От редактора

Звонок об успешном восхождении первой двойки на Эверест раздался у нас в редакции где-то около 15 часов 4 мая 1982 года. Володя Балыбердин был на вершине в 14:35, но это по непальскому времени. А пересчитать его на московское не так-то просто. В аэропорту Дели нам предложили перевести стрелки вперед на два с половиной часа. Это нас удивило: мы-то привыкли к смене временных поясов округленно, по целому часу, а тут — с половинкой. Но окончательно развеселились мы в Катманду, где нас предупредили, что непальское время отличается от индийского на 13 минут. Ну что ж, каждая страна имеет право жить по-своему. Поэтому мы должны были учесть, что в Непале не только 2039 год, но и время отличается от московского на 2 часа 43 минуты. Значит, первый советский альпинист был на вершине Эвереста в 11 часов 52 минуты по московскому времени.

Итак, примерно через три часа после восхождения вопрос об издании этой книги был решен. До того мы о ней думали, к ней готовились, но сначала, конечно, наши альпинисты должны были взойти. Через несколько дней в составе специальной туристской группы я вылетел в Непал, чтобы встретить победителей и пройти хотя бы часть их пути к Эвересту. Нам был обещан так называемый трекинг — пешее путешествие от Луклы до Пангбоче (3985 м.) и обратно. Я тогда еще не знал, что в составе другой журналистской группы, от «Спутника», вылетевшей из Москвы на десять дней раньше, по тропе уже шагает Юрий Рост. Мы встретились с ним впервые в Катманду, уже после трекинга, в гостинице «Блю стар» («Голубая звезда»), в номере, где жили Валентин Иванов с Валерием Хомутовым и еще с кем-то — не помню. Альпинисты согласились писать для нас, но просили помочь: определить каждому точно тему и поставить конкретные вопросы — «нам это дело, сами понимаете, непривычное, легче еще раз на Эверест смотаться».

Мне о самом восхождении и писать-то нечего, — сказал Валентин Иванов. — Все было как-то очень просто, правильно и нетрудно. Самое трудное было раньше, на третьем выходе. Иногда казалось — все, конец, на Эверест меня не хватит.

Вот об этом и напишите, о самом трудном, — обрадовался я.

— Может быть, так и всем ребятам сказать — самый трудный день?

В это время в комнату вошел достаточно молодой человек в спортивном костюме. Лицо его мне не было знакомо (всех восходителей мы уже знали), но здесь он был явно не чужой: привычно присел на чью-то кровать и начал копаться в репортерском магнитофоне. Я замолчал (к чему о своих делах при посторонних?), но Валя и глазом не моргнув продолжал обсуждать новорожденную идею.

— О чем это вы? — спросил незнакомец.

Я изложил суть дела: считаю, очень полезно — проверять на посторонних свои идеи.

— Да-а, не очень. Все это — литература, — отрезал посетитель, собрал магнитофон и ушел.

Я обиделся. Обиделся тем более, что сам чувствовал в своем предложении что-то от школьного сочинения на заданную тему… И потом, зачем же он меня так, при Иванове? Я для него все-таки редактор. Но Валя не обратил внимания на реплику (или тактично сделал вид?) и продолжал обсуждать идею. Я спросил, кто это. Валя ответил и, явно почувствовав мою обиду, добавил:

— Да нет, он ничего, мужик что надо.

В Москве где-то в середине июля вопрос о книге внезапно оказался под вопросом: побывавший в базовом лагере корреспондент ТАСС по Непалу Юрий Родионов, с которым была предварительная договоренность о вступительном очерке, сообщил со множеством извинений в письме, что в связи с отъездом из Непала он не может работать над книгой. Дело усложнялось: воспоминания самих альпинистов — это лишь фрагменты; очерка, рисующего общую картину, не было. И тут вдруг в «Литературной газете» в двух номерах подряд печатается очерк «Выше только небо» Юрия Роста. Читаю его, мстительно отмечаю про себя те места, где моему непрошеному оппоненту не удалось, на мой взгляд, избежать налета литературщины, но внутренне все больше и больше чувствую, что очерк нравится. Очень нравится. Вот он — Автор, новый Юрий, который сможет успешно заменить того, прежнего, Юрия. Я поделился этой мыслью с Валей Ивановым, и тот даже рассмеялся: он, оказывается, сам хотел подкинуть мне эту идею. Очерк в «Литературке» понравился и многим другим эверестовцам. Вторая, теперь уже деловая, встреча с Юрием Ростом состоялась в Москве, у нас в редакции. Договорились почти сразу — материала он собрал столько, что одной статьей в газете исчерпать его было невозможно. А он просился на бумагу, Юра был переполнен им, и предложение принять участие в большой книге об Эвересте, мне показалось, обрадовало его.

А потом, уже у себя дома, в комнате, похожей то ли на лавку антиквара, то ли на музей диковинок, в котором еще не завершена комплектация экспонатов, он показал свои слайды. Это был фантастический вечер — мы вместе, словно в сон, окунулись в море красок, в сказочно-театральный мир непальских улиц, переулков и дворов, по которым, по одним и тем же, бродили мы совсем недавно наяву и порознь. Вы увидите часть этих его слайдов в нашей книге и поймете, сколько требовалось мужества и, я бы сказал, жестокости, чтобы не превратить книгу об Эвересте в альбом о Непале. Скрепя сердце пришлось отобрать только те виды Катманду и окрестностей, которые были доступны нашим альпинистам. Книга о восхождении советских альпинистов на высочайшую вершину мира состоит из трех частей.

Первая — это очерк Юрия Роста, рисующий общую картину восхождения. Вторая покажет вам Эверест, и подступы к нему, и жизнь в базовом лагере, и этапы восхождения, и, наконец, то, что увидели наши альпинисты, вернувшись из мира льда, камня и ветра в тепло и солнце столицы Непала. Третья часть содержит фрагменты из дневников и воспоминаний участников экспедиции, драгоценные свидетельства очевидцев.

Думаю, что и наш справочный отдел будет интересен не только альпинистам, но и всем читателям.

Юрий Рост, Испытание Эверестом

Юрий Михайлович Рост (теперь я приступаю к официальному изложению его биографии) родился в 1939 году в Киеве. Окончил институт физкультуры по специальности плавание и водное поло. Куда как далеко от альпинизма, но все-таки спортивное образование — это один из аргументов в его пользу. Поработав некоторое время тренером, пошел снова учиться — сразу по двум специальностям: днем на факультете журналистики, вечером-на английском отделении филфака. Здесь, в Ленинградском университете, мы с ним чуть-чуть не встретились. Потом, уже в процессе работы над книгой, нашлись у нас и общие знакомые, как впрочем, и общий язык-его мы обрели очень скоро, можно сказать — сразу. Чтобы закончить анкету, добавлю: Юрий еще был студентом, когда его пригласили работать в ленинградский корпункт «Комсомольской правды», потом в редакцию этой же газеты в Москву, откуда он, проработав несколько лет и завоевав довольно солидное имя, перешел в «Литературную газету». Об альпинизме до этого Юрий Рост не писал. Тем удивительнее, что его очерк в «Литературке» обошелся без традиционных журналистских «ляпов» на альпинистскую тему.

Конечно, Юрий Рост имеет право участвовать в этой книге, хотя он не был на Эвересте и даже не дошел до базового лагеря. Но он прожил несколько дней с участниками экспедиции и — не помню, кто это сказал, — «захватил их тепленькими», записывал их рассказы тогда, когда они были переполнены впечатлениями. Он был первый человек, с которым можно было поделиться и который умел слушать.

Потом, в Москве, на многочисленных встречах, рассказывая десятки раз одни и те же эпизоды, альпинисты невольно «редактировали» их, постепенно улавливая, на что реагирует аудитория, какие моменты наиболее выигрышны, а какие скучны, о чем стоит говорить, а о чем лучше и промолчать.

Никто так глубоко не копал, как Рост, — сказал мне Коля Черный. Юра — он все правильно понимает, — это слова Володи Балыбердина. Вдумчиво пишет, очень тонко подмечает и очень убедительно излагает, — примерно так сказал Валя Иванов.

Да, я беседовал с Ростом. У него правильная позиция. Если он так напишет, а вы напечатаете — полезная для альпинизма книга будет, — сказал по телефону Виталий Михайлович Абалаков. Я, как редактор, отметил бы еще одну ценную черту моего автора — умение перевоплощаться, «влезать в шкуру» своих героев, понимать их и думать за них и смотреть на мир их глазами. Но все, кто прочтет очерк Юрия Роста, должны непременно обратиться и к третьей части нашей книги: воспоминания участников экспедиции, написанные в большинстве своем на основе дневниковых записей или беглых заметок в записной книжке, полны таких деталей и красок, которых, конечно, журналист видеть не мог — это монополия эверестовцев.

Потом началась работа над очерком. Трудная работа. Трудная и потому, что сроки были жесткими, а материал объемный и очень даже не простой. И потому, что у журналиста Юрия Роста есть еще и основная работа (вернее, она есть в первую очередь) в «Литературной газете», где в это же время появилась его знаменитая статья о футболе, а она стоила ему и времени, и нервов, и душевных сил. И потому еще, может быть, что Юра — человек увлекающийся да к тому же еще и чрезвычайно контактный и у него много друзей, а потому и много обязанностей перед ними — он просто не может отказаться от дружеской встречи, от какого-то пустяшного на первый взгляд разговора, потому что этот разговор может быть очень нужен другу для обретения душевного равновесия в какую-то его не очень благоприятную минуту.

Он приносил свой очерк кусками, иногда даже написанными от руки. И редактировать приходилось прямо из-под пера, и особенно внимательно следить, чтобы увязывались эти куски, и не проскальзывали повторы, и не были эти куски разнокрасочными.

Так родился основной очерк, рисующий общую картину работы экспедиции.

Э. К. (Эмиль Киян)

Я никогда не интересовался альпинизмом.

Этот род деятельности, этот спорт и эта жизнь отпугивали своей исключительностью…

С детства я мечтал рисовать красками. Возможность смешивать цвета на холсте, управляя иллюзиями зрителя, привлекала меня, но ни разу я не пробовал это сделать, хотя и желал и краски можно было купить в магазине. Просто так, попробовать — для себя. Мне казалось, право взяться за кисть не может быть определено мной, не я главный в этих отношениях — недаром ведь «избранник» и «избирающий» при одном корне разного порядка слова.

Возможность управлять звуком, линией, цветом, словом дана человеку природой. Он может воспользоваться этим даром, а может пренебречь. От него зависит, откроет ли он сундучок и достанет оттуда все (или часть того, что туда положено) или не станет тратить на это усилия.

Способность двигаться вверх по склону тоже мне кажется врожденной. Альпинизм, естественно, никакого отношения к искусству не имеет, потому что альпинизм — спорт, а спорт и искусство, как бы их ни сближали, никогда не приблизятся друг к другу, потому что в искусстве движение подчинено смыслу, а в спорте весь смысл — движение.

В искусстве есть исполнитель и есть зритель, в альпинизме сам исполнитель — зритель. Не занимаясь живописью, можно быть любителем и знатоком изобразительного искусства, но не бывая в горах понять альпинистов сложно.

Поэтому в самом начале книги, посвященной советским восходителям, поднявшимся на высочайшую гору Земли по чрезвычайно сложному маршруту, я признаюсь читателю точно так же, как в мае 1982 года в Непале признался руководителю экспедиции доктору физико-математических наук Евгению Игоревичу Тамму:

— Я никогда раньше не интересовался альпинизмом. И никогда не бывал на вершинах и не знаю, что такое ледопад.

Мое признание тогда у подножия Эвереста в маленьком зеленом лагере, где после штурма Горы отдыхала наша команда, вызвало доверие у альпинистов. Они делились со мной первыми впечатлениями, ощущениями (может быть, самыми точными), делились едой и кровом на тропе, в Лукле и в Катманду. Я прожил рядом с ними две недели в Непале и все, чему не был свидетелем, описываю с их слов.

За всю историю восхождений на Эверест сто двадцать два человека поднялись на его вершину. Из них одиннадцать — наши.

За всю историю восхождений на Эверест пятьдесят четыре человека остались на Горе навечно. Среди них — ни одного нашего.

 

Вечер в Намче-Базаре

Дом дяди Пембы Норбу — один из немногих домов в Намче-Базаре крытый железом. Богатый дом. Сам Пемба — сирдар носильщиков нашей экспедиции. Дядя его тоже работал со многими экспедициями. Заработал деньги большие для этих мест, достаточные для того, чтобы покрыть оцинкованным железом крышу своего дома в Намче-Базаре — столице страны шерпов. Правда, столицей никто не признавал этот горный городок или селение, расположившееся амфитеатром на высоте трех с половиной километров над уровнем моря.

Амфитеатр развернут в сторону Гималаев, и зрителям открываются бесконечные глубины неба, бесконечные цепи гор, бесконечные тропы, по которым им, шерпам, бесконечно живущим (по их терпимой и жизнерадостной религии), предстоит в настоящей жизни ходить, а в будущей — летать (если душа переселится в птицу), или лежать (если в камень), или цвести (если в цветок).

Шерпы трудолюбивы, приветливы и спокойны. Зачем метаться, мучиться, ссориться, если все произойдет так, как должно произойти? Естественные люди, живущие в естественной среде. Они слились с природой, понимая много веков то, к чему нам, детям иной цивилизации, живущим в искусственно созданном мире, еще предстоит прийти: природу невозможно преобразовать по нашей нужде, нужды свои надо привести в соответствие с природой. Покоряться природе, познавая ее законы, использовать свои знания для постижения путей, по которым она, а следовательно, и мы развиваемся, чтобы случайно в гордыне или невежестве не выбрать ошибочный — задача для разумного человека. Мы лишились многих преимуществ естественной жизни, живя в больших городах, и теперь умом доходим до того, до чего человек, живущий не на асфальте, а на земле, доходит душой. Вот мы и тянемся к лесу, к полю, к горам, чтобы вернуть утраченное.

Кстати о горах. Эта книга должна рассказать вам о том, какие усилия были предприняты участниками советской экспедиции, чтобы успешно достичь вершины высочайшей горы на Земле. Я умышленно не употребляю здесь слово «покорить», потому что это слово менее всех остальных соответствует событию.

Когда видишь Эверест и человека, который в пять тысяч раз меньше его ростом и в миллиарды раз легче, когда видишь титанические усилия (часто на грани физических и психических возможностей человека), необходимые, чтобы преодолеть очередной метр высоты, когда узнаешь, что обычное в нормальных условиях действие — надеть ботинки и выйти из палатки — становится Поступком, когда не то что двигаться, а просто дышать (дышать — что может быть легче и естественней для нас с тобой, читатель!) — труд титанический и посильный лишь для избранных, когда… когда… когда… Тогда понимаешь, что слово «восхождение» имеет какой-то едва уловимый за основным значением смысл, а слово «покорение» относится не к Горе (которую ни покорить, ни даже разрушить не в состоянии люди), а к самому человеку. И точнее мне кажется слово «преодоление». Люди, преодолевшие Эверест, — это люди, испытавшие его, люди, испытанные им, как бывали, есть и будут люди, испытавшие тяготы, успех, горе и испытанные ими…

Эверест — это судьба, которую выбирает себе человек. Восхождение не имеет аналогий. Сколько бы счастливых судеб ни было раньше, как бы предусмотрителен и подготовлен ни был альпинист, какими бы совершенными ни были помогающие ему технические средства, он не знает своей судьбы на Горе.

На двух взошедших на Эверест приходится один погибший. Соотношение страшное даже для войны…

Наша экспедиция была двадцать пятой, достигшей вершины. При некотором пристрастии к юбилеям можно назвать ее юбилейной. Достоинствами ее без всяких натяжек и условностей можно назвать то, что одиннадцать человек побывали на вершине, что при этом ни один человек не погиб, хотя погодные условия не были идеальными для работы, что маршрут, пройденный альпинистами, был, вероятно, самым сложным из проложенных к высшей точке планеты. Были у советской экспедиции и другие особенности, которые отличают ее от предшественников. В частности, впервые ни один из высотных носильщиков не смог подняться до отметки 8000. Я говорю об этом скорее с сочувствием, чем с гордостью, потому что нам хотелось, чтобы хозяева Горы разделили с нами радость восхождения, но путь, избранный руководителем экспедиции доктором физико-математических наук Евгением Игоревичем Таммом и старшим тренером доктором технических наук Анатолием Георгиевичем Овчинниковым, оказался чрезвычайно сложным даже для таких великолепных высотников, как шерпы…

Тем не менее радовались они успешному завершению похода не меньше нас, и в их радости не было ни капли притворства, хотя бы потому, что шерпам органически не свойственно это чувство. Они большие реалисты, и, хотя это качество мешает им создавать свое искусство, оно помогает им выжить и жить в суровой гималайской стране. Кроме того, они знают цену восхождениям. На подходах к вершинам покоится не один десяток их друзей и родственников.

Я спешил на праздник, посвященный возвращению шерпов домой, в Намче-Базар. «Спешил», правда, слово, не совсем точно передающее скорость моего передвижения по тропе. Я шел вниз медленно, на плохо слушающихся ногах, выбрав сверху ориентиром, словно на карте, сверкающую серебром крышу дома дяди Пембы Норбу. Накануне вместе с группой альпинистов, не попавших в состав экспедиции, горных туристов и журналистов, которых «Спутник» собрал для похода в базовый лагерь, по-видимому, чтобы поддержать восходителей или поздравить с победой на месте, я вышел из Луклы в Намче-Базар.

Цель моего путешествия была простой: собрать материал о первой советской гималайской экспедиции для репортажа в «Литературной газете». Вместе со мной прилетели в Непал и два «конкурента» из других газет: Дмитрий Мещанинов, представлявший «Известия» и «Неделю», и Алевтина Левина из «Комсомольской правды». Мещанинова я раньше не знал, но мы быстро нашли общий язык. Дима хотел взять несколько интервью, чтобы подготовить публикацию в традиционной рубрике «Гость 13-й страницы» в «Неделе», и в горы отправлялся не впервые. С Алей нас связывает двадцатилетняя дружба. Мы почти одновременно пришли в «Комсомольскую правду», долгие годы работали в одном отделе, наши столы стояли рядом, и даже несколько заметок написали вместе, подписав их псевдонимом «Ролев», образованным из первых букв наших фамилий.

Аля — журналист замечательный. При всей своей неспортивности она смело отправлялась в различные дискомфортные места, возвращаясь в Москву не только с материалом для газеты, но и с многочисленными друзьями — героями ее репортажей и очерков. Долгое время она снимала крохотную, метров в шесть, темную комнатку, которую населяли книги и гости. То тут стояли лагерем ее знакомые чукчи, то мировой известности парашютистки спали на своих баулах, то исследователи творчества Достоевского месяцами не выходили из «камеры-одиночки» на Селезневке. После очерка о Виталии Михайловиче Абалакове она подружилась с альпинистами и «ползала» с ними в горы, а альпинисты стали гостями ее уже новой, но все так же населенной гостями квартиры на Башиловке.

Аля, будучи лучше нас подготовлена теоретически, все предрекала трудности и утверждала, что новичкам идти до базового лагеря, расположенного на высоте Эльбруса, безумие и что никто из нас, кроме альпинистов и горных туристов, не дойдет и до высоты четыре километра. Я знал ее привычку побурчать и пожаловаться, но полагал, что, может, она и не дойдет, а я-то дойду точно. Но дошла Аля, она единственная из нас троих поднялась выше базового лагеря 5300. Мне тоже очень хотелось подняться к подножию Эвереста, увидеть ледопад Кхумбу и путь, по которому наши альпинисты шли наверх, но еще больше мне хотелось написать хороший материал о восхождении. До Намче-Базара эти две задачи не исключали друг друга…

…Из Москвы мы вылетали 11 мая. К этому времени все события на Эвересте завершились.

Подготовка к ним занимала годы. И все это время — от подачи заявки на восхождение правительству Непала до встречи с альпинистами — я, как и все, кто не был связан непосредственно с экспедицией и ее делами, был на голодном информационном пайке. Не думаю, что это был некий акт сокрытия; скорее всего, в этом грандиозном деле было слишком много неясного для самих организаторов, руководителей и участников. Видимо, зная по опыту, что случайные выбросы информации, чреватые к тому же неточностями, могут внести дополнительную нервозность в и без того напряженную атмосферу подготовки, руководители гималайского похода сдерживали естественный интерес читателей, зрителей, слушателей — всех потребителей грядущих новостей. Сведения о будущих делах и их вершителях отличались аскетизмом. Иногда дело доходило до курьезов. Когда газета «Советская Россия» напечатала список альпинистов, вылетающих в Непал, на нее посыпались упреки: кто разрешил и с кем согласовано?

Ни с кем не согласовано…

Когда на чемпионат мира или на олимпийские игры уезжают наши команды, мы по крайней мере представляем, за кого болеть и в какие дни волноваться, а ведь там в жарких, как говорят телекомментаторы, баталиях максимум чем рискует участник — репутацией. Здесь же каждый из участников рисковал жизнью.

Справедливости ради скажу, что и Тамм и Овчинников, как руководители экспедиции, и те, кто принимал в ее организации непосредственное участие, как, скажем, заместитель председателя Спорткомитета СССР А. И. Колесов, ответственный секретарь Гималайского комитета М. И. Ануфриков, один из организаторов первой Эверестской экспедиции 1959 года В. М. Абалаков и многие другие, сделали все возможное, чтобы обезопасить работу альпинистов на чудовищных высотах.

Как читатель и слушатель, я знал, что все продумано, специально подготовлено и проверено, что участники в течение двух лет тренировались и испытывались… Я верил, что альпинизмом занимаются у нас люди серьезные. И все-таки хотелось услышать подробней о членах команды и узнать, каким именно испытаниям они подвергались.

Позже мне рассказывали, сколь долог и труден был путь каждого участника гималайской одиссеи к аэропорту Шереметьево на посадку в «ИЛ-62», отлетающий в Непал.

Валентин Иванов — «играющий тренер», руководитель четверки (Иванов-Ефимов, Бершов-Туркевич), — вернувшись из Института гастроэнтерологии, где его долго обследовали и лечили по поводу неведомой в Союзе, но, видимо, распространенной в Непале желудочной хвори, которая мучила его после восхождения чуть ли не полгода, разложив бумаги и какие-то документы, объяснял схему отбора альпинистов в команду. К этому времени Валентин был бодр и набрал вес, что не удавалось ему до лечения. Врачи определили у него лямбли. Это тоже не слава богу, но все же лучше, чем амебная дизентерия, от которой избавиться в условиях Москвы вовсе не просто. Упущенная амеба ведет к разрушению печени, и тогда не избежать операции.

Знаменитый Рейнгольд Месснер при последнем своем восхождении пользовался местной пищей и был неосторожен. Врачи определили у него амебу, и довольно запущенную. Он говорил нам с англоговорящим Сережей Ефимовым в Катманду, что ему предстоит операция на печени, которая может поставить под сомнение его будущие восхождения на восьмитысячники.

Непальцы приспособились к этой мелкой, но вредной заразе и, по-видимому, обладают неким иммунитетом. Пришельцы извне должны быть очень осторожны. Наставления сестрицы Аленушки братцу Иванушке не пить сырой воды относятся к каждому из нас. Нарушение Аленушкиной заповеди разве что только не превращает тебя в козленочка. Это я говорю с полным знанием дела, ибо сам испил из кружки в дымной корчме монастыря Тхъянгбоче полную чашу. В чаше, пущенной шерпами по кругу, был чанг — рисовое мутно-белое пиво. Мы с новыми друзьями пели шерпские песни, танцевали шерпские танцы и пребывали в состоянии полной взаимной доброжелательности. Мне не хотелось ставить под сомнение проявление дружбы к русскому народу, материализованное в эмалированной кружке мира, да я и не думал о медицинской опасности. Нахлынувшие на нас чувства были столь велики, а амеба с лямблей столь малы…

Доктор экспедиции Свет Петрович Орловский уверен, что лучшее средство от мелких этих неприятностей спирт и спиртосодержащие напитки (в разумных, конечно, пределах). Но тогда я еще не был знаком с доктором и моя практика без его теории была слепа, а может, в чанге не было достаточной крепости, хотя к концу вечера мы пели хорошо и громко. Последующее лечение по методу Орловского, хоть и было интенсивным, но одномоментным и, видимо, поэтому принесло облегчение лишь на время процесса, который в силу ограниченных, увы, физических возможностей не может быть бесконечным. Доктор Свет, который, как достойный экспериментатор прошлого, испытывал средство и на себе, в результате опыта впоследствии пришел к выводу, что если болезнь за один сеанс не излечивается, то нужно сеанс повторить. Необходимость отлета из Луклы в Катманду помешала нашей исследовательской работе, но к этому эпизоду мы вернемся. Что же касается водки, спирта, виски или джина как профилактического средства, то, вероятно, глоток до и после еды действительно снижает вероятность заболевания.

По нашему возвращению в Катманду Александр Тер-Григорьян, собственный корреспондент «Известий» по Индии и Непалу, человек, влюбленный в эти страны и знающий их, прекрасный журналист и поэт, с присущим ему доброжелательным азартом отвел меня в крохотную лечебницу, где мне в течение часа определили причины болей и выписали лекарства.

Иванову я предложил показаться врачам еще в Непале, но он решил, что боли в животе — последствие работы на высоте, чем обрек себя на многодневное терпение. Местные болезни лучше лечить местными средствами. Быстрее. Иванов раньше бы разложил перед собой бумаги, и я раньше бы узнал, как готовились и по каким мотивам были отобраны кандидаты. Но вы бы узнали об этом все равно только сейчас, поэтому сожалеть о том, что лечение капитана затянулось, будем только из чувства сострадания и гуманизма.

Итак, весной 1979 года Спорткомитет СССР издал приказ, которого советские альпинисты ждали много лет. Это был документ о проведении эверестской экспедиции. Тут же Управление прикладных видов спорта Спорткомитета и Федерация альпинизма СССР направили письма в спорткомитеты союзных республик и крупных городов, где популярен альпинизм, с предложением прислать списки кандидатов для участия в экспедиции.

Потенциальные участники похода в Гималаи должны были соответствовать следующим требованиям.

Спортивное звание — не ниже кандидата в мастера спорта по альпинизму или скалолазанию.

Иметь не менее двух восхождений в сезонах 1977–1978 годов на вершины не ниже 6900, одно из них высшей категории трудности или пятой «Б», первопрохождение или призовое место в чемпионате СССР (для скалолазов, претендующих на включение в состав команды, необходимо совершить восхождение на вершину не ниже 6500 по технически сложному маршруту до сентября 1979 года).

Возраст (как правило) не должен превышать сорока лет к маю 1982 года.

При комплектовании состава предполагалось отдавать предпочтение сложившимся и схоженным связкам и группам. Тот, кто не попадет на тренировочные сборы 1980 года, не будет рассматриваться как кандидат на восхождение. Общее количество приглашенных для отбора должно было быть около шестидесяти человек. На самом деле, несмотря на квоту, пришли заявки на сто двадцать человек, и начался мучительный и длительный отбор. Слишком много было заинтересованных людей, и соблюсти спортивный принцип, сохранив представительство многочисленных республиканских и городских альпинистских организаций, оказалось делом щепетильным и нервным.

Анатолий Георгиевич Овчинников, человек принципиальный и честный, как старший тренер в течение всего периода подготовки решал вместе с Евгением Игоревичем Таимом, председателем Федерации альпинизма СССР Борисом Тимофеевичем Романовым сложнейшую проблему, как из большого состава приблизительно равных и очень сильных спортсменов отобрать дюжину с небольшим «действительных членов команды».

Впрочем, особенную остроту этот вопрос обрел поближе к вылету в Непал… А пока был определен список кандидатов и назначено руководство экспедиции. Руководителем назначили Е. И. Тамма, заместителем по хозяйственной части — В. С. Дорфмана, старшим тренером — А. Г. Овчинникова, тренером — Б. Т. Романова. Были утверждены «играющие тренеры» — руководители трех спортивных (штурмовых) групп: Валентин Иванов, Ерванд Ильинский и Эдуард Мысловский. Все вместе они составили тренерский совет, который занимался всеми вопросами, касались ли они обеспечения экспедиции или подготовки спортсменов.

На первый сбор зимой 1980 года пригласили всего двадцать из шестидесяти претендентов, в основном молодых и не знакомых тренерскому совету ребят. В плотной жесткой программе были предусмотрены интенсивные занятия по общефизической подготовке. Сбор закончился восхождением на Эльбрус. После напряженной работы отсеялись первые десять человек.

Летний сбор 1980 года был наиболее представительным. Он проходил после окончания летнего сезона, в течение которого кандидаты в составе своих клубных команд должны были совершить по три подъема свыше 7000 метров.

Сбор был короткий, на этот раз без сложных восхождений, но зато изобиловал соревнованиями на скалах и льду. Тренерский совет разбирал летние восхождения и придумывал новые испытания. Особенно сложным было преодоление шестисотметрового перепада высоты с выходом на гребень пика Петровского в районе международного альпинистского лагеря «Памир».

Я видел кинокадры финиша этих марш-бросков, на которые участники тратили всего от тридцати двух до сорока пяти минут. Альпинисты, отдав все силы, буквально валились на руки медиков, которые тут же проводили обследования состояния спортсмена. Внешне альпинисты выглядели страшновато: мокрые, черные от загара и измождения, с закрытыми глазами и раскрытыми в мученических гримасах ртами, судорожно вдыхающие разреженный воздух. Нелегко им было: Там же, в Ачик-Таше, они на скальных и ледовых маршрутах работали в связках, демонстрируя технику лазания, слаженность и взаимопонимание…

Завершились эти испытания физических возможностей испытанием совершенно другого рода: участникам было предложено расставить товарищей по ранжиру, учитывая не только физические и технические достоинства, но и просто характер, совместимость. Словом — «гамбургский счет».

Во время сборов работала научная бригада специалистов из Москвы и Киева. Медики и биологи проверяли устойчивость к гипоксии и работоспособность на высоте. Они разбили альпинистов на три группы: с хорошими показателями, норма без отклонений, с неясностями, требующими дополнительной проверки…

Теперь тренерскому совету предстояло сделать очередной отбор. При отборе этом учитывались: высотный опыт кандидатов, уровень их физической, технической и тактической подготовки. Морально-волевые качества и коммуникабельность кандидатов. Стратегические, общекомандные соображения (схоженность, возможность совмещения обязанностей в экспедиции, возможность активной работы в подготовительный период, оптимальная компоновка штурмовых групп и тому подобное). Возраст спортсменов.

Все показатели оценивались в баллах. За каждый показатель баллы начислялись, и только в графе «Возраст» значилось: «До 40 лет — 0 баллов, 41–42 года — минус 1, 43–44 — минус 2, свыше 45 — минус 3 балла». Наиболее важные для будущей работы в Гималаях факторы оценивались по серии показателей.

Так, к примеру, в оценке высотного опыта важно было и количество восхождений на семитысячники, и результаты участия в чемпионатах Союза в высотном и высотно-техническом классе, и количество технически сложных маршрутов в тех же классах.

В результате сложных подсчетов объективных показателей, к которым добавились субъективные баллы тренеров, удалось оценить способности каждого участника и отобрать двойной состав, с учетом, что тогда предполагалось участие в работе на Горе двенадцати альпинистов, разбитых на три группы. Во главе, групп стояли опытные тренеры-участники. Их определили заранее. Все они — и Мысловский, и Иванов, и Ильинский — были людьми опытными в восхождениях на высоту. Тренерский совет знал их много лет и по сумме прошлых впечатлений, по авторитету определил их главенствующее положение в группах. У Иванова в двойном составе были Черный, Пучков, Бершов, Туркевич, Балыбердин, Ефимов и Степанов. Тут в результате отбора к следующему туру потерялся Степанов и ушел в запас Пучков.

У Мысловского — Трощиненко, Шопин, Онищенко, Хомутов, Хергиани, Москальцов, Верба. В этой группе, как сказал бы Балыбердин, в «осадок выпал» Верба. Любопытно, что ленинградские альпинисты — их трое — оказались в двух группах. Трощиненко и Шопин в одной, а Балыбердин один (!) в другой. Хергиани к моменту окончательного распределения обязанностей был переведен из спортивного состава в помощь киногруппе. Это место он обрел после того, как подготовленный в операторском деле Божуков был забаллотирован самими участниками, но пока он до лета 1981 года еще в составе группы Ильинского, где кроме него Валиев, Хрищатый, Голодов, Чепчев, Смирнов и Шкарбан.

Шкарбан, как и Божуков, выбудет, а Смирнов продержится в кандидатах до самого отлета.

К этому времени относится один из самых драматических периодов в подготовке альпинистов.

Чем ближе был отъезд, тем заманчивее было попасть в число избранников. Каждый кандидат был поставлен в довольно сложные условия — он был окружен конкурентами. Пикантность ситуации состояла в том, что сегодняшний конкурент мог завтра на Горе оказаться с тобой вдвоем в целом мире, враждебном и жестоком. От его благородства, такта, помощи будет зависеть судьба твоя.

В отличие от командных видов спорта, где коллектив можно рассматривать как единое целое, как некий муравейник — целиком, сборную альпинистов правильней воспринимать не как коллектив единомышленников, а как коллектив самостоятельно мыслящих людей. Их объединяет общее стремление и цель. Они хотят достичь вершины — каждый. В этом нет ничего зазорного. У горы граней много, а вершина одна. Если человек не хочет на нее взойти, ему незачем идти в альпинисты. Прозрачный воздух, фантастические цвета, страшной красоты панорамы — это только гарнир. Мясо — вершина. Любой из них сделает вид, что его мечтой было участие в восхождении. Только вид. Каждый мечтал о маленькой покатой снежной площадке над всей Землей — о восхождении на вершину. Даже если по альпинистской роли ему предстояло устанавливать предвершинный лагерь, откуда пойдут вверх другие… Но задача тренеров была отобрать таких людей, которые в случае потери для них возможности вознестись не утратили бы присутствие духа и оставались бы профессионалами высокой пробы.

Для этого кроме морального здоровья надо было быть очень здоровым физически.

Руководство экспедиции решило тщательно проверить физические возможности каждого кандидата. Начались жестокие обследования — а я бы сказал, испытания — людей в Институте медико-биологических проблем и во врачебно-физкультурном диспансере. Господи, как только не «издевались» ученые над альпинистами! «Поднимали» их в барокамерах до десяти километров, заставляли дышать чистым азотом, морозили, давали запредельные нагрузки, и все до крайних, почти критических пределов…

Мы отвлеклись.

Уже был разработан детальный план проведения экспедиции. Намечены все сроки — выезда, организации базового и промежуточных лагерей, сроки восхождений, возвращений и прилета домой. Каждому были определены задачи на заключительном, самом остром, этапе подготовки и во время проведения экспедиций.

Рене Клер, известный французский кинорежиссер, написав кадроплан и продумав детали работы, как-то сказал: «Мой фильм готов, остается его только снять». Экспедиции доктора Тамма оставалось только подняться на Эверест. Я не хочу сказать, что за год до вылета в Непал все вопросы были решены, но то, что основные, самые важные линии, вплоть до деталей, к этому времени были проработаны и ясны начальнику, старшему тренеру и всему составу экспедиции, не вызывает сомнений.

Тем не менее один из самых щепетильных вопросов не был окончательно решен: кому выпадет нелегкое счастье осуществить мечту всех предыдущих поколений советских альпинистов — выйти на восхождение в Гималаях? Споры и советы по составу команды шли почти до самого отлета в Катманду.

А пока двойной состав, разделенный на три группы по восемь человек, отрабатывал гималайскую тактику.

До этой фразы я почти не отклонялся от того, что рассказывал мне Иванов, — не хотел подвергать точность испытанию вольным изложением, но про гималайскую и альпийскую тактики я спрашивал у Тамма и Овчинникова и ответ не записал, поэтому объясню, как сам понял.

В горах Кавказа, Тянь-Шаня, Памира, в Пиринеях и, наконец, в Альпах альпинисты, выйдя из базового лагеря и захватив с собой все необходимое, идут к вершине, разбивая (или вовсе не разбивая) по дороге лагеря. Цель выхода из базового лагеря — достижение вершины (хотя она может и не быть достигнута). Гималайские горы слишком высоки и суровы, чтобы таким способом можно было их одолеть без крайнего риска. Здесь цель каждого выхода на гору — установление лагерей и прокладывание дороги. Сделал выход — провесил веревочные перила, установил палатку или принес кислород — и обратно, в базовый лагерь. И так несколько раз: вверх — на работу, вниз — на отдых. Пока не будет установлен последний штурмовой лагерь, откуда — только вверх! Для восхождения на восьмитысячник, расшифровал мне суть гималайской тактики Анатолий Георгиевич Овчинников, необходима акклиматизация, которая продолжается несколько недель. Кроме того, каждому восходителю на преодоление высоты надо около сорока килограммов «стиснутого» до двухсот атмосфер кислорода. Акклиматизация осуществляется постепенно, а необходимость поднять такой груз (плюс остальное снаряжение) требует нескольких выходов, установки палаток на разных высотах и навешивания веревок для безопасности работы… Другими словами, сначала надо подготовить путь, потом по нему идти. Путь готовят долго. Гималайские экспедиции обычно длятся два-три месяца. А готовятся к ним — годы.

Мы подошли к последним отборочным сборам, которые проводились летом 1981 года на южных склонах пика Коммунизма. После этого сбора руководство решило к планируемым трем штурмовым четверкам добавить еще одну — вспомогательную. Этот шаг продиктован еще и предположением, что шерпы не смогут работать на избранном нами маршруте выше семи с половиной тысяч метров из-за сложности. После сборов Спорткомитет принял решение оставить в команде четыре четверки и запасных.

Вспомогательную группу возглавил Вячеслав Онищенко, многоопытный и именитый альпинист. Его четверке предстояло помогать устанавливать промежуточные лагеря и, главное, подготовить последний перед вершиной лагерь V.

Теперь в штурмовые четверки входили: Иванов, Бершов, Ефимов, Туркевич, Мысловский, Балыбердин, Трощиненко, Черный, Ильинский, Валиев, Смирнов, Хрищатый.

Во вспомогательную: Онищенко, Москальцов, Хомутов, Шопин.

Запасные: Голодов, Чепчев.

Все!

Объявляем?

Но как раз в этот момент в дела команды вмешался Институт медико-биологических проблем. Таим и Овчинников изначально договорились лишь о рекомендациях. Дайте их нам, а мы сами разберемся. Вы сделали большое дело для нас (и для себя — никогда еще в ИМБП не было такого количества таких выносливых и терпеливых клиентов, такого уникального материала для научных работ). Спасибо! Ваши рекомендации будут учтены, но решать мы будем сами.

Если бы понадобилось мнение постороннего и непосвященного, то есть чистое мнение, я бы сказал, что последнее слово надо было оставить за Таммом. Он взвалил на свои плечи неимоверный груз первой (!) подобного рода экспедиции, он нес ответственность не только за судьбу восхождения, но и за судьбы людей — ему и решать (советуясь, конечно, с другими). Но институт академика О. Г. Газенко не был согласен со мной, посторонним и непосвященным. В не допускавшей возражений форме они настаивали на том, чтобы двух участников из основного «железного» состава на высоту не допускать. Трощиненко — категорически даже до высоты базового лагеря 5300 (выше которого, как вы помните, побывала Алевтина Левина, без обследования, правда, в ИМБП) и Мысловского…

Трощиненко отстоять не удалось вовсе. Глядя на него, самого мощного из всей команды, трудно предположить, что он мог бы работать на высоте хуже остальных. Впрочем, может быть, во мне говорит симпатия к «отверженному» и некоторая расслабленность человека, который ни за что не отвечает и ни в чем не участвует, но всем объясняет задним числом, как лучше можно было сделать.

Тамм хотел, чтобы Трощиненко поехал, но не мог взять на себя вторую запрещенную медиками кандидатуру. Вторую, потому что за Мысловского он дрался как мог.

Эдуарду Викентьевичу Мысловскому к моменту отправления экспедиции стукнуло сорок четыре года. По той шкале, которая подсчитывала баллы, это минус два, но бог с ними, с баллами… И без подсчетов было известно, что сорок лет — возраст для гималайских восхождений допустимый, а после этого рубежа работа на сумасшедших высотах может быть просто опасной. С годами падает работоспособность, появляется неуверенность, не хочется рисковать, тяжелее выполнять те дела, на которые раньше, казалось, не тратил энергию вовсе. Есть и другая, мне кажется, сложность — связка. Если тебе за сорок и ему около того, если вы приблизительно одной силы, у вас меньше шансов не понять друг друга, чем с молодым, более сильным и работоспособным. Потому что рано или поздно один почувствует, что уступает во всем, кроме опыта, и это породит скрытое раздражение к более моторному напарнику, и стремление поделиться этим самым опытом будет отчасти расплатой за зависимость. Другой, ищущий то, что ты уже давно нашел, будет воспринимать твой опыт как дополнительную обузу. Он будет считать, что твои знания, как и твои успехи, относятся к прошлому, а Родос здесь-здесь и прыгай. В случае успеха вы разделитесь, в случае неудачи не объединитесь.

Большая разница в возрасте создает сложные психологические условия. Люди обычно стремятся объединиться по своим, по им близким признакам.

Общая цель не всегда может создать необходимую атмосферу общности, потому что в рамках этой общей у каждого есть свои частные цели, которые для каждого так же важны, как для всех вместе общая. Счастье, если задача коллектива и собственная задача ждут одного решения.

Мне кажется, что Эверест без смертей — это цель каждой экспедиции. Я живой на Эвересте — цель каждого участника. И каждой связки, и каждой четверки. Угроза одному из составляющих — жизни или вершине — со стороны напарников по связке или коллег по четверке требует Преодоления. Преодолеть себя, отказаться от цели можно только подчинясь. А подчиняться легче равному. Сильному, но молодому — трудно, опытному, но слабому — тоже нелегко.

Если все-таки Преодоление и Подчинение произойдут и даже будет достигнута цель, следы несоответствия, несовместимости останутся и после триумфа.

Мысловский был старше почти всех, но он мог быть полезен в Гималаях, считали Тамм и Овчинников. Я их понимаю. Они ходили с ним по горам, вместе спали, вместе ели, вместе рисковали. Он был их товарищем, с которым было пройдено немало маршрутов, и им кроме всего просто хотелось, чтобы он был на Эвересте. Они в него верили…

Институт медико — биологических проблем не сдавался долго, но Тамм под свою ответственность и с ограничениями по высоте добился выезда Мысловского в Непал. Трощиненко тоже поехал, но уже не восходителем, а заместителем Евгения Игоревича по хозяйству, а на месте, в базовом лагере, ему было поручено еще одно хлопотное дело — следить за дорогой по ледопаду Кхумбу. Трощиненко поднимался до 6100, а мог, вероятно, и выше и чувствовал себя прекрасно, но… это мы знаем теперь, а тогда — тогда надо было перекраивать четверки. Только накануне отлета оргкомитет устанавливает окончательный состав экспедиции.

Команда отправилась в Непал, мелькнула на экране в аэропорту Лукла (о нем еще предстоит рассказать) и надолго исчезла с телевизионного экрана. В газетах после обнадеживающего молчания появились короткие сообщения корреспондента ТАСС Ю. Родионова из Катманду. Все по плану… Погода не очень, но продвигаются вверх, устанавливая лагеря…

Потом молчание, а затем победные сообщения: первые Балыбердин-Мысловский; отчаянное ночное восхождение Бершов-Туркевич; Иванов-Ефимов — днем; Валиев-Хрищатый — опять ночью, и, наконец, Хомутов-Пучков-Голодов! Четвертого мая начали, к девятому — на вершине побывало одиннадцать человек. Потом — в связи с ухудшением погоды решено прекратить…

Молодцы! — думали мы и рассуждали, постепенно обретая самоуверенность: А почему только одиннадцать? Почему не все с запасными, доктором и тренерами? Почему, если все так гладко и весело?

Правда, после подъема Валиева и Хрищатого проскочило некое сообщение что, мол, дана команда: «Всем вниз!», но в День Победы на вершину вышла тройка Хомутова, и об этом забыли…

Перед вылетом из Москвы, когда там, у Эвереста, настала пора покидать базовый лагерь, ко мне подошли в редакции друзья:

— Чего ты туда летишь? Все уже ясно. Вы разминетесь с ними. Пока будете бродить по Непалу, они прилетят и дадут здесь интервью. К тому же там холодно… или жарко… или дожди…

Никто толком не мог объяснить, как нам экипироваться. В конце концов решили, что все надо брать с собой: и кроссовки, и горные ботинки, и спальники, пуховые куртки, ветрозащитные костюмы, зонтики (!) и много необходимых еще вещей. Кроме того, я взял фотоаппаратуру и пленку, словно мне предстояло снимать эверестские экспедиции в течение по крайней мере года.

В экипировке принимали участие друзья и знакомые, так как в спортивных магазинах ничего нужного не оказалось. Впрочем, рюкзаки были, но, судя по ценам, они были сделаны ювелирами. Основную теплую одежду и ботинки мне дали участницы дальних арктических походов из… женской команды «Метелица».

Я надеялся к их очередному старту вернуться из Гималаев…

Мы летели в комфортабельных самолетах сначала нашей (до Дели), а затем непальской (до Катманду) авиакомпаний. Рядом сидели по-летнему одетые люди, и я думал, как странновато мы будем выглядеть при выгрузке в аэропорту столицы Непала.

Самолет, пролетев над горными хребтами, снизился в долине и пошел на посадку. Мягкое касание бетонной полосы (единственной в Непале способной принять большие самолеты), и сразу стало очевидным, что мои опасения насчет экстравагантности нашего багажа лишены почвы. Зал прилета столичного непальского аэропорта Трибхувана был забит молодыми, средних лет и пожилыми людьми с рюкзаками за плечами, в горных ботинках и кроссовках. Нет, никто, видимо, не вез в Катманду смокинги и вечерние платья.

Атмосфера в аэропорту была необыкновенно деловой, но как-то не очень серьезной. Во-первых, если таможенник строго и непреклонно требовал открыть с трудом упакованный рюкзак, его можно было попросить не открывать, и он столь же строго и непреклонно указывал — проходите без досмотра! Во-вторых, путаница в крохотном зале была какой-то беззлобной. Строгому учету подвергались лишь товары, на ввоз которых в Непал налагается чудовищная, чуть не в двести процентов, пошлина.

Впрочем, к нашей эверестской экспедиции таможенные чиновники были настроены не столь благодушно. Сроки, определенные планом, едва не были сорваны из-за того, что в непальском аэропорту стали вскрывать одну за другой упаковки экспедиции. Уложить все, промаркировать — труд титанический. Им занимались альпинисты в течение многих недель в коридорах и подвалах олимпийского велотрека в Крылатском в Москве. Работникам посольства так и не удалось уговорить службы аэропорта не подвергать экспедицию столь серьезному испытанию.

Дело в том, что даже день-другой опоздания для такого дела, как восхождение на Эверест, чреват серьезными проблемами. Иногда не хватает суток для достижения вершины или благополучной эвакуации с нее. Все альпинисты знают, что апрель и май — лучшие месяцы для работы на Горе. Задуют муссоны, начнутся ураганы, снежные бури — и конец надеждам. «Промедление смерти подобно» — звучит здесь буквально. По многолетним наблюдениям до конца мая погода благоприятствует восходителям. Но у муссонов нет расписания. Если зима снежная, воздух над долинами Ганга и Пенджабом нагревается медленно, и муссон запаздывает; если снега в Гималаях мало, он может прийти раньше… Дату прихода муссона не узнаешь ни за неделю, ни за день, ни за час… Только что светило солнце — и вдруг черные тучи, ураганный ветер, и снег, и снег, и смерть.

Теперь, когда у альпинистов все позади, можно анализировать погоду и работу и считать, как можно было сделать получше и в какие сроки. Тогда же прибывшим в Непал казалось, что каждый час, потерянный экспедицией, может обернуться дополнительными трудностями…

Нам тоже было дорого время и важны новости. Требовалась расшифровка сухих телеграфных строк. Как все произошло? Почему на вершину вышла только двойка из команды Мысловского, а не вся четверка? Чем объяснить ночное восхождение Бершова и Туркевича тоже вдвоем — ведь следом за ними на вершину поднялись их товарищи по квартету Иванов и Ефимов? Почему не вместе? Валиев и Хрищатый взошли ночью и без своего тренера Ильинского и Чепчева… В тройке Хомутов-Пучков-Голодов нет четвертого — Москальцова… Что с Онищенко, Шопиным, Черным?..

Трудно было предполагать, что нарисованный на бумаге план воплотится в жизнь в точности. Кажется, такого не бывало, да и не может быть. Экспедиция добилась выдающихся результатов — это было очевидно для всего альпинистского мира. Посол СССР в королевстве Непал Абдрахман Халилович Визиров принимал поздравления, но вопросы от этого не перестали требовать ответов.

Альпинисты сделали доброе дело для развития отношений между нашими странами, — сказал посол.

— Советский Союз за горами, а Эверест рядом…

Что у них там нового произошло, пока мы летели? — спросил я, словно все новости до нашего отправления из Москвы были известны.

Ничего нового с момента вашего отлета из Москвы не произошло, — дипломатично ответил дипломат.

Мы ничего не знали и в Москве, — признался я, — только тассовки. По старой памяти расскажите…

Там все непросто, но все живы и большие молодцы. Сегодня Калимулин договорился о вертолете.

Завтра Мысловского, Хрищатого и Москальцова должны доставить в Катманду.

Что-нибудь серьезное?

Мысловский и Хрищатый подморозились, у Москальцова сотрясение мозга. Они утверждают, что могут двигаться, но лучше больше не испытывать судьбу… Вы вылетаете в Луклу завтра?..

Может быть, встретите их в аэропорту… Не пейте там, на тропе, сырой воды. И здесь, в Катманду, тоже не пейте… Что нового в Москве?

Утром 15 мая мы вновь были в аэропорту. Я умышленно не пишу об этом городе ни слова. Не хочу скороговоркой. Потом, когда мы с альпинистами вернемся сюда, будет уместно вспомнить его и попробовать объяснить, почему сбылись слова Льва Гущина, редактора (тогда) «Московского комсомольца», накануне альпинистской эпопеи побывавшего в этом городе: «Он будет тебе сниться».

Накануне лил дождь, полетов не было. Теперь светило солнце, но синоптики пока держали самолеты в порту. Мы бродили по летному полю, рассматривая самолеты. Их было немного. Несколько «Дакот», похожих на наш «ИЛ-14», и небольшой канадского производства двухмоторный моноплан, на котором нам предстояло лететь в Луклу. В ангаре техники возились у белого вертолета. Один из служащих порта, кивнув в сторону ангара, сказал, что это вертолет короля. Хорошо, кивнул я, нормально: без вертолета здесь не обойтись. Если есть президентские самолеты, то почему бы не быть королевскому вертолету? Непалец усомнился в том, что президенты управляют самолетами сами, а ВОТ король летает за штурвалом.

Король Бирендра, сын короля Махендры, выглядит на фотографиях вполне современным, довольно молодым человеком — почему бы ему не летать, он сумеет!

От разглядывания винтокрылого трона отвлек шум моторов — из Луклы прибыл самолет. Дюжина пассажиров высадилась из него и стояла, ожидая пока выгрузят багаж. Чуть в стороне я увидел высокого мужчину в грубом свитере и шляпе. Лицо его мне не было знакомо, но привлекало настолько, что я не сразу обратил внимание на другого мужчину, загорелого и крепкого, в бейсбольной кепке, которого, в отличие от человека в свитере, немедленно окружили мои товарищи по группе.

Хиллари, знаменитый Эдмунд Хиллари (в свите), тридцать лет назад, 29 мая 1953 года, вместе с шерпой Тенцингом первым ступивший на вершину Эвереста, проигрывал в популярности телевизионному комментатору «Клуба путешественников» Юрию Сенкевичу (в кепке).

Для Хиллари Непал, и в особенности район Сола Кхумбу на подходах к Эвересту, стал второй родиной. Значительную часть своей жизни он проводил здесь. В Гималаях пришла к нему всемирная слава, и самое большое человеческое горе он испытал тоже здесь. Неподалеку от Луклы в авиационной катастрофе погибли его жена и дочь. Хиллари — собирает деньги и строит в Соло Кхумбу школы, лечебницы. Взлетно-посадочная полоса в Лукле создана при его участии… Он живая и добрая легенда.

Я представился и попросил прокомментировать итоги советской экспедиции. Он улыбнулся и развел руки:

— Не знаю подробностей (никто не знал подробностей), но, судя по результатам, у вас выдающиеся альпинисты. Экспедиция доктора Тамма, по-видимому, была прекрасно организована. Вы прошли, мне кажется, по одному из сложнейших, если не самому сложному, маршруту без потерь. В действиях экспедиции был риск, но не было авантюризма. Ваши альпинисты — открытие для Гималаев. Поздравьте их.

Привезли вещи. Хиллари надел рюкзак и пошел к выходу.

Сенкевич в это время рассказывал о дороге к базовому лагерю. Он шел туда очень тяжело и предрекал нам нагрузки, с которыми мы по неопытности не справимся. О подробностях только что закончившихся восхождений он, естественно, ничего не сказал. Туманно намекнул на неожиданные трудности, с которыми пришлось столкнуться, и сообщил, что Мысловскому, по-видимому, не удастся сохранить после обморожения несколько фаланг на руках, что Хрищатый обморозил пальцы ног и еле ходит, а Москапьцов получил травму, провалившись в трещину на ледопаде. Главное, что все живы.

Действительно, это главное. Более двухсот альпинистских жизней унесли Гималаи. Люди погибали на подходах к вершине, не одолев ее, как Мэллори и Ирвин и другие, и на спусках, когда цель уже была достигнута, как Р. Генет и X. Шмац, гибли в лагерях, накрытые лавинами (как немецкая экспедиция 1938 года), они срывались (как Бэрк и Коуницки), замерзали во время обработки маршрута (как Бахугуна), умирали в госпиталях, так и не оправившись от обморожений, гибли от потери сил, от отсутствия кислорода, от сердечной недостаточности…

Самолетик взлетел, и под крылом поплыли террасированные горы. Террас так много, что трудно даже заподозрить их рукотворное начало. Тем не менее это так: значительная часть земли под посевы ячменя, картофеля, кукурузы (где пониже) отвоевана у гор. Террасирование ведет к разрушению природной горной структуры, к повышению эрозии почвы, бесконтрольной вырубке лесов. Правительство Непала понимает тревожное положение, принимает меры, но они малоэффективны. Скудные земли, недостаток удобрений заставляют крестьян распахивать и террасировать новые участки.

Мы поднимались выше. Пилот через открытую в салон дверь позвал меня в кабину: смотри! Слева на фоне ослепительного солнечного неба виднелась группа вершин; одна из них, массивная и почти бесснежная, чуть возвышалась над соседними — это и был Эверест.

Высшая точка была открыта в 1852 году. Начальнику Британской колониальной топографической службы сообщили, что пик XV — высочайшая из всех известных к тому времени вершин. Позднейшие попытки опровергнуть первенство пика XV были развенчаны, как несостоятельные, хотя продолжались до середины сороковых годов нашего столетия. В 1944 году американский летчик заявил, что на границе Китая и Тибета видел вершину, которая поднималась выше горизонта его полета, а летел он якобы на высоте 9300. Позже оказалось, что в этом районе и семитысячников нет. С пиком XV было много путаницы. Открыли его на бумаге, вычислив спрятанную за горными массивами вершину. Часть карт точно указывала ее расположение, на других высшая точка планеты обозначалась западнее на пятьдесят восемь километров. Только в начале века разночтение удалось устранить.

С высотой тоже было не все ясно. Из-за изменений освещенности, зависящей от времени дня и года, из-за искажения силы тяжести от влияния массива Гималаев (отвес возле гор, хоть и незначительно, отклоняется от вертикали) при различных измерениях были даны различные высоты. В прошлом веке она была равна 8839,8, последующие вычисления давали разные цифры: 8882, 8888, 8842… В настоящее время принято считать высоту Горы 8848 метров. Так и будем считать до новых открытий.

Имени горы европейцы не знали и в 1856 году назвали ее Эверестом, в честь бывшего начальника Британской топографической службы, и с этим названием нанесли ее на карты, а между тем у пика XV было свое название, и не одно. Самым распространенным в Гималаях с северной стороны является тибетское Чомолунгма или Джомолунгма (богиня — мать гор), с южной, непальской, стороны гору зовут Сагарматха. Так же назван национальный парк, расположенный на подходах к вершине и захватывающий почти всю территорию Кхумбу Ги — мал-страны шерпов.

Сейчас, видимо, в связи с наплывом альпинистов и туристов и в Непале чаще всего вершину зовут монт Эверест — гора Эверест, хотя здесь и не принято называть именами людей прибежище богов, каковыми, по тибетским легендам, являются горы.

Пока мы летели, Эверест закрылся тучами, а самолет забрался в заросшее лесом ущелье и лавировал между его стенами, затем сделав головокружительный вираж метрах в ста от скальной стены, стал заходить на посадку. В иллюминаторы внизу под нами были видны каменные нагромождения, на дне каньона непроходимые заросли и река, беснующаяся в круто падающем ложе.

«Куда он собирается садиться?» — подумал я и встал, чтобы посмотреть сквозь окно пилотской кабины вперед.

На нас стремительно надвигался крутой обрыв. Пилоты любят жить точно так же, как и пассажиры, в этом я уверен, и поэтому не волнуюсь в самолетах. Поверх обрыва оказалась зеленая и довольно широкая посадочная полоса. До этого момента мне казалось, что аэродромы должны быть на горизонтальных участках земли. Полоса в Лукле опровергала эти предположения: у нее была крутизна московского метромоста, ведущего к Ленинским горам. Впрочем, мы еще не сели.

Снижаться самолету не надо. Более того, он стал заходить на косую полосу с некоторым набором высоты и вдруг взмыл в небо. На расстоянии брошенного камня рядом с нами чуть внизу замелькали двух — и одноэтажные дома горного селения, буддийская ступа и старый двухмоторный самолет, залетевший сюда, но уже не взлетевший отсюда. Ощущение неуюта посетило пассажиров самолета. Думаю, все вспоминали ненадежность этого аэродрома и леденящие душу рассказы о полетах в Гималаях. Пользуясь близостью к пилоту, я спросил его, в чем дело.

— Як пасётся на полосе, — ответил он, улыбаясь, — все в порядке.

Самолет наклонился, почти на месте разворачиваясь для нового захода и едва не задевая колесами склоны. Ущелье открылось. Половина его была освещена солнцем и зеленела массой оттенков от почти черного до салатового, другая — темнела тенью. По темной стороне освещенный солнцем летел крохотный вертолет…

— Ваших повезли, — сказал пилот и жестом показал, чтобы я сел на место.

В верхней точке полосы метров за десять до скальной стены самолет затормозил, повернул вправо и остановился на площадке, окруженной людьми. В салоне раздались аплодисменты, Пилот коротко поклонился. Мы прибыли. На земле лежали яркие тюки и рюкзаки самых разных расцветок. Путешественники и альпинисты ждали очереди улететь из Луклы в Катманду.

Аэропорта, разумеется, никакого не было. Роль его исполняет домик с окнами без стекол и весами внутри (установленный вес багажа соблюдается здесь почти строго). Несмотря на свою непрезентабельность, это самый вожделенный аэродром для альпинистов всего мира.

Отсюда, от Луклы, по существу, начинается путь к вершине Эвереста. До недавнего времени деревни Луклы не было даже на непальских картах — столь невелика она, но теперь, став воздушными воротами, обрела славу. К двум-трем десяткам каменных домов добавились новые. Появились лавки с тибетскими сувенирами и альпинистским и туристским снаряжением, ассортимент которых пополняется за счет покидающих Луклу экспедиций. Жители селения «рекламируют» спортивную одежду лучших фирм мира. Правда, она необычайно заношена и некомплектна — кому что досталось.

Нас встретил представитель туристской компании «Йети тревелс». Свалив свои вещи у каменной хижины, где женщины готовили какую-то еду, мы огляделись. Это были Гималаи!

До восьмитысячных вершин далеко, их не видно из Луклы, но над нами висела искрящаяся белизной снега высокая, с моей точки зрения, гора. На склонах ниже аэродрома зеленели поля, синее небо с нестерпимо ярким солнцем висело над самой головой. Было тепло, люди приветливы, собаки добры. Фирма, которая должна была обеспечить всем необходимым на дороге к базовому лагерю, оказалась весьма предупредительной. Трекинг — путешествие по тропе от Луклы до ледопада Кхумбу — в последние годы завоевал большую популярность. Со всего мира приезжают сюда весьма разного достатка люди, чтобы пешком пройти нелегкий, но сказочно красивый путь. Путешествуют с носильщиками, которых здесь нанять просто, и без них, путешествуют группами и в одиночку.

Тропа живет своей неторопливой, но беспрерывной жизнью. Вдоль нее в селениях выстроились «лоджии», или «шерпа-отели». Такой отель часто представляет собой каменную хибару с одной большой комнатой, где установлены жесткие деревянные нары. Здесь можно перекусить и выпить чанга. В непогоду есть где укрыться.

В крупных селениях — в Лукле, Намче, у монастыря Тхъянгбоче — в этих довольно чистых гостиницах останавливаются на ночевки альпинисты. Впрочем, часто прибежищем становится дом сирдара или его родственников. Так, в Намче-Базаре мы с вами встретились у дяди Пембы Норбу, на минуту вышли из дома и вот уже которую страницу не можем вернуться. Это вполне в традициях жителей Намче или, укрупняя, вообще гималайская традиция. Дом — это центр, вокруг которого вертится вся жизнь обитателей Шерпа-Гимал-Соло Кхумбу. Он нужен шерпе, без дома он не может жить, но он не может жить дома. Шерпа — путешественник, и гость шерпы — путешественник. Что же удивительного, что выйдя из дома дяди Пембы, я брожу по разным местам, вспоминая и рассказывая! Я вовсе не забыл, что в Намче-Базаре в доме, крытом серебристым железом, вот-вот начнется праздник шерпов в честь успешного завершения нашей экспедиции.

А пока мы в Лукле. На аэродроме. Саша Путинцев, член нашей группы, великолепный альпинист, многократный чемпион СССР, бывший претендент на место в гималайской экспедиции (его отсеяли медики), прилетел в Луклу с частью нашей компании двумя часами раньше. С присущим ему дружелюбием он поджидал нашу маленькую журналистскую команду, чтобы поделиться новостями, возможно нам необходимыми.

Вертолет непальских вооруженных сил с тремя нашими альпинистами на борту приземлялся в Лукле. Саша успел перекинуться несколькими словами со своими давними знакомыми Мысловским, Хрищатым и Москальцовым. Настроение у Эдика (Мысловского) хорошее, хотя, по-видимому, некоторые примороженные пальцы не спасти. Хрищатый ходит не очень хорошо; у Москальцова огромный синяк и отек.

Какие-нибудь подробности восхождения знаешь?

Это все, — Саша улыбнулся. — Скоро узнаем, когда всех встретим. Вертолет их снимал с площадки недалеко от базового лагеря по одному. Снимет — перенесет пониже, летит за другим, потом за третьим. Там высоко. Вертолету не хватает воздуха для опоры. Тяжело взлетать…

Теперь я подумал, что предсказания моих коллег сбудутся точно. Мысловский, Хрищатый, Москальцов наверняка через день-другой уже будут в Москве, и весь ход восхождения узнают и без нас. Потом, правда, оказалось, что лишь Мысловский прилетел домой скоро. Он, естественно, давал интервью и рассказывал (с некоторыми неточностями) о приключениях под вершиной. Но подробностями тоже не баловал.

А они волновали. Главное нам было ясно. Что сделали — видно. Взошли на пик XV, Джомолунгму, Сагарматху, гору Эверест. Для того чтобы это узнать, вполне достаточно было почитать газеты, послушать радио и посмотреть телевизор тогда, в мае. Результат может удивить ум, но оставит холодным сердце. Результат не рождает ассоциаций и неизбежного «а как бы я вел себя в этой ситуации». Результат холоден и бесстрастен. А людьми, которые шли к вершине, двигала страсть. У них не было иной цели. Дойти — и только. Подробности могут нам рассказать о процессе достижения цели; процесс имеет развитие, у него есть участники. Чем больше мы узнаем подробностей об их жизни, тем больше шансов у них превратиться из абстрактных героев в конкретных людей. В подробностях часто скрыты, механизмы поступков, истинные их причины. Кроме того, подробности, информация в отличие от пропаганды исходный материал для выработки самостоятельного мнения, для создания образа жизни. Этот образ чужой жизни уже будет сопоставим с образом твоей, а значит, понимание или непонимание мотивов поступков будет носить характер не отвлеченный, не потусторонний, а вполне личный. Подробности часто победу окрашивают драматизмом, а в поражении находят героические ноты. Незнание подробностей увеличивает дистанцию между героем и человеком, знание — их сближает.

Когда знаешь, что разница между самым высоким местом на Земле — Эверестом — и самым глубоким — Марианской впадиной — всего двадцать километров, а диаметр Земли двадцать тысяч километров, то ты с теплом думаешь, что Земля все-таки гладкий шар (почти шар) и по нему можно и нужно ходить как по своему дому — без всякой боязни, только с любовью. И тогда тебя не пугает, что за дневной переход от Луклы до Намче-Базара надо пройти добрых тридцать километров, спускаясь в долины и поднимаясь чуть ли не до трех с половиной тысяч метров. Правда, это и не очень помогает.

Идти трудно. А ведь мы идем из Луклы налегке. Часть грузов у нас отобрали носильщики туристской фирмы. Они же несут палатки, кухонную утварь, столы — и стулья даже.

Носильщик-портер — фигура, без которой невозможно себе представить Северный Непал. Дорог здесь не было и нет, поэтому нет и колеса. Телеги, подводы, тачки даже для сегодняшнего шерпы — вещь незнакомая. Самолет его не удивляет — привык, а вот автомобиль… Впрочем, думаю, что автомобиль или какое другое чудо цивилизации не удивит шерпу. Ну что ж, подумает он, значит, эта вещь полезна в городах… С автомобилем, кстати, связана забавная история. Какой-то Рана из могущественной семьи потомственных премьер-министров, свергнутых в 1951 году, захотел приобрести дорогой автомобиль. Дворцы на европейский манер Рана построил, теперь потребовался новый, символ могущества и богатства — автомобиль. И он появился в Катманду. Его… принесли носильщики на руках, поскольку дорог, достойных машины, не было.

Непальские носильщики необычайно выносливы. Диву даешься, как они, укрепив на лбу ремень или сплетенный из прутьев плоский в месте опоры жгут, взваливают на себя ношу. Несут все: мелкие вещи в плетеных корзинках, тюках, несут доски, еду; кровельное железо, которым перекрыта крыша в доме дяди Пембы, тоже принесено. Все, что не растет на месте, что нельзя на месте добыть или изготовить, принесено носильщиками. Носильщикам помогают яки — маленькие лохматые существа, выносливые и неприхотливые, как и их хозяева. Як обычно берет груза в два раза больше, чем носильщик, но идет медленней.

Обычно в цифрах экспедиций поражает количество портеров, помогающих ей. Действительно их много. Ни большой, ни малой компании без них не обойтись. Без носильщиков не доставишь к базовому лагерю более двенадцати тонн груза, как это было у нашей вовсе не гигантской экспедиции. В базовом лагере должно быть все необходимое. И это все надо привезти из дома в Катманду. А оттуда к подножию Эвереста. Все грузы экспедиции были расфасованы приблизительно по тридцать килограммов в баулы, ящики, тюки и бочки и тщательно промаркированы. Что-куда. Разные грузы нужны в разное время и в разных местах. Основную их массу доставил чартерный рейс, который, к сожалению, не приняли в столице Непала, пришлось разгружаться в Дели.

Еще задолго до того, как багаж прибыл в Катманду, руководство в который раз оказалось перед выбором: перебрасывать грузы из Катманду самолетом или пустить с традиционным караваном носильщиков. Самолет, скажем мы, — это быстро. И ошибемся. Самолет из Катманду в Луклу летит всего сорок-сорок пять минут, но неизвестно когда. Туман, снег, дождь и… Ждать можно долго. Для переброски такого количества грузов потребовалось бы десяток, если не больше, рейсов пятнадцатиместного моноплана…

Поэтому решили не рисковать. Малую часть груза, необходимого для передового отряда, который должен установить базовый лагерь и найти проход по ледопаду, отправили до Луклы самолетами. Основную — в пеших походах, их было четыре.

Первый караван отправился из Майни Покхари 8 марта. Шестьдесят семь грузов сопровождали А. Онищенко, В. Венделовский и два шерпы. На следующий день ушел караван из тридцати семи грузов, сопровождаемый двумя высотными носильщиками. Третий караван, из семидесяти девяти грузов, сопровождали Е. Ильинский и С. Ефимов. С последним, четвертым, шли Ю. Кононов и Л. Трощиненко.

В караванах началась равномерная двухнедельная жизнь. Каждое утро носильщики разбирали свои грузы и шли в выработанном десятилетиями темпе. Ни просьбы, ни денежные призы не влияют на темп ходьбы. Они идут, потом останавливаются на пять-десять минут, потом опять идут. От восхода до заката. С горы в дол, с дола на гору. Ночлеги обычно в одних и тех же деревнях… Столетиями вырабатывался режим этой тропы, единственной дороги — торгового пути из Катманду в Соло Кхумбу — страну шерпов — и далее в Тибет.

Наем носильщиков для работы, в принципе, не является трудным делом. Для многочисленных деревень, расположенных вдоль караванных путей, путешественники — это источник заработка. Думаю, что богатая относительно других долина реки Дудх КоСи обязана своим процветанием многочисленным экспедициям, по ней проходящим. Я уже упоминал о построенных здесь школах; о том, что шерпы одеты гораздо лучше, чем носильщики, приходящие сюда снизу, я тоже должен упомянуть. Те, нижние, «кули», как правило, босы — и мужчины и женщины. Мужчины одеты в нечто среднее между банной простыней и шортами, а сверху тоже некая помесь рубахи и тоги. Женщины в длинных темных юбках и рубахах. Нижние носильщики несут грузы до определенной высоты. Часто это зависит не от того, сколь высоко в состоянии подняться человек с грузом, а от наличия у него тапочек, кед. Тяжело идти по снегу босиком.

Володя Шопин рассказывал, какие муки испытывали наши ребята, груженные не меньше носильщиков, от картин, не привычных нашему глазу, когда девочки лет пятнадцати-шестнадцати (а может, и меньше — у них никто паспортов не спрашивает) в резиновых купальных тапочках, унаследованных от какой-то прошлой экспедиции, тащили по мокрому снегу на себе тридцатикилограммовые бочки.

— Хотелось отобрать у них и нести самому, но, когда кто-то, не выдержав, попытался отобрать мешок, чтобы помочь, носильщица испугалась, что ее лишают заработка, и так посмотрела, что пришлось вернуть ношу.

Обычная цена переноски одного места в течение одного дня двадцать четыре рупии — что-то около полутора долларов. Но нашей экспедиции на некоторых участках пути пришлось платить больше. Когда первые грузы доставили к концу автодороги — к Майни Покхари, оказалось, что неподалеку идет строительство шоссе, где непальцам платят по тридцать пять рупий в день. Пришлось и нам поднять цену.

Как правило же, цены стабильны, они определены правительством Непала. Носильщика подряжают до определенного места, устанавливают срок. Быстрее принес — получишь премиальные, но немного. Не надо быстро. Надо вовремя. Ночуют носильщики в деревнях, в лоджиях или чаще, чтоб не тратить деньги, просто на улице. Сбиваются в кучу за какой-нибудь ветрозащитной стеной и спят. Утром поедят своих лепешек из какой-то замазки, — и в путь.

Если ты, экипированный, одетый, обутый и напоенный утренним кофе из кофейника туристской фирмы, встретишься q босым носильщиком, то попроси непредвзятого человека, для которого одежда и экипировка не имеет значения, посмотреть на вас и определить, для кого жизнь — большая радость. Боюсь, что тебе не выиграть. Для непальца вообще, а для шерпы в частности, чувство зависти к материальному достатку, по-моему, чуждо. Разумеется, среди них есть побогаче люди и есть победнее, но и те и другие понимают, что только дух и вера определяют форму жизни. Все равны перед горами, реками, небом, перед другими людьми. Просто одни одеты получше, едят посытнее и потеплее спят. Но это все ведь такая мелочь… И они идут по тропе, улыбаясь встречному: «Намастэ!» В хорошую погоду караваны носильщиков и яков далеко видны на тропе, правда, в тех местах, где тропа проложена по склону горы.

В Лукле и мы и альпинисты долго не задерживались — подозревали, что успеем насмотреться во время ожидания обратного рейса. Прилет и отлет самолета — захватывающее зрелище. Он появляется из ущелья необыкновенно яркий, бело-красный на фоне сине-белых гор и приближается к диковинной взлетной полосе. Наверху у стены собираются жители Луклы в ярких куртках прошлых экспедиций, женщины в цветастых кофтах и черных с передниками юбках, дети грязные и веселые, такие же собаки, беззлобно гуляющие среди людей, и иностранцы, инопланетяне, которые войдут сейчас в чрево самолета и улетят в неведомый жителям Соло Кхумбу мир.

Вопрос, зачем нужны экспедиции и почему, рискуя своей и их жизнью, белые сагибы (а наших они называли «мембор» — участник) лезут на горы, которые были, есть и будут тронами богов, не возникает у шерпов. Они и сами великолепные альпинисты от природы. Страна горная. Даже простой пастух, случается, загоняет стадо яков на южные склоны, где и на пяти с половиной тысячах метров можно найти траву. Шерпы великолепно ходят. И ходят постоянно. Пройти сто-двести километров по горам с грузом не проблема. Проблема подобрать груз. Он бывает удобный, а бывает и не очень.

Сирдар — главнокомандующий со всеми полномочиями и правами — набирает носильщиков, а те подходят к горе поклажи и выбирают, что поудобней нести. Ремень на лоб, груз за спину — и пошел. Часть грузов нашей экспедиции было расфасовано в бочки. Кто опоздал, тому и досталась эта не очень ловкая упаковка.

Выходит, самолеты встречают не только ради любопытства. И после того, как он, словно лыжник с трамплина, срывается с наклонной взлетной полосы, еще долго не расходится народ.

И мне не хочется уходить с аэродрома, потому что у меня связан с ним замечательный вечер, когда мы с Евгением Игоревичем Таммом в кромешной тьме под мелким дождем, сопровождаемые глухим звоном колокольцев на шеях пасущихся где-то рядом яков, гуляли вверх-вниз, раз, верно, двадцать пройдя от стены до обрыва по взлетному полю.

Евгений Тамм — серьезный ученый, хороший альпинист, сам по себе интересный человек, да еще на него, хочет он или нет, проецируется имя его отца, — нобелевского лауреата, академика Игоря Евгеньевича Тамма, привившего сыну любовь и к науке и к горам.

Я несколько побаивался Тамма. Доходили слухи, что он сух и суров. Интервью, которые он давал до Непала, отличались и вправду сдержанностью и, я бы сказал, аскетизмом информации, то есть отсутствием милых нашему сердцу подробностей. Кроме чувства боязни (не страха все-таки) я испытывал к нему и испытываю теперь еще в большей степени (зная подробности) чувство уважения.

Совершенно отвечая за свои слова, могу сказать: не будь Тамм столь одержим идеей гималайской экспедиции, не руководи он ею, не пробивай ее в самых различных организациях и инстанциях, не было бы в 1982 году похода на Эверест, завершившегося столь успешно. И неизвестно, когда бы он еще был. Ведь не в первый же раз советские альпинисты собирали рюкзаки в далекие горы…

К тому времени, когда Тамм пригласит меня погулять по аэродрому, мы были знакомы уже давно-третий день. Тревоги и волнения улеглись, все живы, все рядом, кроме улетевших на вертолете, но они тоже недалеко. Завтра-послезавтра придет самолет, погрузимся (меня тоже берут в Катманду) и мы гуляем под дождем. Иногда я что-то спрашиваю, а иногда этого и не надо делать, потому что Евгений Игоревич рассказывает сам. Я слушаю. Я уже знаю к этому дню многие детали, Тамм тем более знает их. Мы объединены знаниями, что ему, как ученому, должно импонировать. Я не задаю глупых вопросов (я их задал в прошлых беседах), и, мне кажется, мы вполне доверяем друг другу.

Мы бредем вниз по аэродрому и слышим, как за нашей спиной в «шерпа-отеле» поет под гитару Сережи Ефимова первая советская гималайская экспедиция.

Сложись все удачней, наши песни звучали бы в Гималаях еще в пятидесятых годах, — правда, не по южную, а по северную сторону хребта, в Тибете. Именно оттуда мы собирались почти тридцать лет назад совершить попытку восхождения на Эверест. Китайские альпинисты готовились в наших альплагерях и скоро стали участвовать в высотных восхождениях. Кирилл Константинович Кузьмин, личность легендарная в альпинизме, занимался организацией этой экспедиции вместе с Виталием Михайловичем Абалаковым, столь же легендарным альпинистом и человеком. Все сорвалось внезапно и не по вине организаторов — начавшиеся волнения в Тибете сделали невозможными подходы к Горе.

Потом было еще несколько попыток подготовить экспедицию в Гималаи: на Эверест, на Макалу, на Канченджангу, но все эти попытки не удалось реализовать. Альпинисты приводили много аргументов в пользу гималайских восхождений, но не находилось людей, которые, выслушав эти аргументы, приняли бы решение. Контраргумент был, по существу, один — деньги, валюта. Именно с целью cубсидирования гималайской кампании на Памире и на Кавказе были открыты международные альплагеря. Они стали давать необходимые средства, и скоро набралось денег достаточно, чтобы провести не одну, а несколько экспедиций, но все забыли, зачем были придуманы ловушки для денежек, — и международные альплагеря превратились в самостоятельное предприятие.

Новые гималайские сборы после ничем не кончившейся попытки 1973 года (на вершину Макалу — 8481 метр) начались в 1975 году. В этот раз собирались на Канченджангу — 8597 метров, но тут пришло официальное разрешение правительства Непала на проведение экспедиции на Эверест на 1980 год. Желающих взойти на восьмитысячные вершины, находящиеся на территории Непала, много, и местные власти регулируют очередь. Теперь предстояло ждать 1980 года. Точнее, не ждать, а готовиться к нему. За время многолетних предгималайских томлений состав сборной целиком поменялся. Появились молодые альпинисты, часть из которых уже в роли ветеранов взойдет на Эверест-82.

В 1977 году в порядке подготовки к Событию, которое произошло пять лет спустя, был совершен выезд на Аляску, на суровый, самый северный шеститысячник в мире Мак-Кинли (6193 метра). Те, кто бывал на Эвересте и на Мак-Кинли, утверждают, что погодные условия для работы на этих горах схожи, несмотря на огромную разницу в абсолютной высоте.

Восхождение было полезным и удачным. Местная газета «Анкоридж таймс» писала: «Первое русское восхождение на Мак-Кинли успешно завершилось… в нем участвовали Эдуард Мысловский, Валентин Иванов, Сергей Ефимов, Олег Борисенок, Алексей Лебедихин и старший тренер Владимир Шатаев. Их сопровождал представитель Альпийской ассоциации Канады Майк Хелмс из Такомы и Релли Мосс из Сиэтла…

— Они поднялись невероятно быстро, — сказал о русских Хелмс, — они прекрасно акклиматизировались и были в отличном физическом состоянии!; Для высотников всех стран Мак-Кинли своего рода пробный камень, школа самых сложных восхождений.

Активным организатором выезда на Мак-Кинли был ректор МГУ академик Рэм Викторович Хохлов, трагическая смерть которого была ударом и для гималайской кампании. Председателем Федерации альпинизма СССР в ту пору был Евгений Тамм, он и возглавил гималайскую экспедицию, покинув для этого свое президентское кресло. Предполагалось, что старшим тренером будет К. К. Кузьмин, но он уехал в Красноярск главным инженером Красноярскгэсстроя… Кандидатура профессора Овчинникова, известного советского восходителя, на пост старшего тренера была безусловной, и Анатолий Георгиевич приступил к делу.

В 1978 году должна была состояться разведывательная поездка в Непал, но она, как и все предыдущие сорвалась. Это было недоброе предзнаменование. Тамм и Овчинников прекрасно понимали значение предстоящего восхождения не только для возможных его участников, но и для развития всего советского альпинизма. Наши мастера долго варились в собственном соку.

Нельзя сказать, чтобы они не были известны в мире вовсе — изредка наши спортсмены участвовали в совместных восхождениях на многочисленные вершины, скалы и стены в Европе, Южной и Северной Америке. Альпинистский мир с уважением относился к нашим достижениям на собственных семитысячниках, но… Вот это «но» все же существовало. Тридцать лет прошло после первого легендарного восхождения на восьмитысячник Аннапурну экспедиции француза Мориса Эрцога. Десятки команд, сотни альпинистов мерялись силами с гигантами Гималаев. Обретали новый опыт, побеждали и терпели крушения, а мы смотрели, читали и слушали восторженные или печальные строки и не знали, где наше место в этом гималайском караване. Чувствовали, что в голове, а не в хвосте, уверены были, но это была ситуация из старого анекдота, когда некий чудак решил, что он зерно, и стал бояться кур. Доктор долго ему внушал, объяснял, доказывал, что он не зерно, и убедил. Человек вышел на улицу, увидел курицу и побежал обратно к доктору.

Чего боитесь? Вы ведь знаете, что вы не зерно…

Я-то знаю, — ответил чудак, — но курица не знает.

Гималаи не знали, что мы можем на них взойти, горное общество не знало. Только мы знали. Этого же было мало!

Тамм и Овчинников понимали, что только необыкновенные действия могут привести машину в движение. Будучи людьми страстными и верящими в необходимость затеянного дела, они стали искать всевозможные пути.

Им помогали. И самым активным и доброжелательным помощником был ответственный секретарь экспедиции Михаил Иванович Ануфриков. Он-то и привел Тамма, Овчинникова и Абалакова к своему давнему знакомому поэту Николаю Тихонову. Тихонов был к тому же председателем Советского комитета защиты мира. Альпинисты попросили помочь делу. Дело было воспринято Тихоновым с пониманием… Он обещал помочь.

В чем могла состоять помощь Тихонова? Идеи, планы и возможности экспедиции были понятны ее участникам и членам Гималайского комитета. Они были ясны и логичны. Экспедиция на Эверест, особенно первая советская, привлекла бы внимание всего мира и, кроме чисто спортивных задач, служила бы и благородным целям популяризации нашей страны. Те, кто решал, быть или не быть экспедиции, находились слишком далеко от непосредственных организаторов ее. Информация, доходившая до решающих инстанций, невольно искажалась, обрастала сомнениями срединного звена и переставала быть убедительной, то есть переставала быть информацией. Вполне понятно, что дать «добро» на такое гигантское и рискованное дело можно было взвесив все аргументы «за» и «против». Эти аргументы были, у Тамма, и он хотел их привести…

Тихонов сдержал слово, и скоро Евгений Игоревич получил возможность выложить свои доказательства в беседе в одной из решающих инстанций.

Беседа была энергичной. Особенно первая часть, в которой хозяин кабинета задавал короткие, точные вопросы, требующие точных и емких ответов. С, этой частью беседы Тамм справился.

Что вы хотите своим восхождением доказать?

Престижность советского альпинизма.

Престижность? Пожалуй.

Потом собеседник спросил, в каком спортивном событии больше этой самой престижности — Олимпийских играх или восхождении на Эверест. Тамм не заблуждался на этот счет. Два таких гигантских действия в один год проводить нецелесообразно. Если Тамм пришел уговаривать сохранить сроки гималайской экспедиции, то он уйдет ни с чем.

— Перенесите экспедицию на другой год.

Это сложно, потому что очередь расписана на добрые пять лет. У каждой страны свои планы, и никто не захочет уступать свой Эверест. Гималайскому Оргкомитету было рекомендовано связаться с Министерством иностранных дел и попросить помочь решить этот вопрос с непальскими властями. В любой другой, кроме восьмидесятого, год можно проводить экспедицию.

Надо было договариваться с другими странами об обмене сроками.

В 1981 году весной Эверест был отдан японцам.

В 1982-м — испанцам.

Одновременно с письмами в Японию и Испанию с предложением поменять весну на весну ушло письмо в Непал.

Японцы меняться отказались. Они написали, что, к сожалению, не могут уступить, потому что в 1981 году на вершину пойдет университетская команда с целью посвятить восхождение столетию университета. Юбилей есть юбилей. Это мы понять можем.

Испанцы ответили согласием, Непал не возражал. Таким образом, срок экспедиции определился — весна 1982 года.

Скоро был создан новый Гималайский оргкомитет. Туда вошли представители различных достойных организаций, достойнее и нужные делу люди. Основная задача комитета — проведение организационных мероприятий, утверждений и тому подобное. Гималайский комитет сделал очень много полезного. Возглавил его заместитель председателя Спорткомитета Анатолий Иванович Колесов, положивший немало труда на организацию столь сложного дела и имя которого альпинисты вспоминают с благодарностью. Душой и сердцем комитета был Михаил Иванович Ануфриков, человек необыкновенной преданности идее и исполненный в, благородства.

Экспедиционные дела были бы затруднены, если бы не помощь многочисленных болельщиков. Необычность дела, убежденность Ануфрикова, Тамма, Овчинникова в том, что экспедиция должна состояться, очень заражала. Для альпинистов выполняли заказы многие и очень хорошо. Кислородная аппаратура была уникальных достоинств (ни одного отказа при столь широком пользовании — явление необычайное). Очень удобны и надежны были маски, великолепны палатки.

Особое внимание все экспедиции уделяли проблеме питания. Это действительно один из важнейших вопросов жизнеобеспечения на больших высотах. И здесь у альпинистов оказался замечательный помощник с несколько длинноватым названием — Всесоюзный научно-исследовательский институт консервной промышленности и специальной пищевой технологии. Владимир Воскобойников — заместитель генерального директора этой фирмы — вскоре стал консультантом экспедиции по питанию. Шеф-поваром.

История его появления в команде довольно занимательна. Вместе с представителями других фирм и организаций, разрабатывавших снаряжение для экспедиции, Воскобойников приехал на гималайские сборы на Памир посмотреть, сколь полезны предложенные рационы. Человек общительный, компанейский и при этом необыкновенно чуткий и деловой, он сразу приглянулся альпинистам, а потом, когда в отсутствие повара взялся за приготовление пищи, ребята, сравнив его работу с тем, чем кормил их специалист из алмаатинского ресторана, которого предполагалось взять, стали просить Тамма подумать о Воскобойникове как о шефе питания экспедиции. Владимир Александрович согласился, и после переговоров с Министерством пищевой промышленности СССР Воскобойников, покинув на время пост заместителя генерального директора, стал к плите, получив в свое распоряжение шерпов-поваров.

Ни во время экспедиции, ни после никто не пожалел о том, что отказались от повара из ресторана. Воскобойникову удалось разнообразить меню так, что ни разу за всю экспедицию оно не повторилось. И в трудностях он показал себя человеком покладистым и нетребовательным, глубоко интеллигентным. Но самое главное — это профессионал высокого порядка. Это чувствовали и шерпы. Неведомо, каким образом, но он объяснялся с ними без переводчика, по-русски, и они его прекрасно понимали. Дисциплина на кухне часто бывала в других гималайских экспедициях слабым местом. У Володи она была железной. Воскобойников без преувеличения оказался находкой.

Экспедиции повезло с людьми, хотя не всех удалось сохранить до Непала. Не поехал радист Александр Черевко, и пришлось обходиться самим. Правда, переводчик Юрий Кононов готовился быть дублером радиста, и Валерий Хомутов был по работе связан с радиоделом, но в полной мере заменить профессионального радиста они не могли. Не поехал в Непал и В. С. Дорфман, человек, который долгое время занимался всем хозяйством экспедиции и вклад которого в экспедиционные дела очень значителен. В'последний момент пришлось предложить место хозяйственника Леониду Трощиненко.

Но поехал доктор! Свет Петрович Орловский — свет и душа экспедиции. Тамм рассказывает мне о нем. Я не вижу в темноте луклского аэродрома лица Евгения Игоревича, но чувствую, что он улыбается.

Доктор — фигура совершенно необычная. Его уникальность, в частности, заключается в своеобразном отношении к медицине, которую он представляет. Будучи специалистом высокой квалификации, он в тех случаях, когда помочь невозможно, перестает вести себя как традиционный доктор, или он видит, что хвори пустяковые или, будучи — высокоэрудированным медиком, знает, что лекарства облегчения не принесут, — он не старается успокоить и обнадежить, а с присущим ему юмором говорит об этом больному. Поначалу это вызывало у страждущих чувство настороженности, а иногда и раздражения, даже конфликты были. Например, с заболеваниями горла в Гималаях просто беда. Необычайная сухость воздуха, низкие температуры, отсутствие кислорода — идеальные условия для потери голоса, воспалений дыхательных путей. С этим сталкиваются все восходители на восьмитысячники. Часто ртом вдыхать холодный разреженный воздух и не страдать от этого почти никому не удавалось. Альпинист, жалуясь на дикий кашель, ждет помощи от врача. Чем-нибудь помазать, что-нибудь проглотить. Но Орловский знает, что все бесполезно, и — шутит.

Но альпинисты, которые удостаивались внимания доктора, попавшись ему в руки, чувствовали его профессиональную хватку и мастерство. Среди его присказок наибольшим успехом пользовалась фраза: «Тяжело в лечении, легко в гробу», но это была фраза. Лечиться у Орловского было легко.

«Светотерапия», как альпинисты назвали устный метод лечения доктора Света Петровича, пробила дорогу к сердцам участников. Но в тяжелых ситуациях доктор пользовался традиционными методами. Он выходил Москальцова, упавшего в трещину, и Славу Онищенко он вывел из опаснейшего состояния, когда у него давление в результате сердечной недостаточности упало до 50/0. Доктор знает альпинизм, он долгие годы во время своих отпусков работал врачом в международных альпинистских лагерях, и опыт его бесспорен. (Мы еще встретимся с доктором, и я постараюсь дополнить портрет человека, которого я, как и все, кто с ним был связан по гималайскому походу, полюбил искренне и надежно.)

Мы шагали с Евгением Игоревичем по взлетной полосе, он уже долго рассказывал мне о людях, которые, будучи непосредственно, по долгу службы, связаны с экспедицией, оказывали ей помощь, значительно большую, чем на то рассчитывали гималайцы. Имена директоров заводов, научно исследовательских институтов, руководителей серьезных организаций, конструкторов, инженеров с благодарностью и в изобилии вспоминал руководитель экспедиции.

То, что люди, далекие от альпинизма, принялись помогать ее организации, понятно. Дело замечательное, занимающиеся этим делом Тамм и Овчинников достойны доверия и уважения. Быть причастным к реальному делу хорошо, поскольку нечасто затраты энергии и средств могут привести к столь наглядному результату.

Что же до кругов, близких к альпинизму, то здесь не все проявляли чувство радости и симпатии. По существу, значительная часть президиума Федерации альпинизма, которая приложила в прошлом столько усилий к организации экспедиции, стала с момента ее возникновения едва ли не главным оппозиционером!

Вопреки логике, гималайцам пришлось пробиваться сквозь массу мелких и не таких уж мелких рогаток, которые расставляли некоторые коллеги на и без того нелегком пути.

Еще до приезда в Непал, в Москве, я слышал о странной атмосфере неприятия почти всего, что предлагали Тамм с Овчинниковым. Что многие члены Федерации альпинизма и некоторые сотрудники альпинистского отдела Спорткомитета восприняли экспедицию как некую угрозу их спокойному существованию. Вместо того чтобы разделить с реальными! организаторами тяготы и нужды, они предпочли разделиться с ними. Разумеется, это касается не всех, но, к сожалению, азарт разрушения поразил иные души, хотя в целом Спорткомитет приложил гигантские усилия для успешного проведения экспедиции.

Когда-то я играл немного в водное поло. Стоять в воротах — дело тяжелое. Сколько ни старайся, голы проскакивают. Однажды, когда тренер, увы, (теперь я понимаю) справедливо заменил меня, я сел на бортик, продолжая следить за игрой. И вдруг поймал себя на мысли, что отношение к ней у меня изменилось. Я хотел, чтобы нам забили побольше голов. Я не желал проигрыша своей команде, но единственное, что, мне казалось, могло утешить раненое самолюбие, это голы в наши ворота. Сменивший меня не был моим врагом, команду я любил, и мысль эта меня поразила. Я был мальчишкой, у меня было время либо исправиться, либо не играть в те игры, где вместо меня может сыграть другой — лучше.

Те коллеги Тамма и Овчинникова по альпинизму, которые устраивали мелочные и симулирующие принципиальность разборы, которые писали во все концы письма, которые не то чтобы не сдерживали, а молчаливо (в лучшем случае) участвовали в процессе остановки замечательного поезда, какими бы благородными мотивами ни укрывались, были, мне кажется, движимы тем же чувством, что и я, сидевший на бортике в бассейне Мироновских бань, тогда, давно.

Вы видели, конечно, из окна комфортабельного поезда стоящих на пригорках детей, машущих вам, незнакомым, букетиками цветов и грязными ручонками. Помашите им в ответ, не стесняйтесь — эти дети помогают поезду, машинисту, вам. И сами не швыряйте камни вдогонку. Поезд не виноват в вашем опоздании или отсутствии у вас билета, и люди в нем не виноваты.

Гигантский поезд разводил пары. Малознакомые люди несли дрова и уголь, а специалисты-железнодорожники разбирали рельсы. Чтобы без человеческих жертв, но все же сошел с рельсов.

И Тамм, и Овчинников, и Ануфриков, и другие не были безгрешны. Наверное, они делали ошибки. Они, делая, делали ошибки.

Экспедиция не имела аналогов в нашей практике. Гималайская тактика — новинка для отечественных восходителей. О том, что мы имели восходителей экстракласса, мы знали. Знали и то, о чем говорил сэр Джон Хант — руководитель британской экспедиции 1953 года, первой в истории достигшей успеха в восхождении на Эверест. Приехав в 1958 году на Кавказ, посмотрев горы, он заметил, что дистанция между Альпами и Кавказом больше, чем между Кавказом и Гималаями. А ведь он в то время еще не видел Памира и Тянь-Шаня, где мы готовились и откуда, пользуясь терминологией бригадного генерала Ханта, до Эвереста еще ближе…

В том, что мы сами создадим (а что необходимо, купим у лучших зарубежных фирм) оборудование максимально надежное, тоже была уверенность. И что будем в достаточной мере обеспечены пищей, медикаментами и кислородом — никто не сомневался.

Но всего этого, увы, недостаточно для успешной работы, для того, чтобы достичь вершины, не потеряв ни единого человека. Нашего или шерпы.

Нужна программа. Не общие слова и не общее направление — нужен детально, до мелочей проработанный план, обеспеченный не только стремлением к лучшей жизни наверху, но строгими расчетами, моральными, физическими и материальными возможностями…

— Ничего в Гималаях не получается наскоком — кроме печали, — говорил мне Тамм на аэродроме в Лукле.

Невозможно идти с рюкзаком, ставить палатки, отдыхать в них, потому что на дальних даже подступах к вершине сон — это не отдых, это только расход кислорода. На высотах от восьми и выше жить, просто жить (идешь ты или спишь) — это тяжелая работа. На этих же высотах заболел ты ангиной, обморозился или получил травму — нельзя задерживаться, срочно вниз, иначе — смерть. И никто тебя не спустит оттуда. Просто не сможет, ибо и рюкзак в тридцать килограммов — это на грани возможностей. Только если сам. Значит, надо проложить путь, установить на этом пути лагеря, обеспечить эти лагеря, эти крохотные палатки всем необходимым. Кислородом, пищей, лекарствами, горючим, спальными местами… Все надо занести наверх, много раз поднимаясь и спускаясь. Это занимает много времени — месяц или месяцы…

А теперь представьте, что тренерский совет решил, что на вершину должны попытаться выйти не связка или две, а двенадцать (!) человек — весь спортивный состав команды…

Такие вот составляющие этой программы, плана, схемы… Но и это еще не все. Потому, что еще есть маршрут. Дорога на Эверест у каждой экспедиции своя, хотя маршрутов не так уж и много. Выбор маршрута — дело принципиальное. В процессе обсуждения мнения разделились. Часть специалистов отстаивала классический маршрут — пройденный в 1953 году Хиллари и Тенцингом, а за ними еще не одним десятком альпинистов. Аргументы были — мы в первый раз выходим на эти высоты, лучше пусть попроще. Тамм и Овчинников вместе с другой частью знатоков отстаивали нехоженый маршрут. По фотографиям они наметили два пути по юго-западной стороне Горы.

Когда в 1980 году разведывательная группа в составе Тамма, Ильинского, Мысловского, Овчинникова и Романова прибыла в Непал, оказалось, что по одному из этих вариантов идут поляки.

В это время у подножия Эвереста работала кроме польской как раз та испанская экспедиция, с которой мы поменялись местами. От басков и от поляков зависело, увидят наши разведчики предполагаемый маршрут или нет. Тут есть свои правила: правительство Непала дает разрешение на разведку с любопытной оговоркой: идите, если договоритесь с теми экспедициями, которые по своей лицензии работают на горе. Если одна, — с одной, и с обеими, если две. Бывает и такое, когда разные команды идут к вершине по разным маршрутам, как это случилось весной 1980 года. Баски шли классическим через Южное седло и взошли. Мартин Забалеа и шерпа Пасанг Темба были на вершине 14 мая. Поляки шли по южному скальному гребню, и Анджей Чок и Ежи Кукучка поднялись по сложному маршруту на пять дней позже испанцев. До этого, 17 февраля того же 1980 года, два отважных польских восходителя совершили по традиционному пути уникальный зимний подъем на Эверест. Лешек Чихи и Кжиштов Велицки были первыми людьми, кто увидел зимний мир с его вершины.

Хозяев горы оказалось двое. Поляки сразу разрешили, а баски заколебались… До базового лагеря вы можете идти хоть вдвоем, хоть с семьей, но из базового лагеря (лагеря эти, как правило, все разбивают примерно в одном месте — у подножья ледопада Кхумбу) не видно маршрутов на склонах Эвереста. Для того чтобы увидеть их, нужно преодолеть ледопад — сложную и опасную часть пути к вершине (именно на ледопаде провалился в пятнадцатиметровую трещину Леша Москальцов).

Естественно, испанцам не было жалко, чтобы наши альпинисты поглядели, как там наверху. Они опасались случайного несчастья с нашими разведчиками. Случись что-нибудь с вами, — говорили испанцы, — и спасательные работы отберут силы и время, и, главное, сорвется график. (Помните, план, схема, график!) У них уже была одна неудачная попытка в 1974 году, когда они, достигнув высоты 8500 метров и установив там штурмовой лагерь, были вынуждены из-за ураганного ветра отступить. Они ушли почетно, без жертв, но теперь рисковать не хотели. Предлагали нашим фотографии, рисунки Эвереста, но это не могло устроить разведчиков…

В конце концов их все-таки удалось уговорить. Ладно, пусть ваша двойка пройдет с поляками. Но удалось пройти троим: Овчинников и Ильинский законно, а Мысловский — со своей польской фамилией, сменив нашу синюю пуховку на красную, как член польской команды. Маленькая хитрость помогла тщательнее рассмотреть будущий маршрут с высоты 6400, сфотографировав его в различных масштабах…

Затем по фотографиям уже все, кто участвовал в разведке, выбрали маршрут без споров: по контрфорсу юго-западной стены с выходом на западный предвершинный гребень.

Маршрут — очень серьезный. Но вероятно, последний «логичный» маршрут на Эверест. Термин этот, возможно, принадлежит профессиональному языку альпинистов, но он был понятен и мне: этот маршрут естественный, у него есть начало и есть конец. Все трудности, сложности, вывихи принадлежат этому пути. Это дорога без искусственных усложнений, когда ты можешь свернуть с кратчайшей, но простой на окольную, но сложную. «Логичный» — слово точное для трудного пути, если это кратчайший путь к цели…

Окончательную заявку с точно указанным маршрутом предстояло утвердить в Министерстве туризма Королевства Непал. После этого утверждения никакие изменения, упрощения или облегчения невозможны. Наша заявка вызвала удивление у высоких чиновников министерства и одновременно изумление. По их мнению, мы замахнулись на маршрут необычайной сложности.

Итак, теперь все данные для разработки тактики восхождения были собраны, и начальник экспедиции принялся за дело. Затем тактику эту обсудили и скорректировали на тренерском совете, в который кроме Тамма и Овчинникова входили тренер Романов и руководители штурмовых групп Иванов, Ильинский и Мысловский.

С волнением и интересом ждали обсуждения детальной разработки тактики гималайского восхождения на заседании Федерации альпинизма СССР, но (в это трудно поверить!) вместо того, чтобы действительно помочь Тамму и Овчинникову советом, обговорить детали, как лучше организовать работу, как избежать жертв (ведь в президиуме Федерации — альпинисты, и опытные!), некоторые члены высокого собрания в течение нескольких часов, не обмолвясь о деле, симулировали принципиальность вовсе нелепым (самое мягкое слово, какое нашлось) образом: они выговаривали Тамму за то, что он Эверест не называет Джомолунгмой. И если бы просто выговаривали, а то чуть ли не инкриминировали ему политическую недальновидность, которая может оскорбить дружественный непальский народ.

За время пребывания в Непале я убедился, что «монт Эверест» весьма распространенное название. Рекламные щиты, афиши, открытки и даже почтовые штемпели, как правило, называют Гору Эверестом или Сагарматхой (Матерью Богов). Джомолунгма же — английская транскрипция тибетского названия Чомолунгма. Один из инициаторов и главный герой этой лингвистической атаки (которая продолжалась чуть ли не до начала восхождения уже в форме бесконечных писем, отвлекающих от дел работающих людей) В. Орешко, будучи руководителем нашей туристско-журналистской группы в Непале, сам мог убедиться в том, что название Эверест не обидит непальца, если его будет произносить умный, доброжелательный человек. Если же этих качеств нет, то сколько раз не повторяй — Джомолунгма, Джомолунгма — милее непальцу не будешь, тем более, что в Непале Гору зовут Сагарматхой.

Занимательно, что после успешного завершения восхождения этот самый идейный борец с экспедицией умудрился получить Почетную грамоту за активное участие в подготовке штурма Эвереста наравне с Михаилом Ивановичем Ануфриковым — человеком, посвятившим предшествующие экспедиции годы ее организации и вклад которого в это святое дело неоценим.

Если же иметь в виду наш поход к подножию Эвереста, то тут Орешко сделал немало, хотя как руководитель группы, полагаю, все же уступал сэру Джону Ханту, Морису Эрцогу и доктору Тамму, что проявилось в эпизоде с болезнью одного из туристов где-то в районе четырех тысяч метров. Турист занемог от непривычной высоты и буквально не мог двигаться. Трое альпинистов из группы — Саша Путинцев, Юра Разумов и Сережа Ларионов — несли его на себе несколько километров по горам. Орешко — тоже действующий альпинист — от этого дела устранился. Аля Левина описала этот случай в «Комсомолке», пощадив Орешко.

Я не стал бы уделять столько места нашему борцу за чистоту географических названий, если бы такой тип людей не был распространенным. Они с упорством, достойным лучшего применения, сыпят песок в буксы, бросают грязь в окна поезда, пытаются перевести стрелки, чтобы загнать его в тупик потому только, что сами ни управлять, ни даже ехать в нем не умеют. И ставят палки в колеса, оглядываясь: а вдруг кто-нибудь с такими же качествами, только сам побольше, заметит, поддержит, похвалит…

Но уж если паровоз разогнался и дело пошло на лад и есть победа, то тут уж наш принципиальный борец окольными путями поспешит к финишной ленточке, в последний момент уцепится за подножку, может и проехать немного рядом с машинистом, чтобы потом протянуть ладошку за наградой и получить ее…

А что делал на упомянутом нами заседании президиума Федерации ее президент, сам одобривший ранее на тренерском совете разработанный план? Борис Тимофеевич молчал. Молчал (в лучшем случае) и тогда, когда мутные волны письменной и устной склоки накатывались на экспедицию, грозя ее захлестнуть. Так же странно вел себя и государственный тренер по альпинизму Спорткомитета СССР В. Шатаев. Хотя мы с Орешко, как лингвисты и специалисты по терминам, были бы удовлетворены, — если бы слово «государственный» соответствовало сути и предполагало не некие узкие интересы группы недовольных Таммом и Овчинниковым людей, а широкие, глубокие и, поскольку речь идет о восхождении на Эверест, высокие. То есть действительно государственные…

Романов в качестве тренера команды, находясь в базовом стане противника, вел себя лучшим образом, по существу не вмешиваясь в дела. Тут я кажется не вполне точен. Борис Тимофеевич, человек приветливый (в отношении ко мне, во всяком случае), не производил впечатление агрессивно настроенного по отношению к экспедиции человека. Скорее — отстраненного несколько от ее дел. Задача его пребывания в Непале сводилась… к пребыванию. Он не возражал против решений Тамма и Овчинникова, которые часто со стороны казались рискованными, но он их и не поддерживал, порою, впрочем, требуя записать свое особое мнение.

Журналисты прекрасно знают термин «внутренний редактор». Это то, что мешает широко и раскованно мыслить, что не дает произнести вслух то, о чем думаешь про себя. Его невольно учитываешь в своих решениях, хотя это мешает понять тебя и понимать других.

Борис Тимофеевич Романов запомнился мне с сачком на длинной палке для ловли бабочек на полянке, заросшей редким кустарником, растущим у разбросанных природой осколков скал. Потом мы пытались ловить с ним рыбу в молочно-мутной, очень холодной и бешено скачущей по камням реке Дудх Коси (безуспешно, увы). Он был мил и доброжелателен и производил впечатление человека тактичного, но несколько постороннего в этой азартной компании, где все, начиная с Тамма и Овчинникова и кончая оператором Коваленко и переводчиком Кононовым, были проникнуты страстью. Вот — точно. Он был бесстрастен. Зачем тогда он согласился с ними со всеми ехать, если не считал это дело своим кровным? Если же считал и поехал правильно, зачем не был решителен в отстаивании идей Тамма и Овчинникова?..

Да, уважаемый читатель, и в романтическом альпинизме оказалось все как в жизни. Там, где ждали гималайцы поддержки, где она была, кстати говоря, совершенно естественна, там оказалась главная нервотрепка. Пресловутое среднее — между решающими действующим — звено поддерживало дух экспедиционеров в постоянном боевом тонусе, разве чтобы они не расслабились и не потеряли форму? Тогда это можно не только оправдать, но и приветствовать. В бой шли на разных фронтах. Один из самых горячих — состав экспедиции. Это дело действительно многосложное. Как из большого числа достойных кандидатов отобрать полторы дюжины участников штурма? В отличие от руководителей многочисленных успешных и безуспешных походов к Вершине, Тамм не считал для себя возможным подниматься выше ледопада Кхумбу. Овчинников поднимался до первого лагеря, мог и выше, но это мало что меняло. Возможность координировать действия штурмовых групп, находясь недалеко от вершины (скажем, в одном из высотных лагерей), не лишена целесообразности. Она облегчает возможность контролировать и состояние пути, и состояние восходителей, и наличие кислорода, и иных обеспечивающих жизнь вещей.

Управление экспедицией из базового лагеря тоже имеет свои достоинства, потому что все уходят, работать отсюда на Гору и приходят сюда с Горы: здесь все грузы, все шерпы, все нервы ведут в это довольно солнечное сплетение. Но для того, чтобы руководить из базового лагеря, Тамму нужно было, первое — хорошая радиосвязь (она предполагалась, и только непредвиденное отсутствие Черевко, может, несколько обеднило возможность эфир общения) и второе — надежные, опытные восходящие тренеры. Их Тамм и Овчинников назначили сразу. Мысловский и Иванов не раз ходили Анатолием Георгиевичем по сложнейшим маршрутам, и Овчинников с Таммом были уверены в их достоинствах. Кандидатура Ильинского была них бесспорной. Ерванд — заслуженный мастер СССР, великолепный руководитель, его команда известна в стране как одна из сильнейших; полный сил и мощи сорокалетний мужчина, должен был возглавить группу, куда входили его тридцатилетние ученики.

Тамм с Овчинниковым, неся основное бремя ответственности, были вправе выбирать себе опору. Тем не менее такая система «маточного» подбора долго и в мучениях пробивала себе дорогу.

Трудно сказать, какими именно критериями пользовались руководители экспедиции, отдавая свои голоса за того или иного спортсмена, но думаю, что они рассматривали каждого кандидата с различных точек зрения: способен ли он подняться на Эверест, вписывается ли в коллектив и пользуется ли он авторитетом среди альпинистов. Не всем условиям кандидаты отвечали в равной степени (например, Володя Балыбердин не был авторитетным альпинистом даже для земляков-ленинградцев, но с лихвой компенсировал это иными своими превосходными качествами), но тренеры стремились создать команду, способную выполнить задачу, хотя это было очень непросто.

Отобрать из многочисленного начального состава шестнадцать душ (как ни придумывай и что ни изобретай) без ошибок трудно. Трудно потому, что за бортом вместе с теми, кто отсеялся по объективным причинам, остаются и люди, которые порой превосходят многих отобранных… Раз нет четких критериев отбора, значит, присутствует субъективизм. Где субъективизм, там ошибки, обиды…

В легкой атлетике раз ты на секунду быстрее всех бегаешь, значит ты действительно сильнейший и твоя кандидатура бесспорна (хотя и там бывают споры). В альпинизме так много разнообразных составляющих — от умения вбить крюк до психологической совместимости, — что свести все к механическому подсчету баллов за различные показатели — значит получить не вполне надежный результат. Любая система отбора лишь помогает (или мешает), но не отбирает сама. Больше того, даже отобранные с большой тщательностью сильнейшие по профессиональным навыкам альпинисты не гарантируют успеха на Эвересте (да разве только на Эвересте?)…

Примеров тому немало, но, вероятно, самый яркий, точнее, самый черный — это международная экспедиция звезд 1971 года, собранная профессором Норманом Диренфуртом (США), руководителем успешного восхождения американцев в 1963 году и сыном знаменитого исследователя Гималаев Гюнтера Диренфурта (чьи книги «К третьему полюсу» и «Третий полюс» переведены и популярны у нас).

Так вот, младший Диренфурт, которому в тот момент стукнуло пятьдесят два года, собрал под знамена своей экспедиции многих великолепных альпинистов, в том числе таких, кто уже побывал на восьмитысячниках. Англичане Д. Уилланс и Д. Хэстон, поднимавшиеся по южной стене на Аннапурну, японец Н. Уэмура, побывавший на Эвересте, итальянец К. Маури (известный по морским путешествиям с Туром Хейердалом), X. Бахугуна (Индия), П. Мазо (впоследствии поднявшийся на Эверест), представители альпинистской элиты Австрии, Норвегии, ФРГ, США и Швейцарии… Руководитель крупнейшей в мире мюнхенской фирмы «Шустер», которая специализируется на снабжении высокогорных экспедиций, сказал, что их фирма, снабдившая более пятисот экспедиций, не знала еще столь грандиозного предприятия…

Все, казалось, было у Диренфурта: и опыт, и обеспечение оборудованием прекрасное, и деньги, и подбор очень сильных по спортивному, по техническому аршину смеренных мастеров… — а экспедиция завершилась бесславно. Не сложилась команда. Ее разрывали разногласия и несовместимость. Никто не хотел переносить грузы — ни чужие (экспедиционные), ни свои. Все экономили силы для рывка наверх, на вершину. В результате вершину не увидел никто, и это бы — бог с ней… Неудачу довершила трагедия — на ледовой стене погиб индийский альпинист Бахугуна… Эту историю я пересказал не для того, чтобы убедить вас, что не надо стремиться к отбору идеально сильных альпинистов, а к тому, что этот отбор решает не все и, главное, не гарантирует успеха.

Помните, при отборе мы вспоминали, что для тренеров важна была схоженность-слаженность, сработанность связок и команд, их коммуникабельность и психологическая совместимость. (Забегая вперед, скажу, что там, где психологической совместимости не было, ее с известной долей усилия заменяла терпимость.)

Отбор каждой зарубежной экспедиции не носит болезненного характера. Там руководитель подбирает по своему вкусу и опыту альпинистов и предлагает им войти в команду. У нас принцип иной, мне кажется более справедливый для участников, но более сложный. У нас есть опыт, есть и система, но все это надо утверждать и согласовывать — не только для того, чтобы отобрать достойнейших, но и чтобы избежать жалоб и объяснений на всех уровнях. Сложно, сложно…

Но все это позади. Команда получилась необыкновенно сильной, а тактический план, схема, программа практически \ выполнимыми. Трудно было предположить, что экспедиция пройдет с точностью курьерского поезда тех времен, когда на железной дороге был порядок — она прошла вполне в духе современного экспресса: с отклонением от графика, непредвиденными остановками, Но главное — она дошла до цели.

В Лукле ночь, дождь усилился, мы идем в дом, где разместилась экспедиция.

Ну как? Погуляли? — как бы чуть-чуть заикаясь, спрашивает невидимый из темноты человек.

Погуляли, Володя. А вы?

А мы закончили и вышли подышать…

— Шопин, — объясняет мне Тамм, хотя я узнал его. — Вот еще один, кто по всем правам должен был быть на вершине. Он и Коля Черный. Мы знаем, что в Москве Шатаев дал интервью, в котором сказал, что один ослаб, а другой заболел. Они оба и ослабли и болели не больше других. Не их вина, что они не взошли.

А чья?

По плану все четверки должны были сделать три выхода на установку лагерей и прокладку пути.

Четвертый выход у вспомогательной команды должен был использоваться на установку предвершин ного лагеря, а у штурмовых — на восхождение. Но так получилось, что из-за болезни Славы Онищенко, из-за недомоганий других ребят, все очереди переместились. Надо было снабдить лагерь три кислородом. Мы попросили Шопина и Черного использовать на это свой четвертый выход.

Они понимали, что рискуют вершиной?

— Да.

А отказаться они могли?

Да, могли. Их вины не было в том, что нарушился график.

И шанса на восхождение у них не оставалось?

Шанс-то был…

Здесь мне бы хотелось вернуться к началу эпизода, к вопросу: «А чья?» (вина, разумеется) пересказать то, что написал на полях этой рукописи Анатолий Георгиевич Овчинников. Вообще, надеясь на доброжелательность читателей, я буду иногда (с разрешения редактора) цитировать заметки, сделанные на полях рукописи во время ее. подготовки к печати Е. Таммом, А. Овчинниковым, В. Ивановым, В. Балыбердиным. Они помогут нам точнее нарисовать картину, а вам яснее представить сколь сложны бывали ситуации, какую разную, порой противоречивую оценку получали у разных людей одни и те же факты и как непохоже воспринимались события… Эти комментарии выделены курсивом.

Значит, после вопроса: «А чья?»

— Овчинников написал на полях: Думаю, что здесь наложили отпечаток погодные обстоятельства и тренерский просчет. В тактическом плане было предусмотрено, что каждый участник будет переносить груз на маршруте (выше 6500 во время обработки) в 15–18 кг. Однако это был период акклиматизации, и вес переносимого груза составлял 13–15 кг. Погода не позволяла в течение 5–6 дней на выходах выполнять запланированную задачу.

Надо было руководствоваться тактическим планом, рассчитанным на самые неблагоприятные условия.

Высотные носильщики не сумели сделать то, на что мы рассчитывали.

Если уж быть откровенным, болезнь Онищенко предусматривалась (лично мной) и смещений очереди не было.

Что касается Шопина и Черного, то они отказаться не могли и по этическим соображениям и просто как альпинисты.

В своем рассказе я все время отвлекаюсь от той жизни, которой жил в Гималаях очень короткое время, и пересказываю, что слышал от других. Думаю, тут никто не в обиде. Если бы мне посчастливилось пожить в базовом лагере (выше — просто нереально мечтать), все повествование носило бы иной характер и, главное, была бы надежда на такое роскошество, как увиденные детали. Все-таки лучшая форма для любой книги об экспедиции или путешествии — это дневник. Тогда читатель проходит постепенно весь путь и смотрит на событие глазами одного человека. Даже если дневник содержит субъективные оценки. Впрочем, субъективный взгляд — это преимущество, которое доступно лишь участнику действия, а читателю тоже хочется посмотреть на все изнутри.

Как ни мила Лукла, пора ее покинуть. Потому что компания, которая обслуживает нашу туристско-журналистскую группу, торопит. Мы должны сегодня пройти еще часа два-три по тропе и где-то у реки стать лагерем. Оказалось, что спальные мешки можно было не брать из Москвы — компания снабжает. Кроме того, каждому дают по огромному пустому баулу — можешь туда положить хоть все свое имущество и идти налегке. Баулы грузят на яков, и они с погонщиками уходят вперед. Яки идут медленно, и мы их потом обгоним. Караван наш неожиданно оказывается очень большим — масса баулов, пакетов и ящиков, назначение которых мне пока непонятно.

Мистер Бикрим — наш шеф, представляющий фирму, жизнерадостный и энергичный молодой человек, — торопит, но мы ждем, пока кинооператор снимет шерпских женщин у переносного стенда о развитии спорта и отдыха в нашей стране, доставленного активистами нашей группы из Москвы. Женщины не понимают, чего от них хотят, и, смущаясь, сбиваются в кучу. Оператор объясняет, что они должны интересоваться развитием спорта отдыха и читать написанные на стенде слова. Процесс чтения (тем более на русском языке) незнаком женщинам. Тогда мистер Бикрим показызает, что внешне чтение выглядит так: сначала смотришь налево, потом медленно поворачиваешь голову направо, потом опять налево несколько hi и вновь направо, и так подольше. «Читательницы», старательно мотают головами, потом начинают смеяться, понимая, что дело это, видимо, веселое, и скоро забыв про наставления, собираются у фотографии, где изображены дети, купающиеся в море. Такое количество стоячей воды, теплой видимому, и голые детишки в ней завораживали женщин. Они никогда не видели моря, и многие знали, что оно есть. Но их поведение более естественно, чем наше, когда мы заставляем их якобы интересоваться нашим спортом и отдыхом, с чтобы потом обмануть зрителя в том, что они очень интересуются нашим спортом и отдыхом.

Оператор, как и все, чувствует неловкость отпускает артистов. Они бегут к своим тюю взваливают на себя, и караван трогается.

Тропа выводит из Луклы. Мы идем по местам удивительной красоты, по склону горы, постепенно снижаясь. Слева временами видна река, крохотные зеленые поля, огороженные камнями, каменные хижины с молитвенными знаменами. Высокие стены, воткнутые в крыши, потемнели от солнца дождя, а легкие разноцветные полотнища с тайными на них словами молитв выцвели, но читает молитвы и несет их к вершинам Гималаев, где обитают боги.

Узкий деревянный мост раскачивается под ногами. Мне казалось, он едва выдержит хорошо груженного путника, и я с опаской ступил на доски. Посередине моста вдруг услышал за спиной тяжелые шаги. Яки, которые стояли у моста, поджидая заговорившегося погонщика, решили последовать за мной. Я побежал вперед (опасаясь за мост, разумеется, — ведь мосты наводить здесь очень сложно). Ступив на твердую землю, я достал аппарат, чтобы запечатлеть разрушение моста и гибель нашего имущества, но мостик, раскачиваясь, стоял себе как стоял. В дальнейшем я уже не испытывал недоверия к мостам в Гималаях, как бы хлипко эти сооружения ни выглядели.

По тропе навстречу нам шли груженые люди, приехавшие издалека и местные. Большинство, встречаясь с нами, здоровалось, чаще на английском языке. Иногда, правда, пройдя метров двадцать, спохватываешься, что какой-нибудь светлоголовый и бородатый скандинав сказал тебе: «Намастэ!» — на непали. Встречные шерпы, быстро сообразив национальную принадлежность нашего каравана, опережая тебя, говорили: «Здравствуйте!» — значит, кто-то впереди с ними здоровался по-русски. Необычайно способные к языку, многие непальцы свободно изъясняются на тибетском, хинди, английском, немецком и итальянском. Многие шерпы, работавшие с нашими альпинистами, очень скоро стали понимать по-русски и даже немного говорить.

Впереди на тропе в тени сосны — неожиданная пресс-конференция. Корреспондент ТАСС Юрий Родионов делится впечатлениями (как мы понимаем, без подробностей) о восхождении. Свежие новости — это то, что базовый лагерь снят и альпинисты, по всей видимости, через день-другой будут в Намче-Базаре. Если это так, то моя попытка дойти до базового лагеря лишается смысла. Остаток пути до ночлега я думаю, как бы совершить побег от товарищей по перу, но пока не вижу, как это можно сделать, не обидев их.

Потом вспоминаю, что ни один из тщательно продуманных мною планов никогда не осуществлялся, потому что даже трудности в этих планах предусматриваешь преодолимые, а на деле выплывает какая-то мелочь и все переворачивает вверх дном. Поэтому, соблюдая единство места и времени, лучше не заглядывать дальше одного дневного перехода. Где ночевать — знаешь? Остальное все после ночлега будет. Значит, надо думать о ночлеге.

Передовые носильщики нашего каравана остановились на ровной площадке в ущелье у реки. По-видимому, здесь постоянное место ночлега. Из тюков и коробок появляется огромная палатка на дюралевом каркасе, внутри ее устанавливаются, складные столы и стулья. Появляются металлические тарелки, вилки и ножи. Салфетки — тоже (извините, что бумажные). Пока готовится ужин, расставляем палатки для жилья.

Мы с Димой Мещаниновым со стороны напоминаем участников групповых упражнений в физкультурном параде, тех, которых поставили в последний момент, не показав им, что делать. Смотрите, мол, и повторяйте. Мы и делаем как все, но несколько запаздывая и кривовато.

Палатки на двоих удобные — по-видимому, тоже наследие какой-то экспедиции. Поборов палатку, мы замечаем, что все окапываются — мотыгами вырывают канавы вокруг жилищ.

Светит солнце, на небе ни облачка, но это ничего не значит — через час тучи накрывают ущелье, и… ливень. Все, кто взял зонтики, чувствуют себя лучше, чем те, кто не взял. Эластичным бинтом я прибинтовываю зонт к виску: руки свободны — можно снимать.

Дождь не прерывает движения по тропе. Люди накидывают на голову у кого что есть — полиэтилен, мешок или раскрывают над головой зонтики. Но это — если человек зажиточный. Зонтик в Гималаях — признак респектабельности.

Герберт Тихи, первовосходитель на Чо-Ойю, описывая свадьбу своего друга Пасанга Дава Ламы — шерпы, с чьей помощью он поднялся на вершину, пишет, что жених ехал по Лукле на ослике с раскрытым зонтиком в руках. И хотя светило солнце, ни у одного из наблюдавших процессию не возникло сомнения в том, что эта деталь свадебного туалета совершенно соответствует важности как самого знаменитого восходителя — Пасанга, так и события, участником которого он являлся.

Столы были накрыты. Еда очень похожа на европейскую: суп, котлеты с картошкой и чай с ананасовым джемом из кружек, которые были главной особенностью обеда. Мы ведь знаем, что из металлической кружки не очень приятно пить горячий чай: и губы обжигаешь, и пальцы, а тут и пьешь, и держишь, и никаких неудобств. Кружки оказались с двойными стенками — кружка-термос. Внутренний корпус горячий, а внешний холодный… Фирма выставила бутылку рома — в чай наливать. Налили и в чай. Зажгли костер. Запели песни.

Шерпы пели монотонно и танцевали в такт песне, переступая ногами.

Утром нас с Димой разбудили слова:

— Чай, кофе пить?

В Гималаях в палатку прямо в постель нам приносили чай или кофе в знакомых кружках на сверкающем подносе.

— Пора придумывать трудности, — сказал Дима, выбираясь из пухового спального мешка. — А то не поверят, что был в Гималаях.

Переход к Намче-Базару начался с дороги по сказочно красивому лесу. Теперь река была справа от нас. Она сверкала на фоне сверкающих вершин, сквозь зелень хвои. Мы шли мимо водопадов и гигантских камней с магическими надписями буддийских молитв: «Ом мани падме хум». (Тибетские каменотесы-художники без трафаретов и линеек выбивают на придорожных камнях поразительной каллиграфии буквы. Плату за работу они получают у жителей деревень или монахов.) У одного из орнаментированных молитвенным текстом камней величиной в добрую избу я встретил мальчишку лет двенадцати в бордовом монашеском облачении. Он шел из монастыря Тхъянгбоче домой. Жизнь этого пацана была определена на многие годы вперед, но, судя по его жизнерадосному чумазому лицу, это его нисколько не обременяло. Взамен утраченной свободы он обретал знания и возможность общаться с богами. Впрочем, не исключено, что и потеря свободы весьма относительна — буддийские монахи вовсе не так аскетичны и не так оторваны от окружающей их мирской жизни, как их христианские собратья. Знакомый нам Пасанг, будучи буддийским ламой, не только дважды поднимался на восмитысячники, но и имел двух жен, поскольку дом у него большой и места для двух женщин вполне хватало.

Я затеял с маленьким монахом беседу. По-видимому, мы разговаривали на одном языке, потому что и он и я произнесли слово «инглиш». Он не спешил, и я не торопился, поэтому мы долго размахивали руками, сидя на поваленном дереве. Я пытался спросить, не видел ли он наших альпинистов, он пытался, в свою очередь, выяснить, что меня интересует. Скоро к нашей беседе присоединилась обаятельнейшая мексиканка, которая назвалась Софией Диас и тоже произнесла слово «инглиш». Каждый из нас весело и азартно разговаривал на своем английском языке, не понимая ни одного слова, сказанного собеседником, но нимало этим не огорчаясь, до тех пор, пока не подоспел приятель Софии — американец Дэвид Морисен, который с большим трудом, переведя с «инглиша» на английский, объяснил, что мальчик видел русских альпинистов в Намче-Базаре, но немногих, и рассказал нам с монахом, что они с Софией студенты Калифорнийского университета, заработали деньги и приехали в Непал. Денег на носильщиков у них нет, поэтому они обходятся своими силами.

Мы с монахом пожелали им счастливого пути и отпустили их, а сами остались у камня, чтобы побеседовать о подробностях встречи мальчишки в бордовом облачении с нашими альпинистами в Намче-Базаре.

У кордона на границе национального парка Сагарматха наша группа собралась целиком. Кто ушел вперед, ждали отставших. Тут надо было выполнить некие формальности — поставить штамп в сертификат, дающий право каждому из нас в одиночку или группой путешествовать по тропе. Это как бы непальский паспорт, вложенный в наш советский. Потом, возвращаясь, мы его отдадим, и чиновник вычеркнет нас из списка гуляющих по парку. Этот учет — толковая вещь. Если не вернешься в срок, тебя будут искать не столько как нарушителя паспортного режима, сколько для оказания тебе помощи (мало ли что). На терраске деревянного домика — карта заповедных мест с царицей гор — Сагарматхой (Джомолунгмой, Эверестом) на севере, Рядом с картой правила поведения в национальном парке: не рубить деревья, не жечь костры, не охотиться на зверей и птиц. А дальше плакат, который никак не расшифровать без объяснения. На нем изображены в разных графах известные каждому непальцу предметы: ножи кхукри, весы, мотыга… Предвыборный плакат Каждый кандидат имеет символ, понятный и неграмотному человеку. Потом, придя голосовать, он возьмет бюллетень известного ему кандидата с изображением, скажем, весов и опустит в урну. Потом «ножи», «весы» и «мотыги» посчитают и напечатают, какой из символов победил. Мы попали в Непал в период выборов в местные органы власти, и жители проявляли большую активность в избирательном деле.

Теперь мы шли плотно, потому что впереди был подъем к Намче-Базару. Все экспедиции вспоминают этот необыкновенно.(крутой и бесконечный путь, когда несколько часов подряд лезешь и лезешь вверх и за каждым поворотом чудится конец горы, а повернешь — и снова ни конца ни краю. Спасти может только размеренная ходьба.

К середине дня все, кто шел в шортах, обожгли на солнце ноги, кто в майках — шеи, я шел без шапки. Я подарил ее моему юному другу монаху, нахлобучив на его черную стриженую голову панамку с символами Московской олимпиады. Он улыбнулся признательно и достойно, но как только я пошел по тропе, снял и положил ее в свой рюкзачок.

Мы шли по тропе, крутой как стремянка, и уже не видели вокруг никаких красот, когда наш непальский поводырь сказал, что метров через пятьдесят по высоте будет место, откуда впервые путешественники увидели Сагарматху.

Здесь мы остановились, чтобы отдохнуть перед продолжением пути в Намче-Базар. Посмотрели на грозную вершину Сагарматхи, которая едва видна между другими горами, умылись из источника и опять вверх. Солнце палит нещадно, и ноги уже не особенно слушаются, а ведь высота здесь всего чуть больше трех тысяч метров. Сумка с фотоаппаратами, которая в аэропорту весила двенадцать килограммов, сейчас «весит» тридцать. Рюкзак давно висит на боку у какого-то яка. Тропа — или, лучше сказать, каменная лестница — ползет вверх. Меня обгоняет шерпа. За спиной у него, я бы сказал. холодильник, если бы здесь было электричество. Проходя мимо, он кладет мне руку на голову, совсем как мой друг Отар Иоселиани, и так же качает головой. Я вопросительно смотрю на доброго человека. Чем он обеспокоен? Солнце — показывает он. Через пятьдесят шагов я и сам чувствую, что несколько поторопился с подарком маленькому монаху. Меня обгоняет Дима Мещанинов в панаме и идет в трех шагах впереди. Видно, ему тоже не сладко, но потом он разгоняется и идет уже нормальным медленным шагом. Саша Путинцев, замыкающий, говорит:

— Нельзя так. Ты то бежишь впереди всех, то отстаешь. Надо ступать легко и, как бы ни было медленно, — главное, чтобы равномерно.

Я киваю и прибавляю шаг.

