отводила взгляд, но я чувствовал, что тоже ей небезразличен. Пока Богдан, ее брат, рассказывал мне грустную историю своего пропавшего батьки, я успел разглядеть ту, от которой был без ума. Но решил, что сначала подниму на ноги деревню, а уж затем займусь собственной семьей. Я представлял даже, как попрошу руки Анны на глазах всего поселка, и она скажет мне «да». Лишь при таком раскладе я смог бы почувствовать себя настоящим победителем.

Всю оставшуюся весну мы занимались строительством, а я, по совместительству, учил их язык, который поддался удивительно легко, и уже к концу мая у меня получалось разговаривать с односельчанами. Тогда же мы отворили двери небольшой пекарни, чтобы использовать излишек зерна и продавать его. На открытие пришли все жители деревни, я произнес небольшую речь, в которой обещал людям, что это только начало».

Письмо десятое. Богдан

«Знаете, этот турецкий парень зашевелил всех жителей нашего маленького села. Мы нашли лавку в городе, куда ежедневно поставляли свежий хлеб. На заработанные деньги построили несколько крепких домов, коих к осени набралось целых десять, а уже к следующему лету нам удалось полностью изменить облик поселка. Все 32 дома были воздвигнуты из белого камня, а рядом с ними, на том самом поле, где прошлой весной нас впервые собрал Селим, мы соорудили круглую площадь. Она принимала все наши песни и танцы по праздникам, которых было все больше.

Все трудились вместе, быстро и дружно. Урожай 1493 года оказался невероятно богатым. Нам пришлось купить еще десяток лошадей и пять повозок, чтобы успевать отвозить испеченный хлеб. Я нашел покупателей в Килии, где была засуха, и каждую неделю возил им по целой повозке калачей. Благодаря этому о нашем селе быстро узнали по всему княжеству, да и на востоке тоже о нас были наслышаны. Поговаривали даже, что сам хан Крыма хочет нашего хлеба для своего войска.

Мы с Селимом быстро подружились, он нам стал как родной. Поэтому никто его мнения и не спрашивал, когда начали постройку маленькой церкви. К счастью, иноверец понимающе отнесся и не стал нам мешать, а наоборот, помог в ее возведении.

Так прошло два года с его появления в наших краях. Он нас всех будто разбудил ото сна, который мешал нам стать богаче, а значит – счастливей.

На Пасху пришлось и открытие Храма Господня. Святой отец позвал людей на обед, который превратился в ужин, а затем и в поздние веселые пляски. Всем было безудержно весело, кроме меня, ведь я никак не мог найти свою сестру. А когда я узнал, что с ней пропал и Селим, так и вовсе испугался, как бы они чего не натворили».

Письмо одиннадцатое. Селим

«Она шла одна по улице, направляясь в сторону всеобщих гуляний. Ее парящая походка, нежные белые руки и огромные черные глаза окончательно затуманили мой разум. Было темно, я подошел к ней, посмотрел на ее милое личико. Анна улыбнулась, а когда я взял ее на руки, даже засмеялась. Так мы дошли до леса, где я ее усадил в траву, встал на колени перед ней и объяснился в любви, как мог. Чтобы добавить своим словам весу, я упомянул все успехи, которых здесь добился. Она слушала внимательно, но все время улыбалась и хлопала ресницами, да так, что я подумал, что девушка несерьезна. Сомнения мои ей удалось развеять, искренне поведав, что долго ждала этого, что испытывает те же чувства. А чтобы добавить и своим словам весу, она прильнула к моим губам, и мы сошлись в поцелуе. Все-таки женщины прекрасны!

Так мы сидели с ней до поздней ночи, рассказывая свои истории, смеясь и обнимаясь. Но тут, во всей этой идиллической обстановке, послышался дальний голос, который все приближался к нам. Это был Богдан, который обыскался сестры. Анна быстро поднялась с земли и заговорила быстро, почти задыхаясь. Она объяснила, что здесь нам счастья не будет, что мне, мусульманину, никто не даст права жениться на ней, люди будут смотреть искоса, а брат захочет убить их. Я, хотя и не верил в то, что Богдан может нас прикончить, с остальным был полностью согласен, а значит, мы решили убежать. «Завтра, в полночь, здесь же!» «Договорились!». Она поцеловала меня и убежала, радостно смеясь и напевая, забыв, что где-то совсем рядом ее ищет собственный брат.

А я прилег на траву и, то ли от усталости, то ли от счастья, задремал. Но все мои сновидения кружились вокруг нашего будущего счастья, словно чайки над синим, безбрежным морем моего детства».

Письмо двенадцатое. Богдан

«Утро понедельника после Пасхальных празднеств выдалось теплое и светлое. Солнечные лучи ручьями текли по лицу моей сестры, но она никак не могла проснуться. Я сидел у ее изголовья, но разбудить никак не решался, с такой искренней улыбкой она спала.

Я успел увидеть Анну с Селимом вчера ночью, поэтому знал причину этой безудержной сонной радости. Более того, я слышал их разговор о побеге. Но говорить с ней не стал об этом, вообще вел себя как обычно, в отличие от Анны, которая, весь день что-то напевая, старалась насытиться как можно больше последним проведенным здесь днем. Мне было грустно от этого, но мешать я им не хотел. Главное, чтобы уехали раз и навсегда, а то мне, однажды увидев Селима, придется вонзить негодяю нож в сердце.

