10

В той тайной подготовке к свержению Советской республики, включавшей деятельность как внутри страны, так и за ее пределами, Архангельску, с давних пор служившему морскими воротами в Россию, особенно в торговле с Англией, отводилась немаловажная роль.

Возможность подготовить мятеж местного населения была ничтожно мала. На сотни миль к востоку, югу или западу не наблюдалось какого-либо антисоветского движения. Борьба против германского влияния, германской военной угрозы была слишком нелепым предлогом, чтобы обмануть кого-либо. Только человек, живущий за две тысячи миль от этих мест, не знающий географии и одурманенный пропагандой, мог бы принять призывы к борьбе с немцами за чистую монету. В Архангельске даже не было того плацдарма, какой имелся у союзников в Мурманске с 1916 года и который они начали расширять с марта 1918 года. Практически в Архангельске могла быть осуществлена только высадка британских вооруженных сил, и поэтому обсуждение вопроса о вторжении происходило в Лондоне «по возможности» без уведомления британского консула. Его повседневная деятельность и контакты с местным Советом были для министерства иностранных дел, военного министерства, адмиралтейства и других ведомств удобной ширмой для подготовки вторжения.

О радужных планах британских властей относительно устройства жизни на севере России в случае победы над большевиками свидетельствуют послания одного из главных организаторов вторжения. Речь идет о генерал-майоре Пуле, знавшем в определенной степени страну, поскольку ему пришлось работать в царской армии. Он имел также некоторый опыт работы в Архангельске. Перед тем как покинуть Москву в конце февраля 1918 года, он в письме ведомству по борьбе с поставками противника писал, что в стране «медленно, но верно идет процесс разрушения» и что вскоре произойдет «полный крах». Поэтому важно подготовиться к тому, чтобы захватить инициативу в области торговых отношений с Россией после войны. «Из всех планов, о которых я слышал, больше всего мне нравится тот, в котором предлагается создать Северную федерацию с центром в Архангельске». Далее, полный оптимистических ожиданий, Пуль продолжал: «Для того чтобы прочно утвердиться в Архангельске, вполне достаточно одного военного корабля в гавани. Мы смогли бы получить прибыльные лесные и железнодорожные концессии, не говоря о значении для нас контроля над двумя северными портами».

Однако потребовалось несколько месяцев дискуссий, прежде чем стало возможным предпринять действия, «приблизившие» эту приятную перспективу. Тем временем министерство иностранных дел стало прислушиваться к советам следующего рода:

11 мая 1918 года г-н Линдлей, советник британского посольства, заметил, что французское предложение направить в Россию поверенного в делах кажется ему неуместным, если предполагается военная интервенция в Порт-Артуре. Насколько ему известно, намерение именно таково. «Я верю, — продолжал Линдлей, — что будет сделано все возможное, чтобы отправить какие-нибудь военные силы в Архангельск и тем самым сохранить склады». Таким образом, интервенция с моря в обоих концах России, по крайней мере в его представлении, готовилась по единому плану.

Три дня спустя министерство иностранных дел получило составленное в решительных выражениях письмо ранее упомянутого капитана Алекса Проктора, подписанное им в качестве представителя британской военной миссии поставок в Россию, департамента военных контрактов и ведомства по борьбе с поставками противника. Он призвал к «немедленной вооруженной оккупации Архангельска. Это единственное средство сохранить хоть какое-то влияние союзников на Россию». Оккупация будет способствовать «быстрой» консолидации «лояльных, патриотически настроенных русских». Более того, он утверждал, что его точка зрения была полностью одобрена г-ном Эрнестом Вильсоном, главой фирмы «Малкольм и Кº» — крупнейшей фирмы по Экспорту Пеньки и Конопли из России (прописные буквы г-на Проктора). В годы войны Вильсон возглавлял комитет военного министерства по Закупке Пеньки в России. В общей сложности он провел в России двадцать лет. В этом письме он называет Локкарта, все еще возражавшего против вооруженной интервенции, «простофилей». Несколько дней спустя в беседе в министерстве иностранных дел, снова настаивая на интервенции, Проктор заявил, что Локкарт «либо дурак, либо изменник» и что он бы его повесил. Раздражение Проктора было вызвано тем, что Локкарт предлагал Какие-то формы сотрудничества с Советским правительством по реорганизации вооруженных сил, которые, как он предполагал, конечно, будут вовлечены в войну против немцев.

Замыслы относительно вторжения в Архангельск, очевидно, строились не одним Проктором.

Керзон в одном из документов писал: «Большинство наших советников придерживается мнения о том, что создание нового государства или армии в России на развалинах большевизма представляет собой фантастическую мечту. Между тем у нас есть генерал Пуль, советующий оккупировать Мурманск и Архангельск».

Кроме того, адмирал Кемп в Мурманске еще в начале месяца настаивал на оккупации этого города, и, хотя военный совет принял решение не посылать туда войска, адмирал нашел простой выход из положения. Он высадил на побережье 120 британских моряков, что, как заявил министерству иностранных дел американский представитель в Лондоне, «вызвало удивление».

Кемп потребовал полномочий на опубликование декларации о том, что британское правительство не имеет намерений оккупировать Мурманский край. Это требование вызвало ряд комментариев в министерстве иностранных дел, которые в некоторой степени выявили истинные цели союзников. «Невозможно опубликовать четкую декларацию, не связав себе руки» (Е. X. Карр); «Практически невозможно сформулировать декларацию… Надо проводить ту же линию и в отношении Архангельска. С декларацией не выступать вообще» (сэр Р. Грэм). Тогда Кемп потребовал полномочий. чтобы официально заявить, что Великобритания не собирается аннексировать какую-либо часть Мурманского округа и впредь будет способствовать сохранению независимости Мурманска от Москвы. Он получил такие полномочия, после чего вручил составленное им заявление Мурманскому совету, которое было «хорошо воспринято». Вспомним, что подобная же двусмысленная декларация была опубликована несколькими днями позже в Архангельске.

Тем временем военный кабинет уже одобрил послание лорду Ридингу (британскому послу в Вашингтоне), в котором говорилось о «большой опасности, существующей в связи с возможной победой Германии над Россией, и о необходимости присутствия сил союзников в таких портах, как Мурманск, Архангельск и Владивосток». К этому времени прошло уже десять дней, как японцы вторглись во Владивосток, и, очевидно, Локкарт решил изменить свое прежнее отрицательное отношение к интервенции. 4 мая он телеграфировал из Москвы, что «для немедленной интервенции в Мурманске, Архангельске и на Дальнем Востоке должно быть затрачено максимум сил. Если мы захватим Архангельск, то получим поддержку от „русских“ (т. е. антибольшевистских кругов). Реакция министерства иностранных дел на это была довольно сдержанной. Пока что Англия не могла выделить значительных сил для интервенции. Период с марта по май был временной интерлюдией между двумя фазами крупного германского наступления на Западном фронте. „Я очень сомневаюсь в возможности военных операций крупного масштаба в Мурманске или Архангельске“, — прокомментировал предложение Локкарта Керзон, а лорд Хардинг, его бессменный помощник, писал о „невозможности предоставить войска для Мурманска и Архангельска“. Вот почему они прежде всего стремились заставить Локкарта заполучить от Советского правительства „открытое приглашение вмешаться и защитить Россию и русских от Германии“. Но он в своем ответе настаивал на интервенции, поскольку „теперь всем станет ясно, и в первую очередь самим большевикам, что, согласившись на вмешательство, они подпишут собственный смертный приговор“. Учитывая события, разворачивающиеся на Дальнем Востоке и на Дону, нельзя было и думать о таком „приглашении“».

