Евтрапел. Фабулла

Евтрапел. Прекрасной Фабулле желаю здоровья.

Фабулла. Здравствуй и ты, Евтрапел. Но что это случилось? Ты вдруг являешься с приветствиями, после того как целых три года никому из наших на глаза не показывался?

Евтрапел. Сейчас объясню: я проходил случайно мимо вашего дома, увидел, что дверное кольцо обернуто белой тканью, и не понял, зачем это.

Фабулла. Неужели ты такой чужак в наших краях? Неужели не знаешь, что это обозначает роженицу в доме?

Евтрапел. Нет, конечно, знаю, но мне и в голову не могло прийти, чтобы ты, девчонка, — ведь тебе едва пятнадцать минуло? — так рано постигла труднейшее искусство рожать детей, которое иные и к тридцати-то годам едва постигают.

Φабулла. Как ты всегда оправдываешь свое имя, Евтрапел-Насмешник.

Евтрапел. Как у тебя всегда и на все готов ответ, говорливая Фабулла! Ну, так вот, я был изумлен, и очень кстати повстречал Полигама.

Фабулла. Того, что недавно схоронил десятую жену?

Евтрапел. Его самого. Но ты, наверно, еще не слыхала, что он опять жених и сватается до того усердно, будто всегда жил холостяком. Спрашиваю его, что случилось, а он в ответ: «В этом доме тело женщины рассекла надвое, и как раз посередине». — «За какую вину?» — спрашиваю. «Если верить молве, эта женщина не побоялась облупить своего мужа». Засмеялся и пошел прочь.

Фабулла. Грубые у него шутки. Евтрапел. Я тут же вхожу, чтобы поздравить тебя со счастливыми родами.

Фабулла. С добрым здоровьем поздравь, если хочешь, а со счастливыми родами поздравишь тогда, когда убедишься, что тот, кого я родила, вырос честным и добрым человеком.

Евтрапел. Это и благочестиво и верно, моя Фабулла.

Фабулла. Нет, не твоя и ничья другая, а только Петрония.

Евтрапел. Родишь ты только для Петрония, но живешь не дли него одного, я полагаю. А еще поздравляю тебя, что родился мальчик.

Фабулла. Почему, по-твоему, лучше родить мальчика, чем девочку?

Евтрапел. Почему бы тебе самой, Петрониева Фабулла (назвать тебя «моею» я уже не решаюсь), почему тебе самой не объяснить мне, какие тому причины, что вы, женщины, больше радуетесь, родив мальчика, нежели девочку?

Фабулла. Про других не знаю, а я, родивши мальчика, радуюсь оттого, что так судил бог; предпочел бы он послать мне девочку — я бы сильнее радовалась девочке.

Евтрапел. Неужели ты думаешь, будто у бога столько досуга, чтобы еще роды принимать?

Фабулла. А что же ему делать, Евтрапел, как не присматривать за умножением того, что он создал?

Евтрапел. Что делать?! Ах ты, простая душа! Да не будь он богом, его бы просто не хватило на столько хлопот и забот! Христиан, король Дании, ревностный защитник Евангелия, изгнан из отечества. Франциск, король французский, гостит в Испании, и навряд ли по доброй воле, а ведь он, бесспорно, заслуживает лучшей участи. Карл замышляет расширить пределы своей державы. Фердинанд без остатка поглощен своими делами в Германии. Все дворы задыхаются от безденежья. Крестьяне подняли опасные волнения, и никакие кровопролития не могут заставить их отступиться от начатого. Народ стремится к анархии. Борьба противных станов грозит обрушить здание церкви, нешвенный хитон Иисуса раздирается на части. Вертоград господень разоряет уже не один вепрь; под ударом одновременно и власть священников вместе с десятиною, и достоинство богословов, и святость монахов; шатается исповедь, ненадежны обеты, заколебались папские законы, на волоске от гибели евхаристия, вот-вот явится Антихрист, и весь мир вот-вот разродится еще неведомою, но великой бедою. А между тем берут верх и все ближе подступают турки, которые ничего не пощадят, если одержат решающую победу. И ты спрашиваешь, «что ему еще делать»? А я считаю, что ему самое время позаботиться о собственном царстве.

Фабулла. Что человеку представляется необъятно великим, для бога, быть может, не имеет никакого веса. Впрочем, если ты не возражаешь, бога из игры исключим. Объясни, почему ты думаешь, что лучше родить котенка, чем кошечку.

Евтрапел. Считать высшим благом то, что дал бог, который сам есть высочайшее благо, — конечно, благочестиво. Но вообрази, что бог дал тебе хрустальный бокал, — разве ты не благодарила бы самым горячим образом?

Фабулла. Разумеется.

Евтрапел. А если бы стеклянный? Благодарила бы точно так же? Боюсь, однако, что мои рассуждения будут тебе не в утеху, а в досаду.

