Общей характеристикой обстановки в Римской империи в III в., которая могла бы сравниться с характеристикой Элия Аристида, мы не располагаем, однако царившая тогда нужда достаточно часто описывается теми, кто ее пережил, и отражается во всех документах той эпохи. Тот, кто внимательно прочтет речь Εις βασιλέα, неоднократно упоминавшуюся в предыдущей главе, и сравнит ее с речами Диона, Плиния или Аристида, тому станут ясны огромные различия не только в конкретных фактах, но и в настроениях общества в целом и его высших слоев в частности. Не меньшее впечатление производит тон, в котором выдержаны латинские биографии императоров III в., если сравнить их с биографиями II в. Даже если допустить, что эти биографии созданы в IV в. и в них отражены интересы и взгляды высших слоев общества времен Феодосия, то все же нельзя отрицать, что для автора или авторов, творивших в IV в. и использовавших при этом современные известные им на то время источники, естественно было передавать не только свое собственное восприятие, но и восприятие уважаемых ими людей.

Одно из увлекательнейших обобщенных отражений этого восприятия мы обнаруживаем в известной утопической картине будущего императора Проба. Для меня очевидно, что основанием для риторических восклицаний составителя его биографии послужило подлинное высказывание императора, которое в то время было известно его современникам и было у всех на устах, и я убежден, что все эти чуть ли не истерические обороты речи, которыми пользуется биограф, достоверно передают чаяния и надежды людей III в.; они не слишком отличаются от настроений IV в., когда обстановка была более стабильной, но все еще неопределенной, и уж, разумеется, никого не удовлетворяла. Итак, я привожу некоторые фрагменты из жизнеописания Проба. Кое-какие сентенции представляют собой безвкусную риторику, однако среди них есть выражения — их я выделил курсивом, — которые не могли употребляться при описании «золотого века», составленном в I или II в. по Р. X. «Вскоре, сказал он (т. е. Проб. — Μ. Р.), солдаты будут нам не нужны, — пишет биограф и добавляет: — Что же это может еще означать, как не то, что не будет больше ни одного римского солдата; скоро в обстановке полной безопасности римское государство будет царить повсюду и владеть всем; в мире не будут больше производить оружие, не нужно будет доставлять annona, на волах станут пахать, а лошадей будут разводить для мирных дел. Не будет больше войн, не будет плена; всюду будет мир, всюду — римские законы, всюду — наши судьи».

Короче говоря, предмет желаний биографа — это securitas, pax, abundantia и iustitia. Еще определеннее он выражается в другом месте, где рассуждает на ту же тему: «Жителям провинций не нужно было бы поставлять annona, солдатское жалованье не выплачивалось бы больше за счет принудительных даров, римское государство владело бы неисчерпаемыми сокровищами, император ничего бы не тратил, а собственник ничего бы не возмещал. Воистину „золотым веком” было то, что он обещал. Никаких военных лагерей, никаких призывных сигналов труб, никакого оружия не нужно было бы ковать. Военный люд, который сейчас истязает государство гражданскими войнами, обрабатывал бы землю, проводил бы время в занятиях различными науками, упражнялся бы в искусствах, ходил бы по морю. К тому же никого не убивали бы на войне. Милостивые боги, чем же римский народ вас так разгневал, что вы отняли у него такого императора?»

Очень трудно описать картину общего положения дел в империи в III в., особенно в период после правления Александра Севера, однако рад бросающихся в глаза фактов, в достаточной мере подтвердившихся, освещает стремительное нарастание экономического упадка и неразрывно связанный с ним закат цивилизации всего Средиземноморья. Одним из самых ощутимых явлений в экономической жизни было обвальное обесценивание денег и еще более быстрый взлет цен. Вехой в постепенном обесценивании серебряной валюты и в исчезновении с рынка золотых монет стало правление Каракаллы, заменившего denarius на antoninianus. С этого момента покупательная способность имперской монеты все время снижалась. Денарий, который в I в. приблизительно соответствовал семидесяти пфеннигам, а во II в. почти не обесценился, к середине III в. стоил немногим меньше двух пфеннигов. Это падение валюты не было остановлено и реформами Клавдия II и Аврелиана (последний ввел новую валюту, называвшуюся в Египте χαιυου υόμισμα); несмотря на то что эти реформаторы окончательно покончили с прежней практикой расходования реальных денег, покупательная стоимость которых соответствовала количеству и чистоте затраченного на их изготовление металла, и ввели новую систему кредитных денег, не имевших почти никакой реальной стоимости, — они принимались в оплату и были введены в обращение только потому, что их признавало государство.

Одновременно с обесцениванием денег происходило увеличение цен на товары повседневного спроса. Статистическими данными мы не располагаем, но изучение многочисленных папирусов со всей определенностью показывает (по крайней мере в отношении Египта), как сильно выросли цены в III в. и как нестабильны они были на протяжении всего этого столетия, особенно во второй его половине, по сравнению с относительно устойчивыми ценами во II в. Здесь достаточно ссылки на факты, недавно приведенные Ф. Эртелем (в ближайшее время он намеревается опубликовать обширный обзор материалов, полученных в ходе изучения многих папирусов), и на весьма ценные, хотя и неполные, реестры А. Сегрэ. Но один-два примера все же необходимо привести. Цены на пшеницу в Египте в I–II вв., особенно во II в., были поразительно стабильны: они составляли семь или восемь драхм за одну artaba. В трудные времена в конце II в. они поднялись до восемнадцати-двадцати драхм, — т. е. пшеница стала почти такой же дорогой, какой бывала только во времена массового голода, — а в первой половине III в. цена колебалась между двенадцатью и двадцатью драхмами. Обесценивание денег и рост цен продолжались: в период правления Диоклетиана одна artaba стоила двадцать талантов, т. е. 120 000 драхм. Платили теперь, конечно, кредитными деньгами, однако скачок цен произошел просто поразительный. К сожалению, мы не располагаем данными о периоде между правлением Галлиена и Диоклетиана. Подобным изменениям подверглись и тарифы заработной платы. Поденная оплата труда взрослого неквалифицированного работника-мужчины составляла в I–II вв. по Р. X. четыре-шесть оболов; в месяц получалась сумма, которая соответствовала стоимости двух-трех artabae зерна, и этого было недостаточно для содержания семьи. Впрочем, нельзя забывать, что в Египте в то время вряд ли сложился класс работников, которые трудились за поденную плату постоянно. Чаще всего поденщики работали от случая к случаю, имея другую постоянную профессию (большинство из них были крестьянами), к тому же вместе с ними работали их жены и дети. О положении промышленных рабочих почти ничего не известно. В первой половине III в. заработная плата выросла примерно на две, три или пять драхм, но, поскольку цены на зерно почти удвоились и продолжали расти, положение работников оставалось таким же тяжелым, как и прежде. Когда в обращение вошли кредитные деньги, заработная плата стала крайне неустойчивой, поэтому требовалось радикальное изменение всего того, что касалось труда.

Неудивительно, что в таких экономических условиях широко распространилась необузданная спекуляция, особенно спекуляция векселями. Показательны два документа, которые касаются тяжелых последствий такой спекуляции. Во времена правления Септимия Севера, около 209 г. по Р. X., город Миласа в Карии решил защитить банкиров, бывших его концессионерами, от незаконного тайного хождения векселей, которое там осуществлялось, нанося существенный вред не только этим банкирам, владевшим монополией на торговлю векселями, но и городу в целом. Последние строки документа свидетельствуют о том, что к принятию столь жестких мер городской совет побудило не только сокращение доходов города. «В действительности, — говорится в документе, — благополучие города было подорвано низостью и кознями тех немногих, кто принес ему зло, обокрав всех. Из-за них на наш рынок проникла спекуляция векселями, нарушившая снабжение города самым необходимым, от чего большинство граждан и вся община терпят нужду. Поэтому задерживается и очередная уплата налогов императору». Как мы видим, вред не ограничивался нарушением монополии. Полным ходом шла бесстыдная спекуляция, которая, по-видимому, заключалась в том, что охотники за прибылью прятали в мошну полноценные серебряные монеты, перекупая их у людей с существенной доплатой. Об этом свидетельствует succlamatio членов городского совета, прилагаемое к декрету. Примерно на полвека позже (в 260 г. от Р. Х.), в период краткого правления Макриана и Квиета, страшнейшая денежная инфляция привела к настоящей забастовке учетных банков («ολλυβιστιχαι τράπεζαι) в Оксиринхе. Они закрыли двери и отказались принимать и обменивать имперскую валюту (τό θειον των Σεβαστών νόμισμα). Местное начальство прибегло к мерам принуждения и угрозам. Стратег издал распоряжение, предписывающее банкирам и другим менялам «открыть банки и принимать и обменивать любые монеты, за исключением ненастоящих и абсолютно фальшивых». Волнения такого рода явно не были единичными, поскольку стратег напоминает о «штрафах, которые ранее налагались на вас господином префектом». Стоит отметить, что во многих договорах того времени в качестве платежного средства называют не находившиеся тогда в обращении имперские монеты из низкопробного металла, а старое серебро Птолемеев, которое, по-видимому, тайно хранилось повсюду в Египте в больших количествах.

