На двух послевоенных фотографиях Ника выглядит печальной и отчужденной. Первая сделана в Норвегии: Ника за рулем большого «роллс-ройса» равнодушно взирает на фотографа. Она очень хороша в белом льняном платье, безупречны прическа и макияж, но если ребенок и служанка рядом с ней улыбаются в камеру, то моя двоюродная бабушка смотрит сурово и отстраненно. Другой снимок, сделанный несколько лет спустя на галечном пляже, должен был бы, как большинство фотографий в этом жанре, лучиться радостью отпуска, выходного дня у моря… На заднем плане кабинки, на переднем – Ника в дорогом брючном костюме, с двумя детьми, элегантная, холеная. Но энергия и внутренняя сила, радость жизни, столь очевидная на ранних фотографиях Ники, пропали бесследно.

Война вернула Нике и многим ее современницам личную свободу, предоставила шанс принести пользу и вне рамок семьи. Многие впервые начали работать. В отсутствие мужа супруге приходилось самой вести и дом, и семейный бизнес, и бюджет. Ника не просто справилась без слуг, родных и иных помощников – она достойно проявила себя на войне. С детства ее приучали к мысли, что всю работу за нее должны исполнять другие, – воспитание, которое не столько балует, сколько превращает женщину в инвалида. Ника, ее сестры и брат обречены были всю жизнь оставаться несмышлеными младенцами. Как сформулировала Мириам: «Мы понятия не имели, как о самих-то себе позаботиться».

В мирное время супружеская жизнь Ники была точным продолжением этого детства. Замужней женщине полагалось развлекать гостей и рожать детей. Война позволила ей на время отвлечься от «главного долга», но теперь от Ники требовалось вернуться в прежнюю роль покорной супруги. Давно, еще до брака, кузина предупреждала ее: «Полагаю, скоро ты выйдешь замуж, так что усвой поскорее: ты – червь. Чтобы стать хорошей женой, нужно сделаться червем».

Ника была не из той материи, из какой лепят червей. Война придала ей уверенности в себе, научила думать, действовать, быть собой. Она самостоятельно вывезла детей из Франции в Америку, обеспечила их безопасность, ее не убили ни торпеды, ни малярия, она ухитрялась перебираться с континента на континент. «Свободная Франция» поручала ей работу шифровальщика и водителя, она вела радиопередачи, под конец войны была награждена орденом иностранного государства. Вернуться к мирной жизни – пусть к самой привилегированной и комфортабельной – было после этого нелегко.

Для Жюля мирное время тоже обернулось утратой смысла. В армии он обрел себя, а после победы внезапно оказался безработным. Шато д'Абондан немцы разрушили так, что жить в замке было нельзя, да и денег на прежний образ жизни теперь не хватало. Огромный покореженный дом в провинции никому не требовался, долгое время он торчал в Нормандии эдаким белым слоном, а семья перебралась в Париж. Там Жюля назначили генеральным секретарем ассоциации «Свободная Франция», он должен был проводить мероприятия для поднятия духа и укрепления морали. Однажды он пригласил выступить французскую певицу-сопрано Лили Пон, в другой раз согнал к зданию Оперы танки, и бойцы Сопротивления прошли парадным шагом. Узнав, что муж организует в столице музыкальный гала-фестиваль, Ника возликовала – и тут же сникла: допускались только военные оркестры. Военные ансамбли Ника терпеть не могла, по ее мнению, они играли чересчур механически. «Мой брак рухнул, – заявила Ника в интервью журналу Esquire, – потому что мой муж обожал барабан и разбивал мои пластинки, когда я опаздывала к ужину. Я всегда опаздывала к ужину». В интервью филиппинской газете сын Ники Патрик подтверждает: «Мой отец не интересовался ничем из того, чем она жила – искусством и музыкой. Это все ерунда, твердил он».

Ника получала доход от трастового фонда в Англии. В стабильной экономике положенный на ее имя капитал приносил хороший доход, но после войны налоги поднялись до 83 %, и Ника впервые в жизни столкнулась с финансовыми затруднениями. Даже Ротшильдам не удалось вернуться к довоенному образу жизни. Разумеется, они не рассчитывали на сочувствие, да и сами себя не оплакивали, понимая, что по сравнению с большинством окружающих они – счастливчики. Тем не менее такая перемена судьбы нелегко далась женщине, которая вовсе не была подготовлена к ней ни семейными традициями, ни образованием, – она не могла найти себе работу вне дома, но и дома не имела полезных в новой ситуации функций.

