Взрослые сказки о Гун-Фу. Часть I: Ци-Гун

Роттер Михаил

Сказка о морали, самая важная

 

 

Разные школы и разные мастера Ци-Гун используют весьма различные подходы к обучению. Однако все они сходятся в одном: настоящий мастер должен вести правильный образ жизни. В общем, ничего особенного в этом нет, так как правила правильного (простите за «масляное масло») поведения существуют в любой священной книге. Правила правильной жизни обычно очень простые: не лгать, не воровать, не убивать, ну и так далее, по вполне понятному принципу: если ты человек, то и веди себя, как человек, а не, пардон, как скотина.

Само собой, есть такие правила и в Ци-Гун. Их точная формулировка варьируется от школы к школе и может звучать, например, так:

– Научись отличать хорошее от плохого и, научившись, живи честно.

– Уважай своих родителей, люби свою семью.

– Почитай своего учителя, как своего отца; не суди его, считая, что он передал тебе недостаточно знаний.

– Относись к тем, с кем изучаешь Ци-Гун, как к братьям и сестрам, без лишних слов помогай им.

– Помни, что путь к истинному мастерству лежит через тяжелую работу.

– Если тебе выпадет удача достичь мастерства, избегай гордыни, помни, что скромность – это признак настоящего мастера.

Само собой, таких «наборов правил» очень много, но суть их примерно одинаковая: «Будь паинькой, веди себя хорошо, не обижай одноклассников, не огорчай учителя и папу с мамой». И редко кого интересует, что ты при этом думаешь, внешне ведешь себя хорошо, держишь себя «в пределах» – и ладно. И это правильно, этого вполне достаточно для первого этапа. Но на более высоком уровне становится важнее, что человек думает, потому что при правильном состоянии ума неправильные действия становятся просто невозможными. Например, если у человека «правильный ум», то ему не нужно говорить, чтобы он не воровал и не обманывал, – ему и так это в голову не придет. В общем, как всегда в Ци-Гун: главное – это ум.

 

Сказка о морали

(Рассказана мастером Минем)

Может, и не мне говорить о морали, потому что судьба моя сложилась так, что из того, что нормальному человеку нельзя делать, я, наверное, только не воровал. До и то лишь потому, что предпочитал отбирать силой. И еще разве что не обманывал… своих. Чужих же я в свое время и за людей не считал. А может, именно мне и говорить, потому что только такой человек, как я, способен оценить правильность того, чему меня наставляли дед и Ван, и понять, во что может превратиться человек, идущий по неправильному пути. Кстати, много лет спустя, отвоевав, поселившись в Ирландии и превратившись в почтенного старикашку-лекаря, я живу именно по тем правилам, которым меня обучили еще в детстве и которые я смог оценить только в зрелом возрасте. Но, хвала Небу, все-таки сумел сделать это еще в этой жизни.

Когда я учился в Советском Союзе, я услышал русскую пословицу, которая мне очень понравилась: «Когда черт старится, он идет в монахи». Когда мне ее растолковали, я, помнится, подумал, что первая ее часть (про черта) – это точно про меня. А теперь, состарившись, я сумел оценить и ее вторую часть. Разумеется, монахом в полном смысле этого слова я не стал. У меня достаточно, я бы даже сказал, много денег, я живу в большом красивом доме, у меня дорогая машина и все такое прочее. Но образ моих мыслей изменился совершенно: я теперь не человек, который убивает людей, я теперь человек, который помогает им и лечит их. Многих даже без вознаграждения. Но это все пустое, просто предисловие к тому, чтобы рассказать то, что говорил мне Ван по поводу правильной морали.

Когда мое обучение у Вана подходило к концу, уже перед самым прощанием он сообщил, что готов дать мне самый важный урок. Важнее, мол, за все годы учебы не было. Я обрадовался, решив, что он собрался передать мне какую-то совершенно секретную технику. Честно говоря, я в существование каких-то сверхъестественных, неизвестных мне техник не очень верил, но Ван столько раз поражал меня, что я не слишком удивился бы, если бы он показал свой очередной «фокус».

По поводу таких «секретных техник» еще в детстве дед рассказывал мне совершенно правдивую историю, происшедшую во времена его юности с одним известным тогдашним мастером Ци-Гун и воинского искусства.

У мастера был ученик, которого он наставлял много лет и готовил себе в преемники. За это время он передал ему все методы школы, кроме одного, самого секретного. Речь шла, разумеется, не о какой-то особой технике, нет, речь шла еще об одном, завершающем принципе, который венчал все техники школы и без которого школа теряла свою потрясающую эффективность. Было принято, чтобы этот метод учитель передавал ученику только перед самой смертью. И это была вполне понятная и обоснованная традиция: пока учитель не «отдал» этот метод, он оставался сильнее ученика.