Ввиду этого военный кабинет предпринял решающий шаг. Один из документов министерства иностранных дел от 11 мая 1918 года гласил:

«1. Генералу Пулю надлежит немедля отправиться в Россию с тем, чтобы представить военному кабинету предложения о всех необходимых мерах, кои следует принять в связи с нашей интервенцией в России.

2. Все офицеры и военнослужащие сержантского состава должны быть привлечены для помощи ему в деле организации чехословацких и иных сил вторжения в Архангельск и Мурманск.

3. Первый лорд адмиралтейства посылает 200 солдат морской пехоты для обороны Архангельска, а военное министерство посылает снаряжение и продовольствие, необходимые генералу Пулю для осуществления целей своей миссии.

4. Генералу Пулю следует определить, как далеко мог бы он продвинуться в направлении на Вологду, полагаясь на силы, имеющиеся в его распоряжении, продолжая удерживать и прикрывать свои позиции в Мурманске и Архангельске.

5. В нашей недавней переписке мы уделили чрезмерно большое внимание стремлению получить приглашение от большевистского правительства вмешаться».

Пункты относительно чехословаков и «продвижения в сторону Вологды» отражают, конечно, распространенные среди британских властей заблуждения о слабости сопротивления, которое могут оказать большевики. Что касается пункта в документе об Архангельске, то это был призыв к действиям. Президент Вильсон в беседе с британским послом 22 мая, считая по-прежнему, что момент для интервенции в Сибири еще не настал, «отметил, что интервенция в Сибири и интервенция в целях защиты Мурманска и Архангельска — разные вещи». Лорд Ридинг «не стал развивать эту тему».

23 мая «военный кабинет распорядился послать в Северную Россию военную миссию „учебного“ характера и небольшой экспедиционный корпус. Экспедиционный корпус… должен был помочь защитить район Мурманска от предполагаемого наступления белофиннов и немцев. Миссия, состоящая из 560 офицеров и военнослужащих других рангов, отобранных из всех родов войск и служб, должна была сопровождать экспедиционный корпус и проследовать в Архангельск для обучения и экипировки чешских частей, которые якобы следовали туда, а также антибольшевистски настроенных русских, которые, как предполагалось, вступят добровольцами в корпус. Оба британских контингента должны были находиться под командованием генерал-майора Пуля».

В плане подготовки к вторжению в Архангельск оставалось разработать только детали. К этому плану имеет непосредственное отношение решение Верховного военного совета союзников в Версале от 3 июня, которое фактически подтверждало пункты документа, принятые британским военным кабинетом. Согласно этому решению, следовало выделить от «четырех до шести британских, французских, американских или итальянских батальонов для оккупации Мурманска и Архангельска». Вдохновители интервенции вроде Локкарта и Уордропа в Москве, Кроми и Вудхауза в Петрограде настаивали на отправке крупных сил. Однако лондонские власти отдавали себе отчет в том, что о посылке очень крупной экспедиции («по меньшей мере две дивизии», как этого потребовал Локкарт 21 июня) не могло быть и речи.

Не разбирая подробно вопрос о численности сил вторжений, который муссировался в Лондоне, отметим, что к началу июня 1918 года общая директива военного кабинета от 21 декабря 1917 года в конце концов начала активно осуществляться в Архангельске. Высадка британских, французских и американских войск, которая откладывалась один или два раза, но все-таки началась 2 августа, была предопределена. Она произошла несмотря на обоснованный протест Феликса Коула, вице-консула США в Архангельске, направленный 1 июля своему начальству. Дуглас Янг был солидарен в этом вопросе со своим коллегой и другом Коулем.

Приложение к главе 10

В Москве в то время находилась французская военная миссия, которую возглавлял полковник, впоследствии генерал Лавернь. Один из членов его миссии, лейтенант Пьер Паскаль, двадцатипятилетний выпускник военного училища, занимался сбором информации в России. Он вел ежедневную запись сведений, которые ему удавалось почерпнуть из различных источников, включая секретные телеграммы. Эти телеграммы ему приходилось зашифровывать и расшифровывать. Во время событий, упоминаемых ниже, французский посол Нуланс находился в Финляндии, но миссия держала с ним постоянную связь. Приводим три записи в дневнике Паскаля, сделанные после ратификации советско-германского мирного договора, заключенного в Брест-Литовске:

«20 марта 1918 года. Безумный план посла: оккупация Архангельска, Мурманска, Вологды, использование чехов и создание нового правительства».

«21 марта 1918 года. В 4 часа пополудни телеграмма (из Франции) в ответ на „грандиозный“ план посла о мероприятиях в связи с оккупацией Архангельска и Мурманска и высадкой дивизии. Ему дается совет не искать соглашения с Советским правительством, а действовать по своему усмотрению».

Позже Париж соглашается отрядить 40 офицеров для помощи в строительстве новой Красной Армии.

7 апреля 1918 года пришла телеграмма из Парижа: «Не содействуйте русской армии. Она станет угрозой общественному строю в целом и может оказать сопротивление Японии».

Паскаль записал: «Увы, это правда: из ненависти к социализму мы продаем Россию Японии. В эти дни мне стыдно, что я француз».

11

Янг оставался в неведении относительно позиции военного кабинета, изложенной в телеграмме в Вашингтон 15 апреля, и о решении военного кабинета от 11 мая. Он не был также извещен о решении Верховного военного совета союзников от 3 июня. Однако, как мы видели выше, в апреле он дважды предупредил министерство иностранных дел о том, что Архангельский совет вполне осознает грозящую ему опасность со стороны союзников. Напряжение в городе было столь велико, что 29 апреля он просил дать заверения в том, что ни агрессия, ни оккупация не предполагаются. Министерство иностранных дел уполномочило его выступить с тем же самым двусмысленным заявлением, которое сделал ранее адмирал Кемп в Мурманске. Это заявление было опубликовано в архангельской прессе за подписью Янга.

Тем не менее сообщения, встревожившие Коула, были известны и Янгу. Кроме того, из писем Локкарта генералу Пулю, которые шли через Архангельск, было видно, что теперь и Локкарт настаивает на вторжении. Как явствует из более поздних записей Янга, ему пришлось снабдить пятерых американцев, занятых изготовлением пресловутых «документов Сиссона» (фальшивок, которые должны были доказать, что большевики являются германскими агентами), поддельными удостоверениями «британских моряков», чтобы они могли отбыть из Архангельска на английском судне. Опасения Янга росли, а письма от генерала Пуля из Мурманска никак не способствовали спокойствию консула. Когда французский консул вернулся из Вологды, где находился посол Франции, Янг спросил у него: неужели правительства союзников настолько безрассудны, что начнут вооруженное вторжение? Французский консул ответил, что вторжение наверняка будет осуществлено. Он сказал: «Я в этом совершенно уверен».