Наша площадка для палаток чуть выше Намче-Базара. Ни деревца. Ограниченное камнями поле. Яки и шерпы с палатками и едой еще не подошли, Я раскрываю зонтик и вижу, что все поле покрыто зонтиками. Я не один — это успокаивает. Высота 3500 самая большая в моей жизни. До этого я поднимался на шпиль Петропавловской крепости, чтобы вблизи увидеть ангела. Это тоже было путешествие не из легких. Но там хоть ангел был рядом, а сейчас до него тысячи километров, да он, верно, и забыл меня.

Сверху видны улицы Намче-Базара, вернее, проходы между домами, достаточные для того, чтобы разойтись двум якам с поклажей. Дома, как и поля, располагаются на террасах, и сверху видно, как бегают пацаны, как женщины идут через двор с дровами для очага.

В центре селения двухэтажные дома, сложенные из камня или деревянные. Первые этажи занимают лавки; их немного, но они набиты товаром. Здесь вы можете подобрать самое современное снаряжение для альпинистов: кошки, рюкзаки, пуховые куртки, ботинки, беседки для обвязки — словом, все. Здесь же можно купить изделия из шерсти яков: шапки, свитера, домотканые ковры. Шерсть здесь не красят, и поэтому все узоры черно-белые, браслеты из серебра и «серебра», колечки, всяческие тибетские украшения и безделушки, колокольчики для яков, ножи кхукри и еще тысячи предметов.

Не обязательно покупать, можно поменять все равно что на что угодно. Хозяева лавочки, мне кажется, развлекаются своим ремеслом. Тут я вспомнил, как однажды в Самарканде мы с группой спелеолога Геннадия Пантюхина пошли на базар, чтобы купить для экспедиции фруктов. Бородатый старик сидел подвернув под себя ноги в мягких сапогах. Перед ним стоял мешок с яблоками.

— Почем? — спросил Гена. Старик ответил. Цена была приемлема. — Сколько тут у тебя килограммов?

Старик ответил. Пантюхин протянул деньги и взвалил на себя мешок, но дед вцепился в него:

— Забирай свои деньги! — закричал он. — Я тебе сразу все продам, чем целый день на базаре заниматься буду?

Я выменивал нож кхукри часа полтора. Мы и смеялись и ругались. Продавец хотел, чтобы я ему дал пленку, а она мне самому была нужна. Я ему предлагал свой нож (хороший, между прочим), но он не соглашался.

Наконец игра утомила нас обоих, я попрощался, пересмотрев все музейные редкости лавки, и вышел. На углу хозяин догнал меня, и обмен состоялся. Он развел руками и улыбнулся, а потом пошел в свою лавку.

С этим самым кхукри в руках я шел ло Намче-Базару, когда увидел своих знакомых Софию и Дэвида — «переводчика». Мы стояли под гималайским небом и говорили о жизни, о радости встречи с хорошим человеком, о том, сколь обаятельны и трудолюбивы шерпы, о красоте этих суровых и чистых мест, о стремлении всех добрых людей независимо от национальности, веры и принадлежности к социальной системе дружить, мы говорили о любви, о друзьях, о Георгии, Мише, Леване, о Толе, о мужчинах и женщинах, без которых трудно, невозможно было бы жить, о мире мы говорили, о большом мире, и Дэвид переводил, и разговор был долог, он занял целую фразу, целую искреннюю улыбку и целое рукопожатие.

Я возвращался в наш лагерь на гору и чувствовал себя легко и очень спокойно. Ленинградские альпинисты Юра Разумов и Сережа Ларионов встретили меня у каменной ограды.

— Тут наши ребята — передовой отряд с грузами. Леня Трощиненко. Киношники. Они нас ждут вечером на маленький праздник, который устраивают работавшие с нашими ребятами шерпы экспедиции в честь успеха экспедиции. Мы пойдем раньше, а ты найдешь сверху дом, крытый железом. Это дом…

Это был дом дяди нашего сирдара — бригадира высотных носильщиков Пембы Норбу. Хорошего достатка шерпский дом. На первом этаже — хранилище для зерна и припасов, свободное место занимают баулы и пластмассовые бочки нашей экспедиции, рядом место, где обычно располагается домашний скот — яки, козы, овцы, — тоже забито экспедиционной поклажей. Широкая деревянная лестница ведет на второй этаж. Никто не вышел на мои громкие шаги. Да, вероятно, никто и не слышал, как я вошел, потому что весь дом оглашала довольно громкая монотонная песня и нестройный, но ритмичный топот. Я открыл дверь и очутился в очень большой комнате, освещенной ярким светом керосиновой лампы. Она висела под потолком и освещала в добрых сто пятьдесят свечей сидящих у застекленного окна на скамейке моих добрых спутников и четырех шерпов, обнявшихся и танцующих под аккомпанемент собственной песни, кинооператора Диму Коваленко, спящего на раскладушке под пуховым спальником, и двух крыс, умывающихся среди гигантских медных котлов и чанов совершенно как домашние кошки.

— Вот этот человек знаком с Геной Пантюхиным, он лазил с ним в пещеры, с братом Славика, — представил меня Лене Трощиненко Сережа Ларионов.

Я был и со Славиком тоже знаком. Когда-то давно, еще учась в Ленинградском университете, Гена Пантюхин позвал меня снимать кино про крымскую пещеру Кызыл-Кобу. Две недели мы ползали под землей, таская на себе аппаратуру и тяжелейший авиационный аккумулятор с посадочной фарой для освещения. Никто из моих спутников не подозревал, что я впервые видел кинокамеру. Пленку проявили на ленинградском телевидении и, увидев на негативе, что изображения мало, а темноты много — определили в брак и смыли. Гена был начальником «киноэкспедиции», а Славик, его младший брат, таскал аккумулятор. Старший Пантюхин и по сей день один из сильнейших наших спелеологов, человек отчаянный и непримиримый, если дело касается сохранности пещер. Славик стал скалолазом, и отличным; много раз очертя голову лазил в пещеры и горы, выручая легкомысленных туристов, и погиб сам во время спасательной операции.

Знакомство с Пантюхиным было хорошей рекомендацией для Трощиненко, меня посадили за стол. Шерпы и Воскобойников, улыбаясь, продолжали петь и танцевать. Из соседней комнаты вышла бабушка Пембы с черным, орнаментированным латунными полосками кувшином, наполненным чангом… Песня моментально прекратилась. Наванг взял чашку, бабушка налила в нее мутно-белую жидкость, и он, чинно придерживая левой рукой локоть (совсем как у нас в Средней Азии в знак уважения), пустил чашку по кругу,

— Они празднуют удачное завершение наших дел. Двое из них раньше бывали на Эвересте, один участвовал в шести экспедициях, а Наванг — самый маленький из них — был ближе всех к вершине.

— Как высоко он поднялся?

— Чуть выше третьего лагеря — семь восемьсот.

А дальше не смог. Да, Наванг?

Наванг улыбнулся и кивнул. Пемба, похожий на Робинзонова Пятницу (хотя имя его по-шерпски значит суббота), одетого в брюки «Адидас» и жилетку с гербом СССР, подставил чашку под бабушкин сосуд, и круговой ее путь повторился.

— Давайте выпьем, ребята, — обратился Леня к нам и шерпам, — за то, что все живы.

Шерлы встали полукругом и запели протяжно, но весело, шаркая кедами в такт песни. Некоторые из них двигались уже не очень уверенно.

Я подумал, что это действительно главное. В конечном счете, альпинизм не война, и не надо умирать на Горе, если можно выжить.

Философскую беседу, начавшуюся было за чашкой чанга, прервало появление высокого худого человека, заросшего бородой. Он быстро прошел к столу и потер руки, как это делают, когда с мороза входят в комнату и видят накрытый стол. '«Значит, так…» — говорят обычно в таких случаях.

— Значит, так, — сказал человек, повисая над низеньким столом, — за успех экспедиции и будущего фильма! Ты из Москвы? Ага! Хорошо? Хорошо!

Сейчас я столько дел провернул! Ты закусывай.

Дима пленку перепаковал? Ага! Хорошо? Хорошо!

Ну, я пошел спать…

Валентин Венделовский, режиссер «Леннауч-фильма», быстро чего-то смел со стола и через минуту спал рядом с оператором.

— За то, что все живы, — повторил Трощиненко, — это — главный успех.

Воскобойников в перерыве между песнями громко говорил с шерпами по-русски. Они кивали головами и даже что-то по-русски отвечали.

Володя с ними разговаривает свободно. Вообще он молодец. Он их приучил готовить так, что вполне можно было есть. Вкусно даже. На кухне шерпы-повара в белых халатах ходили.

Вообще все молодцы, — говорили Саша, Юра,

Сережа и я сидящему с гитарой Трощиненко, танцу ющему с шерлами Воскобойникову и спящим Венде ловскому с Коваленко, имея в виду всю экспедицию,

— Молодцы… А ведь все было на грани…

Бабушка принесла чанг, и чашки опять поплыли по кругу.

На грани… Здесь, в Гималаях, каждое восхождение — это ходьба по ребру. С одной стороны — солнце и жизнь, с другой — мрак и вечный холод. Сколько замечательно организованных и продуманных экспедиций заканчивалось трагически, сколько достижений было омрачено… Невозможна предусмотреть все на пути, по которому еще никто не ходил. На улице было темно и тихо. Лишь шелестели на легком ветру молитвенные знамена. Намче-Базар спал…

 

Вечер в Тхъянгбоче

После Намче-Базара тропа пошла по левому склону горы высоко над рекой. Яков на тропе стало больше. Появились вдоль дороги лиловые ирисы, нежные, на очень коротких стебельках. Дорога медленно уходила вниз, и вдруг за поворотом открылось преддверие рая. Во всяком случае, мне показалось, что место пребывания, первоначально определенное богом человеку, не было бы оскорблено сравнением с открывшимся пейзажем. Белые и розовые деревья цветущих рододендронов на склоне зеленой горы с алыми от цветов кустами, пенно-белая река, в тихих местах словно отлитая из изумруда, лиловый туман, переходящий в густо синее небо, на фоне которого сверкают ослепительно белым снегом вершины ближних гор, а в качестве задника для всей этой картины использованы Сагарматха со снежным флагом за вершиной и островерхая Лхоцзе.

И действующие лица под стать всей этой красоте. Носильщик в недлинной, до середины бедра, белой куртке-рубахе с корзиной, крытой малиновым платком, мальчик в, пиджаке и кепке с двумя полосатыми мешками через плечо и стайка пестро одетых шерпани, босых и быстрых, с открытыми, добрыми кареглазыми лицами.

Дальше идти не было ни смысла, ни сил. Жить надо было здесь столько времени, сколько будет длиться эта красота. Я бы согласился превратиться после смерти в камень на этой дороге в соответствии с верой шерпов, но не скоро, если можно. А пока я лег в тени ярко-розового рододендрона, на расстоянии вытянутой руки цвели коротенькие ирисы и еще какие-то белые шарики с твердыми глянцевыми листьями. В небе парила большая птица, как жаль, что я не знаю, как ее зовут и как зовут шарики, цветущие рядом со мной, и как зовут маленькие голубые цветочки под Москвой…

Почему мы так не уважаем мир, в котором должны жить, что даже не можем обратиться к нему по-человечески? Господи, каким только мусором не забивали нам голову учителя! Что, какая часть из того, чем мучили нас и чем мучают теперь наших детей, сгодилась нам в жизни для дела, любви, радости?..

Хорошо, что вы знаете, что такое горы, и я знаю, а то бы не объяснить. «Большая куча камней» или «монолитный камень огромной величины». А воздух, а снег, а цветы?..

Пора вставать из-под рододендрона, нахлобучивать вязаную шапку, потому что уши обгорели на солнце и превратились в лохмотья, и — вперед, навстречу нашим доблестным победителям. Еще остановимся у деревеньки Кхумджунг, посмотрим на маленький базар, на котором никто ничего не покупает, а продают всякую тибетскую рукодельную красоту, и — вперед.

Встреча на тропе была радостной, но не такой, чтобы о ней можно было написать, что обе стороны только ее и ждали. Альпинисты шли группками и были настолько загоревшими, похудевшими и обросшими бородами, что никак не соответствовали своим фотографическим оригиналам. Наши ребята дали им свежие газеты, и оператор со всеми фотографами тут же стал их снимать — «как герои читают газету, где о них написано». Мистер Бикрим, помня, какие затруднения испытывал наш киношник во время съемок читающих шерпани, бросился к Иванову и показал, как надо делать головой во время чтения. На тропе возникла сумятица, в которой чернобородый красавец в белой рубашке с красным платком на шее весело и нагло сказал:

— Ну, шо вы тут столпылысь? От дела: где наши — там очередь, хоть в гастрономе, хоть в Гималаях…

Поскольку Туркевич заметил насчет очереди точно, будем ее соблюдать и опишем команду по порядку. Я буду описывать внешний вид, а краткую характеристику им даст Анатолий Георгиевич Овчинников. Он тоже встретился нам на тропе, как и Евгений Игоревич Тамм. Тамм был в армейского типа рубашке и штанах гольф, выглядел весело и на вопросы журналистов отвечал хорошо и подробно, приблизительно так:

— Спасибо, спасибо! Ну что там в Москве?

Столь же содержательна была беседа с Овчинниковым, одетым в киргизскую шапку и что-то зеленовато-студотрядовское.

— Ребята молодцы, — сказал старший тренер. — Ну что там в Москве?

Потом, в Лукле, у нас с Анатолием Георгиевичем было время, и я попросил его коротко охарактеризовать всех, побывавших на вершине. Мне кажется уместным привести эти короткие наблюдения старшего тренера теперь, когда и вы и я впервые с альпинистами встречаемся. Я прошу вас отнестись к его характеристикам со вниманием. Он человек необыкновенно честный, прямой и принципиальный. Он не корректирует свое мнение в зависимости от наших потребностей, и будем благодарны ему за это. Итак представляю альпинистов в порядке восхождения.

Владимир Балыбердин выглядел так, как будто он шел в нашей группе. Полосатая бело-голубая пляжная дамская панамка, желтая волейбольная майка, обожженное солнцем лицо с облупившимся носом, впалые щеки и рыжая борода. Он выглядел замученным. «У Володи регалии небольшие — он кандидат в мастера спорта (теперь заслуженный мастер, как и весь спортивный состав экспедиции). Обладает очень высокой физической подготовкой, упорный, очень настойчивый. Очень хороший скалолаз. Очень стремится быть первым. Словом, очень!»

Эдуарда Мысловского не было на тропе, но он, вы помните по описанию Саши Путинцева, выглядел на аэродроме в Лукле, несмотря на перебинтованные руки, неплохо.

«Мысловский имеет богатый опыт высотных восхождений. Он совершал восхождения по Южной стене пика Коммунизма, на Хан-Тенгри… Обладает высокой работоспособностью. При нагрузке его организм очень экономично расходует энергию. Он обладает моральной устойчивостью, сильной волей. Он хороший человек, но слишком покладистый, у него нет боевитости, он не отстаивает свою команду, своих друзей. Вот взяли мы из его четверки Шопина и Черного — он слова нам не сказал…»

Сережа Бершов в белой праздничной рубашке, подтянутый, с удивительно доброй и мягкой улыбкой, и рядом с ним Миша Туркевич, которого хоть сейчас в кинематограф в связи с недостачей красавцев на роль брюнетов из благородной, но забытой жизни. Черные кудри, смоляная борода и острый ироничный взгляд.

«Бершов и Туркевич — я их объединю — как мне представлялось, альпинисты спринтерского типа. Очень хорошие скалолазы. Опыт высотных восхождений у них небольшой, хотя необходимое число восхождений на Памире они сделали. В высотном опыте они уступают Мысловскому, Иванову, Ефимову, но они моложе, технически очень хорошо подготовлены и физически сильны. Мы рассчитывали, что в сочетании с опытными высотниками и Балыбердин, и Бершов, и Туркевич проявят себя с хорошей стороны, но оказалось, что они вели себя как совершенно зрелые альпинисты. Хотя многие не верили в них, а Балыбердина пришлось включить в команду почти под мою ответственность». (В рукописи Овчинников из скромности вычеркнул «под мою ответственность», но это было так, и мы оставили как было)

Валентин Иванов, с профессорской бородкой, в не по его объему широкой рубахе, тренировочных штанах, подтянутых до груди (видимо, от потери веса на другом месте не держались), и с фотоаппаратом на боку, был похож на профессора из детской книжки об энтомологической экспедиции…

Иванов — капитан команды. Он обладает богатым высотным опытом. Он делал и скальные восхождения и траверсировал вершины. Он хорошо прогнозирует ситуации. Обладает стратегическим мышлением. В отличие от Эдика, Валентин резкий, способен сказать «нет!». Мы с ним ругались даже, но он четверку сохранил!

Сережа Ефимов улыбался широко. Стройный, высокий, он легко шел в гору, пожимая руки и приговаривая:

— Ну молодцы, что приехали, ну молодцы, — и радовался искренне.

«Ефимов обладает достаточным высотным опытом, уступая в этом, быть может, немного Мысловскому и Иваиому, он хороший скалолаз. Хорошо лидирует на маршрутах, и мы на него рассчитывали как на одного из первых восходителей на Эверест».

Казбек Валиев представлял в группе четверку Ерванда Ильинского. Сам Ильинский с Чепчевым прошли к Лукле раньше, поэтому описать я их не могу. Валерий Хрищатый улетел на вертолете вместе с Мысловским и Москальцовым, но его внешний вид общавшийся с ним Саша Путинцев (которого здесь, на тропе, герои Эвереста душили в объятиях) определил — нормальный.

«Казбек Валиев, Валерий Хрищатый, Сергей Чепчев входят в команду, которую постоянно тренирует Ерванд Ильинский. Последние годы они специализировались в высотно-техническом классе. Они зрелые высотники и неплохие скалолазы, и поэтому мы на них рассчитывали как на основных горовосходителей. Сильнейшим в этой команде я считаю Валиева. У Хрищатого не очень хорошо с ногами. Мы даже сомневались, включать ли его в команду»

Валерий Хомутов в армейской своей панаме. Он был деловит, охотно поговорил с Алей Левиной, и было видно, что дело он сделал и осознает его. Володя Пучков стоял чуть в стороне и молча наблюдал за беседой. Выглядел Пучков в армейской же панаме и черной окладистой бороде столь спокойно и отстранение, что казалось, будто он не имеет к суете по поводу Эвереста никакого отношения. Третий участник последнего восхождения Юрий Голодов в противовес Пучков у был совершенно безбород и активен чрезвычайно. Он откровенно радовался и с удовольствием позировал.

«Хомутов и Пучков — альпинисты из клуба МВТУ, в сравнении с другими не столь сильны в высотном альпинизме, но очень сильны физически — хорошие лыжники и отлично внутренне организованны. Голодов из Алма-Аты, как и вся группа Ильинского. Он универсальный альпинист хорошего уровня. Пучков и Голодов долгое время были запасными…»

Володя Шопин улыбался нежно и виновато. Его земляки-альпинисты, которые шли в нашей группе — Юра Разумов и Сережа Ларионов, долго тискали его, успокаивая, а он разводил руки и пожимал плечами.

Николай Черный остановился и долго читал газету, потом провел рукой по бороде и, вернув газету с интервью В. Шатаева о том, что Шопин и Черный не выдержали большой высоты, сказал:

— Ну-ну… — и, попрощавшись, пошел по тропе

«Шопин и Черный — сильные альпинисты. Они выполнили колоссальный объем работы. Кроме того, они оказались людьми, способными на такую жертву, как вершина. Они не побывали на Эвересте только потому, что мы их не выпустили на штурм. На высоте работали хорошо».

Слава Онищенко был бодр, но разговоров о восхождении избегал. Он смотрел, как мы атакуем бенефициантов, и улыбался.

«Онищенко. безусловно, один из самых волевых спортсменов команды. Он мастер и очень опытный спортсмен. Но никто на гималайских высотах не застрахован от болезни».

Хута Хергиани — высотный оператор, подтянутый и напряженный. Увидев своих тбилисских земляков в нашей группе, он оживился и, жестикулируя, долго и горячо что-то объяснял…

«Хергиани не был в спортивном составе экспедиции, но помогал ей не только как оператор, но и как альпинист…»

Караван альпинистов попрощался и ушел в Намче-Базар, а мы продолжали путь сквозь сосны и рододендроны к монастырю Тхъянгбоче, получившему известность в мире как пункт, откуда к леднику Кхумбу отправляются альпинистские экспедиции, и как центр района, где чаще, чем в других местах, шерпы встречали следы йети, слышали высокий вибрирующий крик йети и, наконец, видели йети.

Непальцы знают его давно. Его существование настолько не вызывает сомнения, что они долго не понимали и не понимают сейчас, как это кто-то может сомневаться в — существовании этого редкого, но совершенно реального животного.

Европейцы узнали о нем в 1921 году, когда Д. Мэллори, Г. Буллок и топограф Е. Уиллер при подъеме из долины Кхарта к перевалу Лхакпа Ла обнаружили странные следы «снежного человека». Тибетцы сказали, что животное это называется у них «кангми», или «мето кангми, или «мето».

С непальской стороны следы «снежного человека» были обнаружены и сфотографированы не менее известными, чем Д. Мэллори, Э. Шиптоном и доктором М. Уордом. В дальнейшем участники различных экспедиций находили следы «йети», как зовут зверя шерпы.

Зимой 1951 года йети спустился с высоких хребтов и подошел к монастырю Тхъянгбоче. Монахи видели его, когда зверь ходил по снегу вокруг монастыря, Вид его очень напугал монахов, они забили в барабаны, затрубили в трубы и раковины, чтобы отпугнуть йети. И он ушел.

Из десятков свидетельств я выбрал это только потому, что оно связано с монастырем.

Было организовано несколько экспедиций, которые собрали довольно много рассказов, описаний и легенд. Ни одной из экспедиций не удалось увидеть ни живого йети, ни мертвого, что, конечно, не может быть свидетельством того, что йети нет.

Известный скальп йети в Пангбоче (рядом с монастырем Тхъянгбоче) долгое время привлекал внимание исследователей, но никому не удавалось его получить. Чарлз Стопор, участник экспедиции по розыску йети, писал в 1955 году об этом скальпе, что скорее всего ценность его заключается в том, что он является ритуальным предметом, обозначающим дух йети, а вовсе не обязательно подлинным скальпом.

— Вы так дорожите им, потому что это скальп йети? Он считается священным именно поэтому?

— Совсем нет, — с жаром ответили старцы, — он дорог тем, что принадлежит храму и нужен для священных танцев. Иначе он не имел бы никакой цены.

В 1960 году Эдмунд Хиллари организовал большую экспедицию в район Кхумбу Гимал, одной из задач которой были и поиски йети. Йети они не нашли, но Хиллари уговорил старейшин, и скальп в сопровождении Кхумбы Чумби, доверенного общины и хранителя, пропутешествовал по миру. Эксперты пришли к выводу, который был известен Стопору: скальп — подделка, но довольно древняя, что опять же не доказывает, что йети не существует.

Шерпы различают два вида йети — дзу-ти и мих-ти. Дзути похож на черного медведя, только крупнее, их видели в Тибете. Он опасен для людей и для скота. По-видимому, это и есть медведь.

В стране шерпов водится мих-ти. Он гораздо меньше дзу-ти (ростом с четырнадцатилетнего подростка непальского, значит — двенадцатилетнего нашего), ходит на задних лапах. Шерсть жесткая, черно-рыжая, на лицевой части волос нет, при ходьбе выбирает прямой путь.

Я шел в гору к монастырю мимо молитвенных барабанов, раскручиваемых, словно мельничное колесо, водой горного ручья.

…Барабан со святыми словами вращается — молитвы уходят к богам.

…Ветер полощет знамена с начертанными магическими письменами — молитвы уходят к богам.

По крутой красивой тропе, протоптанной в лесу, я поднимался к монастырю Тхъянгбоче. Прошел через каменные с башенкой воротца и оказался на большой довольно пологой площадке перед монастырем. Само здание монастыря, белое с синими и красными окнами и красно-желто-зелеными молитвенными барабанами по периметру ограждающей монастырский дворик стены, с молитвенным шестом, с символическим пестрым зонтиком и яркими лентами на фоне Эвереста и Лхоцзе было необыкновенно живописно.

Поляна была пуста, лишь одинокий черно-пестрый як щипал низенькую траву у священной каменной пирамиды. Монастырь был основан много лет назад монахами большого тибетского монастыря Ронгбук. На этой плоской вершине отрога были выстроены и монастырь, и монашеские домики-кельи. В окрестностях шерпских деревень набрали мальчиков — будущих послушников, и монастырь зажил, процветая.

Каждая эверестская экспедиция обязательно проходит через Тхъянгбоче. Окрестности монастыря — последняя зеленая зона на их пути.

В соответствии с традицией альпинисты проводят здесь ночевку перед выходом к леднику Кхумбу. Останавливалась в марте 1982 года и наша экспедиция. Поляки из экспедиции 1970 года сказали Тамму, что здесь принято жертвовать монастырю деньги.

Тамм положил на монастырский алтарь сто долларов, и, монах, удовлетворенный столь щедрой данью, ушел молиться за погоду, а экспедиция двинулась дальше, к леднику Кхумбу, где на высоте 5300 передовая группа, которая перелетела из Катманду в Луклу раньше, должна была заложить базовый лагерь и начать до прихода основной части экспедиции прокладывать дорогу к ледопаду.

Передовая группа, куда кроме Овчинникова вошла четверка Мысловского (Бапыбердин, Шопин, Черный) и шерпы, была в районе будущего базового лагеря 16 марта. К моменту, когда подошла основная группа — 21 марта — ледопад был пройден и частично обработан.

При прохождении ледопада отличилась двойка Балыбердин-Шопин. Они первыми прошли ледопад и установили палатку промежуточного лагеря на 6100.

В прохождении ледопада участвовал Мысловский, хотя Институт медико-биологических проблем категорически запретил ему выходить из базового лагеря. Руководству экспедиции это положение было даже записано в приказ еще в Москве, но Тамм с Овчинниковым под свою ответственность (при записанном особом мнении Романова) выпустили Мысловского на ледопад, и он работал выше базового лагеря неплохо. В тот день, когда пестрый караван яков, альпинистов и носильщиков (в тапочках) вышел по снегу и льду к месту базового лагеря, Балыбердин с Шопиным прошли в Западный цирк.

Базовый лагерь установили на усыпанной камнями площадке, с трудом выбрав место, свободное от пустых банок, коробок и прочих остатков кочевой жизни прошлых экспедиций.

В том месте, где вот уже много лет штурмующие Эверест экспедиции разбивают свои шатры, ледник имеет немного трещин, куда можно было бы сбрасывать мусор, но, может быть, это и хорошо, потому что вынесенный впоследствии к языку ледника или в реке он бы разукрасил берега рек. Но и та свалка, которая существует в районе базового лагеря, вызывает беспокойство. Классический маршрут на высочайшую гору планеты обозначен сотнями пустых баллончиков от примусов, консервных банок, кислородных баллонов и прочего мусора, который не может сам исчезнуть. Каждая экспедиция везет на восхождение тонны грузов, добрая половина которых домой не возвращается, часть расходуется, а часть остается долголетним печальным памятником славным и бесславным экспедициям.

Правительство Непала взимает за право восхождения на Эверест мизерную по сравнению с расходами на экспедицию плату — полторы тысячи долларов. Думаю, что страны, чьи альпинисты желают испытать себя на Горе, не обеднели бы, выложив еще по нескольку сотен долларов для очистных экспедиций, которые хотя бы места базовых лагерей привели в порядок.

Но пока санэкспедиции не достигли ледника Кхумбу, приходится отыскивать относительно чистое место для стоянки.

Вот как описывает лагерь Валентин Иванов, прибывший с основным караваном к месту основной стоянки.

Пока сирдар рассчитывается с носильщиками — мы ставим палатки. Постепенно вырастает небольшой городок. В нем есть столовая, а рядом продуктовый склад. Несколько в стороне склад снаряжения. У входа в городок палатки офицеров связи (они осуществляют контроль за выполнением правил поведения на Эвересте и действительно осуществляют связь с Катманду. У нашей экспедиции не было претензий к представителям непальских официальных служб, и они, в свою очередь, были удовлетворены нашим поведением на Горе).

На многих палатках со временем появились надписи: «Хижина дяди Тамма» — на жилище Евгения Игоревича, «Кхумбулатория» — на обиталище доктора. В центре событий — дом киногруппы, где живут два члена киноэкспедиции из «Леннаучфильма», и соответственная надпись: «Двучленнаучфильм». Рядом со столовой — кухня со множеством столов для готовки, газовыми плитами, досками и множеством всяческой утвари. Невдалеке от этого хозяйства расположился «главкормилец» Воскобойников. К его дому ведет замечательная лестница, вырубленная во льду и закрытая огромными каменными плитами. Несколько в стороне, за озерком и небольшой ледовой ступенькой, расположились палатки участников, рация, медпункт. К сожалению, моего напарника Сергея Ефимова еще нет, он где-то ведет свою часть каравана, а одному вырубать площадку во льду нелегко. Правда, место выбрано хорошее. Рядом большие камни. Они защищают от ветра, да и вещи на них можно сушить. Рядом со входом небольшое озерцо, только лебедей не хватает.

Несколько позже в базовом лагере появились песочные часы и большие шахматы, которые соорудил Балыбердин из трофейного хлама, в изобилии валявшегося вокруг лагеря, за что в шутливом кроссворде под номером 25 по горизонтали был обозначен как советский изобретатель шахмат и часов. Поставили и гелиобаню, которая, по замыслу создателей, должна была нагревать воду от солнечного тепла, но то ли тепла было мало, то ли воды много, только баня была не очень горячей. Поэтому, поставив в центре примус, а на него таз, нагревали и баню и воду для мытья и стирки. Правда, сушить белье можно было лишь в солнечные часы, которые поначалу были редкостью.

22 марта над ледником Кхумбу был поднял флаг СССР и Непала — базовый лагерь открыт. В этот же день отпраздновали день рождения Миши Туркевича — самого молодого участника экспедиции. Ему стукнуло 29 лет, Шопин подарил ему веревку и пожелал побывать с ней на вершине.

Они все выстроились перед флагштоком — равные, несмотря на разный возраст, на разный опыт, на разную силу. Они стояли под Горой, которую еще не видели вблизи (из базового лагеря Эверест не виден, только с тропы издалека). Пока все они были объединены желанием, страстью и уверенностью. Потом, через полтора месяца трудной и опасной работы, они вернутся сюда разделенные Горой на удачливых и невезучих, на восходителей и участников.

Они вернутся на прощальную фотографию, которая соберет их почти всех, загорелых и измученных холодом и высотой. Они будут улыбаться и смотреть в объектив, одни — с радостью, другие — за улыбкой пряча ее отсутствие. Одни — достигшие вершины, другие — не побывавшие на ней, но и те и другие — лишенные уже Великой Цели, которая их объединяла 22 марта, — достичь вершины. Мысль о том, что цель достигнута, как и мысль о том, что ее достичь невозможно, лишает счастья. (По определению, услышанному мной в парной Караваевских бань в Киеве от старого доморощенного философа Васи Цыганкова, высказанному в споре с известным воздухоплавателем Винсентом Шереметом: «Счастье — это стремление к вечно ускользающей цели».

Вот стоят они перед флагом и не знают своей судьбы. Просто полны желания лезть вверх. Правда, мешает недостаточная акклиматизация, но время не ждет, тем более что дорога по ледопаду уже пройдена передовой группой.

Теперь, когда все они оказались в сборе, настал черед реализации планов. Все вроде в порядке. Не прибыли еще идущие с караваном Ильинский и Ефимов, но их в четверках заменят запасные,

Теперь четверки окончательно получили свои номера: Мысловский, Балыбердин, Шопин и Черный — № 1; Иванов, Ефимов (его до прихода в базовый лагерь заменял Пучков), Бершов, Туркевич — № 2; Ильинский (вместо него пока работал шерпа Наванг), Валиев. Хрищатый, Чепчев — № 3; Онищенко, Хомутов, Пучков (он пока во второй команде), Голодов, Москальцов — № 4.

Те, кто думает, что трудности у экспедиции начались лишь когда она оказалась перед скальной стеной, глубоко ошибаются. Просто природа нашего восприятия такова, что мы порой переводим тяготы, усилия, преодоления в метрическую меру. 8848 — абсолютно трудно, 8500 — полегче, 8000 — еще легче, 6100 — «это где-то внизу», значит, там вовсе не сложно. На деле-то было очень сложно. Потому что 6000 метров — это высота, на которой можно работать только очень здоровому и акклиматизированному человеку, особенно в Гималаях, где ураганные ветры с морозом и необыкновенной сухости воздух создают чрезвычайно сложные условия для организма.

Помните, Лене Трощиненко, который не раз поднимался на Памире выше 7000 метров, медики не дали разрешения на высоту базового лагеря (5300), а первый лагерь было решено организовать на 6500.

Кроме ожидаемых трудностей возникли и трудности, которых следовало ожидать.

Наладили рацию, а она не работает. Кононов, самый большой специалист среди радиолюбителей, пока в караване идет, а Хомутов и Мысловский разобраться не могут, почему нет связи с Катманду. Офицеры связи нервничают, да и наши все чувствуют себя не очень ловко без постоянного и необходимого обмена информацией с Катманду, а значит, и с Москвой.

Потом оказалось, что поломка пустяковая, да и не поломка даже, а так — не к той клемме прикрепили антенну в Катманду, но нервы это всем попортило изрядно. В таком деле, где связь играет серьезную роль не только для обмена победными или иными реляциями, но и для координации работы альпинистов, оказания помощи в случае необходимости, нужен профессионал высшего класса, какими в своем деле были, скажем, доктор Орловский или Владимир Воскобойников. А пока пришлось отправлять в Намче-Базар офицера связи с депешами и с заданием спросить, что там с рацией? Совсем по Островскому — съездить в город, купить арапчонка, кружев и спросить, который час.

Отсутствие Кононова сказывается и на связи и на связях. Его английский с несгибаемыми киевскими интонациями и отдельными непальскими словами необходим, чтобы точно объяснять задания шерпам и общаться с офицерами связи. Московский, свердловский и алма-атинский английский («ингпиш», другими словами) тоже хорош, но для деловых разговоров не хватает слов. Подходы к Западному цирку, увы, неподходящее место для театра мимики и жеста. Один Воскобойников (лингвистическая загадка!) замечательно обходится без переводчика, пользуясь русским языком.

Тем не менее нам пора на ледник. Группа Мысловского, поддерживаемая старшим тренером, поработала хорошо и даже акклиматизировалась и теперь, когда наступила пора соблюдать очередность, несмотря на некоторую усталость, ушла первой в первый выход. Они должны были быстро пройти до промежуточного лагеря 6100 и идти дальше, чтобы окончательно наметить маршруты прохождения вверх. С ними до места промежуточного лагеря пошли Овчинников и группа Онищенко с грузами.

Команда Иванова с шерпами занялась дорогой по ледопаду. Она должна быть надежной и, насколько возможно, безопасной, хотя трещины, и стометровая ледяная стена, и вообще весь этот хаос из гигантских ледяных глыб, постоянно движущийся и меняющий рельеф, не позволяли расслабиться. Малейшее панибратство с этой живой холодной массой — и ты наказан.

К середине первого рабочего дня навешены лестницы на стометровую стену льда (дальше группа Иванова пройти не успела и вернулась в базовый лагерь). Группе Мысловского со старшим тренером пришлось ночевать на 6100. Они устали да и не видно было ни зги. Только на следующий день удалось установить шатровую палатку — лагерь I (6500 метров). Для оборудования этого лагеря уходит группа алмаатинцев.

Теперь в первый рабочий выход готовится выйти группа Иванова. Они должны проложить путь от обустроенного Валиевым, Хрищатым, Чепчевым и Навангом лагеря 6500 до лагеря II.

Из лагеря 6500 первые сообщения о неприятностях. Страшной силы ураган порвал большую палатку «Зима», в дыру ветер вытянул пуховку Шопина. Чтобы спасти палатку, альпинисты вынуждены были положить ее. Никто, естественно, не спал. Борьба с ветром вымотала первую четверку. Они, выполнив план, пошли в базовый лагерь отдыхать. По дороге в промежуточном лагере встретили четверку Иванова с шерпами.

Сами шерпы ходить по ледопаду не очень хотели — уж кто-кто, а они-то знали коварство Кхумбу, унесшего не одну жизнь… Поэтому, дойдя до ледовой стены, они не особенно торопились преодолеть опасное место. Сама ходьба их на высоте отличается от нашей довольно рваным темпом. Вот они взяли груз и быстро пошли. В высоком темпе они идут не очень продолжительное время, потом снимают поклажу и отдыхают. Потом опять встают, и новый марш-бросок. Наши ребята ходят медленней, но переходы намного длиннее, и получается, что в конечном счете и те и другие тратят примерно одинаковое время.

У поднимающихся и сходящих вниз альпинистов настроение без восторга. Группу Иванова угнетает медленная ходьба (видимо, не очень-то они акклиматизировались). Группу Мысловского вымотала ночная борьба со штормовой погодой на 6500.

День клонился к вечеру. Валиев сообщил по рации, что ходу от лагеря 6100 до 6500 больше четырех часов и работа тяжелая. Старший тренер советовал Иванову идти на 6500 завтра. А ночевать здесь или даже вернуться в базовый лагерь, потому что ничего для ночлега в промежуточном лагере нет.

Но Иванов решил остаться. Завтра, пройдя до лагеря 6500, надо было выйти на стенку. Первые веревки, провешенные на скалах, — это и есть первые шаги. Их сделать трудно, но и не сделать нельзя. Алмаатинцы с Навангом очень хотели по своей инициативе пройти хотя бы одну первую для почина веревку, но, намаявшись с установкой разрушенного ураганом, да и вообще ранее не обустроенного лагеря 6500, устали настолько, что бросили это дело и собрались в базовый лагерь.

Затащив в палатку все, на что можно лечь и чем накрыться (благо шерпы поднесли к промежуточному лагерю много уже добра), группа Иванова, кое-как переночевав, отправилась в лагерь I. По дороге они встретили алмаатинцев, и те, объяснив дорогу, ушли вниз. По пути к первому лагерю — поле льда, покрытое снегом. Следы заметает, и, чтобы найти дорогу, альпинисты втыкают в снег красные флажки. Флажки и силы кончаются. Еле передвигая ноги, альпинисты добредают до палатки первого лагеря. Высота 6500 с непривычки дает себя знать. Как тяжело было первой группе ночевать здесь, как устали, работая, ребята из Казахстана, как будет тяжело лезть сюда команде Онищенко! Потом, привыкнув, все они будут проходить путь от базового лагеря до 6500 за день без особого труда. Но пока — это сложная работа.

Лагерь I хоть и потрепан, но в нем есть все, чтобы отдохнуть и поесть. Побывавшие здесь альпинисты затащили пуховые спальные мешки, примус, бензин, продукты. По плану у группы Иванова завтра последний рабочий день выхода, а ни одного крюка в стене все еще нет.

Сергей Бершов забил первый крюк 28 марта в половине одиннадцатого утра. Первые десять веревок (они метров по сорок-сорок пять) навесили Бершов с Туркевичем. Скалолазы-спринтеры работали быстро, а затем за работу взялись Иванов с Пучковым. Четверка Иванова провесила веревки до отметки 7000 метров, но лагерь не установила.

Начались первые дискуссии. Тамм снизу требовал выполнения плана — установки лагеря. Иванов не считал целесообразным так перегружать свою четверку в начале работы. Группа Онищенко поднесла веревки, но крючья кончились, молоток сломался…

Иванов с товарищами спустилась вниз с ощущением обиды за высказанные упреки. Кто-то высказал замечание, что Иванов отклонился от намеченного в Москве маршрута, но тренерский совет определил, что если отклонения и были, то они естественны при такой работе.

Группа Онищенко прошла еще шесть веревок, но тоже не дошла до места установки лагеря. Правда, одна двойка забрасывала грузы для устройства промежуточной ночевки между первым и вторым (не созданным еще) лагерями. И на обработке маршрута работали только два человека.

Итак, первый из трех подготовительных выходов был использован. По плану к этому времени должны были установить лагерь II на 7350 метров (группа Иванова) и сделать три заброски кислорода, питания и оборудования в этот предполагаемый лагерь (группа Онищенко).

Хотя отставания с выходами по времени у экспедиции не было, предполагаемую работу выполнить не удалось. Погода выдалась хуже, чем пред сказывали. Задержалась с пешим караваном часть альпинистов. Да и сам маршрут оказался не столь покладистым, как предполагалось… Потом, через месяц, это начальное отставание, незначительное и казавшееся устранимым, приведет к ситуации, которая поставит всю экспедицию в довольно сложное положение.

Здесь не было неожиданности. Подобным образом складывались бывало экспедиции (успешные вполне) на Памире и Тянь-Шане. Впрочем, там были не сборные, а сложившиеся коллективы — этого нельзя не учитывать.

Но продолжим хронику. По мере сил я хочу восстановить события, чтобы читатель мог проследить за ними, представив, сколь сложна была задача. Если следование за альпинистами в этой начальной части похода проскочить, описав ситуацию двумя словами, то, может быть, нам не так будет понятна роль и судьба каждого в финальной части восхождения,

Итак, они продолжают. Явление второе.

Первыми на горе появляется четверка Мысловский-Черный, Балыбердин-Шопин и старший тренер Овчинников. Именно такими связками работала эта группа. Работоспособнее и ловчее на скалах оказались Балыбердин и Шопин. Они прошли оставшиеся метры, развесили перила и 1 апреля установили лагерь II. Это Выла крохотная палатка на небольшом уступе над пропастью. Но она была!

Пока Шопин с Балыбердиным обустраивали лагерь, Овчинников, Мысловский и Черный карабкались по отвесным скалам с помощью перил, затаскивая наверх необыкновенно тяжелые для этих высот двадцатикилограммовые рюкзаки. В одну ходку преодолеть с грузом тридцать веревок (830 метров по высоте) оказалось работой непосильной. Грузы развесили на шестнадцатой, двадцатой и двадцать первой веревках. Потом, привыкнув к высоте, альпинисты будут проходить этот путь за световой день.

Представьте себе дом в триста этажей, на крышу которого вам предстоит, где по пожарной лестнице, где просто по веревке, занести за три-четыре часа стиральную машину. Ступени обледенели, ветер, мороз. То, что делали альпинисты, мало напоминает нарисованную мной картину, но воображение наше может оперировать только знакомыми символами, только ассоциации позволяют воссоздать модель. Когда ставишь себя на место альпиниста, тебе случайно может показаться, что и ты в Гималаях на веревках с рюкзаком за спиной мог бы многое. «В горах», «В пуховке», «на спецпайке» — эти слова не рождают ассоциаций с трудностями, тем более что дело происходит за границей. А вот представить, что ты пролез уже сто этажей, а впереди еще двести, и ночь, и мороз, и сдувает у тебя из-за спины стиральную машину с каким-нибудь глобальным названием «Эра», — это да! Это трудно — видим.

Лагерь II устроен, и группа алмаатинцев начинает проходить маршрут дальше. Валиев-Хрищатый лезут вверх. Они навесили десять веревок. Забрав из лагеря II палатку, Чепчев и Наванг устроили временное жилище где-то в районе одиннадцатой веревки — это высота порядка 7650, выше пика Коммунизма. В палатке только два пуховых мешка, а ночевать приходится четверым, потому что Наванг и Чепчев не успели вернуться вниз. Наутро Валиев и Хрищатый опять пойдут вверх и развесят все семнадцать веревок, но до снежных полок над отвесными скалами они не дойдут, — маршрут чрезвычайно сложен. Алмаатинцы провели свое время на Горе с большой пользой, но лагерь III установить не успели, как не успела в свое время группа Иванова установить лагерь II.

Пока Валиев, Хрищатый, Чепчев и Наванг обрабатывали маршрут, группа Иванова должна совершить три ходки из первого лагеря во второй, затаскивая все необходимое для дальнейшего штурма. К работавшей раньше четверке примкнул Сережа Ефимов. Был Сережа неакклиматизирован вовсе, да к тому же во время пешего путешествия по Непалу с караваном приболел и маялся болями в животе.

Вместе с Ефимовым пришел и Ерванд Ильинский. Это было спустя неделю после прибытия в базовый лагерь основных сил. Оба — и Ефимов и Ильинский — сильно проигрывали остальным ребятам в акклиматизации. Неделя — срок большой.

У доктора началась активная, но пока легкая работа. Самым серьезным заболеванием был нарыв в горле у Сережи Бершова. За время между двумя выходами он подлечился.

Все альпинисты, работавшие наверху, жаловались на сухость во рту, кашель, мешающий дышать, но доктор Свет знал, что это только начало, что выше кашель будет суше и что спасения от него нет.

По дороге через ледопад у стометровой стены пятерка Иванова встретилась с отработавшими выход альпинистами из первой команды. Трещина, появившаяся в стене, разошлась, и нависшая над «дорогой» глыба грозила сорваться. Собравшиеся решили обезопасить путь, выделив от каждой из сторон по два человека, Ефимов, вышедший на почин, и быстрый Туркевич — с одной стороны, безотказный Шопин и двужильный Балыбердин пробурчавший: «Лестницы передвинем, а человека потеряем», — с другой. Несмотря на усталость и первый выход на высоту Ефимова, работу сделали быстро, часа за два, и обезопасили дорогу.

Теперь альпинистам и шерпам, постоянно забрасывающим грузы в лагерь I (6500), было ходить хоть и несколько круче, но безопасней.

Первую заброску в лагерь 7350 четверка Иванова сделала без Ефимова. Пройдя (помните путь со стиральной машиной) тридцать веревок (830 метров высоты), они свалили груз и спустились вниз в первый лагерь, где Ефимов и Хута Хергиани проивели перестановку и создали относительный уют.

Вечером снизу подошла группа Онищенко. А утром по веревкам опять на 830 метров вверх. На этот раз большой компанией: Иванов, Ефимов, Пучков, Бершов, Туркевич, Онищенко, Хомутов, Голодов, Москальцов и навьюченный киноаппаратурой Хута Хергиани. Пестрая гирлянда альпинистов в ярко-красных, синих, зеленых одеждах, «развешанная» на белых и красных веревках, медленно двигалась вверх по серым скалам Эвереста. Впрочем, теперь не так уж медленно. В два часа дня лидировавший Туркевич достиг второго лагеря.

Группа Онищенко осталась на ночлег в лагере II, ей предстояло пройти оставшиеся несколько веревок от лагеря 7350 до четвертого лагеря, установить его и оборудовать, сделав две заброски. Это было очень важное для экспедиции дело. Группа Онищенко закрывала второй выход всех групп на высоту. В третьем, предштурмовом, выходе нужно было полностью укомплектовать лагерь IV на 8250. Вспомогательная группа, пройдя маршрут от четвертого лагеря к пятому и поставив этот лагерь, должна была обеспечить штурмовым группам возможность выхода к вершине Эвереста с высоты 8500 метров.

Правда, это план первоначальный, и он, естественно, мог корректироваться, но то, что после второго выхода лагерь III должен стоять, это очевидно.

Пока группа Онищенко готовилась к ночлегу, команда Иванова спустилась в первый лагерь, где на ночлег собралось уже четырнадцать человек. Алмаатинцы наконец увиделись впервые со своим тренером Ильинским. Шерпы подносят снизу грузы. Их много, и они разные. Группа Иванова (без Иванова, которому упавший сверху камень ушиб плечо), взяв в рюкзаки самое необходимое, вновь лезет свои 830 метров вверх, прихватив с собой трех высотных носильщиков.

Иванов и Ильинский, оставшись в лагере I, устанавливали вторую большую палатку «Зима», когда с двадцатой веревки на пути в лагерь III вернулся один шерпа и устроил пожар. У него в руках загорелся примус внутри палатки. Опасаясь катастрофы, шерпа выбросил этот примус уже не думая куда — лишь бы избавиться. Избавился он от примуса, бросив его на полотнище другой палатки, которая тут же загорелась.

На следующий день четверка Иванова с Пучковым спустилась в базовый лагерь, там их встретили две вести: добрая — она пришла снизу в виде мяса и свежих овощей, которые обрадовали всех (несмотря на кулинарные изыски Воскобойникова, сублимированные продукты и консервы несколько надоели). И вторая, недобрая, — от группы Онищенко. То, что Москальцов с Голодовым, пройдя семнадцать веревок, развешанных по пути к третьему лагерю Валиевым и Хрищатым, не продвинулись дальше, предложив установить лагерь в конце проложенного алмаатинцами пути (что, естественно, было отвергнуто руководством экспедиции), это было не беда — на следующий день они, освоившись, могли бы продвинуться дальше. Беда была в том, что заболел Слава Онищенко (хотя, по словам Овчинникова и Орловского, неожиданностью это не было). Какие бы ни были красивые и нужные планы, они становятся далекими и незначительными, когда игру, занятие, дело, очень важное дело вдруг прерывает необходимость спасти человека.

По существу это был первый драматический момент в жизни экспедиции. В принципе горная болезнь вещь обычная… но здесь дело осложнилось из-за того, что Онищенко хотел ее побороть сам и запоздал со спуском, да и Хомутов не сразу сообщил о состоянии Славы… Теперь дело приняло серьезный оборот…

Доктор, который знает цену болезням в горах, скорость течения их, не раз был свидетелем, как пустяковый пробой в самочувствии быстро развивался в тяжелейшую болезнь… И хорошо, если есть возможность спасти, как в 1976 году, когда на высоте 4000 метров в палатке без необходимого инструмента ему удалось удачно прооперировать прободную язву. Но это было на морене ледника Фортамбек, и доктор был рядом с больным.

А Слава Онищенко в лагере II на высоте 7350 метров, и ни один врач ему не может помочь. Онищенко — отличный спортсмен. Он единственный из всего спортивного состава экспедиции имел звание заслуженного мастера спорта. Онищенко совершил много восхождений на Кавказе и в Альпах. Но ни один из подъемов не требовал от него столько мужества, сколько этот спуск.

Спасательные работы на такой высоте в Гималаях, при маршруте, где нет возможности идти ногами, а только карабкаться по стенкам, могли не только сдвинуть к муссонам предполагаемые восхождения, но, возможно, и сорвать все планы. Горная болезнь привела к острой сердечной недостаточности. В таком положении в Москве вызывают реанимобиль и ждут помощи. Тут самая скорая помощь была всего в двух километрах, но в двух километрах по высоте. Почти без сознания он с Хомутовым, Москальцовым и Голодовым, дыша кислородом, своими ногами сошел к доктору. На ледопаде его встретили Тамм, Овчинников, Трощиненко, а потом подоспели Туркевич и Бершов. Но и здесь он шел сам.

Когда Свет Петрович померил Славе давление, оно было 50/0. Палаты интенсивной терапии, куда с надеждой выжить поступают такие больные, у доктора Орловского не было. В базовом лагере Онищенко лежал с кислородом и капельницей, а доктор колдовал над ним, пока не вытащил его из тяжелого состояния и не привел в себя… Он даже разрешил Славе вымыться в бане, но все равно, как говорил Бершов, «глаза у него были немного дурные». А потому Орловский, выдержав время, отправил Онищенко вниз — совсем вниз.

Леня Трощиненко посадил Онищенко на станок и понес за спиной из базового лагеря. Сопровождать Славу, который скоро отказался от «портера» Трощиненко, отправился тренер Романов. Дойдя до Луклы, Слава уговорил Бориса Тимофеевича вернуться в лагерь, что они и сделали. Орловский без одобрения смотрел на это возвращение, но у него были уже новые заботы.

Колесо экспедиции крутилось дальше. Четвертую команду возглавил Хомутов. К нему напарником пришел Володя Пучков.

Третье явление на высоту началось выходом четверки Мысловский, Черный, Шопин, Балыбердин. хотя они отдохнули всего четыре дня.

На разборе действия альпинистов во втором выходе были признаны успешными, хотя и возникла традиционная перепалка Иванова с тренерами по поводу несостоявшихся ночевок ивановской группы на 7350 (группа Онищенко из-за его болезни программу, естественно, не выполнила). «У меня всю жизнь, — заметил на полях рукописи Овчинников, — были такие перепалки с Ивановым. Это естественное обсуждение. А то можно подумать, раз перепалка, то в следующее мгновенье будет драка. Иногда более убедительными были доводы Иванова, тогда наши».

Разбором все были удовлетворены.

Опросив команду Мысловского, готова ли она к работе, Тамм поставил задачу найти место для лагеря IV. В этот момент он еще не знал, что третий лагерь не установлен и не будет установлен группой Онищенко.

Первая команда вышла настроенная на работу и быстро дошла до лагеря 6500. Там они узнали, что Онищенко спускают вниз и что ни один метр маршрута к тому, что прошли алмаатинцы, не пройден. В темноте Балыбердин и Шопин вышли навстречу Онищенко, чтобы помочь ему дойти до лагеря 6500. Он их не узнал.

Ерванд Ильинский к этому моменту все еще не акклиматизировался настолько, чтобы примкнуть к своей группе, которая работала уже во всю силу. Не знаю, но, может быть, не было острой необходимости посылать с караваном в пешем походе из Катманду тренера — участника одной из штурмовых групп и одного из активных восходителей (Сергея Ефимова) — из другой. Или, если они сами хотели, не надо было им разрешать идти. Впрочем, это мнение любительское…

Дистанция в одну неделю оказалась нелегкой для погони и Ефимову, и Ильинскому. Но если Ефимов присоединился к своим во втором выходе на высоту, то для Ильинского это осталось мечтой, страстным желанием до самого последнего дня.

Он устремлялся за своими учениками, товарищами, партнерами, а судьба разводила их. В тот день, когда Эрик с четверкой Мысловского поднимался с небольшим грузом в лагерь 7350, он надеялся, что в следующем выходе сможет войти в свою четверку. Оставив Ильинского во втором лагере, группа Мысловского пошла вверх, по дороге подобрав груз, оставленный группой Онищенко на веревках. Мысловский теперь шел в связке с Балыбердиным.

Дойдя до конца семнадцатой веревки, Балыбердин с Мысловским увидели, что, вопреки рекомендациям побывавшего здесь Голодова, удобного места для установления лагеря III не было. Взяв веревки и крючья, они пошли вверх и скоро вышли на снежный склон под скалой. Место отличное. Под плечом не так дует, и в снегу можно вырубить удобную площадку.

В этот день им была запланирована ночевка на 7350, но и передовая двойка и Шопин с Черным. которые шли по веревкам, собирая грузы, так устали, что решили не спускаться по присыпанным снегом скалам, а ночевать на 7800.

Утром 11 апреля произошло маленькое событие. Балыбердин и Мысловский первыми из советских альпинистов побывали на 8000 метров. Пройдя пять веревок вверх от лагеря 7800, они затем спустились вместе с Шопиным и Черным во второй лагерь, и оттуда сообщили в базовый лагерь, что у Черного пропал голос, хотя чувствовал себя он неплохо.

Что делать с голосом? — спросил, хрипя, Черный по рации Орловского.

Переходи на связь жестами, — посоветовал Свет.

Коля обиделся, но делать было действительно нечего.

— Если мне думать о вершине, то надо идти вниз. — сказал Черный и ушел в базовый лагерь.

Балыбердин, Шопин и Мысловский, взяв по десять килограммов общественного груза, пошли в третий лагерь с интервалом в полчаса. Добравшись за пять часов до высоты 7800, Балыбердин занялся реконструкцией и улучшением лагеря. Он выровнял площадку, перетянул палатку так, что в ней могли теперь разместиться четыре человека. За делами он не заметил, что прошло два часа. Ни Шопин, ни Мысловский не пришли. По рации он попросил Казбека Валиева, который пришел в лагерь 6500, посмотреть в бинокль. Никого… Начали падать сумерки, и тут в первый лагерь к Валиеву спустился Шопин. Пройдя метров сто вверх от второго лагеря, он почувствовал боль под ребрами и, оставив свой груз на пятой веревке, спустился вниз. Мысловский проследил за спуском Шопина до второго лагеря и, убедившись, что он идет нормально, сам пошел вверх. К Балыбердину он поднялся, когда в базовом лагере уже начались по его поводу волнения, но не только потому, что он запоздал на свидание в третьем лагере. Москва требовала неукоснительного выполнения ограничений по высоте, данных Институтом медико-биологических проблем, и повышения безопасности выше 7000. Возможно, Москву насторожила история с Онищенко, и теперь в форме иносказания Тамму было сделано напоминание, которое, конечно же, касалось Мысловского.

А у экспедиции складывалась ситуация не из приятных. Онищенко потерян для работы, и группа его фактически пропустила выход. Черный и Шопин, заболев, спустились вниз. Это уже минус три человека. Если еще снять Мысловского, то экспедиция наверху останется вовсе без четверки. Да и зачем его снимать? Пока, несмотря на ограничений, он вышел на 8000 метров и чувствует себя нормально… Тамм принимает решение: Эдика не отстранять. Тем более что Овчинников настаивает на полноценном использовании Мысловского, а Романов не возражает,

Частое употребление словосочетаний «Тамм принял решение», «Тамм запретил», «Тамм дал добро» пусть не создает у вас ощущения какой-то экспедиционной монархии, полного абсолютизма власти. Естественно, Евгений Игоревич был у рации и не было нужды ему всякий раз бегать спрашивать мнения Овчинникова или Романова. Но вопросы принципиальные решались сообща. В случае с Мысловским Овчинников сыграл очень важную роль. Он кроме всего прочего наблюдал Эдика в работе на ледопаде и, придя к выводу, что медицина дала слишком осторожное заключение, вселил в Тамма уверенность в том, что решение выпустить Мысловского наверх совершенно правильное.

Вообще Тамм и Овчинников выступали единомышленниками в обсуждении всех сложных и спорных вопросов и, если в чем и расходились, то, убеждая друг друга и находя достаточные аргументы, находили оптимальное решение. Романов иногда не соглашался с ними и, не давая себя переубедить, требовал зафиксировать свое отношение к действиям Тамма и Овчинникова…

Пока идет обсуждение Мысловского, он вслед за Балыбердиным выходит из лагеря 7800 на обработку маршрута. Балыбердин без кислорода, Мысловский пользуется животворным газом. Было очень холодно, работа на этой высоте не согревает. Они прошли еще три веревки. Мысловский пошел в лагерь, а Балыбердин хотел еще поработать, но через полчаса остался без рукавицы. Он не заметил, как она слетела, но мгновенно сообразил, чем это может кончиться. Мороз, ветер и замедленное кровообращение… Обморожение — почти стопроцентный исход. Ма счастье, в кармане оказались верхонки. Спускаясь, он увидел варежку метрах в тридцати ниже. Мысль сползать за ней была, но усталость победила.

Вечером Тамм напомнил, что завтра спуск. Что успели, то успели (прошли до 8050 метров). Руководство экспедиции требовало выполнения планов, и переработки на высоте вызывали не меньшую озабоченность, чем недоработки. Тон у Тамма был спокойный, но совершенно непреклонный. К тому же двойкой работать тяжелее, чем четверкой, и опасней.

Завершив свой третий выход, Балыбердин и Мысловский пошли вниз, мимо поднимавшихся на работу Валиева, Хрищатого, Чепчева и Хуты Хергиани, который, отложив камеру, пошел с алмаатинцами на заброску, мимо Иванова, Ефимова, Бершова, Туркевича…

В лагере 6500 было полно высотных носильщиков, но работали хорошо не все. Пришлось подключить офицеров связи, чтобы они помогли активизировать помощников. Но дело оказалось вовсе не в их лени (одного, правда, пришлось отстранить от работы, и он ушел по тропе в полном облачении члена экспедиции). Скальный маршрут был сложен для них. Абсолютное большинство эверестских экспедиций движется по маршруту, где до самой вершины, как говорят альпинисты, «можно дойти ногами». И там ходить на высоте не просто, но к таким маршрутам шерпы привыкли.

Специалисты считают самым сложным (исключая первовосхождение) подъем на вершину шерпы Пертембы в составе экспедиции Бонингтона. Эта экспедиция выбрала сложный маршрут, но самая труднопроходимая часть его равнялась по протяженности приблизительно половине нашего пути из лагеря III в лагерь IV. И была легче его.

У команды алмаатинцев была очень тяжелая работа. Они должны были сделать три грузовые ходки из лагеря II в лагерь III. Трижды за четыре дня куда как не налегке прогуляться с 7350 на 7800! К этому моменту обеспечение лагерей представляло загадку для альпинистов и для руководства экспедицией. Сложная арифметика, в которой в один лагерь «втекало» и из него же «вытекало», была немыслимой без информации, которой владел в основном лишь руководитель, осуществлявший радиосвязь. Раз Тамм не информировал, как и что «течет», никто и не мог координировать снабжение. Ни Романов, ни заменивший его Овчинников не знали реальной информации и потому координировать или хотя бы учитывать что где есть не могли. Никто точно не знал, где, в каких лагерях, на каких веревках какое количество продуктов, снаряжения и, главное, кислорода. Тамм ко всем своим заботам прибавил еще и функцию диспетчера материальной, как говорят, части.

Для каждой экспедиции, вероятно, есть свои рецепты организации, но очевидно, что начальнику не нужно перегружать себя вещами важными, но техническими, отвлекающими от бесконечно сложных стратегических и тактических задач. У него не болела голова за медицинское обеспечение, за питание… Точно так же надо было обеспечить экспедицию и высокоорганизованным и информированным диспетчером, пусть по совместительству с другой, но не такой важной функцией, как общее руководство восхождением.

Впрочем, есть вещи, которые можно понять только на месте. Опыт — дитя ошибки.

Группа Валиева справилась со своими тремя забросками. Они поднялись в лагерь II 13 апреля.

В этот же день группа Иванова пришла в лагерь! А Мысловский с Балыбердиным были в лагере III.

Так и получилось, что большинство советских альпинистов встретили новый 2039 год на Эвересте. По тибетскому календарю он в том году наступил 13 апреля, но бывает, что и четырнадцатого. Веселый праздник — как любой новый год. В канун этого дня в каждом шерпском доме варили чанг, покупали продукты, сласти, чтобы потом угощать гостей. Гости, наряженные в лучшие одежды, а женщины, украшенные бусами, серебряными или золотыми браслетами, с утра без приглашения входят в дом, не здороваясь и не спрашивая разрешения. Каждый сидит сколько хочет, помогая хозяевам в готовке или просто беседуя. Часто приглашаются монахи из близлежащих монастырей. Женщины празднуют вместе с мужчинами, ухаживая за ними. Потом начинаются танцы и песни, которые прерываются лишь для того, чтобы выпить чанга и перекусить. Иногда женщины, стоя с кувшином возле гостя, подливают ему пиво и поют в честь его, а скорее по поводу, веселые частушки.

Шерпы экспедиции охотно бы сходили на праздник по домам, но к обязанностям они относились с не меньшей серьезностью, чем к традициям.

15 апреля алмаатинцы и Хергиани пришли в лагерь 7800 и заночевали там. На следующий день они пошли вниз за грузом, а четверка Иванова пришла на их место. Поход на 7800 дался ей не легко. Сережа Ефимов оставил рюкзак, не дотащив его всего полверевки, Бершов пришел в темноте.

Следующий день группа Валиева, отпустив уставшего Хергиани вниз заниматься съемкой, вновь провела поднимая грузы в лагерь III, откуда утром вышла вверх команда Иванова.

То, Что после отметки 8000 метров маршрут пойдет по отвесным скалам, было известно и раньше, и поэтому решение группы Иванова выпустить вперед на обработку маршрута великолепных скалолазов Бершоаа и Туркевича было правильным.

Они надели кислородные маски и быстро пошли по навешенным Балыбердиным и Мысловским перилам. И Сережа и Миша решили для себя, что весь путь, начиная от третьего лагеря (7800) вверх, они пройдут с кислородом. И ночевать будут с кислородом тоже.

Кислородный вопрос был не таким простым, как может показаться. Он вызывал споры в Москве во время подготовки. Пройти по такому сложному маршруту без масок — задача, быть может, и соблазнительная (поскольку восхождение без использования кислорода расценивается как более высокое спортивное достижение), но сложная и опасная. Никто из наших альпинистов не знал, чем это может кончиться.

Исследования проводятся в лабораториях, а работать надо на Горе. Получилось, что внутри команды образовалось несколько, я бы сказал, кислородных направлений. Конечно, моя классификация достаточно условна — каждый определял свою «кислородную политику» в соответствии со складывающейся ситуацией. Но все же самые общие тенденции определить можно, а по ним — и основные кислородные направления.

Крайне бескислородное — последователем его был Валерий Хрищатый, он решил не пользоваться кислородом ни днем, ни ночью, ни во время работы, ни во время отдыха (но, как мы узнаем, выше 8500 ему без кислорода подняться не удалось).

К этому же направлению относит себя и Владимир Балыбердин: он, работая на маршруте, прокладывая путь или перетаскивая грузы, кислородом не пользовался, но дышал им на минимальной подаче лишь во время сна после тяжелой работы, начиная с лагеря 8250. Будь условия восхождения и погода не столь жестокими, возможно, и Валерию и Володе удалось бы бескислородное восхождение.

Умеренно кислородное — большинство членов экспедиции, которые, экономя газ до определенных высот, пользовались им после четвертого лагеря, а иногда в тяжелые минуты и на подходах к восьми тысячам.

И, наконец, крайне кислородное представляли Сергей Бершов, Михаил Туркевич, Валерий Хомутов и Владимир Пучков.

— Мы с Сережей все прикидывали, что лучше; не выйти на вершину без кислорода или выйти с кислородом? У многих людей спрашивал, те тоже голову ломали. А ты шо б посоветовал?.. Так мы решили: лучше потащим на себе того кислорода больше, но зато больше и вытащим наверх, — говорил мне Миша, кося на Бершова озорным разбойничьим глазом.

Так они и сделали. Начиная с третьего лагеря они не снимали кислородные маски во время сна и работы.

Иванов и Ефимов вышли следом за ними без кислорода. Но долго не прошли. После третьей веревки включили минимальную подачу — один литр в минуту, и тяжелые рюкзаки сразу стали легче.

Выйдя из-за поворота на одиннадцатой веревке, Иванов с Ефимовым увидели потрясающую картину. На черной гигантской совершенно отвесной стене две маленькие фигурки в красных костюмах. Такого зрелища мы с большинством читателей, по-видимому, и в дальнейшем будем лишены, и воображение отказывается представить себе скалу на высоте восемь с лишним километров.

Поверим Ефимову с Ивановым, что это красиво и страшно. Хорошо — эти двое скалолазы, а как же остальные — «чистые» высотники? А шерпы? Как они управятся на вертикальной стене? Тяжело им будет, Бершов кричит, чтобы грузы оставили и спускались. Провешено пять веревок на тяжелейшем маршруте, но выхода на гребень, где можно организовать лагерь, не видно.

Алмаатинцы принесли грузы и снова ушли вниз, Завтра Валиеву. Хрищатому и Чепчеву в третий раз идти С 7350 на 7800. Они устали. Еще день работы — и вниз. Они вышли на день раньше Иванова, а уйдут с высоты почти одновременно. Утром Бершов, Туркевич, а за ними Иванов и Ефимов С грузом выходят рано, но только к шести часам вечера, пройдя еще три веревки, они достигнут гребня.

Понадобись для выхода к месту лагеря еще одна веревка, Бершову с Туркевичем последние крючья пришлось бы забивать камнем, потому что в конце работы сломался второй молоток.

Площадки на высоте 8250 для лагеря не нашлось. Но можно ее устроить, срубив острый снежный гребень. Лопаты у четверки нет, и времени тоже. Они смотрят наверх. На последний участок, который предстоит обработать, чтобы выйти на Западный гребень. Где-то там, веревках в десяти, на высоте 8500, будет установлен предвершинный лагерь. Только кто установит этот лагерь и кто пройдет эти десять веревок, первые четыре-пять из которых далеко не просты для такой сумасшедшей высоты, они не знают,

Свалив весь груз на едва подготовленную площадку, они спускаются вниз. На высоте 8250 остаются палатка, два спальных пуховых мешка, три теплоизоляционные подстилки, три веревки, пятнадцать крючьев, один ледоруб, аптечка, примус, автоклав, консервная банка бензина. Если принести с собой еду и кислород, можно ночевать, но лагерь не установлен.

Группа Валиева сделала еще одну заброску — третью — и теперь ждала утра во втором лагере на 7350, со спокойной душой выполнив задачу, которую поставило перед ними руководство экспедиции.

А вот с группой Иванова у Тамма вновь разногласия. База по рации уговаривает Иванова еще раз подняться на высоту 8250, чтобы обустроить лагерь IV. Но Иванов не видит в этом смысла. У группы есть предложение привести в порядок лагерь III, как ей представляется, в будущем опорный лагерь. Шерпы, по-видимому, не пройдут выше, значит, грузы будут приносить сюда, и надо переделать лагерь, создав возможные удобства…

Тамм и Овчинников утром выслушивают аргументы группы Иванова и настоятельно тем не менее рекомендуют все-таки сходить еще раз.

Лагерь III, конечно, нужен удобный, но экспедиция отстает от графика. Ведь все штурмовые группы сделали, по существу, по три предварительных выхода, а четвертый лагерь не установлен, не снабжен кислородом.

Первоначальный план из-за болезней, поздних акклиматизаций, скверной погоды и сложности маршрута пришлось скорректировать. Это было нормально — ведь невозможно учесть непредсказуемое. Тамм с Овчинниковым рекомендовали выполнить скорректированный план. Иванов оберегал членов группы от перегрузок, с его точки зрения нецелесообразных.

Словом, так и расстались каждый при своем мнении. Четверка занялась лагерем III. У Иванова разболелся палец — нарыв под ногтем. Потом появились и боли в паху, и товарищи отправили его вниз.

Здесь мы оставим Иванова. Пусть спускается до лагеря I, а мы еще раз сходим наверх. На этот раз с группой Хомутова.

Придя в лагерь III, Хомутов по радиосвязи поблагодарил группу Иванова за благоустройство. Хомутову с товарищами предстояло устроить лагерь IV на 8250, который не доделали предшественники, сделать заброски, снабдить его всем необходимым для дальнейшего штурма. «Встречный» план предполагал прохождение целиком (или части) пути к пятому лагерю. Если они это сделают, то путь к вершине будет открыт.

Мы с вами довольно подробно следим за действиями альпинистов в подготовительный период не только для того, чтобы как можно точнее воспроизвести общую картину движения гималайской экспедиции. Мне хотелось, чтобы механизм поведения участников, тренеров, начальника экспедиции в финальной, самой драматической и высокой, фазе восхождения был понятен и вам, и мне, и, может быть, отчасти и им самим.

Можно было бы живописать трудности, тяготы, рассыпать метафоры и образы на всем маршруте по юго-западному контрфорсу с выходом на Западный гребень, но не хочется этого делать. Сам ход восхождения позволяет догадаться, сколь не простым оно было.

Участок пути между третьим и четвертым лагерями будет еще не раз фигурировать в нашей хронике, и поэтому любопытно познакомиться с ним, пройдя маршрут с одним из альпинистов группы Хомутова Владимиром Пучковым:

Первыми на маршрут из лагеря III на 7800 м. вышли Голодов и Москальцов. Через час выходим мы с Хомутовым. Ильинский остается в лагере. Берем с собой кислород, скальные крючья, веревку, продуктовые рационы, упакованные в синие, красные и зеленые капроновые мешочки, и бензин, запаянный в консервные банки. Выходим на контрфорс, выводящий под вертикальные участки черной стены. Останавливаемся для проведения дневного сеанса связи с базовым лагерем, заодно перекусываем. На этот случай у нас в карманах по кусочку сырокопченой колбасы, черный сухарь, сухофрукты и фляга с питьем. Наверху виднеются синяя и красная точки — это Москальцов и Голодов преодолевают трудный участок в верхней части стены с 10-метровым горизонтальным траверсом по узкой полочке. После преодоления 5-метровой стенки они скрываются за гребешком и больше не показываются.

Теперь наша очередь. Метр за метром поднимаемся вверх. Идти очень трудно. Увеличиваю подачу кислорода до 1,5 л/мин. Сразу легче дышать, движение становится более размеренным, меньше времени требуется на отдых после каждого пройденного трудного участка. На вертикальных участках рюкзак особенно оттягивает плечи, но по опыту знаю, что отдыхать от рюкзака нужно как можно реже, только в местах, удобных для отдыха. В противном случае устанешь еще больше — не от тяжести за плечами, а от работы, затрачиваемой на сбрасывание и надевание рюкзака. Нужно следовать правилу — ходить с рюкзаком даже на самых крутых участках, где, казалось бы, невозможно пролезть с тяжелым грузом за плечами. Как только сделаешь отступление от этого правила, тут же катастрофически падает скорость прохождения, так как много времени затрачивается на вытягивание рюкзака. На следующем, менее крутом участке снова хочется снять рюкзак и пролезть налегке. Вытягивать же наверх рюкзак становится еще тяжелее.

Но вот пройдена крутая наклонная полка, вся испещренная каменными перьями, готовыми сорваться из-под рук и ног при неосторожном движении. Наверху каменная пробка, которую нужно обходить слева, цепляясь за ажурные выступы, откидывая корпус в сторону от стены и потихоньку переваливаясь направо. Вспоминается скальный маршрут, который был выбран в качестве контрольного на летнем сборе 1980 г. под пиком Ленина. Там в верхней части маршрута тоже был почти такой же участок. Разница «только» в том, что там высота была 3600 м., а здесь 8200. Значит, тяжело в ученье, а в «бою» еще тяжелее. Наконец видна горизонтальная полка, по которой можно просто прогуляться, держась за выступы стены. Полка, правда, узкая, всего 20–30 см, но все-таки почти ровное место. Через 10 м. горизонтального траверса снова вертикальная стенка с небольшим количеством зацепок. Зато зацепки надежные, не отваливаются — это хорошо. Вылезаю на острый снежный гребень, переваливаюсь через него и вижу впереди относительно простой 20-метровый камин, выводящий под новую стенку. На сей раз стенка с нависающим козырьком. Отдыхаю несколько минут. Собираюсь с силой и пытаюсь вскарабкаться по гладкой стенке, держась за зажим, надетый на перильную веревку. Не тут-то было. Веревка маятником уходит в сторону, и меня боком откидывает вдоль стенки. Возвращаюсь в исходное положение и делаю вторую попытку. На этот раз удалось залезть на полочку. По заснеженным скалам подхожу под козырек, отыскиваю под ним маленькие полочки, на которые можно поставить рант ботинка с толстой резиновой подошвой, подтягиваюсь руками на веревке и выхожу наверх на заснеженную полку.

Перильная веревка почему-то раздваивается. Одна веревка идет горизонтально влево, а другая вертикально вверх. Выбираю более простой путь, иду влево по заснеженной полке, заглядываю за угол — увы, там забит крюк и привязан конец веревки — дальше пути нет. Приходится опять лезть вверх. Веревка импортная, очень эластичная, тянется как резина, лезть, используя ее в качестве перил, крайне неудобно. Эта веревка хороша при страховке — с ее помощью легко погасить энергию рывка, а для перил она не годится. Для перил желательно использовать более жесткую веревку. Наша отечественная рыболовецкая капроновая веревка идеальна в качестве перильной, но менее удачна в качестве страховочной. Ничего не поделаешь, теперь наверху, на перилах будет только эластичная веревка — наша вся кончилась. Выхожу и вижу, что я у цели — на снежной подушке виднеется желто-синяя палатка IV лагеря. Москапьцов и Голодов остаются ночевать, а мы с Хомутовым спускаемся в III лагерь, чтобы завтра сделать еще одну заброску в IV лагерь. Завтра мы пойдет наверх, а Юра с Лешей должны начать дальнейшую обработку маршрута — мы так спланировали нашу работу.

Забегая вперед скажу, что Хомутов и Пучков сделали еще один грузовой выход на 8250, а Москальцову и Голодову не удалось продвинуться вверх. Близ лагеря IV вырвался крюк, и Голодов, пролетев восемь метров, очутился на узкой полочке, не успев даже испугаться. Но ушибиться успел, и этот ушиб, видимо, повлиял на рабочее настроение двойки. Вместо прохождения маршрута вверх, они спустились в третий лагерь и, как и другая двойка, сделали вторую ходку с грузом на 8250.

Теперь вернемся на несколько дней назад в лагерь 6500 и увидим, что Иванов неожиданно для себя встретил там Валиева. По предположению Иванова, Казбек должен был в этот день спуститься в базовый лагерь. Ничего не значащая или, более того, приятная встреча в другой ситуации сейчас предполагала некоторые сложности морального характера.

Группа Мысловского, потом алмаатинцы, потом команда Иванова, потом Хомутов с товарищами. Так сложилась очередность выходов. Теперь Иванов и Валиев возвращались в один день, а алмаатинцы вышли на день раньше… Получалось, что пробыли на высоте они больше, и это могло послужить основанием для изменения графика.

Иванов спустился в базовый лагерь и сразу попал на тренерский разбор. Разбор был нервным. (Задним числом, — пишет на полях Овчинников, напротив слов «разбор был нервным», — думаю, что разбор был действительно трудным. Представьте себе людей уставших, еще не остывших от работы, которым предлагают вновь выходить наверх. Думаю, что разбор не следовало делать в таких условиях. Это ошибка. Не хватило выдержки. Надо было подождать, пока участники отдохнут. Мы забыли о добром русском обычае — накормить, напоить, в баньку сводить, спать уложить, а потом разговаривать о делах. Отсутствие выдержки в общем-то привело и к серьезным разногласиям. Возможно, каждый находился под впечатлением своих забот: у Тамма и Овчинникова — одни, у групп — другие.) Овчинников высказал Иванову сожаление, что группа не проработала еще день… Иванов напомнил, что база, в конце концов, предоставила четверке самой решать, что делать, но это не показалось убедительным аргументом. Никто не сказал вслух, но за каждым выступлением тренеров прочитывался упрек, что группа слишком бережно к себе относится. Что, почувствовав «запах» вершины, альпинисты начали экономить себя, не рискуя ради команды.

В этот момент еще никто, кроме четверки Иванова, не знал, сколь сложна была работа между третьим и четвертым лагерями (Хомутов, Пучков, Голодов и Москальцов еще находились в пути к 8250)…

Разговор, начавшийся вяло отчетом о работе группы Валиева, попытками Хуты Хергиани оправдать свой уход с совместной с алмаатинцами заброски необходимостью съемок, постепенно раскручивался и пришел к тому, что Тамм, видя необеспеченность лагерей главным образом кислородом для штурма, предложил вернувшейся 19 апреля команде Иванова четвертым выходом установить лагерь V и вернуться 2 мая с тем, чтобы на штурм выйти последними — пятым выходом.

К моменту возвращения команд Валиева и Иванова руководство экспедиции вызвало из Тхъянгбоче, где отдыхала четверка Мысловского, Шопина и Черного. Мера эта была вынужденной. Все команды по три раза побывали наверху (Хомутов с ребятами, правда, еще не спускался вниз), а верхние лагеря были не обеспечены кислородом для дальнейшего штурма. Еще до того, как возникли дебаты с Ивановым и Валиевым, руководитель и тренеры знали, что нужен дополнительный грузовой выход., на высоту. Кто-то, спасая экспедиционные дела, должен был обеспечить кислородом подступы к вершине.

Выбор пал на Шопина и Черного. Тренеры, объяснили его тем, что Шопин и Черный были не вполне акклиматизированы из-за своих недомоганий и перед штурмовой попыткой им нужен был еще один выход… В наших, «домашних», экспедициях практики «отрезания хвостов» никогда раньше не было, и Овчинников с Таммом, давшие обещание двойке выпустить их в конце концов к вершине, были искренни, но, думаю, Шопин с Черным понимали, сколь призрачны их шансы, учитывая все неожиданности, которые могла преподнести погода и сам ход восхождений.

Мужество, с которым они приносили свои цели в жертву команде, заслуживает самой высокой оценки. И даже если бы материальная помощь их была не столь существенна, сам поступок был прекрасным вкладом в успех.

Что касается Шопина и Черного — тут все ясно. Они оделись и пошли из Тхъянгбоче. А вот почему Мысловский, отстаивая свою команду, не заставил руководство поискать иное решение? (Впрочем, прав Тамм, написавший при знакомстве с моей рукописью на полях в этом месте: «Что за ерунда! Если бы Мысловский отстаивал, Иванов отказывался, Ильинский не слушался, это была бы не экспедиция, а обреченный на гибель сброд». Но правда и то, что Иванов и Хомутов отстаивали и отказывались.)

Можно предположить, что Мысловский тоже думал о необходимости акклиматизации для Шопина и Черного. Может быть, не хотел привлекать дополнительное внимание к себе, учитывая, что Москва бесконечно пеняла Тамму за то, что он выпустил его на высоту. Возможны и другие мотивы, среди которых не самым последним может быть тот, что Мысловский вообще не любит вступать в борьбу и активно принимать чью-то сторону. Зачем портить отношения с Женей Таммом и Толей Овчинниковым? Зачем, чтобы ему, как Иванову, насмерть стоявшему за свою команду, бесконечно выговаривали и трепали нервы?..

(И вновь я обращаюсь к пометкам на полях: «Он стоял насмерть потому, что все они (Иванов, Ефимов, Бершов, Туркевич) не имели сил работать в полную нагрузку», — пишет Тамм. «Политика в группе Иванова определялась не начальником и не Ефимовым, а связкой Бершов-Туркевич, причем главным идеологом был Туркевич, — замечает на полях Балыбердин. — Политика эта совпадала с личными интересами Валентина, потому он так рьяно ее проводил. Мудрый Иванов понимал, что, останься он без группы, шансы его попасть на вершину упадут до нуля».

«Я не думаю так, — отвечает Овчинников. — Иванов всегда приносил свой рюкзак, куда требовалось, вряд ли в данном случае он проводил какую-то иную политику. Я думаю, весь сыр-бор разгорелся из-за неправильного выбора времени для разбора. Что касается Бершова, то он никогда не выступал с какими-либо негативными мнениями».)

Читавшие рукопись комментировали выражение «насмерть стоявшему за свою команду», но никто не вычеркнул его. И потому оно остается в силе.

Шопин, Черный, Хергиани и шерпы ушли на заброску. (Черный с шерпами вынесут кислород на 7500 и оставят его на веревке, а Хута поднимет его на 7800; потом Хергиани с шерпами еще раз поднимет кислород на половину веревок до лагеря III, а Шопин с высотными носильщиками донесет грузы до 7800, спустится и еще раз поднимется с грузом, а потом пойдет «Вовик» Шопин вниз с затаенной надеждой ждать часа, когда ему и такому же, как он, молчаливому трудяге Коле Черному скажут: «Одевайтесь и идите на вершину».)

Но вернемся в базовый лагерь, где страсти разгораются все сильней.

Предлагая Иванову выйти с ребятами на установку пятого лагеря, Тамм объяснил, что от первой команды остались Мысловский с Балыбердиным, что у Валиева пока тройка, которая при таком сложном выходе менее эффективна, чем четверка. Кроме того, алмаатинцы проработали на день больше четверки Иванова, следовательно, и отдыхать должны больше.

Этот последний аргумент вызвал нервную реакцию всей ивановской четверки. Она считала его по меньшей мере формальным. Иванов отказался выходить через пять дней…

В описании этих событий возможны некоторые сдвиги по времени, но они не принципиальны. Суть и характер разговоров не отвергает никто из рецензентов.

«Впечатление такое, что решили загнать группу, — говорил Ефимов. — Ребята приходили с восемь двести на рогах. Валились с ног. Выжили. И опять наверх? Без полноценного отдыха?»

Раньше Туркевич сказал Евгению Игоревичу, что он хочет, чтобы «по нашим костям Мысловский зашел на вершину». Теперь Иванов упрекнул Тамма в том, что он нарушает очередность и хочет выпустить их четверку впереди двух по очереди групп, чтобы прикрыть Мысловского.

Тамм сурово ответил, что установка лагеря V работа не для двоих, а для полноценной группы и что он ничего не хотел и не хочет…

Тогда Ефимов сказал, что едва ли можно назвать полноценной группой вернувшуюся с 8250 четверку, которой предлагают выйти на высоту 8500 через пять дней после возвращения.

— Это существенное замечание, — сказал Тамм. — Завтра соберется тренерский совет и решит, учтя замечание.

Но и на следующий день ничего не решилось. Овчинников предложил выпустить двойку Мысловский-Балыбердин для обработки маршрута, но Тамм отверг этот вариант. Вновь возник вариант четверки Иванова — теперь им предлагалось выйти на установку лагеря V с попыткой последующего выхода на вершину. И Тамм и Овчинников считали, что это возможно… Все возможно, но после отдыха, считал Иванов…

Но я никогда не упрекну Иванова, — пишет на полях Овчинников, — в том, что он не хочет что-то сделать, поскольку знаю, что делает он всегда больше… А до вершины было еще далеко».

25 апреля спустится в базовый лагерь Хомутов с командой, и на Горе никого не будет. Колесо, которое было с такими усилиями раскручено, грозило остановиться.

В это время к вернувшемуся из Тхъянгбоче после отдыха Мысловскому подошел Овчинников и предложил подумать о варианте выхода двойки на установку лагеря V и, возможно, на вершину с поддержкой группы Иванова или Валиева. Как рассказывал Овчинников, он рассчитывал на желание быть первым и одновременно на покладистость Эдика, на Володю, который еще на спуске с пика Коммунизма показал старшему тренеру, что для него невыполнимых задач нет… Эта тема возникала в разговорах Мысловского и Балыбердина еще до спуска на отдых. Вариант экономил много времени (не надо было дожидаться установки одной из отдохнувших четверок предвершинного лагеря), но таил в себе немало риска. «Эдик не хотел идти к Тамму, хотя я очень его просил, — пишет Балыбердин. — Помог Овчинников, и они вместе пошли к Евгению Игоревичу с вариантом передовой двойки».

Это был трудный момент для начальника экспедиции. Начатое столь давно дело, потребовавшее невероятных усилий сотен людей, дело, которое на два года стало содержанием жизни всех участников экспедиции, находилось в прямой зависимости от одного его слова.

Он прекрасно понимал, сколь опасен, нежелателен выход одной двойки. Во-первых, им предстояло начиная с высоты 8250 выполнять работу четверки; во-вторых, Тамм прекрасно понимал: пусть опыт Мысловского бесспорен, пусть Эдик необыкновенно волевой человек и знает в высотном альпинизме больше многих, но Мысловский старше всех, и (при всем его, Тамма, недоверии к рекомендации медиков) Эдику определен потолок — высота 6000. Правда, Мысловский в последних выходах опроверг эти рекомендации, но кто знает, ценой каких усилий? И каких усилий потребует от него еще большая высота?..

Хотя Овчинников предложил, Романов не возражал, Тамм больше других брал ответственность за судьбу Мысловского, за судьбу всей экспедиции и за репутацию советского альпинизма.

Была ли необходимость рисковать столь многим? Ведь существовали другие двойки, четверки… (Заметки на полях: «В этот момент их не было, а ждать слишком рискованно для всего дела», — Тамм. «Существовали, но больше никто не сделал из строя шаг вперед», — Балыбердин. «К сожалению, да!» — Овчинников.)

Наверное, была, но было и что-то большее, что не позволяет упрекнуть Тамма и Овчинникова в их решении: может быть, уверенность, что Мысловский с его упорством дойдет даже на пределе своих возможностей (ведь Мысловский — ученик Овчинникова, его альпинистское «альтер-эго»)…

А может, это была все та же нереализованная мечта об Эвересте восходителей старшего поколения, и Мысловский представлял в Гималаях поколение альпинистов Тамма и Овчинникова? Они шли его ногами, цеплялись за скалы Эвереста его руками… И в связке с ним шел Балыбердин — самый готовый физически и, я бы сказал, невероятно самостоятельный альпинист, привыкший все делать сам, работоспособный и упорный. Смысл был не в том, чтобы помогать Мысловскому, а в том, чтобы Мысловскому не надо было помогать напарнику. С собой Эдик справится сам, а Володя и подавно. Может быть, так думали тренеры…

Иначе я не могу объяснить, почему образовалась эта двойка — связка людей, непохожих по темпераменту, по психологии, но обладающих одним необходимым качеством для общего дела — терпимостью. Поэтому, когда Мысловский с Балыбердиным решили идти устанавливать пятый лагерь на высоте 8500, Тамм предложил, если останутся силы, идти к вершине. Овчинников же настаивал: вершина без всяких «если»! Это было небеспристрастное решение. Это было решение, продиктованное страстью.

Страстью были проникнуты действия самого Мысловского, лучше других знавшего свои возможности, и действия Балыбердина, единственного из наших вышедшего на вершину без кислорода… Страстным было лунное восхождение Бершова и Туркевича, и решение Иванова и Ефимова ночевать без кислорода, чтоб сберечь его на штурм, две попытки Валиева и Хрищатого и отчаяние Ильинского с Чепчевым, вынужденных вернуться вниз из-под самой вершины, и бросок через четвертый лагерь сразу в пятый группы Хомутова, и страдания Шопина и Черного — все было исполнено высокой страсти. Слава ей!

В этот момент, когда, проникнутый благородной патетикой, я, забежав вперед нашего рассказа, крикнул: «Слава ей!» — надо мной громко и с некоторой иронией каркнула знаменитая тхъянгбочская умная ворона. Тогда я еще не разговаривал с альпинистами и не знал, что она ежедневно будила их карканьем, вычислив, что украсть у альпинистов кусок сыра можно тогда, когда они едят, а едят они после того, как встают. Все четыре группы охотились на умную ворону, поскольку силки, которыми пытались поймать фазанов и уларов, она спокойно и без хлопот оставляла без приманки, и главное, иногда она прилетала с подругой. Привлеченный каким-то осмысленным карканьем, я пошел к дереву, на котором она сидела, и тут же с другого дерева слетела ее подруга и моментально вытащила из сумки патрончик с обратимой пленкой. Увидев, что дело сделано, умная ворона моментально прекратила каркать и тут же улетела — по-видимому, проявлять.

Я сидел лицом к Эвересту и смотрел на маленькую уютную долинку ниже отрога, где стоит монастырь. Отсюда, отдохнув и понервничав, одна за другой поднимались группы в базовый лагерь мимо хранилища скальпа йети в Пангбоче, мимо хижин Лобуче и Пхериче…

Как развивалась финальная часть этого грандиозного драматического действия, мы пока не знаем. Затянувшаяся преамбула собственно восхождения, быть может, изобилует большим количеством имен, фамилий, обозначений лагерей и цифр, но ты прости меня, читатель. Я пытаюсь восстановить события по документам и воспоминаниям участников уже спустя полгода после события. За это время почти все альпинисты записали коротко или длинно свои впечатления. И оказалось, что взгляды на одни и те же события не сходятся. Не сходятся даты и высоты иногда (поскольку они определялись без инструментов). И многие из поступков толкуются по-разному. Поэтому я хотел в части, предшествующей описанию четвертого выхода, воссоздать пусть неполную, но относительно точную картину подготовки к решительному штурму.

Что касается событий, начавшихся после отдыха в Тхъянгбоче, то они мне пока неизвестны. Сидя на пригорке и глядя на пару ворон, уносящих мою отснятую пленку, я решаю вопрос, как утром мне отправиться вдогонку за альпинистами, не обидев Алю Левину и Диму Мещанинова. Я иду к монастырю, вхожу во дворик, ограниченный стеклянной галереей, прохожу к хранилищу и выхожу в боковую дверь к молельным барабанам, иду, правой рукой раскручивая каждый из них, и думаю: «Какая же я свинья! Почему нам не пойти втроем? Все равно — каждый напишет свое. Меня интересуют те самые «отчего?» и «почему?», о которых я писал в связи с приездом в Непал, подробности восхождения; Дима хочет сделать беседы, аля-репортажи… Да и вообще, шли вместе, надо и дальше».

Придя к палаткам, разбитым совсем рядом с монастырем, я застал там нашего врача Таню Кузнецову со своим медицинским ящиком, с которым она, кстати, в качестве врача лыжной женской команды «Метелица» ходила по Ледовитому океану. Рядом с ней сидела покрытая каким-то индейским загаром Алевтина и спрашивала мазь от ожогов. Она готовилась к достижению высоты 5400 и от похода по тропе за альпинистами отказалась.

— Давай попрощаемся, — сказала Аля, — а то я влезала в барокамеру и мне дали допустимую высоту девять тысяч метров, но только на самолете, так что чем кончится мой поход — неведомо.

Мы обнялись. Дима решил подумать до утра, поэтому мы с ним не обнимаемся, а, забрав Алю, идем, надев все теплое, потому что вдруг заморосил снег, в шерпский кабачок, расположившийся у самого входа в храм. Там мы вместе с шерпами пили их национальный напиток и угощали их своим национальным напитком. Скоро весь кабачок уже не сомневался, что наша мужественная подруга собирается восходить на Эверест, поскольку мы показывали вверх в сторону Горы. Шерпы подходили к Але, с уважением рассматривали, а потом все вместе (только мы с Димой без слов) пели в честь Алевтины какую-то важную с притопыванием песню.

Атмосфера в кабачке была столь торжественно деловая, что у меня возникло желание пожертвовать монастырю, как это делают все экспедиции на Эверест. И только отсутствие в Димином лексиконе шерпских и тибетских слов и нетвердое выговаривание родных русских (вследствие усталости, конечно) остановило наш благой порыв.

Утром Дима, пожаловавшись на головную боль (по-видимому, влияние высоты), сказал, что он, конечно же, готов разделить со мной путь, но желание увидеть скальп йети вынуждает расстаться.

— Скальп я увижу в Пангбоче, альпинистов в Катманду, а с тобой… давай попрощаемся, — сказал Мещанинов.

Мы с тоской посмотрели на место у самого входа в храм, где, как и у нас, открывали только в одиннадцать, и обнялись. Попрощавшись с ребятами и захватив у мистера Бикрима билет на самолет, немного чая и сухарей (есть я все равно ничего не мог), я с шерпой Тхумбу вышел из Тхъянгбоче. На пороге храма стоял монах в красных одеждах. Ветер трепал привязанные к шесту красные и желтые ленты. Они тянулись в сторону Лхоцзе. Як все так же щипал ярко-зеленую траву на фоне сизой Сагарматхи, по поляне бежал крохотный мальчишка в красной курточке и совершенно без штанов, у каменной стены сидел старик и смотрел на горы.

Я постарался запомнить и монастырь, и ленты, и снежный флаг за вершиной, и бегущего мальчонку, и яка, и старика. Здесь очень мало стариков. Многие умирают молодыми.

Тхумбу взял мой рюкзак, я — сумку с фотоаппаратами, и мы пошли. Мы шли быстро, только один раз я остановился у зарослей рододендронов. И тут из-за деревьев по тропе вышли ко мне мои добрые знакомые София и Дэвид. Мы сбросили поклажу и, положив на плечи руки, стали плясать, радуясь встрече. Тхумбу, увидев, что праздник, снял рюкзак и присоединился к нам. Так мы и плясали — мексиканка, русский, американец и шерпа — в центре Гималаев под ясным синим небом, среди цветущих рододендров, и было нам хорошо и все понятно.

— Мы все должны жить, — закричала София в горы, — весь мир! All the world round!

Шерпа не понял. Тогда она поставила нас в круг и стала касаться груди каждого и приговаривать:

— Живи, живи, живи…

Трое молодых парней, проходивших по тропе, с удивлением смотрели на нас. Дэвид спросил, откуда они.

— Из Австралии.

София быстро поставила их в круг:

— Теперь весь мир, все континенты…

Я как мог сообщил, что есть еще Африка.

Я был в Кении, — сказал один австралиец.

О'кей, — сказала София, — значит — все…

И она снова весело повторила свое заклинание, и мы разошлись.

 

Вечер в Лукле

После Намче-Базара дорога шла только вниз, и через шесть часов ходьбы я увидел на берегу Дудх Коси, за рекой, желтые с зеленым «кемпинговые» палатки нашей экспедиции.

Возле палатки с надписью «Тренерский тупик (мозговой центр)» я встретил Тамма. Он был в своей синей куртке и штанах гольф. Едва успел представиться, как стал свидетелем международного инцидента между Балыбердиным и шерпани средних лет.

Пока альпинисты, сидя в палатках или греясь на заходящем солнце, лениво переговаривались или играли в преферанс, Балыбердин тащил дерево. Довольно большое дерево он волок один, потом также один стал рубить его и разжигать костер, но тут пришла невысокая тоненькая женщина, разбросала костер и стала шуметь, что это ее земля и повалившееся дерево тоже ее. Она запросила за него, как водится, втрое, но, получив двадцать рупий, успокоилась. Овчинников, надвинув поглубже свою киргизскую шапку, порассуждал, что это вряд ли ее земля и ее дерево и что нужно бы спросить у нее бумаги, но мы с Таммом его убедили, что дать двадцать рупий проще, к тому же женщина, несомненно, безграмотна и никаких бумаг у нее, по всей вероятности, нет.

Балыбердин, увидев, что конфликт исчерпан, вновь взялся за дерево с прежним упорством. Тамм отвел меня к палатке с надписью «Площадь Дзержинского» (в которой, вероятно, жили в базовом лагере офицеры связи) и сказал ребятам, чтобы они меня приютили. Слух об отбившемся от стада корреспонденте, по-видимому, прошел по лагерю. Во всяком случае, мои появления не вызывали вопросов, да и сам я их пока не задавал.

Я вообще, появляясь в новых местах или общаясь с новыми людьми, стараюсь не бросаться в пучину работы или общения, а адаптируюсь. Я должен сперва как бы занять место в пространстве и чувствовать в этом месте себя относительно защищенным. Например, приезжая в город, или деревню, или страну, первое, что я делаю, — начинаю кружить. Мне нужно узнать все улицы и дворы, окружающие мое жилище, и в какую сторону центр, в какую вокзал и где мне предстоит работать. Только пошатавшись по окрестностям и запомнив мелкие приметы, проходные дворы и закоулки, я начинаю знакомиться с людьми. Знание географии придает мне уверенности, словно я резервирую себе пути к отступлению…

Точно так же без всякого расчета, по одному лишь чувству я стремлюсь занять естественное место в разговоре с человеком, о котором предстоит написать. Мне неважно, о чем беседа, потому что я не работаю во время нее, а действительно беседую, стараясь быть интересным и, главное, полностью открытым для собеседника. Если буду хитрить, ловчить и «выводить на тему», я обречен: только доверие рождает доверие… С другой стороны, мне известно, что расслабленный разговор тоже нехорош, хотя может иметь вид товарищеский, потому что, как в жизни человек половину всей информации об окружающем его мире получает, говорят, в течение первых пяти прожитых лет, так и при встрече с человеком главное (возможно, больше половины) узнаешь в первые часы общения. И торопить нельзя события, и прозевать нельзя.

Мне очень повезло с беседами о восхождении, потому что я был первым посторонним человеком, готовым выслушать, а альпинистам было что вспомнить. Быть может, они и забыли какие-то события, но те, о которых говорили, были им важны.

Весь остаток дня я бродил среди палаток, ведя в основном разговоры о Москве, о футболе, о новом и пока еще недостаточно оцененном явлении миру футбольных фанатов-подростков, о том, что я знаю из газет про восхождение. Я обещал им огромный успех (а Балыбердину — увиденную им в газете мою фотографию «Фея лета»), бесконечное количество встреч с восторженными почитателями и трудности, которым они подвергнутся, если станут делить награды, лавры. Они слушали, иногда иронически улыбались, присматриваясь ко мне.

«Обедоужин» накрыли на траве, расстелив клеенку. Повара напекли свежих лепешек вместо хлеба. На скатерти разместилось большое количество разных консервных банок и баночек — остатки экспедиционных запасов Воскобойникова. «Мини-сосиски», кусочки языка, ветчина… Ели неторопливо, но с аппетитом, который с каждым днем набирал силу.

Туркевич предложил «вбросить шайбу». Я спросил, что это такое, и все засмеялись — узнаешь еще. Евгений Игоревич отрицательно покачал головой. Потом кто-то поднялся, сказав:

— Садись поближе, а то останешься голодным, — и скоро вернулся с консервной банкой типа шпротной, на ней скотчем была прикреплена бумажка с надписью: «Вишнево-виноградный напиток».

Спирт для экспедиционных нужд был закатан в консервные банки, которые кто-то назвал шайбой.

Отказав во вбрасывании, Тамм пошел к своей палатке. Балыбердин встал посмотреть, горит ли костер. Все потянулись к огню.

Затеялся тихий разговор о будущей гималайской экспедиции, о возможности и необходимости ее как естественного продолжения Эвереста-82.

А куда?

Да куда-нибудь, где интересно. Может быть, Лхоцзе — Южная стена. Ее никто не мог пока пройти… Если югославы не пройдут, то можно Лхоцзе…

Или на Канченджанге есть стенной маршрут, который и до половины не пройден…

Меня так и подмывало в этот момент спросить их, расслабленных теплой ночью, что же их все-таки гонит на вершину. Это было время знакомства, время, когда глупый вопрос еще не становится бестактным. Впрочем, почему такой уж глупый? Для большинства людей, не связанных с альпинизмом, он вполне понятен, потому что мы, эти люди, в одну минуту хотим понять то, что «дети гор» постигают всю свою жизнь. И часто мы задаем вопрос «зачем?» не для того, чтобы понять, почему они лезут к вершине, а для того, чтобы объяснить, почему мы туда не идем. И, может быть, оправдать свое нехождение.

Все это я понимал и все же, если бы не урок Германа Буля — первовосходителя на Нанга-Парбат (8126), который на вопрос «зачем?» на устроенном в его честь в Вене приеме ответил: «Чтобы хоть там не слышать этого вопроса», возможно, не удержался бы от соблазна. А может, удержался бы. Ведь не задавал же я его раньше ни спелеологу Геннадию Пантюхину, когда он спускался в черное мокрое чрево километровой глубины пещеры, ни океанологу Александру Подражанскому, «нырнувшему» в аппарате, приспособленном для морской воды, на дно пресноводного Байкала. Теперь я не задал его восходителям на Эверест.

— Раз есть вершина — конец пути или дно конец пути, значит надо найти этот путь и пройти по нему, — отвечаю я за них, хотя никто не пристает ко мне с вопросами после достижения мною в Гималаях высоты едва не четырех тысяч метров без рюкзака. — И еще: поднимаясь в гору, спускаясь в глубину, они открывают нам новые вершины и глубины. Разве не стал после восхождения нам ближе Непал, понятнее Эверест?

Да-а, — говорит доктор Свет Петрович, сидя у костра, — тем не менее, не оказалось на Горе ни одного журналиста. Опаздывает ваш брат. Вот когда ходоков на полюсе встречали, там были представители организаций, частные лица, даже поэт был и торт. А ведь трудностей, судя по неплохо организованным сообщениям в печати, тоже было немало. То полыньи, то торосы, то очередной мешок с продуктами не туда попал…

Как ты считаешь, если сравнить, интерес у людей был больше к экспедиции лыжников к Северному полюсу или к нашей?

Голодов все время либо улыбается, либо как бы улыбается. Он из Алма-Аты и раньше входил в команду Ильинского, но потом отпочковался. Здесь чаще я его видел рядом с Юрием Кононовым, переводчиком и радистом экспедиции, который жил в базовом лагере в палатке с надписью: «Сала та кивбасы на продажу нэ мае». Об особенности Голодова постоянно как бы улыбаться я не знал и решил, что вопрос об экспедиции Шпаро либо таил в себе подвох, либо был решен и мне предлагался тест.

Больше того, я услышал два вопроса: первый — мое мнение об экспедиции Шпаро, и второй, ревнивый, — о ком больше пишут?

На второй вопрос ответить было просто, потому что одной из многочисленных задач Шпаро было именно то, что на английском («инглиш») называют «паблисити».

Газета организовала экспедицию. Ее рекламировали везде, и это было одно из тех событий, которое, собственно, и рождено было для прессы. Никто не станет оспаривать сложности туристского похода и опасности — действительно, можно нырнуть в полынью, но едва ли его реальные сложности соответствовали описываемым.

Заслуга Шпаро в том, что он нашел «спонсора» (так называют фирму или частное лицо, которое, субсидируя теннисный, или лыжный, или автомобильный турнир, использует спортивное действие для рекламы). Спортивное значение похода мне представляется не слишком большим. Во-первых, шли они по льду с дополнительными забросками. Чего не хватает — закажи и получишь. Во-вторых, дойдя до условной цели, они были сняты самолетами, а не вернулись назад. Это, правда, я уже отвечал на первую половину вопроса Голодова.

В отличие от восхождения на Эверест или любой иной восьмитысячник, где с каждым шагом путь становится труднее (все меньше кислорода, все ниже температура, все сильнее ветры), при восхождении на полюс условия в начале и в конце пути примерно равные. Это ведь на глобусе полюса имеют крайние точки — самая верхняя и самая нижняя, а в жизни — это бескрайнее плоское поле.

С полыньями, с торосами или без них. И что вдоль берега, что в глубь океана — сложность приблизительно одна. Долго идти — тяжело.

Есть и другие различия. Лыжный маршрут от произвольной точки к условной нельзя назвать «логичным». И еще. Вершины Эвереста невозможно достичь никаким иным способом, кроме как влезть самому. И никаким иным способом ее не покинуть, кроме как сойти самому (в нашем маршруте) или на руках товарищей (разве что теоретически). Никакой прогресс не может заменить человека на Горе. Ни вертолет, ни самолет не смог бы спустить Онищенко с высоты 7300 (а ведь до вершины еще полтора километра по высоте), а снять со льдины больного или уставшего можно в любом месте пути.

Так я отвечал Голодову, тем самым признавая, что альпинисты в период их работы на Горе из-за отсутствия информации уступали высокоширотным туристам в популярности у журналистов, а следовательно, и читателей. Но теперь, по достижении результата, люди, сопоставив события, должны воздать альпинистам должное.

— Та то-цацки, — сказал Туркевич.

А Сережа Ефимов взял гитару, на которой расписались все участники гималайской экспедиции: «…Ах оставьте ненужные споры…»

Я пошел искать Евгения Игоревича.

Может быть, я не прав, может быть, у Димы Шпаро есть высокая идея, а реклама и ощущение себя героем («Твой полюс») — это вещи, неизбежно сопутствующие делу неординарному. Неужели и эти, которые сидят сейчас и считают «та то-цацки», или хотя бы кто-то из них, поднимут себя над другими, найдя удачного спонсора?

Тамм сидел в палатке и при свете фонаря перелистывал бумаги. Близилась пора всяческих отчетов и ответов.

В Катманду кто-то в посольстве мне сказал: «Тамму еще предстоит объясниться за свои решения». Тогда вечером в зеленом лагере я спросил, за какие решения ему предстоит объясняться. Он улыбнулся, отчего вся его суровость моментально улетучилась, и сказал:

— Видимо, за Мысловского.

Мы помним, что по плану после третьего выхода все группы должны были спуститься на отдых. Решено было, что отдыхать альпинистам полагается не менее десяти дней с посещением Тхъянгбоче. Природа вблизи монастыря живая — птицы, цветы, зеленая трава. После неприветливых камней, льда и снега это был подарок. Но этот подарок мог достаться не всем. Увидев, что план в связи с болезнями, скверной погодой и недоработкой выполнен быть не может, Тамм предложил Иванову с товарищами выйти на обработку дороги до пятого лагеря с возможным выходом на вершину. Думаю, Тамм понимал, что после пятидневного в базовом лагере отдыха группа Иванова, только что вернувшаяся с обработки маршрута до 8250, в лучшем случае установит лагерь V на 8500. На вершину им выйти едва ли хватит сил, но начальник экспедиции настаивал, забывая, что то, что понятно ему, понятно и Иванову. О том, чтобы вытащить из ивановской колоды пару тузов, показавших себя виртуозами на отвесных подступах к лагерю 8250, не было даже мысли. Иванов не даст рушить четверку, да и Туркевич с Бершовым зададут вопрос: если двойка, то почему не Мысловский с Балыбердиным? И сами (Туркевич здесь скажет за двоих) ответят на этот вопрос — за ними не заржавеет.

Группа Валиева, как и Иванова, тоже устала и тоже отказалась идти ставить пятый лагерь. Кроме того, они хотели подождать Ильинского, отдохнуть и всем вместе штурмовать вершину.

Оставался Мысловский с Балыбердиным. Мы уже говорили, как возникла идея идти устанавливать лагерь V вдвоем. Теперь эту идею предстояло осуществить. Тем более, что это был единственный выход из создавшейся ситуации. Овчинников предложил обдумать вариант работы двойкой Мысловскому, который был уже подготовлен Балыбердиным к принятию решения.

Может быть, мое построение несколько искусственно, но весь ход событий наталкивает на мысль, что это был тот самый момент, когда Эдуард мог и должен был помочь Евгению Игоревичу, равно как и Анатолию Георгиевичу и всем остальным. За хлопоты и выговоры, связанные с отменой запретов выходить Мысловскому на высоту, надо было расплачиваться.

Никто не требовал платы, но Мысловский, как альпинист, как товарищ Таима и Овчинникова, не мог, мне кажется, не испытывать чувства долга перед этими людьми, которые, оказавшись в сложной ситуации, рассчитывали на него. Это был час Эдуарда Мысловского. Он пришел с Овчинниковым к Тамму сказать, что готов идти с Балыбердиным на установку пятого лагеря.

— С выходом на вершину, — добавил Овчинников.

Отвлекаясь от разговора с Таммом. я вспоминаю реакцию Владимира Балыбердина на предложение после возможной установки лагеря выйти на вершину. Я почувствовал себя идущим по канату над пропастью (а я не умею ходить по канату)… Если будет идеальная погода… если окажется не слишком сложным участок между четвертым и пятым лагерем, если Эдик будет себя нормально чувствовать (в себе я не сомневался), то мы сможем взгромоздиться на самый верх. Если нет, то второй возможности нам не дадут. Тамм понимал, что двойку нужно поддержать, после чего был разработан план. Он включил уже целую обновленную программу финальной части экспедиции. Первоначально предполагалось, что вслед за Мысловским и Балыбердиным пойдет группа Валиева, но потом решили, что четверка лучше тройки (перед выходом наверх Ильинскому надо было отдохнуть, поскольку он позже других вернулся в базовый лагерь), и вслед за первой двойкой теперь должна была идти команда Иванов-Ефимов, Бершов-Туркевич.

Балыбердин, узнав об этом, заметил Тамму, что считает тройку алмаатинцев гораздо надежнее хлипкой команды Иванова. Ах, если б знал Балыбердин в ту минуту, как повернется дело, если бы знал, что именно эта перестановка, возможно, сыграет самую решающую роль в его и Мысловского жизни… (Хотя нет сомнений, что и команда Ильинского-Валиева, и любая другая не оставили бы товарищей в трудной ситуации одних… Но мы забегаем вперед.)

По плану Тамма Мысловский с Балыбердиным должны затащить необходимый им для жизни минимум в четвертый лагерь, обработать маршрут между четвертым и пятым лагерями и затем поставить палатку.

— На этом их основная задача кончалась, — говорил Тамм. — Если они чувствовали силы и возможности, то тогда начинала действовать система поддержки.

Обработав маршрут до 8500 и установив палатку лагеря V, двойка должна была сойти в лагерь IV (8250), куда группа Иванова должна была поднести штурмовой кислород, и вернуться в лагерь III (7800) на отсидку. Третий лагерь был в этой круговерти опорным (кстати оказалось его обустройство), в дальнейшем схема до заброски кислорода штурмующим должна была сохраниться. Пока группа Иванова отсиживалась бы перед штурмом, следующая четверка должна была забросить для них штурмовой кислород на 8250 и уйти в лагерь III. Следующая за алмаатинцами четверка Хомутова повторила бы операцию с заброской баллонов в четвертый лагерь и пошла бы в лагерь III на отсидку, пока бывшие его хозяева шли на вершину. Замыкали бы всю эту «кардиограмму» Шопин с Черным. Каждая последующая команда обеспечивала кислородом предыдущую.

Эта схема требовала высокой точности и тщательности в выполнении, но зато давала возможность в короткий срок подняться всем участникам экспедиции (теоретически).

Итак, была создана новая схема, которая предполагала успешное или как минимум благополучное завершение штурма.

И вот в тот момент, когда экспедиция наконец нашла выход из кризиса, когда решение о выходе двойки было принято и назначен срок, на радиосеанс с базовым лагерем в Министерство туризма Непала приехал посол А. В. Визиров. Посол передал требование точно следовать приказу, который запрещал Мысловскому подниматься выше шести тысяч метров.

Тамм уже не мог ломать планы и сказал, что В этом предэкспедиционном приказе есть пункт, в котором говорилось, что в любой ситуации следует исходить из основной задачи. Основная задача — подняться на вершину, и Тамм намеревался ее выполнить…

Посол пожелал удачи и попросил быть поаккуратней. Главное, чтобы все были целы.

Через несколько дней из Москвы в Катманду прилетел заместитель начальника Управления прикладных видов спорта Спорткомитета Э. А. Калимулин. Я уже говорил, что Калимулин вел себя в Непале с пониманием нужд, задач и проблем экспедиции, и Тамму удалось убедить его в целесообразности уже принятых решений.

Мысловский и Балыбердин готовились к выходу.

Утром в зеленом лагере у речки альпинисты встали кто когда хотел, но каждый, вставая, обращался к Анатолию Георгиевичу Овчинникову с беззлобной иронией, спрашивая, была уже пробежка и зарядка или сегодня выходной.

— Выходной, до Катманду выходной, — говорит Овчинников, разминаясь.

Потом пошли умываться к ледяной реке, потом завтракали и медленно собирали вещи для перехода в Луклу. Пестрый лагерь превратился в груду вещей, и скоро по двое, по трое, а кто и по одному альпинисты зашагали по тропе в Луклу.

На лужайке у камня, на котором сохнет желтая майка с длинными рукавами, лежит Балыбердин и пишет дневник. Он не расставался со своими записями ни в базовом лагере, ни в высотных лагерях. Сейчас расшифровывает свои иероглифы и переписывает то, что вспомнил, из красного блокнота в клеенчатую клетчатую тетрадь. Он восстанавливает события, восстановим их и мы.

Вот уже несколько недель погода не баловала альпинистов. Снег, холод, ветер. В базовый лагерь зачастили гости. Туристы идут по тропе, и теперь у них появилась цель — посмотреть на бивак советской гималайской экспедиции, тем более что по тропе распространился слух, что русские гостеприимны — всех кормят. Пришлось вывесить дощечку, на которой было написано, что трекинг окончен и дальше базовый лагерь. Альпинисты, соскучившиеся по общению, были даже рады визитам, пока их было немного.

В лагере обменивались новостями: Калимулин сообщил, что с китайской стороны идут две экспедиции — американская и английская (потом, после завершения нашего похода, станет известно, что ни та, ни другая команда не минует трагической развязки — в каждой из них погибнут восходители). Живой отклик получило сообщение о том, что телевизионщики идут вот уже три дня из Луклы и что Венделовский, который ходил пешком в Катманду ремонтировать «Болекс», возвращается с ними вместе в базовый лагерь.

24 апреля весь состав экспедиции, кроме групп Иванова и Ильинского, построился у флагштока. Евгений Игоревич Тамм вручил флажки-вымпелы СССР, Непала и ООН Мысловскому и Балыбердину. Обстановка была торжественной.

С этого момента установку пятого лагеря с попыткой штурмовать Эверест можно считать официальной программой двойки Мысловский-Балыбердин. Володя, по его словам, еще пытался объяснить тренерам, что выход к вершине после такой сложной работы, как установка лагеря V, нельзя планировать, но сам надеялся забраться «на самый верх».

Спустившаяся из лагеря IV четверка Хомутова, которая не прошла вверх, тем не менее считала, что путь из лагеря 8250 в лагерь 8500 можно проложить за один день, работая, конечно, с кислородом. Что после первых трех-четырех веревок склон несколько теряет крутизну… Но будем помнить, что Мысловский отправлялся на эту работу вдвоем. Правда, вдвоем с Балыбердиным… Работа огромная, и к тому же неясно, сколько кислорода удастся вынести в третий лагерь Шопину, Черному, Хергиани и шерпам. Шерпы из-за большого количества снега не могут дойти до третьего лагеря, а порой и до второго, оставляя грузы на полпути…

24 апреля вся четверка Хомутова отправилась на отдых.

Теперь в базовом лагере кроме двойки восходителей оставались «члены хоздвора» и шерпы. По их наблюдениям, после обильных снегопадов должна установиться хорошая погода, но ее все нет, и все ее ждут.

По рекомендации Овчинникова Мысловский с Балыбердиным рассчитывают вес рюкзаков, и получается, что на участке от третьего, обеспеченного кислородом, лагеря до четвертого необходимо взять за спину по двадцать килограммов (!) груза и вынести его (мы помним, что это самый сложный, вертикальный участок маршрута) на высоту 8 километров 250 метров. Необходимого груза! Хорошо, если вынесут. Но мы запомним и этот участок, и этого веса рюкзаки…

27 апреля в шесть часов утра Эдуард Мысловский и Владимир Балыбердин вышли на штурм Горы. В базовом лагере уходивших провожали Тамм, Овчинников, Воскобойников и другие официальные лица. Оператор Дмитрий Коваленко отснял все это на пленку с помощью одного из восьми аппаратов киноэкспедиции. Группа телевизионщиков и Венделовский опоздали к прощанию. Иванов, Ефимов, Бершов и Туркевич к этому времени уже в базовом лагере.

Восходители прошли мимо ритуального огня, и метров через двести Балыбердин провалился в ледниковую лужу, промочив ноги. Мысловский позже дал ему запасные свои носки. В лагере I они заночевали с несколькими шерпами, которые работали на заброске грузов. Вечером они сказали Навангу, что если он будет в состоянии, пусть идет с ними на вершину. Наванг обрадовался этому предложению. Мысловскому и Балыбердину хотелось иметь помощника в трудном деле, а Тамма волновала проблема, не придется ли Навангу самому оказывать помощь…

Мысловский с Балыбердиным посчитали кислород. Получалось, что должно хватить на троих: четыре баллона в четвертом лагере, два — в третьем и по три они собирались вынести сами… Пока они считали, сверху спустился Шопин. Он был бодр и в хорошем состоянии и надеялся, заняв место в хвосте очереди, все-таки подняться на Эверест вместе с Черным…

Так прошел первый день решающего четвертого выхода на Эверест. Начинается самая важная часть экспедиции, и я думаю, мы отправимся вслед за первой двойкой, но не будем терять из виду всех остальных.

28 апреля Мысловский, Балыбердин и Наванг двинулись вверх к лагерю II. Вечером они лежали в спальниках и опять считали груз. Слишком много продуктов, железо (крючья, карабины), кислород, бензин, веревки…

Перед сном они спрашивали Наванга, который много работал с другими экспедициями, как в сравнении с ними выглядит наша. Они услышали то, что хотели услышать, и это, безусловно, соответствовало истине. Очень сложный маршрут, вероятно, и альпинисты сильные, раз проходят его…

Наванга, видимо, захватила идея подняться на вершину. Он долго молился на ночь, просил у богов погоды и здоровья. Потом дал Мысловскому и Балыбердину поесть каких-то зерен и надел им на шеи священные шнурки.

Утром 29 апреля они собирались долго. Пока Мысловский укладывал рюкзак, Балыбердин с Навангом готовили пищу. Сказав Навангу, чтобы он помог ему по кухне, Володя облегчил душу. К этому моменту ему надоело стоять у плиты, когда все лежат в спальных мешках. Наванг приветливо откликнулся на призыв, хотя, как оказалось, устал больше Мысловского и Балыбердина. Это удивило двойку, потому что груза у Наванга было поменьше, чем у них. Они вышли из лагеря II (7350) и к вечеру были в третьем лагере на 7800.

Вообще, они не очень были аккуратны в выходах на связь, и Тамм не раз делал им замечания. Особенно много волнений доставляли, вечерние опоздания. Бог знает, что начинали думать в базовом лагере. Впрочем, опоздание на связь в любое время, а тем более, когда альпинисты входят в зону свыше шести с половиной километров, которую физиологи первых эверестских экспедиций назвали «поясом смерти», крайне неприятно для всей экспедиции.

По традиции и логике портативная рация должна быть у капитана четверки или лидера двойки. Значит, у Мысловского. Но он сам передал этот скипетр Балыбердину. Тамм считал, что Эдик сделал правильно, чтобы не тратить силы на переговоры, экономить себя. Тем самым Евгений Игоревич признал то, в чем Мысловский признаться не мог. Эдик уступил Балыбердину лидерство по существу. Это, думаю, было непросто. Мысловский — альпинист необыкновенно волевой и действительно опытный. Он знал, что выйдет к вершине, несмотря на невероятное сопротивление ему Горы. Он оценил, чем может пожертвовать ради Эвереста, и, видимо, решил — всем. Власть, лидерство, здоровье он менял на одно восхождение.

Потом, вернувшись, он попробует все вернуть и допустит ошибку, потому что тот, кто принял, не возвращает. Эверест все оставляет себе!

В акте передачи рации, пустяковом самом по себе, был еще один любопытный момент. Раз Тамм сказал, что Эдик правильно делает, что экономит себя, значит, он правильно делает, что экономит себя за счет Балыбердина. Начальник экспедиции мыслил масштабами экспедиции. Он знал, что они выйдут на вершину, только если будут идти вдвоем. И тут Евгений Игоревич исходил из решения основной задачи. Он рассматривал двойку как единый механизм, в котором одна часть, необходимая для движения, обладает ограничителем, но суммарная мощность должна быть сохранена. Значит, на вторую, более свежую часть (и это естественно) должна лечь большая нагрузка. Двойка потому и двойка, что один может и должен помогать другому. Но то, что виделось издалека, из базового лагеря, Балыбердин мог и не видеть. Вернее, он мог это видеть фоном. А на переднем плане развивалась пьеса, драма для двух актеров. В их биографиях много общего: оба сами пробивались в жизни, оба выросли без отцов, но все же к моменту начала экспедиции отличало их больше, чем объединяло. В начале] спектакля один из них играл роль премьера, обладая званием и опытом, друзьями, семьей, имеющий! основание (законное вполне) считать себя одним из лидеров советского альпинизма, человека образованного, привлекательного внешне, с обаятельной улыбкой… — он лидер.

Другой в начале спектакля: взят в экспедицию «на общих основаниях», да и то потому, что старший тренер увидел его необыкновенную прилежность и работоспособность. Он даже не мастер спорта, у него нет опыта, нет ни дома, ни семьи, он живет в общежитии, он может положиться только на себя, он обделен «обществом», и круг не столь уж высок, да и внешне его не пригласишь на роль героя-любовника — он актер миманса.

Но это все вначале. Потом начнется спектакль — удивительной страсти невидимая миру борьба двух связанных насмерть людей, борьба за сохранение жизненной позиции у одного и за завоевание ее у другого. Она будет происходить на фоне совместных нечеловеческих усилий, направленных на то, чтобы подняться над всеми, над всем миром (а можно это сделать только вдвоем), и станет содержанием первого восхождения. Вернее, восхождения первой двойки. И спуска. И всего, что было потом…

(«Они альпинисты до мозга костей и боролись только потому, что хотели побывать на Эвересте, и ни о чем другом тогда не думали. Они настоящие!» — написал на полях Евгений Игоревич. Вероятно, он прав… А может быть — он тоже прав.)

Такова фабула, а за сюжетом мы последим.

Итак, сидя в третьем лагере, Мысловский, Балыбердин и Наванг вышли на связь с базой. Сообщили, что добрались, и спросили, что нового. Нового оказалось очень много. Пришла группа телевизионщиков, привезла письма и, главное, магнитофонные кассеты с записями голосов родных и близких. Кононов что-то похимичил, и ребята, сидя на высоте 7800 метров в Гималаях, услышали родные голоса.

«Мысловский окунулся в теплую домашнюю обстановку, в окружение своих трех женщин, а мне передавала привет всего лишь развеселая компания приятелей, но все равно приятно от проявленного внимания», — запишет Балыбердин в дневнике.

Еще была новость: утром вслед за двойкой вышла четверка Иванов-Ефимов, Бершов-Туркевич. Они встали в пять утра, Володя Воскобойников покормил их напоследок по-царски: отбивные с жареной картошкой (не знаю, правда, едят ли цари отбивные с жареной картошкой; я бы на их месте ел). Ивановцы, миновав ритуальный огонь, который всякий раз, когда кто-нибудь шел на Гору, зажигали шерпы, ушли вверх по ледопаду Кхумбу.

Накануне группа Иванова обратилась к Тамму с просьбой внести корректировку в принятую схему. Вы помните, каждая следующая группа делала заброску кислорода из лагеря III (7800) в лагерь IV (8250) для предыдущей. Все группы были связаны, и любое чрезвычайное обстоятельство могло поставить идею восхождения в затруднительное положение. Группа Иванова хотела обеспечить кислородом и первую двойку и себя, но не ждать, пока им самим поднесут кислород альпинисты из группы Ильинского. Вместо трех спальников они возьмут из лагеря II кислород в количестве, достаточном для штурма по их расчетам. Это поможет им избежать лишних суток пребывания на 7800, где будет нечего делать. Лучше уж работать, чем лежать. Силы тратишь все равно.

Тамм обещал подумать над этим весьма принципиальным предложением. Группа Иванова отказывалась от помощи группы алмаатинцев, отчасти не желая ставить в зависимость от их продвижения, их самочувствия свое восхождение. В этом была логика, особенно если учесть, что выше четверки Иванова, взвалив на себя работу, достойную четырех, шла двойка Мысловский-Балыбердин, и надо было иметь в виду и незапланированные события. Посоветовавшись с Овчинниковым, Тамм разрешил второй четверке коррекцию, «о она узнает об этом потом, а пока все они, яркие как снегири в Репино (там, под Ленинградом, снегири особенные), весело и бойко идут по ледопаду, подбирая на льду трофеи — карабины и крючья прошлых экспедиций.

Промахнув без остановки в промежуточном лагере тысячу двести метров по высоте, четверка останавливается на ночлег в первом лагере. И у этой команды главная радость — голоса из дома. Это было большое, замечательное событие — услышать друзей, близких и особенно детей. Там, внизу, в базовом лагере и Тхъянгбоге, получив кассеты на руки, альпинисты групп Ильинского и Хомутова ходили друг к другу хвастаться и радоваться; здесь, на Горе, слушали и вспоминали. «Около двух часов, — пишет в дневнике Иванов, — слушали мы в первом лагере звуковые письма родных, друзей, знакомых, переживающих за нас там, в Москве, Свердловске, Харькове и других городах страны. Отлично понимаем, что за нами пристально следят миллионы людей, и не только дома. Одни желают успеха, а другие жаждут провала. Но те люди, голоса которых мы сейчас слышим, и днем и ночью мысленно с нами. И неизвестно, кому из нас проще. Мы решаем свои задачи и о себе знаем все, а у них сплошная неизвестность. Те скупые сведения, что до них доходят, конечно же, заставляют многое додумывать, о многом догадываться, а воображение всегда достраивает ситуации сложные и неприятные…»

День 30 апреля был холодным и неуютным. Мысловскому, Балыбердину и Навангу предстояло пройти по самому сложному из участков проложенного пути. Именно между лагерями III и IV были вертикальные стены, о которых альпинисты думали с тревогой. Рюкзаки были невероятно тяжелы. Когда Балыбердин сказал Тамму, что, по их подсчетам, они с Эдиком понесут килограммов по двадцать пять, в базовом лагере забеспокоились. Слишком много взвалили на себя мужики, слишком велик груз. Балыбердин, кроме того, взял кинокамеру «Красногорск», которую в третий лагерь принес Шопин. Эта камера якобы могла выдержать очень низкую температуру, и предполагалось, что восходители возьмут ее с собой на вершину.

Пока Мысловский собирается (он несколько вяловато начинал день, и приходилось его поторапливать), я расскажу немного о киногруппе, раз мы вспомнили о камере. Мне представляется, что оснащение аппаратурой альпинистов было не очень продумано. По-моему, каждая группа восходителей должна была иметь свою простую восьмимиллиметровую камеру с широкоугольным объективом. Зарядка камер должна быть кассетной, чтобы не мучиться на морозе. И всех альпинистов надо было обучить пользоваться аппаратурой. Тогда бы мы имели хоть несколько кадров восхождения.

Фотооснащение было простым и надежным. Легкая, неприхотливая «Смена» оказалась хорошим помощником — почти все высотные съемки в этой книге сделаны ею.

Организаторы несколько недооценили значение киносъемки для последующей жизни. Надо было сделать все, чтобы «остальной мир» переживал их восхождение, мог стать соучастником, пусть хотя бы в кинозале. Для того чтобы событие было понято и принято людьми в нем не участвующими, надо, чтобы люди знали о нем (как минимум).

Но у Тамма, да и у самих альпинистов ни к режиссеру, ни к оператору не было творческого доверия, видимо потому, что участники экспедиции не могли понять, что именно снимают Венделовский с Коваленко (а киношники и сами не знали). А раз характер фильма был непонятен, то некоторые съемки стали восприниматься настороженно. Драматические ситуации казались опасными для съемок, а они-то, собственно, впоследствии и были тем, увы, немногим в фильме, что давало представление о работе на Горе. Кто видел картину, помнит кадр, как Туркевич с Бершовым ведут Онищенко по ледопаду. Оператор Коваленко услышал о себе много интересного во время съемки, Бершов даже кулак ему показал. Зачем, мол, снимаешь!

В нас почему-то живет уверенность, что кинодокументалисты, фоторепортеры, журналисты — это люди, которые в процессе событий путаются под ногами, мешают, отвлекают от дела. Занятия их кажутся несерьезными, а просьбы чрезмерными. Процесс сбора материала вместо радостного или делового содействия превращается часто в борьбу. Одни скрывают детали, другие их добывают, а не найдя — порой фальсифицируют. Почему альпинисты не хотели, чтобы кино и телевидение снимали все в экспедиции? Потому, что они не знали ее задач, и потому, что реальные трудности участников экспедиции не казались киногеничными, а определить ценность событий для пленки они, конечно, как непрофессионалы, не могли.

У Венделовского не хватило аргументов убедить Тамма и альпинистов (хотя это было возможно), вызвать у них доверие и уважение к киноработе, сделать их союзниками, соавторами в полном смысле этого слова. Жаль! Мог бы получиться замечательный, достойный события фильм.

А пока Балыбердин, Наванг и Мысловский вышли из лагеря III. Они все выбрались поздно, верно, только в двенадцатом часу. И все очень сильно загруженные.