Фабулла. Говорливой Фабулле от разговоров беды никакой. Я уж четвертую неделю отлеживаюсь — сил довольно хоть и для борьбы.

Евтрапел. Почему же из гнезда не вылетаешь?

Фабулла. Царь запретил.

Евтрапел. Какой царь?

Фабулла. Вернее даже, тиран.

Евтрапел. Какой, спрашиваю?

Фабулла. Обычай.

Евтрапел. Увы, этот царь многого требует вопреки справедливости. Ну, что же, продолжим философствовать насчет хрусталя и стекла.

Фабулла. Сколько я понимаю, мужчина, по-твоему, лучше и крепче женщины по природе.

Евтрапел. Да, по-моему, так.

Φабулла. Мужское мнение бесспорно! Но разве мужчины долговечнее женщин? Разве никогда не хворают?

Евтрапел. Нет, но в целом они сильнее.

Фабулла. Да, но верблюды еще сильнее.

Евтрапел. И вдобавок, мужчина сотворен раньше.

Фабулла. Да, но Адам сотворен раньше Христа. И художники в более поздних творениях часто превосходят самих себя.

Евтрапел. Но бог подчинил женщину мужчине.

Фабулла. Не всегда повелевает лучший. И подчинил он не женщину, а супругу; да и супругу-то подчинил на том условии, что, хотя в браке оба имеют власть друг над другом, женщина должна покоряться более сильному, слышишь? — не лучшему, но сильнейшему. Скажи, Евтрапел, кто слабее: тот, кто уступает, или тот, кому уступают?

Евтрапел. Тут я согласен тебе уступить, если ты растолкуешь мне, что имел в виду Павел, когда писал коринфянам: как мужу глава Христос, так жене глава муж? И когда называет мужа образом и славою божией, а жену — славою мужа?

Фабулла. Растолкую, если ты сперва ответишь мне на вопрос: разве одним мужчинам дано быть членами тела Христова?

Евтрапел. Отнюдь! Это дано всем людям — через веру.

Фабулла. Как же возможно, чтобы голова, раз она одна, не принадлежала всем членам тела сообща? И далее: если бог создал человека по своему подобию, это подобие запечатлено в очертаниях тела или в дарах души?

Евтрапел. В дарах души.

Фабулла. Но тогда какое у мужчин преимущество перед нами? В котором из двух полов больше пьянства, ссор, драк, смертоубийств, грабежей, прелюбодеяний?

Евтрапел. Но только мы, мужчины, воюем за отечество.

Фабулла. Но вы же и в бегство обращаетесь сплошь да рядом, позорно бросив свое место в бою. И не всегда воюете за отечество, а чаще покидаете жену и детей ради грязного жалованьишка, добровольно, хуже всяких гладиаторов, предаете свои тела рабской необходимости либо умирать, либо убивать. И как бы ты ни хвастал передо мною воинской доблестью, любой из вас, если бы хоть однажды испытал, что такое роды, предпочел бы десять раз стоять в боевом строю, чем один раз родить ребенка; а мы родим да родим, не считая. В самом деле, на войне не всегда доходит до битвы, а если и доходит, не всякая часть войска в одинаковой опасности. Те, что вроде тебя, размещаются посредине строя, иные — в резерве, иные — в последних рядах, наконец, очень многих спасает бегство и плен.

А нам нельзя иначе, как биться со смертью лицом к лицу.

Евтрапел. Такие речи я слышу не впервые, только верны ли они?

Фабулла. Слишком верны.

Евтрапел. Хочешь, Фабулла, я упрошу твоего мужа, чтобы вперед он к тебе не прикасался? И ты будешь в полной безопасности.

Фабулла. Это самое большое мое желание, если только ты можешь его исполнить.

Евтрапел. А какая будет просителю награда, если он достигнет успеха?

Фабулла. Дам тебе десять говяжьих языков прямо из коптильни.

Евтрапел. Да, это лучше, чем десять соловьиных. Я согласен. Впрочем, сделку будем считать заключенной не раньше, чем совершим договор по всем правилам.

Фабулла. Требуй вдобавок любого поручительства и какого ни вздумаешь обеспечения!

Евтрапел. Все будет, как ты желаешь, но спустя месяц.

Фабулла. А почему не сейчас же? Евтрапел. Охотно объясню: боюсь, что за месяц твои желания переменятся, и тогда тебе придется платить двойную награду, а мне делать двойную работу — сперва убеждать, потом разубеждать.

Фабулла. Хорошо, пусть будет так. А пока продолжай доказывать, почему мужской пол лучше женского.

Евтрапел. Вижу, что у тебя на уме единоборство, а потому в настоящее время полагаю более разумным уступить. Сразимся в другой раз, когда я буду вооружен и приведу с собою подкрепление: ведь если дело решают речи, тут и семерых мужчин против одной женщины мало.

