Ветер переменился

Содержание моих передач привело к тому, что дело Томаса Квика еще раз вышло на первый план в новостных программах и на первые полосы газет. Уже в воскресенье 14 декабря 2008 года, вскоре после того, как Стюре Бергваль взял назад свои признания в конце первой передачи, адвокат Томас Ульссон заявил «ТТ», что Стюре Бергваль намерен ходатайствовать о пересмотре дел по всем убийствам, за которые он осужден. Первое ходатайство — в отношении убийства Йенона Леви — должно было быть направлено в Верховный суд сразу после Нового года.

На следующий день на шведском радио, в «Студии 1», Кристер ван дер Кваст перешел в контрнаступление.

— Это необоснованные утверждения, — заявил прокурор по поводу того, что он и Сеппо Пенттинен ввели в заблуждение суд. — Все открыто показано в материалах следствия. Неверно, что мы снабжали Квика сведениями.

Кроме того, он утверждал, что по-прежнему верит в виновность Квика:

— Наиболее весомым было то, что в каждом конкретном случае он сообщил сведения, которые мог знать только исполнитель преступления. Эти сведения сопоставлялись, среди прочего, с другими данными и заключениями судмедэкспертов. В каждом деле существовали дополнительные доказательства к его признаниям.

Сеппо Пенттинен решил вообще не давать комментариев. «Сейчас начинается пересмотр дел, и я не хочу высказываться, пока этот процесс не будет завершен», — сказал он «ТТ». Такую же стратегию выбрали Биргитта Столе, Свен-Оке Кристианссон и Клаэс Боргстрём.

Юридические эксперты — такие, как адвокат Пер Э Самуэльссон и генеральный секретарь адвокатского сообщества Анна Рамберг, высказались по поводу возможности для Стюре Бергваля добиться пересмотра дела и сочли, что шансы невелики, поскольку отказ от признания сам по себе не является основанием для пересмотра: «Для того чтобы ходатайство о пересмотре дела было удовлетворено, должны выявиться новые обстоятельства, которые суд не имел возможности учесть во время судебного разбирательства», — сказала Анна Рамберг в интервью «ТТ».

Несколько дней спустя ван дер Кваст снова согласился дать интервью газете «Свенска Дагбладет». Там он назвал мою передачу «низкопробной продукцией» расследующей журналистики и отогнал всех репортеров, тщетно пытавшихся задать ему вопросы, утверждением, что они «понятия не имеют, о чем идет речь». Он заявил, что в деле вообще не появилось никаких новых сведений, помимо того, что Стюре Бергваль взял назад свои признания.

Сам ван дер Кваст ударился в рассуждения, которые представлялись в высшей степени странными — особенно для посвященного. То, что история с пропавшими мальчиками-иммигрантами показывает: Квик придумывал убийства, почерпнув информацию из СМИ, с точки зрения ван дер Кваста — полнейший нонсенс.

— Он начал рассказывать об одном из этих мальчиков еще шестнадцатого ноября тысяча девятьсот девяносто четвертого года, до того, как этим делом заинтересовались газеты.

Я буквально не верил своим глазам. 16 ноября 1994 года Сеппо Пенттинен посетил Сэтерскую больницу, чтобы принять то, что он в своем меморандуме назвал «ассоциативным материалом», который «скорее всего, имеет связь с реальностью». Там Квик рассказывает об убийстве мальчика «примерно в 1988–1990 году». Из меморандума: «В этой связи в его сознании всплывает географическое название Линдесберг. Мальчик не говорил по-шведски. Квик произносит славянское имя, звучащее как „Душунка“. Мальчик был одет в джинсовую куртку, болотно-зеленый джемпер и джинсы с отвернутыми брючинами, которые были ему явно велики. Он был черноволосый, южной внешности».

Как мог Кристер ван дер Кваст на полном серьезе утверждать, что это имеет отношение к истории с двумя африканскими мальчиками в Норвегии?

Он продолжал перечислять все те «уникальные детали», которые Квик сообщил во время следствия, подтверждавшие его вину: грыжу яичек у Юхана Асплунда и его особую родинку, экземы на локтевых сгибах Терезы Йоханнесен, а также что Квик «смог описать травмы, полученные жертвами на Аккаяуре, ранее неизвестные за пределами следственной группы». И под конец — козырная карта: что Томас Квик в деле об убийстве Терезы привел следователей к месту в лесу, где он расчленил и сжег тело, — месту, помеченному служебной собакой, — и когда на этом месте провели раскопки, обнаружили обгоревшие фрагменты костей.

Ван дер Кваст также сильно сомневался, что возможен пересмотр хотя бы одного из дел.

— То, что сейчас происходит, — просто журналистские штучки. Я рассчитываю на то, что суды не станут поддаваться эмоциям и никакого пересмотра не будет, — сказал он.

В потоке новостных статей, хроник и колонок главного редактора выступила и настоящая жертва Стюре Бергваля — тот человек, которого он чуть не зарезал в студенческом общежитии в Упсале. В заметке в «Ньюсмиль» мужчина описывал это ужасное событие и выражал разочарование по поводу моего поведения.

«Когда я увидел вчера по телевидению программу о Томасе Квике, я почувствовал в ней сильный перекос — создается впечатление, что он не виновен в тех убийствах, за которые его осудили. Мне, который едва не принял смерть от рук Томаса Квика, или Стюре Бергваля, как он тогда назывался, трудно поверить, что он „мелкий преступник“, как его именуют Ян Гийу и другие хроникеры. […] По семейным причинам я ранее не рассказывал о том, что произошло тридцать пять лет назад, хотя молчание далось мне нелегко. Но когда теперь я вижу тот искаженный образ Квика, который представляют некоторые журналисты, то чувствую: мой долг — рассказать свою историю. Программа Ханнеса Ростама и хроникеры вечерних газет вызывают у меня тошноту».

Мужчина, интервью с которым опубликовала и газета «Дагенс Нюхетер», писал также: «Кстати, я позвонил Ханнесу Ростаму, когда услышал о его кинопроекте. Я хотел рассказать, что у меня сохранилось заявление в полицию о покушении на меня и что Ростам может с ним ознакомиться. Но Ростам не захотел встречаться со мной — его лишь интересовало, находился ли Квик в состоянии наркотического опьянения, когда покушался на меня».

Несколько дней спустя, 17 декабря, «Экспрессен» опубликовала интервью с отчимом того девятилетнего мальчика, на которого Стюре Бергваль сексуально посягал, работая санитаром в больнице в 1969 году. «Он в состоянии убить сколько угодно народу», — заявил отчим, который выступил потому, что считал: «важно осветить тот факт, что Томас Квик совершал насильственные действия ранее».

Помимо того, что пересказывался факт посягательства в больнице, здесь же еще раз цитировалось заключение психиатрического обследования, проведенного в 1970 году, что Бергваль страдает «высокой степенью сексуального извращения pedofilia cum sadismus», а также что он в определенном смысле «особо опасен для жизни и здоровья других людей».

Некоторые из моих коллег также сочли, что я приукрасил образ Стюре Бергваля, не углубляясь в его прежние преступления в документальном фильме, — я лишь упомянул их мимоходом. Критика была ожидаема, однако ощутима. Между тем я чувствовал, что не мог сделать иначе: моя задача заключалась в том, чтобы проверить, совершил ли Стюре Бергваль те восемь убийств, за которые он осужден, а не в описании тех преступлений, которые он доказанно совершил. При этом сжать всю исключительно сложную и многоплановую историю до двух часов телеэфира уже само по себе было невозможно.

