Мы живем в эпоху эвфемизмов. Могильщики сегодня превратились в «служащих похоронного бюро», рекламные агенты стали «советниками по связям с общественностью», а сторожа повсеместно трансформировались в «смотрителей». В каждой области нашей жизни очевидные истины с некоторых пор камуфлируются туманными формулировками.
В не меньшей степени это относится и к экономике. В былые времена мы страдали от почти периодических экономических кризисов, внезапное начало которых называлось «паникой», а затяжной период после паники назывался «депрессией».
Самой известной депрессией нового времени является, конечно, же та, что началась в 1929 году с типичной финансовой паники и продолжалась вплоть до начала Второй мировой войны. После катастрофы 1929 года экономисты и политики решили, что это больше никогда не должно повториться. Чтобы успешно и без особых хлопот справиться с этой задачей, понадобилось всего лишь исключить из употребления само слово «депрессия». С того момента Америке больше не пришлось испытывать депрессий. Ибо когда в 1937–1938 годах наступила очередная жестокая депрессия, экономисты попросту отказались использовать это жуткое название и ввели новое более благозвучное поня-тие – «рецессия». С тех пор мы пережили уже немало рецессий, но при этом ни одной депрессии.
Впрочем, довольно скоро слово «рецессия» тоже оказалось довольно резким для утонченных чувств американской публики. Судя по всему последняя рецессия была у нас в 1957–1958 годах. С того же времени у нас случались «спады», или даже лучше «замедления», а то и «отклонения». Поэтому не надо печалиться, благо депрессии и даже рецессии объявлены семантическим указом экономистов вне закона; отныне самое худшее, что может с нами случиться, это «замедление». Таковы причуды «Новой экономики».
На 30 лет экономисты нашей страны позаимствовали представление об экономическом цикле, принадлежавшее ныне покойному британскому экономисту Джону Мейнарду Кейнсу, автору-создателю кейнсианской, или «новой», экономики, которую он описал в своей книге «Общая теория занятости, процента и денег», вышедшей в 1936 году. Со всеми их диаграммами, математическими расчетами и неустоявшимся жаргоном, позиция кейнсианцев в отношении бумов и крахов есть сама простота, даже наивность. Если на дворе инфляция, то ее причины скорее всего кроются в «избыточных расходах» со стороны населения; рекомендуемый метод лечения предписывает правительству – как самопровозглашенному стабилизатору и регулятору национальной экономики – вмешаться и обязать публику тратить меньше, «впитывая их избыточную покупательную способность» через усиление налогообложения. В то же время, если возникает рецессия, то ее причины следует искать в недостаточных частных расходах, и теперь лечение заключается в увеличении правительством своих собственных расходов, лучше всего посредством бюджетного дефицита, пополняя таким образом совокупный национальный поток расходов.
Идея о том, что увеличение правительственных расходов, или «легкие» деньги, «благо для бизнеса», тогда как урезание бюджета, или более «твердые» деньги, «зло», просочилась даже в самые консервативные газеты и журналы. Кроме того в этих изданиях будут считать само собой разумеющимся, что на федеральное правительство возложена священная обязанность неуклонно вести экономическую систему по узкой тропинке между пропастью депрессии, с одной стороны, и пучиной инфляции – с другой, ибо свободная рыночная экономика неизменно должна быть подвержена опасности стать жертвой одного из этих зол.
Все нынешние школы экономистов придерживаются тех же взглядов. Обратите, например, внимание на точку зрения д-ра Пола Маккрэкена, занимающего пост председателя Совета экономических консультантов при президенте Никсоне. В своем интервью New York Times, которое он дал вскоре после вступления в должность [24 января 1969 года], Маккрэкен заявил, что одна из основных экономических проблем, с которой столкнулась новая администрация, заключается в том, «как утихомирить инфляционную экономику одновременно не отпуская безработицу на неприемлемо высокий уровень. Другими словами, если бы от нас требовалось только приостановить инфляцию, то это вполне реально. Но терпимость нашего общества к безработице слишком ограничена». И далее: «Я думаю, нам следует двигаться в этом направлении очень осторожно. По сути у нас не так много опыта в том, чтобы планомерно охлаждать экономику. В 1957 году мы ударили по тормозам и, разумеется, получили серьезный экономический спад».
Обратите внимание на общее отношение д-ра Маккрэкена к экономике – оно примечательно тем, что его разделяют почти все современные экономисты. К экономике относятся как к потенциально трудоспособному, но чересчур беспокойному и упрямому пациенту, с извечной склонностью удариться в еще большую инфляцию или безработицу. Правительство при этом должно выполнять функции старого мудрого врача или наставника, который всегда бдителен, всегда наготове что-либо подправить, дабы поддерживать экономического пациента в хорошей рабочей форме. В любом случае экономическому пациенту здесь явно отводится роль подчиненного, а правительству как «лечащему врачу» – роль хозяина.