Фабулла. Да, природа вооружила нас языком. Впрочем, и вы не безъязыкие.

Евтрапел. Пожалуй. А где твой малютка?

Фабулла. В соседней комнате.

Евтрапел. Что он там делает? Капусту варит?

Фабулла. Болтун ты, болтун! Он с кормилицей.

Евтрапел. Про какую такую кормилицу ты мне толкуешь? Разве бывает другая кормилица, кроме матери?

Фабулла. Ну, конечно! Так повсюду принято.

Евтрапел. Хуже примера ты и назвать не могла, Фабулла. Повсюду грешат, повсюду играют в кости, повсюду ходят к продажным девкам, повсюду обманывают, пьянствуют, беснуются.

Фабулла. Так решили друзья. Они говорят, что надо пощадить мои годы, еще совсем молодые.

Евтрапел. Если природа дала силу зачать ребенка, она, без сомнения, дала силу и на то, чтобы его выкормить.

Фабулла. Пожалуй, что верно. Евтрапел. Неужели ты не ощущаешь, какая сладость в этом имени — «мать»? Фабулла. Ощущаю. Евтрапел. Если б могло так случиться, согласилась бы ты, чтоб другая женщина была матерью твоего ребенка?

Фабулла. Ни за что!

Евтрапел. Почему же тогда переносишь больше половины материнского звания на другую?

Фабулла. Что ты говоришь, Евтрапел! Я ни с кем не делю своего сына. Одна я ему мать, вся целиком, и больше никто.

Евтрапел. Нет, Фабулла, тут сама природа возражает тебе прямо в глаза. Почему земля зовется общею родительницей? Оттого только, что производит на свет? Гораздо важнее другое: она вскармливает все, что породила. Что рождает вода, воспитывается в воде. Нет па земле ни единого рода животных или растений, который та же земля не кормила бы своими соками; и нет такого животного, которое не кормило бы своего потомства. Совы, львы, гадюки воспитывают своих детенышей, а люди своих — бросают? Ответь мне, сделай милость, что может быть безжалостнее, чем подкинуть ребенка из отвращения к обязанностям воспитателя?

Фабулла. Даже слушать об этом гнусно!

Евтрапел. А делать, выходит, не гнусно. Если крохотного младенца, еще обагренного материнскою кровью, еще дышащего материнским дыханием и взывающего к матери о помощи тем голосом, который, говорят, способен тронуть и дикого зверя, если этого малютку ты отдаешь женщине, быть может, и телом не здоровой, и нравом не безупречной (да к тому же, несколько жалких монеток ей дороже всего твоего ребенка), — разве он не подкидыш?!

Фабулла. Мы нашли женщину вполне здоровую.

Евтрапел. Об этом пусть судят врачи, а не ты. Но пусть даже она ничем тебе не уступает, пусть даже лучше тебя, если угодно. Неужели, по-твоему, нет никакой разницы, пьет ли младенец влагу, сродную ему и близкую, согревается ли он привычным уже теплом, или вынужден привыкать наново ко всему чужому? Пшеница, брошенная в другую почву, вырождается в овес или полбу; лоза, пересаженная на другой холм, меняет свойства; растение, выдернутое из родимой земли, вянет и умирает (поэтому, если только возможно, его переносят с места на место вместе с родною почвой).

Фабулла. А я слышала, что наоборот — растения после пересадки и прививки теряют дикие свойства и отлично плодоносят.

Евтрапел. Но не сразу после рождения, дорогая Фабулла. Настанет время, если будет на то воля божья, когда ты проводишь из дому своего юношу, чтобы он напитался знанием словесности и другими, более серьезными знаниями; впрочем, это уже скорее дело отца, нежели матери. А нежный возраст надо оберегать. И если для здоровья и крепости тела пища всего важнее, то особенно важно, какими соками напитывается тельце слабое и нежное. Ведь и тут приложимы известные слова Флакка:

Фабулла. Тело не очень меня тревожит — был бы дух таков, как хотелось бы.

Евтрапел. Это, конечно, благочестиво, но далеко от философии.

Фабулла. Почему?

Евтрапел. А почему ты, когда режешь овощи, недовольна, если нож тупой, и велишь его наточить? Почему выбрасываешь иглу с иступившимся острием — ведь искусства шить это не отнимает.

Фабулла. Нет, конечно, но неудобное орудие — помеха искусству.

Евтрапел. Почему те, кто дорожит остротою зрения, избегают плевелов и лука?

Фабулла. Потому что они портят глаза.

Евтрапел. А разве не душа видит?

Фабулла. Душа; кто лишился души, тот уже ничего не видит. Но что делать плотнику, если топор не в порядке?

