– Привет, старик! Как всегда? – и принялся наливать коньяк, не дожидаясь моего ответа. Вопрос и вправду был риторическим: мы знакомы уже несколько лет и симпатизируем друг другу, разве что не писали с крепостной стены, переплетая струи, как делают самураи в знак подтверждения дружбы. К тому же, я – постоянный клиент со стабильными запросами из разряда «трех Це» – coffe, cigare, chocolate с небольшой модификацией: склянка хорошего коньяку и две ягоды чернослива на закуску. У них, похоже, нескончаемый запас американского чернослива из банок твердого картона. Хороший коньяк, вкусный чернослив. И маленькая чашечка кофе под сигариллу. Из недели в неделю по пятницам, если не считать командировок. Тихий уютный бар под названием «до и после» почти дверь в дверь с моим подъездом. Своеобычный шлюз между машиной и квартирой, между буднями и выходными. Посвященные, близкие, свои знают легенду названия: «Она любила чашечку кофе до и сигаретку после». Остальные пусть ломают голову. Есть и кодовое изречение: «Лед и мелкие деньги – хлеб бармена». С моей легкой руки также прижилось итальянское «Un buon vino, un buon uomo e una bella donna dura poco», что по-русски: «Хорошее вино, хороший человек и красивая женщина длятся недолго».
– Где ты на этот раз пропадал?
– Неделя в Италии, теперь две недели свободен.
– Будешь дома?
– Не знаю… можно было бы и проветриться.
– Есть хорошая возможность пробздеться с гарантированным адреналином.
– Really?
– Really and truly!
– Что надо?
– Если ты настроен серьезно, я сделаю звонок. Чел придет и тебе все расскажет. Да?
– Давай!
Волевого типа спортивный мужчина за сорок. Шатен, густые волосы, короткая стрижка. Жесткий взгляд. Энергичное рукопожатие: “Привет, Тайд!”
– Всеволод! – отрекомендовался я.
– Нет, я знаю, тебя зовут Тайд, – неожиданно отреагировал он.
– Не хочу быть Тайдом! – буркнул я.
– Хорошо, тогда – Ариэль. И поверь, Лоск или Люкс – это пошло.
– Но почему обязательно меня нужно звать, как стиральный порошок?
– Знаешь, у меня есть друзья, они в отпуск ходят на Приполярный Урал, сплавляются на надувных плотах. Их зовут Кэп, Шкип, Старпом, Боцман и так далее в соответствии со спецификой флотской жизни. Эти прозвища за многие годы так приросли к ним, что я уже позабыл их настоящие имена. Шел сюда и подумал, что это нехорошо, не нужно поддаваться постоянству, нужны перемены, пусть в именах. Давай в этом сезоне будут актуальны стирально-моющие имена. – Он подкупающе улыбнулся. – Если ты Тайд, то я – Ариэль. Если нет, то наоборот.
– Особенно в ходу были клички вроде: «Коротыш», «Криволапый», «Техасец», «Лежебока Билл», «Роджер-Выпивоха», «Хромой Райли», «Судья» и «Эд-Калифорния», – сказал я, вроде как бы вбок, про себя.
– Откуда это?
– О'Генри, – скупо обронил я и добавил: – Имя и фамилия человека считались его личной собственностью, а чтобы его удобнее было кликнуть к стойке и как-то отличить от других облаченных в синие рубахи двуногих, общество присваивало ему какое-нибудь временное звание, титул или прозвище.
– Ну вот видишь, всё в русле старинных традиций! Так Тайд или Ариэль?
– А я еще никуда не еду. Какие предложения?
– Предложение поехать на яблочную шабашку. Шутка. А не поехать ли, сэр, нам собирать топазы? Или бериллы?
– А с чего адреналин?
– Подпольно и нелегально…
– А это не одно и то же? – прикинулся я.
– Мы будем делать это незаконно и ниже уровня земной поверхности, то бишь в шахте.