Прошло не так уж много времени с тех пор, когда подобного рода взгляды и политика именовались «социализмом»; но мы живем в эпоху эвфемизмов, поэтому сегодня мы используем для них такие гораздо менее суровые термины, как «умеренность» или же «просвещенное свободное предпринимательство». Как говорится, век живи – век учись.
В чем же тогда причины периодических депрессий? Сохранять ли нам и дальше агностический подход к причинам бумов и крахов? Действительно ли экономические циклы глубоко коренятся в самой системе свободной рыночной экономики и, стало быть, есть необходимость в той или иной форме государственного планирования, если мы хотим удержать экономику в неких рамках стабильности? Действительно ли бум, а затем крах, просто приключаются или же одна фаза цикла логически вытекает из другой?
Популярное сегодня воззрение на экономический цикл идет, на самом деле, от Карла Маркса. Маркс заметил, что до начала (приблизительно в конце XVIII века) Промышленной революции не существовало никаких регулярно повторяющихся бумов и депрессий. Мог возникнуть неожиданный экономический кризис всякий раз, когда какой-нибудь король объявлял войну или конфисковывал собственность своего подданного; но при этом отсутствовали всякие признаки специфически современного явления всеобщих и вполне регулярных резких колебаний маятника предпринимательской удачи, расширения и сжатия. Поскольку эти циклы возникают на исторической сцене примерно в то же самое время, что и современная промышленность, Маркс заключил, что деловые циклы являются неотъемлемой чертой капиталистической рыночной экономики. Существующие сегодня школы экономической мысли независимо от их разногласий по иным вопросам сходятся во мнении в решающем пункте: деловые циклы зарождаются где-то в глубинах свободной рыночной экономики. Стало быть, винить в них нужно именно рыночную экономику. Карл Маркс был убежден, что периодические депрессии будут становиться все тяжелей и тяжелей, пока это не подтолкнет массы к восстанию и уничтожению системы, а современные экономисты уверены, что правительство в состоянии успешно стабилизировать кризисные ситуации и сам цикл. Но все стороны согласны, что вина кроется глубоко внутри рыночной экономии и что если как-то и можно спасти положение, то это должна быть некая форма масштабного государственного вмешательства.
Между тем в предположении о том, что во всем виновата рыночная экономика, есть некоторые критические проблемы. Так, «общая экономическая теория» учит нас, что предложение и спрос на рынке всегда имеют тенденцию находиться в равновесии и что таким образом цены на продукцию и факторы производства всегда стремятся к некой точке равновесия. Пусть даже изменения в текущих данных, которые происходят постоянно, исключают возможность достижения полного равновесия, в общей теории рыночной системы нет ничего, что объясняло бы регулярные и повторяющиеся фазы делового цикла. Современные экономисты «решили» эту проблему просто – развели свою общую теорию рыночных цен и свою теорию экономического цикла по отдельным, плотно задраенным отсекам, дабы те никогда не соприкасались, а тем более не соединились между собой. Экономисты, к сожалению, забыли, что существует лишь одна экономика и соответственно только одна интегрированная экономическая теория. Ни экономическая жизнь, ни структура теории не могут или не должны пребывать в водонепроницаемых отсеках; наши экономические знания либо представляют собой одно комплексное целое, либо не представляют собой ничего. Однако многие экономисты согласны применять абсолютно раздельные и к тому же взаимоисключающие теории для общего анализа цен и для экономических циклов. До тех пор, пока они согласны продолжать работать столь примитивным образом, они не могут считаться настоящими учеными-экономистами.
Между тем популярный сегодня подход порождает еще более серьезные проблемы. Поскольку экономисты не заботятся о согласовании своих теорий экономического цикла и общего анализа цен, ими также не учитывается другая весьма важная проблема: специфическое расстройство предпринимательской функции в периоды экономических кризисов и депрессий. В рыночной экономике одна из самых важных функций делового человека состоит в том, чтобы быть «предпринимателем», то есть лицом, которое вкладывает средства в систему производства, покупает оборудование и нанимает рабочую силу, чтобы производить что-то, о чем он не может с уверенностью сказать, что это принесет ему хоть какую-то прибыль. Другими словами, предпринимательская функция – это функция прогнозирования неопределенного будущего. Прежде чем сделать вложение или запустить производственную линию, предприниматель должен рассчитать настоящие и будущие расходы, а также будущую выручку, чтобы тем самым оценить, получит ли он прибыль от этой инвестиции (и если да, то какую). Если он прогнозирует успешно и к тому же значительно лучше, чем конкуренты, то его инвестиции принесут прибыль. Чем лучше его прогнозы, тем выше будет его прибыль. С другой стороны, если прогнозист он неважный и переоценивает спрос на свою продукцию, то он понесет убытки и довольно скоро будет вытеснен из бизнеса.