Евтрапел. Значит, ты признаешь, что тело — орудие души?

Фабулла. Пожалуй.

Евтрапел. И не будешь спорить, что если тело не в порядке, душа не действует вовсе или действует с неудобством для себя?

Фабулла. Похоже, что так.

Евтрапел. Хм, кажется, я повстречался с философским умом. Теперь представь себе, что душа человека переселилась в тело петуха, — смогла бы она говорить так же, как говорим мы с тобою?

Фабулла. Никогда!

Евтрапел. Отчего?

Фабулла. Оттого, что нет языка, губ и зубов, похожих на человеческие, нет ни голосовых связок, ни трех хрящей, приводимых в движение тремя мышцами, к которым тянутся нервы из мозга, ни глотки, ни человеческого рта.

Евтрапел. А если — в тело свиньи?

Фабулла. Тогда душа хрюкала бы, как хрюкают свиньи.

Евтрапел. А если — в тело верблюда?

Фабулла. Кричала бы по-верблюжьи.

Евтрапел. А в тело осла, как случилось с Апулеем?

Фабулла. Наверно, ревела бы по-ослиному?

Евтрапел. Несомненно, Апулей сам это подтверждает. Он хотел воззвать к Цезарю и сморщил губы, насколько смог, но выдавил из себя только «О!», слова же «Цезарь», как ни старался, произнести не сумел. А в другой раз, не надеясь на память, надумал записать историю, которую услыхал, но, глядя на твердые и тяжелые копыта, отбросил это истинно ослиное намерение.

Фабулла. Как же иначе!

Евтрапел. Стало быть, если воспалены глаза, душа хуже видит, если забиты грязью уши — хуже слышит, если простужена голова — хуже чует, если окоченели пальцы — хуже осязает, если поврежден дурной влагою язык — теряет вкус.

Фабулла. Нельзя не согласиться.

Евтрапел. И не по иной какой причине, а только потому, что повреждено орудие.

Фабулла. Видимо, да.

Евтрапел. И ты не станешь возражать, что вред по большей части причиняют еда и питье.

Фабулла. Не стану. Но какое отношение это имеет к здравому рассудку?

Евтрапел. А какое отношение имеют плевелы к зоркости глаза?

Фабулла. Они повреждают орудие души.

Евтрапел. Верный ответ. Но объясни мне вот сколько нечетко, обозначает ум, чистый от всякого сношения с чувственными вещами.

Фабулла. В чем же различие между ангелом и душою?

Евтрапел. В том же, в чем меж слизняком и улиткою, или, если угодно, черепахой.

Фабулла. Но тогда тело — скорее жилище души, чем ее орудие.

Евтрапел. Ничто не мешает неотъемлемое орудие называть жилищем. К тому же суждения философов на этот счет расходятся. Одни утверждают, что тело — одежда души, другие — что жилище, третьи — что орудие, четвертые — что гармония. Но какое суждение ни выскажешь, из него следует, что дурное состояние тела — помеха действиям души. Возьмем первое: что для тела одежда, то для души тело. Как много значит для телесного здоровья платье, показал собственным примером Геркулес. (О цветах, о родах шерсти и меха не стану и говорить.) А способна ли одна душа износить много тел, так же как тело изнашивает много одежд, — это пусть рассматривает Пифагор.

Фабулла. А было б недурно, если б, в согласии с Пифагором, мы могли менять тело, как платье: в зимние месяцы надевали бы тело упитанное и плотное, летом — пореже и похудее.

Евтрапел. Но было бы, пожалуй, не слишком ладно, если б, подобно телу, которое, сносив множество одежд, в конце концов изнашивается и само, душа, сносив множество тел, в конце концов состарилась и скончалась.

Фабулла. Да, конечно.

Евтрапел. Насколько существенно для здоровья и подвижности тела, в какое платье оно одето, настолько же существенно для души, какое носит она тело.

Фабулла. Если тело — одежда души, люди, как я посмотрю, наряжены очень пестро.

Евтрапел. Да, верно. И все-таки во многом от нас зависит, удобно ль одета наша душа.

Фабулла. Об одежде — будет. Теперь скажи о жилище.

Евтрапел. Чтобы мои речи не казались тебе досужею выдумкой, Фабулла, знай, что сам господь Иисус называет свое тело храмом. А Петр-апостол свое тело называет шатром. Многие объявляли тело гробницею души (считая, что σώμα говорится вместо σήμα), иные — тюрьмою ума, иные — караульным постом и словно бы крепостью. Если душа безупречно чиста, она обитает в храме. Кто не связан любовью к телесному, души тех живут в шатрах и готовы в любой миг выбежать наружу, если кликнет командующий. Кто безнадежно ослеплен гнуснейшими пороками, так что никогда уже не устремится за веянием евангельской свободы, души тех лежат в могиле. А кто тяжко борется с пороками и еще не может достигнуть желанной цели, души тех заключены в тюрьме и часто взывают ко всеобщему избавителю: «Выведи душу мою из темницы, дабы исповедала душа имя твое, господи». Кто ведет жестокую битву с Сатаною, кто неусыпно, днем и ночью, оберегает себя от козней нечистого, который рыщет вокруг, словно лев в поисках добычи, душа тех расположилась в крепости, на посту, которого нельзя покинуть без приказа начальника.