Однако мастер совершенно не собирался умирать, а ученик терял терпение: как он ни упрашивал своего учителя передать ему «жемчужину школы», тот оставался совершенно непоколебим. И, как оказалось, был совершенно прав. Мастер старел, а ученик набирал силу и становился все грубее и злее, на него уже начинали жаловаться деревенские жители, которых он и в грош не ставил и постоянно задирал. Однажды, окончательно потеряв терпение, он пришел к своему мастеру и сказал, что либо тот доучивает его до конца, либо он перед лицом всей деревни вызывает его на смертельный поединок. Старик, как всегда, спокойный, ответил отказом.

Ученик действительно вызвал старика на поединок и, будучи уверен в своей победе, назначил схватку на центральной деревенской площади, чтобы все желающие могли засвидетельствовать его победу. Желающих оказалось много, например, моего деда специально привел его учитель Ли, который сказал ему так: «Ты идешь смотреть не на поединок. Он будет неинтересным, исход его заранее известен, и смотреть там будет не на что, потому что все произойдет очень быстро. Ты идешь смотреть на более важную вещь – на то, к чему приводит неправильная мораль».

Зрелище действительно оказалось совершенно неинтересным, дед говорил, что даже скучным. Вначале все выглядело, как плохое театральное представление. Ученик вышел в центр площади, во всеуслышание предъявил мастеру свои претензии и вызвал его на смертельный поединок. Мастер же был предельно краток. Он сказал, что не хочет поединка и смерти ученика. При этом он приложил правую руку к сердцу, а левую поднял вверх, призывая Небо в свидетели, что говорит он от чистого сердца. Дальше, как и предсказывал Ли, все было очень быстро. Ученик, быстрый, как молния, метнулся к учителю, который так и стоял неподвижно, воздев одну руку вверх, а вторую держа на груди. Метнулся и упал, чтобы больше никогда не встать. А мастер (теперь как-то сразу стало видно, насколько он стар), сокрушенно покачав головой, направился к старосте, чтобы договориться о похоронах ученика.

Историю эту я вспомнил, когда Ван заговорил о «самом важном» уроке, и, как потом оказалось, не зря, ведь самый важный урок Вана был связан не с какой-то новой «бесценной» техникой, а именно с моралью, о которой Ли в свое время говорил еще моему деду.

Наставление это Ван передал мне за вечерним чаем. Просто беседа учителя с повзрослевшим учеником.

– В свое время, – начал Ван, – у меня был знакомый англичанин. И не делай удивленные глаза, – кого здесь только не было. Странный он был, говорил, что ученый, интересовался нашими традициями и нашим языком. И вот когда он захотел увидеть методы традиционного обучения, один очень уважаемый человек попросил меня показать, как я воспитываю своих учеников. Мне стало любопытно, так что я охотно пригласил его к себе и поселил здесь, в хижине. Жил он тут две недели и смотрел, как я обучаю своих учеников. Посмотреть было на что – тогда у меня был не один ученик (да еще такой молокосос и оболтус, как ты), как сейчас, а целых три, причем все взрослые, прозанимавшиеся у меня не менее десяти лет. Иностранцу явно было интересно, так что он все время что-то записывал, а иногда даже сам принимал участие в занятиях. Я не возражал, потому что был уверен, что за пару недель он не только никаких секретов не узнает, но даже не поймет, о чем идет речь. Однако я оказался не прав. Самую суть системы он понял. Дошло это до меня, когда мы, прощаясь, пили с ним чай. Вот как теперь с тобой.

Он сказал, что есть у них такая пословица: «Не воспитывайте детей, все равно они будут похожи на вас. Воспитывайте себя». Я очень вежливо сказал, что у каждого народа есть своя мудрость, что эта пословица мне очень понравилась (и это была чистая правда), но я не понимаю, к чему он мне это говорит. А умный англичанин ответил мне, что именно так я воспитываю своих учеников. Ты понимаешь, к чему я это говорю?

– Ну, наверное, он хотел похвалить вас, вашу методику обучения.

– Может, и так, но я думаю, что он понял (все-таки ученый, весьма умный и совсем немолодой человек), что самое главное в Кхи-Гонг и воинском искусстве.

– И что же?

– Странно, он понял всего за две недели, а ты за несколько лет – нет. Ладно, скажи мне, за эти годы я много тебя воспитывал?

Тут я задумался: действительно, Ван меня никогда не поучал. Мог иногда сказать пару слов или влепить оплеуху за неподобающее, как он выражался, поведение, но читать длинные лекции о «морали воина» и тому подобную чепуху… Нет, такого за ним точно не водилось.