– Извините, вы меня видите в первый раз…
– А Виталика далеко не в первый. Мы с тобой в равном положении: если А равно Це и Б равно Це, то все договорились, правильно? Теперь прикинь, что Виталика зовут Це и он выступает нашим поручителем. Поэтому хватит тереть друг другу уши! Завтра, в самолете, у нас будет достаточно времени на обсуждение экскурсии. Кстати, литературовед, знаешь, откуда пошло выражение «склеить девушку»? В советские времена был клей под названием БФ, точь-в-точь как на погонах моряков Балтийского флота… Как я понимаю, у тебя увольнительная и нет времени терять время!
Уже уходя, он вдруг обернулся:
– Да, по-честному, друг мой, вы страдаете херней?
– Что-о?
– Вот! Старые доктора знали латынь: Hernia – это грыжа. Грыжей, спрашиваю, не страдаешь, а то носильщиков нам не положено?!
Я вообще-то по натуре авантюрист. Но так меня еще никогда не клеили…
Из моего окна сквозь прореху в листве растущих рядом с домом больших деревьев виден стоящий через дорогу храм. Сегодня тепло, но не жарко. Проем распахнутых настежь тяжелых дверей чернеет в подсветке яркого закатного солнца. Вышел охранник в милитари. Стал в портале и разнежился в ласковых лучах, закинув за голову руки. Храм, два креста – один высоко в небе, другой на самой земле…
Я очень люблю вид из моего окна, стоял бы и смотрел… но не меньше мне нравится менять виды. Я люблю путешествия!
Ход событий напоминал плотно сложенные в кулак пальцы: ни свет ни заря мой новый знакомый был у меня, лифт, такси, Домодедово, и вот уже 737-й «Боинг» решительно раздвигает утренние облака крыльями. Третьего дня я летел из Рима и не думал, не гадал о новом путешествии. И на тебе – через полтора часа мы должны быть в столице государства из ближнего зарубежья.
Хотите места подальше от чужих ушей? Возле иллюминатора? В бизнес-классе? А, у вас занятия по тактике? Да где угодно: ранний рейс, поздний сентябрь, суббота – свободно. И вот уже Тайд (я почти смирился с этим дурацким прозвищем) ликвидирует мою каменную неосведомленность. Ликбез он начал с вопроса о моем отношении к геммологии.
Вопрос навеял воспоминания. Два года назад в Тель-Авиве я был на экскурсии по алмазной бирже. Цирлих-манирлих: удостоверения с идентификацией по отпечатку пальца, шлюзы с кодовыми замками. Зашли в кабинет, а там дама с бейджем «Gemologist». Немолодая брюнетка, стройная, модная, яркая. Посмотрела на меня, улыбнулась – а мы три мужика и переводчица вокруг ее стола: «Ты женат?» «Скажем так», – отвечаю я неопределенно. «А что Скажемтак любит из украшений? – глядя мне прямо в зрачки, спрашивает она. – Давай я тебе замечательные скидки под праздник сделаю (канун еврейского Нового года)!»
– Гарнитуры, – брякаю.
Аж зашлась в смехе:
– Твоя что, мебель коллекционирует?
– У нас так говорят, – оправдываюсь. – А как у вас называется кольцо и сережки, и то и другое?
– Комплект…
– Пусть будет комплект…
Она и с бриллиантами эти штуки комплектовала, и с гранатами, так старалась, мужики аж слюной изошли, а мне – хоть бы хны, даже обидно. Но Gemologist глянула на меня с пониманием и сказала: «Просто это не твое – это твое», – ткнула пальцем в мой старинный «Мозер», который на жаргоне советских часовщиков назывался «Тряпка».
Этимологию мне объяснил ветеран часового дела. Вынув из глаза лупу, внимательно посмотрел на меня: «Вы же знаете, за чем гоняются модницы? За шмотками, или, как некоторые говорят, «шмутками». Почему? Потому что на идиш шмата – это тряпка. У Генриха Мозера первые буквы имени и фамилии АШ и М (Heinrich Moser) – вот вам и «шмата».