Вскоре ситуация напоминала ту, которая наблюдалась в разгар вражды из-за Квика десятью годами ранее, — с той только разницей, что скептики, которые тогда являлись шумным меньшинством, теперь превратились в большинство, а те, кто верил в виновность Квика, представляли собой быстро тающую кучку.

17 декабря «Дагенс Нюхетер» написала в своей передовице:

«То, что Томас Квик осужден за восемь убийств и взял на себя еще большее количество преступлений, может оказаться крупнейшим правовым скандалом в истории нашей страны. Однако может также оказаться, что речь идет об убийце, который виновен. Но как бы ни обстояло дело с криминальным статусом Томаса Квика, ясно одно: в деле Квика шведская правоохранительная система демонстрирует вызывающие тревогу слабые стороны, напоминающие „прогнившее правосудие“50-х годов. Между тем должно свершиться судебное разбирательство с учетом закона и здравого смысла. Следствие должно быть направлено на то, чтобы установить, что именно произошло, определить роль потенциального виновника, но самое главное — быть непредвзятым. Дело Томаса Квика показывает много отклонений от общепринятой практики. Однако внимание теперь приковано к прокурору, следователю, адвокату защиты, судам, ко всей конструкции вокруг убийцы Томаса Квика. И это внимание нелестное.

Совершенно очевидно, что Томасу Квику „помогли вспомнить“, что психотерапевтическое лечение шло рука об руку с полицейским следствием и что обстоятельства, могущие „разрушить“ взятую им на себя ответственность за преступления, скрывались. Разумно предположить, что если такое возможно, значит, в правовом обществе существуют проблемы. Теперь следует проверить, как целые группы чиновников на ответственных постах обращались с делом Квика. Ожидаемое ходатайство его адвоката о пересмотре дела, скорее всего, будет удовлетворено. И тогда возможные ошибки или нарушения будут показаны, а виновные — призваны к ответу.

Важный вопрос — что обращение с Томасом Квиком говорит обо всей нашей правоохранительной системе в целом. Поразительно, например, какую роль играет в этой истории теория о вытесненных воспоминаниях. Теория эта позднее утратила позиции, но в течение определенного периода воспринималась шведскими судами, которые осудили немалое количество людей на долгие сроки тюремного заключения на основании свидетельских показаний, построенных только на воспоминаниях. Тот факт, что прошло много лет, что нет свидетелей и отсутствуют другие доказательства корректности этих воспоминаний, ничего не значил. Еще более тревожным является то, что контролирующие структуры, призванные наблюдать за деятельностью правоохранительных органов, также вовлекаются в этот процесс и теряют способность к критической оценке.

Канцлер юстиции построил свои убеждения на количестве приговоров против Томаса Квика и отбросил все возражения с формулировкой, что они касались обстоятельств, которые „в целом имели довольно малое значение“. Куда же делась красивая формулировка „неоспоримо доказано“?»

Помимо того, что давление общественного мнения становилось все сильнее, а Стюре Бергваль твердо намеревался добиться пересмотра дела, было и еще одно обстоятельство, портившее кровь тем, кто способствовал осуждению Квика или настаивал на его виновности: теперь сам генеральный прокурор Андерс Перклев начал рассматривать дело, после того как два частных лица в Сундсвалле подали заявление в полицию, обвиняя Сеппо Пенттинена и Кристера ван дер Кваста в грубом должностном нарушении.

По всей видимости, и канцлер юстиции Йоран Ламберц почувствовал, что земля уходит у него из-под ног. В понедельник 22 декабря, на следующее утро после выхода моего второго документального фильма, он выступал на четвертом канале в «Утренних новостях».

— Я не знаю, виновен ли Квик, но у меня высокая степень уверенности, что он виновен по крайней мере в некоторых из этих убийств. В отношении двух решений суда можно сказать, что там приводятся совершенно неопровержимые доказательства, — сказал он тогда.

— Так вы уверены, что он виновен? — спросил у него ведущий программы.

— Да, по поводу двух убийств я уверен, — ответил Ламберц. — И кроме того, следует помнить о том, что не вызывает никаких сомнений: он на такое способен. Многие психиатры оценивают его как исключительно опасного человека с садистскими педофилическими наклонностями, и он, что доказано, ранее совершил два очень серьезных преступления, связанных с насилием, за которые был осужден много лет назад.

Несомненно, очень большой шаг вперед по сравнению с тем отношением к делу, которое Ламберц изложил в своем решении от 2006 года. В дебатной статье в «Афтонбладет» от 6 января 2009 года он сделал еще один шаг. Изложив причины, говорящие в пользу виновности Квика, канцлер юстиции написал:

«Вполне возможно, что он решил стать „массовым убийцей“, изучил преступления как можно подробнее, в том числе благодаря средствам массовой информации, и представил себя виновным, постоянно приспосабливая свой рассказ и свое поведение к тому, что требовалось, чтобы ему поверили. Возможно, повлияло действие наркотиков и психотерапии. Его нынешний рассказ может оказаться истинным.

В отношении по крайней мере двух убийств существовали другие подозреваемые.

Некоторые важнейшие части в рассказах Квика оказались совершенно неверными. Эти ошибки трудно объяснить иначе, чем тем, что он все выдумал».

Затем Ламберц пишет, что нет ни намека на доказательство того, что следственная группа «якобы пыталась ввести в заблуждение суд и общественность и заставить их поверить в виновность Томаса Квика в тех преступлениях, в совершении которых им они сами не были уверены». Вместе с тем: «Полиция и прокурор иногда действовали поспешно и, возможно, не всегда учитывали обстоятельства, говорившие против виновности Квика. Это совсем не хорошо, но по-человечески понятно в той ситуации следствия, в которой они находились».

Канцлер юстиции уже просто не представлял себе, в какую сторону ему склониться.

Опять же, легко рассуждать, что все либо белое, либо черное. Что либо психотерапевт Биргитта Столе, полицейский Сеппо Пенттинен, прокурор Кристер ван дер Кваст, адвокат Клаэс Боргстрём и несколько журналистов, например, Губб Ян Стигссон из «Дала-Деморкатен», глубоко заблуждаются или даже состоят в сговоре. Или, наоборот, заблуждаются Лейф Г. В. Перссон, Ян Гийу, психиатр Ульф Осгорд, адвокат Пелле Свенссон, полицейский Ян Ульссон и журналист Ханнес Ростам. Но на самом деле необязательно должно быть «или — или». Возможно, все они проделали большую и важную работу и пришли к разумным, хотя и противоположным выводам.

Резюме Йорана Ламберца очень характерное: «Если Томас Квик был осужден невинно, то это, наверное, огромный правовой скандал? Да, все комментаторы, похоже, единодушны в этом мнении. И эта оценка может оказаться правильной — мы подождем окончательного ответа, который, возможно, скоро последует. Однако следует подчеркнуть, что ситуация, когда правовой аппарат осуждает невиновного, который признается и хочет быть осужденным, выглядит менее серьезной, чем когда осуждают невиновного, который постоянно отрицает свою вину».

