В Университет я вернулся в хорошем расположении духа, несмотря на то что на плечах у меня лежал груз нового долга. Я кое-что купил, забрал свою лютню и отправился в путешествие по крышам.
Перемещаться внутри главного здания было нечеловечески сложно: оно представляло собой лабиринт каких-то дурацких коридоров и лестниц, которые никуда не вели. А вот ходить по его крышам было проще простого. Я направлялся в небольшой дворик, который в результате многочисленных перестроек сделался совершенно недоступным, замкнутым, как мушка в янтаре.
Аури меня не ждала, но это было первое место, где я с ней повстречался, и в погожие ночи она иногда выходила сюда, посмотреть на звезды. Я убедился, что в аудиториях, окна которых выходили во дворик, темно и пусто, достал лютню и принялся ее настраивать.
Я играл около часа, когда наконец в разросшихся кустах внизу послышался шорох. Потом появилась и сама Аури — она как белка взбежала по старой яблоне и прыгнула на крышу.
Она подбежала ко мне. Ее босые ноги едва касались залитой варом крыши, волосы развевались за спиной.
— Я тебя услышала, — сказала она, подойдя вплотную. — Я услышала тебя из самых Скачков!
— Я припоминаю, — медленно произнес я, — что я кому-то обещал сыграть.
— Мне, мне! — она прижала обе ладошки к груди и заулыбалась. Она переминалась с ноги на ногу и едва не подпрыгивала от нетерпения. — Мне, мне сыграй! Я так терпеливо ждала, прямо как целых два камня! Ты пришел как раз вовремя. На три камня мне бы терпения не хватило.
— Ну, — сказал я с притворной нерешительностью, — думаю, это зависит от того, что ты мне принесла…
Она рассмеялась, приподнялась на носочках, по-прежнему прижимая руки к груди.
— А ты мне что принес?
Я опустился на колени и принялся развязывать узелок.
— Я принес тебе три вещи, — сказал я.
— Словно в сказке или в песне! — усмехнулась она. — Ты сегодня прямо как настоящий кавалер!
— Ну да, так и есть.
Я протянул ей тяжелую темную бутылку.
Она приняла ее обеими руками.
— А кто ее сделал?
— Пчелы, — ответил я. — И пивовары из Бредона.
Аури улыбнулась.
— Пивовары трудятся как пчелки! — сказала она и поставила бутылку к своим ногам. Я достал каравай свежего ячменного хлеба. Она потрогала его пальчиком и одобрительно кивнула.
Последним я достал цельного копченого лосося. Он один стоил целых четыре драба, но я тревожился, что Аури недополучает мясного с той пищей, которую ухитряется раздобыть без моей помощи. Лосось должен был пойти ей на пользу.
Аури с любопытством взглянула на рыбу, склонив голову набок, чтобы заглянуть в ее выпученный глаз.
— Здравствуй, рыба! — сказала она и посмотрела на меня. — А у нее есть тайна?
Я кивнул.
— У нее вместо сердца арфа.
Аури снова посмотрела на рыбу.
— Неудивительно, что у нее такой изумленный вид!
Аури взяла рыбу у меня из рук и бережно уложила ее на крышу.
— Ладно, вставай. У меня для тебя тоже есть три вещи, это будет справедливо.
Я выпрямился, и она протянула мне нечто, завернутое в тряпицу. Это была толстая свеча, пахнущая лавандой.
— А что у нее внутри? — спросил я.
— Счастливые сны, — сказала она. — Я положила их туда для тебя.
Я повертел свечу в руках, начиная что-то подозревать.
— Ты что, сама ее сделала?
Она кивнула и расплылась в улыбке.
— Да, сама! Я ужасно умная!
Я бережно опустил свечу в один из карманов своего плаща.
— Спасибо, Аури!
Аури сделалась серьезна.
— А теперь закрой глаза и наклонись, я отдам тебе второй подарок.
Я удивился, зажмурился и наклонился. Неужели она мне еще и шляпу сшила?
Я почувствовал, как ее ручки коснулись моего лица и она бережно, осторожно поцеловала меня в лоб.
Я удивился, открыл глаза. Но она уже отбежала на несколько шагов и нервно спрятала руки за спину. Я не знал, что и сказать.
Аури сделала шаг вперед.
— Ты для меня очень важен, — серьезно сказала она, сурово и торжественно глядя на меня. — Я хочу, чтобы ты знал: я всегда-всегда буду о тебе заботиться!