Мне часы достались от одноклассника Гришки, которому эти громадные наручные «котлы», выпущенные еще в XIX веке, перешли от прадедушки. Они были, как карманные, но с «ушками» для ремешка. Такие неудобные в носке и такие любимые. Я подивился наблюдательности израильтянки: и вправду, куда тем брюликам против моего утиля…
– Прохладно отношусь, Тайд! Проверено… Никак! И уж с тобой поехал не из пристрастия к камням.
– Ну, оптимист считает, что живет в лучшем из миров, а пессимист опасается, что так оно и есть на самом деле… Я, братец, камни просто обожаю. Не в украшениях, а сами по себе. У меня классная коллекция. Среди людей моих возможностей лучше – только у полковника Шукаева. Но он еще в советские времена рыскал за камнями и в Средней Азии, и в Африке, и во Вьетнаме: служба способствовала. Он у нас, только не смейся, геолог-артиллерист.
Но я не о том. Мы едем за топазами. За тяжеловесами, как их называли уральские рудокопы, за кристаллами силиката алюминия. Топазы – кристаллы, но полудрагоценные, а аморфные опалы, стекло стеклом, – драгоценные. Но, знаешь, полудрагоценные топазы не стеснялись вставлять в королевские и султанские короны, называли «сибирскими алмазами». В России старые копи уже отработаны. Рекордный вес камня – 10 кг. На Украине в 1965 году нашли топаз на 117 кг винно-желтого цвета. А в Бразилии, говорят, добыли кристаллище на 6 тонн. Место, куда мы едем, к нам ближе всего. Кроме того, дело опробованное.
– Там государственный промысел?
– Самое интересное, что до восьмидесятых годов все эти топазы и бериллы как мусор отправляли в отвал. Все было заточено на добычу пьезокварца – оборонка! С затратами не считались – выработки, прикинь, проходили в гранитных щитах. А чтоб всякие не богатели на «левых» камешках, отвалы периодически рекультивировали, попросту засыпали землей и устраивали лесонасаждения. Интерес для власти представляли только кристаллы-гиганты. В 1976 году достали огненный топаз на 39 кг, редкой красоты, его в лихие девяностые из музея украли, так нигде и не всплыл потом. Может, тупо распилили на поделки…
Рухнул Союз – ухнул промысел. Наш Петрович невзначай сунул хрен в английский чай, и все сразу стало новым – хрен английским, чай – хреновым… Я в последнее время стараюсь не употреблять крепкие слова без нужды, так ты сам переводи. Кварц оказался никому не нужен, тут бойкие люди и потянулись на камешки: открыли совместное предприятие и наладили экспорт. Сколько ушло за кордон, никто толком не знает, но, наверное, много, потому как спрос сильно упал. И все опять затихло. Там теперь, дорогой Ариэлюшка, зона, как у Стругацких.
– Мы сталкеры?
– Типа того.
– А если спроса нет, зачем мы туда? У нас некоммерческое предприятие?
– Все зависит от крупности добычи. Я лелею мечту найти кристаллюгу и настроился на эксклюзив. Может, повезет напасть на берилл. А это уже другой коленкор. Некоторые из разновидностей берилла, тот же изумруд или хорошей окраски аквамарин, – это, батенька, драгоценка. А если нет – не обессудьте, панэ, вы ж в туристы записывались, проветриться захотелось, вот и будет вам экскурсия.
«Застегните ремни!», посадка, доставка до аэровокзала, получение багажа, и вот мы уже садимся в такси. «Гаражный кооператив «Звезда», – буднично командует водителю Тайд. Тот без лишних разговоров везет нас через весь город в спальный район, разворачивается и уезжает, оставив двух искателей приключений посреди пустынного двора, обставленного каменными гаражными боксами, в компании набежавших местных собак. Достать ключи из тайничка, открыть ворота – плевое дело, и на тебе, серый «Ниссан-Кашкай» уже пофыркивает двигателем.