После этой беседы 6 июня 1918 года Янг послал следующую телеграмму в министерство иностранных дел: «Срочно. В Архангельске ходят слухи о готовящейся в ближайшее время широкой интервенции союзников. Такая политика, по-видимому, находит полное одобрение недавно прибывшего французского консула и военной миссии».

Учитывая формальные заверения представителей союзников в Мурманске, повторенные им здесь с санкции министерства иностранных дел, Янг до сих пор опровергал эти слухи.

«Теперь, однако, — пишет он, — я получил от генерала Пуля задание расквартировать в Архангельске 600 военнослужащих офицерского состава. Создается впечатление об активной подготовке к вторжению, что подтверждается целым рядом косвенных сведений».

Янг пишет, что он, не имея никакого представления «о характере и масштабе предполагаемых операций и о выгодах, которые правительство Его Величества надеется из них извлечь», не может высказать определенного мнения о последствиях интервенции. «Я хотел бы, однако, выразить свое убеждение, — сообщает Янг в Лондон, — что любые преждевременные военные действия, произведенные без согласия местных властей, связаны с серьезным риском. Не принеся каких-либо значительных долговременных выгод, они даже в случае первоначального успеха могут поставить правительство Его Величества в условия все возрастающих обязательств, от которых оно будет не в состоянии освободиться, не скомпрометировав себя и не уронив своего престижа». Он не возражал против прибытия крейсеров, но только в качестве «пассивной силы». Одно лишь присутствие крейсеров, по мнению Янга, позволит «местным группам, дружественным нам, заявить о себе».

Следовательно, Янг пока еще никоим образом не исключал возможность военного вмешательства, но не хотел, чтобы оно было «преждевременным». Он считал, что можно заручиться согласием местных властей на такое же «вмешательство», как и в Мурманске, и что «пассивное присутствие» британских военных судов поощрит «антибольшевистские» силы.

В бумагах министерства иностранных дел, подписанных лордом Керзоном, было сказано, что Янг, по-видимому, «придает слишком большое значение» предшествовавшей переписке с ним. Ответ, посланный ему 12 июня, гласил: «У нас нет намерений предпринимать „преждевременные военные действия“, однако для союзников очень важно держать Мурманск и Архангельск открытыми и предпринять все меры предосторожности, чтобы сохранить доступ в эти порты. Большое число офицеров направляются на север России, чтобы заняться чешскими войсковыми частями. Гарантии, данные в моей телеграмме, о невмешательстве в дела русских и отсутствии у нас аннексионистских целей, разумеется, остаются в силе».

Янг, конечно, не знал, что в то время не могло быть и речи о прибытии чехов в Архангельск. Однако ему было известно о тяжелых боях на Западном фронте. В письмах Янг требовал «полностью информировать его о планах правительства Его Величества в отношении Архангельска и России в целом». Он продолжал: «Согласно вашему прежнему заявлению, Британия отвергает аннексионистскую политику и не собирается вмешиваться во внутренние дела России. Вы дали соответствующие гарантии. В то же время письма, направляемые Локкартом генералу Пулю* свидетельствуют о том, что вопрос о широкой интервенции уже почти решен. Эта политика несовместима с предыдущей и в случае ее осуществления вопреки данным нами гарантиям подорвет доверие к вашим обещаниям.

Необъяснимая задержка генерала Пуля на несколько недель в Мурманске вызывает недоумение. Необычайная таинственность, окружающая его прибытие, приезд царских офицеров из Москвы в. Архангельск, по-видимому с тем, чтобы присоединиться к британским экспедиционным силам, нелепые слухи, подозрения и напряженность — все это, вместе взятое, может привести к отрицательным последствиям.

… Им (очевидно, военным кораблям. — Э.Р.) следует пока находиться в отдалении: из Мурманска в Архангельск при необходимости они всегда успеют прибыть. Может быть, сделать политическое заявление для разрядки напряженной атмосферы? Было бы желательно, чтобы г-н Линдлей срочно прибыл сюда на торговом судне. Это произвело бы хорошее впечатление. Его миссия может оказаться запоздалой, но она по крайней мере не причинит вреда».

Вслед за этой телеграммой в тот же день Янг послал еще одну, весьма срочную, в которой сообщал, что председатель Архангельского губернского исполнительного комитета потребовал немедленно вывести из Архангельского порта все британские военные суда. Появление иностранных военных судов в Архангельске, будет, согласно определению председателя губисполкома, «рассматриваться как начало активных действий, которые повлекут за собой самые серьезные последствия». Янг сказал председателю, что передал это требование в Лондон и ждет указаний.

Отчаянные попытки Янга предотвратить военное вторжение вызвали в министерстве иностранных дел сильное замешательство. В одном из архивных документов читаем: «Я разделяю позицию г-на Янга. Действительно, мы должны решить окончательно, будет ли предпринята попытка захватить Архангельск. Нам следует попытаться объяснить г-ну Янгу, каково направление нашей политики». Это могло означать: «В данное время наша задача в Архангельске состоит в охране складов союзников и „в подготовке условий для возможной интервенции более активного характера“, виды на которую будут зависеть от того, а) какие вооруженные силы мы сами сможем выделить; Ь) какое число русских и иностранных подданных окажет нам поддержку; с) от состояния общественного мнения как в отдельных районах, так и вообще в России». Население Архангельска, казалось в Лондоне, было «несколько возбуждено». Полагали, что Янгу следует опубликовать «успокоительное коммюнике». В нем, помимо повторения прежних заверений, данных 4 мая, должно быть заявлено о том, что союзники не будут действовать против России или какой-либо партии, они только постараются «усилить Россию и помочь в борьбе с врагом».

Пожелания «усилить Россию и помочь в борьбе с врагом», а также стремление укрепить местные Советы жители Архангельска вряд ли могли принять на веру. Они уже знали, как «усиливают» страну интервенты на Дальнем Востоке, как «помогают» казачьи генералы на Дону «укреплять» Советы. Опубликование такого «успокоительного коммюнике» явно било бы мимо цели. Это прекрасно понимали и лорд Сесил, и лорд Керзон, поэтому сама идея о «коммюнике» была ими деликатно отклонена. Они посоветовали Янгу дождаться Линдлея, выслушать его мнение и, кроме того, просить начальника военной разведки, чтобы он обратился к генералу Пулю с просьбой «сосредоточить в Мурманске 1500 солдат». Лорд Хардинг и г-н Бальфур считали, как явствует из материалов архива, что г-н Янг, «по-видимому, в данный момент находится в возбужденном состоянии, отчасти потому, что мы недостаточно ясно объяснили ему нашу позицию». В Лондоне казалось, что Линдлей сможет «правильно сориентировать его» и что ему следует дать «некоторые пояснения, как это предлагалось выше».

Все эти мудрые замечания изложены в бумагах министерства, датированных 24 июня. Однако на другой же день, до отправки Янгу письма, пришла телеграмма от Линдлея из Мурманска, которая, очевидно, подействовала на начальство консула как холодный душ. Линдлей писал, что согласен с Янгом. По его мнению, следовало «учесть обстановку в Архангельске и не слишком полагаться на те малые силы, выделенные для оккупации города, то есть на 300 человек. Лучше отложить военную оккупацию до прибытия в Мурманск дополнительных воинских частей. В случае, если наша попытка высадиться окажется неудачной или мы будем изгнаны вскоре после начала оккупации, то мы потеряем всех наших сторонников в России и уже не сможем вернуть утраченные позиции».