Она робко протянула руку и вытерла мои щеки.
— Нет. Не надо. Сегодня этого не надо. И вот тебе третий подарок: если все будет плохо, можешь прийти жить ко мне в Подовсе. Там хорошо, и тебя там никто не обидит.
— Спасибо, Аури, — сказал я, как только снова обрел дар речи. — Ты для меня тоже очень важна, правда-правда.
— Ой, ну конечно! — уверенно ответила она. — Я ведь прекрасна, как луна!
И она убежала к трубе, из которой торчала железяка, чтобы открыть о нее бутылку. Я тем временем взял себя в руки. Аури вернулась, бережно неся бутылку обеими руками.
— Аури, — спросил я, — у тебя ноги не мерзнут?
Она посмотрела на них.
— А крыша теплая, — сказала она, пошевелив пальцами. — Нагрелась за день на солнышке.
— Тебе башмаки не нужны?
— А что в них будет? — спросила она.
— Твои ноги, — сказал я. — Зима же скоро.
Она пожала плечами.
— Ноги мерзнуть будут.
— А я зимой наверх почти и не выхожу, — сказала она. — Тут не очень хорошо.
Не успел я ничего ответить, как из-за большой кирпичной трубы выступил Элодин — выступил непринужденно, как будто вышел на улицу перед сном.
Мы некоторое время молча смотрели друг на друга — все трое были застигнуты врасплох, хотя и по-разному. Мы с Элодином просто удивились, но краем глаза я видел, что Аури застыла и напряглась, точно лань, готовая умчаться прочь от опасности.
— Магистр Элодин, — сказал я самым мягким и дружелюбным тоном, на какой был способен, ужасно боясь, что он сделает что-нибудь неправильно и спугнет Аури. В последний раз, когда она испугалась и спряталась под землю, прошел целый оборот, прежде чем она показалась снова, — очень рад вас видеть!
— Всем привет! — сказал Элодин, точно копируя мой непринужденный тон, как будто не было ничего странного в том, что мы втроем встретились на крыше посреди ночи. Впрочем, насколько я его знал, возможно, ему это и впрямь странным не казалось.
— Здравствуй, магистр Элодин! — Аури скрестила босые ножки, приподняла юбку драного платья и присела в неглубоком реверансе.
Элодин по-прежнему стоял в тени высокой кирпичной трубы. Он поклонился в ответ на удивление серьезно. Лица его было не видно в темноте, но я без труда мог представить, как он с любопытством разглядывает босоногую хрупкую девушку в ореоле легких волос.
— А что привело вас сюда в эту славную ночь? — спросил Элодин.
Я напрягся. Задавать Аури вопросы было опасно.
По счастью, этот вопрос ее, похоже, совсем не задел.
— Квоут принес мне много всего хорошего, — сказала она. — И пчелиное пиво, и ячменный хлеб, и копченую рыбу, у которой вместо сердца арфа.
— А-а! — сказал Элодин, сделав шаг вперед. Он похлопал себя по карманам, что-то нашел и протянул ей. — Боюсь, что мне нечего тебе подарить, кроме плода цинны.
Аури сделала легкий танцующий шажок назад и плода не взяла.
— А Квоуту ты что принес?
Это, похоже, выбило Элодина из колеи. Он неловко постоял с протянутой рукой.
— Боюсь, что ничего, — ответил он. — Но ведь и Квоут мне, наверно, ничего не принес.
Аури сощурила глаза и неодобрительно насупилась.
— Квоут музыку принес! — сурово возразила она. — Музыка — это для всех!
Элодин снова растерялся. Надо признаться, мне было приятно видеть, как его для разнообразия выбил из колеи кто-то другой. Он обернулся в мою сторону и слегка поклонился.
— Прошу прощения, — сказал он.
Я любезно махнул рукой.
— Ничего-ничего, забудьте об этом.
Элодин обернулся к Аури и снова протянул ей цинну.
Она сделала два маленьких шажка вперед, застыла, поколебалась и сделала еще два. Медленно протянула руку, помедлила, взяла маленький плод и поспешно отбежала назад, прижав обе руки к груди.
— Спасибо большое, — сказала она и снова сделала маленький реверанс. — Теперь ты тоже можешь поужинать с нами, если хочешь. И, если будешь хорошо себя вести, можешь остаться после ужина и послушать, как играет Квоут.
Она слегка склонила голову набок, так что сделалось ясно, что это был вопрос.
Элодин поколебался и кивнул.