– Посмотри, документы в бардачок положить не забыли?
В бардачке лежала черная кожаная папочка, в ней аккуратно сложенные: техпаспорт, страховка, доверенность, документы на оружие. Следом за ней я вытащил два мобильных телефона, по логике с местными симками, и махонький, как игрушечный, двуствольный-бок пистолетик с рукоятью типа головы попугая и картонную упаковку патронов.
– Дерринджер. Оружие последней надежды… – сказал он, увидев мое замешательство, – можно и в носке спрятать. Люблю такие штучки. Не дрожи, все законно…
Сам Тайд осматривал содержимое багажника: автомобильный аккумулятор, перфоратор, лампы-коногонки, каски, веревки, лопаты, спальники, небольшая палатка, ящик минеральной воды в больших пластиковых бутылках и всякого-всякого, вплоть до маленького холодильника.
– Заботливые у тебя друзья, даже крошку-холодильник приложили…
– А как бы мы с тобой без холодильника аэрофлотовские наборы с едой сберегли?
«Вместе весело шагать по просторам, по просторам, по просторам…» – мурлыканье со стороны кормы, думаю, означало удовлетворение от осмотра.
– А кто готовил этот плацдарм?
– Друзья!
– А почему «ниссан»?
– У тебя есть какие-то предубеждения? Военным атташе, знаю, приличествует «вольво». Во всем дипломатическом корпусе. Будь то европейским, будь то африканским, будь то демократам, будь то каннибалам: «вольво»! Если ты ездишь на «вольво», ты не обязательно атташе, но если ты атташе – ты обязательно ездишь на «вольво»! У вас тоже есть принципы, мистер Фикс?
– Каким ветром надуло о пристрастиях военных дипломатов?
– А я знаком с милейшим Виктором Ивановичем Корзухиным, который в Москве их всех пользует – Volvo Diplomat Sales! Давай, Арик, переодеваемся, да по коням! Нас, граф, нас-то-ятельно ждут великие дела!
Тайд держит руль и слушает музыку, а я не могу выпустить из рук пистолетик.
– Скромное обаяние Дерринджеров, правда? Эта модель – «Кобра». Что тебе для дамской сумочки, что в жилетный карман сунуть. Легкие, компактные, отдача небольшая, да и точность для таких пукалок отменная. Derring, если перевести, – отчаянная смелость. Фамилия мастера до такого недотягивала одной буквы «р»: Деринджер, Генри Деринджер. И вставили, чтоб уж смелость так смелость. То, что ты уже полчаса мацаешь, – модель марки «Ремингтон 95 Дабл Дерринджер». «Ремингтон и сыновья» за почти 70 лет напечатал под 100 тысяч таких братцев. Разошлись по миру детки, поплевывают себе свинцом. Попробуй, поверни рычаг защелки, стволы откинь вверх-назад. Видишь, в таком положении удобно и стреляные гильзы экстрактором удалить, и новые патроны задать. Потом запер стволы – и пали!
Да, в этом пистолете было свое обаяние. Обаяние хорошо сделанной работы, совершенного механизма, обаяние оружия. Наверное, еще и обаяние старины.
– Я не ожидал в тебе такого романтизма. Это второе откровение за сегодня.
– А первое?
– Камни…
– Ага, я вначале произвел на тебя впечатление сухого прагматика, да? А тут оказалось, от пукалки торчу. Фрустрация?
– Не то чтобы по-настоящему, но удивило. А ты стрелял?
– По людям? Тебя же интересует, стрелял ли я в людей, да?
– Интересует! Очень интересует!
– Нет, я больше приучен голыми руками, если точнее, пустыми. Очень серьезно занимался, много лет со всем усердием.
– Карате?
– Карате, У-Шу. У меня, поверь, были хорошие учителя, настоящие. Лаосец, вьетнамцы, китайцы, наш тот еще дяденька… и еще один.