Таким образом, рыночная экономика – это экономика прибылей и убытков, в которой проницательность и умение предпринимателей измеряются именно получаемой прибылью. Кроме того рыночная экономика предполагает некий встроенный механизм, своего рода естественный отбор, который обеспечивает выживание и процветание людей, точнее прогнозирующих будущее, и избавление от тех, кто хуже справляется с этой задачей. Ведь чем большую прибыль получат более умелые прогнозисты, тем больше сфера их деловой ответственности, а значит, в их распоряжении будет больше средств для вложения в производственную систему. С другой стороны, несколько лет убытков заставят несостоятельных прогнозистов оставить предпринимательскую деятельность и перейти в ряды наемных работников.
Если же рыночная экономика располагает встроенным механизмом естественного отбора хороших предпринимателей, то это означает, что в целом нам не следует ожидать, чтобы слишком много деловых предприятий несло убытки. Действительно, если мы взглянем на экономику в обычный день или год, то обнаружим, что убытки не являются слишком уж распространенным явлением. Но в таком случае возникает странное обстоятельство, которое требует объяснения: почему так получается, что периодически в начальные периоды рецессий и особенно при острых депрессиях деловой мир вдруг переживает обширную эпидемию крупных убытков? Приходит момент, когда предприятия, прежде крайне проницательные в своей предпринимательской способности получать прибыль и избегать убытков, вдруг с ужасом обнаруживают, что несут крупные и необъяснимые убытки? Как же так? Любая теория депрессий должна объяснить этот важнейший момент. Такое объяснение, как «недостаточное потребление» (то есть снижение общих потребительских расходов) не является удовлетворительным по одной причине – требуется объяснить, почему деловые люди, способные ранее предугадать любые экономические перемены и тенденции, вдруг все разом оказались катастрофически не способны предсказать это снижение потребительского спроса. Откуда столь внезапный сбой в способности прогнозировать?
Таким образом, адекватная теория депрессий должна объяснить, почему экономика движется от одного цикла «бум–крах» к другому, без каких-либо признаков возможного перехода к той или иной разновидности плавного движения, или спокойного постепенного приближения к состоянию равновесия. В частности, теория депрессии должна объяснять гигантское обилие ошибок, которые возникают быстро и неожиданно в ходе экономического кризиса и тянутся через весь период депрессии вплоть до оживления. Кроме того, есть третий универсальный факт, который теория цикла должна объяснять. Бумы и крахи неизменно становятся гораздо более резкими и ощутимыми в «отраслях, производящих средства производства», то есть изготавливающих станки и оборудование, производящих промышленное сырье и сооружающих промышленные предприятия, нежели в отраслях, производящих потребительские товары. Вот еще одно обстоятельство из жизни экономического цикла, которое требует объяснения, и которое явно нельзя объяснить такими теориями депрессии, как популярная доктрина недопотребления: мол, потребители недостаточно тратят на потребительские товары. Ведь если во всем виноваты недостаточные расходы, тогда как же получается, что розничная торговля в последнюю очередь и в наименьшей степени впадает в какую-либо депрессию и что по-настоящему депрессия поражает такие сферы производства, как станкостроение, капитальное оборудование, строительство и добывающие отрасли? Как раз именно эти области переживают самый большой подъем в инфляционных фазах экономического цикла, а не те предприятия, которые обслуживают потребителя. Таким образом, адекватная теория экономического цикла должна объяснять гораздо более высокую амплитуду бумов и крахов в отраслях, производящих товары производственного назначения.
К счастью, правильная теория депрессии и экономического цикла все же существует, хотя и совершенно игнорируется в современной экономической науке. Она также имеет давнюю традицию в экономической мысли. Прародителями этой теории стали шотландский философ и экономист XVIII века Давид Юм, а также видный английский экономист начала XIX века, представитель классической школы Давид Рикардо. В первую очередь эти ученые заметили, что в середине XVIII века наряду с индустриальной системой возник другой важнейший институт – банковское дело с его способностью расширять кредит и денежную массу (поначалу в виде бумажных денег, или банкнот, а позднее в виде депозитов до востребования, или текущих счетов, которые подлежат немедленной оплате наличными). Именно в деятельности коммерческих банков эти экономисты нашли ключ к разгадке повторяющихся циклов, состоящих из расширения и сжатия, из бумов и крахов, так озадачивавших наблюдателей еще с середины XVIII века.
Рикардианский анализ экономического цикла выглядел примерно так: естественными деньгами, возникающими на свободном рынке, являются полезные товары – в основном золото и серебро. Если бы деньги этими предметами и ограничивались, то экономика в целом функционировала бы так же, как функционируют отдельные рынки: плавное приведение в соответствие предложения и спроса и, следовательно, никаких циклов из бумов и крахов. Но введение банковского кредита добавляет еще один – ключевой и разрушительный – элемент. Банки расширяют кредит и соответственно массу банковских денег в виде банкнот или депозитов, которые теоретически подлежат оплате золотом по первому требованию, но на практике, разумеется, это не так. К примеру, если банк располагает в своем хранилище 1000 унций золота и выпускает подлежащие немедленной оплате складские расписки на 2500 унций золота, то очевидно, что им было выпущено на 1500 унций больше, чем он способен возместить. Но до тех пор, пока не происходит согласованного «наплыва» требований к банку о произведении расчетов по этим квитанциям, его складские расписки функционируют на рынке как эквивалент золота, а следовательно, банк сумел расширить денежную массу страны на 1500 унций золота.