В тот же вечер Линдлей отправил в Лондон еще одну телеграмму: «На совещании этим утром у первого лорда адмиралтейства было решено отложить военную оккупацию Архангельска до тех пор, пока не прибудет подкрепление и обстановка в городе не прояснится». Один из сотрудников министерства иностранных дел прокомментировал ее: «Нам следует информировать г-на Янга об этом решении и на время несколько успокоить его. Я боюсь, что мы не сможем дать ему каких-либо четких указаний относительно нашей будущей политики».

В ожидании «прояснения» обстановки в Архангельске (по всей вероятности, имелось в виду планируемое восстание) Янг оказался свидетелем нескольких весьма неприятных событий.

Одно из них было связано с выходом из порта британского вооруженного ледокола «Александер». Адмирал Кемп докладывал впоследствии, что это было сделано из-за «враждебных маневров русских судов в порту» и «действий полевых батарей на берегу». Дуглас Янг писал в своих воспоминаниях: «Я выступил в роли официального лица, принимавшего непосредственное участие в разборе вышеупомянутого „инцидента“. Вот мой отчет о том, что я видел и слышал.

Французская военная миссия, отправила в Архангельск небольшой отряд сербских и итальянских солдат, чтобы использовать их в предполагаемом антибольшевистском „восстании“. Высказывания, которые позволили себе сербские офицеры, были настолько неосторожными, а их поведение на людях настолько нескромным, что большевики не могли не почувствовать недоброе. Поздно ночью 1 июля я получил достоверную информацию из дружественных нам русских источников, что советские власти намереваются следующим утром разоружить сербских и итальянских солдат. Чтобы „Александер“ не успел прийти им на помощь, Предполагалось во время операции но разоружению создать между английским ледоколом и берегом „заслон“. В качестве такого „заслона“ советские власти хотели использовать русский ледокол „Святогор“ и несколько вооруженных траулеров. Я сумел передать информацию капитану „Александера“, поскольку было нежелательно, чтобы его команда высадилась на берег. На следующее утро меня пригласили явиться в Исполнительный комитет. Я нашел там своего французского коллегу. Нам в весьма вежливой форме было сообщено то, что я уже слышал накануне. Французский консул повел себя грубо и вызывающе. Он стал угрожать членам комитета, что каждый из них в отдельности будет привлечен к ответственности за свои действия. Несмотря на неоднократные предложения изложить причины своего недовольства в письменном виде, он сделать это отказался. Разоружение сербов и итальянцев произошло в полдень, без инцидентов и очень спокойно.

Вечером меня посетил командир „Александера“. Он был крайне взволнован. По его. словам, этим утром „Святогор“ поднялся вверх по реке и. встал в устье одного из рукавов реки перед нашим ледоколом. Позже стало известно, что „Святогор“ попросту сел На мель и был вынужден ждать прилива, чтобы сняться с мели. Затем русский ледокол поднялся выше по течению, при этом его капитан, проходя мимо „Александера“, дружески помахал ему рукой. „Святогор“ стал на якорь возле траулеров, как и предполагалось. Капитан „Александера“ вбил себе в голову, что на него собираются напасть и разоружить, поэтому он тайно передал приказ на английское торговое судно „Эгба“, стоявшее в порту, двигаться по направлению к Маймаксе и высадиться там на берег. Сам он решил удрать в Белое море. Английский капитан насмерть перепугался, но решил не подавать виду. О всем происходящем в России он имел весьма смутные представления. Переубедить его в том, что советские власти не собираются действовать против него, было невозможно. Он ничего не хотел слушать и требовал, чтобы я немедленно отправился с ним в Исполнительный комитет просить о разрешении отплыть с миром восвояси.

Я напомнил ему, что несколько недель назад мы отказались вывести корабли из порта, когда об этом просили советские власти. Теперь же мы поставим себя и британское правительство в унизительное положение. Он не дал себя уговорить. Идти на осуществление его плана, продиктованного паникой, значило бы стать посмешищем жителей Архангельска. Не следовало поддаваться подобным настроениям в тот момент, когда нам было особенно важно поддержать свой престиж. Все взвесив, я решил пойти с ним в Исполком, где я изложил просьбу капитана с максимальной деликатностью, на какую был способен. Как я и предполагал, заместитель председателя вначале улыбнулся, а затем заверил нас в том, что у советских властей нет никаких намерений нападать на „Александера“. В свою очередь я пообещал, что „Александер“ не нападет на „Святогора“.

Британский капитан, в общем очень славный парень, понял, что он приписал советским властям то, о чем они и не помышляли. Капитан торгового судна „Эгба“ Миллсон, чье хладнокровие и здравый смысл не раз способствовали благополучному разрешению конфликтов, явился в консульство утром, чтобы выяснить, что происходит. Он получил сигнал с „Александера“ привести орудие на борту в боевую готовность. (Этот сигнал был по недоразумению передан обычной морзянкой. Его прочел и сообщил в консульство британский гражданин, случайно находившийся в порту. Сколько матросов-большевиков расшифровали его, я не знаю.) Когда Миллсону все объяснили, он заявил в свойственной ему манере, что „будь он проклят, если примет участие в подобной глупости“. Он покинул консульство совершенно успокоенный и наблюдал, как развиваются события, сидя на скамейке на набережной и покуривая.

Вот в чем суть этого инцидента. Что все было именно так, могут подтвердить и другие люди. Я думаю, что командир „Александера“ вряд ли доложил в подробностях старшему военно-морскому офицеру в Мурманске, как все происходило, поскольку в противном случае он выглядел бы смешно».

О встрече британского и французского консулов с руководителями Архангельского совета Янг пишет мало. Один советский историк, специалист по вопросам интервенции на севере, описал эту встречу. Он отмечает, что Янг вел себя во время беседы «значительно корректней» французского консула. Среди бумаг Янга имеется официальная протокольная запись беседы, посланная обоим иностранным консулам. Этот документ дает возможность судить об отношениях между официальными лицами союзников и представителями Советской власти. Поведение самого Янга во время встречи было спокойным и достойным. В этой записи изложено объяснение Виноградова, заместителя председателя Архангельского губисполкома, почему было принято решение о разоружении сербских солдат и их высылке вместе с итальянцами из Архангельска. «Г-на французского консула» спросили, согласен ли он дать солдатам указание не сопротивляться при разоружении? На что французский консул заявил следующее: «Сделанное сейчас заявление я расцениваю как проявление недоверия к моей стране, тем более оскорбительное и неоправданное, что мы — братья по оружию. Поскольку ваши указания расходятся с распоряжениями центрального правительства, мне неясно, подчиняетесь вы ему или нет? Исходя из вашего заявления, должен ли я заключить, что вы не подчиняетесь правительству? Кроме того, я хочу спросить, где ваше хваленое русское гостеприимство! Вы отправляете обратно беззащитных и измученных людей, жаждущих вернуться в свою родную страну, и обрекаете их тем самым на новые страдания! Я уверен, что вы гуманные люди и руководствуетесь в своих действиях добрыми чувствами, и думаю, что вы поможете им вернуться на родину. Я полагаю, что если вы разрешаете Мирбаху (посол Германии в Советской России, назначенный после заключения Брестского мирного договора. — Э. Р.) прибыть в Москву, то вы также разрешите! тем людям, которые находятся под моей защитой, покинуть вашу страну. Они не представляют для вас опасности, ведь правительства союзников не намерены призывать вас к порядку с их помощью. Я могу сказать и от имени моего британского коллеги, что мы не хотим устанавливать здесь наши законы. В заключение я уполномочен заявить от имени моего правительства следующее: разоружение солдат, находящихся под моей защитой, я считаю необходимым, однако при соблюдении условий, изложенных в телеграмме, полученной вами от вашего правительства: сданное оружие должно храниться у офицеров. Однако если вопреки моим ожиданиям вы примените насилие, то предстанете перед судом Чрезвычайного союзного трибунала, судящего по законам военного времени.