– Сейчас эта ягода отошла, все это народ уже не вставляет.
– Да. На лужайке, за которой в советские времена была кулинария, а теперь – бутик «Домино», работает бригада газонокосильщиков, за старшего у них негр. Рядовые – с колесными агрегатами, бригадир – с триммером. Проходя, услышал, как невыразительная крашеная блондинка, похоже, мастер из «Зеленстроя», наставляет бригадира: «Ты, Русланчик, спуску этим шарамыгам не давай, чтоб они у тебя, как негры на плантациях, с косилками весь день мотались!» Что ж теперь говорить, если негров учат гонять белых, а в Китае, как признают сами китайцы, теперь предпочитают играть в футбол и пить пиво. Мало кто умеет по-настоящему… Но свой путь у каждого. Дорога, которая нас выбирает! Нужно заниматься. Один из иероглифов Гун-Фу, «Гун», – это длительная, упорная работа, а «Фу» – процветание, превосходная степень. Вместе – «виртуозное искусство», «мастерство». Даже если ты всего лишь варишь суп, и то Гун-Фу приходит не сразу. А У-Шу… Я потратил уйму времени! Но я ни о чем не жалею. Кстати, ты можешь вполне обоснованно сказать: «На фига ваши ушуйские штучки, если есть такие пукалки, если есть «калашников»?» И будешь прав, понимая под автоматом такую себе дубину. Но быть снайпером – большое Гун-Фу, а для этого – много-много нужно заниматься!
Живет, я читал, в Канаде некто Говард Дерби, ганфайтер. Пацан за одну секунду достает револьвер из кобуры и от бедра расстреливает пять движущихся целей. От стартового сигнала до первого выстрела проходит всего четверть секунды. Он быстрейший стрелок на Диком Западе – это его Гун-Фу! Он не выдергивает оружие, а просто хватается за рукоятку и прогибается назад, локоть при этом уходит за спину и дуло едва приподнимается над оторочкой кобуры – выстрел! Ганфайтер – это полный автоматизм. Смотрю их выступления, похоже, на уровне бедер у этих парней есть еще пара глаз – хрен промахиваются!
– Наш ротный говорил об эффекте шестисот патронов: нельзя научиться стрелять без того, чтобы не выпустить по цели хотя бы 600 пуль. Сколько ж нужно этим?
– Да они живут стрельбой! Жрут, спят и стреляют! Жрут, спят и стреляют! И так во всем, что бы ты ни делал по-настоящему: жрать, спать и заниматься!
Японский лейтенант Хироо Онода, который тридцать лет партизанил на филиппинском острове, не веря, что война закончилась, больше всего пекся о своей винтовке: регулярно смазывал говяжьим жиром, разбирал и чистил, в холодную погоду закутывал в ветошь, в дождь – закрывал своим телом. Когда его уговорили сложить оружие, вышел в чистой аккуратно заштопанной нитками из пальмовых листьев форме, подпоясанный самурайским мечом, со своей исправной, заметь, «арисакой» и 500 патронами к ней…
– Интересно, как в современных условиях, будучи на обитаемом (!) острове, можно тупо не знать о том, что происходит в мире?
– О, это интересно! Ну, листовки, которые ему вначале подбрасывали, – вражеская пропаганда, не на того напали. Позже – газеты, журналы, письма от родных – изощренная пропаганда, родственников захватили американцы. Обзавелся на боевой вылазке портативным приемником – олимпиада в Токио, японское индустриальное чудо – будни информационной войны. Нас не проведешь: если война закончилась, кто тогда лупит американцев во Вьетнаме? И даже случайная встреча с японским хиппи-натуралистом не поколебала устоев: «Буду воевать, пока майор не отдаст мне другого приказа!» Такой себе вариант «Честного слова», ты читал в детстве Алексея Ивановича Пантелеева?
– Читал! Нашли майора?