Всеобщая нестабильность в деловой жизни привела к колебаниям процентных ставок, которые во II в. были столь же неустойчивы, как и цены. Наш материал по этому поводу также скуден и не позволяет сделать далеко идущих общих выводов. Однако если Биллетер прав, утверждая, что в период между правлением Каракаллы и Александра Севера процентные ставки сильно снизились, то это можно было бы объяснить все более заметным отходом от деловой жизни и ее вялостью, что было вызвано царящей всюду нестабильностью. Люди отказывались брать кредиты, и на рынке предложение превышало спрос. Что было дальше, мы не знаем. Наши сведения о II в. и о первых десятилетиях III в. ограничиваются в основном документами, касающимися помещения капитала в связи с дарениями и пожертвованиями, а мы видели, что именно скудость этого материала периода после правления Северов и позволяет с уверенностью утверждать, что количество дарений в это время существенно сократилось. О том же свидетельствует и почти полное прекращение торговых отношений Римской империи с Индией, а особенно — с Египтом; по всей вероятности, это объясняется прежде всего обесцениванием денег и недостатком предприимчивости в деловом мире. В Индии действительно не было найдено монет III в. Деловые отношения возобновились только в византийский период, когда был восстановлен порядок и была вновь введена твердая золотая валюта.

Причиной спада коммерческой деятельности была главным образом постоянная опасность, которой подвергались наиболее развитые и богатые провинции. Мы говорили о частых вторжениях германцев в Галлию и особенно о катастрофе 276 г. по Р. X., когда богатейшие галльские районы были разграблены и опустошены, а города в большинстве своем так сильно пострадали, что уже никогда не смогли оправиться. Подобное опустошение не раз довелось пережить и придунайским землям. Мы упоминали о взятии готами и сарматами самых крупных и самых богатых городов: типичной в этом отношении была судьба Филиппополя. Богатая, цветущая провинция Дакия при Галлиене или Аврелиане была в конце концов отдана варварам, и население вынуждено было переселиться в другие придунайские провинции. Но даже и в тех городах, которые не были разграблены и разрушены готами, мы наблюдаем стремительный и сокрушительный упадок. Хорошим примером может служить Пантикапей в Крыму, с середины III в. попавший в зависимость от готов. В отличие от Ольвии этот город не был разрушен, но в результате раскопок и исследования чеканки монет удалось установить, что там внезапно резко изменился уровень жизни: повсюду распространились бедность и нищета. Не лучше обстояло дело в Малой Азии и Сирии. Продвижение персов было остановлено властителями Пальмиры, но города Малой Азии продолжали страдать от нападений готов с моря, к тому же исконные жители этих мест — как, например, исавры — вернулись к прежним своим привычкам. Чтобы положить конец их грабежам и мародерству, Пробу фактически пришлось вести против них настоящую войну. Что касается Сирии, то энергия жителей Пальмиры лишь ненадолго спасла эту страну: блестящие победы Аврелиана над Зенобией, восстановившие единство империи, подорвали жизненные силы процветающего города, который так и не смог оправиться от этих ударов. Спокойнее было в Египте, однако и он страдал от непрекращающихся набегов блеммиев, особенно во времена Проба. И наконец, Африке, отличавшейся высоким уровнем благосостояния, пришлось мириться с жестокими набегами ливийских и мавританских племен. Восстание 253 г., нападение баваров и квинквегентанеев при поддержке Фараксена в 258–260 гг. и война против бакватов и их короля Нуффузия следовали друг за другом. Последняя из названных войн, хотя она и не упоминается в наших литературных источниках, была достаточно важна, чтобы привлечь к себе внимание императора Проба, который, по-видимому, пошел на значительные уступки Нуффузию. В Испании, вне всякого сомнения, дело обстояло также неважно. Единственным исключением была, очевидно, Британия, для которой III в. оказался веком мира и благоденствия.

Еще более роковые последствия имели постоянные войны между враждующими императорами. Главное зло заключалось не в потере нескольких тысяч человеческих жизней на полях сражений, а в полной невозможности при таких условиях осуществлять управление, хотя бы приближенное к упорядоченному и законному. Каждому претенденту, каждому императору требовались в первую очередь деньги, провиант, одежда, оружие и т. п. для его войска, и ни у одного из них не было ни времени, ни желания идти при этом законным путем и довольствоваться регулярными доходами государства. За небольшим исключением, почти все эти императоры руководствовались в своей политике теми же принципами, что и Максимин. Принудительный набор солдат, принудительные поборы в виде денег и продовольствия, использование принудительного труда — вот те методы, которыми они пользовались. И отнюдь не меньшим злом была неслыханная распущенность солдат, офицеров и чиновников, но при данных обстоятельствах иначе и быть не могло. Наши литературные источники, сколь бы скудными они ни были, часто находят повод намекнуть на бесчинства солдат. Читатель еще помнит нашу цитату из речи Εις βασιλέα, а также наблюдения, сделанные биографом Проба. В биографии Аврелиана содержатся сообщения подобного же рода. Часто встречаются намеки на наказание солдата, который изнасиловал жену хозяина дома, оказавшего ему гостеприимство. В поддельном письме Аврелиан перечисляет обычные преступления солдатни: «Если ты хочешь стать трибуном, — нет, если ты хочешь остаться в живых, — попытайся обуздать жестокость солдат. Никто не должен воровать цыпленка, ему не принадлежащего, никто не должен красть чужую овцу. Пусть никто не берет винограда, не вымолачивает пшеницу, не отбирает масло, соль, дрова, пусть каждый довольствуется своей annona. И пусть живут они добычей, отобранной у врага, а не слезами жителей провинций». Подобное высказывание было бы невозможно и для автора IV в., если бы в своих источниках он не нашел многочисленных указаний на бесчинства солдат, с которыми, правда, во время правления Феодосия дело обстояло еще хуже, чем при Галлиене. Когда мы в дальнейшем будем описывать жизнь отдельных провинций в III в., нам придется привести некоторые факты, и они подтвердят, что сведения биографа Аврелиана, касающиеся безобразий, творимых солдатами, абсолютно правдивы. Здесь же следует отметить, что на основе изученного материала мы имеем полное право распространить наши выводы на все остальные провинции. Необходимо учитывать, что, за исключением Британии и Испании, в Римской империи не было такой страны, откуда не появилось бы одного или даже нескольких претендентов и императоров, борющихся за свое признание. Это ни в коей мере не было привилегией придунайских провинций: Сирия, Малая Азия, Греция, Египет, Галлия и Африка активно принимали участие в борьбе за римский трон.

В условиях, вызванных постоянным осадным положением империи, милитаризованная бюрократия — как правительственные, так и муниципальные чиновники — вели себя так же, как и солдаты. Некоторые поплатились жизнью, другим грозили отставка, конфискация имущества и казнь, если они отказывались выполнить приказ имперских чиновников. Так что от гнета внешних и внутренних войн страдали все слои населения. Солдат заставляла заниматься разбоем не всегда одна только жадность. Обеднение провинций и плохая организация снабжения и подвоза провианта часто принуждали солдат применять насилие лишь для того, чтобы хоть как-то выжить. Высшие слои городского населения, которые отвечали за остальных жителей городских территорий, делали все возможное, чтобы спасти остатки своего имущества, и угнетали низшие классы, и без того всеми притесняемые. Ко всему этому добавлялись и частые эпидемии, причиной которых были прежде всего низкий уровень жизни, бедность, недоедание, нездоровые условия жизни в городах и т. д. Вполне вероятно, что под влиянием этих плохих условий и всевозможных несчастий характерной чертой времени стало планомерное вымирание расы, поощряемое римскими законами о подкидывании детей и абортах.

Неудивительно, что при таких предпосылках сокращение населения становится определяющим фактором социальной и экономической жизни того времени. Эпидемии, вражеские нападения, внешние и внутренние войны сильно сокращали его численность. Еще хуже было полное отсутствие надежности, в обстановке которого приходилось жить людям, а также постоянное притеснение подданных государством. Под гнетом этих условий, надежды на изменение которых уже не было, люди снимались со своих мест, предпочитая невыносимой жизни в городах и деревнях жизнь авантюристов и разбойников в лесах и болотах. Из-за того что вооруженные силы совершенно перестали контролировать море, возобновился морской разбой, и выходить в море стало так же опасно, как и в I в. до Р. Х. В некоторых районах, например в Сицилии (при Галл иене) и Галлии (где разыгрывались так называемые багаудские войны), низшие слои населения организовывали настоящие восстания, которые подавлялись с помощью солдат. И наконец, у нас есть все основания предполагать, что лишь немногие семьи, — как в высших, так и в низших слоях, — решались заводить детей: сокращение населения, которое в ранний период императорского Рима ограничивалось несколькими областями (раньше от него страдали лишь Греция и в определенной степени Италия) и которое в основном было вызвано переселением людей в другие части империи, приобретало теперь в жизни имперского государства важнейшую роль.

Следствием этих обстоятельств было все большее сокращение общей производственной мощности в империи. Увеличивалась площадь невозделанных земель. О необходимости создания оросительных и мелиоративных систем прочно забыли, а это привело не только к прогрессирующему сокращению пахотных земель, но, видимо, и к распространению малярии, которая постепенно сделалась одним из самых страшных бедствий человечества. Товарообмен становился все более нерегулярным, что делало разные части империи все более зависимыми от собственной продукции. Отсюда — частый голод, отсюда — и упадок промышленности, поскольку сбыт ограничивался все более узким кругом потребителей и обеспечивал покупателей лишь самыми дешевыми товарами первой необходимости. Разумеется, каждое хозяйство, как маленькое, так и большое, пыталось по возможности обеспечить себя само, натуральное хозяйство приобрело невиданный размах. Полумеры не могли помочь одолеть этот нарастающий кризис. Обезлюдевшие районы заселяли военнопленными. Ответственность за запустение земель возлагалась на города. Бежавший с места своего проживания считался преступником. Но все было напрасно. Кризис нельзя было остановить такими средствами: производственная мощь империи постоянно сокращалась, и правительство было вынуждено все энергичнее применять меры насилия и принуждения.