Вне всяких сомнений, интересная мысль из уст первого юриста страны.

Позиция председателя адвокатского сообщества Анны Рамберг была столь же шаткой, когда она пыталась сформулировать ее в передовице газеты «Адвокат», где написала, что Томас Квик вполне может оказаться «осужденным правильно, хотя и невинно».

16 января 2009 года генеральный прокурор объявил, что не намерен начинать следствие о действиях ответственных лиц в деле Квика.

В своем решении он указал, что большинство из предполагаемых должностных нарушений были совершены более десяти лет назад и срок давности по ним уже вышел. Однако даже если они были совершены позже и могли быть актуальны для расследования, то все равно осуществились до проверки канцлером юстиции в 2006 году. И: «Канцлер юстиции счел тогда, после подробной проработки документации, что расследование не следует инициировать», поскольку никаких «серьезных ошибок со стороны прокурора и следствия допущено не было».

Поскольку канцлер юстиции — главный юрист страны, генеральный прокурор счел, что у него нет оснований действовать вопреки его решению. На этом вопрос был снят.

Однако те два человека, которые заявили в полицию, хотели, чтобы прокуратура определилась, нет ли у нее оснований самой инициировать пересмотр судебных решений по делу Квика. По этому пункту Перклев согласился с ними, и дело было передано в Национальный отдел по полицейским делам в Мальмё, где старший прокурор Бьерн Эрикссон назначил группу, состоящую из него самого и еще трех прокуроров, а также следователя, которому предстояло проверить все материалы следствия по делу Квика.

 

Тринадцать папок

20 апреля 2009 года Томас Ульссон и его коллега Мартин Кульберг подали ходатайство Стюре Бергваля о пересмотре решения суда по делу об убийстве Йенона Леви. В документе объемом 73 страницы, состоящем из 274 пунктов, перечислялись все странности в ходе следствия: игнорирование заключения Государственной криминалистической лаборатории и прочих фактов, говорящих в пользу альтернативного подозреваемого Бена Али; полностью проваленная первая реконструкция; откровенная ложь о сообщнике Патрике; то обстоятельство, что Квик неправильно называл и потом менял практически все сведения в течение четырнадцати допросов по пути к рассказу, который был представлен суду, и так далее.

Поскольку группа Бьерна Эрикссона уже была назначена для проверки следствия по делу Квика, на их долю и выпало составить мнение по поводу первого ходатайства Стюре Бергваля о пересмотре решения суда.

Отменить решение суда, вступившее в законную силу, в принципе невозможно. Этот принцип является одним из краеугольных камней всей шведской правовой системы и имеет специальное название — «принцип незыблемости».

В течение всего ХХ века был разрешен пересмотр четырех решений суда по делам об убийствах — с частотой раз в двадцать пять лет. В XXI веке ни один случай на тот момент не имел место. И теперь Стюре Бергваль надеялся, что ему разрешат пересмотр и признают невиновным в восьми убийствах. Шансы были невелики, однако я ни на минуту не сомневался, что это должно произойти. Ибо чем больше я рылся в деле, тем больше подтверждалось то, что Стюре Бергваль невиновен.

Зато очень скоро выяснилось, что процесс затянется. В Швеции нет независимой инстанции по пересмотру судебных решений — это означает, что прокуроры, которые должны рассматривать ходатайство о пересмотре дела, вынуждены выполнять эту задачу помимо своей текущей работы. В правовой системе, где судебные заседания переносятся на месяцы и годы по причине недостатка сотрудников, само по себе очевидно, что рассмотрение ходатайства о пересмотре решения суда десятилетней давности не является первейшим приоритетом.

Кроме того, осужденный не имеет права на правовую помощь в делах о пересмотре судебного решения, поэтому адвокат, взявшийся за это дело, работает на свой страх и риск — и потому, как и проверяющий прокурор, пытается впихнуть эту работу туда, где у него есть свободное время.

Весной 2009 года передача «Документ» в лице редактора Юхана Бронстада и меня сделала третий документальный фильм о Томасе Квике, чтобы побольше рассказать о тех делах, которые я не успел осветить в первых двух фильмах. Но еще и для того, чтобы на этот раз сместить фокус с самого Стюре Бергваля и обратить внимание на круг тех людей, которые сделали возможными ошибочные приговоры.

Одновременно я продолжал искать утраченные протоколы допросов.

Гюн Бергваль вспомнила еще несколько моментов по поводу того допроса, в котором она дала алиби своему брату в отношении убийства Томаса Блумгрена. По поводу времени она помнила только, что это было где-то в начале 90-х, но полицейский приехал из Люлео и записывал все на магнитофон. Его фамилия была Барск, это она запомнила, и с ним пришел еще один.

— Он много расспрашивал меня о празднике Троицы тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года. Я поинтересовалась, почему, что произошло в те выходные, но на этот вопрос они не захотели отвечать. Они хотели также посмотреть фотографии, — вспоминает Гюн Бергваль.

Она предъявила им снимок, на котором Стюре красовался в одежде конфирманта, — в тот момент, когда якобы убил ребенка в Векшё. Узнав, что Стюре признался в убийстве Томаса Блумгрена в те самые выходные, Гюн заявила, что брат не покидал Фалун. Ни в те выходные, ни в какие-то другие дни в тот период. Он всегда был дома.

То, что люди один за другим рассказывали мне, что сообщали полиции сведения, опровергавшие возможность совершения Квиком преступления, — одно дело, и этого было достаточно, чтобы сделать фильм для телевидения. Но получить подтверждение черным по белому в виде архивированных и сокрытых протоколов допросов — тогда все начало бы выглядеть совсем в ином свете.

Я отправлял один запрос за другим в полицейское управление Сундсвалля, которое либо не отвечало вообще, либо устами Сеппо Пенттинена давало мне отрицательный ответ.

Тем временем группа старшего прокурора Бьерна Эрикссона потихоньку занялась проверкой дела. Вскоре Эрикссон потребовал, чтобы все материалы следствия, находящиеся в полиции Сундсвалля, были переданы ему.

В середине октября 2009 года я внезапно получил довольно услужливое письмо от Сеппо Пенттинена вместе с копиями двух допросов, которые я разыскивал. Пенттинен пояснял, что эти два допроса Эрьяна Бергваля не были приобщены к материалам дела, поскольку были отнесены к так называемым «черновикам».

По поводу же моего многократно заданного вопроса о содержании этих «черновиков» и месте их хранения он писал: «Нижеподписавшемуся известно, что существует небольшое количество допросов разных лиц, которые, как и допрос Эрьяна Бергваля, были отнесены к черновикам. Эти допросы не относятся ни к одному конкретному делу. Они проводились с лицами из окружения Стюре Бергваля и являются составной частью исследования его связей. […] К вашему сведению, все материалы следствия, содержащиеся в делах, по которым принято судебное решение, отосланы в Национальный отдел по полицейским делам в Мальмё».

Я не испытывал никакой уверенности в том, что Сеппо Пенттинен пошлет все материалы даже Бьерну Эрикссону, поэтому я выслал ему список из восьми допросов, о которых мне стало известно и которые я потом требовал от полиции Сундсвалля. Может быть, прокурорская группа, занимающаяся проверкой, в отличие от меня, получила протоколы этих допросов?

