Теперь, когда кошелек у меня чуть не лопался от денег, а мое обучение оплачивал Алверон, зимняя четверть проходила беззаботно, как прогулка по саду.

Странно и непривычно было не жить нищебродом. Я носил одежду, сшитую по мерке, и мог позволить себе отдавать ее в стирку. Я мог пить кофе или шоколад всякий раз, как захочу. Мне больше не было нужды трудиться до упаду в артной, я мог ковыряться с чем-то исключительно из любопытства и работать над проектами для собственного удовольствия.

После того как меня не было почти год, мне потребовалось время, чтобы заново прижиться в Университете. Ходить без меча было непривычно. Но здесь на такие вещи смотрели косо, и я понимал, что это причинит больше неприятностей, чем оно того стоит.

Поначалу я оставлял Цезуру у себя в комнате. Но я лучше, чем кто бы то ни было, знал, как легко забраться и украсть его. Задвижка на окне способна была остановить только самого благовоспитанного вора. Более злонамеренный мог просто вышибить стекло и забраться внутрь меньше чем за минуту. А поскольку этот меч был уникален и я обещал хранить его как зеницу ока, я вскоре перенес его в тайник в Подовсе.

Хранить при себе шаэд было куда проще, поскольку я мог, немного потрудившись, менять его облик. В те дни он редко развевался сам по себе. Куда чаще он отказывался развеваться так сильно, как того требовал порывистый ветер. Казалось бы, на это нельзя не обратить внимания — но нет, люди ничего не замечали. Даже Вилем и Симмон, которые подшучивали надо мной за привязанность к плащу, так и не заметили, что это не просто предмет одежды, который можно носить и так, и эдак.

На самом деле единственный, кто заметил, что в плаще есть что-то необычное, был Элодин.

— Это что такое? — воскликнул он, столкнувшись со мной в небольшом дворике, примыкающем к главному зданию. — Как это ты ухитрился ошаэдиться?

— Прошу прощения? — переспросил я.

— Твой плащ, парень! Твоя мантия-перевертыш. Сила Господня, где ты добыл настоящий шаэд?

Он неправильно понял мое изумление, приняв его за неведение.

— Да ты вообще знаешь, что на тебе надето?

— Я знаю, что это такое, — сказал я. — Я просто удивился, что вы это знаете.

Он бросил на меня взгляд оскорбленного достоинства.

— Да какой же я был бы именователь, если бы не мог с десяти шагов отличить фейский плащ!

Он пощупал край плаща.

— Какая прелесть! Кусочек древней магии, нечасто доводится такое подержать в руках.

— Вообще-то это довольно новая магия, — сказал я.

— Это в смысле? — переспросил он.

Когда стало очевидно, что объяснение потребует долгого рассказа, Элодин затащил меня в небольшую и уютную пивную, где я прежде никогда не бывал. На самом деле даже не знаю, можно ли назвать это пивной. Там не было шумных студентов, там не пахло пивом. Там было темно и тихо, низкий потолок и глубокие мягкие кресла, расставленные группками. Пахло кожей и старым вином.

Мы сели поближе к теплой жаровне и стали прихлебывать подогретый сидр. Я подробно рассказал ему о своем неожиданном путешествии в Фейе. На душе у меня заметно полегчало. А то ведь я никому не мог об этом рассказать из опасения, что надо мной будет смеяться весь Университет.

Элодин оказался на удивление внимательным слушателем. Особенно заинтересовал его наш поединок с Фелуриан, когда она пыталась подчинить меня своей воле. Когда я закончил свой рассказ, он забросал меня вопросами. А помню ли я, что я сказал ветру? Что я при этом испытывал? А вот это странное ощущение пробуждения, о котором я говорил, — на что это было похоже больше, на опьянение или на состояние шока?

Я отвечал как мог, и наконец он откинулся на спинку кресла и кивнул, отвечая собственным мыслям.

— Когда студент отправляется в погоню за ветром и догоняет его — это хороший знак, — одобрительно сказал он. — Тебе уже дважды удавалось его призвать. Дальше пойдет легче.

— Вообще-то трижды, — сказал я. — Я обрел его снова, когда был в Адемре.

Он расхохотался.

— Так ты гонялся за ветром до самого края географии! — сказал он, широко взмахнув растопыренными пальцами левой руки. Ошеломленный, я признал в этом жесте адемский знак «удивленного почтения». — Ну, и как оно было? Как ты думаешь, сумеешь ли ты найти это имя снова, если понадобится?

Я сосредоточился, пытаясь погрузить свой разум в состояние «листка на ветру». Прошел уже месяц, я оставил за спиной тысячу километров с тех пор, как делал это в последний раз, и теперь мне было непросто привести свой ум в состояние своеобразной головокружительной пустоты.

В конце концов мне это удалось. Я оглядел небольшой зал, надеясь увидеть имя ветра как старого знакомого. Но вокруг ничего не было: только пылинки кружились в косом солнечном луче, падающем в окно.

— Ну? — спросил Элодин. — Можешь ли ты призвать его, если понадобится?

Я замялся.

— Может быть…

Элодин кивнул, как если бы он все понял.

— А может быть, и нет, если делаешь это по чужой просьбе?