Под вечер, ужиная, мы с сестрой разговорились. Она забыла о течении времени, а когда опомнилась, было уже за полночь. Узнав о позднем часе, Анна обняла меня крепко-крепко и поцеловала в лоб, словно я – маленький ребенок. Мы оба знали о том, что больше никогда не увидимся, но ни одним словом не упомянули об этом. Она ушла к себе, пожелав спокойной ночи, даже не подозревая, насколько бурной будет она».

Письмо тринадцатое. Петр

«Доброго дня вам. Имя мне – Петр Бэлан, а дело мое – пасти овец по солнечным молдавским лугам. Долгое время мы жили бедно да умирали от холода в старых домах. Сейчас – все иначе, жилища стали каменными, а овцы – счастливыми, потому что у них сейчас – целых два барана, которых подарил мне Селим. Но не об этом мне хотелось бы вам рассказать, а о той ночи, от которой по мне до сих пор бегают мурашки, если это, конечно, не вши, черт их подери.

Возвращался я от своего старого друга по имени Турбинкэ, который двадцать пять лет работал наемником, а теперь обосновался здесь. Мы с ним пропустили по графинчику вина, затем еще по одному и еще, пока питье не кончилось. Лишь тогда мне удалось выскользнуть из рук этого пьяницы и уйти домой. Так вот, иду я по дороге и вдруг спотыкаюсь, причем на ровном месте! Еще прошел пару шагов и опять, по прямой дороге ноги мои перекосились! Что за магия? Спрашиваю я себя так, но подниматься не тороплюсь, решив немножко вздремнуть прямо на земле, благо апрельская ночь ласково согревала мое тело.

Казалось, успел я лишь закрыть глаза, как послышался сильный стук, который разбудил меня. Я открыл глаза, огляделся и… лучше бы я этого не делал. Рядом лежала Анна с размозженной головой, а где-то далеко мелькал силуэт одного мужчины. Мне захотелось побежать за ним, но я решил, что важнее спасти жертву, чем наказывать виновного. Я наклонился к девушке, попытался послушать ее дыхание, но слушать было нечего. Девушка заснула вечным сном. Тогда я, превозмогая страх и ужасное похмелье, отнес ее на руках к Богдану. Удивительно, как он спокойно к этому отнесся! Я даже подумал, что с бодуна ошибся домом. Ни одной слезинки, ни единого отчаянного крика боли не вырвалось из его уст! Он положил свою бездыханную сестру в ее же постель, а сам велел мне следовать за ним.

Вино уже не так опьяняло меня, и я уверенно сопровождал Богдана по домам, в которых жили мужчины. Вконец, он собрал всех и объявил, что его сестра мертва, а убийца – Селим. Все мы знаем, что турок был без ума от нашей красавицы, а от любви до убийства черт сам дорогу проложит. Люди поддержали его. Решили пойти к нему домой, и если он спокойно спит, то Богдан ошибся, а если же нет, то все очевидно.

Дома его не было, даже вещей никаких не осталось. «Значит, Селим убежал от правосудия, как гнусная крыса, напуганная своим же совершенным преступлением». Так объявил брат убитой. Уже светало, услышавшие эту мысль люди становились свирепее. Жажда расправы все сильнее охватывала их.

Чтобы ускорить поиски, они разделились и начали шастать по всем окраинам. Я пошел, опять-таки, за Богданом, который уверенно направлялся в лес.

Когда мы его нашли, Селим ничуть не пытался удрать. Начал он сопротивляться лишь тогда, когда Богдан повалил его на землю и связал. Так мы принесли иноверца в селение, где нас уже поджидала яростная толпа, жаждущая самосуда».

Письмо четырнадцатое. Селим

«Вот мы и дошли до момента моей смерти. Не пугайтесь и не надейтесь на чудо, его не произойдет. Я умру подонком и жалким убийцей в тот же день, без права возразить хоть что-то. Хотя это сейчас, после нескольких дней, я могу так спокойно об этом писать. Рука моя уже не дрожит при воспоминаниях этой сцены, а уверенно держит перо.

Хотите – верьте, хотите – нет, но я не убивал ее. Причин у меня не было этого делать, я от всего сердца ее любил. А когда любишь, ведь не убиваешь, верно? Но Богдан не стихал в криках, он обвинил меня во всех смертных грехах, назвал меня негодяем, насильником и, наконец, подлым убийцей. Он сказал, что я пытался овладеть Анной прошлой ночью, а она не подчинилась мне, и тогда я ударил ее камнем в висок.

В его глазах отражалась моя смерть, она была в каждом его слове и движении. И все это жадно сглатывала толпа, которая была в нетерпении познать мою гибель. Люди молча слушали, но я уже чувствовал лютый жар от их кипящей крови.

Я, связанный у столба, который сам же установил, кричал что-то в свою защиту, пытался высвободиться, но тщетно. Тогда, под радостный гул собравшихся, меня освободили. Я не успел никуда убежать, и десятки людей набросились на меня с кулаками. Старики, женщины, дети, мужики – все топтали мою плоть, плевались и бранились. За несколько минут все мое тело превратилось в окровавленный кусок человеческого мяса, который все чувствовал, но защищаться был не в силах.

