После свадебного путешествия Жюль и Ника поселились в Париже и присматривали себе жилье поблизости за городом. Любитель джаза мог почувствовать себя на небесах, оказавшись в «Гарлеме на Монмартре». Большой отряд солдат из полка «Адских бойцов Гарлема», влюбившись во Францию с ее свободой, равенством и братством, после Первой мировой войны остался в Париже. «Адские бойцы» стали самым прославленным американским полком в Великой войне, а в мирное время вырос спрос на чернокожих музыкантов и их нарасхват приглашали в ночные клубы Монмартра. Вскоре на правом берегу Сены сложилась община афроамериканцев, пополнявшаяся в основном бродячими музыкантами, молодыми холостяками. Важной вехой в истории этой общины стало возникновение квинтета Hot Club of France благодаря случайной встрече Джанго Рейнхартдта и Стефана Граппели. Основатели этой группы были белые, но тут же появились другие «Горячие клубы» – всех национальностей, оттенков кожи и вер.
Париж сделался обязательным пунктом в турне любого музыканта. Ника получила шанс послушать Коулмена Хокинса, Диззи Гиллеспи, Чарли Паркера и Дюка Эллингтона. Кого она не увидела, так это Телониуса Монка, который предпочитал оставаться в привычной атмосфере Нью-Йорка и в ту пору как раз пытался собрать собственную группу.
Ника сблизилась с французскими родичами, часто встречалась с ними на ипподромах Довиля и Лонгшампа, охотно сочетая светскую жизнь и спорт. Две ветви семьи отчаянно состязались: Эдуард де Ротшильд выигрывал приз Триумфальной арки в 1934 и 1938 годах, а кузина Ханна де Ротшильд, выйдя замуж за лорда Роузбери, обеспечила его приданым, благодаря которому тот не менее четырех раз между 1894 и 1944 годами выигрывал дерби.
В конце 1935 года Ника забеременела. Ей было двадцать три, семья могла ею гордиться. Старшие сестры оставались незамужними, а дикарку Нику вроде бы удалось приручить. Как многие молодые матери, она предпочитала рожать дома. Супруги переехали в Лондон, и там в июле родился Патрик, а в августе газета Express опубликовала фотографию родителей с ребенком на частном аэродроме в Южном Лондоне. Заголовок гласил: «Малыш Патрик с рождения приучается к полетам. Ему всего месяц, а он уже отбывает с матерью на континент».
Замужество и материнство не могли не изменить образ жизни Ники, но еще более решительный разрыв с прошлым произошел по воле ее брата Виктора. В 1937 году, после смерти дяди Уолтера, Виктор надумал продать унаследованную им недвижимость, то есть Тринг-Парк со всем содержимым и дом бабушки Эммы на Пиккадилли, 147. Его жена Барбара вращалась в художественных кругах Блумсбери – ее мать Мэри дружила с Матиссом и Элиотом. Ее не интересовали сокровища французского XVIII века, груды серебра и фарфора. Вместо этого она хотела, чтобы муж приобретал книги и современное искусство.
Родственников столь поспешное и решительное избавление от семейного достояния повергло в шок. Как мог Виктор распродать имущество, которое его предки так долго собирали, все, что столь высоко ценили прежние поколения? Объяснить это можно по-разному. Вероятно, Виктор предпочитал получить деньги и не обременять себя этим наследием. Или другая версия: быть Ротшильдом казалось Виктору не так уж сладко – он добивался признания среди интеллектуалов, ученых, и здесь его фамилия и богатство были скорее помехой. «Люди думают, в моем доме из кранов течет жидкое золото», – жаловался он в интервью Бернарду Левину для Би-би-си. В Кембридже он увлекся социализмом и впоследствии в палате лордов сидел на скамье лейбористов. Виктор стремился выглядеть как все и ради этого избавлялся от самых вопиющих признаков богатства. Они с Барбарой купили дом в Кембридже – Мертон-Холл, возле университетского колледжа, в котором Виктор числился научным сотрудником. Барбара пригласила английского дизайнера Сайри Моэм, и та покрасила стены в модный тогда нейтрально-белый цвет. После блестящих позолотой дворцов, где прошло детство Виктора, Мертон-Холл казался храмом модернизма.
Распродажа сокровищ Ротшильдов освещалась в газетах по обе стороны Атлантического океана, Би-би-си вела прямой репортаж с аукциона. Продажа основной части собрания заняла четыре дня, и еще три понадобилось, чтобы избавиться от замечательной коллекции серебряных изделий, доставшейся бабушке Ники от франкфуртских Ротшильдов. В первый день за фантастическую цену – 41 252 фунта – ушли семнадцать известных полотен. Легендарный торговец искусством Дьювин приобрел за 17 500 «Дворик» Питера де Хоха. В целом обстановка дома принесла Виктору 125 000 фунтов – эквивалент нынешних десятков миллионов, ведь цена предметов искусства многократно возросла.
Общественное внимание к этому аукциону в стране и за рубежом отчасти было вызвано его необычайным размахом, но, видимо, люди ощущали и некий символический смысл события: уход накопленных поколениями сокровищ из рук Ротшильдов обозначал конец всевластия этого семейства в финансовой жизни Англии.