Таким образом банки начинают охотно расширять кредитование, поскольку чем больше они расширят свой кредит, тем весомее будет их прибыль. Это ведет к росту денежной массы в пределах данной страны – например, Англии. В связи с тем, что общая масса бумажных и банковских денег в Англии увеличивается, растут и денежные доходы и расходы англичан, к тому же увеличение денежной массы повышает цены на английские товары. Результатом становятся инфляция и бум в пределах страны. Но инфляционный бум несет в себе семена своего окончания. Ведь так как денежная масса и доходы в Англии увеличиваются, англичане продолжают покупать больше товаров из-за рубежа. Более того, поскольку английские цены растут вверх, английские товары начинают утрачивать свою конкурентоспособность по сравнению с продукцией из других стран, цены на которую не повысились или же повысились менее значительно. Англичане начинают меньше покупать на родине и больше за границей, тогда как иностранцы покупают меньше в Англии и больше у себя дома; результатом становится дефицит в английском платежном балансе, где уровень английского экспорта резко отстает от импорта. Но если импорт превышает экспорт, это означает, что деньги из Англии должны утекать в зарубежные страны. Какие это будут деньги? Безусловно, не английские банкноты или депозиты, поскольку немцы, французы или итальянцы мало или же совсем незаинтересованы в том, чтобы хранить свои средства «запертыми» в английских банках. Следовательно, иностранцы возьмут банкноты и депозиты и предъявят их английским банкам для обмена на золото, после чего золото станет той категорией денег, которая будет постоянно утекать за рубеж, пока в Англии продолжается инфляции. Но это означает, что кредитные деньги английских банков будут все больше и больше скапливаться в виде пирамиды поверх скудеющей в хранилищах английских банков золотой базы. Пока бум продолжается, наш гипотетический банк расширит выпуск своих складских расписок, к примеру, с 2500 до 4000 унций, тогда как его золотая база уменьшится, скажем, до 800. Когда процесс усиливается, банки в конце концов пугаются. Ведь они обязаны погашать свои обязательства наличными, а их наличность стремительно тает, тогда как обязательства растут. В конечном итоге у банков не выдерживают нервы, они сокращают выдачу кредитов и с целью спасти себя выкупают часть своих обязательств, обращающихся на рынке. Нередко подобное отступление ускоряется наплывом требований от клиентов, обеспокоенных шатким состоянием национальных банков.
Банковское сжатие меняет экономическую ситуацию; за бумом следуют снижение активности и крах. Банки умеряют свой пыл, а предприятия несут убытки, поскольку усиливается пресс долговых обязательств и продолжается спад деловой активности. Снижение предложения банковских денег ведет в свою очередь к общему падению цен в Англии. Когда объем денежной массы и доходы снижаются и английские цены резко падают, английские товары становятся сравнительно более привлекательными на фоне зарубежной продукции. Сальдо платежного баланса меняет знак: теперь экспорт превышает импорт. Поскольку в страну поступает золото, а высота пирамиды банковских денег поверх расширяющейся золотой базы уменьшается, положение банков становится гораздо более устойчивым.
В этом и заключается смысл депрессивной фазы экономического цикла. Отметим, что эта фаза вытекает, причем неизбежно, из предшествующего экспансионистского бума. Именно предшествующая инфляция делает фазу депрессии неизбежной. Таким образом, депрессия – это процесс, посредством которого рыночная экономика адаптируется, избавляется от крайностей и искажений предыдущего инфляционного бума и восстанавливает устойчивое экономическое положение. Депрессия является малоприятной, но необходимой реакцией на искажения и крайности предшествующего бума.
Почему же тогда начинается новый цикл? Почему экономические циклы имеют тенденцию повторяться вновь и вновь? Потому что когда банки приходят в себя и обретают устойчивое положение, они вновь готовы возобновить естественную для них политику расширения банковского кредита, после чего начнется новый бум, неся в себе семена следующего неизбежного краха.