А потом… потом я испустил дух, но не помню точно этого мгновения, как не помню и дня, в котором родился. Я покинул тело, отошел чуть назад и смотрел на то, как меня бьют люди, которым я построил дома, подарил лошадей и баранов, дал возможность не просто работать, но и зарабатывать. Но не эта неблагодарность меня страшила, а то, что за два года они стали моей большой семьей. А значит, меня убили мои братья и сестры».

Письмо пятнадцатое. Петр

«Знаете, когда собирается толпа, то они хуже самых паршивых овец, мне ли не знать об этом. И да, я был одной из них. Помню, после того как мы поняли, что Селим не дышит, я отошел назад и посмотрел вдаль. Там, на холме, а не среди нас, стоял Богдан. Я не видел его лица, но мне почему-то показалось, что он рыдает.

Убить человека – это величайший грех, который только может совершить человек. Но когда это дел рук целой толпы, грех этот делится на всех и его как бы и нет. Поэтому, закопав тело в поле, мы быстро забыли о содеянном.

Вдоволь наплакавшись на похоронах Анны, люди зажили обычной жизнью, которую вели и прежде. Даже Богдан, казалось, старался все поскорее забыть. Его примеру последовали остальные и уже в один из вечеров той недели песни у костра оповестили всех о вновь обретенном покое. Ни один не вспоминал Селима, ни даже Анну, будто их и не было.

Кстати, я вам совсем забыл сказать, что тоже умер. Но еще свежи в моей памяти луга и поля, зимой белые, весной зеленые, летом желтые, осенью золотистые, а потом черные. На них я провел все свои сорок лет, они – это моя жизнь. Да, скудная. Да, в одной и той же деревне, ведь кроме нее я так ничего и не увидел. Но жилось мне в гармонии с природой, с животными, я вдыхал этот чистый воздух, я видел, слышал и разговаривал с живыми людьми. Ну разве это не чудо, спрошу я вас? Так что умирать было не страшно, мне здесь все-таки понравилось».

Письмо шестнадцатое. Осман-паша

«Приветствую тебя, читатель мой. Я – наместник Аккермана, обладатель ключей от крепости – могучий Осман-паша. Жил я здесь почти десять лет, только успел по-настоящему привыкнуть к местной еде, женщинам, вере и обычаям, как мне приказано было возвращаться в Стамбул для более высокой должности. Эту нужно было передать настоятелю одной маленькой деревни, что поблизости, молодому Селиму, который добился небывалых успехов в управлении одним селением. Я, нисколько не сомневаясь, сел на коня, взял с собой двух стражей и поехал туда, чтобы лично порадовать парня.

Скоро лошадь привела меня к той деревне. Я остановился на холме поблизости, чтобы разглядеть место. И, о ужас! Увиденное напугало даже меня, опытного вояку. Все село вцепилось в Селима и било его, пока тот не помер. А после этого они его закопали и ушли как ни в чем ни бывало. Что за народ?

На том же холме, рядом со мной, стоял один парень, видимо, тоже из этой деревни. Он плакал, и сквозь эти слезы я понял, насколько сильно он страдает, поэтому не стал ни о чем расспрашивать. Мы развернулись и ушли, потому что нас было только трое против целой деревни, но мы были полны решимости вернуться и отомстить.

Несколько дней я не мог отойти от увиденного. К вечеру воскресения, после азана, я собрал перед крепостью весь гарнизон из тысячи человек. Я объяснил им, что их нового пашу жестоко убили местные. По глазам солдат было видно, что они разъярены и жаждут крови. Все-таки какое неимоверное влияние оказывают слова командующего на подопечных! Мы не стали атаковать ночью, а подождали дня, чтобы погибающие видели воочию свою смерть.

После моей команды о наступлении пеший отряд ринулся в деревню. Селяне не успевали даже вскрикнуть, не то чтобы убежать, как получали ятаганами по ногам да рукам. Мужики бросились защищаться, но головы их падали, словно орехи во время сильного ветра. А ветер наш был безудержным и жестоким, словно кара свыше!

Когда их маленькая площадь превратилась в лужу крови, я увидел на ней того парня, который вчера плакал на холме, дерущегося с двумя нашими подданными. Я попытался было спасти бедолагу, потому что он не участвовал во вчерашних ужасах, и ринулся их разнимать. Крикнув своим остановиться, я встал между солдатами и ним. Мои воины послушались и опустили оружие, а он воспользовался этим и вонзил мне огромные ржавые вилы прямо в живот. Падая на красную землю и скукоживаясь от боли, я увидел, как голова смельчака упала с его тела после удара ятагана бойца и приземлилась рядом с моей. Никогда не думал, что мой убийца погибнет рядом со мной. Никогда не думал, что буду единственным из всего тысячного отряда, который умрет в той атаке».

Письмо семнадцатое. Селим

«Я умер более недели назад. Тело мое уже начало разлагаться, а душа все ищет дружбы и близости. Я искал здесь Анну все это время, но не смог найти. Думал, что она в раю для ее веры, но потом увидел здесь Богдана и понял, что рай для всех один. Он попросил прощения. Сказал, что понял, что убийца – не я, но было уже слишком поздно, потому что тогда меня уже не было в живых. Мне удалось простить его.

Затем я узнал, что всю деревню перерезали. Сами понимаете, что я не сильно расстроился. Мы решили, что соберем всех и попробуем заново обустроить свое счастье, но уже здесь, без религиозных и национальных предрассудков.

