Уже две недели я нахожусь на Уровне Два, и осознание этого ударяет по мне сильнее, чем я предполагала. До этого момента я не осознавала, какой сильной стала моя любовь к загородной части Монтаны и моим пешим прогулкам по лесу, пока они не забрали это у меня.

Во мне растет обида просто от того, что я сижу в своей комнате в кресле весь день и наблюдаю, как другие катаются на лошадях и гуляют на поляне. А еще я в гневе. И не на доктора Хитон, как, вероятно, должно быть, потому что я и не ожидала от нее ничего другого.

В первую очередь, мой гнев направлен на саму себя за то, что не смогла противостоять враждебному комментарию доктора Хитон. Она добралась до меня и знает это. Это ненавистно мне больше, чем мое возвращение на второй уровень снова.

Думаю, в последние несколько дней я постепенно начинаю злиться и на Дэниела. Но это не рациональный гнев. Он заглядывает ко мне почти каждый день, однако это лишь обычные остановки на бегу, чтобы, стоя в дверном проеме, спросить, все ли у меня хорошо.

А я хочу, чтобы Дэниел зашел в мою комнату. Я хочу, чтобы он взглянул на меня так, как в тот день, когда помог мне пересечь ручей. И еще Дэниел не вернул «Алую Букву», и я хочу, чтобы он принес ее с запиской под обложкой.

По большому счету, мне просто хочется понять, не забыл ли он обо мне. У меня такое чувство, что мы вернулись к обычным отношениям доктор-пациент, и я не перестаю задаваться вопросом, не стала ли тому причиной моя выходка в кабинете доктора Хитон.

— Привет, Элисон, — вдруг слышу я и поворачиваюсь посмотреть на дверь в свою комнату, там стоит Морган. — Мы делаем маникюр внизу, тебе следовало бы присоединиться.

Я отрицательно качаю головой. Она проходит в комнату и садится на кровать.

— Ты не можешь просто оставаться здесь весь месяц. Во-первых, это нехорошо для тебя, а во-вторых, Тим продолжает садиться рядом со мной в столовой, с тех пор как ты перестала спускаться кушать. Он нарезает свою еду на кусочки равного размера, а затем раскладывает их по порядку на тарелке, прежде чем что-нибудь съесть. И он без остановки болтает о подсчетах.

В этот раз я даже никак не реагирую на слова Морган. Вместо этого я смотрю в окно в поисках птицы — о такой же, как у нее свободе, я мечтаю день и ночь. Я не просто физически заперта в этом месте; я также застряла внутри своей собственной головы, где мне приходится сражаться с воспоминаниями, которые ранят мое сердце.

Я совершенно одинока в этом мире. Тетя Мегги не навещала меня здесь ни разу и не присылала писем. Мы никогда не были близки, и я уверена, она считает, будто оказала мне услугу, просто привезя сюда. Я рада, что мама не дожила до того, чтобы увидеть, что стало с ее дочерями — одна убита, а другая — в больнице для душевнобольных. Когда она умерла три года назад от рака яичников, я думала, что никогда не буду переживать другую потерю настолько глубоко. Я ошибалась. По-дурацки, глупо ошибалась.

И хотя Морган — моя подруга, но ей восемнадцать лет, поэтому она думает, что мир, в основном, крутится вокруг нее.

— Ладно, отлично, — говорит она, пожимая плечами. — И все же спускайся, если передумаешь. Ты мне нравишься больше, чем Тим.

Морган встает и покидает комнату. Я открываю книгу на той странице, где остановилась, и возвращаюсь к чтению, в надежде затеряться в другом мире на какое-то время. Мое настроение призывает меня окунуться в более темное произведение, поэтому сейчас я читаю «1984» Джорджа Оруэлла.

Небо начинает изменять свой цвет из-за приближающегося заката, когда я слышу, что кто-то входит в дверь с моим ужином. Его всегда приносят в 17:45, за пятнадцать минут до того, как накрывают столы в столовой.

— Привет, я принес тебе ужин.

В животе все переворачивается, когда я поднимаю взгляд, чтобы увидеть Дэниела, стоящего в дверях. Обычно работник столовой приносит поднос с едой. Я закрываю книгу и кладу ее рядом с собой.

Он ставит поднос на кровать и возвращается обратно к двери. Сердце ухает вниз, когда я понимаю, что Дэниел уходит. Я хочу позвать его и попросить остаться.

Но когда он кладет руку на ручку двери, то просто закрывает ее, оставаясь в палате. Он подходит и садится на широкий подоконник, внимательно наблюдая за мной в течение нескольких секунд.

— Я закончил читать «Алую Букву» несколько дней назад, — наконец говорит Дэниел. — Я не принес ее с собой, потому что… — он делает глубокий вдох. До этого момента я никогда не видела его каким-то другим, нежели уверенным в себе и все контролирующим. — Я не планировал приходить сюда, но затем... ну, вот он я.

Дэниел жестом указывает на поднос с едой, стоящий на кровати.

— Если хочешь, можешь поесть, пока мы разговариваем... или пока я говорю, ну, ты понимаешь...

Я отрицательно качаю головой. Я была зла на него, когда он только вошел в комнату, но от того, что Дэниел нервничает, мой гнев исчезает. Я надеюсь, он здесь не потому, что принес дурные вести, но тогда я не могу представить, почему еще он может нервничать.

Дэниел смотрит на обложку книги, лежащей на моем столе, и уголки его губ ползут вверх в улыбке.

— Ну, дерьмо. Все намного хуже, чем я думал.