Выяснилось, что Пенттинен этих протоколов не высылал, после чего следователи прокурорской группы обратились к нему и скромно спросили, не осталось ли у него еще каких-нибудь материалов в его служебном кабинете, — как ни странно, именно там хранились все документы по делу Квика.

Мой третий документальный фильм о Томасе Квике вышел в эфир 8 ноября 2009 года. После этого никакого продолжения не планировалось, но я все не мог успокоиться по поводу пропавших протоколов допросов. Для меня это стало делом чести.

После многократных напоминаний следователи, кажется, получили все материалы. В общей сложности тринадцать папок все эти годы скрывались от судов, общественности и журналистов. Поскольку эти документы не были зарегистрированы, их нельзя было отследить по регистрационным книгам.

16 декабря я отправился в Мальмё, чтобы на месте ознакомиться с этими тринадцатью папками, содержимое которых решающим образом меняло всю картину следствия. Здесь были допросы, показывающие, что тот человек, который якобы отвез юного Стюре в Векшё, физически не мог этого сделать, — рядом с допросами других мнимых помощников и сообщников. В папке, помеченной как «прочие допросы», я обнаружил четырнадцать допросов всех братьев и сестер Томаса Квика, которые единодушно давали картину детства, полностью противоречащую жутким воспоминаниям, вызванным в Сэтерской больнице на сеансах психотерапии по теории объектных отношений с поддержкой в виде наркотических препаратов. Плюс ко всему эти показания отрицали возможность того, что Стюре Бергваль был в состоянии водить машину до 1987 года.

Характерным для тех допросов, которые Сеппо Пенттинен счел нерелевантными, являлось то, что они попросту доказывали — Квик все выдумал.

Наиболее интересным в этой папке оказался допрос от 27 января 1999 года, своего рода ключ ко всей истории, иллюстрирующий, что Квик систематически придумывал новые убийства, чтобы в них признаться, и следователи прекрасно отдавали себе в этом отчет. Двумя неделями раньше Томас Квик в беседе с инспектором криминальной полиции Анной Викстрём и Биргиттой Столе сказал, что в психотерапии «произошел прорыв». Квик впервые составил список всех своих убийств в хронологическом порядке.

Из решения суда по делу о Трине и Грю я знал, что на второй день судебного заседания Кристер ван дер Кваст передал суду первой инстанции города Фалуна такой список, включавший в себя двадцать девять человек.

Придя на допрос 27 января, Томас Квик держал этот список в заднем кармане брюк. Следует упомянуть, что адвокат Квика Клаэс Боргстрём и инспектор Ян Карлссон из Национального управления присутствовали на допросе с первой до последней минуты.

ТК: Это хронология, начиная с Томаса Блумгрена в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году.

Пенттинен: Угу. Стало быть, первое имя — Томас, затем по порядку Ларс, Альвар, мальчик в больнице, Бьерн, «Микаэль», «Пер», Бьерн — Норвегия, Рейне, Мартин, Чарльз, Бенни, Юхан, мальчик из Вермланда, мальчик в машине, Улле, супруги Стегехюз, Магнус, на западном побережье, Леви, Марианн — Норвегия, женщина у дороги, Тереза — Норвегия, Трине — Норвегия, женщина на парковке — Норвегия. […] И затем справа в углу — М-З. Душка — Норвегия, Тони — Финляндия.

Далее Пенттинен читает по бумажке Квика:

— «У меня есть священное место между Согмюрой и Грюксбу. У меня есть место захоронения останков на мысе Фрембю— удде. И еще у меня есть маленький, но очень ценный тайник в Эльсте».

Первым в списке после Томаса Блумгрена значится «Ларс», которого Квик якобы убил в центральной Швеции в 1965 году. Между тем правда заключается в том, что этот «Ларс» вместе с приятелем кормил на льду уток, лед треснул, и мальчик утонул. Имелись свидетели произошедшего, и семья была уверена, что это обычный несчастный случай. Я знал об этом, поскольку вместе с Йенни Кюттим мы проверили все признания Квика за все годы, а не только те, которые привели к обвинительному приговору. Поэтому я знал также и то, что это признание следователи по делу Квика сочли настолько невероятным, что даже не стали связываться с семьей «Ларса».

В соответствии со списком, «конкретный подросток» был похищен в 1985 году в Норрланде, откуда он, по словам Томаса Квика, был перевезен в Фалун, где его тело было заложено в один из «тайников» Квика.

«Мы знаем, кто это», — загадочно заявил Кристер ван дер Кваст в интервью «ТТ» весной 2000 года.

В одном из сокрытых допросов сказано, что речь идет о пятнадцатилетнем Магнусе Юнссоне, пропавшем в Эрншёльдсвике в начале 1985 года. Истина состояла в том, что полиция обнаружила одинокие следы Магнуса на льду по пути к открытой воде, куда он, по всей видимости, свалился и утонул. Несколько лет спустя были обнаружены останки Магнуса Юнссона, которые удалось идентифицировать при помощи анализа ДНК.

В списке жертв Квика есть такие убийства, которые, по данным местной полиции, не имеют соответствий в реальности, — то есть не существует даже пропавших людей, каким-либо образом подходящих по месту и времени исчезновения.

В связи с передачей списка суду в мае 2000 года ван дер Кваст сообщил новостному агентству «ТТ»:

— Мы проверили все убийства, несчастные случаи и исчезновения, которые потенциально могли бы относиться к делу Квика. У нас множество данных, которые трудно проверить. Наиболее очевидными являются содержащиеся в данном списке, то есть те, где он сам снабдил нас информацией.

Для членов суда список призван был подчеркнуть, что они имеют дело с совершенно уникальным преступником и что рассматриваемое дело является еще одним в ряду, который будет многократно продолжен.

Вопрос в том, какое решение принял бы суд по делу об убийстве Трине Йенсен и Грю Сторвик, если бы его проинформировали, что большая часть убийств в этом списке — плод фантазии.

 

Журналист криминальных хроник

Группа обжалования под руководством Бьерна Эрикссона так и не смогла решить, будут ли они сами ходатайствовать о пересмотре дела Стюре Бергваля, но 17 декабря 2009 года они по крайней мере проанализировали ходатайство о пересмотре дела об убийстве Йенона Леви, и Бьерн Эрикссон сообщил, что оно удовлетворено.

Одновременно Эрикссон продолжал посылать запросы на материалы по всем делам и добрался до знаменитых фрагментов костей в деле об убийстве Терезы Йоханнесен. Норвежцы передали их в Швецию, и вскоре они оказались в Государственной криминалистической лаборатории.

Одним из остеологов, изучавших эти кости, стала Ильва Свенфельт, независимый исследователь и специалист по обгоревшим костям железного века. Она не могла скрыть своего удивления, когда увидела фрагменты, которые, как утверждалось, представляли собой человеческие кости, и к тому же кости ребенка.

18 марта 2010 года несколько СМИ обнародовали сведения о том, что эти «кости» в первоначальном судебном процессе подверглись лишь визуальному осмотру, то есть профессора Пер Хольк и Рикард Зельмер лишь посмотрели на них, прежде чем дать свои научные заключения. Теперь их исследовали на молекулярно-биологическом уровне. Оказалось, что это вообще не кости, а дерево с добавлением клея — по всей видимости, древесно-стружечная плита.