Фабулла. Если тело — жилище души, очень многие души, как я посмотрю, живут скверно.

Евтрапел. Да, в домах с протекающей кровлею, темных, дымных, сырых, ветхих, дырявых, открытых всем ветрам, наконец, трухлявых и заразных. А ведь Катон говорит, что первое условие для счастья — хорошее жилище.

Фабулла. Все было б ничего, если б дозволялось вселиться в другой дом.

Евтрапел. Нет, пока не позовет тот, кто назначил нам это жилье, двинуться с места нельзя. Но если нельзя переселиться, то искусством и трудом жилище души можно сделать удобнее — так же, как в домах меняют окна, настилают полы, выкладывают мрамором или забирают деревом стены, огнем или курениями гонят прочь плесень. Всего труднее это в старческом теле, которое уже грозит обвалом. А всего больше пользы приносит, если должную заботу прилагают к детскому телу, и вдобавок — с самого рождения.

Фабулла. Ты требуешь, чтобы мать была не только кормилицею, но и врачом.

Евтрапел. Да, требую, — во всем, что касается выбора и строгой меры в пище, питье, движениях, сне, купаниях, смазываниях, растираниях, одежде. Знаешь ли ты, как много людей страдают неисцелимыми недугами и изъянами — падучей, худосочием, расслабленностью, глухотой, переломами поясницы, вывихами рук и ног, тупоумием, — единственно из-за небрежности и легкомыслия кормилицы?

Фабулла. Странно, почему ты сделался художником, а не францисканцем. Ты так прекрасно проповедуешь!

Евтрапел. Ты сперва стань клариссою — тогда и прочту тебе проповедь в рясе францисканца.

Фабулла. Я бы очень хотела узнать, что же это такое — душа, о которой мы так много слышим и говорим, хотя никто ее не видал.

Евтрапел. Напротив, ее видит всякий, кто не слеп.

Фабулла. Да, я видела души на картинах, изображенные наподобие малых детей. Но отчего художники не рисуют им крылья, как ангелам?

Евтрапел. У душ, которые спустились с неба на землю, крылья сломаны, если верить Сократовым притчам.

Фабулла. Как же тогда говорят, что души улетают на небо?

Евтрапел. Вера и милосердие оказывают такое действие, что крылья отрастают вновь. О таких крыльях молил псалмопевец, проникшийся отвращением к жилищу своей души: «Кто дал бы мне крылья, как у голубя? Я улетел бы и успокоился бы». Иных крыльев душа не имеет, ибо она бестелесна, не имеет и очертаний, видимых телесному взору. Впрочем, то, что мы созерцаем очами души, намного надежней. Веришь ли ты, что бог существует?

Фабулла. Верю нерушимо.

Евтрапел. Но нет ничего более невидимого, чем бог.

Фабулла. Он виден в вещах, которые им сотворены.

Евтрапел. Но и душа видна в действиях, которые она производит. Если ты спрашиваешь, как она действует в живом теле, взгляни на тело, расставшееся с душой. Если перед тобою человек, который чувствует, видит, слышит, тревожится, мыслит, помнит, рассуждает, ты убеждена в том, что перед тобою душа, с большею определенностью, нежели в том, что сейчас перед тобою эта винная чаша: может обмануться одно чувство, но свидетельства стольких чувств сразу не обманывают.

Фабулла. Раз ты не способен показать мне душу, изобрази ее через какие-нибудь приметные знаки, как если бы желал описать императора, которого я никогда не видела.

Евтрапел. Есть определение Аристотеля. Я его помню.

Фабулла. Какое? Говорят, он точно описывает всякую вещь.

Евтрапел. «Душа есть действие и осуществление органического естественного тела, обладающего возможностью жизни».

Фабулла. Почему «действие», почему не «пролог» или не «хор»?

Евтрапел. Потому что здесь не комедия разыгрывается, а определяются свойства души. Осуществлением он зовет форму, природа которой состоит в том, чтобы действовать, тогда как у материи главное свойство — испытывать действие. Всякое естественное движение тела начало имеет в душе. (Нельзя упускать из виду, что движения тела бывают различны.)

Фабулла. Это я понимаю. Но почему он прибавляет «органического»?

Евтрапел. Потому что душа действует не иначе, как через телесные орудия, то есть — органы тела.