Но если причиной возникновения экономического цикла является банковское дело, то разве банки не являются такой же частью свободной рыночной экономики и разве в связи с этим мы не можем сказать, что по-прежнему всему виной свободный рынок, пусть даже только через свой банковский сектор? Ответом будет «нет», поскольку банки никогда не смогли бы расширить кредит, если бы не вмешательство и поддержка правительства. Ведь если бы банки действительно конкурировали, любое расширение кредита одним банком быстро повлекло бы за собой скопление его долгов у конкурентов, а эти конкуренты быстро призвали бы такой банк к погашению долгов наличностью. Другими словами, конкуренты банка потребуют от него оплаты золотом, или наличными, так же как это сделают иностранцы, но с той разницей, что этот процесс будет гораздо быстрее и должен пресечь в корне любые зачатки инфляции еще до ее начала. Банки способны без опаски и в унисон расширять кредит только когда существует центральный банк, то есть по существу правительственный банк, пользующийся монополией государственного предприятия, а также благодаря правительству занимающий привилегированное положение в банковской системе. Только после учреждения централизованной банковской системы банки получили возможность сколько-нибудь долго расширять свой кредит, и в современном мире возник привычный ныне экономический цикл.
Центральный банк обретает контроль над банковской системой посредством таких правительственных мер, как: превращение своих собственных обязательств в узаконенное платежное средство по любым задолженностям и при уплате налогов; предоставление центральному банку монополии на выпуск банкнот (Банк Англии – центральный банк, учрежденный правительством, – имеет предоставленную законом монополию выпуска банкнот в районе Лондона); или путем прямого принуждения банков быть клиентами центрального банка, храня в нем свои резервы наличности (как в Соединенных Штатах с их Федеральным резервом). И не то, чтобы банки были недовольны этим вмешательством; ведь именно учреждение централизованной банковской системы делает возможной длительную кредитную экспансию, поскольку экспансия банкнот центрального банка обеспечивает дополнительные резервы наличности для всей банковской системы и позволяет всем коммерческим банкам одновременно расширять свой кредит. Централизованная банковская система работает как удобный обязательный банковский картель, нацеленный на расширение обязательств банков; и банки теперь могут расширять кредитование, опираясь кроме золота на более объемные резервы наличности в виде банкнот центрального банка.
Итак, теперь мы видим наконец, что причиной экономического цикла являются отнюдь не таинственные сбои в системе свободной рыночной экономики, а как раз наоборот: систематическое вмешательство государства в рыночный процесс. Правительственное вмешательство влечет за собой банковскую экспансию и инфляцию, а когда инфляция подходит к концу, начинается депрессия-корректировка.
Рикардианская теория экономического цикла ухватила суть правильной теории цикла: периодический характер фаз цикла, депрессия как корректирующее вмешательство в рыночный процесс, а не характерное свойство свободной рыночной экономики. Но две проблемы все же оставались без объяснения: откуда это неожиданное обилие деловых ошибок, резкий сбой предпринимательской функции, а также почему в отраслях, выпускающих товары производственного назначения, колебания гораздо значительней, чем в отраслях, выпускающих потребительские товары? Рикардианская теория объясняла лишь изменения уровня цен на рынке в целом; в ней отсутствовал любой намек на объяснение весьма различных реакций в отраслях, производящих капитальные и потребительские товары.
Точная и всеобъемлющая теория экономического цикла была в конце концов открыта и изложена австрийским экономистом Людвигом фон Мизесом, когда он был профессором Венского университета. Первые наброски своего решения жизненно важной проблемы экономического цикла Мизес изложил в монументальной книге «Теория денег и Кредита», вышедшей в 1912 году, которая и по сей день, почти 60 лет спустя, остается лучшей работой по теории денег и банковского дела. В 1920-х годах Мизес развивал свою теорию цикла, после чего она была представлена англоязычному миру ведущим последователем Мизеса Фридрихом фон Хайеком, который в начале 1930-х годов прибыл из Вены преподавать в Лондонской школе экономики. Хайек опубликовал на немецком и английском языках две книги, в которых применялась и детально развивалась теория цикла Мизеса: «Денежная теория и экономический цикл» и «Цены и производство». Поскольку Мизес и Хайек были австрийцами и кроме того следовали традиции великих австрийских экономистов XIX века, эта теория стала известна в литературе как «австрийская» теория экономического цикла (или теория денежного переинвестирования).
Опираясь на рикардианцев, на общую «австрийскую» теорию и на собственный творческий гений, Мизес развил следующую теорию экономического цикла.
Без расширения банковского кредита предложение и спрос стремятся к равновесию с помощью свободной системы цен, и потому нет почвы для возникновения кумулятивных бумов или крахов. Но затем правительство через свой центральный банк стимулирует экспансию банковского кредита путем увеличения обязательств центрального банка и тем самым резервов наличности во всех коммерческих банках страны. Банки приступают к расширению кредита и, следовательно, денежной массы страны в форме чековых депозитов. Как отмечалось рикардианцами, расширение банковских денег поднимает цены на товары и, соответственно, вызывает инфляцию. Но Мизес показал, что это имеет и иные последствия, причем даже более пагубные. Расширение банковского кредита путем вливания в экономику новых кредитных ресурсов искусственно понижает ставку процента ниже уровня, соответствующего свободному рынку.