— Человек, работавший ранее с таким материалом, как обгоревшие кости, сразу увидит, что это не кости. Я не могу назвать это другим словом, кроме как научное мошенничество, — сказала Ильва Свенфельт изданию «Афтонбладет».

Томас Ульссон заявил газете «Экспрессен»:

— Это настолько невероятно, что даже мы не могли себе этого представить. Но это симптоматично для всех дел Квика — люди с академическими заслугами соглашались выступать во всем этом цирке.

Через два дня после этой новости, которая, пожалуй, более всего придала следствию по делу Квика налет нелепости, я был удостоен премии Союза расследующей журналистики — «Золотой лопаты» за мои документальные фильмы о Квике.

В тот год трехдневная конференция Союза журналистов проводилась в Доме радио в Стокгольме, и в воскресенье все мероприятие завершалось дебатами между мной и Губбом Яном Стигссоном о роли СМИ в скандале вокруг Квика. Среди публики, собравшейся в аудитории «Радиосимфония», было более ста коллег, а также Йенни Кюттим, Юхан Бронстад и Томас Ульссон.

Начала дебатов на подиуме я ожидал со смешанными чувствами.

Я многим был обязан Губбу Яну. Помимо того, что именно он в каком-то смысле уговорил меня взяться за это дело, он еще и предоставил большое количество материалов и открыл мне многие двери своими рекомендациями. К тому же он остался теперь единственным сторонником виновности Квика, который не боялся защищать эту точку зрения в публичных дебатах. Тем самым он стал спикером Кваста, Пенттинена, Столе, Кристианссона и Боргстрёма — не получая за это ничего, кроме все нарастающих насмешек окружения.

И во многом все это произошло из-за меня.

Вместе с тем его упорная неспособность воспринимать объективные факты теперь уже не просто удивляла, а поражала. И к тому же он совершенно не отдавал себе отчета в своей собственной роли. Во время сбора информации для третьего документального фильма я копался в материалах следствия по делу о Трине и Грю, чтобы выяснить, кто же именно, помимо Коре Хунстада, снабжал Квика данными.

В документе, датированном 26 января 2000 года, я обнаружил результаты сизифова труда бедного полицейского Яна Карлссона, который просмотрел все шведские газеты того периода, где могло упоминаться имя Грю Сторвик с того момента, как она была найдена убитой 25 июня 1985 года. Пересмотрев безрезультатно кучу номеров «Афтонбладет», «Дагенс Нюхетер» и «Экспрессен», он добрался до «Дала-Демократен». И там, в номере от 2 октября 1998 года, то есть за десять месяцев до знаменитого следственного эксперимента, обнаружился текст, автором которого являлся не кто иной, как сам Губб Ян Стигссон.

«Дала-Демократен» — одна из тех газет, на которые 36-е отделение больницы Сэтера имело постоянную подписку, и из других допросов ясно, что Квик читал ее каждый день. Я разыскал упомянутую статью в библиотеке газет и журналов в Гётеборге. Под заголовком «Томас Квик может иметь отношение к шести убийствам в Норвегии» Стигссон рассказывает: «Сегодня интерес направлен на два убийства женщин и одно похищение, все три дела — классика норвежской криминалистики».

После краткого рассказа о Трине Йенсен и Марианн Ругаас Кнутсен последовало главное: «Третий случай — двадцатитрехлетняя Грю Сторвик, пропавшая в центре Осло и найденная убитой на парковке в Мюрволле 25 июня 1985-го. Парковка находится недалеко от того места, где было обнаружено тело Трине.

Эти два убийства имеют много общего. На телах жертв — следы насилия с явными признаками сходства. Кроме того, обе девушки исчезли на одной и той же территории радиусом в несколько сотен метров».

Та информация, которую Квик мог прочесть о Грю в «Дала-Демократен», без сомнений, закладывала хорошее начало, с учетом того, как проходили допросы и как рассказы Квика обычно «развивались» в процессе следствия.

Когда Губб Ян Стигссон во время моего первичного сбора материала имел любезность скопировать для меня три сотни своих статей о Томасе Квике, он по неизвестным мне причинам не включил данную статью в ту подборку.

Тот факт, что статья была отмечена в протоколе предварительного следствия Национального управления криминальной полиции, не мешал тому, что суд оставался в неведении по поводу ее существования.

Дебаты начались с того, что ведущая Моника Сааринен, в обычной жизни — ведущая программ в «Студии 1», указала на иронию судьбы: как Губб Ян Стигссон, получивший Большую премию клуба публицистов в 1995 году, так и я — оба были удостоены наград за наши журналистские труды о Квике.

После общих разговоров о том, как мы с ним познакомились, и констатации того факта, что мы занимаем радикально противоположные позиции в вопросе о виновности Квика, Стигссон пояснил:

— Однажды доходишь до последней точки, когда дальше уже не продвинуться и остается только признать, что он виновен. Я возьмусь утверждать, что всегда относился ко всему этому критично. А потом начались все эти глупости — что он якобы просто клоун. Стали замалчивать все его прошлое — уникальное в шведской криминальной истории.

— Почему ты, Ханнес, так уверен в его невиновности? — спросила Сааринен.

— Я прочел все материалы, — пояснил я. — В первую очередь я выписал все, что говорит в пользу его виновности. И от этого списка сейчас ничего не осталось. Нет даже никакого намека на доказательства. Решения суда держатся исключительно на рассказах Квика, и если прочесть эти рассказы и то, как они создавались, то получается так — изначально он ничего не знает об этих убийствах и отвечает неверно практически на все вопросы.

Здесь Стигссон начал мотать головой, и я почувствовал укол раздражения.

— Ты качаешь головой, и совершенно напрасно. Публика не читала протоколов допросов, но ты-то их читал. Какие обстоятельства Квик может правильно изложить в ранних допросах — хоть по одному убийству?

— Но ведь… практически в каждом деле он вначале говорит что-то, из-за чего как бы становится ясно, что овчинка стоит выделки, а затем его заносит, но потом ты в каждом допросе найдешь уникальные сведения. Как он оказался в Эрьескугене?

— Об этом он прочел в «Верденс Ганг».

— Об Эрьескугене? Никто не знал про Эрьескуген, пока он…

— Об Эрьескугене написано в «Верденс Ганг». Все те сведения, которые он сообщает об убийстве Терезы на первом допросе.

— Нет-нет…

— Возможно, ты говоришь так по причине неосведомленности, но ты ошибаешься.

Губб Ян Стигссон сменил тему и спросил, почему я не уделил внимания ранним преступлениям Стюре Бергваля. Я ответил, что проверял, как шведская правоохранительная система и шведская судебная психиатрия обращались с психически больным человеком, к тому же находившимся в перманентном состоянии наркотического опьянения и сознававшимся в совершении убийств, — а не то, что он натворил ранее.

Стигссон не дал себя сбить и начал рассказывать о «десяти-двенадцати серьезных сексуальных посягательствах», в которых Стюре Бергваль был виновен начиная с пятнадцати лет, и о покушении с ножом в 1974 году. Тут Моника Сааринен сообщила, что Стигссон перед дебатами прислал ей восемьдесят статей, которые она прочла, и примерно в восьмидесяти-девяноста процентах этих статей он упоминает ранние преступления.

— Да, потому что это предпосылки для продолжения, — заявил Стигссон.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Сааринен.

— Но ведь… стало быть… он страдал этим… кроме того, это извращения, практически неизлечимые.