Товарищ Виноградов задает вопрос: следует ли, г-н консул, заключить из вашего заявления, что вы не рассматриваете нас как законную власть? Г-н консул отвечает: наше правительство не признает ваше правительство, поэтому мы не можем относиться к вам, как вы того требуете.

Товарищ Виноградов спрашивает: когда вы говорите о трибунале, имеете ли вы в виду международный суд? Г-н консул отвечает: да, и такой суд, но и суд по французским законам.

Товарищ Виноградов говорит: после уничтожения армян в Турецкой Армении правительства союзников, включая правительство России, официально заявили, что представители турецких властей ответят за свои действия по законам каждой из тех стран, от имени которых это заявление было сделано турецкому правительству. Не является ли, г-н французский консул, ваша теперешняя позиция аналогичной той, которую заняли правительства союзников по отношению к турецкому правительству? Г-н консул признает, что эти позиции аналогичны.

На вопрос, будут ли Виноградов и Попов судимы и каким судом, г-н консул отвечает: Попова и Виноградова будут судить исходя из политической ситуации, причем дело каждого будет рассматриваться индивидуально.

От имени Губернского исполнительного комитета товарищ Виноградов заявляет: вынося решения, г-н французский консул, мы руководствуемся интересами государства, и никакие угрозы о личной ответственности не могут повлиять на решения революционеров.

Мы не боимся ответственности за наше государство. Мы как революционные власти не собираемся проявить жестокость по отношению к лицам, находящимся под вашей защитой и являющимся представителями итальянской и сербской бедноты. Но, если в интересах государства потребуется применить самые решительные меры, мы без колебаний применим их. Никто не собирается отправлять людей, находящихся под вашей защитой, на территорию, оккупированную немцами. Речь идет о другой части Российской Советской Федеративной Республики, откуда они прибыли. От имени Губернского исполнительного комитета я решительно настаиваю на разоружении лиц, находящихся под вашей защитой, и на их немедленной эвакуации из Архангельска.

Неподчинение решению Губернского исполнительного комитета может привести к самым тяжким последствиям, вся ответственность за которые ляжет на вас.

Г-н французский консул задает вопрос, значит ли это, что Архангельск не является больше открытым портом для французских судов.

Товарищ Виноградов разъясняет, что с введением военного положения в Архангельске и прилегающих к нему районах свободный доступ в порт воспрещается. Суда смогут войти в него лишь по специальному разрешению комиссара.

Товарищ Виноградов не советует терять времени и еще раз спрашивает г-на французского консула, дает ли он указание людям, находящимся под его защитой, безоговорочно подчиняться архангельским властям. Г-н французский консул встает и заявляет, что он не может дать никаких указаний. Со словами „пусть случится то, что должно случиться“ он уходит.

Товарищ Виноградов приносит извинения британскому консулу и говорит, что его пригласили потому, что Губернский исполнительный комитет убежден, что решения французского и британского правительств одинаковы. Он спрашивает, согласен ли г-н британский консул с заявлением г-на французского консула.

Г-н Дуглас Янг говорит, что не имеет полномочий от своего правительства решать данный вопрос, но предполагает, что его правительство, возможно, согласно с правительством Франции. Затем г-н британский консул задает вопрос о дальнейшей судьбе британских подданных, проживающих в городе Архангельске. Они не знают, что их ожидает в будущем, и очень беспокоятся.

Товарищ Виноградов заявляет, что предполагается освободить город ото всех, чье присутствие не является необходимым. Было решено начать с эвакуации сербов и итальянцев, затем последует эвакуация всех гражданских лиц, находящихся в Архангельске.

Подписано: Степан Попов, председатель; Виноградов и Ян Озолин, члены коллегии; Пластинина, секретарь».

Янг осветил в своем неопубликованном дневнике также и содержание бесед адмирала Кемпа с заместителем председателя Архангельского совета Павлином Виноградовым, на которые советские власти приглашали Янга как официальное лицо. Все эти встречи проходили вполне миролюбиво. «Обе стороны были учтивы друг к другу. Из справедливости к советским официальным лицам следует признать, что они были более искренни, откровенны и относились более ответственно к своим делам, чем недоброжелательные чиновники дореволюционных времен, дававшие на все вопросы уклончивые ответы», — записал Янг.

1 июля Кемп отослал британский крейсер «Аттентив» из Мурманска в Кемь, город на Белом море, чтобы поддержать британские войска, двигавшиеся в это время к городу.

Янг писал: «Во время своей первой беседы 5 июля с заместителем председателя Совета адмирал Кемп откровенно заявил о цели прибытия сил союзников в район Архангельска. По его словам, союзники опасаются возможного наступления немцев и белофиннов и не собираются действовать против большевиков. Заместитель председателя исключительно умело подверг Кемпа допросу и добился от него вполне определенного заверения в том, что во время его отсутствия в Мурманске не будет никаких передвижений военных судов союзников. Заверения Кемпа оставили у советских властей впечатление полной искренности. На следующее утро заместитель председателя позвонил мне и пригласил к себе. Он сообщил, что на основании его доклада Исполнительному комитету о беседе с Кемпом, состоявшейся накануне, было решено пойти навстречу представителям союзников в вопросе, который до сего времени не удавалось разрешить. Речь шла о беженцах, желавших покинуть Мурманск. Для этого было необходимо, чтобы советские власти предоставили морской транспорт. Такой транспорт они могли выделить при условии, что англичане в качестве платы передадут населению Архангельска продовольствие, с которым прибыли два транспортных судна. На это продовольствие ранее предполагалось обменять военные запасы на складах. Суда стояли в порту неразгруженными уже более двух месяцев.

Вопрос об обмене продовольствия на транспортные суда уже обсуждался на совещании британских „экспертов“ — представителей дипломатических, торговых кругов, а также военно-морских сил. Ввиду того что ни вновь прибывший дипломатический представитель (г-н Линдлей. — Э. Р.), ни глава экономической миссии (сэр Вильям Кларк, чиновник министерства внешней торговли. — Э. Р.) не знали ни слова по-русски, британскую сторону на переговорах представлял г-н Лесли Уркварт (которому принадлежали при царе большие горнорудные концессии в Сибири. — Э. Р.). Гонор и пренебрежение, с которыми вел переговоры Лесли Уркварт, привели к тому, что уже через пять минут советские представители покинули совещание.