Я кивнул, изрядно разочарованный.

— Не расстраивайся. Значит, нам еще есть над чем поработать!

Он радостно ухмыльнулся и хлопнул меня по спине.

— Но, думаю, в твоей истории есть нечто большее, чем ты сам сознаешь. Ты призвал не только ветер. Судя по тому, что ты говорил, полагаю, ты назвал имя самой Фелуриан!

Я попытался припомнить. Мои воспоминания о времени, проведенном в Фейе, были на удивление отрывистыми, а о поединке с Фелуриан — особенно. От него осталось странное ощущение, похожее на сон. Когда я пытался вспомнить его во всех подробностях, мне начинало казаться, будто все это произошло с кем-то другим.

— Да, возможно…

— Более чем возможно, — заверил он меня. — Сомневаюсь, что столь древнее и могущественное создание, как Фелуриан, можно было укротить всего лишь ветром. Я вовсе не принижаю твои достижения! — поспешно добавил он. — Призвать ветер удается менее чем одному студенту на тысячу. Но назвать имя живого существа, тем более одной из фейе…

Он выразительно приподнял брови.

— Это лошадка совсем другой масти.

— Но что такого особенного в имени живого существа? — спросил я и тут же сам ответил на собственный вопрос: — Сложность.

— Именно! — подтвердил он. Моя сообразительность, похоже, привела его в восторг. — Чтобы назвать имя, надо полностью постичь то, что называешь. Камень или ветер и то достаточно сложны. А уж личность…

Он многозначительно умолк.

— Я не решусь утверждать, будто постиг Фелуриан, — сказал я.

— Некая часть тебя — постигла, — возразил Элодин. — Твой спящий разум. Это и впрямь большая редкость. Знай ты, как это трудно, у тебя не было бы ни единого шанса на успех!

* * *

Посколько нищета больше не вынуждала меня проводить долгие часы в артной, я мог позволить себе расширить круг своих интересов. Я по-прежнему занимался симпатией, медициной и артефакцией, но взялся еще и за химию, травничество и сравнительную женскую анатомию.

Знакомство с «ларцом без замка» возбудило мое любопытство, и я попытался узнать хоть что-нибудь об иллийском узелковом письме, но быстро обнаружил, что большинство книг об Илле — исторические, а не лингвистические и там нет никаких сведений о том, как читать узелки.

Поэтому я прошерстил мертвые каталоги и обнаружил в одном из неуютных помещений с низким потолком, в самых глубоких подвалах, одну-единственную полку заброшенных книг об Илле. А потом, разыскивая, где бы сесть почитать, я нашел комнатушку, надежно запрятанную за выступающими шкафами.

И это не была читальная норка, как подумал я поначалу. Внутри хранились сотни больших деревянных катушек с намотанными на них веревками с узлами. Это были не книги, нет, но это было то, что заменяло иллийцам книги. На всем здесь лежал тонкий слой пыли — пожалуй, тут десятилетиями никто не бывал.

Я питаю страшную слабость ко всяким тайнам и секретам. Однако я быстро обнаружил, что для чтения узелков необходимо сначала выучить иллийский. Иллийский в Университете никто не преподавал, а порасспрашивав, я выяснил, что ни один из гиллеров магистра языков не знает больше нескольких разрозненных слов.

Меня это не особенно удивило, учитывая, что Илл был практически стоптан в пыль железным сапогом Атуранской империи. Та его часть, что существует поныне, населена преимущественно овцами. И, находясь в центре страны, можно добросить камнем до границы. И все-таки я был разочарован тем, что мои поиски зашли в тупик.

А потом, через несколько дней, магистр языков вызвал меня к себе в кабинет. Он слышал, что я интересуюсь этим вопросом, и, как оказалось, довольно неплохо говорил по-иллийски. Он предложил лично заняться моим обучением. Я поймал его на слове.

С тех пор как я поступил в Университет, магистра языков я видел исключительно на экзаменах да еще когда меня катали на рогах за разные проступки. В качестве ректора он держался сурово и официально. Но вне кресла ректора магистр Эрма оказался на диво опытным и мягким наставником. Он отличался на удивление едким и непочтительным остроумием. Когда он в первый раз поделился со мной неприличным анекдотом, я был потрясен до глубины души.

Элодин в этой четверти семинара не вел, но я стал учиться у него именованию частным образом. Теперь, когда я осознал, что в этом безумье есть своя система, дело пошло глаже.

Граф Трепе пришел в восторг, обнаружив, что я жив, и устроил прием в честь моего счастливого воскрешения, на котором гордо продемонстрировал меня местной знати. Я нарочно пошил себе костюм для этого приема и в приступе ностальгии выбрал для него цвета, которые носила моя прежняя труппа: зеленый и серый, цвета людей лорда Грейфеллоу.

После приема, сидя за бутылкой вина в гостиной графа Трепе, я поведал ему о своих приключениях. Об истории с Фелуриан я умолчал, потому что знал, что он мне все равно не поверит. И о том, чем я на самом деле занимался на службе у маэра, я тоже по большей части рассказывать не мог. В результате Трепе остался в убеждении, что Алверон вознаградил меня весьма щедро. Я не стал его разубеждать.