— Откуда ты это знаешь? — спросила Сааринен.

— Да, но… стало быть… На это указывает статистика.

Стигссон сослался на два других случая и тех врачей, с которыми он разговаривал.

— Ты хочешь сказать, что раз он так поступил тогда, то с таким же успехом может быть виновен в другом? — уточнила Сааринен.

— Нет, но поскольку у него это есть, то имеет смысл выяснить, является ли он виновным. Там написано… Франссон просмотрел его историю и пришел к выводу, что…

Но тут я больше не мог сдерживаться и прервал его:

— То, что рассказывает Губб Ян Стигссон, — помесь слухов, нерасследованных инцидентов, якобы имевших место событий и так далее. Есть два уголовных дела, в которых Квик признал свою вину и был осужден. Это верно. И я упомянул, что он был ранее осужден за два очень серьезных преступления. Но мне кажется, лишено смысла еще раз ворошить события многолетней давности. Более удивительно то, что Квик осужден за восемь убийств, которых он, по мнению многих, не совершал. Если бы мы могли отвлечься от шестидесятых годов и обратить свой взор на то, что творится сейчас, это было бы куда плодотворнее. Продолжать обсасывать и обмусоливать старое, как это в течение двадцати лет делал Губб Ян Стигссон, говорить о различных заключениях врачей, о событиях, которые происходили, когда человеку было девятнадцать лет, так называемых…

— Четырнадцать.

— Что?

— Его первые убийства относятся к четырнадцатилетнему возрасту. Во всяком случае, так утверждает он сам.

— Ага, ты переносишься еще дальше назад. Скоро ты доберешься до пятидесятых годов. Мне кажется, все это просто подлость. Журналистика Губба Яна Стигссона — смертный приговор пациенту психиатрической клиники.

— Смертный приговор? Да это… Да это…

— Губб Ян Стигссон скопировал для меня триста своих статей — и в них бесконечные перепевы одного и того же… — Я вынужден был обращаться к нему, а не к публике. — Я не понимаю, чем ты вообще занимаешься, потому что все это не имеет никакого отношения к решению суда по убийствам.

— В высшей степени!

— К вопросу о виновности в судах по убийствам?

— Нет-нет, все это не так просто!

— Вопрос о виновности в убийствах? Мы же это здесь обсуждаем. Мы говорим о человеке, который невинно осужден за убийства.

— Нет, но ведь так просто ускользнуть от очевидного. Это почти мошенничество — умолчать о его прошлом…

Моника Сааринен попыталась разрядить накалившуюся обстановку, сменив тему, но мы со Стигссоном тут же снова начали ссориться. Он настаивал на том, что Квик был виновен и в убийстве Томаса Блумгрена, а я тщетно пытался убедить его, что все это совершенно невозможно, — одновременно рассказывая публике, как Квик ездил в Королевскую библиотеку, чтобы подготовиться перед признанием.

— Ханнес, ты хочешь сказать, что Губб Ян тоже помогал Томасу Квику информацией, так чтобы тот продолжал рассказывать свои истории?

— Губб Ян опубликовал статьи, в которых называл имена жертв, места, откуда они пропали, рассказывал, какого рода насилию они подверглись, где их обнаружили, и так далее — до того, как Томас Квик хоть словом обмолвился об этом, и…

— Какие жертвы?

— Грю Сторвик, например.

— Да… но… ведь…

— Это одна из тех статьей, которые ты почему-то решил не копировать, но я обнаружил ее в библиотеке газет и журналов. Второго октября тысяча девятьсот девяносто восьмого года ты публикуешь статью, в которой даешь всю информацию, необходимую Квику для признания. До этого он не упоминал имени Грю Сторвик.

— Я ничего не знал о Грю, пока не услышал, что он назвал ее! — прошипел Стигссон.

— Стало быть, в микрофильм вкралась какая-то фальсификация?

Стигссон несколько съежился за столом из стальных конструкций.

— Статья есть у меня в компьютере, — проговорил я. — Ты можешь увидеть ее сразу по окончании.

— А ты сам не задумывался над тем, что Томас Квик мог черпать информацию из твоих статей? — спросила Сааринен.

— В моих статьях нет ничего такого, что имело бы решающее значение при рассмотрении дел, — упорствовал Стигссон. — Это то же самое, как он упрекает меня в том, что я дал Квику книгу… книгу Йорана Эльвина о деле Юхана. В решении суда нет ничего из этой книги!

— Например, вся его одежда и его красный рюкзак, — возразил я. — Я знаю, что такого рода сведения Томас Квик добросовестно конспектировал, чтобы быть в состоянии рассказать о них. Так что, конечно же, ты снабжал его информацией.

— Да, но…

— И ты дал ему эту книгу.

— Но если он может пойти в библиотеку, почему он тогда обращается ко мне по поводу этой книги?

Стигссон снова меняет тему, уходит в рассуждения о своем личном контакте с Квиком, рассказывает, как тот мог позвонить ему «в любое время», потому что он, Губб Ян, «жалел его». Я попытался вернуться чуть назад.

— Следует помнить, что все эти следствия об убийствах, вся эта история с Квиком продвигаются СМИ, полицией и психотерапевтами в очень специфическом взаимодействии. И СМИ используются полицией, чтобы…

— Но какого черта… — Стигссон покачал головой.

— Что ты хотел сказать? — переспросил я.

— Какого черта! Ты подразумеваешь, что я взаимодействовал с полицией?

— Каждый раз, когда Квик начинает рассказывать или просто намекать на что-то, эти сведения немедленно просачиваются в прессу через тебя или других журналистов, которые публикуют фотографии жертв, и…

— Через кого они просачиваются?

— Судя по всему, через следователей. Иногда через ван дер Кваста, иногда через Сеппо Пенттинена. Зачем это делается в разгар следствия?

— Это все ерунда! Я никогда в жизни не получал…

— Послушай, посмотри мне в глаза. Неужели все это — ерунда?

— Да, если ты хочешь сказать, что я… да, да! Что они по ходу дела снабжали меня сведениями, чтобы он мог… ерунда! Ничего подобного!

— Но ты всегда располагал сведениями, начиная с первого дня! — запротестовал я.

Тогда Стигссон заговорил об интервью, которое взял у Ларса-Инге Свартенбрандта и обо всем том положительном, что тот имел сказать по поводу вытесненных воспоминаний и психотерапии.

— Ты совсем далек от реальности, — проговорил я.

Но Стигссон продолжал говорить о Свартенбрандте. Моника Сааринен попросила нас закругляться, и я задал вопрос, что именно — вообще — может заставить Губба Яна Стигссона изменить свое отношение к делу Томаса Квика. Он ответил, что не нашел ничего, что было бы «отговоркой».

— Ничего?

— Ничего.

— Но что может заставить тебя…

— Под конец приходишь к последней точке. И во всех этих делах я ее достиг.

Я был в полном изнеможении. Вот о чем, собственно, шла речь — о вере. Либо она есть, либо ее нет.

Публике предоставили возможность задать вопросы, и первый из них был мне хорошо знаком: могли ли шведские суды проявить такую нерадивость и засудить человека без единого доказательства? И тут Стигссон прибавил обороты:

— В этом деле нет прямых доказательств в виде отпечатков пальцев или ДНК. Но есть другие доказательства. Как зарубки на березах и все такое. Уровень фосфатов. Отметки собаки.