Балыбердин, поднявшись метров на сто пятьдесят и выйдя на гребень, занялся съемкой. Скоро он увидел Наванга внизу под собой. Наванг, однако, не двигался дальше. Когда Мысловский дошел до него, то узнал, что Наванг не может идти дальше — жалуется на глаза, которые заболели (он обжег их на солнце в прошлом выходе), к тому же ему было очень тяжело идти вверх. Немного не дойдя до высоты 8000, сильнейший из высотных носильщиков, работавших с нашей экспедицией, Наванг повернул вниз, оставив груз.

Теперь путь к четвертому лагерю продолжали двое — Балыбердин и Мысловский, догрузивший свой рюкзак кислородом, который нес Наванг. Со своим неподъемным грузом они шли невероятно медленно. К шестнадцати часам пройдя всего половину пути от лагеря III до лагеря IV, Балыбердин, шедший впереди веревки на две, предложил Мысловскому, когда они вышли на участок, где скалы не перекрывали видимость, оставить часть груза, иначе им предстояло бы идти к лагерю 8250 ночью. Светлого времени оставалось часа три. Выложив из рюкзаков по три кислородных баллона, они двинулись дальше.

Группа Иванова к этому времени поднялась в лагерь III и, приводя в порядок палатки, готовила ужин и отдыхала.

В базовом лагере Тамму и Овчинникову было ясно, что двойка движется медленно и самый сложный участок Балыбердину с Мысловским предстоит преодолевать в темноте, потому что, выйдя в восемнадцать часов на связь, Балыбердин сообщил, что он на одиннадцатой веревке (из двадцати), а Мысловский на девятой… Оставались еще час света и короткие сумерки.

В двадцать часов двойка не вышла на связь. Сверху мимо лагеря III летели камни. Четверка Иванова определила по этому, что с ребятами все в порядке и что они продолжают работу. В двадцать два часа, не дождавшись вестей, о приходе двойки на место четвертого лагеря, Иванов, Ефимов, Бершов и Туркевич легли спать.

Балыбердин подошел к палатке четвертого лагеря в полной темноте и вдруг совсем рядом услышал голос Эдика. Мысловский, правильно рассчитав силы, понял, что с рюкзаком ему ползти вверх очень долго. Оставив рюкзак веревок за пять до лагеря, он налегке пошел вслед за Балыбердиным. Не оставь он ношу, ему пришлось бы преодолевать самый сложный участок маршрута по вертикальным заснеженным стенам добрую половину ночи.

Они заползли в палатку, установленную группой Хомутова, поужинали и легли спать. Минимальная подача кислорода была достаточной для сна. Сами маски, необыкновенно удобные при работе, требовали привычки в ночное время. На спине не особенно поспишь — выдыхаемая влага конденсируется и сливается в рот. Во сне может показаться, что захлебываешься и тонешь. Потом, правда, привыкаешь и спишь нормально, выставив маску наружу, чтобы конденсат не сливался в мешок. Так и лежишь в спальнике с высунутым наружу вытянутым «рылом», как поросенок. Сходство тем больше, что клапан во время дыхания еще и похрюкивает равномерно: вдох-выдох — убаюкивает, наверное.

Утром 1 Мая все население базового лагеря вышло на первомайскую демонстрацию. Праздничная колонна, украшенная красными с длинными древками флажками, которыми метили дорогу по ледопаду и Долине Безмолвия, прошла гуськом по «улицам» и собралась у флагштока на торжественный митинг. Затем Воскобойников накормил всех вкусной едой. Сколько он все-таки принес радостей!

День начинался хорошо. Тамм на утренней связи попенял двойке за то, что она не выходит вовремя на связь. Балыбердин в оправдание сказал, что распаковывать на маршруте рюкзак, чтобы ответить базе, очень сложно. Он сообщил план. План был, как обычно, хороший. Правда, вчерашний не удалось выполнить целиком: шесть баллонов кислорода они не донесли и потому сначала решили оба спускаться за грузом. Закончив связь, уже перед самым выходом, Балыбердин предложил разделиться, поскольку Мысловскому надо было вернуться за рюкзаком и поднять его в лагерь IV.

Так они разошлись — Мысловский отправился за рюкзаком вниз, а Балыбердин, захватив веревки, крючья, молоток, пошел один прокладывать маршрут вверх. Каждому из них выпало дело не простое: одному тащить вверх тяжелый груз по отвесной стене, другому — в одиночку прокладывать новый путь, самому себя страхуя, в дикий мороз с ветром на высоте выше восьми тысяч метров… Но что делать? Мы уже говорили, что на этих высотах человеческий организм не знает передышки. Лучше работать и уставать, чем отдыхать и уставать.

Пока Балыбердин навешивает веревки, проходя маршрут от лагеря IV к будущему лагерю V, а Мысловский отправился за рюкзаком, четверка Иванова идет из лагеря II в лагерь III. Им надо вынести на 7800 как можно больше кислорода. Каждый берет по четыре баллона, питание, бензин… Бершов уходит из второго лагеря последним, на час выпустив вперед товарищей. Взяв сверх нормы пятый баллон кислорода, он надевает маску и скоро не только догоняет шедших без кислорода до третьего лагеря товарищей, но и намного обгоняет их. Лишние три килограмма, если это кислород, совсем не лишние. Добравшись до третьего лагеря без приключений, они на шестичасовой связи узнали, что Балыбердин прошел три веревки выше лагеря IV, обрабатывает четвертую и дальше не видит особенных проблем для прохождения маршрута, который в течение двух недель никем из альпинистов не был пройден и тормозил дальнейший путь. 17 апреля Москальцов и Голодов пытались продвинуться вверх, но срыв и ушиб Голодова помешали обработать маршрут….

Мысловский, тем временем отправившись за рюкзаком, быстро нашел его там, где оставил, взгромоздил на себя и полез вверх. Идти было трудно. Шел он на жумарах. Это приспособление, представляющее собой рукоять, которая скользит по перильной веревке. Специальное устройство типа храповика позволяет жумар протаскивать в одну лишь сторону. Подвинул вверх, а вниз он не идет. Хоть тяни, хоть виси. К жумару можно приспособить стремя, тогда опору будет иметь не только рука, но и нога. Участок перед четвертым лагерем без жумаров не пройдешь. Мысловский шел вверх, и оставалось ему до лагеря веревки три, когда жумар уперся в скальное ребро. Веревка уходила за перегиб. Эдик попытался продвинуть жумар, но попытка ничего не дала. Ему бы надо, не доведя жумар до упора, перецепить его за перегибом, но теперь этого уже не сделать. Тяжелый рюкзак оттягивал его назад. Он попытался выровняться, но груз был слишком велик…

Ситуация оказалась более чем критической. Один на вертикальной стене на высоте выше восьми тысяч… Рюкзак душит, не дает возможности вернуться в вертикальное положение. Двигаться возможности нет. Эдик попытался протолкнуть жумар за перегиб, для этого надо было освободить веревку от своего (с рюкзаком) веса. Он снял рукавицы, стараясь найти место, за которое можно зацепиться, но только приморозил руку. Висеть так дальше? Он слишком хорошо знал историю восхождений на Эверест, и тень Бахугуны — индийского альпиниста, погибшего на километр ниже на веревке оттого, что перегиб не дал ему перецепиться, — нависла над Эдуардом Викентьевичем Мысловским.

Он крикнул. До Балыбердина было далеко, точнее, высоко, но он услышал. Мысловский не стал ждать помощи. Он снял рюкзак на руку и хотел зацепить имеющийся на нем карабин за перильную веревку, но груз был слишком велик для человека, истратившего так много сил борясь за жизнь. Рюкзак разогнул руку и упал в пропасть, унося два кислородных баллона, веревку, карабины, крючья, редуктор, кошки, флаги-вымпелы, которые торжественно вручали им накануне выхода, и личные вещи Мысловского. Это был тяжелый для альпиниста момент, но к тому времени, когда Балыбердин увидел Мысловского сверху, Эдик, как показалось Володе, спокойно висел на веревке в нормальном положении. Балыбердин пошел снова обрабатывать маршрут, не поняв с усталости или не заметив с высоты, что у Мысловского нет рюкзака.

Теперь, когда Мысловский ценой такой потери вышел из опаснейшей ситуации, помощь Балыбердина ему была не нужна. Полагаю, что он и без того чувствовал себя скверно. Есть люди, которые любят казаться беспомощными даже в тех случаях, когда позиция их сильнее, чем у тех, на чью помощь они рассчитывают. Мысловский, судя по его поведению, не относится к их числу. Он лидер по духу, и его задача доказывать это окружающим. Сейчас единственным «окружающим» был Балыбердин, фактически лидирующий, хотя бы потому, что он работал впереди.

Впрочем, по внутреннему укладу Володя мне представляется не лидером какого бы то ни было коллектива (пусть из двух даже человек), а собственно коллективом. Всю жизнь он сам пробивался, без избытка ласки и сантиментов, он и рассчитывал главным образом на себя. Это качество, может быть, неплохое само по себе, не привлекает в человеке, если с ним предстоит не просто работать, но и жить. Раз ты ни на кого не рассчитываешь, то можно допустить, что и на тебя нечего особенно рассчитывать. События опровергнут мою сентенцию, но Трощиненко, ленинградец, как и Балыбердин, скажет мне, что Володя необыкновенно силен и подготовлен, вероятно, лучше всех в команде, но, выбирая себе напарника в связку, он не назвал бы его первым…

Мысловский благополучно преодолел без кислорода путь до лагеря IV, вполз в палатку и лег совершенно обессиленный и расстроенный событиями дня. Он был, по-видимому, столь обескуражен случившимся, что даже не мог разжечь по приходе примус, чтобы вскипятить чай. Впрочем и руки, прихваченные морозом, болели.

Балыбердин навесил четыре веревки и, часов в восемь вечера вернувшись в палатку, принялся готовить ужин. Они посчитали кислород и снаряжение. Ситуация была сложной. С рюкзаком ушло много совершенно необходимых для дела вещей. Иванов, связавшись с Балыбердиным, спросил, что им необходимо для работы и восхождения, с тем чтобы Бершов завтра им поднес. Они считали долго…

Ночью Балыбердин, который работал днем все время без кислорода, спал с кислородом. Мысловский коротал ночь без живительного газа, поскольку все его кислородное оборудование вместе с рюкзаком кануло в бездну.

Утром 2 мая рукастый Балыбердин соорудил из мешка от палатки рюкзак Мысловскому, отдал свой редуктор и маску — силы были восстановлены, и они, захватив по три веревки, вышли на дальнейшую обработку маршрута. У Эдика на руках появились волдыри — видимо, во время истории с рюкзаком он приморозил руки.

Кстати, ему показалось, что рюкзак упал недалеко — можно попробовать его достать. Иванов обещал посмотреть.

В этот день группа Иванова должна была сделать плановую заброску в лагерь 8250 и вернуться на 7800. Они вышли, неся шесть баллонов кислорода для двойки, маску, редуктор, кошки, веревки, продукты. Кроме этого они захватили еще и себе кислород на дальнейшие выходы. Рюкзак, который потерял Мысловский, найти не удалось. Далеко внизу они увидели лишь моток веревки, но веревка у них была, и лезть за ней далеко не имело смысла.

Сережа Бершов, уйдя первым, проскочил лагерь IV и в два часа дня поднялся к шестой веревке над лагерем IV, где на сложном участке работали в этот момент Балыбердин с Мысловским, и оставил там три баллона кислорода.

Группа Иванова в полном составе вернулась на ночлег в лагерь III, а Бапыбердин с Мысловским опять возвратились в лагерь IV, и опять очень поздно. За день они провесили еще шесть веревок и вышли к месту, которое им показалось приемлемым для лагеря V, хотя до Западного гребня Эвереста еще оставалось веревки две. Этот день, второй день на высоте 8250, они прожили без особенных приключений, если не считать камня, упавшего на голову Бапыбердину. Володя приготовил ужин, и они легли спать, очень, впрочем, поздно. Работа выматывала их, они запаздывали с выходами, дорабатывая уже в темноте.

В этот же день — 2 мая — базовый лагерь проводил на штурм Валиева и Хрищатого, на следующий день — Ильинского с Чепчевым.

3 мая Балыбердин с Мысловским вышли из лагеря IV в час дня. Перед выходом Балыбердин попросил по рации:

— Я очень прошу не делать шестичасовую связь. Мне обидно распаковывать рюкзак, это целая история… Я не могу сказать, когда мы придем на… место. Но… трудно держать камеру на… то есть не камеру, а это самое, рацию на приеме… Собирались сегодня очень долго. Очень много вещей. Я никак не мог их распихать по рюкзаку, потому что у Эдика же рюкзака нет. Пришлось мне все вещи объемные взять себе. Вот Эдик пошел только с кислородным оборудованием и все. Прием.

Я не правил запись, чтобы было понятно, что и просто разговор на такой высоте — дело не легкое.

Мысловский шел с баллоном кислорода. Кроме этого баллона в «вещмешок» вошла палатка для установки лагеря (о которой Бэл забыл сказать на связи). У шестой веревки он должен был подобрать кислород, оставленный Бершовым, — три баллона. Балыбердин нес все остальное: спальные мешки, примус, бензин, еду, «кузню» и пару веревок — на тот случай, если после провешенной десятой веревки найдется место получше, чем они уже отыскали, поскольку до Западного гребня они не дошли. Рюкзак Балыбердина весил примерно семнадцать килограммов, и на шее еще висела камера, которая не уместилась в рюкзак.

Мысловский не предложил Бапыбердину помочь, взяв часть его груза до шестой веревки, где Эдик должен был догрузиться кислородом. Бапыбердин не попросил об этом Мысловского. Этот безмолвный диалог был вполне в духе складывавшихся отношений. Возможно, каждый жалел о том, что не сказал. А может быть, Мысловский просто считал, что все законно… Раз у Володи рюкзак, ему и нести его. Балыбердин и нес, но про себя отметил: «Я смолчал, но отношения наши стали еще напряженнее».

Можно предполагать, что поведение Мысловского всегда было по отношению к Балыбердину несколько без коррективов на его самолюбие. Но раньше, но тогда, дня три назад, Володя еще не осознал свою роль в тандеме. Теперь, оценивая трезво объем и качество работы, он требовал (молча) развития отношений, признания и паритетности.

Для Эдика паритет был бы убыточным, ибо, став на этот путь, он должен был бы (кто знает?) вскорости признать и лидерство Балыбердина…

Итак, двойка Балыбердин-Мысловский (Балыбердин шел первым без кислорода) в тринадцать часов 3 мая вышла устанавливать последний перед вершиной штурмовой лагерь.

По плану группа Иванова 3 мая должна была провести день в лагере III. Позже возник вариант, при котором она поднимается вслед за двойкой, едва Балыбердин с Мысловским покинут четвертый лагерь, а там будут смотреть по ситуации. Сэкономленный день — это много на Эвересте. К тому же четверка будет ближе к штурмовой двойке. Мало ли что…

Тамм и Овчинников поддержали идею, и четверка отправилась на 8250.

К шести часам вечера 3 мая Балыбердин и Мысловский вышли к окончанию проложенных ими перил. Мысловский решил посмотреть, нет ли более подходящего места для палатки. Нет, не оказалось. Балыбердин на вечерней связи сообщил Тамму, что темнеет и идти дальше нет смысла.

— Надо ставить вам лагерь, — сказал Тамм. — Дальше не идите сегодня.

Балыбердин увидел внизу палатку четвертого лагеря и попросил Иванова выглянуть и скорректировать по рации снизу, где им лучше ставить палатку. Выглянул Туркевич:

— Я вижу кого-то возле облаков. Это ты или нет, Володя?

Так они стояли у самой почти вершины и переговаривались. Потом Балыбердин с Мысловским установили палатку и забрались в нее. Это приятное событие было омрачено тем, что Эдик упустил в пропасть полный баллон с кислородом. Потеря существенная в их ситуации.

К этому моменту они уже очень устали — наступала третья ночь на высоте выше 8000, первая на 8500 и последняя перед штурмом. Они замерзли, долго не могли разжечь примус, хотя старались. Все движения были замедленными, и каждая мелочь требовала огромных усилий. Разжечь примус, растопить воду, расшнуровать ботинки… Правда, Мысловский влез в спальник не снимая ботинок. Опыт прошлых восхождений подсказывал, что так лучше сохранить тепло, кроме того, на надевание ботинок уходит слишком много дорогого утреннего времени. Балыбердин, вопреки рекомендациям, ботинки снял, потому что у него стали неметь пальцы. Сняв ботинки, он забыл от усталости положить их в спальный мешок… У Эдика болели подмороженные руки, он постанывал, но не жаловался и ничего не говорил.

Улеглись они часам к двум ночи. Оба спали с кислородом. Накануне Иванов по радиосвязи пытался выяснить у Балыбердина, куда двойка будет спускаться после восхождения — в пятый лагерь или сразу в четвертый. Откуда мог знать Балыбердин, что их ждет? Нет, они не знают, где будут ночевать после вершины, если дойдут до нее…

Иванов с товарищами в этот вечер, расположившись в четвертом лагере, готовили вкусную еду — рис с ветчиной и луком, открыли банку маринованных огурчиков, компот варили, беседовали. По их рассказам, обстановка была в команде вполне симпатичная, хотя все четверо люди острые. Они избрали такую манеру поведения в своем кругу: говорить правду, открыто обсуждать все проблемы и стараться выяснить все взаимные претензии до конца, чтобы они не мучали потом, когда ложишься спать и вспоминаешь по десять раз ситуацию, где тебе достаточно было сказать одно слово, чтобы избавиться от необходимости внутренне осуждать себя за то, что не проявил твердости, или оправдываться, ласково называя свой конформизм терпимостью. («Завидую», — написал в этом месте на полях рукописи Балыбердин).

В этой самой атмосфере они приняли решение всем четверым подниматься в лагерь V, как только Балыбердин с Мысловским уйдут к вершине.

В чем тут была сложность? В палатке на 8500 могли с горем пополам разместиться четыре человека. Если штурмовая двойка вернется с вершины в пятый лагерь и не пойдет вниз сразу, то двум альпинистам ивановской четверки места для ночлега не останется и им придется уйти на 8250. Конечно, лучше быть ближе к вершине и ближе к двойке. Правда, при этом плане Бершову с Туркевичем, возможно, придется сделать лишнюю ходку вниз-вверх, но они согласны. И у них не возникал вопрос, почему именно они. Потому что они молоды, сильны, великолепно чувствуют себя на скалах. Они большую часть времени работали лидирующей двойкой. Решение было обсуждено квартетом и принято четырьмя голосами.

Утром следующего дня они выйдут на связь с Овчинниковым, который посоветует им подняться в лагерь V, и они ответят, что сами так решили и выйдут с согласия Тамма в предвершинный лагерь, покинутый Балыбердиным и Мысловским. Таким образом, говорим мы, как обычно говорят подводя итоги, группа Иванова, проявив инициативу, поддержанную руководством экспедиции, в день восхождения окажется в лагере V, хотя по плану должна была сидеть ниже. Этот переход в предвершинный лагерь заметно приблизил четверку к цели, сократив им время пребывания на высоте, и сыграл важную роль во всей героической нашей эпопее.

…Итак, ночь перед штурмом, перед первым штурмом советскими альпинистами высочайшей точки планеты. Столько усилий было предпринято ради грядущего дня! Два человека в крохотной палатке на высоте 8500 метров пережидают ночь.

Балыбердин боялся проспать. Заснул в два, проснулся в три. Он понимал, что беспокоиться о том, чтобы не пропустить время выхода должен он. Мысловский спал и спал крепко. Володя начал его будить сразу же, как только проснулся сам. Сначала спокойно расталкивал, уговаривал, но к пяти часам дошел до крика. Эдик поднялся и начал готовиться к выходу. Балыбердин починил примус, приготовил чай и стал надевать задубевшие за ночь ботинки с утеплителями.

Они вышли из палатки в шесть часов пятнадцать минут утра. Балыбердин — без кислорода, с рюкзаком, в котором были крючья, карабины, кошки, камера; сразу за ним — Мысловский с двумя баллонами кислорода.

Никто пока не знал когда они вышли и в каком состоянии. Шли они довольно Медленно. Мысловскому, экономя кислород, поставили расход один литр в минуту, и шел он тяжело.

Было очень холодно. Солнце, скрытое облаками, не грело, спасибо, что светило. Пока они шли две веревки (метров, значит, девяносто) по «нашему» гребню к Западному, ведущему к вершине, ветер не особенно мучал, но когда бышли на Западный гребень, на северную его сторону, страшный холод пронял их. Видимо, они были слишком сосредоточены на самом процессе ходьбы, потому что не оставили отметку, в каком месте сворачивать при возвращении с Западного гребня на «наш», где палатка, чтобы не проскочить ее. Впрочем, возможно, они считали, что найдут дорогу домой и так, поскольку предполагали вернуться в пятый лагерь засветло.

С первых шагов оказалось, что путь к вершине сложнее, чем предполагалось. Тогда, вечность назад, все считали, что путь от лагеря V до вершины много легче того, что преодолели до лагеря V, чуть не пешая ходьба, а оказалось, что надо лазать, и лазанье это не везде простое.

Скорость движения двойки была невысока. С таким темпом они могли оказаться у цели слишком поздно. Балыбердин, шедший первым в связке, увеличил расход кислорода Мысловскому до двух литров в минуту, и Эдик сразу ожил. Теперь они пошли быстрее.

В восемь утра экспедиция узнала, что двойка на пути к вершине. С этой минуты рация базового лагеря была постоянно на приеме. Они шли и шли, и с каждым шагом идти становилось труднее.

Перед началом экспедиции всех интересовало, каков рельеф и сколь сложен финальный участок пути к вершине по Западному гребню. Эти триста последних метров были впервые пройдены югославскими альпинистами в 1979 году, когда они совершали восхождение по Западному гребню. По описаниям конечная часть маршрута была лишь в двух местах осложнена скалами третьей и пятой категорий трудности. Но описание-описанием, а живая Гора — это живая Гора, и на всякий случай Володя до самой почти вершины тащил молоток и крючья и прокладывал маршрут скрупулезно (насколько это ему позволяло состояние), отсекая сомнительные варианты, а надо было быстрей, быстрей…

Вот уже у Эдика кончился первый баллон кислорода, начинался последний, а до цели они не дошли. Чтобы сэкономить кислород, уменьшили Мысловскому расход вновь до одного литра в минуту. Он пошел медленней, но уже не тормозил Балыбердина, который сам невероятно устал…

Они шли. Они не знали, сколько времени идут и до какой высоты добрались, но чувствовали, что дело затягивается. Бесконечная работа на Горе отвлекала настолько, что они не замечали изменения своего самочувствия. Они вымотались вконец, не понимая этого.

В четырнадцать часов пятнадцать минут Балыбердин вышел на связь. Он сказал, что они все идут и конца этому нет, и сил нет тоже, ни физических, ни моральных, каждый взлет, каждый пупырь принимают за вершину, а ее все нет и нет, и когда все это кончится — он не знает.

В базовом лагере все сидели в это время в кают-компании. Тамм пытался ободрить Балыбердина и просил его чаще выходить на связь.

Переговоры эти слышал Иванов, который, замыкая четверку, подходил к пятому, предвершинному, лагерю, где его уже ждали товарищи.

В этот же день Валиев с Хрищатым окажутся в третьем лагере, а Ильинский с Чепчевым — во втором.

Вероятно, трудно уследить за всеми перемещениями и высотами, но все-таки необходимо. Что делать, если в нашей пьесе много действующих лиц. Такой сюжет не осилить меньшим количеством героев.

Но вернемся к действующим лицам, которые первыми вышли на сцену и теперь медленно, но неудержимо приближаются к вершине.

И вдруг шедший первым Балыбердин понял, что дальше идти некуда.

…Мы сидим на солнышке, на зеленой лужайке в двух часах хода от Луклы. Почти все альпинисты ушли, только мы с Володей греемся, разговаривая, да из-за валуна выглядывает кучерявая, словно завитая, голова Валентина Иванова. Балыбердин не спешит, он ходит быстро — сможет догнать, я не спешу потому, что хожу медленно, и догнать не смогу.

Балыбердин, вспоминая свой выход на вершину, рассказывает мне:

Шли мы восемь часов до вершины, в конце концов выползли туда. Смотрю: туда спуск, сюда спуск, здесь Непал, здесь Тибет. Облака к этому времени поднялись очень, сильно перекрыли Тибет.

Чо-Ойю не видно, Макалу не видно. Только Лхоцзе сквозь облака тяжело так чернеет. В общем, почти ничего не видно вокруг. Я вышел на самую макушку и увидел метрах в трех дальше железку белого металла. Тряпки к ней цветные, выгоревшие привязаны… Ну, думаю, наконец-то. Достал рацию и связался с Таммом:

Во все стороны путь только вниз. Что будем делать?

Это был великий момент в жизни Тамма.

Балыбердин утверждает, что, не оценив юмора, довольно тонкого (учитывая состояние Володи и наличие всего одной трети кислорода в воздухе по отношению к уровню моря), Тамм деловым тоном спросил, где Эдик, попросил снять панораму и описать вершину для офицеров связи…

— Какое сегодня число, — спросил Балыбердин, — и который час?

— Четвертое мая, четырнадцать тридцать пять, — сказал Тамм.

И тут кто-то сообразил крикнуть:

— Поздравляем от имени хоздвора!

У Балыбердина создалось впечатление, что Тамм сух и педантичен. А он просто не мог говорить — его душили слезы. Тем не менее он утверждает, что поздравил ребят с вершиной… Помнит, что поздравлял. Закончив связь, Тамм пошел искать уединения в палатке… Ему хотелось побыть одному, дать себе волю. Он прекрасно понимал, что подъем на вершину первой двойки — это только начало большой работы, но это был и финал. Мечта многих поколений советских альпинистов стала явью. Мы были на вершине вершин. Наконец! По сложнейшему, маршруту в сложных погодных условиях. Вышли. Теперь — было бы хорошо все и дальше!

Рации оставались на приеме. Все во всех лагерях ждали сообщений с вершины.

(Евгений Игоревич Тамм в этом месте на полях написал: «Мне кажется, что в оригиналах у участников это сильнее». Мне это не кажется, я в этом уверен. Более того, считаю, что каждое воспоминание участвовавших в экспедиции людей, опубликованное в этой книге, необыкновенно ценно и захватывающе интересно. Без этих свидетельств мой текст, задача которого нарисовать общую картину, — лишь контурная карта. И потому с радостью и надеждой отсылаю читателя к третьему разделу книги, написанному самими героями этого очерка).

А потом Балыбердин распаковывал камеру. Он I не дошел метров трех до металлического штырька; от треноги, которую занесли китайские альпинисты и к которой все последующие восходители привязывали что-нибудь и фотографировались.

Позже, когда альпинисты вернутся в Катманду и 5 встретятся с Рейнгольдом Месснером, возникнет вопрос о чистоте вершины. Нужно ли заполнять ее памятными предметами или лучше содержать в чистоте. Месснер, обросший бородой (как Венделовский), ища беспокойными глазами поддержки у наших ребят, скажет, что каждая оставленная вещь унижает Гору. Это место — самое близкое место на Земле к небу — должно быть чистым. Сережа Ефимов заметит, что Эверест сам очищает себя. Дикий ветер и мороз разрушают все, что сделал человек и; что принес на вершину. А в желании что-то оставить после себя есть понятное человеческое тщеславие и к тому же подтверждение, что ты действительно там был.

Ничего страшного, — продолжал Сережа. — Вы согласны?

Да, да, — торопливо закивал Месснер. — Согласен. Вершина должна быть чистой.

Балыбердин ждал подхода Мысловского, чтобы снять его выход на вершину и проход по девственному снегу к треноге. Мысловский подходил, и Балыбердин попросил его подождать, пока он приготовится к съемке, но Эдику не хотелось ждать. Он слишком долго и трудно шел, чтобы останавливаться. Он прошел мимо Балыбердина, словно не видя его, сделал несколько шагов по нетронутому снегу и сел возле штыря от треноги. Все!

Оба они почувствовали огромное облегчение.

Дело было сделано.

Володя, потом вспоминая этот момент, говорил, что ни торжественных, ни высоких мыслей в голову ему не приходило. Он был рад, что первым из советских альпинистов ступил на вершину.

(«Они шли вдвоем и вдвоем достигли вершины (победы) — это самое главное для каждого из них и для нас. Когда одна связка (двое) добивается такого, никого не должно интересовать, кто из них ступил на вершину первый. Их связка была первой — вот и все. Этот успех они могут делить только поровну», — так поправит меня Тамм и будет прав, потому что в парном восхождении первого быть не может).

Может, — устало настаивает Володя. -

Каждое восхождение похоже только на себя. Но шли мы, конечно, вдвоем…

Альпинизм — это работа первого, — объяснял мне как-то Ефимов. — В их двойке Балыбердин — не просто работал впереди, а нередко просто один. Из всех двоек на эту пришлась самая тяжелая работа, а на долю Балыбердина — самая тяжелая работа в этой двойке. Так что в том, что Бэл первым вышел к вершине, несправедливости нет, и достижения Эдика это нисколько не умаляет.

Выйдя лидером на Эверест, Балыбердин внутри себя как бы укрепил — свои позиции, но мысль, которая явилась ему, свидетельствовала, что он еще не осознал этих изменений. Когда Мысловский пошел к треноге и сел на снег возле нее, Балыбердин на мгновение подумал, что теперь Эдик может сказать, что первым вершины достиг он. Балыбердин запишет эту мысль в дневник — следовательно, она не была случайной. Потом, правда, отбросит ее, но сам этот факт интересен для нас тем, что он — еще один штрих в общей картине развития взаимоотношений этих двух отважных альпинистов.

Потом они начали снимать. Сначала Балыбердин Эдика, потом Эдик Бэла. Облака были высоко, и панораму снять не удалось. Потом они вновь связались с базой. Из-за дикого холода питание в рации подсело и было слышно не очень хорошо.

Тем не менее ребята с вершины сообщили, что они оставили у треноги пустой кислородный баллон, а Тамм посоветовал им снять панораму и быстро спускаться вниз. Он боялся, что в темноте Балыбердин с Мысловским не найдут, где сворачивать с Западного гребня к лагерю V.

Они сами понимали, что надо торопиться. Пробыв час на вершине, они начали двигаться вниз. И тут пошел снег. Они спускались очень медленно…

Тут мне хотелось бы напомнить читателю, что слова «шли по скалам» не обозначают ходьбу в каком бы то ни было виде. Шли вверх или вниз — это значит лезли, ползли, карабкались в диком холоде с ветром по обледенелым камням, цепляясь за крохотные уступчики, за едва заметные полочки, и все это происходит на высоте 8800 метров.

Цель была достигнута, задание выполнено, и они, возможно исчерпав запасы моральных и физических сил на подъем, не оставили себе ничего на спуск. Подъем принадлежал всем, всей экспедиции, всему советскому альпинизму, спуск-только им. Может быть, так казалось Балыбердину и Мысловскому и это несколько деморализовало их? Нет, это рассуждения после события, когда свершившейся практике пытаются послать вдогонку хоть какую-нибудь теорию, чтобы было посолидней… Здесь этого не надо, потому что само происходившее было Моментом, а Момент нельзя расчленить. Он существует как единое целое и вмещает в себя больше, чем практику и теорию, — он вмещает в себя жизнь.

Иногда целиком.

За полчаса они спустились совсем немного, оставалось часа два с половиной светлого времени, и они могли серьезно застрять на сумасшедшей высоте, обессиленные, голодные, жаждущие и без кислорода… Балыбердин сказал об этом Мысловскому… Он сказал Мысловскому, что им грозит холодная ночевка.

Способность трезво оценивать трудности, реалистически подходить к своим возможностям полезна не только для альпинистов. Обмануть другого человека хоть и недостойная вещь, но понятная — там хоть какую-то цыганскую выгоду можно усмотреть, а обманывать себя вовсе убыточно. И мелочь, если убыток этот только материальный. Бог с ним.

…Значит, Балыбердин сказал, что им грозит холодная ночевка. Мысловский поначалу не оценил ситуацию, он считал, по-видимому, что у них есть шанс спуститься. Балыбердин убедил Мысловского, что надо сообщить базе и группе Иванова о возможной их холодной ночевке…

Это был нормальный поступок и сильный.

Ни Мысловский, ни Балыбердин не знали, что четверка Иванова в полном составе сидела в пятом лагере. Вернее, не сидела — ребята работали, расширяя лагерь, чтобы в нем могли ночевать четверо. Сначала они собирались разделиться, если взошедшей двойке негде будет ночевать, а потом, узнав, что Мысловский с Балыбердиным ушли с вершины поздно, решили их дождаться, уложить отдыхать, а самим пересидеть как-нибудь и утром пораньше выйти вчетвером на штурм.

Устроив палатку и сфотографировавшись (все, кроме Туркевича, к этому моменту маски сняли; он решил, наверное, надышаться перед ужином), они забрались в нее и занялись приготовлением пищи.

Зона смерти, а чувствуем себя нормально, — говорит Сережа Ефимов.

Все, мужики, завтра будем там, — говорит Бершов, и в это время рация, которая постоянно была включена, заговорила напряженным голосом Балыбердина.

Было шестнадцать сорок пять 4 мая 1982 года. Балыбердин просил:

Хоть бы вы вышли навстречу с кислородом, что ли. Потому что исключительно медленно все происходит. Если есть возможность, принести горячий чай и что-нибудь поесть.

Это говорил Бэл, — потом рассказывал мне Ефимов. — Уж если он просил помощи, значит, действительно дело плохо. Мы поняли, что им грозит холодная ночевка.

Что это значит?

Это в их ситуации значит — конец.

Потом Мысловский, правда, будет говорить, что они могли бы спуститься к пятому лагерю сами. Никто не знает, что было бы, не вызови Балыбердин помощь, но все сходятся на мысли, что помощь была необходима и дала возможность избежать последствий куда более серьезных, чем обмороженные пальцы…

Тамм, услышав сообщение Балыбердина, насторожился. Он спросил, как Володя оценивает высоту и как идет Эдик. У Эдика кончался кислород, а высоту они определили в 8800. С начала спуска они не одолели и пятидесяти метров.

Иванов предложил двойке спускаться, пока есть светлое время.

А мы вам навстречу пойдем немного…

Но Бэл просил кардинальной помощи.

Я думаю, до 8400 мы не спустимся.

Хорошо, мы сейчас что-нибудь сообразим.

— Я считаю, что надо двойке выходить, — сказал Тамм.

В пятом лагере тоже так считают. Балыбердин из-под вершины поинтересовался, сколько у четверки кислорода.

— У нас с кислородом нормально, — успокоил его Иванов.

В базовом лагере воцарилась тишина. Они там, внизу, ничем не могли помочь, кроме совета. Да и советовать особенно было нечего. Никто ведь не знал, в каком состоянии альпинисты наверху, да и ситуация наверху была совершенно неясная. Понятно было, что пятьдесят метров-это слишком мало, ненормально и что нужна помощь.

— Валентин, надо выходить вперед. Второй двойке не двигаться. Брать кислород на двоих.

Балыбердин, мы помним, шел без кислорода. Потом, в базовом лагере, когда корреспондент ТАСС Юрий Родионов попросит его рассказать о бескислородном восхождении, он скажет: «Ничего интересного, просто очень тяжело». Сейчас, на спуске, ему еще тяжелее, чем при восхождении, но он настаивает, не очень, впрочем, уверенно. Он понимает ценность каждого кислородного баллона для собирающейся на вершину четверки.

Мне, видимо, кислорода не надо. Мне бы только попить горячего и поесть, чтобы восстановить силы.

Володя, это пока, а потом нужен будет кисло род. Сложно будет спускаться, а если ночь будет холодной, то вообще будет тяжело, — сказал Тамм беспокойно.

В общем, вы решайте, а мы продолжаем спуск.

То, что они продолжали, было мало похоже на спуск. Это было мучительно тяжелое сползание с Горы. Выпавший снег сделал скалы, по которым они недавно шли вверх, неузнаваемыми и скользкими, как обледенелая черепичная крыша. Эдик, шедший на спуске впереди, ошибся в выборе направления и ушел в сторону от маршрута на сложную стенку. Желая облегчить себе работу, обессиленный Балыбердин снял рюкзак и оставил его на скалах, намечая себе завтра быстро «сбегать» за ним из пятого лагеря. Ощущение места и времени стало притупляться.

Темп движения еще более замедлился. Они шли, страхуя друг друга, и каждый метр спуска давался с трудом.

Услышав просьбу Балыбердина, четверка Иванова стала решать. Идти или не идти — вопроса не было. Вопрос был — кому идти. Готов был выйти на помощь каждый. В этот момент для четверки Эверест превратился в цель номер два, уступив место тому, что стало главным в этой ситуации-на помощь товарищам. Тот, кто пойдет за Балыбердиным и Мысловским, дойдет до них и спустится в лагерь, возможно, уже не увидит вершины: может не хватить ни сил, ни кислорода на вторую попытку…

Выполнить эту сложную работу должны были самые ловкие и выносливые в четверке. Им бы по бытовой логике и быть на вершине, раз они быстрее, а по логике Эвереста все получалось наоборот. Бершов и Туркевич стали готовиться к выходу. Но тут Сережа Ефимов, вспомнив, что Туркевич после прихода в пятый лагерь долго не снимал кислородную маску (это могло означать, что Миша не очень хорошо себя чувствует), предложил идти в паре с Бершовым. Возник спор. А ведь речь шла не о восхождении, а о деле, в результате которого победившие в споре, возможно, лишались выхода на вершину. Иванов не был среди кандидатов. Он понимал, что уступает всем троим (особенно Бершову с Туркевичем) в скорости хождения по скалам.

Туркевич убедил всех, что должен идти с Бершовым. И в том, что они шли вдвоем, своей связкой, были и логика и смысл. Бершов с Туркевичем — великолепные скалолазы; не раз они выигрывали призы за скоростное прохождение стенных маршрутов и у нас в стране и за рубежом. Опыт высотных восхождений у них был меньше, чем у Иванова и Ефимова, но зато в гималайском опыте все они были равны. А на прошлых выходах для провешивания веревок они работали впереди и то, что делали, делали быстро и надежно.

Внизу волновались, каждый шорох в динамике принимали за вызов. Рация в базовом лагере была включена постоянно. Пока ничего страшного не произошло, и будь первая двойка в хорошем состоянии, она, начав спуск в половине четвертого, могла бы к вечерней связи вернуться в пятый лагерь — ведь возвращались же и Мысловский и Балыбердин раньше с обработки маршрута, что называется, после ужина. Но тут было все иначе. Тут Балыбердин попросил помощи… «А уж если Бэл»…

Едва узнав о восхождении, Иванов, поздравив Тамма, спросил, вбросили ли они там по случаю восхождения шайбу, но Евгений Игоревич ответил:

— Рано еще! Еще надо спуститься.

И вот двойка спускается…

Измученный молчанием рации, Тамм спросил Иванова:

Валя, вы не вызывали базу? Что решили?

Нет, не вызывали еще… Пойдут Бершов с Туркевичем и возьмут с собой рацию. Нам надо проконсультироваться с доктором.

Свет Петрович объяснил, как пользоваться возбуждающими препаратами, — идти ведь обратно штурмовой двойке предстояло ночью. И рация затихла. Но ненадолго.

Нервное напряжение в базовом лагере было слишком велико. Тамм хотел поторопить советом, хотя знал наверняка, что приготовления к выходу в лагере V идут с максимальной скоростью.

— Валя! Сейчас к базе есть что-нибудь или пока все?

Иванов был занят сборами Туркевича с Бершовым, и законное волнение Тамма, напожившееся на спешку, нервное напряжение и усталость, вызвало раздражение:

— К базе ничего нет. Давайте мы сейчас будем регламентировать связь, а не вы.

Тамм знал Иванова давно и, как бы сложно ни складывались у них порой отношения, ценил Валентина за большой альпинистский опыт и за постоянное желание сделать все так, чтобы выиграло общее дело. Прав ли был Иванов или заблуждался («Иванов всегда прав! На то он и Иванов заметил на полях Овчинников), но если он был в чем-то убежден, то отстаивал свое собственное мнение до последнего аргумента. Исчерпав его, он принимал контраргументы, если они казались ему убедительными. Мне кажется, что и сам Тамм обладает такими же качествами. Сейчас, чувствуя, что Иванов нервничает, он удержался от ответного раздражения и спокойно предложил помощь Иванову: может быть, Валиев поднимет кислород из третьего лагеря в четвертый и выше? Тамм понимал, что Валиеву нереально на ночь глядя выходить из третьего лагеря прямо в пятый, но он хотел обеспечить кислородом возможные транспортировочные работы наверху. Никто не знал, как обернется дело и сколько кислорода понадобится в будущем. Спокойствие Тамма передалось Иванову. Ровным уже голосом он сказал:

— Нам сейчас никто не может помочь. Казбек слишком далеко. Для нас кислород есть, а насчет остального, если речь идет о дальнейшем, мы поговорим позже.

Но позже Тамм уже не смог поговорить с Ивановым, потому что, захватив рацию, в шесть часов вечера Бершов и Туркевич вышли из палатки. Они взяли фляги с горячим компотом, «карманное питание» и по три баллона кислорода (один, правда, заполненный на одну треть, а остальные с максимальным давлением). Из этих шести баллонов по одному предназначалось Балыбердину (ему достался начатый) с Мысловским и по два Бершову с Туркевичем.

Перед выходом, посчитав кислород, все четверо решили: если Мысловский с Балыбердиным, получив подкрепление и кислород, смогут двигаться самостоятельно, то Сергей Бершов и Михаил Туркевич попробуют сходить к вершине ночью. Тамму решили пока не говорить об этих планах.

Любопытно, что в тот момент, когда Тамм разговаривал с Ивановым, корреспондент ТАСС Родионов диктовал в Катманду сообщение об успехе альпинистов, о первом советском восхождении. На магнитофонной пленке одновременно слышны голоса Тамма, Иванова и Родионова, который словно заклинание повторял:

— Главные трудности еще впереди, главные трудности еще впереди…

Это была чистая правда, хотя и позади тоже их было немало: день 4 мая, день торжества Победы, начался с драматических событий, произошедших вовсе не под вершиной.

Утром проводили из базового лагеря передовую связку четверки Хомутова — Алексей Москальцов и Юрий Голодов пошли по ледопаду вверх, полные сил и желания завершить свой путь на вершине. На следующий день вслед за ними должны были выйти Валерий Хомутов и Владимир Пучков, но вышли они раньше… и не на вершину, а к трещине на ледопаде, куда упал Леша Москальцов.

Поначалу никто в лагере толком не понял, что произошло, поскольку вышедший на связь Голодов произнес странную фразу:

— Значит, Евгений Игоревич, здесь у выхода на плато, где был завал, Леша упал с лестницы в трещину. Подвернул ногу. Я сейчас его вытащил. Он наверху. В общем, все нормально. Он не так сильно подвернул ногу.

Получилось, что Москальцов упал, но не очень страшно. Все. Голодов сообщил, что Леша сам выбрался, но все-таки попросил подослать Трощиненко и доктора. Позже Голодов объяснит, что реальную ситуацию не хотел описывать; поскольку знал, что Балыбердин с Мысловским идут к вершине, и не хотел, чтобы они, услышав о том, что произошло с Лешей, расстроились.

А произошло вот что. Они с Голодовым, воодушевленные выходом первой двойки к вершине, шли по ледопаду, по которому ходили уже не раз. Но ледопад — коварная штука. Сколько ни ходи, нельзя к нему привыкать. Не имеешь права на автоматизм, потому что он, постоянно двигаясь, меняется и еще потому, что это начало пути или конец его.

Однажды я спросил знаменитого летчика Владимира Коккинаки, что отличает испытателя от обычного летчика, и был готов услышать целую гору разностей. Владимир Константинович тем не менее назвал одно самое важное отличие, оно заключается в том, что испытатель не должен иметь привычку летать. Он каждое движение должен делать не механически заученно, а осмысленно. Это очень непросто — быть постоянно в напряжении и не давать себе возможности расслабиться, включив внутренний автопилот. Вероятно, вообще жить следует так, как летают летчики-испытатели, но не получается. Они ведь, отработав в небе, спускаются на землю, где могут разрешать себе расслабленность, ошибку или следование привычному тону жизни… Но так они отдыхают, а мы (не все, конечно) живем порой…

Москапьцов и Голодов, как и остальные участники гималайской экспедиции, — испытатели. Они испытывали в Непале себя, свои возможности, способности, свое умение, мастерство, свои человеческие ресурсы. Испытание Эверестом требовало максимальной концентрации сил. Но каждый из них в обычной, неэверестовской, жизни был простым человеком, не суперменом отнюдь, со своими привычками и слабостями.

Голодов, увидев упавшего Москальцова, повел себя по-житейски привычно: он хотел, как говорится, «подготовить родных и близких», поэтому к реальной информации подбирался постепенно. В следующий сеанс связи он уже сообщил, что ситуация несколько хуже, чем он ожидал, — у Леши сильно шла кровь из носа, и холод не останавливал ее; кроме того, с ногой сложности — видимо, подвернул.

Доктор Свет велел, чтобы Москальцов лежал не двигаясь.

Тамм отправил к месту происшествия Хомутова, Пучкова, Трощиненко, Орловского. Потом ушли Овчинников, Романов. Все пошли встречать, помогать и нести Москальцова…

Позже Трощиненко рассказывал:

— Мы с доктором, Пучковым и Хомутовым вышли к месту, где стоял Голодов. Его было видно издалека. Что произошло — толком никто не представлял, потому что Голодов что-то темнил: во время радиосвязи не сказал четко, что там на самом деле. Сочинял что-то. Поэт. Мы пришли раньше Орловского и думали взять Лешку за шкирку и вести вниз. А как посмотрел я на него… Нет, думаю, пусть лежит-ка лучше парень до прихода доктора.

Зрелище было, по свидетельству спасателей, тяжелое. Огромный синяк — гематома — закрывал пол-лица. Леша Москальцов лежал на снегу. Смотрел, не мигая, на Эверест одним только глазом. Увидев подходивших ребят, он закрыл его, и когда открыл, родившаяся в нем слеза поползла по щеке. Он все понял. До этого момента он, может быть, надеялся, что обойдется, хотя как могло обойтись? Счастье и случай, что он остался жив. Но об этом он не думал. Он думал, что ребята завтра пойдут на Гору и вернутся со щитом, а его на щите теперь отнесут вниз.

Это было, вероятно, не самое опасное место на ледопаде — две соединенные в стык лестницы образовали узкий мостик через трещину. Параллельно с мостом была натянута веревка, за которую надо было зацепиться карабином, но чувство испытателей покинуло ребят. Они помнили, что главное, самое сложное их ждет впереди, у вершины, там, куда теперь приближаются Балыбердин с Мысловским, а ледопад — вещь привычная. Не мне им рассказывать, что ничего привычного в их маршруте быть не могло. Каждый шаг, даже по проложенному пути, таил в себе огромную опасность.

Москальцов не пристегнулся к веревке. Переходя покосившуюся лестницу, он оступился и, влекомый тяжелым рюкзаком, стал падать. Я написал «стал падать», и получилось ощущение, что пройсходило это медленно. Это результат рассказа самого Москальцова. Мягкий, обаятельный, спокойный, он рассказывал об этом событии так, словно видел его в замедленной съемке. Вот он наклоняется и понимает, что, опрокинувшись, упадет вниз головой, это хуже, чем ногами. Вот он хватается за перильную веревку, и веревка под тяжестью падающего тела вырывается, но успевает его в воздухе «поставить на ноги». Вот он долго (пятнадцать метров — это высота современного шестиэтажного дома) летит, ударяясь о ледяные выступы, и наконец лежит и видит далеко на фоне неба фигуру Голодова Голодов спускает ему веревку Москальцова (потому что кто ему может помочь в этой ситуации? привязывается и с помощью Голодова начинает выбираться из ледяного мешка.

Все это было удивительно. И то, что жив, и то что сам после падения выбрался из трещины, и то что плакал не от боли, а от обиды, что не увидит Эверест в тот момент, когда все муки подготовки и прохождения маршрута были позади и оставался только праздник. Трудный, великий праздник восхождения на Эверест…

Так «на ровном месте» выбыл из команды Хомутова Леша Москальцов. Была четверка. Стала тройка….

Минут через сорок после Трощиненко к Москальцову поднялся доктор Свет Петрович Орловский. Он определил серьезное сотрясение мозга, остальное пустяки — ушибы…

— И все! — продолжал Трощиненко. — Взяли стеннок (на котором носят рюкзаки и прочую поклажу) погрузили человека и понесли по очереди, метров по тридцать, по сорок. Так и тащили. Он был в совершенном шоке. Не потому, что упал или ударился. Он просто, как всякий человек, очень хотел залезть на Гору… Я его успокаивал как мог. Говорил: Леша, когда мне дали высоту не выше базового лагеря и я понял, что Горы мне не видать, я всего две недели не спал. Ну и ты не поспишь две недели но ведь ты в основном составе. Ты нюхал воздух выше восьми тысяч метров… Ну и пошли… У него на лбу от удара отпечаталась шерстяная шапочка. Вся текстура была видна. Значит, удар был очень приличный… Так мы его и несли. Потом встретили нас Овчинников, Романов, шерпы. Носилки… Там уже было просто нести. К этому времени мы уже перенесли его через трещины, где установлены в качестве мостов такие же лестницы, как та, где он… Ну, мы его перенесли четко. Не первый раз.

К тому моменту, когда Леша Москальцов занял свое печальное место в палатке, Бершов и Туркевич, поставив себе расход кислорода два литра, быстро шли на помощь Балыбердину и Мысловскому. Она надели на себя все теплые вещи, потому что никто не знал, что такое ночное восхождение на Эверест. Поначалу им было жарко — так резво они стартовали. Рюкзаки по ощущению были килограммов по двенадцать — три баллона кислорода, коим (которые у Мысловского пропали с рюкзаком, и теперь по снегу без них идти было трудно и несли Ефимовские), питание, фляги и фонарик» который перед выходом из палатки сунул Туркевичу в карман Сережа Ефимов. Быстро пройдя две веревки до Западного гребня, они вышли на него и повернули к вершине, так же как и первая двойка, не оставив метки у поворота. Впрочем, возможно, ночью они бы и метки не нашли. Временами луну затягивало облаками, и снежная крупа неслась с неба…

Выйдя на связь где-то после шести часов вечера, Тамм узнал от Туркевича, который нес рацию, что их двойка уже в пути.

В это время Балыбердин с Мысловским продолжали мучительно медленное движение вниз. Холод и невыносимая жажда донимали альпинистов, особенно Балыбердина, который дышал сухим «забортным» воздухом. Шел тринадцатый час после выхода их из пятого лагеря.

Они взошли, а вернуться — получалось плохо. Наступала их четвертая ночь на высоте выше 8000 метров. Две они провели на 8250, одну на 8500. А эту? После просьбы Балыбердина принести кислород и горячее питье прошло еще часа полтора, а спустились они хорошо если метров на сто.

Связавшись с Таммом, Балыбердин усталым голосом сказал:

Мы ничего не знаем, как вы там внизу, что решили?

Володя, — ответил Тамм, — минут двадцать на зад к вам вышла двойка с большим набором медикаментов, кислородом, питьем.

Там, под вершиной, в темноте, холоде, вымотанному до изнеможения Балыбердину пришла мысль, которую он, как только это стало возможным, записал в дневнике: «Мне на помощь пришла группа, которую я когда-то («когда-то» — это было всего неделю назад, но время для них уплотнилось) назвал хилой командой и высказывал сомнения в их надежности. Жестокий урок!»

Бершов с Туркевичем приближались к месту встречи, но где это место — они не знали. Пока они шли по гребню вверх, но где, за каким «углом» находилась первая двойка, они не представляли. Иногда они видели следы на снегу, потом теряли их.

Двойка имеет рацию? — спросил Балыбердин Тамма.

Да, — ответила база. — Володя! Если ты в со стоянии двигаться с открытой рацией, то двигайся с открытой рацией.

Но Балыбердин ответил:

Вообще-то это сложно. Если они к вам обратятся, — сказал он прерывистым голосом, — скажите, что маршрут наш проходит так: если идти от них, снизу, то все время надо брать правее и по самым верхушечкам гребешков. Не нужно брать влево.

Как ваше самочувствие и как вы спускаетесь?

Какой темп спуска?

Спускаемся очень медленно. Все-таки спускаемся, работаем потихонечку… Постоянно идет снег, видимость сто метров.

Туркевич с Бершовым все переговоры слышали и по голосу почувствовали, что Володя очень устал. Они шли в кошках по заснеженным скалам. Прошло более двух часов со времени выхода из лагеря V двойки Бершов-Туркевич.

«Сообщение о выходе Туркевича с Бершовым, — запишет в дневнике Володя Балыбердин, — с одной стороны, обрадовало, с другой-мы, видимо, совсем расслабились. Пожалуй, и соображал я плохо, так как прошел мимо собственных кошек, вместо того чтобы надеть их: очень не хотелось снимать рукавицы на таком морозе. Одна рукавица была сильно порвана, рука в ней мерзла, потому я постоянно менял рукавицы местами…

У Эдика кончился кислород».

Связанные единой судьбой, Балыбердин с Мысловским продолжали свой мучительный путь. Без кислорода, с подмороженными руками, обессиленный, Мысловский чувствовал себя чрезвычайно тяжело. Чудовищным усилием воли он заставлял себя двигаться — доказывал и себе и Балыбердину свое место в связке. Балыбердин, обессиленный бескислородным восхождением и тяжелым спуском, тем не менее шел большей частью вторым, страхуя идущего впереди Мысловского, который выбирал маршрут. Даже при этих почти запредельных для жизни нагрузках они сохраняли способность реалистически мыслить, хотя сначала Мысловский считал, что вызов на помощь группы Иванова не был необходим, что они могли дойти до лагеря V сами.

Балыбердин, наоборот, утверждал и утверждает сейчас, что сделал правильно. Трезвая оценка своих возможностей — один из признаков здоровья и высокого класса. Возможно, не будь снега (они ведь оба были без кошек) и свети все время полная луна, они сохраняли бы шанс дойти и выжить, но на Эвересте надо рассчитывать только на себя, на свои возможности не при благоприятных, а при экстремальных условиях. При экстремальных условиях Балыбердин с Мысловским до лагеря V сами могли и не дойти… Впрочем, не будем домысливать ситуацию.

Итак, Мысловский спускался первым, за ним страхуя Балыбердин. В одном месте Эдик по ошибке или в поисках лучшего пути уклонился от маршрута метров на тридцать влево, и Володя долго не мог сползти за ним… Дело в том, что спускаться последним свободным лазанием сложнее, чем подниматься первым. Там перед глазами зацепки и есть возможность забить крюк или завести страховочную веревку за выступ — здесь и крюк и выступ останутся позади. У спускающегося первым надежная верхняя страховка, можно воспользоваться веревкой; последний лишен этих преимуществ, он идет лишь с нижней страховкой. Первый может пройти хоть по гладкой стене, второму нужен путь, где он мог бы хоть за что-нибудь цепляться.

Сойдя кое-как Балыбердин увидел, как ему показалось, две фигуры в сотне метров ниже. Он сообщил базе, и Тамм, хотя все, кто был в радиорубке, сомневались в этом, объяснил, что Володя видит двойку. И Туркевич сомневался.

В этот момент связь с базой была нормальной. Через несколько минут он снова вызвал тех, что на Горе. Но рации молчали. Он причитал:

— Миша, Миша, Володя, Володя. Ответьте… — И снова:

— Ответьте! Миша, Володя! База на приеме… — потом, спустя некоторое время:

— Вы спускаетесь вниз или нет? Все вчетвером спускаетесь?

Как хотелось ему, как было бы спокойно, если бы они сказали — спускаемся… Судьба Бершова и Туркевича, их жертва Горы его сейчас не занимала, да и не могла занимать. Тамм понимал, что если, начав спуск в половине четвертого вечера, Мысловский и Балыбердин в девять часов встретились с Бершовым и Туркевичем всего метрах в ста пятидесяти от вершины, значит, самостоятельный их спуск в лагерь V чреват осложнениями…

Когда по предположению Тамма двойки должны были встретиться, он вновь вызвал Эверест:

— Миша, Миша, Володя, Володя. Если все в порядке, вы вчетвером спускаетесь вниз, скажи несколько раз: четыре, четыре, четыре, — и мы поймем, что все в порядке и вы спускаетесь вниз все четверо…

Но Гора не отвечала…

Бершов с Туркевичем подошли к двойке в девять вечера, предварительно отозвавшись на голос в ночи. Теплого компота и еды было не так уж много, но был и кислород, и окончание одиночества.

Они стояли не двигаясь, поджидая пришельцев.

Бершов спросил Мысловского, как он себя чувствует, и тот с трудом проговорил: «Нормально». Балыбердин: «Плохо, устал, вымотался». Потом они попили, перехватили «карманного питания» (немного, если честно — «три инжиринки на двоих — и все», — замечает Балыбердин). Туркевич надел кислородную маску Эдику, Бершов — Володе.

То, что Мысловский был без кошек, они знали — его кошки упали в пропасть вместе с рюкзаком, но отсутствие кошек на ногах у Бапыбердина их удивило. Потом они, как и сам Балыбердин, поняли, что Володя прошел мимо кошек, лежавших на его пути с вершины, не случайно — это было следствием усталости. Отсутствие достаточного количества кислорода, считают медики, при длительном пребывании без маски на такой высоте может привести к тому, что человек начинает хуже соображать, забывать, что делал, неправильно оценивает время и расстояние… Альпинисты рассказывали, что скорость работы без кислорода падает раза в два по сравнению с работой при потреблении двух литров газа в минуту, что сильно мерзнут конечности, что от сухого морозного воздуха и усиленной вентиляции горло воспаляется настолько, что становится невыносимо больно проглатывать собственную слюну, как будто глотаешь битое стекло, что садится голос, становясь слабым и хриплым.

Две двойки стояли друг против друга.

Сколько до вершины? — спросил Бершов.

Часа два-два с половиной, — сказал Балыбердин. Мысловский кивнул — правильно. Сами они спускались пять с половиной часов, но понимали, что Бершов с Туркевичем спрашивают их о другом.

Сможете пока двигаться сами?

Вышла луна. Она заливала светом дикое нагромождение Гималаев, мертвые, промерзшие камни высочайшей из гор и четырех людей у ее вершины, двое из которых должны были сказать хотя бы, что могут сами идти вниз, чтобы двое других пошли вверх.

— Давайте! — сказал Балыбердин.

Он прекрасно понимал то, что понимали Бершов с Туркевичем. Продолжить теперь путь к вершине — это единственный шанс для второй двойки увидеть ее.

Балыбердин вызвал их на помощь, поставив под сомнение исполнение Сережиной и Мишиной мечты. Теперь он имел возможность помочь ее воплощению в жизнь.

Балыбердин, связавшись с Таммом, сказал, что ребята принесли кислород и накормили их, и спросил, можно ли им идти на вершину.

Нет! — категорически запретил Тамм.

Почему нет?! — закричал Бершов, выхватив рацию у Балыбердина.

Сколько у вас кислорода? — спросил Тамм, уловив решительность собеседника.

По триста атмосфер на каждого, — ответил Бершов.

Тамм замолчал. Это было тяжелое ожидание, хотя длилось оно секунд пять всего, но в эти пять секунд решалась мечта всей их альпинистской жизни.

Сколько до вершины?

Часа два-три.

Хорошо!

Евгений Игоревич, запретивший сначала ночную попытку, потом в необыкновенно сложных условиях быстро сориентировался и не настаивал на самом спокойном для себя, для Эдика и Володи варианте. Он взвесил интересы всех участников драматического спуска и счел возможным счастье для Бершова и Туркевича.

Я пересказываю Момент коротко и, возможно, с погрешностями. В воспоминаниях участников об этой высокой дискуссии вы узнаете, как это было, с подробностями, но в этой ситуации нам интересны не столько детали, сколько люди в ситуации.

Всякого человека, возглавляющего какое-нибудь большое или даже не очень большое дело, я условно отношу к одному из двух типов. Первый знает, что можно делать, полагая, что все остальное делать нельзя. Это тип тупикового, ограниченного руководства. Он бесперспективен, ибо в основе его лежит испуг, невежество и ограниченный жизненный опыт, который является эталоном. Любой другой путь, кроме известного, опасен, считает такой дядя — и ошибается. Другой — точно знает, что нельзя, что повредит делу и принесет реальный урон. Все остальное — можно! Нужно! Здесь возможны инициатива, творчество. Такой возглавляющий дело человек должен быть реально информирован, достаточно образован и профессионален…

Тамм, подавив в себе естественное желание защититься, повел себя в ситуации с Бершовым и Туркевичем как человек, которого я классифицировал своим домашним способом по второму типу. К такому типу руководителей я отношу и Овчинникова.

Ситуация сама довольно сложная и дает возможность для толкований и обсуждения. Я помню, как мы беседовали на эту тему с радистом и переводчиком Юрием Кононовым. Он — обладатель бесценных для истории магнитофонных записей переговоров с вершиной, свидетель всех споров, рождений решений — словом, у него по экспедиции собран очень интересный материал и, главное, достаточно достоверный. Не известно, что происходило в лагерях, никому, кроме самих участников событий, но известно то, что они по рации рассказывали о себе. Другими словами, сама жизнь нам неведома, но образ ее, образ жизни, которую рисовали альпинисты, вполне постижимы. Так вот, Кононов, обладая большим набором магнитных слепков образа жизни альпинистов и выварившись в гуще событий, с улыбкой, обаянием, но совершенно безапелляционно сказал, что Туркевич с Бершовым вдвоем спасли экспедицию от трагедии. Если бы не они, то все закончилось бы очень печально.

Я не владею всеми магнитофонными записями, но, поговорив с участниками событий, имевших, как говорят, место на Горе 4 мая 1982 года, пришел к выводу, что Кононов неточно оценил ситуацию. Дело было бы, возможно, совсем худо, если бы вся четверка Иванова не оказалась в пятом лагере. Тогда помощь первой двойке была бы более проблематичной. Из четвертого, а тем более из третьего лагеря выходить к Балыбердину и Мысловскому было поздновато. Не окажись в пятом лагере Бершова и Туркевича, я уверен, что без тени сомнения на помощь вышли бы Иванов с Ефимовым или любая другая связка. Другое дело, что Иванов с Ефимовым, встретив Балыбердина с Мысловским, вероятно, не пошли бы, как они говорили, ночью на вершину. Не только потому, что уступали в скорости движения по Горе Сереже и Мише (хотя это существенно, потому что Иванов с Ефимовым пришли бы к первой двойке позже и выложились бы больше), но и потому, что Мысловский — давний друг Иванова, с ним он не раз ходил в горы, не раз рисковал, а увидев Эдика в не очень рабочем состоянии, Иванов не рискнул бы его оставить.

Справедливости ради подчеркнем, что и Туркевич с Бершовым долго не решались оставить Мысловского и Балыбердина без присмотра. Не очень уверенно они начали спуск, но потом вроде немного взбодрились, и тогда Бершов с Туркевичем отправились к вершине.

Впоследствии этот шаг Сережи и Миши обсуждался альпинистами — участниками и не участвовавшими в экспедиции. Среди других было мнение, что им нельзя было бросать Балыбердина и Мысловского и надлежало спускаться с ними вместе — «четыре, четыре, четыре…»

Не знаю и не представляю, кто кроме тех четырех мог и может это знать. Если исключить возможность самостоятельных решений, то альпинизм вовсе можно закрывать… Никакими правилами и нормами не оговоришь всех ситуаций, которые могут возникнуть при восхождении, да еще таком. Там, над всем миром, оторванные от родных, близких, от товарищей, они решают все сами (и это естественно!). Они сами так решили, одни способны сами идти вниз, другие — быстро вверх и назад. На помощь. Тогда все — и первые и вторые — будут лишены главного груза, главной тяготы: одни — ощущения, что из-за них не вышли на Вершину не менее достойные, чем они, ребята. Другие — что они, достойные Вершины, не вышли на Вершину из-за первой связки.

Если бы Бершов с Туркевичем почувствовали беспомощность первой двойки или те сами попросили бы возвращаться вчетвером, тогда разговор был бы предметным. Точнее, его совсем не было бы, потому что они немедленно и без сомнений начали бы спуск вчетвером… А так можно только подивиться, с какой скоростью вторая советская двойка поднялась на вершину, в каком блестящем стиле! Словно они всю свою спортивную жизнь занимались высотным альпинизмом.

На путь из лагеря V до вершины, включая остановку для встречи, переговоров и помощи, Бершов с Туркевичем потратили всего пять часов двадцать пять минут.

По дороге они нашли и подобрали кошки, оставленные Балыбердиным. В двадцать два часа двадцать пять минут Сергей Бершов и Михаил Туркевич поднялись на вершину Эвереста, освещенную луной.

Всего один час(!) они потратили на подъем от места встречи. Они огляделись. Красота была страшной в этом холодном свете. Временами их накрывали снежные облака с Тибета. Они оставили вымпелы и значки спортклуба «Донбасс», членом которого состоит Миша, и «Авангард» Сережиного спортивного общества и принялись фотографироваться. Глаза, их настолько привыкли к свету луны, что он им показался достаточным для того, чтобы сфотографировать друг друга на фоне Лхоцзе с примерно трехсекундной выдержкой на малочувствительной пленке ORWO.

В Лукле я попросил Мишу, который снимал ночью «Сменой», поскольку Сережин «Роллей» замерз, отдать мне эту пленку в проявку. (Вернувшись в Москву, я обратился к своему другу Михаилу Шпольскому — заведующему отделом НИИ Химфотопроекта, чтобы они вытянули из пленки все, что можно, но даже мастерство специалистов-фотохимиков не спасло пленку для печати — экспозиция была слишком мала для обманувшего восходителей лунного света.) Потом Миша оборвал ремешки от фотоаппарата и привязал свой баллон и баллон, оставленный Мысловским, к треноге. Сережа собрал у вершины камешки (один, треугольный, выветренный, он мне подарил). Перед уходом они сняли маски, чтобы подышать воздухом Эвереста, и заторопились вниз.

Попытка вызвать базу ни к чему не привела. Внизу услышали щелчок и два слова:

— База, база…

Рация, постоянно включенная, на ночном морозе истощила свои возможности.

Первую двойку ночные восходители неожиданно догнали очень быстро-минут через сорок после того, как покинули вершину.

Получив кислород, Балыбердин и Мысловский двинулись вниз, но спуск продолжался вяло. Отсутствие кошек затрудняло движение, а возможно, подсознательно они уже ждали возвращения Туркевича и Бершова. Они подошли к месту, где надо было искать перильные веревки, оставленные японцами… (Когда первая двойка шла вверх, эти веревки не трогали, опасаясь их ненадежности, но Сережа с Мишей укрепили их, и теперь хорошо бы их найти, чтобы облегчить спуск.) Снег изменил картину и сделал и без того крутую и скользкую «черепицу» непроходимой в ботинках на резиновом протекторе. Балыбердин предложил Мысловскому подождать связку, идущую с вершины, тем более, что он слышал голоса, но Мысловский все еще пытался найти путь. Поиски эти, возможно, имели одно достоинство — альпинисты шли, двигались! Услышав крик: «Стойте!» — Балыбердин остановился. Мысловский продолжал двигаться.

Когда Бершов с Туркевичем увидели их сверху, им показалось, что Мысловский идет к пропасти.

— Стойте на месте! Подождите нас! — закричал Туркевич, и Мысловский остановился.

В полночь они продолжили спуск вчетвером. Бершов и Туркевич хорошо помнили маршрут. Они пришли сюда в темноте и по снегу и уходили отсюда по снегу и в темноте. На сложных участках Бершов и Туркевич натягивали веревку, а Балыбердин с Мысловским спускались по ней. Потом вторая двойка снова натягивала веревку, и потом вновь операция повторялась. Временами приходилось их подталкивать — уж очень они устали. Шли медленно, очень медленно.

Пройдя скалы, Мысловский вдруг сел на камень и устало сказал Бершову:

— Все! Здесь хорошо! Я больше никуда не пойду.

Бершов посмотрел на манометр кислородного баллона Эдика: он показывал ноль. Ни секунды не размышляя, Сережа Бершов (шедший с кислородом чуть ли не со второго лагеря и привыкший работать с ним, для которого кислородное восхождение было уже не принципом, а необходимостью) снял свой баллон и отдал его Эдику.

В три часа ночи спряталась луна, стало совершенно темно. Туркевич шел впереди и, освещая фонариком поднебесную Гору, искал и находил путь!

После каждой остановки Мысловского все труднее было сдвинуть с места. Главное — сдвинуть, потом он пойдет. Как же он устал, как, вероятно, болели обмороженные руки! Он обижался на неловкое слово, долго бурчал, но шел!

— Иди, иди, Эдик! Там чай внизу, Эдик! Горячий чай! Там палатка внизу! Там ждут!

Там, в палатке, ждали.

Иванов и Ефимов сидели в палатке пятого лагеря, ничего не зная. Рации у них не было, и о происходившем на Горе они могли только гадать. Ветра нет, луна. Погода хорошая — восходи! Но это трезвые и опытные альпинисты. Они, взвесив все «за» и «против», рассматривают свой шанс как один к сотне. Действительно, неизвестно, в каком состоянии придут Балыбердин и Мысловский. С каждым часом надежда на благополучный исход убывает и убывает. По расчетам Иванова и Ефимова, кто-то или все вместе должны вернуться к полуночи. Они готовят ужин, горячий чай (не обманывали Эдика!). Временами Ефимов высовывался из палатки и кричал в ночь, но никто не отвечал. Был момент,

когда они хотели выйти навстречу, но бессмысленность затеи остановила их…

Они сидели в палатке, ждали и экономили кислород. Только если они не тронут штурмовой запас, у них сохранится возможность выйти на вершину.

Пятый лагерь, как вы помните, стоит в двух примерно веревках от Западного гребня. Ни первая, ни вторая двойки не оставили метки на повороте. Если в темноте они проскочат место, где сворачивать, и уйдут вниз по гребню, ни Мысловскому, ни Балыбердину не хватит сил подняться опять, и тогда уже ни Туркевич, ни Бершов, ни Иванов, ни Ефимов им не помогут…

«Я включаю приемник и ловлю Москву, — пишет в дневнике Иванов. — В конце выпуска неожиданно слышим сообщение: «Сегодня в четырнадцать часов тридцать минут двойка советских альпинистов впервые поднялась на высшую точку планеты — Эверест, 8848 метров, по новому сложному маршруту — по контрфорсу Юго-западной стены…» В Москве сейчас ломают голову. Двое? Почему двое, когда хотели восходить четверками? Кто эти двое и где другие двое? Почему не сообщили фамилии? А раз так много вопросов, значит, что-то не в порядке. Так, разумеется, думали люди, хорошо знающие альпинизм, и родные. Для них мы не просто участники восхождения на Эверест, а дети, отцы, мужья, которых ждут дома живыми и здоровыми».

Наступило 5 мая… Иванов с Ефимовым, предположив, что до рассвета четверо, возможно, закопаются в снег, решают ложиться. Хоть немного поспать. Завтра в любом случае их ждет большая работа. Они могли спать без кислорода, но стоило закрыть глаза, как их начинал душить кашель, дыхание прерывалось и судороги сводили мышцы. Высота явилась к ним с визитом ночью… Но и без сна им не обойтись, если завтра идти на штурм.

Сон в пятом лагере — не отдых, это говорили все. Ночевка выматывает на этой высоте почти так же, как работа, но отсутствие сна вынимает из запасников организма последние силы. В палатке они нашли на три четверти опустошенный кислородный баллон. И одному бы этого кислорода было мало для ночлега, но они вдвоем присоединили шланги и заснули моментально. Подача кислорода была минимальной, а может быть, и вовсе символической. Возможно, мизерная доза ничего не добавляла легким и сердцу, но она защищала психику. Сознание отметило: кислород есть, можно довериться ночи. Будильник им не понадобился, чтобы не проспать утро. Оранжевое тело баллона лежало между ними бездыханным. Кислород кончился, сознание включилось. Опасность! Они проснулись в три часа утра. В палатке кроме них никого не было. Двадцать часов назад вышли к вершине Мысловский с Бапыбердиным, девять часов назад покинули палатку Бершов и Туркевич.

Опять высовываются из палатки, и опять тишина. За стеной холод и темень, луна зашла….

С рассветом, решают они, надо выходить на помощь, а пока разжигают примус и начинают готовить чай и кашу. Это долгое занятие. Набрать

64i снега, растопить его, вскипятить. Просто так, без подготовки, ни чай, ни кашу не сваришь — вода кипит, но там не то что ста, а и восьмидесяти градусов тепла не наберется… Еду можно приготовить только в автоклаве, который сработал Сережа Ефимов. По его же покрою сшиты и пуховки и жилеты для участников гималайской экспедиции. Сейчас сидят они с Валей Ивановым в жилетах его фасона, варят в его автоклаве кашу с икрой, поскольку соли не нашлось, и вдруг слышат крики…

Пять часов тридцать минут! Четверке еще полчаса хода, но уже ясно, что живы!

Двое уставших и двое уставших смертельно, но все идут своими ногами. У Володи Балыбердина закончился кислород, и он вновь без кислорода. И Сережа Бершов без кислорода, но это уже не имеет значения!

Ефимов высунулся по пояс из палатки, что-то кричит. Иванов изнутри теребит его:

Все идут?

Все!

Праздник! Самое страшное, что может быть, — это обморожение, но это уже не самое страшное. Первым в палатку ввалился Бершов.

Живы?

Живы!

Были?

Были!

Потом появился Туркевич, Мысловского и Балыбердина буквально втаскивают в палатку. Все возбуждены. То, что сделали сначала Балыбердин с Мысловским, а затем Бершов и Туркевич, в обиходе называют спортивным подвигом. Я не сторонник очень громких фраз и наименований, но то, что произошло, ей-богу можно так назвать. Первая двойка в нечеловеческих условиях, проложив путь от четвертого лагеря в пятый, установив лагерь, проложила первую тропу к вершине. Двадцать три часа в лютом холоде один без кислорода, другой с кислородом беспрерывно работали на высоте начиная от 8500 метров до вершины и обратно. Удивительно, что они выдержали это.

«Не знаю, сколько еще времени я мог бы проработать, — запишет Балыбердин в своем дневнике. — Когда у меня кончился кислород (речь идет о кислороде, который принесли Бершов с Туркевичем и который кончился задолго до лагеря V), я отдыхал через каждые несколько метров. Казалось, что в палатку я вполз на самом последнем пределе. Но где этот последний предел? И что после него? Никогда за всю свою альпинистскую жизнь я не был так близок к концу. И до сих пор не могу толком понять, в чем причина, где ошибка?»

Восхождение Бершова и Туркевича можно назвать, раз уж мы употребляем эффектные слова, феерическим. Мало того, что помогли первой связке, они еще буквально взлетели на вершину. Всего на дорогу вверх и вниз у них ушло одиннадцать с половиной часов, а ведь они в течение добрых семи часов помогали спускаться Мысловскому и Балыбердину…

В палатке стало очень тесно. Мысловский и Балыбердин утомлены страшно, глаза косят, язык еле ворочается, они замерзли настолько, что не могут сами раздеться. Всей четверкой снимали им ботинки, растирали ноги. У Эдика кончики пальцев почернели, в некоторых местах кожа лопнула… Их напоили горячим чаем и уложили отдыхать.

Шестерым в палатке тесно. Помощь Иванова и Ефимова не нужна, и они через час после возвращения четверых восходителей отправляются на штурм. Ефимов выходит первым, за ним Иванов. Валя долго не может на морозе завязать кошки, нервничает. Возвращается в палатку, в тепле быстро крепит их и уходит. Не спеша, по-деловому, движутся они к вершине. Они идут по маршруту, уже пройденному сначала Балыбердиным с Мысловским, потом Бершовым с Туркевичем, но движутся довольно медленно — без конца то у одного, то у другого слетают кошки. Надевать их на морозе очень неприятно — надо снять перчатки, но тогда мерзнут руки, а в рукавицах не удается наладить их толком, хотя у Вали и у Сережи было время проверить такую малость, как кошки, до восхождения. Случалось, что они больше сидели, чем шли.

Когда они вышли на гребень, стали попадаться следы прошлых экспедиций: японская веревка, потом чужой баллон. Потом свой баллон. Потом, не доходя полусотни метров по высоте до вершины, Иванов, шедший вторым, нашел рюкзак Балыбердина…

А в это время сам Балыбердин все еще находился в пятом лагере вместе с Мысловским, которому каждый прожитый час нес не облегчение, а страдания, и двумя «братьями милосердия» — Бершовым и Туркевичем.

Утром Ильинский, находившийся во втором лагере, вызвал базу. Из лагеря V сигнал не проходил, и Ерванд (Эрик) работал в качестве ретранслятора.

— Туркевич и Бершов вчера совершили восхож дение. Так. Дальше. Мысловский и Балыбердин в тяжелом состоянии спускаются вниз. Надо, чтобы лагерь три был свободен.

Предполагалось, что все четверо после консультации с врачом двинутся вниз из пятого лагеря и в четвертом останавливаться не будут, а сразу опустятся на 7800. В этот день в этот же лагерь должны были подняться Ильинский и Чепчев, а Валиев с Хрищатым должны были выйти из третьего лагеря, забросить кислород в четвертый и вновь вернуться в третий, где наконец группа Ильинского должна была объединиться. Но не судьба, видимо, этому случиться. В результате аварийного спуска Балыбердина, Мысловского, Бершова и Туркевича лагерь III не сможет принять Валиева и Хрищатого, и соединение в этот день не состоится. Валиев с Хрищатым, захватив кислород, уйдут в четвертый лагерь на 8250 и останутся ночевать там, а дистанция в один день и в один лагерь между ними и Ильинским с Чепчевым сохранится. А пока Ильинский, сидя на 7350, ретранслирует переговоры между лагерем V, где сидят четверо восходителей, и базой.

Тамм спокойно, но озабоченно спросил:

— Нужно ли высылать вперед врача или доста точно будет, что там, во втором лагере, будете вы?

Ильинский сказал, что Мысловского и Балыбердина сопровождают Туркевич и Бершов и что им нужна консультация Света Петровича Орловского.

Доктор Свет! Свет и душа экспедиции. Лучше всего с ним беседовать до завтрака. Когда он, не обремененный дневными заботами, идет вверх по ручью чистить зубы… В Лукле я с удовольствием разделил с ним компанию и не жалею, хотя, засидевшись у ручья, мы в доброй беседе пропустили завтрак, обед и только усилиями Лени Трощиненко и Славы Онищенко были найдены и доставлены к ужину.

Три дела, говорил Козьма Прутков, единожды начав, трудно кончить. Я прошу прибавить еще одно, четвертое. Ибо, начавши говорить с доктором, закончить нет никакой возможности. Доктор ироничен, остроумен и добр. Без доброты он не мог бы заниматься своим основным делом — детской хирургией. Ирония позволяет подавить профессиональный цинизм, а остроумие — воспринимать альпинистов как детей и тем создавать себе для работы привычные условия… Познакомившись с ним, я немедля решил воспользоваться бесплатной врачебной помощью и обратился к Свету Петровичу. Мы ведь часто, знакомясь с врачами, для поддержания беседы нет-нет да и зададим вопрос: «А вот под левой лопаткой у меня болит — это что?» И человек, пришедший в гости для общения и отвлечения себя от каждодневных забот, вынужден вести вежливую полупрофессиональную беседу. Доктор Свет тогда, в зеленом лагере на подходах к Лукле, подвел меня к богатейшей экспедиционной аптеке, сшитой им самим из сотни полиэтиленовых карманчиков, и сказал:

— У меня тут всякие лекарства есть. Выбирай,

что нравится…

Я замешкался. Тогда он достал красивый зеленый тюбик и сказал:

— Вообще это от другой болезни, но, учитывая,

что импортное и дефицитное, должно помочь.

Но умел бывать Свет Петрович и другим. Я слышал магнитофонную запись консультации Бершова. Он спрашивал Сережу, сможет ли он сделать укол Мысловскому. И, узнав, что сможет, тщательно, предусматривая каждую мелочь, объяснял, как пользоваться препаратами, как их отогревать, что делать, если организм даст неожиданную для Бершова, но предполагаемую Орловским реакцию. За его советами следили все лагеря. Чуть только возникали вопрос или помехи, как тут же кто-то передавал в точности вопрос Орловского или его ответ.

Орловский через Ильинского спросил пятый лагерь, есть ли у них компламин в ампулах, шприц одноразового действия и иглы.

И тотчас из третьего лагеря отозвался Валерий Хрищатый:

— У меня в аптечке это есть. Аптечка на руках.

Прием.

— Ну, понял тебя, понял. Но пятый лагерь — он же далеко от третьего…

— Все ясно, — сказал Валерий, — но все же буду на приеме.

Спустя некоторое время Тамм посоветовал Валиеву и Хрищатому, взяв аптечки, выходить навстречу спускающимся четверым альпинистам. Так Валиев и Хрищатый, сохранив разрыв с Ильинским и Чепчевым, оказались к вечеру в лагере IV.

Выполнив все указания Орловского и сделав необходимые уколы Эдику (Балыбердин от инъекций отказался, он только глотал таблетки), все четверо стали готовиться к спуску…

В это время Валентин Иванов и Сергей Ефимов приближались к вершине. Рюкзак Балыбердина едва удалось оторвать от земли, там было немало интересного. Кинокамера «Красногорск», «трофейная» японская рация, которую хозяйственный Володя взял, чтобы попусту не валялась, и редуктор, чтобы сравнить с нашим (наш лучше), а остальное — камни. Полрюкзака камней с вершины.

Захватив кинокамеру, Иванов с Ефимовым продолжили путь. Скоро они вышли на узкий скальный гребень, который вывел их на снежный. По снежному гребню, лежащему на уровне Южной вершины, они шли спокойно, и вдруг Ефимов, шедший первым, почувствовал, что веревка натянулась. Иванов резко замедлил ход. Ефимов показал тому на баллон — кислород подкрути. Кислород иссяк, и моментально скорость движения замедлилась. Иванов заменил баллон, и скоро без приключений они вышли на вершину. Погода была неважная…

Они достали камеру и лишний раз подивились Балыбердину, вытащившему такую тяжесть на вершину без кислорода. Позвали к рации кинооператора Диму Коваленко. Тамм поздравил с восхождением и передал микрофон. Оказалось, что «Красногорск» замерз. Дима посоветовал сунуть его под пуховку и отогреть. Так они и сделали. Сунули за пазуху киноаппаратуру и осмотрелись, где же это они.

Весь Непал закрыт облаками, в Тибете иногда видна долина, и даже чувствуется по цвету и свету, как там жарко, Лхоцзе еле видна. Почти не просматривается Чо-Ойю — это далеко. А под ногами верхушка треноги, к которой привязаны баллон Мысловского, баллон Туркевича и вымпелы, которые ночью привязали ребята. Ближе к основанию треноги в фирн врос флажок. Красно-белый возле древка, — вероятно, польский…

Камера отогрелась, и они стали снимать панораму. И вдруг Иванов заметил, что счетчик пленки не работает. Открыл, а пленка, оказывается, кончилась. Надо бы Володе забрать отснятую пленку вчера, да, видно, не до того было. Ефимов кладет отснятую Балыбердиным с Мысловским кассету за пазуху. Но на спуске она, видимо, выпадет и потеряется. Такая обида… А Ефимов с Ивановым на лютом морозе будут долго бороться с ломающейся пленкой, с убегающей петлей…

Тут не в чем упрекнуть альпинистов, тренеров и руководителей экспедиции: не их это забота — обучать восходителей как пользоваться киноаппаратом. Да и сам аппарат мог быть проще, легче и надежней, и пленку можно было подготовить, чтобы она не ломалась на морозе. Словом, обидно — два года киноэкспедиция готовилась к Событию и оказалась к нему не очень готова… Надо было каждой группе хотя бы дать по восьмимиллиметровой камере, легкой и простой, без трансфокатора, с широкоугольником, чтобы на резкость не надо было наводить. Впрочем, мало ли что надо! Надо бы и фильм хороший, достойный События сделать. Пусть без вершинных кадров, но что делать? Я не считаю, что прав главный редактор Госкино РСФСР Т. Гваришвили, сказавший, что фильм Венделовского — это провал, но думаю, Событие оказалось масштабнее режиссерских планов.

Иванов с Ефимовым снимали, так и не осилив зарядку с петлей. Они делали наплывы, наезды и прочие стоп-кадры, а пленка внутри камеры сбивалась в «салат». Хорошо хоть фотосъемка прошла удачно…

Полтора часа провели на вершине Иванов и Ефимов. В три часа они, предварительно описав все приметы офицеру связи, начали движение вниз. На спуске неприятности с кошками продолжались. Теперь у Ефимова ломается одна из двух, и темп спуска замедляется. Они идут в лагерь, попеременно страхуя друг друга и дивясь, как Балыбердин с Мысловским шли по заснеженной Горе вовсе без кошек.

Когда они пришли в пятый лагерь, там никого не было.

После того как Бершов сделал укол Мысловскому, после того как они с Балыбердиным после стимулирующих кровообращение таблеток просто поели и часа два отдохнули, решили двигаться вниз. Скорее вниз! Надо было готовиться к выходу. Но Мысловский не мог сам себя ни одеть, ни обуть. Пальцы на руках были так обморожены, что любое прикосновение рождало острую боль. Бершов помог обуться Мысловскому, Туркевич — Балыбердину, у которого поначалу тоже пальцы были прихвачены морозом.

Потом они вышли. Бершову с Туркевичем потребовалось немало усилий, чтобы сдвинуть с места первую двойку, особенно трудно было с Мысловским, но самому Эдику было труднее всех. Как бы ему ни помогали надевать одежду и шнуровать ботинки, какой бы расход кислорода ни ставили, идти вниз ему предстояло самому, и никто не мог ему помочь. («Помочь можно, — пишет на полях рукописи Овчинников, — но первый принцип — заставить двигаться самого. Даже если потребуется ледоруб или грубое слово, это впоследствии оборачивается величайшей гуманностью!.. Этого иногда не понимают…») Три раза на каждой веревке (в местах, где забиты крючья, в конце и в начале перил) своими обмороженными, нестерпимо болящими руками он отстегивал карабин и вновь застегивал его. И так шли они от лагеря V до лагеря III — добрых полтора километра. Этих двоих сопровождал Туркевич, а Бершов шел впереди — прокладывал дорогу по заснеженным скалам. Когда прошли острые снежные гребешки, стало полегче. В четвертый лагерь они пришли через четыре часа. Посидели, попили чаю. Мысловский, волей и терпением радовавший ребят во время спуска, в палатке расслабился, пригрелся и вновь с трудом двинулся в путь. Предстоял тяжелый участок от четвертого лагеря вниз. Здесь они встретили Валиева с Хрищатым, рассказали все, что знали, про путь к вершине. Валиев, видя страдания Мысловского, отдал ему свои варежки из собачьей шерсти… Путь был долог и труден…

Так они добрались до третьего лагеря на 7800, где встретили Ильинского и Чепчева. Бершов продолжил свои медицинские занятия. Уколы компламина и гидрокортизона, сделанные вовремя, дали эффект: некоторые из почерневших пальцев светлели на глазах. Два дня и ночь непрерывного бодрствования первой двойки требовали сна, и он пришел…

Вечером 5 мая Иванов с Ефимовым, вернувшись с вершины, готовились ночевать в лагере V. Кислорода у них было мало, и, так же как накануне, он кончился в три часа ночи… Они решили выйти пораньше.

Вечер 5 мая застал Иванова с Ефимовым в лагере V. Валиева с Хрищатым — в лагере IV.

В лагере III ночевали Ильинский и Чепчев плюс Мысловский, Балыбердин, Бершов и Туркевич.

В лагере I — тройка Хомутова.

В базовом лагере с надеждой ждали своей очереди Шопин и Черный.

Итак, к 6 мая на вершине побывала двойка Балыбердин-Мысловский и четверка Иванова, хотя и порознь.

… Была еще четверка Ерванда Ильинского, которая могла выйти на вершину в полном составе.

Все группы, кроме этой, алма-атинской, были сборными. Под знаменем Ильинского были собраны его ученики. Покорение всей четверкой Эвереста было бы для них не просто успехом — это был бы акт благодарности учителю (который, впрочем, ненамного старше подопечных). Ильинский и Сергей Чепчев вышли из базового лагеря на день позже двойки Казбека Валиева и Валерия Хрищатого (Ерванд — помните? — сопровождал в пешем походе грузы экспедиции, которые несли из Катманду носильщики, и запоздал с акклиматизацией). К тому же Валиев и Хрищатый, как более подготовленные, должны были из третьего лагеря забросить необходимый для восхождения кислород в лагерь IV (8250) и снова вернуться в третий, чтобы, подождав Ильинского с Чепчевым, всем вместе выйти на штурм. Однако события, произошедшие накануне, изменили планы. Возник разрыв, «пароход» отплывал, полоса воды увеличивалась. Ильинский и Чепчев видели его, но преодолеть расстояние возможности не было.

Валиев и Хрищатый (который кроме командной задачи поставил себе личную — выйти на вершину без кислорода) утром 6 мая вышли в последний лагерь, а Ильинский и Чепчев — в оставленный ими четвертый…

Идея выхода на вершину всей четверкой стала проблематичной, как только оказалось, что Валиев с Хрищатым остались на ночлег в лагере IV. (Кстати, варианты восхождений двойками обсуждались еще в Москве, как вполне приемлемые, но здесь сами участники хотели осуществить выход вчетвером.)

Ждать Ильинского и Чепчева на высоте 8250 — значит просто расходовать кислород Валиеву, поскольку Хрищатый поднимался без кислорода, и силы» обоим. К тому же в четвертом лагере была палатка на двоих. Казбек с Валерием вышли из четвертого лагеря, попив чаю с Ефимовым, который не спеша спускался сверху, выпустив вперед Иванова. Сбросить сразу высоту была задача Иванова, а Ефимов, наоборот, скорое снижение для доброго самочувствия считал противопоказанным.

Валиев с Хрищатым начали подъем вверх в предвершинный лагерь, а Ефимов двинулся вдогон Иванову — вниз. Время уже было встретить Ильинского и Чепчева, которые должны были подниматься в оставленный только что четвертый лагерь.

В половине двенадцатого Иванов, спустившийся в третий лагерь, застал там всех шестерых. То, что Мысловский, Балыбердин и провожающие их Туркевич и Бершов не вышли вниз, было вполне объяснимо. Первая нормальная для отдыха ночь могла затянуться. А вот задержка Ильинского с Чепчевым была не очень понятна. Туркевич, ночевавший с ними в одной палатке, приготовил завтрак, и Ильинский ушел на маршрут.

В четырнадцать часов он связался с базой и сообщил, что дошел до шестой веревки и ждет Чепчева…

Чепчев должен был выйти через час, но все не мог никак собраться. Он сидел на рюкзаке и зашнуровывал ботинок. Пришедший в третий лагерь Ефимов застал его в той же позе, в которой его видел часа полтора назад Иванов. Кроме Чепчева в лагере III на 7800 Ефимова поджидал пришедший в себя Балыбердин. Ефимов отдал Володе рюкзак, сказав:

Ты уж извини, что половину камней пришлось высыпать.

Спасибо, хоть что-то оставил, — улыбнулся Бэл.

В базовом лагере были обеспокоены заторможенным поведением Чепчева. Но преодолев апатию (к счастью, она оказалась не горняшкой), он постепенно разошелся и за несколько веревок до конца пути догнал Эрика Ильинского. В лагерь IV на высоте 8250 они поднялись одновременно, но поздновато где-то после девяти часов вечера.

(Овчинников замечает на полях, что «этог темп движения привел к разрыву» между двойками Валиев-Хрищатый и Ильинский-Чепчев. И разрыв этот возник, по-видимому, «по причине различной утомляемости… И в условиях той штормовой ночи вряд ли они смогли бы достигнуть вершины. Ведь первая (Валиев-Хрищатый) двойка это сделала на пределе возможности». Но об этом наш рассказ еще впереди.)

К этому времени первые четыре восходителя и с ними Иванов спустились в первый лагерь на ледник. По дороге они заглянули во второй лагерь, где Хомутов с Мишей Туркевичем сварили им рис с луком и салом.

Потом продолжили мучительный для Эдика путь вниз. Теперь, правда, ему было чуть полегче, но руки не давали покоя. Балыбердин, который к концу спуска в лагерь I устал опять так, что еле шел, в довершение ко всему провалился в небольшую трещину, но рюкзак заклинил и удержал его. Все обошлось удачно, и скоро он ввалился в просторную палатку «Зима» со словами:

— Мужики, как же я люблю этот лагерь!

А там уже давно (он быстро слетел) колдует над ужином Миша Туркевич, и Иванов присутствует при этом. В темноте в палатку входят Мысловский с Бершовым. Сколько такта, сколько обаяния и терпения в этом альпинисте! Он благороден и в делах и в словах. В рассказах о восхождении и о спуске он ни разу не посетовал на чью-то неловкость или медлительность, обходился без допускающих двойное толкование намеков. Он только подчеркивал, как трудно было спускаться ребятам, и особенно Эдику, как они стойко и терпеливо преодолевали трудности.

Скоро они уютно пили чай, долив туда для согрева по капле спирта. Предстояла дорога по ледопаду. Нужны были силы для перехода в базовый лагерь. На этом пути Володе Балыбердину предстояло последнее испытание. Все шли в кошках — по ледопаду иначе не пройдешь, — и только он один «необутый». Свои кошки он отдал напарнику по двойке Эдику Мысловскому.

Их борьба родила удивительное восхождение и преодоление… Стремление доказать себя другому заставляло действовать за пределами, допустимыми для жизни человека. Они выжили и, взойдя, сошли потому, что не сошли со своих позиций. Они шли на Гору, один лидером, другой — рядовым. Лидер остался на своих позициях, а из рядового выросла поразительной силы личность… И теперь, когда они сойдут с Горы, уже не будет двойки, потому что не может быть в связке двух лидеров.

Уют царил и во втором лагере, где Ефимов задержался в гостях у Хомутова, Пучкова и Голодова. И здесь пили чай, и здесь накапали в кружки с чаем за восхождение шестерых и за завтрашний день.

7 мая. Валиев и Хрищатый ранним утром покинули палатку пятого лагеря и отправились на восхождение.

Еще в Непале и потом в Москве в разговорах с ребятами, участвовавшими в этом событии, и с людьми, которые были не сторонними наблюдателями, я пытался выяснить, можно ли хоть в малости упрекнуть Валиева и Хрищатого за то, что они, не дождавшись своего тренера Ильинского и напарника его Чепчева, отправились на восхождение.

Внешне все напоминало погоню Ильинского сначала за тремя своими товарищами, а в финальном выходе — за двойкой Казбека и Валерия. Он шел буквально по следам. Стоило передовой связке освободить лагерь, как тут же в нем появлялись Ильинский и Чепчев…

Думаю, не случись «пожарный» спуск первых двух двоек в лагерь III, команда Ильинского благополучно воссоединилась и пошла бы выше вчетвером. Но тут вмешалась судьба. Помните, первый сеанс связи после возвращения четверых в лагерь V? Бершов через Ильинского передал, что всем надо освободить третий (воссоединительный) лагерь для спускавшихся с Горы… И все!

Прогноз погоды был удручающим. Максимум непогоды обещали на 8–9 мая. Каждый последующий день был хуже предыдущего. Валиев с Хрищатым были в отличной форме и теперь в пятом лагере для них уже не было вопроса — идти или ждать? Расходовать кислород и силы на пустую дневку на высоте 8500 было просто бессмысленно. Но кроме здравого смысла были еще Ильинский и Чепчев.

Погода становилась хуже… Сегодня 7 мая еще можно попытаться, а завтра? День промедления на Эвересте… Мы уже говорили об этом. К тому же Ильинский с Чепчевым смогут завтра, если будет нормальная погода, сходить двойкой… Да они так договорились ведь…

Они вышли из палатки утром в ураганный ветер. Хрищатый шел без кислорода. Пока они шли две Веревки до Западного гребня, было холодно, но терпимо. Едва они вышли на гребень, на них обрушился шквал. Дышать было невозможно. Ветер грозил сбросить их с гребня. Все тепло, накопленное за ночь, моментально улетучилось.

Потом они рассказывали, как Хрищатый вышел на гребень и остановился.

Ну что, мужик, хорош? — спросил Валиев.

Нет, не фонтан!

Они даже не могли определить, с какой стороны ветер…

— Вот если посмотреть на голову Иванова, — рассказывал Хрищатый, — примерно такими завихрениями воздушные потоки метались по Эвересту.

Резкими порывами и все время… Если бы они ушли еще на пару веревок, то, вероятно, уже не смогли бы вернуться. Их качало, срывало ветром, для которого определение «ледяной» — великая лесть. Потом начали отказывать руки… Хрищатый пошел без кислорода; надеясь на хорошую погоду, он провел бескислородную ночь спокойно и даже видел хорошие сны…

Ввалившись в палатку, они сообщили базе, что вернулись, и легли в спальные мешки, договорившись с Таммом, что повторят попытку в любое время суток, как только стихнет ветер. А ветер не стихал.

В это время из лагеря IV в лагерь V, где в ожидании погоды лежали Валиев и Хрищатый, двинулись Ильинский с Чепчевым. Казалось, скверная погода, посочувствовав Эрику и задержав Казбека и Валерия, сделает возможным хотя бы формальное объединение всей четверки. Впрочем, почему формальное. Если погода будет свирепствовать до следующего утра, то…

Но к середине дня ветер убавился до уровня «просто штормового» — восемьдесят узлов. Эверест осветило солнце. И они решили: идти. Ильинский с Чепчевым были в часе пути от лагеря V, когда Валиев и Хрищатый, на этот раз с кислородом, решились на вторую попытку.

— Это было вынужденно, — скажет потом Хри щатый, — потому что погода намекала нам: то ли вы пойдете, то ли нет… Мы решили брать вожжи в свои руки и долбить как получится. Ну что ж… Продолговато, конечно, было, но терпимо.

Не успел простыть на диком морозе след ушедшей двойки, как в палатку на 8500 вошли Ильинский и Чепчев. «Полоса воды» сузилась настолько, что казалось возможным проложить трап: меньше часа разделяло их. Правда, Ильинский и Чепчев после перехода из лагеря IV должны были отдыхать до утра, готовясь к своей попытке, но они в азарте не думали об этом.

Можно нам выйти вслед за ними? — спросил Ильинский. Тамм, совершенно естественно, отказал.

— Тогда мы выйдем с утра пораньше.

Подождите возвращения, выход обговорим завтра утром, — ответила база.

Это было законно. Как можно было планировать завтрашний день, когда перед глазами Тамма был обмороженный Эдик Мысловский, вместе с Балыбердиным, Туркевичем и Бершовым вернувшийся в базовый лагерь?..

Возвращение стало большим праздником. Все постоянное население и все гости с нетерпением ожидали восходителей. Никогда раньше не было — и, вероятно, никогда больше в жизни у них не будет — таких побед. Это был великий момент награды за труд тяжелый и рискованный, за волю, за мужество, за терпение и страдания. Это был Момент! И он приближался.

На ледопаде бенефициантов встретили Овчинников, Трощиненко, Онищенко… Трощиненко снял с Балыбердина рюкзак, дав ему взамен легкий станок с кинокамерой, и Бэл, вновь ощутивший радость движения и жизни, весело зашагал к славе. Он шел обветренный, со смешной рыжей бородкой, похожий на сильно потрепанного, но не потерявшего страсти к жизни сатира. Эдик Мысловский, похудевший больше других (он, правда, и поплотнее других был до выхода), улыбался устало и кротко. Сережа Бершов сверкал радостными глазами на лице опухшем и округлившемся от бороды, а Миша Туркевич искрил цыганскими очами, и улыбка не сходила с его лица.

Никаких церемоний и речей, к счастью, не было. Ребят обнимали, хлопали по спине, говорили им замечательные и справедливые слова, старались сразу все спросить и сразу обо всем рассказать. Все было скромно и сердечно.

— Нас встречали, — рассказывал Балыбердин, — лучше, чем олимпийских чемпионов. Явились, конечно, все. Кроме старых обитателей лагеря — руководство экспедицией, шерпы, офицеры связи — явились телевизионщики — Юрий Сенкевич и его режиссер Лещинский. Венделовский с Коваленко снимали. До ужина оставалось часа полтора, но мы с удовольствием попили и поели. Однако, имея сугубо пессимистический характер, я на фоне этого ликования постоянно возвращался к мысли — только бы у остальных наверху все закончилось благополучно…

Мысловский подошел к Тамму и сказал:

— Спасибо тебе, Женя, за Эверест!

Они обнялись.

Во всем этом коловращении страстей и радости были два человека, к которым подходили восходители с сочувствием. Владимир Шопин и Николай Черный готовились к выходу («зашнуровывали ботинки»), когда Тамм, поговорив с Калимулиным, не дал «добро» на восхождение Шопину и Черному. (Овчинников, вспоминая этот эпизод, пишет на полях: «Мне Женя после утренней связи сказал о запрещении выхода новых групп на восхождение и спросил мое мнение. Я ответил, что мы очень долго по ряду вопросов не соглашались с рекомендациями Спорткомитета, и в общем-то я устал сопротивляться. Если выпустим Николая и Володю, то нас все равно сломают, коль скоро целую неделю надо возражать, а выпускать тайно я не считал правильным. Думаю, что запрещение из Москвы или только от Калимулина было»).

Позже, когда, по словам Иванова, «кислород Коле и Володе уже перекрыли», пришла телеграмма, в которой от Тамма требовали исключить всякую опасность и больше не выпускать на восхождение «в связи с ожидающимся ухудшением погоды» новые связки. Думаю, что Тамм, как ни жаль ему было Володю и Колю, в трудную минуту выручивших экспедицию, почувствовал некоторое облегчение. Ему трудно было бы по своей инициативе запретить попытку Шопину и Черному, а попытка эта была бы, возможно, хлопотной. Дело в том, что по времени она приближалась к границе (зыбкой весьма) муссонного периода. Володя и Коля-люди, достойные вершины, — не увидели ее. Теперь они участвовали в празднике, размышляя о своей горестной эверестской судьбе…

Онищенко, Москальцов, Шопин, Черный… Кому следующему откажет Гора в своей милости?..

Следующим мог оказаться кто угодно: и те двое, что шли сейчас к вершине, и другие двое, что сидели в лагере V, и те трое, что перебрались теперь в лагерь III.

Увлеченный мыслями о судьбе Валиева и Хрищатого, ожиданием возвращающихся восходителей, Тамм не придал особого значения разговору с Калимулиным, который сначала передал из Катманду хорошие отзывы об экспедиции известных покорителей Гималаев, а потом, вновь подчеркнув, что ожидается ухудшение погоды, порекомендовал быть внимательным и принять более решительные меры, чтобы исключить всякую опасность.

Тамм не понял иносказаний, он сообщил, что Шопин с Черным не вышли из базового лагеря, а что касается продолжения восхождений, то — что тут сделаешь? — группы на маршруте начатое дело завершат.

Видимо, тон у Евгения Игоревича был решительный, потому что Калимулин не стал настаивать, он только сказал, что улучшения погоды ждать нельзя, поэтому ребятам придется тяжело. И еще раз просил Тамма подумать, как быть с восходителями, находящимися на Горе…

— Придется тяжело, ничего не сделаешь — это альпинизм, — ответил Тамм.

На пути к вершине была одна из сильнейших двоек команды Валиев — Хрищатый. Они отлично

70 поработали в предварительных выходах; сомнений в том, что они пройдут по пройденному тремя предыдущими двойками маршруту к вершине у руководства экспедиции не было.

Его больше волновало состояние Чепчева, но Ильинский сказал, что Сережа оклемался и чувствует себя хорошо. Хомутов, находясь в лагере III в качестве ретранслятора, пересказал Эрику и Сереже, что Тамм просит их воздержаться от утреннего выхода без согласования с базой… Сам Хомутов с Пучковым и Голодовым получили «добро» на подъем утром в лагерь IV на 8250 и с тем стали устраиваться на отдых…

По подсчетам Тамма, Казбек с Валерием должны были потратить на восхождение часов пять, значит, в двадцать два или около этого они должны откликнуться с вершины. Но в десять вечера они не откликнулись. В одиннадцать — тишина. И в — двенадцать!.. В час ночи Тамм ушел в палатку. Что там происходило наверху — никто не знал. У рации остались дежурить Володя Балыбердин, Володя Шопин и Дима Коваленко. Около двух часов ночи динамик щелкнул — похоже, что кто-то вызывал:

— База, база! — И тишина…

В пять часов утра Ильинский с Чепчевым, проведя нервную ночь в ожидании и полусне, вызвали базовый лагерь и сказали, что Хрищатый с Валиевым не вернулись в палатку на 8500.

Коваленко разбудил Тамма, и тут Евгений Игоревич впервые подумал, что дело плохо. Казбек Валиев и Валерий Хрищатый — альпинисты опытные, схоженные; так непохожие внешне, они очень гармонировали в работе и, кроме того, были надежны на Горе… Все так, но двенадцать часов ходить по ночной Горе — это слишком много. Бершов с Туркевичем спускали обессиленную первую связку и то потратили меньше времени… Через час Ильинский снова вышел на связь. Не вернулись еще… Он тоже слышал часа в два ночи этот странный вызов — «база, база!». Что хотели сказать ребята — можно лишь гадать. Было часов шесть утра.

Тамм сказал Ильинскому, чтобы он с Чепчевым собирались и срочно выходили наверх. В семь часов утра Валиева с Хрищатым все еще не было в палатке, а Ильинский с Чепчевым все еще не собрались для выхода. Минуло четырнадцать часов… В семь часов тридцать минут утра новый разговор базы с пятым лагерем.

Пятый, ты базу вызываешь? — Тамм нервнича ет. Время идет, а Ильинский молчит.

База, я лагерь пять.

Ничего не увидел?

Да нет, мы еще не выходили… — несколько заторможенно. — Ну а они на связь не выходили сами?

Нет, на связь не выходили. Они где-то в районе двух часов вызывали, но сразу исчезли.

Наверное, питание село совсем… Значит, Эрик, вам надо сейчас взять кислород и выходить! И каждый час держать связь. Только очень внимательным с питанием будь. Пытайся говорить из тепла.

Тамма вчера еще смущали и погода и состояние двойки, но теперь все сомнения были отброшены.

Речь шла о возможной помощи Казбеку и Валере… В ситуации с Балыбердиным и Мысловским хоть связь работала и ясно было, что с ними и где искать. Здесь же ничего не известно. Кроме того, спустя час после просьбы Балыбердина Бершов с Туркевичем были уже в пути. Здесь тоже прошел час или больше после предложения базы идти навстречу, а Эрик с Сережей все еще не вышли…

Понял вас, понял. Ну вот сейчас мы будем искать тут ледоруб, ну и веревку надо найти…

Через сколько времени вы сможете выйти?

Ну, наверное, через полчаса, минут через сорок. Во всяком случае, мы не можем найти…

Значит, ты тогда в штатную связь выходи, как раз будет примерно через сорок минут.

Вероятно, высота, усталость и недостаток кислорода делали их движения замедленными, к штатной связи они уже были готовы выйти из палатки, о чем сообщили Тамму, как вдруг услышали крики…

— Они вышли на голосовую связь, — сказал Эрик.

Пятнадцать с половиной часов длилась ночная одиссея Валиева и Хрищатого. Пятнадцать с половиной часов непреревной изнурительной работы.

Первая попытка, по-видимому, не прошла для них бесследно, несмотря на ее быстротечность. Часть сил была потрачена. Они лежали в спальных мешках, прислушиваясь к ветру, а когда он стих, ушли на Гору, но это была уже вторая попытка. Кто-то в газете написал, что первое ночное восхождение было вынужденным, а второе — обдуманным и запланированным. Я бы сказал иначе: что и первое и второе — были вынужденными. Зачем было планировать трудности специально, когда на Горе их и без того достаточно? Задумывалось чисто бескислородное восхождение Хрищатым, и, будь погода идеальной, возможно, оно бы осуществилось, а ночного же выхода в плане двойки не было.

Когда они вышли в пять часов вечера, было безветренно. В этот раз надев на себя все теплые одежды, они не могли идти быстро потому, что «стало жарко», как рассказывал Валиев. Но скоро ветер поднялся вновь, похолодало, и начало смеркаться. Полная луна, на которую было столько надежд, все не выходила, скорость подъема упала, потому что по заснеженным скользким скалам в наступившей темноте продвигаться пришлось буквально наощупь. К, тому времени, когда луне полагалось осветить путь, началась пурга. У Валиева трижды подмерзала кислородная аппаратура, приходилось останавливаться, снимать рюкзак, доставать баллон, потом прятать баллон, надевать рюкзак… Каждая остановка казалась им короткой, но они, как каждый человек на этой запредельной для нормального существования высоте, не могли оценить быстроту своих действий, а если бы и знали, что все делают медленно, все равно не было у Валиева и Хрищатого сил двигаться быстрее. К тому же Хрищатый стал мерзнуть, особенно во время остановок…

Но они лезли и лезли вверх.

Одна из сильнейших двоек, несмотря на яростное сопротивление погоды, все же достигла вер шины, потратив на подъем почти девять часов. Они взошли глубокой ночью, попытались вызвать базовый лагерь. Но рация, безнадежно замерзла.

— База, база… — звали они с вершины. Был один час сорок семь минут ночи…

Найдя в темноте треногу, Валиев и Хрищатый оставили по традиции пустой баллон и в два часа ночи двинулись вниз. Ни соседних вершин, ни дальних гор не было видно. Путь вниз был сложнее, чем путь наверх. У Валиева заболел бок, каждое движение, каждый вдох причиняли боль. Хрищатый мерз. Не мудрено — мороз достигал сорока градусов…

Во второй половине пути Гималаи наградили их за мужество рассветом…

Валиев говорила спуске и, дойдя до этого места, замолчал. Потом осторожно, словно опасаясь спугнуть видение, рассказал о том, как в ночных Гималаях вдруг родился свет. Сначала он не имел цвета, потом вдруг словно миллиарды золотом горевших прожекторов осветили горы на фоне иссиня-черного неба, и само небо, опаздывая, стало золотиться. Свет набирал силу… Золото, быстро миновав зеленоватый оттенок, потом цвет спелого колоса, стало розоветь. Я оглянулся на Хрищатого: он сидел опустив голову, словно глядя на землю, по которой с трудом теперь ходил. Его улыбка, такая же таинственная, как у Казбека, не принадлежала никому, кроме него самого. Я отвернулся, представив, как небо над ними полыхнуло отраженным рубиновым цветом и посветлело…

Гималаи потребовали расплаты за открытую альпинистам красоту утра. На высоте 8650 метров у Валиева закончился кислород, метров через тридцать опустел баллон Хрищатого.

Измученные, томимые жаждой и промерзшие, без рации, которая, не выдержав выпавших на'их долю испытаний морозом, ветром и ночью, молчала, они, еле передвигая ноги, спешили к лагерю V.

В тот момент, когда Ильинский с Чепчевым, собранные наконец к выходу, сообщали торопившему их Тамму, что выходят наверх, за тонкими стенками палатки раздался крик. Это не был крик о помощи. Это был сигнал. Валиев, поняв, что они не успевают к штатной связи, кричал, чтобы его услышали и поняли, что все в порядке. Он кричал издалека. Ему казалось, что с криком легче дышать…

Ильинский, разговаривавший с потерявшей покой базой, сказал:

— Они вышли на полосовую связь, мы слышим их, — и попросил связаться через полчаса.

Чепчев, пережив, как считали ребята, кризис в третьем лагере, теперь набрал форму настолько, что выбрался из палатки и «доскакал» до Валиева. Казбек, обессиленный, лежал на камне, не дойдя до палатки. Сережа помог войти ему в «дом». Хрищатый еще не появился из-за перегиба.

Боль в левом боку и крайнее утомление мешали Казбеку дышать. Ильинский и Чепчев надели Валиеву маску, но он не мог вдохнуть живительный кислород. Они увеличили подачу до двух литров, потом до трех, до четырех… Казбек приходил в себя

71 медленно. Ввалился Хрищатый, вымученный до крайности.

Полчаса до следующего сеанса прошли мгновенно.

База вызвала пятый лагерь в девять утра 8 мая.

Обморожения есть? — спросил Тамм.

Есть, незначительные, — ответил Ильинский.

Свет Петрович спрашивает, — услышали в пятом лагере обеспокоенный голос Тамма, — обморожения чего? Пальцы рук, ног, носы. Чего?

Тамм еще спрашивал, решение еще не пришло, но зрело. Страшное для Ильинского и Чепчева решение. Только вчера в базовом лагере встретили первую двойку, и перед глазами руководителя экспедиции стояли обмороженные руки Мысловского… Он знал, что все пальцы Эдику спасти не удастся, что потребуется ампутация нескольких фаланг… Теперь Валиев с Хрищатым. Почти шестнадцать часов непрерывной работы в дикий мороз. Шестнадцать часов, из них несколько — без кислорода… Ильинский уловил в голосе Тамма готовящееся решение и попытался предотвратить его:

— Ну, — сказал он будничным голосом, — пальцы на руках незначительно. Ну, волдыри. Изменений цвета нет.

Эрик не сказал базе об общем состоянии Валиева и Хрищатого, надеясь, что они, надышавшись кислородом, попив горячего и поев, придут быстро в себя. Ему очень хотелось на вершину, и Сереже Чепчеву — тоже. Они прошли все муки отбора, все тяготы подготовительных работ, они находились совсем рядом с целью их альпинистской жизни!

Никогда Ерванд Ильинский не был так близок к вершине своей судьбы, и никогда больше не повторится этот великий шанс! Момент! Как часто мы замечаем его лишь тогда, когда он прошел, как сильны наши желания возвратить мгновения, чтобы правильным, единственно верным поступком увенчать его… Обогащенные опытом несделанного, мы готовы, если случится точно такая же ситуация, избрать правильный путь, но она не случается, и опыт новых потерь, обогащая нас мудростью утраты или поражения, лишает счастья победы…

Ильинский предвидел Момент и знал еще до события свершившегося или, увы, не произошедшего то, что мы (автор имеет в виду опять же себя и некоторых своих друзей) узнаем после… Он знал, что только сейчас и только здесь.

Эрик! Эрик! — услышали Ильинский, Чепчев, Валиев и Хрищатый. — Значит, э-э… (Тамм искал форму, которая не обидела бы Ильинского, но исключала бы иносказание) — …э-э… задерживаться там не нужно, в лагере пять. Спускайтесь все вместе, вам двоим сопровождать ребят вниз.

Я думаю, что вообще-то большой надобности нет сопровождать ребят, — сказал Ильинский.

Ситуация отдаленно напоминала переговоры из-под вершины первой и второй двойки с базой в ночь на 4 мая, когда Бершов с Туркевичем спросили Тамма, можно ли идти им к вершине, оставив на время Балыбердина с Мысловским. Евгений Игоревич сначала категорически запретил, но потом уверенность в возможностях помогающей двойки и деловой и спокойный тон Балыбердина заставили его поверить в возможность осуществления неожиданного для него предприятия. Он разрешил — и оказался прав.

Теперь он запрещал. Решение созрело, но не было окончательным в первый момент. Обычно он действовал опираясь больше на информацию, чем на ощущения, но сейчас ощущение было едва ли не единственной информацией. Формулировка Ильинского не была категоричной, Эрик не брал на себя ответственность, не ручался. «Вообще-то большой надобности нет» может означать и то, что некая надобность есть… Но состояние Валиева и Хрищатого было лишь частью (пусть значительной) аргумента против восхождения второй алма-атинской связки. Физическое состояние самих Ильинского и Чепчева были другой составляющей.

Ильинский, опоздав с караваном, долго и трудно адаптировался к высоте. Недельный разрыв сказывался, и лишь в четвертом, решающем, выходе он присоединился к своим ребятам. Чепчев, который хорошо работал в трех предварительных циклах, пережил трудные часы в третьем лагере, и дальнейшие его вполне успешные действия были окрашены тенью сомнения в благополучном завершении его похода к вершине. Это были предварительные опасения Тамма и Овчинникова. Эрик с Сережей могли их опровергнуть на рассвете 8 мая, когда весь лагерь ждал вестей от блуждавших по Эвересту Валиева с Хрищатым. Они могли подготовиться к выходу до связи с базой, в пять утра, и выйти сразу после связи. Они могли выйти в шесть, в семь, когда Тамм не просто разрешил, а предложил им подниматься на поиск, и в восемь, но они успели собраться только к приходу ребят… Все это вместе с формулировкой, которую Эрик повторил на вторичный запрет Тамма («я так смотрю по состоянию, что, в общем, надобности нет их спускать»), и беспокойство за взошедшую двойку все больше убеждало Тамма в том, что сопровождать вниз Валиева и Хрищатого, а может быть, использовать состояние их для того, чтобы не обрекать на неоправданный, как казалось Тамму, риск Ильинского с Чепчевым в тяжелом походе к вершине, необходимо. Уж если сильнейшая в четверке связка ходила чуть ли не шестнадцать часов…

Время шло, светлый день убывал… Выйди сейчас альпинисты к вершине, они не успели бы вернуться засветло, даже будь все благополучно. Еще одна ночная ходка… Тамм все больше укреплялся в правоте принятого решения.

Но Ильинский с Чепчевым были наверху, и доводы, которые приводил начальник экспедиции, были убедительны, быть может, для всех, кроме них самих. Они чувствовали в себе силы, или им казалось, что чувство их не обманывает. Ильинский боролся за Момент, а он прошел в пять, в шесть, в семь, в восемь…

Одним словом, мы уже больше не лезем на Гору? Да?

Да, да, да! Вы спускаетесь, сопровождаете ребят вниз. Это распоряжение!

Была еще надежда на то, что живой голос

Валиева докажет Тамму возможность выхода Ильинского с Чепчевым не вниз, а вверх. Такая надежда была у четверки, и не знаю, кто ее лелеял больше — Эрик с Сережей или Казбек с Валерием. Думаю, что чувство вины могло посетить Валиева с Хрищатым, они могли посчитать себя причиной, пусть косвенной, невыхода другой связки к вершине. Хотя мне не кажется такое подозрение правомочным, я упоминаю его, поскольку в беседах в Катманду и в Москве оно проскальзывало. Право Валиева и Хрищатого на выход 7 мая не оспаривается никем. Они сделали две попытки и, преодолев ночь и холод, взошли и сошли в лагерь. Все, что могли, они сделали. И попытка уговорить Тамма разрешить Ильинскому с Чепчевым продолжить путь — тоже им в актив, хотя эта попытка и не удалась.

Тамм передал через Хомутова, который исполнял роль ретранслятора, чтобы Казбек, Хрищатый, Ильинский и Чепчев шли вниз.

— Это указание такое, — сказал Тамм. — Жесткое указание. Это было жесткое указание, но драматический диалог продолжался…

— База, нам надо здесь все же, видимо, на месте посмотреть ситуацию… Указание такое… Оно ведь может быть и ошибочным по поводу нашего… спуска вниз.

Долгие и трудные переговоры продолжались. Ильинский теперь предлагал Тамму спустить двойку до четвертого лагеря, а там Хомутов спустит их до третьего и таким образом… Тамм справедливо считал это предложение нереальным — тройка Хомутова здесь вовсе ни при чем… Надо спускаться всем четверым.

Это решение тренерского совета или ваше?

Состояние у людей лучше, чем у первой связки, и они вполне самостоятельно могут спуститься вниз…

Надо лезть в Гору. Гора-то рядом, самочувствие хорошее, и погода, самое главное, удивительно прекрасная…

Я все понимаю, Эря! Я все понимаю, и желание ваше понимаю, и погоду вижу, но тем не менее даю распоряжение спускаться вниз вместе с двойкой…

Был еще один, последний, шанс у Ильинского в этой борьбе за вершину. Решение о невыходе их двойки Тамм принял единолично. Ильинский, как член тренерского совета, имел право просить обсудить ситуацию со всеми тренерами…

Тамм обещал.

Разговор, выдержки из которого я привожу, был, вероятно, для Тамма и Ильинского самым нелегким и самым длинным. Приехав в Непал и узнав о драматической этой ситуации и о тех событиях, которые ей предшествовали, я составил себе целую картину событий, населив ее живыми — людьми, и стал искать подтверждение своей версии. Так бывает в жизни. Недостаток информации подвигает на особенную активность фантазию. Домыслив мотивы» и действия и выстроив их в законченный, как тебе кажется, ряд, начинаешь искать аргументы в пользу оправдания сконструированных тобой событий и обстоятельств и, конечно же, находишь. Потому что химически чистых жизненных коллизий не бывает. Как и пустота, которую «не терпит природа», так же и «чистота» — вещь для природы Земли (а кто выше и мудрее ее?) немыслимая. Все в соединениях, в смесях, в растворах. Если лежит на земле кусок чистого железа, значит, он в качестве метеорита упал с неба. Если встретился вам «идеальный муж», значит, это пьеса Оскара Уайльда. Все остальные идеальные мужчины, женщины, дети и отношения между ними — плод скверного литературного старания.

Если мы договорились об этом, пусть с оговорками, то можно договориться, что при определенном пристрастии одному и тому же событию можно дать разные толкования и найти немало свидетельств правомерности обоих этих толкований. Единожды нарисовав себе схему, можно рабски следовать своему детищу, обрекая себя на ошибку, а неверно оцененного человека — на страдания. Такую схему поведения Ильинского я придумал в Катманду и долго подбирал подходящие, как мне казалось, факты, подтверждающие ее верность. Из предварительных разговоров с руководителями, тренерами, восходителями я узнал, что Ильинский поздно акклиматизировался и медленно входил в форму. Пожалуй, они с Чепчевым в своем последнем, майском, выходе труднее других преодолевали участок пути от третьего до четвертого лагеря и дольше других собирались к выходам…

То, что они в роковое утро 8 мая, когда Валиев с Хрищатым без кислорода брели по гребню, не вышли навстречу в шесть, семь и восемь (хотя восемь — время чрезвычайно позднее для невынужденного восхождения, все дневные группы к шести тридцати уже покидали палатки), свидетельствовало о том, что Ильинский с Чепчевым, по-видимому, не чувствовали утром себя настолько хорошо физически, чтобы осуществить желание быстро позавтракать, одеться и выйти… Они двигались медленнее, чем им казалось. Возможно, думал я, строя на этих фактах свое фантастическое предположение, Ильинский в глубине души опасался похода к вершине, не чувствовал абсолютной уверенности в успехе и потому, думал я тогда, не владея достаточным количеством фактов, подсознательно ждал от Тамма запрещения выхода к вершине: Сам он был не в состоянии принять такое чудовищное решение. Тамм, казалось мне, помог Эрику своим запретом, он снял с души Ильинского груз предстоящего решения и поселил в нее обиду на руководство экспедицией, обиду, облегчающую силу страдания…

Это была драматическая и красивая схема. Я ее демонстрировал альпинистам как нечто изготовленное своими руками и необыкновенно гордился открытием, но они сомнительно качали головой — вряд ли!

Потом я говорил с Таммом, который сам мучился оттого, что лишил Ильинского с Чепчевым вершины. С Овчинниковым, обладающим обостренным чувством справедливости и трезво оценивающим сложные переплетения альпинистских судеб, который просто заметил, что приведенные рассуждения могут возникнуть у человека, сидящего «в теплой комнате на уровне моря, а не в тех условиях». С доктором Светом Петровичем, видящим людей и события как бы со своей — медицинской стороны. Я прослушал внимательно записи переговоров пятого лагеря с базой, прочитал дневники альпинистов из разных групп и пришел к выводу, что моя схема, скелет событий не обрастает мясом. А Ильинский действительно хотел идти к вершине, и подробное описание уговоров в разговорах с Таммом я привожу нарочно, чтобы лишить вас возможности повторить мою ошибку.

Смогли бы Ильинский с Чепчевым, выйдя в тяжкий путь поздно, после прихода Валиева с Хрищатым, достичь без приключений вершины и спуститься вниз — не знает никто. Кроме алма-атинской четверки почти все участники экспедиции считали, что решение Тамма было правомерно. Тренерский совет, решения которого с надеждой ждал Ильинский, единогласно поддержал Тамма.

Значит, мы сейчас обсуждали ситуацию, — сказал Тамм, — не простая она для нас — ситуация…

Мы пришли к выводу, что поскольку двойку надо сопровождать, то это должны делать вы, до самого низа. И спускаться надо в четверке… а Хомутову подниматься, выполнять свою программу. Как понял?

Понял, понял. Значит, это решение тренерского совета?

— Да!

Хомутов, Пучков, Голодов шли из третьего лагеря вверх, а Ильинский с Чепчевым собирали вещи, чтобы сопровождать вниз Валиева и Хрищатого.

Ильинский исчерпал все аргументы в пользу восхождения. Вершина уходила от него навсегда. Он не дошел до цели всего 348 метров…

Не помню, кто мне рассказывал, что алмаатинцы перед походом к Эвересту едва ли не поклялись поднять Ильинского — своего тренера и кумира — на руках к вершине. Команда чувствовала себя очень сильной и сплоченной. Они ехали в Гималаи премьерами. Теперь, сидя в палатке на высоте 8500 метров, они решали не как нести Ильинского на руках вверх, а как Ильинскому сопровождать обессиленных и перемерзших Валиева и Хрищатого вниз. Слова, сказанные до гималайского похода, потеряли смысл.

Ильинский между тем, понимая, что путь наверх ему заказан, пытался спасти ситуацию уже не для себя, а для Сережи Чепчева. Хорошо, ему Ерванду Ильинскому — тренеру и старшему — надо довести примороженную двойку вниз, но Чепчев ведь может пойти вверх с тройкой Хомутова! Леша Москальцов выбыл, и его место в связке свободно. Тем более что напарником Леши был Юра Голодов — алма-атинский, как и Чепчев, альпинист. Как Чепчев, как Валиев, как Хрищатый, как Ильинский…

Ильинский обратился к Тамму через ретранслировавшего его Хомутова со своим предложением.

— База, — пересказывал Хомутов, — Эрик пред лагает: самому спускаться с пострадавшими, а Чеп чеву ждать нас в пятом лагере.

Тамм решить этот вопрос не мог, это было дело альпинистов — Хомутова, Пучкова и Голодова…

— Эрик, — сказал Хомутов Ильинскому, — база предлагает нам это решить при встрече. Я один этот вопрос решить не могу, через двадцать минут решим. Сейчас я на десятой веревке (на пути в четвертый лагерь). Ребята ниже.

К этому моменту у тройки созрело решение за один день пройти, не останавливаясь на ночлег, путь от третьего к пятому лагерю. По плану экспедиции альпинисты должны были выйти к вершине 10 мая, но им хотелось подняться на Эверест в День Победы, и поэтому они спешили. К вечеру 8 мая Хомутов планировал быть на высоте 8500… Там сейчас ждал его решения Чепчев. В случае, если быстрый переход тройке удастся, Чепчеву предстоит провести в бездействии еще сутки в лагере V. Если же план ускоренного движения сорвется (а опасения у Хомутова были — заболел живот у Голодова), то Чепчеву прежде, чем выйти к вершине, придется ночевать на высоте 8500 уже три раза. Это невероятно много…

Рисковать своим восхождением Валерию Хомутову не хотелось, но и отказать Чепчеву он не мог, не имел оснований. Развеять сомнения мог земляк Чепчева Голодов.

Дождавшись Голодова, Хомутов объяснил ситуацию и предложение Ильинского. Голодов с сомнением покачал головой… Вопрос был решен.

В шестнадцать часов Хомутов поднялся в лагерь IV и стал готовить чай. Сверху послышались голоса, и скоро в палатку вполз Чепчев. Очная ставка ничего не дала — решение было принято. Потом подошли Валиев, Хрищатый и Ильинский. Штурмовая двойка спускалась самостоятельно, без помощи Эрика… Они пили теплый сок (до чая не дошло дело) и разговаривали. К пяти часам — к вечерней связи — поднялись в лагерь на 8250 Голодов и Пучков.

Две команды встретились. Тройка Хомутова, груженная кислородом (каждый нес по пять баллонов), едой, бензином, и четверка Ильинского налегке встретились в шестистах метрах от вершины, и встреча их была лишена восторженной приподнятости.

В пять часов вечера Тамм вызвал Хомутова и передал, что Спорткомитет СССР присвоил звания заслуженных мастеров спорта всему спортивному составу экспедиции… За это — спасибо!

Альпинисты поздравили друг друга, и Хомутов пообещал, что они постараются завтра оправдать высокое спортивное звание

— А вот тут ты меня не понял, Валера, — сказал

Тамм и объяснил, что произошло днем 8 мая…

Днем базовый лагерь вышел на связь с Катманду. Тамм спокойным, будничным голосом сказал Калимулину, что двойка Валиев — Хрищатый была на вершине и идет вниз, что Ильинский с Чепчевым их подстраховывают, хотя они в полном порядке, что вчера вся шестерка Балыбердин, Мысловский, Бершов, Туркевич, Иванов и Ефимов вернулась в базовый лагерь, что состояние упавшего в трещину Москальцова улучшается.

Калимулин поздравляет Тамма и передает приказ Спорткомитета о присвоении альпинистам зва ний заслуженных мастеров спорта… Все ликуют и поют.

— А теперь, — говорит Калимулин, — запишите телеграмму из центра: «В связи с ухудшением погоды в районе Эвереста и полным выполнением задач экспедиции необходимо прекратить штурм вершины…»

Это означало, что Тамму предлагалось вернуть из-под вершины тройку Хомутова… Новое испытание. В последние дни судьба ставила перед ним задачи одну занятнее другой, словно испытывала его человеческие качества. Вот сейчас он сказал Калимулину, что тройка Хомутова надежна и что она сможет достичь вершины, но Калимулин не может отменить телеграмму, а значит, решить за Тамма проблему, которая встала перед ним: возвращать Хомутова, Пучкова и Голодова или, вопреки приказу (а он был продиктован тем, что Спорткомитет получил от Гидрометцентра весьма тревожный прогноз по Гималаям), разрешить им штурм?