Таково было в общих чертах положение в империи. Если мы попытаемся теперь проанализировать материал по отдельным провинциям, то он окажется чрезвычайно скудным, более-менее полная картина складывается лишь относительно Малой Азии и Египта. Во внутреннем развитии Малой Азии, так же как и Сирии, одним из самых важных явлений было постепенное возвращение к феодализму. Мы уже говорили о том периоде, когда местные властители Пальмиры временно завладели всей восточной частью империи, а также о возрождении династии Сампсикерамов в Эмесе. Так называемое восстание исав-ров в Малой Азии явилось проявлением той же тенденции, ведущей к созданию в пределах империи полунезависимых государств. Еще более показательна для характеристики обстановки в III в. надпись из Термесса в Ликии, относящаяся к временам Валериана (253 г. по Р. X.). Из нее мы узнаем о человеке, носившем типично римское имя Валерий Статилий Каст, со странным титулом ίεράτιστος σύμμαχος των Σεβαστών, что означает egregius socius Augustorum [сильнейший союзник Августов (лат.)]. Он был командующим местными воинскими частями (без сомнения, подразумевается местная милиция), и восславляют его за то, что он установил мир как на море, так и на суше. Он принимал активное участие в жизни города, хотя и не был его жителем, и проявил себя как лояльный подданный императора. Перед нами — очевидный пример той самообороны римской провинции, какая наблюдалась в Пальмире и Эмесе, когда провинция сама защищалась от полчищ мародерствующих персов и морского разбоя, который учиняли как местные жители, так и готы. Формы, в которых осуществлялась эта самооборона, были все теми же: это возникновение фактически независимого вассального государства, во главе которого становится сильная личность, — человек, происходящий, вероятно, из местной романизированной благородной семьи, прежде входившей в царствующую династию. Особый случай, не похожий на то, что случилось с ликийцами и сирийцами, представляет собой история узурпатора Прокула, — лигурийца, одного из вождей племени ингаунов (ныне Альбенга близ Генуи), который прославился разбоями, добился богатства и влияния и сформировал небольшое войско в две тысячи человек и с его помощью пытался захватить трон Римской империи.

На другую сферу жизни Малой Азии проливает свет известный документ, представляющий собой прошение, составленное неким Аврелием Эглектом от имени группы императорских мелких арендаторов и переданное императору Филиппу посредником по имени Дидимий, занимавшим в военной милиции (frumentarius) высокий пост (centenarius). Вот дословно текст этой жалобы крестьян: «В то время как все остальные люди в годы Вашего благословенного правления, о благодетельнейший и милостивейший из всех императоров, наслаждаются мирной и спокойной жизнью ибо всем невзгодам и напастям настал конец, только мы одни страдаем от бед, не приставшим этим счастливым временам; посему мы обращаемся к Вам со следующей просьбой. Мы, жители одного из Ваших владений, всемогущий император, мы, целая община, являясь таковой и моля о помощи, отдаем себя под защиту Вашего Императорского Величества. Нас неслыханнейшим образом мучают и до нитки обворовывают те, кто призван защищать народ… Эти люди — офицеры, солдаты, городские начальники (магистраты) и их слуги — приходят в нашу деревню… и не дают нам работать; реквизируя волов, на которых мы пашем, они отбирают у нас то, что им отбирать не пристало, тем самым мы страдаем от страшных невзгод и вымогательств».

Как мы видим, со времен Септимия Севера положение дел не только не улучшилось, но даже намного ухудшилось. И как бы крестьяне из Арагвы ни прославляли счастливые времена правления Филиппа, их положение было ничем не лучше положения крестьян прежних времен. И главные виновники, и методы, применяемые для притеснения населения, в это время на самом деле те же, что и при Севере. Прошение, датированное тем же временем и почти аналогичного содержания, обращенное к Гордиану III (238 г. по Р. X.) и дополненное заключением одного юриста (?), некоего Диогена из Тира (defensor деревни?), было затем передано императору солдатом по имени Пирр. Оно свидетельствует о том, что точно так же обстояли дела во фракийской деревне Скаптопаре на территории Павталии. Здесь просителями выступают не имперские арендаторы, а владельцы домов и земли (οίχοδέσποται), а поводом для их жалоб служат притеснения и обиды, которые они терпят со стороны солдат, мелких имперских чиновников и других людей. Эта деревня, к несчастью ее жителей, находилась недалеко от важного центра торговли, где регулярно проходили крупные ярмарки, к тому же здесь били теплые целебные источники. При нормальных условиях жизни это считалось бы большим преимуществом; долгое время так и было, но в III в. эта благодать обернулась для местных жителей настоящим несчастьем. Многочисленным посетителям ярмарки и прочим путешественникам деревня предоставляла желанную возможность забыть о тяготах пути и обеспечить себя всем необходимым. «Гости» требовали бесплатного постоя и дармовой еды, и постепенно это привело к такому обнищанию деревни, что число ее жителей резко сократилось. Жители просят императора о помощи, а в случае отклонения их просьбы угрожают бежать со своих исконных земель, а значит — лишить императорскую казну тех податей и других повинностей, которые приходятся на их долю.

Обратимся к Египту. По сравнению со II в. и первыми тридцатью годами III в., папирусы, найденные при раскопках и датированные временем правления после Александра Севера, встречаются нечасто. И все же они дают пусть неполную, но достаточно ясную картину обстановки в III в. В высшей степени содержательное представление о круге интересов и мыслей, типичных для египтян того времени, принадлежащих к разным слоям общества, дает нам перечень вопросов, обращенных к оракулу. Возможно, перед нами набор традиционных, часто задаваемых вопросов, которые составил какой-то человек; чтобы их задать, или, что вероятнее, ему от имени оракула надо было на эти вопросы ответить. Некоторые частые для II в. вопросы носят нейтральный характер, например: «Стоит ли мне жениться?» или «Выгодна ли для меня эта сделка?», но из 21 вопроса, сохраненных для нас папирусом, по крайней мере 8 являются характерными именно для конца III в.; они позволяют узнать, вокруг чего были сосредоточены интересы людей того времени. «Будет ли наложен арест на мое имущество?» Определенно, так может спрашивать только тот, кому грозит конфискация собственности. Тот же вопрос звучит и в другой форме: «Распродадут ли мое имущество с торгов?» Другие типичные вопросы: «Стану ли я нищим?», «Следует ли мне обратиться в бегство?», «Стану ли я посланником?», «Стану ли я членом совета общины?», «Не помешают ли мне бежать?», «Получу ли я деньги?» и т. д. Мы видим, в чем заключались серьезные опасности, стоявшие на жизненном пути этих людей. Они были следствием вмешательства государства в жизнь отдельного человека. Было совершенно обычным делом, что на чью-либо собственность накладывался арест, а сам человек становился нищим; или что-то вынуждало его бежать, и он покидал дом, или, что еще хуже, он становился членом совета общины и, действуя в интересах своего города, должен был в этом качестве отправиться посланником в столицу, что влекло за собой, конечно, большие денежные расходы. Бросить взгляд на статьи расходов большого бюджета, принадлежащего, вероятно, одному из уважаемых людей Гермополя, нам позволяет письмо некоего чиновника своему господину, в котором перечисляются расходы за определенный срок. Большинство статей касается реквизиций и взяток или регулярных денежных выплат солдатам, например: «Стоимость книдского вина для солдат в доме tarsicarius'а Деметрия» (строка 12); «Плутиону, beneficiarius’у префекта, который требует annona для префекта, две spathia вина» (строка 15); «Для его слуги, чтобы он не говорил солдату, что его praepositus находится здесь» (строка 18); «Стоимость дров для praepositus'а легиона» (строка 27) и т. д. Приписка в конце перечня полна отчаяния: управляющий просит о незамедлительном ответе и о дальнейших указаниях.

Определяющими факторами развития Египта в III в. были постепенное сокращение численности населения страны, разрушение системы орошения и увеличение площадей невозделываемых и неплодородных земель. Например, папирус из Феадельфии, содержащий переписку некоего Сакаона (между 280 и 342 гг. по Р. X.), свидетельствует, что земли, принадлежащие этой некогда процветающей деревне, находились в очень плохом состоянии. К началу IV в. площадь пригодных для земледелия, а значит и облагаемых налогом земель составляла в Фе-адельфии не более 500 arurae, из которых обрабатывались только 200. Не лучше обстояли дела и в другом большом, богатом селении — в Филадельфии. Трое зажиточных граждан, владевших многочисленными земельными участками на ее территории, жаловались dekaprotoi, что местный πραγματικός (счетовод) слишком завысил размеры и качество их участков. Причина такой завышенной оценки заключалась, вероятно, в том, что в земельных книгах эти участки были описаны как более обширные и плодородные, что теперь уже не соответствовало действительности. Из 80 5/12 arurae облагаемой налогом земли 33 21/32 arurae были совершенно непригодны для земледелия. Кроме того, некоторые участки, которые землевладельцы считали своей собственностью, обозначались как совершенно неплодородные или как требующие больших затрат; здесь имеются в виду некоторые неорошаемые территории, но в первую очередь — те земли, которые прежде использовали под посадку деревьев, а теперь не возделывали, либо те, на которых деревья полностью или частично были вырублены.