— Да-да, про эту собаку все очень интересно, — сказал я. — Это служебная собака, находящаяся в частном владении, которая пометила огромное количество мест, где якобы должны находиться части трупов. Были проведены археологические раскопки более чем в двадцати местах, просеяна земля, выкачана вода из целого озера — и ничего не обнаружено, помимо этого крошечного кусочка, который весит полграмма и который теперь оказался отнюдь не костью. Ни в одном месте вообще ничего не нашли. Неужели ты не делаешь из этого никаких выводов?

— Ну, то есть…

— Губб Ян Стигссон. На сегодняшний день ты единственный, кто во все это верит.

— Да, похоже, что так.

После дебатов я задержался возле сцены, беседуя с несколькими коллегами. Тем временем Губб Ян Стигссон сложил свои вещи и быстро зашагал к выходу.

Прежде чем я успел что бы то ни было сказать, он уже покинул зал.

Та статья, которую я обещал показать Губбу Яну на моем компьютере, его, по-видимому, совершенно не заинтересовала.

 

Последний кусочек пазла

20 апреля 2010 года Томас Ульссон и Мартин Кульберг подали второе ходатайство Стюре Бергваля о пересмотре решения суда по делу об убийстве Терезы Йоханнесен.

Около месяца спустя, 27 мая, главный прокурор Эва Финне сообщила свое решение по делу об убийстве Йенона Леви. Хотя ходатайство было удовлетворено, новое судебное заседание не потребовалось. Доказательства выглядели теперь такими убогими, что не было смысла снова рассматривать дело иначе, как в письменной форме.

«После изучения материалов следствия я прихожу к такой оценке, что доказательства на сегодняшний день не дают оснований для подтверждения преступления, — писала она. — Бергваль отрицает факт совершения преступления. Правда, во время следствия он сообщил некоторые сведения, совпадающие с действительностью, но его рассказ характеризуется противоречиями и изменениями сведений в такой мере, что обвинительный приговор не может иметь место. Таким образом, я закрываю уголовное дело против Стюре Бергваля».

Кристер ван дер Кваст был вне себя.

— Меня возмущает, что не было назначено открытое принародное разбирательство, где Квику пришлось бы объяснить свои прошлые признания. Это удобный путь, чтобы избежать нового масштабного и трудного процесса. Квик был осужден по серьезным основаниям и добился пересмотра дела по неверным основаниям. Я уверен, что давление прессы сыграло свою роль в том, что правоохранительная система склоняет голову, — заявил он в интервью «ТТ».

Когда закончилось лето, Бьерн Эрикссон вынес свой вердикт касательно пересмотра решения суда по делу об убийстве Терезы — и в этом случае он также не возражал против нового рассмотрения дела.

Теперь освобождение Стюре Бергваля от приговоров по восьми убийствам стало вопросом времени. Он войдет в историю, но совсем не так, как могли представить себе Биргитта Столе, Свен-Оке Кристианссон, Кристер ван дер Кваст, Сеппо Пенттинен и другие соучастники скандального дела Квика.

2 сентября 2010 года старший прокурор Бу Линдгрен, назначенный Бьерном Эрикссоном для проверки решения суда по делу об убийстве Трине и Грю, получил оригинальную версию тех видеозаписей, из которых был сделан ролик, представленный суду Фалуна на заседании в Стокгольме. Они были доставлены в двух ящиках. Содержимое представляло собой тринадцать видеокассет VHS и восемь мини-кассет, в общей сложности более тридцати девяти часов записи.

Технический отдел перевел записи на диски DVD, и вскоре копии были доставлены Томасу Ульссону в адвокатское бюро Лейфа Сильберски. Там Йенни Кюттим сделала собственные копии, которые выложила на сервер, так что я без промедления мог скачать оттуда фильмы на собственные диски.

Не без трепета вставил я первый диск в свой ноутбук. Для меня это было окончанием следствия. Я проверил все те данные, которые можно было проверить, разобрался со всеми знаками вопроса. Остался последний — ролик следственного эксперимента, показанный на суде по делу об убийстве Трине Йенсен и Грю Сторвик.

Выяснилось, что запись велась двумя разными камерами. Одна показывала дорогу перед машиной, в которой ехали среди прочих Томас Квик, Сеппо Пенттинен, Кристер ван дер Кваст и Свен-Оке Кристианссон, вторая снимала лицо Квика во время поездки — и Пенттинен, сидевший впереди него, тоже был частично виден. Скоро я понял, что именно записи, снятые этой второй камерой, представляли наибольший интерес.

Фильмы по большей части оказались убийственно скучными. В них была показана поездка от самого Сэтера до Осло, затем — кругами почти по всему Осло и снова за пределы города. Некоторые из записей содержали демонстрационные допросы, где Томас Квик на месте убийств пытался показать, как он убил этих двух женщин. Там он все делал не так, и, как следовало ожидать, эти сцены не вошли в краткую версию, показанную в суде.

Но наиболее интересно было, разумеется, увидеть наконец, действительно ли Квик по время следственного эксперимента в августе 1999 года, через восемнадцать лет после убийства Трине Йенсен, смог «без сомнений провести машину до того места, где она была найдена, с точностью до нескольких метров», а также знаменитый отрывок, в котором он отреагировал внезапным приступом страха, когда караван машин проезжал мимо парковки, где было обнаружено тело Грю Сторвик. В фильмах, показанных суду, никаких сомнений ни по поводу одного, ни по поводу второго факта не возникало.

В неотредактированной версии машина бесконечно колесит по улицам Осло. Стюре находится в машине, сильно «под кайфом», уставившись в одну точку. Перед собой он держит указательный палец, который движется то в одну, то в другую сторону. Сеппо Пенттинен сидит с каменным лицом.

В конце концов, устав ездить кругами, полицейские решают поехать в район Кольботн, расположенный вблизи мест находки трупов. Но и там Квик не может сориентироваться. Когда становится ясно, что он понятия не имеет, куда ехать, Пенттинен берет командование на себя:

— Предлагаю развернуться и вернуться к предыдущему перекрестку, где мы долго стояли и решали, куда поехать, и чтобы он… чтобы мы выбрали альтернативную дорогу налево, потому что ты все время смотрел в ту сторону, так что мы должны проверить и такую возможность.

Вскоре они сворачивают на дорогу, которая ведет к местам находок, но Квик опять сбивает их с маршрута.

— Тут есть съезд обратно на Е18, Томас, — указывает наконец Пенттинен.

Затем он сообщает, что «Кристер считает, что ты должен остановиться здесь, в этом районе, если ты согласен немного отклониться… Да, остановись. Думаю, мы можем сделать небольшую остановку, если у тебя нет других пожеланий? О’кей, мы отключаем звук».

Когда камера включается снова, машина возвращается на ту же дорогу, но на этот раз в правильном направлении. Томас Квик качает пальцем туда-сюда. Внезапно Сеппо Пенттинен говорит, что он указывает вправо, и машина поворачивает на нужный съезд с шоссе.

Указал ли он вправо? Возможно. Он указывал также влево. И вперед тоже. Но только когда проехали нужную дорогу, Пенттинен отреагировал и пояснил, куда на самом деле показывал Квик. Вскоре процедура повторяется, но с обратной стороны, так как Квик снова пропускает нужный поворот и экипажу приходится разворачиваться, — поскольку следователь скромно задал вопрос, не лучше ли будет развернуться.