При этом британский представитель в довольно напыщенной форме заявил, что общественное мнение в Англии не потерпит, как он выразился, чтобы британские граждане стали предметом сделки, и потребовал немедленной отправки подданных Британии.

В результате дело после отъезда дипломатической миссии пребывало на мертвой точке. Теперь этот вопрос, к нашему удовлетворению, был решен. Заместитель председателя просил рассмотреть их просьбу об обмене но существу. Справедливость требует признать, что простой моряк в данном случае превзошел профессиональных дипломатов в методах ведения переговоров.

В одной из бесед заместитель председателя так сумел выспросить Кемпа, что любой ловкий лондонский адвокат позавидовал бы ему. Он, вероятно, узнал что-то тревожное, а в ходе расспросов стало ясно, что он полностью осведомлен о передвижениях военных кораблей союзников. Получив еще раз заверение в том, что ни одно судно не сдвинется с места без разрешения Кемпа, он состазил с его слов список судов, находящихся на военно-морской базе в Белом море. Адмирал перечислил все суда, за исключением крейсера „Аттентив“. Однако заместителя председателя было трудно провести. Адмирал понял, что не следует что-либо утаивать или кривить душой, поэтому он повторил, что „Аттентив“ был послан в Белое море прикрыть действия сухопутных сил против немцев и финнов. На вопрос Виноградова, не направляется ли крейсер в порт Онега на востоке (десант, выброшенный в этом месте, мог бы перерезать железнодорожную линию между Архангельском и Вологдой), адмирал, подобно Питеру (из сказки Барроу о Питере Пэне), ответил троекратным отрицанием. Он добавил при этом, что „не может отвечать за Архангельск“. Это заявление не удивило заместителя председателя.

Отношения между адмиралом и Виноградовым стали настолько доброжелательными, что в один прекрасный день Кемп неожиданно выпалил: „Я думаю, что Британии следовало бы признать Советское правительство“ — и, быстро повернувшись ко мне, добавил: — „Вы согласны со мной, консул?“ Из уважения к истине я должен признать, что над этим вопросом адмирал Кемп задумался намного раньше меня. Он скрывал свои политические взгляды, поэтому я был так ошеломлен, что пробормотал что-то нечленораздельное».

17 июля Янг сообщает о резком изменении обстановки. Он телеграфирует в Лондон: «С 11 июля телеграммы из Мурманска и прилегающих к нему районов перестали поступать, связь прервана. По заслуживающим доверия сведениям, англичане в Кемском уезде захватили русские суда и расстреляли трех членов Кемского совета. Адмирал Кемп и представители Архангельского совета выехали на расследование. Крейсер „Александер“ отплыл в Мурманск 12 июля».

В своем дневнике Янг пишет: «Вечером 11 июля меня срочно вызвали в Исполком Совета. Я нашел там адмирала и капитана британского военного ледокола. Дела были явно плохи. Лица заместителя председателя и двух других членов комитета были мрачны. С трудом сдерживая негодование, Виноградов информировал нас о том, Что, согласно только что полученным сведениям, русские суда в Кеми были захвачены, Совет разогнан и три члена Кемского совета расстреляны. Кемп, казалось, был так же поражен, как и я. Он немедленно предложил представителям Архангельского совета отправиться вместе с ним на его яхте в Кемь для расследования. Приглашение было отклонено. Представители Совета предпочли плыть на собственном судне. Оба судна отправились на следующий день в сопровождении британского военного ледокола, на. котором находился Кемп. Даже сообщения о событиях в Кеми не заставили советские власти отказаться от своего обязательства в отношении отправки беженцев. Беженцы отплыли без каких-либо инцидентов».

В меморандуме, продиктованном в ноябре 1919 года, Янг добавляет, что он «полностью разделяет точку зрения членов Исполкома и считает эти события (имеется в виду расстрел. — Э. Р.) актом неоправданного произвола».

То, что произошло в Кеми, было частично освещено американскими историками. А случилось вот что: под предлогом того, что белофинны в начале апреля совершили неглубокий рейд в направлении Кеми (обвинение, отвергнутое правительством Финляндии в послании британскому правительству), командование войск союзников в Мурманске с одобрения местного Совета, в котором преобладали меньшевики и эсеры, не подчинявшиеся Москве, направило британские, французские и сербские части и бронепоезд в Кандалакшу, в восьмидесяти милях к югу от Мурманска. Затем в середине мая железнодорожники Кандалакши, поддержанные кемскими рабочими, потребовали отвода войск союзников. Из Петрограда сюда был отправлен отряд красногвардейцев для организации обороны. Генерал Мейнард, командующий войсками союзников, выставил пулеметы на пути следования первого поезда красногвардейцев и потребовал, чтобы они остановились, а затем разоружил весь отряд. Далее он двинулся на Кемь, где его солдаты разогнали уездный Совет, арестовали семь его руководителей и расстреляли троих из них — включая председателя Совета Массорина, заместителя председателя Каменева и секретаря Ежова. Сообщения об этих событиях достигли Лондона значительно позже. Одним из них была телеграмма Мейнарда военному министерству. Вот ее содержание: «При разоружении большевиков в Кеми трое из них оказали вооруженное сопротивление. Во время столкновения они — были, к сожалению, убиты. Мы держим под арестом около ста большевиков, участвовавших в заговоре против союзников и Мурманского совета». В другой телеграмме Мейнарда Пулю в Архангельск говорилось: «Я приказал 2 июля разоружить красногвардейцев в Кеми и изъять оружие у населения. В одном доме, куда мы явились с обыском, заседал Совет. Все члены Совета вскочили на ноги. Двое выхватили револьверы, и один из них выстрелил в сербов, производивших обыск, другой бросил бомбу, которая не взорвалась. Во время схватки три члена Совета были убиты». Насколько достоверны эти два отчета генерала Мейнарда, можно судить, если сопоставить их с сообщением, опубликованным в газете в Архангельске, согласно которому трое большевиков «были выведены за город и там расстреляны». Об этом рассказал один серб, перешедший на советскую сторону. Он видел, как их после ареста отвели за город и там расстреляли. Удивительно, но во всех источниках говорилось о трех убитых главных руководителях Совета!

Так или иначе, генерал Мейнард, вероятно, не понимал, что он действовал в стране, с которой Великобритания номинально находилась в мирных отношениях. Странно, что генерал не разобрался, что Те русские, которых он арестовал «за участие в заговоре против союзников», выполняли приказ своего правительства, которое британские власти неоднократно заверяли, что не намерены вмешиваться во внутренние дела русских. Об отношении британских офицеров к событиям в Кеми дает представление письмо в Англию капитан-лейтенанта X. Е. Рендолла, отрывок из которого опубликовал ультрареспектабельный журнал «Корнхилл мэгэзин» (1919, р. 414): «Имел место некий монархический мятеж в Кеми. К счастью, три главных негодяя из городского руководства были расстреляны».

Отчет советских представителей, посетивших Кемь, был напечатан в архангельской прессе 24 июля. В нем говорилось, что обвинения в адрес военного командования союзников были обоснованны. Янг писал в своих неопубликованных воспоминаниях:

«Расстрел трех членов Кемского совета был „мотивирован“ тем, что большевики при аресте „оказали сопротивление“. Очевидно, жертвы были арестованы сербами, которые затем их и пристрелили. В Кеми союзное командование держало членов Исполкома под „домашним арестом“».