Такая ситуация наблюдалась не только в Фаюме. В документе, датированном временем правления Галл иена (265–266 гг. по Р. X.), комиссия докладывает совету общины Гермополя Магна о состоянии неких угодий, находящихся в ведении сарапийона города и сданным в аренду двум важным службам общины. В отчете отмечается, что на 22 arurae земли, отданной под виноградник, «обнаружили лишь несколько плодоносящих лоз, но и эти немногие чрезвычайно запущены и заросли тростником; вокруг участка много заброшенной, заросшей тростником земли», прессы и сосуды для вина были в очень плохом состоянии, и на большей части земельных участков дела обстояли точно так же. Понятно, что угодья, осмотренные комиссией, были конфискованы у их прежних владельцев, которые, будучи городскими или государственными чиновниками, не в силах, были исполнить свои финансовые обязательства по отношению к государству, и что запущенность земли объясняется исчезновением личной инициативы и прекращением тщательной обработки земли. Понятия «заброшенные земли» и «государственные земли» постепенно сделались идентичными. Государство старалось передавать эти земли общинам и богатым землевладельцам, т. е. возлагать на них бремя ответственности за эти земельные участки (известная система επιβολή), или продавало их по чисто символической цене людям, желающим попытать счастья; в большинстве случаев результат был плачевным. Прежде цветущие виноградники и оливковые рощи заросли и одичали, и не так-то легко было сделать их вновь плодородными. Конечно, те участки, на долю которых пришлась столь печальная участь, в большинстве своем когда-то были частными владениями; это были земли, находящиеся вне зоны паводка, и в старые добрые времена они были превращены в культурную землю лишь благодаря усилиям их хозяев и созданию оросительной системы. Все участки, которые затоплялись паводком, продолжали оставаться плодородными, и никогда не было недостатка в людях, которые их обрабатывали. Единственной причиной ухудшения почвы была губительная система литургий, разорившая средние и мелкие владения состоятельной буржуазии. Зато позиции крестьян и крупных аграриев укреплялись. Непосредственная причина запустения земель заключалась, разумеется, в небрежном к ней отношении, и вследствие этого — в разрушении системы плотин и каналов по всей стране. Это разрушение наносило вред не только частным владениям, но и государственным угодьям: оно было следствием непрекращающихся войн и революций, плохой организации труда, а также следствием злоупотреблений и взяток, которыми государственные чиновники редко пренебрегали. Власти пытались восстановить оросительные сооружения, но применяли при этом, как обычно, силу и принуждение. Самые большие усилия к этому приложил император Проб, и весть о его деяниях распространилась так далеко, что об этом пишет даже его латинский биограф. В папирусе, датированном 278 г., рассказывается о том, каким образом и с помощью каких средств проводились эти восстановительные работы. Были мобилизованы все землевладельцы. Никакие оправдательные документы не признавались, не разрешалось также откупать личную повинность с помощью денег. Из рядов муниципальных чиновников и частных землевладельцев назначались особые кураторы, находившиеся под надзором dioiketes, strategoi и dekaprotoi. Санкции были очень жесткими: «Если кто-либо осмелится совершить нечто подобное [а именно возьмет взамен исполнения личной повинности деньги] или решится не соблюдать эти установления, то он должен знать, что ставит на карту не только свои деньги, но и свою жизнь, ибо в таком случае он препятствует осуществлению решений, принятых во благо всего Египта». Другой документ, составленный примерно двадцатью годами позже (298 г. по Р. X.), свидетельствует о том, что строгие меры Проба не смогли ни укрепить мораль египетских чиновников, в ведении которых находились каналы и плотины, ни заставить их соблюдать закон. В этом прошении жители некой деревни жалуются на притеснение и происки со стороны чиновников. Примечательны выражения, которые употребляют крестьяне: «Даже если бы, обращаясь к нам с поручениями, действовали законным образом, едва ли мы смогли бы, о господин, исполнить все порученное в полном объеме; но если с нами, кроме того, еще и нечестно и грубо обращаются, тогда нас необходимо освободить от этой работы по причине невозможности ее исполнения». Работа, о которой здесь идет речь, впрочем, была не так уж и велика — 150 кубических единиц (грунта), выработанных одной группой работников, были несправедливо записаны на счет другой, — но сама эта история показывает, насколько вся система прогнила изнутри и какое разлагающее действие она оказывала на население.

Как мы уже неоднократно подчеркивали, причина упадка экономического благосостояния Египта заключалась прежде всего в пагубной системе литургий, которая разрушала, начинания первых императоров, повсюду в стране вводивших принцип частного землевладения и способствовавших таким путем возвращению многим районам страны их прежнего благоденствия. В главе IX говорилось о том, что эдикт Каракаллы, даровавший египтянам право римского гражданства, а также предшествующее ему введение в Египте системы муниципиев не вызвали никаких изменений в системе литургий. Муниципальная система была введена в Египте только тогда, когда в других местах она уже утратила свое первоначальное значение. Теперь эта система уже не предусматривала перенос самоуправления в различные регионы старого мира, никогда самоуправления не имевшие; она была средством, нацеленным на то, чтобы удержать население в непосредственном ведении государства, используя оковы личной повинности и материальной ответственности. Обеспечив приток новых граждан, власти намеревались заполучить в свое распоряжение дополнительные массы людей, обязанных нести повинности, новых λειτουργοί, munerarii, которые для облегчения контроля над ними были организованы по группам. Издавна египетские крестьяне и ремесленники создавали корпорации, члены которых были «прикованы» к своей профессии и месту жительства. До сих пор имущие классы уклонялись от обязанности выполнения определенных работ на благо государства и не испытывали никаких притеснений в экономической сфере. Теперь же их возвели в ранг римских граждан и свободных граждан греческих общин и уже в новом качестве, разделили на группы государственных служащих, прикрепив к месту жительства. Им была предписана особая повинность: нести ответственность за уплату разного рода налогов в пользу государства. Собирая налоги, они оказывали поддержку государству. В тесной взаимосвязи с этой повинностью находилась ответственность граждан за выполнение населением принудительных работ, за поступление доходов с земельных владений государства и прежде всего — за невозделанные земли и пустоши. Если во II в. речь еще могла идти об индивидуальной ответственности отдельных представителей привилегированных классов, то теперь эта ответственность возлагалась на отдельных членов четко определенной, организованной группы внутри этих классов, причем в случае необходимости один член группы обязан был подменять другого. Все эти группы объединял совет общины, а каждой корпорации выделялась часть территории с прикрепленными к ней крестьянами и ремесленниками.

Обязанности, которые возлагались на население и ответственность за которые несли города в лице сановников и членов совета общины, никогда еще не были так тяжелы, как в III в. Труднее всего давались не повседневные тяготы, к которым население уже давно привыкло, не налоги и регулярный принудительный труд, а внезапные поборы, необходимость в которых возникала в чрезвычайных ситуациях, — чрезвычайные выплаты, чрезвычайные поставки (annona), предоставление транспортных средств. Неудивительно, что в протоколах заседаний совета общины второй половины III в., фрагментами которых мы располагаем (из Оксиринха и Гермополя), члены совета и чиновники говорят исключительно о литургиях. — о том, как их следует распределить среди состоятельных граждан и кто будет следующей жертвой, обреченной на разорение и бездомность. Во времена Аврелиана (270–275 гг. по Р. X.) сенат Оксиринха ведет оживленное обсуждение денежных затрат на венки, которые должны быть вручены императору по случаю победы. Поскольку во второй половине III в. войны и передвижения войск были повседневным явлением, то сбор и поставка провианта в армию (annona) составляла одну из самых неприятных обязанностей городских курий. В 265 г. по Р. X. председатель совета (prytanis) принимает меры для обеспечения поставки зерна для легионов. В том же году солдатам, сопровождающим префекта Клавдия Фирма, было доставлено продовольствие.

В 281 г. «находящимся на марше солдатам и матросам» (τοϊς χωρήσασι στρατιώταις χαί ναύταις) был поставлен хлеб. В 299 г. подвозят мякину «для распределения среди проходящих маршем высокоблагородных солдат». К временам Диоклетиана и Максимиана относится длинный список поставок είδη εύθηνιαχά (species annonariae), которые были предназначены для солдат. Если во II в. annona представляла собой дополнение к обычным налогам, взимаемое в исключительных случаях, то в III в. она переросла в поголовную реквизицию, в дополнительный налог, который взимался с землевладельцев и арендаторов земель, принадлежащих общине или императору. За поставку отвечали городские курии; они и назначали каждому лицу его особое задание: следить за сбором провианта и фуража, за транспортировкой в гавань или в город, за передачу собранного представителям войск. О том, какой страх вызывала annona у сборщиков и налогоплательщиков, показывает частное письмо конца III в. Автор поясняет, что его послание является призывом о помощи и отражает просьбу некоего γνωστήρ, — человека, сейчас находящегося в тяжелом положении, в обязанности которого входит назначение конкретных людей для выполнения литургий. Далее автор продолжает: «Он (γνωστήρ) говорит, я очень помог ему с его annona”. И затем говорит, что эту annona требуется предоставить именно сейчас. Если ты ему опять поможешь выйти из затруднительного положения, тогда все в порядке и всего доброго; если же нет, то дай знать, какие приготовления необходимы. Но не тяни долго с ответом, ибо они [сборщики annona!] еще здесь. Если ты сможешь помочь ему, то ты сделаешь нам большое одолжение, ибо ни лишнего скота, ни свиней у нас нет».