Знаете, я смог всех найти здесь, всех своих близких. Не знаю, хорошо это или плохо. Даже Ширин умерла от лихорадки, и я был рад ее видеть, хотя и сказал, что очень сожалею. Всех нашел, кроме Анны. Никто, никто ее здесь не видел целую неделю. А потом она пришла».

Письмо восемнадцатое. Анна

«Доброго дня, меня зовут Анна, и я – покойница. Не могу вам поведать всей истории, потому что не помню ее полностью. Помню лишь ночь, сквозь которую бежала в лес к отцу своего ребенка, чтобы уйти раз и навсегда из этого места. Я была отчаянна и безудержна в этом желании. От этого мне не удалось усмотреть валявшегося в темноте Петра, пастуха нашего пьяного, и упала, ударившись головой. Затем – пустота. Я не знаю, сколько она длилась, но проснулась то ли от нехватки воздуха, то ли от ужасной головной боли. «Меня закрыли! Закрыли, но где? В гробу! В гробу! Они думали, что я умерла, о Боже! Помогите мне кто-нибудь!» Так я пролежала три дня. Я слышала, как убивают Селима, как наказывают односельчан, кричала о помощи, сколько было сил. Не знаю, как я продержалась столько. Видимо, сам Бог надеялся, что кто-то услышит меня, и поэтому продлевал мою жалкую жизнь.

Мы могли бы воссоздать ту старую деревню здесь, где находимся сейчас. Но я уже не хочу этого. Я хочу любви. С тем, с кем хочу, а остальное не важно. Хочу семью, мужа и детей.

Мужчины! Да, вы, которые деретесь и убиваете из-за денег и славы, которые делите весь мир на религии, национальность, пол и сословия! Живите ради семьи! Живите ради женщин! Живите ради жизни! Лишь тогда вы заживете ради самих себя. Надеюсь, вы успеете понять эту простую истину в той, земной жизни».

 

Спираль одиночества

(рассказ)

г. Штефан Водэ, июль 2015

Часть первая

«Раннее утро. Банальщина. Привет, новый день! Понедельник, как же я по тебе скучал!»

Надев халат, такой же помятый, как и он сам, Александр побрел по неуклюже обставленной квартире, то и дело спотыкаясь о своего кота. Тот, посмотрев презрительно ему в глаза, произнес что-то среднее между «мяу» и «я убью всю твою семью».

Дойдя до умывальника, Александр поблагодарил Бога и ЖЭК за то, что они еще не отключили ему воду. И лишь затем, взбодрившись и приведя себя в порядок, он поставил чайник. Кофе он не пил из-за высокого давления, а пиво с утра – это слишком. Хотя неплохо бы.

Вообще, Александр – хороший парень. Но местами – нудный и заносчивый. Это, возможно, главная причина его карьерного застоя офисным клерком во второсортной страховой компании.

Семь тридцать. Поношенный синий костюм, убитые временем черные туфли и отвратительная сумка через плечо потянули за собой тридцатилетнего овоща на работу, на ту же, что и в пятницу, на ту же, что и пять лет назад. И таких как он – кучи, их безлицые тела толкаются в метро, на них натыкаешься каждый раз, когда собираешься застраховать свой автомобиль. Они не чувствуют дождя, не видят радуги, даже теплый майский ветерок не содрогнет ни одной мышцы на их безразличном лице. У них нет времени года, нет дня и ночи, и лишь новая компьютерная игра добавляет краски в их серую будничную жизнь.

«Как же медленно время идет, я ведь уже вечность за этим столом!»

Вытерпев еще пять минут «упорного» труда, он пошел в святую святых всех овощей – курилку.

– Саш, слыхал, что наша Люся замуж выходит? Говорит, ноги ее не будет в нашей шарашкиной конторе, – заметил другой клерк, отличающийся от первого лишь именем, – Василий.

– Видел я ее будущего. Богатенький. Наверное, очередной папенькин сынок. Нельзя же самому так подняться – растопчут.

– А помнишь, ты за ней бегал? Стихи писал, цветы дарил…

– Так молодой был еще, зеленый. Ведь у нее все в деньги упирается.

Но любить ее он не перестал. Цветы дарить перестал, а любить – нет. А Люся, несмотря на свое сугубо секретарское имя, дурой определенно не была. Все ухаживания столь бесперспективного молодого человека она всячески игнорировала. Игнорировала она и зов своего слепого сердца, которое нет-нет да и взлюбило его нелепые стихи, заложенные под мягкий целлофан не раскрывшейся толком розы.

Люся заставила себя полюбить другого. Но то ли чудесное майское утро, то ли приближение дня свадьбы заставили ее усомниться в своем выборе. Она не знала, что делать, и поэтому опустошила полбутылки коньяка – величайшего знатока всех любовных драм. Трехлетний «Арарат» решил все за нее, и уже через несколько секунд Любовь распахивает двери курилки и молча целует упорно смолящего Александра. Благо, остальные уже освободили сие прекрасное место, и ничего не помешало женщине насладиться ароматом его прокуренных губ.

Они молча смотрели друг на друга сквозь завесу табачного дыма секунд двадцать, пока у Люси не зазвонил телефон. Вот она, романтика 21 века! Умело сбросив звонок своего пока еще жениха, дама приступила к объяснению своего неожиданного поступка.