Он ушел от палаток и бродил по леднику, определяя свое отношение к делу, которое он затеял и которое достойно хотел довести до конца. «Имею я право принять свое решение или должен слепо подчиняться приказам, основанным… На чем могло быть основано запрещение? Только на желании, чтобы все завершилось без жертв. На вершине было уже, восемь человек. Все живы. Хватит. Ура! Уже пора для «ура!», а кто там еще пойдет вверх и чем это кончится — неведомо».

В этот вечер радио, телевидение; а наутро газеты сообщили, что в связи с ухудшением погоды в районе Эвереста в экспедиции отдана команда: «Всем — вниз!» А команда отдана не была. Возвращаясь в лагерь после своих раздумий, Тамм встретил Юрия Сенкевича.

— Надо спускаться, Евгений Игоревич, — сказал Сенкевич, — выполнять приказ.

Тамм покивал головой, думая о своем.

На пятичасовой связи он передал Хомутову в четвертый лагерь текст телеграммы. Подчеркнув, что это приказ, переданный Калимулиным, Тамм предложил участникам группы Хомутова самим подумать, что предпринимать.

По существу, это было «добро» для восхождения Хомутовской тройки. Хомутов сообщил, что еще не подошел Голодов. Ему нужно время, чтобы обсудить ситуацию. Следующую связь назначили на восемь часов вечера.

Эфир умолк. В базовом лагере тем временем начались волнения, которые, впрочем, внешне никак поначалу не выразились. Тамм с Овчинниковым (который сразу решил, что тройка должна идти к вершине и больше не мучился сомнениями) обсуждали создавшееся положение. Подошел Романов и присоединился к разговору. Борис Тимофеевич не разделял мнения Тамма и Овчинникова: вряд ли целесообразно разрешать хомутовской тройке продолжать восхождение, вдруг что случится, а успех уже большой… Не убедив Тамма и Овчинникова, Романов предложил провести собрание.

Собраться решили в палатке у Мысловского, где он лежал в спальнике.

Из соседней палатки, где вокруг лежащего Москальцова на празднование восхождения и возвращения первых шестерых собрались чуть ли не все обитатели базового лагеря, пришли делегаты: Туркевич, Шопин, Онищенко. В палатке Мысловского уже были Тамм, Овчинников, Романов, Онищенко, Воскобойников, Сенкевич и Лещинский (телевидение), Венделовский и Коваленко (киногруппа), Родионов (ТАСС) и еще несколько человек. Председательствовал Кононов. Он предоставил слово Романову, который сказал, что решение центра они обязаны выполнять и что Тамм, давая «добро» Хомутову, не выполняет приказ. Альпинистов надо повернуть назад — таково его мнение. Позиция Романова была ясна. Его право — поддерживать Тамма или не поддерживать. Он решил не поддерживать, а инициатива в проведении собрания подчеркивала то, что он не поддерживал.

Собрание моментально разделилось на две неравные группы. На стороне Тамма был Анатолий Георгиевич Овчинников (о принципиальности и бескомпромиссности этого прямого и надежного человека я говорил). Он высказался в поддержку идеи восхождения тройки. Но против было большинство. Не пойму, что побуждало телевизионщиков и киношников требовать возвращения тройки из-под самой вершины. Венделовский, Коваленко, Сенкевич, Лещинский, Родионов проголосовали против восхождения. Чего они-то боялись, люди, не несущие вовсе никакой ответственности за невыполнение приказа? Но можно хотя бы объяснить их поведение: они — гости базового лагеря, а лагерь хоть и наш, но в Непале, и поэтому лучше будет, если по инструкции…

А вот почему голосовал против Володя Шопин? Ведь два дня назад он пережил драму, когда такое же запрещение остановило его выход к вершине. Разве он не понимал, что значит повернуть назад Хомутову, Пучкову, Голодову? «Мы должны проголосовать против, а они пусть идут вверх…» Так он считал. Но ведь если все проголосуют против, тройка не пойдет дальше! Или пусть все проголосуют, кроме Тамма и Овчинникова, которые примут на себя все? Миша Туркевич тоже хотел, чтобы хомутовцы шли вопреки его голосу против… Хотел, и на том спасибо! А Эдик Мысловский?.. Как он мог голосовать против решения Тамма и Овчинникова? «Эх, Эдя, Эдя!» — вздохнет в своих записях Евгений Игоревич, а Овчинникова просто потрясет голос Мысловского против. Разве не Эдик, несмотря на все запреты и вопреки рекомендациям всех инстанций, под ответственность Тамма и Овчинникова вышел к вершине? Но не в благодарности дело. Мысловский — альпинист, и он не имеет права не поддержать альпинистов. Он, как и Тамм, как и Овчинников, знал, что с этой группой ничего не случится, что идут они по проложенному пути, что они — трое сильных, снабженных кислородом людей…

Он, как и Тамм и Овчинников, был уверен, что Хомутов, Пучков и Голодов взойдут, и взойдут раньше на день, чем намечено планом, — взойдут 9 Мая, в День Победы, но голосовал против.

«Он очень покладист».

— Вы не знаете Эдика, — говорил мне в Москве Тамм. — Он очень хороший человек, я его люблю и как альпиниста, но он не может поддержать. Сколь ко раз в процессе подготовки и организации экспедиции нам нужно было, чтобы он твердо высказался «за». Но он молчал. Он поддерживал нас молча…

Проголосовав, высокое собрание определило, что Тамм, Овчинников и разделившие их мнение Кононов и Воскобойников в глубоком меньшинстве. Так и записали. Кто в дневник, кто в протокол. По-честному, вся эта ассамблея на ледопаде и была собрана не для принятия решения, которое надлежало исполнить, а для создания документа. Увы, нам!

В восемь часов вечера 8 мая Тамм вызвал по рации Хомутова. Там у них совещание в верхах (выше восьми тысяч) было моторнее и приняло решение к исполнению, потому что Хомутов беседовал с базой уже не из четвертого лагеря, а с пятой веревки по пути в пятый. (Впрочем, у Евгения Игоревича не было твердой уверенности в том, что это не «военная хитрость» Хомутова).

Хомутов тем не менее спешил сообщить:

— Идем вверх. В четвертом лагере мы даже кошек не снимали. Скоро выглянет луна, и думаю, в лагере пять будем часов в десять вечера…

Тамм не стал обсуждать это сообщение, он довел до сведения тройки решение собрания. Большинством голосов — правда, не единогласно — им рекомендовалось вернуться вниз. Тамм, как начальник экспедиции, не дал приказ прекратить подъем, он только проинформировал Хомутова о результате обсуждения. На этом сеанс связи, впрочем, не закончился. К рации подошел Володя Шопин. Он говорил, что тройке надо спуститься, что у них с Черным уже были собраны рюкзаки, но приказ остановил их, и они подчинились со слезами на глазах…

Тройка слушала Шопина, находясь на полпути к лагерю V, потом Хомутов сказал:

— Володя, ты долго говорил, почему слезы льются из глаз… В лагере все проще, а здесь, держась за веревку, значительно труднее… По нашему самочувствию у нас полная гарантия… У нас дети… Мы не мальчишки, нам по сорок лет… Мы все понимаем и все планы строим, чтобы девятого нам быть на вершине…

Тамм тут же взял рацию и спросил, когда следующая связь.

— В восемь тридцать, как обычно, — сказал Хомутов.

Все отправились по своим делам. Лагерь занялся обсуждением событий, а Хомутов, Пучков и Голодов продолжили путь. Часов в десять вечера Пучков первым достиг палатки, скоро подошли Голодов и Хомутов. За один день тройка проделала двухдневную (по плану) работу, пройдя путь от третьего лагеря, и в два часа ночи отошла ко сну, а в семь утра альпинисты уже были на маршруте, на пути к вершине.

Утренняя связь 9 мая застала их в полутора часах пути от оставленной ими палатки…

— Поздравляем с праздником, — сказал Хомутов. — Мы прошли рыжие скалы… Часов до одиннадцати можете выключить рацию.

— Молодцы, сукины дети! — крикнул Тамм.

Тройка шла вверх, а руководитель экспедиции передавал в Катманду, что Ильинский с товарищами спускается из третьего лагеря и все чувствуют себя нормально. Затем Тамм передал Калимулину содержание приказа по экспедиции от 9 мая. Приказ этот содержал два пункта и постскриптум. В первом пункте — поздравление с праздником Победы. Второй был сформулирован приблизительно так: в соответствии с радиограммой Калимулина и рекомендацией собрания сегодня, 9 мая, прекратить восхождения и всем спуститься вниз.

Постскриптум состоял из одной лукавой фразы, последний пункт приказа опоздал, поскольку группа Хомутова уже на подступах к вершине.

Это была чистая правда. Тройка спокойно и напористо шла вверх. На полпути к вершине они оставили на Горе по одному полному баллону кислорода (на обратный путь) и продолжали движение.

У шедшего первым Валерия Хомутова был соблазн точно в одиннадцать (как обещал) выйти к цели, но он решил не форсировать события. Спустя тридцать минут после назначенного Тамму часа он вышел на связь:

— База, база, ответьте вершине.

Внизу радостно удивились точности «расчета» тройки. Они взошли в одиннадцать тридцать, и были на солнце. Из рюкзаков достали фотоаппараты И флажки-вымпелы СССР, Непала и ООН. Они стояли на вершине, держа на вытянутых руках над всем миром трепещущие на ветру символы нашей Родины, родины Сагарматхи и организации, созданной людьми, чтобы этот мир сохранить…

Одиннадцать советских альпинистов с 4 по 9 мая 1982 года по сложнейшему маршруту поднялись на высочайшую точку планеты. Советская экспедиций в Гималаях выдержала испытание Эверестом!

Оставалось спуститься последней группе.

После поздравления Тамм спросил, как себя чувствуют восходители, и просил не задерживаться. Он был возбужден и впервые за время экспедиции почувствовал желание созорничать, сделать что нибудь… эдакое, выходящее за рамки, в которых он держал себя на протяжении долгих месяцев подготовки, долгих недель штурма и необыкновенно долгих шести дней восхождений.

Акт радостного безрассудства Тамм, впрочем, предпринял не за счет собственно экспедиции, а за счет киногруппы.

— Еще раз поздравляем, Валера! Такая просьба, там вблизи камера и пленки. Заберите пленки, а ее… к черту забросьте…

Стоявший рядом Венделовский выразительно посмотрел на Евгения Игоревича. В этот момент офицер связи, услышав разговор, забеспокоился, и тут же Кононов сообщил Тамму, что непалец просит бросить «Красногорск» на непальскую, а не на китайскую сторону Эвереста.

Жалко камеру, — сказал с вершины Хомутов, но Тамм разыгрался:

Ничего, это сувенир для вершины. Венделовский говорит, что он с удовольствием дарит этот сувенир вершине.

Пусть снимут только, — обреченно сказал Венделовский. — Пусть только снимут!

Но снять они ничего не могли, потому что в камере пленки не было, а с собой пленку они не принесли. Офицер связи попросил тщательно описать все, что находилось на вершине. Хомутов описал все баллоны, вымпелы, значки, в том числе и значок с Арбата, который символизирует не только традиционную Москву, но и истинных москвичей. Не знаю, кто из ребят оставил этот значок на вершине, но зато точно представляю, кто из моих друзей это мог сделать и сделал бы обязательно. Альпинисты рассказывали мне, что на вершине или в преддверии ее часто вспоминали своих друзей. Им хотелось поделиться своим восхождением с теми, кто не попал в Катманду, кто не дошел до вершины. Зачем человеку радость одному? Да и возможна ли она в одиночестве? Радость, мне кажется, и возникает лишь тогда, когда ты можешь поделиться ею. Во всяком случае, она множится от деления, увеличивается… Она по-настоящему возможна, если у тебя есть сопричастники (да простят меня знакомые лингвисты за неологизм). У меня не было Эвереста, я не могу с вами им поделиться. Но у меня есть друзья. Я не могу писать о них подробно — книга о других замечательных людях, но я называю своих друзей, потому что хочу поделиться с вами, быть может, самым дорогим, что я обрел в жизни сам.

Друзья Хомутова, Пучкова и Голодова собрались вокруг рации. Они слушали вершину. Хомутов готовился начать спуск. Шли минуты… Все ждали, что скажет он перед тем, как последний наш восходитель покинет высшую точку планеты. И он сказал хорошо:

— Мы, советские альпинисты, совершившие вос хождение на Эверест девятого мая тысяча девять сот восемьдесят второго года, поздравляем с Днем Победы над фашистской Германией весь советский народ, который одержал эту победу, и все народы других стран, боровшихся с фашизмом. Салютуем на вершине Эвереста в честь праздника Победы поднятием ледорубов. Ура!

«Ура!» скажем и мы красивому завершению замечательного гималайского действа. Всем взошедшим и невзошедшим, всем, кто участвовал в успехе и бился за него…

В тот же день тройка, миновав в пятнадцать часов пятый лагерь, спустилась на ночлег в лагерь IV на 8250 м.

В базовом лагере Тамм связался с Катманду и сказал Калимулину, что 9 мая тройка Хомутов-Пучков-Голодов была на вершине.

Ильдар Асизович был обрадован и взволнован. Как сотрудник Спорткомитета он требовал от Тамма исполнения приказа своего руководства — центра, а как человек, симпатизировавший и помогавший (ак тивно и полезно) экспедиции, понимал, что руководителю экспедиции на месте яснее видится ситуация на Горе со всеми сложностями и нюансами. А потому радость от блистательного заключительного аккорда заглушила все другие «правильные» чувства.

— Понял! Понял! — сказал Калимулин с веселой угрозой. — Погоди, Тамм, мы еще встретимся! —

Потом торжественно:

— Поздравляю, Евгений Игоревич, с большой победой. —

А потом и вовсе весело:

— Я надеюсь, повара на вершину не пойдут?..

Оставалось подождать возвращения четверки Ильинского, тройки Хомутова и собрать базовый лагерь…

Четверку Ильинского вышли встречать всем лагерем. Они шли, как обычно, усталые, и было в их медленном приближении что-то отличающее их приход от предыдущих возвращений. Хрищатого и Валиева обнимали и поздравляли не очень громко, словно опасаясь ранить Ильинского с Чепчевым. Да, я думаю, действительно опасались… И сами именинники чувствовали себя в этом потоке приветствий не вполне счастливыми… Налет грусти был заметен настолько, что все довольно быстро разошлись.

А тем временем Хомутов, Пучков и Голодов быстро и без приключений спускались с Горы.

Теперь все ждали тройку, чтобы собраться последний раз в базовом лагере, чтобы сделать «семейную» фотографию. Вы ее увидите в книге, но не ищите на ней Ильинского с Чепчевым. Общее ликование не совпадало с их состоянием. Отпросившись у Тамма, Эрик с Сережей ушли вдвоем из базового лагеря, намереваясь пешком дойти до Катманду по пути караванов, но дошли они только до Луклы, где Ильинского прихватила желудочная хворь, и дальше связка полетела на самолете с того самого аэродрома, по наклонной полосе которого мы гуляли с Евгением Игоревичем, вспоминая события, предшествующие прощальному вечеру в Лукле.

Мы вернулись с Таммом в деревянный дом очередного дяди сирдара нашей экспедиции Пембы Норбу. В большой комнате, уставленной рядами деревянных нар, промежутки между которыми были забиты экспедиционным скарбом, часть ребят укладывала пожитки. Другая в соседней небольшой комнате, служившей столовой, слушала песни Сережи Ефимова и тихо гомонила. Шипя горела необыкновенной яркости керосиновая лампа, и в уголке — надежная свеча в глиняном шерпском подсвечнике.

Был поздний тихий вечер. Перед сном я обошел все дневные группы восходителей и попросил отдать мне для проявки вершинные черно-белые пленки, но оказалось, что Балыбердин снимал только цветную и она в общем рулоне у оператора Димы Коваленко. Пленку Хомутова забрал корреспондент ТАСС Юрий Родионов, и она, вероятно, уже в Москве. Сережа Ефимов, порывшись в рюкзаке, протянул мне сокровище.

— Это я снимал «Любителем». Тут должен быть Валя Иванов на вершине. Он меня тоже снимал.

Я положил пленку в карман пуховки. Миша Туркевич, услышав нашу беседу, спросил, нет ли у меня знакомых проявить пленку, которую они с Бершовым сняли при свете луны. Пленка была обратимой, очень низкой чувствительности, но я взял ее, в надежде что друзья из НИИ химфотопроекта проявят чудеса…

Вечер угасал. Потухла керосиновая лампа. Я лежал на лавке в «столовой». За окном монотонно звенело ботало на шее яка… Зашелестел дождь, потом в черно-синем окне зажглись звезды. Герои Эвереста, отпраздновав приход в Луклу, тихо спали. Только Балыбердин при свете свечи писал и писал свой дневник…

 

Вечер в Катманду

Особенно хорош доктор Свет Петрович Орловский утром, когда, выйдя на крыльцо дома дяди Пембы Норбу, с полотенцем через плечо обозревает окрестности Луклы… Найдя состояние Гималаев удовлетворительным, доктор Свет заключает, что вокруг редкая красота, а раньше, до того, как вырубили леса, красота была значительно гуще.

Подхалимски заметив, что для раннего пробуждения после вчерашнего вечернего дружеского обсуждения итогов экспедиции шутка вполне приличная, я заглядываю в глаза доктору, в надежде что он даст мне какое-нибудь средство от донимающей хвори.

— Все болезни, — говорит доктор важно, — начинаются с того, что человек перестает бороться со своими слабостями и пороками. Да… Он перестает по утрам делать зарядку, ест на ночь мучное, закусывает острым и соленым, что приводит к накапливанию в организме воды… Вода увеличивает вес, человек становится вялым, ленивым и неинтересным собеседником. Он начинает рассказы вать всем о своих болезнях, которые, конечно же, незамедлительно появляются, и хвастаться своими недостатками. Женщины больше его не любят…

Впрочем… — тут доктор замечает, что его утреннюю лекцию слушают со вниманием не только заспанные альпинисты, вышедшие из дома посмотреть, что происходит на крыльце, но и шерпы, их дети и их собаки, которые доверчиво кивают головой, глядя на доктора и внимая его назидательной интонации. — Впрочем, — продолжал доктор, — о женщинах вам еще рано… Но я хочу, как врач, как гуманист,

как человек, как практически ваш брат, предупредить всех, кто сегодня слушает меня: не предавайтесь лени и праздности, не мучайте организм покоем, чистите по утрам зубы и умывайтесь, иначе через каких-нибудь семьдесят-восемьдесят лет ни одного из вас, — доктор внимательно и печально осмотрел толпу, — ни одного из вас не останется в живых…

У многих на глаза навернулись слезы.

А Туркевич? Ему ведь и тридцати нет? — спросил Бершов.

И Туркевич, — строго сказал доктор. — Он будет последним, кто признает, как был в Лукле прав Свет Петрович… Но у вас есть шанс — ступайте умываться и чистить зубы, — оптимистически закончил свою проповедь Орловский.

Подошедший с аэродрома Леня Трощиненко сообщил в прениях собранию, что самолета в Катманду сегодня не будет. Затем Евгений Игоревич, вдохновленный докладом доктора, предложил созвать сегодня же собрание, посвященное укреплению дисциплины и борьбе с веществами, связывающими воду в организме. Затем с краткой речью выступил Анатолий Георгиевич Овчинников. Он объявил, что с первого же дня пребывания в Катманду восстанавливается ежеутренняя часовая физзарядка с бегом.

Последние ораторы отмечали глубину познаний докладчика в интересующих всех вопросах, и все приняли решение умываться каждое утро, включая выходные и праздничные дни.

— А вы что ж? — спросил меня доктор, и я, почувствовав себя своим, сбегал в дом за зубной щеткой.

В процессе чистки зубов я дважды бегал за мини-сосисками. Разговор был широк и радостен. В эти минуты, которые за время нашего обучения подросли, пошли в школу, повзрослели, состарились и, достигнув шестидесяти, превратились в часы, мы говорили о медицине, об альпинизме, о том, что сидящие внизу, под горой, на которую мы полезли с доктором, альпинисты переживают сейчас лучшие свои часы, когда дело сделано, а событие еще не обрело словесную форму. Восхождение еще живет в ребятах живой памятью ветра, обжигающего лицо, лютой стужей, подмороженными руками, живыми словами, обидами и прощениями, радостью встреч и тревогами прощаний… Восхождение еще живо… Посмертные торжественные венки, речи и ордена на подушечках — все, что означает достижение цели или другой конец, еще не нужны. Еще идет процесс. Еще бьется пульс живой и теплый. Скоро он будет воспоминанием, но они продолжат жизнь и после смерти самого восхождения на Эверест! Ура им, живым и славным! Мы с доктором их уважаем.

Разговор был философским и требовал перехода на «ты». Доктор сказал, что наша зарождающаяся и крепнущая с каждой минутой дружба лишена какого бы то ни было меркантилизма, потому что он — детский хирург и не сможет мне быть полезен до той поры, пока я не впаду в детство. Мы сидели на камешке у ручья и рассказывали друг другу о своих друзьях-врачах. Я находил в докторе Свете многое, что мне было дорого в близких мне людях. Так же, как блистательный сердечный хирург профессор Францев, доктор охранял юмором в разговоре то, что было для него свято, он был рассудителен и ненавязчив в медицинских спорах, как нефролог Мухин, глубок и надежен, как кардиолог Сыркин, опытен и аналитичен, как терапевт Вирсаладзе, он напоминал мне прекрасных врачей и ученых Сумарокова, Перельмана, Исакова, Моисеева, Карпухина — моих друзей и товарищей, услугами которых я не пользовался никогда и потому названных здесь с чистой совестью… Мы с доктором Светом были щедры и легко находили качества, которые хотели увидеть друг в друге.

Не читавший ни одной моей строчки, доктор довольно легко уловил в моем творчестве сходство с авторами, чьи имена крепко врезались ему в память с восьмого по десятый класс и которых доктор считал истинными своими друзьями, поскольку тоже давно не пользовался их услугами…

Но они уже давно (иные лет по сто-сто пятьдесят) не нуждались в его помощи…

Так, сидя в Гималаях, радуясь друг другу и бескорыстности своих отношений, мы дошли до имени Саши Талалаева. Как вдруг Орловский, который работает, как оказалось, вместе с ним в Морозовской больнице, уличил меня в нарушении принципа.

— Услуг Талалаева тебе не избежать, — сказал доктор, — но дай бог, чтобы ты ему понадобился не скоро.

Потом Свет Петрович прочел краткую лекцию о гуманизме патологоанатомов — врачей, которые уже не могут пациенту принести вреда.

Наше долгое отсутствие не вызывало тревоги, пока не пошел снег. Очевидцы утверждали, что мы с доктором сидели в трусах на солнышке, и самые предусмотрительные решили, что, увлекшись разговором, мы забудем одеться, к тому же Свет Петрович учил, что зубы надо чистить по утрам, а шло к вечеру. Спасательную экспедицию возглавили Трощиненко, Онищенко и Туркевич…

Вечером мы с доктором сидели в столовой и беседовали о смысле жизни. Наши суждения совпадали, а когда совпадала и мелодия, то иногда получалось довольно пристойно, хотя и громко… Альпинисты нам подпевали.

Утром следующего дня доктор стоял на крыльце и обозревал Гималаи, перекинув полотенце через плечо. Увидев меня, он спросил, где моя зубная щетка, но я отрицательно покачал головой. Вместе с зубной щеткой исчезли очки, записная книжка, авторучка, пуховка с двумя пленками с вершины и дружеское расположение Тамма. Абсолютное доверие альпинистов было компенсацией за потери. Понадобились усилия многих моих, вновь обретенных друзей, чтобы найти утраченное. Правда, очки и записную книжку так и не удалось отыскать, и поэтому мои нынешние записи лишены самых интересных и смелых обобщений, которые, конечно же, содержались в блокноте…

Юрий Кононов долго объяснял сирдару, что нашедшему книжку шерпе она не пригодится, потому что страницы испачканы (записями), но тщетно.

Мы готовились к отлету. Я пишу «мы» потому, что руководство экспедиции, проявив гуманизм, забронировало мне самолетное кресло с командой до Катманду. Будущее мое в столице Непала рисовалось туманно, но я, как лягушка-путешественница, держался за прутик, веря, что лебеди экспедиции меня не бросят.

Уже готовясь пройти сто метров со своим рюкзаком и фотосумкой к аэропорту, я увидел двух довольно крепких молодых людей в тренировочных рубашках с надписью «СССР» на груди. Заместитель председателя Комитета физкультуры Анатолий Иванович Колесов в сопровождении переводчика Юрия Пискулова прибыл в Луклу, чтобы поздравить экспедицию с выдающимся успехом.

Колесов много сделал, чтобы экспедиция состоялась. О нем за глаза вспоминали хорошо и часто, отмечая его вклад в дело и доброжелательность, а в глаза сказать добрые слова не получалось.

Обсудив с Анатолием Ивановичем завершившееся событие, мы заговорили о том, что советский альпинизм давно заслужил право выйти на испытания в Гималаи, и о том, что покорение Сагарматхи-Джомолунгмы-Эвереста нашими спортсменами по сложнейшему маршруту можно по значимости приравнять к победе в олимпиаде. Колесов — сам чемпион Олимпийских игр в Токио и многократный чемпион мира — согласился, что спортивное, пропагандистское и даже политическое значение восхождения переоценить трудно. Тогда в Лукле никто из участников не представлял высоту волны интереса к этому замечательному событию. Даже малосведущие в альпинизме и спорте люди ждали сообщений и подробностей.

Подробности… Мы совсем забыли о них. Брошенное в начале заметок слово путешествовало за нами, худея и теряя в весе. Мы собирали подробности, но, естественно, лишь те, которые в случайном или продуманном разговоре обронил кто-нибудь из участников гималайской кампании. Но будем верить, что наши находки не есть чьи бы то ни было потери… Думаю, что альпинисты не обидятся за то, что я использовал свои домыслы в качестве иллюстраций к их фактам (которые, надеюсь, вы узнаете из их заметок, опубликованных в этой книге).

Мы ждали самолет, и скоро он пришел. Погрузив свои пожитки и оставив Трощиненко и Венделовского дожидаться с остальными мешками грузового рейса, мы взлетели с диковинного аэродрома в Лукле и взяли курс на Катманду.

Набрав высоту и выпутавшись из ущелья, самолетик потянулся к долине, а мы, повернув голову вправо, ждали последнего мимолетного свидания с Эверестом. Он был благосклонен, он открылся нам ненадолго, растянув над Южным седлом снежный флаг. Белый флаг.

Где теперь мои друзья — Аля Левина и Дима Мещанинов? Добрели они до места базового лагеря или повернули назад? Всего четыре дня назад расстались мы, а ощущение — будто месяц… Кроме романтических вопросов, которые, не требуя ответов, свидетельствуют лишь о том, что автор не забыл своих коллег, и тем его (автора) украшают, были и весьма насущные. Где я буду жить? Туристская фирма, отправив группу «Спутника» на тропу, гостиницу за нами не сохранила; жить в посольстве, куда Абдрахман Халилович Визиров любезно приглашал, не хотелось, поскольку пришлось бы оставить альпинистов…

— Юра! Пока Венделовского нет, вы можете спать на его месте, — сказал Евгений Игоревич и тем разрешил мои трудности.

Гостиница «Блю стар» («Голубая звезда») готовилась принять советских альпинистов. Это мы поняли не заходя в холл: над входом на голубом фоне белыми буквами на русском языке был начертан приветственный лозунг. Весь второй (лучший) этаж был отдан нашей экспедиции. Размещение заняло несколько минут. Я оказался в трехместном номере вместе с Димой Коваленко и Хутой Хергиани. Некоторое время коридор был пуст. Обилие горячей и холодной воды в душевых просто гипнотизировало.

Спустя час-полтора началось движение. Отмытые, с расчесанными бородами (кто отпустил), все стали ходить друг к другу в гости — посмотреть, кто как живет и какой вид из окна. Из большинства окон вид был изумительный — на индуистский храм, украшенный золочеными куполами и медными химерами, на зеленой лужайке, в некоторых местах взорванной розовыми от буйного цвета деревьями.

А жили все уже по-разному…

Эдуард Мысловский еще до прилета команды в Катманду был эвакуирован в Москву. Обморожение оказалось достаточно серьезным, чтобы поторопиться. В Москве Эдику ампутировали четыре фаланги, по две на каждой руке.

Остальные пострадавшие дождались товарищей.

Москальцов со светлым синяком был весел, и в комнате, где он поселился с Туркевичем и Бершовым, царила оживленно-деловая атмосфера. Хрищатый в теплых носках ходил не очень бойко — обмороженные ступни болели, и большую часть времени он сидел, беседуя с Казбеком Валиевым и Эриком Ильинским. Чепчев приходил к ним из своей комнаты (он жил в Катманду с Ефимовым и Воскобойниковым). Я часто заходил к ним, потому что из всей четверки в Лукле виделся только с Казбеком, но он разговаривал там неохотно, да и здесь, в Катманду, был скуп на воспоминания. Обстоятельства штурма, двух своих попыток и драматического возвращения Ильинского с Чепчевым они восстанавливали вчетвером очень осторожно и без нюансов. С тремя из четверых я познакомился в «Блю стар», и они не знали, за какими подробностями приходил к ним журналист в очках с бельевой резинкой вместо дужек.

Вся компания поначалу относилась ко мне если не враждебно, то настороженно. Рассказывая, они то и дело переспрашивали друг друга, чтобы высказанное мнение было коллективным. Постепенно наладился контакт с Эриком, который оказался человеком рассудительным, достойным собеседником и человеком, глубоко любящим свое дело и своих учеников. Сережа Чепчев тоже оттаял. И Валера, мягко улыбаясь, отвечал на любой вопрос точно и непредвзято, хотя сам не проявлял активности в разговоре. И только Валиев сохранил отчужденность, обретенную в начале знакомства, но и он был честен в суждениях и оценках. Мне кажется, что в Катманду вся четверка еще не оправилась от того, что с ними произошло. Прилетев из Москвы в Катманду фаворитами, они не предполагали, что из Луклы им придется вернуться с таким психологическим грузом, но возвращение к жизни было заметным и обнадеживающим.

Пятого алмаатинца, Юру Голодова, я ни разу не встречал в их комнате. После возвращения из Катманду он вовсе отойдет от них и с Ильинским и ребятами будет связан лишь воспоминаниями.

Зайдя в номер к Хомутову и Пучкову, я ожидал увидеть Голодова там третьим, но третьим оказался Валя Иванов. Региональный принцип размещения одержал верх над командным. Только первая четверка (вернее, тройка в отсутствие Мысловского), разрозненная на Горе, собралась в Катманду вместе — Балыбердин, Шопин и Черный.

Позже, когда в Непале появились наши журналисты и альпинисты, прибывшие с интуристовской группой, все комнаты заполнились гостями. Правда, к этому времени до альпинистов дошли первые публикации, и они относились к интервьюирующим с большой осторожностью, а то и враждой. Я помню, как обиделись все участники первых восхождений (особенно Туркевич с Бершовым и Балыбердин) на замечательного журналиста, собкора «Известий» Александра Тер-Григорьяна за его статью. Они были не правы, потому что не понимали, что корреспондент пользовался информацией, а не домыслами. И не его вина, что кто-то из их же товарищей поставил ему некондиционный товар. Впрочем, каждый из восходителей видел события со своего места и оценивал их соответствующим образом, субъективно и пристрастно. По существу, кто бы из альпинистов ни взялся описывать все события штурма честно и, как ему бы показалось, точно, он допустил бы массу неточностей и ошибок не только в трактовке фактов, но и в самих фактах. Правда — субъективна. Я это говорю не в оправдание неточностей, которые обязательно найдутся в этой книге, и не для того, чтобы оправдать Тер-Григорьяна (ребята сами оправдали его, познакомившись ближе и поняв механизм неточности; больше того, они полюбили Сашу нежно и расстались друзьями), я говорю это потому, что в эту правду верю. События многосложны, и догматическая оголтелость в попытке добиться своих толкований общеизвестных фактов может быть для окружающих более убыточна, чем бессознательное вранье.

В «Блю стар» к альпинистам пришло сознание свершившегося Момента. Они стали более закрытыми и более бережно оперировали в разговоре мелочами. Практически каждый интервьюирующий и журналист узнавали одно и то же. Позже в беседах и на встречах они будут не рассказывать о событиях, а пересказывать себя или товарищей, но тогда, в Катманду, это охранительное состояние только формировалось.

Может быть, и правильно. Вольное обращение с фактом, подтасовывание событий под ожидаемый результат, увы, не редкость в журналистской практике…

Еще одна группа журналистов, приехавшая по линии «Интуриста», встретила восходителей в Катманду (у них тоже был маршрут трекинга — от косого аэродрома вверх до Пангбоче). Мы со «Спутником» возвращались в Москву раньше, что давало нам некоторые преимущества в скорости публикации. Но чувство конкуренции и ревности возникло тем не менее. У меня от длительного общения с ребятами появилось чувство собственничества и как следствие этого внутренняя надменность к тем, кто только познакомился с ними и спрашивал о вещах давно мне известных. Я забыл начисто, что лишь неделю назад просил Тамма объяснить мне, что такое ледопад.

Как-то вечером я по-свойски зашел в номер к Иванову, Хомутову и Пучкову и застал там бородатого, в очках человека, который приветливо улыбнулся мне. Он смотрел на меня, как бы по-домашнему одетого, и сопоставлял с известными ему изображениями членов экспедиции. Не найдя аналога, он потерял ко мне интерес и продолжал разговор о психологии поступков спортсменов во время восхождения. Информацией он не обладал, поскольку только что прибыл в Катманду, и схему штурма, или, как сказал бы прекрасный режиссер-документалист Михаил Литвяков, драматургию штурма, выстраивал хоть и интересную, но лишенную обеспечения жизнью.

Альпинисты терпеливо и с интересом выслушивали его, а я, найдя паузу и бросив фразу «это все — литература» (употребив это слово с оттенком уничижения), вышел из комнаты в полной тишине, поскольку говоривший обиженно умолк.

Знай я, что это была встреча с редактором книги, которую вы держите в руках, был бы поосмотрительней, но оказалось, что Эрлен Петрович человек незлопамятный и доброжелательный.

Первую ночь в Катманду я спокойно спал в постели Венделовского — под его именем я и значился в гостиничной книге. Сон был прерван грохотом. Открыв глаза, я увидел, что гремит решетка окна. Ее раскачивал крупный павиан. Обезьяна нисколько не испугалась наших криков.

— Кыш! — кричал я. — Кыш!

Но она, видимо, не понимала по-русски.

Пришлось махать полотенцем, как машут на юге, выгоняя мух.

Обезьяна лениво отошла от окна по карнизу и спрыгнула на крышу ресторана, по-видимому недовольная…

Утро начиналось с чудес, но то, что могло быть диковинным для любого другого места, здесь было естественным и нормальным. Такой это город — Катманду,

В коридоре гостиницы Анатолий Георгиевич Овчинников, как и было обещано в Лукле, собирал ребят на утреннюю зарядку. Пестрая толпа выбежала на улицу и затрусила в сторону королевского стадиона. Одеты были наши альпинисты кто во что. Одни в трусах и майках, другие в тренировочных штанах, но голые по пояс. Одеждой или отсутствием ее здесь никого не удивишь. Мужчина может ходить, не привлекая ничьего внимания, хоть в смокинге, хоть в набедренной повязке. Раз идет, сидит, лежит или стоит человек, значит, ему так удобно… Справедливости ради замечу все же, что ни одного человека в смокинге я не видал. Зато сколь пестры женские одежды и сколь они целомудренны! Длинные легкие юбки, кофты, часто с длинными рукавами, прикрывающими руки, но короткие, оставляющие для любования полоску смуглого живота, или сари нежных тонов, радующих глаз…

Мы бежим вдоль лавок, которые, словно театральная сцена, не имеют четвертой стены, и все, что происходит на подмостках, становится достоянием зрителей. Публичное отчуждение достигает абсолюта. Люди днем живут на виду у других людей, ни мало не заботясь о том, как они выглядят. Даже фотографирование сценического действия не досаждает им. Правда, дети, уловив зависимость фотографа от объекта, пытаются превратить процесс съемки в заработок. Стихийно они воспроизводят писаные и неписаные законы, когда снимающий должен спрашивать разрешения или оплачивать лицензию на фотоохоту за образами. Привыкшие к «браконьерской» съемке, мы легко отметаем их притязания, но дети хитрили — они забегали в какой-нибудь живописный угол и оттуда кричали:

— Фото, фото!

Полагая, что они просто хотят сфотографироваться, как любые дети, будь то в пинежской деревне или в чукотской тундре, ты наводишь на них объектив и нажимаешь затвор. Услышав щелчок, они, словно спринтеры после выстрела стартового пистолета, срываются с места и бегут к тебе, держа ладони лодочкой и весело крича:

— Рупи, рупи!

Не получив платы, не обижаются, а дружно срываются с места и весело бегут впереди, чтобы у соседней пагоды или ступы повторить операцию. Эта игра занимает их целый день, в течение которого они не теряют доброжелательного отношения к снимающим, совершенно игнорирующим их законные требования оплатить труд.

Взрослые в эту игру не играют. Побирающихся на улицах Катманду, по восточным понятиям, не много, а несколько лет назад не было вовсе: не у кого было просить — туристов как таковых в Непале не существовало. Теперь есть, но, к счастью, не слишком много, во всяком случае, они не нарушают традиционную картину города своим инородным видом, к тому же обаяние города столь велико, что каждому приезжему хочется участвовать в его жизни, раствориться в ней. Многие улавливают тяготение непальцев к естественному поведению и облачаются в местные одежды или свои, не обременяющие движений. При этом нет ни ощущения маскарада, ни расслабленности.

Мы бежим по улице трусцой, не ощущая себя зрителями. Мы часть общего уличного действия. Кто раскладывает зелень, кто ремонтирует кувшины и велосипеды, кто бреет и стрижет, кто толкает тележку по освещенной утренним солнцем улице, где в каждом дворе может оказаться мирового класса архитектурный шедевр, а кто бежит по улице на королевский стадион.

Сходство улиц с театральными декорациями не ограничивается сценами первых этажей, поскольку и вторые и третьи дополняют картину, только они напоминают уже театр кукол: прямоугольные окна без стекол, украшенные резьбой или орнаментом, перерезаны на одну треть снизу барьером, а над барьером в черном проеме неподвижно стоят или машут руками или негромко переговариваются с улицей маленькие, почти игрушечные, дети и небольшие живописные взрослые; они появляются или исчезают в соответствии со сценарием или пьесой, написанной много сотен лет назад для персонажей этого города, не теряющей своего великого смысла по сей день.

Железные ворота королевского стадиона закрыты не потому, что власти не хотят проникновения физической культуры в массы, а потому, что на стадионе стоит асфальтовый каток. Мало ли кому в Катманду он может понадобиться…

Стадион ухожен, хотя трава на поле и жутковата. Ареной пользуются во время больших праздников. Большую часть времени она пустует. Впрочем, легкоатлеты тренировались. Человек пять бегали отрезки по первой дорожке. Это мы увидели, когда перелезли через ворота. Привратник долго и вяло ругался и размахивал руками. Оказалось, что он был расстроен нашим переходом через барьер и удивлялся отсутствию сообразительности: зачем лезть, когда можно постучать и вам откроют? В дальнейшем во время утренней зарядки вход на стадион был открыт каждое утро. Однажды на дорожку выбежало человек сто полицейских. Они пробежали кружок, а потом, опустившись на колени, долго дубинками выбивали пыль из газона футбольного поля. По-видимому, готовились к борьбе с беспорядками. За две недели пребывания в городе я не видел ничего, что нарушило бы размеренный ход жизни в Катманду, кроме разве свадеб, которые шумно и весело, под звуки визгливых оркестров, движутся по улицам днем при свете солнца, а ночью освещаемые ярко-зеленым светом диковинных керосиновых ламп. Да и самих полицейских я видел на двух или трех перекрестках, где они без особого труда создавали автомобильные пробки, участники которых беззлобно и терпеливо ожидали, когда страж порядка разберется, кого пропустить в первую очередь.

Машины в Катманду появились недавно (теперь их чуть ли не двадцать тысяч), а светофоры и вовсе только что. Первое время толпы собирались на перекрестках посмотреть на диво — как автомобили, стоит полицейскому зажечь красный свет, тормозили и начинали двигаться с включением зеленого. Регулировщик чувствовал себя артистом и успешно развлекал зрителей. Увидев издалека на пустой улице машину, он подпускал ее поближе и вдруг включал красный сигнал. Машина, визжа тормозами, шла юзом, зрители восхищенно качали головами, а полисмен победно смотрел по сторонам. Потом зеленый — машина двигалась, а герой разве что не делал цирковой комплимент. Теперь к светофорам привыкли. Регулировщики, надев перчатки, разводят автомобильные струйки руками. Кроме них на порядок уличного движения существенно влияют коровы. Осознав свою священную безнаказанность (за наезд на корову в Непале полагается тюремное заключение пятнадцать лет, а для иностранцев — высылка из страны), они лежат на мостовых, где им удобно, заставляя водителей осторожно лавировать. Коровы эти вовсе не бесхозны, они честно дают молоко своим хозяевам, но для окружающих они предмет уважения. Доброжелательные непальцы помнят, что одна корова оказала какому-то из богов добрую услугу в прошлом, и обеспечивают покой и безопасность всем ее родственникам.

На зарядке самые истовые — Анатолий Георгиевич Овчинников, Слава Онищенко, Володя Балыбердин и Володя Воскобойников — пробегали в хорошем темпе километров пять-восемь, остальные — меньше и ленивее, но тоже много и быстро, потом сидели на траве, разговаривали и не спеша, пешком возвращались в «Блю стар».

С первого дня возвращения с Эвереста в Катманду альпинистам предложили насыщенную программу, которая началась, что вполне закономерно, со встречи с работниками посольства. Зал нового посольства был полон. Вся советская колония во главе с послом А. X. Визировым пришла как на премьеру. Да по существу это и была премьера — первое публичное выступление, отчет, произнесенный вслух. Вся команда вышла на сцену в синих пиджаках с гербами и тут же была одарена цветами. Вечер рассчитывали уложить в два часа, а продолжался он часов пять. Выступавших Тамма, Балыбердина, Бершова, Валиева, Хомутова прерывали аплодисментами через слово. Выступление доктора сняло драматизм и напряжение, и зрители и участники радовались иронической интерпретации событий. Овчинников выступал в конце вечера, когда уже все устали, но говорил сорок пять минут, и все слушали и внимали.

— У профессора единица времени — академический час, — прокомментировал выступление старшего тренера Орловский. — Если бы он не уложился, нам пришлось бы его слушать еще столько же — пару.

Потом были пресс-конференции для непальских и иностранных, в том числе и советских, журналистов. На все вопросы, какими бы каверзными они ни были, наши альпинисты отвечали спокойно, потому что говорили то, что реально происходило на Горе, разве что без подробностей. Заминку вызвал лишь вопрос относительно флагов, которые, судя по заметке, опубликованной в одной из наших газет, «весело трепетали на флагштоке на вершине Эвереста» во время пребывания первой двойки наверху, хотя были они, как мы помним, в рюкзаке Мысловского, лежащем и поныне на склоне Эвереста… Но и с этим вопросом разобрались.

Потом было собрание, которое дипломаты выделили особо. Премьер-министр принял посла, Тамма и Балыбердина, чего не бывало ранее ни с одной экспедицией. Володя произнес речь, которая была оценена своими (это ведь в конечном счете главное) очень высоко.

Король Бирендра передал поздравление с успехом. Успех был. Тут король совершенно прав.

Прием в посольстве в честь восходителей был многолюден. Советские и иностранные дипломаты и высокие правительственные чиновники смешались с альпинистами, с вернувшимися из трекинга туристами-болельщиками и долго не хотели расходиться…

Ребята были счастливы, они даже не предполагали, сколько радости они принесли своим, сколь популярны стали среди чужих и как много сделали для популярности нашей страны в Непале…

Тамм попросил не расходиться, сообщив, что в Катманду находится Рейнгольд Месснер, в одиночку и без кислорода взошедший на Эверест и побывавший к тому времени еще на шести восьмитысячниках, и что он хотел бы встретиться с нашими альпинистами.

Месснер оказался бородатым молодым человеком, несколько беспокойным для такого выдающегося спортсмена. Он знал, что советский альпинизм исповедует коллективные действия на Горе, и это правильно, но он чувствовал в себе силы ходить один и ходил, хотя всякий раз ему было страшно.

Месснера интересовали подробности подготовки и отбора альпинистов. Он записывал все пояснения на магнитофон с целью опубликовать интервью…

Тамм спросил Месснера, какой из маршрутов он считает сейчас наиболее интересным. Месснер сказал; что Южную стену Лхоцзе не прошел еще никто. Югославы начали, но не смогли добраться до вершины. Там очень интересный маршрут… Быть может, один из самых сложных, которые существуют в Гималаях, — там перед вершиной почти вертикальная стена. Было бы замечательно, если бы советские альпинисты прошли ее.

Каким должен быть, по-вашему, возраст восходителя на Эверест?

Я думаю, тридцать пять лет в среднем.

Это как раз средний возраст нашей команды, — сказал Тамм, и все засмеялись совпадению…

Да, — сказал Месснер, — в тридцать пять у вас есть решимость, сила и уже достаточно опыта.

После сорока пяти высотные восхождения, особенно без кислорода, уже чрезвычайно сложны…

Кто-то из ребят спросил, как Месснер оценивает наше восхождение.

Мы, европейские альпинисты, знаем, что советские восходители очень сильны, и тем не менее были поражены, когда узнали, что по этому слож нейшему маршруту взобрались без шерпов и все делали сами. Это свидетельствует, что у советских альпинистов чрезвычайно высокий класс.

Как вы готовили себя к восхождению на восьмитысячники?

Когда пятнадцать лет назад я был в Доломитах, я делал в год от восьмидесяти до ста восхождений. Разных — и легких, и посложней. Вы знаете Доломиты… А последние пять лет я восходил на два высоких пика в год. Обычно случалось одно успешное и одно неудачное восхождение.

Занимались ли вы специальной подготовкой к высотным восхождениям дома?

Да, я, как правило, бегал по очень крутым склонам, но в последние два года, после того, как покорил в одиночку Эверест с тибетской стороны, я уже больше не занимаюсь этим. Я стал пожилым.

Мне не хочется бегать каждый день. Я только лазаю по скалам… Если мне везет, я восхожу на высокую гору; если нет-нет… Очень сложно финансировать экспедицию из Европы. Поэтому мне приходится больше работать, и времени на тренировки остается меньше.

Каким образом вы собираете деньги на экспедицию?

Читаю лекции, пишу книги, снимаю фильмы…

Сколько вам лет?

Тридцать семь.

Вы хорошо выглядите для тридцати семи.

Нет, я устал, и у меня очень болит печень — я поймал амебу, когда шел на Канченджангу, а когда шел обратно, было уже поздно избавляться от нее терапевтическими средствами. Впрочем, я точно не знаю, понадобится операция или еще можно будет что-то сделать.

Как вы заразились?

Вероятно, я пил чанг…

Надо было водку, — сказал Туркевич.

Она слишком крепкая, не только для амебы, но и для меня.

Вы поставили себе цель взойти на Эверест без кислорода — и взошли, в одиночку — и взошли, теперь хотите взойти на четыре восьмитысячника в один год. Есть еще какие-нибудь идеи?

Закончить все это.

Когда?

Когда взойду на все восьмитысячники. Сейчас у меня в активе семь из четырнадцати. Если за год повезет хотя бы с тремя из четырех, дальше я не буду так спешить.

Собираетесь ли вы продолжить одиночные восхождения?

Вообще я ставил себе цель подняться в одиночку на любой восьмитысячник, потом решил: почему не Эверест? Несколько раз я пытался заставить себя сделать восхождение, но страх останавливал меня. Только в семьдесят девятом году мне удалась попытка. Когда, провалившись в восьмиметровую трещину, я на четвереньках выбрался оттуда (это было не очень легко), я решил, что больше не буду ходить в одиночку, но это восхождение довел до конца.

Ну что ж, Хиллари ребята видели, с Месснером беседовали, да и с великим шерпой Тенцингом можно было бы встретиться, если б знать, где он остановился в Катманду.

А потом наших альпинистов пригласили посетить национальный заповедник — королевский парк Читван, где на полной свободе живут диковинные звери, которых у нас можно видеть разве что в зоопарке. На автобусе с изображением йети на целый день отправились ребята в сказочный мир экзотических растений и животных, катались на слонах и с них, со слонов, видели носорогов — на них только со слонов и можно смотреть, потому что праздных созерцателей их жизни они не любят, а слонов — уважают.

Впрочем, о подробностях этой поездки я рассказать не могу, так как сам в Читван не ездил.

Я спрессовал все официальные события, и получилось, что произошли они чуть ли не в один день. На самом деле эти и другие встречи продолжались недели две… А вот Венделовский вернулся из Луклы на второй день и лег на свою кровать…

В конце мая — начале июня с гималайских гор спускаются именитые и безвестные альпинисты. Скоро начнется период муссонов… А пока ясно, тепло и сухо… Это я к тому, что близится вечер, пора решать, где ночевать, чтобы не остаться на улице. Впрочем, почему бы действительно не остаться на улице? Накануне вечером я видел, как прямо на тротуаре отдыхал человек. В головах у него мирно горела свеча, чтобы кто-нибудь ненароком впотьмах на него не наступил.

Свечу я достал у ребят, у них же взял каремат — тонкую, довольно гибкую пористую пластину, которую альпинисты кладут на лед, камни, снег под спальник в качестве теплоизоляционной прокладки. Сумка с фотоаппаратами при мне. Я медленно иду через весь город. Он невелик по размерам, но велик в своей чудесной красоте. Тысячи храмов буддийских и индуистских, изваяний, медных скульптур заполняют каждый его уголок. Ты идешь по улице и сворачиваешь в первые попавшиеся воротца. Внутри — площадь большая или малая, на ней пагода или несколько пагод, диковинные птицы, звери…

Все это в работе, все действует или на него обращено действие человека. Непалу не с кем было воевать. Город накапливал сокровища, не расходуя их, и теперь, дивным образом вплетясь в современную жизнь Катманду, они создают сказочный облик восточного города.

На огромном поле, куда иногда привозят на продажу коз, в свободное от торжищ время мальчишки играют в футбол. Тысяч пять мальчишек — кто-то из альпинистов посчитал.

А утром здесь же картины из «красивой жизни»: на фоне куполов индуистских храмов в мягком сиреневом тумане скачут всадники, проносится запряженная парой карета. Не знаю уж, каким состоянием надо обладать, чтобы содержать кровных лошадей в этой беднейшей стране. Образ жизни местных властителей мало похож на образ жизни народа, но он схож с жизненными устремлениями других властителей. Он усреднен и в значительной степени космополитичен по внешним признакам. Дома, машины, увлечения, заботы непальского вельможи более похожи на такие же заботы и увлечения вельможи в Дании, чем на то, чем живет его соотечественник — простой шерпа или невар.

Я шел под цветущими розовым цветом деревьями, в тени которых прямо напротив столичной почты днем лежат коровы. На Нью роуд — центральной торговой улице — оживленно и светло от бесчисленных лавок. Здесь торгуют большей частью произведениями искусства — литьем, ювелирными украшениями, товарами, произведенными в других странах, и фальшивыми джинсами. Альпинисты, купив ткань, шли по Нью роуд к дворцовому комплексу и где-то на полпути ныряли в переулок. Здесь шили костюмы и брюки на заказ — сегодня отдал, завтра получил. И удивительно, вполне пристойного качества. Потом продавец спрашивает тебя, какой фирмы джинсы вы хотели бы носить, и приляпывает куда положено хоть «Леви», хоть «Ли».

Купля и продажа на Нью роуд предполагают возможность поторговаться, но не во всех лавках. Ввезенные в Непал товары облагаются большой пошлиной и имеют стабильные цены; эти же цены имеют и контрабандные товары, выдаваемые за легальные.

Времени до ночи еще много, и я решаю повернуть на тибетскую улицу, где каждый день с утра до ночи бурлит толпа, торгуясь, покупая, уступая, настаивая. Господи, чего же там только нет! Разве что привычного. Невиданные плоды и сласти, медная утварь неясного для европейца назначения. Самодельные проволочные головоломки, диковинные медные замки, ножи кхукри, шапочки топи, попугаи в клетках, веера из павлиньих перьев, домотканые тибетские ковры, гирлянды цветов. Каждый продавец зазывает, хватает за руки и назначает цену чуть ли не впятеро выше реальной. Если заинтересовался, — пропал. От тебя не отстанут, будут бежать километр, снижая цену и выспрашивая, сколько ты дашь за бронзовое изваяние или за браслет из семян неведомых растений.

Наши альпинисты ошалело бродили по тибетской улице, едва отбиваясь от продавцов и покупателей. Все продают и все покупают… Живут на базаре в пестром коловращении.

Если идти дальше по Нью роуд, то, не доходя дворца, где обитает живая богиня кумари, налево уходит улица с множеством лавок, торгующих тонка — буддийскими иконами тонкого и необыкновенно затейливого письма. Тут же можно купить национальные одежды — яркими гирляндами развешаны они перед входами в магазинчики. Улица темновата, и выныривающие из переулков молодые парни возникают внезапно:

— Доллары — гашиш?

Доллары — это значит они покупают. А гашиш — продают. На улице много молодых ребят и девушек европейского происхождения. Катманду долгое время привлекал хиппи. Они приезжали и оставались здесь подолгу. Возникла даже проблема — как их эвакуировать из Непала.

Люди стояли на улице, курили, разговаривали и вовсе не собирались укладываться спать на тротуаре. Я подумал, что и вправду улица не лучшее место для ночлега, и пошел на площадь перед дворцом.

Расположившись на цоколе небольшой пагоды, перед взором красной от многочисленных слоев краски фигуры царя обезьян Ханумана, охраняющего дворец от разрушительных, извините, плевков легкомысленной святой Аламбусы (в прошлом процветавшей на ниве древнейшей профессии, а впоследствии получившей за веру в Шиву неожиданный сокрушительный дар), я, полагаясь на защиту алого идола, стал укладываться, готовясь ко сну. Свечка в головах уже горела, сумка с фотоаппаратами вместо подушки и каремат, побывавший на Эвересте, вместо матраца… Воздух, настоянный на запахах цветов, благовоний, чаде углей, на которых жарились или варились какие-то непонятные не то плоды, не то лепешки, был столь густ, что с успехом заменял одеяло.

Я лежал, смотря в небо, заполняющее звездами пространство между резными и узорчатыми крышами храмов, и думал, что прекрасен город, проживший столько веков без войн. Как много удивляющего он накопил, какую великую терпимость к взглядам, образу жизни, к вере других народов выработали за многие и многие годы непальцы! Они, называясь индуистским государством, празднуют и буддийские праздники и к богам или отсутствию их у других народов относятся с доверием, полагая, что каждый сам знает, во что ему верить, и уважать надо человека за его чувства: за доброту, за честность, за стремление понять другого человека, за справедливость, за любовь к своей земле, вообще за любовь…

Подошел парень, сел к свече, попросил сигарету и спросил, откуда я приехал.

Из России.

Знаю, — он показал на север, — за горами…

Я кивнул.

Все ваши альпинисты поднялись на монт Эверест?

Одиннадцать человек.

А живы все?

Все.

Это хорошо, — кивнул непалец и улыбнулся. — Пойдем походим, еще рано спать.

Мы пошли. Старый город спал, начиная со второго этажа. Лавочки были открыты. Мы заходили, смотрели тибетские священные тексты, бесчисленные буддийские иконы на холсте, колокольцы, барабаны, серебряные и медные украшения. При свете керосиновых и электрических ламп я его рассмотрел. Он был очень молод, лет, наверное, пятнадцать-шестнадцать, говорил свободно на немецком, итальянском и любимом мной «инглиш». Его звали Сунил Шрестха, и мы все больше нравились друг другу.

Скоро он меня представлял продавцам, которых, оказалось, знал хорошо.

— Альпинист из России. Он был на монт оверест.

Опровергнуть этот обман у меня не хватало иностранных слов. Я мотал головой, но Сунил не обращал внимания и, пока я рассматривал диковины, долго пересказывал почерпнутую в разговоре информацию.

Так бродили мы по городу, пока не вернулись «домой», к Хануману. Сунил пошел спать домой в Патан, а я остался у пагоды. Перед расставанием я протянул ему две пачки сигарет «Ява». Он взял одну, сказал «до завтра» и исчез в темноте, предварительно посоветовав мне утром не чистить зубы водой из канавы на улице. Я обещал.

Ночью мне снился Катманду, я открывал глаза и видел его наяву. Закрывал снова и не расставался с ним. Свеча горела, вокруг пламени металась непальская ночная летучая живность. У ног лежала мохнатая собака. Было тепло, уютно и спокойно. И не надо было утром бежать на зарядку.

Меня разбудил рассвет. Вероятно, он будит и местных жителей, потому что еще до восхода солнца за декорациями домов зашевелились действующие лица. К колонкам потянулись и выстроились в очередь женщины и девушки с медными и глиняными кувшинами. Из черных дверных проемов выходили горожане. Они обходили вокруг буддийских ступ, которых вдоволь на каждой улице, или прикладывали пальцы к каменным божествам, которых на улице тоже немало, а затем касались лба и шли по своим делам. Нищие и философы, ночевавшие неподалеку от дворцового комплекса, поднялись позже и, вопреки рекомендациям Сунила, умывались прямо из канавки. Солнце быстро вскарабкалось на синее небо и припекало изрядно. Катманду пришел в движение. То и дело на моем пути встречались очереди. В Катманду — городе чудес — ко всему надо быть готовым, но все же эта диковина поразила воображение.

— Что дают? — спросил я по-русски у полицейского, который следил за идеальным порядком.

Он кивнул головой и указал в голову хвоста. Обойдя огромный передвижной храм на деревянных колесах с глазами, который таскают за веревки на праздник Мачхендранатха — бога-хранителя Катманду — по улицам, сшибая фонари и срывая электрические провода, я оказался во дворе целого архитектурного памятника. Очередь тянулась к столику, где раздавались избирательные бюллетени.

Граждане и гражданки гималайского королевства активно выбирали местные органы власти. Вокруг очереди бегали дети и кричали:

— Фото-рупи.

В японский мегафон агитатор к чему-то призывал очередь. Все были исполнены серьезности…

Мое движение по городу было лишено какой бы то ни было системы. Безразлично было, куда идти. Всюду, куда ни кинь взгляд, необыкновенной красоты храмы и дома с окнами, где в рамах, являвшихся произведением искусства, то и дело появлялись живые живописные портреты. Повернув влево, я забрел во дворик метров семь на семь, где, окруженный со всех сторон домами, стоял храм, украшенный рельефными изображениями Будд.

— Тут две тысячи Будд, — сказал человек, вы глянувший из окна. — Иди! — он показал наверх.

Я вошел в дом и стал подниматься по лестнице. На втором этаже дверь в комнату была открыта. На полу на циновке сидел сгорбленный человек и чеканил латунную скульптурку. Вся комната была заполнена небольшими чрезвычайно тонкими отливками, изображавшими жену Шивы-Тару. Она сидела в позе лотоса, правую руку протянув к колену, а левую держа у груди. Ладонь была повернута в мою сторону. «Спокойно! — воспринял я ее жест. — Не суетись! Жизнь прекрасна».

На улице в проеме калитки сидела маленькая круглоголовая стриженая девочка с подведенными черной краской глазами.

Я стал ее снимать. Собралась толпа.

Почему снимаешь? — спросил парень.

Красивая, — объяснил я.

Он пошел во двор и привел маму девочки. Ее звали Раджешвери, и была она столь же прекрасна, как и дочь. Я глядел на нее и не мог оторвать глаз. Зрители заметили это и добродушно подтрунивали надо мной. Когда по другой стороне улицы — метрах в трех от нас — проходила какая-нибудь девушка, они дергали меня за рубаху и весело приказывали — снимай, снимай, но я пленка за пленкой фотографировал Раджешвери, и она спокойно и достойно смотрела в объектив…

Близился вечер — время культурных развлечений. Тут я вспомнил стихотворение Давида Самойлова, где поэт спрашивает у гражданина, как пройти до бани, а тот отвечает, что баня «сегодня выходная, зато на Глеб Успенского — пивная, там тоже время можно провести». И все-таки я, помня с детства, что лучшее место для культурного отдыха (ноги гудели) парк культуры, отправился на его поиски.

Возле тира — толпа пацанов. На стойке лежали ружья. Игрушечные. И стрелять предлагалось пробками. Момент кровожадности был сведен до минимума. Непальское правительство борется за сохранение удивительного животного мира со слонами, тиграми, носорогами, черными антилопами, бамбуковыми пандами и другими обитателями Красной книги, и тир — развлечение, где надо было из условного оружия причинять зверью условный вред, — учитывал это.

Звери в тире были большими, но попадать надо было в столбики, укрепленные на головах. Если ты пробкой сбивал столбик, получал копеечный приз, но зверь осуждающе качал головой. Получалось: что меткий — хорошо, а что в тигра стреляешь — плохо. Пальнув безуспешно пробочным ружьем по столбику на голове носорога, я под одобрительными взглядами картонных зверей вышел из тира. Солнце садилось за горы. Пора было торопиться в Дом советско-непальской дружбы на очередную встречу альпинистов с общественностью, но тут вдруг я услышал веселую музыку, несущуюся со стороны шапито с шатром, почти полностью состоящим из одних дыр. Мгновенно вспомнив Буратино и его дилемму (в школу или в балаган?) и мучаясь выбором не дольше деревянного человечка, я решил, что в балагане всегда есть чему поучиться, и, зажав в кулаке пять рупий, двинулся к бродячему цирку.

Вокруг шапито стоял забор. За забором играла музыка, паслась лошадь и жеребенок скакал по траве… Хотя в парк люди идут с черноглазыми и спокойными детьми, в цирке ни одного ребенка. Сквозь веревочный скелет купола просвечивает густеющей синевы небо. Зрители на дощатом амфитеатре сидят редко, хорошо, если их человек пятьдесят. Я сажусь наверх и аплодирую один. Прямо на траве выгорожена перед зрителями тридцатиметровая земляная арена, огражденная красно-белым барьером. Над входом на арену оркестр из цимбал и барабана. Занавес раздвигается — выходит клоун в традиционном гриме и костюме, напоминающем пижаму из магазина уцененных товаров на Тишинском рынке, за ним цирковые взрослые и дети.

Представление начинается. Клоун двигает платком, привязанным у кадыка. Выбегает крохотный мальчик и увлекшегося своим платком клоуна бьет расщепленной бамбуковой палкой по смешному месту. Грохот, клоун падает и умирает, мальчик делает ему искусственное дыхание, клоун оживает, кланяется, и в этот момент коварный мальчик опять его бьет. Бурные аплодисменты. Меня уже поддерживают.

Появляется девочка в красном с блестками платье, она деловито, без комплиментов забирается на табурет и гнется — каучук. Ассистенты в синих халатах, напоминающие грузчиков из продовольственного магазина на Беговой устанавливают табурет на стоящую на столе пустую посуду. Девочка поднимается и гнется опять. Еще ряд бутылок. Зрители аплодируют. Клоун, отыскав меня глазами и почему-то выделив, приглашает в первый ряд. Дальше, увидев во мне доброжелательного зрителя, выступает, поглядывая на ближайшую к арене скамейку, подмигивает и вообще дружит.

Достоверное искусство балагана в достоверном городе. В цирке царила атмосфера доверия и нежности, атмосфера детской игры, только обязательной и тщательной. Это был высокий и наивный цирк, демонстрирующий не только результат — трюк, но и процесс — путь к этому трюку. Уж если девочка начала гнуться, то она показывает все, что умеет. Долго. Потреблять этот цирк можно от любви. Цирк — искусство общительное, а здесь решительно хотелось выйти на арену и в благодарность тоже что-нибудь показать… Как жаль, что Сергей Юрский не сидел рядом со мной на скамейке у арены. Он был бы очень уместен не только в качестве зрителя. Своими добрыми шутливыми фокусами он доставил бы огромное удовольствие артистам. Я вспомнил Юрского и потому, что люблю его, и потому, что он, быть может, один из немногих драматических артистов чувствует и понимает естественность условностей цирка.

Стемнело. Зажгли лампочки. Они осветили арену и небо.

Униформа — в разномастной, впрочем, одежде потянула проволоку, и через несколько минут зрите ли увидели трюк мирового класса. По проволоке ходила… коза. Обычная домашняя коза шла по проволоке. Иногда она останавливалась и стояла, не шелохнувшись, словно изваяние, словно привязанная к куполу лонжей. Это было удивительное зрелище: человек, когда идет по канату, балансирует руками или балансиром, птица, теряющая равновесие сидя на проводе, взмахивает крыльями. Коза на проволоке — совершенно без баланса. Ей нечем взмахивать. Она ступает словно неживая. Медленно, вперед-назад, а потом и вовсе развернувшись на I месте…?

Пора возвращаться в «Блю стар». Я стал укладывать аппаратуру в сумку. Клоун глазами показал, чтобы я прошел за кулисы. Мы познакомились — и попрощались, я покинул шапито, покоящееся на двух гигантских бамбуковых стволах, и отправился в «Блю стар».

Там было оживленно. Ребят возили утром на экскурсию в деревню Тхами, где живут мастера, делающие лучшие в Непале маски из папье-маше и дерева, и теперь все они разбирали покупки, раскладывая их по кучкам, и словно заклинание повторяли имена и фамилии многочисленных друзей и сослуживцев, которым эти маски предназначались в — подарок.

Я рассказал всем о цирке и о ночлеге. Цирк обещали посетить, а сообщение о ночи, проведенной: рядом с Хануманом, восприняли как жалобу, и тут же мне было предложено устраиваться на ночлег в любой из комнат, где жили ребята. Благо карематов, и спальников сколько угодно.

Вернулись из трекинга мои друзья Левина и Мещанинов с группой, но я до отъезда решил оставаться в «Блю стар». Приехал из Дели Александр Тер-Григорьян. Он тут же объяснил, что необходимо посмотреть и куда съездить.

А съездить было куда.

Вместе с Сашей и альпинистами мы побывали в Патане — втором городе долины Катманду, практически слившемся теперь в одно целое со столицей. И в средневековом Бхактапуре — третьем городе долины, основанном более тысячи лет назад. Центральная площадь — великолепна, — на ней стоит дворец пятидесяти пяти окон, каждое из которых оправлено в оригинальную раму поразительной красоты резьбы. Рядом с дворцом — золотые ворота, а напротив на высоком столбе под зонтиком сидит золоченый правитель Бхактапура Бхупатиндра и смотрит на своих рук дело.

Площадь, хоть и богата, не задерживает долго туристов, которые, минуя площадь, идут к самой высокой в долине пятиярусной пагоде Ньятопола, которую украшает каменная лестница с установленными по бокам великанами слонами, львами, грифонами и божествами. Храм был построен при жизни правителя, сидящего теперь на колонне, в начале восемнадцатого века. А дальше за площадью с храмом начинаются жилые дома, где и по сей день воду выливают на улицу, и она по желобу в центре мостовой или тротуара (тут нет различия) в узком каньоне домов стекает с холма. На улице женщины моют голову, купаются в тазиках дети… Тут, продвигаясь вдоль домов, ощущаешь себя внутри них — так видна жизнь, так открыт быт. Здесь человек родится на виду, на виду живет и умирает и на виду у всех превращается в прах.

Я видел такие похороны в индуистской святыне Пашупатинатх. Этот храм, точнее, комплекс храмов — один из наиболее чтимых у индуистов. Говорят, что он и красивее других (комплекс действительно красив) и необыкновенно богат. Неиндуистам входить в него запрещено. Хотя Пашупатинатх существует уже около полутора тысяч лет, состояние его (во всяком случае на первый взгляд) весьма пристойное. Храм ухожен, хотя ежедневно сюда приходят, чтобы поклониться святыням и совершить омовение в священной реке Багмати, несущей свои воды в великий Ганг, ежедневно тысячи верующих. Сюда же многие приходят умирать. Вдоль реки под навесом — каменные площадки. Покойного, завернутого в белую материю и окропленного красным соком из лепестков или ягод, на бамбуковых носилках приносят к реке, и он лежит на гранитных ступенях, пока живые складывают поленья костром. Затем ушедшего в иной мир сжигают и останки опускают в Багмати. Река в засушливый период мелка и маловодна, и потому до сезона дождей многие так и не попадают в Ганг… В начале мрачной набережной в каменной нише сидит йог. У ног его лежит собака. Каждого ушедшего проносят мимо них, но это их не пугает. Йог знает, что все перемены необходимы, собака видит, что живой человек спокоен, и тоже спокойна. Я попросил у старца разрешения сфотографировать его. Он закрыл глаза и открыл их ясными.

Неподалеку от индуистского святилища, минутах в десяти-пятнадцати езды, высится гигантская буддийская ступа Боднатх. Ее белая полусфера увенчана кубом с всевидящими глазами Будды и тринадцатиярусным шпилем, символизирующим тринадцать буддийских небес, золоченые зонтики на вершине шпиля расцвечены гирляндами флажков. По периметру ступы установлены молельные цилиндры. Достаточно пройти по часовой стрелке вокруг монолитного храма, вращая правой рукой барабаны, чтобы молитвы унеслись к богам… Ступа поражает своей мощью, аскетизмом и спокойствием. Сам Будда Шакья-Муни родился в Непале (много южнее, правда, Катманду), и естественно, что непальцы воздвигли в его честь такие небывалые красоты. В непосредственной близости от святых мест, как это водится в Непале, расположились торговцы тибетскими сувенирами. Лавки расположены по внешнему периметру площади, на которой стоит Боднатх.

Кумари — живой непальской богине — в этом смысле повезло меньше. На пороге трехэтажного дома в Катманду, где она живет, вовсю торгуют всякой всячиной, и торгуют громко, не волнуясь, что нарушают покой божества. Богиня, правда, молода и здорова, и относятся к ней с почтением, но вера верой, а жизнь идет. В Кумари избирают девочку лет трех-пяти, красивую и, главное, без повреждений кожи или других физических изъянов. Богиней она будет до той поры, пока по искусственной или естественной причине не потеряет хоть одну каплю крови. Тогда она становится просто девушкой, для которой найти жениха — проблема, потому что, по поверию, избранники бывшей богини рано умирают.

Непальцы хотят помочь Кумари найти семейное счастье и даже сняли фильм о ее счастливой жизни, но легенда и суеверие живут дружно. Об этом мне рассказывал Саша Тер-Григорьян, пока мы ехали в другое главное буддийское святилище — Сваямбунатх. В бесчисленных пробках, составленных из машин, воловьих упряжек, моторикш, велосипедистов и пешеходов с грузом, он вел себя довольно уравновешенно, но когда идиотизм ситуации достигал апогея, когда трехколесная коляска, терпеливо пережидая зеленый свет, как сумасшедшая срывалась на красный, он, высунувшись в окно, кричал вслед окутанному чадом экипажу что-то справедливое по-венгерски. Как добрый человек, Тер-Григорьян никого не хотел обидеть, но излить гнев должен был для облегчения души. Полагая, не без оснований, что изученный им по время работы в Венгрии язык не является самым распространенным в Катманду, он использовал его постоянно.

Мы въехали на холм, почти к основанию ступы Сваямбунатха, а если бы шли пешком, то преодолели бы триста шестьдесят пять ступеней (по числу дней в году). Прибежала девочка и сказала, что будет сторожить машину.

— Никто не украдет, — сказал Саша, — но пусть сторожит. Три рупии заработает.

Мы бродили вокруг ступы, крутили барабаны, распугивали обезьян, любовались на Катманду с высоты птичьего полета, заглядывали в маленькие, словно игрушечные, храмики. Тер-Григорьян затеял длинный разговор с молодым монахом, и тот пошел показывать нам алтарь, а потом долго влюбленными глазами провожал беспокойного Александра Левоновича, который быстро семенил вниз по спуску, успевая на ходу обмениваться репликами с английскими туристами, нищими, святыми и детьми на понятных им языках.

А потом мы поехали в гостиницу «Блю стар» и там с альпинистами вбросили прощальную «шайбу». Я пообещал написать о них то, что узнал. Они не возражали.

Поздно вечером мы с Тер-Григорьяном вышли из гостиницы попрощаться с Катманду. Володя Балыбердин отозвал меня в сторону и протянул общую тетрадь в коленкоровой обложке. Свой дневник.

— Ты завтра летишь в Москву? Посмотри. Мы прилетим через неделю. Отдашь.

Я вернулся в гостиницу и положил тетрадь в сумку с аппаратурой и отснятой пленкой, а потом мы ходили с Сашей по Катманду, и он мне рассказывал о Непале, об Индии, об истории и культуре. Он прекрасно знает и любит эти страны и заражает своей любовью окружающих, которых еще не захватила любовь.

Мы сидели в крохотном тибетском ресторанчике, ели обжигающий рот суп, в кармане у меня каталась «шайба», предусмотрительно сунутая Бершовым, но мы ее не открывали.

Саша заказал «Кхукри-джин» (страшный напиток) и сказал:

— Мы сидим на непальской земле, едим еду непальцев и пьем их джин. На их Гору взошли наши ребята. Давай поднимем эти рюмки за то, что они достойно прожили три месяца в этой стране. Давай выпьем за всех них и за каждого… — Тут Тер-Григорьян задумался и добавил: — …одним тостом.

Мы выпили и вышли на улицу. Там было тепло, там был май в Катманду.

— Хочется что-то подарить тебе на память.

Он подошел к своей «Волге» и открутил с мясом медный с грушей клаксон.

— У него победный звук. Звук трудной победы… с хрипотцой…

Вечером следующего дня «Боинг» непальской авиакомпании ждал нас в порту. Темное небо распахивали леденящие душу молнии. Ливень пригибал к голове поля фирменных фуражек летчиков. Черные, лиловые и бордовые тучи кружились над горами…

Пришел муссон. Наши альпинисты успели вовремя. Они пережили подъем и спуск. Теперь им предстояло пережить встречу на родной земле.

 

Утро в Москве

Аэропорт Шереметьево-2 был заполнен людьми и цветами. Огромный зал прилета не вместил всех, кто хотел встретить первых советских альпинистов, взошедших на высочайшую точку планеты. Журналисты, фотографы, кинематограсристы толпились у входа в депутатский зал. Я пробрался через толпу и увидел возле лестницы Алю Левину и Диму Мещанинова. Аля в «Комсомолке» опубликовала материал, опередив и меня и Диму, а Мещанинов под рубрикой «Гость 13-й страницы» напечатал интервью с Балыбердиными и Мысловским. Мысловского он расспрашивал уже в Москве. Я увидел Эдика в депутатском зале. Он сидел, улыбаясь, с перевязанными руками. Четыре фаланги на двух руках пришлось удалить.

Теперь он не будет ходить в горы… — сказал я Виталию Михайловичу Абалакову, которого называю здесь без званий и эпитетов, чтобы сэкономить страницу текста.

Будет! — сказал патриарх высоким голосом. —

Я же ходил, — и он протянул мне крепкую ладонь, на которой было тоже не много уцелевших пальцев — Юра, — изменил тему Абалаков, глядя на море людей и цветов, — ты представляешь, что они сделали?

Сколько поколений советских альпинистов мечтали об этом! Они подняли на вершину Эвереста флаг нашего альпинизма. Молодцы, ребята, очень большие молодцы.

Без вас они не смогли бы сделать, без школы, без истории. Они сегодня — вершина, но Гору подняли тысячи людей.

Правда, но главное, что они сделали много для популяризации альпинизма. Посмотри, когда это было, чтобы и радио, и кино, и газеты, и телевидение. И ведь интерес не искусственный… И поговорить есть о чем. О мужестве, о мастерстве, о единой цели, которая их объединяла, о патриотизме, о решительности, о риске, о трудностях и преодолении их… Ну как, все перечислил? — засмеялся Абалаков.

Я подумал, что он прав и в восхождении было живьем все то, о чем легендарный альпинист сказал словами…

Я хотел спросить его, какое место в истории альпинизма займет наше восхождение, но меня опередила Анна Дмитриева, спортивный телекомментатор.

Абалаков говорил о выдающемся успехе, о сложном маршруте, о силе наших ребят. Он сказал, что после этого штурма наш альпинизм занял в мировой табели о рангах место необыкновенно высокое и получил наконец признание, которое заслуживал…

В это время диктор, отступив от строгих правил, объявил:

— Произвел посадку самолет «ИЛ-62», выполнявший рейс «Аэрофлота» по маршруту Дели-Москва. На борту самолета находятся советские альпинисты, совершившие восхождение на Эверест.

Конец фразы потонул в аплодисментах.

Они вышли из самолета красивые, счастливые, в форменных пиджаках с гербами Советского Союза на груди. Их моментально стали обнимать, целовать. Там же, в депутатской комнате, были взяты быстрые и радостные интервью, и скоро они вышли на балкон зала прилета, где их ждали…

Это был великий праздник, великая награда любовью и признательностью за хорошо сделанное, опасное и красивое дело. И все они заслужили эту награду. Они шли вниз по лестнице навстречу ей, они шли навстречу другим наградам и радостям, навстречу дому, друзьям, родным.

И навстречу расставанию они шли тоже…

 

Эверестовцы рассказывают

В гостинице «Блю стар» (Катманду, Непал) мне пришлось выслушать все, что они о нас думают.

Они — это, разумеется, участники нашей эверестской экспедиции. О нас — это, собственно, не совсем о нас, книгоиздателях, а о журналистах. Я молчал и слушал. Слушал все, в чем не виноват ни словом, ни делом. Слушал, потому что им надо было высказаться, а мне надо было с ними договориться, чтобы они, не смотря ни на что, писали для книги. Для этой самой книги, которую вы держите в руках. Атака была бурной, а потому и сумбурной. Говорили все враз, перебивая и поддерживая друг друга, мнение было единогласным: с журналистами лучше дела не иметь, потому что пишут они не то, как было на самом деле, а так, чтобы покрасивше выглядело на бумаге. И в результате восхождение на высочайшую гору мира в публикациях выглядит как этакая приятная прогулка: в панамке и с зонтиком. Помню точно, кто-то сказал — в панамке и с зонтиком. Не помню только кто.

Чувствовал я себя неуютно, весь горел (не от жары, в гостинице — кондиционеры), а за свою журналистскую братию. Валя Иванов сидел чуть в стороне, сочувственно улыбался и в нападении не участвовал, но и от нападения не защищал.

Потом кто-то сжалился: вы не обижайтесь на нас, мы привыкли говорить друг другу правду в глаза; в альпинизме иначе нельзя; нельзя, чтобы в горы идти в одной связке и камень держать за пазухой. Ухватившись за эту присказку, начали каламбурить (атака пошла на спад): и так тяжело, а если еще камень… да и вокруг одни камни, а если еще и за пазухой… Я им сказал:

Я не корреспондент, не журналист, не репортер, а книгоиздатель. А авторы наши — вы. Вот и пишите.

Ну да, а вы потом все вычеркнете и оставите только — ура! ура! топ-топ — и на вершине.

Да уж нет, — пообещал им я. — Такого не будет.

Свое обещание сдерживаю. Честно говоря, не ожидал, что эверестовцы так хорошо напишут. Старался не переписывать за них, оставить их стиль, их лицо, иногда не очень, может, ловкие, но выразительные и своеобразные фразы и словечки. Сокращал повторы; но в том случае, когда один и тот же эпизод рассказывается по-разному, — оставлял. Пусть будет разное восприятие, разные точки зрения.

Иногда в воспоминаниях об одном и том же эпизоде расходятся временные показатели — ну что же, люди были в разных ситуациях и для них по-разному текло время.

Очень трудно привести к одному написанию имена-фамилии шерпов. У них нет фамилий в нашем понимании; неясно, какое слово из двух составляющих имя. К тому же наши ребята чаще всего называли их на русский лад: Саней называли Сонама, Борей — Видендру. Поэтому в воспоминаниях имена шерпов оставлены такими, как их запомнили альпинисты. А теперь о слове «шерпа», которое поначалу режет слух. Именно шерпа — таково название этой национальности, а не шерп, как писали раньше, считая порой, что это профессия (гид или носильщик), а не национальность. Трудно привыкнуть к косвенным падежам этого слова — шерпы, шерпой, шерпе, но это не противоречит нормам русского языка — склонение идет по типу слова «чукча». В альпинистской литературе о Непале название поселка Тхъянгбоче передается как Тьянгбоче, что противоречит и произношению и местному написанию. На эту ошибку указала нам консультант нашей рукописи, сотрудница Института востоковедения Академии наук СССР Наталья Марковна Карпович, которая несколько лет жила в Непале. То же самое касается вершины Ама-Дабланг (а не Ама-Даблан или Ама-Даблам, как пишут и в наших и в зарубежных книгах). В заключение хочу от всей души поблагодарить наших альпинистов за участие в книге и поздравить с еще одним восхождением — теперь уже на литературном поприще.

Э. К.

 

Евгений Тамм.

Шесть дней в мае

К вечеру ветер стих настолько, что Эверест перестал гудеть. Сразу исчезло ощущение, будто бы над головой летают самолеты. Взлохмаченные облака то и дело закрывают луну, и окружающие горы то надвигаются темными громадами на лагерь, то отступают, и тогда их четкие силуэты дополняются таинственным блеском ледовых склонов.

Почти час слоняюсь между палатками доктора — «Кхумбулаторией» — и ленинградцев — «Жилищем детей лейтенанта Шмидта». Это единственная приличная «улица» в лагере, который стоит на засыпанной камнями сравнительно спокойной части ледника. Но и здесь, среди палаток, немало трещин — надо быть внимательным. Это хоть немного отвлекает от мыслей о событиях, развивающихся сейчас наверху. Маленькая рация, висящая на плече, издает легкое настораживающее шипение.

Для нас весь мир теперь сжался до размеров ледника Кхумбу. Не хочется думать ни о чем постороннем. Даже регулярные переговоры с «большой землей» кажутся лишними, отвлекающими от того, что происходит здесь.

Сегодня 4 мая. Утром в 6:15 из лагеря V с высоты 8500 на штурм вершины вышла ударная двойка — Эдик Мысловский и Володя Балыбердин. Мы узнали об этом в 8 часов, во время утренней связи. С тех пор в базовом лагере и в группах на маршруте рации оперативной связи включены на прием. В 14:15, когда все были в кают-компании на обеде, наконец-то послышался усталый и немного растерянный голос Володи. В отличие от других групп в этой двойке на связь всегда выходит он, а не руководитель. Я не пытался докапываться до причин, но думаю, у него сохранилось больше сил и ему, как более инициативному наверху, Эдик перепоручил связь с базой. Мы уже привыкли к его спокойной и четкой информации.

На этот раз все было необычно.

— Евгений Игоревич, идем и идем вверх, каждый пупырь принимаем за вершину, а за ним открывается новый.

Когда же, наконец, все кончится?

Я пытался сказать что-то ободряющее, выражал уверенность, что скоро уже и вершина. Просил регулярно выходить на связь.

Минут через 20 Володя вновь вызвал базу.

— Впечатление такое, что дальше все идет вниз. Как вы думаете, это вершина?

Такого вопроса я не ожидал. Стало ясно, что ребята первыми осуществили мечту наших альпинистов, что кусок жизни, заполненный неимоверно тяжелой, нервной работой, кажется, будет оправдан. Точнее, все это стало ясно чуть позже, а тогда огромное напряжение последних лет нашло наконец лазейку, и я с трудом сдерживался, чтобы не дать волю эмоциям. Проглатывая комок, застрявший в горле, поздравил Володю и спросил, где Эдик. Он ответил, что Эдик уже подошел или подходит — точно не помню. Поздравил обоих, просил устно описать и отснять все, что они видят кругом, и быть осторожными при спуске. Напомнил, что мы все время на прослушивании и ждем регулярной информации. С трудом закончил связь и бросился из палатки — не хотелось показывать слабость. По дороге кто-то поздравлял, обнимал, похлопывал по плечу, но я уже плохо различал окружающих.

В дневнике Балыбердина описание этого момента, запечатлевшегося в его памяти под влиянием еще больших эмоций, чем мои, выглядит примерно так: «Тамм бесстрастным, сухим голосом, даже не поздравив нас с победой, потребовал точно описать, что мы видим вокруг».

Я-то хорошо помню, что поздравил и не единожды за короткую передачу ставших мне еще дороже и ближе ребят. А что касается бесстрастного голоса — что же, даже он давался мне почему-то с трудом.

Этот первый наш сеанс связи с вершиной состоялся в 14 часов 35 минут. Перед спуском связались еще раз. Конец этого сеанса успел записать Кононов. Из-за страшного холода на вершине аккумулятор в рации у ребят подсел, слышимость ухудшилась и не все можно было разобрать.

Балыбердин:…Нет, работает (имеется в виду рация), просто надо было подойти пять метров к ней (имеется в виду тренога, установленная на вершине; далее неразборчиво.)

Тамм: …Прием, прием, Эдик!

Мысловский или Балыбердин (голос неразборчив):…Этой треноги китайской нету, снег поднялся над гребнем метра на два с половиной, наверное…и торчит… кончик.

Тамм: …Года четыре назад торчала она по описанию на двадцать сантиметров, так что вы можете ее и не найти… Действуйте из общих соображений и, главное, снимите панораму, панораму снимите. Ну, поздравляем вас, поздравляем. Эдя, Эдя! Не задерживайтесь, спускайтесь вниз скорее, спускайтесь. Потому что поздно будет, поздно. Дороги, боюсь, не найдете, не найдете дороги. Как понял?

Балыбердин: …Все ясно, все ясно. Сейчас немного затягивает туманом, панораму затягивает. Крупа снизу. Оставляем баллон… кислородный баллон двести восемьдесят… сто тридцать семь… к треноге… верхушке треноги…

Двойка начала спускаться с вершины в 15 часов 15 минут. С этого момента в базовом лагере радость соседствовала с напряженным ожиданием. Спуск, даже на обычных маршрутах, бывает сложнее подъема. А ребята тратили уже последние физические и нервные силы. Прежде чем сегодня утром выйти из V лагеря, они 7 дней работали наверху. Перед ними стояла чрезвычайно сложная задача — обработка верхнего участка далась очень тяжело, особенно Эдику. Не избежали они и ЧП. Работали ежедневно, начиная с 29 апреля, до позднего вечера, кончая в полной темноте.

Вот запись, сделанная утром 1 мая: «Пока это был самый страшный день (точнее, ночь) во всей экспедиции. Мысловский-Балыбердин в 18:00 перенесли связь на 20:00, так как еще работали на маршруте. Но ни в 20:00, ни в 21:00, ни… до 8:30 утра на связь не вышли. Я всю ночь пролежал с рацией. Что тут было! Но виду, кажется, не подал. Все то же: «Сукины дети эти двое!»

Последнее замечание вызвано тем, что в предыдущие дни они неоднократно, по 2–3 раза, переносили последний сеанс связи, и он проводился не ранее 21–22 часов. Для нас это было связано с дополнительной нервной нагрузкой, а для них это было к тому же неимоверно изнурительно. Но каждый раз такой ценой эти двое выжимали дневное задание до конца, закладывая будущий успех экспедиции и свой успех. Володя — кремень. Он должен все выдержать. А Эдик? Почему такой вопрос? Откуда он? Разве есть сомнения? Нет. А все же. И тут выплывает откуда-то мысль о запрете. Как же это должно мешать спокойно работать ему, Эдику!

В Москве на последнем этапе медицинского отбора его вдруг забраковали. Сколько было споров и пересуд! Сколько раз на всех уровнях возвращались к этому вопросу! В результате у меня сложилось твердое мнение, что это ошибка.

Да и сам запрет был не полный и категоричный, с ясным объяснением, а что-то половинчатое и расплывчатое. Эдик поехал с нами, но мне была дана директива (уже не медиками) не выпускать выше 6000 м. Однако события требовали другого, они же подтверждали мнение об ошибочности запрета. И он не был отстранен от работы наверху. Это вызвало раздражение в Москве.

Наконец, не выдержав, оттуда в Катманду с особыми полномочиями командировали Ильдара Азисовича Калимулина. Удивленный его неожиданным приездом и очередным запросом о Мысловском, я передал ему 23 апреля радиограмму:

…Хочу чтобы Вы четко поняли ситуацию:

Мы всегда говорили, что основным препятствием может быть погода. В этом сезоне она отвратительная. До сих пор ежедневно идет снег, холодно, говорят даже в районе Тхъянгбоче еще не распустились цветы. Вам, наверное, уже сказали, что в Катманду лишь несколько дней назад открылись горы — месяц их там не видали. И это внизу, а на маршруте условия сверхтяжелые — заснеженность, ветер и очень сильный холод. Создается впечатление, что в этом году нет предмуссонного периода, благоприятного для восхождений, и условия близки к зимним. Я говорю это для того, чтобы стало ясно: ребятам приходится работать в тяжелейших условиях.

Маршрут, как мы и ожидали, технически сложный даже для нормальных высот. Много участков высшей категории — и все это в тех условиях, о которых только что говорилось. Убежден, что этот маршрут (если его не повторит кто-нибудь в следующем году, когда будут еще целы наши веревки) долго не пройдет ни одна группа. И если мы его одолеем, это будет действительно новое слово в высотном альпинизме.

…Все участники работают на пределе возможностей — только так можно одолеть этот маршрут. А они, возможности, не у всех одинаковые. В условиях, когда число выходов должно быть ограниченным, чтобы люди выдержали до конца, на первых порах не все справлялись с заданиями. Группы понесли урон — сократились, а дело должно было двигаться неукоснительно, иначе невозможен успех. Должны были появиться сильные лидеры, которые показали бы всем, что можно работать с запланированными заданиями. Такими лидерами оказались сначала двое — Мысловский и Балыбердин. Они, когда это стало необходимо, выполняли работу за четверых. Но надо было, чтобы в каждой группе появился лидер, способный доводить дело до конца. Иначе недоработка на выходе любой одной группы срывала все дело.

Итак, когда дорог был просто каждый участник, способный работать на высоте, не говоря уже о лидерах, я должен был либо слепо, повторяю — слепо и трусливо руководствоваться директивой и снять с работы одного из выявившихся лидеров и тем самым целиком одну группу (в ней оставалось в то время только двое полностью трудоспособных), либо исходить из здравого смысла, условий на месте и интересов основной задачи (опасность для здоровья Мысловского здесь такая же, как и других). Я, естественно, выбрал второй путь и менять решение не могу и не вижу оснований. Очень прошу до окончания работы не возвращаться к этому вопросу. Сейчас наступила ответственная фаза работы и надо сосредоточиться не на полемике по уже решенному делу, а на очень трудных моментах сегодняшней работы: все дается нам с огромным трудом и усилиями. И сейчас вновь я выпускаю (речь шла о последнем, четвертом, выходе) двойку Мысловский-Балыбердин. Предвидеть заранее, что на этом этапе работы они составят основную двойку, мы, конечно, не могли. Это уже просто естественный отбор, который, как всегда, происходит в тяжелейших условиях.

Ильдар Азисович все понял и сделал так, что больше к этому вопросу никто не возвращался. Никто, кроме, наверное, нас с Эдиком. И то подсознательно. А вот теперь, ожидая вестей сверху, я думаю, что этот пресловутый запрет висит над ним как дамоклов меч и мешает спокойно работать.

Они вышли из базового лагеря 27 апреля с заданием обработать участок от 8250 до 8500 м. и установить лагерь V, а если после этого хватит сил, выйти на штурм вершины. Оба проделали огромную работу и с чистой совестью могли сегодня утром начать спуск, но пошли вверх. И, как бы ни было им трудно все эти дни, мы с Анатолием Георгиевичем верили, что так и поступят два этих очень разных, ярких человека, которых объединяет лишь высочайшее чувство ответственности и редкое умение выкладываться — отдавать всего себя без остатка, когда это нужно. А это бывает очень трудно делать изо дня в день, да еще когда тебя никто не видит! Когда почти все время под тобой многокилометровая пропасть. Когда ветер и стужа выдувают из тебя все живое и стремятся сбросить вниз. Когда любой неверный шаг… но об этом не думают. Когда короткий сон — не сон, а не приносящее отдыха забытье. Когда каждое движение (высота!) требует неимоверного напряжения. И когда к тому же никто не пожурит и ничего не скажет, если ты не выдержишь и уйдешь вниз.

Итак, в 15:15 они начали спуск с вершины. А вскоре Володя понял, что сил у них может не хватить. У Эдика кончился кислород. Сам Балыбердин днем всегда работал без кислорода.

Около 17 часов вновь заработала рация. Балыбердин вызвал базу. Его слушала одновременно и группа Валентина Иванова, уже поднявшаяся к этому времени в лагерь V на высоте 8500. Володя информировал, что движение происходит чрезвычайно медленно. Если дело пойдет так и дальше, то не исключена холодная ночевка. Это уже был сигнал тревоги. Холодная ночевка вконец вымотанных людей на высоте 8500 м. без кислорода практически невозможное дело. Вот отрывок записи этого сеанса связи.

Балыбердин: Я думаю, что до восемь четыреста мы не спустимся, где-нибудь восемь пятьсот. Хотя бы вышли навстречу с кислородом, что ли, потому что исключительно медленно все. С кислородом, и если есть у вас возможность, то что-нибудь горячее, чай какой-нибудь. Как поняли?

Иванов: Хорошо, мы сейчас что-нибудь сообразим.

Тамм: А где вы сейчас? Как ты, Володя, оцениваешь? Сколько вы от вершины спустились?

Балыбердин: Я оцениваю высоту восемь восемьсот.

(За два часа они спустились, только на 50 метров! На равнине это эквивалентно примерно одному шагу в минуту.)

Тамм: Понял, понял. Как идет Эдик? Прием.

Балыбердин: А у него кончается кислород.

(Трудно не оценить деликатность ответа!)

Тамм: Ясно, ясно! Имей в виду, что мы все время на связи, но главное — с Валей, с Валей связь поддерживай!

Разговор между базой, Балыбердиным и Ивановым продолжался еще некоторое время (уточняли наличие кислорода), потом я снова вызвал Иванова.

Тамм: Валя, значит, двойке, двойке надо выходить. Выходить вперед. Второй, может быть, пока не двигаться, не двигаться. Запас кислорода взять на двоих — из расчета спуска двоих, и Володе тоже с кислородом. Как понял?

Иванов: База, понял.

Балыбердин: Мне, видимо, кислород не надо. Мне бы попить или поесть что-либо горячее, слегка так, восстановить силы. Прием.

Тамм: Володя, это пока, а позже, позже нужен будет кислород. Принесут, сэкономишь — очень хорошо, очень хорошо будет. А немножко подпитаться нужно. Сложно будет спускаться, а если ночь холодная, совсем сложно будет. (Молчание).

Балыбердин: Валя, в общем, решайте сами, а мы пока продолжим спуск.

Иванов: У тебя маска есть с собой, Володя? Прием.

Балыбердин: Нет, у меня все в палатке.

Иванов: Ну, все ясно, ну, давайте спускайтесь.

Тамм: Валя, информируйте нас, информируйте каждый час, а пока я жду ваше решение, жду. Прием.

Иванов: Понятно.

Через несколько минут Иванов вызвал базу.

Иванов: Нам нужно у Света узнать, что у нас здесь в аптечке возбуждающее, для поддержки. Просим узнать. Выходят Бершов и Туркевич и берут рацию.

Тамм: Понял, понял я. Сейчас даю Света Петровича.

Иванов: Свет, Свет, вот мы берем наверх для них возбуждающее — центедрин, чтобы ночью шли. Правильно мы делаем? Прием.

После подробной консультации связка Бершов-Туркевич вышла вверх. В 18:00, во время штатной связи групп, они информировали нас о своем движении уже с маршрута.

Темнело. Вскоре базу вызвал Балыбердин и узнал, что двойка движется к ним с кислородом, питанием и медикаментами. Володя беспокоился, что они могут разминуться в темноте, идя по разные стороны гребня. Из-за ветра они не услышат друг друга. Удалось связать их с Бершовым, и все затихло.

С тех пор почти 2 часа — ни звука. Я мотаюсь по лагерю и не могу отвести глаз от далекого предвершинного гребня. Как и луна, он время от времени пропадает в жутком вихре несущихся там облаков. Очередной раз дойдя до «Кхумбулатории», собрался развернуться, когда наконец-то шипение прекратилось. Раздался голос Балыбердина. Он заметно торопился. Сразу же попросил отвечать без задержек, так как «питание сейчас сядет и связи не будет». Сообщил, что они встретились, получили горячее и кислород. Теперь могут идти вниз сами. Потом неожиданно передал, что Бершов просит разрешить их двойке подняться на вершину:

— Она здесь рядом.

Промелькнуло в мыслях что-то вроде: «Тоже мне, придумали! До лагеря V уставшей двойке еще идти да идти.

Нельзя считать, что критическое положение миновало, впереди ночь. А они вверх!»

Пока все это прокручивалось сознанием, ответил:

— Нет!

И тут раздался голос Сережи Бершова:

— Евгений Игоревич, почему нет? Сейчас луна светит и ветер стих. Мы быстро и догоним ребят…

Действительно, почему нет? Надо подумать, но все время мешает, просто давит мысль, что связь сейчас может прекратиться… Чувствую, что кто-то, услыхав, наконец, разговор, подошел и стоит рядом. Кажется, это Кононов. Так почему же все-таки нельзя?

Допустим, они спускаются в V лагерь, а там еще двое. 6 человек в маленькой палатке. Двое из них предельно уставшие и беспомощные. Это не отдых перед тем, как одним продолжить долгий спуск, а другим идти на штурм. А кислород! Хватит ли его? Если первая двойка, как они говорят, спустится сама, то можно успеть отдохнуть, пока вернутся с вершины Бершов и Туркевич. А там уже будет время выходить вверх Иванову и Ефимову. В палатке вновь останутся четверо. Это только варилось в голове и окончательно не созрело, когда задавал Бершову вопрос:

А сколько у вас кислорода?

Он ответил сразу:

По триста атмосфер на каждого.

Все стало на свои места — имеет смысл идти к вершине. Они получили «добро» раньше, чем прервалась связь…

Итак, первая группа еще не вернулась в лагерь V, а вторая уже идет к вершине. Я не думал об ответственности за столь спорное решение. Анатолий Георгиевич, когда я рассказал ему о переговорах, как всегда в таких случаях, поддержал меня. Подобное единство взглядов было очень существенно для работы всей экспедиции.

Когда двойки встретились, Эдик и Володя были предельно измученными и замерзшими. Их продвижение замедлялось не только отсутствием сил. Выходя утром на штурм, они взяли лишь самое необходимое, а поскольку погода была хорошей, оставили кошки. К вечеру пошла снежная крупа, и сухие днем скальные плиты превратились для них в ловушку — приходилось идти только с попеременной страховкой. От этого оба еще больше промерзали. И все же встреча с друзьями, кончившееся одиночество, горячее питье, которое под пуховками принесли Сережа Бершов и Михаил Туркевич, и, конечно, кислород, как посчитали все четверо, достаточно восстановили силы первой двойки. Безусловно, Сережа с Мишей казались по сравнению с ними свежими и энергичными. Разгоряченные подъемом, воодушевленные своей миссией, они стремились вверх при условии, что их помощь сейчас больше не нужна. Со своей стороны, Балыбердин и Мысловский тоже очень хотели, чтобы ребята попытались выйти на вершину. Это снимало с них (не существующий на самом деле) груз моральной ответственности: они прекрасно понимали, что для этих двоих повторный подъем сюда для выхода на вершину исключен. У Бершова и Туркевича было предусмотрено все необходимое. Покидая лагерь V, они знали, что в этом их единственный шанс выйти на вершину, хотя не исключали ситуации, при которой и мысли такой не возникает — если нужна будет постоянная помощь и опека первой двойке. Поэтому и не просили раньше времени разрешения у Тамма.

Теперь, получив разрешение и уточнив у Володи детали дальнейшего подъема, они устремились вверх.

Наши первые переговоры с ними состоялись в 21:30. Примерно в 22:30 дежурные у рации и я в своей палатке слышали вызов:

— База, база!

Потом еще раз. И все кончилось до утра, до плановой связи в 8:00. Казалось, мы начали привыкать ко сну и прослушиванию рации одновременно. То, что при этом можно было назвать сном, обретало привычное содержание в те короткие периоды, когда побеждала мысль: все хорошо, просто у них питание рации село.

Как мы узнали потом, вызов «база, база!», который мы слышали примерно в половине одиннадцатого, был безуспешной попыткой сообщить радостную весть о победе. Счастливые, стояли они на вершине. Поняв, что рация на таком морозе работать не будет, прекратили вызывать базу и попытались сфотографироваться. Пробыв на вершине 25 минут, Бершов и Туркевич начали спускаться. Очень скоро они неожиданно для себя догнали Володю и Эдика. Те практически не сдвинулись с места. Надо было организовать их спуск. В таком состоянии да еще без кошек они не могли сделать этого самостоятельно. Помощь, оказанная им двумя часами ранее, не дала желаемого результата.

Началось медленное, изнурительное движение. По маршруту спуска между Мишей и Сережей растягивалась перильная веревка — 45 м. Пристегнувшись к веревке и придерживаясь за нее, вниз уходили Эдик и Володя. Потом опять работала вторая двойка, опять на очередном участке спуска натягивались перила, и все повторялось вновь. И так много часов кряду.

Истекали сутки с тех пор, как первая двойка покинула лагерь V. Оба были уже почти в невменяемом состоянии.

Около 6 часов утра 5 мая они наконец добрались до палатки. Позже Балыбердин записал в своем дневнике, что так близко к концу он еще никогда не был. Друзья помогли ему влезть в палатку, когда силы, казалось, покинули его.

И вновь возникает вопрос: где же предел человеческих возможностей? Всего через несколько часов все четверо продолжили спуск, и еще 2 дня двигались они до лагеря I на отметке 6500 м. Очень скоро Володя восстановился настолько, что никакая помощь ему уже не требовалась. Для Эдика же эти 2 длинных дня продолжали быть днями испытания духа и воли. Руки были поморожены. Кончики пальцев почернели, местами лопнула кожа. Они болели сами по себе, не говоря о мучениях, вызываемых рукавицами. А надо было спускаться по сложным и крутым скалам, пользуясь непрерывной цепочкой веревочных перил. 4 км веревок, на каждые 50 м. минимум по 3 крюка, то есть минимум 3 раза надо этими руками отстегнуть и вновь пристегнуть страховочный карабин. Все 4 км надо крепко держаться этими руками за веревку и жумар. Все 4 км — 2 дня — надо терпеть и терпеть. Никто не мог ему в этом помочь, никто не мог за него (этого он не хотел допустить) перестегиваться и держаться. Только эти его пальцы. Только эта его воля.

Во всем же остальном ему непрерывно помогали два ангела-хранителя — Сережа Бершов и Михаил Туркевич. И, конечно, Володя Балыбердин.

Когда Эдик спускался в очередной лагерь, он не мог уже ничего делать сам. Ни разуться, ни переодеться, ни поесть, ни залезть в спальный мешок. Он становился капризным, как ребенок. Но это никого не выводило из равновесия — дневной работой он заслуживал большего снисхождения.

Теперь об ангелах-хранителях или, точнее, спасителях. Оба достойны высшей похвалы. Их выдающиеся способности скалолазов были хорошо известны и раньше. Здесь же, действуя все эти дни просто замечательно, они продемонстрировали, что являются и исключительно сильными альпинистами. В Сереже, спокойном, мягком и в то же время решительном человеке, никогда не теряющем чувство собственного достоинства, можно было заранее увидеть все те качества большого человека и альпиниста, которые так ярко проявились на Эвересте.

А вот Миша приятно удивил. Я не относил его к числу сильных альпинистов. Компанейский, веселый парень — это да. Но бывает несдержан, не всегда контролирует себя. Таким он мне представлялся. И это подтверждалось вначале, когда ему тяжелее многих давалось врабатывание. Уставая, он готов был раздувать, и казалось с удовольствием, досадные для нас неурядицы, встречавшиеся на начальном этапе. Вместо спокойного анализа и поиска путей исправления ошибок готов был винить всех и каждого. А тут, в решительный период, когда надо было зажать себя и действовать, действовать и действовать несмотря ни на что, он сработал отлично во всех отношениях. Молодец!

Но вернемся в базовый лагерь. Мы покинули его в ночь на 5 мая. Когда сон отступал под напором тревожных мыслей, вспоминались события этого дня. Начался он со скоротечного, но тревожного происшествия.

Рано утром мы проводили на восхождение Лешу Москальцова и Юру Голодова. Это первая связка последней группы восходителей. Назавтра должны были уйти их напарники Валерий Хомутов и Владимир Пучков. Остальные двойки уже в пути. Завтра весь спортивный состав образует непрерывную цепочку групп, движущихся к вершине и подстраховывающих друг друга…

Незадолго до утренней связи, во время которой проводился опрос групп, меня вызвал Голодов. Прошло менее 2 часов после расставания. Такие группы обычно не включались в опрос до 14-часовой связи. Мы решили, что он хочет дать информацию о состоянии дороги через ледопад. Наверное, нужны ремонтные работы.

Вот что последовало за этим:

Голодов: Евгений Игоревич, значит, здесь, при выходе на плато пять пятьсот метров, там, где был завал, были большие трещины и вновь была поставлена лестница, Леша упал с лестницы в трещину. Подвернул ногу. Я сейчас его вытащил, он наверху. В общем, все нормально. Он не так сильно подвернул ногу. Вероятнее всего, мне сейчас надо с ним спускаться. Как поняли меня? (А ты волнуешься, сильно волнуешься: выход на плато — это 5700, а не 5500!)

Тамм: Понял тебя. Навстречу выслать людей? Людей выслать?

Голодов просил прислать Трощиненко и врача Орловского; сказал, что Леша Москальцов из трещины вылез практически сам — «я его только подтягивал». Упал Леша потому, что вырвались перила — перемерз и сломался фирновый крюк. Условились о дальнейшей связи. Юра стремился говорить один на один, когда общий опрос групп закончится. Это настораживало. Наверх вышли Трощиненко и Пучков. Готовились Орловский и Хомутов.

После того как окончился опрос и мы узнали, что Мысловский и Балыбердин идут к вершине, состоялся второй разговор:

Голодов: Ну, ситуация, значит, несколько хуже, чем я ожидал. У него сильное кровотечение из носа. Я ему поставил холод на нос. Просто все время капает. Ну, и с ногой, значит, сложнее. Вероятнее всего, подвернул в лодыжке. Там, где ровно, — наступает, а где какие-то градусы — уклоны, там хуже.

Тамм: Хорошо, сейчас к вам выйдут, выходят. Как ты думаешь, нужно что-нибудь, чтобы нести его или нет?

Договорились, что наверх поднимутся 4 человека и там, где необходимо, будут транспортировать Лешу на спинах. Чтобы Орловский — наш врач — точнее представлял ситуацию, я попросил Юру описать состояние пострадавшего.

Голодов: Свет Петрович, общая картина, значит, такова. Вообще-то я не прощупывал, мне это и не надо делать, но у него, наверное, подвернута лодыжка. Это раз. И второе, он очень здорово ударился переносицей. Вероятнее всего, разбита переносица. Идет сильное кровотечение. Я сделал два тампона, но это не помогло. Сейчас сделал холод. Думаю минут десять подержать холод. Как меня понял?

Свет Петрович дал необходимые указания, велел уложить Лешу поудобнее, укрыть, не двигаться до его прихода. И ушел в ледопад.

Позже уже он сам сообщил, что у Леши, по-видимому, сотрясение мозга и его надо нести на носилках. На ледопад ушли все, кроме кухонных работников, офицеров связи и радиста. Я тоже был прикован к радиостанции: все на маршруте и на транспортировке пострадавшего, и в любой момент могла возникнуть необходимость скорректировать действия групп.

В районе полудня Лешу принесли и уложили в палатке.

Вид у него был страшный. Переносица, весь левый глаз и часть лба — сплошная фиолетово-черная гематома. В единственном открытом глазу — неимоверная тоска. Встречаться с ним взглядом — мучительно.

Страдал он не от боли. Так нелепо, по какой-то оплошности рухнула великая мечта. Рухнула, когда кончились изнурительные выходы на обработку маршрута и когда было столько сил и уверенности в себе… С каким воодушевлением и задором выходил он утром из лагеря! И вот все. И ничего уже невозможно изменить.

Время от времени слезы текли у него из правого глаза. Какими же они должны быть горькими!

Утешение, что главное — это жизнь, которую он сегодня по счастливой случайности сохранил, пролетев 15 метров, было для него непонятным. Кто думает об этом, когда жизнь уже сохранена? А Вершины, Вершины-то не будет!

Начальный диагноз подтвердился: сотрясение мозга, все остальное — пустяки. Транспортировки в Катманду не требовалось. В таком состоянии главное — длительный покой. Хомутов получил команду готовиться, как и предусматривалось, утром выходить на восхождение, но уже в тройке он, Пучков и Голодов. Цепь атакующих должна сомкнуть ряды…

С того момента, как Свет разрешил общаться с Лешей, и до последнего дня существования лагеря его палатка стала наиболее посещаемой. Лешу не оставляли одного. К нему сразу же приходили все спускавшиеся сверху. К нему несли все новости. Это было самостийно и естественно: Леша, наш Леша оказался в такой беде. Всем хотелось отдать ему часть своей Вершины, своей радости, которая была бы невозможной без его труда и лишений.

Вот таким необычным и тревожным было начало первого из шести дней. А конца у него не было, он слился для нас с началом следующего.

Утром Бершов вышел на связь, но слышимость была отвратительной. Пришлось Эрику Ильинскому из лагеря II вести ретрансляцию.

Ильинский: База! Значит, Туркевич и Бершов вчера совершили восхождение. Балыбердин и Мысловский в тяжелом состоянии спускаются вниз. Надо, чтобы третий лагерь был свободен.

Таим: Второй, второй (имеется в виду 2-й лагерь), спроси, пожалуйста, нужно выслать отсюда врача или достаточно, что там будете вы?

Ильинский: Нужна консультация врача.

Около часа длилась консультация, и все это время переговоры велись через Эрика. Стоило ему во время длительного диалога упустить какую-нибудь деталь, тут же вклинивался кто-то из участников других групп и вносил уточнения.

Свет Петрович преобразился. Куда делась его внешняя беспечность! Скрупулезно и спокойно требовал он повторять указания, а они были четкими и конкретными. Растолковывались детали, но ничего лишнего.

Мы привыкли к Свету — балагуру и острослову. Он неистощим на шутки. Одного из наших шерпов, работника кухни, мучил больной зуб. Свет его удалил (для пациента это было первое в жизни знакомство с врачом) и сказал, чтобы отныне тот за столом подавал блюда сначала ему, Свет Петровичу, а уже потом — начальнику, иначе больной зуб будет вставлен обратно. Это привело беднягу в страшное смятение: богатый опыт предыдущих экспедиций приучил его к строгой субординации.

Многие участники просили помочь избавиться от кашля. Сильный и сухой до крови, он мучал почти всех. Свет понимал, что ничего кардинального сделать невозможно — наверху морозный воздух и глубокое учащенное дыхание ртом. Когда просьбы становились настойчивыми, он предлагал принять слабительное — «будете бояться кашлять».

Но как только дело принимало серьезный оборот, Свет Петрович проявлял твердость. Чувствовалось, что дело берет в руки человек, обладающий большим профессиональным опытом и мастерством.

Ильинский уже заканчивал ретрансляцию, когда выяснилось, что связь с лагерем V прекратилась, и мы не знали, слышал ли Бершов последние указания Орловского. Попросили Валиева вызвать лагерь V. Молчание. Даже Иванов с Западного гребня пытался помочь, но V молчал. Тогда Валиеву и Хрищатому было дано указание взять необходимые медикаменты, кислород и подыматься двойкой в лагерь IV, не дожидаясь Ильинского и Чепчева.

Валера Хрищатый считался у нас опытным лекарем (он выполнял эту обязанность в своей постоянной группе алмаатинцев), хотелось, чтобы он оценил состояние ребят. При этом, правда, сохранялся дневной разрыв между двойками группы Ильинского.

Теперь, чтобы соединиться с товарищами, Хрищатый и Валиев должны будут ждать их в верхних лагерях и тратить драгоценный кислород.

Закончив переговоры с Валиевым, вызвал Иванова. Валя сообщил, что они вышли из лагеря V между 5 и 6 часами утра. Движутся уже по Западному гребню. Продолжая связь, вновь прошу ответить лагерь II.

Тамм: Эрик, как у тебя твои подопечные (шерпы)? Идут наверх?

Ильинский: Ну, мы сейчас позавтракали. Собираемся идти. Но я теперь не знаю, как быть нам-то? В свете освобождения третьего лагеря.

Тамм: Вам подниматься в третий как предполагали. С полной загрузкой. Обязательно возьми запасное питание к рации. Вопрос, как быть с третьим лагерем, решим, когда будет ясно, как вы поднимаетесь и как будут развиваться события. Как понял?

Ильинский: Понял Вас, понял. А как это предположительно? То есть, что мы поднимемся и назад вернемся?

Тамм: Может быть и так, но, вероятнее, вы двое останетесь. В третьем лагере можно и вшестером расположиться. Шерпы уйдут (если вообще дойдут), вы двое останетесь и еще четверо спустятся. Вшестером третий лагерь примет людей.

Ильинский: А Казбек как? Эрик хотел понять: соединится их группа сегодня или нет?

Тамм: Казбек останется в четвертом.

Важно было сохранить между двойками наверху минимальный интервал, чтобы подстраховка была действенной. Теперь оставалось ждать сведений от двойки Иванова. Эта двойка не вызывала сейчас опасений. Валя и Сергей Ефимов — надежные, опытные альпинисты, побывавшие в горах во многих переделках. Правда, здесь во время первых выходов я ожидал от них большего. Сережа задержался с караваном, пришел в базовый лагерь позже других (вместе с Е. Ильинским), немного переболел, и его трудности были понятны. А почему медленнее, чем хотелось, входил во вкус Валя — не ясно. Ему бы чуть побольше физической силы, чуть побольше азарта!

Но теперь оба после хорошего отдыха внизу работают нормально, как и подобает корифеям.

Валя человек обстоятельный и колючий. Ко всему подходит серьезно, его действия обдуманны и выверенны. Вероятность сбоя в его работе мала. Сережа не менее обстоятелен. Привык готовить восхождения своими руками, каких бы мелочей это ни касалось. В его внешности — худой и рыжеволосый — несмотря на несомненную привлекательность, нет ничего говорящего о мужестве, силе и воле этого человека.

Но без этих качеств невозможно быть руководителем на таких маршрутах, которые пройдены им в наших горах. Наиболее характерная его черта — изобретательность, стремление к созиданию нового.

В 13 часов 20 минут они были на вершине и вызвали базу.

Тамм: Валя, Валя, как слышишь?

Иванов: Отлично.

Тамм: Поздравляю вас, поздравляю. Сколько у тебя кислорода осталось?

Иванов: По целому баллону.

Тамм: Когда думаете начать спуск?

Иванов: Отснимем панораму и пойдем. Мы вышли на вершину минут пять-десять назад, в тринадцать двадцать. Из лагеря вышли поздно. Шли медленно, медленно шли. У нас, у обоих, все время развязывались кошки, поэтому шли медленно. Как поняли?

Тамм: Понял тебя, понял, Валя. Больше не задерживаю. Жду вас коротко на связи в два и обязательно в восемнадцать ноль-ноль…

День кончался. Все группы заняли свои места: Иванов-Ефимов в лагере V; Валиев-Хрищатый — в IV; Мысловский-Балыбердин, Бершов-Туркевич и Ильинский-Чепчев — в III; тройка Хоиутова — в I. Завтра рано утром все снова должно прийти в движение.

…6 мая выдалось спокойным (это не относится к погоде). Первая четверка восходителей и Валя Иванов спустились ночевать на ледник, в лагерь I. Сережа Ефимов остался во II с поднявшейся сюда группой Хомутова. Сережа не хотел быстро терять высоту — привыкал к большим давлениям (это на семи-то тысячах!). Казбек и Валера Хрищатый вышли на старт — в лагерь V. Ждать свою вторую двойку им теперь не имело смысла: ни в IV, ни в V лагерях тратить для этого кислород нельзя. Назавтра они готовились к штурму.

Немного настораживала только двойка Ерванд Ильинский-Сережа Чепчев. Сегодня они поздно ушли наверх из лагеря III. Очень поздно.

Некоторую задержку можно объяснить большой толчеей в 2-х не очень удобно поставленных палатках, там ночевало сразу 6 человек. Высота 7850 м, а надо и завтрак приготовить, и надеть все доспехи, и сложиться. Да к тому же ты все время привязан коротким репшнуром к общей страховочной веревке.

Из этой двойки первым вверх ушел Эрик Ильинский. В 14 часов он сообщил, что остановился и ждет Чепчева:

— Я где-то на шестой веревке, но меня беспокоит, что я не вижу Сережи сзади меня. Мы договорились, что он выйдет попозже — на полчаса, на час. Я иду уже два с половиной часа, и разрыв уже большой.

Потом Эрик сказал, что чуть раньше разминулся с Ивановым и Ефимовым, которые ушли вниз, в лагерь III. Я сразу же начал их вызывать.

Иванов ответил:

— Мы находимся уже в третьем лагере. Чепчев очень долго выходил. Такое впечатление даже было, что у него горняшка. Он вышел примерно полчаса назад, может быть, меньше.

Ильинский (он слышал Иванова) прокомментировал это так:

— Меня это волнует. Я сам доберусь до лагеря уже не засветло, а он и не знаю когда.

Через некоторое время он добавил:

— Я его дождусь, увижу внизу. Если он плохо себя чувствует, то пойдет вниз. А мне как быть в этой ситуации?

Мы условились о дополнительной связи в 16 часов.

Странно, Сережа до сих пор очень хорошо переносил высоту и отлично работал. Эрик ждал долго, пока внизу на перилах не появился Сережа. Тот постепенно разошелся, и в лагерь IV они поднялись уже вместе. Но добрались до него поздно, после 21 часа, заставив сильно поволноваться всех ожидавших с ними связи.

Рано утром 7 мая Валиев и Хрищатый вышли на штурм. Когда добрались до Западного гребня и стена Эвереста перестала защищать их, ветер чуть не сдул обоих со скал.

У них хватило мудрости и мужества повернуть обратно. В 8 часов они сообщили на базу, что вернулись в палатку. Мы договорились, что двойка повторит попытку штурма в любое время суток, как только уляжется ветер. Надеялись, что к вечеру он стихнет и будет луна — полнолуние продолжалось. Сидеть же долго в лагере V нельзя — не хватит ни запаса кислорода, ни сил: на такой высоте они быстро тают даже в покое. Началось ожидание.

А базовый лагерь ждал первых победителей…

Для встречи мы не смогли придумать ничего кроме обычного ритуала. Но зато наши объятия, рукопожатия и взгляды должны были говорить (и говорили!) о многом.

Потом они, измученные, сидели за столом. Потрепанные рюкзаки загромождали вход в кают-компанию. Внутри толпились все, кто был в лагере, — и наши, и непальцы. Все!

Они рассказывали скупо. И пили, пили, пили. Их высушенные тела требовали влаги. Чуть опухшее, даже одутловатое лицо Сережи Бершова — на нем выделяются и притягивают к себе смеющиеся, радостные глаза. Мишино лицо черно, как его шевелюра и борода, — он еще больше стал походить на цыгана. Только теперь не на молодого и задорного, а на сильно уставшего и повзрослевшего. Эдик осунулся больше других или это так кажется — он был объемнее остальных до выхода. В сухом, заостренном лице Володи Балыбердина что-то от чертика, которого мы привыкли видеть на старых пепельницах. Но сколько в нем счастья! Оно просто струится, стекает, как заряд, с бороды, с носа, бровей над запавшими от усталости глазами. И заряжает нас.

Дело еще не завершено, многие наверху, но, стоя рядом с ними, мы ощущали только счастье победы.

Мы радовались, ждали новых успехов и не придали большого значения разговору, состоявшемуся 7 мая с Катманду.

Калимулин: Очень хорошо отозвались о вашем восхождении президент федерации Франции — господин Боссю, англичанин Джон Хант, организатор многих экспедиций в Гималаях, и другие. То есть идут широкие отклики на ваше восхождение. Учитывая, что ожидается дальнейшее ухудшение погоды, будьте очень внимательны, надо все очень хорошо закончить, хорошо закончить. Поэтому той телеграммой, которую я Вам передал вчера, надо руководствоваться. Принять более решительные меры, чтобы исключить всякую опасность.

Тамм: Что касается выхода новых групп — это ясно. Мы его отменили, тем более, что речь шла только о двойке, которая должна была идти без хорошей подстраховки (имелась в виду двойка Черный-Шопин). Что же касается продолжения восхождения, то мы его будем продолжать. Продолжать будем. Группы на маршруте, и они завершат начатое дело. Завершат.

Калимулин: Понял, но запишите сводку погоды на завтра… (Она была тревожной. Предсказывалось ухудшение обстановки. Потом Калимулин продолжил) Улучшения погоды ждать нельзя. По-видимому, ребятам придется тяжело. Поэтому подумайте еще раз, как быть с ними.

Тамм: Ясно, ясно. Придется тяжело, ничего не сделаешь — это альпинизм.

Я еще не знал, что это только первая ласточка.

В 18 часов Казбек сообщил, что прошел час, как они вторично покинули палатку лагеря V. Погода немного успокоилась. Они уже на Западном гребне.

Здесь, внизу, мы не сразу заметили, что Эверест скинул белые флаги. Да и гул наверху затих, хотя недовольное ворчание еще продолжалось. Зная время, затраченное другими двойками на участке от лагеря V до вершины, мы ожидали, что не раньше 22 часов и не позже полуночи ребята будут на вершине. Рации вновь были на приеме.

В этот вечер группа Хомутова поднялась в лагерь III, a двойка Ильинского — в V. На мой вопрос, как чувствует себя и как шел Сережа Чепчев, Эрик ответил, что у них все нормально. Возможно, вчерашний эпизод лишь случайность. Правда, рассказы Вали Иванова и особенно Ефимова, который видел Сережу последним, настораживали. Но, так или иначе, Эрик с Сережей поднялись в лагерь V. Учитывая тревожный прогноз, они даже запросили разрешение продолжить подъем к вершине. Разговор, состоявшийся уже после 18 часов, ретранслировался через Валеру Хомутова…

Тамм:…Завтра ожидается усиление ветра, чрезвычайно сильное. Это подчеркивалось несколько раз. Несколько раз. Учитывая их состояние, вызывающее у меня опасение, не рекомендую им выходить даже завтра утром. Не рекомендую. Вам предлагаю завтра подняться в четвертый лагерь, в четвертый.

Хомутов: Понял, понял. Нам выходить в четвертый лагерь. Эрик, Эрик! Учитывая ваше состояние и резкое ухудшение погоды — усиление ветра, не рекомендует Евгений Игоревич вам утром выходить.

Продолжая переговоры, мы условились с Ильинским, что до тех пор, пока утром мы не обсудим с ним ситуацию, они останутся в лагере V.

К 22 часам опять (в который раз!) в голове не остается места ничему, кроме мыслей о ребятах, пробивающихся сейчас к вершине. Рация молчит, а вот Эверест не хочет ей подражать. Временами кажется, что наверху ветер стихает, но потом опять гул усиливается. Гребень все чаще и чаще закрывается облаками.

Странно: все это видишь и слышишь, фиксируешь сознанием, но большой тревоги не возникает. Быть может, потому, что двойка Валиев-Хрищатый всегда вызывала у меня чувство большого уважения и доверия.

Широкий в кости и лицом Казбек не производит впечатления могучего, хотя в своей команде получил прозвище «толстый», в отличие от постоянного напарника по связке Валерия Хрищатого — «худого». Казбек, как правило, спокойный, немногословный и упрямый. Его неброская манера поведения такова, что сразу заставляет верить ему. Поэтому он может быть лидером, тем более в альпинизме, где знает и умеет практически все. Качество лидера сочетается у него с умением воспринимать указания тех, кто в данный момент им руководит. Эта черта особенно ценна в сборных командах типа нашей экспедиции. Судьба удачно распорядилась, соединив вместе Казбека и Валеру Хрищатого. Внешне совершенно разные, они удивительно подходят друг к другу и, по-видимому, испытывают большое удовлетворение, работая в одной связке. Вместе в горах они давно и стали родными.

Валера действительно худой, даже тощий и на первый взгляд застенчивый слабак. Однако скоро становится ясно, какой это волевой, сильный и интересный человек. Он очень наблюдателен, умеет обобщать наблюдения и делает нетривиальные выводы. С ним полезно спорить и обсуждать возникающие проблемы. Я не раз пользовался этим, пытаясь опровергнуть или подтвердить свою точку зрения. И всегда получал большое удовлетворение от такого общения.

Такая пара, казалось мне, справится с серьезной и тяжелой задачей, которую сейчас они решали.

Время шло, а известий сверху не поступало. Уже минуло 23 часа. Потом полночь. И какие бы надежды на них ни возлагались, тревога появилась. Появилась у всех. Уже не только моя и рация радиста включены на прием. Во всех палатках, где есть «воки-токи», слушали их.

В час ночи я не выдержал: назначил ночное дежурство, просил разбудить меня, когда будут новости, и ушел спать. И действительно уснул. Правда, сразу же услыхал, что кто-то идет в мою сторону. Было начало 6-го. Окликнул. Оказалось, это Дима Коваленко (он дежурил с Шопиным). Только что Ильинский из лагеря V сообщил, что ребята не вернулись, и спрашивал, что делать. Пока мы с дежурными ждали повторной связи, я узнал, что около 2-х часов ночи кто-то вызывал базу, но слышимости не было. Когда начался разговор с Ильинским, спросил — не он ли это был. Оказалось — не он. Значит, Валиев и Хрищатый. Но что они хотели передать?

С Ильинским условились, что их двойка немедленно собирается и выходит наверх. Назначили следующую связь через час в надежде, что она будет уже с маршрута.

Меня удивило, что Эрик с Сережей еще не собирались — ведь другой команды от нас нельзя было ожидать. Примерно в половине 7-го связались опять. Они еще в палатке! Этому могло быть только одно объяснение — высота. Наверное, они сами не замечали своей медлительности.

В половине 8-го все то же; правда, на этот раз Эрик сказал, что они уже готовы выходить. Наконец в 8 с небольшим мы услыхали:

Ильинский: Ну вот, ребята где-то здесь. Мы сейчас на голосовую связь вышли.

И потом:

— Да вот они, уже около палатки. Сейчас с ними чаю попьем, ды мы, наверное, наверх пойдем. Прием.

Тамм: Нет. Это вы подождите. Через полчаса, когда разберетесь, давайте связь. Или давайте так: как только поймете, в каком они состоянии. Не поморозились ли? Возможно, им нужна будет ваша помощь.

Ильинский: Ну конечно, если им надо помогать, то вопрос будет однозначно решен.

Позже Эрик сообщил, что ребята шли так долго из-за тяжелых условий наверху: вскоре после выхода на гребень ветер вновь усилился и уже не прекращался; в сумерках темп движения упал и сразу стал ощутим мороз (он был -37°).

В 1 час 50 минут 8 мая Валиев и Хрищатый достигли, наконец, вершины…

И вот теперь Эрик передавал, что кислород кончился у них часа 2–3 назад.

Тамм: А обморожения есть?

Ильинский: Есть. Незначительные.

Тамм: Понял. Вот Свет Петрович спрашивает: обморожение чего? Пальцы, руки, ноги — что?

Ильинский: Ну, пальцы на руках. Незначительные. Ну, волдыри в общем. Изменения цвета нет.

Тамм: Понял, понял. Значит, так, Эрик! Задерживаться там не нужно — в пятом лагере, в лагере пятом. Спускайтесь все вместе. Вам двоим сопровождать ребят вниз, вниз сопровождать. Как понял?

Ильинский: Я-то думаю, что, в общем, большой необходимости нет сопровождать ребят.

Тамм: Ну а я думаю есть, Эрик. Давай так. Сейчас, после шестнадцати часов такой работы или пятнадцати, надо сразу сваливать их вниз. Если даже у них есть там волдыри и так далее, они сгоряча работать смогут, а потом? По веревкам там перецепляться надо, это начнется без никого длинная история. Так что давайте сваливайте вниз вместе. Вы их сопровождаете.

Ильинский: Понял Вас. Но я так смотрю по состоянию, что вообще надобности нету.

Тамм: Что ж, тем лучше. Значит, будете просто сопровождать, а не спускать. Но одних их отпускать сейчас вниз не стоит.

Ильинский: Ну понял Вас, понял. Одним словом, мы больше уже не лезем на Гору? Так? Прием.

Тамм: Да, да! Да, вы сопровождаете ребят вниз — это распоряжение.

Ильинский: Ну понял.

Мы договорились связаться еще раз через полчаса, когда должен был включиться Хомутов. Надо, чтобы группы обсудили вопросы, связанные с состоянием и обеспечением лагерей. Во время этой связи Эрик еще раз поднял вопрос об их возвращении.

Тамм: Эрик! Это я все понимаю. Понимаю, что вы стремитесь наверх. Но ребят сейчас одних отпускать нельзя. Вы должны сопровождать их вниз. Обидно, жалко, но ничего не поделаешь. Решение принято — давайте исполнять. Как понял?

Я очень хорошо понимал Эрика и Сережу. Но никаких колебаний в принятии решения не было. Их желание еще и еще раз обсудить этот вопрос не вызывало раздражения. Им, здоровым и сильным, надо было уходить, когда вершина была рядом, а основные трудности позади. Им надо вот так, за 10 минут, навсегда распрощаться с мечтой, к которой стремились всю сознательную жизнь. Расстаться, когда нет внутренней убежденности, что это необходимо. Эрик не отказывался выполнить указание, но уходить было тяжело. Он спросил:

— Шеф, это только Ваше решение или тренерского совета?

Он был членом тренерского совета и мог задать такой вопрос. Я ответил, что только мое, и предложил через 20 минут дополнительную связь, чтобы передать ему мнение совета.

Через 20 минут связь состоялась, и они начали спускаться все вместе, вчетвером. Так вчетвером они и вернулись в базовый лагерь.