Другой сложной проблемой, стоявшей перед городскими куриями, была доставка annona и натурального налога к сборным пунктам на Ниле и в Александрию. Сухопутный транспорт находился под верховным надзором особых лиц, назначаемых советом общины (χαταπομποί или παραπομποί, prosecutores), а сама транспортировка осуществлялась гильдиями владельцев тяглового скота, за работу которых отвечали либо муниципальные dekaprotoiy либо крупные землевладельцы и арендаторы императореких земель. Речной транспорт находился в руках особых объединений судовладельцев и арендаторов, в аренде у которых находились и имперекие суда. Специальные представители курии и здесь были обязаны следить за погрузкой и нести ответственность за надежность доставки. Эти люди должны были сопровождать караваны речных судов и присутствовать при их разгрузке в Александрии. Литургия prosecutio annonaе была одной из самых тягостных и опасных. Поэтому нет ничего удивительного в том, что во времена Диоклетиана двое сыновей владельцев частных судов, которым велено было «сопроводить вниз по реке» груз вина и ржи, пустились в бегство и исчезли. Члены совета общины предпринимали усилия, чтобы найти замену беглецам. На одном из заседаний советники говорили: «Не спешите с объявлением замены, а то эти люди убегут». Между тем были арестованы поручители беглецов. Горести, приходившиеся на долю исполнявшего обязанности prosecutor annonaе, описаны в папирусе IV в., и нет никаких сомнений, что и в III в. происходило нечто подобное. Подробности дела не ясны, но, по-видимому, несчастный prosecutor (χαταπομπός) был изгнан с судна, которое он должен был сопровождать, и некий Аврелий Клавдиан и командующий флотом (столарх) обманули его, избили и подвергли оскорблениям.

Система реквизиций и ответственности, возложенной на городские магистраты, на членов городских курий и богатых граждан вообще, затронула также и организацию промышленности и привела к тому, что снова вернулись условия эпохи Птолемеев. Промышленность, которая во II в. обрела некоторую независимость, снова попала под государственный контроль, и формы его осуществления были такими же, как и во времена Птолемеев. В текстильной промышленности причиной возврата к старым методам была острая потребность государства в военном обмундировании. Представление об организации этой отрасли промышленности нам дает папирус, содержащий протокол заседания совета общины Оксиринха в 270–275 гг. Обсуждался вопрос о поставке льняных одежд для храма. Из дискуссии можно понять, что и их производство, и их поставка были организованы по птолемеевскому образцу. Город собирал пряжу у крестьян и поставлял ее ткачам; если сырья было недостаточно, город покупал пряжу на рынке. Ткачи были обязаны исполнять заказы города за фиксированную плату и поставлять полотна столько, сколько город предпишет. Излишки продавались, по-видимому, торговцам и частным скупщикам.

Подобный возврат к системе Птолемеев обнаруживается в организации и тех отраслей промышленности и розничной торговли, которые были жизненно важны для снабжения города, например в производстве и продаже растительного масла. Здесь нам встречаются концессионеры, обладавшие монополией на розничную торговлю и выступавшие в качестве арендаторов маслобоек, находящихся при храмах. Примечательно то, что точно такая же система существовала в организации снабжения города Рима, введенной Александром Севером и Аврелианом, о чем мы уже говорили выше.

Муниципальной буржуазии Египта, организацию которой первым предпринял Септимий Север, приходилось, следовательно, так же плохо, как и буржуазии других частей Римской империи. Ее представителям каждый день грозила не только потеря собственности, т. е. полное разорение, но и деградация: они должны были быть готовы к потере права принадлежности к классу honestiores и переходу в класс humiliores. А значит, они переходили в ту категорию людей, к которой государственные чиновники были вправе применить тюремное заключение и телесные наказания, что в IV в., как мы знаем от Либания, было обычным делом. Правда, в начале III в. те, кто лишался собственности, в силу прежних императорских постановлений (самое раннее из них относится к временам Августа) были избавлены от телесных наказаний. Это подчеркивается в одном из рескриптов Севера: «Твои гражданские права вследствие этого никак не будут ущемлены и ты не будешь подлежать телесным наказаниям». Эти рескрипты были в силе еще в 250 г. по Р. X. В документе, относящемся к этому году, их цитирует некий Гермофил, лишившийся собственности. Но на практике дело обстояло по-другому. Иначе Аврелий Гермий, потеряв свои владения, не стал бы униженно просить прокуратора избавить его от телесных наказаний. «Гонимый жестокой необходимостью, — говорит он, — я припадаю к твоим ногам… и прошу, чтобы моему телу не было нанесено увечий и чтобы не было совершено над ним надругательств, чтобы я благодаря, твоему человеколюбию смог спокойно жить у себя на родине». Совершенно очевидно, что за финансовым крахом очень часто следовало физическое наказание, и единственным средством избежать его было бегство из родных мест, что в III в. в Египте стало постоянной практикой. Читатель помнит еще вопросы к оракулу, которые были приведены выше. Примечательно также частное письмо из Оксиринха, которое мы здесь процитируем. Харм пишет своему брату Сопатру: «Префект объявил здесь амнистию, и бояться больше нечего, так что приезжай спокойно, если хочешь, ибо мы больше не можем оставаться там. Анноэ очень устала от поездки, и нам нужно ваше присутствие, чтобы не было впечатления, что мы уезжаем беспричинно, ведь ей кажется, что здесь она одна владеет домом». Загадочные фразы, которые явно не были загадкой для адресата, напоминают мне те многочисленные письма, которые я получаю из Советской России. Плоды террора везде и в любые времена одинаковы.

Инструментом подавления и вымогательств были солдаты, что соответствовало повседневной практике управления в III в. Они внушали населению истинный ужас и использовались часто и для самых разнообразных целей. Чуть позже, в 242 г. по Р. X., некий stationarius получил от центуриона задание найти наследников какого-то несчастного dekaprotos' а, взять их под стражу и переслать к нему; этот dekaprotos нес ответственность за поступление доходов от одного имперекого владения, и его отсутствие срывало выполнение задания εμβολή, отправление зерна в Александрию (и Рим) или поставку его египетским оккупационным войскам. То, что солдаты получили приказ арестовать декуриона и препроводить его к высшим военным чиновникам, в III–IV вв. в Египте было делом обыкновенным. В корреспонденции Геронина, о которой мы сейчас будем говорить, солдаты играют немалую роль. Если какой-то магнат, на службе у которых находился Героини, не находил другого средства, чтобы добиться от строптивого φροντιστής (управляющего) или другого подданного исполнения своих приказов, он тут же прибегал к угрозе послать к нему солдат. «Сделайте это немедленно, — говорит Алипий, — иначе вас вынудят сделать это с помощью солдата». «Не будь небрежен при исполнении этого поручения, иначе против них (т. е. тех, кто не выплатил долги по налогам. — Μ. Р.) будет направлен солдат», — и далее он же продолжает: «К вам уже давно нужно было направить солдата, но я его пока задержал». Мы видим, что означало отправление солдата для жителей деревни. Солдатня в Египте на самом деле была теперь хозяином положения. В спорах между собой сельские жители и землевладельцы обращались теперь не к местным властям, а к всемогущему центуриону.

Не приходится удивляться, что в таких условиях всеобщая безопасность в Египте оставляла желать лучшего и страну одолевали банды разбойников. Люди, пустившиеся в бега — «анахореты», как их тоща называли, — вынуждены были обратиться к разбойничьему ремеслу, чтобы не умереть с голоду. Поэтому в материалах, отражающих III в., часто упоминаются люди, которым деревни поручали ловить разбойников, — так называемые λτστοπιασταί. Как и следовало ожидать, услуга такого рода относилась к литургиям, поэтому особого результата от нее не было. И наверное, тот факт, что в хрестоматии Вилькена все документы, касающиеся поимки воров, относятся к III или IV в., нельзя назвать чистой случайностью. Для условий того времени также характерно то, что регулярная полиция была не в состоянии в одиночку справиться с бандами разбойников, она нуждалась во вспомогательных силах такого рода. Один из документов в этой связи особенно примечателен. Стратег пишет: «Названным ниже поимщикам воров (λτστοπιασταί) поручено примкнуть к деревенской полиции и приступить к поиску преступников. Если они не подчинятся этому приказу, заковать их в оковы и препроводить к его высочеству господину префекту». Пятеро мужчин, перечисленных в списке, были местными жителями, определенно никак не обладавшими опытом поиска и поимки разбойников. А сколь велико было число бездомных, разыскиваемых властями, показывает документ времен Гордиана, где штатный начальник деревенской полиции (άρχέφοδος) под присягой заверяет обоих верховных полицейских чиновников своего округа (είρηνάρχαι) — речь идет о новой литургической службе, которая была учреждена в Египте и Мал ой. Азии одновременно с другими муниципальными службами, — что четверо человек из деревни в соседнем округе Гермополя, разыскиваемые властями, не скрываются в его деревне.

Больше всего от системы реквизиций и принудительной ответственности страдали, разумеется, состоятельные люди, исключая самых богатых, а также граждане более-менее порядочные. Эти люди теряли свое состояние, деградировали и затем бежали; по всей стране распространились бездомные, которые скрывались от властей. В лучшем положении находились люди богатые и бессовестные, обладавшие хитростью и необходимыми средствами, чтобы подкупать чиновников и выгодно использовать несчастье менее состоятельных и более честных сограждан своего сословия во имя собственного обогащения. Поэтому неудивительно, что вновь стали процветать крупные поместья и что были созданы новые ούσίαι. Объем конфискованной земельной собственности увеличивался день ото дня. Города изнемогали от обилия земельных участков, за которые они обязаны были нести ответственность. Конфискованные земли находились по большей части вне зоны паводка и требовали кропотливого ухода. То же относилось и к земельным наделам, принадлежащим к категории γή ούσια«ή, т. е. к владениям императора, для которых государство стремилось найти подходящих арендаторов. Как государство, так и города предпринимали различные меры, чтобы уберечь заброшенные земли от окончательного запустения. В ход вновь был пущен старый метод — продавать эти участки по символической цене солдатам и ветеранам. Некоторые ветераны согласились попытать счастья, как, например, beneficiarius префекта в 246 г. и двое филадельфийских арендаторов из процитированного выше папируса из Висконсинского университета. Создается впечатление, что Филипп особенно был настроен на попытку с помощью продаж по символической цене восстановить благосостояние Египта и что его префект и его χαθολιχός (rationalis) издали на этот счет особое распоряжение. Опыт филадельфийских арендаторов не внушал, однако, особых надежд. С помощью επιβολή — так называлось присоединение неплодородных земельных угодий к плодородным — или же путем фальсификации и завышения замеров земли власти пытались принудить новых землевладельцев платить за большую площадь, чем те предполагали, и результатом в большинстве случаев оказывалось, по всей видимости, разорение новых владельцев. И отнюдь не случайно то совпадение, что в том же 246 г. prytanis Оксиринха отправляется с посольством в Александрию, чтобы обжаловать επιβολή τού Ιερού αποτάκτου, т. е. добавочную долю государственной земли, «навязанную» округу, за которую землевладельцы округа, разумеется, были обязаны платить аренду.