В условиях свободного и недеформированного рынка процентная ставка определяется исключительно «временнми предпочтениями» всех индивидов, которые и образуют рыночную экономику. Ведь сущность займа состоит в том, что «настоящий товар» (деньги, которые могут быть использованы в настоящем) обменивается на «будущий товар» (долговую расписку, которая может быть использована только в будущем). Поскольку люди всегда предпочитают иметь деньги в данный момент по сравнению с текущей перспективой получения той же суммы денег в некотором будущем, то товар, имеющийся в настоящем, неизменно предполагает премиальную надбавку по сравнению с товаром, который будет получен в будущем. Этой премией и является процентная ставка, а ее величина должна меняться в соответствии с той степенью, до которой люди предпочитают настоящее будущему, то есть степенью их временнх предпочтений.
Временне предпочтения людей определяют также те объемы, в которых люди будут сберегать и инвестировать по сравнению с тем, сколько они будут потреблять. Если временне предпочтения людей будут уменьшаться, то есть если снижается их уровень предпочтения настоящего по сравнению с будущим, то они будут тратить меньше в настоящий момент, чтобы больше сберегать и инвестировать; в то же самое время и по той же причине будет понижаться и ставка процента, или ставка временнoго дисконта. Экономический рост происходит в значительной степени по причине падения коэффициентов временнoго предпочтения, что ведет к увеличению пропорции между сбережениями и инвестициями относительно потребления, а также к понижению процентной ставки.
Но что происходит, когда процентная ставка падает не по причине более низких временнх предпочтений и более высоких сбережений, но из-за государственного вмешательства, которым поощряется расширение банковского кредита? Иными словами, если процентная ставка падает искусственно, то вследствие вмешательства, а не естественным путем в результате изменений в оценках и предпочтениях потребителей?
Возникает беспорядок. Предприниматели, завидев падение процентной ставки, реагируют так, как им и положено реагировать на подобное изменение в рыночных сигналах: они вкладывают больше в капитальные и производственные товары. Инвестиции, особенно в длительные проекты, которые прежде выглядели убыточными, теперь представляются прибыльными по причине снижения затрат на уплату процентов. Иными словами, бизнесмены реагируют так, как они реагировали бы, если бы сбережения действительно возросли: они расширяют инвестиции в капитальное оборудование, капитальные товары, промышленное сырье, строительство по сравнению с непосредственным производством потребительских товаров.
Таким образом, предприятия охотно занимают создаваемые банком новые банковские деньги, которые поступают к ним по более низким ставкам; они используют эти деньги для вложения в капитальные товары, и в итоге ими оплачиваются более высокие земельные ренты и более высокие заработки рабочим, занятым в сфере производства капитальных товаров. Возросший спрос предприятий повышает затраты на рабочую силу, но предприятия считают, что они в состоянии оплатить эти более высокие издержки, поскольку правительственно-банковская интервенция на рынке ссудного капитала и искажение такого ключевого рыночного сигнала, как процентная ставка, ввели их в заблуждение.
Проблема возникает, как только работники и землевладельцы – причем преимущественно первые, поскольку бoльшая часть валового дохода предприятий идет на оплату труда, – начинают тратить новые банковские деньги, которые они получили в форме более высокой заработной платы. Поскольку временне предпочтения населения не снизились, люди не стремятся сберегать больше, чем до этого. В итоге рабочие начинают расходовать бoльшую часть своего нового заработка, восстанавливая тем самым прежние пропорции потребления/сбережения. Это означает, что они перенаправляют расходы обратно в сферу производства потребительских товаров и не сберегают и не инвестируют достаточно средств для приобретения вновь произведенной техники, капитального оборудования, промышленного сырья и т.п. Все это дает о себе знать в форме внезапной острой и продолжительной депрессии в сфере производства капитальных товаров. Как только потребители восстановят благоприятное для них соотношение расходов и инвестиций, обнаружится, что предприниматели инвестировали слишком много в капитальные товары и недостаточно – в товары потребительские. Бизнес «клюнул» на правительственное вмешательство и искусственное снижение ставки процента, после чего действовал исходя из того, что сбережений для инвестиций доступно больше, чем имелось в действительности. Как только новые банковские деньги просочились через систему и потребители восстановили свои прежние пропорции, стало ясно, что для приобретения всех товаров производственного назначения имеющихся сбережений было недостаточно и что те ограниченные сбережения, которые имелись в распоряжении, были вложены неправильно. Бизнес слишком много вложил в капитальные товары и недостаточно – в потребительские.
