Я участвовал в экзаменационной лотерее и, на свое счастье, вытянул один из поздних жребиев. Я был рад, что у меня есть лишнее время: из-за суда мне некогда было готовиться к экзамену.

Однако я все равно не особенно тревожился. У меня было время на занятия и доступ в архивы. А главное, я впервые за все время с тех пор, как пришел в Университет, не чувствовал себя нищим. В кошельке у меня лежало тринадцать талантов. И даже после того, как я выплачу Деви проценты с долга, у меня все равно хватит денег на уплату за обучение.

А главное, за долгие часы, проведенные в поисках схемы грэма, я многое узнал об архивах. Быть может, я знал их хуже опытного храниста, и тем не менее я познакомился со множеством потайных уголков и безмолвных секретов. И потому во время подготовки к экзамену я даже позволял себе роскошь читать постороннюю литературу.

* * *

Я закрыл книгу, над которой корпел. Подробную, тщательно составленную историю атуранской церкви. Она оказалась такой же бесполезной, как и все прочие.

Вилем услышал, как захлопнулась обложка, и поднял голову.

— Опять ничего? — спросил он.

— Даже хуже, — ответил я.

Мы вдвоем занимались в одной из читальных норок четвертого этажа, куда более тесной, чем наше обычное место на третьем этаже, но, учитывая, что экзамены были на носу, нам вообще повезло, что удалось найти отдельную норку.

— Слушай, отчего бы тебе не бросить это дело? — поинтересовался Вилем. — Ты пинаешь эту историю амир, точно павшую лошадь, уже… Сколько, два оборота?

Я кивнул, не желая признаваться, что мои исследования амир на самом деле начались задолго до того, как пари привело нас к Кукле.

— Ну и что тебе удалось отыскать?

— Целые полки книг, — сказал я. — Десятки повествований. Упоминания о них в сотнях исторических трудов.

Он пристально взглянул на меня.

— И это изобилие информации тебя бесит.

— Нет, — ответил я. — Меня беспокоит отсутствие информации. Ни в одной из этих книг нет надежных сведений об амир.

— Так-таки ни в одной? — скептически переспросил Вилем.

— О, любой историк за последние триста лет считал своим долгом поболтать о них! — сказал я. — Они рассуждают о том, как амир повлияли на упадок империи. Философы говорят об отдаленных этических последствиях их деяний.

Я указал на книги.

— Это многое говорит о том, что люди думают об амир. Но совершенно ничего не говорит о самих амир.

Вилем нахмурился, глядя на мою стопку книг.

— Не может быть, чтобы все это были историки и философы!

— Да нет, есть еще и рассказы, — сказал я. — Поначалу это рассказы о том, как они исправили ту или иную великую несправедливость. Позднее — рассказы о том, какие злодеяния они творили. Один амир убивает продажного судью в Ренере. Другой подавляет крестьянское восстание в Джанпуе. Третий отравляет половину городской знати в Мелити.

— А это все надежные сведения? — поинтересовался Вилем.

— Серединка на половинку, — сказал я. — Из вторых, из третьих рук. Три четверти всего этого вообще слухи. Никаких серьезных доказательств нигде нет. Почему об этом продажном судье ничего не говорится в церковных книгах? Его имя должно присутствовать в каждом деле, которое он разбирал. Где дата этого крестьянского восстания и почему о нем не упоминается ни в одном другом историческом источнике?

— Ну, это же было триста лет тому назад! — укоризненно возразил Вилем. — Нельзя же рассчитывать, что все эти мелкие подробности должны были уцелеть!

— Я рассчитываю, что хотя бы какие-то мелкие подробности не могли не уцелеть. Ты же знаешь, как тщательно тейлинцы ведут все свои записи, — сказал я. — У нас на втором нижнем уровне хранятся судебные протоколы за тысячу лет из сотни разных городов. Целые комнаты, битком набитые…

Я умолк и махнул рукой.

— Ладно, забудем даже о мелких подробностях. Есть крупные вопросы, на которые я не могу найти ответа. Когда основан орден амир? Сколько их было всего? Кто им платил и сколько именно? Откуда брались эти деньги? Где их обучали? Как они сделались частью тейлинской церкви?

— Ну, об этом-то написано у Фелтеми Рейса, — сказал Вилем. — Они произошли от нищенствующих судей.

Я наугад взял одну книгу и брякнул ее перед ним на стол.

— Найди мне тут хоть одно доказательство этой теории. Найди хоть одну запись, в которой говорится о том, что нищенствующий судья был принят в ряды амир. Покажи хоть одну запись о том, что кто-то из амир служил в суде. Хоть один церковный документ, в котором сказано, что амир вел дело в суде!

Я воинственно скрестил руки на груди.

— Давай, я подожду!

Вилем не дотронулся до книги.

— Ну, возможно, амир было не так много, как предполагают люди. Быть может, их было всего ничего, а репутацией своей они обязаны своей огромной власти.

Он многозначительно взглянул на меня.

— Знаешь же, как оно бывает.

— Нет, — сказал я. — Это замалчивание не случайно. Иногда ничего не найти как раз и означает найти нечто.

— Ну, ты говоришь прямо как Элодин! — сказал Вилем.

Я насупился, но решил не поддаваться на подначку.

— Да нет, ты послушай. Почему об амир так мало фактической информации? Этому могут быть только три объяснения.