Другой метод обеспечения обработки имперских земельных владений и тех угодий, за которые несли ответственность города, состоял в том, чтобы отыскать богатых арендаторов и передать им землю на каких-нибудь заманчивых условиях. Хорошо если находились добровольцы, но создается такое впечатление, что время от времени, особенно если речь шла о городских землях, приходилось прибегать к той или иной форме принуждения. Богатые мужчины и женщины, владеющие обширными угодьями, — частое явление в III в. Одновременно они являлись и владельцами земельных наделов, купленных, по всей видимости, у государства, и арендаторами имперских земельных владений. Самый известный из них — Алипий, чья переписка с Геронином, его управляющим (φροντιστής) в деревне Фразо, стала известна благодаря фрагментам архива этой деревни, найденным в развалинах селения Феадельфия. Среди корреспондентов Геронина были и другие богатые и влиятельные крупные аграрии, в особенности Аппиан, бывший exegetes в Александрии. Видимо, все эти люди являлись арендаторами обширного комплекса императорских земельных владений. Они организовывали свое хозяйство на широкую ногу и наверняка вкладывали в свои владения значительные суммы. К сожалению, мы слишком мало знаем об их отношениях с государством. Так же мало нам известно о том, в чем, собственно, заключались функции φροντιστής. Похоже на то, что он не был частным служащим этого крупного агрария, а являлся избранным и утвержденным государством подданным соответствующего магната, который нес ответственность перед имперскими властями за вверенную ему землю. Как долго эти находящиеся в наполовину чиновничьем статусе аграрии сохраняли за собой свою землю и свою должность, мы не знаем. Вполне возможно, что для них аренда являлась своего рода emphyteusis, бессрочной арендой (locatio perpetua), и что они постепенно становились настоящими владельцами этих больших ούσίαι, которые так часто упоминаются в описаниях Египта IV в.

На самом деле и Алипий и Аппиан были в высшей степени влиятельными людьми, которые находились в тесном контакте с властями округа и провинции: мы видели, что в их распоряжении были войска. В то же время тон их писем к подчиненным со всей отчетливостью показывает, что они привыкли отдавать приказы и ожидать послушания. Примечательно, что земли, которые они возделывали, в основном были похожи на территории, бывшие в частном владении: это были по большей части виноградники, находившиеся прежде в частном владении. Почти единственной основой хозяйства крупных аграриев было виноделие, и в высшей степени характерным для духа того времени было то, что в имении Алипия вино служило основным платежным средством, деньги же использовались лишь в очень ограниченных пределах. Такая экономически высокоразвитая страна, как Египет, постепенно возвращалась к натуральному хозяйству. В других крупных земельных владениях III в. хозяйство велось явно теми же самыми методами; об этом свидетельствуют, например, многочисленные папирусы из Оксиринха, посвященные отдельным частям обширных владений некоего Аврелия Серена alias Сарапиона, который в период с 270 по 280 г., по-видимому, процветал. Принадлежал ли он к арендаторам γη ούσιαχή, мы не знаем. Так или иначе, он существенно расширил свои владения, купив у государства землю по символической цене; особенный интерес он проявлял, очевидно, к виноградникам и плодовым садам. Среди аграриев этого типа обнаруживается также немало богатых женщин, например Клавдия Исидора ή άξιολογωτάτη alias Апия (около 222 г. по Р. X.) и Аврелия Термутарион alias Гераис (около 261 г. по Р. X.). Впрочем, в Египте III в. явно открывались широкие возможности для развития определенных качеств, с помощью которых отдельные предприниматели не только сохранили свое состояние, но даже смогли его увеличить, в то время как другие терпели величайшие бедствия. Наряду с александрийскими магнатами мы довольно часто встречаем представителей милитаризированного чиновничества, которые использовали свое высокое положение, чтобы приобрести земельную собственность, увеличить ее и таким образом обеспечить себе место в элите провинции. Целый ряд имен таких бывших солдат мы уже упоминали, и этот список мы можем дополнить именем некоего Публия Вибия, бывшего солдата и officialis префекта Египта, который затем стал членом курии Александрии и крупным землевладельцем; его наследники после его смерти препоручили ведение своих дел некоему πραγματευτής, actor’у (268–269 гг. по Р. X.).

Каким бы неполным ни было наше описание, оно со всей отчетливостью показывает, сколь велики были хаос и нужда, царившие во всей империи в III в., особенно во второй его половине. Мы попытались обозначить движущие силы, которые постепенно привели империю в столь плачевное состояние. Основная вина лежала на двух одновременно действовавших факторах: это длительная гражданская война, ставшая повседневностью, и интенсивное нападение внешних врагов; осложнила положение также террористическая политика принуждения, которую власти применяли по отношению к населению, используя армию в качестве своего орудия. Ключ к пониманию ситуации лежит, таким образом, в правильной оценке гражданской войны, обусловившей успех набегов враждебных соседей, который, в свою очередь, ослабил защитный потенциал империи и вынудил императора к постоянному применению принуждения и террора по отношению к населению с использованием методов, постепенно сформировавшихся в более или менее логично организованную систему управления. В политике императоров нам не удалось обнаружить планомерных действий. Ведущим ее принципом во все большей степени становился учет интересов армии и неизбежная необходимость сохранять империю и ее единство. Большинство императоров этого смутного времени не были честолюбивыми карьеристами, готовыми принести общие интересы в жертву своим личным целям: они не искали власти ради власти. Лучшие из них возложили на себя пурпур вынужденно, и сделали они это, отчасти руководствуясь естественным стремлением к самосохранению, отчасти же осознанно желая посвятить свою жизнь великой задаче сохранения и защиты империи. И если императоры в описанных выше формах — формах нивелирования всего и вся — затеяли преобразование государства, лишая привилегированные, образованные классы их положения в общественной жизни империи, заставив народ подчиняться жестокой и тупой системе управления, основными факторами которой были принуждение и террор, создавая новую аристократию, чьи представители вышли из рядов простых солдат, и если эта политика постепенно породила государство рабов, управляемое маленькой горсткой людей и их главой — автократическим монархом, верховным главнокомандующим наемной армии и принудительно согнанной милицией, — то все это происходило не потому, что таков был идеал императоров, а по той причине, что этим путем легче всего было сохранить государственный механизм в рабочем состоянии и предотвратить окончательный крах империи. Но этой цели можно было достичь только в том случае, если армия служила надежной опорой, и императоры полагали, что своими действиями они обязательно обеспечат себе ее поддержку.

Но если вовсе не честолюбие императоров повергало государство все глубже в пучину несчастья, грозя разрушить жизненный нерв империи, что же тогда явилось настоящей причиной, побуждавшей солдат все снова и снова менять императора, убивая того, кого они еще совсем недавно поднимали на победный щит, и сражаться со своими братьями с такой яростью, какая вряд ли еще когда-либо встречалась в истории человечества? Что заставляло солдат идти по этому гибельному пути, может быть, их обуял «массовый психоз»? Но разве не было бы по меньшей мере странно, что душевный недуг такого рода продлился более полувека?

Обычное толкование этого явления современной наукой сводится к тому, что бурные события III в. были сопутствующими явлениями естественного и неотвратимого процесса превращения Римской империи в абсолютную монархию. Кризис, согласно этому толкованию, имел политическую природу; он был вызван стремлением императоров политически нейтрализовать сенат и превратить диархию Августа в чистую монархию; в ходе борьбы за достижение этой цели императоры стали опираться на армию, развратили ее и допустили ту анархию в империи, которая привела к утверждению восточной деспотии в IV в.

Мы попытались показать, что такое объяснение не может выдержать испытания фактами. Сенат как таковой к началу периода просвещенной монархии не имел никакого политического значения. Его общественный престиж был высок, ведь он представлял образованные, состоятельные слои общества, но доля его непосредственного политического участия в государственных делах была ничтожна. Чтобы перейти к автократической системе правления, ни в коей мере не требовалось переходного периода разрушения и анархии. Монархию на самом деле учредили Антонины, не пролив при этом ни капли крови. В III в. в Римской империи действительно велась борьба, но противниками в этой борьбе, противостоящими друг другу, были вовсе не император и сенат.

Таким образом, теория, согласно которой между императорами и сенатом в III в. велась кровопролитная борьба, должна быть отвергнута как не подтверждаемая фактами. Несмотря на то что превращение принципата в военную монархию происходило вопреки воле сената и ни в коей мере не было созвучно его чаяниям, сенат, как политическая сила, был не в состоянии противостоять императорам. Учитывая это обстоятельство, ведущие исследователи попытались объяснить кризис по-другому, исходя, однако, также из политических причин. По мнению этих ученых, кризис III в. возник не столько из-за активной оппозиции сената, сколько из-за отношений между императором и армией. Новая армия второй половины II в. не была больше войском римских граждан, которое набиралось в Италии и романизированных провинциях. Она складывалась на базе особых элементов: это были почти или совсем не романизированные жители провинций и представители воинственных племен, набранные по ту сторону границы. Как только это войско (по окончании периода правления Антонинов) испытало свою силу и начало привыкать к лести и подкупам, будучи уже избалованным и развращенным подарками императоров, оно, разумеется, почувствовало себя хозяином положения и стало диктовать императорам свои условия. Эти условия носили отчасти чисто материальный характер, а отчасти были политического свойства; так, речь шла, к примеру, о том, чтобы привилегии, которыми пользовались господствующие классы, были распространены и на простых солдат. Так как императорам не удавалось подвести под свою власть ту законодательную или религиозную основу, которая воспринималась бы массами или армией как естественная и очевидная, то стало складываться явное впечатление, что они правят милостью армии; каждое войсковое подразделение выбирало своего императора и рассматривало его как орудие для исполнения своих желаний.