– А знаешь, почему я так себя вел? – спросил Ван и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Ты бы, конечно, выслушал все, что я тебе сказал. Но не потому, что тебе это было бы интересно, а потому, что деваться было некуда. И было бы по принципу «в одно ухо вошло, в другое вышло». Поэтому я учил тебя собственным примером. Запомни на будущее: настоящий учитель не учит словами, он учит собой. Когда он принимает какое-то решение, он принимает его дважды: один раз за себя, второй – за своего ученика. Почему? Да потому что очень велика вероятность, что когда-нибудь в будущем в подобной ситуации его ученик, памятуя пример учителя, поступит точно так же. Поэтому помни: когда мастер что-то делает в присутствии ученика, он должен подумать два раза – сначала за себя, а потом за него. Так что если ты когда-нибудь воспитаешь недостойного ученика, то это только потому, что у тебя у самого низкие моральные качества и ты не сумел подать ему надлежащий пример. Иначе говоря, если ты сумел стать для ученика образцом в Кхи-Гонг или воинском искусстве, то он по своей глупости или малолетству будет думать, что ты образец во всем. И если ты ведешь себя неподобающим (как же он все-таки любит это слово) образом, он будет вести себя точно так же. Кстати, так учат повсюду. Давно, еще до тебя, приезжал ко мне один японец. Очень похоже было, что он бандит, только исключительно вежливый, не из простых, а из больших боссов.

«Ну, что-то Ван сегодня разоткровенничался, – подумал я. – Я-то думал, что он старый замшелый пень, который людей почти не видит, а тут ученый англичанин, бандит японец…»

– Так вот, он мне рассказывал про японские преступные сообщества. Ничего особенного, обычные бандиты, примерно такое же «черное общество», как у нас во Вьетнаме, только называются иначе. Якудза, кажется.

Ну, про вьетнамскую мафию я знал. Мне про нее рассказывал еще дед. Говорил он, что человеку с моими склонностями и моим мастерством рано или поздно придется встретиться с ними. Причем мне их искать не придется – они сами меня найдут – им такие люди очень нужны, они им очень хорошо платят и почти сразу берут на командирские должности. Называл дед этих людей по-разному: иногда по-китайски «триадой», а иногда на вьетнамский манер «змеей». Помню, что он даже соизволил объяснить почему. Основатели первых тайных обществ верили в мистическое значение числа 3, откуда и пошло название «триада». А вьетнамскую мафию иногда называют «змеей» из-за того, что сначала появляется «голова» – человек, устанавливающий контакты с властью, а затем подтягивается «тело» – простые исполнители.

Когда я сказал Вану, что про преступные сообщества мне уже рассказывал дед, он ничуть не удивился.

– Твоему деду прекрасно известно, что такие, как ты, в большой цене у подобных людей, и он хотел тебя предупредить, чтобы ты заранее об этом знал. Тут, кстати, проблема тоже в морали. Сейчас, конечно, никто не знает, откуда произошли первые триады, но, скорее всего, они никак не были связаны с преступностью. Наоборот, говорят, что они имели достаточно чистые убеждения, так как родились из буддийской секты Белого Лотоса. А буддизм, как ты знаешь, всегда проповедовал ненасилие. А затем, со временем, мораль поменялась и братства взаимопомощи и борьбы за свободу китайского народа превратились в «черные общества», которые от сборища примитивных и невежественных преступников отличались только крайней жестокостью и железной дисциплиной.

Но это я отвлекся. На самом деле я хотел, чтобы ты послушал, что говорил тот японец о том, как глава якудза готовит себе преемника. Босс берет в дом подходящего мальчика. Тот убирает в доме, сопровождает госпожу в походе по магазинам, носит за ней по базару сумку с покупками, в общем, делает, что прикажут. За все это ему ничего не платят, только отводят место, где спать, кормят и дают возможность все время наблюдать за боссом. Как тот ведет дела, как ведет себя за карточным столом, как разговаривает с подчиненными, как принимает посетителей, как наказывает провинившихся, как действует мечом. Даже как он ест и общается с семьей. Таким способом годам к восемнадцати мальчик уже полностью усваивает привычки и манеры босса.

– В общем, все как у нас, за исключением того, что вы не играете в карты и не учите этому меня? – не выдержал я.

– Почти, – не принял шутливого тона Ван. – Похожесть в том, что учить нужно только своим примером. А разница в том, что я тебя никогда не учил быть бандитом! Наоборот, я часто повторял тебе поговорку старинных мастеров рукопашного боя: «Кулачное искусство держится на добродетели». А от себя я добавлю: «И не только кулачное искусство».

Так что запомни: мораль – это основа всего. Правил тут много, все они сопровождаются красивыми историями, я бы мог рассказывать их часами. Но не стану. Скажу просто: живи честно и помни, что другие точно такие же люди, как ты. Если будешь делать так, то тебе никогда ни о чем не придется беспокоиться.

«Все, что даешь другим, даешь только самому себе. Если эта истина открыта, кто станет воздерживаться от того, чтобы давать другим?» (807)
«Гуру Вачака Коваи»