Эрик с Сережей тяжело переживали вынужденное отступление. Ни у них, ни у меня нет и не было абсолютной уверенности, что оно было неизбежным. Но проверить это невозможно. Целый комплекс обстоятельств влиял на мое решение. Повторись все заново — я поступил бы так же. Главным было то, что после стольких часов пребывания выше 8500, в условиях, которые выпали на долю этой двойки, риск оставить их одних был бы неоправдан.

В глубине души это понимали, конечно, и Эрик с Сережей. Но им было тяжелее: уходить должны были они, а не я. Сами они оставили бы ребят и пошли наверх только в случае жесткого указания на этот счет. В этом не может быть сомнений.

Казбек избежал осложнений, а Валера после возвращения в Москву долго пролежал в больнице и все же лишился нескольких фаланг на пальцах ног.

Добавлю только, что обсуждался план, по которому сопровождать Валиева и Хрищатого вниз должен был один из двойки Ильинского, а второй ее участник подключился бы к тройке Хомутова. Но от этого отказались, считая, что просидеть до штурма почти трое суток в лагере V на высоте 8500 м. слишком рискованно.

Итак, 8 мая четверка Ерванда Ильинского спускалась в лагерь III, а тройка Валерия Хомутова поднималась в IV.

Тройка двигалась по маршруту в хорошем темпе, без сбоев, несмотря на большую загрузку — кислорода в верхних лагерях не оставалось, и они выносили туда все необходимые им баллоны. По плану хомутовцы должны были достичь вершины 10 мая, но, выходя из базового лагеря, поделились мечтой — победить Эверест в День Победы. Зная это, во время утренней связи я попросил их не форсировать событий и работать спокойно. Я не мог себе представить, что к вечеру эта просьба будет мной же перечеркнута.

Днем, как обычно, мы разговаривали по радио с Министерством туризма Непала. Присутствовавший там И. А. Калимулин сообщил, что Спорткомитет СССР присвоил звания заслуженных мастеров спорта всем, кто участвовал в обработке маршрута на Эверест и в самом восхождении. Это было так неожиданно и приятно, что, прервав передачу, я позвал всех к рации и попросил Ильдара Азисовича повторить сообщение. Обитатели лагеря толпились около радиопалатки и шумно обсуждали эту новость, когда Калимулин передал телеграмму персонально для меня.

Калимулин: Телеграмма руководства. От руководства телеграмма. «В связи с ухудшением погоды в районе Эвереста и полным выполнением задания экспедицией считаем необходимым исключить всякий риск, исключить всякий риск и прекратить штурм вершины остальными спортсменами…»

Попытка обсуждать целесообразность такого шага решительно пресекалась Калимулиным ссылками на то, что решение принято руководством и его надо исполнять. На прямой вопрос, что же все-таки это за инстанция, он не ответил.

Дальше спорить не имело смысла, тем более что кругом собрался весь лагерь.

Я был в полном недоумении: приятно, что так высоко оценили усилия ребят, но страшно обидно обрывать, не доведя дело до конца. Почему? В Москве, еще задолго до нашего отъезда, знали, что штурм будет осуществляться последовательно четырьмя группами. Так в чем же дело? Хотелось спокойно разобраться в ситуации, обдумать свои действия. Как обычно в таких случаях, пошел побродить по леднику.

Пытаюсь разобраться, чем может быть вызвано такое решение. Пожалуй, только излишними опасениями, связанными с плохим прогнозом погоды, боязнью потерять достигнутое. Но как можно из Москвы оценить складывающуюся у нас обстановку? За эти месяцы мы уже привыкли к здешним условиям, и ничего, работаем. Погода все время преподносит сюрпризы, и если ее бояться, то не надо было и начинать штурм.

Так надо ли возвращать тройку Хомутова? Несколько часов назад, когда я считал, что Эрику и Сереже необходимо сопровождать двойку вниз, не нужны были ничьи указания. Сейчас же я не вижу никаких оснований для крайних мер. Тройка работает спокойно, уверенно и надежно.

Еще раз восстанавливаю в памяти график движения группы. Никаких опасений за них не возникает. Пожалуй, все ясно.

На обратном пути испытываю даже удовлетворение: в этой ситуации победил спортсмен, а не администратор.

Подходя к палаткам, встретил Ю. А. Сенкевича. Несколько дней назад он добрался наконец до базового лагеря и догнал съемочную группу телевидения. Послезавтра собирается возвращаться вниз. Что же, здесь, конечно, тяжело — такие условия только для альпинистов. На его вопрос ответил, что группу возвращать с маршрута не буду.

В лагере зашел к А. Г. Овчинникову и Б. Т. Романову — они живут вместе. Анатолий Георгиевич согласился с моим решением и сказал, что тройке имеет смысл сегодня подняться в лагерь V. Как обычно, наши точки зрения совпали. Борис Тимофеевич был против. Он твердо считал, что надо выполнять указания, даже если с ними не согласен.

С самого начала работы экспедиции мы понимали, что окончательные решения здесь может принимать только один из нас. И никаких сложностей не возникало. Лишь однажды, когда я не отстранил Мысловского от работы на высоте, Борис Тимофеевич был не согласен и высказал особое мнение. Ему свойственна исключительная предусмотрительность. И вот теперь вторично принято такое решение.

Приближалось время вечерней связи, и я пошел в радиопалатку. Как всегда, Валера Хомутов был точен. Слышимость — отличная. Вся тройка уже собралась в лагере IV.

Свою информацию я невольно построил так же, как Ильдар Азисович: сначала поздравил ребят с присвоением званий заслуженных мастеров спорта. Они не поверили — мы же еще не были на вершине. Когда передал вторую, негативную, часть сообщения, они не сразу поняли, о чем идет речь, и поэтому не уловили смысла моей заключительной фразы:

— Но я не возражаю против того, чтобы ваша группа продолжала восхождение.

Наконец происходящее дошло до их сознания. Хомутов передал, что ему все ясно — они сегодня же могут попытаться выйти в лагерь V. Договорились, что группа спокойно все обсудит, взвесит и мы вторично свяжемся через полтора часа, в 20:00.

Закончив переговоры, увидел, что А. Г. Овчинников и В. Т. Романов тоже здесь. Борис в связи с моим решением не возвращать тройку Хомутова попросил обсудить это более широким составом. Чтобы закончить обсуждение до 20:00, начали немедля сходиться в палатку к Эдику Мысловскому.

Смеркалось, в палатке было мрачновато. Во внутренней ее части (спальне) нас было не много, в центре Ю. В. Кононов, за ним поверх спального мешка лежал Эдик. Он большую часть времени проводил теперь в палатке — руки не давали покоя. По другую сторону устроился полулежа Володя Шопин, а рядом сгорбившись сидел А. Г. Овчинников. Я и Слава Онищенко забились в передние углы по обе стороны от входа в спальное помещение. Чтобы поместиться, мы сложились как перочинные ножи — подбородки вплотную к коленям. Я все время пытался подсунуть пухашку между холодной стеной палатки и спиной. Она подмерзала и создавала дополнительное неудобство. В передней части палатки — предбаннике — на бочонке сидел Б. Т. Романов, остальные стояли. Здесь были' М. Туркевич, В. Воскобойников и наши гости — Ю. Родионов, Ю. Сенкевич, В. Венделовский, кто-то еще. По крайней мере, половина из присутствующих не была альпинистами, представляли здесь печать, кино и телевидение. Мне было неясно, как они могут всерьез обсуждать нашу проблему. Но я не протестовал.

Излишне сухим и напряженным голосом (сразу вспомнилось заседание президиума Федерации альпинизма в период подготовки экспедиции) я сказал:

— Как вы все слышали сегодня утром, я получил указание прекратить восхождение спортсменов на вершину и вернуть группы. Это может относиться только к группе Хомутова. Какая инстанция подразумевается под руководством — я не знаю. Группу с маршрута я не вернул, и они продолжают восхождение.

Все напряжены и еще не определили своего отношения к необычному, несвойственному нашей жизни здесь событию Потом Романов излагает свою точку зрения. Ее суть: мы не можем не исполнить указание. Сначала воцарилась тишина.

Потом начался небольшой гвалт.

Что же мы должны решать?

Зачем?

Руководитель решение принял, мы не можем обязать его изменить решение.

И правильно ли это будет?

Шумели долго.

Наконец договорились: дело руководителя принимать решение, но свое мнение собрание сформулирует.

Все гости (им-то что!) — за возвращение. Так спокойнее, тем более здесь — «заграница». Вдруг потом скажут, что не были принципиальными? Нет, лучше уж так.

От Миши Туркевича я не ждал и не дождался ничего хорошего. Не понимаю я его. Володя Шопин говорил длинно и сбивчиво. Смысл такой: надо возвращаться, хотя и жалко, но «если я был бы там, наверху, то не вернулся бы».

Эдик! Я был готов к тому, что он скажет, а бедняга Анатолий Георгиевич даже почернел. Ну как можно тебе, Эдя, спортсмену, отдавшему так много Эвересту, не понимать ребят, не болеть за общий успех.

Последним говорил Анатолий Георгиевич. Он — боец, принципиальный боец. Вот такими должны быть настоящие руководители! Нам поручено ответственное дело, мы должны его делать наилучшим образом и отстаивать его интересы. Нельзя браться за дело, боясь за него отвечать.

Потом голосовали. Восемь за возвращение (в том числе все гости), четверо за продолжение подъема. Все молчат, смотрят на меня. Ждут. А мне кажется, что главное для них (большинства) уже сделано — все зафиксировано в протоколе. Становится обидно за них. Хорошие люди, зачем же они так? Я ведь знаю, что любой из них, альпинистов, — остальные здесь не в счет — не раз рисковали жизнью ради товарищей и своего дела. И здесь они поступят так же, случись что наверху.

Чтобы завершить паузу, благодарю за высказывания, обещаю довести до сведения группы их точку зрения и подтверждаю свое прежнее решение. В 20:00 узнаем, что ребята уже в пути к лагерю V.

Вечером связаться с Катманду не удалось, а утром 9 мая о телеграмме разговора не было, просто я сказал, что в районе 12 часов дня мы ждем вызова с вершины.

Утром настроение приподнятое, все рады происходящему и чувствуют, что последний аккорд прозвучит мажорно. Второй раз за время экспедиции перед завтраком общее построение. У многих в руках красные маркировочные флажки. Кругом удивленные шерпы. Стрекочут кинокамеры…

В 11 часов 30 минут Хомутов вызвал базу.

Хомутов: База, база! Как слышите меня?

Тамм: Отлично слышим, Валера! Вы на вершине?

Хомутов: На вершине мы, Евгений Игоревич, на вершине!

Тамм: Поздравляю вас, ребята, дорогие, поздравляем! Я передал уже Калимулину, а он в Москву, что вы будете на вершине. Поздравляю.

Все. Порядок. Они добились своего. Победа!

Слышимость отличная, молодец, Валера, — даже на вершине его рация в хорошем состоянии!..

Днем, когда я передал в Катманду сообщение об успехе последней группы, Ильдар Азисович, измученный нервотрепкой этих дней, воскликнул:

— Ну, Тамм, погоди! Мы еще встретимся. Мы еще встретимся! Поздравляю. Поздравляю, Евгений Игоревич, от всей души. Я думаю, на этом конец? Повара не пойдут на вершину?

Вечером был большой праздник. Не понимаю, как Владимир Александрович Воскобойников (разработчик и изготовитель нашего питания, консультант по питанию) смог так прекрасно сервировать стол. По-моему, для этого под руками должна быть кухня лучших столичных ресторанов.

Закончу рассказ тостом, который был произнесен (точнее, зачитан) за праздничным столом. Я боялся, что из-за волнения упущу что-нибудь из того, что обязательно хотел сказать, и записал его:

Сегодня замечательный день! Мало есть таких праздников, как праздник Победы — Виктории! А у нас с вами сегодняшний день — это и праздник победы нашей экспедиции, который так приятно посвятить Великой Победе, и так приятно сознавать, что он совпал с этим замечательным днем. Я не умею выступать за столом, но сегодня мне хочется говорить, и очень прошу извинить меня за многословие. Мне особенно приятно, что у нашей экспедиции в целом хватило мужества и стойкости довести дело до конца, до полной победы. Не остановиться на полпути, на кусочке достигнутого. Настоящим альпинистам должно быть ясно, как важно иметь твердость для того, чтобы дотянуть трудный маршрут до конца, чтобы не повернуть перед очередным жандармом, не смалодушничать, а препятствий так много расставляют на нашем пути и природа, и люди.

Накануне и сегодня, в День Победы, мы убедились в том, что в экспедиции хватает настоящих альпинистов, которые могут победить каждый свой Эверест, и даже по трудному пути. Победа в Великой Отечественной войне многому нас научила, это была целая Эпоха (несмотря на всего четырехлетнюю протяженность). Мне хочется, чтобы наша экспедиция для вас была эпохой в жизни — оставила глубокий след. Война научила нас дорожить миром и бороться за него не щадя сил. Мне хочется, чтобы экспедиция научила вас бороться за чистоту отношений в альпинизме и к альпинизму.

Наибольшие трудности в этой экспедиции, наибольшие испытания легли на ваши плечи. Ни у меня, ни у Анатолия Георгиевича никогда не было сомнений в том, что вы выдержите эти испытания, сколько бы нас ни пытались убедить в обратном. Только эта уверенность позволила пробить всю эту махину-экспедицию. Еще три года назад, когда решалась судьба экспедиции, меня спросили: а вы гарантируете успех?

И вот теперь вы доказали, что я умею отвечать за свои слова. Большое вам за это спасибо!

Когда организовывалась наша экспедиция, было много упреков, нападок, противодействий со стороны некоторых альпинистских руководителей. Только любовь к альпинизму и постоянная поддержка руководителей Спорткомитета позволили терпеть этот обстрел из-за укрытия. И сейчас, в День Победы, мне хочется вспомнить о ветеране Великой Отечественной войны и стойком бойце за экспедицию, перенесшем массу тяжелых минут ради вашей сегодняшней победы, — о Михаиле Ивановиче Ануфрикове. Не случайно, что вчера, в канун Дня Победы и нашей победы, именно он рассказывал миллионам советских телезрителей о вашем восхождении.

За вас, за ваши будущие успехи, но ради бога не зазнавайтесь!

Вот и все. Потом были еще ожидание хомутовцев, сборы в обратный путь, долгая дорога домой и телеграммы. Мы не успевали получать их. Из всех стран, со всех концов Земли, но больше всего — из дома, от всех вас. Но об этом — в другой раз.

А сейчас обещанные заглавием 6 дней истекли…

 

Анатолий Овчинников.

Воплощение мечты

Мечта об Эвересте — высочайшей вершине мира — передана нам альпинистами старшего поколения. Еще в 1958 г. участники объединенной советско-китайской экспедиции под руководством К. Кузьмина и В. Абалакова совершили массовое восхождение на пик Ленина, которое было генеральной репетицией планировавшегося в мае 1959 г. восхождения на Эверест с севера по маршруту Мэллори и Ирвина.

Однако обстановка в Тибете в марте 1959 г. не была благоприятной и не позволила приступить к проведению экспедиции, подготовка к которой была полностью завершена. В мае 1960 г. 3 китайских альпиниста — бывшие участники объединенной советско-китайской экспедиции — совершили успешное восхождение на Эверест.

После этой несостоявшейся экспедиции мечты об организации восхождения на Эверест длительное время казались несбыточными.

Возможность организации и проведения гималайских экспедиций появилась после создания в 1974 г. по инициативе А. М. Боровикова Международного альпинистского лагеря на Памире. Деятельность этого и других международных лагерей, созданных позднее и возглавляемых М. В. Монастырским, позволила подготовить финансово-материальную основу, необходимую для организации и проведения гималайских экспедиций.

В последующие годы В. М. Абалакову и К. К. Кузьмину удалось поколебать отрицательное отношение руководства Спорткомитета к организации и проведению гималайских экспедиций, а М. И. Ануфрикову и Е. И. Тамму удалось добиться положительного решения о подготовке и проведении первой экспедиции.

Мы считали, что восхождение на Эверест может быть признано спортивным, если его результат будет оценен как вклад в развитие мирового высотного альпинизма, а не восхождение по простому или ранее пройденному маршруту.

Для достижения такой цели на Эвересте необходимо было решить ряд задач:

— выбрать маршрут восхождения, который ранее не был пройден и техническая сложность которого превосходила бы другие пройденные на Эверест маршруты;

— подготовить спортивный состав экспедиции, общефизическая, техническая и морально-волевая подготовка которого соответствовала бы требованиям, необходимым для прохождения выбранного маршрута; разработать тактический план восхождения, который с учетом сложности маршрута и подготовленности участников позволил бы добиться успеха;

— обеспечить участников восхождения необходимым снаряжением, обмундированием, кислородом, радиосвязью, питанием для достижения поставленной цели в экстремальных условиях, определяемых кислородной недостаточностью (давление воздуха на высоте свыше 8000 м. менее 270 мм рт. ст.), низкими температурами и сильными штормовыми ветрами;

— разработать календарный план проведения экспедиции, обеспечивающий в имеющихся временных рамках необходимую акклиматизацию участников, обработку маршрута восхождения и организацию промежуточных лагерей, до ставку необходимых для жизнедеятельности участников оборудования, снаряжения, кислорода, питания и других средств;

— осуществить восхождение на вершину Эвереста в соответствии с календарным планом.

При выборе вариантов восхождения тренерским советом экспедиции в декабре 1979 г. были установлены два ограничения: маршрут должен быть более сложным по сравнению с пройденными и соответствовать уровню развития советского высотного альпинизма, то есть возможность его прохождения должна быть очевидной.

Этим условиям удовлетворяли два варианта восхождения: по контрфорсу южного склона с выходом на юго восточный гребень; по контрфорсу юго-западного склона с выходом на западный гребень.

Техническая сложность второго варианта была очевидной даже для неспециалиста; средняя крутизна, крутизна отдельных взлетов и протяженность сложного скального рельефа (от 6500 до 8500 м.) здесь значительно больше.

Проведенная в апреле 1980 г. разведка Эвереста позволила визуально ознакомиться с предполагаемыми маршрутами восхождений и убедиться, что маршрут по контрфорсу юго-западного склона проходим при соответствующей подготовке и будет высоко оценен международной альпинистской общественностью.

Подготовка команды восходителей состояла из двух этапов. Первый — проведение конкурса для участия в экспедиции и отбор двойного спортивного состава. Второй — отработка технических решений восхождения, совершенствование общефизических качеств, опробование обмундирования, некоторых видов альпинистского снаряжения, кислородного оборудования, средств радиосвязи, продуктов литания и др.

В конкурсе на первом этапе из 10 республиканских и городских федераций альпинизма приняло участие около 150 альпинистов-высотников. После проведения отборочного сбора в январе 1980 г. состав кандидатов был уменьшен на три четверти.

В летнем отборочном сборе, проведенном в августе 1980 г. на базе Международного альпинистского лагеря «Памир-80», участвовало 39 альпинистов, в том числе одна женщина — Э. Насонова.

В состав экспедиции вне конкурса были включены В. Иванов, Е. Ильинский и Э. Мысловский, которые были назначены руководителями спортивных групп.

Тренерским советом были разработаны критерии, которые позволили оценить личные качества альпинистов.

Альпинистский высотный опыт оценивали: участием в чемпионатах СССР в высотном и высотно-техническом классах и занятыми местами; количеством совершенных высотных и высотно технических восхождений высшей категории трудности в период с 1978 по 1980 г.

Техническую подготовленность оценивали:

— результатами участия в соревнованиях среди кандидатов в экспедицию на скальном и ледовом участках горного рельефа.

Общефизическое развитие оценивали: количеством подъемов на высоту свыше 7000 м., совершенных в 1980 г. (минимум 3); результатами прохождения травянистого склона со средней крутизной около 35° и перепадом высот от 3600 до 4000 м.; количеством подтягиваний.

Кроме этих показателей, при отборе участников экспедиции учитывали результаты «гамбургского счета», возрастной ценз и тренерские баллы, а также представительство федераций.

В результате было отобрано 26 кандидатов.

На втором этапе подготовки (зимний и летний сборы 1981 г.) было уделено внимание гималайской тактике восхождения, которая отличается тем, что маршрут к вершине обрабатывают — навешивают веревочные перила, которые в дальнейшем используют при движении, и организуют промежуточные лагеря на таком расстоянии друг от друга, чтобы за световой день можно было, выйдя из одного лагеря по обработанному пути, подняться в следующий и при необходимости спуститься обратно. Пришлось также отказаться от некоторых правил горовосхождений, привычных для нас, но создающих организационные трудности восходителям. Так, мы считали возможным одиночное хождение в исключительных случаях или по обработанному маршруту. Безусловно, отход от наших правил горовосхождения не должен влиять на обеспечение безопасности.

На первый взгляд гималайская тактика не должна усложнить проведение восхождения. В действительности это не так: если команда восходителей, как это обычно принято у нас на Памире, Тянь-Шане, имеет при себе все необходимое для жизни и преодоления сложного рельефа, то у нее есть определенная уверенность в надежности жизнеобеспечения и работы на маршруте, и многие вопросы существенно упрощаются. Совсем другая ситуация возникает, если команда рассчитывает на наличие каких-то видов снаряжения, продуктов питания, горючего на заранее обусловленном участке и чего-либо не находит. Естественно, что уставшие люди, находясь в экстремальных условиях, могут раздражаться. Такие ситуации могут возникнуть из-за множества самых разнообразных причин. Например, оставленное вне палатки снаряжение и другие предметы может занести снегом, а восходители ищут их внутри палатки. По каким-либо причинам предыдущая группа оставила в промежуточном лагере неприбранными палатки, грязную посуду и т. д. Такие, казалось бы, мелочи могут приводить к противоречиям между группами. И, безусловно, надо иметь в виду, что восходители часто поднимаются в промежуточные лагеря физически и морально уставшими, и, естественно, необходимость выполнения дополнительной непредусмотренной работы вызывает раздражение.

По этой причине применение гималайской тактики восхождения, с одной стороны, обеспечивает более высокую надежность и гарантию восхождения, а с другой — при недостаточно четкой организации может привести к отчуждению и разладу коллектива, что неоднократно происходило в гималайских экспедициях. Эти особенности применения гималайской тактики проявились при проведении восхождения на пик Комсомола во время зимнего сбора 1981 г., когда у нас не было радиосвязи между группами и базовым лагерем. На летнем сборе радиосвязи было уделено особое внимание, благодаря чему в экспедиции организационные вопросы учета наличия и расхода различного рода снаряжения, питания в промежуточных лагерях, своевременной его доставки были решены вполне удовлетворительно.

Важным вопросом подготовки являлась оценка индивидуальной работоспособности участников на высотах свыше 8000 м. в условиях низких температур при различном расходе кислорода для дыхания и без использования кислорода. Были проведены обследования участников в Институте медико-биологических проблем. В результате получены важные рекомендации по наиболее эффективному использованию кислорода на разных высотах. Так, наиболее эффективный расход кислорода был признан 2 литра в минуту вместо обычно распространенного 4 литра в минуту. Эти рекомендации были подтверждены при проведении экспедиции.

К сожалению, не по всем вопросам удалось получить научно обоснованные рекомендации. И это произошло, на наш взгляд, из-за отсутствия взаимопонимания между научными сотрудниками, с одной стороны, и испытуемыми и тренерами, с другой, хотя данные об индивидуальной работоспособности альпинистов на разных высотах при различной степени акклиматизации просто необходимы для научно обоснованной деятельности тренера при постановке задач перед выходом групп на большие высоты. Важны также вопросы целесообразной индивидуальной и средней продолжительности пребывания на высоте и последующего спуска для отдыха на средние высоты — в зону леса.

Эти вопросы приходилось планировать и решать на основе опыта, накопленного тренерами во время проведения альпинистских экспедиций на Памире и Тянь-Шане, где высоты значительно уступают гималайским. Нам представляется, что в дальнейшем необходимо продолжить исследования для оценки индивидуальной работоспособности альпиниста на разных высотах и в экстремальных условиях. Только по мере накопления статистических данных тренеры будут иметь научно обоснованную методику планирования акклиматизации тренировок и восхождений, а также будут раскрыты физиологические возможности человека. Это, по нашему мнению, представит интерес не только для альпинизма, но и для медико-биологической науки. К сожалению, после окончания гималайской экспедиции проведение медико-биологических исследований альпинистов приостановлено.

В период между сборами кандидаты в гималайскую экспедицию тренировались по индивидуальным планам, разработанным тренерским советом экспедиции, в составе клубных команд и под руководством клубных тренеров. Ежемесячно результаты выполнения индивидуального плана сообщались тренерскому совету. В результате проведенных перечисленных выше спортивно-тренировочных мероприятий были отобраны основной и вспомогательный спортивные составы экспедиции.

Знакомство с шерпами во время разведки Эвереста в 1980 г. убедило нас в том, что обычно привлекаемые для переноски грузов экспедиции в промежуточные лагеря высотные носильщики не владеют достаточно высокой техникой передвижения даже на обработанном скальном маршруте. Это означает, что грузы в верхние промежуточные лагеря должны быть доставлены самими участниками экспедиции. Опыт гималайских экспедиций показывает, что для обеспечения возможности восхождения (обработка маршрута, организация промежуточных лагерей, доставка грузов, необходимых для жизнедеятельности на высотах свыше 8000 м.) на каждого восходителя необходимо по крайней мере 6 участников вспомогательного состава, в том числе — высотных носильщиков. В нашей экспедиции количество вспомогательного состава значительно меньше общепринятого. Предполагалось на 12 восходителей 5 советских участников вспомогательного спортивного состава и 10 высотных носильщиков. Последние, по нашему предположению, могут подняться только в лагерь II (7350 м).

Тактическим планом было предусмотрено совмещение 3 акклиматизационных выходов с обработкой маршрута, организацией промежуточных лагерей и доставкой в них необходимых грузов. Согласно накопленному нами опыту на Памире и Тянь-Шане, акклиматизация предусматривала чередование последовательных подъемов на высоты 6500, 7500 и 8500 м. с 4-6-дневными отдыхами в базовом лагере после каждого подъема. При этом в каждом выходе достижение указанных высот производится несколько раз. Это вызвано необходимостью доставки требуемых видов снаряжения, оборудования, питания, горючего и др. Каждая спортивная группа, каждая связка и каждый участник спортивного состава должны были принять участие в обработке маршрута (навешивании веревочных перил) и в доставке грузов в промежуточные лагеря.

Опыт восхождения наших альпинистов в неблагоприятных погодных условиях Тянь-Шаня очень пригодился в Гималаях. Оказалось, что неблагоприятные погодные условия в Гималаях, заставляющие зарубежных альпинистов отсиживаться в базовом и промежуточных лагерях, для наших альпинистов оказались ходовыми. Этому искренне удивлялись шерпы, которые особенно в первые дни работы экспедиции из-за неблагоприятной погоды отказывались от выхода.

Акклиматизационные выходы, предусмотренные календарным планом, были закончены группой Мысловского 15 апреля, а группами В. Иванова и Е. Ильинского (К. Валиева) — 19 апреля, В. Онищенко (В. Хомутова) — 24 апреля.

Медицинские осмотры свидетельствовали о том, что у большинства участников акклиматизация проходит вполне нормально, хотя иногда высказывалось неудовольствие, как казалось, непродолжительным отдыхом между выходами. Однако постепенность набора высот соблюдалась. В отдельных случаях увеличивалась продолжительность отдыха, как отдельным участникам, так и группам. Однако в результате недомоганий акклиматизация для восхождения на Эверест у Н. Черного, В. Шопина и Е. Ильинского, а также у А. Хергиани — участника киногруппы, восхождение которого считалось возможным при благоприятном стечении обстоятельств, оказалась, по нашему мнению, еще недостаточной.

К этому времени не был выполнен объем работ по обработке маршрута и по транспортировке необходимых видов снаряжения, питания и кислорода в верхние лагеря. Маршрут был обработан до высоты 8250 м., и было организовано только 4 промежуточных лагеря; не все грузы были доставлены в верхние лагеря. В частности, кислород, необходимый для восхождений, находился еще только в лагере II (7350). Начинать восхождение не доставив кислород в лагерь III значило заставить участников идти с чрезмерно тяжелыми рюкзаками и как следствие подвергать неоправданному риску возможность успешного восхождения на вершину.

Причины невыполнения плана подготовительного этапа восхождения на Эверест в общем-то были понятны: в период акклиматизации участники оказались не подготовленными для переноски на высотах свыше 6500 м. запланированного веса рюкзаков (16–18 кг); это стало возможным только после акклиматизации; погодные условия (сильные ветры и снегопады) были более неблагоприятны в 1982 г., что потребовало более длительного времени для прохождения и обработки маршрута; потеря нескольких баулов с необходимым для обра ботки снаряжением (веревки, карабины, крючья) во время транспортировки из Катманду в базовый лагерь вынудила отвлечь высотных носильщиков от транспортировки грузов выше базового лагеря и посылать их в Намче-Базар, чтобы купить и принести недостающее; работоспособность высотных носильщиков оказалась ниже предполагаемой; заболевания участников спортивного состава С. Ефимова, Е. Ильинского, В. Онищенко, Н. Черного, В. Шопина в некоторых случаях приводили к преждевременному спуску, что также не способствовало выполнению плановых транспортировок грузов; надежда была на группу В. Хомутова, которая накануне третьего выхода обещала в порядке перевыполнения задания обработать маршрут до выхода на западный гребень (8500 м.) и поставить палатку на месте лагеря V, но срыв Ю. Голодова, по-видимому, отрицательно повлиял на работоспособность альпинистов, и они возвратились в базовый лагерь, практически не пытаясь проводить обработку маршрута выше 8250 м.

В сложившейся в III декаде апреля обстановке надо было срочно принимать решения по дальнейшему проведению экспедиции, которые не были предусмотрены календарным планом.

Четвертый выход всеми спортивными командами для обработки маршрута, установки лагеря V и доставки грузов а верхние лагеря требовал еще по крайней мере 10 дней. Надо было учитывать состояние и мнения участников. Так, группа Е. Ильинского считала, что после третьего выхода она находится в наивысшей спортивной форме. Значит, продолжение обработки маршрута и других работ могло привести к излишнему израсходованию физических и духовных сил, что ставило под угрозу восхождение. Учитывая сказанное, мы считали такое продолжение невозможным, и оно было отвергнуто сразу.

Наиболее целесообразным казался вариант, согласие которому Н. Черный, В. Шопин, А. Хергиани с шерпами — высотными носильщиками 22 апреля выйдут из базового лагеря, сделают по 2 ходки из лагеря II в лагерь III и доставят необходимое количество кислорода на исходную дли восхождения позицию, что позволит этой тройке участников приобрести необходимую акклиматизацию и в дальнейшем принять участие в восхождении.

Группе В. Иванова, как наиболее полноценной по количественному составу, предполагалось после отдыха в Тхъянгбоче выйти для обработки маршрута от 8250 м. до 8500 м. для установки лагеря V и восхождения.

Н. Черный и В. Шопин отдыхали и восстанавливали работоспособность в зоне леса (Тхъянгбоче), но согласились ради общего дела выполнить поставленную задачу, rie закончив полностью отдых, они 21 апреля возвратились в базовый лагерь. На следующий день они с А. Хергиани и шерпами вышли из базового лагеря. В конечном итоге кислород в необходимом количестве был доставлен в лагерь III. В основном пришлось трудиться советским альпинистам, только двое шерпов с грузами сумели подняться в лагерь III.

Что касается группы В. Иванова, то на разборе выхода (20 апреля) С. Ефимов от своего имени и имени группы сказал, что они не сумеют до 25 апреля отдохнуть и восстановиться. Следовательно, не представляется возможным выполнить поставленную задачу. Присутствовавшая на разборе группа К. Валиева также не взялась за ее выполнение. Возможно, это мнение группы явилось результатом усталости и предубеждения, что руководство экспедиции недостаточно высоко оценивает их деятельность во время обработки маршрута, что в общем-то не соответствовало действительности. На состоявшемся на следующий день тренерском совете этот вариант продолжения обработки не был утвержден. Надо было искать новое продолжение.

Надежда была на двойку Э. Мысловский-В. Балыбердин, которая до сего дня была безотказной при выполнении особых работ. Но двойке выполнить то, что не решилась взять четверка, было очень тяжело. Можно было рассчитывать только на их энтузиазм и добровольное желание взять на себя выполнение этой ответственной задачи.

22 апреля по возвращении из Тхъянгбоче Э. Мысловский и В. Балыбердин ознакомились со сложившейся трудной обстановкой и после непродолжительного обсуждения сообщили, что смогут выйти для выполнения оставшихся задач, обеспечивающих восхождение на Эверест. Поставленная задача была настолько важной, а взаимопонимание настолько полным, что деятельность двойки на маршруте не ограничивалась никакими правилами, кроме полного обеспечения безопасности. Двойка должна была работать на пределе человеческих возможностей, а в некоторых случаях — даже чуть выше предела. Руководство экспедиции шло навстречу всем пожеланиям Э. Мысловского и В. Балыбердина. Но они попросили только перенести срок выхода на 1 день. Помочь им перенести грузы вызвался шерпа Наванг — очень симпатичный и работоспособный высотный носильщик, — с условием, что ему будет предоставлена возможность совершить восхождение.

У нас была уверенность, что двойка Мысловский — Балыбердин выполнит поставленную перед ними задачу, хотя им будет очень и очень трудно.

Мысловский находился далеко не в лучшей спортивной форме. И возраст есть возраст, но воля, целеустремленность, уверенность, желание достичь заветной цели являются хорошими союзниками в любом трудном мероприятии. А В. Балыбердин обладал не только огромной целеустремленностью, волевым настроем, желанием достичь вершины Эвереста, но и необыкновенной работоспособностью, как внизу, так и на больших высотах. Это он продемонстрировал на предгималайских сборах, а в Гималаях с первого дня он выполнял любые работы — самые тяжелые, самые трудоемкие, но необходимые для успеха экспедиции.

Мы понимали, что быстрому прохождению ледопада Кхумбу в трудных условиях этого года экспедиция обязана Балыбердину и Шопину. Они первыми пришли в лагерь I, переносили грузы в лагерь II и выше. Обработка маршрута на скалах перед лагерем IV во время акклиматизации также проведена В. Балыбердиным. Он во время акклиматизации и восхождения не пользовался кислородом. Только чрезмерно трудные условия, усугубившиеся потерей рюкзака Э. Мысловским, заставили его использовать кислород во время сна. Не умаляя достоинств других участников экспедиции, можно ответственно сказать, что он был лучшим участником экспедиции. И заслуженно достиг вершины Эвереста первым из советских альпинистов.

Ленинградские тренеры, принимавшие участие в подготовке В. Балыбердина, могут гордиться его успехами, а тренеры экспедиции удовлетворены тем, что сумели разглядеть среди большого числа кандидатов талантливого, ранее не обладавшего широкой известностью альпиниста, оценить и включить в состав экспедиции.

Обстоятельства для двойки Балыбердин-Мысловский сложились самые неблагоприятные. Из-за небрежности на маршруте, проявленной, по-видимому, из-за усталости и переутомления, Э. Мысловскому пришлось расстаться с рюкзаком, в котором было много необходимого для восхождения. Неутомимый и благоразумный В. Балыбердин частично в одиночку (не в ущерб безопасности) обработал маршрут, оказал моральную помощь Э. Мысловскому и вложил много энергии на завершающей стадии восхождения. О тех трудностях, которые пришлось преодолеть Э. Мысловскому свидетельствует тот факт, что последние метры к вершине он шел полчаса, а ему, заторможенному усталостью, казалось, что он идет всего несколько минут.

В этот же день, 4 мая, когда Балыбердин и Мысловский преодолевали трудные метры вершинного гребня, на ледопаде случилась неприятность: А. Москальцов при переходе через трещину допустил неосторожность. Прежде чем переходить по лестнице через широкую трещину, надо было проверить, не вытаял ли фирновый крюк, на котором закреплена перильная веревка. Он не проверил, качается ли лестница, не пристегнулся карабином (ж ум аром) к перильной веревке для самостраховки. Наступив на лестницу, которая покачнулась, потерял равновесие, начал падать и в следующий момент ухватился за перильную веревку. От рывка вытаявший фирновый крюк выскочил, и, хотя скорость частично была погашена, удержаться не удалось.

Правда, все закончилось более или менее благополучно, поскольку он упал на наклонную стенку трещины, пролетев 10–12 м., и задержался на одном из выступов.

Ю. Голодов по рации сообщил об этом в базовый лагерь. Немедленно был выслан транспортировочный отряд во главе с врачом С. Орловским и Л. Трощиненко. Хотя Ю. Голодов и А. Москальцов ушли недалеко от базового лагеря, поднявшись метров на 400 по ледопаду, транспортировка пострадавшего заняла целый день.

Во время этой транспортировки в 14:35 мы услышали голос В. Балыбердина, сообщившего, что кажется выше идти уже некуда и, по-видимому, он на вершине. После этого начались уточнения: видна ли китайская тренога, как самочувствие, где Э. Мысловский в 15:05 мы услышали, что Э. Мысловский также поднялся на высшую точку планеты.

Мы поздравили друг друга с успехом, хотя настроение у всех было настороженное. День клонился к вечеру. На спуске, как правило, с каждым шагом появляются новые силы, и представлялось, что В. Балыбердин и Э. Мысловский быстро спустятся в лагерь V, где уже была группа B. Иванова.

Нам тоже надо было засветло спуститься в базовый лагерь. Мы выключили рацию и продолжили спуск А. Москальцова. Только прибыв в базовый лагерь, мы узнали, что по рекомендации Е. И. Тамма В. Иванов в 17:00 направил двойку С. Бершов — М. Туркевич навстречу В. Балыбердину и Э. Мысловскому. Последние сильно переутомились и спускались чрезвычайно медленно. Что касается двойки

C. Бершов — М. Туркевич, то она с молодым задором, можно сказать, рванулась вверх к уставшим товарищам, захватив с собой живительный кислород и горячий компот. И в 21:30 они встретили двойку, передали им кислород.

Удостоверившись, что те могут самостоятельно продолжать спуск, устремились к вершине, предварительно согласовав это с Е. И. Таммом, который после связи сообщил мне, что дал разрешение на ночное восхождение. Я согласился с этим решением, понимая, что на следующее утро С. Бершов и М. Туркевич будут иметь меньше возможности для восхождения: кислород будет израсходован и, возможно, потребуется сопровождать вниз Э. Мысловского. В 22:25 С. Бершов и М. Туркевич уже были на вершине. Такой темп набора высоты при лунном свете могли выдержать только выдающиеся альпинисты. На спуске они быстро настигли В. Балыбердина и Э. Мысловского. После этого спуск Э. Мысловского и В. Балыбердина ускорился, но оставался достаточно медленным. Э. Мысловский и B. Балыбердин продолжили спуск, используя веревку C. Бершова и М. Туркевича в качестве перильной. После этих сообщений все находящиеся в базовом лагере стали меньше беспокоиться за судьбу наших товарищей.

Иногда задают вопрос: был ли риск при принятии решения о выпуске Э. Мысловского и В. Балыбердина?

Мне представляется, что риск бывает в том случае, если при принятии решения нет уверенности в реальности выполнения поставленной задачи. В данном случае, ставя задачу обработки маршрута, установки лагеря и восхождения, мы (в частности я) были уверены в ее реальности, в тех возможностях (физических и моральных), которые раскрываются у сильных людей, не подверженных панике в минуты труднейших испытаний. Именно такими людьми являются участники гималайской экспедиции. Такая проверка проведена всем ходом их занятий альпинизмом. Это проверено и на прошлогоднем сборе под пиком Коммунизма, когда потребовалось оказать помощь четверке ленинградских альпинистов. Тогда Л. Трощиненко, В. Онищенко и другие в очень трудных условиях в самый кратчайший срок сумели подняться на плато пика «Правды» и оказать заболевшим необходимую помощь.

И в данном случае решение о выпуске В. Балыбердина и Э. Мысловского на восхождение было продиктовано именно такой уверенностью.

Что касается восхождений других групп, то все они поднялись в соответствии с планом, хотя трудности, перенесенные двойкой Балыбердин-Мысловский, наложили свой отпечаток на деятельность всех восходителей.

Особенно в трудных условиях совершила восхождение двойка К. Валиев — В. Хрищатый. Погодные условия днем мая не позволили им подняться на вершину, а в ночь на мая ветер порою достигал ураганной силы — порывы до 40 м. в секунду, от холода коченели руки. Рация замерзла, связь с базовым лагерем отсутствовала. В таких невероят ных условиях двойка К. Валиев — В. Хрищатый достигла вершины и самостоятельно спустилась в лагерь V. Это могли совершить только альпинисты, обладающие помимо отличных технических и общефизических качеств высокой морально-волевой устойчивостью.

Решению тренерского совета дать указание Е. Ильинскому и С. Чепчеву сопровождать К. Валиева и В. Хрищатого предшествовали два обстоятельства.

Первое. Нам представлялось, что Е. Ильинский и С. Чепчев уже очень сильно устали. Они, как и Э. Мысловский, поздно приходили в промежуточные лагеря. А утром

8 мая, не имея сведений о К. Валиеве и В. Хрищатом, продолжали ожидать их в лагере V до 9 часов. Они не сделали попытки выйти навстречу, хотя срок возвращения уже прошел. Можно было предположить, что двойка восходителей нуждается и в кислороде. Со времени выхода К. Валиева и В. Хрищатого из лагеря V прошло уже более 12 часов.

Второе обстоятельство, которое было, пожалуй, решающим. Это сообщение Е. Ильинского о том, что К. Валиев и В. Хрищатый имеют обморожения рук и дальнейший спуск пройдет более успешно, если их будут сопровождать. В это время перед нами с обмороженными руками стоял Э. Мысловский.

С учетом этих двух обстоятельств тренерский совет не мог принять иного решения, кроме как дать указание Е. Ильинскому и С. Чепчеву сопровождать двойку восходителей при дальнейшем спуске.

Казалось, что для восхождения группы В. Хомутова препятствий нет. У них было все: кислород, питание, хорошее настроение, мощное продвижение к вершине. По плану они должны были 8 мая подняться в лагерь IV, 9 мая — в лагерь V, и только 10 мая — быть на вершине Эвереста. Однако обстоятельства изменились, появились трудности другого порядка.

По-видимому, из-за несчастного случая, произошедшего с А. Москальцовым, и желания исключить в дальнейшем что-либо подобное товарищи из Спорткомитета прислали указание: «Прекратить восхождения, на каком бы этапе участники ни находились, и всем спускаться вниз». Это указание получено нами на вечерней связи 8 мая. Евгений Игоревич спросил, что я думаю по этому поводу.

Выполнить это указание было невозможно, хотя я понимал — оно продиктовано желанием успешно закончить первую советскую гималайскую экспедицию. Одновременно у меня была уверенность в успешном восхождении тройки альпинистов под руководством В. Хомутова, было известно и их желание подняться на вершину 9 мая. Если до этого я не был сторонником форсировать продвижение к вершине, то после получения указания пришлось все делать наоборот. Я Евгению Игоревичу ответил:

— Если группа сумеет сегодня, восьмого мая, подняться в лагерь пять, а завтра до двенадцати быть на вершине Эвереста, то нет смысла чинить препятствия. Ибо у нас будет только одна утренняя связь по радио с Калимулиным, находящимся в Катманду, на которой придется выслушать неудовлетворение нашей деятельностью. На дневной связи будем рапортовать об успешном завершении восхождений.

Я за то, чтобы группа совершала восхождение! Другого мнения нет!

Евгений Игоревич был такого же мнения, о чем было сообщено В. Хомутову.

Борис Романов, как наиболее дисциплинированный человек, придерживался другой точки зрения — выполнять указание товарищей из Спорткомитета и не мог согласиться с нашим решением. Он предложил полученное указание обсудить на собрании. Мне казалось, что наше решение соответствует альпинизму, спорту и все настоящие альпинисты его поддержат.

Оказалось не так. Было длительное обсуждение. Нас решительно поддержали Ю. Кононов и В. Воскобойников. Особенно огорчило выступление Э. Мысловского, который высказался за то, чтобы группа В. Хомутова возвращалась без восхождения. Свое мнение Э. Мысловский мотивировал якобы отсутствием подстраховки у В. Хомутова. А нужна ли подстраховка — это осталось недоказанным. Э. Мысловский по-видимому, забыл о том, что мы с Евгением Игоревичем отстаивали его кандидатуру и включили в спортивный состав, руководствуясь своим личным убеждением не считаясь с мнением и указаниями других руководящих товарищей, как и в случае с группой В. Хомутова.

В результате было принято решение запретить восхождение группе В. Хомутова. Это решение по рации было передано В. Хомутову, но последний понял истинное настроение руководства экспедиции и продолжил восхождение. Группа В. Хомутова поднялась на вершину Эвереста Экая в 11 часов 35 минут.

Итак восхождения советских альпинистов на Эверест, начавшиеся 4 мая, завершились 9 мая — в День Победы, что является весьма знаменательным!

Восхождение советских альпинистов на страницах зарубежной печати признано выдающимся, отмечена исключительная трудность маршрута восхождения, отличная техническая и общефизическая подготовка участников.

К числу достижения следует отнести и то, что количество вспомогательного состава на одного восходителя в нашей экспедиции по сравнению с другими было наименьшим. Можно сказать, что каждый восходитель сам обеспечил себе возможность восхождения.

Подтверждена возможность восхождений на Эверест без использования кислорода — В. Балыбердин использовал кислород только ночью (расход 0,5 литра в минуту), а В Хрищатый поднялся до высоты 8500 без использования кислорода (сильный штормовой ветер и ночь заставили его дальше идти с кислородом). Остальные участники расходовали кислород во время движения не более чем 2 литра в минуту, на отдыхе — 0,5 литра в минуту.

Участники экспедиции проявили высокие морально-волевые качества, взаимопомощь, дружбу, желание помочь товарищу даже в ущерб себе, целеустремленность в достижении цели.

 

Эдуард Мысловский.

Восхождение

Наконец наступило долгожданное утро 27 апреля 1982 г. Настроение приподнятое, и в то же время есть какое-то внутреннее беспокойство. Сможем ли вдвоем выполнить поставленную задачу? Последние несколько дней, готовясь к выходу и пережидая непогоду, мы мысленно проходили маршрут, раскладывали по дням снаряжение и продукты, продумывали все возможные варианты. Стопроцентной уверенности, что мы поднимемся на вершину после нелегкой работы по установке V лагеря, все же не было.

Перебираю в уме события последних дней. Все ли правильно было решено во время бурных обсуждений на тренерском совете тактики и графика штурма вершины?

Сейчас наверху вместе с высотными носильщиками шерпами работают оторванные от нас Володя Шопин, Коля Черный и Хута Хергиани. Да, эту работу необходимо было кому-то выполнять. Евгений Игоревич, кроме того, решил проверить ребят: заболевание в прошлый выход — случайность или Володя и Коля уже не смогут выйти на восхождение?

Для меня это были тяжелые дни. Может быть, в последний выход на обработку маршрута и заброску грузов в лагерь III нужно было выбрать более щадящий режим работы? А может быть, для облегчения нужно было пользоваться кислородом при подъеме из лагеря II в лагерь III, тем более что в лагере II осталось много неиспользованного кислорода? В последние дни усталость накапливалась и простуда выбила из строя ребят…

Догоняет Володя. На рюкзаке у него развешаны на просушку мокрые носки. Как только мы вышли из лагеря, он почти по колено провалился в небольшое озерцо — утренний лед не выдержал. У лагеря переобуваться было неудобно: пошли на штурм вершины и провалились, не пройдя и сотни метров… Пришлось Володе терпеть до поворота, а это не очень приятно на морозе около 10 °C.

Я предлагаю идти не очень быстро, чтобы не измотать себя в первые дни работы. Несмотря на то что самочувствие нормальное, на меня продолжает психологически давить высотное ограничение врачей и ответственность, которую, сам того не желая, возложил на плечи руководства экспедиции. Правда, на всякий случай я сделал некоторые письменные заявления, но эта формальная сторона нисколько не освободила меня от тревожных мыслей.

Не доходя до промежуточного лагеря, встречаем возвращающихся вниз на отдых Колю Черного, Хуту Хергиани и носильщиков. Поговорили о состоянии маршрута и о выполненной работе. Оказывается, высотные носильщики смогли подняться выше II лагеря только на 10 веревок, поэтому нам придется по пути догружаться кислородом.

В лагере I застаем в бодром настроении и отличном самочувствии Володю Шопина и носильщиков. Здесь нас дожидается Наванг, который обжег глаза на солнце и не работал последние 2 дня. Посовещавшись с базой, предлагаем ему идти с нами. Обещаем, что если он будет хорошо себя чувствовать, то пойдет с нами до вершины. Он очень обрадовался и тут же начал тщательно готовиться к завтрашнему выходу.

Утром уходим втроем наверх. Володя Шопин нас провожает, снимая кинокамерой прощальные кадры. Он не показывает виду, но я чувствую, как он переживает, что не идет вверх вместе с нами. Вчерашний вечер и утро он заботился о нас, создавал нам хорошее настроение и желал нам успеха. Наванг молится и разбрасывает по ветру листочки с молитвами.

По пути ко II лагерю иду последним, снимая карабины везде, где только удается развязать затянувшиеся за полтора месяца узлы на веревках: они нам будут нужны для обработки пути к V лагерю.

Вечером отобрали необходимое снаряжение и продукты. За ужином Наванг дал нам пожевать какие-то зернышки, повязал на шею красные ниточки. Спим в разных палатках. Я с Навангом, а Володя один. На ночь мой сосед долго молится, и я быстро засыпаю под монотонные звуки молитвы.

Утро тихое. Нагрузившись необходимым снаряжением, двинулись вверх. Опять иду последним. Присматриваю за Навангом и продолжаю начатую вчера работу по высвобождению карабинов. Узлы сильно затянуты, руки мерзнут, время уходит. Уже в полной темноте подхожу к III лагерю. Володя начал даже беспокоиться за меня. Ужинаем. Наванг опять молится долго и монотонно. На этот раз, наверное от усталости, долго не могу заснуть. Наконец наш друг угомонился, но до рассвета осталось не так уж много времени.

Утро начиналось тяжело. Ночь не принесла полноценного отдыха. Отобрали необходимое снаряжение и вышли на маршрут. Прохожу 2 веревки и замечаю, что разрыв между Володей и Навангом быстро увеличивается.

Подхожу к шерпе. Начинается разговор сначала жестами, а затем, сняв кислородные маски, объясняемся по-английски. У Наванга на глазах слезы. Он очень расстроен. Говорит, что не сможет дальше подниматься и помогать нам, потому что плохо видит. Я предлагаю ему поменяться очками.

Прошли несколько метров. Опять остановка. Наванг извиняется, что не может нам помочь. Спускаемся на площадку под нависающем камнем и решаем, что он пойдет вниз, в III лагерь. Продолжая извиняться, он кланяется, прикладывает руки ко лбу, прощается и уходит. Перебираю принесенный им груз и добавляю в свой рюкзак веревку и еще 2 баллона кислорода.

Пока я с Навангом выяснял отношения, Володя ушел вверх, и разрыв между нами увеличился до 1,5–2 часов. Прошли крутой скальный кулуар и небольшую стенку. Идти становится все труднее. Тяжелый рюкзак отрывает от стены. Володя остановился и кричит сверху:

— Давай разгружаться, а то сегодня не дотянем до четвертого лагеря!

Оставляю 2 баллона кислорода, газовую горелку, 2 баллона газа, но рюкзак не становится легче. Володя тоже оставляет часть кислорода.

Вечереет. Начинает идти пушистый снег. Где-нибудь в Подмосковье радовался бы такому снегу, а здесь проклинаю. Скалы становятся скользкими. Уверенность в движениях пропадает. Прежде чем поставить ногу, нужно очистить зацепку, руки начинают мерзнуть, снег залепляет очки.

Начинает темнеть. Володя ушел за перегиб стены. Давит усталость и одиночество. Впереди почти вертикальный участок, по которому вьются веревки. Идти по перилам, конечно, можно и ночью, но смогу ли я завтра полноценно работать? Решаю оставить рюкзак и налегке побыстрее подняться в IV лагерь, до вечерней связи, чтобы внизу не волновались. Уже в полной темноте добираюсь до палатки. Решаем, что Володя утром пойдет вверх развешивать веревки, а я спущусь за рюкзаком.

От IV лагеря путь становился менее крутым, но требовал другой техники. Здесь стали появляться крутые снежные взлеты и острые фирновые гребни.

Сегодня 1 Мая. Поздравляем друг друга, принимаем поздравления из базового лагеря и отправляемся работать.

Захватив рюкзак, я уже почти подходил к лагерю. Оставалось пройти 2,5 веревки. Впереди был трудный вертикальный участок стены с очень маленькими зацепками. Володя дал мне свой зажим, так как ему он сегодня был не нужен, а мне мог пригодиться. До этого места я им не пользовался. Здесь решил использовать, чтобы облегчить прохождение стены, но в спешке не отрегулировал длину репшнура. Перильная веревка шла слева направо по стене и имела большую слабину. После второго шага меня маятником отбросило на гладкий участок стены. Оба зажима вверху у перегиба стены подошли друг к другу и, пока, раскачиваясь на веревке, я искал зацепки, примерзли к заиндевевшей веревке. Все это произошло быстро, ноги потеряли опору, и я повис почти горизонтально, откидываемый рюкзаком. Тяжелый рюкзак оттягивал плечи, не давал отдышаться и собраться с силами. Дышать становилось все труднее. Я понял: кончился кислород. Еще немного — и можно потерять сознание. И тогда. конец: останусь висеть на перильной веревке, пока не замерзну, как X. Бахугуна — индийский альпинист из международной экспедиции 1971 г. Это произошло недалеко отсюда, в кулуаре Бонингтона. Во время спуска он завис на веревке. Помощь не подоспела из-за непогоды, и только через 10 дней альпинистам удалось снять его тело и спустить в базовый лагерь. Такая перспектива меня совсем не радовала.

Последняя надежда выбраться из создавшегося положения — это быстро освободиться от тяжелого рюкзака. Снял рукавицы, с трудом расстегнул ремень рюкзака. Руки стали коченеть от холода. Единственной мыслью было: «Быстрее! Могу не успеть!» Звать на помощь Володю бесполезно: на лице маска, да и он за перегибом стены. Кое-как сбросил рюкзак на согнутую в локте левую руку, пытаюсь правой пристегнуть его к веревке. Это мне никак не удается.

Задыхаясь под маской и рыча от бессилия, опустил вниз левую руку — и рюкзак, обрывая кислородный шланг, улетел вниз, унося с собой запасные рукавицы, фотоаппараты, веревки, карабины, кошки, кислород…

Глянул вниз. На выступе скалы лежало что-то красное, — наверное, веревка, которая лежала на дне рюкзака.

Снял маску, глубоко вздохнул, выбрался на полку и здесь заметил, что пальцы на руках побелели. Отогрел руки и, едва держась на ногах от напряжения и усталости, добрался до палатки IV лагеря.

Володя в этот день хорошо поработал, навешивая перила выше палатки. Обсудили ситуацию, подсчитали наличное снаряжение и решили завтра продолжить работу. На пальцах рук образовались белые пузыри, некоторые из них лопнули, и с помощью Володи я залепил их пластырем. Ночью руки болят, но терпеть можно.

Утром Володя из чехла палатки соорудил для меня котомку, и, взяв все необходимое, мы пошли вверх обрабатывать путь дальше. Скальные крутые взлеты со снежными шапками, острые гребни, обрывающиеся влево и вправо километровыми стенами, но это все-таки проще, чем участки скал перед IV лагерем.

Впереди серьезное препятствие — скальная башня, которую решаем обойти слева. Забивая крючья и навешивая петли, Володя проходит под нависающий участок скалы. Остается уже совсем немного до верхнего края — и тут вырывается крюк. Володя соскальзывает вниз метра на 3. Отдышался — и опять вверх, медленно, с удвоенной осторожностью. Наконец стена пройдена, и веревка надежно закреплена.

К нам подходит Сережа Бершов с кислородом. Мы радуемся встрече, расспрашиваем о делах внизу. Сережа проходит трудный участок, оставляет 3 кислородных баллона и спешит вниз. Ему нужно спуститься на ночевку в III лагерь. Отличный парень Сережа! Ведь он мог не подниматься сюда, а оставить кислород в палатке лагеря IV, как мы договаривались в базовом лагере.

Мы продолжаем медленно двигаться вверх. Западного гребня пока не видно, но чувствуется, что он где-то близко. Прохожу острый снежный гребень, затем Володя выходит в крутой ледовый кулуар. Прохожу по льду до ломких, буквально трухлявых скал. Еще проходим 2 веревки, сыплем друг на друга мелкие камни, к обоюдному неудовольствию. Видно, сказывается накопленная усталость и высота. Вот и гребень с подходящим местом для ночевки. Решаем дальше не подниматься. Оставляем остатки снаряжения и уходим вниз, в IV лагерь, ночевать.

Вечером по рации слушаем милые сердцу голоса родных и близких, пожелания удачи, музыку Грига — прокручивают записанные в Москве на пленку письма с Родины. Это был необыкновенный подарок для нас. У меня слезы наворачивались на глаза, когда я слушал любимые песни и романсы в исполнении самых дорогих мне людей — дочерей и жены.

Утром уходим ставить V лагерь. Прошли без кислорода навешенные вчера веревки. Проходим по гребню еще 40 м. и принимаемся за трудную работу. Нужно вырубить в фирновом гребне площадку для палатки. Прохожу еще одну веревку вверх. Отсюда виден путь к вершине по западному гребню. До вершины еще довольно далеко, хотя по высоте не больше 350 м.

Забираемся в палатку. Поговорили с базовым лагерем. Нам пожелали счастливого пути и удачи. День был тяжелый. У меня не было сил и желания снимать ботинки, тем более что утром их нужно надевать, а это здесь не простая задача. Последняя ночевка перед вершиной. Холодно…

Напряжение последних дней и близость вершины не давали нам возможности уснуть. В полудреме прошла ночь.

Володя забыл спрятать ботинки в спальный мешок, и к утру они сильно задубели. Пришлось отогревать на примусе. Попили чаю и вышли вверх. Идем молча. Володя впереди, я иду вторым. Расход кислорода установили минимальный, чтобы дольше хватило. Время от времени останавливаемся, выбирая путь, и выходим наконец на западный гребень, ведущий к вершине Эвереста. То некрутой скальный взлет, то снежный гребень, то короткая стенка, где нужно полазить, — так набираем высоту. Внизу, на снежном склоне у камней, видна оранжевая палатка какой-то из прошлых экспедиций. Этот участок пути уже проходили раньше альпинисты. Это как-то успокаивает — другие прошли, и мы пройдем. Выходим в закрытый от ветра карман и останавливаемся для связи с базовым лагерем. Настроение хорошее, его поднимает еще и вышедшее из-за горы солнце.

Я стоял перед выбором: увеличить подачу кислорода и облегчить себе жизнь и пойти быстрее, но тогда кислорода может не хватить на обратный путь или уменьшить, поэкономить — значит, резко сбросить темп движения. После стольких дней работы на высоте без отдыха сил с каждым часом и так становится все меньше и меньше. Увеличиваю подачу до 2 литров в минуту.

Продолжаем медленно двигаться к вершине. Впереди знаменитый пояс рыжих скал — это предпоследнее серьезное препятствие перед вершиной. Тоненький репшнур, обтрепанный ветром, нитью Ариадны вьется по скалам, облегчая нам выбор пути. Его навесили здесь югославские альпинисты. Взятая нами для облегчения короткая (20-метровая) веревка усложняет нам передвижение на этом участке скал. Удобных мест для организации надежной страховки мало. Выше стены идем как по лестнице. Черепицеобразные скалы гладкими ступенями ведут нас к следующему препятствию — 20-метровой стене. Это, пожалуй, последнее препятствие на пути к вершине. Володя оставляет часть нашего железного снаряжения — выше оно нам не понадобится. Теперь путь однозначен, да к тому же он промаркирован то желтым пустым кислородным баллоном, то потерянным ледовым молотком, то остатками рации.

Мы шли и шли, а вершины все не было и не было. Снежный склон увалами поднимался вверх, кое-где перемежаясь разрушенными серыми скалами. Мы уже на уровне южной предвершины, — значит, вершина уже рядом.

И вот наконец долгожданный миг!

Володя стоит на вершине и достает кинокамеру.

Прохожу мимо него и опускаюсь на снег.

Все! Дальше вверх пути нет!

Потом меня будут часто спрашивать, что я чувствовал в эту минуту.

Счастье?

Вряд ли.

Восторг?

Нет.

Облегчение?

В какой-то мере да.

Усталость?

Может быть. Не помню.

Просто ощущение того, что задача выполнена и советские люди поднялись наконец и на этот полюс планеты. Это победа нашего спорта. Но, чтобы победа не была омрачена, нужно еще спуститься.

Оглядываюсь вокруг. Необыкновенный простор! Темно-синий купол неба, Гималаи со стайками белых кудрявых облаков, зеленовато-рыжая холмистая страна — Тибетское нагорье. Присматриваюсь к окружающим вершинам. Узнаю знакомые по фотографиям вершины. Макалу, Чо-Ойю, совсем рядом Лхоцзе…

Мы исполняем неписаный ритуал: фотографируем друг друга, снимаем панораму, Володя снимает на кинопленку все, что видит и что можно снять. Оставляем на вершине все, что принесли. Привязываем к торчащей из снега верхушке дюралевой треноги пустой баллон кислорода. Сообщаем любопытному офицеру связи все, что мы видим, и он подтверждает, что мы действительно на вершине.

Теперь надо идти вниз. А вниз, пожалуй, идти будет труднее. Мы это уже понимаем. Кислород на исходе, силы тоже. Времени 15 часов. Через 2 часа начнет темнеть. Спуск идет медленно. Уже в темноте, идя первым, я на скальной стенке теряю правильный спуск, и уже по снегу приходится немного подниматься вверх, чтобы попасть на свои следы. Перед этим Володя, оценив обстановку, по рации сообщает, что засветло в V лагерь мы вряд ли дойдем и поэтому нам нужна помощь. Для себя я решил, что мы будем идти, не останавливаясь, всю ночь, пока не дойдем до V лагеря. Будем идти, пока сможем. Идти — значит жить.

Я не хотел вызывать на помощь ребят. Кто-то из-за нас может потерять возможность подняться на вершину. Но теперь, вспоминая ту ночь, наш путь и зная все про свои руки, я думаю, что Володя сделал правильно, попросив помощи.

Из V лагеря нам навстречу вышли Сергей Бершов и Миша Туркевич. Через некоторое время мы почувствовали, что кто-то идет. Услышали голоса. А еще через несколько минут страшно обрадовались, увидев ребят. И, получив возможность физически и морально отдохнуть, вдруг сразу до конца поняли, как сильно измучены Горой.

Ребята принесли горячий чай и кислород. Когда мы немного отдохнули и удовлетворили взаимное любопытство по поводу происходящих событий, Сережа спросил:

— Ну как, вы сможете идти сами? Мы хотим пойти вверх, а потом вас догоним и вместе спустимся в пятый лагерь.

Мы знали, что значит для ребят наш ответ. Вершина рядом, будет ли когда-нибудь еще она так близко для них? Ребята связались с Таммом, объяснили ситуацию и попросили разрешения на подъем. Тамм сказал:

— Нет!

И замолчал.

Что он решал в эти минуты, когда 4 человека ночью на высоте около 8700 м. ждали его ответа? Надеялся ли на наши с Володей силы? Мечтал ли увидеть на ночной вершине еще советских альпинистов? Или просто прикинул, что в V лагере сейчас двое и, если мы среди ночи придем туда вчетвером, никто из нас не отдохнет — палатка ведь одна. И Тамм, расспросив о количестве кислорода и нашем самочувствии, дал «добро».

Мы расстались, пожелав друг другу удачи. Ребята пошли вверх, а мы вниз. По обе стороны нашего пути была пропасть, и приходилось страховать каждый шаг, чтобы не сорваться. С каждым метром мы шли все медленнее и медленнее, иногда останавливались совсем. Временами мне казалось, что надо сесть и никуда больше не идти. И сразу станет хорошо, тепло, спокойно, и ничего больше не надо. Чтобы отогнать эти мысли, вспоминал ребят, базовый лагерь, представлял, как внизу волнуются за нас, и продолжал ползти вниз.

Остановились у крутого спуска. Шел мелкий снежок и припорашивал отполированные ветрами и снегом плиты. Дальше идти было нельзя — скалы стали совсем скользкие, а у нас не оказалось с собой ни крючьев, ни кошек. Володя, оказывается, оставил наверху свой рюкзак. Мы отошли немного влево от основного пути и на безопасном месте решили дождаться ребят. Время остановилось. Мыслей не было. Какое-то оцепенение охватило меня. Так, наверное, переходят в состояние зимней спячки медведи. Мы сидели и молчали…

Вскоре послышались голоса. Ребята спускались. Они были на ночной вершине! Начали спускаться вниз. Нашли путеводную нить — югославский репшнур. Сережа и Миша закрепляли веревку, и мы, стараясь идти как можно быстрее, скользя и падая, спускались по ней. Потом в удобном месте надели кошки и пошли увереннее. Торопились спуститься, пока светит луна. Снизу поднимались призрачные облака и начали задевать луну своими космами. Внезапно луна скрылась, и мы провалились в кромешную темноту. Не видно не только куда поставить ногу, но и самих ног. Продолжаем спускаться на ощупь, как лунатики во сне. Миша идет первым. У него еще немного теплится огонек фонарика, но вот и этот светлячок погас. Сережа жалуется на холод. У него сильно мерзнут ноги. Продолжаем идти. По рельефу кажется, что мы уже где-то недалеко от V лагеря…

Немного стало рассветать. Уже видны впереди следы на снегу. Наконец под утро мы добрались до V лагеря. Встреча была короткой. Иванов и Ефимов торопились на вершину. Поздравив и напоив нас чаем, они ушли вверх. освободив нам палатку. И тут я впервые понял, что почти не чувствую рук, Ребята стали мне растирать кисти, и я ощутил боль. Пальцы не гнулись. Сережа Бершов связался по рации с доктором, и тот приказал немедленно начинать делать уколы. Все необходимое было в аптечке лагеря. Засиживаться здесь было некогда. Необходимо как можно быстрее сбрасывать высоту.

Ребята торопились добраться скорее, сегодня же, до III лагеря и поэтому решили идти не останавливаясь. Для меня началась растянутая на двое суток пытка болью, которой мне раньше в таком количестве не приходилось испытывать. У каждого крюка, у каждого узла на веревке мне нужно было перестегивать самостраховку. Я мысленно пересчитывал, сколько таких болевых ударов мне еще предстоит испытать на почти 3-километровых веревочных перилах. Я уже с трудом передвигал ноги и очень хотел пить, — наверное, давали себя знать обмороженные руки и уколы, которые мне регулярно заботливо делал Сережа Бершов. Когда мы спустились в IV лагерь, я, вспоминая предстоящий крутой спуск, сказал ребятам, что никуда больше не пойду, пока не попью чаю и не посплю хотя бы 15 минут. Тем самым я старался хоть немного оттянуть продолжение медленной пытки. Лег, уткнувшись лицом в рюкзак, и провалился в сон.

Когда проснулся, в лагере никого не было — ребята уже двинулись в путь. Последним я видел Володю, когда он отходил от палатки. Долго провозился, привязывая как следует кошки. Надо не отставать и скорее спускаться. Опять каждый раз, когда приходилось браться за что-то руками, пальцы сводила боль.

Через некоторое время я решил немного передохнуть и поправить сбившуюся набок кислородную маску. Пальцы в перчатке не двигались, я решил ее снять, но рука шевелилась плохо, перчатка выпала и ушла вниз. Достать я ее уже не мог. Запасной у меня не было — все улетело с рюкзаком при срыве на этом же месте. Останавливаться было нельзя, так что дальше пришлось спускаться без перчатки, в рваной рукавице. Я хотел лишь одного: скорее спуститься, и тогда, мне казалось, все станет на свои места…

На мое счастье, через какое-то время я увидел поднимавшихся Валерия Хрищатого и Казбека Валиева. Попросил у Казбека запасную пару варежек. С трудом натянул их на окоченевшие руки.

К III лагерю я уже подходил в темноте. Навстречу вышел Сережа Бершов. В базовом лагере уже начали волноваться, что меня долго нет. Вечером опять уколы. Забинтовали руки.

На следующий день начали спускаться дальше вниз. Сережа на спуске далеко не уходил от меня, отвлекая от трудностей пути. Еще через день нас горячо встретили в ледопаде поднявшиеся сюда ребята, доктор, кинооператоры…

Вот и все! Самое трудное осталось позади. Когда я спустился со скал на ровное место перед I лагерем, остановился, сел на камень лицом к горе и вдруг понял — вот и все! Была мечта, с ней я жил многие годы. Была гора — самая большая в мире гора, на которой я не был. Была тайна. Была путеводная звезда — цель. Была — и нет. И никогда больше не будет. Теперь нужно искать новую звезду!

 

Владимир Балыбердин.

Неправильное восхождение

С тех пор как в Катманду вы впервые заговорили о будущей книге, я много раз возвращался к тому времени, которое стало для нас эпохой. К моему удивлению, некоторые, даже бесспорные, факты я теперь вижу несколько по-другому. Однако я постарался оставить нетронутым то восприятие, которое попало в дневник на маршруте и в базовом лагере. Лишь смягчил некоторые резкие суждения, записанные только для себя. Отдельно по тону стоят воспоминания и сегодняшнее осмысление событий.

Володя

Из письма к редактору книги

К моменту, с которого я буду цитировать дневник, мощная машина гималайской экспедиции, прекрасно спроектированная, хорошо исполненная и сносно работавшая, вдруг забуксовала. Резко снизилась эффективность использования ее главной движущей силы — энергии людей. Группа Хомутова за неделю работы наверху подняла в IV лагерь кислорода меньше, чем израсходовала в процессе работы. Срочно созданная дополнительная группа Шопин-Черный-Хергиани с шерпами тоже не выполнила задачу. Шерпы отказались ходить в III лагерь. В результате лагерь II был завален кислородом, снаряжением, продуктами, а верхние не были укомплектованы даже наполовину.

Логика требовала: во-первых, послать целую группу для обработки участка IV–V и установки штурмового лагеря V; во-вторых, организовать другую надежную четверку для решающего штурма. Но такой вариант отодвигал первый выход на вершину еще дней на 7-10. А погода по прогнозу должна была ухудшиться.

Евгений Игоревич в смятении ходил по базовому лагерю, пытаясь найти решение. Выход был только один: рассчитывать, что люди, наполовину сократив потребление, сделают вдвое большую работу.

Сразу решили иметь в IV и V лагерях только по одной палатке. Соответственно уменьшался вес предметов жизнеобеспечения. Но это не решало проблемы. Тогда начальник предложил группе Иванова пройти участок IV–V и попробовать штурмовать вершину. «Мы недостаточно отдохнули, вряд ли у нас хватит сил для этого» — было единодушное мнение группы. Аналогичный итог и после консультации с группой Валиева.

Наша группа, руководимая Эдуардом Мысловским, всегда первой начинала каждый новый цикл выходов наверх. Мы уже отдохнули и по плану должны были идти на вершину первыми. Это наше право и большая честь. Но вразрез с планом предстояло еще и обработать маршрут до высоты 8500 и установить лагерь V. Вразрез с планом от нашей четверки осталось только двое — Эдик Мысловский и я. Володя Шопин и Коля Черный работали наверху. Поэтому Евгений Игоревич даже не рассматривал нашу двойку в качестве претендентов на штурм. Нам предложили посидеть дней 10, пока кто-нибудь решится на этот тяжелый вариант.

Десятидневное сидение меня никак не устраивало. Я сразу предложил Эдику идти в двойке. Ясно было, что на вершину мы не взойдем, но хотя бы обработаем участок IV–V. Он сомневался: с одной стороны, хотелось подождать ребят; с другой — в этом случае мы оказывались в хвосте длинной очереди желающих подняться на вершину. Я продолжал попытки склонить его к своему варианту.

Однажды, когда мы сидели в палатке Эдика, к нам зашел Овчинников. Не успел старший тренер раскрыть рот, как я выложил ему свой план.

— А я с этим к вам и шел, — обрадованно сказал Анатолий Георгиевич, до сих пор, видимо, не рассчитывавший на успех разговора.

Стали обсуждать технические детали, и вдруг выяснилось, что он планирует не совсем то, что я. Вариант отличался на «самую малость»: он предполагал обязательный подъем нашей двойки на вершину в этом же выходе.

24.04.82. 23:30

Вот уже 3-й день наш выход назначают на послезавтра. Сегодня спустилась группа Хомутова. Они только благоустраивали лагерь IV и немного подняли кислорода — 2 баллона в лагерь IV и 2 баллона на 15-й веревке после III лагеря. Юра Голодов не смог донести свой груз — на одном участке перил вылетел крюк, и он, пролетев метров 8, получил небольшие ушибы. В остальном все нормально.

Ребята считают, что участок до V лагеря можно обработать за день, — конечно, с кислородом. Сами они работали и спали с кислородом постоянно, начиная от лагеря III.

После лагеря IV гребень выполаживается, но много жандармов, и оценить сложность маршрута трудно.

Нам с Эдиком сегодня вручили в торжественной обстановке вымпелы — флаги СССР, Непала и ООН. Наконец-то у Димы Коваленко была работа — он снимал для кино и телевидения, остальные снимали для себя на фотопленку.

Я несколько раз позволил себе высказать мнение, что считаю наш выход на вершину маловероятным, чем вызвал неудовольствие Овчинникова. Он потребовал объяснений: либо мы настраиваемся на восхождение, либо надо перестраивать планы остальных групп, которые связаны с нами. Я пытался объяснить, что он требует невозможного, так как в базовом лагере мы не можем оценить, как сложится работа наверху. Но убедившись в который раз, что плетью обуха не перешибешь, я постарался спустить вопрос на тормозах и сказать то, что он хотел бы услышать.

Ушла на отдых в Тхъянгбоче группа Ильинского.

Володя Шопин сидит в I лагере, руководит работой шерпов на участках I–II и II–III. Правда, первая группа шерпов, которая пыталась пройти в лагерь III, вернулась, оставив груз на 6 веревке из-за большого количества снега на этом и без того сложном участке. На 7800 поднялся только Хута Хергиани с очень небольшим грузом. По пути он подправлял перила. Чем занимался в это время Коля Черный — мне неясно. Ночуют они оба на 7300 вместе с тремя шерпами, которые завтра попытаются все-таки пробиться с тем же грузом наверх.

В общем, все происходит чрезвычайно медленно, планы регулярно срываются, урезаются и опять срываются. Как долго будет происходить загрузка лагеря III кислородом и снаряжением — сказать невозможно. Завтра у шерпов день отдыха, а послезавтра уже наш выход. Коля предложил организовать на участке II–III две тройки шерпов, которые работали бы в противофазе, но я сомневаюсь, что найдется такое количество способных на это.

Хотя я как можно дольше хотел бы обойтись без кислорода, никто не знает, как сложатся обстоятельства.

Если без этого будет невозможен подъем на вершину, то придется взять «железяку» и надеть «намордник».

Недавно Пемба Норбу говорил, что погода установится после обильного снегопада. Вчера в глубине души все надеялись, что сегодня будет перелом, однако сегодняшний день как две капли воды похож на все предыдущие: с утра солнце, в середине дня снег, поздним вечером прояснение до утра.

Вечером отметили день рождения Володи Пучкова. Он достал шампанское. Главным украшением стола была не черная и красная икра, а жареное мясо и только что принесенные яблоки. Я их и так-то очень люблю, а после полутора месяцев отсутствия — и вовсе.

Не знаю ни одной экспедиции, в которой было бы так плохо со свежими фруктами и овощами с самого начала. Вдоволь только моркови, что, впрочем, тоже неплохо.

Ребята, только что пришедшие сверху, отмечают отличный аппетит на всех высотах. Сказываются акклиматизация и регулярное пользование кислородом. Этот вопрос с кислородом беспокоит меня постоянно, и все время происходит борьба противоположных желаний.

25.04.82. 22:00

Наш выход опять откладывается как минимум на день.

Наверху ничего не продвигается. Коля Черный жалуется на острые боли в брюшной полости. Сейчас он на 6500 и собирается спускаться. Хута Хергиани под предлогом сломанной кошки тоже вдруг спустился в лагерь I и поговаривает о спуске в базовый лагерь, хотя в лагере II еще 3 пары кошек. Только Володя Шопин сохранил рабочий настрой и предлагает пойти в двойке с кем-нибудь из шерпов до 7800 или даже выше. Шерпы жалуются на усталость. Завтра отдыхают. Наверху, как и здесь, обильные снегопады. Лхоцзе совсем белая.

Таким образом, наш выход завтра не имеет смысла по всем причинам: плохая погода и совершенно не обеспечен кислородом и снаряжением лагерь III. Тем более что руководство все больше склоняется к тому, чтобы мы были на вершине любой ценой.

Правда, в руководстве тоже нет полного единства. Романов, который всегда был настроен резко против Эдика, в том числе и против участия его в экспедиции, категорически возражает против теперешнего варианта. Правда, его голос, как и любой другой, ничего не определяет. Все решает Евгений Игоревич. Я тоже уже не рвусь выйти вверх как можно раньше. Уж если нас обязывают штурмовать, так нужно дождаться погоды и маломальского обеспечения кислородом. Сегодня Овчинников велел нам с Эдиком подробно расписать наш график движения по весу рюкзаков на каждом переходе. Получается, что самое узкое место, то есть самые тяжелые рюкзаки, на участке III–IV. Придется нести по 17–20 кг. Но при этом в идеальном варианте нам даже не понадобится помощь Иванова. Мы в состоянии занести для себя все необходимое, включая кислород, для обработки и штурма вершины.

Дни тянутся монотонно, однообразно. Сегодня весь день играли в эрудита, иногда развлекались шахматами и домино.

Приходил гость из Намибии, немец по происхождению. В этом сезоне туристам не везет: приехать черт знает откуда, чтобы увидеть густую облачность вместо знаменитых гор, — невелико удовольствие.

Проклятая погода, когда же наконец улучшение?

26.04.82. 22:30

Наконец-то завтра выходим.

Хотя наверху работа отнюдь не кипит, тем не менее кое-что уже занесли. А главное — сегодня впервые днем не было снега. За последние сутки заметно потеплело. Вот и паста в ручке не замерзает. Может быть, это долгожданное улучшение погоды?

Володя Шопин с одним шерпой поднялся в лагерь III. Занесли веревку (80 м.) и кислород…

…Хута и Коля спускаются вниз. Иванов пришел из Тхъянгбоче после отдыха.

Вечером Евгений Игоревич на всякий случай попрощался с нами (если завтра проспит) и, главное, сказал:

— Обещаю вам, что без вашей попытки восхождения экспедиция отсюда не уйдет.

Эти слова мне как бальзам на душу.

27.04.82

Вышли на последний и самый длинный подъем.

Взвесили рюкзаки: у Эдика 11 кг, у меня 17 — продукты, рация, фотоаппарат, личное снаряжение.

Нас торжественно проводили Тамм, Овчинников, Воскобойников, Дима все это зафиксировал на кинопленку.

Евгений Игоревич в который раз настоятельно напомнил мне:

— Эдика не бросай. Идти только в связке. Постоянно следи за его самочувствием.

Его беспокоило то, что на предыдущих выходах Мысловский, как правило, делал переходы на 2–3 часа дольше других участников. Я заверил начальника, что на пути к вершине, где отсутствуют перила, ни о каком разрыве, конечно, не может быть и речи.

Покинули базу в 6:00. Через 200 м. провалился в ледниковую лужу по колено обеими ногами. Вместо того чтобы сразу отжать носки, шел до того места, где надевают кошки. За это время воду из носков перекачал во внутренний и наружный ботинки. Эдик дал запасные носки, но они, конечно, тут же намокли. До лагеря I дошел без проблем, хотя ноги мерзли.

На прошлом выходе свой ледоруб оставил на 7800, а лыжные палки на 6500. Решил, что дорога через ледопад настолько комфортабельна, что обойдусь без дополнительных точек опоры. И вот теперь по свежему снегу с не очень легким рюкзаком идти оказалось тяжеловато. До 6100 шли 5 часов — это очень долго.

В промежуточном часа полтора посидели, попили чайку. В лагерь I пришли к 16 часам.

Там было несколько шерпов. Они накормили нас рисом, испорченным добавкой цзампы. Это традиционная непальская еда — болтушка из поджаренной ячменной муки.

Поговорили с Навачгом, который был прикомандирован к нам в помощь до 7800. Намекнули, что в случае ею хорошего самочувствия он может попасть вместе с нами и на вершину. Он весь загорелся от этой перспективы.

Еще раз посчитали кислород. Получилось, что в принципе хватает на троих: 4 баллона в IV лагере, 2 баллона в III лагере и по 3 баллона мы занесем сами. При этом мне хотелось поднять как минимум по 2 веревки вдобавок к тем 8, которые уже имелись на 8250. Иначе могло не хватить для обработки участка IV–V и обеспечения самого восхождения.

Правда, Валя Иванов утверждал, что до 8500 хватит 10 веревок, но я настаивал на 12, чтобы иметь запас. Никто не знает, что нас ждет, и лучше занести лишнюю сороковку, чем остановиться в 40 м. от хорошей площадки из-за отсутствия веревок.

Около 18 часов к нам в лагерь спустился Шопин, который делал с шерпами ходки на переходе II–III. Занесли они не очень много — шерпов пугают крутые заснеженные скалы. Володя чувствовал себя отлично, готов был идти и до лагеря IV, но не с кем, и ему было велено спускаться.

Будучи уверен, что при теперешней акклиматизации он без труда дойдет и до вершины, он с легким сердцем отправился на отдых. Я испытывал что-то вроде угрызения совести от того, что вот мы идем на вершину, а Володя встает в конец длинной очереди на восхождение. Под влиянием этого чувства я даже пообещал ему составить компанию, если у него не окажется партнера. Я чувствовал себя исключительно хорошо, надеялся, что этот выход всех сил не отнимет и для повторного подъема мне достаточно будет короткого отдыха на 6500. Как здорово было бы зайти наверх ленинградской связкой! Реальны или нереальны были эти планы, судить трудно — слишком неправильно все сложилось в нашем с Эдиком восхождении.

28.04.82

В 10:00 в бодром настроении мы втроем вышли наверх. К сожалению, рюкзаки были тяжеловаты. Я слишком много нес продуктов, без которых, как потом оказалось, вполне могли обойтись. А усталость уже начала накапливаться.

29.04.82

Утром собирались медленно, но в лагерь III пришли засветло.

Вначале путь проходил так, что случайно сброшенный камень может упасть на товарища, идущего в 2–3 веревках ниже, поэтому приходилось особенно тщательно рассчитывать каждый шаг, пытаясь угадать живые камни под свежевыпавшим снегом. Громко проклинал косые траверсы через кулуары, когда веревка закреплена концами, а середина провисает над обледеневшим желобом. Если здесь поскользнуться и зависнуть на зажиме, то долго будешь барахтаться с таким грузом.

30.04.82

Долго не могли понять, как же нам все захватить. Наконец нагрузились приблизительно так: я — 27–29 кг., Эдик — 25–27, Наванг — 25–26.

Помня адский холод (впрочем, в аду жарко), который мы испытали, выходя из III лагеря 3 недели назад, я надел все, что было с собой. На это раз мороз оказался слабее, но ни одна одежка не была лишней.

Палатки III лагеря прилепились к монолитной нависающей скале, и от них вниз уходил крутой снежно-ледовый склон. На стыке склона и скалы удалось вырубить неширокую площадку, на которой одна палатка встала целиком, а вторая на две трети. На таком крутом склоне удобно надевать тяжелый рюкзак, под который всегда приходится садиться.

Я вышел на час-полтора раньше и, дойдя до седловин (3 веревки), занялся киносъемкой. Это было ошибкой, так как и без того мы вышли только в 12-м часу. Через некоторое время появился Наванг, но ко мне не поднимался. Полчаса спустя я продолжил свое довольно медленное движение вверх. Я был в 2-х веревках выше по кулуару от Наванга, когда к нему подошел Эдик.

Я надел маску, установил ручку редуктора на расход 1 литр в минуту и стал искать подходящий камень, чтобы поставить рюкзак повыше. Просто поднять на плечо я его не мог — слишком тяжел — и пришлось сесть, надеть лямки и плавно встать. Было уже 2 часа дня, а до лагеря V осталось еще 11 веревок.

Кислородная маска на лице сразу вызвала массу неудобств. До сих пор я только примерял ее, сидя за столом в кают-компании, и не предполагал, что на маршруте с ней возникнут сложности. Резиновая трубка с индикатором поступления кислорода висит перед грудью и грозит зацепиться за выступ или запутаться в самостраховках, маска сильно сокращает главный сектор обзора — не видно зацепок для ног. А когда наклоняешь голову, маска упирается в пуховку и совсем сдвигается на глаза. Я промучился минут 20, пройдя всего треть веревки, и решительно снял маску.

Облегчения от кислорода не почувствовал, зато неудобства сильно усложнили работу. Сняв маску, ощутил, как резко охватило морозом влажную кожу лица, но через пару минут привык.

Я посматривал вниз, где в 120 м. от меня Эдик о чем-то долго совещался с Навангом. Ждать их не имело смысла, так как по перилам все равно каждый идет независимо, а чем раньше я приду в лагерь V, тем лучше для всех.

Подошел к стенке, на которой при обработке затратил довольно много времени и совсем заморозил страховавшего меня Эдика. Перестегнул зажим и попытался пройти по тем же зацепкам, что и 2 недели назад. Однако стенка «отбрасывала». Лезть с таким рюкзаком по мелким трещинам и выступам было невозможно. Веревка шла по диагонали, с небольшим провисом. Когда я вынужден был ее нагрузить, меня качнуло маятником вправо метра на 2, и я оказался под выпуклой частью стены, почти не находя опоры для ног. Я висел на зажиме достаточно надежно и даже удобно, длина страховки и точка закрепления ее на грудной обвязке гарантировали от опрокидывания и потери контроля за ситуацией. Все это было отработано на скальных тренировках и стенных восхождениях, и оставалось только выбрать один из способов движения по вертикальным перилам на отвесе. Мешкать было нельзя, так как рюкзак, несмотря на удобную конструкцию, был все-таки слишком тяжел и буквально переламывал позвоночник, выворачивал плечи. Можно было встегнуть второй зажим с петелькой для ноги и по очереди передвигать то верхний, то нижний, но, прикинув длину тяжелого участка, я решил, что обойдусь просто руками. Правда, пришлось снять рукавицы, так как они скользили по гладкой капроновой веревке. Сделав несколько быстрых шагов-подтягиваний, я вылез на сравнительно пологую часть стены и прислонился к ней, с трудом восстанавливая дыхание и отогревая совершенно окоченевшие руки.

Маршрут приобретал все более гребневый характер. Отдельные стенки можно было обойти справа, иногда попадались полки и гребешки, которые позволяли немного отдохнуть. Средняя крутизна заметно возросла, я подошел к самому сложному участку всего маршрута по юго-западной стене Эвереста.

Веревки здесь навешивали Бершов и Туркевич неделю назад, и теперь я по достоинству оценил их безупречную работу на труднейших скалах.

Оказывается, участок 7500–7700, который снизу казался нам ключом маршрута, значительно проще того, что встретилось на высотах 8000–8200. Как они лезли по этим микрозацепкам, присыпанным снегом, в тяжелой и громоздкой одежде, в рукавицах и кислородных масках, которые так мешают при тонком лазании! К тому же этот черный непрочный сланец плохо держит крючья, а трещины забиты снегом и льдом.

Наконец мы с Эдиком опять оказались в зоне прямой видимости. Он был метров на 120 ниже, и я с трудом докричался:

— Светлого времени не больше двух часов! С таким грузом до темноты в лагерь не успеем. Давай оставим здесь по девять-десять килограммов, а завтра вернемся…

Эдик кивнул, не снимая маски, и поставил рюкзак. Я попросил только не оставлять веревки; кислорода на завтра ему хватит того, что есть в лагере IV, а без веревок, крючьев и карабинов мы не сможем обработать дорогу наверх.

Оставив 3 баллона в снежной нише, я продолжал подниматься, досадуя на себя, на маршрут и на тяжелый рюкзак. Знал бы я, что здесь будет так круто, не канителился бы утром и не тратил времени на киносъемку.

Стенка шла за стенкой. Я пытался торопиться, но от этого работал менее рационально и быстрее расходовал силы. Надвигались сумерки, а лагеря нет и нет.

Вдруг снизу совсем близко слышу голос. Эдик? Как он сюда попал? Ведь разрыв между нами постоянно увеличивался. Эдик спрашивал меня, как лучше пройти эту веревку. Я объяснил и подождал. Оказывается, он оставил рюкзак, и это позволило ускориться. Молодец! Лучше хорошо отдохнуть в палатке и утром сходить за грузом со свежими силами, чем карабкаться всю ночь по этим сумасшедшим стенкам.

Еще 30 м., и мы на остром снежном гребне. Срублено несколько кубометров снега, и в этом проеме стоит палатка. Окоченевшими пальцами с трудом развязали рукав входа. В полном изнеможении вползли и некоторое время лежали в темноте…

Но уже через минуту я распаковал рюкзак и достал рацию. В назначенное время (18:00) мы не вышли на связь, так как находились на трудном участке. Внизу волновались, держали рацию на постоянном приеме. Мы сообщили, что у нас дела идут относительно нормально. Евгений Игоревич как мог ободрил нас и сообщил, что за нами поднимается группа Иванова, которая постарается помочь нам кислородом.

Я впервые был на высоте 8500. Обычно после первой ночи на новой высотной отметке болит голова и утром тяжело включаться в работу. А работа предстояла сложная, к тому же совсем неизвестная: дальше этого лагеря никто не ходил.

Чтобы исключить утренние неприятные ощущения, я решил попробовать спать с кислородом, расходуя 0,5 литра в минуту.

1.05.82

По связи вечером мы сообщили базе, что завтра возвращаемся за грузом, однако утром я предложил не терять рабочий день сразу двоим. Пока Эдик ходит за своим рюкзаком, я смогу начать обрабатывать маршрут. Эдик согласился.

Я взял 5 веревок, кручья, молоток, карабины. Подойдя к концу перил, оставил груз, повесив на себя только железо. Закрепил конец новой веревки, пристегнулся к ней зажимом и пошел, организуя промежуточные точки страховки. В случае срыва я повисал на системе: зажим, веревка, промежуточный крюк. К счастью, срывов удалось избежать. Этот метод — так называемая система одиночного хождения, — конечно, менее удобен, чем работа в связке, но все-таки он позволил нам выполнить дневной план. Неудобство заключалось в том, что каждый участок приходилось преодолевать трижды: вверх, вниз, вверх. Навешивая веревку, я лез, конечно, без рюкзака, потом возвращался, чтобы поднять его к подножию очередной стенки и достать следующую веревку. Если спустить эти скалы на высоту кавказских вершин, то они не представят особых трудностей для опытного скалолаза. Сложенные из горизонтальных слоев черного сланца с большим количеством трещин, они удобны для лазания при любой крутизне. Но здесь приходится работать не в легком свитере и не в галошах. На ногах тяжелые двойные ботинки по 2 кг. каждый с утеплителями, на руках толстые шерстяные рукавицы. Даже в этих условиях, не будь снега на каждой полочке, каждой зацепочке, можно было бы идти быстрее. И в довершение всего — трещины, очень мелкие, а скалы непрочные — трудно найти место для надежного крюка.

Заканчивая обрабатывать третью веревку, вдруг услышал крик. Замер, стоя на мелких зацепочках, пытаясь сдержать дыхание. Прислушался. Тихо. Неужели слуховые галлюцинации? Кто здесь может кричать? Сейчас на этой высоте я один во всем мире. Альпийские галки иногда кричат очень пронзительно, но даже они не в состоянии сюда залететь. Ближайшая живая душа — Эдик, но он далеко внизу и за несколькими изгибами гребня. Значит, показалось. Тревожный симптом. До сих пор не замечал за собой отклонений от равнинных норм. Разве что память плохая. Так ведь и внизу вечно все забываю, только и живу на записных книжках. Выдал себе веревку, сдул пушистый снег с очередной полочки. Скорей бы выбраться на эту снежную шапку, подвигать пальцами в ботинках, на несколько минут сунуть руки под пуховку… Сколько же мне еще здесь вертухаться? Под стенкой в рюкзаке последняя веревка, но каким окажется рельеф дальше? Вдруг опять крик. Что за чертовщина? Теперь уже точно — не ослышался. Лихорадочно ищу место, где можно закрепить веревку. Как назло, ни выступа, ни трещин. В эту труху забить бы «морковку». Может быть, вот сюда зайдет швеллер? Хотя бы временно.

Быстро встегиваю карабинный тормоз. Съезжаю со стенки. Дальше несколько участков — просто держась за веревку руками. Надо спешить. Наконец отсюда маршрут виден далеко вниз. Ниже палатки на стенке замечаю Эдика. Видно только его голову и плечи.

— Что случилось?

Эдик не сразу поднял голову. Молча смотрит на меня, тяжело дышит.

— Что с тобой? Ты кричал?

Молчание. Я переминаюсь на месте в замешательстве.

— Мне спускаться? Нет?

Эдик отвернулся от меня и, кажется, начал двигать зажим по перилам. Внешне с ним все нормально. Так ничего и не поняв, я опять поднимаюсь к верхнему концу перил. Наваждение какое-то! Может быть, он хотел, чтобы я помог ему вытащить рюкзак, а потом передумал? Надо бы успеть сегодня навесить еще веревку. Как-то медленно у меня движется обработка. Скоро сумерки, опять холод собачий…

К 19 часам я навесил 4 веревки в добавление к той одной, что успела навесить группа Голодова, то есть как раз до половины пути к лагерю V.

На этом участке отдельные вертикальные стенки чередовались с длинными острыми снежными гребнями. На снегу сложность была не в прохождении, а в опасности улететь с внезапно обвалившимся карнизом и в неудобстве организовать страховку. Приходилось вырубать из снега тумбы диаметром 1,5–2 м. и обвязывать их веревкой. Вернулся я в палатку уже в полной темноте, около 8 вечера, опять страшно уставший.

Эдик лежал, не зажигая свечки, не разводя примуса. Он постанывал от боли.

В двух словах он сообщил мне, как завис на стенке уже при подходе к палатке. Пытаясь застегнуть второй зажим, он сделал что-то не так, и зажимы проскользнули по веревке. Самостраховка, на которой он висел, была закреплена слишком низко на груди, и рюкзак опрокинул его. Он прилагал все усилия, чтобы вернуться в нормальное положение, голой рукой хватался за мелкие зацепки, обмораживая пальцы до волдырей, но ничего не получалось. Груз был тяжел — ведь он захватил вчера еще и часть того, что не принес Наванг, вернувшийся в лагерь III. Рюкзак душил его поясным ремнем, а до перил было не дотянуться. В это время кончился кислород, и наступил момент, близкий к потере сознания. Ради спасения жизни надо было жертвовать рюкзаком. Расстегнув ремень, Эдик еще пытался как-то спасти груз, держа рюкзак за лямку на руке. Но удержать такую тяжесть, вися вниз головой, было трудно — ведь даже стоя на площадке, дыша кислородом, он едва мог надеть его на себя.

Рюкзак распоролся по всем швам от первого же удара о камни. Ближе всего, метрах в 150, зацепилась веревка, которая находилась на самом дне рюкзака, остальное — крючья, карабины, кислород, продукты, два фотоаппарата — навечно затерялось в снегах кулуара Бонингтона. На лице осталась кислородная маска с рваной дырой в том месте, где к ней подходила трубка от баллона.

Так, отнюдь не празднично, закончился этот первомайский день.

Мы еще раз посчитали наше снаряжение и кислород. Получалось, что завтра мы еще сможем работать, а дальше остается только надеяться на заброску веревок и кислорода группой Иванова.

Я взялся за примус. Опять легли очень поздно.

2.05.82

Утром я «раскачивал» Эдика часа 4, и вышли мы поздно, только в 11. Ночь я проспал с кислородом, а утром отдал маску Эдику. Я соорудил ему рюкзачок из чехла палатки и укрепил в нем кислородный баллон для работы на маршруте.

Мы взяли 6 веревок и двинулись по моим вчерашним перилам. Не успели повесить 2 веревки, как пошел снег, и работать на скалах стало крайне трудно. А я как раз вышел на сложнейшую стенку участка IV–V. Хорошо, что порода в этом месте оказалась довольно прочной, пришлось почаще бить крючья и переходить с лесенки на лесенку. Вдруг мы услышали голос и увидели Сережу Бершова. Я не мог понять, как он здесь оказался. Группа Иванова делала запланированную ходку из лагеря III в лагерь IV, ребята отдыхали в нашей палатке, а Сережа решил подбросить свой груз прямо к тому месту, где мы работали. Для великолепного скалолаза, отлично акклиматизированного, с кислородом и небольшим грузом (9 кг.) лишние 6–7 веревок не представляли большого труда. Сережа всегда весел и разговорчив, у него бесконечный запас острых шуток и поговорок, и его присутствие на время смягчило нашу чересчур деловую обстановку. Он заметил, что с кислородом я мог бы обрабатывать быстрее. Это верно, но мы и так не выбиваемся из графика, а мне все-таки хочется дойти без кислорода до самой вершины. Ребята принесли запасную маску, так что теперь в любой момент и я мог бы дышать этим чудесным газом, если бы почувствовал себя неважно, если бы стал тормозить Эдика.

Через пару веревок мы наконец ушли с этих коварных снежных гребешков и стали подниматься по крутому узкому кулуару с тонким слоем снега на льду. Очень не хотелось снимать рукавицы, чтобы надеть кошки, — руки и без того сильно мерзли, но без кошек было просто не пройти. Начались сложности с закреплением веревок — выбор крючьев становился все беднее, а карабины давно кончились: 20 штук улетело с рюкзаком Эдика. Сначала мы поснимали с себя все те, без которых как-то могли обойтись, а потом приходилось просовывать веревку прямо в ухо крюка и завязывать узел.

Приближаясь к гребню, где намечалось поставить лагерь V, мы вышли на простой скальный маршрут. Я принял Эдика, и он, организуя мне страховку, попытался забросить веревку за выступ. К несчастью, там оказался камень, который тут же свалился мне на голову. Несколько минут я стоял, приходя в себя от сильной боли. На затылке образовалась гематома в пол-ладони, но боль постепенно спала, и я пошел вверх, больше озабоченный технической работой, чем наблюдениями за собственным самочувствием. Я не надевал каску, так как в последние дни мы работали на гребневом маршруте, где не бывает внезапных подарков в виде камней на голову.

К 18-часовой связи развесили свои 6 веревок и стояли на пологом снежно-скальном гребне, самой верхней части нашего контрфорса, который еще через 150 м. упирался в основной западный гребень массива Эвереста. В этот момент я окончательно поверил в реальность варианта, предложенного Анатолием Георгиевичем, — мы не только обработали участок IV–V, но и можем попробовать сходить на самый-самый верх.

Окончательное решение о месте будущего лагеря 8500 оставили назавтра и быстро «посыпались» вниз. В палатку IV лагеря прибыли, конечно, опять в темноте.

По альпинистским понятиям жить вдвоем в хорошо поставленной высотной палатке очень удобно и просторно. Однако в полном высотном обмундировании и на фоне общей усталости о ловкости и точной координации наших движений не могло быть и речи. Один раз я пролил кипяток себе под спальник. Эдик, забравшись в спальный мешок с пуховкой, занимал половину палатки.

Видимо, он страдал от боли в обмороженных пальцах, постоянно ворочался и своими неловкими движениями непременно опрокидывал примус, горелку, кастрюлю и прочее. Мне, сидя на корточках перед всей этой кухней, стоило большого труда успевать контролировать ее равновесие, готовить пищу и высовываться из палатки за новой порцией снега.

3.05.82

Этот день был начисто лишен какого-то творческого начала — просто работа по перетаскиванию груза. По расчетам каждому доставалось нести по 17 кг. В рюкзачок, который я вчера сделал Эдику, мы положили баллон и палатку для лагеря V. Еще один баллон Эдик взял для работы в течение дня. Остальной груз — 3 баллона, принесенные вчера Бершовым, — он возьмет после половины пути.

Мой груз почему-то в рюкзак не поместился — камеру пришлось повесить на шею. Пока шли по снежным «ножам», это не вызывало неудобств, но на отвесных стенках приходилось ее снимать: сначала поднимал рюкзак, потом возвращался за камерой.

К концу 11-й веревки мы подошли как раз во время вечерней связи, в 18 часов. Пока я разговаривал с базой, Эдик прошел немного дальше, но и там хороших площадок не просматривалось. Решили здесь же срубить часть снежного надува и разгрести осыпь. Всего за полтора часа активной работы удалось подготовить неплохую площадку.

Давно стемнело. Я в своем углу копался с примусом, как вдруг услышал какой-то металлический стук.

Что такое?

Кислородный баллон, — ответил Эдик.

Оказывается, он положил один из баллонов у входа и случайно задел его, лежа в спальнике. Баллон юркнул в незавязанный рукав входа и лихо прогремел по сложному рельефу южной стены Эвереста. Это было существенной потерей, так как у нас совсем не оставалось резерва на спуск.

А как мы будем себя чувствовать — неизвестно. Я тут же бросился проверять, не толкнул ли он и мой ботинок. К счастью, из всех наших ошибок не было ни одной роковой.

Примус никак не разгорался в полную силу, хотя еще вчера работал нормально. Вода закипала долго, и нам не удалось налиться вдоволь.

Но мы не могли позволить себе топить воду всю ночь, надо было немного поспать.

Я знал, что тяжело будет утром надевать ботинки, но все-таки снял их, так как пальцы ног онемели от холода и надо было как следует восстановить кровообращение перед завтрашней работой. Эдик во сне стонал, кряхтел и ворочался.

Видимо, обмороженные пальцы причиняли ему сильную боль, а расход кислорода 0,5–1 литр в минуту не давал возможности глубоко заснуть. Ночь почти не снижала дневную усталость, но большего расхода мы себе позволить не могли.

4.05.82

Сколько времени займет у нас восхождение — было неизвестно, поэтому хотелось пойти с первыми лучами, чтобы иметь побольше светлого времени. Начал будить Эдика в 2, потом в 3 часа. Безрезультатно. Наконец, в 5-м часу, приступил к этому серьезно (заорал). Он стал подниматься.

Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

Не очень, но я пойду.

Ну что же, его упорство и умение терпеть хорошо известны. Если он решил идти, значит, выложится без остатка, но дойдет на одной силе воли.

Починил насос примуса, сделал чай. Готовить было некогда. Долго надевал ботинки с утеплителями. Наконец, вышли только в 6:10. Эдик с двумя баллонами, у меня кинокамера, фотоаппарат, кошки, молоток, крючья, карабины. Рация, как всегда, у меня.

Сначала у Эдика стоял расход 1 литр в минуту. Шел он тяжеловато, но, зная, что с утра ему всегда трудно, я надеялся, что он постепенно втянется. Так оно и оказалось.

Едва прошли последние 150 м. нашего контрфорса и перевалили за основной Западный гребень, как с севера ударила жесткая волна леденящего ветра. Вершина держала нас в тени восходящего солнца, но не прикрывала от дыхания далекой стратосферы. Сразу еще больше начали мерзнуть руки и ноги. Сняв на пару минут рукавицы при сложном лазании, я потом больше четверти часа отогревал онемевшие пальцы до появления боли — свидетеля вернувшегося кровообращения.

Я явно недооценил сложность маршрута. Да и все мы считали, что большая часть его окажется пешей ходьбой. На самом деле почти нигде не было проще троечного лазания, не говоря уже о большой протяженности пути. Видимо, следовало сразу поставить Эдику 1,5–2 литра, а самому работать как можно быстрее. К 8:30 мы еще не прошли пояс рыжих скал. Видя, что Эдику очень тяжело, поставил ему 2 литра в минуту. Он сразу ожил и почти не тормозил меня до самой вершины. Не зная рельефа, я до конца тащил молоток и крючья и слишком тщательно выбирал маршрут, просматривая варианты. Надо было переть и переть, так как почти всегда варианты оказывались одинаковыми по сложности, а путь, в общем, довольно логичен и однозначен.

Простой гребень с небольшими жандармами уперся в высокие крутые бастионы. Справа они обрываются на юг, слева переходят в не очень крутую, но заглаженную стену. В нижней части ее просматривается система полочек, потом небольшой камин. Висят перила из 9-миллиметровой крученой веревки. Подошел, постучал молотком по крюку. Глухой, рыхлый звук. Ненадежно. Но заменять крючья некогда, пройду свободным лазанием. Попросил Эдика организовать страховку за выступ. На всякий случай пристегнул самостраховку к перилам, — может, не все крючья плохие. Аккуратный траверс по мелким зацепкам — и я в камине. Теперь должно бы быть просто. Однако наоборот. Стенки камина раскрываются наружу, из него вываливаешься, а зацепок нет — все заглажено. И крюк бить некуда. Потыкался туда-сюда, высказывая мое отношение к этому камину соответствующими выражениями. Пришлось снять рукавицы. Два решительных шага — и я почти на пологой части. Выпрямляюсь, стоя на маленькой зацепочке, и вдруг чувствую рывок — веревка не пускает. Хорошо, что разгибался не слишком резко, а то нога соскользнула бы. Балансируя, оглядываюсь. Веревка между нами натянулась.

— Что же ты не предупредил, что веревка кончается? Подойди хотя бы на метр.

Эдик что-то отвечает, но из-под маски слов не понять. Подходит к следующему крюку, а я выхожу наверх. Опять чешуйчатый сланец, причем слои наклонены к нам. Лезешь как по маковке деревянной церкви, покрытой осиновым лемехом. Такие же черные, мелкие и скользкие ступеньки.

Постепенно забираем вправо и опять выходим на Западный гребень. Еще серия невысоких жандармов и отдельных глыб, 40-метровый снежный склон и опять стена.

Отсюда видно две грани пирамиды Эвереста — нашу Южную стену, обрывающуюся на 2 км в Западный цирк, и сравнительно пологие заглаженные склоны между Западным и Северным гребнями. На этих склонах кое-где лежит снег. На одном из снежных пятен, рядом с Западным гребнем, приблизительно на высоте 8100 я заметил две палатки, наполовину занесенные снегом. Японцы поднимались здесь в прошлом году от перевала Лхо Ла и не дошли до вершины 50 м по высоте. Параллельно нашему гребню, в 100 м. левее, видна прерывистая ниточка перил. Но мы к ней не пошли — и здесь дорога нормальная.

Сколько времени мы идем, я не считал, но нутром чувствовал, что дело затягивается. Несколько раз спрашивал Эдика, какой перепад высоты по альтиметру от лагеря V, но он ничего вразумительного не отвечал. То пи он не посмотрел исходную высоту, то ли забыл ее.

Слева просматривался Северный гребень, который по мере нашего подъема приближался к нам. Когда же наконец они сойдутся? Жандарм следовал за жандармом. Поднимаясь на очередную скалу, мы видели перед собою следующую. А вершины все не видно. Казалось, так будет бесконечно. Неожиданно для меня появилась довольно крутая стена высотой метров 40. К счастью, просматривался вариант с хорошей страховкой на выступы.

— Как думаешь, далеко еще? — спросил я, уже совсем разуверившись в скорой победе.

Эдик теоретически знал маршрут, видимо, значительно лучше меня и сказал совершенно уверенно:

— После этой стены уже простая дорога. Здесь можно оставить железо.

Я был настроен не столь оптимистично, но с удовольствием снял с себя ответственность и выложил кошки, крючья, карабины, молоток, оставив только рацию, кинокамеру, фотоаппарат.

Поднявшись наверх и выбирая веревку Эдика, я действительно увидел пологий заснеженный склон, но все еще боялся поверить своему счастью. На 14-часовой связи с базой я на всякий случай не стал их обнадеживать, а сказал несколько раздраженно:

— Каждый следующий взлет принимаем за вершину, а ее все нет и нет…

Только тут, при монотонной ходьбе по снегу, когда не нужно было искать зацепки, выбирать простейшие варианты лазания, организовывать страховку, я почувствовал, как я устал.

Постоянная техническая работа отвлекает от наблюдений за собственным организмом, поэтому человек выматывается до предела, не замечая этого.

На снегу после нескольких шагов человек истощает свой кислородный запас и останавливается отдыхать; навалившись руками на колено, можно опустить голову, закрыть глаза и думать о чем угодно. Вместо анализа технических сложностей наступает время анализа своего физического состояния. Здесь начинаешь считать шаги, пытаясь пройти как можно больше до следующей остановки. Здесь замечаешь, как сильно замерзли руки и ноги и стараешься интенсивнее шевелить пальцами. Ни в коем случае нельзя давать им потерять чувствительность. Сердце бешено колотится, легкие лихорадочно перекачивают огромные массы воздуха, пытаясь высосать из него редкие молекулы кислорода, а ты в этой чистейшей, разреженнейшей атмосфере движешься медленно, как сквозь густую, вязкую массу, опутанный невидимыми сетями и обвешанный гирями. В этом исключительно сухом воздухе организм теряет огромное количество влаги, но очень пить не хочется, потому что холодно. Организм незаметно обезвоживается до опасных пределов. Есть тоже не хочется: все равно нет кислорода для окисления пищи. Водяной пар при выдохе (без кислородной маски) превращается в кристаллики льда еще в гортани и оседает на ее стенках.

Горло воспаляется так, что, глотая свою слюну, испытываешь жуткую боль, как будто глотаешь битое стекло. Одна мысль об этом вызывает панический страх, но и рефлекторное слюноотделение. И пытка продолжается.

Почти не возникает желания смотреть вокруг, любоваться панорамой великолепных гор. Никаких лишних движений, никаких эмоций. Короткий переход — остановка. Переход — остановка. Монотонный, бесконечный ритм.

Наконец склон стал выполаживаться. Последние камни уступили место плавно поднимающемуся чисто снежному гребню с крутыми скатами на север и юг. Верхняя видимая точка не отдалялась, как раньше, по мере подъема, а стала понемногу опускаться. Еще чуть-чуть, и глаза окажутся на одной с ней горизонтали.

Перед выходом на вершину была мысль подсказать базе включить магнитофон, но потом я решил, что у них уже все готово, настроено. Они же сидели в столовой за обедом и не догадались притащить туда аппаратуру. Уже значительно позже я узнал, что как раз в этот день в 8 утра Леша Москальцов сорвался с лестницы в трещину, и весь день у них прошел в заботах по его эвакуации. В этих условиях простительно было забыть о записи.

Я стоял на высшей точке. Следующий шаг — начало спуска на восток. Там, в 2 метрах от меня и немного левее верхней кромки гребня, едва виднеется круглый набалдашник из светлого металла с обрывками выцветших флагов.

Все. Вершина.

Я знал, что круглый набалдашник — это верхушка триагуляционного знака, установленного китайцами в 1975 г. Тренога высотой в 2,5 м. теперь занесена полностью и оказалась ниже верхней точки снежного надува на вершине.

Признаться, какое-то честолюбивое чувство от того, что здесь стою именно я, все-таки шевельнулось в глубине души. Оно не было резким, внезапным, как не была внезапной сама победа. Слабая надежда на нее, видимо, безотчетно зародилась еще когда было принято решение о выходе нашей двойки из базового лагеря. К утру 4 мая надежда переросла в уверенность, а желание — в обязанность. Поэтому, глядя на Тибет, я не ощутил приступа бурной радости. Я подумал: «Ну вот, наконец-то. Вверх больше не надо. Можно отдохнуть. И что бы теперь ни случилось с погодой, с маршрутом и даже с нами, — все равно, русские побывали на Эвересте».

Я достал рацию и вызвал базу.

Я сказал:

— Во все стороны идут пути только вниз, прямо передо мной торчит из снега небольшой металлический пупырь. Что будем делать?

Евгений Игоревич, не слишком склонный понимать шутки в такой ситуации, начал подробно объяснять, что этот пупырь и нужно заснять, а также снять окружающую панораму и прочее. При этом даже не поздравил с победой.

Сегодня, кажется, четвертое мая. Время — четырнадцать сорок?

Да, Да. Нет. Сейчас четырнадцать тридцать пять.

Понял. Четырнадцать тридцать пять.

Как вы себя чувствуете? Где Эдик?

Нормально. Эдик подходит.

Уже после нашего разговора Леша Трощиненко крикнул в микрофон:

— Поздравляем от имени хоздвора!

Я специально не дошел до треноги, чтобы заснять девственный снег и подход Эдика. Однако не успел я настроить камеру, как Эдик, несмотря на мои просьбы, не останавливаясь и почти наступая на меня, прошел к треноге и плюхнулся рядом, испортив мне весь сюжет. Пришлось снимать так, как есть.

Эдик попросил рацию и не спеша поговорил с базой. Потом по моей просьбе снял два плана «Красногорском», потом я достал «Смену-символ». Облака к этому времени поднялись настолько высоко, что окрестных вершин совсем не было видно. Иногда просвечивала Лхоцзе. На севере — необозримые коричневые пространства Тибета, на юге-сплошная облачность.

Безусловно, я был счастлив. Оттого, что зашел, оттого, что первый. Здесь была гордость и за успех экспедиции, и за славный ленинградский альпинизм, до обидного малочисленно представленный в Гималаях. Рад, что обошелся-таки без кислорода и до сих пор в хорошем самочувствии и при ясном сознании. Но все эти мысли толпились в глубоких подвалах мозга, подавленные конкретными делами: радиосвязь, кино и фотосъемка.

Будь я человеком более эмоциональным, может быть, воздел бы руки к небу, крикнул бы или заплясал. Впрочем, на высоте обычно нет сил для этого. Во всяком случае, посидел бы в задумчивости, прислушиваясь к ощущениям и наслаждаясь счастьем. Но работала стандартная программа — быстро сделать необходимое и вниз. Вниз без оглядки. Кажется, мы даже не поздравили друг друга. Хорошо, что Эдик, думая дальше сегодняшнего дня и не озабоченный назревающей ситуацией, остановил меня на спуске:

— Что ты скажешь, когда придешь домой? Ведь тебя спросят: камень привез?

Я на лету подхватил эту богатую мысль и накидал в рюкзак несколько килограммов известняка.

Спуск начали через час, в 15:35.

Пошел снег.

Мы и без того шли медленно, а когда стало скользко на скалах, вовсе поползли. В 16 часов я понял, что мы можем крупно заторчать: при таком темпе засветло не успеем вернуться на 8500. Сказал об этом Эдику. К моему изумлению, он почему-то заговорил о том, что в 40 м. ниже у нас лежат молоток и крючья. До сих пор я даже отдаленно не представляю, что он хотел этим сказать.

В конце концов я вытянул из него формальное согласие.

— Ну ладно, свяжись, — сказал он, явно не одобряя мое решение.

Я вызвал Иванова. База была на прослушивании.

А вы где находитесь, как ты оцениваешь?

Думаю, около восьми восемьсот.

Ну что же, осталось триста метров по высоте, времени у вас еще два с половиной часа — успеете.

Я почувствовал себя виноватым в том, что без причины беспокою людей, и стал оправдываться:

Валя, но ведь вверх мы шли восемь часов, а вниз по скальному маршруту без перил быстрее не получится. Да еще этот снегопад…

Ну вы пока спускайтесь, а потом по ходу дела посмотрим.

Вдруг вмешался Евгений Игоревич:

Валя, я думаю, что надо выходить, — В голосе его чувствовалась тревога.

Ну вы решайте сами, а мы пойдем. Выйду на связь попозже. Эска [5] . — И я выключил рацию.

Как назло, на первой же крутой стене Эдик забурился на 30 м левее маршрута, и я последним никак не мог спуститься по заснеженным скалам. Здесь пришлось оставить рюкзак.

Я искренне думал, что завтра быстренько сбегаю за ним. У меня стерлось ощущение расстояния и сложности маршрута. Однако утром ребята меня разубедили в реальности, да и в необходимости, этого шага. Рюкзак спустил Сережа Ефимов, предварительно на 90 % облегчив его геологическую коллекцию.

Через пару часов, когда уже стемнело, я вышел на связь с базой.

Володя, двадцать минут назад к вам вышли Бершов и Туркевич с большим количеством продуктов, горячего питья, медикаментов и кислорода.

Зачем нам лекарства? Мы вроде пока здоровы…

Не понадобятся — и хорошо. Тебе тоже несут кисло род и маску.

Да мне-то кислорода, наверное, не нужно. Вот попить бы горячего…

— Ничего, ничего. Не нужно так не нужно. На месте решишь.

Евгений Игоревич говорил мягко, без нажима, верный своему правилу — убеждать, а не приказывать и даже не уговаривать. Так говорят с ребенком, который вдруг начал слегка капризничать. Стараются избежать окрика, а плавно подвести к тому, чтобы он сам принял желаемое решение.

Вскоре я связался с Мишей Туркевичем. Далеко внизу, на пологой части гребня, на фоне свежего снега я увидел двойку. В лунном свете мне показалось, что они уже близко.

Бэл, где вы находитесь, сколько до вас?

Миша, я думаю, за час вы дойдете.

На самом деле они шли 2,5 часа.

Бэл, как вы шли?

— Миша, старайтесь держаться правее. Как можно ближе к гребню. За гребень вы все равно не уйдете — там стены, а влево по склонам путей много, можем разминуться.

Однако Миша, кажется, не понял и несколько раз переспрашивал. Рация у него висела на груди сверху пуховки и была на постоянном приеме. Естественно, аккумуляторы сели очень быстро.

Так мне на помощь пришла группа, которую я когда-то называл хилой компанией и высказывал сомнения в ее надежности. Жестокий урок! Оказывается, они не так слабы, как мы думали.

С одной стороны, это сообщение нас обрадовало, с другой — мы, видимо, совсем расслабились. Пожалуй, и соображал я плохо, так как прошел мимо собственных кошек, вместо того чтобы надеть их. Очень не хотелось останавливаться и снимать меховые рукавицы на таком морозе… Одна из них была сильно порвана, рука в ней мерзла, поэтому я постоянно менял рукавицы местами.

У Эдика кончился последний баллон. С парнями мы встретились в 21:00 где-то на 8700.

Видя, что они показались из-за перегиба в 40 м. ниже, мы остановились на ближайшей удобной площадке. Эдик сел. Подошел Миша, как всегда шумный, энергичный, уверенный. За ним Серега. Дали нам пол-литровую фляжку теплого компота. Серега достал 3 инжиринки. Я с тоской подумал о «большом количестве горячего питья и пищи», обещанном Таммом. Вид у нас был, видимо, далеко не бравый, поэтому ребята энергично принялись нам помогать. Видя такую активность, мы и вовсе опустили руки.

К этому времени я уже свыкся с мыслью, что надо взять кислород, и, кажется, даже не сопротивлялся. Рюкзака у меня не было, поэтому решили повесить баллон (в нем было 70 атм.) на веревке через плечо. Руки мои в порванных рукавицах настолько закоченели, что завязать узелки мне было бы очень трудно. Серега это исполнил быстро и ловко.

Ну, как самочувствие?

Да я-то что! Вот как Эдик?

Нормально, — ответил Мысловский.

Сами спуститесь? Мы хотим пойти на вершину.

Куда? — не понял я.

На вершину! А что? Светло, кислорода навалом.

Если вы не против…

Будучи тугодумом, я пару секунд осваивал эту мысль.

Ну что ж, давайте! Эдик, ты как?

Пусть идут.

Дай рацию, я спрошу Тамма. Наша села.

Наша тоже садится. Я сам свяжусь.

К этому времени голос мой из-за многосуточного пребывания на большой высоте без маски стал совсем слабым и хриплым, в горле застрял комок бритвенных лезвий. Кожа на лице онемела от мороза, губы еле двигались. Наверное, в базовом лагере казалось, что с ними говорит чуть ли не умирающий человек.

Однако разборчивость моих передач, по заключению нашего радиста Ю. В. Кононова, всегда оставалась высокой.

— База! База! Я — группа один. В моей рации кончается питание… Отвечайте быстро. Ребята хотят идти на вершину. Мы чувствуем себя нормально, спустимся самостоятельно. Можно им идти?

— Нет, — мгновенно ответил Евгений Игоревич.

Сергей тут же выхватил у меня рацию.

Почему нет?! Почему нет?! — закричал он, волнуясь и нечетко работая кнопкой «передача».

Сколько у вас кислорода?

Триста атмосфер!

Сколько?

У каждого по два баллона — в одном двести, в другом сто.

Наступило молчание, в течение которого темпераментный Сережа пытался еще что-то добавить. Томительно тянулись мгновения, быть может важнейшие за всю его альпинистскую биографию. Он это прекрасно понимал, и сразу бросалось в глаза, что он нервничает.

Хорошо, — сказал Тамм через 3–4 секунды, и Серега преобразился. Опять обычный Бершов — веселый, говорливый, добродушный.

Сколько до вершины?

Наверное… часа два-три.

В тот момент я был о нас лучшего мнения. Мне казалось, что мы спустились гораздо ниже. На самом деле ребята проскочили последний кусок всего за час.

Сережа протянул какие-то таблетки:

— Свет говорит — это возбуждающее. Штуки две-три — хорошая доза…

Я тут же проглотил 3 штуки.

— …через сорок минут побежишь как молодой. А если эффекта не будет, можно принять еще пару.

Я взял в карман эти чудесные таблетки, которые из ничего дают силы измотанному организму. Однако ни через 40 минут, ни через 4 часа я не дождался взрыва активности, хотя съел весь запас. Чудес не бывает. Загнанную лошадь не поднимет ни кнут, ни овес, ни ветеринар.

С кислородом (я поставил 1 литр) стало легче, но спуск продолжался вяло, так как оставалась главная сложность — заснеженные скалы при отсутствии кошек.

Когда мы подошли к месту, где следовало искать японские перила, я оказался в затруднении. Ночью после снегопада все выглядело незнакомо, и я не знал, куда податься. На наше счастье, в это время я услышал голоса. Ребята уже спускались. Я предложил Эдику подождать их. Он был в каком-то полубессознательном состоянии, но все же после нескольких обращений остановился и сел. Вскоре и Сережа нас заметил и стал кричать, чтобы мы не двигались. Ему показалось, что мы идем к пропасти. Но мы и без уговоров рады были посидеть, отдохнуть.

Дальше во всех сложных местах мы спускались по их перилам. Эдик шел медленно, тяжело, но шел сам. А вот руки его уже совсем не действовали, он не мог встегнуть карабин. Сережа и Миша всячески старались помочь, взяли на себя все операции с веревкой. Ребята работали быстро, четко и, как всегда, весело.

Ну давай, зашнуривай! — в своей обычной грубова то — шутливой манере крикнул Миша, пристегнув Эдика к очередным перилам. Может быть, он сказал не «зашнуривай», а «сыпься» или «поливай» — не помню. В общей, одно из тех словечек, которые кричат болельщики, подгоняя скалолазов на соревнованиях. К моему удивлению, Эдик обиделся и забурчал:

Что значит «зашнуривай»? Я тебе не «зашнуривай».

Молодые еще… Нас, стариков, надо беречь! Недознавки!

Что бы вы без нас делали? Вас еще учить и учить. И не кричи на меня. Вот я вернусь… Меня любят…

К счастью, Миша этого не слышал.

Я спускался последним и по перилам, и в тех местах, где связки шли независимо. Пройдя японские перила и вернувшись на Западный гребень, ребята решили отдать нам кошки. Путь предстоял Сравнительно простой, но длинный. Не имело смысла идти связкой по связке. А самостоятельно идти без кошек нам было тяжело. Особенно опасно мне, так как я спускался последним свободным лазанием и практически без страховки. К этому времени рукавицы мои были в дырах, а мороз, пожалуй, под 30°, поэтому руки окоченели, и я не мог бы сам надеть кошки. Оказывается, у Сережи Бершова с собой были запасные меховые рукавицы, но я не догадался спросить или хотя бы пожаловаться.

После того как ребята надели нам кошки, мы почти не пользовались их веревкой. Они шли впереди и выбирали маршрут. На скальных стенках мне очень мешал кислородный баллон, который идеально исполнял функции ботала. Ботало — толстое полено, которое подвешивается на шею теленку, чтобы он не убежал из стада. Казалось, что особой пользы от кислорода нет, и я ждал, когда же он кончится, чтобы бросить баллон. Время от времени я смотрел на манометр.

Слушай, здесь почти ничего не осталось. Можно снимать?

Ты 470? Еще на часик хватит.

После этого пошли простые места, и я забыл про баллон, приспособился. Через пару часов я глянул на индикатор подачи — в крайнем нижнем положении, посмотрел на манометр — ноль. Снял маску и вздохнул с облегчением. Она давно уже не помогала, а только затрудняла дыхание. С радостью скинул веревочку с баллоном. Маску и редуктор взяли в рюкзак, а я пошел совсем налегке. Это было очень кстати, потому что опять показались стеночки, требующие аккуратного лазания.

Вдруг стало темно. Зашла луна. Только теперь мы оценили, как нам повезло с лунным освещением. Спускаться в полной темноте, на ощупь — значит играть в жмурки с опасностью. Поэтому обычно ночью не спускаются, стараются пересидеть до рассвета, борясь с холодом. В такой борьбе на высоте человек, как правило, проигрывает. Но мы уже не боялись холодной ночевки: во-первых, до лагеря недалеко и путь несложный; во-вторых, до рассвета всего час.

Этот час я скребся совсем уже медленно, постоянно притормаживал Эдика, который так и норовил сдернуть меня с какой-нибудь стенки. Наверное, он плохо слышал мои команды через свой меховой шлем и капюшон пуховки…

Рассвело так же внезапно, как стемнело. Я узнал место стыка гребней. От Западного, где мы находились, влево вниз уходил наш контрфорс. Еще сотня метров пути. Близость финиша доконала меня. Спало нервное напряжение, на котором только и шел. Поплелся, присаживаясь в снег через каждые 10–20 м.

Не знаю, сколько еще времени я мог бы идти. Не было ощущения, что вот-вот кончатся силы. Они давно уже кончились. Организм вошел в режим какого-то безразличного состояния, когда непонятно, то ли он будет работать бесконечно, как вечный двигатель, без притока внешней энергии, то ли внезапно откажет в совершенно непредвиденный момент. Казалось, что в палатку я вполз на самом последнем пределе. Но где этот последний предел? И что после него? Пожалуй, никогда за всю альпинистскую карьеру я не был так близок к концу. И до сих пор не могу толком понять, в чем причина, где ошибка…

В лагере V мы пробыли недолго. Поели, попили, почти не спали. Иванов и Ефимов, встретив нас и напоив, отправились на вершину. Сережа связался с Орловским. Эдику сделали уколы сосудорасширяющих. Нам обоим дали таблетки компламина. Хотя на руках и ногах пальцы у меня онемели, цвет их был нормальный; я знал, что они восстановятся через несколько дней, и отказался от уколов.

Меня не кололи, но добродушно подкалывали:

— Ну что, Бэл, пойдешь за рюкзачком?

Я еще продолжал упрямиться по инерции, однако чувствовал, что вряд ли соберусь с силами на такой подвиг — далековато и так хочется вниз.

Что у тебя там самое необходимое? — спросил Сережа Ефимов, уходя на вершину.

Смотри сам. Возьми что сможешь. Хотелось бы вернуть японскую аппаратуру — на память. И хотя бы несколько камешков. И главное — фотоаппарат и кассету из кинокамеры, а остальное — как захочешь.

Ребята дали нам поспать только пару часов. Надо было спешить.

Спускались плотной группой. Кислород я больше не применял с тех пор, как он кончился у меня еще ночью. Здесь его было мало, а я не настолько плохо себя чувствовал. Эдику дали полный баллон и поставили на 2 литра в минуту. Боялись, сможет ли он самостоятельно спускаться по перилам, но все обошлось — хотя и очень медленно, но он шел сам.

Он часто останавливался, просил переодеть его или поправить снаряжение, говорил что-то не всегда понятное. Я спускался последним, наблюдая за ним сверху; при длительных остановках я садился на какую-нибудь полочку и дремал по нескольку минут, пока Эдик и Сережа не освобождали мне следующую веревку. Шлось легко: все-таки вниз, в тепло, к тому же без груза и при хорошей погоде. А на солнце даже приятно, только клонило в сон — вторые сутки на ногах, да и ночь перед восхождением я почти не спал.

Когда Эдик миновал острые снежные гребешки, где даже перила в случае срыва не спасут от травмы, мы облегченно вздохнули. В IV лагере не задерживались, чтобы успеть в лагерь III засветло. Я успел, обогнав Эдика, пока он отдыхал на 8250. Он пришел, видимо, поздно. Когда — точно не знаю, так как я уже спал, дорвавшись наконец до этого великолепного занятия после 2 дней и 1 ночи непрерывной работы. По дороге встретились с двойкой Валиев-Хрищатый и как могли передали ей свой опыт восхождения. Казбек, в свою очередь, отдал Эдику отличные варежки из собачьей шерсти.

К утру 6 мая Эдик чувствовал себя уже значительно лучше. Меньше стонал, не просил капризным голосом: «Миша, погрей мне этот пальчик». Стало приходить сознание всего происшедшего, а может быть, и своей роли в этой драме.

Большое впечатление произвел на меня своим поведением Сережа Бершов. Он постоянно опекал Эдика, буквально нянчился с ним, как с ребенком, одевал и раздевал, кормил, выводил из палатки, выполнял все капризы. Я так не смог бы.

Теперь, в сотый раз пытаясь разобраться в происшедшем, я спрашиваю себя: где, когда и кто должен был изменить ход событий? То, что случилось с первой двойкой, в корне противоречит формальным нормам и самому духу советского альпинизма. Неподготовленная база, работа в одиночку, рывок на пределе сил, на грани между здравым смыслом и авантюризмом. Отсутствие привычной и столь милой нам 100 %-ной гарантии успеха. Что это? Наш просчет? Или все можно списать на невезение, на объективные трудности. Хочется надеяться на последнее. Но в дальнейшем хотелось бы участвовать в более правильных восхождениях.