Фабулла. А почему прибавляет «естественного»?

Евтрапел. Потому что Дедал такого тела изваять не смог бы. И потому же прибавляет: «обладающего возможностью жизни». Форма оказывает воздействие не на все подряд, но лишь на восприимчивую материю.

Фабулла. Что, если бы ангел вселился в человеческое тело?

Евтрапел. Он бы действовал, но не через природные орудия, и не мог бы дать телу жизни, если б душа отсутствовала.

Фабулла. И этим понятие души исчерпывается?

Евтрапел. По Аристотелю — да.

Фабулла. Мне известно, что он знаменитый философ, и я боюсь, как бы целые центурии мудрецов не вчинили мне иска в ереси, если я выражу хоть малейшее несогласие. И однако ж все, сказанное до сих пор о человеческой душе, приложимо и к ослу, и к быку.

Евтрапел. Мало того, — и к навозному жуку, и к улитке.

Фабулла. Так в чем различие меж душами быка и человека?

Евтрапел. Те, для кого душа — не что иное, как гармония телесных качеств, ответили бы, что различие не столь уже велико, поскольку с нарушением гармонии обе души гибнут одинаково. И не разумом отличается бычья душа от человеческой, но лишь тем, что быки глупее людей; впрочем, можно встретить и людей, которые глупее быка.

Фабулла. Что с них возьмешь — у них бычьи головы.

Евтрапел. Но чтобы гармония была как можно стройнее, — насколько позволяет качество лютни, — это уже зависит от тебя.

Фабулла. Не спорю.

Евтрапел. Немалое имеет значение, из какого дерева сработана лютня и какого она вида.

Фабулла. Вероятно.

Евтрапел. И не из всяких кишок получаются звонкие струны.

Фабулла. Слышала и об этом.

Евтрапел. И струны, если окружающий воздух влажен или чересчур сух, растягиваются, или сокращаются, или даже лопаются иногда.

Фабулла. Это я видела не однажды.

Евтрапел. И здесь ты можешь оказать неоценимую помощь своему ребенку, чтобы лютня его души была хорошо настроена и ничем не повреждена, чтобы струны не обвисли от лености, не визжали от гнева, не хрипели от пьянства: эти пороки нередко прививает нам воспитание и образ жизни.

Фабулла. Твое наставление принято. Но я жду, каким образом ты защитишь Аристотеля.

Евтрапел. Он описал три рода души: одушевляющую, растительную и чувствующую. Душа дает жизнь, но не все, что живет, — непременно животное. Живут, и старятся, и умирают деревья, но они не чувствуют; впрочем, некоторые и за деревьями признают чувство — смутное, неотчетливое. Ловцы губок замечают чувство в губках, дровосеки, — если только им можно верить, — в деревьях. Они уверяют, что если похлопать ладонью по стволу дерева, которое собираешься свалить, — так обычно поступают лесорубы, — то рубить труднее: дерево сжимается от страха. То, что живет и чувствует, — это животное. То, что не чувствует, вполне способно быть растением: таковы грибы, свекла, капуста.

Фабулла. Но если они как-то живут, и как-то чувствуют, и даже движутся, пока молоды, что мешает их тоже удостоить имени «животного»?

Евтрапел. Предки наши рассудили иначе, и нам не следует отступать от их взглядов. И потом, для сегодняшнего разговора это совсем не важно.

Фабулла. Но я никогда не соглашусь, что душа у человека и у навозного жука — одна и та же!

Евтрапел. Вовсе не одна и та же, дорогая Фабулла, но некоторые свойства у них — общие. Твоя душа одушевляет и растит твое тело, сообщает ему чувствительность; и так же действует душа навозного жука в его теле. А что человеческая душа кое в чем действует иначе, чем душа жука, этому причиной отчасти материя. Жук не поет и не говорит, потому что нет у него пригодных для этого орудий.

Фабулла. Выходит, по-твоему, если бы душа жука вселилась в человеческое тело, она бы действовала так же, как душа человека.

Евтрапел. Нет, ведь я уже сказал: даже если бы ангельский ум — все равно нет! Между ангелом и человеческою душой различие лишь в одном: душа человека создана для того, чтобы приводить в движение человеческое тело, снабженное природными орудиями, подобно тому как душа жука не движет ничем, кроме тела навозного жука. Ангел создан не для того, чтобы одушевлять тело, а для того, чтобы мыслить вне и помимо телесных орудий.

Фабулла. А душа на это способна?

Евтрапел. Способна, но только когда расстанется с телом.

Фабулла. Значит, она несамостоятельна, пока находится в теле?

Εвтрапел. Нет, конечно. Разве что нарушится обычный и естественный ход событий.

Фабулла. Но ты мне вместо одной души насыпал целую груду — тут и одушевляющая, и растительная, и чувственная, и мыслящая, и помнящая, и волевая, и гневная, и желающая… А мне довольно было одной.