Достояние французских Ротшильдов захватили немцы, а что осталось, конфисковало правительство Виши под тем предлогом, что любой беженец является изменником родины и утрачивает право на свой дом и землю. Вот перечень предметов искусства, захваченных в 203 еврейских домах на 13 июля 1943 года:

1. Ротшильды – 3978 единиц хранения

2. Кан – 1202 единицы хранения

3. Давид Вайль – 1121 единица хранения

4. Леви де Вензионн – 989 единиц хранения

5. Братья Зелигман – 556 единиц хранения.

Семье понадобились годы, чтобы вернуть хотя бы часть своего достояния. К тому времени рынок предметов искусства переполнился и бесценные сокровища заметно подешевели. Да и не все удалось возвратить: что-то так и не нашли, что-то было уничтожено.

Одна картина уцелела благодаря удивительному, безоглядному подвигу преданности. Когда нацисты захватили в Бордо принадлежавший Ротшильдам замок Мутон, имущество они конфисковали, а семейные портреты использовали в качестве мишеней для стрельбы. В разгар этого состязания кухарка, проработавшая у Филиппа де Ротшильда много лет, прошла прямо перед дулами автоматов, сняла со стены портрет своего хозяина, сунула под мышку и покинула замок. Она вернулась (и принесла портрет), лишь когда в 1946 году возвратился в свой замок и сам Филипп.

В Англии огромное состояние Ротшильдов уменьшилось во много раз и из-за войны, и потому, что семейные связи распадались. Халтон-Хауз продали Би-би-си, Эштон-Клинтон превратился в отель, Ганнерсбери – в общедоступный парк. В Тринг-Парке обосновалась школа театрального искусства. Уэддесдон вернулся к Ротшильдам, но тринадцать лет спустя его, как Аскотт-Хауз, передали Фонду охраны исторических памятников. Лишь в Ментмор-Таурс, доме моей тезки Ханны Ротшильд, ее потомки Роузбери жили до 1970-х. Когда Ника появилась на свет, Ротшильды владели сорока с лишним особняками и усадьбами в Британии и на континенте. Ныне только в Уэддесдоне, под охраной Исторического фонда, сохранилась первоначальная обстановка.

Расправилась война и с привычным Ротшильдам образом жизни. Не стало их твердыни в долине Эйлсбери; забылся обычай проводить выходные друг у друга, распалась система семейных связей. Виктор, номинальный глава семьи, принадлежал к новому поколению – он пренебрег своим наследием, избавился от сокровищ, накопленных предками. Для Виктора все было просто: если вещь его не привлекает, тем паче если не вписывается в его образ жизни, с ней надо расстаться.

Он говаривал, что на каждого Ротшильда, который делает деньги, приходятся десятки тех, кто их тратит, – себя он относил ко второй категории. Ему досталось наследство в 2,5 миллиона фунтов, дома на Пиккадилли и в Тринге, огромная коллекция произведений искусства. После него осталось всего 270 410 фунтов – большую часть состояния Виктор истратил. Он не имел ни способностей, ни желания отвоевывать прежнее положение Британского банка, зато в 1949 году принял по поручению лейбористского правительства должность председателя Агрономического совета и занимал ее на протяжении десяти лет. Он также продолжал научные исследования на кафедре зоологии в Кембридже, занимаясь гаметологией – исследованием спермы, яйцеклеток и процесса оплодотворения. К прошлому он не питал ни капли почтения и бестрепетно снес коттеджи в Рашбруке (Саффолк), чтобы построить на их месте образцовую экодеревню из совершенно одинаковых домов.

Жюль тем временем, которому прискучили парады победы, раздобыл себе пост в министерстве иностранных дел. По пути к первому месту назначения, в Норвегию, к нему и Нике присоединились двое старших детей и сын Жюля от первого брака Луи. Жюль не видел детей пять лет, Ника – три с лишним года.

Хотя денег у них поубавилось, супруги Кенигсвартер не могли так сразу отказаться от жизни на широкую ногу и подыскивали себе соответствующее жилье. И все же решение поселиться в Осло в замке Гимле могло показаться экстравагантным: здесь жил ненавистный коллаборационист Видкун Квислинг, «норвежский Гитлер». В октябре 1945 года он был расстрелян за осуществленный им в апреле 1940 года государственный переворот и за ряд других преступлений: Квислинг поощрял норвежцев вступать в эсэсовскую дивизию «Нордик», отправлял евреев в концентрационные лагеря. С какой стати Кенигсвартер поселились в этом месте, самый воздух которого был пропитан страшными воспоминаниями? Жюль похвалялся, что роскошный фасад доминирует над всем заливом, в гостиной размещается сотня посетителей, шестьдесят человек усаживаются за обеденный стол.

Должность посла Франции в Норвегии позволяла Жюлю содержать семью и вместе с тем представлять свою страну. Нику от всего этого тошнило.