 

Николай Черный.

Высотная наша работа

Установка лагеря I.

24.03.82.

Вышли из базового лагеря в 5:30. Рюкзаки тяжелые, к тому же у меня крайне неудобный груз — 2 вязанки маркировочных флажков, насаженных на бамбуковые прутья метровой длины. Их по нашему заказу нарубили и доставили снизу. С нами вместе идут шерпы с грузом, который они должны доставить в промежуточный лагерь.

Нижняя часть ледопада обработана достаточно хорошо и не вызывает каких-либо затруднений. Верхняя часть гораздо сложнее, на ней в самом сложном месте пока висит только веревка, лестницы еще не повесили.

Первым по веревке пошел Володя Шопин, как знаток этого участка (он и Володя Балыбердин обрабатывали его несколько дней назад). За ним начинаю двигаться я.

После стенки дорога проще, и к 12 часам пришли в промежуточный лагерь. Здесь уже стоит одна палатка.

25.03.82.

Первая половина пути по Западному цирку проходит под склонами Нупцзе.

Все время тщательно прощупываем снег перед собой — опасаемся скрытых трещин. Через каждые 100–200 м. устанавливаем маркировочные флажки. Снег твердый, сначала приходится пробивать дырку ледорубом, а затем в нее устанавливать древко флажка.

Ледник плавно поднимается вверх. Довольно часто отдыхаем — сказывается недостаточная акклиматизация и тяжелые рюкзаки. Часа через 2 трещины кончаются и видна морена у правого борта ледника, непосредственно под нашим маршрутом, где и будет установлен лагерь I.

Чем выше мы поднимаемся, тем плотнее становится снег, сказываются сильные ветры. Последний участок подъема на морену представляет собой голый лед, местами переметенный снегом. По мере приближения к месту лагеря I все чаще попадаются остатки предыдущих экспедиций.

Для многих место лагеря I было традиционным: здесь мы нашли сразу штук 20 ледовых крючьев и собрали довольно приличную кучу продуктов. В лагере I должна стоять палатка «Зима». Это большой купол с центральным колом; палатка имеет дно и один выход, одновременно в ней с комфортом могут разместиться человек 8-10.

Часа 1,5 выравнивали под нее площадку на покатой поверхности ледника. Но так как снегу и камней было мало, а лед рубился исключительно плохо, то площадка так и осталась чуть-чуть наклонной к середине ледника. Ветер все время усиливался, палатку крепили очень тщательно. Сегодня у нас царский ужин: к нашим продуктам, которые уже порядком приелись, добавилась болгарская брынза, датская ветчина, клубничный джем неизвестного происхождения; все это сдабривалось острым итальянским соусом. Рассказ о нашем ужине, переданный по радио на базу, произвел там впечатление. Повар Володя Воскобойников просит принести ему сверху найденную нами большую 3-литровую банку итальянского соуса к спагетти.

Наевшись, как удавы, залезли в мешки. Но спать этой ночью нам не пришлось. Ветер резко усилился. Палатка норовит взлететь, и хотя в мешках не холодно, заснуть не удается. Вскоре лопнуло несколько оттяжек. Володя Балыбердин с Эдиком Мысловским вылезают их связывать. Отчаянно замерзнув, возвращаются. Через некоторое время чувствуем, что начинает вырывать из снега колья, к которым были привязаны оттяжки. В 2 часа ночи решили завалить палатку, пока ее не порвало.

Остаток ночи лежим в мешках, ветер хлещет палаткой по нашим телам. К утру немного стихает.

Из-за бессонной ночи начинаем шевелиться поздно, часов в 8. Поднимаем снова центральный кол и в дальнем углу обнаруживаем дыру, сквозь которую прямо на наших глазах ускользает чей-то ботинок. Высовываюсь в дыру и затаскиваю назад в палатку 2 пары ботинок. Ботинки не улетели, поскольку тяжелые, а вот чехол от автоклава и пуховку Володи Шопина ветер угнал куда-то вниз по леднику.

Перекусили и начинаем собираться вниз. Володя надел 2 пуховых жилета, анорак, но все равно без пуховки не то — руки мерзнут. Уходя, снова заваливаем палатку и сверху на нее кладем камни. Подгоняемые ветром, довольно быстро, несмотря на свежевыпавший снег глубиной 20–30 см., идем вниз. По дороге тщетно высматриваем унесенную пуховку; ее удалось найти только в следующий выход в трещине метрах в 200 от лагеря I.

Установка лагеря II

30.03.82.

Начался второй рабочий выход четверки Мысловского. Задача — установить лагерь II.

По леднику подходим к лавинному конусу и дальше прямо вверх под скалы. Нижний пояс скал сложен серыми гранитами, прочными, с хорошими трещинами и зацепами. Скалы 3-4-й категории трудности, по перилам двигаться одно удовольствие. Но затем скалы переходят в осыпной склон, где-то на 9-й веревке еще одна скальная стенка белого цвета, и дальше видны осыпи.

Идем довольно медленно. Эдик постепенно отстает. Балыбердин и Шопин идут впереди, и разрыв между ними тоже увеличивается. Погода хмурая, довольно сильный ветер. На конце 13-й веревки лежит баул с грузами для лагеря II.

Выше этого места нахожу маленькую площадку и решаю подождать Эдика, перекусить и отдохнуть. Время приближается к 14 часам. Поскольку места для лагеря II еще не найдено, очень вероятно, что ночевать нам будет сегодня негде, а спускаться вниз — значит терять время. Решаю попробовать сделать здесь площадку, хотя бы временную. Пока строил площадку, поднялся Эдик. Немного перекусили и снова начали возиться с площадкой. Всего эта работа заняла 3 часа.

Сходили вниз за грузом, занесенным группой Онищенко. Начинаем ставить палатку и обнаруживаем, что она совершенно не подготовлена: оттяжки не привязаны, палки не связаны по секциям. На сильном ветру вся эта работа усложняется. Это уже не первый прокол нашей диспетчерской службы: часть палаток была подготовлена, но наверх отправили другие, неподготовленные. Ветром вырывает одну из палок. Видно, что она останавливается на склоне, метров на 60 ниже. Пока сходил за палкой, два Володи показались на спуске. Минут через 20 они подходят, и вчетвером ставим наконец палатку. С некоторым сомнением ребята принимают наше предложение: мы с Эдиком остаемся ночевать здесь, а они уходят вниз, в лагерь I. Площадка на двоих вполне достаточная, и мы хорошо выспались.

Утром 1 апреля соответственно первоапрельская шутка. Очень сильный ветер все время срывает со склона мелкие камешки, песок, и они буквально секут палатку. И вот сюрприз: камень довольно приличных размеров пробивает палатку, а в ней — флягу Эдика. Это заметно ускоряет наши сборы, и, набив рюкзаки, мы уходим вверх.

Пересекаем кулуар и движемся по скальному гребешку. Скалы несложные, не выше 2-й категории, но сказывается высота — мы уже выше 7000 м. Гребешок кончается, упираясь в стенку. Веревка уходит вправо, сначала вдоль ее, а затем прямо вверх. По крутым скалам вылезаю на острый гребень. Все. Здесь место лагеря II. Высота, как потом определили, немного выше 7300 м. От лагеря I получилось 28 45-метровых веревок. На гребешках, разделенных кулуаром, имеется две очень маленькие площадки.

Оглянувшись назад и увидев еще раз Эдика (он метров на 100 ниже), ухожу к дальней площадке. Время 12 часов. Начинаю большие строительные работы. Если дальняя площадка далась относительно легко, то на ближнюю затратили много сил. Она маленькая, с торчащим сбоку камнем. Камень этот разбить молотком не удалось. Он так и выпирал сквозь пол палатки. На нем устроили импровизированный стол.

Попробовали увеличить размеры площадки с помощью мелкой рыболовной сети. Сетку по просьбе руководства достал наш ихтиолог Юра Голодов. Закрепили сетку на крючьях. Набили между ней и скалой снегу и камней, но получилось ненадежно. К тому же ветер прямо на глазах выдувает из нее снег, а камни без снега ползут вниз.

В 16 часов прекратили делать площадку и начали ставить палатки. Поставили дальнюю, и тут пришли Володи. Они остаются здесь ночевать, а мы уходим вниз, в лагерь I. В 16:45 начинаем спуск. Сумерки застают нас еще на скалах. К палаткам лагеря I подходим уже в полной темноте.

Здесь группа Валиева. Нас встречает Наванг, угощает прямо на улице чаем, помогает снять кошки. Вползаем в палатку «Зима», и наступает полное блаженство: после целого дня на холоде и ветру без горячей пищи в палатке особенно уютно, все кажется очень вкусным. Весь вечер царит оживление, разговоры, рассказываем ребятам о дороге в лагерь II.

Наутро группа Валиева уходит вниз. Эдик и я тоже загрузились — мы должны сделать еще одну ходку. Поскольку спуск в темноте нам вчера крайне не понравился, решаем идти вверх до 16 часов, после чего спускаться. С нами вверх также с грузом идет Овчинников. Хочет попробовать маршрут собственными руками. Пропустив группу Валиева, начинаю подниматься по знакомым уже перилам.

Все время впереди меня Наванг. Он самый маленький из наших высотных носильщиков-шерпов, но и самый выносливый. Рюкзак кажется на нем очень большим. Чтобы идти в его, темпе, приходится работать на совесть. Шаг-вдох, выдох; шаг-вдох, выдох. Все время слежу за дыханием, иначе собьешься с темпа и разрыв с Навангом увеличится.

Где-то на середине пути встречаемся с Шопиным и Балыбердиным. Они поработали над благоустройством лагеря II и теперь спускаются.

К 16:00 дохожу до конца 24-й веревки. Здесь перекладываю груз из рюкзака в баул, закрепляю его, прощаюсь с Навангом и ухожу вниз. Эдик поднялся до 21-й веревки, а Анатолий Георгиевич — до площадки на 14-й веревке, где мы с Эдиком ночевали, оставил там груз и спустился вниз.

К вечеру все в сборе. Еще раз переночевали в лагере I и утром ушли в базовый лагерь. Ночь была тихая, светила луна. Горы сквозь сине-зеленые полотнища палатки смотрелись совершенно нереальными. Пока не уснули, стоял непрерывный кашель. «Как в чахоточном санатории», — шутили мы. Это, конечно, связано с сухостью холодного воздуха, которым приходится интенсивно дышать.

Установка лагеря III

В ночь с 9 на 10 апреля наша четверка (Мысловский, Балыбердин, Шопин и я) ночевала в лагере II.

Выше лагеря II было уже навешено группой Валиева 17 веревок, но подходящего места для лагеря III все еще не было. Группа Онищенко из-за его болезни груз, необходимый для организации лагеря III, подняла к 17-й веревке лишь частично, значительная часть его была раскидана по маршруту. Поэтому было решено, что двойка Мысловский-Балыбердин выходит вперед с веревками, крючьями и навешивает перила выше 17-й веревки до подходящего для лагеря места. Я с Шопиным должен был подобрать раскиданный по маршруту груз и поднять его наверх.

Мы вышли в 10:00. Первый груз взяли на конце 3-й веревки. Маршрут сложный, скалы 4-5-й категории, но погода с утра хорошая.

Около 13 часов остановились отдохнуть на площадке у 12-й веревки. Отсюда начинается очень трудный и неприятный участок с пересечением ледовых кулуаров. Кошек и ледорубов у нас нет, поэтому буквально зависаешь на веревке, ноги скользят по льду, и выход из этого положения дается с трудом.

К 15 часам подходим к концу 17-й веревки. Погода к этому моменту испортилась, идет снег, ветер, очень холодно, у В. Шопина сильно мерзнут ноги (потом выяснилось, что он их приморозил). Мысловского с Балыбердиным нет. Они все еще наверху, куда уходит по скальной, заснеженной щели (почти камину) веревка. Решаем, что надо ждать ребят.

Вова замерзает. Чтобы не поморозиться, он решил спуститься на 1 веревку вниз и забрать там спальный мешок и каримат, оставленные Голодовым. Пока он ходил, я начал готовить на всякий случай площадку под палатку на скальной полке.

В 16:00 спускаются Мысловский и Балыбердин. Они навесили 4 веревки до вполне приличного места для лагеря III. Решаем идти туда: вниз, до лагеря II мы засветло все равно не успеем. Решили вытащить к лагерю III весь имеющийся груз: в этом случае завтра с утра можно обрабатывать маршрут дальше. Рюкзаки получились килограммов по 25–30.

Я ухожу наверх первым. 18-я и 19-я веревки очень сложные, особенно из-за снега и тяжелого рюкзака. Следующий вынужден ждать, пока я пройду эти веревки, так как много живых камней. Дышишь открытым ртом, со свистом. Воздуха не хватает, высота около 7800. Через 1 час 20 минут поднимаюсь к концу веревок.

Место хорошее, безопасное, но нужно срубить много снега и льда, чтобы сделать площадку. Снимаю рюкзак. На веревке висят 2 ледоруба, которые оставили здесь ребята. Выбираю место для палатки и начинаю рубить площадку. Фирн рубится плохо, ледоруб часто застревает, и нужны большие усилия, чтобы освободить его. После 2–3 ударов начинаешь задыхаться, но если рубить не торопясь, делая 2 полных с открытым ртом вдоха после каждого удара, можно сделать подряд 10–12 ударов. После этого нужен отдых.

Между тем дело шло к вечеру, и я торопился. Когда через 25 минут поднялся В. Шопин, площадка вчерне была готова. Вдвоем с Володей мы доделали ее, и когда еще минут через 20 поднялся Балыбердин, втроем поставили палатку. Эдик поднялся минут через 40. Мы уже в это время в палатке развели примус и начали устраиваться на ночь.

На ужин развели одну банку молока — больше нет сил что-либо готовить. Ночью спали плохо. Вчетвером в палатке очень тесно. К тому же площадку вырубили минимальную. Поэтому уже часов в 7 начали готовить завтрак. Выяснилось, что у меня пропал голос, хотя горло и не болит. Сказалась вчерашняя интенсивная работа на морозе, когда рубил площадку.

Решили, что в лагерь II будем спускаться после обеда. До обеда Балыбердин и Мысловский будут обрабатывать маршрут дальше, а мы с Володей за это время поставим вторую палатку.

Собираться в палатке вчетвером сложно, поэтому делаем это поочередно. Я вылезаю первым. Затем Эдик с Володей. Они берут веревки, крючья и уходят влево за скалу. Начинаю рубить площадку под вторую палатку. Мы находимся на западном склоне, и солнце здесь появляется только в 11 часов, а до его появления очень холодно. Очень жалею, что не взял пуховые брюки. Володя Шопин выясняет, что по ошибке Эдик надел один ботинок свой, один его, а оставшийся ботинок Эдика ему мал. Володя без ботинок сидит в палатке, наводит там порядок, варит обед, а я рублю площадку. Место плохое. За 3 часа вырубил узкую полку, на которой с комфортом могут лежать только двое, но времени нет, и я поставил вторую палатку на этой узкой площадке. Конек палатки закрепил прямо на скале крючьями.

Пообедав, с пустыми рюкзаками уходим вниз в лагерь II. Спуск занял 3,5 часа. Спустившийся первым Бэл приготовил приличный ужин. Ложимся спать рано. Голоса у меня нет.

Утром у меня голоса нет по-прежнему; решаю, что, если рассчитывать в дальнейшем на восхождение, надо спускаться вниз. Эдик согласен с таким решением. А ребятам еще 2 дня работы: подъем в лагерь III с грузом и обработка дальнейшего пути. В 10 часов ребята уходят вверх, а я не спеша часов в 11 начинаю спуск в лагерь I. Спустился к обеду. К вечеру в лагерь I спустился Шопин. Начав подъем в лагерь III, он почувствовал, что вчера сильно переутомился, подмороженные ноги сильно болят, и, пройдя где-то около 6 веревок, он решил спускаться вниз. Вчерашний день сильно утомил и Мысловского; он сумел подняться в лагерь III только к 7 часам вечера, вызвав большой переполох своим отсутствием. В лагере I группа Валиева. Доктор на общественных началах Валера Хрищатый весь вечер отпаивал меня теплым молоком с маслом и содой. На другой день мы с Шопиным спустились в базовый лагерь, а через 2 дня спустились Балыбердин и Мысловский. Все вместе мы уходим отдыхать в Тхъянгбоче. И хотя там было холодно, временами шел снег, за 2 дня, проведенные в лесу на более низкой высоте, мы неплохо отдохнули.

 

Валентин Иванов.

Лицом к лицу с Эверестом

Очень хотелось бы оставить вступление: «Это мое личное восприятие. Другие могут видеть все по-другому. И это будет справедливо».

У меня даны документальные записи переговоров со всеми литературными недостатками. Не совсем уверен, что их надо причесывать…

Из записки к составителю альманаха «Ветер странствий», в котором опубликован фрагмент рукописи

Ледопад Кхумбу

24.03.82 наша группа выходит на знаменитый ледопад. Нам помогают шерпы, забрасывая лестницы к самому сложному участку — крутой 80-метровой ледовой стене.

Ледопад — это 600-метровый сброс ледника. Беспорядочное нагромождение ледовых глыб и сераков различной величины и формы движется со скоростью около метра в сутки, обрушиваясь, образуя трещины в одних местах, закрывая в других. Сколько о нем прочитано и наслышано, а нам он кажется вполне проходимым. Большой перепад, сильно разрушен, в остальном же — ничего нового. В наших горах есть похожие, только покороче. То здесь, то там видны натянутые веревки, искалеченные лестницы, обрывки брошенных палаток. Остатки самых давних экспедиций уже вынесены на ровную часть ледника.

Низ ледопада простой. Вдоль маркировочных флажков набираем высоту, устанавливая, где это необходимо, лестницы через трещины. Хорошо, что передовая группа, излазившая все закоулки ледопада, идет впереди, а то можно долго гулять в его лабиринтах.

Вот и ледовая стена. Под нею котел, над которым нависают огромные ледовые глыбы, готовые в любой момент рухнуть, — настоящая ловушка. Из котла по крутой стене надо выбираться на склон. Миша Туркевич недовольно бурчит, — дескать, надо искать выход правее, там безопаснее, но перед нами идут две группы, и здесь уже висят веревки.

Не подходя к стене, шерпы бросают лестницы и быстро возвращаются в базовый лагерь. Пока мы развешиваем на стене цепочку из металлических и веревочных лестниц да вытаскиваем наверх еще одну 3-маршевую лестницу, сверху спускается группа Онищенко. Ребята забросили грузы в Западный цирк на высоту 6100, где устанавливается промежуточный лагерь. Там ночует группа Мысловского.

Погода портится. Подул сильный пронизывающий ветер, крупа стучит по ветрозащитным курткам. На ледопаде стало неуютно. Складываем занесенный груз и спешим вниз.

На следующий день в Западный цирк выходит группа 3. Место не пришедшего еще в базовый лагерь Ильинского занял шерпа Наванг. За этой группой выходим мы.

Такая очередность групп на маршруте существовала до самого последнего выхода. Мы, согласно этой очередности, должны были идти на штурм третьими.

Первый выход на стену

В экспедиционном плане намечено, что с 26 по 29 марта наша группа выходит на обработку маршрута между лагерями I и II. От лагеря I начинается никем не хоженый до нас путь — почти 2,5-километровая стена. Уточняя с Евгением Игоревичем задачу, обнаруживаю расхождение: в определении высоты места установки лагеря II — достаточно большое, около 300 м. по высоте. По предварительным расчетам между лагерями I и II должно быть около 15 веревок (длина одной веревки 45 м).

Две группы уже работают в Западном цирке, а шерпы еще почему-то не дошли даже до промежуточного лагеря.

То ли не нравится им ледовая стенка, то ли просто: не торопятся, то ли еще нет достаточной акклиматизации.

Наше 5-дневное пребывание в базовом лагере и один выход на высоту порядка 5800 также недостаточны для работы: на 7-тысячной высоте. Ведь это равносильно восхождению на пик Ленина (7134) за неделю без предварительной акклиматизации. Но времени на более длительную акклиматизацию нет!

Дойти до лагеря I за день, как планировалось, не удалось. Поднимаясь по ледопаду, по возможности улучша ем дорогу в Западный цирк, а это отнимает время. По пути собираем необходимое для работы снаряжение, оставленное шерпами в разных местах ледопада. Идем не так быстро, как хотелось бы. С нами — шерпы. У них рваный темп движения. Они то сидят, то быстро идут вверх. Так мы и продвигаемся, обгоняя друг друга. На небольшом плато перед ледовой стеной шерпы садятся и пропускают нас вперед. Только после прохождения ее нашей группой шерпы возобновляют движение. Наконец-то они преодолели этот барьер. Дальше путь проще, и, пока мы устанавливаем очередную 3-секционную лестницу через большой провал, шерпы совершают рывок, уходя к промежуточному лагерю.

К 14:00 достигаем Западного цирка — обширного плато, зажатого между склонами Эвереста, Лхоцзе и Нулцзе. Погода испортилась. Шерпы спешат вернуться в базовый лагерь. Из лагеря I возвращается группа Мысловского. Нелегко им дались первый выход на 6500 и бессонная ночь в лагере I. Овчинников не советует нам подниматься выше. Сильный ветер гонит поземку. Да мы и сами понимаем, что сегодня засветло до палаток лагеря I не дойти. Требуется отдых, а светлого времени осталось 4–5 часов. Всех мучает кашель. У Бершова в горле нарыв.

К сожалению, промежуточный лагерь не подготовлен для ночевки: нет спальных мешков, карематов (теплозащитных ковриков из пенополиуретана), примуса. Овчинников предлагает спуститься в базовый лагерь. По радиосвязи Тамм советует решать этот вопрос самим, а Валиев сообщает, что пурга заметает следы в глубоком снегу, затрудняет передвижение по Западному цирку. Срыв этого выхода потянет за собой неприятную цепочку сбоев графика с самого начала. Нам обязательно надо начать подъем по Юго-западной стене, а там будет видно. От прохождения первых веревок на сложной стене зависят настроение и уверенность в прохождении всего маршрута. Принимаю решение ночевать здесь. Ребята молча соглашаются с моим решением.

Затаскиваем в палатку все, что может пригодиться для утепления. На полу раскладываем веревки и рюкзаки, застилаем их высотной палаткой, а накрываем тентом от «Кемпинга». Все это только что принесли шерпы. Очень долго добываем воду из снега на газовых горелках. В тепле они работают хорошо, а на высоте при таком холоде еле тлеют.

Ночь проводим в полудреме. Только с приходом солнца согреваемся, покидаем палатку и начинаем медленно продвигаться по Западному цирку. Вскоре встречаемся с алмаатинцами. Несмотря на огромное желание повесить первую веревку на стене, сделать это им не удалось: очень устали при подъеме в лагерь I. Обсуждаем возможные варианты выхода на стену, желаем друг другу удачи и расходимся.

Чем выше мы поднимаемся, тем медленнее темп движения. Кончаются редкие маркировочные флажки, а палатки все не видно. Кругом мусорные кучи предыдущих экспедиций. Где-то здесь лагерь I, но где? Сеанс связи. Пытаюсь уточнить у Валиева местонахождение лагеря, и продолжаем движение. Уже пятый час, как мы бредем по Западному цирку. Последние метры проходим, останавливаясь через каждые 5-10 шагов.

Наконец лагерь I. Сбрасываем надоевшие за день рюкзаки и осматриваемся. Стена совсем рядом. Где же начинать? Пока Бершов и Туркевич устанавливают принесенную высотную палатку, а Пучков поправляет «Зиму», я залезаю в палатку, разжигаю примус и оттираю замерзшие ноги. В одинарном вибраме без бахил на этой высоте не походишь. Затем обсуждаем, где же начинать маршрут.

28.03.82 в 10:30 Бершов забивает первый крюк в стене. На него вешается карабин с пропущенной через него веревкой. Страховка готова. Несколько метров вверх — и снова крюк. Работа началась. Найден простой выход с ледника на скалы. Первые полторы веревки проходят по довольно крутым скалам. Впереди связка Бершов-Туркевич. Ребята квалифицированно выбирают маршрут и навешивают одну веревку за другой, а мы с Пучковым несем снаряжение. Стараемся прокладывать путь по гребешкам или под стенками, где меньше вероятность попадания камней. Постепенно маршрут становится положе и проще.

Через 6 веревок Бершов меняет Туркевича и проходит еще 4 веревки. Ребята сделали свое дело и уходят вниз. Мы навешиваем оставшиеся 5 веревок, тщательно экономя кончающиеся крючья.

К 17 часам забиваю последний крюк. Все веревки закреплены — 15 на стене и еще одна от начала стены по ледовому склону через бергшрунд. Но до намеченного места постановки лагеря II еще очень далеко. Ошибка? Да. Просчитались в определении высоты и расстояния между лагерями. Оцениваем достигнутую высоту в 7000 м. Немного ниже хорошая площадка для палатки, но ставить здесь лагерь слишком низко и опасно. Над нами широкий кулуар — сборник камней, падающих со стены. Отсюда надо выбираться влево или вправо на более безопасные контрфорсы, окаймляющие кулуар.

Начало положено, и, как нам кажется, неплохое. С чувством исполненного долга спускаемся в лагерь I, выполнив работу, на которую отводилось 2 дня.

На вечерней связи Тамм настоятельно рекомендует (именно рекомендует, а не приказывает) совершить еще один дополнительный выход, чтобы продвинуться (если уж не достичь) к месту установки лагеря II. Пытаюсь объяснить, что дальнейшая обработка из лагеря I будет малоэффективной, так как после прохождения навешенных веревок сил и времени для движения вверх останется мало. Надо устанавливать промежуточный лагерь и из него добивать переход к месту установки лагеря II. Для этого нужны силы, время, снаряжение. У нас же все это кончилось.

Еще раз взвешиваю все «за» и «против». 3-дневная работа на пределе, впереди не менее полутора месяцев такой же напряженной работы, ребята не совсем здоровы. Неизвестно, какие испытания нас ждут впереди. Советуюсь с ребятами и решаю завтра возвращаться в базовый лагерь.

Второй выход — грузовой

На этот раз выходим пятеркой: пришел Сергей Ефимов и подключился к работе. Третий раз поднимаемся по ледопаду, и он снова озадачивает нас: на перегибе ледовой стены образовалась новая глубокая трещина, которая бы стро расходится. Верхний склон просто повис над открыв шейся бездной. И без того опасный участок стал просто уже аварийным. Надо искать обходной путь.

Пока Туркевич и Ефимов ищут его, подходит группа Мысловского. Наше предложение совместными усилиями проложить новый путь через ледовый сброс не вызывает энтузиазма. Володя Балыбердин считает, что мы «или спасем лестницы, или потеряем человека». Похоже, ребята сильно устали, если так реагируют на наше предложение. Однако сообща решаем, что изменить маршрут все-таки нужно сегодня.

Более 2 часов ушло на обход ледового котла и аварийной ледовой стены. Новый путь стал круче и технически сложней, но менее опасен. Отпала необходимость заходить в ледовый мешок и с замиранием сердца ждать, захлопнется он или нет. В промежуточном лагере устраиваем продолжительный отдых, ждем, когда тень от гребня Нупцзе ляжет на следы, и тогда снег начнет смерзаться и меньше проваливаться.

В 15:00 покидаем промежуточный лагерь и через 2,5 часа без особого напряжения добираемся до лагеря I. Что же мы здесь делали около 5 часов в предыдущий выход? Просто теперь организм хорошо адаптировался на этой высоте. Перед нами снежно-ледовые склоны Лхоцзе (по ним идет классический путь на Эверест), а слева — нехоженая Юго-западная стена. В бинокль пытаюсь рассмотреть палатки лагеря II, но они спрятаны в складках контрфорсов. Зато выше места, где должен быть лагерь II, замечаю две красные точки: Валиев и Хрищатый решают, как обойти отвесную стену выше лагеря II и добраться до снежных склонов, где должен располагаться лагерь III. Рельеф запутанный, и разобраться в нем трудно, но ребята обработали уже половину пути. При недостаточной акклиматизации это очень хорошо.

Ясное, безоблачное утро. Ветра нет. Вот так бы весь день! Поднявшийся с нами высотный кинооператор Хута Хергиани снимает наш выход из лагеря. Начальный вес рюкзаков около 12 кг взят с таким расчетом, чтобы можно было по пути собрать грузы, не донесенные до лагеря. У Ефимова это первый подъем на высоту, и он вместе с Хутой Хергиани остается переоборудовать лагерь I.

30 веревок преодолеваем долго и с большим трудом. В лагере II никого нет. Стоит только одна палатка. Вторую алмаатинцы унесли наверх. Дальше будут работать из промежуточного лагеря, для которого нашли площадку на 11-й веревке.

Смеркается. Оставляем принесенные грузы и сразу уходим вниз. Иду последним и на ледник спускаюсь уже в полной темноте. Сегодня я совершил ошибку, не взяв с собой еды и питья, а работать пришлось очень долго. Израсходованы все ресурсы. Долго прихожу в себя, находясь уже в лагере. Язык заплетается, на вопросы отвечать нет сил и желания. Как же мы пойдем завтра?

Ефимов и Хергиани переставили «Зиму» на новое, более ровное и удобное место. Подошедшая группа Онищенко помогла благоустроить лагерь. Теперь он стал очень уютным и удобным. Сладкий чай восстанавливает силы, а с ними и оптимизм в отношении завтрашнего выхода.

На следующий день выходим значительно раньше, до солнца. Нас 10 человек. Живописной гирляндой развешиваемся на перильных веревках. Группа Онищенко идет менять алмаатинцев. К 14:00 — значительно раньше, чем вчера, — Туркевич достиг лагеря II, остальные на подходе. В 5 веревках от лагеря, занятый радиосвязью, я прозевал падение камня, угодившего мне в плечо. Удар не сильный, но жумаром после этого стало пользоваться тяжело.

Сверху возвращается Сергей Чепчев. Найден ключ к очередному непростому участку. Пройдено. 17 веревок. Снежные склоны, на которых должен расположиться лагерь III, где-то рядом.

Четверка Онищенко остается в лагере II, а мы спускаемся за очередной порцией груза. Лагерь I забит. Здесь собралось 14 человек, а он рассчитан на 8. В вопросах питания, размещения и порядке переносимых грузов у нас еще нет необходимой четкости.

Третью ходку ребята совершают без меня: ноет плечо, и я решил не рисковать. Погода портится. Вместе с нашей четверкой впервые на заброску в лагерь II выходят шерпы. Как-то они поведут себя на скалах? С Ервандом Ильинским провожаем одних вверх, других вниз, а сами начинаем ставить вторую палатку «Зима» под склад. Снаряжения и. продуктов питания так много, что в одной палатке становится тесно. Освобождаем жилое помещение и устанавливаем в нем стационарную газовую плиту.

Третья ходка, как мне показалось, была самой быстрой. Не успели мы привести лагерь в порядок, как вернулись ребята. Непогода не позволила группе Онищенко выйти из лагеря II, и они весь день провели в палатках.

Утром спешим в базовый лагерь, куда прибыл караван со свежим мясом и овощами, где тепло и уютно, где можно попариться, полечиться, хорошо покушать, послушать музыку…

Ключевой участок стены

Проснулись на час позже намеченного срока. Подвел будильник, который много лет возит с собой в горы Сережа Ефимов. На улице уже светло. Выскакиваем из «Кемпинга». Бершов и Туркевич уже готовы к выходу и бродят около столовой. Отправляем их вместе с шерпами вперед, а сами лихорадочно одеваемся и собираем рюкзаки.

Очередная задача нашей группы с 13 по 19 апреля — подняться в лагерь III, в течение 2 дней завершить обработку маршрута до лагеря IV и установить его. Кажется, все просто, но ведь работа предстоит на высоте за 8000… С первых же шагов по ледопаду поняли, что 5-дневного отдыха в базовом лагере не хватило для полного восстановления сил.

Две высотные палатки лагеря II прилепились на небольших площадках, вырубленных в скальных гребешках под отвесной 500-метровой стеной в 10–15 м. друг от друга. Для установки одной из них пришлось натянуть сетку и набросать на нее камни и снег, расширив таким образом площадку.

Палатки заполнены различными грузами, и нам с трудом удается разместиться в них по двое.

Вот уже третью ночь плохо сплю: дергает палец на правой руке, под ногтем гнойное воспаление, которое осложняет передвижение по перилам, а впереди еще основная работа.

Впервые нам предстоит преодолеть 20,5 веревки между лагерями II и III. Перильная веревка петляет по стене и выводит на снежное поле. Новая для нас высота 7800 дается огромным напряжением. Сначала груз за спиной казался не очень тяжелым, но после нескольких часов движения по перилам стал непомерным. Трудно снимать и надевать рюкзак, и при остановках приходится искать место, где можно поставить его на выступ или сесть вместе с ним на полочку.

Последние из нас к лагерю III подходят уже в полной темноте. Место для лагеря удобное, но палатки поставлены плохо. Вырублены слишком маленькие площадки, да и растянуты палатки недостаточно хорошо. В одной палатке располагаемся втроем, другую занимает один, и всем неудобно.

Миша Туркевич, первым поднявшийся в лагерь, растапливает снег. Завтра у нас ответственный выход. Обсуждаем варианты обработки пути к лагерю IV. Мое основное предложение сводится к постановке промежуточного лагеря и дальнейшей работе из него. Контрпредложение — выходить пораньше с кислородом. Расстояние между лагерями должно быть небольшим, а постановка промежуточного лагеря отнимет много сил и времени. Взвесив все «за» и «против», принимаем второй вариант.

Снова не могу заснуть: ноет больной палец, мучают заботы завтрашнего дня. Свежа в памяти ошибка в определении расстояния между лагерями I и II. Над нами самый сложный участок стены, еще в Москве настораживавший нас. Мне всегда казалось, что этот участок должна пройти двойка Бершов-Туркевич — сильнейших мастеров скалолазания.

Утром Бершов и Туркевич в кислородных масках уходят на маршрут. Мы с Ефимовым забираем максимум груза и начинаем подъем без кислорода, надеясь догнать ребят, когда они начнут обрабатывать стену. Идти можно, но с тяжелыми рюкзаками на таком рельефе движение очень медленное и с большими затратами сил.

С трудом поднимаюсь первые 3 веревки и выхожу на гребень. Веревкой выше Ефимов, а Бершов и Туркевич уже скрываются за очередным гребнем. Чувствую, что, если и дальше буду двигаться с такой же скоростью, вряд ли смогу догнать передовую двойку. Мы с Сергеем, не сговариваясь, останавливаемся и настраиваем кислородные аппараты на расход 1 литр в минуту. Сразу же по телу растекается тепло, отогреваются закоченевшие ноги, заметно возрастает темп подъема.

Пройдя несколько веревок, слышу шипение утекающего кислорода. Резко снижается работоспособность. Безуспешно пытаюсь найти место утечки.

Увеличение подачи до 3 литров в минуту не помогает. Повторяется прошлогодняя история, когда при испытаниях кислородного оборудования на склонах пика Коммунизма у меня тоже возникли неполадки. Около 400 м. по высоте я тогда мучался, пока не сообразил снять маску, после чего перестал тормозить группу. Сейчас же, на 8-тысячной высоте, о таком варианте не стоит и думать. Сколько говорили о необходимости испытывать маски заранее, а времени так и не нашли.

Проходя 10-ю веревку, поднимаю вверх голову и вижу на отвесной стене две фигуры в красных анораках. Если бы это было в Крыму или на скалах Пти-Дрю, я бы не удивился. Но здесь, на Эвересте, на 9-м километре по высоте это выглядело не совсем правдоподобно. Над ребятами желанный гребень, но отсюда трудно оценить расстояние и сложность пути до него.

Бершов, увидев мое замешательство, снимает маску и кричит, что пора возвращаться. Складываем грузы на конце 10-й веревки, отключаем кислород и на лепестках уходим вниз. На таких крутых стенах достаточно закрепить на веревке спусковое устройство и повиснуть на нем, как начинаешь плавно ехать вниз, лишь перестегиваясь у мест крепления или соединения перил.

И снова неудобная ночевка в лагере III. Бершов и Туркевич возвращаются в полной темноте. Ефимов сразу дает им по кружке горячего чая. Бершов рассказывает, что они перевесили 8-ю веревку Балыбердина и Мысловского и закрепили еще 5 веревок. Туркевич утверждает, что до гребня — около веревки и там угадывается площадка для лагеря IV. Зная, как обманчивы бывают такие наблюдения, опять предлагаю поставить промежуточный лагерь и из него добивать ключевой участок стены. Однако ребята, единодушные в своем мнении, убеждают меня повторить сегодняшний вариант. При свете фонаря ищем неполадки в моем кислородном аппарате. Оказывается, недостаточно хорошо прикреплена соединительная трубка к одному из штуцеров, отчего и происходит утечка кислорода. Тщательно отбираем снаряжение для установки лагеря IV и расходимся по палаткам.

Каждое утро мы встаем в 6.00. Приготовление завтрака и одевание на большой высоте занимает около 3 часов. Здесь можно получить воду только растопив снег и лед. Из целой кастрюли снега получается совсем немного воды. Порой запасти чистый снег, фирн или лед для приготовления пищи — проблема. Вода на высоте 8000 кипит при температуре 75°, а этого мало, чтобы сварить еду. Изготовленные Ефимовым автоклавы из бидонов и чайников помогают нам поднять температуру кипения и сэкономить топливо.

После завтрака медлим с выходом, откладывая неприятный момент, когда надо вылезать из теплых спальных мешков. Надеваем пуховые и ветрозащитные костюмы. Самая сложная задача — надеть двойные ботинки. В согнутом положении не хватает дыхания, и приходится несколько раз отдыхать, прежде чем завяжешь шнурки, а если наружный ботинок к тому же за ночь смерзся, то приходится его тщательно разогревать, иначе в него не всунешь ногу. Надеваем страховочную систему и выбираемся из палатки на мороз. Кислородные аппараты прилаживаем уже на улице. Солнца еще нет, и холод проникает под теплую одежду.

Выходим в той же последовательности: впереди Бершов-Туркевич со снаряжением для обработки пути, сзади мы с бивачной поклажей для лагеря IV. Наконец-то полностью ощущаю все достоинства движения с кислородом.

13-я веревка. Раскачиваюсь на неправдоподобно тонкой ниточке. Подо мной более 1,5 км Юго-западной стены Эвереста. Разноцветными пятнами выделяются лагеря I, II и III. Из-за эластичности веревки никак-не могу преодолеть небольшой отрицательный участок стены. Напряжение возрастает еще и от мысли, хорошо ли закреплена та единственная веревка, которой доверяешь свою жизнь. Стена изобилует острыми выступами, да и упавший камень может перебить веревку. Нужно повесить на этом участке для страховки еще одну.

Достигаю желанного гребня, а места для установки лагеря нет. На расстоянии веревки надо мной Туркевич оседлал острый снежный гребень и передвигается по нему. Бершов с юмором комментирует такой способ передвижения. До удобного места на гребне оказалось целых 3 веревки. При прохождении последней из них ломается молоток, и последние крючья приходится забивать камнем. На ровном, абсолютно безопасном снежном гребне можно сделать хорошую площадку. Для этого нужны лопата, ледорубы и часа 2 свободного времени.

18:00. Определяем высоту в 8250 м. Складываем в нишу палатку, 2 спальных мешка, 3 каремата, 3 веревки, 15 крючьев, ледоруб, примус, бензин, автоклав, аптечку. Еще 2 веревки оставлены на конце 10-й веревки.

Пытаемся оценить дальнейший путь. От нас идет снежный гребень с жандармами, упирающийся в западное ребро. До него веревок 10. Маршрут относительно простой, за исключением первых 3–4 веревок. Не совсем ясно, как проходить жандармы.

Под нами кулуар Бонингтона. Хорошо видны остатки одного из лагерей английской экспедиции, эффектные фотографии которого можно увидеть в книгах об этом восхождении — на крутом склоне прилепились одна над другой несколько разноцветных каркасных палаток.

Спускаемся в полной темноте. Иду замыкающим и опасаюсь сбросить камень. Движения очень медленные, осторожные. Стараюсь вспомнить рельеф, где я не буду над ребятами и где можно расслабиться. Кругом сверкают сполохи. Неожиданно около меня все вспыхивает. Очень неуютно чувствуешь себя ночью на отвесных скалах Эвереста.

В лагерь III прихожу в 22:00 и сразу выхожу на дополнительную связь с базой. База, как и в первый наш выход, предлагает совершить еще один, чтобы установить лагерь IV или обработать путь выше. Передаю базе, что ответ дадим в сеанс утренней связи, и выключаю рацию.

День получился тяжелым. Завтра рано утром, как и сегодня, выйти не удастся, да и унести много уже не сможем. Перестроиться с намеченного графика трудно. Что же мы сможем сделать наверху? Поставить палатку? Но для этого нужен инструмент. Да и с лопатой подниматься только для постановки палатки нерезонно. Обрабатывать дальше маршрут? Нет молотка. Да и после прохождения тяжелых 15 веревок вряд ли завтра продвинемся выше. Надо выходить минимум на 2 дня — подняться и поставить палатку, а на следующий день двигаться дальше. Приходим к выводу: эффект от такого выхода не соответствует затратам. Решаем предложить встречный план — благоустроить лагерь III, так как он должен стать опорным при восхождении. Ведь ни одна группа еще не имела достаточно времени для его «оборудования, и он в плохом состоянии.

В 8:30 приводим свои доводы, но наше предложение не вызывает одобрения у базы. Евгений Игоревич говорит:

— Смотрите сами, вам виднее… но мы советуем сделать еще одну ходку в лагерь IV…

«Смотрим сами» и решаем остановиться на своем плане.

С трудом вылезаю из мешка. Ребята тут же ставят диагноз: гной из-под ногтя пошел в лимфатические узлы, а посему Бершов заставляет выпить какой-то мощный антибиотик. Ефимов на правах заместителя руководителя группы отправляет меня вниз:

— Пока сам можешь идти…

Этот довод мне понятен. Хромая, начинаю спуск. Ребята снимают одну из палаток и расширяют площадку под ней. Палатка держалась только на растяжках, и сильный ветер мог сбросить ее в кулуар. Вторую палатку подвинули ближе к скалам, увеличив жизненное пространство. Кислородные баллоны, бензин, крючья сложили в нишу под скалами между палатками. Закрепив обе палатки при помощи веревки к стене и организовав надежные перила, Ефимов, Бершов и Туркевич покинули лагерь III.

За неделю ледопад сильно изменился. Просели поля, на их месте образовалась паутина трещин. Леня Трощиненко проложил часть трассы по новым участкам. Очень вовремя. Без его работы найти путь в этом хаосе было бы трудно.

В базовый лагерь приходим вслед за алмаатинцами. Потеря высоты не приносит нам облегчения. Возвращаемся вконец измотанные. Накопилась усталость. Пора отдыхать в зеленой зоне.

Не успели мы перевести дух после очередного выхода, как меня пригласили для обсуждения сложившейся ситуации. А ситуация действительно серьезная. 3 группы закончили запланированные предварительные выходы. Группа Мысловского отдыхает в Тхъянгбоче, 2 другие собираются вслед за ней. 4-я группа на выходе должна поставить лагерь IV и продвинуться вперед.

Но штурм Эвереста начинать рано: еще не стоит палатка в лагере IV, не пройден путь к лагерю V, да и остальные лагеря недоукомплектованы штатным снаряжением. Основная масса кислорода в лагере I. Есть над чем задуматься.

Совершенно неожиданно для меня нашей группе предлагают через 5 дней выйти для установки лагеря V, после чего спуститься в базовый лагерь и встать в хвост очереди на восхождение. Такой оборот событий выводит меня из равновесия. Почему нарушается сложившийся график выходов? Е. И. Тамм объясняет, что группа Мысловского считается распавшейся, а для двойки задача слишком тяжелая. Группа алмаатинцев работала на маршруте больше нас, поэтому и отдыхать должна больше. Но когда и где они работали больше нас — мне до сих пор непонятно. Это предложение, а точнее, аргументация вызвали бурю недовольства в группе, а меня настолько обидело, что я перестал что-либо понимать. Такое предложение фактически лишает нашу группу возможности восхождения. По предыдущему выходу мы поняли, что 5-дневного отдыха недостаточно. Уже накопилась усталость, и 7-8-дневный отдых ниже базового лагеря просто необходим. Кроме того, мы чувствуем, что если даже после установки лагеря V у нас и останутся силы еще на один выход (в чем мы сомневаемся), то все равно после первых успешных восхождений будет наложен запрет на штурм. Ох, как прав был Овчинников, когда еще в Москве говорил: «Нужно настраиваться на самый тяжелый вариант. Иначе трудно будет перестраиваться». Сейчас я бы сказал: «Почти невозможно».

Нервы напряжены до предела, а после разбора выхода, на котором акцентировалось внимание на том, что «группа отказалась поработать еще день», я просто «сломался». Конечно же, можно найти приемлемые решения. Но то ли от неимоверной усталости, то ли от обиды за такую оценку работы группы, искать и предлагать варианты выхода из тренерского тупика я не в состоянии. Разговоры о том, что наша «компания слабая и ненадежная», еще больше выбивают меня из колеи. Единственно, к чему я настойчиво стремлюсь, — это спуститься в зеленую зону, а там будет видно. Утро вечера мудренее.

На выходе еще группа 4. Если им удастся продвинуться вверх на 3–4 веревки, то путь к лагерю V и вершине будет открыт.

Свет Петрович Орловский мастерски вскрывает нарыв на моем пальце, и сразу же наступает облегчение. Замечательный человек и хирург этот Свет! И в своей «кхумбулатории» занимается «светотерапией», помогая преодолевать наши невзгоды не только скальпелем и таблетками, но и удачными шутками.

Возвращается с отдыха группа Мысловского, и Эдик предлагает свой вариант дальнейшей работы.

22.04.82. Не дождавшись окончательного решения вопроса, настаиваю на уходе группы на отдых. Стараюсь не думать о неурядицах, обидах, дальнейших планах, погоде…

На штурм Эвереста

Сегодня среда, 28 апреля. Вчера ушли Мысловский и Балыбердин, взвалив на себя тяжелую работу — поставить лагерь V и, если останутся силы, из него штурмовать вершину. Наш выход завтра, и мы изучаем составленный график движения групп на заключительном этапе работы экспедиции. Наша группа должна подняться в лагерь III, вынести для передовой двойки необходимое снаряжение и кислород в IV лагерь, провести дневку в лагере III, завершить оборудование лагеря V и взойти на Эверест (если будет возможность). Двойка алмаатинцев, следующая за нами, должна вынести для нас кислород в лагерь IV.

К этому графику у нас два замечания. Первое — зависимость нашего выхода от алмаатинцев. Второе — запланированная отсидка на высоте 7800.

Тщательно подсчитываем необходимый для штурма кислород. Получается, если нас освободить от заброски 3 спальных мешков из лагеря II, то мы сможем обойтись без помощи группы Ильинского. Считаем, что это облегчит работу обеим группам. С этим предложением руководство соглашается, нужно только согласие алмаатинцев.

Отсидка на больших высотах здоровья не прибавляет. Даже наоборот. Известно немало случаев, когда такие отсидки кончались заболеваниями. С этим вопросом к руководству выходить не стали. Посмотрим, как пойдут дела. Для себя же решили, что в этот день можно будет поднять в лагерь III с 10-й веревки 6 кислородных баллонов или забросить часть груза, необходимого для штурма, к IV лагерю.

Ранним утром 29 апреля Тамм и Овчинников тепло провожают нас, давая последние напутствия. Для них наступает самый ответственный этап экспедиции. Воскобойников готовит великолепный завтрак. На секунду задерживаемся у ритуального огня, зажженного шерпами перед нашим выходом. Мы готовы не упустить свой шанс.

Ледопад проходим легко, отвлекаясь на мелочи: вырубаем лестницу предыдущей экспедиции, достаем из трещины оставленный кем-то карабин. Не останавливаясь в промежуточном лагере, поднимаемся в лагерь I.

Ефимов и Туркевич подтягивают палатку и разводят примус, Бершов и я идем подальше от палатки на ледник и рубим чистый лед для приготовления еды. Затем в просторной палатке готовим ужин. Англичане после восхождения на Аннапурну по Южной стене вспоминали: «Как и следовало ожидать, мы толкуем о фантастической пище, которую попробуем после окончания экспедиции. Во время восхождения еда составляет 90 % всех разговоров, экспедиционные планы и политика еще 9,5 %, а женщины — всего 0,5 % или даже меньше». Довольно точное распределение, но у нас, вероятно, неплохое питание, и разговоры о нем занимают лишь около 50 %. Зато доля разговоров об экспедиционных планах, планах на будущее и воспоминаний у нас возрастает до 49,5 %.

Особенно красочно Миша рассказывает, как осенью он поедет на ЮБК (Южный берег Крыма) на международные соревнования по скалолазанию и, прогуливаясь по ялтинской набережной, будет есть самую большую и самую сочную грушу Бере. При этом все сглатывают слюну, а закрыв глаза, даже видят эту картину.

После вечерней связи затаив дыхание вслушиваемся в родные и такие далекие голоса близких людей, записанные на магнитофонную пленку. В базовый лагерь пришла телегруппа.

С хорошим настроением на следующий день поднимаемся в лагерь II. На дневной связи с удивлением узнаем, что Балыбердин к этому времени ушел от лагеря III только на 5 веревок, а Мысловский с шерпой Навангом, пробующим свои силы на Юго-западной стене Эвереста, — двумя веревками ниже решают какую-то проблему.

До темноты у нас много времени, и мы отбираем 16 наиболее наполненных баллонов с кислородом. Все готово к очередному рабочему дню. На этом переходе у нас должны быть самые тяжелые рюкзаки за весь выход.

В 18:00 Балыбердин говорит, что очень тяжелы рюкзаки, до палатки лагеря IV еще далеко. Наванг отказался от дальнейшего подъема. Прикидываем: при таком темпе набора высоты им предстоит ночная работа — в лагерь IV ребята поднимутся не раньше 22 часов. Уже засыпая, слышим шум падающих камней и звяканье какого-то металлического предмета. Значит, Володя и Эдик еще на нашей стороне стены. До 22:00 держим рацию на приеме, ожидая дополнительной связи, назначенной на 20.00.

1 Мая. Обмениваемся с базовым лагерем поздравлениями. Сообщаем, что наша колонна сейчас выступает в лагерь III. База дает «добро» на замену 3 спальных мешков кислородными баллонами и сообщает долгосрочный прогноз, по которому ожидается резкое ухудшение погоды в районе Эвереста с 3 по 10 мая. Наш штурм приходится на середину этого срока — 6 мая.

Ребята сверху передают, что достигли IV лагеря только в 23:00. Эдик оставил рюкзак несколькими веревками ниже. Утомленные вчерашним переходом, они еще не решили, как построят сегодняшний день.

Нам предстоит тяжелая работа. Каждый берет по 4 баллона весом по 3,3 кг, по 2 кг прочего общественного груза и свои личные вещи.

Пока мы медленно передвигаемся по перилам, делая по нескольку вдохов на каждый шаг, Бершов прилаживает к своему рюкзаку дополнительный 5-й баллон и надевает маску. Выйдя из лагеря II более чем с часовой задержкой, он догнал и обогнал нас. Когда же мы подходили к палаткам, в автоклаве уже закипала вода. Туркевич, видя, как его обошел Бершов, на 10-й веревке тоже берет дополнительный баллон и надевает кислородную маску. Но силы уже израсходованы, и кислород не дает такого же эффекта. Свободно располагаемся в палатках двойками.

Что же наверху?

18:00. Вечерняя связь. Балыбердин передает, что он обрабатывает 4-ю веревку над лагерем IV, а Мысловский вернулся за рюкзаком, оставленным накануне при подходе к лагерю. Впереди Володя не видит проблем. Путь к Западному гребню открыт.

Если бы эти веревки над лагерем IV были провешены до выхода на штурм, это значительно облегчило бы задачу передовой группы!

Снова ожидается позднее возвращение Володи и Эдика к палатке, и Тамм опять назначает дополнительную связь. Поздно вечером узнаем, что Балыбердин обработал полностью 4 веревки, а Мысловский при подходе к лагерю перевернулся на веревке и вынужден был сбросить рюкзак. Материальные и моральные потери значительны.

Мы просим их к утренней связи продумать перечень необходимого для них снаряжения. Обещаем посмотреть возможность подъема рюкзака Мысловского.

К утру потрясение ребят не прошло. Они какие-то заторможенные. Долго пытаюсь выяснить, что же им необходимо для дальнейшей работы. Приходится самим решать ряд вопросов. В результате поднимаем в лагерь IV 6 баллонов кислорода, маску, редуктор, кошки, 2 веревки, продукты. Бершов продвигается дальше и к 14 часам подходит к ребятам, обрабатывающим 6-ю веревку, доставляя им 3 баллона кислорода.

Мы же разгружаемся около палатки и пытаемся рассмотреть в кулуаре рюкзак Мысловского. Наконец различаем что-то красное. Это скорее моток веревки, а не рюкзак, и достать его не так-то просто. Отказываемся от этой затеи и возвращаемся в лагерь III.

По плану у нас завтра дневка, но мы хотим подняться в лагерь IV, если передовая двойка освободит его. К нашим прежним опасениям по поводу отсидки добавилось еще два: ожидаемое ухудшение погоды и тревожное положение передовой двойки.

Обсуждаем различные варианты штурма вершины. Их много. Это и выход ночью из IV лагеря вслед за передовой двойкой (полнолуние, ночи светлые и безветренные); подъем в лагерь V со спуском одной двойки на ночлег обратно в IV лагерь (если передовая двойка спустится рано и не сможет продолжить спуск в IV лагерь), чтобы на следующий день налегке снова подняться в V лагерь и продолжить совместное восхождение; ночевка вшестером в лагере V и наш ранний выход на штурм (если ребята вернутся так поздно, что до нашего выхода можно будет немножко пересидеть всем в палатке) и ряд других.

База дает «добро», и мы переселяемся в лагерь IV. По рации корректируем Мысловского и Балыбердина в выборе места для установки палатки лагеря V на рыжих скалах. От них до Западного гребня совсем немного.

Продвижение нашей группы идет уверенно: переходы между лагерями заканчиваем в светлое время, хорошо отдыхаем, выдумываем различные блюда, чтобы все ели с аппетитом. В этот выход с особым удовольствием готовим рис с ветчиной, обжаренной в масле с луком, с соусом «Молдова», компот, приготовленный из сухофруктов карманного питания с подмороженными яблоками, маринованные огурчики. Это помогает восстанавливать силы после тяжелой дневной работы.

Несмотря на то что в группе собрались лидеры своих коллективов и первое совместное восхождение мы совершили лишь 2 года назад в Медео, команда получилась дружная. Работаем спокойно. Острые углы не сглаживаем — обсуждаем, доказываем, разбираемся, пока не приходим к общему мнению. Бершов включает приемник, с которым не расстается на любом восхождении, и мы долго слушаем «Маяк».

4 мая — самый длинный и напряженный, полный радости и тревоги экспедиционный день. Несмотря на все превратности судьбы, в 6:10 утра Балыбердин и Мысловский покидают штурмовой лагерь и устремляются к вершине. Наверху очень холодно. Мерзнет питание в рации. Приходится ретранслировать штатные переговоры базы с группой I.

— База, база. Передаю информацию. Ребята идут по рыжим скалам, придерживаясь гребня. Когда идут по южной стороне, то все нормально, когда же по северной, то очень холодно. Там тень и ветер. Володя идет без кислорода, Эдик — с кислородом. Володя чувствует себя нормально, Эдик немного устал. Володя хочет включить ему подачу кислорода на 2 литра в минуту. Путь пока простой. Идут практически одновременно. Их мучают заходы на северную сторону, где очень холодно. Сейчас у них ожидается такой заход. Как поняли? Прием.

Таим: Все понял, все понял. Предупреди их, чтобы не пропустили на спуске сход с Западного гребня. Как погода? Прием.

Я: Погода пока великолепная. Ветра нет, солнце. Самочувствие у нас хорошее…

(И Балыбердину): Володя, Володя Балыбердин! Мы поднимаемся в лагерь V, имейте это в виду. Как понял? Прием.

Через 5,5 часа очередная радиосвязь застала меня в 2 веревках от лагеря V, Ефимов — на веревку выше, а Туркевич и Бершов, наверное, уже занимаются благоустройством бивака. Балыбердин сообщает, что они сильно устали. Каждый очередной взлет гребня принимают за вершину, а ее все нет и нет.

Идет снег. Иногда сквозь мглу пробивается солнце. Убираю рацию и продолжаю подъем. Выхожу из кулуара и вижу вершинный склон Эвереста, а на нем две точки (похоже, люди), которые тут же закрываются облаками. Мгновенно в памяти возникла картина, о которой много раз писали в разных изданиях: «Последний раз Оделл видел Мэллори и Ирвина на предвершинном гребне где-то на высоте 8600. Облака закрыли их, и они не вернулись…» Останавливаюсь в недоумении. Что это? Постепенно понимаю, что я не мог видеть ребят. Это, наверное, скальные выступы.

Расширяем площадку и переставляем палатку. Теперь в ней будет посвободнее. Включаю рацию, вызываю базу, находящуюся сегодня весь день на приеме, и узнаю, что в 14:35 Балыбердин и Мысловский первыми из советских восходителей поднялись на высшую точку планеты. Радуемся за ребят и поздравляем Евгения Игоревича и всех на базе. На мой вопрос: «Что пьете в лагере по случаю успеха?» — Тамм холодно отвечает, что пить еще рано, надо дождаться спуска. Тогда мы еще не знали, что в это время по ледопаду Кхумбу спускали Лешу Москальцова. Он с Голодовым вышел на восхождение. Переходя трещину, Леша потерял равновесие и упал с лестницы. Задержался на снежной пробке 15 м. ниже.

Притихшие, залезаем в палатку и включаем рацию на прием. Началось напряженное ожидание.

«Катастрофа обычно складывается из нескольких часто не связанных между собой случайностей, которые безжалостно накладываются и приводят к трагедии».

«Случайности», начавшиеся в группе Мысловского 30 апреля — а может быть, и еще раньше, — чуть было не привели к трагедии.

В 16:45 молчание нарушает прерывистый голос Балыбердина, вызывавшего базу:

— …Я думаю, что до 8400 мы не спустимся… Хотя бы вышли… навстречу… с кислородом, что ли… потому что… исключительно медленно… все происходит… Если есть возможность… горячий чай… и что-нибудь поесть…

Вмешиваюсь в разговор:

— Володя, хорошо, мы что-нибудь сообразим…

Тамм: А где вы сейчас, Володя? Как оцениваешь высоту? Как далеко от вершины спутились?

Балыбердин: Я оцениваю… 8800…

Тамм: Понятно. Как идет Эдик?

Балыбердин: У него… кончается… кислород…

Тамм: Володя, мы все время на связи, но главное — с Валей.

Я просто оцепенел, мгновенно оценив всю сложность ситуации. Холодная ночевка в районе вершины двух вымотанных до предела людей без кислорода — это конец. История знает такие случаи. Не многим удавалось вырваться из плена кислородной недостаточности и холода. Сколько раз за нашу альпинистскую жизнь попадали мы с Эдиком в различные переделки, и нам самим удавалось выходить из них с честью. У нас всегда был запас прочности, а сейчас его, похоже, нет. Восхождение нашей группы срывается, но не об этом сейчас речь. Главное — помочь ребятам.

«Находясь в верхнем лагере на Эвересте, альпинисты в основном должны полагаться на самих себя. До этого момента все они были членами команды, зависящими друг от друга и от общего контроля руководителя, но завершающий бросок — совсем другое дело. Здесь складывается ситуация, когда их собственные жизни находятся в их собственных руках и только они сами могут решать, как им действовать» — так считает руководитель успешного штурма Эвереста Кристиан Бонингтон. Да, от наших решений и действий сейчас многое зависит.

Пока эти мысли проносятся в моей голове, ребята прикидывают наличие кислорода и находят единственный вариант, при котором можно помочь Мысловскому и Балыбердину и попытаться совершить восхождение. Сработало предварительное обсуждение вариантов штурма. Значит, так: двойка с запасом кислорода поднимается к Володе и Эдику и оказывает им необходимую помощь. Если ребята после этого смогут самостоятельно продолжить спуск, то ночью попытаться выйти на вершину. Вторая двойка, экономя кислород, ожидает их возвращения в палатке. Только при благополучном исходе первой части плана у второй двойки появляется надежда на штурм. В таком варианте запаса кислорода может хватить для штурма вершины нашей четверке и для спуска Эдика и Володи в лагерь IV, где есть какой-то запас кислорода. Нам кажется, что на раздумья ушло совсем немного времени, минут 15, а база уже который раз запрашивает о нашем решении. Я раздраженно передаю:

— К базе у нас сейчас ничего нет. Давайте мы сейчас будем регламентировать связь. Если это проходит, то связь кончаю.

Переговоры отвлекают нас от сборов. Надо спешить. Скоро стемнеет.

Тамм отвечает мне спокойно:

— Это проходит, но я еще раз повторяю, что можно подключить Казбека, чтобы для вас подняли кислород из лагеря III в лагерь IV и выше. Вот это мне нужно знать для хода дела. Можете выходить на связь не через час, но регулярно.

Я хорошо понимаю ситуацию в базовом лагере. Морально им значительно тяжелее, чем нам. Чем можно помочь снизу? Только советом. Всегда лучше самому что-то делать, чем ждать, что смогут сделать другие. Отрезвленный спокойным голосом Тамма, уже мягче отвечаю:

— Нам сейчас никто не поможет. Казбек слишком далеко. Для нас сейчас кислород есть здесь и в лагере IV, а о дальнейшем поговорим позже, мне не приходится отдавать каких-то распоряжений.

Бершов и Туркевич начинают собираться, не успев полностью раздеться после дневного перехода. Да, они сейчас, пожалуй, находятся в отличной спортивной форме. Впереди скальный рельеф, а Сережа и Миша быстрей нас идут по скалам за счет великолепной техники, отточенной на многочисленных соревнованиях по скалолазанию. Время сейчас решает все не только для нашей группы, но и для всей экспедиции.

Правда, мне все время казалось, что Миша побаивается высоты. Наверное, у Ефимова такое же чувство, поэтому он предлагает Мише заменить его в этом выходе. Миша отказывается. Значит, все в порядке. Около 18 часов Бершов и Туркевич, взяв по 3 баллона кислорода, кошки для Мысловского, маску и редуктор для Балыбердина, карманное питание, медикаменты и наполнив все имеющиеся фляги горячим компотом, покидают уютную палатку. Ефимов успевает всунуть Мише фонарь, и они быстро исчезают из поля зрения. Еще есть немного светлого времени, и его надо максимально использовать.

Ветра почти нет. Смеркается. На небе полная луна. Погода, кажется, благосклонна к нам на этот раз. Так бы всю ночь! Оставшись вдвоем в палатке без рации, обсуждаем случившееся. Теперь мы слепы и глухи. Остается только ждать. Если все будет хорошо, то после встречи и оказания необходимой помощи Бершов и Туркевич готовы штурмовать вершину. Это единственный вариант, когда нам хватит кислорода. Второй попытки не будет. Если дела плохи, то экспедиции конец — спасательные работы затянут всех.

Свой шанс на восхождение оцениваем как один против ста. Столько лет тренировок, надежд, сборов, отборов, медицинских контролей, и вот… Мы под вершиной… Силы есть… Неужели придется идти вниз без вершины? Где-то все-таки теплится огонек: а вдруг…

Изредка Ефимов высовывается из палатки, прислушивается, кричит. Чувство беспомощности угнетает нас.

Вылезаем из палатки и поднимаемся выше по перильной веревке. Западный гребень закрывает обзор склона. Ребят нигде не видно. Дальше идти без кислорода бесполезно, а тратить его нельзя. Возвращаемся в палатку.

Не раздеваясь, залезаем в пуховые мешки и напряженно прислушиваемся ко всем шорохам за палаткой. Нас беспокоит, как бы в темноте ребята не проскочили место схода с Западного гребня. Это уже будет катастрофа. От палатки до него 2–3 веревки. Снова и снова кричим в надежде, что поможем ребятам сориентироваться. Поздно ночью включаю приемник и ловлю Москву. «Маяк» передает последние известия. В спортивных новостях слышу сообщение о покорении Эвереста двойкой советских альпинистов. Оперативно! Но где они сейчас?

Кончилось 4 мая. Вышли все намеченные нами сроки возвращения. Может, ребята закопались в снег и пережидают ночь? Так поступало большинство восходителей, застигнутых на спуске ночью. Вряд ли. Миша и Сережа будут тянуть к палатке хоть ползком.

Пытаемся немножко поспать. Отдых необходим, иначе утром наша работоспособность будет низкой.

Сережа вспоминает, что у нас есть почти пустой баллон, в нем всего 30 атмосфер. Этого должно хватить на 1,5–2 часа сна при минимально возможной подаче. Заглушив 2 штуцера распределителя и присоединив к двум оставшимся кислородные маски, включаем подачу менее 0,5 литра в минуту на двоих. Тут же засыпаем, а когда кончается кислород, одновременно просыпаемся.

Высовываемся, кричим.

Луна зашла.

Темень.

Зажигаем примус.

Решаем с рассветом выходить на помощь.

Через некоторое время послышались голоса. Светает… Сережа открывает палатку, смотрит вверх и что-то кричит. Я в нетерпении тормошу его:

Все ли идут?

Он отвечает:

Кажется, все.

Вздох облегчения.

Ребята живы, и теперь-то мы их в любом виде доставим в базовый лагерь. Все спускаются самостоятельно. Значит, самое страшное — обморожения и переутомления. В палатке все есть для восстановления сил: кислород, примус, бензин, еда, аптечка.

Первым вваливается в палатку Бершов. Он без кислорода.

Живы?

Живы.

Были?

Были.

Сергей расплывается в улыбке, а мы стискиваем его в объятиях. За ним появляется Туркевич и тоже чуть не остается без головы. Они сделали почти невозможное: спустили Мысловского и Балыбердина да еще ночью поднялись на вершину Эвереста!

Затем помогаем залезть в палатку Эдику и Володе. Ребята предельно утомлены. Говорят невнятно. Закоченели. Сами не могут раздеться. Даем им горячий чай, снимаем ботинки, растираем ноги и руки. У Эдика почернели кончики пальцев на руках. Ребята понемногу приходят в себя. Шестерым в палатке тесно. Бершов и Туркевич дают нам «добро» на выход.

Быстро собираемся и освобождаем палатку. У нас появилась реальная возможность взять вершину. На морозе начинаю сражаться с кошками, закрепляя их на ботинках. Металл липнет к коже. Пальцы отказываются повиноваться. Ефимов уже отошел от палатки и натянул связывающую нас веревку. Я начинаю злиться. На себя — что никак не справлюсь с кошками, на Сережу — что так рано ушел и мерзнет на ветру. В конце концов залезаю в палатку и в тепле быстро привязываю кошки. У нас за спиной по 2 полных баллона с кислородом, этого хватит при подаче 2 литров в минуту где-то на 10 часов, да и в лагере остается достаточное количество для спуска ребят.

Путь к вершине

Сознание того, что сейчас четверка в лагере V вне опасности, создает нам хорошее настроение. Даже ветер и мороз не кажутся страшными. Движемся по рыжим скалам, придерживаясь Западного гребня. Где-то левее по склону тянется красный репшнур. Этот участок пути в 1979 г. пройден югославскими альпинистами. Путь по гребню нам кажется проще, чем по склону. Высматриваем скальный взлет V категории трудности, о котором знаем из литературы.

Темп подъема очень медленный, так как то у меня, то у Сережи соскакивают кошки. С досадой останавливаемся и на сильном морозе помогаем друг другу крепить их. Надо же! Сколько лет готовились к этому дню, сколько раз подгоняли, прилаживали, продумывали, пробовали снаряжение, а тут на тебе! Создается впечатление, что мы больше сидим, чем идем.

А вот и скальный барьер. Гребень упирается в 60-метровую стену. Уходим влево и вдоль красного репшнура, с переменной страховкой поднимаемся к большому снежному полю. На плитах неглубокий снег. В левой части склона виден выход из большого кулуара, по которому в 1963 г. поднимались американцы. За ним снежный склон продолжается до Северного ребра. Здесь в течение 30 лет пытались подняться англичане. Где-то на нашем уровне последний раз видели Мэллори и Ирвина. До вершины не так далеко. Возможно, они и добрались до нее в том далеком 1924 г.

Подъем снова становится простым, и мы стремимся выйти на гребень. Под очередной стеной (вторым барьером) находим новенький желтый баллон. Чей он? Возможно, прошлогодней японской экспедиции, не дошедшей до вершины какие-то 100 м. по высоте. В связи с поздним временем они были вынуждены вернуться, не рискуя провести здесь ночь без палаток и спальных мешков.

На стене натыкаюсь на рюкзак Балыбердина. Наверное, отсюда просил Володя выйти им навстречу. Пытаюсь поднять его. Тяжело. С удивлением заглядываю внутрь. Там кинокамера «Красногорск», которую мы забираем на вершину, «трофейные» японские рация и редуктор, большое количество камней — сувениры с вершины. Невдалеке на нашем уровне видна Южная вершина Эвереста. Значит, скоро и главная. Балансируя над пропастью, с попеременной страховкой преодолеваем узкий скальный гребень и начинаем подъем по снежному ножу, переходящему в снежный гребень.

В облаках не видим вершины, но чувствуем, что она рядом. Неожиданно соединяющая нас 20-метровая веревка начинает натягиваться. Я уже выпустил все кольца, но почему-то продолжаю отставать от Сережи. Никак не могу понять, в чем дело. Может, он увидел вершину и пошел быстрее? Начинаю сердиться: «Ну не могу я быстрее идти, разве не чувствуешь?» Тут Сережа, как будто угадав мои мысли, обернулся и жестом показал, чтобы я увеличил подачу кислорода. Смотрю на индикатор: кислород не идет. Так вот в чем дело! Оставляю на склоне пустой баллон, подсоединяю новый и включаю подачу на 3 литра в минуту. Сразу же пошлось легче. И тут мы вышли на вершину.

Все произошло так неожиданно и буднично, что мы сначала просто стояли и смотрели друг на друга, на торчащий из-под снега металлический штырь с прикрепленными к нему вымпелами альпклуба «Донбасс» и ЦС «Авангарда», на 2 пустых баллона, привязанных к треноге, на высокие вершины, торчащие из-под плотных облаков, и открывающиеся равнины Тибетского нагорья.

Непальское время 13:20. Поздравляем друг друга. Я достаю рацию, а Сережа кинокамеру.

Я: База, база. Я — вершина. Как слышишь? Прием.

Тамм: База слушает, база слушает. Валя, где находитесь?

Я: Мы на вершине!

Тамм: Поздравляю вас, поздравляю вас. Сколько у вас кислорода осталось?

Я: По целому баллону.

Откапываем треногу так, чтобы ее можно было узнать. К ней прикреплен чей-то флаг. Он вмерз в фирн, и достать его невозможно. Камера не работает. Просим к рации кинооператора:

— Дима, давай командуй, что делать с камерой. Она не крутится.

Коваленко: Ребята, дорогие, поздравляю. Спрячьте камеру под пуховку на 10–15 минут, и она должна заработать.

Пока Сережа держит камеру под пуховкой, осматриваемся. К небольшой вершинной шапке сходятся 3 гребня, образуя между гранями 3 стены, из-под которых растекаются ледники Кхумбу, Ронгбук и Кангчунг. В сторону ледника Кангчунг свисают огромные карнизы. Все долины Непала забиты облаками, даже Лхоцзе еле видна. На западе над облаками возвышается Чо-Ойю. Над Тибетом время от времени растягивает облака и видна равнина. Горы быстро переходят в нагорье.

Камера заработала. Сережа делает круговую съемку. Счетчик не работает. Открываем камеру и обнаруживаем, что пленка кончилась. Когда? Может быть, ничего не сняли? Пытаемся зарядить новую кассету. Без навыка на морозе это не так-то просто. Легкий нажим, неосторожное движение — и пленка ломается. Потеряна вся кассета. С последней кассетой обращаемся более аккуратно. Кое-как заправляем пленку. Прогон, одна петля исчезает, и вернуть ее на место мы никак не можем. Решаем снимать так. Сережа повторяет все сначала.

По просьбе офицера связи даем детальное описание вершины и всего, что на ней находится. В эфир врывается корреспондент ТАСС Юрий Родионов:

— Ребята! Если можете, скажите пару слов для печати о том, что вы чувствуете, взойдя на вершину. Для советских читателей.

Конечно, можем, и я толкаю речь:

— С этой самой высокой трибуны мира мы хотели бы поздравить весь коллектив нашей экспедиции с большим успехом, с огромнейшей проделанной работой. Титанический труд! Такие маршруты в общем-то ходятся не часто и под силу только действительно хорошему коллективу. Я хотел бы поздравить альпинистов всей страны, которые долго ждали этого успеха в Гималаях. Я хотел бы поблагодарить всех радиослушателей и читателей, всех наших многочисленных помощников на всех этапах подготовки этого огромнейшего мероприятия. Всем им еще раз огромное спасибо! Еще раз я хочу подчеркнуть, что это восхождение мы посвятили 60-летию образования нашего государства — Союза Советских Социалистических Республик!

Затем я берусь за кинокамеру. Отхожу на край вершины, даю наезд на лагерь американской экспедиции, расположенный далеко внизу, на леднике Ронгбук, затем перевожу камеру на Ефимова, крепящего к треноге вымпел Уральского политехнического института. От него — вниз на окружающие горы. Я очень рад своей находке. Это лучшее, что мне удалось снять в жизни. Но Сережа открывает камеру, а там «салат» — клубок перепутанной пленки. Обидно до слез, но сделать больше ничего нельзя. Пленка кончилась. Вынимаем кассету, а камеру оставляем на вершине. Теперь в ход пошли фотоаппараты.

Мы уже более полутора часов на вершине. Чувствую, что пора начинать спуск, и тороплю Сережу, но он все тянет и тянет. В начале четвертого покидаем вершину. На леднике Ронгбук вижу двойку, идущую от склона Эвереста к американскому лагерю. Интересно, видят ли они нас?

На спуске у Сережи ломается одна из кошек, и темп движения падает. Без кошек на этих заснеженных плитах недолго и улететь. Как это Мысловский и Балыбердин шли без них ночью? Чаще идем попеременно. На крутых и опасных местах подстраховываю спуск товарища. — К вечерней связи возвращаемся в лагерь V. Сразу продолжить спуск к лагерю IV тяжеловато, а после отдыха будет поздно. К тому же узнаем, что он уже занят. Туда поднялись Валиев и Хрищатый, поднося лекарства. Бершов, Туркевич, Мысловский и Балыбердин на подходе к лагерю III. Молодцы, ребята! Высота 7800 для нас уже почти привычная. Снизу в лагерь III подошли Ильинский и Чепчев. Впервые за 2 месяца группа Ильинского должна была собраться вместе, но обстоятельства не позволили сделать этого.

Снимаем кошки. Сматываем веревку (она нам больше не нужна: до Западного цирка натянуты перила). Снова нам предстоит бессонная ночь. В баллонах у нас по 20 атмосфер. Это только часа на 2–3.

С рассветом покидаем лагерь. Горы, как алмазы, вспыхивают в лучах восходящего солнца. В долинах еще темно, в них ночуют облака. Очень холодно, но ветра почти нет. Высота 8500. Идем без кислорода. Сильно мерзнут руки и ноги. Приходится изредка останавливаться и приводить их в порядок.

К утренней связи спускаюсь в лагерь IV и отогреваюсь в компании Валиева и Хрищатого. Подходит Ефимов, и я освобождаю насиженное место. В 11.20 подхожу к лагерю III. Время позднее, но еще никто из обитателей лагеря не тронулся в путь. Туркевич торопит Мысловского с выходом. Надоела ему эта высота, да и всем нам тоже. Мне хочется сегодня добраться до ледника. Ильинский долго прилаживает кислородную маску и уходит вверх. Бершов и Туркевич сопровождают Мысловского вниз. Он тоже идет с кислородом. Балыбердин в лагере III уже полностью отошел и остался со мной ждать Ефимова, который захватил из-под вершины Володин рюкзак. Готовим чай. Подходит Ефимов. Он не торопится вниз. Говорит, что плохо переносит резкую потерю высоты. Володя уходит догонять ребят.

И снова мы с Сережей одни. Скоро 14-часовой сеанс связи. После него решим вопрос о дальнейшем спуске. Если в лагере II будет свободное место, Сережа останется там переночевать. Договорившись с Хомутовым о дополнительной связи, оставляю Ефимову рацию и продолжаю спуск. Не задерживаясь в лагере II, к закату солнца спускаюсь в Западный цирк. Туркевич уже в «Зиме». Он ушел пораньше из лагеря И, чтобы к приходу остальных приготовить чай и ужин. Вскоре подходит Балыбердин. Около самого лагеря он угодил в трещину. Хорошо, что рюкзак не дал провалиться. В темноте подходят Бершов и Мысловский. Ефимов сегодня ночует в лагере II с тройкой Хомутова.

7.05.82. Бершов делает Мысловскому плановый укол, и четверка отправляется в последний переход к базовому лагерю. Я же остаюсь ждать Ефимова. А его все нет и нет. Часто высовываюсь из палатки и всматриваюсь в склоны Эвереста. Уже 12, а на стене никакого движения.

Около последней перильной веревки разошелся ледник, обнажив глубочайшую трещину. Одно неосторожное движение — и… Умудрился же Москальцов упасть в трещину с лестницы, по которой много раз ходил! А вчера Балыбердин…

Ушедшей вниз четверки уже давно не видно… Остается только ждать… Время тянется медленно. На солнце в палатке становится жарко.

Снова и снова перебираю в памяти события, связанные с экспедицией. Все-таки молодец Евгений Игоревич! Поднять такое дело! Ему больше всех пришлось работать в Москве и здесь, в Непале. Колоссальная ответственность в принятии сложных, порой весьма спорных решений. Такие перегрузки легли на его плечи, что просто приходится удивляться: как такое можно выдержать?

А Овчинников! Более надежной опоры для начальника экспедиции трудно представить. Анатолий Георгиевич всегда ратовал за совершение сильного восхождения в Гималаях. Я рад, что его идеи восторжествовали. Со стороны Непала на сегодня сложней маршрута нет. Всеми своими достижениями в альпинизме я обязан Анатолию Георгиевичу, который личным примером многому научил меня. Большинство труднейших восхождений было совершено с ним в одной команде. Когда же в группе Овчинников, то чувствуешь себя на редкость спокойно и уверенно.

Вспоминаю неутомимого труженика Михаила Ивановича Ануфрикова, для которого эта экспедиция стала делом всей жизни. Без его многолетних усилий она вряд ли состоялась бы. Всего неделю после отъезда руководства в Непал мне пришлось с Михаилом Ивановичем решать в Москве оставшиеся экспедиционные дела, но за это время я полностью ощутил неимоверные нагрузки, выпавшие на его долю. Вечером я просто приползал домой и ждал 9 марта — дня вылета основной части команды.

Ну вот и сбылась мечта не только нас, участников экспедиции, но и многих, многих альпинистов разных поколений, долгие годы грезивших гималайскими высотами: Кузьмина, Абапакова, Белецкого, Боровикова, Хохлова, Галкина, Ерохина и многих, многих других.

Я рад, что смог подвести команду к пику формы в нужное время и что мы оказались 4 мая в лагере V. Рад, что всей четверке удалось подняться на Эверест, хотя и не вместе, как мы мечтали.

Скоро дневная связь. Наконец-то вижу Ефимова. Он быстро, почти бегом, спускается по перилам и к 14.00 уже в палатке. Последний взгляд на стену. Теперь она останется только в нашей памяти и на фотографиях. Для нас это уже история, а там, наверху, ураганный ветер и сильный мороз не позволили сегодня Валиеву и Хрищатому подняться из лагеря V выше Западного гребня.

Задолго до нашего прихода все обитатели базового лагеря высыпали на смотровую площадку. Теплая встреча. Нас обнимают, поздравляют с победой. Теперь-то мы дома. Справляемся у Света Орловского о состоянии здоровья ребят и идем в кают-компанию пить сок, компот, чай — все, что приберег Володя Воскобойников к этому дню.

Завершение экспедиции

Очередная бессонная и тревожная ночь в базовом лагере с 7 на 8 мая. Вечером Валиев и Хрищатый, уловив момент в перемене погоды, вышли на штурм Эвереста. Проходит час за часом, а от них никаких известий. Постоянно на приеме дежурят несколько раций.

Где-то около 2 часов ночи кто-то пытается выйти на связь. Это Валиев. Больше некому. Но что он хотел сказать? В полудреме проходит ночь, а на рассвете в эфир вышел Ерванд Ильинский и спросил, нет ли у нас сведений от Валиева.

8:30. Утренний сеанс связи. И опять от двойки никаких известий. По всем раскладкам сильнейшая алма-атинская связка должна уже вернуться. Ильинский и Чепчев готовятся к выходу из лагеря V. А в 9.00 Ерванд сообщил, что установил с ребятами голосовую связь. Они возвращаются с победой! После длительной паузы начинается серия переговоров. По согласованию с тренерским советом, Тамм отдает распоряжение Ильинскому и Чепчеву сопровождать уставших Валиева и Хрищатого. И это из-под Вершины, до которой осталось несколько часов работы! Не просто из-под вершины, а из-под Эвереста!

9.05.82. День Победы. На торжественной линейке Тамм зачитывает праздничный приказ. Этот день мы отметили еще одним успешным штурмом Эвереста Хомутовым, Пучковым и Гблодовым. Грандиозный успех! 11 человек по новому сложнейшему пути, не имея опыта восхождений в Гималаях, в плохую погоду смогли подняться на вершину вершин!

12.05.82. Все собрались в базовом лагере, а через 2 дня началась его эвакуация. Первая часть экспедиции уходила в штормовой ветер, приносивший колючие снежные заряды. Напоследок Эверест устроил нам проверку по всем статьям. И когда мы в жуткую непогоду прошли ледник и наконец выбрались на морену, выглянуло солнце. Свежевыпавший снег слепил глаза и обжигал кожу. Вот и Лобуче. Первые постройки, способные защитить путника от любого ненастья. А к наступлению темноты мы окунулись в цветущие заросли рододендронов близ Тхъянгбоче.

 

Сергей Ефимов.

Жизнь в двух состояниях

…Дни как таковые ничего не значили, были периоды. Период работы и период отдыха… Первый — когда наверху заставляешь делать себя то, что необходимо; второй — когда внизу ешь, спишь, читаешь… Полтора месяца — эти три периода внизу и три наверху, затем полтора дня на траве под деревьями монастыря Тхъянгбоче, и там время шло не на дни, а на часы, каждый из которых дарил теплую зелень, воздух, плотность которого просто физически ощущалась, ровный, без признаков удушья сон, и никакого кашля… А потом штурм… Вот и вся экспедиция.

Из письма к П. С. Рототаеву

Караван

4 огромных грузовика с высоченными, доверху заполненными бортами выехали из ворот советского посольства. В конце 130-километровой дороги наши грузы примут на свои плечи 400 носильщиков, которые, как говорил представитель фирмы «Непал Трекинг Прайвет ЛТД» господин Тава, должны нас ждать. С нашей группой сопровождения едут 9 шерпов, которые будут работать на склонах Эвереста. Это альпинисты, у которых за плечами по нескольку высотных экспедиций. Едут повар (он обслуживал 10 экспедиций), 2 представителя фирмы «Непал Трекинг» и десятка три носильщиков. Квадратная кабина грузовика, в которой мы едем со Славой Онищенко, раскрашена и снаружи и внутри. Блестящая бахрома, цветные картинки. Многорукий Шива с семейством. Шива, играющий на мандолине, рядом — обнаженная красотка. Шофер что-то поет. При разъезде на крутой горной дороге со встречной машиной идущая вниз сворачивает к обочине и останавливается. Многочисленные полицейские посты со шлагбаумами (регистрация всех передвижений в государстве). Машина останавливается. Помощник водителя выпрыгивает, подставляет камень под колесо и бежит отмечаться. Выбегает, убирает камень и уже на ходу влезает в кузов.

Солнечное утро 7 марта начинается с уже привычной работы — перекидывания 30-килограммовых баулов. Готовится первая партия носильщиков (человек 70). Остальные, как объясняет Тава, должны подойти завтра. Ильинский отмечает подготовленные баулы, представитель фирмы сидит за веревкой, ограждающей нашу площадку, регистрирует выносимые грузы. Носильщики снуют от мешка к мешку, выбирают; баулы берут охотно, газовые баллоны и пластиковые бочки оставляют. Появляется проблема с веревкой. Надо увязывать грузы носильщикам. Это для нас новость, в договоре об этом не упоминалось. Все надо держать в поле зрения. Вот один носильщик хватает баул из другой партии и тащит. Леня Трощиненко отнимает. Второй приценивается к ящику. Останавливаю, но первый снова тянет понравившийся ему груз. Круговерть продолжается. Нашли веревку, режем. Вдруг среди всей кутерьмы и шума вижу Леню. Сидит молча на ящике, руки опущены, взгляд уперся в одну точку, в глазах безысходность. Не могу удержаться, хохочу и опускаюсь на соседний баул. Медленно поднимает на меня взгляд, усмехается: ты, мол, что?

Площадка постепенно пустеет. Первая партия отправилась в путь. С ними уходят трое шерпов, Слава Онищенко и Валентин Венделовский. Можно наконец позавтракать. Сегодня караван из 100 носильщиков выходит к Лукле. Далее через Намче-Базар еще 4 дня пути до базового лагеря. По нашим подсчетам, первая группа должна быть уже на подходе к конечному пункту. Наша группа — четвертая.

Когда первый караван ушел, началась работа по формированию грузов для следующей партии. Но уже к вечеру выяснилось, что носильщиков нет. Утром появилось человек 40. Гора грузов не уменьшается. Опять пытаемся выяснить с представителем фирмы «Непал Трекинг» Тавой причины задержки. Трудно понять его. То он говорит, что все придут завтра, то заявляет, что завтра, может, и не придут, так как базарный день и все ушли за покупками. Проходит 2 дня. Опять объяснение — сегодня священный индуистский праздник, поэтому никто не идет. Вдруг появляется новое объяснение: американская корпорация завозит продукты и за переноску платит по 30 рупий, а не по 24, как платим мы.

— Вот если вы дадите такую же цену, то сразу все наладится.

Отправлено еще 30 баулов. Но остается около 170 мест. И опять…

— Вот если бы вы дали по 30 рупий, то…

Ускользающий взгляд, торопливые движения. Такое чувство, что Тава все время темнит. Мы уже подняли цену до 27 рупий. Никакого эффекта. Нет носильщиков.

— Тава, в прошлом году здесь было сразу три экспедиции, и они не ждали ни дня.

— Я сам удивлен. Всегда сбегались люди, чтобы заработать… А сейчас…

…Сейчас наш караван движется вперед, и мы уже знаем, что за нами идет последняя, пятая, партия, забравшая остатки груза, но тогда многое было непонятно. На сцену вдруг вышла цементная корпорация строительства дорог, представитель которой заявил: 10000 ему — и грузы сразу уйдут. Приехал руководитель экспедиции Е. И. Тамм. Чтобы разобраться в ситуации, потребовалось около 5 дней. А плату пришлось увеличить до 35 рупий.

…Идет 8-й день пути. Уже многих носильщиков знаем в лицо. Идут и женщины, и дети, перенося и холод, и дождь, и тяжелую физическую нагрузку. В убогой одежонке, большинство с босыми ногами, неприхотливые и хорошо приспособленные к местным условиям. Они располагают к себе, особенно дети. Доверчивые, открытые, улыбающиеся лица. Глаза, смотрящие прямо тебе в глаза. Уже начали привыкать к тому, что около тебя всегда кучка носильщиков, которые смотрят, что ты делаешь, как ты ешь.

— Мы их можем сфотографировать, запомнить, но никогда не сможем понять, что они думают, глядя на нас, — заметил как-то Эрик Ильинский.

В этом караване мы идем с ним вдвоем. Нас догнали еще два непальца, которые хорошо говорят по-русски. Советское посольство попросило их оказать нам помощь в пути. Они — переводчики, помощники в решении некоторых вопросов. Скажем, ушли вниз трое носильщиков, надо их заменить. Этим занимаются двое наших шерпов. Или возник конфликт между руководителями отдельных групп каравана. Более сильные торопятся вперед, так как платят за определенное число дней, более слабые не выдерживают темпа. Помогают улаживать и это.

По темноте носильщики устраиваются на ночлег. Разжигают костры. Тут же на земле готовят рис и ложатся спать. Некоторые идут в отель. Отель «Эверест», отель «Макалу». Громкие названия, за которыми зачастую стоит каменный сарай, несколько нар, а то и просто голый пол. Заходим в такую хижину. На полу костер среди камней. Полумрак. Здесь можно получить дешевую пищу. Вареная темная мука грубого помола, как мокрый коричневый песок. Ее тут же на полу раскладывают в алюминиевые плоские миски. Дым ест глаза. На полках, на стене кувшины и кувшинчики, пиалы, стаканы, наклеенные фотографии, на жердях над очагом коптится кусок мяса.

Уже в 6 часов утра первые носильщики, взяв с собой груз, уходят дальше. Подъемы и спуски. Склоны распаханы террасами: на одних зеленеет пшеница, другие только начинают обрабатывать. Везде видны дома, домишки, просто сараи. Заселены все склоны снизу доверху. Стоят даже 3-этажные каменные дома. Заросли цветущих рододендронов (громадные деревья, а не стланик, как у нас на Кавказе), сосны и снова террасы полей. Привал у банановой рощи. Девочка приносит бананы, яйца. Наш переводчик Дипок разговаривает с носильщиками. Завтра должны проходить снежный перевал.

— Как же они босые пойдут по снегу? — спрашивают его.

Переводит им. Улыбаются. Говорят, что привычные. Но даже смотреть на это трудно. Босые ноги на снегу. Крутой склон. Неуверенные шаги под тяжелой ношей. Замшелые, корявые деревья. Не верится, что 3 часа назад шли под знойным солнцем в пыли, а сейчас грязный туман, раскисший снег на тропе. Пройден перепад высот в 2000 м. Через час дорога пошла вниз. Стало теплее. Накрапывает дождь. Нагоняем основной караван. Группа женщин на отдыхе. Похоже, на что-то жалуются друг другу.

— Дипок, они о чем?

— Замерзли ноги.

Трудно представить, как эти женщины 2 часа шли босыми по снегу и слякоти. Вечером, когда ужинали вместе с нашими шерпами, я спросил у Пасанга, почему же они не надевают тапочки, ведь я видел: у многих они есть, купить — недорого.

— Боятся поскользнуться на склоне с тяжелым грузом. Смерть страшнее холода.

Хутора, деревеньки. Некоторые очень похожи на наши. Каменные дома, загоны для скота. Кричат петухи, гуляют по улице куры и черные свиньи, буйвол медленно жует жвачку, блаженно задрав голову и закрыв глаза. На 6-й день спускаемся в долину реки Дудх Коси, которая берет начало в снегах основного Гималайского хребта. Открываются красивые семитысячники. Где-то под ними Намче-Базар, Тхъянгбоче. Названия, от которых веет легендарными экспедициями, не раз описанными и вызывающими в памяти далекие годы, когда это представлялось загадочным, недоступным и манящим. Когда же сейчас встречаешься с людьми, обычаями, бытом, все кажется проще, но от этого не делается менее интересным.

Трекинг — тропа, вернее, дорога шириной в 2 м., уложенная каменными плитами, идет, как декоративная лестница, сквозь парк высоченных, обвитых лианами деревьев. Добротными деревянными мостами заменили качающиеся висячие. На комфортабельной тропе встречаются туристы. Парами, а то и в одиночку гуляют по Непалу. Завтра приходим в Намче-Базар, а там уж недалеко до базового лагеря. Возможно, передовая группа Мысловского уже работает на леднике Кхумбу.

Второй выход

Второй выход начался буднично и просто.

— Эй, вставать будете?

Голос Миши Туркевича разбудил меня, Валя тоже поднял голову. На будильнике седьмой час. Проспали! Натягиваю одну вещь, другую. Хорошо, хоть рюкзаки собрали с вечера. Еще раз проверяю. Защитная маска в кармане, а очки? Снимаю с крючка, бросаю в карман рюкзака и сонно бреду вниз, к кухне. Холодное утро. За каменной кладкой кухни монотонное, на одной ноте пение ламы. Пасанг Дава за работой, и молельня его уже дымит. Заглядываю внутрь кухни:

— Монинг!

Бидендра, наш помощник повара, открывает консервы, второй, Сонам, мешает ложкой кашу. А вот и наш шеф по питанию Володя Воскобойников, тоже уже поднялся. Провожает по утрам каждую группу. Молча приходит Мишка, бросает рюкзак у входа, в столовой садится в свой угол, стягивает шапочку с головы, упершись в колени, покачивается, смотрит исподлобья.

— Ну что, Саня? (Это он к Сонаму) Ты опять сделал нашу прекрасную манную кашу? Мясо надо! Мясо! Понимаешь?

Сонам улыбается, кивает головой. Понимает или нет? Трудно сказать. Он тоже привык к Мишкиным выкрутасам. Туркевич черпает ложкой, причмокивает, закрывает глаза:

— Вкусно, как оленя.

Лагерь спит. Только Володя Воскобойников крутится около нас. Достал из заначки кусок российского сыра. Только для уходящих. Всегда у него есть какой-нибудь деликатес. Весь лагерь встанет, когда сюда придет солнце. Не торопясь, потягиваясь, ребята спустятся к кухне, чтобы умыться, почистить зубы, обменяться ничего не значащими фразами, поддержать очередной афоризм Света Петровича и просто погреться в лучах появившегося солнца.

Вышли в половине седьмого по уже набитой тропе мимо кадильника сквозь дым вниз, на ледник. Вот и нас должны охранять молитвы, прочитанные нашим ламой над горящими ветками. Каждый день в любую погоду лама зажигает молельню. Медленно движемся сквозь ледяные увалы наверх. Путь маркирован красными флажками, но и по следам от кошек можно пойти, как по тропе. И только выше, где среди хаоса и свежеобрушенных глыб тропа исчезает, ориентируемся по флажкам, по закрепленным веревкам, по лестницам. Внизу на маленьких оранжевых палатках нашего лагеря среди серых каменных глыб лежит тень от Эвереста. Мимо сераков под нами движутся две точки. Это Пемба и Фурба — наши молодые шерпы — вышли на очередную грузовую ходку. Встаю с рюкзака. Пора вверх. Ребята уже скрылись за очередным разломом. Сегодня первый раз иду со своей группой. Нас пока 5 человек. Володя Пучков до этого работал вместо меня. Лагеря рассчитаны на четверых.

— А как же пятый? — спросил у Тамма.

— Будем заменять тех, кто заболеет.

Кто же будет первым? Зима. Сбор в Крылатском. Непрерывная суета, сортировка, упаковка и подгонка снаряжения. Комплектуем высотные палатки. Вдруг выясняется, что стойки не подойдут: материал слабый. При первом же ветре сломаются. Надо успеть заказать новые, а отъезд через месяц. Тут же идет раздача снаряжения. Куртки, брюки, ботинки. Одному малы, другому велики.

— Серый, это что за размер? — Ильинский, поддерживая штаны, подходит ко мне. Брюки на нем не сходятся. — Ты давал размеры?

— Эрька, ты же стал в два раза шире со времен летнего сбора.

Снаряжение сшито по моим меркам, и я за это отвечаю, и надо что-то делать. Выбираю, сортирую, заменяю. Не пошиты еще защитные маски, не сделаны еще лестницы, дорабатывается конструкция подшлемников, продукты еще не все получены, часть не упакована, часть неизвестно где. Коля Черный и Валя Иванов (на них лежит продуктовая задача) уже не разговаривают, а рычат. В конце сбора подходит ко мне Овчинников:

— Ты ведь немного говоришь по-английски?

— Так, чуть-чуть.

— Ну вот, поэтому решили, что ты полетишь с грузовым рейсом и дальше будешь сопровождать носильщиков через весь Непал. Старшим в вашей группе будет Ильинский. Вылетаете на неделю раньше. У тебя возражений нет?

Смотрю на него, про себя подумал: а что возражать? Время возражений прошло. Два года шла подготовка, два года высказывались соображения по тем или иным вопросам, да и неудивительно, — это сборная страны, и почти каждый участник у себя на месте либо руководитель, либо ведущий спортсмен, и у каждого по любому вопросу есть свое мнение. Но сейчас пришла пора быть солдатом и верить вам, руководителям, и подчиняться. И я уже дал себе слово «не возникать», даже если мне кажется, что что-то не так. Надо верить, что и твой товарищ сделает свое дело не хуже тебя, а может быть, лучше. А ведь случилось летом: Сергей Бершов огибает на остром снежном гребешке тюк со снаряжением, проскальзывает нога, и он хватается рукой за перила, страховка висит отдельно, но не пристегнутая к ним. Внутренне сжимаюсь, резко вырывается:

— Ты опять без страховки? Пристегнись!

И в ответ зло получаю:

— Что ты меня учишь? Сам знаю, как ходить.

Ситуация понятна, идет 8-й день восхождения на пик Коммунизма. Вернее, уже спуск. 8 дней непогоды, холода, ветра. Затем внеплановая работа по снятию высотных лагерей. Все устали, измотаны, нервы у некоторых не выдерживают. Потом внизу, в лагере, парой фраз мы с Сергеем все ставим на свои места, и после, когда было во много раз тяжелее, никогда не возникало ничего подобного.

— Нет, возражений нет, — отвечаю Овчинникову.

— Вот и отлично.

Наш караван носильщиков еще шел, когда все группы пришли в базовый лагерь и включились в работу. Только 26 марта мы с Ервандом Ильинским подходили к базовому лагерю. Перед этим в Лобуче на последней нашей ночевке мы встретили спускавшегося вниз одного из наших офицеров связи и узнали, что ледопад пройден и что группа Мысловского двигается через Западный цирк организовывать первый высотный лагерь.

Живем в двух состояниях: работа и отдых. Пока не твоя очередь, лежи в теплом пуховом спальнике своего просторного «Кемпинга», слушай музыку и читай под мятущийся свет «канделябра». Придет и твое время работы, когда другие будут спокойно пить чай и забивать «козла». Два мира, два измерения. Верх, где нет нормального дыхания, где нет часов, а только метры, которые ты должен одолеть, и килограммы, которые должен доставить, а сон — только необходимость расслабиться и хоть немного отдохнуть, чтобы завтра снова заставлять двигаться отупевшие мышцы. И низ — это покой и уют «Кемпинга», а время — промежуток между завтраком и обедом, и еще минуты связи, когда соединяется несоизмеримое — верх и низ. Вот спокойный голос Казбека. Они на 6500.

— Все нормально, устраиваемся на ночевку.

А вот включается лагерь II. Это уже 7300. Голос сбивающийся, как после стометровки, Володи Балыбердина:

— Сейчас сделали одну площадку… Из снега… должна примерзнуть… Мысловский… ушел с Колей… вниз… Мы будем… здесь… ночевать…

Видно, что лагерь наш уже освещен солнцем, а значит, ребята встали. Нам надо тоже поторапливаться, а то скоро и к нам придет солнце, и начнется пекло, и будет опасно проскакивать под ненадежными ледовыми столбами. Ребята перепаковываются. Ухожу вперед. Дорога знакомая. 3 дня назад мы с Леней Трощиненко занимались здесь ремонтными работами, восстанавливали дорогу через ледопад. Тогда все случилось, как я и предполагал. Я не смог выйти на акклиматизацию с Ильинским. 2 дня пролежал в палатке, глотая антибиотики. Потом с остатком каравана пришел Леня Трощиненко, и мы с ним собрались наверх. Перед выходом нам сказали, что самое опасное и сложное место — это перед выходом из ледопада. Там висят 3-пролетные металлические лестницы.

Как-то Овчинников заметил, что таких лестниц Кхумбу еще не видел. Действительно, легкие и жесткие дюралевые коробчатые конструкции проварены по всем швам, имеют стыковочные узлы и могут наращиваться по 2–3 секции из 2-метровых лестниц. Подойдя к этому «Проходу удачи», как я для себя его окрестил, я решил сделать несколько снимков. Вижу: Трощиненко медленно движется впереди, но, подойдя к лестнице, вдруг быстро пошел вверх. Когда я подошел к этому месту, шлось тяжело — все-таки первый выход. Я удивился, как это Леня так быстро проскочил, но вскоре все понял. Над узким коридором, подводящим к лестнице, повисли зеленые глыбы льда, готовые обрушиться. Чувствую, что ноги у меня стали работать быстрее, несмотря на хрипы в груди. Наверху долго не мог отдышаться.

И вот, подходя к этому месту, я заметил, что рельеф «Прохода удачи» как-то изменился за 3 дня. Трещина перед лестницей разошлась метра на 2, и стало видно, что край, на котором стою, — это крыша на ледовых подпорках. По закрепленной перильной веревке маятником пролетел до противоположной стены. Когда на жумарах вышел наверх, к лестнице, понял, что жить этой ажурной конструкции осталось дни, а может, и часы, а над ней серак, отделенный от общей ледовой массы, отливающий в трещинах прохода перламутром и зеленью. Снизу подошли молодые шерпы Пемба и Фурба. Смотрю — молятся. Почему-то стали раздеваться, верхние куртки бросили на лед. Все-таки плохая слава у Кхумбу, Шерпы его боятся, и, видимо, не случайно. У многих экспедиций были ЧП на ледопаде. Пока принес сверху лестницу, пока бросил через трещину, подошли Миша и Валя. Солнце уже вышло из-за склона горы. Одного взгляда им было достаточно, чтобы оценить ситуацию.

— Мужики, надо мотать отсюда, — говорит Мишка. Когда выскочили наверх, поняли, что этой дорогой уже не ходить. Пемба с Фурбой тоже успели проскочить. Оба трясутся. Решили, что мы с Мишкой останемся и попытаемся проложить дорогу в другом месте. Тут увидели, что группа Мысловского спускается к нам.

Пока Эдик с Туркевичем искали новый проход, мы с Шопиным ушли снимать старый путь. Володя спускался вниз, выкручивая крючья, высвобождая лестницы. Я страховал, стоя у разломанного серака, и вдруг услышал, как лед ритмично «задышал». В самый раз было молиться. Потом понял, что это резонируют шаги Балыбердина, спускающегося на кошках к нам. Через 2 часа новый путь был проложен, и группа Мысловского ушла вниз, а мы с Мишкой — наверх. «Занимаетесь не своим делом» — будет потом оценка действий нашей группы. Кто прав, кто не прав? Это сейчас понятно и просто. Оглядываясь назад, видишь, как было все на самом деле и что стояло за тем или иным решением, за тем или иным распоряжением. Связь между двумя мирами, верхом и низом, шла только через радио. Скупая информация без всяких эмоций: «Поставили лагерь… Обработали пять веревок… Сделали ходку с грузом…»

Вся информация превращается в отметки на планах и графиках нашего начальника, руководителя экспедиции Евгения Игоревича Тамма, человека, который жил раздвоенной жизнью. Физически он — в базовом лагере, в нижнем измерении; мыслями, думами — всегда там, наверху. И жил там он постоянно и без выходных дней, но жил своим особым миром, не похожим ни на один, потому что мир этот построен только со слов радиосвязи, где все сглаживается, где «все нормально», даже если не все нормально, но еще не сказывается на общем ходе экспедиции, и спускающиеся вниз тоже не расписывают, как там было. И только сейчас, после экспедиции, выясняются все подробности. Стоим с Шопиным на балконе гостиницы, он рассказывает:

— Я вернулся к палатке, чтобы переодеться, расстегнул вход… Когда я очнулся (видимо, заснул), вижу, что лежу наполовину в палатке, ноги наружу (палатка лагеря II стояла на маленьком узком скальном гребешке). Залез, снял ботинки, опять отключился. Не знаю, сколько пролежал, затем оделся и пошел наверх к ребятам.

Да и зачем эмоции? На эмоциях эту гору не пройдешь. План, графики и работоспособные люди. Вот что нужно, а недопонимание и даже обиды — они неизбежны. Но, видимо, большие задачи делают людей большими. Никто не опустился до выяснения отношений — тогда. Важно было отработать и выполнить, что тебе поручено. Вот показались палатки промежуточного лагеря. Впереди белая равнина Западного цирка. Идут облака, закрывая временами солнце, как будто закрывается и открывается дверца гигантской печи. То жаром обдаст, то опять холод. Подходим к оранжевому «Кемпингу» — нашему складу. Там на кислородных баллонах кипит на примусе чай.

— Посмотрели бы кислородчики, как мы используем баллоны, — рассуждает Сережа Бершов. — Им бы плохо стало.

Пемба с Фурбой убегают вниз. Спешат, пока ледник еще не прогрет солнцем. Добираем по грузам то, что необходимо для верха. Надо не забыть стойки для палатки, а то почему-то у Мысловского наверху оказались не те стойки. Ох, и высказался он тогда на связи, даже его знаменитая выдержка подвела… Его можно понять. Из-за этого двойке пришлось уйти вниз из лагеря II. Собираем разбросанный груз, стаскиваем в палатку. Все-таки за шерпами нужен глаз да глаз. Чисто как дети. Принесли. Где сбросили, там и оставили. Вскрыли рационы, съели что повкуснее, остальное — в сторону. Возмущаться и совестить бесполезно — просто не поймут. Один выход: учитывать эту их особенность и стараться самим следить за порядком. Надо понимать, что они просто на работе. Конечно, в своих экспедициях, в своих горах мы привыкли полагаться только на самих себя, и, если есть возможность что-то еще сделать, каждый делает, не ожидая распоряжения.

Интересна была первая встреча с шерпами. В аэропорту подвозят на тележках баулы и ящики. Рядом стоят ребята — шерпы, которым с нами работать. Они направляются к тележкам, естественно, бросаемся и мы. Ребята смущенно и вежливо уступают нам дорогу. Получается — мы таскаем, они смотрят. Подходит Сурский, секретарь нашего посольства:

— Ребята, они же специалисты своего дела. Не одна экспедиция за плечами. Сделают все не хуже вас.

Останавливаемся. Действительно, работа у них в руках закипела. С улыбочками, шуточками бегают, кидают наши баулы. Через несколько минут машина загружена. У сирдара Пембы Норбу это 25-я экспедиция, у повара Анга Норбу — 11-я. Кормил он французов и итальянцев, японцев и англичан. Поэтому наши пожелания по питанию схватывал на лету, много объяснять не требовалось. Но вот наша гречневая каша поставила его в тупик. Долго смотрел.

— Что это?

Пытались объяснить, как варить. Приготовил, собралось много шерпов, недоверчиво попробовали. Особого удовольствия на лицах нет. Не понравилось. В вопросах питания в Непале чувствуется сильное влияние английской кухни. В ресторанах при отелях завтрак чисто английский — овсяная каша, омлет, кофе, гренки, сливочное масло. Правда, это только в дорогих европейских отелях. По стране, где проложены туристские маршруты либо пути экспедиций, масса маленьких отелей под громкими названиями, за которыми скрывается деревянный либо каменный сарай с нарами, где можно получить ночлег за несколько рупий, на обед вареный рис (бат) с острой подливой из гороховой муки (дал), чай с молоком (дудх чиа). Все это готовится тут же на костре в медной посуде, а дым выходит прямо из-под крыши. Выше, в горах, где из-за высоты рис уже плохо готовится, некоторые используют скороварки.

Вот и мы, сидя в кемпинге, попив чай, ждали, когда приготовится наш обед в автоклаве. Небо очистилось от облаков. Долина Безмолвия (так называют Западный цирк) — как раскаленная сковородка. Ни ветерка. Решено было переждать эти часы и выйти в первый лагерь в 4, когда появится тень от гребня Нупцзе. Заваливаемся в высотные палатки на отдых.

— Опять скажут: работали не как все. Все утром пытаются проскочить, а мы вот разлеглись, — ворчит Иванов.

3 дня назад мы с Леней ночевали здесь вместе с шерпами, которые работали по переноске груза из 6100 в 6500 уже 10-й день подряд. Лежали, разговаривали с Лакпа Церингом. Сухощавый, средних лет, очень энергичный, подвижный. Когда однажды он пытался объяснить Туркевичу и Бершову опасность и неудобство прохода в ледопаде, то устроил целую красочную пантомиму. Мишка все веселился и подначивал:

— Ну, давай, давай, еще покажи, как там.

В соседней палатке что-то рассказывал Дава Норбу. Смех не прекращался.

— Лакпа, ты давно ходишь в экспедиции?

— Это одиннадцатая и, наверное, последняя.

— А что так?

— Да родители и жена против. Говорят, хватит. Надо и о семье подумать.

Видимо, у них все так же, как и у нас.

— А какая самая трудная была?

— Не знаю, — смеется, разводит руками… — Пора собираться, хватит спать, — будит голос Бершова. Видимо, я незаметно задремал.

И снова в путь по ровному Западному цирку. Многокилометровая дорога по плотному фирну и льду. Тропа набита кошками. Муторный 3-часовой проход. Громадный амфитеатр Эвереста-Лхоцзе-Нупцзе. Вроде и ветрам неоткуда взяться, но, врываясь сверху в этот колодец, они творят жуткие вещи. Не могу оторваться от нашего маршрута. Очень сложные стены выше 8000. Пока дошло только до 7500. А сколько сил ушло на организацию лагеря II! He хватает веревок. 2 упаковки с ними так и не дошли до базового лагеря. Сейчас наверху группа Казбека. Обрабатывают стены выше 7500. Слышали, что они прошли сегодня 10 веревок.

В палатке-шатре лагеря I нас встречает Хута Хергиани. Вообще-то его имя Акакий, но почему-то все зовут Хутой. Я принес ему кинопленку от нашего оператора Димы Коваленко и задание, что снимать и когда. Мы с ним устроились ночевать в маленькой высотной палатке. Завтра наша группа уходит на заброску грузов в лагерь II. А нам с Хутой задание выровнять площадки под палатки, укрепить и натянуть оттяжки — в общем, стационарно оборудовать лагерь I на долгие времена. А на следующие 2 дня подключиться к группе. Прямо в зените, над каменной чашей вершин почти полная луна. Скоро полнолуние, а значит — непогода. Брелок-термометр на палатке показывает -12 °C.

С утра начались долгие сборы. В палатке-шатре раскиданы многочисленные распотрошенные рационы. Чай, сахар, масса упаковок хлеба — маленьких, с ноготь, буханочек, запечатанных в целлофан. Может, в космосе они и удобны для пользования, а здесь что-то плохо идут. Круп нет. Перетрясли все пакеты, прежде чем сделали завтрак. Почему Мысловский не сказал, что продуктов мало? Могли захватить из промежуточного лагеря. Только ребята ушли, снизу подошла группа Славы Онищенко — начала нам помогать. Стащили все разбросанные грузы в одно место, укрепили палатки. Все-таки жизнь налаживается в сравнении с первым выходом, когда не хватало карематов, ложек, кружек.

Под вечер вернулись ребята. Первым пришел Туркевич. Было еще светло. Сел прямо перед палаткой, ноги в стороны. Сидит, поглядывает снизу вверх, балаболит. Повышенная общительность и шуточки — это признак, что здорово «наелся». Не стал ждать остальных, что-то пожевал, одно, другое, чай подогрел себе в кружке.

— Мишка, в автоклаве суп, сейчас горячий чай будет.

— Да нет, я так, по-западному.

Нырнул в мешок. Уже в темноте подошли Бершов и Пучков. Серега как таран — в палатку.

— Ну шо? Где место? Где спальник?

Залезает Пучков. Молча ищет свои вещи, мешок.

— Ребята, еда готова.

Не до того, каждый занимается собой. Через полчаса пришел Валя. Вижу в лунном свете на морене метрах в 5 от палатки сидит без движения. Вот наконец собираются все у стола. Леша Москальцов подсвечивает фонарем. Чувствуется усталость в жестах, замечаниях. Почти все кашляют, сипят.

— Туберкулезный санаторий пришел, — кивает Хомутов на Юру Голодова.

Перед сном ищут таблетки от кашля. А ведь это только начало. Путь по сложности пока самый легкий, стены впереди. Завтра и я впрягусь в эту адову работу. 30 сороковок с грузом вверх, затем вниз, и на другой день опять. На другой день, отработав 10 часов, спустились на 6500. Четверка Славы Онищенко осталась ночевать в лагере II на 7350. У них задача — попытаться пройти выше обработанного пути и поставить III лагерь. От этого дня в дневнике осталось только несколько слов: «Что-то не помню, чтобы так вырабатывался. Не хочется писать. Пришлось заниматься регулировкой обеда».

Да, когда мы спустились в лагерь, в палатке были шерпы, примусы заняты. 10 человек лежали на спальниках и о чем-то весело рассуждали. Стропы у палатки ослабли, стенки обвисли.

— Ну, что лежите? Пошли ставить палатку.

Ребята выскочили, через минуту оба шатра стояли натянутыми, как струна. Подошел Валя и попросил, чтобы я урегулировал вопрос об ужине с шерпами. Нам бы тоже надо поесть. Договариваюсь, чтобы они и на нас сварили рис. Через полчаса Церинг подает малый автоклав:

— Это вам.

Потом с Церингом (он довольно прилично говорит по-английски) выяснили вопрос, кто где будет спать и кто завтра пойдет с грузами. Ночь прошла тревожно. Сильный ветер трепал палатку. Утро не принесло радости. Началась непогода. Ветер еще усилился, небо затянулось облаками, страшно высовываться из ревущей палатки, но надо идти. Вверху у ребят только 2 спальных мешка на четверых. Опять накладка. Выходим. Двигаться можно. Все не так ужасно, как казалось в палатке. Правда, я на себя надел все, что было: 2 свитера, пуховый жилет, анорак, сверху пуховую куртку, подшлемник, очки.

Опять вверх по уже знакомому пути, по перильным веревкам, которым, кажется, не будет конца. Нет никакого желания работать. На последней стенке перед выходом к палаткам увидел спускающихся Пучкова и Иванова. Они уже идут пустые. В палатке с удивлением увидел Юру Голодова. Помахал мне рукой, — мол, заходи. Протискиваюсь в проход. Все четверо сидят в палатке.

— Что не пошли наверх?

— Уж очень дует.

Ребята напоили чаем. Мне пора, Затягиваю капюшон, цепляюсь к перилам и вниз. 20-я веревка, 25-я… сбился со счета. Ноги не слушаются, дыхание сбивается. Кругом ничего не видно, метель метет. Как будто спуск в никуда. Радует только — завтра все, завтра вниз, свое отработали. Утром не спешим. Куда торопиться? Соберемся и пойдем. На завтрак Сергей приготовил рис с икрой.

— Сейчас бы точно сменил красную икру на баклажанную, — рассуждает Валя.

— Да нет, знаешь, и красная с рисом идет нормально. — Пучков старательно выскребывает баночку ложкой.

Через 3 часа сидели внизу на камешках. Конец ледопада. Скинули «сбрую», кошки. Подумал: «Вот так же вернется какая-то группа с вершины, как с тяжелой работы». Когда же это будет? Все еще не установлен лагерь III.

— Кажется, подходим к кульминационному моменту, — говорит Иванов. — Начинается высота, сложность, нехватка веревок.

Да, веревка становится проблемой. Группа Валиева, проработав 3 дня, использовала весь запас. 3 веревки не хватило до гребня, где можно было установить лагерь. На 3 веревки потом ушло еще почти 5 дней. Веревку пришлось потом купить внизу, в Намче-Базаре, в лавке.

До чего же большая все-таки Гора! Большая и суровая, Даже когда светит солнце, сверху передают: «Холодно, сильный ветер, давайте перенесем связь». Бороться с ней невозможно. Можно только гадать: допустит — не допустит? Но что интересно, там, наверху, ни разу не вспомнил, что где-то тепло, уютно, сытно. Живешь только местом и настоящим временем, тем, что тебе надо сделать, и мечтаешь — скорее бы забраться в палатку, съесть что-нибудь горячее и скорее заснуть, чтобы завтра не проспать, чтобы успели высохнуть отсыревшие за день носки и стельки, чтобы под ветром не лопнули оттяжки у палатки. И тогда все нормально. Завтра снова можно идти работать, тащить свой груз. Все просто: пристегнись к перилам и двигай ногами.

Сейчас двигать ногами не надо. Мы наконец-то дома, в базовом лагере. А как там было — даже вспоминать не хочется. Все-таки хорошо лежать в своем «Кемпинге» и знать, что впереди у тебя несколько дней отдыха! Где-то на 6500 один Ерванд, выше, на 7300 — еще четверо. Как там у них дела? Хомутов плохо кашляет. Онищенко, видимо, тоже не в лучшем состоянии. На связи его нет. Информацию дает Хомутов, хотя всегда выходил на связь Слава. Наверное, завтра будут спускаться вниз. Ночью они использовали кислород. Передали, что «выпили» 2 баллона. Рановато вроде для такой высоты. На смену им выходят новые силы. Начинается 3-й круг. Завтра группа № 1 выходит с заданием поставить лагерь IV. Неужели мужики дойдут? Было бы здорово! На столике догорает свеча.

Где-то в глубоком прошлом путешествие по Непалу. Носильщики, или портеры, как их называют, убогие отели и лоджии. Шах и Дик — два непальца, знающие русский язык, помогавшие нам в пути, зелень и бананы — все это как будто было в прошлом сезоне. А дом, двор, почему-то называемый «дворянским гнездом», две женщины за кухонным столом, маленькая и большая, повернувшиеся на звук открывающейся двери, — это близко в памяти, но как-то нереально, как картинки из книги или кадры из фильма, который тебе почему-то очень дорог. В кармане пуховки завалялся финик. Лениво жую. Между моим и спальником Иванова на коробке из-под вибрамов галеты, очки, открытый кулек с сухофруктами, рядом груда журналов, фотография стены Эвереста. Второй день отдыха пошел к концу. Час ночи. Экспедиция продолжала работать по плану. Шел 43-й день с момента вылета грузового рейса из Москвы и 17-й с того момента, как был вбит первый крюк в Юго-западную стену Эвереста. Было 12 апреля. После завтрака Валя сообщил:

— Завтра выходим, будем устанавливать IV лагерь. Приготовить на выход аптеку.

Это значит, будем пробиваться на высоту 8300. Как-то получится? Ведь ночевали мы только на 6500. Правда, выходили на 7300, но не спали там.

Интересно, сколько нас останется после этого. В голове крутятся слова песни: «Нас уже не хватает в шеренгах по восемь». Вот и Слава Онищенко уходит вниз, в Катманду. Здесь ему оставаться нельзя. Хорошо, что успели его спустить вовремя. Когда Славу поздно вечером привели в лагерь, он с трудом передвигал ноги. Надо отдать должное его воле. Поддерживаемый с двух сторон, он все-таки шел сам. Его трудно было узнать — так он изменился за эти дни. Всю ночь около него дежурили Свет Орловский и Дима Коваленко. Уколы, капельница. Через день Слава мог самостоятельно передвигаться, но о том, чтобы оставаться ему в базовом, не могло быть и речи.

2 дня назад первой группой был установлен лагерь III. Это стоило двоим потери здоровья. При интенсивной работе на холоде застудился и потерял голос Николай Черный. Больное горло вынудило его спуститься вниз. Через день стало известно, что Володя Шопин тоже заболел. У него появились сильные боли в боку, и он тоже ушел вниз. Я тоже не в лучшей форме. Насморк, горло сипит. Опять возвратилась простуда. Перед ужином зашел к Свету. Вижу: в «Кемпинге» несколько человек, понюхал — запах вполне определенный.

— Ну что, ребята, наливайте и мне.

Свет взял слово:

— Эти символические несколько капель за тех, кто прокладывает первую тропу, за Гагарина и таких, как он. За двенадцатое апреля.

 

Сергей Бершов.

Ночной визит к богине

Мои страницы путевого дневника писались в экспедиции — и в базовом лагере, и во время выходов и восхождения. Дома я этот дневник переписал и обработал. По поводу восхождения. Вся наша команда была подчинена одной цели — покорить Эверест. И все же у каждой группы, взошедшей на вершину, были разные условия, а от этого и разные восприятия, Я описывал Свои впечатления… С уважением

С. Бершов

Из письма к редактору книги

16.04.82. Лагерь III.

Проснулись в 6 утра. Палатка изнутри вся в инее. Мишка начал кочегарить примус. Оттаявший иней течет за шиворот и в спальники. К 9 часам оделись и позавтракали. Так как места в палатке мало, одеваться приходится по очереди. Мы с Мишей вылезли из палатки в 9:30 и начали здесь надевать страховочные обвязки и кислородную аппаратуру. Очень сильно мерзнут руки и ноги. Когда настроили маски и включили кислород, сразу стало теплее. Мы взяли по 2 веревки и снаряжение. Прошли 8 веревок, навешенных группой Мысловского. Во время передвижения очень сильно запотевают солнцезащитные очки. Приходится постоянно их протирать и поправлять. К 12 часам я подошел к концу закрепленной веревки. Вернее, закреплены были Юм этой последней веревки, а остальная часть была захлестнута петлей вокруг выступа. Мы продернули эту веревку. На полке были оставлены 4 веревки. Мы рассовали их по 2 штуки себе в рюкзаки. После подъема я уже отдышался, и мы решили, что первым начну я. Поэтому мой рюкзак был облегчен примерно на 10–12 кг., а у Миши он соответственно стал тяжелее.

Путь вначале проходил по 10-метровой вертикальной стенке. Скалы типа сланцев, заснежены. Прежде чем взяться за зацепку или Поставить ногу, приходится очищать скалу от снега. Хорошо, что день выдался относительно теплый и можно лезть в тонких хлопчатобумажных перчатках. Подачу кислорода мы поставили 1 литр в минуту. Очки так запотевают, что приходится их снимать. Пройдя 3–4 м., останавливаюсь, чтобы отдышаться. Строение скал не позволяет забивать нужное для страховки количество крючьев, мало трещин. Карабинов и крючьев тоже маловато. Лазание требует большого напряжения Скалы разрушены, и, прежде чем сделать очередной шаг, приходится тщательно опробовать каждую зацепку, каждый выступ. Чувствуется, что восхождение проходит выше 8000. Предполагаемый путь не облегчается, а становится еще более сложным. Над нами нависает 400-метровая стена. Справа и слева крутые сбросы. Так что идти можно только по этой стене.

Пройдено 40 м. Я закрепляю веревку на 2 забитых мною крючьях, сблокировав их.

Сняв маску, кричу Мише, что веревка закреплена и можно идти. Миша идет очень тяжело. И это понятно: вес его рюкзака больше 20 кг. Пока Миша подходит ко мне, я готовлю следующую веревку. Отдышавшись, любуюсь открывшейся с этой высоты панорамой. Напротив нашего маршрута сверкает снегом и льдом Нупцзе. Мы уже находимся выше ее. Слева от Нупцзе возвышается вершина Лхоцзе — четвертая вершина мира. Хорошо виден путь, по которому в прошлом году восходила на Лхоцзе болгарская экспедиция. Причудливы склоны этой вершины. По скалам идут гигантские горизонтальные светлые полосы, как у зебры.

А дальше на север и юг простирается панорама Гималайских гор.

Подходит Миша, измотанный своим тяжелым рюкзаком. А я, отдохнувший, иду дальше. Пока вес рюкзака убывает только у меня. Дальше путь идет по крутым стенкам, между которыми есть полки. Пройдя первую стенку, закрепляю веревку и кричу Мише, чтобы он подходил. Мы стараемся все время быть в поле зрения друг друга. Дело в том, что маска приглушает звук и через 10–15 м. уже плохо слышно, а альпинисты во время восхождения должны между собой переговариваться. И это не от скуки, а чисто технические разговоры типа: «выдай веревку», «закрепи», «выбери».

Миша подходит ко мне и становится на страховку. А я иду дальше. Но передо мной вертикальная стенка с малым количеством зацепок. Поэтому Миша подставляет мне бедро. Я становлюсь на него ногой, затем ставлю ноги ему на плечи и выхожу вверх во внутренний угол.

Скалы заснежены и разрушены. Внутренний угол приводит под карниз. Дальше путь идет вправо-вверх между скальной стенкой и огромным снежным надувом. Эта щель так узка, что приходится протискиваться в нее, сняв рюкзак, и я оказываюсь на узкой полке. Справа отвес в кулуар Бонингтона. Прямо вверх крутая скальная стенка. Закрепив веревку и крикнув Мише, что можно идти, я полез выше и пришел к нависающей стене. Здесь нет трещин для забивки крючьев. С трудом удалось забить один крюк и закрепить веревку еще и за выступ. Принимаю Мишу. Дальше предлагаю лезть по крутому внутреннему углу прямо вверх, но с очень трудным началом.

Но Миша успел просмотреть путь влево по стене. Здесь тоже крутое начало. Для того чтобы сделать шаг влево, забит крюк, повешена петля-оттяжка, и, взявшись за нее, я, качнувшись маятником, переваливаюсь на зацепки. И это на высоте 8200! Мы переговариваемся через маски, как поросята. Звук глухой. А когда лезешь, клапаны маски срабатывают и издают хрюкающие звуки. Через 20 м., пройдя по неявно выраженной полочке, забиваю 2 хороших крюка и принимаю Мишу.

Дальше прямо вверх крутой внутренний угол, который заканчивается нависаниями. Пройдя это место с напряжением, забиваю крюк, который не вызывает у меня уверенности. Но бить больше некуда, и я его оставляю. Дальше путь идет вправо-вверх.

Снизу слышим крики Иванова и Ефимова, чтобы мы возвращались вниз. Уже 16 часов, а внизу, в III лагере, мы договорились, что к этому времени закончим обработку. (Когда мы спустились в III лагерь, ребята сказали нам, что очень удивились, когда увидели, что мы лезем как мухи по нависающей скале. Иванов сравнил это с Пти-Дрю.) Мы крикнули им, что будем работать до 17:00, и они, оставив веревки и снаряжение, начали спускаться вниз.

Я полез дальше по полке. Через 20 м. я попытался пройти на правое ребро стенки. Заклинился между двумя выступами и оказался в очень неудобном положении, из которого мне было очень трудно выбраться или вернуться обратно. Миша в это время страховал меня внизу за перегибом и не видел, каково мне. Поэтому он начал кричать, что я лазаю без страховки, мало бью крючьев. Но крюк у меня был забит, а ответить ему я не мог — были заняты руки, я держался за скалу: чтобы ответить или спросить что-либо громко, нужно было снять кислородную маску.

Разозлившись, я все же вывернулся из этого невыгодного положения и пролез прямо вверх 10 м. очень сложных и крутых скал.

Здесь на маленькой площадочке закрепил веревку и крикнул Мише, что веревка закреплена и можно идти. А сам, отдышавшись, полез дальше около Юм вверх по скалам 4-й категории трудности.

Выйдя на гребень к снежнику, закрепил конец веревки. Подошел Миша. Было 17:00. В этот день мы с ним навесили 5 веревок. Большая часть пройденного пути была 5-й категории сложности. Оставили веревки и снаряжение, привязав все это к закрепленной веревке. Дальше путь просматривался вперед на 80 м. до снежного гребешка.

Спуск вниз занял 1,5 часа. Все время на тормозной восьмерке. В лагерь III пришли уже в темноте. На юго-западе сверкают зарницы. Последние лучи солнца подсвечивают полоску неба.

Только в палатке, сняв снаряжение, чувствуем, что устали. Особенно весь день беспокоила жажда. Фляги с жидкостью мы не взяли. Очень сохнет горло. Это оттого, что большая сухость воздуха и сильное испарение при дыхании. Это видно очень хорошо, когда через клапан маски капает постоянно влага. В этот вечер Сережа Ефимов приготовил отличный ужин: вареный рис с ветчиной и острым соусом, кисель, чай. Спать я лег с кислородом и отлично отдохнул.

17.04.82.

…Сегодня вперед выходит Миша. С ледорубом он проходит снежный гребешок и дальше идет по широкому внутреннему углу. Скалы заснежены, как и вчера, и ему приходится разгребать снег, прежде чем взяться или поставить ногу.

Пройдя метров 60, он выходит на скально-снежную перемычку. Я с рюкзаком подхожу к нему. Сейчас я прекрасно понимаю, как тяжело было Мише вчера с рюкзаком. Если идти беспрерывно, то в глазах начинает темнеть. Поэтому приходится через 10–12 м. останавливаться. Я иду по веревочным перилам с самодельным зажимом, темляк которого у меня на кисти руки. Подстраховываюсь скользящим карабином. У нас в экспедиции многие пользуются зажимом жумар, но они тяжелые, и я их ни разу не использовал на восхождении.

Я подхожу к Мишке на снежную перемычку. Справа — раздвоенный кулуар Бонингтона, слева — гребень. Туркевич с большим напряжением проходит скальную стенку около 30 м. длиной. На этом участке было два нависающих участка. Дальше он упирается в фирновый гребень. Крючья у него закончились, и мы ждем, когда их поднесет Ефимов. Подходит Сережа. Рельеф такой, что очень сложно забить крючья. Делаем страховку, и Миша идет по снежному гребню. Затем садится на него верхом, так как гребень становится острым и крутым. Пройдя 40 м., он долго закрепляет веревку — некуда бить крючья.

Закрепив веревку, он перебрасывает ее на стенку правее снежного гребешка, и мы с Сережей подходим к нему.

Здесь есть вариант поставить палатку, срезав фирновый гребень. Но нужна лопата, чтобы разгрести большое количество снега. Время 17:30. Подходит Иванов с грузами для лагеря IV. Решаем оставить снаряжение в щели и спускаться вниз. Без лопаты здесь не обойтись, а делать площадку ледорубами нет никакого смысла — жесткий фирновый снег. Спуск начали в 18:00. Я ушел вниз первым. Спускался без очков — солнце уже зашло, но на глазах какая-то пелена. В лагерь IV пришел в начале 8-го. Темно, на небе опять зарницы. Ребят не слышно.

Во время спуска я поставил расход кислорода чуть меньше 1 литра в минуту, и мне его хватило почти до палатки. Утром я включил баллон, когда на монометре было 160 атмосфер. Этого кислорода хватило на 10 часов работы.