Таким образом инфляционный бум ведет к искажениям в системе формирования цен и производства. В ходе бума цены на труд и сырье в сфере производства капитальных товаров подскочили слишком высоко, чтобы позволять предприятиям получать прибыль, когда потребители восстановили свои прежние предпочтения, соотношение потребления и инвестиций. После этого «депрессия» выглядит как необходимая оздоровительная фаза, посредством которой рыночная экономика отторгает и ликвидирует необоснованные и нерентабельные капиталовложения периода бума, а также восстанавливает те пропорции между потреблением и инвестициями, которые действительно соответствуют желаниям потребителей. Депрессия является болезненным, но неизбежным процессом, в ходе которого свободный рынок устраняет ошибки и крайности времен бума и восстанавливает функцию эффективного обслуживания потребительских масс. Поскольку цены на производственные факторы взлетели в ходе бума слишком высоко, это означает, что ценам на труд и товары в сфере производства капитальных товаров необходимо позволить снижаться до тех пор, пока не восстановятся надлежащие рыночные соотношения.
Но если увеличенные суммы денег в форме более высокой заработной платы доходят до рабочих очень быстро, то каким образом бумы могут продолжаться годами, но при этом не выявляются свойственные им необоснованные инвестиции и не становятся очевидными ошибки, порожденные искажением рыночных сигналов, и не вступает в действие процесс депрессии-корректировки? Ответ состоит в том, что бумы оказались бы очень недолговечны, если бы расширение банковского кредита и последующее опускание ставки процента ниже уровня, определенного свободным рынком, было единичным случаем. Но дело в том, что кредитная экспансия – не одноразовое мероприятие; она возобновляется вновь и вновь, не давая потребителям возможности восстановить предпочтительные для них пропорции потребления и сбережения и не позволяя росту издержек в отраслях капитальных товаров даже догнать инфляционный рост цен. Подобно периодическому пришпориванию скакуна, движение бума поддерживается безостановочно и чуть впереди неизбежного возмездия с помощью повторных доз стимулирующего средства – банковского кредита. И только когда экспансию банковского кредита необходимо наконец остановить либо по причине возникновения неустойчивого положения банков, либо потому что люди начинают менять отношение к продолжающейся инфляции, воздаяние в конце концов настигает бум. Как только кредитная экспансия прекращается, приходит время «расплатиться с оркестром» и неизбежные корректировки ликвидируют неоправданные чрезмерные инвестиции периода бума, наряду с восстановлением более пропорционального акцента на производство потребительских товаров.
Таким образом теория экономического цикла Мизеса дает ответы на все наши загадки: о повторении и периодическом характере цикла, о концентрации предпринимательских ошибок и о гораздо более интенсивном воздействии бумов и спадов на индустрию средств производства.
Кроме того, Мизес прямо возлагает вину за цикл на инфляционное расширение банковского кредита, вызванное вмешательством правительства и его центрального банка. Что, по мнению Мизеса, требуется сделать, например, правительству, когда возникает депрессия? В чем заключается роль правительства в ходе лечения депрессии? В первую очередь правительство должно как можно быстрее остановить инфляцию. Да, действительно это резко прекратит инфляционный бум и неизбежно приведет к депрессии и рецессии. Но чем дольше правительство с этим медлит, тем болезненнее будет потом вынужденная адаптация. Чем скорее будет пережита депрессия-корректировка, тем лучше. Кроме того это означает, что правительство никогда не должно оказывать помощь в неустойчивых деловых ситуациях; оно никогда не должно спасать от банкротства или ссужать деньгами предприятия, переживающие трудности. Это всего лишь продлит агонию и превратит острую и скоротечную фазу депрессии в продолжительную хроническую болезнь. Правительство никогда не должно искусственно поддерживать уровень ставок заработной платы или цен на средства производства – это продлит и отложит на неопределенный срок завершение процесса депрессии-корректировки; это вызовет неограниченную длительную депрессию и массовую безработицу в жизненно важной сфере производства капитальных товаров. Правительство не должно пытаться вновь вызвать инфляцию, это лишь посеет еще большие неприятности в будущем. Правительство не должно ничего предпринимать для поощрения потребления, при этом оно не должно увеличивать свои собственные расходы, поскольку это вызовет дальнейшее увеличение соотношения общественного потребления и инвестиций. На самом деле к улучшению этого показателя приведет сокращение правительственного бюджета. Экономика нуждается не в увеличении потребительских расходов, а в росте сбережений для того, чтобы подтвердить какую-то часть чрезмерных вложений, сделанных в ходе бума.
Таким образом, правительство, согласно мизесианскому анализу депрессии, не должно предпринимать абсолютно никаких действий. С точки зрения экономического здоровья и скорейшего окончания депрессии оно должно проводить политику строгого невмешательства. Все что оно сделает, только отсрочит и затруднит рыночный процесс адаптации; чем меньше оно вмешивается, тем скорее рыночный процесс адаптации сделает свое дело, за которым последует устойчивый экономический подъем.
Мизесианская установка, таким образом, представляет собой полную противоположность кейнсианской: правительству предписывается никоим образом не вмешиваться в экономику; оно лишь должно остановить им же осуществляемую инфляцию и сократить свой же бюджет.