Евтрапел. У одной души действия могут быть разные. Отсюда и разные наименования.

Фабулла. Я не совсем тебя понимаю.

Евтрапел. Сейчас поймешь, в спальне ты супруга, в мастерской — ткачиха, в лавке — продавщица гобеленов, в кухне — кухарка, среди слуг и служанок — хозяйка, среди детей — мать, и однако все это — ты в своем доме.

Фабула. Да, нехитро ты философствуешь, что и говорить. Стало быть, душа в теле действует так же, как я — в доме?

Евтрапел. Да.

Фабулла. Но покамест я тку гобелены в мастерской, я не стряпаю в кухне.

Евтрапел. Это оттого, что ты не просто душа, но душа, одетая в тело. Тело не может находиться одновременно во многих местах, но душа, поскольку это простая форма, действует так, что одновременно пребывает и во всем теле, и в отдельных его частях вся целиком, действия же в различных частях производит различные: мыслит и помнит в мозгу, гневается в сердце, желает в печени, слышит в ушах, видит в глазах, обоняет в ноздрях, вкушает на языке и на нёбе, осязает в любой части тела, снабженной нервами. В волосах и кончиках ногтей осязания нет; нечувствительны сами по себе также легкие, печень и, возможно, селезенка.

Фабулла. Значит, в некоторых частях тела она только одушевляет и растит.

Евтрапел. Видимо, так.

Фабулла. Если все это в одном человеке производит одна и та же душа, отсюда следует, что плод в материнском чреве, едва начнет расти, — что есть признак жизни, — как уже и чувствует, и мыслит; а в противном случае, у одного человека вначале должно быть несколько душ, впоследствии же остается одна, которая все исполняет сама. Иными словами, человек сперва бывает растением, потом животным и наконец человеком.

Евтрапел. То, что ты говоришь, Аристотель, быть может, счел бы не лишенным основания. На мой же взгляд, более правдоподобно, что разумная душа вспыхивает вместе с жизнью, но, словно малый огонек, заваленный сырыми дровами, еще не может обнаружить свою силу.

Фабулла. Стало быть, душа привязана к телу, которым она движет?

Евтрапел. В точности так же, как черепаха к своему панцирю, который повсюду носит с собою.

Фабулла. Да, носит, но и сама передвигается с ним вместе. Так кормчий не только направляет свой корабль, но и сам движется вместе с кораблем.

Евтрапел. Более того: так белка вертит колесо, но и сама бежит, не останавливаясь.

Фабулла. Выходит, что душа воздействует на тело и, в свою очередь, подпадает его воздействию?

Евтрапел. Конечно. В той степени, в какой это касается внешних проявлений.

Фабулла. А по природе, стало быть, душа шута равна душе Соломона?

Евтрапел. Вполне возможно.

Фабулла. Но тогда равны меж собою и ангелы, коль скоро они свободны от материи, которая, как ты утверждаешь, порождает неравенство.

Евтрапел. Довольно уж философии! Пусть себе богословы ломают над этим голову, а мы продолжим то, что начали. Если желаешь быть матерью вполне и целиком, ухаживай за телом своего ребенка, чтобы огонек ума, поднявшись над сыростью испарений, мог воспользоваться исправными и удобными орудиями. Всякий раз, как ты слышишь писк младенца, зерь, что он просит тебя именно об этом. Когда ты видишь на своей груди два ключа, набухшие и сами по себе сочащиеся молочною влагой, верь, что это природа напоминает тебе о твоих обязанностях. Если твой сын назовет тебя «полуматерью», что ты сделаешь? Наверно, схватишь розгу. А ведь едва ли и на такое имя вправе притязать та, которая, родивши, отказывается кормить. Главное — не произвести на свет, главное — выкормить. Ребенок питается не только молоком, но и благоуханием материнского тела; он ищет той влаги, которая уже знакома и близка ему, которую он вобрал в себя в материнском чреве, из которой возник. И я держусь того суждения, что в зависимости от молока меняются в дурную сторону природные качества детей, совершенно так же, как соки, которыми земля поит растения, изменяют их свойства. Ты думаешь, попусту говорится: «Он впитывает злобу с молоком кормилицы»? И у греков, мне думается, не попусту ходит поговорка: «Будто у кормилицы». Это про тех, кого худо кормят: разжевать-то кормилица разжует, да в рот младенцу положит самую малость, а всего больше проглотит сама. Кто, произведя на свет, вскорости бросает, — пусть уж лучше вовсе бы не рожала. Это и не роды, а скорее выкидыш. К таким женщинам как раз подходит греческая этимология: греки считают, что μητηρ произошло от μη τηρειν, то есть «не беречь». Нет, верно: нанимать кормилицу для младенца, еще теплого материнским теплом, — это все равно что подкинуть его.