Когда они проезжают место обнаружения тела, Пенттинен спрашивает:

— Остановимся?

Но Томас Квик не улавливает намека, он хочет ехать дальше. Вскоре инспектор произносит:

— Что ты говоришь? Ты хочешь развернуться?

Теперь Квик соображает и говорит, что машина должна развернуться. Вскоре он просит остановиться примерно в том месте, где Пенттинен только что спрашивал, не надо ли остановиться.

Утверждение, будто Томас Квик смог подвести следователей к месту обнаружения трупа, было просто-напросто высосано из пальца. Напротив, это они вели его к месту, как намеками и услужливым толкованием, так и совершенно определенными указаниями и маневрами.

Мне Стюре Бергваль рассказывает:

— Добыть информацию можно было всегда. Я считывал мысли и намерения не только Сеппо, но и других полицейских в автобусе, в том числе шофера. Напряженность Сеппо показывала, что мы едем не туда. А если шофер слегка притормаживал, было ясно, что нам скоро поворачивать, и я успевал это показать. Все время ловил эти мелкие признаки, детали, при помощи которых мне показывали, куда нам ехать. Но выглядело это так, словно я показывал им дорогу.

Так как же обстояло дело со спонтанным указанием на то место, где обнаружили тело Грю Сторвик?

Вначале Томасу Квику были известны основополагающие факты, которыми Губб Ян Стигссон снабдил его с помощью своей статьи в «Дала-Демократен». Кроме того, его спутники — в противоположность тому, что они позднее утверждали в суде, — давно были прекрасно осведомлены о сходстве между этими двумя случаями и о том, насколько близко друг от друга находятся места обнаружения трупов.

Вот как писал Стигссон: «Третий случай — двадцатитрехлетняя Грю Сторвик, пропавшая в центре Осло и найденная убитой на парковке в Мюрволле 25 июня 1985-го. Парковка находится недалеко от того места, где было обнаружено тело Трине».

Во время следственного эксперимента, когда машина минует табличку с надписью «Мюрволль», происходит следующий диалог:

Пенттинен: Ты о чем-то думаешь, Томас, расскажи. Какие у тебя ощущения?

ТК: Да все в порядке.

Пенттинен: Точно?

ТК: Хм. Ну, тут одно название местности — когда я увидел его, я подумал, что оно не отсюда.

Пенттинен: Это было только что?

ТК: Да.

Пенттинен: А что это было за название?

ТК: Не помню.

Пенттинен: Это было на том перекрестке, который мы только что проехали?

ТК: Хм…

И вскоре машина проезжает искомую парковку в Мюрволле, где машина по непонятным причинам останавливается и стоит у перекрестка. Квика призывают показать дорогу, но он опять выбирает не то, поэтому вскоре машина поворачивает и возвращается, чтобы на этот раз остановиться у другого конца парковки.

В фильме, продемонстрированном в суде, видеозапись в этом месте прерывается, и голос за кадром, принадлежащий Сеппо Пенттинену, сообщает: «Томас Квик обращает наше внимание на эту парковку. Эта та парковка, где было найдено тело Грю Сторвик». На этом месте фильм обрывается.

Зато тот фильм, который я смотрю сейчас, продолжается — в нем Пенттинен сидит и беседует с Квиком возле парковки, куда он сам его привел.

— Тут что-то есть, — говорит Квик.

— Тут что-то есть? — переспрашивает Пенттинен.

— Да.

— Где именно? Ты показываешь на все вокруг. Весь район?

— Нет, не весь район.

— А что же тогда?

— От той лавочки…

Томас Квик показывает вправо по направлению движения, в то время как парковка расположена с противоположной стороны.

— Что? — изумленно переспрашивает Сеппо Пенттинен.

— Вон там сзади туда и сюда.

Квик не указывает на парковку ни единым словом, ни единым жестом. Напротив, он пытается привлечь внимание следователей к какому-то месту по другую сторону дороги.

Реакция Томаса Квика, которой следователи придали такой вес в глазах суда, разыгрывается на следующей развязке, где они снова проезжают дорожный указатель с надписью «Мюрволль». В фильме слышно, как Квик поясняет свой срыв, сопровождавшийся приступом страха, тем, что они «так близко от того места, где Трине…».

Грю Сторвик он вообще не упоминает. Это делает Сеппо Пенттинен — голосом диктора за кадром хорошо отредактированного фильма.

 

Встреча с журналистом

Стюре Бергваль проснулся в 5.29 — за минуту до звонка будильника. Радиопрограмма «Эхо» рассказывала о том, что салат-бар члена парламента Фредрика Федерли разорился и что это заденет поставщиков и налогоплательщиков, но данное событие мало волновало Стюре.

Совершив утренний туалет и одевшись, он вышел в столовую и взял кофе и кефир, чтобы позавтракать у себя в комнате. Десятью минутами позже, ровно в пять минут седьмого, он позвонил в звонок, чтобы его выпустили на прогулку.

Стояло отличное утро. Свежий утренний воздух принес с собой запах черемухи, когда Стюре вышел в прогулочный дворик. Стюре набрал полные легкие воздуха, закрыл глаза и задержал дыхание.

В тридцать пять минут восьмого он вернулся в свою комнату. Принял душ, а затем выпил вторую за это утро чашку кофе в компании с газетой «Дагенс Нюхетер».

Он отметил в своем календаре, что позади остался две тысячи пятьсот шестой день непрерывной череды дней. Это была единственная запись на сегодня, хотя он впервые за последние семь лет назначил встречу с другим человеком.

Затем Бергваль погрузился в решение кроссворда в газете «Хорошие кроссворды» и занимался этим два часа, пока не застрял на ответе на вопрос «беден кислородом?». У него уже было несколько букв в слове, и он мысленно поворачивал его и так и эдак — и наконец сдался.

Странное совпадение, что он видел документальный фильм этого журналиста о пиромане из Фалуна, — о десяти детях и подростках, которые сознались в поджогах, в которых не были виноваты. Что-то в самом тоне рассказа привлекло его. Тема репортажа — ложные признания — тоже подала ему слабую надежду. Но не более того. Он даже не размышлял об этом.

Санитары 36-го отделения знали, что во второй половине дня к Стюре придет посетитель. Они говорили друг другу: это должно означать, что Стюре принял решение, что что-то произошло. Иначе почему он прервал свое столь длительное молчание?

Когда Стюре снова вышел, чтобы забрать обед, к нему приблизился санитар — один из ветеранов отделения, мягко взял его под руку и проговорил задушевно, почти шепотом:

— Стюре, к тебе сегодня придут?

— Да, — кивнул Стюре.

— Так, может, ты хочешь снова взяться за свое дело? — с надеждой проговорил санитар.

Бергваль пробормотал в ответ двусмысленное «хм-хм», которое могло означать все, что угодно. «Значит, вот что они думают. Вот о чем судачат сотрудники», — догадался он.

На встречу он шел без надежд и без тревоги. «Может, какой-то проблеск все же появится», — мелькнула мысль, но он тут же ее отогнал.

Когда до назначенного момента оставалось десять минут, к Стюре пришли два санитара и сказали, что пора идти.