Аури перебежала на другую сторону крыши и спустилась во двор по голым сучьям яблони.
Элодин проводил ее взглядом. Когда он повернул голову, его лицо озарил свет луны, и я увидел, что он был задумчив. Живот тугим узлом скрутила внезапная тревога.
— Магистр Элодин!
Он обернулся ко мне.
— А?
Я по опыту знал, что ей потребуется всего три-четыре минуты, чтобы принести из Подовсе то, что она хотела. Нужно ему все объяснить, и чем быстрее, тем лучше.
— Я понимаю, это выглядит странно, — сказал я. — Но, прошу вас, будьте осторожны. Она очень пугливая. Не пытайтесь прикасаться к ней. Не делайте резких движений. А то спугнете.
Элодин снова повернулся спиной к свету, и лица его я не видел.
— Ах вот как? — сказал он.
— И не шумите. Даже смеяться громко не надо. И не задавайте ей никаких вопросов, которые могут показаться личными. А то она просто сбежит.
Я перевел дух, лихорадочно соображая. Язык у меня подвешен неплохо, и, если мне дадут достаточно времени, я могу убедить практически кого угодно в чем угодно. Но Элодин был слишком непредсказуем, чтобы им манипулировать.
— И смотрите, никому не говорите, что она здесь!
Это прозвучало резче, чем мне хотелось бы, и я тут же пожалел о том, что не выразился иначе. Я был не в том положении, чтобы приказывать одному из магистров, пусть даже этот магистр полубезумен.
— Я хотел сказать, — поспешно добавил я, — что я буду вам крайне признателен, если вы никому о ней не скажете.
Элодин посмотрел на меня долгим задумчивым взглядом.
— И почему бы это, ре'лар Квоут?
Его тон был таким холодным и насмешливым, что меня прошиб пот.
— Ее же в Гавань засадят! — сказал я. — Кому, как не вам…
Я осекся, в горле у меня пересохло.
Элодин смотрел на меня. Его лицо было почти не видно в тени, но я чувствовал, что он хмурится.
— «Кому, как не мне»? Что вы имеете в виду, ре'лар Квоут? Вы уверены, будто знаете, какие чувства я испытываю по отношению к Гавани?
Я обнаружил, что весь мой тонкий полуобдуманный план убеждения разлетелся вдребезги. Я внезапно почувствовал себя так, будто вновь очутился на улицах Тарбеана и мой живот сводит судорогой от голода, а в груди отчаянная безнадежность, я вновь хватаю за рукав моряков и купцов, вымаливая жалкие пенни, полпенни, шимы. Хоть что-нибудь, чтобы наконец поесть.
— Ну пожалуйста! — взмолился я. — Магистр Элодин, прошу вас! Если ее примутся искать, она спрячется, и я никогда больше ее не найду! У нее не все в порядке с головой, но тут ей хорошо. А я о ней забочусь. Я мало чем могу помочь, но хоть чем-то. А если ее поймают, будет еще хуже. Гавань ее убьет. Магистр Элодин, прошу вас! Я для вас все, что угодно, сделаю! Только не говорите никому!
— Тс-с! — прошипел Элодин. — Она идет!
Он ухватил меня за плечо, и луна озарила его лицо. В нем не было ни гнева, ни суровости. Лишь изумление и озабоченность.
— Господь и владычица, да ты весь дрожишь! Вздохни поглубже и представь, что ты на сцене. Ты ее напугаешь, если она увидит тебя таким.
Я перевел дух и постарался расслабиться. Озабоченное выражение исчезло с лица Элодина, и он отступил назад, отпустив мое плечо.
Я обернулся и как раз успел увидеть Аури, которая бежала к нам по крыше с охапкой всякого добра. Она остановилась на некотором расстоянии от нас, пристально окинула нас взглядом и наконец подошла, ступая аккуратно, как танцовщица, и остановилась на прежнем месте. Она грациозно опустилась на крышу, скрестив ноги. Мы с Элодином тоже сели, хотя и не столь непринужденно.
Аури развернула тряпицу, аккуратно постелила ее между нами и поставила посередине большое гладкое деревянное блюдо. Достала цинну и понюхала ее, глядя поверх нее.
— А что в ней? — спросила она у Элодина.
— Солнечный свет, — уверенно ответил он, как будто ожидал вопроса. — Солнечный свет раннего утра.
Они были знакомы. Ну конечно! Оттого она и не сбежала сразу, как увидела его. Напряжение, стиснувшее мне спину, немного отпустило.