Эта теория, которую я, надеюсь, правильно сформулировал, больше подтверждается фактами и в значительной мере совпадает и с моими собственными убеждениями, изложенными в этой книге. Я показал, как римские императоры отчаянно пытались найти способ узаконить свою власть. Такие властители, как Веспасиан и в первую очередь Домициан, со всей ясностью осознавали, что принцип династического наследования, в основе которого лежит восточная идея о божественности императорской власти и, как следствие этого, апофеоз живого императора, был для народа гораздо понятнее, чем утонченная, сложная теория принципата, первоначально сформулированная Августом, а затем поддержанная большинством его преемников, в особенности Антонинами. Между тем упрощение, которое Домициан сделал своей целью, было неприемлемо для правящих классов Римской империи, ведь оно означало полное отрицание любовно взлелеянной и заботливо поддерживаемой идеи свободы. Вот почему эти классы вели столь упорную борьбу против преобразования принципата в неприкрытую наследственную монархию, и в этой борьбе войско римских граждан, которое в основном еще разделяло их интересы, если и не было их союзником, то по крайней мере не было и противником. В результате между императорской властью, с одной стороны, и образованными слоями населения империи и их представителем сенатом — с другой, был достигнут компромисс, нашедший свое воплощение в правлении Антонинов. Когда в конце II в. по Р. X. началась варваризация армии, то эта последняя лишилась способности воспринимать утонченную теорию принципата. Армия готова была смириться с учрежденной Септимием Севером наследственной монархией, и оппозиция, которую образованные круги общества пытались противопоставить этому нововведению, без труда была подавлена императором с помощью все той же армии. До этого пункта я полностью согласен с авторами изложенной выше теории.

Далее, однако, возникают трудности. Как случилось, что династия Северов не удержалась, даже несмотря на то, что после своего основания она была столь охотно признана армией, и не очень охотно — образованными кругами? Как можно объяснить то, что солдаты убили Александра Севера, что затем они продолжили убивать и предавать тех императоров, которых сами выбирали, и породили таким образом политический хаос, подвергнув империю серьезным опасностям? Непрекращающиеся беспорядки должны были иметь более глубокие причины, нежели борьба за наследственную монархию божественного императора. Ведь эта цель была достигнута еще в самом начале, так почему же борьба длилась еще пять десятилетий?

Наверное, благоразумнее всего было бы остановиться на приведенном выше половинчатом объяснении и удовлетвориться им, как это и делают большинство историков старой школы. Наш материал скуден, поэтому non liquet и ignoramus — всегда самый удобный путь. В английском издании этой книги я предложил достаточно смелое объяснение, которое до некоторой степени подтверждается нашими скудными источниками; оно, если покажется приемлемым, направлено на то, чтобы найти подступы к истинному пониманию причин кризиса Римской империи. Те пять страниц моей книги, которые я этому посвятил, привлекли внимание большинства моих критиков, и теперь критике моей «теории» также посвящено немало страниц. Однако фактов, противоречащих этой «теории», не приводится. Основной причиной, из-за которой она отвергалась, было предположение, что на мои рассуждения повлияла ситуация в современной России. Не желая спорить об этом, я не вижу причин отказываться от моего объяснения, независимо от того, привело ли меня к нему изучение более поздних стадий развития мировой истории, или нет. Оно и сегодня меня удовлетворяет и согласуется с доступным нам фактическим материалом.

По моему мнению, борьба за и против династической монархии, которая велась между императорами при поддержке армии и просвещенными кругами, в конце концов направилась по другому руслу. Теперь речь шла не только о чисто политических целях. Это была борьба между армией и просвещенными кругами за ведущее положение в государстве. Императоры не всегда вставали на сторону армии. Многие из них пытались спасти систему управления, которую создала просвещенная монархия, и опирались при этом на образованные классы; но эти попытки ни к чему не могли привести, потому что каждая уступка со стороны императоров, каждый шаг в сторону возврата к условиям эпохи Антонинов наталкивался на неосознанное сопротивление армии, а также потому, что буржуазия была не в состоянии оказать императорам какую бы то ни было серьезную поддержку.

В этом и заключалось подлинное значение гражданских войн III в. Армия сражалась с привилегированными сословиями и не успокоилась, пока эти сословия полностью не утратили свой социальный престиж и пока жертвы полудикой солдатни бессильно не были повержены окончательно. Но имеем ли мы основания утверждать, что, ведя эту борьбу, военные преследовали определенные цели установления своего рода тирании или диктатуры армии над остальным населением? Для такого предположения нет ни малейших оснований. Ведь то было время переоценки всех ценностей. Цель, к которой она была устремлена, нам, может быть, и ясна, но современники ее не понимали, во всяком случае ее не осознавали участники той ужасной драмы. Движущими силами были зависть и ненависть, и люди, пытавшиеся уничтожить господство буржуазии, не имели никакой позитивной программы. А созидательную деятельность постепенно, шаг за шагом осуществляли императоры, воздвигавшие свой общественный порядок на обломках; и неважно, хорошо или плохо это у них получалось, во всяком случае разрушать что-либо они не намеревались. Прежний привилегированный класс был заменен новым, а основное население не только не улучшило свою жизнь, напротив, еще больше погрузилось в страдания и нищету. Единственное отличие заключалось в том, что изнуренных и страждущих теперь прибавилось и что прежняя культура, составлявшая достояние империи, навсегда исчезла.

Армия же, не потому что она по сути своей ненавидела существующий общественный порядок, тем не менее оказалась его разрушительницей. Положение армии, в том числе и социальное, было вполне приличным, ведь она была естественным питомником, поставлявшим кадры для муниципальной буржуазии. И если она действовала как мощный деструктивный и нивелирующий фактор, то только потому, что в конце II в. и на протяжении всего III в. она представляла те народные массы, которые играли в культурных достижениях империи лишь весьма незначительную роль. Мы показали, что армия М. Аврелия и Коммода была почти поголовно армией крестьянской, т. е. она состояла из представителей того слоя населения, который почти полностью был отграничен от достижений городской культуры, и что жители полей составляли большинство населения империи. Часть их была мелкими землевладельцами, другие были арендаторами или «колонами» у земельных магнатов или у государства, но в целом все они были подданными, в то время как представители городской аристократии были господами; в противоположность honestiores, проживавшим в городах, они образовывали класс humiliores. Короче говоря, они представляли собой особый класс, который был отделен от привилегированных кругов бездонной пропастью и предназначение которого состояло в том, чтобы поддерживать высокую культуру городов своим нелегким трудом, налогами и арендной платой. Старания просвещенной монархии и Северов возвысить этот класс, сделать из него деревенскую буржуазию, уравнять большую часть представителей этого класса с привилегированными классами, а с остальной частью обращаться как можно более мягко возбудили в humiliores осознание своего низкого положения и укрепили их преданность императорам, но главной своей цели императоры так и не достигли. Ведь на самом деле власть просвещенной монархии опиралась на городскую буржуазию, представителям которой вовсе не нравилась перспектива беспредельного расширения своих рядов, и они отнюдь не собирались делить свои привилегии с толпой новоявленных пришельцев.

В результате тупая покорность, на протяжении веков свойственная humiliores, постепенно превратилась в чувство ненависти и зависти по отношению к привилегированным слоям общества. Это чувство проникло также и в армию, состоявшую тогда почти исключительно из крестьян. Когда после узурпации трона Септимием Севером армия постепенно осознала свою власть и свое влияние на императора и когда затем императоры династии Северов один за другим стали подчеркивать свою приверженность армии и симпатию по отношению к крестьянству, а к городской буржуазии начали относиться весьма сдержанно, тогда армия постепенно стала давать волю своим чувствам и начала оказывать полуосознанное давление на императоров, резко выступая против тех уступок, которые некоторые из императоров допускали по отношению к ненавистной им буржуазии. Буржуазия же попыталась защитить свое влияние и отстоять свои привилегии, что привело к длительной открытой войне и беспощадной борьбе с привилегированным классом. Мощная разрядка накопленного напряжения произошла после правления Александра, который, по-видимому, исповедовал идеалы просвещенной монархии, и в особенности после краткого периода реставрации, последовавшего за реакцией времен Максимина. В конечном счете именно на этот период реставрации следует возложить ответственность за те бедствия, которые обрушились на империю при Галлиене; политика, избранная этим императором в качестве противодействия предшествующей реставрации, поддержанная большинством преемников Галл иена, окончательно отодвинула в сторону план восстановления городов в их прежних правах и теперь вполне отвечала интересам крестьянской армии. Эта политика, вызванная отчаянием, позволила по крайней мере спасти государственную систему. Так крестьяне одержали полную победу над городской буржуазией, и период, когда город господствовал над деревней, казалось, завершился. Преемники Галлиена воздвигли новое государство на новой основе, и теперь лишь в очень редких случаях правители обращались к идеалам просвещенной монархии.