22.04.82. Базовый лагерь.

В экспедиции сложилась трудная ситуация: все группы, как было предусмотрено тактическим планом, совершили по 3 выхода, а лагерь V установить так и не удалось. МЫ возлагали надежды на группу Хомутова, надеясь, что они во время своего 3-го выхода обработают часть пути от лагеря IV в сторону Западного гребня, но они в этом выходе смогли сделать только площадку для лагеря IV, занести туда кислород и установить палатку. Затем Голодов вырвал под нагрузкой крюк на конце перильной веревки и, пролетев по склону 8 м, ушибся. На этом у них завершились обработка и 3-й выход.

Руководством было предложено несколько разных вариантов дальнейших действий экспедиции. Один из них предусматривал выход нашей группы (Иванова) на обработку и установку лагеря V на 3-й день после нашего возвращения с предыдущего выхода. За такой короткий срок невозможно было восстановиться. Тем более что по тактике мы должны были спускаться в этот раз на отдых в лесную зону. Мы высказали сомнение в правильности этого решения и сказали, что после отдыха со спуском в лесную зону готовы выполнить любое задание.

Как сообщили позже Овчинников и Тамм корреспондентам, все группы, кроме двойки Мысловский-Балыбердин, отказались от выхода и установки шагеря V, но это не соответствовало истинному положению дел на тот момент. Мысловский-Балыбердин вышли из базового лагеря, когда мы вернулись с отдыха под Тхъянгбоче. И я думаю, не стоило посылать на обработку выше лагеря IV двойку, в которой мог только один работать впереди. Любая четверка справилась бы с этой задачей без надрыва и приключений. Но это было окончательное решение тренерского совета.

30.04.82.

В лагере II были в 14 часов. В палатках предыдущая группа оставила помойку. В палатке I лагеря было так же, и это раздражает.

Наша задача на этот выход — перенести из лагеря II в лагерь III кислород. Поднести в лагерь IV для Мысловского и Балыбердина кислород, снаряжение и рационы питания; занести два спальных мешка в лагерь IV и два спальных мешка в лагерь V. Еще — подстраховка первой двойки. Затем после восхождения Мысловского и Балыбердина на гору идем мы.

За нами через 2 дня идет группа Ильинского. Для того чтобы нам не зависеть от них, мы должны занести в лагерь III по 4 баллона кислорода.

1.05.82.

Сегодня весенний праздник, а у нас за палаткой снег и ветер. Впервые провожу 1 Мая на высоте выше 7300. Последние 17 лет я в это время участвовал в соревнованиях по скалолазанию в. Крыму. Занятия альпинизмом у меня начались со скалолазания, которое дает отличную подготовку альпинисту, и прежде всего скорость, надежность и экономичность передвижения по скалам. Недаром более половины спортивного состава нашей экспедиции — скалолазы. Скалолазание — наш, советский, вид спорта, основанный Иваном Иосифовичем Антоновичем, мы его называем «отцом русского скалолазания». Между прочим, в последнее время этот вид спорта приобретает все больше поклонников и за рубежом.

До лагеря III я решил идти с кислородом. Вес рюкзаков больше 20 кг. — с таким весом мы здесь еще не ходили. Надо экономить силы для восхождения. Я очень хочу взойти на Эверест, а из II лагеря или из III я буду пользоваться кислородом — для меня это значения не имеет. К 4 баллонам, которые каждый из нас должен вынести в лагерь III, я взял 5-й, который буду расходовать до лагеря III.

На утренней связи Балыбердин рассказал, что они пришли вчера в лагерь IV в 23 часа. Между III и IV лагерями они облегчились, оставив часть баллонов и рационов, которые несли в лагерь IV. Этот путь занял у них около 12 часов. Мы с Мишей Туркевичем затратили на него 3–4 часа. Мысловский шел с кислородом, а Балыбердин — без. Сегодня Мысловский идет вниз за своим рюкзаком.

Я мыл посуду и убирал палатку, поэтому вышел на час позже ребят. На 6-й веревке я догнал их и вышел вперед. Расход кислорода у меня чуть больше 1 литра в минуту. Миша Туркевич, видя, что я ухожу от всех очень бодро, решил тоже пользоваться кислородом. Он подключился к баллону, оставленному шерпами. Я считаю, что чем так ходить, как Мысловский с Балыбердиным, лучше идти с кислородом, как все, по камешкам.

В III лагерь я пришел после 15 часов и начал готовить обед. Затем пришел Миша. Ребята — Валентин и Сережа — пришли часа на 2 позже. Они шли без кислорода, и это себя не оправдало. Они намучались с тяжелыми рюкзаками. На вечерней связи Балыбердин сообщил, что он один обрабатывал маршрут от лагеря IV и навесил 4 веревки. Работал без кислорода. Молодец, Бэл! Он нас порадовал — не сидел сложа руки. Еще он нам сообщил пренеприятнейшую историю. Эдик на последней веревке перед лагерем IV надел на ноги стремена и сумел перевернуться вниз головой. Стенка там в некоторых местах имеет отрицательный угол наклона. В нормальное положение он выбраться не смог. Ему ничего не оставалось, как выбросить рюкзак, а в нем было 2 веревки, 2 баллона кислорода, кошки, приспособление для спуска по веревке и личные вещи. С кислородной маски оторвался шланг, и улетели очки. Вот так неудачно окончился этот день.

Расход кислорода ночью у нас 0,5 литра в минуту. Этого достаточно, чтобы спать не просыпаясь всю ночь и восстановить силы. Мне на всю ночь хватило кислородного баллона, с которым я шел от лагеря II сегодня.

2.05.82.

По плану у нас сегодня грузовая ходка в лагерь IV. Мы должны отнести рационы питания, бензин, 2 веревки, кислород и маску для Мысловского. Ее взяли у Валеры Хрищатого. Надели маски и вышли из палатки. Кислород подключили снаружи.

Справа от нашего маршрута виден кулуар Бонингтона. Он открывается после III лагеря. Эдик и Володя разбросали снаряжение от 7-й до 9-й веревки. Ниже IV лагеря в кулуаре видна веревка, которая выпала из рюкзака Мысловского. С нашего контрфорса до нее около 100 м. Но лезть за ней нет смысла, так как веревок у нас хватает. До лагеря IV мы шли около 3 часов и пришли в 12:30.

Я предложил Мише отнести выше IV лагеря снаряжение, но он пошел вниз. Взяв 3 кислородных баллона и ледоруб, я вышел из лагеря IV вверх. Здесь маршрут идет по гребню. В некоторых местах гребень фирновый, острый. В этих местах веревка закреплена только на концах, а посредине закреплений нет. И если кто соскользнет с этого гребня, то ему мало не будет. Балыбердин нашел интересное решение для закрепления веревок. Он привязывал их к фирновому гребню, вырубив для этого углубление. Тем более что фирновые крючья в IV лагерь не были принесены. Погода испортилась, пошел снег, и на скальных участках без кошек стало очень скользко идти.

К Мысловскому и Балыбердину я подошел через час. Эдик в кислородной маске страховал Балыбердина. Володя работал без кислорода. Он в это время обходил жандарм, очень сложный скальный участок около 15 м. Балыбердин удивился моему приходу. Мне кажется, что это от разного восприятия трудностей восхождения. Он работает без кислорода, а я и остальные ходим в масках с кислородом. Я вынес выше этой стенки кислород и ледоруб. Когда я шел траверсом на этом участке, Мысловский неожиданно выдал мне метров 5 веревки, и я пролетел по скале. Хорошо, что вовремя выставил ноги и самортизировал удар о скалу. Ощущение не из приятных. На мой упрек Мысловский ответил, что случайно начал страховать не за ту веревку.

Вернулся я в лагерь IV в 16 часов. Сережа Ефимов уже спускался вниз, а Валя Иванов был в одной веревке от лагеря, шел вверх. В лагерь III я спустился около 18 часов.

На вечерней связи Балыбердин сообщил, что он навесил еще 4 веревки. До выхода на Западный гребень, по его мнению, осталось около 80 м. В IV лагерь они вернулись очень поздно. Это у них становится уже традицией и настораживает. Возвращаясь поздно в палатку, они на другой день выходят поздно на маршрут.

3.05.82.

По плану мы должны провести в III лагере дневку, но, посоветовавшись, решили идти в IV лагерь. Иванов вначале был против, но потом согласился. Расчет таков: Мысловский и Балыбердин идут на вершину завтра. Мы в тот день подходим к лагерю V. Если они не успевают в этот день спуститься в IV лагерь, мы с Мишей спускаемся в лагерь IV. А утром 5 мая идем на вершину из лагеря IV налегке, так как снаряжение и питание выносим в V лагерь 4 мая. Руководство одобрило наши планы.

Мысловский и Балыбердин опять вышли в 13 часов. На вечерней связи в 18 часов они сообщили, что прошли свои навешенные веревки. Похоже, что палатку они опять будут ставить ночью.

Валиев и Хрищатый находятся в лагере II. Ильинский и Чепчев — в лагере I.

К 21 часу Балыбердин и Мысловский установили палатку V лагеря в конце 10-й веревки, на гребне. Сказали, что площадка на 3 человека, но ее можно расширить. Когда устанавливали палатку, Мысловский уронил кислородный баллон, и он улетел вниз. А кислорода у них было 4 баллона. На вопрос Тамма, что они собираются делать завтра, Балыбердин ответил очень уставшим голосом:

— Нет никаких сил, ни физических, ни моральных. Пора кончать. Завтра мы попытаемся взойти на вершину.

Тамм пожелал им удачи.

Мы расположились ночевать в лагере IV. Здесь одна палатка. Немного тесновато, но жить можно. На ужин традиционная ветчина с луком и рисом, кисель, компот. Аппетит великолепный. Пришли сегодня в лагерь IV. Сняли с себя кислородные маски, и занялись хозяйством. Когда я сказал мечтательно, Что все, мужики, через день будем на горе, на меня накинулся с упреками Иванов. Он верит в примету: до выхода на вершину — о ней ни слова. Приходится уважать милые привычки друзей, и я больше об этом не напоминаю. Похоже, что у всех легкая горняшка, потому что все раздражаются по разным поводам. Когда кто-то начинает брюзжать очень нудно, ему предлагают надеть кислородную маску.

4.05.82.

Утро великолепное! Облачности нет, и мы из палатки любуемся панорамой Гималайских гор. Серега Ефимов готовит завтрак. Он приготовил оригинальное блюдо — красную икру с рисом. Кроме этого, мы с ним еще заправились мясом, а Миша с Валентином отказались от него. На утренней связи Балыбердин сказал, что они вышли из лагеря V в 6 часов утра. В 8 они находятся на рыжем поясе. Эдик идет с кислородом, а Бэл — без и говорит, что чувствует себя как в базовом лагере. Жалуется, что очень холодно.

В V лагерь мы с Мишей пришли в 14 часов. Вес рюкзаков у всех в нашей группе по 18 кг. В лагере V мы начали строительные работы по расширению площадки под палаткой.

Из базового лагеря нам сообщили, что Балыбердин был на вершине в 14:30, через 20 минут к нему подошел Эдик. Похоже, что он за 20 минут прошел 30 м., так как связаны они 30-метровой веревкой. Мы были рады, что Эверест после многих дней осады наконец-то взят!

Расширив площадку, мы влезли в палатку и начали готовить обед. Пока варился обед, мы перекусили салом, которое здесь, на высоте, хорошо идет вопреки советам ученых, которые не рекомендовали нам его брать на восхождение. Рация была включена на постоянный прием. Обсудив сложившуюся ситуацию, мы все четверо решили остаться в V лагере.

В 16:45 включился Балыбердин и передал в базовый лагерь, что им грозит холодная ночевка, так как до этого времени они спустились только до 8800. У Эдика заканчивается кислород, скалы заснежены, а они идут вниз без кошек. Просит, чтобы кто-либо из нашей группы вышел к ним навстречу и принес кислород и питье. Мы сказали Тамму, что все слышали и сообщим через полчаса, кто выйдет наверх. Что такое холодная ночевка да еще выше 8000, мы прекрасно понимали. Это ночевка без палатки, спального мешка и горячего питания. На такой высоте в этой ситуации мало шансов выжить. В истории покорения восьмитысячников было лишь несколько случаев, когда люди в подобных ситуациях выживали и отделывались серьезными обморожениями. Выходить или не выходить — вопроса не было. В горах при получении сигнала бедствия все занимаются оказанием помощи.

Мы с Мишей стали одеваться. Было похоже, что для нашей группы восхождение заканчивается. Собираясь на выход, всей группой стали перебирать различные варианты. Остановились на том, что берем кислород для Мысловского и Балыбердина и по 2 баллона для себя. В случае, если ребята смогут идти сами вниз, мы попытаемся взойти на вершину. Сейчас полнолуние, и, если не будет облачности, вполне можно идти на гору. К ночи обычно ветер стихает. Опыт ночных выходов у нас есть. Альпинисты часто выходят на восхождения ночью, чтобы пройти по снегу, пока он замерзший, или чтобы проскочить опасное место.

Однажды в Альпах мы совершали сложное восхождение на вершину Пти-Дрю по маршруту Хардинга. В группе были Слава Онищенко, Миша Туркевич, Гена Василенко и я. В верхней части стены мы догнали двойку молодых англичан, которые застряли во внутреннем углу и двигались очень медленно. Затем мы вышли вперед, но День уже заканчивался и начало темнеть. В полной темноте мне пришлось пройти 2 веревки по скалам. На удивление, я на ощупь нашел даже несколько крючьев, забитых в скалы для страховки. Англичане тоже прошли по нашим веревкам. Они шли очень медленно, так что на ночевку мы устроились в полночь на полочках, кто сидя, кто полулежа. В нашем варианте сегодня намечается подсветка маршрута луной.

Мы с Мишей надели все теплые вещи, которые у нас были. Взяли с собой карманное питание, а горячий компот налили во фляги и спрятали под пуховые куртки. Для Мысловского взяли кошки. Он сегодня утром ушел из V лагеря без них, а во второй половине дня скалы присыпало снегом. На базу мы о наших ночных планах ничего не сообщили. Сказали только, что выходят Бершов и Туркевич. Мы уходим наверх, а наши друзья Валя и Сережа остаются в V лагере проводить кошмарную ночь без кислорода. У них осталось только по 2 баллона для восхождения. Рацию мы берем с собой, и они остаются без связи, в полном неведении.

Кошки мы надели в палатке и, связавшись 30-метровой веревкой, вышли вверх в 18 часов. Пройдя около 100 м., вышли на Западный гребень. Рация была у нас на приеме, и мы связались с Балыбердиным. Он сказал, что видит нас на гребне внизу, но мы их не видели. Он посоветовал нам идти правее гребня, но путь все время проходит левее. Он просто перепутал. Гребень представляет собой сланцевые плиты, покрытые снегом. Местами попадаются стеночки. Тогда мы идем попеременно. Миша идет впереди, рация у него на приеме, но вскоре от мороза сел аккумулятор, и связь прекратилась.

Мы идем довольно быстро, чтобы по светлому времени успеть пройти побольше. Расход кислорода поставили по 2 литра, в минуту. Мы еще с таким расходом не ходили. Темп у нас высокий, и временами становится жарко. Я расстегнул змейку ветрозащитной куртки. Но конденсат, который капает с маски, подмерзает на змейке — пришлось застегнуться. И вовремя, так как больше нам жарко не было. Ветра почти нет, но из Тибета и с юга тянет облачность, и это нас беспокоит больше всего. К 20 часам мы прошли рыжий пояс и подошли к скальному взлету гребня. Обходить его начали слева. Миша идет первым. Здесь уже видны следы предыдущих экспедиций. Под взлетом видны остатки палатки. На скалах висит 8-миллиметровый красный репшнур, который оказался очень кстати. Идем с попеременной страховкой. Миша идет впереди с айсбайлем и подбивает старые крючья для страховки. Скалы заснежены. Лезем в двойных шерстяных варежках, в темноте. Луна уже взошла, но мы находимся на теневой стороне, и нам от нее пока не легче. Чтобы не разминуться с ребятами, временами кричим им, сняв маски.

Необычно восхождение ночью. В лунном свете рельеф приобретает совершенно иной вид. Труднее определять расстояние и ориентироваться. Вокруг, как в сказке, в серебристом сиянии вырисовываются вершины Лхоцзе и Нупцзе. Остальное пространство забито облачностью, временами накрывающей нас и посыпающей снежной крупой. Наши ветрозащитные костюмы покрылись коркой льда, которая переливается в лунном свете, а при движениях трещит, как скорлупа. Конденсат, который выбрасывается из центрального клапана маски, замерзает на одежде, и на груди образуется ледяной панцирь.

Через 3 часа хода, перевалив через гребень и крикнув, я услышал ответ. Мы были рады, что встретили ребят. Больше всего мы боялись разминуться с ними. Ребята стояли и ждали нас. Эдик был без кислорода — он у него закончился 1,5 часа назад. На вопрос, как он себя чувствует, Мысловский сказал:

— Нормально.

А Володя сказал:

— Все, приехали.

Миша занялся Мысловским, а я Балыбердиным. Прежде всего надели маски и подключили кислород. У Балыбердина не было рюкзака, и я ему привязал баллон на петлю-оттяжку и повесил на плечо. Затем они попили компот, который был еще немного теплый, так как фляги были под пуховками; дали карманное питание и таблетки для бодрости, которые предусмотрительный доктор Орловский посоветовал нам взять из аптечки V лагеря.

Балыбердин оставил рюкзак выше по склону и спускался без него. Нести рюкзак, сказал он, нет никаких сил, а завтра утром он из лагеря V вернется за ним. Мы сказали, что все будет хорошо. Ледоруб он при подъеме уронил и спускался с трофейным молотком. Скалы были заснеженны, и спускаться без кошек было медленно и опасно. Мысловский оставил свои кошки в V лагере еще утром, а Балыбердин при восхождении оставил их под скальной стенкой и при спуске прошел мимо, не взяв их. Все это говорит о том, что без кислорода они плохо соображали. Какой альпинист на заснеженных скалах в ботинках на резиновой подошве пойдет без кошек!

Перекусив и подышав кислородом, ребята приободрились. Тогда мы им задали вопрос, смогут ли они сами идти вниз. Они согласились, но очень удивились, что мы хотим ночью идти на вершину. Мы сказали, что другого шанса у нашей группы не будет. На вопрос, сколько времени от этого места до вершины, Бэл сказал, что 3–4 часа. Встретили мы их на высоте примерно 8750, и вершина была где-то рядом. Но мне кажется, что в своем бескислородном состоянии у него были свои представления о времени и пространстве. Связавшись с базовым лагерем, мы рассказали, в каком состоянии ребята, и попросили разрешения идти на вершину. Вначале Тамм категорически сказал:

— Нет!

На этом наша рация опять отключилась. Тогда Володя достал из-под пуховки свою и подтвердил, что они сами пойдут вниз. Я взял у него рацию и закричал:

— Почему нет?!

Тогда Тамм задал вопрос, сколько у нас кислорода и сколько времени идти до вершины. Я ответил, что кислорода у нас еще по 300 атмосфер, а до вершины 1,5–2 часа. И он нам разрешил идти на восхождение.

Уже получив согласие на выход, мы засомневались насчет состояния ребят. Но они сказали, что чувствуют себя в порядке и пойдут сами.

Когда мы подошли к ребятам, был 21 час. Провели мы с ними 40 минут и вышли в 21:40. Когда стояли, мороз прихватил пальцы рук и ног. Так что тепло нам было только при ходьбе. На ходу откачиваем пальцы, и они с болью отходят. Метров через 100 увидели кошки и личные вещи, оставленные Балыбердиным.

Подошли к предвершинной стенке. Под ней в снегу лежит кислородный баллон какой-то из предыдущих экспедиций. Миша на ощупь полез по заснеженным скалам. Лазание примерно 4-й категории трудности. Мы опять находимся на теневой стороне. Пока я стоял на страховке, у меня опять прихватило пальцы. Когда прошли стенку, увидели рюкзак Балыбердина, который лежал на полке.

Оглядываясь вниз, мы увидели, что ребята идут очень медленно. Вниз они еще шли, а когда надо было перевалить гребешок и подняться на несколько метров вверх, они пошли совсем еле-еле. Нам стало ясно, что на спуске им нужно помогать.

После стенки был острый скальный гребень. Справа была видна зазубрина Южной вершины Эвереста. Когда мы прошли скальный гребень и прошли еще по скалам, перед нами возник снежный гребень, который выводил на вершину. Я сказал:

— Миша! Да ведь это уже Эверест!

Так как кислород у Миши заканчивался, я поставил ему максимальный расход — 4 литра в минуту, и он мне поставил 4 литра в минуту. На вершину мы взошли в хорошем темпе. На часах было 22.30. От места, где расстались с ребятами, мы шли 50 минут. Попытались связаться с базовым лагерем, но у нас ничего не получилось, так как замерз аккумулятор рации.

Вершина представляет собой снежный гребень длиной 6–7 м и шириной около метра. Из снега торчит часть треноги. Эту треногу из легкого сплава сюда занесли и укрепили альпинисты КНР в 1975 г. Высота ее около 3 м. Сейчас она вся в снегу, и видна только верхняя часть, так что из-за снега Эверест немного вырос. На этой трубке намотан чей-то флаг. Мы вышли на вершину, сняв варежки, пожали друг другу руки. Восторгов не было. Нас беспокоит сложный и опасный путь вниз с истощенными товарищами. У Миши кислород закончился, и он заменил баллон. Мы поставили опять по 2 литра в минуту. Пустой кислородный баллон мы привязали к треноге. Сюда же привязали и пустой баллон Мысловского. На треноге мы еще оставили вымпел нашего спортивного общества «Авангард» и вымпел альпклуба «Донбасс». К вымпелу я еще приколол значок — герб города Харькова. Я попытался сделать снимок фотоаппаратом «Роллей», но он замерз. Сделали несколько снимков Мишиной «Сменой» с выдержкой от руки на фоне вершины Лхоцзе. «Смена» безотказно работает в любых условиях.

Над головой висит большой фонарь — полная луна, слабый ветер. Но мороз большой. Когда Миша стал открывать свою «Смену», то футляр фотоаппарата рассыпался у него в руках. На китайскую сторону с гребня свисают большие снежные карнизы.

Через 30 минут мы начали спуск. Чуть ниже вершины набрали камешков на сувениры. На спуске взяли с собой кошки Балыбердина. Минут через 40 внизу на плитах увидели ребят: один из них сидел, а второй двигался не в ту сторону. Мы крикнули, чтобы они подождали нас. Подошли к ним в полночь. За то время, пока мы ходили на вершину и вниз, они прошли очень малое расстояние. Дальше мы пошли вместе. На сложных местах мы закрепляли веревку, и они по ней спускались. Движение очень медленное, ребята сильно истощены, особенно Мысловский.

Примерно в 1:30 ночи мы спустились по скальной стене, где висели старые веревки, и стали искать место поровнее, чтобы надеть ребятам кошки. Мысловский вдруг пошел очень медленно, а затем сел и сказал, что никуда не пойдет, что ему хорошо здесь. Взглянув на манометр, я увидел, что у него кончился кислород. Он шел с максимальной подачей, поэтому кислород так быстро кончился. Я отдал ему свой баллон. Когда навинчивал редуктор и подключал шланг, пришлось снять рукавицы. Прикасаюсь к металлическим частям голыми руками — пальцы словно обжигает. Миша в это время надевал ребятам кошки на ботинки. Расход кислорода Мысловскому я поставил 3 литра в минуту.

Дальше путь был проще, и мы двигались одновременно. Когда попадались снежные участки, мы закрепляли веревку, и ребята по ней спускались. Эдик часто останавливается, и приходится стоять и ждать, уговаривать его двигаться. Здесь я прочувствовал все «прелести» мороза. Начали подмерзать руки, ноги, лицо и глаза. Кислородную маску я снял за ненадобностью, и тогда начал мерзнуть нос, смерзаться ресницы. Приходилось все время шевелить пальцами рук и ног, чтобы не отморозить их.

Я без кислорода тоже пошел не так резво, как раньше, о чем предупредил Мишу. В голове появилась тяжесть. Резких движений делать нельзя, так как нарушается координация. Чувствуется заторможенность реакций.

Эдика приходится все время уговаривать не стоять, а идти вниз к лагерю, где теплая палатка и чай. Но он отвечает, что стоит потому, что его задерживает Балыбердин, хотя тот идет за ним и страхует его веревкой. У Эдика горная болезнь от недостатка кислорода и истощения. И хотя он дышит кислородом, организм не может восстановиться на такой высоте. Поэтому он ведет себя неестественно. В таких случаях бывают симптомы и похуже.

В 4 часа утра луна зашла, и стало очень темно. Миша включил фонарь, который взял у Иванова в V лагере. Мы двигались за ним, когда он нам подсвечивал путь.

Через полчаса так же быстро, как стемнело, начало светать. Горы приобретают причудливую окраску, которая постепенно меняется. С рассветом и на душе стало спокойнее, так как мы благополучно подходили к V лагерю, где можно было немного расслабиться и передохнуть. В 5 часов утра мы подошли к V лагерю.

Первый вопрос, который задал мне Ефимов, был:

— Как ребята?

Я сказал, что они возле палатки. Второй вопрос:

— Были на Горе или нет?

И когда я сказал, что были, Серега за голову втащил меня в палатку и стал на радостях мять, как медведь. Они с Валентином сразу начали готовиться к выходу. Им пришлось провести тяжелую ночь без кислорода на высоте 8500. Но они были полны сил и решимости идти на вершину.

Мы разули Мысловского и Балыбердина. У Мысловского посинели и почернели первые фаланги пальцев на обеих руках. На ногах тоже прихватило пальцы. У Балыбердина в меньшей степени подморожены пальцы рук и ног. Мы согрели чай, попили и до утренней связи час подремали. На связи я сказал Тамму, что ребята в тяжелом состоянии, на что Балыбердин очень обиделся. Доктор из базового лагеря дал советы и рекомендации по оказанию первой помощи и лечению. Обоим дали компламин и трентал в таблетках. Мысловскому Миша сделал укол гидрокортизона. Наш милый доктор Свет Петрович предусмотрел все, и каждый высотный лагерь был укомплектован аптечками, в которых были сосудорасширяющие средства.

После связки начали готовиться к спуску вниз. Сегодня мы должны спуститься в лагерь III. Надели Мысловскому и Балыбердину ботинки, так как пальцы у них подморожены и они не могут их надеть сами. По словам Балыбердина, если бы мы не подошли с кислородом, они сами не спустились бы. Утром выпал снег, и все ступени на гребнях замело. Скалы тоже сильно заснежены. Я иду впереди, разгребая снег на ступенях. Миша сопровождает Мысловского. Гребень острый, и проходить по веревкам надо по одному. Я представляю, как тяжело Эдику на каждом закреплении веревок перещелкивать карабины обмороженными пальцами.

В лагере IV после чая мы все подремали до дневной связи в 14 часов. После связи начали собираться вниз, но Мысловский не хочет вставать, просит еще поспать. Ни уговоры, ни расталкивание не помогают. Тогда мы сказали ему, что если он не пойдет вниз, то останется в IV лагере один. Его надо было напугать, так как вытащить его из палатки не были никакой возможности. Мы с Мишей вылезли из палатки, когда Балыбердин и Мысловский одевались. Сказали Володе, чтобы он не уходил, пока Эдик не выйдет из палатки. Спустившись на несколько веревок вниз, мы увидели, что начал спуск и Балыбердин, а за ним появился на спуске Мысловский.

В лагерь III пришли в 17 часов: Миша начал готовить обед, Балыбердин лег спать. На вечерней связи, узнав, что Эдик еще не пришел, Тамм начал нас упрекать за то, что мы оставили его одного на веревках. Я оделся и вышел его встречать. Пройдя вверх 4 веревки, я увидел его. Он шел до III лагеря 5,5 часа. В палатке он завалился без движений. Да это и понятно. Мы все путешествовали без сна 36 часов выше 8000.

Накормив Эдика, раздели и уложили его в спальный мешок. Я сделал ему укол раствора гепарина и гидрокортизона. Дал обоим компламин и трентал в таблетках. Когда все это сделал, было 22:30.

6.05.82.

Мысловскому с утра я сделал укол гидрокортизона и гепарина. Таблетки выдал обоим. Я начал исполнять обязанности лечащего врача. Свет Петрович вчера вечером опять дал мне подробные консультации по лечению пострадавших. Обул и одел Мысловского. Володя все делает сам и чувствует себя хорошо. Он по мере спуска вниз быстро восстанавливается. Из лагеря III мы вышли в 10:30. Мы планируем сегодня спуститься в лагерь I. Я думаю, что чем быстрее мы спустимся вниз, тем больше останется у Мысловского пальцев.

В 16 часов в лагерь II спустились Мысловский и Балыбердин. Мысловского усадили возле палатки и дали обед. В палатку его запускать нельзя, так как выходить из нее у него нет желания Эдик ушел вниз в 17 часов, за ним Балыбердин.

Я остался до вечерней связи во II лагере. Из палатки видно, что Мысловский идет медленно, и я его быстро догоню. Выдал советы группе Хомутова по восхождению. Посоветовал пользоваться кислородом из II лагеря. Это здорово экономит силы.

Я начал спускаться после связи, в 18:30. Эдика догнал через полчаса на середине пути. Идет он очень медленно, поэтому последние веревки проходим в темноте. Спустились вниз около 21 часа. Эдик начал философствовать, что — была у него мечта и нет ее теперь. У меня на душе тоже опустошенность.

В I лагере уютно и просторно. После ночевок в тесных палатках в «Зиме» можно ходить не сгибаясь. Миша сварил вкусный рыбный суп из лосося и капусты. Провел с Эдиком процедуру раздевания и разувания. Сделал укол. На ночь для тепла перебинтовал ему пальцы. Он теперь у нас как Эрцог с культями.

7.05.82.

Мы начали спуск в базовый лагерь в 10:30. Мысловский по совету доктора идет с кислородом. Внизу ему стало легче, и он пошел хорошо. Небо безоблачное, но сильный ветер. В промежуточном лагере на 6100 передохнули. Привязав кошки, начали спуск. Балыбердин без кошек идет в связке с Мишей. Мы связались с Мысловским.

В нижней части ледопада нас встретили киношники, Романов, Овчинников, Онищенко, Трощиненко. Поздравляли нас с восхождением и сфотографировали.

В базовом лагере бурная встреча, радостные лица друзей. Не меньше, чем мы, рады за нас и шерпы. Много говорят о ночном восхождении.

Тамм за обедом сказал нам с Мишей:

— Ребята, вы не представляете, что вы сделали!

На вечерней связи Валиев сообщил, что они с Валерой вышли на восхождение. Ветер утих, и они решили выйти на ночь. До полуночи ждали от них сообщений, но, так и не дождавшись, разошлись спать обеспокоенные.

8.05.82.

Валиев и Хрищатый вернулись в лагерь V в 9 утра. Подъем и спуск занял у них 16 часов. В лагере V их встретили Ильинский и Чепчев. Ребята истощены, немного подморожены пальцы. Тамм приказал Ильинскому и Чепчеву сопровождать ребят вниз. Эрик предлагал несколько вариантов, но Тамм все отклонил, и начали спуск четверо.

Мы с Мишей согрели в бане воду, но, пока снимались у Сенкевича, один из шерпов вылил всю воду на себя. Пришлось греть опять. Когда мылись в бане, пришел Онищенко и поздравил нас с Мишей с присвоением звания заслуженных мастеров. Из Катманду по связи Калимулин сообщил, что всем штурмовавшим Эверест присвоено это высокое звание. И еще, что все выходы запрещены, все должны спускаться вниз.

Получив это сообщение, Хомутов, естественно, стал возражать. Ведь они были на подходе к лагерю V, кислорода у них было много, погода хорошая. И здесь Евгений Игоревич показал себя не администратором, а альпинистом. Он передал Хомутову о запрете, но сказал:

— Смотрите сами.

9.05.82.

Прекрасное утро. День Победы! У всех праздничное настроение. На утренней связи в 8:00 Хомутов сообщил, что они в пути к вершине с 6 часов. В 11:30 они сообщили, что находятся на вершине Эвереста. Хомутов по поводу праздника сказал с вершины речь для печати. Они сделали снимки и оставили на вершине флаги СССР, Непала и ООН.

Калимулин поздравил всех нас с праздником и сказал, что хватит уже лезть на вершину, а то у нас скоро вся кухонная команда начнет покорять Эверест.

Вечером торжественный ужин.

Но восхождение для нас закончилось, лишь когда 12 мая в базовый лагерь вернулись последние покорители Эвереста — Хомутов, Пучков, Голодов.

 

Михаил Туркевич.

Четверо на ночном Эвересте

22.03.82. Базовый лагерь.

Сегодня мне стукнуло 29. Подъем в лагере назначили на 8:00, но подниматься неохота, валяемся, не вылезая из мешков, до 8:30, пока в лагере не появляется солнце, освещая наш «Кемпинг». На затылке лежит железная рука горняшки, головой ворочать не хочется. Пульс при полном покое 86 ударов в минуту. Дежурный по лагерю сегодня Сережа Бершов. Заглянул и бросил на спальник две шоколадки — «от зайчика». Ребята помнят о дне рождения и все поздравляют, дарят Эверест, а там — как сумею. Доктор Свет Петрович во время утреннего моциона дарит крем для бритья, зная, что мы уже давно не бреемся и не скоро будем это делать. Но дает ценный совет: пользоваться им как мылом.

Вечером официальный ужин. Начальник экспедиции от имени тренерского совета дарит горнолыжные очки. Володя Шопин преподносит веревку и карабин, найденные ихней группой в ледопаде. Они к нашему приходу в базовый лагерь успели обработать ледопад.

3.05.82. Лагерь III, 7800 м.

Мы решаем, что будет лучше перейти сегодня в лагерь IV. Есть несколько соображений на этот счет: даже если завтра штурмовая двойка не выходит на вершину, то наша двойка Иванов-Ефимов ночуют в лагере V, а мы, сделав переход с грузом в лагерь V, возвращаемся в лагерь IV, а на второй день налегке догоняем своих и вместе идем на восхождение.

Две ночи мы уже провели в лагере III, спим с подачей кислорода 0,5 литра в минуту. В первую ночь у меня кислород кончился в 5:00, в баллоне было всего 70 атмосфер.

Сегодня хватило на всю ночь и еще осталось 20 атмосфер. Этого хватит, чтобы дойти до 3-й веревки с нормальной подачей, не жалея кислорода, там выбросить уже пустой баллон и взять полные, которые бросил Наванг, когда не смог дальше подняться.

Вчера, когда мы делали вспомогательную грузовую ходку в лагерь IV для штурмовой двойки, видели в кулуаре Бонингтона на уровне 8200 и выше старые перильные веревки экспедиции 1975 г.

3.05.82. Лагерь IV, 8250 м.

В лагерь IV поднялся в 15:30, вышел из лагеря III в 11:45. Следом вышел Бершов. Погода с утра была плохая, после начала улучшаться. На 3-й веревке выбросил пустой баллон и взял 3 полных. С расходом 1,3 литра дошел до 7-й веревки, где догрузился рационами и газовым баллончиком, после чего увеличил расход до 1,5 литра до лагеря IV. В лагере снял аппарат, занялся уборкой, приготовлением питья и еды. Бершов принес автоклав, дела пошли быстрей. На газовой горелке сперва приготовил кисель, после компот. Потом начали готовить рис с мясом — основную нашу еду на этом выходе. Вчетвером в палатке тесновато, но терпеть можно. Балыбердин и Мысловский сегодня опять вышли вверх только в 13:00, покинули лагерь IV перед самым нашим приходом, потому что вчера с обработки вернулись очень поздно — в 22.00. Неизвестно, с чем связана такая тактика: или лень подыматься утром, или… Хотя, думаю, этого всего легко можно было бы избежать.

Мы заняты тем, что, не переставая, подсчитываем, сколько литров кислорода у нас в наличии; похоже, что его нам может не хватить даже в случае малейшей заминки.

Никак окончательно не можем решить, сколько и какого груза нести в лагерь V.

На вечерней связи, когда выходил из палатки, видел вверху Балыбердина, в том месте, где они устроили V лагерь. Завтра они собираются идти на вершину.

Казбек Валиев и Валера Хрищатый сегодня в лагере II, Ерванд Ильинский и Сережа Чепчев подошли к лагерю I.

4.05.82. Лагерь IV.

Проснулись рано, настроение у всех хорошее, не то что вчера вечером. Ближе к отбою, когда остаток дня в лагере IV провели для экономии без кислорода, все стали раздраженными, начали друг другу делать замечания по делу, а чаще не по делу. Самым ценным советом для предотвращения конфликтных ситуаций у нас было — подыши кислородом. В этих случаях мы кислород не экономили, полагаясь на сознательность.

Штурмовая двойка вышла на штурм из лагеря V в 6:10, сейчас находятся на рыжем поясе. На Западный гребень вышли через 30–40 минут после начала движения. Это они сообщили по рации.

У нас Бэл просит извинения за беспорядок, оставленный в лагере V, — убирать не было ни сил, ни времени.

Солнце в лагерь IV приходит рано, в 8:00. Палатка, на потолке которой слой конденсата, начинает оттаивать и быстро высыхает. Намокшие спальные мешки тоже к нашему выходу высыхают, хотя насквозь они не промокают.

Протираем маски спиртом, чтобы немного их высушить и продезинфицировать. Специальными увлажненными тампонами протираем и очки, чтобы они не запотевали. Это мало помогает, но раз их сюда принесли, используем, чтобы не выбрасывать. От них исходит приятный запах, а пыль, которая в палатке садится на стекла, действительно снимается отлично. Из спальных мешков никто пока не вылезает. Все ждут завтрака.

Погода отличная. Над всеми Гималаями — ни облачка. До лагеря V всего 12 веревок, рюкзак будет килограммов 16–18.

Ефимов сварил рис на молоке, но потом оказалось, что на завтрак по меню должна быть рисовая каша с красной икрой вперемешку. Банку икры Бершов всю ночь продержал на животе, чтобы не замерзла. Он большой любитель этого дефицитного продукта, и, чтобы не ломать меню, пришлось процедить молоко через марлевую салфетку, которых у нас предостаточно. Молоко выпили отдельно.

Я вылез из палатки первым, начал надевать на улице кислородный аппарат и кошки и через полчаса ушел по перилам в сторону лагеря V. Маршрут на этом отрезке очень коварный. Особенно досталось, видимо, Балыбердину. Закрепить и навесить веревки, не имея снежных крючьев (они улетели с рюкзаком Мысловскрго), было очень непросто и опасно.

2,5 часа занял переход в лагерь V. Сегодня шлось легко.

4.05.82. Лагерь V, 8500 м.

Сегодня свершилось то, во что мало кто из нас в данной ситуации верил. Около 3 часов, точнее в 14:35 по непальскому времени Балыбердин, а спустя полчаса и Мысловский совершили восхождение на Эверест! Столько у них было разных загвоздок, что, я думаю, только благодаря настойчивости Володи это свершилось, и именно сегодня.

Дневные переходы между лагерями Володя делал не пользуясь кислородом. И вот они на высшей точке планеты, первые советские альпинисты, осуществившие мечту многих поколений.

Мы начали расширять площадку под палатку. Была перспектива ночевать в ней вшестером. С этим мы смирились. Ребята, наверное, засветло не успеют спуститься к нам и уйти в лагерь IV. Готовим им питье. Да и для себя мы не приготовили еще ни грамма Жидкости. У Эдика наверху для спуска с вершины кислорода осталось всего на 2 часа при минимальном расходе.

Включив портативный приемник, мы удивились, услышав по «Маяку» сообщение о покорении Эвереста. Оперативность была неслыханной!

Мы сидели в палатке, отрезали по куску сала, без хлеба отправляли его в рот, спасая себя хоть на время от всем надоевшего кашля и утоляя жажду и голод. После разорвали пакет с таранькой, и тоже никто не отказался. Чувствовали, что предстоит тяжелая работа и нужно хоть чем-то восстановить силы.

Наша радиостанция все время работает на прием. В автоклаве дозревает компот. Никто не снимает с себя одежду, не разувается. В палатке только шум примуса и треск радиостанции. Ждем сообщения сверху. За это время нас несколько раз вызывала база. Но вот наконец мы услышали переговоры штурмовой двойки с базой. Ребятам грозит холодная ночевка, кислорода у них почти не осталось, хочется сильно пить. Это сообщает изменившимся до неузнаваемости голосом Володя. Он просит, чтобы, если это возможно, кто-нибудь из нас вышел им навстречу. Выхода нашей группы на помощь ребятам требует база. Мы тоже уже не сомневаемся — необходимо срочно выйти наверх.

Пойдет двойка — в этом не было сомнений: кто-то должен оставаться на подстраховке в лагере V. Кто будет в двойке — решалось недолго. С того времени, как мы получили сигнал тревоги, прошло меньше получаса. Мы с Бершовым выходим наверх. Мы вдвоем — это скорость подъема, а она сейчас значит многое. Правда, Сережа Ефимов пытался сдвинуть мою кандидатуру.

Нам сварили тарелку супа харчо, наполнили все имеющиеся фляги (а их было три) горячим компотом (нам остались одни фрукты), спрятали их под пуховки. Одну флягу мы сразу решили оставить для себя на случай, если пойдем на вершину после благополучной встречи с ребятами.

В рюкзаке у меня 3 баллона кислорода: два по 200 атмосфер и один на 100. Подключились к 200-атмосферным баллонам. Это шанс восхождения нашей двойки и при его успехе — восхождения двойки Иванов-Ефимов. Бапыбердину и Мысловскому мы несем один на 120 атмосфер и один на 100. Третий баллон у каждого из нас на случай дальнейшего продолжения подъема. А если нам придется спускаться со штурмовой двойкой, то оставим полные баллоны в том месте, куда поднимемся, и тем самым облегчим работу следующим за нами, сделав заброску почти под вершину. На базу об этом не сообщаем — у них и без нас сейчас хватает забот.

Вся наша одежда на нас, мы готовы переночевать или проработать всю ночь наверху даже без палатки и спальных мешков. Я взял запасные меховые рукавицы, пару шерстяных носков. В рюкзаке у меня фотоаппарат, вымпелы, значки, кошки Ефимова, которые не взял наверх Эдик. В наружный карман ветрозащитной куртки, высунув антенну, положил рацию и держу ее на приеме.

Возле палатки минут 5 жду Бершова, который возится с кошками. Увидев, что Серега закончил, я пошел по перилам наверх в направлении Западного гребня. Рюкзака за спиной почти не чувствую. Перильная веревка штурмовой двойки быстро кончилась. Пришлось разматывать нашу связочную веревку длиной 30 м., которую мы вырубили в ледопаде. С нею мы проходили вcю экспедицию, связываясь, где было нужно, между собой, от базового лагеря до лагеря I. Она сплетена из лески, поэтому почти ничего не весит.

Впереди 40-метровый крутой осыпной склон, выводящий на снежный Западный гребень. Мы пошли одновременно. Подача кислорода из баллонов была на 2 литра в минуту, но, видимо, мы шли слишком быстро, потому что дыхание начало сбиваться. Метров через 30 пришлось остановиться и отдышаться. Необходимо контролировать свое состояние. Лучше сбавить темп, чтобы все время идти не останавливаясь. Светлого времени у нас часа 1,5–2, не больше, и за это время нужно подняться как можно выше.

Через несколько, веревок я уже был мокрый, а это чревато обморожениями. Рюкзак врезался в плечи.

На пути встречаются крутые скальные стенки метров по 5–8. На первой из них я сломал антенну, которая все время торчала у меня перед глазами и мешала лезть.

Первая связь с базой и с группой наверху состоялась через час после нашего выхода. Мы были в это время на гребне, и Бапыбердин сказал, что они нас видят, хотя мы их только слышали. Связь я вел на ходу, она заняла всего несколько минут: через маску говорить плохо, а снимать ее нет времени. Да и говорить не о чем, нужно только действовать.

Минут 15 назад я слышал звук падающего баллона. Это последний баллон, которым пользовался Мысловский. Кислорода у них больше нет, а это означает, что темп спуска совсем замедлится, если не упадет до нуля. На связи просили ребят двигаться хоть как-нибудь. Да они и сами хорошо понимают: движение для них сейчас — это жизнь.

Наступают сумерки. Мы уткнулись в отвесную стену прямо на гребне. В консультации о пути подъема, которую успел дать Балыбердин на очередной связи, об этом жандарме не упоминалось. Было сказано — держаться все время правой стороны гребня. Начинаем обходить скалу по полке справа. Но метров через 30 поняли, что идем не туда, нужно возвращаться. Путь идет слева в обход этой серой стены. Направление теперь видно по красным тонким веревкам, повешенным какой-то из предыдущих экспедиций. Ребята тоже шли здесь, это видно по следам, оставленным кое-где на заснеженных плитах.

Погода портится, усиливается снегопад, стемнело, хотя где-то сквозь редкие тучи пробивается лунный свет. Мы идем с теневой стороны гребня, что ухудшает видимость. Около часа заняло лазание в темноте по заснеженным, крутым, порой отвесным скалам. До гребня меньше 100 м. Я остановился у старого крюка, наполовину уже вылезшего из скалы под действием мороза и солнца. Веревка, которая привела нас к этому месту, уходит горизонтально влево, а нам нужно идти вверх, на гребень.

Серега подходит ко мне. Мы снимаем маски и зовем ребят: в этом месте мы можем разминуться с ними. Но из темноты никто не отзывается. Серега ушел вперед, я выдаю веревку через старый крюк, добитый мной по самую проушину. Вершина уже совсем близко. Неужто ребята за 6 часов так мало прошли на спуске?

Теперь мы идем одновременно, скалы выполаживаются, страховка осуществляется через порой попадающиеся выступы скал. Кучу чужих лежащих на скальном выступе скальных крючьев мы не трогаем — у нас есть еще свои, хотя место это запоминаем на случай, если они понадобятся на спуске. Серега вышел на гребень, остановился и опять начал кричать. Тут же ему ответили с той стороны гребня. Ребята потеряли путь спуска, уклонились от маршрута. Мне не терпится увидеть их своими глазами, убедиться, что все в порядке. Та сторона освещается луной, и хоть что-то видно.

С гребня внизу, в камнях, метрах в 30 ниже, я увидел три силуэта. Первый сидит под огромной скальной глыбой, второй суетится между первым и третьим, а третий стоит, опершись о камень двумя руками. Вниз — не вверх. Через минуту я уже возле них.

Первый был Мысловский. Он поднялся, мы обнялись, он опять сел. Я потрепал Балыбердина, поздравляя и приветствуя одновременно. Отвечать на наши приветствия у ребят не было сил. И Эдик и Володя еле выговаривали слова, после каждого делая длинную паузу, чтобы, собравшись с силами, выговорить второе слово. Мы говорили сняв маски.

Я достал из внутреннего кармана пуховки флягу с теплым компотом, отдал Володе. Отпив половину, он передал ее Эдику. Серега вытащил карманное питание — инжир и орешки. Сразу же начали подсоединять кислородные аппараты. Сперва Мысловскому, у которого чехол из-под палатки — вместо рюкзака — до половины был набит камнями. Даже в такой ситуации он не бросил их, в то время как Володя оставил даже свои кошки под вершиной, столь необходимые сейчас, когда скалы присыпаны свежевыпавшим снегом. Расход кислорода мы поставили пока 2 литра в минуту, и Эдик начал оживать. Я достал вторую флягу компота и отдал ему. Потом мы начали прилаживать кислородный баллон Володе. Свой рюкзак, набитый камнями и разными другими трофеями с маршрута, он тоже бросил под вершиной, надеясь вернуться завтра, чтобы подобрать все. Мы сказали, что не будем возражать, если он завтра из лагеря V пойдет Наверх за разбросанными вещами, а сегодня нужно торопиться вниз — впереди ночь. Ему мы сделали шлейку через плечо и за редуктор подвязали баллон, поставив расход кислорода на 1 литр. Для него этого было достаточно.

Кошки Ефимова, которые я принес из лагеря V, они надевать отказались, ссылаясь на отсутствие второй пары. Пришлось спрятать их под камнем. Когда ребята, попив компота и надышавшись кислородом, стали нормально разговаривать, мы начали расспрашивать их о пути вверх. Поняв, на что мы намекаем, они не стали возражать против нашего восхождения. До вершины, по их рассказам, было не больше 3 часов.

Теперь нужно было сообщить о нашем намерении в базовый лагерь, где должны были понять нас. Я доложил о состоянии нашей четверки и о дальнейших планах начальнику экспедиции, но окончательно договориться не смог: рация перестала принимать — на морозе сели батарейки. Володя вытащил из-под пуховки свою рацию и попросил дать четкий ответ. База ответила: нет. Гора уходила от нас по воле сидящих внизу, но мы не сдавались. Серега забрал у Володи рацию, по которой тоже уже еле было слышно, и закричал:

— Почему нет?! У нас по два баллона кислорода, на каждого по 300 атмосфер.

Через полминуты молчания база ответила: да! Видимо, нас нельзя было удержать никому, кроме нас самих.

Ребята отправились вниз. Первым пошел Эдик. Ему предстояло пройти немного вверх, чтобы вернуться на маршрут, на Западный гребень, — подъем, который час назад они не смогли бы осилить. Я выдавал Эдику веревку, страхуя через скальный выступ. Влево прямо у наших ног была километровая отвесная стена, обрывавшаяся в кулуар Бонингтона. Сейчас мы видели там только черную бездну, начинавшуюся 10-метровым освещенным луной скальным юго-западным склоном.

Эдик медленно уходил на северный склон Эвереста, более пологий на этом участке маршрута, — склон, по которому только что шли мы. Когда он скрылся за гребнем, следом пошел Володя.

Мы спешили вверх. Пройдя метров 30, я остановился, принял Серегу и высказал ему свои сомнения по поводу правильности нашего решения. Состояние ребят, в котором мы их оставили, тревожило. Если с ними что-нибудь случится, когда мы будем делать восхождение, то вся вина ляжет на нас — ведь только мы сейчас могли им помочь. Сорвется вся экспедиция, которую мы только что вывели из пике. Но нас тянула Вершина, мы не могли идти вниз, не ступив на высшую точку планеты. Подарок, который мне ребята сделали в честь моего дня рождения, был совсем близко, я не мог от него отказаться. Сереге он тоже был подарен здесь же, в базовом лагере, в день его рождения. Мы были уверены в успехе и заспешили.

Сначала нам встретились крючья и карабины, оставленные Володей, потом анорак, дальше кошки и рюкзак. Значит, идем по правильному пути. Последняя крутая 40-метровая стенка позади. Под ней обнаруживаем кислородный баллон размером вдвое больше нашего, оставленный чьей-то экспедицией. Не переставая, сыплет на скалы снег. Без кошек мы не смогли бы пройти те участки скал, которые теперь уже позади.

Простой путь начался на снежном гребне, ведущем к вершине. Опять идем одновременно по самому лезвию гребня, одна нога на южном, а другая на северном склоне горы. Временами останавливаемся, чтобы передохнуть от взятого нами бешеного темпа. Выйдя на простой и сравнительно безопасный путь, оглядываемся, ориентируясь на Южную вершину Эвереста, которая справа от нас.

Вершину я почувствовал метров за 40. Хотя до этого думал, что идти нам еще около часа. Южная вершина лишь немного ниже главной.

На вершину выводит снежный склон. На самой верхней точке обнаруживаю наш кислородный баллон, он наполовину утоплен в снегу. Сажусь около него, оседлав узкий снежный гребень, вгоняю айсбайль и подбираю веревку, которая свободно идет от Сереги. Он выходит и останавливается возле меня. Я улыбаюсь под маской. Потом говорю:

— Все!

Мы жмем друг другу руки. Но поверить в то, что стоим на вершине Эвереста, трудно — нет полного ощущения свершившегося, все получилось неожиданно легко и быстро.

На вершине из снега торчит дюралевый штырь, обмотанный, видимо, выгоревшим на солнце флагом. У меня кончился кислород, нужно сменить баллон. Я снимаю рюкзак, отсоединяю редуктор и подключаю полный. Стрелка показывает 180 атмосфер, этого вполне достаточно для спуска, даже при расходе 2 литра в минуту. Потом достаю из клапана рюкзака «Смену», Серега в это время настраивает «Роллей». Но аппарат замерз, и объектив не выдвигается. Мы начали фотографировать друг друга «Сменой». Чехол — из кожзаменителя, он разлетается на куски от холода. Серега сделал три щелчка с выдержкой 5, 7 и 9 секунд, когда я стоял неподвижно с поднятым в руке айсбайлем и вымпелом на фоне пика Лхоцзе, который при своей высоте в 8501 м казался совсем внизу, вырисовываясь острым вершинным гребнем в серебристо-матовом лунном свете. Потом мы поменялись ролями: он позировал, а я снимал с такой же выдержкой. Наш опыт ночного фотографирования оказался недостаточным. Если наши глаза уже привыкли к темноте и лунному свету, то пленку, оказалось, к этому приучить трудно, несмотря на то, что ее занесли (ей сильно повезло) на самую вершину Эвереста. Когда в Москве тщательно проявили пленку в специальной лаборатории, на отснятых нами на вершине 7 кадрах кроме темной ночи ничего не удалось рассмотреть.

Уже около 23 часов. Нужно спешить вниз. Мы выпили немного компоту и, сняв маски, несколько минут подышали атмосферой Эвереста. Я отрезал от фотоаппарата страховочную, веревку и привязал свой пустой баллон и баллон первой двойки к верхушке треноги, торчавшей из снега. Булавками мы прикололи к остаткам укрепленного на треноге флага вымпел и значок альпклуба «Донбасс», вымпел ДСО «Авангард» и значок — герб Харькова.

Полчаса пролетели незаметно. Мы пошли вниз. Дойдя до скал, остановились, чтобы взять на память несколько камней. На самой вершине их нет. Сейчас вершина снежная, установленная там в 1975 г. дюралевая тренога (2,5 м.) занесена снегом и подняла высоту Эвереста до 8850 м.

Вниз мы шли по уже знакомому пути. Ветрозащитные костюмы покрылись ледовым панцирем. А на груди от вытекающего из маски конденсата образовался даже щит из льда. Веки все время смерзались, склеивались инеем, приходилось каждый раз открывать их рукой.

Светозащитными очками сейчас положение спасти было невозможно и без того ничего не видно.

Внизу в лунном свете увидели первую двойку. Ребята двигались в противоположном направлении от пути спуска. Один, задний, сидел на снегу, а передний просто шевелился, иногда переставляя ноги.

Путь спуска на этом участке уже был обозначен перильной веревкой, по которой мы ориентировались на подъеме. Но, видимо, условия и обстановка, в которых они совершали подъем, сейчас изменились. Обратная дорога стала для них неузнаваемой. Снег, ночь, усталость делали свое дело.

Мы начали кричать, чтобы они не двигались, а ждали нас. По дороге я подобрал кошки, крючья с карабинами и анорак Володи: на спуске они были необходимы. Дойдя до места, где мы на подъеме встретили ребят, я подобрал вторую пару кошек, оставленную нами. Серега привязал их к моему рюкзаку, чтобы не развязывать его. Рюкзак Балыбердина решили не брать.

Мы спешим, но на сложных участках не забываем о страховке, и не напрасно. Снег и темень сглаживают рельеф, скрывают мелкие уступы. Я иду вторым, местами закрепляя веревку для Сереги, по которой он быстро скользит вниз и, организовав в удобном месте страховку, принимает меня. Внизу подо мной метра на полтора снежная полка 2-метровой ширины. Я прыгаю, кошки скрежещут на гладкой наклонной заснеженной каменной плите. Упав на спину, я съезжаю, упираясь руками в скользкую основу. Веревка натянулась на самом краю обрыва. Опоры под ногами уже нет. Нет и страха: почему-то уверен, что не улечу, что есть страховка. Так и случилось. Серега стоял, заложив веревку за небольшой выступ. Выступ, в который, как он потом признался, сам не верил. Теперь я вспомнил эту плиту, которую проходил на подъеме, и как на ней скользили острые зубья стальных кошек, не находя даже малейшей шероховатости.

Подходит момент «стыковки». Ребята уже совсем близко. Северный склон уходит на несколько километров в Тибет, где работает сейчас американская экспедиция, которая в случае нашего срыва сможет найти что-нибудь от нас возле своих палаток в начале маршрута.

Но мы уже около знакомого, добитого мной на подъеме скального крюка и уходящей от него в темноту тонкой нити веревочных перил. Ребята прошли выше этого места и теперь медленно подходят к нам. Без кошек им нужно быть предельно осторожными, хотя крутизна здесь и небольшая. Когда они подошли, появились спокойствие, уверенность в благополучном исходе штурма.

Я закрепляю нашу веревку, по ней спускается на всю длину Серега, за ним Мысловский и Балыбердин. Потом они принимают с нижней страховкой. Местами приходится использовать старую, очень тонкую чужую веревку. Хорошо, что на подъеме мы добили все старые крючья и связали перебитые и протертые места. Был риск, и немалый, но иначе не спустишься, а ждать и медлить нельзя. Мороз усиливается, поднимается ветер, луна уходит за горизонт, за облака, а мы никак не можем обойти этот бесконечный жандарм, выйти на сравнительно простой гребень, передохнуть. Мысловский все время скользит, повисает на веревке. Кошки надевать негде, да и некогда. Я упираюсь изо всех сил, чтобы меня не сдернули.

И вот мы на сравнительно ровном участке. Теперь до лагеря V путь только по гребню, никуда не сворачивая, но Эдик идти отказывается. Сел, свесил ноги в сторону Непала, говорит, что ему и здесь хорошо. Оказывается, у него кончился кислород, и Серега отдает ему свой последний баллон с остатками кислорода. Я в это время надеваю на ребят кошки. Через каждую пару минут приходится отогревать руки, кожа пристает к металлу, и вся процедура занимает у нас около получаса.

Теперь нужно как можно быстрее спуститься в лагерь V, потому что Серега остался без кислорода и может поморозиться, если мы задержимся.

Сейчас я иду впереди, выбираю путь. Серега несколько раз просит не спешить; я забываю, что темп у него теперь не тот. Двойка следует за нами в связке: Мысловский — впритык к Сереге, а Володя замыкает. Иногда на крутых стенках мы организуем для них перила, чтобы им легче было спускаться.

Луна прячется, настает полная темень. Лезу в пуховку за фонариком, который дал мне Ефимов перед выходом наверх. Прохожу участки метров по 10 и потом подсвечиваю ребятам. Собираемся вместе и опять начинаем все сначала. Каждый ожидает своей очереди идти, терпеливо замерзая, — других вариантов нет. Хорошо, что гребень сравнительно простой. Всех колотит от холода. Так движемся около часа. Эдик жалуется на холод, у него прихватило руки, а о своих запасных рукавицах я забыл, да и доставание их из рюкзака отнимет много дефицитных минут. Скоро должен быть лагерь.

Даже небольшие участки Эдик проходит с трудом, медленно, жалуется, что Володя его держит, не выдает веревку. Начинаем ругать Володю, но тот говорит, что веревка свободна. Оказывается, для Эдика это просто возможность для передышки, которые каждый раз затягиваются. Серега уговорами, силой и матом с трудом ликвидирует подобные задержки.

Сейчас главное — не проскочить, найти место, где нужно свернуть с гребня влево. Уже несколько предложений уйти с гребня было на похожих участках, а сверни мы не там — исход один: в такой ситуации уже не выпутаться никому.

Я хорошо помню то место. Вправо, на север, уходит пологий снежный склон, на — котором при подъеме была видна чья-то старая, но еще хорошо сохранившаяся палатка. А влево спускается ссыпной скальный склон, по которому лежал наш путь наверх. Не обращая внимания на предложения ребят, не споря, высвечивая фонариком путь, иду вниз. Местами в снегу встречаю наши следы и радуюсь такой встрече, как маяку, который указывает путь к теплу, к дому. Для идущих сзади остаются мои следы и свет фонаря, повернутого в их сторону при очередной моей остановке. Тогда идти начинают они. Серега верит, что я не заблужусь, а остальные полагаются на нас.

Рассвет наступает мгновенно. На востоке из облаков в зелено-голубом свете высвечиваются гиганты Гималаев.

Наш путь к лагерю V заканчивается. Я последним покидаю Западный гребень, закрепив на айсбайле веревку для ребят, по которой они проходят оставшиеся метры до начала перильной веревки, ведущей к палатке, а из палатки уже доносятся крики ребят.

Радости не было конца. Нас втянули в палатку, где тепло и есть питье, можно посидеть и отдохнуть несколько минут не двигаясь. Теперь Иванов и Ефимов засобирались на гору. У них тоже появился шанс. В 2-местном пространстве палатки поместилось 6 человек. Хорошо, что мы накануне расширили площадку под палаткой. Но долго так продолжаться не могло. Мы вытесняли потихоньку готовую к штурму двойку на улицу.

Связались с базой. Двойке дают «добро» на выход. В это время разуваем ребят, растираем им руки и ноги, даем таблетки, поим чаем. Эдику, видимо, не избежать ампутации пальцев на руках — они почернели и не гнутся. Непривычно держать такую руку — не верится, что эта рука живого человека. После порции таблеток и выпитого чая ребята засыпают. Эдику предварительно делаю укол в ягодицу.

Через пару часов расталкиваем ребят. Здесь кислороду только для них, и нам нет смысла сидеть, нужно терять высоту. Расшевелить их удается с большим трудом. Надеваем на них ботинки, кошки, опять поим чаем.

Бершов уходит вниз первым топтать дорогу, откапывать перила. Все занесено снегом. Следом отправляю Эдика, отдав ему свой лепесток для спуска по веревке. Как он будет своими пальцами заправлять в него веревку — пока загадка.

Когда мы спустились сюда, Балыбердин все рвался пойти снова вверх — забрать оставленные вещи. Мы напрасно уговаривали его, он был неумолим. Теперь же, после двухчасового сна, даже не вспомнил о них.

Заклеив перцовым пластырем палатку, которую мы прожгли только что, тоже ухожу вниз. Замыкает Володя.

Острые, как ножи, гималайские снежные гребни, по которым нам нужно идти, тянутся до самого лагеря IV. Серега виден далеко внизу. Выходя из кулуара на гребень, он соскальзывает по заснеженному склону, но повисает на перилах. Теперь нужно быть еще более осторожным и аккуратным, чтобы не наломать дров.

5.05.82. Лагерь IV.

Погода сегодня весь день плохая — сыплет снег, задувает ветер. Снизу к нашей двойке интерес минимальный, даже не спросили, когда точно мы взошли на вершину. Сейчас все озабочены состоянием Мысловского и Балыбердина. Бэл начал отходить, бодрится.

Мы опять кипятим чай, уже в который раз за этот выход. Обговариваем тактику спуска в лагерь — III; это нужно осуществить загодя, потому что сюда поднимается двойка Валиев-Хрищатый и мы им не должны мешать. Они поднимаются, чтобы осуществить свою мечту.

 

Казбек Валиев.

Страницы погибшего дневника

Высылаю Вам несколько кадров панорамы Гималаев на запад от Эвереста. Снимки сделаны с высоты 8300 м… Поэтому, может быть, мои снимки имеют для вас какую-то ценность. Но качество неважное. В тексте за точность дат не ручаюсь, т. к. мой дневник лежит где-то в трещине под Эверестом. С уважением Казбек

Из письма к редактору книги

2.05.82 проснулись с Валерой рано, еще не было 4 часов. Медленно одеваюсь. Валера спал одетым. Около 5 часов уже довольно светло. Собрали рюкзаки, вытащили их на улицу. Идем завтракать.

За столом уже приготовили свои микрофоны, фото- и кинокамеры Валя Венделовский («Леннаучфильм») и Юра Родионов (корреспондент ТАСС), здесь же кинооператор Дима Коваленко. Подошли Овчинников, Тамм. Слава Онищенко принес нам в дорогу кусок сала. Нашей группе (Ильинский, Чепчев, Хрищатый и Валиев) первой записано в задании: «Совершить восхождение на Эверест». Группам Мысловского и Иванова давалось смешанное задание: завершить обработку маршрута, установить лагерь V на высоте 8500 м. и, если останутся силы, совершить восхождение.

Родионову кажется, что мы скажем сегодня утром что-нибудь особенное, и он не отходит от нас с микрофоном. Мы же несем всякую чепуху, а о Горе, конечно, ни слова. Тем более что очень плохой прогноз.

Завтра следом за нами выходит вторая наша двойка — Ильинский-Чепчев. С ними шерпы сделают вторую ходку с кислородом в лагерь III. Из лагеря III мы с Валерой должны сделать заброску в лагерь IV и спуститься в тот же день в лагерь III, куда в это время подойдут Эрик с Сергеем. Так должна произойти «стыковка», и на следующий день мы пойдем уже одной группой выше. Таков план, а как там будет наверху?..

Надеваем рюкзаки. Все по очереди жмут нам руки, желают погоды, шутят. Ильинский с Чепчевым тоже встали проводить нас. Вслед нам машут руками, кричат напутствия, снимают. Мы идем медленно в сторону ледопада, оборачиваемся, на прощание размахиваем ледорубами. Шерпы выходят на 10 минут позже. Рюкзаки у нас не тяжелые, килограммов по 10.

В 14:00 остановились на радиосвязь, шерпы идут дальше.

После радиосвязи пытаюсь надеть рюкзак, но вдруг резкая боль в левом плече меня остановила. Я согнулся влево-вниз, а разогнуться не могу. В согнутом положении ничего не болит, но не пойду же я так дальше… Дело в том, что после выхода из промежуточного лагеря надорвалась левая лямка рюкзака, и я тащил его немного перекосившись. Наверное, потянул какую-то жилку.

Вспоминаем с Валерой старый анекдот про бабусю с радикулитом и хохочем, потому что я стою почти на четвереньках и не могу выпрямиться. Меняемся с ним рюкзаками. Он надевает на меня свой, я с воплями разгибаюсь и, охая, бреду за Валерой, подвесив левую руку на лямку рюкзака. Так и дошли до I лагеря, боль к этому времени немного утихла.

3.05.82 проснулись рано, в 7:30 плотно позавтракали. Около 9 часов не спеша собрались, вышли. Участок известный, погода пока неплохая, яркое солнце чуть подернуто тонкими перистыми облаками — предвестниками непогоды. Оправдается прогноз или нет?

Идем не торопясь. Поднялись до 18-й веревки. Здесь остановились перекусить, сидим на узкой скальной полочке. Фотографируем. Где-то Далеко внизу по леднику должны идти Эрик с Сережей. По утренней связи нам передали, что они вышли из базового лагеря. С ними радиосвязи не получилось. В 14:00 мы уже в лагере II. Видим, как высоко над нами на скалах выше лагеря III кто-то идет по перилам в красном анораке. Это группа Вали Иванова переходит в лагерь IV.

На вечерней связи слушали разговоры верхних лагерей с базой. Володя с Эдиком еще не дошли до конца перил из-за позднего выхода из лагеря IV. Последние 3 дня они постоянно заканчивают работу в темноте. А ведь завтра они хотели выйти на штурм, надо им еще дойти до места ночевки, установить палатку и успеть отдохнуть до утра… Опять за них беспокоимся, так же как последние 3 ночи.

4.05.82 вышли из лагеря II, как это делали во время грузовых ходок, в 8.45, сразу после радиосвязи. Шерпам надо успеть вернуться из лагеря III обратно. Из утренней сводки узнали, что Володя с Эдиком установили вчера поздно вечером лагерь V и сегодня рано утром вышли на штурм. Откровенно говоря, я считал, что после их поздних возвращений с обработки и подъема в лагерь IV у них может не остаться сил на штурм. Видимо, Балыбердин двужильный. Ведь он и сейчас пошел на штурм без применения кислорода. Эдик — с кислородом. У него 2 баллона. Да еще надо учитывать психологический фактор: они уже рядом с вершиной, и даже вконец обессилевший человек в полдня пути от вершины мира попытается завершить дело.

Прошел 16 веревок. Чувствую себя неплохо. Снимаю рюкзак, достаю закутанную в пуховку рацию, вызываю базу. Тамм передает, что верхняя двойка еще идет, они уже близко к вершине. Первая связка группы Иванова уже в V лагере. У нас снег уже плотно засыпал скалы, выпало сантиметра 4 снега, и это буквально за час. С трудом в вибраме пролезаю последнюю, 18-ю, крутую веревку. Валера немного выше меня. Я решил надеть кошки, так как в вибраме по скалам, засыпанным снегом, лезть очень трудно.

Пока с ними вожусь, сверху спускаются Темба и Сун Бадур. Они уже были в палатках III лагеря, оставили там 8 баллонов с кислородом и быстро спускаются. Темба пообещал завтра сделать еще одну ходку с кислородом. Прощаемся, он пожелал нам удачи и скрылся внизу в снегопаде.

Через 40 минут я влез в палатку лагеря III. В 18:00 на вечерней радиосвязи узнали, что Володя Балыбердин и Эдик Мысловский достигли вершины! Мы с Валерой в восторге от работы, проделанной ими. В базовом лагере у нас были подозрения, что эта двойка может даже не поставить лагерь V. А они дошли до вершины. Молодцы! Но до 18 часов они еще не спустились в лагерь V, говорят, что они до темноты спуститься не успеют. Это они сообщили в 17 часов. Бершов и Туркевич вышли им навстречу.

Начинается что-то вроде спасательных работ. Тамм передал нам, чтобы мы обязательно завтра подняли лагерь IV как можно больше кислорода, часть может понадобиться тем, кто находится выше нас. По графику мы с Валерой должны были завтра сделать то же самое, но с возвращением в III лагерь, куда к этому времени поднимутся Ильинский и Чепчев. Теперь этот план может поломаться. Все теперь зависит от того, как сложатся дела у первых двух связок.

Валера хочет дойти до IV лагеря не пользуясь кислородом, я думаю идти по самочувствию, хотелось бы пересечь 8-тысячную отметку не пользуясь кислородом. Одно обстоятельство сильно меня беспокоит — очень много снега выпало на скалы. Они буквально засыпаны снегом. По кулуарам и крутым участкам сходят лавинки.

По радиосвязи Тамм добавил, что наша связка не должна спускаться завтра обратно в лагерь III, так как сюда должны завтра спуститься Володя с Эдиком и двойка сопровождения. III лагерь более 6 человек вместить не может. Сюда же поднимутся Эрик с Сережей, получится как раз 6 человек. Так что соединиться нашей четверке не удастся.

5.05.82 из утренней радиосвязи узнали, что обе верхние связки благополучно спустились в лагерь V, причем Туркевич и Бершов успели даже ночью побывать на вершине и помогли первой двойке добраться до лагеря V. Сегодня все четверо должны спуститься в лагерь III. У Мысловского и Балыбердина серьезное обморожение конечностей.

Выхожу из лагеря III около 10 часов. Валера обещает выйти через полчаса. Кругом холодное царство снега. Чистых скал почти не видно, только под нависшими скальными карнизами нет снега, остальное все им завалено. Утро довольно ясное, но вот омрачает количество выпавшего снега. Сажусь на рюкзак около палаток, стряхивая с подвешенных на перилах кошек снег и не торопясь надеваю их на ботинки. Поверх ботинок надеты утеплительные чехлы, специально изготовленные в Москве.

Снизу ветер гонит облака, и туман часто сокращает видимость. Иногда между точками закрепления веревок 40–50 м., перила вытягиваются, зацепов и уступов, чтобы поставить ногу в кошке, под снегом не видно. Приходится идти не очень технично, часто подтягиваюсь на руках. Чтобы поставить ногу, расчищаю снег со скалы рукавицами, нахожу подходящий выступ, ищу наиболее экономичный способ подъема, и так почти на каждом шагу.

Прошел 200 м. перил, теперь пошли крутые стенки по 10–15 м. с небольшими зацепками. В кошках их надо проходить не останавливаясь, так как негде поставить обе ноги или хоть одну так, чтобы отдохнуть, перевести дыхание. Так постепенно преодолел 10 перильных веревок, думаю, что пересек 8-тысячную отметку.

Остановился на радиосвязь уже около 14:00. Тамм передает обстановку наверху, сообщает, что Иванов и Ефимов сегодня благополучно достигли вершины и начали спуск. Скоро я должен встретить спускающихся Туркевича, Балыбердина, Мысловского и Бершова.

Ко мне сверху по перилам спустился Миша Туркевич. Поздравляю его с победой. Он рассказывает:

— Если бы мы не оказали помощь Балыбердину и Мысловскому, они бы просто там медленно замерзли, погибли бы. На этом бы все и кончилось.

Подходит Сережа Бершов:

— Эдик так и не вышел из четвертого лагеря. Говорит, что, пока не выспится, никуда оттуда не пойдет. Сколько я его ни уговаривал, он не реагирует.

Видимо, Эдик на пределе или за ним. Зато Володя держится молодцом. Вот он в 20 м. выше нас, спускается по перилам. Расстаюсь со счастливыми украинцами. Пора включать кислород, 8000 м. уже позади; надевая маску, включаю минимальную подачу — 0,5 литра в минуту — и иду дальше. Надо торопиться. За 4 часа я прошел 10 веревок, впереди еще 6–7, то есть около 3 часов работы. Пока выходил на радиосвязь, за разговорами с ребятами прошло около часа. В общем, до темноты времени осталось мало. А скалы здесь посерьезнее, чем сразу выше лагеря III. Надо постараться до 18 часов подняться в IV лагерь.

Подошел снизу Валера. Я ухожу выше. Поздравил Балыбердина и дальше. Здесь одна стена круче другой, с кислородом темп увеличился, но несущественно — все так же трудно работать в кошках на сложных скалах.

Выхожу на очередную стенку — наверху у крюка стоит Эдик Мысловский. Поздравляю его сквозь частое, срывающееся дыхание. Он просит дать ему какие-нибудь рукавицы, так как его хорошие запасные улетели. Он стоит в разорванных голубых шерстяных варежках с обмороженными пальцами. Я предлагаю ему мои запасные варежки из собачьей шерсти домашней вязки, но он не может достать сам их из моего рюкзака. Я не могу снять здесь рюкзак, так как сам буквально вишу на крюке ниже Эдика. Ногу некуда поставить. Прохожу дальше вправо по узкой скальной полочке, подвешиваю на крюке рюкзак, достаю варежки, несу Эдику. Тот, по-моему, с удовольствием их надевает, и мы расстаемся. На все это уходит еще полчаса. Тороплюсь, но темп увеличить не могу: чем дальше идешь, тем тяжелее рюкзак, а высота около 8200. В 18:00 нахожусь на 15-й веревке. Выхожу на радиосвязь. Базу не слышу, Зато на связь выходит Валера Хомутов. Сообщаю обстановку, прошу перенести радиосвязь на 19:00. Иду дальше. Довольно крутая скала, в нижней части немного нависает над снежным гребешком, упирающимся в нее. Скалы по-прежнему сильно заснежены.

В средней части стенки у меня неожиданно слетела кошка с левого ботинка. Скала здесь крутая, стать обеими ногами негде. Кошка лежит на маленьком выступе, я ее придерживаю левой ногой, чтобы она не упала вниз совсем. Зависаю на зажиме и с трудом достаю кошку, держу ее левой рукой, на правой подтягиваюсь и вылезаю на узкую заснеженную полочку, рюкзак большой и мешает надеть здесь кошку. Левая нога скользит. Нет, здесь кошку не надеть — слишком узкая полка. В ушах грохочет сердце, слышу только свое хриплое, со свистом дыхание. Скала так заснежена, что с одной кошкой еле выбираюсь на следующий 2-метровый выступ.

С удовольствием обнаружил, что это уже гребень. Надеваю кошку, выпрямляюсь и вдруг вижу в 15 м. от себя палатку лагеря IV.

6.05.82. С выходом не торопимся. Сегодня надо пройти всего 10–12 перильных веревок до лагеря V. Спал неплохо. Но во сне, видимо, пытался отдышаться от приступа кашля, дважды срывал маску и потом засыпал без нее. Погружаясь в сон, понимаю, что оставляю включенным баллон, драгоценный кислород уходит через сброшенную маску. Так хочется спать, что с трудом заставляю себя найти рукой лежащий рядом баллон и выключить подачу кислорода. Под утро проснулся, снова надел маску, включил кислород, но кажется, что в ней труднее дышать.

Начинаем собираться. Я заправляю примус, разжигаю его, начинаю топить лед. В 8:30 в нашу палатку влез Валентин Иванов. Он уже спускается из лагеря V, где он с Ефимовым ночевал после штурма. Валя рассказывает, что без кислорода трудно спать на 8500 и он с Сергеем начали спускаться, как только рассвело. Поздравляем его с победой, долго разговариваем. Валя оставил мне фляжку на 300 грамм для воды — она как раз помещается в карман пуховки. Просил ее сохранить: это подарок его жены.

Выхожу около 10:30. Иду на остатках кислорода во вчерашнем баллоне. В рюкзаке еще 3 полных. Рельеф выше IV лагеря несложный. Это кружевные серповидные снежные гребни, но встречаются довольно крутые скальные жандармы. На 14-часовой радиосвязи сижу в начале 7-й перильной веревки, отдыхаю после прохождения именно такого жандарма.

Узнаю через базовый лагерь (прямая связь не получилась), что Эрик Ильинский вышел из лагеря III и находится сейчас на 6-й веревке. Это очень мало для 14 часов. Обычно на той высоте за час проходишь 2–3 веревки, а ему до темноты надо пройти еще 9-10 веревок. Прошу передать ему, чтобы включил подачу 3 литра в минуту и шел не экономя кислород, так как у Валеры уже есть один резервный баллон и, может быть, будет еще один. Чепчева Эрик не видит, а тот обещал выйти за ним через полчаса. Значит, Серега не прошел и 5 веревок! Ситуация у них сложная. Я очень волнуюсь за них. Слишком поздно они вышли из III лагеря. Засветло в лагерь IV они могут не дойти, а хождение по перилам в темноте сил не прибавляет.

Около 15:30 я в лагере V. Вижу внизу на 7-й веревке Валеру. Уже начался ветер, холодно. Влезаю в палатку, отключаю кислород, начинаю работать с примусом. Возиться в палатке, что-либо делать без кислорода не тяжело. А высота около 8500 м. Когда находишься в палатке, то забываешь об этом.

Выходим на связь в 18:00. Ильинский и Чепчев где-то на подходе к лагерю IV. С ними у нас связь не получается. Новости узнаем через базовый лагерь. Эрик перенес связь на 20:00 Планируем выйти завтра пораньше, около 4 часов утра.

Весь вечер дует сильный ветер. Валера из-за этого сильно замерз на подходе к палатке.

В 20:00 включаем рацию. Слышим, как Эрика вызывает база. Ответа нет. Тамм просит меня еще несколько раз повызывать лагерь IV. Еще полчаса наша рация включена на прием. В эфире тихо. Устраиваемся спать. Я с кислородом, Валера без него. Еще в IV лагере ночью меня беспокоила боль при кашле в левом боку, в районе сердца. Чувствую я себя хорошо, насколько это возможно на высоте 8500. Но когда кашляю, — резкая боль в области 3-4-го ребра. Такое впечатление, что сломано ребро. Щупаю рукой бок — да, что-то с ребром. Не помню, что я с ним мог сделать? Ночью часто просыпаюсь от боли, если начинаю ворочаться или повернусь на левый бок. Да и грохот ветра мешал спать спокойно. Около 3 часов ночи повалило один торец палатки с северо-запада. Полузаваленная палатка грохочет, как лист железа над головой. Решаем перенести выход на 7 часов утра. Может, ветер утихнет?

7.05.82 около 5 часов утра начинаем одеваться. Валера подержал ботинки над горячим примусом, чтобы отогреть их. Свои я держал в спальном мешке, и они не очень сильно промерзли. Ветер все еще трясет палатку. Решаем выходить в 7:00. Чай, вскипяченный вчера в автоклаве и лежавший в «шубе», еще теплый. Подогреваем. Едим немного риса с ветчиной. Около 7 часов вылезаем из палатки. Облачность в районе 7500 м. Сильнейший ветер. Мороз. У меня в рюкзаке 2 баллона с кислородом, в каждом около 215 атмосфер. У Валеры тоже. Он надел маску, а кислород пока не включал. Я включил подачу 1,5 литра в минуту. Валера идет впереди, проходим последнюю веревку перил. Дальше веревок нет, свободных тоже. Я спускаюсь обратно, снимаем последние перила, связываемся и начинаем подъем на Западный гребень, он недалеко, метрах в 60–70. Валера идет медленно, еще не разошелся, да и ему тяжелее — он без кислорода, а мне не терпится выйти на основной гребень. Ветер завывает в скалах, порывы его сильно толкают в спину.

Перед выходом на Западный гребень Валера долго стоит, потом очень медленно вылезает в проем скал и останавливается. Я начинаю беспокоиться, стою метрах в 15–20 ниже на остром боковом гребне. Жду, что будет делать Валера; очень медленно он передвигается.

Вдруг он поворачивается ко мне лицом и машет рукой в сторону палатки, скрещивает руки над головой. Его жесты для меня понятны: надо возвращаться, наверх нельзя. Я кричу ему в бешенстве:

— На Эвересте повернуть назад?! Ни за что! Может, потому, что без кислорода? Включи редуктор!

Не помню, как подскочил к нему. Поднимаюсь на гребень и от неожиданного сильного порыва ветра чуть не падаю на ту сторону. Хватаюсь руками за скалу. Да, здесь стоять нельзя, валит ветром с ног. На перегибе гребня ветер достигает максимальной скорости и жутко грохочет в ушах. Такое чувство, будто стоишь на переезде и мимо мчится скорый поезд. Слов не разобрать. Мы что-то кричим друг другу, но в двух метрах ничего не слышно. Я пытаюсь пробраться дальше вверх по гребню. Валера остается, окоченевший от дикого холода. Я лезу на четвереньках по фирновому гребешку, глубоко вбивая ледоруб, чтобы не скинуло ветром вниз.

Чувствую, что правая часть лица уже подморожена. Я ведь надел только кислородную маску. Ветрозащитная — в рюкзаке. Там, в палатке, мы даже не предполагали, какой здесь мороз и бешеный ветер. Вылезаю на гребень и тут останавливаюсь. Дальше насколько хватает глаз над Западным гребнем гигантские клубы сорванного ветром снега, из-за них не видно, что там дальше.

Это зрелище меня отрезвило. Мне вдруг стало ясно, что если мы продолжим штурм, то имеем перспективу через час замерзнуть или сорваться с гребня.

Ветер пытается сбросить меня с гребня, но я крепко держусь за вбитый по самую головку ледоруб. Меня душит бессильная злость. Я вижу, что технически гребень не сложный, но в эту непогоду — непроходим. Да, не повезло с погодой! Прогноз оправдался.

Но, может быть, сила ветра уменьшится через 2–3 часа? Эта мысль сразу привела меня в чувство.

Еще не все потеряно. Есть надежда. Мы переждем этот жуткий ветер и выйдем снова на штурм.

А теперь — вниз, скорей в палатку, надо экономить кислород для второй попытки.

Только сейчас я почувствовал, как сильно замерзли ноги. Надо спешить.

Медленно сползаю вниз, подхожу к Валере. Он уже ниже гребня, страхует меня. Кричу ему прямо в ухо, что через 2–3 часа повторим попытку, он отвечает, что тоже так думает, и через 10–15 минут мы влезаем в полузаваленную палатку.

Смотрю на часы: 8:30. Достаю из пуховки рацию. Выключаю подачу кислорода.

— База, база! Я — лагерь V. Попытка штурма не удалась из-за ураганного ветра на гребне.

В ответ — тишина. Сигнальная лампочка на рации не горит: село питание. Видимо, аккумулятор замерз даже под пуховкой! В такой холод мы бы продержались на гребне не более 2 часов. Что было бы потом? Неизвестно! Может быть, мы бы уже не увидели этой палатки никогда…

Я боюсь, что этот ветер — тот самый, обещанный прогнозом, и завтра, 8 мая, будет максимум непогоды. До сих пор прогноз часто подтверждался: снегопад, как по заказу, — 4 мая, вчера во второй половине дня начался этот проклятый ветер. Считаю, что надо идти даже ночью, но хотя бы при меньшем ветре. Надо использовать любой шанс. Отсиживаться сутки-двое нельзя. Бензина осталась 1 банка. Эрик с Сергеем не взяли больше бензина из IV лагеря, я не успел им это сообщить. Да и лишняя ночевка на 8500 перед штурмом — это потеря сил.

Сидим, отогреваясь, возле горящего примуса. Долго его жечь нельзя: бензина мало. Палатка грохочет и трясется. Упавший торец палатки надо поднять, но вылезать не хочется, надо согреться, да и он пока сильно не мешает.

Валера влезает в спальный мешок, согревается там и, по-моему, засыпает. Я тоже залез ногами прямо в ботинках в мешок, но бодрствую. Солнце уже поднялось над Эверестом, и в палатке стало намного теплее. Я подогрел немного чаю, растолкал Валеру, попили. Сразу стало легче, горло не так сильно сохнет. С благодарностью вспоминаю Валю Иванова, который дал мне свою маленькую полиэтиленовую фляжку. Вылив туда остатки чая и подсыпав снега, прячу ее под пуховку на живот. Через полчаса в ней прохладное питье. Отпив часть, снова досыпаю снега и прячу под одежду. Так лучше бороться с возникающими приступами высотного кашля. За этим занятием проходит время.

Ветер все не утихает. Уже 12 часов дня. Вылезаю из палатки. Ярко светит солнце, но очень холодно и бешеный ветер. У меня на руках шерстяные варежки, но, пока я перестегивал страховочный карабин, руки окоченели. Осматриваю конек палатки. Все цело, видимо, развязался на крюке узел оттяжки. Привязать ее снова не могу: пальцы не гнутся. Засунул их под одежду, в пуховые брюки. Они чуть отогрелись. Привязав оттяжку, быстро достаю фотоаппарат и делаю подряд несколько снимков окружающих вершин, через 10 щелчков пленка в аппарате порвалась, да и замерз я основательно. С удовольствием влезаю в палатку. Валера не спит. Долго трясусь от холода.

Скоро время дневной радиосвязи, и в 14:00 я включаю отогревшуюся рацию. Повторяю утренний текст, передаю, что собираемся выйти на штурм, как только ветер начнет стихать, готовы выйти даже в ночь. Тамм поддержал наше решение, спрашивает, сколько у нас кислорода. Я передаю, что у нас практически 4 полных баллона и еще 2 в запасе. Снизу сообщают, что утром расслышали только, как мы вызывали базу. Но Хомутов услышал, что попытка не удалась и мы находимся в палатке. Сейчас группа Хомутова подходит в III лагерь, но что-то случилось с Лешей Москальцовым, и они идут втроем. Причину нам не сказали. Связка Ильинский-Чепчев вышла из лагеря IV к нам в V. У них все в порядке. Но почему-то опять с ними нет связи.

После радиосвязи немного поели (рис, ветчина, галеты, сухари, чай). Полотнище палатки по-прежнему лупит нас по головам, на гребне вой и грохот ветра. Кто-то из наших прожег небольшую дыру в палатке, и через нее и в мелкие щели наметает снежок. Он везде: на одежде, продуктах, в углах. Все происходящее воспринимается сознанием спокойно, но мне кажется, чувства немного притуплены. Все-таки сидим без кислорода, и уже скоро будет сутки, как мы находимся на. этой громадной высоте. Из наших никто столько не находился здесь перед штурмом. Как это скажется на темпе восхождения? Тем более что утром мы полтора часа боролись с ветром на гребне. Скорее бы выйти!

Чувствую, как хорошо настроились мы с Валерой на штурм, мы обязательно должны взойти, не может такого быть, чтобы у нас не получилось. Мы знаем, как болеют за нас там, внизу, в базовом лагере, и на Родине, у нас в Алма-Ате.

По-моему, ветер начал дуть порывами, значит, силы урагана на исходе, можно готовиться к выходу. Пьем чай, немного едим, отогреваем над примусом ботинки, надеваем на себя все, что есть. Ночью будет холодно. На мне шерстяное тонкое белье, шерстяные гамаши, одна пара шерстяных носков, гетры, шерстяная олимпийка, толстый свитер, пуховая жилетка, пуховые брюки-комбинезон, пуховая куртка. На двойные ботинки надеты утепленные нейлоновые чехлы, поверх них — легкие брезентовые, закрывающие подошву и нижние швы ботинка, и только потом подвязаны кошки. На руках просторные толстые рукавицы, вставленные в замшевые верхние. Лоб и уши охватывает шерстяная вязаная полоска, сверху мотошлем, на нем горнолыжные очки. Лицо закрывает ветрозащитная маска, поверх которой надета кислородная маска. Поверх одежды — альпинистская беседка со страховочным карабином и с небольшой длины самостраховкой.

В рюкзаке — 2 баллона, к одному из которых подсоединен редуктор. Один баллон с кислородом под давлением 215 атмосфер, во втором — 180 атмосфер, часть его я израсходовал во время утренней попытки штурма. На всякий случай положил в рюкзак пару шерстяных варежек и пару легких кожаных, просторный нейлоновый ветрозащитный костюм (анорак и брюки), пакетик с орехами и конфетами. В общем в рюкзаке около 10 кг. В кармане жилета маленькая фляжка с теплым питьем, в пуховке рация и фотоаппарат «Смена-символ».

Все-таки беспокоит меня мое ребро. Я уже привык, что при кашле надо согнуться пополам, чтобы боль в боку не была такой резкой. Валера собирается идти без применения кислорода, но на всякий случай возьмет с собой 2 полных баллона. Я считаю, что теперь, когда мы явно идем на ночное восхождение, каждый час из оставшихся до 19 часов светлого времени надо использовать с максимальной пользой, успеть подняться как можно выше. Да и лезть в темноте по скалам неизвестного нам гребня не просто. Поэтому будет надежнее, если Валера пойдет с применением кислорода, и риск восхождения мы сведем к минимальному. Я понимаю, что взойти на Эверест без кислорода — мечта моего друга, и уверен, что это наверняка у него получилось бы, если бы нам повезло с погодой, как предыдущим группам. Но теперь, когда мы поставлены в такие ненормальные условия, будет лучше, если все-таки Валера пойдет с кислородом.

Я пытаюсь убедить его, что лучше взойти на Эверест с кислородом, чем не взойти вообще. Он долго не соглашается, мы спорим. В конце концов мои доводы его убедили, и он надевает кислородную маску. Оба включаем подачу 2 литра в минуту и медленно вылезаем из палатки. Ветер явно стихает. Ближайшие скалы Эвереста, его желтый пояс эффектно подсвечен заходящим солнцем, вокруг нас и выше скалы оранжевые, облачность ниже нас. Разглядывать окружающее нас великолепие некогда, надо спешить. До захода солнца осталось около 2 часов.

Сейчас 17 часов 7 мая 1982 г. Значительно быстрее проходим уже известный нам участок гребня. Валера идет впереди. Обходим частокол скальных выступов справа по снежным гребешкам и полкам. Впереди вверху высятся скальные взлеты Западного гребня. Далеко справа на фоне неба — Южная вершина Эвереста. Главной вершины пока не видно из-за крутых и высоких жандармов гребня.

Идти довольно трудно. Чувствуется вялость в ногах, дыхание тяжелое. Сказывается влияние нашей дневки на 8500. Около часа идем по очень изрезанному гребню без особого набора высоты. При переходе на левую сторону гребня останавливаемся на радиосвязь. Евгений Игоревич Тамм одобрил выход, сказал, чтобы мы шли спокойно и иногда выходили в эфир.

Левая сторона гребня — пологие скользкие плиты с короткими стеночками. Медленно идем влево-вверх, набирая высоту. Крутизна склона 30–40°, выступов мало, в основном скальные ступени, неширокие полки, засыпанные снегом. Иногда встречаются куски перил югославской экспедиции — красный тонкий шнур диаметром 6 мм. Но за него браться страшновато: он висит здесь уже несколько лет. Следы прошедших здесь наших ребят почти не встречаются, сдуты утренним ветром.

Облака стали реже и опустились ниже 7000 м. Отсюда панорама потрясающая. Видно, как далеко на западе солнце уже коснулось туч на горизонте и скоро зайдет. Надо торопиться, используя последние светлые минуты. Но идем осторожно, так как выступов на скалах почти нет, в основном только свободно лежащие живые камни, и страховаться практически не за что.

Хорошо, что солнце освещает возвышающийся над окружающим рельефом Эверест дольше, чем любую другую точку планеты. Многие вершины уже утонули в полупрозрачных синих сумерках, а у нас еще светит заходящее красное солнце!

Постепенно и у нас наступают сумерки. Скалы сразу стали мрачными и неприветливыми. Мы подошли к высокому скальному барьеру шириной метров 50. У подножия скал следов нет, поэтому долго выбираем вариант подъема. Валера сходил вправо до гребня — подходящего пути нет, идет влево вдоль скал, наконец решился и лезет вверх по еле заметному камину. Луна еще не вышла, уже довольно темно. Я страхую его через небольшой скальный выступ. Часто Валеру не вижу на черной в темноте скале, только слышно, как скрипят кошки о скалы. Потом он кричит мне, что страховка готова, выбирает веревку, и так мы тихо движемся в темноте. Слышу только свист своего дыхания, грохот сердца в ушах и команды Валеры. Так мы идем довольно долго.

Очередной пояс скальных плит. Вдруг чувствую, что не успеваю за Валерой; веревка, соединяющая нас все время, натянута. Я пытаюсь идти быстрее, но сразу же останавливаюсь, задыхаюсь. Стою и никак не могу успокоить свое дыхание. Может, что-нибудь с кислородом? Смотрю на индикатор подачи кислорода — его не видно, значит, кислород не поступает в маску! Снимаю рюкзак, осматриваю редуктор: все в порядке, 120 атмосфер. Трясу индикатор — он сразу заработал. Видимо, замерз в трубке, значит, уже довольно холодно. Стало легче дышать.

Идем дальше, дышу нормально. Снова пояс крутых скал, точная копия пройденного полчаса назад. Снова поиски пути. Валера обнаружил на скале кусок тонкого югославского шнура, но пользоваться им не хочет — это слишком рискованно — и лезет вдоль него. Я его страхую через крюк, предварительно добив его в скалу камнем.

Дальше чередование скальных поясов, плит, участков жесткого и очень ломкого фирна, на нем идем тоже с попеременной страховкой через вбитый в фирн ледоруб. Уже очень холодно. Я нечаянно коснулся сдвинутыми на лоб пластиковыми горнолыжными очками скалы, и их светофильтр моментально рассыпался на мелкие кусочки.

Чувствую, что идем уже довольно долго, но на часы смотреть не хочется. Все равно будем идти, пока не дойдем до вершины. Хоть 10, хоть 20 часов — все равно дойдем. Я помню, как мы ночью в 1973 г. с Валерой вдвоем заканчивали траверс Аксайской подковы. А ведь мы тогда были только второразрядниками. Я уверен, что и мы дойдем до вершины, ведь это — Эверест! Надо просто идти, идти, работать, терпеть, и будет победа!

Снова задул ветер, метет поперек гребня снег. Нас окутало облако, видимость есть только на снежных участках, на скалах — полная темнота. Часто теряем друг друга из виду. Обходим слева по склону гребня. Луна уже поднялась, но мы в тени заслоняющей свет громадной скальной башни, идем вдоль ее основания влево-вверх. Мне кажется, что пора подниматься вправо на гребень, идти дальше в обход башни нельзя. Опять что-то с подачей кислорода. Тереблю шланг с индикатором. Работает. Тогда разминаю резиновый мешочек. В нем замерз конденсат и не пускает кислород в маску. Так было уже дважды.

Деталей рельефа скалы практически не видно. Валера пытается подняться прямо вверх по скалам, но там слишком круто, в кошках по таким скалам не пролезешь. Идем вправо-вверх по снежным полкам и стенкам. Скала сильно разрушена, но зато есть выступы для страховки. Вылезаем на гребень. Здесь очень сильный ветер, облака клубятся вокруг, закрывая от нас луну. Тогда совсем трудно идти, почти ничего не видно. Проходим крутой снежник. Дальше опять мощный скальный барьер. Крутая черная скальная стена метров 20 высотой. Валера, к моему удивлению, уверенно начинает подъем. Когда глаза привыкли к темноте, я разглядел выступы и полочки на стене. У основания в снегу торчит какой-то баллон не нашего производства. Валера сверху что-то кричит, из-за воя ветра не разобрать слов.

Начинаю подъем по скалам, он меня страхует. Подхожу к нему. Он снова лезет с моей страховкой и выходит на гребень. Свистит мне, Я уже жду, что скоро мы увидим вершину, и каждый раз, когда Валера сверху что-то кричит, мне хочется услышать, что он видит вершину.

Поднимаюсь к нему. Выше опять скалы, но чувствуется, что уже скоро. Видимость метров 50, и по крутизне левого и правого склонов можно сделать вывод, что уже скоро где-то над головой они сойдутся, что вершина рядом. Настроение заметно улучшилось.

В голове крутятся одни и те же строчки: «…ну как тебе рассказать, что такое гора? Гора — это небо, покрытое камнем и снегом…» Кругом только скалы и снег, освещенные голубым лунным светом, вокруг клубятся тучи, иногда закрывая луну. Снег в ее неверном свете кажется серебряным, а скалы не черные, а темно-синие. Меня не покидает ощущение, что скоро нас догонит другая связка. Кто именно — я не пойму, но они где-то рядом. С трудом удерживаю себя, чтобы не оглянуться, не посмотреть вниз, на гребень. Это что-то неосязаемое, невидимое. Может, с нами мысли наших друзей, которые волнуются за нас… Это какое-то не передаваемое словами сложное и тонкое чувство. Такое со мной впервые. Но я как будто вижу их — не глазами, а каким-то шестым чувством. Мы были не одни на этой гигантской горе.

Потом, внизу, я Валере рассказывал об этом. Он, оказывается, пережил что-то в этом роде. Ему казалось, что с нами, третьим, в одной связке идет кто-то еще. Кто именно — он не знал, но было такое чувство, что кто-то незримо присутствует с нами, помогает нам.

Валера снова лезет где-то впереди в тени скал. Как только стемнело, он начал мерзнуть, греется только движением. Я иду в пуховых брюках, мне тепло. Прошел метров 10, чувствую, что опять нет подачи кислорода. Снимаю рюкзак, манометр показывает «0». Надо сменить баллон. Валера сверху что-то кричит, дергает веревку. Я кричу ему, что у меня кончился кислород, но он не слышит. Дважды я пытался перекричать вой ветра, но бесполезно. Да и дышу как на финише стометровки. Очень тяжело. Сменив баллон, спешу наверх, к Валере. Снова идем влево-вверх по снежным полкам и скоро выходим вправо на снежный гребень. Он плавно поднимается вверх, и уже виден его перегиб. Скоро вершина! Валера проходит метров 40–50 и останавливается, выбирает идущую от меня к нему веревку. Я подхожу, дважды останавливаясь на отдых. Метрах в 15 виден перегиб гребня, потом его горизонтальная часть и на ней какие-то темные предметы. Валера жестом показывает, чтобы я шел первым. Неужели вершина рядом, вот здесь, в 15 метрах?! Валера кричит мне в ухо:

— Да, это вершина!

Я пытаюсь его подтолкнуть вперед — ведь он всю ночь шел впереди, так пусть первым ступит на Вершину Мира Нет. Хрищатый и здесь остается самим собой. Я знаю, что его бесполезно уговаривать, и иду первым: В 3 шагах от высшей точки остановился и смотрю вперед. Да, это вершина. За ровной гладью гребня идет резкое понижение, за ним теряется в облаках уходящий вниз гребень Эвереста. Подзываю Валеру. Он подходит, и мы вместе делаем последние несколько шагов. Это не просто, так как гребень не больше полуметра шириной.

Мы стоим обнявшись на Вершине Земли!

Дорогой мой друг, сильный, добрый, великодушный, упрямый и несговорчивый. После более чем сотни совместных восхождений мы с тобой, именно с тобой, на вершине Эвереста! Мы почти ничего не говорим, только дружески похлопываем друг друга по плечу. Не знаю, что переживает Валера, но у меня в душе очень много теплых слов для него. Но у альпинистов не принято произносить на вершине речи. Просто стоим и молчим.

Мы сделали трудную, но в принципе привычную для альпинистов работу, и я чувствую глубокое удовлетворение. Восхождение еще не кончилось, предстоит трудный спуск в темноте, это опаснее, чем подъем. Но все равно — здорово, что мы здесь!

Смотрю на часы — 1 час 48 минут 8 мая 1982 года. Наша «Электроника-5» не подвела. Работает как часы. Шерпы говорили, что японские электронные часы выше 8000 м. не работают.

У наших ног закопанный в снег наш, советский, кислородный баллон, он привязан к верхушке треноги, торчащей из снега. Рядом еще какие-то предметы. В темноте не разберешь. Достаю из карманов сувениры: кусочек эклогита — древнейшей в Казахстане породы, кладу рядом с баллоном, вешаю на него кое-что из личных сувениров, вымпел Казахского клуба альпинистов. Потом забираю его с собой, жалко оставлять его на вершине.

Кругом ночь, ветер, облака то окутывают нас, то открывают окно луне. Вижу справа и слева от гребня выступы скал. Дальше — облака.

Валера спускается к ближайшему выходу скал, чтобы набрать камней с вершины, торопит меня. Очень холодно. Пора уходить.

Прощай, Вершина вершин! Наверное, я уже никогда к тебе не приду!

Начинаем спускаться. Страховка попеременная. Я иду первым. Валера сзади страхует меня. Иногда меняемся. Спустились на несколько веревок, выбрали выступ скалы, за которым можно спрятаться от ветра. Наша одежда покрыта тонкой коркой льда. Ветрозащитная маска вся в белом инее, а с кислородной свисает сосулька. У Валеры под подбородком толстая корка льда покрыла воротник и верхнюю часть молнии куртки. Он говорит, что у меня то же самое. Только молния застегнута не до самого верха, и я с трудом достаю рацию. Вызываю базу, но сигнальная лампочка не горит. Рация опять замерзла. Но я все равно передаю, — может, кто-нибудь услышит наш голос в эфире:

— База, база! Мы спускаемся с вершины, у нас все хорошо!

Как потом мне рассказывали, на базе всю ночь у включенной рации дежурили ребята, и они услышали первые мои 2–3 слова. Это немного их успокоило, а то они нас уже потеряли и сильно волновались. Валера здесь сменил свой опустевший баллон на другой, полный, и мы продолжили спуск. Особенно неприятно было слезать в кошках по крутым скальным стенкам в полной темноте. Здесь приходилось особенно трудно Валере — ведь он шел с нижней страховкой. Подниматься по скалам было значительно легче. Иногда нам удавалось найти хороший выступ, и тогда спускались по сдвоенной веревке. Наконец мы преодолели спуск с вершины башни. Идем по фирновым участкам, попеременно страхуя друг друга через ледорубы. Здесь спуск не очень крутой, идти стало тяжелее. Валера просит меня пореже останавливаться: он сильно мерзнет. Я и так стараюсь идти как можно быстрее и осторожнее. Но если посмотреть со стороны, я иду пошатываясь, ноги как будто ватные, заплетаются, дыхание очень тяжелое. Донимает сухой кашель и при этом резкая боль в боку. Но я заставляю себя идти, переставлять ноги в кошках как можно точнее, потому что вправо уходит крутой склон без каких-либо выступов и при срыве мы можем улететь на 2 км вниз по стене на ледник Ронгбук, в Китай.

Начало светать. Облачности почти нет, и отсюда, с высоты примерно 8750, очень далеко видно. Солнце еще не встало, но видимость отличная. Далеко на северо-западе поднимается мощный горный массив с сильным оледенением. Он стоит одиноко среди невысоких, почти без снега гор. Ближе сюда к Эвересту молчаливая громада Чо-Ойю, но эта вершина значительно ниже нас. На север далеко внизу плавные языки ледников массива Эверест, а за ними горные долины Тибета до самого горизонта.

Прямо по направлению нашего спуска за ледяной стеной Нупцзе море снежных вершин, где-то слева должны быть массивы Макалу и Канченджанги, но они закрыты от нас скалами Западного гребня Эвереста.

Идем по скальным плитам, осторожно спускаемся с крутых скальных ступеней. Все ниже и ниже. Встает солнце. Просыпающиеся Гималаи с этой высоты — зрелище потрясающее. Я невольно останавливаюсь и, завороженный, смотрю, как меняется окраска ледяных гигантов. Сначала они были какими-то полупрозрачными, призрачными в предрассветных сумерках, потом — нежно-голубыми. И вот первые лучи солнца коснулись их вершин, и они окрасились в светло-розовый цвет. Но это было недолго. Во время следующей остановки я вновь огляделся. Вершины уже были светло-желтые. Я обернулся и крикнул Валере, чтобы он тоже посмотрел, какая везде красотища.

— Я уже давно наблюдаю, — ответил он.

И снова спуск. В кошках по плитам вниз идти очень опасно, иногда приходится буквально сползать с них. Я делаю 10–15 шагов, останавливаюсь, отдышавшись, снова делаю десяток шагов и опять отдыхаю. Чувствую, что меня качает от усталости, но стараюсь держать себя в руках. Мы уже очень долго идем, — по-видимому, уже около 6 часов утра, поэтому даже глубокие ущелья освещены солнцем. Вдруг из-под ног срывается крупный камень и улетает вниз по стене. Я инстинктивно присел, ухватившись за скалу. Опять приступ кашля. После него долго не могу отдышаться. Надо посмотреть, что там с кислородом. Валера сверху кричит, чтобы я не задерживался. Но я сижу на скале и не могу отдышаться. Снимаю рюкзак, на манометре редуктора «0». А я-то думал: что же со мной творится последнее время — прохожу метров 10 и сажусь, да и приступы кашля участились? Теперь мне все ясно. Срываю маску, теперь уже бесполезную, — она только мешает мне дышать, отсоединяю баллон, и он, соскользнув со скалы, улетает вниз по стене. Прячу маску и редуктор в рюкзак, — по-моему, стало легче дышать. Бреду влево, траверсирую скальные плиты. Уже близко Западный гребень, до него не более 60 м., но как я долго иду! Делаю рывок, почти не дыша прохожу 8-10 м., потом останавливаюсь, хватая ртом сухой, разреженный воздух, кашляю, пытаюсь побыстрее отдышаться и снова заставляю себя пройти этот десяток шагов. И так бесчисленное количество раз. У Валеры чуть позже тоже кончается кислород, и теперь мы вдвоем медленно бредем по этому гигантскому склону. У меня мелькает мысль, что вот-вот за очередным поворотом скал мы встретим идущую на штурм двойку наших друзей Ильинского и Чепчева, но их нет.

Я чувствую, что мы уже очень долго ходим, солнце освещает Западный гребень, значит, уже 7–8 часов утра, а второй нашей связки не видно.

Вылезаю на гребень. Здесь очень сильный ветер. Конечности уже давно сильно замерзли. Валера, наверное, промерз насквозь. Стараюсь идти как можно дольше между отдыхами. Я вдруг обнаружил, что если что-нибудь говорить вслух, громко, то период отдыха проходит не так болезненно, меньше кашляю. Тогда я начал громко разговаривать сам с собой во время отдыха, петь песни Высоцкого, ругать себя последними словами, чтобы долго не сидел, гнал себя вперед по гребню. Во время очередного отдыха сижу на снегу и, пока глубоко дышу, думаю, в чем же дело, почему нет ребят? Погода отличная, ветер сильный, но вполне терпимый.

Несмотря на то что иду тяжело, настроение отличное, в душе полное удовлетворение, покой. Мы победили. Победа далась нелегко, но от этого она дороже.

Несколько раз останавливался, пока прошел последнюю сотню метров гребня. Мы уже в 15–20 м. от палатки, немного выше ее, на гребне, я ее уже вижу. Сейчас должна быть утренняя радиосвязь, и поэтому я кричу:

— Эй, вы, в палатке! Кто там есть живой?

Палатка затряслась, из нее вылез Сережа Чепчев. Я уже скатился к концу перил, возле самой палатки мы встретились.

— Ну, как вы? — спросил Серега.

— Все в порядке. Отстегни от меня веревку. Валеру принимай, — задыхаясь от длинной речи, попросил я.

Серега стянул с меня всю беседку с карабинами. Валера кричит сверху, чтобы мы поторопились. Я подхожу к палатке, снимаю рюкзак, кладу рядом. В палатке тихо.

В палатку-то можно? — спрашиваю.

Эрик:

Давай лезь!

Я, не снимая кошек, нырнул в палатку и растянулся на полу.

Эрик сидел в углу полностью одетый, в кошках. Я опять закашлялся, согнувшись от боли в боку. Он без слов прижал мне к лицу свою маску и включил подачу кислорода из одного из своих баллонов. Минуты 2–3 я молча дышал, приходя в себя. Через пару минут мы были уже вчетвером.

Валера промерз насквозь и очень беспокоился за пальцы ног и рук. А обморожения у него проходят очень болезненно.

В 9:00 Эрик Ильинский связался по рации с базовым лагерем. Там ждали. Эрик передал вниз, что мы были на вершине, выглядим довольно уставшими. База запросила, есть ли у нас обморожения.

— Возможно, будут волдыри на пальцах — вторая степень обморожения, — ответил Ильинский.

Тогда Тамм предложил связке Ильинский-Чепчев сопровождать нас на спуске. Этот приказ был как гром среди ясного неба. Оно и вправду было ясное, ветер не сильный. Погода идеальная для штурма, видимо, полоса непогоды уже миновала. И время еще не упущено, всего 9 часов утра. Ребята уже полностью готовы к штурму, одеты, поели, чувствуют себя отлично. У них 5 полных баллонов кислорода. Конечно, мы отдали почти все силы для успешного штурма, но ведь дальше спуск по перилам, то есть надежная страховка, и мы считаем, что это нам вполне по силам.

Видимо, такое решение Евгений Игоревич принял под впечатлением обморожений Эдика Мысловского. Накануне он благополучно спустился в базовый лагерь, и там увидели его черные, обмороженные пальцы рук. С такими руками, конечно, ему было трудно и небезопасно спускаться 2 дня по веревочным перилам, перестегивая карабины на многочисленных крючьях. Там им кажется по коротким фразам отсюда, что мы в таком же состоянии. Поэтому, наверное, Евгений Игоревич решил, что в целях безопасности нам необходима помощь Эрика и Сергея. Но ведь нам здесь виднее. У меня руки и ноги целы. На пальцах рук нет даже никаких следов обморожений. Сережа снял с меня внутренние ботинки и носки, осмотрел ноги. Все в порядке. Только вот кашель жестокий. Я лежу, отдыхаю и стараюсь много не говорить, так как сразу возникает этот кашель, а за ним резкая боль в боку. У Валеры хуже. Кончики пальцев на руках и ногах явно прихвачены морозом. Но он уже пьет таблетки. Собираемся сделать ему уколы — ведь у нас по одной ампуле компламина и трентала.

Физически он чувствует себя лучше меня. Только очень расстраивается за свои конечности. Мы считаем, что помогать на спуске нам не надо. Но Тамм неумолим. Переносим связь на 11 часов, пока внизу заседает тренерский совет. У нас здесь, на 8500 м, тоже совещание. Мы пытаемся уговорить Эрика и Сергея выходить на штурм немедленно, не ожидая решения снизу, не теряя времени. Эрик колеблется. Слишком большая ответственность легла на его плечи. Если бы они вышли раньше и мы встретились не здесь, а на гребне! Все было бы по-другому. Мы отогрелись бы в палатке и продолжали спуск. Эрик Ильинский — парторг экспедиции. Нет, ему нельзя нарушать приказ. Поэтому мы ждем решения тренерского совета.

В 11 часов нам передали решение начальника экспедиции, тренерский совет его утвердил, и мы должны спускаться вниз вчетвером. Я беру рацию и в перерывах между приступами кашля пытаюсь объяснить, что нам помощь не нужна, мы не нуждаемся в сопровождении. Меня с Валерой никогда никто не сопровождал, до сих пор мы были только в роли спасателей. Но решение принято, и меня не слушают. Да и мы связываемся с базой через группу Хомутова, прямой связи нет.

Эрик предлагает такой вариант: он сопровождает нас, а Сергей останется здесь ждать группу Хомутова и с ними будет штурмовать вершину. База отдает решение этого вопроса группе Хомутова. Валера предлагает связаться через час, пока он посовещается с ребятами — они все трое сегодня переходят в лагерь IV.

Я спросил Эрика:

Почему не пойдешь на штурм ты сам, не используешь этот шанс? Почему пойдет Сергей?

Сережа в лучшей форме, чем я, он моложе, это у него лучше получится, — ответил на мой вопрос Эрик.

Через час группа Хомутова отказалась от компании Чепчева. Они объясняют это тем, что пока они дойдут в лагерь V, Сергей уже пробудет двое суток на такой высоте, потеряет силы и может подвести их на штурме, они не хотят рисковать. Мы возмущены. Сергей схватил рацию и — попытался доказать Хомутову, что он в отличной форме, что у него куча кислорода, что он не подведет. Он может даже спуститься в IV лагерь, чтобы не сидеть здесь, а потом вместе с ними снова подняться сюда. Но они не согласны…

Мы считаем, что решение начальства — это перестраховка. Конечно, уже 8 человек поднялись на вершину. Начальство не хочет рисковать успехом экспедиции.

Что же, будем спускаться вчетвером…

Эрик сделал Валере 2 укола. Больше ампул не было, остальные Валера отдал Мысловскому. Мы не торопясь собрались и начали спускаться. Один полный баллон кислорода мы оставили в палатке, к другим подключили редукторы и спускались с применением кислорода. Это дело нетрудное. Я чувствовал себя неплохо и спускался первым, за мной на расстоянии 40–50 м. Чепчев, потом Валера. Последним шел Эрик Ильинский.

К нашей большой радости примешалось горькое чувство того, что Эрик и Сергей спускаются вместе с нами, отказавшись от штурма в какой-то мере из-за нас. Я очень был зол на наше руководство за то, что оно не поверило нам. Потом, внизу, когда они долго жали нам руки, поздравляли, кто-то вдруг вспомнил, что у нас же руки поморожены! Все стали осматривать пальцы рук и убедились, что они у нас абсолютно целы, и всем стало ясно, что мы там, наверху, были правы и руководство перестраховывалось, заставив Эрика и Сергея сопровождать нас, лишив возможности штурма.

А пока мы не торопясь спускались и около 17 часов уже были в лагере IV.

 

Валерий Хрищатый.

Фотографии памяти

…Получил Ваше письмо, но, к сожалению, слишком мало времени для написания. Поэтому прошу прощения за эмоциональную сухость текста. О том, что все приглашены участвовать в этой книге, я узнал впервые из Вашего письма. Ведь я, если, Вы помните, уехал из Катманду, где Вы вели эти переговоры, раньше, поэтому захвачен несколько врасплох, и, возможно, моя писанина идет не совсем по теме, но что-либо переделывать у меня нет времени. Если она ни в какие ворота не лезет, то просто ее не включайте в общий текст. Это мои впечатления о Горе, возможно еще не совсем до конца осмысленные, можно сказать — лишь только скелет. Всего Вам хорошего.

В. Хрищатый

Из письма к редактору книги

Предстоит наш 2-й выход — обработка маршрута к лагерю III, лагерь II уже установлен. Вечером накануне выхода мы сидели в Большой палатке. Евгений Игоревич давал задание по работе в направлении лагеря III. Предполагалось, и не без основания, что это наиболее сложный и ответственный участок пути к вершине. Вошли Бершов и Туркевич. Согласно плану, им предстояла работа по переноске грузов из лагеря I в лагерь II. Они выразили свое недовольство и сказали, что их, одних из лучших скалолазов Союза, используют не по назначению, что задание, которое выдают, алмаатинцам, должны выполнять они. Меня такая постановка вопроса задела за живое, и я ответил:

— Ребята, если мы не сможем где-нибудь пролезть, то вызовем вас по радиосвязи.

Они почувствовали, что немного перегнули, и, чтобы как-то смягчить ситуацию, сказали, что мы их не совсем правильно поняли — они и в мыслях не держали, что мы где-то можем не пройти, просто на скале они будут работать значительно быстрее. Это было уже не так обидно, и мы смолчали. Просто ребята не учли, что высота, на которой предстоит работать на скале, почти уравнивает наши возможности. Тамм остался непоколебим, и наутро мы отправились выполнять свое задание.

Навесили мы 17 веревок (700–750 м). Было видно, что до гребня совсем близко, веревки 2–3 (90-130 м.). Но, к сожалению, снаряжение мы больше не имели и, завесив грузы на конце 17-й веревки, вынуждены были спуститься вниз. Встретили по пути группу Славы Онищенко, пожелали успешной работы.

Чувствуем удовлетворение от выполненной работы, но в то же время немного досадно, что не хватило веревок до гребня. Украинцы завидуют нам и жалуются на «деспотизм» и несговорчивость начальства. Последняя ходка у них была почти холостой. Вещей для заброски в лагерь II было мало, шерпы еще не успели акклиматизироваться, и грузов в лагерь I было поднесено недостаточно. В основном они пока работали на дооборудовании лагеря I.

На другой день мы спустились в базовый лагерь. Вечером пришло сообщение, что Слава Онищенко плохо себя чувствует и завтра утром ребята начнут его спускать. Из лагеря II вышли они около обеда. Слава идет с кислородом.

Еще одна ночь в лагере I, и опять почему-то поздний выход. Врач Свет Петрович Орловский уже подготовился к встрече больного. Часть ребят вышла навстречу и помогла спустить Славу по ледопаду.

С. Орловскому пришлось серьезно поработать, чтобы в конце концов поставить его на ноги. Иногда он говорил Е. И. Тамму и А. Г. Овчинникову, что с Мысловским в любой момент может произойти нечто подобное и что они возлагают на себя слишком большую ответственность, выпуская его на большие высоты.

В конечном итоге двойка из группы Онищенко сумела сделать один выход, дошла до конца навешенных нами перил, провесив еще одну веревку в сторону уже очень близкого гребня, закрепила грузы на конце и спустилась вниз.

Разбор выхода этой группы прошел весьма сдержанно. Присутствие множества разных школ альпинизма на этом разборе не позволило до конца не только вскрыть ошибки ребят, но даже указать явные. С этого момента стали появляться между группами, а часто и внутри четверок недовысказанные мнения, недовыясненные ошибки. Ребята стали замыкаться в себе. Ходили ощетинившиеся, надутые. В работе некоторых групп стали проявляться, на мой взгляд, более открыто хитрости, что еще больше разделяло разных, собранных со всего Союза вместе людей.

Предстоял третий, последний, акклиматизационно-забросочный выход перед штурмом вершины. Необходимо организовать еще 3 высотных лагеря. Для установки лагеря III нужно провесить не более 4 веревок. Работу начинает группа Мысловского. От конца перил провешивается 2,5 веревки и устанавливается лагерь III. Впереди все время работает Володя Балыбердин, парень скромный, несколько замкнутый, но чувствуется в нем одержимость. Хорошо подготовлен физически. Первую ночь провели они вчетвером во вновь организованном лагере.

Наутро Мысловский и Балыбердин вышли на обработку, а Коля Черный и Володя Шопин должны были спуститься в лагерь II. Но Мысловский случайно надел ботинки Шопина, и двойке пришлось дожидаться своих товарищей, после чего скатились все вместе. На другой день около обеда тройка собирается вверх, а Коля Черный отправляется вниз: застудил горло, совсем потерял голос. Наша группа как раз заняла лагерь I, и вечером он был у нас.

Пройдя 3–4 веревки с грузом в направлении III лагеря, Шопин оставил свой груз и тоже отправился вниз. Балыбердин и Мысловский, оставшись вдвоем, вытащили что смогли из снаряжения для дальнейшей обработки. После ночевки в лагере III они навесили еще 6–8 веревок и, закончив свой срок пребывания, спустились вниз. Мы их встретили, когда поднимались в лагерь II.

Эрик еще не успел акклиматизироваться и ходил в составе других групп. Вместо Наванга к нам в группу включили Акакия Хергиани. До этого момента он имел ночевку на высоте 7300 в лагере II. Нам предстояло перебросить около 150 кг. груза из II в III лагерь. В физическом отношении работа довольно сложная. Между лагерями нужно сделать по 3 ходки. Можно сказать, что это было закреплением акклиматизации, полученной в прошлый выход.

Группе Иванова, вышедшей следом за нами, дали задание провешивать перила к IV лагерю, то есть им предстояла работа с 8000 м. и выше. До этого момента они имели ночевку только на высоте 6500 (лагерь I). Ввиду того что мы имели более высокую акклиматизацию, чем ивановцы, в базовом лагере при получении задания мы просили руководство поменяться с ними ролями, но получили отрицательный ответ, и каждый занялся исполнением порученного ему.

После первой ходки мы заночевали в лагере III. На спуске за следующим грузом встретились с Валей Ивановым и его ребятами. Они поднимались в лагерь III, а мы уходили во II лагерь, чтобы завтра повторить ходку, но уже сразу со спуском, без ночевки. После 1-й ходки Хергиани отказался от следующих и наутро ушел в лагерь I. Никакие наши уговоры и разговоры о Мише, его легендарном двоюродном брате, не смогли его остановить. Да, он чувствовал себя не совсем хорошо. Нас осталось трое.

С горечью вспомнили, как уговаривали Е. И. Тамма оставить в группе Наванга. Сейчас, после того как в «простреле» оказалась группа Онищенко, каждые рабочие руки на высоте были на вес золота. Нам предстоят еще 2 ходки, а нас уже только трое. 2-я ходка уже далась тяжело, на 3-ю вышли через «не могу», на злости и понимании — надо. «Надо» стало у нас девизом на Эвересте. Надо вынести, надо выдержать, надо сделать, надо выйти и все-надо, надо, надо… Как бы тяжело ни было — надо.

На следующий день после 3-й ходки мы позволили себе подольше поспать. Около обеда вышли из лагеря II и часа в 4 были в I. В базовый лагерь идти уже поздно.

Группа Иванова за 2 дня протянула наверх 7–8 веревок перил, начиная оттуда, где закончили Балыбердин и Мысловский. Причем в последний день Миша Туркевич и Сережа Бершов провешивали перила, а Иванов и Ефимов дополнительно «отреставрировали» лагерь. После этого в палатках — а их было 2 — можно было неплохо отдыхать. Все четверо имеют возможность спать лежа. Туркевич-Бершов, работая в кислородных масках, провесили перила до выполаживания гребня. Завесили там все поднятое снаряжение, оставили свернутую палатку и на следующий день вечером были уже в лагере I. Ночь мы провели вместе, а на следующий день после обеда прибыли в базовый лагерь.

Четверка Мысловского спустилась к монастырю Тхъянгбоче и там отдыхала. Группу вспомогателей, хотя она уже так не называлась по желанию руководства, возглавил Валерий Хомутов. Место четвертого в их группе занял Владимир Пучков. Они вышли на последнюю свою отработку. Перед ними ставили следующие задачи: обработка нашего гребня до Западного, основного, ведущего уже к самой вершине; установка лагеря V на высоте порядка 8500 м.

Задача очень ответственная. До Западного гребня оставалось, по мнению Бершова и Туркевича, веревок 10–12. Как оказалось впоследствии, они не ошиблись. В лагере III находилось 6–8 баллонов с кислородом, поднятых другими группами. Хомутовцы дополнительно взяли с собой из лагеря II по 2–3 баллона. Использовали кислород и днем, во время движения, и ночью, во время сна, начиная с лагеря II.

Поднялись к лагерю IV. Оставили грузы. Хомутов и Пучков спустились в лагерь III, с тем чтобы на следующий день вернуться с грузом. Москальцов и Голодов установили палатку, поднятую группой Иванова, заночевали.

На следующий день попробовали обрабатывать маршрут дальше. Во время хождения по перилам крюк где-то не выдержал, и Голодов сорвался, но все обошлось благополучно. Полверевки им удалось обработать и затем вместе с подошедшими с грузами Хомутовым и Пучковым ушли в лагерь III. На следующий день Москальцов и Голодов оставили свой груз 1–2 веревками ниже. Затем все укатились вниз, опустошив за время пребывания наверху 14 баллонов с кислородом. Если сказать, что такая цена их выхода дороговата для всех участников экспедиции, то, пожалуй, сказать слишком мягко. Наша группа в это время находилась внизу, у монастыря Тхъянгбоче на отдыхе и на разборе выхода группы Хомутова не присутствовала, если таковой вообще проводился.

По графику первой на штурм должна выйти группа Мысловского, затем мы, алмаатинцы, потом группа Иванова и замыкающей — Хомутова. Но мы, совершая грузовые ходки между II и III лагерями, отработали 4 дня вместо 3 и оказались за группой Иванова. Эрик еще не вернулся с акклиматизации, мы ждали его, нам хотелось выйти всем вместе, полным составом. И в то же время нам на отдых оставалось всего 3 дня. Даже если Эрик вернется сейчас, он не успеет восстановиться. По этой причине мы отказались от возможности выхода на штурм первыми, хотя руководством он нам был предложен. Группа Вали Иванова к штурму пока не была готова, ребятам необходимо было восстановить силы.

Выйдя из базового лагеря 2 мая, мы с Казбеком уже так и не «стыковались» с двойкой Ильинский-Чепчев, вышедшей 3 мая. Разрыв был создан искусственно. Спасая положение, руководство приняло следующую тактику: ввиду того что рюкзаки у первой двойки Мысловский-Балыбердин перегружены, дополнительный кислород им должна поднести группа Иванова. Ребятам предстояла ходка с грузом из III в IV лагерь и обратно в III. И только после этого — движение вверх. На другой день, по замыслу, они займут лагерь IV, а наша группа — лагерь III. Затем нам необходимо будет вытащить часть кислорода для группы Иванова в лагерь IV и снова спуститься в лагерь III. Кислород для верхней группы а состоянии вытащить одна двойка. Чтобы вторая наша двойка не имела дня отсидки на высоте 7800 (лагерь III), и был создан этот разрыв в сутки между связками.

Отработав, мы с Казбеком должны были спуститься в лагерь III, куда к этому времени поднимутся из лагеря II к нам Ильинский и Чепчев. Таким образом, предполагалось соединиться нам в лагере III, с тем чтобы уже всем вместе двигаться вверх. Но во время движения нашей с Казбеком связки к лагерю II по связи от группы Иванова пришло уведомление, что кислорода им хватит и дополнительных ходок нам делать не нужно. На другой день мы вышли из лагеря II в направлении лагеря III, взяв с собой до 4 наиболее полных баллона с кислородом. На обеденной связи Ильинский высказал пожелание, что хорошо бы всем четверым собраться в лагере III и дальше двигаться вместе. В лагере III нас с Казбеком и застало известие о покорении вершины связкой Балыбердин-Мысловский. Иванов с группой, минуя лагерь IV (8250 м.), — сразу вышел и занял лагерь V. Чтобы не делать слишком большого разрыва между группами, мы с Казбеком на вечерней связи сообщили Ильинскому о своем намерении занять завтра лагерь IV.

Сообщение о победе пришло в базовый лагерь 4 мая. Связка Балыбердин-Мысловский достигла вершины. Тяжело им досталась победа. Цену ей знают все участники, но до конца ее почувствовали только они сами.

Из лагеря III они вышли втроем — с Навангом. Рюкзаки перегружены. Наванг перед этим сжег на ярком солнце глаза и после 3-й веревки извинился перед ребятами, сказав, что дальше идти не может ввиду сильной рези в глазах. Двойке пришлось догрузить и без того тяжелые рюкзаки. Это привело к тому, что Балыбердин вышел к лагерю V ночью около 23 часов, а Мысловский, оставив рюкзак в 2 веревках ниже лагеря, вошел в палатку уже за полночь.

На следующий день вышли они поздно. Балыбердин в одиночку обрабатывал гребень в том месте, где забуксовала связка Москальцов-Голодов, и к вечеру навесил 4 веревки перил.

Мысловский вернулся за своим рюкзаком, чтобы его вытащить к палатке, но во время движения по перилам вверх сорвался и, спасая свою жизнь, вынужден был освободиться от рюкзака. Рюкзак со всем содержимым улетел в пропасть. Кислорода на двоих остался самый минимум. Ребята пользовались им по очереди: Балыбердин — ночью, во время сна, а Мысловский — днем, при движении. Они вдвоем провесили перила до лагеря V и установили палатку.

Не знаю, удалось ли им поспать, но рано утром они вышли на штурм. В 14 часов 30 минут поступило сообщение о победе. Группа Вали Иванова находилась в лагере IV. Лагерь V должен был оставаться свободным, так как туда вернутся восходители. Но опыт высотных восхождений подсказал Иванову, что лучше, если они будут находиться поближе к Мысловскому и Балыбердину. Он принимает решение о занятии лагеря V. Это сделано было очень вовремя.

В это время наверху, под вершиной, разыгрались события, едва не кончившиеся трагедией. Не успели ребята в лагере V попить горячего компота, как сверху от Балыбердина поступил сигнал с просьбой о помощи. Балыбердин и Мысловский отдали все для покорения вершины, для победы, но на спуск у них сил уже не осталось. За несколько часов они спустились с вершины всего на 100–150 м. Кислород в аппарате у Эдика кончился, Володя вообще шел без кислорода. Темп резко упал. Наступающие сумерки грозили им холодной смертью. Бершов и Туркевич немедленно вышли навстречу двойке, захватив с собой кислород и теплый компот.

Встретились они где-то около 9 часов вечера, солнце уже давно село, и лишь бледный свет луны выхватывал из кромешной тьмы очертания гребня и скал. При встрече покорителям дали кислород и напоили компотом. Ребята почувствовали себя лучше. По связи руководство дало разрешение на ночной штурм связке Бершов-Туркевич, а Мысловский-Балыбердин продолжили спуск самостоятельно.

Когда Бершов и Туркевич, побывав на вершине, возвра щались назад, то нашли Балыбердина с Мысловским чуть ниже того места, где их оставили, а прошло уже 2–3 часа.

Дальнейший спуск связки продолжали вместе. Эдика все время приходилось подгонять.

Я видел их на спуске от лагеря IV. Когда Эдик снял рукавицы, то у несведущего, не знающего, что такое горы и холод, могло создаться впечатление, что человек макнул концы пальцев в черную тушь; некоторые были темно-серого цвета с сизоватым оттенком. Чувствительность, по его словам, отсутствовала.