Аури снова понюхала цинну и призадумалась.
— Она славная, — объявила она. — Но подарки Квоута все равно лучше.
— Это логично, — сказал Элодин. — Наверно, Квоут вообще лучше меня.
— Ну, это-то само собой разумеется! — серьезно ответила Аури.
Аури накрыла на стол, поровну разделив между нами хлеб и рыбу. Кроме того, она принесла плоский горшочек оливок в рассоле. Я обрадовался, обнаружив, что она и без моей помощи способна о себе позаботиться.
Аури налила мне пива в уже знакомую фарфоровую чашечку. Элодину досталась стеклянная баночка, вроде тех, в каких хранят варенье. В первый раз она ему налила, а во второй наливать не стала. Мне оставалось только гадать почему: то ли ей было неудобно к нему тянуться, то ли это был тонкий намек на ее нерасположение.
Мы ели молча. Аури сидела прямо и деликатно откусывала по кусочку. Элодин ел осторожно, время от времени поглядывая на меня, словно не знал, как ему держаться. Я сделал вывод, что ему прежде не доводилось ужинать с Аури.
Когда с ужином было покончено, Аури достала маленький блестящий ножичек и разделила цинну на три части. Как только она взрезала кожицу, я ощутил аромат фрукта, сладкий и резкий. У меня потекли слюнки. Цинну привозили из дальних краев, и для таких, как я, эти фрукты были чересчур дороги.
Она протянула мне мой кусочек, и я бережно взял его у нее из рук.
— Спасибо большое, Аури.
— Пожалуйста, Квоут.
Элодин обвел нас взглядом.
— Аури?
Я ждал, пока он закончит вопрос, но это, видимо, и был весь вопрос.
Аури поняла его прежде меня.
— Это мое имя, — ответила она, горделиво улыбнувшись.
— В самом деле? — с любопытством переспросил Элодин.
Аури кивнула.
— Это Квоут мне его дал! — она улыбнулась мне. — Здорово, правда?
Элодин кивнул.
— Чудесное имя, — вежливо сказал он. — И тебе очень идет.
— Да, очень! — согласилась она. — Это все равно что цветок у меня в сердце.
Она серьезно взглянула на Элодина.
— Если тебе тяжело носить свое нынешнее имя, ты попроси Квоута, он даст тебе новое!
Элодин снова кивнул, откусил кусочек цинны и обернулся, чтобы посмотреть на меня. В свете луны я увидел его глаза. Они были холодные, задумчивые и совершенно, абсолютно разумные.
* * *
После ужина я спел несколько песен, и мы распрощались. Мы с Элодином ушли вместе. Я знал по меньшей мере полдюжины путей, которыми можно спуститься с крыши главного здания, однако же предоставил выбирать путь ему.
Мы миновали круглую каменную башню обсерватории, которая торчала на крыше, вращаясь на плоском свинцовом основании.
— И давно вы с ней встречаетесь? — спросил Элодин.
Я поразмыслил.
— Где-то с полгода… Смотря как считать. Мне пришлось играть на лютне не меньше пары оборотов, прежде чем я увидел ее хотя бы мельком, и еще некоторое время прошло, прежде чем она доверилась мне настолько, что решилась со мной заговорить.
— Вам повезло больше моего, — сказал он. — У меня ушли годы. Сегодня она впервые решилась подойти ко мне ближе, чем на десять шагов. В самые удачные дни мне едва удается перекинуться с нею десятком слов.
Мы перелезли через широкую и низкую трубу и снова очутились на покатой тесовой крыше, в несколько слоев покрытой варом. Чем дальше мы шли, тем больше мне становилось не по себе. Зачем он пытался сблизиться с ней?
Я вспомнил, как мы с Элодином ходили в Гавань, чтобы навестить его гиллера, Альдера Уина. Я представил себе Аури в Гавани. Хрупкую Аури, привязанную к кровати толстыми кожаными ремнями, чтобы она не покалечилась и не дергалась, когда ее кормят…
Я остановился. Элодин сделал еще несколько шагов, потом обернулся и посмотрел на меня.
— Она — мой друг, — медленно произнес я.
Он кивнул.
— Ну, это-то очевидно.
— И у меня не так много друзей, чтобы я мог позволить себе потерять кого-то из них, — продолжал я. — Тем более ее. Обещайте, что никому о ней не скажете и не отправите ее в Гавань. Это место не для нее.
Я сглотнул — в горле у меня пересохло.
— Прошу вас, обещайте мне это.