– Я не могу так. Понимаешь, я поняла. Я поняла, что только ты мне нужен.

Когда я говорил, что Любовь не дура, я не соизволил высказаться о ее глубочайшей прямолинейности. Она продолжила:

– Люблю ведь я тебя.

И добавила:

– Дурачок. Дурачок ты мой, знаешь, что я придумала? У меня тут деньги, а тут паспорта, – и показывает на свою бездонную сумку. – Давай уедем в Италию? Денег хватит на несколько лет, откроем свое кафе, будем каждый день просыпаться на берегу Средиземного моря, пить лимончелло и есть пиццу.

Видимо, трехлетний «Арарат» являлся неплохим знатоком итальянской дольче виты.

«Да, да! Конечно! Сколько же я ждал такого предложения!» От услышанного Александр чуть не проглотил окурок. Может быть, тошнота, а может быть, трусость заставили его не проронить ни слова. Боялся спугнуть упавшее на его хрупкие плечи счастье. Они стояли молча более пяти минут. За это время Любовь успела уже раз десять пожалеть о том, что сказала.

И тут, как в диснеевском мультфильме, на те же хрупкие плечи взвалились два маленьких Александрика. Естественно, хороший и плохой, если позволите так выразиться.

Тот, что справа, поспешил шепнуть ангельским голосом:

– Любовь прекрасна. А любовь с Любовью прекрасна вдвойне. Разве не чудесно ездить на красном кабриолете по Тоскане, наслаждаться тем же солнцем, что согревало Да Винчи и Галилея, бродить по узким улочкам Фиренце в сопровождении женщины, которая тебя любит? По-моему, твой выбор очевиден.

– Нет уж! – поспешил крикнуть его оппонент. – Только через мой труп! Ты только вспомни, – обратился он к Александру, – сколько боли она тебе причинила! Ты резал себе вены, принимал ванную с феном. Хотел умереть от несчастной любви. Эта женщина убила в тебе чувство собственного достоинства. И ты еще думаешь согласиться, смеешь ей доверять? Тряпка ты!

Обдумывание длилось долго. Очень долго. Все это время Александр вертел головой из стороны в сторону, выслушивая доводы своих мелких клонов.

Под конец, эффектно бросив окурок на пол, он воскликнул:

– Кто тряпка? Я – тряпка? Не нужна мне твоя Италия, мне и здесь хорошо!

И так же эффектно покинул курительное помещение, оставив Любовь одну, наедине с одной единственной мыслью, что она – ДУРа.

И пойдя в тот вечер домой, он брезгливо пнул кота, сел за телевизор с банкой столь желанного пива и начал смотреть кино про своего македонского тезку.

И не было счастливей человека на свете, настолько довольным собой, что, казалось, разница между двумя Александрами исчислялась всего лишь периодом царствования.

Заснувши на злосчастном коте, он спал крепко-крепко, ожидая очередной удивительнейший день.

Гордость

Часть вторая

В то время как кот из-под Александра наносил ему сильнейшую порчу, сам товарищ медленно приходил в сознание. После глубокого и продолжительного сна ему хотелось часика два проваляться в постели. Но противнейшие гудки будильника разбудили спящего зверя, высвободив его мяукающего собрата.

Повторив те же самые процедуры с тем же устало-мрачным лицом, будто перед казнью, Александр спустился по лестнице во двор, чтобы добрести до той же станции метро, что и вчера. Казалось, его физиономии наплевать на все.

Талибы взрывают дом напротив? «Да, пожалуйста».

Два бомжа дерутся за кусок хлеба? «Естественный отбор».

У собаки соседа обнаружили рак? «Хоть бы не выла по ночам».

Наплевать на все, кроме той, что явилась его взору перед подъездом. Это была абсолютно новая, прелестнейшая машина. О такой он мечтал всю жизнь. Белый металлик нового Лексуса сверкал под ярким московским солнцем. Он манил сильнее, чем модели с показов Виктории Сикрет! Он будто парил над черным асфальтом, а над его капотом сиял божественный нимб!

Но, к сожалению, у него своя дорога, у нее – своя. Им не суждено быть вместе, и поэтому настроение Александра ухудшилось. Но его чуть не хватил удар, когда он увидел владельца авто – это была молодая, хрупкая девушка. Дрожь пробежала по его телу, он возненавидел ее быстрее, чем эта машина разгоняется до сотни.

Таким образом, серый будничный вторник превратился в самый ужасный день в жизни Александра. Ну, кроме дня, когда он уснул в церкви.

Саша даже не думал, как двадцатилетняя девушка смогла заработать столько, он просто молча сидел и рассуждал о своей несправедливой судьбе.

Уже по пути домой, увидев попрошайку возле супермаркета, его постигло непреодолимое желание ограбить этого старикашку, который зарабатывает намного больше, да и жизнь у него, наверное, тоже послаще

Но он справился с позывом легко нажиться и, гордясь собой, зашел в супермаркет за дозой нефильтрованного. Пиво смягчило горе, но возле своего подъезда Саша встретил вновь чужую припаркованную принцессу. В тот момент гнев пронзил все клетки его тела.