Вооруженное вторжение в Архангельск было не за горами. Янг получал из Лондона письма с прозрачными намеками на интервенцию, к которой министерство иностранных дел и военное министерство лихорадочно готовились в последние месяцы. Однако события в Кеми и признания французского консула, сделанные Янгу месяцем раньше, не оставляли у него никаких сомнений относительно скорой интервенции. Его собственное положение становилось все более странным. Так, например, он был вынужден выдать «удостоверение личности» Чаплину, бывшему царскому офицеру, когда тот потерял свой фальшивый паспорт британского подданного, выданный ему в Петрограде. Янг пишет в своих воспоминаниях, что русские заговорщики и представители союзников действовали с «удивительной неосторожностью». Интересно, что г-н Кеннан также отмечает настойчивые попытки Британии в июле 1918 года с помощью тайных агентов всемерно «поощрять» антикоммунистические силы в Архангельске к восстанию, приуроченному к прибытию союзнического десанта. Тот факт, что в городе идут активные приготовления к такому восстанию, не оставался тайной для советских властей.

После отъезда послов союзников, проследовавших через Архангельск в конце месяца, Янг ознакомился с оставленными ими письмами. Одно из них принадлежало капитану Кроми. «Его содержание было таким, что, попади оно в руки русских властей, пришлось бы отменить весь спектакль, а многие из нас могли бы быть повешены».

Тем не менее, писал Янг, «даже после провокационных действий военного командования союзников в районе Мурманска дело ограничилось демонстрацией около консульств союзников. В самые последние дни, когда не оставалось уже сомнений в намерениях союзников, в британской конторе но военно-морским перевозкам был произведен обыск с целью найти спрятанное оружие… К счастью, пожилой рассудительный капитан торгового флота, который исполнял обязанности начальника конторы, занимался только вопросами торговли, избегая контактов с военными, и во время обыска вел себя достойно».

В своих воспоминаниях Янг писал, что в то время он был на грани того, чтобы уйти в отставку, но американский коллега Коул уговорил его не делать этого.

Дипломаты союзников, «укрывавшиеся» в Вологде с февраля 1918 года от мнимой германской опасности, «грозившей» им в Москве. 25 июля в спешке переехали в Архангельск. Они «боялись», что их либо выдадут немцам, либо задержат в качестве заложников в связи с сообщениями о готовящемся вторжении союзников. В ночь с 28 на 29 июля они отправились (на судах, предоставленных советскими властями) в Кандалакшу, куда прибыли 30 июля.

Хорошо известна одна из версий причины их бегства под защиту военных сил союзников на Мурманское побережье. Ее изложил посол США Френсис, выступая перед сенатской комиссией: «Дипломаты решили отбыть в Кандалакшу, потому что в Архангельске готовилось антибольшевистское восстание. Они об этом знали и не хотели находиться там во время этих событий».

Г-н Линдлей в секретном докладе министру иностранных дел, представленном несколькими днями позже, был более точен. «Как только наша группа прибыла в Кандалакшу, — сообщает он, — я информировал генерала Пуля, находившегося в Мурманске, о том, что не стоит долго тянуть с оккупацией Архангельска: задержка может привести к „печальным последствиям“. Восстание в Архангельске было намечено на 3 часа утра 31 июля, и офицеры союзных стран, знакомые с планом действий, были абсолютно уверены в том, что город перейдет в руки наших друзей без кровопролития В течение нескольких часов после того, как будет сделан первый шаг. Время начала восстания несколько раз менялось, в результате многие его участники были арестованы большевиками, а некоторые из них — расстреляны. Медлить больше нельзя». Несмотря на полную уверенность в первоначальном успехе восстания, главари заговора не были уверены в том, что смогут долго продержаться без подмоги. Вот почему, докладывает Линдлей, он «сделал все, чтобы уговорить генерала Пуля прибыть в Архангельск не позже чем через 48 часов после падения большевистского режима в городе». Генерал Пуль. ответил, что он рассчитывал появиться в Архангельске «никак не ранее 6 августа». Линдлей высказал глубокую озабоченность в связи с таким решением и доложил об этом представителям союзников. По их мнению, результаты задержки Пуля будут «катастрофическими», поэтому они решили отправиться в Мурманск в ту же ночь и лично воздействовать на генерала. Однако во второй половине дня Линдлей получил еще одно послание от Пуля. Генерал сообщал о том, что пересмотрел свое решение и немедленно отбывает в Архангельск со всеми силами, имеющимися в его распоряжении. Коллеги Линдлея были «совершенно удовлетворены» этой переменой в его планах.

В своем последующем докладе лорду Керзону о своей работе с июня 1918 по март 1919 года Линдлей добавляет, что, находясь в Архангельске, он беседовал с майором Макгратом и г-ном Харрисоном, которые тщательно готовились к восстанию в городе и прибытию Пуля. Они информировали его, что «Чаплин, офицер русского царского флота, завершил подготовку к свержению Советской власти в городе и сделал все необходимое для создания будущего просоюзнического правительства». Чаплин был «в отчаянии» от бесконечных отсрочек высадки союзников, потому что в случае восстания «он вряд ли сумеет удержать город дольше нескольких дней и противостоять силам, присланным на помощь большевикам».

Когда дипломаты отбыли, г-н консул Янг решил остаться на своем посту, а г-жа Янг отказалась покинуть мужа. Янг писал об этих последних днях перед вторжением союзников в город: «Что касается восстания, которое должно было быть, поднято в Архангельске и о котором неосторожно сболтнул г-н Френсис, местное население ни о чем подобном и не помышляло. К этому восстанию подстрекал офицер русского царского флота, присланный из Петрограда. Он должен был обеспечить его организацию, поскольку эсеровские и другие антибольшевистски настроенные группы передрались между собой за власть. План восстания разрабатывался совместно московскими заговорщиками и представителями миссий союзников. В Архангельске было много зажиточных людей, тревожившихся за свои богатства и банковские вклады. Они готовились предать большевиков медленной пытке, но только если союзники будут держать их в это время связанными по рукам и ногам. Однако „широкое антибольшевистское движение“ являлось таким же мифом, как и сказка о „лояльности“ или „антигерманизме“ белогвардейцев. Народные массы России были недовольны и оставались бы недовольными любым правительством, неспособным совершить чудо, вернуть одним росчерком пера довоенные экономические условия. Но классы, прятавшиеся за спиной белогвардейцев, боялись за свою шкуру еще больше, чем за свое имущество».

Как мы увидим, этот анализ Янга фактически совпадает с анализом американского вице-консула, приведенным в донесении от 1 июня, упомянутом выше. 30 июля Янг уговорил свою жену вместе с англичанами (штатскими служащими), которых ей удастся собрать, тихонько перебраться в деревню в шести милях от Архангельска.