Справедливость нашего тезиса о том, что антагонизм между городом и деревней был главной пружиной социальной революции III в., разумеется, не так-то легко доказать. Но читатель, наверное, еще помнит, что было сказано выше о политике Максимина, о том, как он уничтожал городскую буржуазию, а также о той поддержке, которую он нашел у африканской крестьянской армии в своей борьбе против землевладельческой буржуазии городов. Читатель вспомнит также, в каких резких формах проявлялась военная монархия после правления Пупиена и Бальбина, Гордиана III и Филиппа. Антагонизм между городом и деревней обнаруживает себя и во многом другом. Бросается в глаза та легкость, с которой солдаты шли на разбой и убийства в городах Римской империи. Мы уже говорили о разрушении Лиона солдатней после победы Септимия Севера над Альбином, о массовой резне, которую устроил Каракалла в Александрии, а также о намерении солдат Элагабала разграбить Антиохию. Мы упоминали и частые стычки жителей Рима с солдатами, во время которых одни граждане сражались с другими. Судьба Византия, разграбленного во времена Галлиена собственным гарнизоном, совершенно типична. В качестве отражения настроения крестьян и солдат еще более характерно разрушение Августодуна (Омэна) во времена Тетрика и Клавдия в 269 г. по Р. X. Когда этот город признал Клавдия, Тетрик послал подразделение своего войска против «бунтовщиков». К нему присоединились банды разбойников и крестьян. Захватчики перекрыли водоснабжение города, а когда наконец взяли его, то разрушили настолько основательно, что некогда процветающий Августодун так никогда и не оправился. Так два величайших творения урбанизации эпохи Галлиена — Лион и Августодун — были обращены в руины яростью солдат и крестьян. При Аврелиане одному из богатейших городов Малой Азии, Тиане, грозила та же судьба. Спас его император; любопытны слова, с которыми он обратился к солдатам, убеждая их не разрушать город: «Мы ведем войну, чтобы освободить эти города; если мы их будем грабить, горожане перестанут нам доверять. Мы лучше отберем добычу у варваров, а этих людей мы пощадим, ведь они наши». Значит, было явно нелегко убедить солдат в том, что города империи не являются их врагами. Позиция горожан по отношению к городам ничем не отличается от позиции мародеров-готов, как их описывает Петр Патриций; то, что он говорит о них, наверняка можно было сказать и о многих римских солдатах: «Скифы потешались над теми, кто запирает себя в города; жизнь, которую они ведут, это жизнь не людей, а птиц, сидящих высоко в своих гнездах; они покинули землю, которая их кормит, и выбрали для себя бесплодные города; они доверяют больше безжизненным вещам, чем самим себе».

У нас уже неоднократно была возможность убедиться в том, насколько близки были отношения между крестьянами и солдатами. Именно солдаты при Коммоде и Септимии Севере, а также при Филиппе и Гордиане передавали императору прошения крестьян. Фактически большинство солдат не знали и не понимали городской жизни, но они обязательно поддерживали связь со своей родной деревней, и деревенские жители видели в солдатах своих прямых защитников и покровителей. Император был в их глазах своим, деревенским императором, а не императором горожан. В главах VI и VII мы говорили о том, какую важную роль играли солдаты и ветераны на протяжении всего III в. в жизни сельских жителей Балканского полуострова и Сирии, в странах свободных крестьянских possessores, в противоположность странам мелких арендаторов или coloni, и пришли к выводу, что они и составляли настоящую деревенскую аристократию и служили посредниками между деревней и властями. Мы показали, сколь велик на протяжении того же века был приток бывших солдат в африканские деревни; описывая положение в Египте в это время, мы еще раз указали на то важное положение, которое занимали деятельные, уже отслужившие солдаты в хозяйственной жизни этой страны. Все эти факты показывают, что не все ветераны, и даже не преобладающая их часть, оседала в городах, что связи, существовавшие между деревней и армией, никогда не обрывались и что участие солдат в делах сельских жителей и их отношение к горожанам как к чужакам и врагам совершенно естественны.

Несмотря на перемены, произошедшие в конце IV в., отношения между армией и деревнями остались такими же, как и в III в. Города продолжали существовать, и, как и прежде, власти использовали муниципальную аристократию для сбора налогов и привлечения крестьян к принудительному труду. Поэтому неудивительно, что чувства крестьян по отношению к городам не изменились даже после того, как города полностью потеряли свое политическое и социальное влияние. Для жителей деревень горожане продолжали оставаться угнетателями и эксплуататорами. Этот настрой ощущается у историографов IV в., у авторов, описывающих как запад (в основном Африку), так и восток империи, в особенности у последних. Благодаря Либанию и Иоанну Хрисостому мы необычайно полно осведомлены о Сирии, в частности об окрестностях Антиохии. Одна из главных тем обоих авторов — антагонизм между городом и деревней. В этой непрерывной вражде власти не занимали определенной позиции, а солдаты объединились с крестьянами в борьбе против крупных городских аристократов. Симпатии солдат достаточно хорошо проявляются в отрывке из речи Либания de patrociniis, где он говорит о поддержке, оказываемой солдатами некоторым большим деревням, населенным свободными крестьянами, о бесчинствах, которые позволяют себе крестьяне, а также о плачевном положении городской аристократии: она была не в состоянии взыскивать с крестьян налоги, и более того, крестьяне и солдаты ей причиняли ущерб. Либанию, который сам был крупным землевладельцем и буржуа, пришлось, видимо, на себе ощутить те неприятности, которые несло с собой entente cordiale между солдатами и крестьянством. Арендаторы в одном из его поместий, возможно в Иудее, на протяжении четырех поколений не позволявшие себе никаких вольностей, взбунтовались и пытались при помощи своего покровителя, одного из офицеров, диктовать свои условия труда. Конечно, Либаний был полон досады и горечи по отношению к солдатам и офицерам. С другой стороны, помощь, оказываемую войсками деревням, нельзя объяснять одним только корыстолюбием. Солдаты провинций сами были из крестьян, и их офицеры также были выходцами из того же сословия. Поэтому они питали истинные симпатии к крестьянам и охотно оказывали помощь в их борьбе против презираемых горожан.

Некоторые материалы об остром антагонизме между крестьянами и городскими землевладельцами можно найти и в Египте. Типичен в этом отношении документ, датированный 320 г. по Р. X., в котором один магнат из города Гермополя, Аврелий Адельф, гимнасиарх и член совета общины, подает жалобу стратегу округа. Он был наследственным арендатором (έμφυτευτής) γη ούσιχή, — человеком, который всю свою жизнь возделывал доставшуюся по наследству от отца землю. Он вложил в нее деньги и обрабатывал ее. Когда пришло время сбора урожая, крестьяне, проживавшие на территории, к которой принадлежал его участок, «с обычной деревенской наглостью» (3εωμητιχη αύθαδία. χρησάμενοι), пытались помешать ему собрать урожай. Приведенное выражение позволяет судить, насколько враждебно город и деревня относились друг к другу. Не исключено, что «наглость» крестьян объясняется их расчетом на какую-то помощь извне. Их действия могут иметь и оправдание: возможно, это был особенно алчный землевладелец, и он мог отобрать у них участок обрабатываемой ими земли, но все-таки главная их причина — глубоко укоренившаяся взаимная неприязнь между крестьянами и землевладельцами, проявившаяся в этом столкновении.

Поэтому я нисколько не сомневаюсь в том, что кризис III в. имел не только политический, но в большой степени и социальный характер. Городская буржуазия постепенно занимала место римских аристократов. Чаще всего из ее рядов формировались сословия сенаторов и всадников. Теперь она уже подвергалась нападкам со стороны крестьян. В любом случае, именно армия под руководством императора обеспечивала развитие этого процесса. Первое выступление закончилось короткой, но кровавой революцией 69–70 гг. по Р. X., но перемены были так незначительны, что не затронули основ благосостояния империи. Второе выступление имело уже далеко идущие последствия и вело к длительному, роковому кризису III в. Закончился ли этот кризис полной победой крестьянства над городской буржуазией и формированием совершенно новых условий в обществе?

Безусловно, городская буржуазия как таковая была полностью сломлена; она потеряла то косвенное влияние, которое во II в. оказывала через сенат на государственные дела. Однако это не означает, что она перестала существовать. Новая правящая бюрократия очень скоро вступила в тесные социальные отношения с еще сохранившимися представителями городской буржуазии, и наиболее сильное и богатое ее ядро по-прежнему составляло важный компонент имперской аристократии. На грани исчезновения был средний класс — те деятельные трудолюбивые горожане бесчисленных городов империи, являющиеся связующим звеном между низшим и высшим классами. После катастрофы III в. мы слышим о них очень мало, несмотря на ту роль, которую они играли как curiales городов при взимании налогов императорскими властями. Их все больше угнетали и число их становилось все меньше.

В связи с переменами, произошедшими в среде буржуазии, возникает вопрос: улучшилось ли положение крестьян вследствие их временной победы? Нет никакого сомнения в том, что в ужасной классовой борьбе этого века победителя не было вообще. Если сильно пострадала буржуазия, то и крестьяне ничего не получили. Каждому, кто прочитает цитаты из вышеприведенных жалоб крестьян Малой Азии и Фракии, речи Либания, высказывания Иоанна Хрисостома и Сальвиана, а также конституции Кодексов Феодосия и Юстиниана, станет ясно, что крестьянам IV в. приходилось намного хуже, чем крестьянам II в. Движение, которое выросло из ненависти и зависти и вело к убийствам и разрушениям, закончилось такой нравственной депрессией, что любая стабильность казалась народу более приемлемой, чем перманентная анархия. Поэтому-то и были всеобще одобрены все действия Диоклетиана, направленные на стабилизацию обстановки, даже несмотря на то, что они и не улучшали положения общей массы населения Римской империи.