«Или моя, или ничья!» – именно под таким лозунгом прошла его молниеносная атака на ничем не повинную железяку. Лобовое стекло расплющилось под ударом пивной бутылки, но сигнализация тут же оповестила половину земного шара об опасности взлома. Изрядно напугавшись, хмельной Александр быстро забежал в подъезд, в душе надеясь, что та молодая особа забыла прикупить видеорегистратор для своей четырехколесной бестии.

Только захлопнув дверь собственной квартиры, он почувствовал себя в безопасности. Хотя с таким котом я бы не был столь уверен в этом.

Кот смотрел «Убить Билла», и Александр присоединился к нему. Через 5 минут, засыпая под сцену драки Умы Турман с кучей идиотов, наш товарищ радовался еще одному прожитому не зря дню.

Зависть

Часть третья

А чтобы жизнь медом не казалась, я расскажу немного о квартире нашего героя. Обустроена она даже не по-холостяцки. Обустроена она никак. Будто сама теория случайных чисел разбросала брюки, пульт, носки и зарядку от телефона в самые немыслимые места.

В этом, отнюдь не творческом, беспорядке красовался компьютер, на рабочем столе которого смотрелись умело упорядоченные иконки. Это все, что Александр сумел благоустроить.

Но сам товарищ спал лицом в клавиатуру, полную крошек от вчерашних сухариков. Играл он почти всю ночь, и это было видно по следам от букв «Д» и «Ж» на правой щеке. Они напоминали ему о ночных компьютерных сражениях. Это было настоящее боевое ранение, которое давало о себе знать весь оставшийся день.

А день обещал быть долгим, потому что сегодня была ежемесячная проверка сотрудников. И, по примеру интеллектуальной игры «Самое слабое звено», управление каждый месяц прощалось с одним из мелких офисных планктонов.

По ужасному стечению обстоятельств, именно в эту ключевую среду Александр не выспался. И к его традиционной лени добавилась легкая дремота.

Он спал, и во сне к его телу прильнули две фотомодели, не зная, что наяву на него орали целых два начальника отнюдь не фотомодельной внешности.

Возможно, это был первый случай в истории, когда человека уволили во время его дневной спячки. А узнал он об этом лишь в конце рабочего дня.

– Не верю! – воскликнул он по-станиславски своему боссу. – За что?

– За невыполнение своих обязанностей, идиот. Ты свободен.

Ярости Александра не было предела. Он понял, что должен уйти, но хотел погромче хлопнуть дверью на прощание. Чуть поразмыслив, парень нанес правый апперкот прямо в челюсть своего противника. Правда, то ли удар был слишком мягок, то ли прицелился Саша слабовато, но тренированная боксерская челюсть босса лишь широко улыбнулась. А уже через три секунды наш товарищ лежал на тротуаре со сломанным носом и подсчитанными ребрами.

Кое-как добравшись до дома, он вынул из холодильника «ножку Буша» и подставил к своей травмированной конечности.

Александр начал смотреть «Несносные боссы» и никак не мог уснуть, потому что кино было невероятно увлекательным и полезным. И лишь колыбельное мурлыканье кота подействовало как снотворное. Саша был рад этому дню. Нет, не тому, что его уволили. Он боготворил свою яростную смелость, а это означает, что и жизнь идет на лад.

Гнев

Часть четвертая

Полдень. Четверг. Осознав всю тяжесть и бессмысленность своего бытия, Александр поэтично курил на кухне.

Затем сел у телевизора. Уже третья мелодрама за сегодня. «Ох, как же он ее любит! А она ушла, стерва ты неблагодарная!»

Кончились сигареты. Саша быстро оделся и пошел в ближайший ларек за дозой никотина. Конечно, не забыв надеть наушники. А музыку он выбрал препечальную, чтобы еще сильнее страдать. Признаться честно, временами каждый из нас так поступает: когда возникает какое-то горе, мы обязательно слушаем ультраплаксивые мелодии, чтобы довести свое плохое состояние до предела.

Так что день выдался депрессивный. Правда, было из-за чего.

Но тут зазвонил телефон. Это был офисный планктон Василий, этакий лучик надежды и единственный какой-никакой друг Александра. Он звонил справиться о делах своего бывшего напарника.

– Да отстань ты, и без тебя тошно. Нет, не приходи. Да, я хочу побыть один.

Саша умело парировал все попытки помочь ему. Этот разговор даже поднял нашему герою настроение. Он успел на минуту поверить, что кому-то по-настоящему нужен.

Вернувшись к родным пенатам, Александр переключился с мелодрам на боевики. Кровь и бутылка водки прильнули к его мозгу, и он уснул на диване ближе к полуночи, довольный своей великой депрессией. И так и не поняв, что в этот день от него отвернулся последний человек на этой планете. Правда, остался еще кот, но кот – не человек, да и он недолюбливает Александра.

Уныние

Часть пятая

Таки дождались. О, это святое слово – ПЯТНИЦА! Пока мы живы, словно старушка Есенина, мы будем любить этот день. Привет тебе, привет!

О, эта пятница! Дифирамбы она слышала чаще, чем марксизм-ленинизм на съездах партии. Восхваляли ее все алкоголики, все лентяи и идиоты, а значит – все жители этой необъятной страны, ведь каждый входит хоть в одну из этих категорий, а то и во все три сразу. В общем, чтобы не прослыть многословным критиком, хотя уже поздно, перейду ко дню, который мог многое изменить. Мог…

Проснулись. На часах – половина двенадцатого, голова раскалывается, а тут еще кот рыбу жарит на кухне. Нашел время! И, словно удар в висок, так больно и не вовремя, был услышан звонок в дверь.