Под давлением дипломатов союзников, о котором красноречиво свидетельствует донесение г-на Линдлея, генерал Пуль и адмирал Кемп буквально наскребли несколько сот человек и отправились с небольшой «армадой» в Архангельск. Согласно данным г-на Линдлея, изложенным в сообщении ог 25 апреля 1919 года, цитированном выше, эта «армада» состояла из французского крейсера «Об» и британского легкого крейсера «Аттентив», плавучей базы гидропланов «Нирана», яхты адмирала Кемпа, двух захваченных союзниками русских эсминцев и транспортного судна. Янг записал: «Экспедиция была спасена от неизбежного уничтожения благодаря навигационному искусству молодого офицера на крейсере „Аттентив“ и туману, позволившему пройти через „горло“ Белого моря не замеченными сторожевыми постами, расположенными по обоим берегам». Первое сообщение об экспедиции архангельские власти получили поздно ночью 31 июля. Согласно ему, «военные корабли союзников бомбардировали Онегу и высадили десант». Только лишь после этого сообщения, как писал Янг, консулов союзников на короткий срок поместили под домашний арест в их собственных консульствах. «Перерезать железную дорогу Архангельск — Вологда у Обозерской, как это предусматривалось планом, не удалось из-за сопротивления красных. Эскадра союзников бомбардировала батарею в Мудьюге, неподалеку от входа в Северную Двину, из орудий и с воздуха. До того как батарею подавили, она успела поразить снарядом переднюю трубу крейсера „Аттентив“, как раз над капитанским мостиком. Гидроплан с „Нираны“ совершил полет над городом. Большевики были захвачены врасплох. Комиссар Кедров, присланный для укрепления руководства Архангельской губернии, находился в это время в Москве, куда отправился с личным докладом. В большевистской организации действовали белогвардейские агенты, которые захватили важные посты с намерением предать большевиков. Последние, на мгновение поддавшись панике, покинули город. После того как большевики покинули Архангельск, был разыгран спектакль „приглашения“ союзников вступить в город. Приглашение было послано от каждого из соперничающих претендентов на власть: одно — от Н. Чайковского, „народного социалиста“, другое — от банды офицеров из пресловутой „дикой дивизии“, которая сразу же после ухода большевиков быстро захватила сейф военного штаба и начала делить между собой несколько миллионов рублей».

Г-н Линдлей в донесении, подтвердив поспешное отступление советских войск после облета города союзными самолетами 1 августа, добавляет следующее: «Как только большевики отступили, восстание, которое, как предполагалось вначале, должно было произойти за несколько дней до прибытия союзных войск, вспыхнуло, и в течение нескольких часов наши друзья стали хозяевами города… Ход событий со всей ясностью показал, что, если бы наши друзья восстали за несколько дней до прибытия союзников, Кедров и его наемники, по всей вероятности, сумели бы расправиться с ними до нашего вступления в город. Именно этого я и боялся, когда, проезжая через Архангельск две недели назад, настойчиво советовал тем, кто поддерживал связь с антибольшевистским движением, не начинать восстания до тех пор, пока не будет полной уверенности в том, что подкрепление от союзников прибудет через несколько часов после начала восстания… Нет сомнения в том, что среди фабричных рабочих все еще имеется значительное число большевиков». Успех вторжения был недолгим. «Через несколько дней советские войска, придя в себя после первоначальной паники, и получив подкрепления с юга, сумели остановить и задержать силы союзников, которые успели продвинуться в направлении Вологды немногим больше четверти пути». Описывая месяцем позже само вторжение, Феликс Коул докладывал 10 сентября в госдепартамент, что толпа, приветствовавшая иностранные войска, состояла целиком из представителей буржуазии и зажиточного крестьянства. «Рабочий класс явно отсутствовал… Когда офицеры союзных войск проходили по улицам по направлению к правительственному зданию, отсутствие рабочих было еще заметней». Действия новых властей вскоре показали, что недоверие к ним было вполне обоснованно. Генерал Пуль немедленно ввел военное положение и назначил французского офицера, полковника Донопа, военным комендантом города, а «народный социалист» г-н Чайковский назначил капитана Чаплина «командующим вооруженными силами верховного правительства Северного района». Среди приказов, изданных в первые недели, были приказы об отмене рабочего контроля на заводах (13 апреля), о замене советского флага на царский на военных и торговых судах (14 августа), о восстановлении военных трибуналов и смертной казни (30 августа), о возврате национализированного торгового флота прежним владельцам (2 сентября) и об отмене всех советских декретов, касающихся социального страхования (13 сентября). Действия генерала Пуля вызвали большое беспокойство в Вашингтоне. Государственный секретарь заявил британскому послу, что, если положение не изменится. Соединенные Штаты серьезно рассмотрят вопрос о дальнейшем нахождении своих вооруженных сил под командованием Пуля. В сердитом, но весьма характерном ответе от 15 сентября генерал обещал изменить свои методы управления городом по согласованию с г-ном Линдлеем, но заявил при этом: «Было бы роковой ошибкой предоставить свободу слова и дать возможность вести пропаганду большевикам… Среди рабочего класса Архангельска большевики имеют много преданных последователей». Он возражал также против предоставления «свободы действий правительству, которое боится рабочих и угрожает им». Потворство такому правительству может привести к «бунтам, поджогам и забастовкам».

Действительно, военный переворот, совершенный Чаплиным 5 сентября с молчаливого согласия генерала Пуля, привел к отстранению правительства Чайковского от власти на 24 часа. Но это вызвало общую забастовку рабочих. В городе появились вооруженные отряды крестьян. Все происшедшее подтвердило, что заявление Соединенных Штатов имеет под собой основу. Чайковский встал во главе нового правительства, в котором была широко представлена буржуазия.

К этому времени, однако, Янг навсегда покинул Архангельск. Позже он писал о том, что пытался обсудить с Линдлеем вопрос о бесполезности оккупации еще до того, как она произошла. Однако Линдлей не проявил к его призывам интереса. Придя к выводу о «безнадежности» своих попыток убедить Линдлея, 4 июля Янг попросил предоставить ему отпуск. 8 июля Линдлей направил телеграмму в Лондон о том, что Янг нуждается в отпуске «в связи с переутомлением». Ответа, однако, не последовало. 9 августа Линдлей вновь телеграфировал, что Янгу требуется отдых по состоянию здоровья. 19 августа его помощник Сандерс телеграфировал в Лондон, что г-н и г-жа Янг отплыли 17 августа на «Эгбе» — торговом судне, в течение нескольких месяцев стоявшем в порту неразгруженным. На пути в Англию «Эгба» столкнулась с американским судном. На «Эгбе» образовалась большая пробоина. Это произошло в 2 часа ночи в 60 милях от Оркнейских островов.

Остается добавить, что с учетом последующих пополнений силы союзников в Архангельске к 26 марту 1919 года составляли: 13 100 англичан, 4820 американцев, 2349 французов, 1340 итальянцев и 1280 сербов, а также 11 770 русских, мобилизованных архангельским правительством. Эти данные были представлены палате депутатов в Париже министром иностранных дел Пишоном.

Тяжелое моральное состояние Янга, вызванное несогласием с оккупационной политикой, усугублялось общим ухудшением здоровья. Среди его бумаг имеется свидетельство, датированное 27 сентября 1918 года, за подписью профессора медицины Эдинбургского университета. Янг страдал «диспепсией и нервным истощением с периодическими нервическими приступами и нуждался по крайней мере в двухмесячном отпуске».