Подруга детства старшего из детей, Патрика де Кенигсвартера, вспоминала, как мальчишка, напевая «Не запирай меня», то вбегал в спальню к матери, то выбегал из нее, а Ника допоздна лежала в постели, такая красивая, с длинными темными волосами.

Должность посла осчастливила Жюля четкими правилами, расписанным протоколом. Он главенствовал над служащими посольства и мог влиять на политику в регионе. Идеальное положение для «Главнокомандующего». Конечно, Осло был отнюдь не столь лакомым кусочком, как Вашингтон, Лондон или Берлин, но после войны каждое посольство играло в дипломатии существенную роль, к тому же с этой должности Жюль мог несколько лет спустя подняться к новым высотам.

Жене посла отводилась особая роль, ее лучше всего определила несколько лет назад в своем интервью Мэрилин Пайфер, супруга посла США в Украине Стивена Пайфера: «Я думала, что роль "жены" представляет собой золотую середину между двумя крайностями: моральным авторитетом, который задает тон в посольстве, и самой ненавистной персоной, которая требует от всех послушания, не обладая реальной властью, и вечно настаивает на какой-нибудь глупости». Главным образом в ведении жены посла находился протокол: рассадить гостей за столом по чину и званию, проверить, что эти самые чины и звания верно обозначены на карточках, что всех правильно кормят, правильно титулуют при обращении. Жена посла представляла собой неяркое, но крупное полотно, на котором запечатлевались добрые дела ее супруга и идеалы ее страны. Разумеется, жены дипломатов часто и в самом деле творили много добра, вот только Ника в подобного рода консорты не годилась.

Некоторые аспекты их брака продолжали исправно функционировать – так, у супругов появилось после войны еще трое детей: Берит в 1946-м, Шон в 1948-м и Кари в 1950-м. Кенигсвартеры продолжали путешествовать, осваивать иноземные города. Любовь к светской жизни была у обоих в крови. Да и браки не рушатся из-за какого-то одного неприятного инцидента, но когда взаимное отталкивание накапливается, усугубляется индивидуальная несовместимость и отношения становятся хрупкими, тогда достаточно лишь толчка.

Одна такая деталь, запечатленная в дневнике Жюля, отражает и особенности его личности, и сделавшееся невыносимым напряжение в их браке. Посол часто устраивал парадные ужины, принимая за длинным обеденным столом в банкетной зале до шестидесяти человек. Согласно общепринятому тогда правилу, после десерта дамы немедленно покидали столовую, предоставляя мужчинам возможность свободно поговорить и покурить. Хозяйка дома обязана была подать пример. Ника, по словам Жюля, частенько об этом забывала, и вот, чтобы ей напоминать, он вмонтировал в стену напротив ее стула электрическую лампочку, которую мог включать со своего места. Как только уносили последнюю тарелку, Жюль принимался включать и выключать лампочку; свет бил Нике в глаза, и она, спохватившись, поднималась и выходила из зала.

Их сын Патрик признает: «Отец все контролировал. Для моей матери он стал очередным воплощением ее доминирующей матери. Пунктуальность была его божеством, а Ника органически не способна была прийти куда-либо вовремя. Она пропускала назначенные встречи, порой спохватываясь лишь спустя несколько дней, она вечно опаздывала на самолет».

Зато она была упряма и своевольна. В детстве она редко слышала слово «нет», она ослушалась свою мать и соединилась с Жюлем до оформления брака, она пропустила мимо ушей приказ генерала Кёнига оставаться в Англии, а теперь ей предлагали жить так, как она не хотела и не могла. Отрезанная от друзей, родичей, любимой музыки, Ника оказалась в темнице правил и протоколов. Родив пятерых детей, она так и не прониклась радостями материнства, – быть может, и не старалась или же сочла, что воспитание детей следует предоставить профессионалам. «Няня лучше знает». Но если бы не война, если б не тот пьянящий глоток свободы, она бы, скорее всего, осталась с мужем, хотя и страдала.

Вероятно, была и еще одна причина, способствовавшая развалу этого брака. Ника знала, как опасно застревать в невыносимой для человека ситуации, выполняя то, чего от тебя требуют и ожидают. Она видела, как сломали ее отца, как он жил не своей жизнью, вопреки своим вкусам и пристрастиям, – и видела трагический исход.

Вслед за Жюлем Ника перебралась из Лондона в Париж, потом из Парижа в Африку, теперь в Норвегию. Через два года после назначения в Осло Жюлю пришлось переехать в Мексику. Ника надеялась, что в Латинской Америке она окажется ближе к интересной ей культуре. Оттуда она часто летала в Нью-Йорк. И все же она чувствовала себя несчастной – и начала искать выход.