Через пару секунд Саша уже сожалел о том, что открыл дверь. Перед ним высилась огромная фигура. То ли человек, то ли бык в черном костюме, да лысый и голубоглазый. Великан потянулся к Александру, а тот с испугу взял да и упал в обморок.

Очнулся он уже ближе к вечеру. Рядом с ним сидела какая-то женщина, лет пятидесяти. А перед ним, на стуле, протягивал ему стакан воды тот же Гулливер.

– Проснулись? Ну, слава Всевышнему! – воскликнула сидевшая рядом. – Мы совсем не хотели вас пугать, даже наоборот. Дело в том, что вы нам не чужой человек, и сейчас нам нужна ваша помощь.

Да, вы не ослышались. Дело в том, объяснили потом эти двое посетителей, что они – двоюродные братья нашего героя. Родом из Архангельска, здесь же их толком никто не знает. У них там, видите ли, дом сгорел, и они хотели бы приобрести здесь жилье. Любое.

Для начала, хоть эту квартиру. Деньги есть. Им для родственника не жалко. Пусть только цену назовет.

Как обычно бывает в такой ситуации, на помощь приходят Чип-Ангел на одном плече, и Дейл-Дьяволенок на другом. Ну, или наоборот. Выбираете сами. Не ожидая ответа оппонента, оба они завопили сразу и тандемом «Продавай!». Сами не предполагая такой согласованности, они улыбнулись друг другу и посмотрели вопрошающе на Александра: «Ну? Чего ждем?»

– Насчет цены… Э-э-э, мне надо поразмыслить.

– Мы вам поможем, – ответил ему великан.

А затем взял калькулятор и напечатал такую сумму, от которой Ангел чуть с плеча не свалился. Она была ровно в три раза больше рыночной. В три раза!

– Это за срочность. Но решить нужно сейчас.

Тут-то и началось классическое обдумывание. Оно и нормально, в голову приходила мысль о каком-то спрятанном кладе, о залежах газа, нефти, серебра, золота и, конечно же, о Чаше Грааля да об Александрийской библиотеке, так искусно затаенной прямо между кухней и туалетом. «Ну а вдруг? Чем черт не шутит?» Черт с плеча в этот раз самолично парировал эти выдумки.

– Продавай, идиот. И быстрее!

– Ну ладно! Продаем!

Формальности были быстро улажены. Так получилось, что чемодана денег, который он получил за московскую квартиру, хватало на безбедную старость где-то в Греции. Или в Черногории.

Капли сомнения ушли с его лица после получения налички. И вот уже Саша стоит у кабинки за билетами. Кассирша берет деньги, улыбается. Все хорошо… Или нет? Вдруг он слышит голос сзади:

– Гражданин, пройдите с нами.

– Что-нибудь произошло?

– Разберемся, – отвечает молодой полицейский, в тоже время, застегивая ему наручники. – И без резких движений!

– Расскажите мне, пожалуйста, Александр Иосифович, откуда у вас этот чемодан? – начал допрос уже более опытный страж порядка, когда они вышли из аэропорта и сели в столетний «уазик».

Парень поведал о проданной квартире, о желании уехать.

– И, конечно же, вы не знали о том, что эти деньги – фальшивки. Мы вам верим. И банду эту, что наживается на таких дураках, как вы, мы давно ищем. Только доказать мы мало чего можем. Пальчиков их нету, договор расписан безупречно. И квартиру они уже успели перепродать и скрыться. Думаете, вы один такой? Таких добровольных бомжей – куча. Ну ничего, вы еще успеете с ними познакомиться. А теперь ступайте, голубчик. И с Богом!

Конечно же, ступать Саше было некуда. И, продолжив славную утреннюю традицию, он опять-таки упал в обморок. Не знаю, было ли существо несчастнее него, ведь даже кот, воодушевленный грядущим вояжем, полез в один грузовой самолет и полетел в Лондон, исполнив давнюю мечту господина Лепса.

Алчность

Часть шестая

Наш товарищ, ставший обломовым не по фамилии, а по состоянию души, начал выходные у теплотрассы. Ветер бродил по его волосам, по вдруг появившейся бороде (ведь, как мы знаем, волосы у бомжей растут в стократ быстрее, чем у порядочных домоседов). Казалось, что может быть хуже, ведь за пять дней он остался без работы, жилища, друзей и кота. Но тут напомнил о себе еще один субъект, так долго терпевший нашего Сашу. Не знаю, о чем вы подумали, но это был преголоднейший желудок. Именно он повлек бедолагу к ближайшему мусорному баку, получается, именно из-за него Александр получил по морде от Иваныча, заведующего этим богатством. Изгнанный из королевства грязи, униженный и голодный, парень отправился в парк просить милостыню. Или хлеба. Или пивка. Нет, лучше хлеба.

Медленно, но верно шел он по аллеям под аккомпанемент собственного желудка, пока не увидел двух прелестнейших девушек. Он так засмотрелся на них, что наступил на таксу, споткнулся и ударился подбородком об асфальт.