После смерти Розики Виктор передал ферму в Эштоне своей сестре Мириам. Он словно пытался отречься от родового прошлого и начать все заново. Избавившись от знаменитых голландских мастеров, а заодно от Рейнолдса и Гейнсборо, Виктор повесил на стенах своего дома увеличенные до неузнаваемости изображения спермы различных животных. Ни в детстве, ни когда я бывала в этом доме уже взрослой, я не находила там никаких примет прежней жизни. В этом поколении не одна лишь Ника стремилась к решительному разрыву с прошлым.
С продажей особняка и усадьбы Ника лишилась и домов своего детства, и места, где она могла бы поселиться в Англии. Приходилось забыть обо всех сомнениях и строить свой брак: деться ей от мужа теперь некуда, и обосноваться им предстояло во Франции. Они много времени тратили на поиски постоянного жилья, хотя со стороны казалось, будто молодые только и делают, что развлекаются. От экзотических путешествий они отнюдь не отказывались: в 1937 году, оставив ребенка на попечение нянек, отправились на поиски сокровищ Лимы, которые якобы затонули у Кокосовых островов в пятистах километрах от побережья Панамы. Вернулись с пустыми руками – но зато Ника вновь оказалась беременна.
Рожать своего второго ребенка, Джанку, она снова отправилась в Лондон и сняла дом на Гайд-парк-сквер. Возвращение Кенигсвартеров во Францию опять комментировала английская пресса: 26 ноября 1938 года «Придворное приложение» к The Times объявило, что «барон и баронесса де Кенигсвартер отбыли на континент». Теперь у них появился свой дом – в Нормандии.
Шато д'Абондан ни размерами, ни роскошью не уступало большинству жилищ Ротшильдов. Изначально оно принадлежало семейству американских банкиров Харджис, которые держали свору охотничьих собак и познакомили французов с поло. В то время как Виктор и Мириам приспособились к аскетическому образу жизни, обычному для человека науки, Ника вроде бы сохраняла верность традиционному укладу Ротшильдов. New York Times отметила покупку замка в качестве «одной из самых крупных сделок с зарубежной недвижимостью в последние месяцы». Подозреваю, что на покупку ушла значительная часть приданого Ники: помимо денег, унаследованных от отца, она получила небольшие суммы по завещаниям бабушки Эммы и дяди Уолтера.
Ника сделалась хозяйкой просторного красно-желтого замка, стоявшего посреди шестидесяти гектаров дикой природы и аккуратно вписанных в ландшафт подъездных дорожек. То был прекрасный образец архитектуры эпохи Людовика XIII, «исторический памятник». Первый этаж целиком состоял из ряда богато отделанных салонов с окнами высотой три с половиной метра. На втором и третьем этажах располагалось семнадцать больших спален с гардеробными и – а это уже необычно – четырнадцать современных ванных комнат. Верхний этаж был целиком отдан под помещения для слуг. При замке имелся гараж на восемь больших машин и конюшня на тридцать лошадей. Не забыли и собственную молочную ферму, и псарню, где держали натасканную на оленя свору собак.
Как полагается, была у замка и своя легенда, связанная с одной из прежних обитательниц: Мария де ла Ну, талантливая музыкантша, оборудовала в имении театр и там по ночам давала концерты и спектакли – театр цел до сих пор. Невестку Марии королева Мария-Антуанетта пригласила в наставницы своего сына, и она якобы переодела дофина девочкой и тем спасла ему жизнь во время злополучного бегства в Варенн.
Жизнь в шато д'Абондан мало чем отличалась от жизни в Тринге, разве что стеснительные правила и клаустрофобия во французском высшем свете ощущались еще острее, чем в английском. Для человека с характером Ники то была пытка. Молодая женщина, ненавидящая правила и расписания, оказалась во главе целого заведения, работа которого зависела от соблюдения порядка и иерархии. Как себя вести, она знала, примеров перед глазами хватало – собственно, ничего другого она с детства и не видела, – но как раз такой участи и она сама, и ее сестры и брат не желали для себя. По утрам Ника обсуждала с шеф-поваром меню, а с экономкой – как рассадить гостей. На их домашние пиры гости съезжались со всей Европы. За ужином собиралось до сорока человек, разговор вели одновременно и на французском, и на английском, и на итальянском, и на испанском. Нужно было заранее отвести гостям спальни, подготовить помещения. Зимой развлекались верховыми прогулками и охотой на кабана, летом – прогулками и пикниками в парке. Детям особого внимания не уделялось – они по большей части оставались в детской на попечении нянь, как в свое время Ника.
Жюль чувствовал себя как рыба в воде. В его записках предстает светский, гостеприимный человек, любитель многолюдных застолий. Он сам придумывал механизмы, способствовавшие еще более эффективной работе домашнего хозяйства, – все нужно делать вовремя и в правильной последовательности. Одно из его изобретений – поезд с двумя вагончиками, для горячих блюд и для холодных, который курсировал по шестидесятиметровой трассе между кухней и столовой. Пока гости угощались, поезд неустанно носился взад и вперед, подвозя напитки и закуски. Жюль также установил в каждой спальне внутренний телефон, чтобы гости могли напрямую заказывать завтрак из кухни.
И какие бы сомнения ни терзали Нику, пока что она добросовестно старалась исполнять роль госпожи замка. Кузены, наведывавшиеся в шато, изумлялись тому, как легко она вошла в эту роль: бунтарка повзрослела и сделалась типичной женщиной из семейства Ротшильд, еще одним матриархом.