В лагерь V мы поднялись 6 мая. На последних 2 веревках перед палаткой стал дуть сильный, холодный ветер. Отдельные порывы его достигали значительной силы. Пришлось надеть пуховку.

Всю ночь дул мощный ветер. Оборвал оттяжку у центрального конька палатки, и она завалилась на нас. С намеченных 4 часов утра выход перенесли на 7. Вышли на штурм, хотя перемены в погоде не было; похоже, что сила ветра удвоилась.

Я вылез без кислорода, хотя за плечами на всякий случай нес 2 полных баллона. Кислородную маску надел в палатке, но к баллонам пока не подсоединял. В маске лицу было теплее, она спасала от мороза и ветра. Казбек — с кислородом, но из-за меня темп невысокий.

Вышли на Западный гребень. Ветер очень сильный. Под его напором веревка между нами все время натянута дугой в воздухе, не касается поверхности. Когда с Западного гребня я взглянул в сторону вершины, то понял, что там, в той обстановке, не выжить. Было впечатление, что на склон, ведущий из Тибета, бросили кудри покрытых инеем волос, и ветер, играя ими, перекидывал по склону куда ему вздумается.

Я повернулся к Казбеку. Он еще не вышел на гребень и находился метрах в 15–20 ниже. Скрестив перед собой руки, я пытался жестами объяснить, что дальше идти бесполезно. Но на протяжении нескольких последних дней в нем жила какая-то одержимость, он все время был на взводе. Ругаясь непонятно на кого (при таком ветре трудно разобрать), он пошел на гребень, а я направился в сторону палатки. Скоро мы снова забрались в нее.

Я чувствовал, как во мне растет злость. Первая попытка штурма нам не удалась, но уходить мы не собирались. Нужно было, чтобы ветер чуть-чуть утих. Я забрался в спальный мешок и пару часов поспал. Просыпаясь, прислушивался. Но за рвущейся стенкой палатки все тот же вой ветра. Послабления его стали ощущаться часа в 4 дня. Начали собираться. В 17:00 вышли на повторный штурм. Отдавали себе полностью отчет, что заведомо себя обрекли на ночное восхождение. Ветер унялся, но все равно еще был довольно сильный. Видимость ограниченная, периодически ветер на некоторое время разрывает облака, но все равно верх горы скрыт в несущемся их потоке. Казбек настроил свой кислородный аппарат и предложил мне сделать то же самое. Подумав, я подсоединил маску к редуктору на кислородном баллоне. Надев ее, я включил подачу 2 литра в минуту, и мы с Казбеком отправились в ночь судьбе навстречу.

По прогнозу с завтрашнего дня ожидался максимум непогоды. После утреннего ветра трудно представить себе этот максимум.

Мне очень хотелось совершить бескислородное восхождение на Эверест, я был уверен, что это возможно. До высоты 8500 дошел не пользуясь им ни днем, ни ночью. Вот уже сутки мы находимся на 8500, и я ни на мгновение не испытал желания прибегнуть к нему. Утром на выходе было сначала тяжеловато, но я чувствовал, что это временно, нужно немного разойтись. Вечером, на повторном выходе, встал перед проблемой — или гора с кислородом, или, может, вообще ничего, хотя по этике альпинизма и то и другое тождественно. Взойти на Эверест с кислородом для меня было все равно что не всходить, но я был не один. И, надев кислородный аппарат с подачей 2 литра в минуту, с высоты 8500 я фактически уже пошел не на Эверест, а на другую, более низкую гору.

В 1 час 50 минут 8 мая мы достигли отметки 8848, только в это время она была чуть выше. От треноги высотой более 2 м., установленной китайскими восходителями, над фирновым гребнем выступал кончик в 15–20 см. Находясь ночью на вершине, мы попытались уведомить руководство и ребят о своей победе, успокоить их, снять с них напряжение и волнение, тревогу за наше состояние, но внизу услышали только наш вызов: «База, база…» — и питание село.

Минут 10 мы находились на вершине и пошли вниз. На спуске, уже когда рассвело, стал ощущать сильный холод в конечностях. Я не взял из базового лагеря пуховые штаны, надеясь, что мы с Казбеком быстро «сделаем» Гору. Но я не рассчитывал на ночное восхождение. Казбек застудил мышцу в левом боку, в области пятого ребра.

Кислород кончился, без того невысокий темп движения вовсе упал. Казбек останавливался буквально через каждые 10–15 шагов и задыхался от кашля. Как он потом говорил, у него было впечатление, что сломанное ребро острым своим сколом упирается прямо в сердце. При кашле это ощущение еще более усиливалось. Во время этих остановок я как мог отмахивал руки и ноги. Особенно беспокоили ноги. После моей просьбы увеличить темп Казбек, превозмогая боль, стал проходить немного больше.

К палатке лагеря V мы пришли в 8:30 утра. Нас встретил Сергей Чепчев. Помог мне смотать веревку и снять кошки. Казбек прямо завалился в палатку в объятия Эрика. Связь с базовым лагерем состоялась в 9:00.

Эрик доложил о нашем самочувствии, сказал, что у меня имеются легкие обморожения, возможно, будут волдыри. Сообщил о намерении выйти на штурм. С базы поступило распоряжение Тамма:

— Приказываю! Связке Ильинский-Чепчев сопровож дать вниз Валиева и Хрищатого!

Уговоры и споры с базой не дали положительных результатов. Тогда Эрик попытался хотя бы Чепчеву оставить Гору и попросил базу включить его в подходящую к лагерю IV группу Валерия Хомутова. Их было трое, и Чепчев лишним бы там не был. Кислорода в лагере V у нас было в избытке. База запросила Хомутова, но тот ответил, что сам такие вопросы решать не может, необходимо мнение группы. Договорились о связи через 30 минут. Через указанное время от Хомутова поступил отрицательный ответ. Сославшись на предполагаемое неважное самочувствие Чепчева, они отказались взять его в группу.

Когда мы пришли в лагерь IV, Серега подошел к Хомутову:

Валера, ну посмотри, разве у меня есть какие нибудь признаки недомогания или видна во мне вялость?

Серега, ты извини, но я не могу идти против решения группы.

Разговор на этом кончился.

Потом, когда я находился в Москве, в больнице, меня пришли навестить Хомутов, Пучков и Иванов. Я спросил у Хомутова:

Валера, положа руку на сердце, почему не взяли с собой Серегу? Ведь он отлично себя чувствовал!

Ты знаешь что, мне лично было все равно, пойдет Чепчев или нет. Мы в связке с Володей Пучковым.

Безлошадным у нас был Юра. Мне даже было бы выгоднее, если бы нас шло две связки, так как в случае недомогания кого-нибудь возвращается связка, а не вся группа.

Так получилось, что на вершине побывали 3 алмаатинца. Могло быть больше, но мы сами не использовали свои возможности.

Из лагеря V мы уходили расстроенные и разобиженные на руководство экспедиции, особенно на Е. И. Тамма, не разрешившего выход Ильинскому и Чепчеву. Вся радость нашей с Казбеком победы была жестоко подавлена. Если она иногда и появлялась где-то в глубине, то мы ее еще глубже прятали. Ведь получалось, что вроде есть и наша с Казбеком вина в том, что двойка Ильинский-Чепчев осталась без Горы. Мы видели подавленность наших товарищей. Радость не находила места ни в наших душах, ни на наших лицах.

У меня имеются записи по всем серьезным восхождениям, совершенным мною за мою альпинистскую жизнь. Их всегда я делал сразу за событиями, пока они свежи в памяти. После Эвереста мне ничего не хотелось записывать, в то же время гималайские события не отпускали меня, держали в высоком напряжении. Нужно было осмотреться, оценить все правильно — на это нужно время.

Сейчас, оглядываясь назад, снова проигрываю мысленно все ситуации и ставя себя поочередно на место каждого, понимаешь позицию руководства в той или иной обстановке. Понятно, что не мы с Казбеком были основной причиной возвращения связки Ильинский-Чепчев, мы явились лишь дополнительной причиной. И приходится только удивляться смелости и душевной отваге Е. И. Тамма. В его душе поистине живет великолепный спортсмен. В течение почти недели связка за связкой, невзирая на время суток, на метеорологические условия, поднимались на вершину третьего полюса нашей планеты. Были, конечно, промахи, были ошибки, но не ошибается тот, кто вообще ничего не делает. Сейчас я заново переживаю все увиденное, с грустью, что это уже позади, и с благодарностью, что это было, перебираю черно-белые и цветные «фотографии» памяти. Повторись это вновь, был бы безмерно счастлив окунуться снова во все это.

 

Вячеслав Онищенко.

Что со мной случилось?

По тропе, ведущей к подножию Эвереста, я прошел с караваном носильщиков 15 дней. Это был тяжелый путь — каждый день движение с 6 до 17–18 часов. Да и к тому же не по ровной тропе, а по перевалам, хотя и не очень высоким (до 3–4 км), но достаточно крутым. Я сам нес свой рюкзак (15–20 кг.) и к концу пути, при подходе к базовому лагерю, чувствовал усталость — ведь мы шли без единого дня отдыха. К тому же и погода нас отнюдь не баловала: только в первые дни тепло и солнечно, а затем — дождь, сильный ветер, холод и даже снег в последние дни похода.

В середине дня 21 марта мы достигли базового лагеря. Конечно, если бы это была обычная экспедиция, то нужно было бы отдохнуть от похода. Но интересы команды требовали работы, тем более что наша группа собралась в полном составе.

Сейчас мне хочется коротко рассказать о каждом дне после прихода в базовый лагерь, чтобы было ясно, какая работа была проделана в этот период времени.

22.03.82 — расчистка от камней места для палаток, установка палаток, сортировка грузов.

23.03.82 — утром: дальнейшее благоустройство лагеря; вечером: подготовка к выходу.

24.03.82 — выход наверх с прохождением ледопада Кхумбу до высоты 6100 с грузом 12 кг. и возвращение в лагерь.

25.03.82 — отдых.

26.03.82 — подготовка к выходу.

27.03.82 — выход на 6100 с рюкзаками 15 кг. и кочевка.

28.03.82 — переход на 6500, спуск на 6100 и снова подъем на 6500 с грузом 15 кг. и ночевка.

29.03.82 — подъем до высоты 7100 м. с рюкзаками 15 кг. для обработки маршрута было повешено 6,5 веревки. Ночевка на 6500.

30.03.82 — спуск в базовый лагерь.

31.03.82, 1 и 2.04.82 — отдых.

3.04.83 — подготовка к выходу.

4.04.82 — подъем на 6500 и ночевка. Вес рюкзаков; 22 кг.

5.04.82 — подъем на 7350 м. с грузом 20 кг.;

Уже на подъеме чувствовалось, как трудно нам дается этот переход — тяжелое, поверхностное дыхание, частый пульс.

Конечно, времени было еще маловато для хорошей акклиматизации (2 недели), сейчас наш организм отчаянно боролся с недостаточностью кислорода, стремясь адаптироваться к высоте более 7000 м.

Впереди двигался Леша Москальцов, за ним Юра

Голодов, далее мы с Валерой Хомутовым. Подъем мы совершали вместе с группой Валентина Иванова. Ребята несли свой груз до лагеря II и сегодня же спускались в лагерь I. И где-то в середине маршрута вдруг слышу — разговор передается по цепочке. В. Иванов спрашивает:

— А взяли вы два спальных мешка? Ведь во втором лагере всего два мешка…

Я, как руководитель группы, этого не знал — мне никто ничего не сказал в лагере I. Конечно, без двух мешков плохо, но не идти же за мешками вниз, когда пройдено уже полпути!

Наконец-то добрались до 2-х палаток, прилепившихся к скалам. Эти палатки поставлены на маленьких и неровных площадках.

Как ни странно, но до сих пор не было даже таких площадок.

Одна палатка полностью забита грузами. Здесь кислородные баллоны, веревки, крючья, продукты и другое снаряжение. Решаем спать в одной палатке. Так как Алексей и Валера сильно кашляли, то мы отдали им мешки и положили по краям палатки, а мы с Юрой легли в середину палатки, накрывшись пуховками. На ноги надели меховые чуни.

Ночь прошла не очень хорошо — было тесно и достаточно прохладно. К тому же у меня ночью с левой ноги сползла обувь. К утру я обнаружил, что пальцы левой стопы немного потеряли чувствительность. Пришлось спиртом растирать окоченевшие пальцы.

6 апреля пошел снег, палатку трепал сильный ветер, и мы не смогли выйти наверх, чтобы отнести свой груз к лагерю III. Забегая вперед, скажу, что это было, очевидно, нашей ошибкой. Нужно было попытаться пройти насколько это возможно.

Так как четверым было тесно ночевать в одной палатке, мы решили расчистить от груза вторую палатку, тем более что все равно нужно было произвести ревизию всего груза, который находится в лагере II. Этим мы и занимались.

В этот день я почувствовал слабость, апатию, сонливость — все время хотелось спать.

На следующий день, 7 апреля, наверх с грузом вышли Леша и Юра. Правда, прошли они веревок 7–8 и, оставив свой груз, вернулись в лагерь.

Валера тоже попытался пройти наверх, но ему удалось выйти только на 2 веревки и он также спустился.

Меня же сковала слабость, не позволявшая двигаться. Стало ясно, что я заболел. Когда пришел Валера, мы обсудили с ним мое состояние, и он приступил к лечению — подключил кислород с режимом 1–1,5 литра в минуту. Когда же подошел Юра, то я попросил его сделать инъекцию сердечных средств — он у нас в группе был за второго врача.

Валера сообщил по рации в лагерь, что я заболел и мы собираемся утром спускаться.

Утром 8 апреля я все так же чувствовал большую слабость, апатию. Но сознание подсказывало, что нужно двигаться вниз. Ведь спуск — лучшее лекарство. Да и ребята все отлично понимали. Спуск происходил следующим образом: Леша закреплял веревку и страховал меня, а Юра или Валера были рядом со мной и помогали, поддерживали меня. На сложных скальных местах ребята просто туго выдавали мне веревку, а я медленно спускался по скалам.

Когда мы прошли скальный участок маршрута, спустились на ледовый склон, нас встретили Володя Балыбердин, Эдик Мысловский, Володя Шопин и Коля Черный. В их глазах я прочитал беспокойство и в то же время некоторую успокоенность: я все же шел сам, меня не надо было нести. Ведь в случае транспортировочных работ эта группа вместо подъема наверх должна была спускаться вниз, порядком измотавшись. И кто знает, сколько времени нужно еще, чтобы восстановиться. Да и наши ребята на пределе.

Я прекрасно понимал все это и изо всех сил старался держаться на ногах, хотя они были как ватные. Мне все время хотелось сесть и не двигаться. Володя Шопин и Володя Балыбердин предложили по очереди нести меня, даже сделали несколько шагов, но это было очень тяжело на такой высоте. И я сказал, что буду идти, медленно, но сам.

К вечеру мы все же спустились к лагерю I. Я с большим удовольствием залез в шатровую палатку и лег в спальный мешок. Теперь нужно спать и набираться сил для следующего перехода — от 6500 до 5300. Ребята напоили горячим чаем, накормили. Юра сделал мне очередной укол и опять подключил кислород. Я уснул.

На следующий день, 9 апреля, мы попрощались с ребятами из группы Э. Мысловского и пошли вниз — сначала по снежному плато, затем по ледовым сбросам ледника Кхумбу. Мое состояние несколько улучшилось, но ноги были все такие же ватные, и я долго сидел на снегу, восстанавливая силы. Юра все время был рядом со мной и уговаривал не засиживаться и двигаться дальше. Мне не хотелось идти, но я знал, что это необходимо.

Базовый лагерь знал, что мы спускаемся, и вскоре на леднике нас встретили Сергей Бершов, Михаил Туркевич, Борис Романов, врач Свет Петрович, а также Леонид Трощиненко. Все они шли навстречу, чтобы помочь мне спуститься. Я был благодарен им, хотя в то время у меня не было сил поблагодарить ребят там, на леднике, — я делаю это сейчас: большое спасибо вам всем, ребята, и низкий поклон!

Ледник понемногу выполаживапся, идти становилось все легче. Мои друзья шли с двух сторон и поддерживали меня. Так мы и вошли в лагерь, где нас встретили руководитель экспедиции Евгений Игоревич Тамм, Анатолий Георгиевич Овчинников, участливые шерпы. Конечно, нас отвели прямо в столовую — ведь я потерял 6 кг. веса! Здесь я сразу же попал в заботливые руки нашего шеф-повара — Володи Воскобойникова.

После сытного обеда власть надо мной взял всегда остроумный и знающий свое дело наш доктор — Свет Петрович. Это он своими великолепными руками как бы завершил усилия всех моих товарищей и в конце концов поставил меня на ноги. Впоследствии, после спуска вниз и отдыха, я снова поднялся до высоты 6500 для эвакуации груза в базовый лагерь. На этот раз вершина оказалась сильнее меня.

 

Валерий Хомутов.

Гора как гора

Фотографии, слайды, картины не дают о горах такого представления, какое мы получаем, глядя на них своими глазами.

Первое наше знакомство с Эверестом состоялось вблизи монастыря Тхъянгбоче, вечером, когда садилось солнце, и в разрывах облаков мы увидели его. Вернее, увидели только вершину, так как остальной массив был закрыт длинным занавесом гребня Мупцзе. И кванты света, посланные нам самим Эверестом, создали непередаваемые ощущения, Гора манила и влекла к себе.

После этого мы увидели Эверест еще через неделю, когда сделали первую заброску грузов в промежуточный лагерь, впервые пройдя ледопад Кхумбу.

Стена Эвереста, увиденная нами из Долины Безмолвия, не произвела на нас впечатления, выходящего за пределы виденного нами в горах.

Гора как гора, — сказали ребята, а Эрик Ильинский так оценил маршрут:

Призовое место в высотном классе чемпионата страны.

Гора как гора, но до того, как пойти на штурм этой горы, требовалось совершить 3 восхождения на ее склоны: дважды за пределы 7000 м. и один раз за 8000. Нужно было не только взойти на эти высоты и занести туда грузы, а также и работать на этих высотах: навешивать веревки, устанавливать палатки в лагерях, переносить грузы из лагеря в лагерь.

В четвертый раз мы выходим на склоны Эвереста, на этот раз на штурм вершины. Мы знаем маршрут до высоты 8250 м. — там мы в последний выход установили лагерь IV, сделали по две ходки с грузами из III лагеря в IV. Тогда нам хотелось перевыполнить план и навесить несколько веревок в сторону V лагеря, но срыв Юры Голодова в районе лагеря IV помешал этому. К счастью, Юра отделался легкими ушибами, и все обошлось…

По графику восхождения, который выдал нам Евгений Игоревич, день штурма вершины планировался на 10 мая. Возникла дерзкая мысль: а нельзя ли сократить один день пути и взойти на вершину 9 мая?

Но мы пока еще на леднике, карабкаемся в лабиринтах ледопада.

Подошли к месту падения Леши. Бурые пятна крови на снегу и на ледовой стенке трещины напомнили о вчерашних событиях. Как велика цена каждого движения в этом последнем, решающем выходе к Эвересту! Мы знаем, что это у нас первая и последняя попытка восхождения. Осторожность и еще раз осторожность — к этой мысли я не раз буду возвращаться и на подъеме и при спуске, до тех пор, пока нас не встретят 12 мая наши товарищи в базовом лагере в торжественном строю.

В промежуточный лагерь мы пришли в 11-ледопад преодолели за 5 ходовых часов. Это средний результат и показатель хорошей спортивной формы. После короткого отдыха и чая мы двинулись в I лагерь.

В 14:10 мы из Долины Безмолвия поздравили с победой Валентина Иванова и Сергея Ефимова, которые совершили первое «нормальное», как они потом скажут, восхождение. Ребята были на вершине около часа, сфотографировали и сделали киносъемку. В лагере I нас никто не встречал. Обычно в предыдущие выходы здесь было многолюдно: участники, шерпы. 2 шатровые палатки типа «Зима» и 1 высотная палатка могли вместить до 16 человек.

Вспоминаем общий ужин с шерпами в лагере I. Они готовили национальное блюдо, похожее на украинские галушки, и дополнили его нашими продуктами — сливочным маслом и сосисками.

Ужин готовили на примусе. К нашему приходу газ в лагере I кончился, пустой красный баллон бесполезно лежал в сторонке и наводил на мысль, что экспедиция заканчивается…

На вечерней связи мы выяснили, что в высотных лагерях для нашей группы остались только кислородные баллоны с давлением 230 атмосфер. Мы решили взять завтра с собой по одному баллону с давлением 280 атмосфер для штурма вершины. Лишние 50 атмосфер в баллоне — это 1,5 часа работы или 5 часов сна. Уснули не сразу — сказывалось напряжение прошедшего дня.

«Тринадцатая веревка»… Вспоминаю наш трудный второй выход в лагерь 7350. Я иду последним в группе. Задача нашего выхода - сделать 2 ходки с грузами из II лагеря в III. Мы идем во II лагерь, основная работа начнется завтра. Утренний холодный воздух вызывает мучительный кашель. Частые остановки выбивают из привычного темпа движения. Слава Онищенко на 14-й веревке закрепляет свой рюкзак и спускается ко мне. Таков он, Слава. Взваливает на себя мой рюкзак и идет наверх. Я едва поспеваю за ним. Короткий отдых и поддержка друга прибавляют силы.

Я пришел в лагерь II спустя полчаса после прихода туда ребят.

На подъеме встретили спускающуюся на отдых группу Валиева. Ребята хорошо отработали - навесили веревки до лагеря III на высоте 7800, решили одну из проблем маршрута — прошли первый скальный бастион.

Вечером усилился ветер, пошел снег. Ночью сильные порывы ветра пытались сорвать палатку. Весь следующий день пришлось отсидеть в палатках, о выходе на маршрут не могло быть и речи.

В условиях высоты, непогоды и бездействия коварная болезнь подкрадывалась к Славе. Он боролся с ней в одиночку, как мы в таких случаях делаем в горах. И бьем тревогу только в крайнем случае.

На 2-й день нашего пребывания в лагере II погода улучшилась, ветер сдул снег со скал, и можно было подниматься выше.

Ушли с грузами Леша и Юра. Слава медленно собирается, долго и с большими усилиями зашнуровывает ботинки.

Я прошел 3 веревки от лагеря II и принял решение спускаться вниз. Слава не вышел из палатки. Уложив на полочке груз, я быстро спустился. На мое предложение сразу идти в лагерь I Слава категорически ответил:

— Вниз пойдем все вместе.

На следующий день мы повели Славу вниз.

С этими грустными воспоминаниями мы подходим к лагерю II и замечаем, что у палаток маячит Миша Туркевич.

Миша нас встречает, Сережа Бершов стряпает — жарит сало с луком. Поздравляем ребят с восхождением, располагаемся в палатках и готовимся встречать Эдика, Володю, Валентина и Сережу. Миша убегает вниз готовить встречу ребят в лагере I.

Подходят к палаткам Эдик и Володя. Обнимаем уставших ребят, поздравляем с большой победой. У Эдика за спиной потрепанная котомка, в ней камни с Эвереста Володя показал мне, как специалисту, свой сувенир - на подступах к вершине он подобрал японский радиопередатчик.

Ребята долго не задерживаются - им надо засветло спуститься в лагерь I.

Я консультируюсь с Сережей Бершовым по участку от IV к V лагерю, у нас уже родилось решение пройти путь от III до V лагеря за один день.

Вскоре к нам приходит Валентин Иванов, который сегодня спускается из V лагеря в I. После объятий Валентин рассказывает, что в лагере V он вспоминал барокамерные тесты в Москве, когда при «подъеме» на больших высотах у него подергивались мышцы на ноге перед, «отключением», то есть потерей сознания. Эти симптомы согнали его сегодня с высоты 8500, и ночевать он намерен в лагере 6500. Валентин не задерживается ни на минуту.

Сережа Ефимов приходит последним и располагается на ночлег вместе с Юрой Голодовым во 2-й палатке. Ребята возятся, Юра — долго не может найти оставленный им в прошлом походе пузырек с коньяком. Поиски завершились успехом, и — после тоста за победителей мы крепко заснули.

Сегодня, 8 мая, мы должны выполнить свой план - подняться за один день из III в V лагерь, минуя IV. Это позволит нам завтра, 9 мая, штурмовать вершину Эвереста. Вчера, мы в хорошем темпе и с «хорошими» рюкзаками (по 5 баллонов, кислорода, не считая личных вещей) поднялись в лагерь III.

7 мая Валиев и Хрищатый отказались от попытки штурма, вершины утром — исключительной силы ветер сдувал их с гребня. Только к вечеру ветер поутих, и ребята ушли наверх использовать свой последний шанс. Они использовали его, и рано утром 8 мая их встретили в лагере V Эрик и Сережа.

Утро 8 мая началось с радиопереговоров. Эрик Ильинский пытался уговорить базу предоставить им возможность штурма вершины. Но Евгений Игоревич был неумолим. Слова Валеры Хрищатого о «небольших волдыриках» на его ногах, видно, запали ему в душу. Ребята вчетвером должны спускаться вниз - таково последнее слово руководителя экспедиции. На дневной связи Эрик подбрасывает нам информацию к размышлению - он предлагает нам в группу Сережу Чепчева, который согласен ждать нас в лагере V. Евгений Игоревич держит нейтралитет:

— Валера, решайте сами.

Мне понятно желание ребят использовать любой, в этом случае тоже последний для Сережи, шанс, но на меня, как руководителя, возложена ответственность за успех и здоровье ребят, за наш общий успех.

Сережа уже провел на высоте 8500 одну ночь, в случае нашего согласия ему еще предстоит провести там 2–3 ночи.

Имею ли я право рисковать его здоровьем?

Я решаю все-таки дождаться Юру Голодова (Володя Пучков еще далеко внизу): он ходил с Сережей в горах и знает его возможности больше, чем я.

Юра не доходит до меня метров 10, я прошу его остановиться и выслушать меня. Рация включена, и время не ждет — надо давать ответ.

Юра выслушивает меня внимательно, задумывается и беззвучно поворачивает головой в стороны.

С тяжелым сердцем я отказываю ребятам в согласии на их предложение.

К вечерней связи, в 18:00, у палатки лагеря IV собрались и те, кто спускался из лагеря V, и мы, поднимающиеся туда.

Я включил рацию и тут же принял вызов базы на связь. Евгений Игоревич сообщил, что для нас есть 2 телеграммы.

Из первой телеграммы мы узнали, что всем нам, работавшим на маршруте — и взошедшим на вершину Эвереста и не сделавшим этого, — присвоено звание заслуженного мастера спорта СССР.

Я передаю вниз слова о том, что мы постараемся оправдать оказанное нам доверие, на что Евгений Игоревич отвечает, что я поторопился и не выслушал вторую телеграмму.

Вторая телеграмма предписывает нашей группе спускаться вниз «в связи с резким ухудшением погоды и во исключение дальнейшего риска».

Я прошу у базы тайм-аут до 20:00 - слишком много информации мы получили сразу, необходимо все обдумать, взвесить и только потом сообщить о своих действиях. Ребята долго не задерживаются в лагере IV, по одному пристегиваются к веревке и уходят вниз.

Мы остаемся одни, времени на раздумья мало, скоро стемнеет. Принимаем решение: не менять план, идти сегодня наверх, в лагерь V. У нас еще достаточно сил, хороший запас кислорода. Я пришел к мысли, что наше восхождение принадлежит не только нам. Мы должны подняться на вершину 9 Мая, в святой для нашего народа день, и в этот день должен прозвучать заключительный аккорд нашей экспедиции.

У нас в рюкзаках флаги: флаг СССР, флаг Непала и флаг ООН. Мы должны оставить их на вершине. Мы должны донести до вершины пионерский флаг, портрет Николая Рериха — великого художника, певца Гималайских гор.

В 20:00 мы вышли на связь, когда были уже на 4-й веревке от лагеря 8250. Сообщили базе, что ночевать будем в лагере V. В это время уже светила луна, и подниматься стало легче. Значительно похолодало, но ветра нет. Володя Пучков идет впереди, я последним. Около 24 часов Володя криками возвестил нас о приходе в лагерь. Вскоре и мы подошли к нему. Угомонились к 2 часам ночи, уснули в кислородных масках с минимальной подачей кислорода. Можно было и не экономить, но мы к этой норме привыкли.

В 5 часов утра просыпаемся, я развязываю вход в палатку и высовываю голову наружу. На небе звезды, слабый ветер и 40-градусный мороз, обжигающий лицо. Начинаем готовиться к выходу на штурм.

В палатке все покрыто инеем: спальные мешки, пуховые куртки, кислородные баллоны. Такое впечатление, что мы находимся в глубокой ледниковой трещине, градусник-брелок показывает минус 10. Мне удается за несколько минут разжечь примус - в палатке потеплело и сразу стало веселей.

2 часа ушло на сборы. Укладываем в рюкзак по 2 целых баллона, а третий, ночной, подключаем к маске. Я выхожу первым, за мной Юра и Володя. Связываемся одной веревкой, и с этого момента к вершине идут не 3 альпиниста, а одна связка. Маршрут наш проходит по ажурному гребню, с множеством скальных боков, чередующихся со снежными гребешками и карнизами. Мы растянулись на всю длину 40-метровой веревки.

К 8 часам утра из-за вершины Эвереста выглянуло долгожданное солнце - сразу потеплело, стали отходить замерзшие ноги.

В половине 9-го включаю радио и слышу беспокойный голос Евгения Игоревича:

Где вы?

Мы прошли рыжие скалы, все в порядке.

Молодцы, черти! Когда следующая связь?

Мы решили не беспокоить базу до 11 часов и попросили выключить дежурную рацию.

— Раньше этого часа у нас ничего не произойдет, — передал я базе.

Мне очень хотелось включить рацию на вершине в условленный час. В отдельные моменты ловил себя на том, что излишне сильно натягиваю веревку, когда иду первым.

Сознание того, что наша связка одно целое, сдерживало и заставляло выдерживать нужный темп подъема. После рыжих скал освободились от пустых баллонов — сбросили балласт по 3,5 кг. и установили подачу кислорода 2 литра в минуту. Темп движения увеличился. Все чаще попадаются признаки присутствия здесь людей. Проходим мимо развешенных на скалах красных веревок предыдущих экспедиций, в одном месте на полке я увидел связку скальных крючьев.

При подходе к вершине я натолкнулся на брошенный кислородный баллон с потрескавшейся резиновой маской темно-зеленого цвета.

Слева от вершины на скальной осыпи заметил блестящую трубку метровой длины - по-видимому, это деталь от описанного в литературе сооружения в виде треноги с флагштоком, установленной китайскими альпинистами в 1975 г. Последние десятки метров к вершине проходят по плотному снежному склону. Я замедляю движение, подходят ребята, и мы вместе выходим на вершину - продолговатый снежный гребень с крутыми склонами во все стороны. У треноги, выступающей из снега верхушкой в 30 см., лежат оранжевые баллоны, оставленные предыдущими восходителями. К треноге прикреплены различные вымпелы, мешок с кинокамерой.

В 11 часов 30 минут я включаю рацию.

— База, база, вас вызывает вершина. Группа номер четыре достигла вершины Эвереста!

— В ответ мы принимаем поздравления, слышим беспорядочный шум и оживление в базовом лагере.

Офицеры связи просят нас перечислить все предметы, которые мы обнаружили на вершине, — таким образом они устанавливают факт совершения восхождения. Юра Кононов включил магнитофон и спрашивает нас о том, что мы хотим передать с вершины на Родину. Мы передаем поздравление советским людям с Днем Победы и посвящаем наше восхождение этому празднику.

Фотографирую Юру Голодова с флагом СССР, флагами Непала и ООН. Юра стоит на вершине в позе Тенцинга Норгея, правая нога его на вершине, под левой рукой видна стена пика Лхоцзе. Юра разворачивает трепещущий на ветру пионерский флажок — мы выполнили поручение пионеров Белоруссии. Флаги СССР, Непала и ООН прикрепляем к баллонам на вершине, портрет Николая Рериха устанавливаем рядом, значок ТАСС прикрепляем к одному из вымпелов.

Фотографируем каждый друг друга, снимаем круговую панораму. Почти час провели мы на вершине Эвереста, время пролетело незаметно. Напоследок сняли кислородные маски и подышали воздухом Эвереста.

Вот и все! Цель достигнута, поручения выполнены. Теперь — быстрее вниз!

 

Юрий Голодов.

Победа в День Победы

Все позади — жесточайший отбор кандидатов в Гималайскую экспедицию, усиленные тренировки, строгий режим, углубленные медицинские обследования. В подготовительном периоде было затрачено много физических сил и эмоциональной энергии. Тяжело было не в самой экспедиции, не во время изнурительных, многократных выходов вверх-вниз. В горах, которым отдано 20 лет жизни, для меня все просто и ясно. Горы все ставят на свои места, они выявляют «кто есть кто». Трудность подготовительного периода для меня заключалась в том, что отстаивать свои права пришлось среди своих же ребят, алмаатинцев.

Я еду в экспедицию как оператор высотных съемок, но уже в базовом лагере Евгений Игоревич Тамм говорит мне:

— Ты мне нужен здесь как спортсмен. И это еще больше вдохновляет меня, вселяет уверенность в собственные силы. Эверест должен быть покорен во что бы то ни стало. Без этого я не смогу покинуть Гималаи, вернуться домой. Здесь я должен доказать всем и самому себе, на что способен!

И началась работа, тяжелейшая работа по установке и оборудованию промежуточных лагерей, переноске в них грузов.

Я работаю в четверке, возглавляемой В. Онищенко. Кроме меня в группе В. Хомутов и А. Москальцов. На первый взгляд состав нашей группы разномастный — в ней представители двух альпинистских поколений, трех альпинистских школ, трех городов.

Вячеслав Онищенко — москвич, «трудовец», замечательный альпинист и скалолаз, много ходил с Б. Т. Романовым, имеет богатейший опыт прохождения скальных и технических маршрутов, представитель старшего поколения альпинистов. Валерий Хомутов - тоже москвич, но представитель школы высотников из «Буревестника». Алексей Москальцов — харьковчанин, потомственный альпинист, в 20 лет стал мастером спорта СССР по скалолазанию, тяготеет к маршрутам технически сложным и только за 2 года до экспедиции в Гималаи сделал свои первые восхождения на высокие горы.

С первых дней работы в экспедиции в группе налаживается дружеская, доброжелательная атмосфера. И когда в самом начале работы экспедиции заболевает Е. Ильинский, Слава Онищенко выражает опасение, что меня могут перекинуть в группу алмаатинцев. Я его успокаиваю, Слава доволен, довольны все ребята. Ведь мы успели сработаться, подружиться.

Я работаю в связке с Лешей Москальцовым. Считаю, мне здорово повезло. Леша великолепный парень и сильный спортсмен. Вместо 12–15 кг., переносимых участниками экспедиции, мы с ним во время второго выхода в конце марта несем на высоте 7100 по 22 кг.

А темп работы всей группы задает Слава Онищенко. Он немногословен — и это прекрасное качество руководителя. Порой он только своими действиями дает знать, как надо поступать в данной ситуации, что делать. И мы понимаем Славу, он понимает нас.

Мы работали как вспомогатели, не имея разрешения на штурм вершины. Наша задача состояла в участии в обработке маршрута, установке лагеря V, а далее - вниз… Тем, кто был в первых 3 группах, естественно, было морально легче. Они обрабатывают маршрут, участвуют в забросках и идут на восхождение. Они знают свои возможности, они могут распределить свои силы на длительный этап подготовительных работ на пути к вершине. Нам же было не до — чактических выкладок. Необходимо было показать себя, дать понять руководству, что и мы можем после обработки маршрута идти на вершину.

Однако не все складывается так удачно, как хотелось бы. Надо мной как будто бы все время висел злой рок.

В начале апреля в лагере II внезапно заболевает руководитель нашей четверки Слава Онищенко. Самоотверженная работа, вынужденное переохлаждение дают о себе знать. Для спасения его жизни необходим немедленный спуск, что мы и делаем. Руководство четверкой возлагается на В. Хомутова, и к нам в группу добавляют москвича В. Пучкова. И вновь работа продолжается.

Нам предстоит серьезная и ответственная задача по установке и оборудованию лагеря IV. А сами для себя мы думаем попытаться установить лагерь V и… штурмовать вершину.

18 апреля мы с Лешей выходим на отметку 8250 м., устанавливаем палатку, остаемся в ней ночевать. Это первая наша с ним серьезная победа! Мы первые из советских альпинистов, ночевавших на такой высоте! И у нас еще было достаточно сил идти выше.

19-го утром проснулись оттого, что мерзнут ноги. В палатке — минус 27°. Так что же в таком случае на «улице»? Нехотя вылезаем из спальных мешков. После завтрака проводим ревизию имеющегося в лагере снаряжения, отбираем то, что нам понадобится для дальнейшей обработки маршрута. Но часть снаряжения находится вне палатки, в 20 м. ниже. Мне предстоит идти за ним, так как я нахожусь ближе к выходу (площадка под палаткой настолько узка, что лишнее перемещение недопустимо). Вне палатки настолько холодно, что решил подключить кислород. Забрав груз, которого набралось почти 20 кг., поднимаюсь к палатке. Остается 3 м. Очередной раз натягиваю перила и… лечу вниз. Крюк не выдержал — слишком большая была нагрузка. Пролетел метров 5–6, не более. Зависаю на предыдущем крюке, упираясь одной ногой в небольшой скальный выступ. Действую согласно своим установившимся принципам - никогда не поддаваться панике, сначала подумать, потом лишь что-то предпринимать. «Стоять» неудобно - мешает рюкзак. Понимаю, что один ничего не сделаю, зову Алексея. Ничего не подозревающий Леша высунул голову из палатки и нетерпеливо спросил:

— Где ты? Ну что там еще?

Но увидев, что конца перильной веревки и крюка на площадке нет, все понял, засуетился, но при этом не забыл дать мне ценный совет - упереться рюкзаком в скалу. Действительно, так легче стоять. Через некоторое время Леше удается забить в разрушенные скалы крюк и организовать страховку, с помощью которой я вылезаю на площадку. Вроде бы все обошлось благополучно, за исключением небольших ушибов и ссадин. Вновь проверяем снаряжение. Оказалось, что веревок достаточно, но очень мало крючьев и всего лишь один карабин. Для дальнейшего подъема это далеко не достаточно. Где-то произошел просчет. И все же идем вверх.

Леша уходит навешивать перила, я остаюсь на страховке. После 12 часов к нам подошли ночевавшие в лагере III Хомутов и Пучков, принесли дополнительный кислород и питание. Вчетвером расширяем площадку под палаткой, устанавливаем ее, «создаем в ней уют», после чего уходим в лагерь III. 20 апреля мы с Алексеем вновь делаем ходку в лагерь IV с кислородом, во время которой я почувствовал сильную боль в правом плечевом суставе - результат вчерашнего падения. Леша работает впереди, я отстаю, сначала ненамного, а потом значительно. Тем не менее минимальная задача нашей группы выполнена. Мы установили лагерь IV, каждый сделал по 2 грузовых ходки. А максимальную задачу, которую мы поставили сами для себя (установить лагерь V и выше), выполнить не удалось. Теперь мы в общей очереди, но последние…

Наконец-то настало то долгожданное утро 4 мая. Мы с Москальцовым выходим из базового лагеря на штурм Эвереста. Хомутов и Пучков должны были выйти на следующий день.

Утром мы встали, как обычно, до 5 часов. Весь лагерь уже на ногах. В лагере уже выработалась особая церемония проводов уходящих на восхождение. На улице минус 10°. Все собрались в кают-компании и ожидают нас. Я, одевшись, захожу в палатку к Леше. Он неторопливо надевает гамаши, сосредоточен. На мое «надо поторапливаться к столу» ответил односложно:

— Уже готов.

В кают-компании чувствуется некоторая напряженность, вполне соответствующая предстоящим волнениям. Мы с Лешей сели за стол и молча стали есть молочную овсяную кашу. Володя Воскобойников подал поджаренные сосиски. Все смотрят на нас и лишь изредка приглушенно переговариваются. Заходит Тамм и, как всегда, тихо усаживается где-то в глубине палатки, не нарушая общей церемонии поглощения пищи. Мне становится неловко находиться в центре внимания. Наблюдаю за Лешей. Он суетится, кашу не доел, съел лишь пару сосисок. Быстро выпиваем кофе и выходим из палатки.

«Киношники» уже наладили свою киноаппаратуру. Снимают. Тамм помогает мне надеть рюкзак. Тепло прощаемся со всем. На некоторое время наступает тишина. Задымилась ритуальная печка. Запах горящего можжевельника быстро распространяется по лагерю. И тут я замечаю, что Алексея нет рядом. Он уже обошел печку справа, пошел, не оглядываясь, вниз по осыпной морене по направлению к ледопаду Кхумбу. Прохожу мимо печки, провожу рукой по ее холодным стенам, вдыхаю терпкий аромат сгораемого можжевельника, спускаюсь за Алексеем.

Вышли на ледник, идем молча, быстро. За время выходов на работу в верхние лагеря у нас выработалось правило идти молча, пока не пройдем этот коварный ледопад.

Идем по пологой части ледопада. Подошли к месту, где обычно после каждого выхода наверх оставляли кошки и ледорубы, чтобы лишний раз не таскать на себе все снаряжение. Как правило, кошки надевали здесь же, у большого камня. Но сегодня я предлагаю взять кошки и, не снижая темпа, идти до первой веревки без кошек. Через 30–35 минут мы достигли первой веревки, надели кошки и только начали движение вверх, как услышали мощный гул и увидели снежно-ледовую лавину, несущуюся с перевала Лхо Ла. Огромный ледовый блок обрушился на то место, где мы должны были надеть кошки. На некоторое время за сплошным облаком снежной пыли скрылся от нас базовый лагерь. С трудом доходит до сознания та вполне реальная возможность, которую нам только что удалось избежать, — оказаться под ледяными глыбами. И тут метров 100 выше нас вновь ледовый обвал. Как будто бы два грозных предупреждения о предстоящих опасностях. Но предаваться суеверию было некогда - надо спешить наверх.

Идем быстро, Леша впереди, я - в 20–30 метрах позади. Вижу, что он не просто торопится, а буквально летит наверх.

Впереди глубокая ледовая трещина. Успеваю предупредить Лешу, что надо быть внимательным и осторожным. Прохожу через трещину по лестнице первым, начинаю разматывать веревку, чтобы на дальнейшем пути осуществить страховку, и наблюдаю за ним. Вижу, как он довольно резко начинает движение по лестнице, правая нога его проскользнула по ступеньке, он теряет равновесие и летит вниз. Вот здесь и пригодились имеющийся резерв сил и многолетний альпинистский опыт, чтобы одному вытащить Лешу из трещины. Некоторое время спустя, уже придя в сознание, он спрашивает:

— А кто же меня вытащил?..

И тут мы оба осознаем, что потеряли ту единственную предоставленную нам возможность покорения Эвереста. Беру себя в руки - раскисать нельзя, надо спускать Лешу вниз, ведь у него возможно сотрясение мозга. Быстро связываюсь с базовым лагерем. Нам на помощь выходит спасательная группа, в составе которой и наш врач С. Орловский. И вновь мне по рации (в который раз) голос Тамма вселяет надежду. Я слышу: назавтра нашей группе, несмотря ни на что, предстоит выход на штурм Эвереста.

И снова спуск в базовый лагерь, но теперь уже с носилками и Лешей на них.

Я никогда не жаловался на эмоциональную распущенность, слабость нервов, но ночью не сплю. В который раз спрашиваю себя, в чем причина нашей неудачи, чуть не обернувшейся трагедией для Алексея, для нас всех. Буду ли я на вершине, еще неизвестно, а вот он уже не будет. И тогда, в ту ночь, я знал, что даже в случае моей победы над Эверестом радость не будет полной, не будет полным удовлетворение от проделанной огромной работы. Вновь «прокручивая» назад события прошедшего дня, я нашел, в чем заключается мой просчет, больше того — моя вина. С утра я почувствовал некоторую Лешину взвинченность. Я его понимал, сам испытывал то же самое, но с годами научился в нужные моменты сдерживать свои чувства. Сумев погасить свои излишние эмоции, я не смог помочь ему сделать то же самое. А я ведь старше его. Алексей заслужил вершину не меньше, а в какой-то мере и больше других участников экспедиции. И вот срыв на ерунде, нелепый до обидного срыв! Удалось уснуть лишь после приема по совету Орловского значительной дозы снотворного.

А утром 5 мая, в день моего рождения, из базового лагеря на штурм вершины выходим уже втроем: Хомутов, Пучков и.я. Благополучно миновали злополучный ледопад Кхумбу, I лагерь, II. Погода не балует, небо хмурится с утра, а во второй половине дня идет снег, с вершины слышится постоянный гул. Но наше стремление к достижению цели сильнее гималайской непогоды, к тому же у нас была тайная мысль выйти на вершину 9 Мая — в День Победы.

Встречаем возвращающихся победителей: Балыбердина и Мысловского, Туркевича и Бершова, Ефимова и Иванова. Мы их поздравляем, они желают нам удачи. Сережа Ефимов в ночь с 6 на 7 мая остается с нами ночевать в лагере II. Для снятия стрессовых нагрузок позволяем себе выпить по ложке коньяка, а заодно, таким образом, отметить Сережину победу. Да и у меня был далеко не второстепенный повод для «пьянки» — день рождения жены. Сережа шутит:

— Мы самые высокогорные алкоголики.

А погода все ухудшается, и одновременно снижаются шансы покорить вершину. Вечером 7 мая достигаем лагеря III, остаемся ночевать с твердым намерением завтра дойти до лагеря V, не останавливаясь в IV. Это единственный шанс достичь вершины 9 Мая.

Непогода усиливается, тучи над Эверестом сгущаются. И новое препятствие: встретившись в лагере IV с группой Ильинского, узнаем, что всем участникам экспедиции присвоены звания заслуженных мастеров спорта СССР, а также дано указание немедленного спуска ввиду резкого ухудшения погоды. Связываемся по рации с базовым лагерем. Нам подтверждают эту новость. Но нас уже не остановить. Мы должны покорить вершину, и мы там будем. Слишком, много пришлось пережить, чтобы в нескольких метрах от нее повернуть назад, слишком велико было желание. Все предыдущие группы подстраховывали друг друга, мы же оставались одни. В случае чего нас спасать некому. Но и это нас не останавливало.

И снова Тамм подает надежду. Нет, он не разрешает штурм вершины, но и не запрещает его.

— Решайте сами, — говорит он.

И мы, поздравив с покорением Эвереста Валиева и Хрищатого, не останавливаясь в лагере IV, двигаемся выше и к 23:30 достигаем лагеря V. Здесь ночуем, не снимая ботинок.

Рано утром 9 мая выходим из последнего лагеря. Мобилизованы все силы, сознание работает только на одно: во что бы то ни стало достичь вершины. И мы продвигаемся вверх, несмотря на сокрушительные порывы ветра.

И вот в 11 часов 30 минут по непальскому времени мы на вершине! Что мы чувствуем? Радость победы? Удовлетворение от проделанного? Нет, эти чувства притуплены. Связываемся с базовым лагерем. Тревожный голос Евгения Игоревича:

— Где вы?

— Мы на вершине, — передает Хомутов.

— Поздравляю, — каким-то странным голосом говорит Тамм и внезапно замолкает.

В эфир врывается радостный голос нашего радиста-переводчика Ю. В. Кононова. Мы передаем поздравление с Днем Победы советскому народу и народам всех стран, боровшихся с фашизмом. Затем в соответствии с просьбой непальского офицера связи описываем вершину, подтверждая тем самым свое присутствие на ней. Закончив, разговор с базовым лагерем, поздравляем друг друга, фотографируемся, высоко подняв над Эверестом, флаги ООН, Непала и выше всех — красный флаг нашей Родины!

Сорок минут пребывания на вершине. Ради них выдержано столько испытаний! К ним я шел 20 лет, через расположенные вблизи Алма-Аты четырех и пятитысячники Заилийского Алатау, через грозный Хан-Тенгри, через памирские семитысячники.

Здесь же на вершине я делаю соответствующую надпись на фотографии своего первого тренера Сарыма Худерина, погибшего в горах Кавказа в 60-х годах. Забираю ее с собой, чтобы потом в Москве передать сестре Сарыма. Вторую его фотографию оставляю на вершине.

12 мая нас встретили в базовом лагере… И только здесь — среди друзей мы наконец осознали радость победы… Нашей победы в День Победы!

 

Владимир Пучков.

Из дневника восходителя

24.03.82.

У нас первый выход наверх. Выходим из лагеря в 6:30. Погода пасмурная. Несем с собой лестницы, флажки для разметки маршрута, фирновые страховочные колья, веревки, ледовые крючья. Путь, по которому мы движемся, уже размечен, однако он нуждается в дополнительной обработке.

Подходим к верхнему участку. Перед нами отвесная, высотой 70 м. ледовая стена с поперечной трещиной. Сверху нависают многотонные глыбы льда, готовые сорваться в любой момент. Передовая группа закрепила здесь две 40-метровые веревки и перекинула через трещину веревочную лестницу. Этот участок теперь не представляет особой трудности, но надо учесть, что каждому работающему на стене придется проходить ледопад по нескольку раз и с тяжелыми грузами. Поэтому принимаем решение собрать из отдельных 3-метровых секций 2 длинные лестницы и установить их в нижней и верхней частях — стены. На эту операцию уходит около 2 часов. Наконец вылезаем наверх и встречаемся с группой Славы Онищенко, которая делала сегодня заброску грузов на плато - на высоту 6100 м. Они спускаются вниз.

Узнаем, что Володя Шопин успел побывать в трещине, но все обошлось благополучно. Погода ухудшается, становится пасмурно и холодно, идет снег. Спускаемся вниз по обработанному пути. Скорее в базовый лагерь — обедать и отдыхать.

Через день выходим на более длительный срок — на 3–4 дня. Вчера выпал свежий снег. Путь угадываем только по маркировочным флажкам. Часа через 3 выходим наверх, приближаемся к промежуточному лагерю (6100). Перед нами огромное фирновое плато, так называемый Западный цирк, или Долина Безмолвия, перерезанная широкими поперечными трещинами. Справа под склонами Нупцзе угадывается возможный путь, по которому можно пройти под юго-западную стену Эвереста.

Перед нами возникает проблема выбора: идти наверх при сильном встречном ветре или ночевать в промежуточном лагере без спальных мешков, так как спальные мешки находятся в I лагере. Овчинников предлагает нам третий вариант - спускаться вниз вместе со всеми, а завтра снова вверх. Валентин Иванов принимает решение, и мы остаемся ночевать в промежуточном лагере. Надеваем на себя все теплые вещи, на дно палатки настилаем толстым слоем веревки и палатки, принесенные в промежуточный лагерь. Укрываемся сверху большой палаткой, сложенной в несколько слоев, и стараемся уснуть. Удается это не сразу, так как ночной холод проникает в палатку и дает себя знать.

Наутро погода улучшилась. Впервые видим на довольно близком расстоянии юго-западную стену Эвереста и вершину Лхоцзе (8550). Идем под склонами Нупцзе, обходя стороной края трещин. Тропу занесло снегом. Приходится ее отыскивать, проверяя плотность снега перед собой лыжными палками. На тропе нога не проваливается, но стоит шагнуть в сторону — и ты уже по щиколотку, а то и по колено в снегу. Заодно втыкаем в снег маркировочные флажки, чтобы после сильных снегопадов не потерять тропу.

Навстречу нам идут наши ребята - алмаатинцы, руководимые Казбеком Валиевым. Вместе с ними шерпы — высотные носильщики. Они ночевали в I лагере после того, как занесли туда грузы.

Дорога до I лагеря кажется бесконечной. Такой длинный переход на высоте 6400, тем более впервые в этой экспедиции, дается с большим трудом. Наконец последний подъем — и мы у палаток I лагеря. В глаза бросается огромное количество мусора, который остался здесь от пребывания нескольких последних экспедиций. Все, что было оставлено раньше, постепенно засыпается снегом и стекает вниз вместе с массами фирна. Еще больше мусора в месте расположения базового лагеря. Загрязнение Эвереста становится угрожающим. Невольно задаешь себе вопрос, куда приведет это бесконтрольное засорение гор, которое грозит не только популярным Гималаям, но и не менее популярным у нас в СССР Кавказу, Памиру, Тянь-Шаню, если своевременно не принять необходимые меры.

Перед нашей группой поставлена важная и ответственная задача: выбрать оптимальный вариант начала маршрута и приступить к обработке стены. Каждый раз выход на новую стену переживаешь заново. Под ее пристальным «взглядом» легко потерять присутствие духа и уверенность в себе. Выбираем вариант подъема, и вот раздается стук молотка — забит первый крюк в стену Эвереста. Стена на некоторое время становится нашим домом — не очень-то уютным и приветливым, но домом…

3.04.82.

Выходим из базового лагеря, на этот раз на 5 дней. Нас пятеро - к нам присоединился Сережа Ефимов. Он пришел с последним караваном и несколько выбился из общего графика. Проходим ледопад по уже знакомому пути. Перед ледовой стеной останавливаемся. Верхние глыбы угрожающе надвинулись и готовы сорваться вниз. Этот участок можно проскочить один раз, но рисковать каждый день неразумно. Надо искать путь обхода.

Быстро проскакиваем опасный участок и наверху встречаемся с группой Мысловского. Обсудив сложившуюся ситуацию, решаем потратить несколько часов для организации обходного, менее опасного, пути и ликвидировать угрожающее положение. Выполнить эту работу поручается двум двойкам. Двойке из группы Иванова - Туркевичу и Ефимову и из группы Мысловского - Шопину и Балыбердину. Путь до I лагеря прошли раза в два быстрее, чем в первый выход, — сказывается акклиматизация и хороший отдых. В течение 3 дней совершаем однообразную и тяжелую работу. Утром максимально загружаем рюкзаки снаряжением и продуктами, заносим их во II лагерь, выгружаем и к вечеру спускаемся в I лагерь. К нам снизу подошла группа Онищенко. Они забирают грузы, поднимаются во II лагерь и остаются там, чтобы продолжить дальнейшую обработку маршрута. Снова идем вниз на отдых.

Настал кульминационный момент в работе экспедиции: преодоление почти вертикального участка от III до IV лагеря. Дальше будет проще, хотя высота, на которой придется работать, значительно больше предельных высот, достигнутых когда-либо советскими альпинистами. Правда, мы «поднимались» на эти высоты в барокамерах, и все выдержали испытание, однако ставить знак равенства между пребыванием в барокамере и выполнением тяжелой альпинистской работы наверху никак нельзя…

С окружающих склонов часто сходят лавины. В один из дней я насчитал их целый десяток. Базовый лагерь расположен достаточно далеко от опасных склонов, и ни одна из лавин не дошла до палаток.

Нас постоянно беспокоят снегопады: состояние маршрута ухудшается. И — новое непредвиденное затруднение: наши помощники-шерпы отказываются идти выше II лагеря. Там постепенно скапливается снаряжение для III, IV, V лагерей, и II лагерь напоминает сейчас склад под открытым небом. У меня на глазах, когда мы забрасывали грузы, один шерпа, пройдя несколько веревок по стене, сбросил свою ношу с плеч, привалил к камню и ушел вниз. Как выяснилось, шерпы не привыкли работать в плохую погоду, а тем более на таком сложном маршруте, как наш. Лишь двое из них — Темпо и Самоду — поднялись выше II лагеря, и только Наванг дошел до высоты 8000.

Место для лагеря IV нашли на ажурном снежном гребне на высоте 8300.

17.04.82

Утром выходим из базового лагеря. Наша задача - окончательно установить лагерь IV и, если останется время, начать обработку участка выше него.

Весь путь до лагеря I проходим значительно быстрее, нежели в первые 2 выхода. Подходя к палаткам, еще раз бросаем взгляд на стену и оцениваем путь, который нам предстоит преодолеть. Выше заснеженных скал, над которыми установлен лагерь II, высится сначала серая, а потом черная стена. Нам надо подняться выше черной стены на неявно выраженный гребень, выводящий на Западный гребень.

18.04.82

На следующий день поднимаемся до лагеря II. Здесь находится Эрик Ильинский, он пойдет вместе с нами в лагерь III. Сюда же спускаются Иванов, Ефимов, а немного погодя Бершов и Туркевич. Они настроены оптимистично - им удалось обработать ключевое место маршрута — вертикальную стену между III и IV лагерями.

19.04.82

Утром, захватив по 3 баллона кислорода, выходим наверх. Сразу же ощущаю, что крутизна стены заметно возросла и идти значительно труднее. Считаем пройденные веревки - всего их между II и III лагерями более 20. Этот путь я прохожу впервые. Несмотря на кажущуюся простоту, для его прохождения мы затратили более 4 часов тяжелой работы.

В лагере III две палатки, установленные под скальной стенкой. Площадки вырублены в снежном надуве. Одна площадка расположена несколько выше другой. Мы с Валерой Хомутовым и с Эриком Ильинским разместились в нижней палатке, а в верхней палатке — Юра Голодов и Леша Москальцов.

20.04.82

Первыми выходят Голодов и Москальцов. Через час выходим мы с Хомутовым. Ильинский остается в лагере III.

После прохождения этого труднейшего участка добираюсь до лагеря IV. Москальцов и Голодов остаются здесь ночевать, а мы с Хомутовым спускаемся в лагерь III, чтобы завтра сделать еще одну заброску. Юра с Лешей должны начать дальнейшую обработку маршрута — так мы спланировали нашу работу…

4.05.82.

Голодов и Москальцов ушли наверх. Часа через полтора внезапно заработала рация. Говорит Голодов: «При переходе трещины Леша Москальцов потерял равновесие и упал вниз. Очень сильно ушиб переносицу, травмировал ногу. Чувствует себя нормально. Если к нам поднимутся Хомутов и Пучков, то мы втроем его спустим…»

Быстро снаряжается спасотряд. Я выхожу вместе с Леней Трощиненко, а Валерий Хомутов поджидает доктора Орловского и будет подниматься вместе с ним. Часа через полтора подходим к месту происшествия. Москальцов лежит на снегу. Трогать Лешу не решаемся, надо ждать доктора. Через полчаса подходит Орловский. Осматривает Москальцова и делает заключение: «Сотрясение мозга, двигаться противопоказано, необходимо транспортировать». По связи просим прислать на помощь четверых с носилками, а сами спускаем пострадавшего на станковом рюкзаке. Нести одному тяжело, а вдвоем и тем более вчетвером нельзя: не позволяет крутой извилистый рельеф. Поэтому через каждые 20–30 м. меняемся. Наконец, пройдя самую изрезанную часть ледопада, выходим на более ровный участок. Снизу подходит спасотряд. Укладываем Лешу на носилки и, меняясь четверками, спускаемся.

В 2 часа дня двойка Мысловский-Балыбердин сообщила по рации, что достигла вершины Эвереста. В самый торжественный момент жизни нашей экспедиции мы спускаем пострадавшего. На вершине ему уже не быть. Леша это понимает, и глаза его полны слез…

5.05.82.

Утром выходим на штурм в тройке: Хомутов, я и Голодов. Провожают нас так же торжественно, как и всех предыдущих восходителей. В лагерь I пришли в 15:00.

6.05.82.

Выходим в 9:00. На скалах много снега. Иду в кошках.

8 лагерь II приходим в 15:00. Здесь уже находятся победители. Объятия, поздравления с победой. Эдик сильно поморозил руки, страдает от боли, у него очень усталый вид. Они уже побывали на вершине, а у нас все еще впереди.

7.05.82.

Выходим из лагеря II с очень тяжелыми рюкзаками. Несем запас кислорода на все восхождение, потому что рассчитывать нам не на кого — наверху кислород в большом дефиците. Пользоваться будем тем, что несем с собой. В лагерь III пришли в 17 часов. По связи узнали, что двойка Валиев-Хрищатый делала попытку штурма, но из-за холода и ветра вернулась назад. Вторую попытку они сделали во второй половине дня и восхождение фактически совершали ночью.

8.05.82.

Вышли в 10:00. Несем по 5 баллонов кислорода, спальный мешок для IV лагеря, бензин и продукты. Рюкзак весит более 20 кг. Очень тяжело идти на отвесных И очень крутых участках. По дневной связи услышали, что двойке Ильинский-Чепчев база предлагает спускаться вместе с двойкой Валиев-Хрищатый для их подстраховки.

Мы поднялись в лагерь IV к вечерней связи. Нам неожиданно сообщили, что всем спортсменам, принимавшим участие в обработке маршрута, присвоено звание заслуженных мастеров спорта СССР. Первая мысль: «Как некстати это сообщение — ведь нам еще идти на штурм. И только после штурма можно будет по достоинству оценить наши заслуги. Да и дело не в звании, главное — взойти на вершину, тем более что до нее рукой подать». Голос в рации продолжает говорить что-то такое, что не сразу доходит до сознания:

Есть указание прекращать все восхождения.

Как прекращать? Все правильно, мы завтра все прекратим! Теперь все ясно, надо сейчас же идти наверх.

Сегодня V лагерь, а завтра — завтра покажет день, тем более такой день — 9 Мая!

Мысль о том, что надо взойти на вершину именно 9 Мая, вертелась в голове еще внизу, когда мы преодолевали ледопад. Мы, не сговариваясь, почти одновременно начали разговор о том, что по графику нам не хватает одного дня, чтобы взойти на вершину именно 9 Мая. Где же взять этот недостающий день? Единственная возможность — пройти за один день расстояние между двумя лагерями сразу. Поэтому после вечерней связи мы надели рюкзаки и в 19:00 вышли из палатки.

Единственной путеводной нитью была перильная веревка. Постепенно глаза начали привыкать к темноте, стали угадываться очертания ажурного снежного гребня, который нам предстояло пройти сегодня. Снег матово поблескивал под ногами. На остром как нож гребне пришлось садиться верхом, чтобы не потерять равновесие. На скалах угадывал направление движения на неудобном зигзагообразном траверсе. Провисев несколько минут на веревке, с трудом вскарабкался на узкую полочку с огромным живым камнем, на ощупь отыскивая мелкие зацепки. Вылез под нависающую стенку, переходящую в кулуар. Слева снежный гребень и снова длинный, нескончаемый кулуар.

По сыпучему скальному гребешку осторожно, чтобы не спустить камни на ребят, идущих следом, вылез на какой-то гребень. Резко дунул в лицо холодный резкий ветер. Оглядевшись, я понял, что нахожусь на Западном гребне и что передо мной в темноте простирается Тибет. Следовательно, до палатки V лагеря несколько десятков метров. На одном дыхании проскочил это расстояние, и вот впереди что-то полощется — палатка!

Обойдя палатку слева по острому снежному гребешку, опустился перед входом, аккуратно завязанным капроновым шнурком. Чтобы развязать узел, пришлось снять рукавицы. Руки мгновенно окоченели, но узел успел развязать. Залез в палатку прямо в кошках - на улице кошки не снять. Через несколько минут вваливаются Валера и Юра. С трудом снимаем кошки, ботинки решаем не снимать - утром на этом сэкономим целый час. Устраиваемся в спальных мешках на ночлег. Забываемся в полудреме.

Просыпаемся около 5 утра. Готовим питье, завтракаем, заполняем флягу, начинаем надевать кошки - это самая мучительная процедура. Руки не слушаются, дыхание срывается. Наконец все готово, можно выходить. На улице уже светло. Ветер сильный, но дует в спину. Начинается восход солнца. Гребень местами освещен солнечными лучами. Там, где их нет, мертвящий холод. Коченеют ноги и руки. Выходим на освещенное место, и сразу становится теплее. Однако приходится все время идти по теневой стороне… Снова замерзают ноги. К 8:00 подходим по черепичному склону под рыжую скалу. Сообщаем на базу, что через 3 часа будем под вершиной. Наше сообщение воспринимается довольно спокойно. Видимо, внизу в нашей решимости взойти на вершину не сомневались.

Идем все время вместе, собрав веревку в кольца. Поднимаемся все выше. Гребень где-то справа над нами, слева внизу виден ледник Ронгбук. Оттуда должны подниматься 2 экспедиции — из Англии и США. Кто-то даже заметил красную палатку. Значит, мы их опередили. Позднее мы узнали, что обе экспедиции отступили, потеряв 3 человек. Отыскиваем правильное направление движения, чтобы кратчайшим путем попасть на вершину. По зализанным серым камням, посыпанным снегом, по полкам и полочкам все ближе к гребню, на котором возвышается снежная шапка. Последние усилия. Пройдя скальную осыпь, попадаем на снежную подушку.

Вот она, вершина! В этом нет никаких сомнений. Дальше идти некуда. В центре небольшого снежного пологого гребня воткнуты кислородные баллоны, к ним привязаны вымпелы, оставленные нашими ребятами. Каждая связка оставляла на вершине свидетельство своего пребывания. Подойдя поближе, вижу в центре углубления, вырытого в снегу, верхушку пресловутой треноги.

Достаю фотоаппарат, снимаю панораму на цветную пленку, потом перезаряжаю пленку и фотографирую Юру с вымпелами и затем Валеру. Снова фотографирую круговую панораму окрестных гор. На несколько минут снимаем кислородные маски, чтобы подышать воздухом Эвереста. Поздравляем друг друга. Валера включил рацию и на одном дыхании выдал поздравление: «Всему советскому народу и всем народам, боровшимся с фашизмом, с Днем Победы, 9 Мая».

 

Алексей Москальцов.

Оглядываясь назад

В день первого штурма я с Юрой Голодовым вышел из базового лагеря вверх… И само ощущение победы дошло ко мне сквозь горечь собственной неудачи, сильную головную боль, не оставив особых эмоций.

Вспоминается, как кто-то еще в Москве обронил о маршруте, что, мол, «на Союзе займет не выше третьего». Ой нет! Да и как сравнить с чем-нибудь? Вон там, где-то под первой крутой ступенью, могла бы находиться вершина пика Коммунизма, а ведь маршрут оттуда фактически только начинается. Вся работа выше.

В дальнейшем каждый раз, идя вверх или спускаясь, с этого места я буду рассматривать Гору — где был вчера, где сейчас работают ребята, куда нужно подняться. И каждый раз буду испытывать чувство уважения к Горе и восхищаться ее величием.

Надолго запомнится и один день заброски из II в III лагерь. Это было во время 2-го выхода нашей группы. Все сильно страдали от кашля, а мы с Валерой Хомутовым особенно.

Мы поднялись на 7300. Здесь бушевал ветер. Палатка содрогалась под его ударами. Установленная не неудобной полочке, она была маленькая и покосившаяся. Мы с трудом втиснулись внутрь вчетвером и так провели всю ночь. Ветер не прекращался ни на минуту и все рвал и рвал палатку. Заснуть было невозможно: грохот ветра, теснота, и, главное, высота — ведь мы впервые поднялись сюда.

К утру погода улучшилась, и стало ясно, что можно работать. Поев и собравшись, мы вышли вверх.

Рюкзак получился тяжелым, и с первых шагов я почувствовал, что вчерашняя отсидка забрала последние силы. Я прохожу 5–6 м. и останавливаюсь, чтобы отдышаться, пульс даже не пытаюсь подсчитать.

Снова шаг за шагом, цепляясь за веревку зажимом, поднимаюсь вверх. Снова, пройдя несколько метров, прислоняюсь к камню и восстанавливаю дыхание. Ветра, постоянно дующего слева, уже почти не замечаю. Юрка идет немного впереди, и я пытаюсь его догнать, но расстояние между нами никак не уменьшается. Но и ему ведь тоже тяжело. Думаю о том, какой жалкой и маленькой букашкой, ползущей в Гору, выгляжу со стороны. Но через пару часов все мысли уходят, кроме одной — надо, надо идти, идти вверх. Надо занести груз.

Постепенно в голове появляется какой-то звон. Иногда, остановившись и закрыв глаза, я вдруг слышу как бы чей-то бессвязный далекий разговор, какие-то неразборчивые звуки. Где-то я уже читал о галлюцинациях на высоте и даже о духах Эвереста. Но нет, это не галлюцинации. Отдышавшись, чувствую, что я в порядке, что могу идти дальше, но все повторяется снова. Так мы и шли более 5 часов… Ни до, ни после мне не было так тяжело, как в тот день.

К утру провисшие стенки палатки обросли толстым слоем инея. Казалось, что все вокруг промерзло насквозь. Хочется куда-нибудь спрятаться от холода, проникающего повсюду. Отключаю кислород и снимаю маску. От каждого неосторожного движения на лицо обрушивается ворох снежинок. Сон как рукой снимает. Примус, лежавший где-то в углу палатки, застыл так, что не возьмешь в руки. Долго разогреваем его на газовой горелке. Она еле горит на таком морозе.

Долго греем воду, что-то готовим. Ночь прошла нормально, кажется, отдохнули неплохо. Чувствуем себя даже лучше, чем в прошлый раз во II лагере на 7300. А ведь здесь на километр выше. Сказывается акклиматизация, но главное, конечно, кислород. Все движения, правда, какие-то замедленные. Ботинки, хоть и не замерзшие, натягиваешь и зашнуровываешь в несколько приемов.

Быстро пролетает время. Пора выходить. Сегодня нужно сделать хорошую площадку для лагеря и постараться пройти выше. Но площадкой займемся потом, когда снизу поднимутся ребята с заброской, а сейчас нужно разобраться со снаряжением. От палатки вверх гребень просматривается достаточно далеко. Очень изрезанный, с жандармами, как зубья пилы. Без обработки не пройдешь.

Юра берет кислород и уходит вниз к нише за оставшимся снаряжением. Я разбираю все, что есть в палатке: молоток, крючья, веревки, карабины… А где же карабины? Вот это просчет. В лагере II кто-то из опускавшихся говорил, что тут их нет. И в III не было. Надо было поснимать что можно по пути. Упустили мы это. Теперь много не пройдешь.

Жду Юру. Что-то долго его нет. Вдруг слышу какой-то звон. Выглянуть? Но уже слышу:

— Леха.

Вылезаю из палатки, сразу понимаю, что произошло. Юрка висит внизу на веревке, другая, протянутая через палатку, врезавшись в снег, уходит вниз. Крюка, на котором крепился конец перил, последнего крюка - нет! Он вылетел.

Как ты?

Нормально.

Он уже стоит на небольшой полочке, закрепившись на забитом вчера крюке. Нужно быстрее восстановить перила. Крючьев много, но, как назло, выбора почти нет: либо толстые клинья, либо совсем маленькие. Небольшая скала, торчащая из снега, очень разрушена. Не удивительно, что крюк вылетел. Проторчал 3 дня в такой развалюхе - то солнце, то мороз, вот и…

Обшариваю трещины. Все не то, не то… Не так-то просто здесь надежно закрепить перила. Наконец, забиваю маленький лепесток, нужно еще что-нибудь покрепче. Чувствуется, что нет кислорода: после нескольких сильных ударов рука начинает слабеть. Приходится отдыхать. Юрка уже заждался там внизу. Но вот перила готовы. Нужно помочь ему выбраться на площадку. Сначала рюкзак. Он цепляет его на конец скинутой веревки. Метров 6–7, но рюкзак очень тяжелый. Я побыстрее вытаскиваю его на площадку и в изнеможении падаю сверху, пытаясь отдышаться. Как рыба, выкинутая на берег.

Минут через 5 прихожу в себя. Да, без кислорода тяжело, хочется подышать. Юра налегке потихоньку поднимается сам. Все обошлось. Болтнулся маятником на нижнем крюке, не перевернулся и, главное, не нагрузил зажим. Только немного ушиб руку, а ведь могло быть…

Забираемся в палатку, я надеваю кислородную маску. Как здорово! Разбираем принесенное. Времени уже сколько? Скоро должны подойти ребята. Ну хоть чуть-чуть пройдем вперед. Я смог пройти совсем немного, использовав те несколько карабинов, которые мы нашли недавно в лагере.

Показались ребята, поднявшиеся снизу с заброской, и мы решили сразу же заняться площадкой. Палатка одна, и установить ее нужно хорошо, чтобы можно было ночевать вчетвером. Под карнизом, где мы прилепили палатку, места очень мало, и неприятно, когда висит над головой. Решили просто срыть часть снежного гребня.

Юра ушел вниз, а мы втроем принялись за работу. По очереди начали копать. Лопатой долго не помахаешь, хоть и в маске. Фирн очень плотный, откалывается небольшими кусками.

Прошло уже 2 часа, а площадка только начинает вырисовываться. Смеркается. Спускаться придется в темноте, но надо закончить. Наконец-то все готово. Растягиваем палатку. Вчетвером тут будет нормально.

Вниз. Как быстро темнеет!

Валера уходит и сразу исчезает в темноте.

Цепляюсь за веревку и осторожно еду вниз.

Стоп.

Крюк.

Перещелкиваюсь.

Со своей старой, такой привычной восьмеркой я могу работать с закрытыми глазами. Движения почти автоматические. Вот только аккуратнее с камнями. Где-то внизу подо мной идут ребята.

Сейчас 21:00. Валера, связавшись с базой, докладывает, что сделано. Слышу голос Евгения Ивановича. Он мягко и ненавязчиво просит сделать завтра еще одну ходку вверх — забросить кислород. Юра, это по нашу душу. Мы прекрасно понимаем, как это нужно. Ну что ж, сходим. А сейчас скорее спать.

Пока мы с Юрой одеваемся, ребята, проснувшись чуть раньше, уже приготовили еду. Они никуда не идут. Груза как раз на двоих, а они уже сделали 2 заброски. Теперь наша очередь. У Володи сегодня день рождения, пусть готовят праздничный ужин. Чувствую себя нормально, хорошо выспался. Можно работать. 3 баллона в рюкзак - и вперед! Редкие облака почти не закрывают солнце, тихо. Везет же нам пока на погоду, тьфу-тьфу!

С первых шагов стараюсь идти спокойно, равномерно, не сбивая дыхания, и пореже останавливаться. Делать маленькие шажки, но все время вверх. Постепенно втягиваюсь в работу. Внимание полностью концентрируется на движении. Намечаю впереди место, где остановлюсь отдышаться, и равномернее шаг, шаг. Иногда появляется даже какой-то ритм. Путь хорошо знаком и, как часто бывает, кажется короче. Сегодня идется в охотку, всегда бы так. Стало даже жарковато. Снимаю пуховку и прячу ее в рюкзак. В анораке как раз нормально.

Юра идет на веревку сзади. Но расстояние между нами начинает постепенно увеличиваться. Мною овладевает чувство соревнования. Вот еще на полверевки ушел. Через какое-то время до меня доходит вся неуместность сравнений. «Одумайся. Чему ты обрадовался? Тебе легко? Вспомни, как на прошлом выходе ты плелся за ним, и постепенно отставая, ничего не мог сделать. Сегодня вы просто поменялись местами. Ну и что из этого?» Да, да, конечно. И после вчерашнего ему наверняка тяжело. Рука-то, наверное, болит. Просто он крепкий парень и не жалуется попусту. Терпи, Юра, я подожду тебя наверху.

Уйдя за перегиб, остаюсь один. Только веревка, скалы и вершина Эвереста впереди. Начинает сыпать снежок, но ветра почти нет и не холодно. На знакомой полочке решил было остановиться, но, почувствовав, что остываю, пошел дальше. Оставалось уже не так много. В палатке отдохну.

А вот и последняя стенка. Над ней наш лагерь IV. Сейчас, днем, палатка, врезанная в снежный гребень, смотрится даже красиво. Залезаю внутрь.

Снег начинает сыпать все сильнее. Что-то нет Юры. Пора возвращаться. Натянуло облака. Еще раз. оглядываюсь на одинокую палатку и скольжу по веревке вниз. Погода портится, наверно, всерьез. Веревки через 4 вижу оставленные баллоны. Юра медленно спускается вниз. Рука у него болит, и подниматься по таким стенкам ему очень тяжело. Мы вместе продолжаем спуск.

Именинник приготовил королевский ужин из нескольких блюд и вручает нам целую флягу сока. Как хочется выпить сразу все, но лучше растянуть удовольствие.

— Володя, а ведь на 7800 еще никто, наверное, не отмечал день рождения. Удачи тебе!

Мы желали удачи друг другу, всем, кто внизу. Уже скоро, очень скоро. Осталось чуть-чуть.

Наутро мы ушли вниз. Следующий выход будет уже последним. Мы пойдем на вершину. Мы обязательно взойдем на Гору.

4 мая мы с Юрой, как обычно в день выхода, к половине 6-го уже были в кают-компании. Наш чудо-повар Володя Воскобойников приготовил заказанный с вечера завтрак, и услужливый Сонам подает его на стол. В лагере уже никто не спит. Все вышли проводить нас. Последние пожелания, объятия.

— К черту!

Валера с Володей. Они выйдут завтра, и только перед вершиной мы соберемся вместе.

До встречи!

Все будет в порядке!

И вот наконец-то мы идем. Под ногами хрустит утренний ледок. Нам нужно пройти лишь чуть выше, чем в прошлый раз.

Такой, привычный, много раз пройденный путь! Вот и место, где обычно надевали кошки.

Остановимся, Юра.

Давай-ка подальше.

Давай.

Пока можно идти и в вибраме. Возле первой лестницы, там, где начинается собственно ледопад, останавливаемся, надеваем кошки. Снимаем пуховки. Скоро ледник осветится солнцем и станет жарковато.

Вдруг сильный грохот заставляет нас вздрогнуть и оглянуться. Большой ледовый обвал с перевала Лхо Ла. Громадные куски льда, разбиваясь и увлекая за собой снег, катятся вниз. Мы стоим чуть в стороне, но достаточно близко и с восхищением наблюдаем за дикой мощью. природы. Вот это да! На выкате широкая лавина, уже останавливаясь, переметает наши следы. Хорошо, что не остановились там, внизу, — было бы не до восторгов. В лагере, наверно, заволновались, но ничего, нас хорошо видно, пойдем. И мы снова спокойно и неторопливо идем вверх.

Знакомые веревки, сераки, трещины… Рюкзак не тяжелый, и идется очень легко. Так бы и идти до самой вершины.

Пройдя чуть больше часа, мы вышли на небольшое выполаживание посреди ледопада, разорванное широкими трещинами. Через одну из них переброшена длинная 3-секционная лестница. Рядом натянута перильная веревка. На другой стороне трещины лежит смотанная двадцатка. Решаем забрать ее с собой. Сверху передали, что в Западном цирке уже нужно связываться, и мы все равно хотели отрезать кусок веревки в конце ледопада.

Юра аккуратно переходит по лестнице на ту сторону. Я иду следом. Перильная веревка под рукой натянута, внимательно ставлю вибрамы в кошках на ступени лестницы. Все как обычно, как много раз здесь же и в других местах на пути через ледопад. Путь этот уже давно стал как бы частью подхода к собственно маршруту.

Вдруг совершенно неожиданно, покачнувшись и опершись на перила, чувствую, что падаю вслед за потерявшей опору рукой. Переворачиваюсь ногами вниз, сильный рывок вырывает из руки веревку. В памяти осталось лишь какое-то мгновенное ощущение черной пустоты — как глубоко!

Очнулся я уже стоя на ногах с привязанной к поясу веревкой, идущей вверх. Рюкзак на мне. Юра кричит сверху — как я, смогу ли вылезать. — Да, смогу, давай вот сюда.

Он жестко выбирает веревку, и я потихоньку поднимаюсь вверх. Шумит в голове, сильно болит левый голеностоп, но терпеть можно. Выбираюсь наверх. Левый глаз совсем заплыл, но, приподняв веко, успокаиваюсь — видит. Юра осматривает меня — вроде цел. Пытаемся идти вниз, но на ногу почти не станешь. Ясно, что нужно вызывать помощь. Рация, на счастье, у нас. Он связывается с базой, мы садимся и ждем.

Постепенно до меня начинает доходить весь ужас происшедшего. Все кончено! То, о чем я мечтал, к чему так стремился и был уже совсем близко, стало вдруг таким недостижимо далеким. Никогда, никогда в жизни уже не удастся мне взойти на эту Гору… Судьба выдала единственный шанс и тут же отняла его. Отчаяние и горечь охватывают меня, к горлу подкатывает ком. Юрка утешает меня, прикладывает снег. Говорит, что в конце-то концов ведь повезло, могло быть и хуже. Но я этого не могу понять. Разве может быть что-то хуже?!

Юра рассказал мне, как покачнулась лестница, опиравшаяся на снег, и не выдержали нагрузки перила. Как, находясь в забытьи, я привязывал к себе конец спущенной веревки и что оказывается совсем рядом, за сераком, был удобный переход. Да, все это так. Но дело не в перилах, что же это я?

Снизу подошли ребята. Теперь вся власть у врача. Мне кажется, что смогу сам потихоньку идти, но наш добрый доктор Свет Петрович неумолим - нет, только нести. Ребята, сменяясь через несколько десятков метров, несут меня на себе вниз через хаос ледопада. Я в полном сознании и понимаю, что им очень тяжело. Хочется хоть чем-то помочь им, но что я могу?.. Только держать себя в руках. Назад я не оглядываюсь.

Как, почему это произошло? Не знаю. Я много раз возвращался и перебирал в памяти те минуты и часы, так и не находя ответа. Все было так же, как и всегда. Беспечность, спешка, излишняя самоуверенность? Нет, обычное состояние. Ни разу в горах я не срывался, не падал, а тут вдруг на ровном месте… Может, слишком привыкли мы к ледопаду?

В эти дни я лежал в палатке, но я не был один. Все заходили ко мне, рассказывали, как, что, где, пытались подбодрить. А иногда набивалась целая палатка, так что и яблоку негде было упасть. Ощущение радости, еще не осознанное чувство большой победы, хорошо сделанной работы переполняло каждого и очень сближало всех. Действительно, одна большая семья. Мы и раньше-то никогда не страдали недостатком общительности. В базовом лагере каждый вечер все собирались в кают-компании и засиживались допоздна.

Так вот, в один из таких вечеров мне как-то особенно запали в душу слова, сказанные Серегой Ефимовым. Он высказал то, что было в душе у каждого: что только сейчас, после такого напряженного штурма, видно, как важен был для нашей победы труд каждого, каждый пройденный метр, каждый занесенный килограмм. Что никто не дешевил, не мельчил, не старался отсидеться за спинами товарищей. Что эта победа наша, общая.

Это было сказано настолько к месту и от всей души, что никого не могло оставить равнодушным. И я вновь почувствовал себя частицей команды. Свои беды сразу отступили на второй план. Нечего грустить - жизнь продолжается, все еще впереди!

Только потом я подумал, что неспроста, наверное, ребята собирались у нас. Спасибо вам за это!

 

Свет Орловский.

Медицина на высоте (5300 м.)

Подготовка

Кто же поедет врачом в Гималаи?

Этот вопрос волновал меня еще тогда, когда готовился тренировочный сбор на Памире в 1980 г.

Составлять списки оборудования, инструментов и медикаментов руководство экспедиции полностью доверило мне одному — это вселяло надежды, но, с другой стороны, усиливало ответственность за каждую мелочь.

Последние 10 лет работы в памирских экспедициях мне как врачу дали многое. Появилась уверенность в возможности успешного лечения альпинистов в связи с травмой или острым терминальным состоянием, вызванным каким-либо заболеванием, и даже хирургическим, требующим неотложной полостной операции в условиях высокогорья, когда невозможно эвакуировать больного вертолетом.

На высоте около 4000 м., где обычно расположены базовые лагеря наших памирских, экспедиций, условия работы далеки от привычных клинических: нет лаборатории, нет рентгеновского аппарата, а кислород если и есть, то в очень ограниченном количестве. Из-за большой высоты стерилизация килячением ненадежна — ведь вода кипит здесь при температуре 80 °C. Еще одно важное обстоятельство заключается в том, что врач, участвующий в спасательных работах, также находится в стрессовой ситуации вследствие кислородного голодания, холода и усталости.

Что же нас, медиков, ждет в Гималаях, где высота значительно больше?

Самая низкая точка нашего размещения по плану будет на высоте 5300 м. над уровнем моря, что почти равно по высоте Эльбрусу. А ребятам предстоит подняться почти на полтора километра выше пика Коммунизма, максимальной высоты, на которой они бывали.

Я тщательно перебирал в памяти все сведения о гималайских экспедициях и особенно о заболеваниях и травмах. Было ясно, что прежде всего надо готовиться к лечению отморожений, переохлаждений и горной болезни в любых ее вариациях.

Из поездки наших разведчиков мы узнали, что можно рассчитывать на рейс вертолета для эвакуации больного, однако для вертолета нужна летная погода, посадка производится на импровизированную площадку и только днем. Значит, в базовом лагере нужно создать условия для любой экстренной операции по жизненным показаниям, как по поводу травмы, так и при остром хирургическом заболевании.

Кроме того, во всех высотных лагерях надо иметь аптечки, оснащенные препаратами для лечения отморожений, а также препараты группы гидрокортизона.

А кто будет делать инъекции?

Дело в том, что в каждом коллективе обычно встречается человек, наделенный то ли от природы, то ли судьбой стремлением лечить других.

Вот на таких «медиков» я и должен рассчитывать. Двое уже есть: Сергей Бершов и Валерий Хрищатый. Они будут идти в разных группах - это хорошо. Если в сборную команду войдет Вячеслав Онищенко, то будет еще врач и на маршруте: Слава работает в Московском врачебно-физкультурном диспансере № 1.

Итак, в трех группах медики есть, а четвертого предстоит подыскать.

Оставался год до отъезда в Непал, а нерешенных проблем было так много, что уже в это время я постоянно был обеспокоен тем, что можно не все успеть. Самое простое было с обычными Медикаментами, которые можно получить в аптеке.

Но оставались еще проблемы, которые не удавалось разрешить стандартным путем. К примеру, в экспедиции могла случиться травма конечности. Общепринятый прием (наложение гипса) можно использовать только в условиях базового лагеря. В верхних же лагерях из-за холода раньше, чем высохнет гипс, наступит отморожение конечности. Я мыслил два варианта: наложение пневматической шины и пенопластовой.

Пневматическая шина - это как бы мешок, который, надев на сломанную конечность, надувают, и таким путем создается неподвижность в суставах. Такую шину может успешно наложить любой проинструктированный альпинист. Для более трудного случая в базовом лагере и лагере I нужно иметь «пенную шину», которая была мне любезно предоставлена еще год назад для испытаний на Памире Всесоюзным научно-исследовательским институтом медтехники благодаря хлопотам Ю. А. Сенкевича. Для наложения этой шины на конечность надевают полиэтиленовой мешок, в который вливаются растворы из двух пузырьков одновременно, и через несколько минут рука или нога заковывается в пенопластовый панцирь, очень кстати подогретый химической реакцией при образовании пенопласта.

В учреждениях, которые официально не были обязаны оказывать нам техническое содействие, необходимо было. проводить разъяснительные беседы с сотрудниками на разном уровне, — естественно, лично, а не путем переписки. Это требовало значительного времени, но приносило большую пользу. Как только я сообщал, что еду в Гималаи со сборной командой СССР для штурма Эвереста, меня начинали внимательно слушать, и вскоре появлялась возможность чем-то помочь экспедиции.

Институт медико-биологических проблем (ИМБП) не только провел обследование кандидатов в команду, но и выделил для нашего госпиталя много новых оригинальных препаратов, инструментов и приборов. Так было изготовлено 29 наименований хирургических инструментов, созданных из легких сплавов. Для длительной высокогорной экспедиции важен был не только вес, но и антикоррозийность, так как хранить их предстояло при резких колебаниях температуры и в условиях постоянной влажности. Помимо этого нам выделили портативную бормашину с автономным питанием, наборы личной гигиены, пенную шину для иммобилизации конечностей, глазные пленки для лечения конъюнктивита.

Проблема стерильного операционного белья была решена внезапно легко. На своей родной кафедре детской хирургии я получил 2 набора и был очень доволен. Это — легкие пакеты со стерильным разовым бельем в полиэтиленовых оболочках.

Таким образом, приблизилась к завершению подготовка материальной базы для создания основного госпиталя в базовом лагере и 5 аптечек в высотных лагерях.

Сборы

Наконец начался последний подготовительный сбор в Крылатском. Нас разместили на стадионе для стрельбы из лука. Ежедневно с утра проводилась тренировка на лыж? для поддержания спортивной формы, а после обеда нач налось самое главное — упаковка грузов в баулы по 30 кг. Такой вес понесет каждый из 450 носильщиков. Составлялась опись каждого места, они пронумеровывались. Две комнаты, предназначенные для работы, были буквально забиты вещами, консервами и всяким экспедиционным добром, все и все постоянно перемещалось с места на место. На мой вопрос, где мне раскладывать свою медицину, Е. И. Тамм спокойно ответил:

— Здесь же.

Мне предстояло рассортировать по группам медикаменты, таблетки, ампулы, инструменты, перевязочный материал, флаконы. Все должно быть продублировано в разных баулах, так как опыт предыдущих экспедиций подсказывал, что бывали случаи, когда носильщики, потеряв равновесие над кручей, роняли свой груз. Возможность оказаться в базовом лагере полностью без какого-либо лекарства или инструмента - скажем, без ножниц — меня пугала. Мне вспоминалось то чувство растерянности и страха, с которым я подходил к уличной толпе, окружившей человека, сбитого автомобилем. Пройти мимо нельзя - ты врач, но ничего в руках нет, никакой помощи оказать не можешь.

С укладкой медикаментов был один выход: везти все домой вместе с напольными весами и работать там. Погрузили все коробки, пакеты, бочки, баулы в ПАЗик, затем перегрузили в лифт, и вот уже коридорчик и двухкомнатная квартира полностью заняты. Жена, придя с работы, после краткого молчания спросила:

— Куда и как ты все это уберешь?

Я молча продолжал все распаковывать, и вот уже не осталось ни кусочка свободной поверхности пола. Поразмыслив, я сделал узкие тропочки, по которым одному человеку можно было пробраться, не наступив на что-нибудь жизненно важное. Целую неделю мы с Еленой сортировали, упаковывали, обертывали и укладывали, перепечатывали описи на каждую бочку и баул. Наконец все уложено, пронумеровано, нарисованы красные кресты.

Но это еще не все: открыть багаж предстоит только в базовом лагере, следовательно, я должен иметь при себе на период пребывания в Катманду и перехода до базового лагеря минимальный необходимый медицинский набор. Короче говоря, в моем личном рюкзаке оказалась походная аптечка весом 6 кг.

И вот все собрано, отправлено, остается только дожить до дня отъезда, 10 марта. Я хожу на работу, преподаю студентам, немного оперирую, немного лечу больных, но часто осознаю свое отсутствие. Вижу, что в клинике и другие это замечают.

Мой шеф академик АМН СССР Юрий Федорович Исаков спрашивает меня:

На какой высоте будет твой госпиталь?

Пять тысяч триста метров.

Юрий Федорович замечает:

— Не очень все это легко и хорошо, но раз ты так хочешь, я тебя отпускаю с самыми искренними пожелани ми успеха. Но выше — ни шагу!

Через несколько дней мое полуприсутствие в клинике и дома закончилось.

Базовый лагерь

В базовый лагерь пришли 21 марта. Здесь уже обжилась наша передовая группа во главе с А. Г. Овчинниковым. Сказывается высота, да и стремительный подъем тоже не способствовал хорошему самочувствию, но время торопит. У меня побаливает временами голова, у некоторых сухой, болезненный в гортани кашель, неприятный, типичный для высокогорья. Но работа продолжается. Поставили много «Кемпингов», в том числе и для госпиталя. Все мои драгоценные грузы пока еще в пути, со мной только походная аптечка, так что разворачивать нечего. Я помогаю на других работах.

Наконец получил все свое имущество, в том числе и личное. Ближайшие 2–3 дня полностью занят разбором своих медикаментов, инструментов и препаратов. Надо было все рассортировать по однородности и так расположить, чтобы все было под рукой, доступно в любой момент. Основной рабочий набор медикаментов я разложил в кассету-укладку собственного изобретения и изготовления. Ее простота и удобство уже были проверены во время последнего сбора на Памире: на плотную ткань из легкого брезента (80x70 см.) пристегивается полупрозрачный тонкий капрон, благодаря чему получается несколько рядов кармашков, 4 ряда по 8 штук, в которые я по алфавиту разложил медикаменты, наиболее часто употребляемые. Через капроновую ткань просвечивают этикетки упаковок с лекарствами, легко находить нужное даже при свете фонарика. В нижнем ряду помещаются наружные препараты и небольшое количество бинтов разной ширины, пинцет и ножницы.

В тамбуре «Кемпинга» у окна я установил раскладной столик и три стула, в углу - пластиковую бочку со стерильными растворами для внутривенных вливаний, над ней повесил аптечку, прикрепив ее за верхние углы к каркасу палатки. На столе постоянно лежит тонометр, так как часто нужно проводить функциональные пробы с измерением артериального давления, стоит зеркало, чтобы пациенты, приходящие смазывать больные губы, могли эту процедуру делать самостоятельно.

Во внутренней палатке я поставил раскладную походную кровать и металлический ящик (выпускаемый для любителей подледной рыбалки) с ампулированными препаратами. На утепленной мягкой крышке его удобно сидеть. Больше в палатке ничего нет, ведь если кто-то заболеет, — будет лежать рядом. Возле «Кемпинга» в непромокаемой емкости находится запас перевязочных средств, не боящихся холода, и напольные весы для периодического взвешивания. Динамика массы тела при таких экстремальных условиях, какие ожидают нашу команду, представляет не только научный интерес, но является объективным критерием и переносимости высотных нагрузок и восстановления при отдыхе.

В первые же дни жизни в базовом лагере я провел профилактический осмотр всех членов экспедиции с исследованием функциональных проб. Все оказались здоровы, ни у кого не было повышенного артериального давления, а пробы с нагрузкой говорили о хорошем функциональном состоянии спортсменов.

Первый более или менее серьезный случай был 28 марта. У 29-летнего шерпы Санама — нашего очень вежливого и старательного кухонного работника — сильно заболел зуб. К таким пациентам я подготовился еще в Москве. У меня была портативная бормашина на питании от аккумулятора, материал для пломбирования зубов и инструменты на случай удаления. Поскольку я никогда не занимался стоматологией, пришлось попрактиковаться под наблюдением опытных специалистов, — правда, за несколько визитов в зубной кабинет твердых навыков, естественно, обрести невозможно.

Осмотрев зуб и придя к выводу о необходимости его экстракции, я начал готовиться к операции. Во-первых, через переводчика Ю. Кононова я выяснил, что за 29 лет жизни нашему пациенту ни разу не делали никаких уколов. Мы объяснили ему наши намерения обезболить зуб с помощью укола и что после этого будет совсем не больно. Во-вторых, я подобрал инструменты: шприц, иглу, 2 %-ный новокаин. Установил, какие шприцы для верхней челюсти. Приготовил салфетки и прочие мелочи. Кроме этого, я пригласил в ассистенты Н. Черного, поставив перед ним задачу: держать пациента за руки, так как, может быть, он не понял, что не будет больно, а может, и будет больно на самом деле. Выслушав, Николай спросил:

А ты зубы-то удалял?

Да, и много, уже пять раз, — слегка преувеличив, ответил я.

Мне показалось, что Коля отнесся к моему сообщению с некоторым недоверием. Санама усадили на маленький стульчик, сзади примостился Николай на бочке — он был на страховке. Пациент очень боялся.

Инъекция прошла спокойно. Через 5 минут, постучав по зубу инструментом, я убедился, что анестезия удалась. Отделив десну от области четвертого левого зуба верхней челюсти, я плотно наложил щипцы и удалил зуб. Так легко и просто завершилась экстракция зуба (как для доктора, так и для пациента), хотя это и произошло в самой высокой амбулатории на земном шаре.

На следующий день за завтраком появился довольный Санам и подал еду мне первому, держа миску двумя руками — особый знак почтения. Евгений Игоревич, которому раньше постоянно первому подавали блюдо, спросил:

— Это что, Свет получает гонорар?

Я в ответ пошутил:

— Я предупредил Санама, что если не будет меня обслуживать первым, то зуб вставлю обратно.

Дни проходили быстро, наполненные делами, связанными с восхождением. Все выходящие группы имели с собой небольшие аптечки.

6 апреля на вечерней связи я обратил внимание на то, что говорил не руководитель группы Слава Онищенко, а Валера Хомутов. От базы говорил Тамм. Я попросил:

Узнайте, почему на связи не Слава.

Хомутов ответил:

Онищенко охрип, ему трудно говорить.

Меня как-то насторожило, что со мной не советуются по поводу лечения Славы, но он все-таки сам врач и, наверное, сам в себе разбирается.

Назавтра, 7 апреля, на связи с утра опять Хомутов. Опять у Славы хрипота. 8-го начали спуск вниз. Шел он сам, дышал кислородом. Из-за непогоды шли медленно и к вечеру пришли в лагерь I. Состояние не улучшилось, и только тогда группа сообщила, что уже 6 апреля на высоте 7300 окружающие заметили неправильность в поведении Славы и нарушение координации движений. Поэтому он сам и не выходил на радиосвязь. 8 апреля, расценивая его состояние как тяжелое, Голодов решил ввести ему внутримышечно эфедрин и коргликон. В ночь на 9 апреля Ю. Голодов, не советуясь, сделал инъекцию лазикса. За ночь состояние ни капли не улучшилось. К счастью, Слава нашел в себе силы передвигаться самостоятельно, где со страховкой, где с поддержкой под руки, и благодаря этому к вечеру удалось преодолеть весь ледопад и в сумерках прийти в базовый лагерь.

Еще издали было видно, что человек идет буквально на последнем вдохе. Он покачивался, ноги были непослушными, голова, казалось, вот-вот упадет на грудь. Весь спуск он получал кислород по 2 литра в минуту.

Привожу запись из медицинского журнала: «9 апреля 19 час. Базовый лагерь. Онищенко. Т 36,8 °C. Общее состояние очень тяжелое. На вопросы отвечает с трудом. Губы розовые. Кисти рук холодны. Зрачки равномерные, 2 мм в диаметре, реакция на свет живая, глазные яблоки плавают, очень вял, сидя сразу засыпает. Сознание затемнено. Черепно-мозговые нервы без видимой патологии. Пальценосовая проба положительная. Подробный неврологический осмотр провести не удается из-за наступившей темноты и с нею холода. Пульс на лучевой артерии нитевидный, столь слабый, что не сосчитывается, на плечевой — 120 уд/мин., ритмичный. АД 50/0. При осмотре засыпает, отнимает руку и прячет в спальный мешок. Сердечные тоны глухие, в легких хрипы не прослушиваются. Заключение: горная болезнь с нарушением периферического и мозгового кровообращения».

Спустилась ночь. Темно и холодно. Я решил положить Славу в столовой, потому что было ясно - предстоит серьезно поработать. Состояние стало столь тяжелым за несколько дней, что одной-двумя инъекциями из такого состояния выйти не удастся. Нужно провести внутривенное введение целого ряда сильнодействующих средств и растворов, чтобы нормализовать периферическое кровообращение и увеличить объем циркулирующей крови.

Все готовы помочь. Я превратился в дирижера, мой взгляд и мысли ловят на лету, все чувствуют напряженность ситуации, и я кратко даю распоряжения: зажечь две керосиновые лампы; убрать со стола, унести посуду; двум помощникам чисто вымыть руки; полиэтиленовый пакет с кровозаменяющим раствором держать за пазухой, чтобы согреть.

Во избежание толчеи и суеты прошу лишних выйти, но стоять рядом с палаткой на случай необходимости. Так быстро сложилась бригада для проведения интенсивной терапии.

Тамм делает на пологе палатки подвеску для капельницы, Коваленко крепко держит руку Славы, который подсознательно все время пытается спрятать ее в спальный мешок. Я ввожу толстую иглу в локтевую вену, и мы начинаем вливать. За несколько часов введено 500 мл. 5 %-ной глюкозы с норадреналином и строфантином, 500 мл. неогемодеза с витаминами.

К 3 часам ночи состояние значительно улучшилось. Руки стали теплыми, пульс на лучевой артерии хороший, артериальное давление 110/60 мм. ртутного столба. У Славы появился физиологический сон, при пробуждении сознание стало ясным, легко вступает в контакт. Всю ночь он получал кислород, пил сладкий чай и соки.

Утром мы перенесли Славу в его палатку, и уже на следующий день его жизнь была вне опасности, хотя и оставались кашель, слабость, сонливость. Но когда я разрешил ему встать, стало ясно, что его завидное здоровье еще полностью к нему не вернулось. Резкие нарушения в двигательной сфере буквально не давали ему возможности передвигаться среди камней базового лагеря. Я доложил начальнику, что Онищенко надо спускать вниз, где в атмосфере больше кислорода.

14 апреля Славу в сопровождении Б. Т. Романова три шерпы на станке понесли вниз. Романову, врачу по специальности, я передал шприцы и церебролизин, чтобы продолжить курс лечения. Естественно, что радиосвязи с ними не было, но кое-какие сведения нам приносили туристы. 19 апреля новозеландцы сообщили, что двое русских идут в сторону лагеря и что один из них «доктор Борис».

22 апреля Онищенко и Романов прибыли в базовый лагерь. Здоровье Славы восстановилось, он даже имел робкую надежду попытаться снова пойти наверх, но мне пришлось его категорически огорчить. Самое неприятное и почти непреодолимое для меня как для врача - это кашель, сухой, неприятный, жесткий и колючий, от которого даже в базовом лагере нет возможности избавиться. Он обусловлен раздражением и катаральным воспалением гортани и трахеи вследствие форсированного дыхания сухим и холодным воздухом. Все, что есть в нашей аптеке, пущено в ход: ингаляции, горчичники, перцовый пластырь, всевозможные полоскания, термопсис и другие противокашлевые препараты, и все безуспешно. У некоторых временами наступала такая осиплость, что они могли говорить только шепотом. Помимо неприятных субъективных ощущений у многих альпинистов были и серьезные опасения, что это перейдет в такую форму, которая может стать препятствием для восхождения.

20 апреля после спуска со второго выхода ко мне зашел В. Иванов. У него распух и сильно болел указательный палец правой кисти. При осмотре стал сразу ясен диагноз. Под ногтем и в околоногтевом ложе просвечивал гной - это панариции. В обычных условиях для излечения в таких случаях удаляется ноготь, и тогда максимально быстро удается приостановить гнойный процесс. Но здесь! Технически это можно сделать так же, как и везде: есть для этого и инструменты, и возможность обезболить, но Иванов без ногтя не сможет работать на скалах и даже просто с веревкой. Поразмыслив и посоветовавшись сам с собой, я решил сделать атипичную операцию и удалил ему после обезболивания угол ногтя у его основания. Вышел гной, через имеющееся окно теперь можно активно промывать два раза в день рану, накладывать мазевые повязки, делать ванночки. Надо сказать, что Валентин очень сознательно и очень старательно выполнял мои предписания, и уже через 2 дня наступило выздоровление. Оставленный ноготь позволил ему выполнять любую работу этой рукой и остаться в строю и подняться на Эверест.

4 мая, когда наша первая двойка Мысловский-Балыбердин вышла на штурм вершины из лагеря V, из базового лагеря в I вышли Голодов и Москальцов. Они покинули лагерь рано, но в 8:30 Голодов по радио сообщил, что Москальцов упал в глубокую трещину, ушиб ногу и голову и что им необходима помощь. Это произошло в верхнем участке ледопада Кхумбу, при переходе через трещину по горизонтальной лестнице.

Я поговорил по радио с Юрием Голодовым. Он довольно спокоен, говорит, что Москальцов в сознании, считает, что его можно спускать на своих ногах. Решили, что они будут на месте ждать нашего прихода. Евгений Игоревич распорядился:

— С доктором пойдут Трощиненко, Пучков, Хомутов.

Мы сели наспех позавтракать, попутно обсуждая, что взять. Я рассуждал вслух:

— Если бы Москальцов мог действительно идти сам, они бы и пошли вдвоем. Уж очень настойчиво Голодов вызывал доктора и группу сопровождения.

У меня были основания сомневаться в объективности Голодова еще по случаю с Онищенко, когда в сообщениях долго все было терпимо, а на самом деле — уж очень нехорошо.

Я взял аптечку для выходов, в которой всегда лежали мои оптические очки. Трощиненко — станок с рюкзаком, куда положили аптечку и кинокамеру, и быстро пошли в сторону ледопада. Путь был мне знаком: я уже 4 раза проходил по ледопаду с группой Трощиненко для восстановления трассы - где надо было перенести флажки, где поднять упавшую лестницу или перенести ее на другое место. Помимо простого желания ходить по этому маршруту надо было поддерживать спортивную форму на случай экстренного выхода навстречу пострадавшему, на спасательные работы.

Мы довольно быстро (за полтора часа) подошли к ожидавшим нас ребятам, первым — Трощиненко. Я был еще в 70–80 м., когда по фигуре Лени понял, что дело серьезное.

Алексей лежал на расстеленной одежде в сознании. Было солнечно, и между ледяными глыбами тихо и тепло. Вот моя запись из госпитального журнала: «Свободное падение в ледяную трещину с высоты 16 м. Ударился головой и получил множественные ушибы тела об лед. Были неоднократные кратковременные потери сознания, по 3–5 минут. Выбрался из трещины с помощью Голодова. Жалуется на сильную головную боль, при осмотре продолжается обильное носовое кровотечение. При осмотре в сознании, вялый, плаксивый, но контактный, о случившемся не помнит (признак сотрясения мозга). При обследовании обильная рвота кровью (проглоченной, стекавшей из носа в глотку). Пульс 92 удара в минуту, ритмичный, среднего наполнения. Губы розовые. Левое веко резко отечно, синего цвета за счет растущей гематомы. На лбу слева обширная флюктуирующая припухлость, в левой теменной области ссадина, некровоточащая, здесь же обширная припухлость, 8x10 см. Слух и зрение сохранены. Глазные яблоки не повреждены, зрачки узкие, одинаковые, реакция их на свет живая. Вертикальный и горизонтальный нистагм. Правая носогубная складка сглажена, язык по средней линии. Брюшные рефлексы отсутствуют, сухожильные — живые, равномерные. Живот мягкий во всех отделах. В легких дыхание с обеих сторон, сердечные тоны - достаточно громкие. На передней поверхности нижней трети левой голени рана 0,5x1,5 см., некровоточащая, очевидно, нанесена зубом кошки. Туалет ран, повязка. В нос вставлена турунда с санорином, кровотечение прекратилось.

Заключение: черепно-мозговая травма, сотрясение мозга, множественные ушибы тела. Нельзя исключать перелом костей черепа. Самостоятельно передвигаться противопоказано. Решено транспортировать по ледопаду сидя на станке, далее на носилках в базовый лагерь».

Мы тут же сообщили базе свое решение, и скоро навстречу вышла большая группа членов экспедиции и шерпы.

В 16 часов доставили Алексея в базовый лагерь. Москальцов транспортировку перенес хорошо. Укладываем его в свою палатку на строгий постельный режим. Иду в «кхумбулаторию», как ребята называют мой госпиталь, привожу в порядок руки, надеваю перчатки, ввожу внутримышечно 25 %-ный раствор сульфата магния и 40 %-ную глюкозу внутривенно. На ночь я Алексею дал таблетку седалгина и радедорма. Ночь он провел спокойно, и наутро, по данным самочувствия и результатам неврологического осмотра, состояние не ухудшилось и стабилизировалось, хотя внешний вид его стал более устрашающим за счет потемневших ссадин и увеличившихся гематом. Особенно впечатлял левый глаз. Огромное черно-синее верхнее левое веко я едва отодвинул, чтобы осмотреть глаз.

Я решил оставить Москальцбва в базовом лагере лечить и по его состоянию в динамике решить вопрос об эвакуации. Он получал ежедневно: линкомицин в капсулах, глюкозу внутривенно, сульфат магния, лазикс и церебролизин внутримышечно при строгом постельном режиме. Внутримышечные инъекции особых технических трудностей не представляют и выполнимы даже в очень трудных условиях. Несколько сложнее с внутривенными вливаниями: больной лежит в спальном мешке, я стою на четвереньках, с другой стороны от пациента - ассистент, который накладывает на руку жгут. Под руку подкладывается пленка, а шприцы лежат рядом в крышке от стерилизатора.

В то же утро 5 мая на связи с V лагерем выяснилось, что Мысловский серьезно обморозил кисти рук. Сергей Бершов подробно ответил на все мои вопросы, из чего стало ясно, что у Мысловского имеется серьезное обморожение III степени. Тут же мы с Бершовым начали интенсивное лечение: инъекции гидрокортизона, компламина и гепарина 2 раза в сутки. Во время спуска Сергей продолжал лечение до самого прихода в базовый лагерь. Эдуард проявил большое мужество, спустившись самостоятельно со стены, где и шагу нельзя пройти без работы руками.

7 мая базовый лагерь встретил две первые двойки победителей, и одновременно мой заочный пациент Мысловский превратился в очного. Вот что записано в моем журнале: «Общее состояние соответствует статусу спустившегося с большой высоты после длительного пребывания. Артериальное давление 125/80 мм. ртутного столба, пульс 78 ударов в минуту, хорошего наполнения. Вес 67,5 кг. Походка не нарушена. Большие пальцы обеих стоп цианотичны. Концевые фаланги 1, 2, 3 и 4-го пальцев левой кисти, 1, 4 и 5-го пальцев правой кисти холодны на ощупь, сине-черного цвета, включая ногти, чувствительность этих пальцев отсутствует.

Заключение: отморожение пальцев стоп I–II степени, отморожение пальцев кистей III степени».

Алексей Москальцов выздоравливает. Его левый глаз уже не вызывает у окружающих желание запечатлеть его на фотоснимке, но он продолжает лежать, выполняет все назначения и предписания врача.

Пальцы Эдуарда, к сожалению, подверглись морозом необратимым явлениям. Концевые фаланги чернеют, омертвение становится более выраженным, наступает сухой некроз. Ясно, что придется ампутировать эти фаланги. Операция в таких случаях делается в поздние сроки, когда появляется так называемая демаркационная линия, чтобы максимально сберечь здоровую ткань и в то же время культю пальца покрыть несомненно здоровой кожей.

Теперь каждый день у нас праздник. Блестящие победы, радостные встречи восходителей, 9 Мая, в годовщину Победы, Пучков, Хомутов и Голодов завершают восхождение на Эверест.

Валерий Хрищатый уже на следующий день после штурма вершины стал отмечать боли при ходьбе в передних отделах обеих стоп. Надо сказать, что еще в 1980 г. после подъема на семитысячник у Валерия отмечались резкие боли в пальцах стоп и хромота без внешне выраженной картины отморожения и нарушения периферического кровообращения. Вскоре после спуска с гор он был обследрван несколькими специалистами московских клиник, которые расценивали его состояние как «ознобление», или «окопная» стопа. В дальнейшем при обследовании в ИМБП по моей просьбе ему была с особой тщательностью проведена холодовая проба. Результаты были оценены как нормальные.

И вот снова у Хрищатого боли в области пальцев обеих стоп, он сильно хромает, в покое боли почти стихают. При объективном исследовании стопы и пальцы обычной окраски, на ощупь теплые, имеется умеренная отечность, пульсация артерий обеих стоп хорошая. Я расценил это как повторение ситуации 1980 г. и назначил покой, сухое тепло и трентал по 1 таблетке 3 раза в день, однако заметного улучшения не наступило.

Приближалось время, эвакуации базового лагеря. Мы ждали прихода носильщиков для организации каравана до Луклы. У Москапьцова к этому времени прошло 8 суток после черепно-мозговой травмы, и хотя он себя чувствовал значительно лучше, идти пешком ему было абсолютно противопоказано. Было решено вызвать вертолет и эвакуировать трех наших больных: Москальцова, Хрищатого и Мысловского.

12 мая в базовый лагерь прилетел вертолет, сел на подготовленную площадку и поочередно вывез по одному наших ребят на меньшую высоту, откуда всех троих благополучно доставили в Катманду.

У Валерия Хрищатого состояние пальцев на ногах ухудшалось, они потемнели, и стали появляться признаки омертвения тканей. По приезде в Москву Мысловскому и Хрищатому были сделаны операции: частичные ампутации пальцев, Москальцов окончательно выздоровел.

Каждое медицинское подразделение в конце года составляет отчет. Вот и мои краткие статистические данные:

Всего обращений —294 из них:

первичных —132

повторных —162

на переходе к базовому лагерю — 68

на пути обратно — 44

травм — 12 из них отморожений — 4

 

Владимир Воскобойников.

Русская кухня в Гималаях

Когда меня вызвали к начальству по вопросу питания альпинистов, у меня еще не было того необычного ощущения, которое теперь возникает при произношении слов «альпинист», «горы», еще не было волнения, охватывающего всего тебя перед началом большого, важного события в твоей жизни, не было даже просто серьезного отношения к делу, которое тебе поручают почти каждый день. Подумал: «Только этим мы еще не занимались! Можно себя поздравить!» Подумал, развел руками и пошел убеждать начальство, что нас это не касается, что мы не в состоянии этим заняться, что все отделы перегружены, что… и т. д. и т. п.

В кабинете сидели незнакомые люди, и по их озабоченным и недовольным лицам я понял, что беседа не клеится. При первом взгляде трудно было поверить, что среди них - лучшие альпинисты Союза, мастера спорта, а капитан сборной, «Снежный барс», показался мне настолько невзрачным и совсем не атлетичным, что я не поверил ни в серьезность проблемы, ни в авторитет наших гостей.

Мы имели большой опыт организации питания применительно к условиям, в которые попали участники экспедиций «Комсомольской правды» на Северный полюс, женской группы «Метелица». К этому времени был введен в строй крупнейший в нашей стране цех по производству сублимированных продуктов, которые могли лечь в основу рационов питания альпинистов. Так что без особой нагрузки мы разработали опытный экспериментальный рацион, тщательно обсудив его с Валентином Ивановым, отвечавшим вместе с Николаем Черным за питание, и на этом успокоились.

Летом 1981. г. команда выехала на тренировочные памирские сборы, и меня пригласили выехать на Памир для испытаний экспериментальных рационов.

Шло время, а я почти не покидал лагеря, занятый своими хозяйственными заботами. Однако когда почти вся команда ушла на маршрут и даже наш повар переместился на ледник, я взмолился и попросил показать мне горы.

Конечно же, нарушив какие-то правила, Виктор Дорфман и Василий Барсуков, обвязав меня, повели в горы на небольшую вершину.

Вместе с радостью видеть горы, открывать прекрасное, вместе с приятной усталостью с каждым шагом настроение мое все ухудшалось, и к концу дня оно было испорчено полностью. Оказалось, что за целый день с самого утра и до 6 часов вечера мы ничего не захотели съесть и только жажда заставляла нас останавливаться на привал. Мысль о возможной непригодности рационов для таких условий не оставляла меня до последнего дня этих поучительных для меня сборов.

Памирский сбор дал ответы на многие вопросы, касающиеся питания, снаряжения, одежды.

У нас были обычные заботы: учесть результаты эксперимента, обработать анкеты, найти оптимальные решения в составе рационов, своевременно добыть фонды и получить в нужной упаковке продукты в разных районах страны. «Обычные», потому что за плечами был опыт снабжения различных экспедиций, были опытнейший директор завода М. Л. Фрумкин, дальновидный В. Иванов, отвечающий за питание, и не выпускающая из внимания ни одной мелочи разработчик рационов серьезная и добросовестная Т. С. Захаренко. Даже проблема использования свиного сала не стала яблоком раздора, хотя специалисты в области питания доказывали его непригодность для условий с пониженным содержанием кислорода, а альпинисты настаивали на включении его в рацион. И здесь нашли разумное и, как потом выяснилось, правильное решение.

Этот обычный ход событий нарушил Е. И. Тамм, предложивший мне участвовать в работе экспедиции непосредственно там, в Непале. Это было неожиданным, так как никто из наших специалистов никогда непосредственно не принимал участия в работе экспедиций.

Все было против: и моя профессиональная неподготовленность, и отсутствие не только альпинистского, но и вообще спортивного опыта, и мнение моих сослуживцев по работе, и, наконец, полное отсутствие восторга у моего начальства. И до сих пор остается тайной, что толкнуло Евгения Игоревича Тамма сделать, с моей точки зрения, неосторожный шаг. Еще более неожиданным было то, как настойчиво и решительно провел свое решение в жизнь мягкий, интеллигентный, никогда не повышающий голоса Тамм.

Но согласие дано, и началась подготовка к экспедиции, как говорят, без отрыва от производства. За неделю до отъезда позвонил Свет Петрович Орловский и сообщил, что мне нужно получить пищевую справку. А поскольку времени было в обрез, а к словам Света Петровича я относился достаточно серьезно, то бросился во все известные мне клиники с просьбой сделать требуемые анализы.

Уже в базовом лагере с содроганием я вспоминал все, что было связано с получением медицинских справок, и огорчался, что ни одна из них в итоге никому не потребовалась. Тем более что мои помощники по кухонной работе шерпы имели о санитарии и гигиене весьма приблизительное представление.

8 марта 1982 г. прошло в сборах. Отъезжающие были уже мысленно в дороге, а женщины, мудрые, милые женщины, старались сделать праздник по-настоящему мужским.

Сразу же на первую высоту поднялась Татьяна Иванова, пригласив всю сборную к себе, и здесь установилась шуточная атмосфера, хотя по-прежнему не был ясен окончательный состав экспедиции. Мне сразу пришлось учиться чародействовать на кухне у всех жен одновременно.

В этот вечер стало ясно, что отступать некуда, и от этой мысли стало легче. Мне даже показалось, что женщины успокоились, передавая своих подопечных в мои руки, и не столько из-за моего умения, сколько из-за моего желания и методического подхода.

Начались мои самые трудные дни. Мы идем из Луклы в базовый лагерь. Ребята по установленной совместными походами привычке, двойками или тройками деловито собирают вещи и исчезают, и я до следующего привала их уже не вижу. Шерпы — помощники по кухне меняются, и мне кажется, что это происходит в тот момент, когда начинаю с ними как-то находить общий язык. В Москве в Б. Кондратьевском переулке в нашем сборном пункте рассудительный Эдуард Мысловский говорил:

— Не волнуйся, по пути все устроится, кормить начнешь в базовом лагере.

Но экстремальные походные условия заставили принять другое решение: завтраки и ужины — вместе, а вместо обеда — перекус на ходу.

Продукты несут одни носильщики, посуду — другие, примусы — третьи. Как их раньше отправить, и как назначить им встречу, и как своевременно организовать ужин? Для меня все это проблемы. Вдобавок мой абалаковский зеленый рюкзак, явно привлекающий внимание на тропе своей импозантностью, набит всякой всячиной: там и две бутылки Советского шампанского, и стеклянные банки с сублимированными ягодами, и два фотоаппарата, и т. д. и т. п. Совершенно не представляя, что такое акклиматизация к высоте, пытаясь не отстать, а иногда и опередить (мальчишество! Знать бы тогда, чем это кончится!), я иду по тропе, забегаю вперед, чтобы сфотографировать яков, караван, ущелья, висячие мосты через горные реки. Если к этому рваному темпу добавить, что, решив сократить путь к монастырю Тхъянгбоче, я пошел не по тропе, а просто вверх, заблудился, истратил остаток сил, то можно себе представить, в каком виде я оказался на последнем участке пути к базовому лагерю.

Началась «горняшка»: головные боли и полное отвращение к пище. Каждый раз перед тем, как подойти к своим кухонным предметам, мысленно готовлю себя минут 10, убеждаю, но находиться возле пищи долго не могу. На последнем переходе буквально плетусь по тропе, которая никогда, кажется, не закончится (оказалось всего 2–3 км), и встречаю наших ребят. Увидев меня, они молча сняли с меня безобразно набитый рюкзак, разобрали мою всячину, высказав сочным русским языком, что думают о содержимом, напоили соком и повели: впереди Евгений Игоревич, за ним я шаг в шаг и подстраховывающие Свет Петрович, Юра Голодов, Валя Иванов. Видимо, я представлял жалкое зрелище, хотя до большого камня в центре базового лагеря на «площади Дзержинского» дошел сам. Нет, никогда не забывается участие и помощь в трудную минуту! А может быть, у каждого из них (у тех, кто гору не обходит) в памяти целое ожерелье таких моментов и оно согревает, и делает человека добрее, и тянет в горы?

Следующий день, 22 марта, Евгений Игоревич объявил «рабочим днем отдыха» и поручил Коле Черному, Володе, — Балыбердину и мне оборудовать кухню и кают-компанию. Как в сказке, появился буфет, столы, скамейки, продуктовый склад, а на берегу небольшого замерзшего озерца под охраной верного пса Пумори удалось соорудить ледяной склад для скоропортящихся продуктов. Юра Голодов, как заправский техник, делал ревизию газовым плитам и наладил их. Каждый из команды приложил руку к тому, чтобы работать мне было удобно, а кают-компания была уютной и праздничной. Рядом с кухней на пригорке установлен и мой дом, так что, не выходя из него, по звону кухонной утвари определяю, что в ней делается. По-прежнему нахожусь под влиянием все той же дамы — «горняшки», с той лишь разницей, что ее горячие объятия превратили мои губы в какое-то месиво. Хорошо еще, что Свет-солнышко не оставляет меня наедине с этой дамой, умело и тактично подстраховывает на кухне. А к этому времени в лагере собиралось до 40 человек, несмотря на то, что на маршруте находилось две группы. Постепенно удается пересчитать запасы рационов, продуктов и количество баллонов и убедиться в том, что всего достаточно.

1 апреля над входом в кают-компанию появилась надпись о том, что сегодня санитарный день, а ближайший пункт питания находится в нескольких километрах от лагеря, на высоте 8848 м. Правда, именно в этот день все блюда удались, и кто-то заметил, что никогда на такой высоте пища не была такой высокой по качеству. В этом большая заслуга моих помощников: Бидендры, Санама, Падама и Анга Норбу, которым непросто было приспособиться к особенностям русской кухни. Действительно, первые 2 недели приходилось проводить с ними так называемые планерки. Вначале при помощи Ю. Кононова, а затем и без него растолковывал, что требуется от каждого и от всей бригады в целом по чистоте, гигиене, санитарии и исполнительности, а в отношении перца («чили») учить слову «чуть-чуть». Обычные для нас халаты и чепчики были встречены таким заразительным смехом, что невозможно было и мне не улыбнуться, глядя на их веселые лица. Шерпы, как дети, легко отвлекаются и забывают о порученном им деле.

Большие трудности встретились при введении графика питания: в 6 часов — уход групп на маршрут, в 9 — завтрак, в 12 — второй завтрак, в 14 — обед и в 19 часов — ужин. Никакие беседы и разъяснения не помогали, и даже письменное меню на английском языке и непальском наречии не приводили к успеху. 7 апреля обед был задержан на целый час, и я от огорчения отказался от еды. Результат был удивительный: не только мои помощники, но и шерпы — высокогорные носильщики подходили и предлагали «кани», что в переводе означает кушать. Начиная с этого дня установился график питания в базовом лагере, и когда что-то на кухне не ладилось, на помощь приходили все свободные от восхождения шерпы.

Вспоминается еще забавный эпизод — с молодым и очень симпатичным шерпой Ангом Фурба, которому я поручил носить плиты и устилать ими пол в кают-компании. На леднике Кхумбу преобладают сланцы, и если по периметру обстучать глыбу камня, то можно при определенном навыке откалывать очень тонкие и достаточно большие плиты. Таким способом мы настелили пол в кухне, сделали дорожки между кают-компанией, складом и кухней. Анг Фурба тогда простудил горло и долгое время находился в лагере и обычно очень помогал по хозяйству. Однако в этот день в лагерь пришли туристы и среди них обаятельная француженка, с которой Анг Фурба, забыв о работе, затеял длительную и оживленную беседу. Когда он вернулся и я не допустил его к работе, он бросился к леднику разыскивать плиты, и через час вся кают-компания имела если не паркет, то по крайней мере ровно устланный пол. Анг Фурба был, конечно, прощен, а шерпы еще долго подшучивали над ним, вспоминая его увлечение.

Беспрекословным авторитетом пользовался сирдар Пемба Норбу — участник более 20 экспедиций, в результате одной из которых он побывал на высочайшей вершине мира. Очень скромный, трудолюбивый Пемба Норбу даже в самых сложных ситуациях умел разрядить обстановку тонким юмором. Как правило, он сам принимался за дело, проявляя при этом большую силу, рабочую смекалку и этим увлекая своих помощников. Заметив его склонность к рисованию, я попросил его изобразить лагерь. Его рисунки поражают своей простотой, наивностью и точностью изображения и чем-то похожи на рисунки детей. На обратном пути в Лукле Пемба Норбу организовал вечер в честь нашей экспедиции, и мы смогли увидеть народные танцы, сопровождаемые песнями о горах, о Сагарматхе, о шерпах.

Шерпская пища отличается от европейской, и поэтому для них организовывался другой стол. Однако многие блюда, особенно на рисовой основе, понравились шерпам, а наши ребята с удовольствием вкушали лепешки чапоти.

Известно, что в экспедиций два основных центра. Это радиорубка и кают-компания. Все альпинисты весьма серьезно относятся к питанию, очень много знают о науке по питанию и сами могут приготовить или квалифицированно проконсультировать. Но однажды все было готово, стол накрыт, и вдруг раздались нежные звуки флейты и гитары. Оказывается, в лагерь пришел американский музыкант, а Сергей Ефимов сначала тихо, а потом громче играл на гитаре. Уже позже, в Дели, Сережа рассказывал, что никогда не солировал на гитаре и то, что произошло тогда среди вечных льдов и гор, он и сам объяснить не может. Обед остывал, а все слушали этот необычный, импровизированный концерт. Действительно, ars longa, vita brevis — искусство вечно — жизнь коротка.

Нужно отметить, что отношение к питанию в лагере не у всех альпинистов было одинаковым. Замечания Сергея Ефимова, Казбека Валиева, Ерванда Ильинского тщательно изучались, и затем изменялись меню и технология приготовления пищи. Например, когда в лагере находился Валерий Хрищатый, концентраты перед приготовлением промывались для удаления из них глутамината натрия, обычно вводимого в продукты в качестве вкусовой добавки. Вообще, восприятие пищи в сильной мере зависело от высоты, а также физического и психического состояния спортсменов.

Ритуал выхода окончательно сложился к заключительному этапу экспедиции. В 5 часов утра начинается подготовка завтрака для отходящей группы по заказу, который оговаривается накануне. В половине 6-го, пока ребята завтракают, их походные фляги заполняются горячим чаем с добавлением сублимированного сока и зажигается жертвенный огонь. А в 6 часов группа уходит на маршрут, и долго видны маленькие точки, перемещающиеся по ледяным глыбам Кхумбу.

Теперь до начала завтрака, до 9 часов, у меня образовывается «окно» свободного времени. А нельзя ли проводить ребят до начала трудных участков? Первыми согласились на мои просьбы Е. Ильинский и Э. Мысловский и разрешили пройти до 2-й веревки, а затем подобные прогулки стали почти системой. По команде: «Ну хватит! Давай, старик, назад!» — я возвращался в лагерь. Технику хождения в кошках показал мне вначале Хута Хергиани, а затем настойчивым и терпеливым педагогом стал для меня Леня Трощиненко — имитация срыва, страховка, хождение по серакам и т. д. После этих азов альпинистской науки даже непреклонный Евгений Игоревич стал уже официально разрешать ходить на ледник, — естественно, в солидном сопровождении. Особенно запомнились мне выходы на ледник с Л. Трощиненко и А. Г. Овчинниковым по проверке «дороги жизни» и, конечно, операция «Шляпа».

Дело в том, что парадная киргизская шапка Анатолия Георгиевича упала в трещину, и Бэл вызвался помочь ее достать. Эта операция позволила сделать Володе Балыбердину удивительные снимки видов из трещины, Анатолию Георгиевичу получить сувенир - шляпу, на которой затем вся команда поставила, автографы, а мне узнать, как работает Бэл, и в последний раз увидеть ледяные глыбы.

Кажется, от моей идеи подняться в I лагерь и навести там порядок с продуктами не остается камня на камне. Неумолимый Е. И. Тамм так говорит свое «нет», что не остается даже маленькой надежды. И не помогают ни ежедневная зарядка с Анатолием Георгиевичем, ни купание в ручье со Славой Онищенко, ни даже практический курс по технике с Л. Трощиненко. Огорчение было так велико, что, когда Леня шепнул о возможном походе в горы, я не почувствовал особой радости. Она появилась значительно позже - на плече Нупцзе, куда мы прошли инкогнито под видом прогулки.

3 мая ничем особенно не примечательный день. День как день, потому что только через сутки придет известие о. первой победе, вместе с радостью начнутся тревоги, затем снова успех и бессонные ночи!

А все-таки 3 мая — необычный день: в сборной СССР появился новый альпинист. Фотоаппарат зафиксировал сооружение тура, вкладывание записки, панораму гор, спуск со скользящим карабином. Леня предупредил:

— Если появится страх, обязательно скажи, чтобы я знал, что делать.

Страха не было, боязнь была, что я своей неловкостью могу засыпать камнями Света. Не засыпал, но один «живой» полетел к нему, но был отброшен так ловко и легко, как будто он не весил пяти килограммов.

Завершилось мое восхождение, а к вечеру каждый тихонько поздравил и незаметно пожал мне руку.

Часто спрашивают: не заболел ли я горами, поехал бы еще, тянет ли снова в путь? Отвечаю сразу: заболел, поехал бы, безусловно тянет! Первый диалог состоялся, хочется его продолжить, теперь уже в качестве обладателя значка «Альпинист СССР».

 

Фотографии

Сидят слева направо: А. Москальцов, К.Валиев, В. Иванов, М. Туркевич, Б. Романов, В. Онищенко, С. Бершов, С. Ефимов, В. Воскобойников

Стоят: Е. Тамм, Э. Мысловский, А. Хергиани, В. Хрищатый, В. Хомутов, Л. Трощиненко, В. Шопин, Н. Черный, С. Орловский, В. Венделовский, В. Пучков, Ю. Голодов, В. Былыбердин, Ю. Кононов, А. Овчинников

Карта-схема Эвереста

Нитка маршрута

Бершов и Туркевич после ночного восхождения

Базовый лагерь

Эверест с вершины Лходзе