Я улыбаюсь в ответ, и его глаза задерживаются на моих довольно надолго.

— У меня складывается ощущение, что я подвел тебя, раз уж ты читаешь книгу о том, как оставаться человеком в нечеловеческих обстоятельствах, — говорит он. Его темные глаза становятся серьезными. — Расскажешь мне, как ты себя чувствуешь? На доске?

Я встаю с кресла и беру маркерную доску и маркер с тумбочки. Затем присаживаюсь на кровать напротив Дэниела и пишу:

«Я скучаю по прогулкам снаружи».

Он кивает головой, понимая меня.

— Еще пятнадцать дней. Мне жаль, что ты застряла здесь.

Я пишу другое сообщение:

«У меня такое чувство, что ты избегал меня».

Он тихо вздыхает и опускает взгляд в пол.

— Я не буду отрицать этого. Избегал. Ты оказываешь влияние на меня, Элисон. Я не уверен, что с этим делать.

Я ошеломлена его признанием. Я стираю сообщение с доски салфеткой, и мы минуту сидим в тишине.

Когда Дэниел снова поднимает свою голову, он говорит:

— В следующий раз, когда придешь в мой кабинет вернуть книгу, подойди к моей книжной полке и посмотри на фотографию в рамке, стоящую на стопке книг. На ней мой сын, Калеб. Ему шесть.

У Дэниела есть сын. Я никогда не представляла его с семьей. И учитывая его болезненное выражение лица и то, что его сына здесь нет, я понимаю, что это тяжелая тема для него. Я пытаюсь заверить его взглядом, что, что бы он ни сказал, это останется со мной.

— Я жил в Лос-Анжелесе, — продолжает он. — Я работал в Медицинском центре Калифорнийского Университета. Там я и встретился со своей женой, Джулией.

Женой. Мое сердце сжимается в груди. У него есть жена.

— Она работала там физиотерапевтом, а я проходил ординатуру. Мы встречались некоторое время, затем поженились, а через год появился Калеб. Я был, своего рода, восходящей звездой в неотложной помощи. У меня были хорошие возможности, и я быстро продвигался по карьерной лестнице. Но рабочие часы были насыщенными. И, двигаясь вверх, мне приходилось работать еще больше. Я нечасто бывал дома.

Хотя его голос отстраненный, я могу сказать, как тяжело ему вспоминать то, что Дэниел рассказывает мне. Выражение его лица при этом омрачено раскаянием.

— Джулия и я долго не продержались. Ей хотелось, чтобы я был более хорошим мужем и отцом, а я обижался на нее за это. Мне казалось, будто она не понимает, какую работу я проделал, чтобы оказаться там, где я был. Конечно же, она была права... мне нужно было больше стараться для семьи. Но я был ослеплен своими амбициями. Она оставила меня, и я понял, что подвел своего сына, но было слишком поздно. Я начал останавливаться в баре недалеко от больницы, чтобы пропустить стаканчик после работы. Потом это превратилось в четыре-пять стаканчиков.

Он встает и проводит рукой по лицу.

— Элисон, я — алкоголик. Прошло более двух лет с тех пор, как я последний раз пил, но я всегда буду алкоголиком. Когда я рядом с алкоголем, то не могу себя контролировать, — Дэниел смотрит в окно с несчастным выражением лица. — Когда я напивался, то делал то, чего глубоко стыжусь. Это все стоило мне медицинской лицензии на год, и, в конечном счете, заставило меня осознать, что мне нужно отправиться на лечение. А когда я вернул свою лицензию, то приехал сюда. Хоторн находится посреди леса. Алкоголь здесь не разрешен. Ближайший город в двадцати милях отсюда, и у меня нет машины. Преднамеренно нет. Это то место, где я должен быть, чтобы держать своих демонов взаперти.

Когда он окидывает меня взглядом, его темные глаза наполнены эмоциями.

— Ты понимаешь, о чем я говорю?

Я киваю, боль в его глазах разбивает мне сердце.

— Мне пришлось влиться в это место, — говорит он. — Оно помогает мне сохранить рассудок. И я никогда не рассказывал никому ничего из этого, но мне хотелось, чтобы ты знала, что всегда есть надежда. Всегда есть другой путь, даже если он и заводит нас в такое место, где мы и представить себе не могли, что окажемся.

Прогоняя слезы из глаз, я пишу на доске:

«Спасибо, что поделился со мной этим».

На его губах появляется намек на улыбку.

— Ты уже пережила худшее и выкарабкалась. Я могу это видеть. Не позволяй тому, что случилось с Хитон, отбросить тебя хоть на один шаг назад. Покажи ей, из чего ты сделана.

Я пишу еще одно сообщение под первым:

«Хорошо».

Дэниел кивает головой и смотрит на поднос с едой на кровати.

— Хочешь съесть это здесь или спустишься в столовую со мной?

После того как стираю предыдущие слова на доске, я пишу:

«Я спущусь. Кстати, хотела спросить, где сейчас Калеб?»

На его лице появляется грустная улыбка.

— Все еще в Калифорнии. Год назад Джулия снова вышла замуж. Но Калеб приезжал навестить меня сюда на неделю в прошлое Рождество, и он снова приедет в следующем месяце. Он отличный ребенок.

Дэниел кивает головой в сторону двери. Я прохожу вперед, чувствуя, как его рука ложится мне на спину прямо перед тем, как мы покидаем комнату. От этого у меня по позвоночнику бегут приятные мурашки. Краткое прикосновение и уверенное присутствие Дэниела позади оказывают мне ту поддержку, в которой я нуждаюсь.