И я поднял три пальца:

— Раз: ничего не записывалось. Думаю, эту возможность можно отмести сразу. Амир были слишком важные птицы, чтобы ни историки, ни чиновники, ни церковь, одержимая своими записями, не упомянули о них ни словом.

И я загнул первый палец.

— Два: по какой-то странной случайности экземпляры книг, в которых имелись такие сведения, в архивы попросту не попали. Но это просто смешно. Немыслимо, чтобы за все эти годы ничто из написанного об амир не попало в величайшую библиотеку на свете.

И я загнул второй палец.

— И три! — я ткнул в Вилема оставшимся пальцем. — Кто-то изъял эти сведения, подменил или уничтожил их.

Вилем нахмурился.

— Кто же это мог сделать?

— Ну как кто? — сказал я. — Кому может быть выгодно уничтожить все сведения об амир?

Я сделал паузу, нагнетая напряжение.

— Кто, как не сами амир?

Я ожидал, что он с ходу отметет эту идею, но Вилем этого не сделал.

— Мысль интересная, — сказал он. — Но отчего ты предполагаешь, что за этим стоят именно амир? Не логичнее ли предположить, что за это ответственна сама церковь? Уж конечно, тейлинцы предпочли бы втихомолку подчистить все свидетельства жестокостей амир.

— Это верно, — признал я. — Но тут, в Содружестве, церковь не особенно сильна. А книги эти прибыли со всех концов мира. Сильдийский историк не постеснялся бы написать историю амир.

— Для чего бы сильдийскому историку писать историю какого-то еретического течения какой-то языческой церкви? — заметил Вилем. — А кроме того, каким образом дискредитированная горстка амир могла бы сделать нечто, что не под силу самой церкви?

Я подался вперед.

— Я думаю, что амир куда древнее тейлинской церкви! — сказал я. — Во времена Атуранской империи значительная часть их открытого влияния была связана с церковью, но они были не просто группкой странствующих судей.

— А что заставило тебя прийти к подобным выводам? — спросил Вил. По его лицу я видел, что скорее теряю его поддержку, чем приобретаю ее.

«Древняя ваза, — подумал я. — История, услышанная от старика в Тарбеане. Я это знаю потому, что чандрианы ненароком обмолвились об этом после того, как убили всех, кого я знал».

Я вздохнул и покачал головой, понимая, что если скажу правду, то меня примут за сумасшедшего. Потому, собственно, я и рылся в архивах. Мне нужны были осязаемые доказательства, которые подкрепили бы мою теорию, что-то, что не позволило бы окружающим поднять меня на смех.

— Я нашел копии судебных документов, относящихся ко временам, когда амир были объявлены вне закона, — сказал я. — Знаешь ли, сколько амир предстало перед судом тогда в Тарбеане?

Вил пожал плечами.

Я показал ему один палец.

— Один! Один-единственный амир во всем Тарбеане. И писарь, который вел протоколы суда, ясно дает понять, что человек, которого тогда судили, был простофилей, который вообще не понимал, что происходит.

Я видел, что Вилем по-прежнему сомневается.

— Нет, ну ты сам подумай! — взмолился я. — Судя по тем обрывкам, которые мне удалось обнаружить, до того, как орден был распущен, в империи было по меньшей мере три тысячи амир. Три тысячи хорошо обученных, тяжеловооруженных, богатых людей, мужчин и женщин, аб-со-лют-но преданных «благой цели»! И тут в один прекрасный день церковь объявляет их вне закона, распускает весь их орден и конфискует их собственность.

Я щелкнул пальцами.

— И что, три тысячи грозных, одержимых идеей справедливости фанатиков просто взяли и исчезли? Задрали лапки и решили предоставить позаботиться о благой цели кому-нибудь еще? Без возражений? Без сопротивления? Вот так запросто?

Я взглянул на него в упор и твердо покачал головой.

— Нет! Это идет вразрез с человеческой природой. И к тому же я не нашел ни одного отчета о том, как член ордена амир предстал перед церковным судом. Ни единого. Неужели так немыслимо представить, что они могли решить уйти в подполье и продолжать свои труды втайне? — А если это логично, — продолжал я прежде, чем Вилем мог успеть меня перебить, — не разумно ли так же предположить, что они могли попытаться сохранить свою тайну, тщательно подправляя историю на протяжении последних трехсот лет?

Повисло долгое молчание.

Вилем не стал отметать мои рассуждения с ходу.

— Интересная теория, — медленно произнес он. — Но это вынуждает меня задать еще один, последний вопрос.

Он с серьезным видом взглянул на меня.

— Сколько ты выпил?

Я сник на стуле.

— Нисколько.

Он поднялся на ноги.

— Тогда поди напейся. А то ты слишком засиделся за этими книжками. Тебе не помешает смыть пыль с мозгов.

И мы пошли и напились. Но мои подозрения остались со мной. Я еще испробовал эту идею на Симмоне, как только представился случай. Он принял ее легче, чем Вилем. Нет, это не значит, что он мне поверил, — он просто принял такую возможность. И сказал, что мне стоит поговорить об этом с Лорреном.

Я не стал этого делать. Каменнолицый магистр архивов по-прежнему пугал меня, и я старался избегать его при любой возможности, страшась, что подам ему повод изгнать меня из архивов. И уж меньше всего мне хотелось намекать ему, что его драгоценные архивы кто-то систематически подчищает на протяжении последних трехсот лет.