– Да, мужик успел тихо состариться, торгуя книжками в магазине. Доставили командира на остров, и лейтенант получил приказ сложить оружие. В 1974 году.
– Ну и причем здесь Гун-Фу?
– Анекдот, советский, о запуске космонавтов на Солнце: «Мы ж сгорим!» – кричат летчики. «Ну, здесь, товарищи, тоже не дураки сидят, – отвечают им члены Политбюро, – вас запустят ночью!» Ты прав, это еще не про Гун-Фу. Вся эта сага о самурае поведана ради одной фразы: «Когда вы годами находитесь в джунглях, то становитесь их частью». Ты понял, нет? Грубо говоря, хороший ганфайтер – это когда есть оружие и есть человек, совершенно, нет, изощренно владеющий им. А Гун-Фу – это когда нет отдельно оружия, и нет отдельно человека, изощренно владеющего им. Есть человек-оружие! Человек-джунгли! Мастер! Это большой секрет, как говорит весьма уважаемый мною китаец.
Город Василий Васильевич, как его именует Тайд, отстоит от столицы на 184 км, три часа езды. До третьего раздела Польши (XVIII в.) здесь была Речь Посполита. Потом Кутузово – в честь Кутузова; потом названия менялись, но все – имярек. Дворец Кутузова в парке с вековыми дубами сгорел в гражданскую. Дубы вырубили немцы в отечественную. Бронзовый бюст Кутузова сперли в наши времена вандалы, небось, на металлолом. И только река течет себе равнодушно под кручами, как текла во времена, когда Василий Васильевич был Александрополем, Хорошками, Горошками, как будет течь после…
Что такое две сотни километров на хорошей машине по хорошей дороге, да под хорошую музыку? Форменное ничего. Бздынь, – и мы на месте. Объехали город, съехали к селу с ласково звучащим именем, на тихой околице остановились у ворот неброской сельской усадьбы. Приехали.
Тайд распахнул ворота – тихо и пустынно:
– Заходи!
Небольшой кирпичный домик под тронутой мхом шиферной крышей. Двор хозяйской заботой не обласкан – ни цветов, ни овощей, ни кур, ни собаки. Но и запустения нет, все чистенько.
– А кто здесь живет?
– Никто! В советские времена был тут крепкий колхоз, человек четыреста жителей. Теперь хозяйство захирело. За этой усадьбой приглядывает сосед. Он не рядом, через улицу…
Машину, на которой приехали, мы поставили в каменный гараж рядом с домом, предварительно выгнав из него старенькую «Ниву».
– А вот, Ариэлюшка, и наш Конек-горбунок для странствий в этом мире.
– А что, «ниссан» тут не канает?
– Помпезности чурайся, здесь всего уместнее скромнейший «Де-Шево»! Вам такая марка известна? Нет? Скромность, старик, вот что приличествует джентльменам в этом краю, небогатом и просматриваемом со всех сторон. Старая тачка, неброская одежда и простое жилье… Апартаменты, увидишь, чистые и даже не без уюта! «У нее все свое, и жилье, и белье»… Пошли, умоемся, разложимся, поедим и спать, а то, как стемнеет, нам выдвигаться…
В коридоре Тайд повесил на стену привезенный с собой плакат в рамке из небьющегося стекла. Архаичный такой плакатик, может, и времен сразу после войны. Дяденька-шахтер, похоже, взрывник, призывает: «Перед выпалом дай сигнал и укройся в безопасное место. Тщательно веди счет взрывам».
– Что это? – удивился я.
– Поднялся я в первый раз на-гора, и сопровождавший меня тамошний горный мастер, мудрейший, как показала жизнь, человек, дал мне в напутствие сей плакат. Я, видишь, обрамил его и каждый раз, когда еду сюда, беру с собой.
Умылись, пошли на кухню. Тайд подключил холодильник, достал из него пакеты с авиаедой, поставил разогревать их на пароварке, которую тоже привез с собой.