Фабулла. Я бы с тобою согласилась, если бы мы не нашли женщину, которую ни в чем не упрекнешь.

Евтрапел. Пусть даже безразлично, какое молоко пьет крохотное дитя, какую слюну глотает вместе с разжеванною чужими зубами пищей, пусть нашлась такая кормилица, какую не знаю можно ли и сыскать, — неужели ты думаешь, что есть на свете женщина, способная снести все тяготы кормления так же, как сносит их мать, — всю грязь, писк, болезни, неотлучные сидения, неусыпную заботу, которой, однако же, всегда мало? Только если можно любить наравне с матерью, только тогда можно и заботиться с нею наравне. А глядишь, случится и так, что сын будет любить тебя холоднее, чем должен, потому что природное чувство как бы разделится меж двумя матерями; и у тебя не будет полной преданности и нежности к нему. И когда он вырастет, то без особой охоты станет покоряться твоей воле, да и ты будешь испытывать некоторое равнодушие к тому, в чьем характере, быть может, узнаешь кормилицу. Далее: взаимная любовь между учащим и учащимся — главнейшая ступень в обучении. А значит, если из этого благоухания врожденной привязанности ничто не утеряно, тем легче ты внушишь сыну правила достойной жизни. Силы матери здесь очень велики уже потому хотя бы, что материал перед нею податливый, всему покорный.

Фабулла. Я вижу, что быть матерью не так просто, как обычно думают.

Евтрапел. Если мне не доверяешь, послушай Павла. Он прямо говорит о женщине: «Спасена будет чрез чадородие».

Фабулла. Стало быть, та, что «родила», спасена?

Евтрапел. Отнюдь нет! Апостол прибавляет: если дети пребудут в вере. Ты не исполнила родительского долга, если правильным воспитанием не образовала сперва нежного тельца своего сына, а после — столь же нежной души.

Фабулла. Но это уже не во власти матерей, чтобы дети всегда хранили страх божий!

Евтрапел. Пожалуй. Но неусыпные увещания так важны, что Павел полагает необходимым предъявить обвинение матери, если дети изменили добрым нравам. И, наконец, если ты сделаешь все, что от тебя зависит, бог соединит свою подмогу с твоим усердием.

Фабулла. Меня, Евтрапел, твои доводы убедили. Вот если бы ты еще смог убедить моих родителей и супруга!…

Евтрапел. Это я тебе обещаю, лишь бы ты подала голос в мою пользу.

Фабулла. Подам, не сомневайся.

Евтрапел. А можно ль поглядеть на мальчика?

Фабулла. Конечно! Эй, Сириска, кликни кормилицу, пусть придет с ребенком.

Евтрапел. Какой славный! Говорят, что первая проба заслуживает снисхождения. Но ты и по первому разу показываешь искусство самое высокое.

Фабулла. Это ведь не ваяние, тут искусство ни к чему.

Евтрапел. Верно. Это литье из воска. Но что бы это ни было, а вышло на редкость удачно. Хоть бы гобелены выходили у тебя не хуже!

Фабулла. А вот ты — так наоборот: удачней на полотне изображаешь, чем рожаешь.

Евтрапел. Так угодно природе — она не со всеми обходится одинаково. Но как она хлопочет, чтобы ничто не пропало бесследно! В одном человеке воспроизвела двоих: нос и глаза · — отцовские, лоб и подбородок — материнские. Такой драгоценный залог любви можно ли доверить чужой заботе? Те, кто на это идет, мне кажется, жестоки вдвойне: они подвергают опасности не только младенца, с которым расстаются, но и себя самих, потому что молоко, обратившись вспять и испортившись, нередко вызывает опасные болезни. И получается, что, тревожась о красоте одного тела, нисколько не тревожатся о жизни двух, и, спасаясь от преждевременной старости, находят безвременную кончину. Как назвали мальчика?

Фабулла. Корнелием.

Евтрапел. Имя деда со стороны отца. Если бы в нем повторилась безукоризненная чистота этого человека!

Фабулла. Постараемся, насколько хватит сил. Но послушай, Евтрапел, у меня к тебе одна очень большая просьба.

Евтрапел. Считай меня своим рабом: приказывай что хочешь — отказа ни в чем не будет.

Фабулла. Ну, так я дам тебе вольную только тогда, когда ты завершишь доброе дело, которое начал.

Евтрапел. Что ты имеешь в виду?

Фабулла. Чтобы ты указал мне, как сперва следить за здоровьем ребенка, а после, когда он окрепнет, как подвести невинную душу к первым основам благочестия.

Евтрапел. С большой охотою, — если достанет ума, — но в другой раз; а теперь иду просителем к твоему супругу и отцу с матерью.

Фабулла. Бог тебе в помощь!