Элодин склонил голову набок.
— Мне слышится «А не то…», — сказал он. В его голосе звучала усмешка. — Хотя вслух вы этого и не говорите. Я должен обещать вам это, а не то…
Его губы изогнулись в кривой усмешке.
Когда он ухмыльнулся, я ощутил приступ гнева, смешанного с тревогой и страхом. А потом рот внезапно наполнился горячим привкусом коринки и мускатного ореха, я отчетливо ощутил тяжесть ножа, пристегнутого к ноге под штанами, и медленно опустил руку в карман.
Потом я увидел край крыши, всего в полудюжине шагов за спиной у Элодина, и ноги мои сами собой сдвинулись и встали поудобнее. Я приготовился рвануть вперед, сбить его с ног и вместе с ним рухнуть с крыши вниз, на твердую булыжную мостовую.
Внезапно меня прошиб холодный пот, и я закрыл глаза, потом глубоко вдохнул, выдохнул, и противный привкус во рту исчез.
Я снова открыл глаза.
— Мне нужно, чтобы вы это обещали, — сказал я. — А не то я, вероятно, сделаю что-нибудь невообразимо идиотское.
Я сглотнул.
— И это не принесет ничего хорошего нам обоим.
Элодин пристально взглянул на меня.
— Удивительно честная угроза, — сказал он. — Обычно они бывают куда более жорсткими.
— Жорсткими? — переспросил я. — Может, жесткими? Или жестокими?
— И жестокими тоже, — сказал он. — Обычно это звучит как «Да я тебе ноги переломаю!», «Да я тебе шею сверну!».
Он пожал плечами.
— Подобные высказывания я воспринимаю как жорсткие.
— А-а, — сказал я. — Понятно.
Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.
— Я не собираюсь никого посылать за ней, — сказал он наконец. — Для некоторых людей Гавань — самое подходящее место. Для многих — вообще единственное подходящее место. Но я бы не стал держать там даже бешеную собаку, если бы для нее имелся лучший выход.
Он повернулся и пошел прочь. Обнаружив, что я не иду за ним, он остановился и обернулся.
— Этого мало, — сказал я. — Мне нужно, чтоб вы обещали!
— Клянусь молоком моей матери, — сказал Элодин. — Клянусь своим именем и своей силой. Клянусь вечно изменчивой луной.
Мы пошли дальше.
— Ей нужна теплая одежда, — сказал я. — Носки и башмаки. И одеяло. Все это должно быть новое. Аури ношеного не берет. Я уже пробовал.
— У меня она их не возьмет, — сказал Элодин. — Я оставлял для нее вещи. Она к ним не притрагивается.
Он обернулся и посмотрел на меня.
— Давайте, я их вам отдам, вы ведь ей передадите?
Я кивнул.
— В таком случае ей нужны еще деньги, талантов двадцать, рубин величиной с куриное яйцо и набор новых резцов.
Элодин от души простецки гоготнул.
— А струны для лютни ей не нужны?
Я кивнул.
— Два комплекта, если сумеете их достать.
— А почему именно Аури? — спросил Элодин.
— Потому что у нее больше никого нет, — ответил я. — И у меня тоже. Если мы не станем заботиться друг о друге, кто еще о нас позаботится?
Он покачал головой.
— Да нет. Почему вы выбрали для нее именно это имя?
— А-а… — смутился я. — Потому, что она такая ясная и светлая. У нее нет никаких причин быть, но она есть. «Аури» значит «солнечная».
— На каком языке? — спросил он.
Я замялся.
— На сиару, кажется.
Элодин покачал головой.
— На сиару «солнечная» будет «левириет».
Я попытался вспомнить, откуда я знаю это слово. Может, в архивах попадалось?
Но не успел я вспомнить, как Элодин небрежно сказал:
— Я собираюсь вести занятия для тех, кто интересуется тонким и сложным искусством именования.
Он искоса взглянул на меня.
— Сдается мне, что для вас это не будет пустой тратой времени.
— Да, возможно, меня это заинтересует, — осторожно ответил я.
Он кивнул.
— Предварительно вам следует прочесть «Основные принципы» Теккама. Книга не особенно толстая, но глубокая, если вы понимаете, что я имею в виду.
— С удовольствием прочту, если вы мне ее одолжите, — ответил я. — Ну а если нет, придется мне обойтись как-нибудь так.
Он непонимающе посмотрел на меня.
— Мне ведь запрещен вход в архивы.