Пришел в себя он, как вы догадались, после недолгого обморока. На него смотрели те же две барышни, которые были изрядно напуганы. Они подняли его и усадили на скамейку, после чего он рассказал всю свою голодную историю. Хотя девушки уже поняли всю тяжесть ситуации по дабстепу в исполнении его желудка. По окончании одна воскликнула:

– Нет, Вам определенно необходима помощь.

– Да, да, – поддержала другая. – Точно. У меня идея, она Вам понравится. Давайте мы пойдем с Вами в ресторан.

Глаза Саши заблестели, а живот перешел на Девятую симфонию Бетховена.

– Я Вам больше скажу, – перехватила первая. – Мы оплатим все, все, что вы съедите.

Уже спустя пару минут все трое трапезничали в одной забегаловке. Не будем вдаваться в подробности данного стола, просто представьте сервировку, предложенную Ивану Васильевичу в фильме, где он охотно сменил профессию. Да, это влезло. Да, в Сашу. Только на спасительное «Танцуют все!» обжора подняться уже не смог. А вот девушки смогли. Да так смогли, что покинули сие место, оставив бомжа должником старому армянину, владельцу ресторана. Еле-еле поднявшись, он быстро осознал, что долго оставаться должным мужику с шампурами в руках смертельно опасно, поэтому, вместо денег, отдал ему все, что лежало в чемодане. Кавказский Росомаха оказался на удивление «Даволен!» и освободил нашего героя.

Когда Саша вышел, уже темнело. Он вышел на Москворецкий мост с определенным желанием утопиться. К счастью или не очень, вот это я с трудом определяю, острейшая боль в желудке спасла парня, ведь тот даже шелохнуться не мог. Видимо, сказалось переедание и жестокое злоупотребление чилийским кетчупом.

Александр лег на сырую землю, на которую только начали падать первые капли дождя. Мимо него пробегали люди, все мечтали спастись от надвигающейся грозы и даже не замечали «очередного пьяного бомжа».

Так закончилась суббота. Но в эту ночь Саша так и не сомкнул глаз.

Чревоугодие

Часть седьмая

Не из-за палящего солнца, даже не из-за ужасной боли пришлось встать нашему Александру. Просто одна очень наглая бабка принялась полемизировать насчет вреда алкоголизма, восхвалять труд и товарища Сталина, чуть не написала оду коммунизму но, вспомнив, что опаздывает на церковную службу, удалилась.

Вставши, бедолага огляделся. Что же ему делать? Куда идти? На мой взгляд, выбор у Саши был только один – к врачу. Причем как можно скорее. Как оказалось, решение оказалось верным, ведь оно спасло ему жизнь. Ну и врач, который вовремя успел вырезать аппендицит.

Наркоз перестал действовать к пяти часам. В десять вечера ему удалось лично встать с постели под бурные аплодисменты дежурного доктора, который позволил Александру побродить по больнице. Вернувшись в палату, Саша попытался уснуть. Помешал ему стук в дверь, за которым последовало открытие этого элемента интерьера.

– Давно ждешь? – немного небрежно вопросила вошедшая барышня, по толщине макияжа которой мы смогли понять древность ее профессии, почувствовав себя археологами человеческого легкомыслия.

– Да нет, ты заходи, не бойся.

– Чем болеешь? Не дай бог меня заразишь…

– Аппендикс вырезали. Не заразно.

– Ну ладно, – небрежно фыркнула дама. – Ты подожди меня пару минут, я это, носик припудрить. Без меня ни-ни, хорошо, Максик?

Он кивнул. Было ясно, что девушка ошиблась дверью, но не отказываются же от такого, да еще и бесплатно! Даже мимолетное счастье промелькнуло перед ним, мол «вот маленькая награда за столь ужасные жертвы».

Жаннет вернулась быстрее, чем можно было вообразить. Затем можете представить себе, что вам переключили канал родители перед началом особо пошлой сцены, и вы, краснея, начали обдумывать вашу собственную версию этого процесса.

– Провожать меня не нужно, я девочка взрослая, сама дойду. Ты заплатить не забудь.

Жаннет действительно оказалась самостоятельной девушкой. Почти бизнес-вумен. Думаю, если у кого-то не будет налички и он даст ей банковскую карточку, то она разберется и с ней. Даже чек выдаст.

– Я бы не хотел тебя обижать, но дело в том, что тебя я не вызывал, и зовут меня не Максик, и вообще, я – бомж! – завопил Саша.

Женщина совсем не удивилась. Казалось, она была даже рада. Понятное дело, с такими индивидуумами у нее разговор короткий. Она вызвала бригаду, и его взяли. Дальше не ее дело, дальше она передает его в руки специалисту.

Сашу привязали к операционному столу в холодном и темном подвале. Старый, сморщенный старикашка светил ему фонариком прямо в глаза. Александр его узнал – именно он утром так удачно сделал операцию. Теперь ему была суждена немного другая роль. Старик начал объяснять кому-то на заднем плане:

– Нет, сегодня определенно нельзя, и завтра тоже. У него сегодня чуть перитонит не развился, так что нужно подождать, пока оклемается. Успеем.

– Клиент из Дубая сообщил нам, что ждать будет ровно 48 часов. За это время вы должны сделать свое дело.

Фигура развернулась и ушла.

Улыбнувшись сквозь слезы, старичок поставил ему руки на сердце и вымолвил:

– Прости…

Похоть