В наши дни даже среди экономистов совершенно забыто то обстоятельство, что мизесианское толкование и анализ депрессии получили огромное признание именно в период Великой депрессии 1930-х годов – той самой депрессии, которая неизменно предъявляется сторонникам свободной рыночной экономики как самый очевидный и катастрофический провал капитализма свободной конкуренции. Но это совсем не так. 1929 год стал неизбежным следствием широкомасштабного увеличения банковского кредита в 1920-х годах по всему западному миру, то есть результатом политики, сознательно избранной западными правительствами и, что самое важное, Федеральной резервной системой в США. Это стало возможным после безуспешной попытки Запада вернуться к подлинному золотому стандарту по окончании Первой мировой войны, тем самым предоставляя больше пространства для инфляционной политики правительства. Сегодня президента Кулиджа все вспоминают как сторонника свободной конкуренции и невмешательства в рыночную экономику; он им не являлся, и что самое печальное – менее всего в денежно-кредитной области. К несчастью, все грехи и ошибки вмешательства Кулиджа, были затем подброшены под дверь несуществующей свободной рыночной экономике.
Если Кулидж сделал 1929 год неизбежным, то уже не кто иной, как президент Гувер, продлил и усилил депрессию, преобразовав ее из характерно резкого, но скоротечного спада в продолжительную и едва ли не роковую болезнь, которую «излечила» только бойня Второй мировой войны. Именно Гувер, а не Франклин Рузвельт, стал основателем политики «Нового курса»: в сущности представляющей собой широкое применение государством как раз тех мер, от которых в первую очередь предостерегает мизесианская теория: поддержание ставок заработной платы выше уровней свободного рынка, поддержание уровня цен, инфляция кредита, выдача денежных займов неустойчивым деловым предприятиям. Рузвельт лишь придал всему этому размах, но первопроходцем был Гувер. В результате, впервые в американской истории возникла непрекращающаяся депрессия и устойчивая массовая безработица. Кризис Кулиджа перешел в беспрецедентно длительную депрессию Гувера–Рузвельта.
Людвиг фон Мизес предсказал депрессию в самый разгар великого бума 1920-х годов, в дни, когда (как и сегодня) экономисты и политики, вооружившись «новой экономической теорией» бесконечной инфляции, а также новыми «инструментами», предоставленными Федеральной резервной системой, провозгласили бессрочную «Новую эру» постоянного процветания, гарантированную нашими мудрыми экономическими докторами из Вашингтона. Людвиг фон Мизес – единственный, кто был вооружен верной теорией экономического цикла, – стал одним из немногих экономистов, сумевших предсказать Великую депрессию, и потому экономический мир был вынужден с уважением к нему прислушиваться. Фридрих Хайек распространил его слово в Англии, и все молодые английские экономисты в начале 1930-х годов начали использовать мизесианскую теорию цикла в своем анализе депрессии и кроме того, естественно, усваивать вытекающие из данной теории рецепты экономической политики, основанные на принципах свободного рынка. К несчастью, сегодня экономисты усвоили взгляд на историю, сформулированный лордом Кейнсом: никто из «классических экономистов» не располагал теорией экономического цикла, пока в 1936 году не появился сам Кейнс. Существовала теория депрессии; это была классическая экономическая традиция; ею предписывались «твердые» деньги и свободная от вмешательств конкуренция; она довольно быстро становилась общепринятой теорией экономического цикла в Англии и даже в Соединенных Штатах. (Особая ирония состоит в том, что ее основным «австрийским» сторонником в США в начале и середине 1930-х годов был не кто иной, как профессор Элвин Хансен, который довольно скоро станет известен в этой стране как выдающийся последователь кейнсианского учения.)
Растущее признание мизесианской теории цикла было остановлено «кейнсианской революцией» – поразительный успех, который кейнсианская теория снискала в экономическом мире вскоре после опубликования в 1936 году «Общей теории». Это не означает, что мизесианскую теорию удалось опровергнуть – ее просто позабыли в стремлении побыстрее примкнуть к неожиданно вошедшему в моду кейнсианскому течению. Некоторые из ведущих сторонников мизесианской теории – которые, несомненно, все прекрасно понимали – пошли на поводу у нового учения, чем обеспечили себе ведущие посты в американских университетах.
Но вот некогда архикейнсиаский лондонский «Экономист» объявляет недавно, что «Кейнс мертв». После более чем десяти лет столкновения с резкой теоретической критикой и опровержения упрямыми экономическими фактами кейнсианцы ныне отступают по всем фронтам. Денежная масса и банковский кредит нехотя вновь признаются ключевыми факторами экономического цикла. Время пришло. Пора открыть заново, возродить мизесианскую теорию экономического цикла. Это может произойти совсем не скоро; ведь если это произойдет, то вся концепция Совета экономических консультантов должна пойти прахом, а нам предстоит увидеть массированное отступление правительства из сферы экономики. Но чтобы все это осуществилось, мир экономистов, как и общество в целом, должен узнать о существовании объяснения экономического цикла, которое пролежало на полке в забвении на протяжении стольких трагических лет.