— Как, до сих пор? — удивился Элодин.
— До сих пор.
Он, похоже, возмутился.
— Это сколько же получается? Полгода?
— Через три дня будет девять месяцев, — ответил я. — Магистр Лоррен совершенно недвусмысленно дал понять, что он думает по поводу допуска меня в архивы.
— Безобразие! — воскликнул Элодин, проявив неожиданную заботу. — Вы же теперь мой ре'лар!
И Элодин повернул в другую сторону, через ту часть крыши, которую я обычно обходил стороной, потому что она была крыта черепицей. Оттуда мы перескочили через узкий проход, миновали покатую крышу трактира и перешагнули на широкую крышу, крытую отшлифованными каменными плитками.
Наконец мы подошли к большому окну, в котором мерцал теплый свет свечей. Элодин уверенно постучался в стекло, как будто это была дверь. Оглядевшись по сторонам, я понял, что мы стоим на крыше Зала магистров.
Через некоторое время я увидел в окне высокий сухой силуэт магистра Лоррена. Он повозился с задвижкой, и вся рама распахнулась наружу.
— Чем могу служить, магистр Элодин? — осведомился Лоррен. Если ситуация и представлялась ему несколько странной, по его лицу этого сказать было никак нельзя.
Элодин указал на меня большим пальцем через плечо.
— Этот парень говорит, будто ему до сих пор запрещен вход в архивы. Это правда?
Бесстрастный взгляд Лоррена скользнул по мне и вновь вернулся к Элодину.
— Да, это правда.
— Ну, так пустите его туда! — сказал Элодин. — Мальчику нужно читать. Он уже все понял и осознал.
— Он безрассуден и опрометчив, — невозмутимо сказал Лоррен. — Я планировал не пускать его в архивы год и один день.
Элодин вздохнул.
— Ну да, конечно, вы приверженец традиций. Но, может, все-таки дадите ему шанс? Я готов поручиться за него.
Лоррен долго и пристально изучал меня. Я постарался выглядеть как можно более серьезным и ответственным, но, боюсь, вышло плохо, учитывая, что я стоял на крыше глубокой ночью.
— Хорошо, — сказал наконец Лоррен. — Но только в «книги».
— Могила предназначена для нерадивых олухов, которым все надо разжевать и в рот положить! — решительно возразил Элодин. — Мальчик уже ре'лар. У него мозгов на двадцатерых хватит! Ему необходимо бывать в хранилище и читать всякую бесполезную ерунду.
— Мальчик меня не волнует, — ответил Лоррен с неколебимым спокойствием. — Меня волнует исключительно судьба архивов.
Элодин ухватил меня за плечо и вытолкнул вперед.
— Давайте договоримся так. Если вы снова застукаете его за каким-то баловством, можете отрубить ему большие пальцы на руках. Это будет поучительным примером для всех, вы не находите?
Лоррен медленно окинул нас взглядом. Потом кивнул.
— Хорошо, — сказал он и закрыл окно.
— Ну, вот видите? — радостно сказал Элодин.
— Эй, какого черта? — возмутился я, ломая руки. — Я… какого черта?
Элодин озадаченно уставился на меня.
— А в чем дело? Вы допущены. Проблема решена.
— Вы не имеете права предлагать ему отрубить мне пальцы!
Он вскинул бровь.
— А вы что, собираетесь опять нарушать правила? — осведомился он.
— Ну… нет. Но…
— Ну, так вам и беспокоиться не о чем, — сказал он. Развернулся и зашагал дальше. — По всей вероятности. Но я бы на вашем месте все-таки держал ухо востро. С Лорреном никогда не знаешь, шутит он или нет.
* * *
На следующий день, едва проснувшись, я отправился к казначею и рассчитался с Риемом, узколицым человеком, которому был вверен университетский кошелек. Я уплатил свои девять с половиной талантов, столь дорого мне доставшиеся, обеспечив себе возможность учиться в Университете еще одну четверть.
Потом я пошел в «журналы и списки» и записался на занятия в медике и на курс физиогномики и физиологии. И на металлургию железа и меди у Каммара в артной. И, наконец, на симпатию для продолжающих, которую вел Элкса Дал.
И только тогда сообразил, что не знаю, как называется курс Элодина. Я листал книгу, пока не нашел его имя, и провел пальцем вдоль строки до названия курса. Там свежими черными чернилами было написано: «Введение в то, как не быть тупым ишаком».
Я вздохнул и вписал свое имя в единственную свободную клеточку.